Кейнсвилл, 11 апреля Ждать пришлось долго. Далеко уже за полночь коммуникатор ожил, незнакомый голос сообщил, что заместителя директора Седрика Диксона Хаббарда просят на выход. Седрик встал и направился к спиралатору, разрываясь между чувством облегчения и самыми тяжелыми предчувствиями. На этот раз никаких глупостей вроде подмигивающих лампочек не наблюдалось, он быстро спустился на первый уровень…

…И оказался в окружении вооруженной охраны. Огромные, как на подбор, гориллы — даже имеющиеся среди них женщины могли бы переломить Седрика пополам одной рукой — ни в коем случае не походили на почетный караул, какой же это почетный караул обыскивает почетного подопечного с ног до головы? Подопечный этот даже немного развеселился — это что же, кто-то считает его опасным? Иначе зачем бы такая армия? Седрик не узнавал ни одного из воинов славной армии, зато охранники его узнавали, что ясно читалось на их ошеломленных лицах. Всемирная знаменитость, человек, погибший вчера на кошмарной планете бесконечно далекой звезды, погибший всерьез, безо всякого обмана, на глазах у сотен миллионов зрителей. Его возвращение на Землю было физически невозможно.

Цвета боевых скафандров ясно говорили о составе участников предполагаемых переговоров: четверо немцев были в красном, четверо — в травянисто-зеленом, а еще четверо ослепительно сверкали золотом. С красными все понятно, на погонах зеленых изображена эмблема Всемирного Парламента — земной шар, заключенный в “домик” из пяти линий, на погонах золотых — простенькая, без затей, надпись “ЛУК”. Вот и разобрались, кто тут кто.

Зеленые, золотые, да хоть бы и серо-буро-малиновые, только почему они все при оружии, ведь это г-грубейшее нарушение обычной практики? То-то на лицах институтских охранников угрожающе играют желваки, то-то их руки парят в каких-то миллиметрах от бластеров. Восемь Даниилов в компании четырех львов — и воздух настолько заряжен метафорическим электричеством, что даже чудится запах озона.

Седрик ожидал, что его проводят прямо в какой-нибудь там зал для совещаний, но не тут-то было. Для начала ему пришлось стать третьим пассажиром двухместной тележки. Слева сидел зеленый немец, справа, естественно, золотой. Говорить они, похоже, не умели — все попытки Седрика завязать светскую беседу окончились безрезультатно.

Вскоре пошли какие-то незнакомые места. На улицах и в проходах не было ни души — обстоятельство крайне странное. Время, конечно же, далеко не детское, но должен же попасться хоть один случайный прохожий. Уж не введен ли, часом, в Кейнсвилле комендантский час?

Другие тележки катились сзади и спереди, а в тех случаях, когда позволяла ширина улицы, — и по бокам. Чушь, конечно же, собачья; будь обстановка более подходящей, можно бы и посмеяться.

И сторожат, конечно же, не его, Седрика, от злых злоумышленников, а скорее всех окружающих — от него. Боятся, видимо, что чуть утрать они бдительность, как тут же кто-нибудь превратит этого длинного парня в бомбу ходячую.

Чушь там или не чушь, но к возможности такой относились на полном серьезе — целью поездки оказалась клиника, как две капли воды похожая на то, в Центре, пыточное заведение.

— Это что же, все опять, по новой? — простонал Седрик, но никто его не услышал. Глухонемые — они и есть глухонемые.

В приемном покое было не протолкнуться. Кроме неизбежных немцев, здесь собралось штук двадцать-двадцать пять врачей, а может и не врачей, во всяком случае — неких типов в медицинских халатах. Халаты тоже были трех — нетрудно догадаться, каких именно — цветов. И все эти разноцветные ребята уставились на Седрика, и все они замерли в жадном ожидании. Седрик обреченно вздохнул и начал раздеваться.

