— Не думаю, чтобы на этих костях что-то осталось, — заметил я. — Но может, ты хочешь обглодать еще?

— Еще бы! Я так просто не сдаюсь. Еще вина?

— Пожалуй, хватит. Неплохого урожая, но от него клонит в сон.

Послышался хруст костей.

— Ты обещал мне, — произнес Ториан с набитым ртом, — что мы уснем этой ночью в Занадоне вольными людьми. Не сочти меня неблагодарным, но я рассчитывал на помещение поуютнее.

— Это временно. Я выбрал его, исходя из принципов уединенности и тишины. Правда, должен признать, с вентиляцией здесь неважно.

— И моя левая коленка упирается в мое же правое ухо. И потом, давно усопшие мастера, соорудившие это место, — да упокоит Морфит их души! — похоже, использовали его для свалки обломков. Они исключительно больно ощущаются пятками, да и прочими частями тела тоже.

— Напротив, в этом его преимущество. Теперь, когда мы утолили голод, я предлагаю использовать эти обломки, чтобы перепилить наши цепи.

Ториан одобрительно фыркнул:

— Ослабь хоть одно звено, а уж с остальным я справлюсь. Вот только ошейники, черт, толстые.

— Боюсь, что так. — Я нащупал подходящий обломок и принялся за работу.

Дыра, в которой мы спрятались, и впрямь не отличалась особыми удобствами. В ней воняло вином, гусятиной и кровью, в которой мы оба измазались с головы до пят. Кроме того, даже не будь мой спутник таким гигантом, в ней все равно было бы тесно.

— Если ты вдруг ощутишь у себя на теле мои руки, друг Омар, не подумай ничего дурного. Я лишь пытаюсь нашарить вторую твою цепь, чтобы помочь тебе.

— Доброта твоя превосходит все ожидания, — поспешно сказал я, — но мне кажется, лучше заниматься ими по очереди. В конце концов нам предстоит провести здесь не один час в ожидании, пока город утихнет, а у меня на шее и без того достаточно царапин и ссадин.

— Разумеется. Прости мою недогадливость.

Некоторое время он глодал кости, и хруст их не уступал в громкости скрежету камня по металлу.

— Твои способности приводят меня в изумление, о Меняла Историй, — заговорил он наконец тем же извиняющимся тоном. — Ты не обидишься, если я задам тебе вопрос личного характера?

— Спрашивай, и я отвечу.

— Тогда поведай мне, как далеко простираются пределы твоего волшебства? Почему столь могущественный чародей предпочитает стирать пальцы в кровь, перепиливая цепь каменным обломком, словно дикарь из пустыни Хули? Зачем тебе было страдать от боли, жары и унижения в связке с рабами? Ответь же, ибо подобное противоречие сводит меня с ума.

— Клянусь честью и всем, что для меня свято, друг Ториан, но это истинная правда: я не чародей! И я не обладаю теми силами, что ты мне приписываешь.

— Ой ли? Ты продемонстрировал способность предсказывать будущее и умудрился посеять среди жителей этого великого города воистину дьявольский хаос. Твоими усилиями крошечное звено цепи с первой же попытки зацепилось за острие на заборе — и не простое острие, ибо почти все шипы на этом заборе проржавели и едва держались. Редкие шипы заменены на новые, но именно на такой и упала цепь, как ты и говорил, обеспечив успех тобою же обещанного побега. Пища, и питье, и убежище — все ждало нас, и наш побег остался незамеченным по обе стороны ограды.

— Исключительно везение.

Ториан негромко зарычал — подобный звук издает очень, очень крупный хищник, пребывающий в сильном раздражении. Пожалуй, только в эту минуту до меня дошло, что мой спутник и впрямь не кто иной, как хищник немалых размеров, обладающий отменной способностью, чтобы не сказать — склонностью — к насилию. Будить в нем зверя было бы неразумно в любых обстоятельствах, а уж тем более деля с ним столь тесное пространство.

— Поверь мне, я не чародей и не провидец, — сказал я. — Я верю богам, вот и все.

— И отказываешься молиться? Сам ведь сказал.

— Молиться? Молитва — это жалоба, или попрошайничанье, или бестолковое хныканье. Я не утомляю богов, рассказывая им то, что им известно и без меня. Тем более не испрашиваю у них совета. Я принимаю все, что бы они мне ни ниспослали, будь то радость или страдание.

Я молча продолжал царапать металл, время от времени высекая случайный сноп искр. Великан, судя по всему, обдумывал мои слова — это явственно отображалось на его суровом лице.

— И ты не благодаришь богов за их милость?

— Если и благодарю, когда моя жизнь приятна, можешь не сомневаться: точно так же проклинаю их, когда болен, ранен, голоден или жажду обладать женщиной. Или оплакиваю ушедшего друга, — добавил я, вспомнив темноглазую Иллину.

— И ты никогда не ищешь их помощи в беде? Боюсь, когда-нибудь они могут испытать твою выносливость.

— Они уже делали это раз или два, — ответил я. — Я переношу невзгоды безропотно. Они знают, что создали меня смертным и хрупким. Когда-нибудь они убьют меня. Никто не может избежать смерти. Впрочем, я и жизнь принимаю — принимаю такой, какая она есть.

— Значит, ты просто игнорируешь богов, навлекая на себя их гнев?

— Вовсе нет! Я всегда стараюсь развлекать их. — Я усмехнулся. — Друг Ториан, — я горд тем, что могу назвать тебя так, — ты одарил меня историей Сусиана Феребианского, и я теперь на одну историю богаче. Хочешь, я верну тебе долг, поведав мою собственную историю?

— Я весь внимание.

— Отлично. — Мгновение я собирался с мыслями. Мне и раньше приходилось рассказывать в полной темноте — собственно, в разное время мне приходилось делать почти все, что только можно делать, — но при этом ты всегда ощущаешь себя несколько странно. Невозможно рассказать одну историю дважды одними словами. Рассказ должен кроиться по слушателю, как перчатка — по руке, а в темноте как увидишь реакцию слушателя.

И еще: я до сих пор не раскусил до конца этого великана. На первый взгляд он казался грубоватым увальнем, хотя отчасти это объяснялось его неухоженной внешностью и теми условиями, в которых я с ним познакомился. Он мог быть осторожен в движениях и изящен в речах. Он утверждал, что сражался с форканцами, а ведь мало кто выжил, чтобы хвастаться этим. Рана, изуродовавшая его торс, могла его запросто прикончить. Словом, любопытный экземпляр.

— Родился я, — начал я свой рассказ, — лет сорок назад, в большом приморском городе Куарите, на Павлиньем побережье Лейлана. Он расположен далеко отсюда, на востоке, за бурными морями, хотя тебе, быть может, доводилось слышать о знаменитых фарфоровых чашах для омовения пальцев или даже о Куаритской Терке — забавном приспособлении для казни преступных элементов. Мои родители держали постоялый двор, «Кованую лилию», недалеко от гавани. Это были трудолюбивые и честные люди.

— Честные???

— Ну, относительно. Разумеется, они могли оказать какому-нибудь одинокому путнику услуги, о которых он и не просил, но они всегда старались соблюдать меру и, уж во всяком случае, следили за тем, чтобы останки были преданы земле со всеми почестями. Как часто говаривал мой батюшка, слишком строго следуя закону, нормальный труженик никогда не сможет платить налоги — и в этом он, несомненно, был прав. При всем при том они всегда считали, что качество обслуживания и умеренные цены — верный путь к успеху в делах.

Как я уже говорил, их заведение было расположено недалеко от гавани, так что пользовалось заслуженной популярностью у моряков и торговцев экзотическим товаром. Мои самые ранние воспоминания о том, как я ползаю под столами в поисках потерянных монет и подлизываю пролитое пиво.

— Наверное, это было для тебя счастливое время.

— Конечно, счастливое. Но с еще большим удовольствием вспоминаю я отрочество, когда я часами слушал рассказы моряков о дальних странах и сказочных городах. Именно тогда, как губка впитывая в себя истории о людях и богах, неведомых в Лейлане, я на всю жизнь приобрел интерес к анекдоту как форме искусства.

— Можно сказать, в этом искусстве ты преуспел.

— Ты переоцениваешь мои способности. Все же через некоторое время я составил себе небольшой репертуар из матросских баек и начал рассказывать их сам, развлекая клиентов и совершенствуя стиль изложения. Должен признаться, в своей отроческой невинности я порой грешил, преувеличивая отдельные детали, однако могу с гордостью сказать, что я вырос из этого и научился никогда не отклоняться от истины.

Я забыл упомянуть, что был единственным сыном в семье. Боги даровали моим родителям еще трех пригожих дочерей, старше меня годами, и в самые хлопотные дни я занимал клиентов рассказами, пока те ждали моих сестер. Это благоприятно сказывалось на делах, так что семья поощряла мои опыты.

— Они, должно быть, очень гордились тобой, — заметил Ториан. — Тебе не кажется, что это звено цепи достаточно ослабло, чтобы я попробовал разорвать ее?

— Если тебе удастся это сделать, не вышибив мне мозги, я буду рад еще раз извлечь пользу из твоей необычайной силы.

Ториан ухватил ошейник одной огромной ручищей, цепь — другой и резким рывком оторвал их друг от друга.

— Премного благодарен, — хрипло произнес я, потирая горло.

— Рад помочь. Теперь позволь мне освободить тебя от второго конца, пока ты продолжаешь свое эпическое повествование. — Он отобрал у меня острый камень и принялся пилить другое звено.

— Увы, рассказывать осталось не так уж много. Дела пошли хуже, и доходы упали — возможно, моя мать была несколько легкомысленна. Одного необычно богато одетого постояльца выследили его наследники — путь его лежал до «Кованой лилии» и там обрывался. Эти злонамеренные особы начали распространять отвратительные слухи и в конце концов учинили погром. В ту ночь — точнее, дело было ближе к утру — я вернулся из гостей и застал постоялый двор в огне, а моих родителей висящими бок о бок на вывеске над дверью.