Как ни трудно такое себе представить, но сегодня Седрика обследовали даже тщательнее, чем в прошлый раз; продолжалось это издевательство часа полтора, ну, может, чуть меньше. Особенно свирепствовали золотые и зеленые, но в конце концов даже они были вынуждены признать, что в шкуре Седрика Хаббарда содержится Седрик Хаббард, 1 шт., плюс заушник, 1 шт., и ничего более. Заушник бдительные эскулапы залепили широким металлизированным скотчем, надо понимать — для экранировки. Когда сканировать, измерять и ковырять было уже нечего, они разочарованно вздохнули и позволили еле живой жертве одеться. Мятая, словно корова жевала, одежда Седрика явно прошла через те же мучения, что и хозяин. Седрик попросил расческу и получил — после короткой, но весьма горячей дискуссии, в которой участвовала чуть не вся разноцветная публика — полный отказ. Было совершенно ясно, что зеленые и золотые не доверяют не только красным, но и друг другу. А ведь гребенка — это она только с виду гребенка, и кто там может знать, какая адская машинка в ней запрятана?

Затем великомученика Седрика отвели в приемную и велели посидеть. Он сел на жесткую скамейку, привалился к жесткой стене и провел в таком положении полчаса. Предутреннее — только бы спать да спать — время ползло с выматывающей душу медлительностью. Немцы не только не отвечали на вопросы, но даже вроде бы их не слышали. Глухонемые. Седрик потихоньку развлекался, прикладывая марлю к носу — многострадальный орган дыхания снова кровоточил, и все стараниями медиков, дотошно обследовавших лобные пазухи.

Судя по голосам, доносящимся из лаборатории, там издевались над очередной жертвой, над кем именно — этого Седрик не знал. В конце концов дверь открылась, и он увидел Агнес Хаббард; красная, как свекла, с чопорно поджатыми губами, она заметно утратила свое аристократическое высокомерие. Вот-вот, попробуй сама, чем других кормишь. Седрик начал было ухмыляться, придумывать реплику поехиднее, но тут же увял под гневным взглядом бабушки.

И снова его втиснули между двух объемистых задниц, и снова замелькали незнакомые пустынные улицы, только теперь процессия была длиннее, а путь оказался дольше. Время было позднее, может быть — даже раннее, уличные фонари еле светились. Перспектива встречи с двумя загадочными и — безо всякого сомнения — могущественными людьми абсолютно не привлекала Седрика, скорее уж наоборот. Ему хотелось есть. Он хотел спать.

А еще он думал об Элии. Окно на Тибр либо уже открылось, либо откроется с минуты на минуту. Как знать, может быть, она уже ушла и никогда не вернется. Как загорались ее глаза при малейшем упоминании о новом мире! Седрик искренне надеялся, что с Тибром все в порядке, что экспедиция не нашла там ничего плохого. Он искренне надеялся, что Элия не станет его дожидаться, ведь это была бы полная дурость. Он почти не надеялся увидеть Тибр вторично.

А потом летящий ему в лицо воздух стал холодным, городские проезды сменились гулким тоннелем, даже не тоннелем, а широкой трубой, грубо склепанной из стальных листов. Ну да, конечно же, а за этим сантиметром стали — там же вообще не знаю сколько градусов, может, и вообще мороз. Колонна тележек проскочила сквозь высокие металлические ворота; Седрик огляделся и тут же забыл и про сонливость свою, и про голод. Купол был огромен, побольше, пожалуй, чем де Сото и Томпсон, и пол у него был совершенно плоский, а не тарелкой, как в тех куполах, трансмензорных. Ледяной, почти скрипучий воздух, середина купола освещена сотнями галогенных ламп, и в этом до рези в глазах ослепительном сиянии вырисовываются грузные силуэты трех крылатых чудовищ. Ну да, тот, что поменьше, — это “Боинг-семь тысяч семьсот семьдесят семь”, а те два — гиперы, “Хюндай-шестой” и “Евростарскрейпер”. Такие громадины — и помещаются в куполе, и даже вроде бы места почти не занимают. Седрик ощущал себя просяным зернышком на дне птичьей клетки, но больше всего его удивляли не размеры купола, а само его существование, само присутствие в нем самолетов. В Кейнсвилле нет аэропорта, это же каждый знает.

Легко постукивая на стыках стальных плит, тележки мчались к зеленому, украшенному глобусом в домике “Боингу”; к тому времени как Седрик сошел с тележки, его бабушка успела уже подняться до середины трапа. И чего это она так торопится? И как там Элия? И вообще — куда это мы лететь собрались?

Никуда, это выяснилось очень скоро. Самолет был переоборудован в дом, даже не дом, а дворец, во всяком случае гостиная, куда направилась Агнес Хаббард, могла дать сто очков вперед тронному залу какого-нибудь захолустного монарха. Седрик облегченно плюхнулся в кресло и чуть не стукнулся подбородком о колени, таким оно оказалось глубоким и мягким. Красные, зеленые и золотые охранники остались стоять; было заметно, что они наблюдают не столько за пленниками, сколько друг за другом.

Пленники?

— Бабушка! Да какого хрена тут, собственно, происходит?

Бабушка недовольно поджала губы (мамочки, да она же велела мне молчать!), но затем указала на иллюминатор:

— Полюбуйся.

Седрик развернулся — как раз вовремя, чтобы увидеть, как разъезжаются створки огромных ворот. Черный прямоугольник становился все шире и шире, на полу ангара взвихрились снежные смерчики, крошечные с такого расстояния охранники покачнулись под напором ветра. Седрик перебрался в кресло, стоящее прямо у иллюминатора, и больно ушиб все тот же злополучный нос о прозрачный пластик. Через мгновение из запредельной тьмы выплыл еще один “Боинг” — золотой, с черными буквами ЛУК на хвосте. Ворота закрылись, низкий ропот титанических двигателей постепенно стих. И даже теперь под огромным куполом было пустовато.

К двери самолета подкатил трап, охранники взяли оружие наизготовку. На стальное покрытие ангара спустились двое мужчин, дальше все пошло по знакомой программе — одного из них втиснули в тележку между красным охранником и зеленым, другого — между красным и золотым.

Седрик повернулся к бабушке; ее лицо пылало холодной яростью.

— Так мы что, заложники?

Короткий утвердительный кивок.

— Бред какой-то!

— Конечно, бред, — мрачно усмехнулась бабушка. — Немцы еще хуже адвокатов.

Седрик догадывался, что замечание адресовано не столько ему, сколько охранникам, но все-таки спросил:

— Ты это про что?

— Да все они одним миром мазаны. — Ледяные глаза блеснули чем-то похожим на ненависть. — Что бухгалтеры со своими приходами-расходами, что юристы со своими законами, что учителя с образованием.

— Так что же они такого плохого делают?

— Запутали свои дела, — вздохнула бабушка. — Так запутали, что и не распутаешь. И все с единственной целью — сделать себя незаменимыми. А сами — ну если не все, то девять из десяти этих работничков — большую часть времени тратят на внутренние склоки и интриги, подсиживают друг друга, карабкаются по чужим головам вверх. Когда я была помоложе… — презрительный взгляд в сторону ближайшего из охранников, — да что там говорить. Сегодня мы принимаем двоих гостей. Так вот, пожелай я убить кого-нибудь из них — убила бы без малейших затруднений, несмотря на всю эту чушь собачью.

Замечание это, адресованное вроде бы Седрику, явно предназначалось для ушей охранников.

— Каким образом? — хмуро поинтересовался один из золотых (помрачнели, кстати сказать, даже красные, а не только зеленые и золотые).

— Следи повнимательнее. — Бабушка сверкнула самой ледяной, самой опасной из своих улыбок. — Будет настроение — покажу.

На чем беседа и закончилась.