Это, конечно, было ужасным потрясением для чувствительного паренька пятнадцати лет. Прискорбный конец для неплохого семейного бизнеса. Я так и не узнал, что случилось дальше с моими сестрами, но мне рассказывали потом, что они остались живы, так что я уверен — с их внешностью и деловой хваткой они нашли свое место в жизни. Их навыки высоко ценились у морского братства, хотя, разумеется, сам я не имел возможности это проверить.

Вот так я остался сиротой без гроша в кармане, без ремесла и особых талантов, если не считать некоторой гибкости языка. Не сочти за хвастовство, ибо я гляжу на свои детство и юность с высоты прожитых лет, стараясь быть беспристрастным.

— Не сомневаюсь, что твоя оценка юношеских задатков подтверждается плодами, вызревшими в твои зрелые годы, — вежливо заметил Ториан.

Я искренне поблагодарил его.

— Разумеется, моя непутевая голова полна была мечтами о любви, героических подвигах и славе. Я ничего не мог больше сделать ни для моих несчастных родителей, ни для сестер, поэтому я просто улизнул и нанялся матросом на купеческий корабль «Душистая фиалка», ходивший к Киноварным островам.

Я пошарил рукой в поисках кувшина с вином. Промочив пересохшее горло, я продолжал свой рассказ:

— Каждый из нас, сдается мне, рано или поздно прощается с юношескими иллюзиями и встречается с суровой прозой взрослой жизни. Что до меня, я обнаружил, что матросская жизнь лишена той романтики и тех приключений, которых я от нее ждал. Вместо этого я столкнулся лишь с монотонностью, лишениями и изнурительной работой. Ослепительно красивых городов с башнями было так же мало, как крепкогрудых дев, что шепчут слова любви, сбрасывая с себя шелка и драгоценности. Платою же за труд мне были плохая еда и тухлая вода.

Да, конечно, были еще необычайные морские чудища и несколько стычек с пиратами, в которых я показал себя, кажется, не так уж плохо. Да и очаровательные красотки все-таки иногда встречались. Однако рассказы об этих исключительных событиях могут дать несколько превратное представление о тех нескольких неделях, что я провел на борту.

Когда «Душистая фиалка» разбилась в шторм о скалы Даунтлесса — потеряв при этом, боюсь, большую часть экипажа, хоть мне и удалось спасти несколько человек, — я воспользовался этой возможностью, чтобы заняться другим ремеслом, и в конце концов остановил свой выбор на профессии рассказчика.

— Весьма разумный выбор, — заметил Ториан.

— Впрочем, одну вещь я усвоил уже тогда. Все эти моряцкие истории, что я слышал в детстве, были, конечно, достаточно увлекательными, и никто не ставил под сомнение описываемые в них события, но я заметил, что эти истории повторяются от раза к разу, в то время как сами события произошли только раз. Можно иметь в запасе сотню разных историй, но девяносто девять из них ты будешь знать понаслышке и только одну переживешь сам. Осознание этого стало для меня потрясающим открытием!

Короче говоря, рассказы — жалкое подобие реальности. Увидев это, я пришел к заключению, ставшему с тех пор путеводной звездой моей жизни.

— Кажется, и эту цепь уже можно рвать, — сказал Ториан. — Ну, может, еще немного.

— В любой момент, когда ты будешь готов. Так вот, мой основной принцип, мое кредо, если хочешь, заключается вот в чем: рассказы — развлечение для смертных, но события — развлечение для богов.

— Теперь, когда ты сказал, это представляется само собой очевидным, но я не помню, чтобы раньше кто-то приходил к такой мысли.

— Я тоже. Но я увидел, что подлинное призвание менялы историй в том, чтобы видеть исторические события своими глазами — дабы искусство рассказчика соединялось с неопровержимостью истины. Я решил, что должен идти туда, куда направят меня боги, и видеть то, что боги позволят мне видеть. Они знают, что я — достойный доверия свидетель. Я не надоедаю им ни мольбами, ни жалобами, ни пререканиями. Я равно спокойно принимаю лишения и роскошь, не позволяя ни тому, ни другому заставить меня свернуть с пути.

И за это, — закончил я, — боги часто позволяют мне присутствовать при важных событиях. Порой они немного облегчают мою задачу, помогая мне последовательностью незначительных событий, — ты и сам видел это сегодня вечером. В конце концов то, что тебе представляется чудом, для них так, пустяк. Цепь, которую ты так ловко перебросил через забор, все равно должна была на что-то упасть. Так почему не на шип?

— В общем, все складывается из мелочей?

— Весь мир состоит из песчинок. Кто, кроме богов, способен сосчитать их или повелевать их движением? Богам почти ничего не стоит поддерживать мое существование.

— Просто как наблюдателя?

— А в дальнейшем — надеюсь — и как рассказчика. О, порой они даже позволяют мне непосредственно участвовать в событиях, ибо знают: я буду сотрудничать с ними безропотно.

— Готово! — Ториан разорвал цепь, ухитрившись при этом не посадить мне на шею ни одного нового синяка. — Твое повествование тронуло меня до слез.