Игорь. Скворцов сидел у себя в комнате и, оттопы­рив губы, паял какую-то схему маленьким паяльни­ком. Раздался звонок, Игорь побежал открывать.

Но за дверью стояла не Тамара, а хрупкая и очень хорошенькая женщина с легким чемоданом. Лицо у Игоря вытянулось.

— Ты откуда взялась? — сказал он вместо «здрав­ствуй».

—  Из Ленинграда, естественно. Но ты мне, кажет­ся, не рад?

—  Почему не рад? Рад.

— Ну так не скрывай свою радость, возьми у меня чемодан.

...Приезжая, скинув сапоги и забравшись с ногами в кресло, рассказывала:

—  Я без звонка, потому что проездом. Три часа до поезда... Но не зайти я просто не могла... Тебе-то, конечно, все равно, за три года одна открытка, а я не так устроена. Я решила: хотя бы между вокзалами, но я его увижу...

— А ты не опоздаешь? — заботливо спросил Игорь.

— Я же тебе сказала: до поезда три часа... Обожди. Что вообще происходит? К тебе должны прийти?

—- Да... То есть нет, но может быть... Понимаешь, Нонка, кое-что действительно происходит.

—, У тебя завелась возлюбленная? — спросила Нонна дрогнувшим голосом. Игорь хрустнул костяш­ками пальцев.

—   Заводятся тараканы, а возлюбленная... Но в общем да.

Тогда Нонна тихо заплакала.

—  Не обращай внимания. Я сейчас умоюсь и пой­ду...

Игорю стало ее жалко. Он сел рядом, обнял ее за плечи, поцеловал.

—  Ну брось. Ну хватит... Не надо... Кофе выпьешь?

—  Скажи, ты правда хочешь, чтоб я осталась?

—   Правда, правда. Но только, Нонна, я честно говорю: это будет наше прощание... — Он пошел на кухню. — Если будут звонить, не бери трубку...

...Дверной звонок звонил настойчиво и угрожающе.

Игорь на цыпочках подкрался к дверному глазку, глянул. Конечно, перед его дверью стояла Тамара. Игорь затаился в маленькой прихожей, боялся даже вздохнуть... И вдруг из комнаты грянула громчайшая музыка.  Игорь' подпрыгнул  на  месте,  как   заяц  от выстрела...  Делать  было  нечего,  пришлось  открыть дверь.

--- Ты спал? — спросила, улыбаясь, Тамара.

—  Нет.

—  Что-нибудь случилось?

—  Да.

Когда они вошли в комнату, Тамара сразу поняла, что именно случилось: на тахте сидела Нонна с рас­пущенными волосами и притопывала ногой в такт музыке.

—  Зачем вы надели мои тапочки? — спросила Та­мара у Нонны ледяным голосом.

—  Пожалуйста, возьмите, — отвечала Нонна. — Они мне на три размера велики... Игорь, я пойду. Мне здесь больше делать нечего.

—  Ну правильно, — хмуро отозвался Игорь. — Все, что могла, ты уже сделала.

Пока соперница торопливо запихивала в сумку свое имущество — пудреницу, расческу, зажигал­ку, — Тамара стояла, не трогаясь с места. Но как только за Нонной захлопнулась дверь, Тамара тоже пошла из комнаты. Игорь загородил ей дорогу.

—  Ты куда?

—  Куда? А тебе непонятно?

И тут девушка не выдержала. Она размахнулась, чтобы влепить Игорю пощечину, но он легко перехва­тил ее руку.

—  Постой, я объясню...

—   Сволочь! Сволочь! Какая ты сволочь... Пусти немедленно!

—  Но мы же договорились! — жалобно закричал он. — Никаких обязательств, полная независимость.

а»

Ты ж сама говорила: я все понимаю, я тоже так думаю, я современная женщина!

—  Дурак! Идиот! Я тогда все, что угодно, сказала бы... Я говорила то, что ты хотел слышать! Мне так хотелось тебе понравиться... Эх ты, у тебя столько женщин было, и все равно ты ничего не понял. Что бы мы ни говорили, внутри все мы одинаковые: все хотим замуж, хотим детей, хотим чтобы рядом был -один, только один — и был навсегда!.. Да на что мне независимость, на что мне современность? Я-то ведь тебе изменять не собиралась!

— Пришла случайно старая знакомая, за пластин­кой, — вставил наконец свое слово Игорь. — А ты подняла скандал, как истеричка, как базарная баба!

— А я и есть истеричка. Потому что я тебя люблю. Это тебе легко быть спокойным — тебе ведь все рав­но, есть я, нет меня... Ну ладно, я даже рада. Лучше вовремя оторвать, пока не приросла всей кожей, мя­сом...

—  А уж как я рад, ты себе и представить не можешь, — сказал Игорь сдавленным голосом.

Не глядя на него, Тамара вышла из комнаты. А Игорь лег на диван и нарочно громко запустил му­зыку.

Ненароков сидел в гостях у своей бывшей жены. То есть Али в комнате, собственно, не было — Ва­лентин разговаривал со своей бывшей тещей.

—  Усть-Каменогорск? — удивилась Евдокия Пет­ровна. — Это где ж такое?

— Северный Казахстан... Работа как работа. Почти как здесь... Вот отгулы накопились, я и приехал. Так захотелось посмотреть на него — сказать не могу.

— А он ведь в садике? Только к шести вернется, — виновато сказала Евдокия Петровна. Валентин огор­чился:

—  Зачем же вы его в садик:                         Вздохнув, теща позвала:

—  Алечка! Может, выйдешь все-таки?

—  У меня голова болит, — ответил злой голос из другой комнаты. Валентин встал, прошелся из угла в угол.                        

—  Евдокия Петровна, как же вы-то не повлияли? Нельзя ему в садике... Он заикается, ему там очень плохо будет.

Тут из-за двери появилась Аля.

—  Хуже, чем с тобой, ему нигде не будет, — ска­зала она едко. — И нет у меня возможности его дома держать. Ты нас бросил, а мама болеет.

Ненароков подумал вдруг, что время вернулось на­зад: вот он в своей комнате, рядом жена, он с ней ругается — все по-старому. Но комната была уже другая: не его, а какая-то женская, и Аля давно перестала быть его женой, и ругалась она с ним теперь иначе: холодно и надменно, как с чужим.

—  Ладно. Раз уж приехал, то увидишь Алика. Но только на полчаса и в нашем с мамой присутствии...

У Ненарокова даже тубы затряслись от обиды.

—  Но почему полчаса? Почему при вас? Я ведь не в колонию приехал к преступнику малолетнему?

—  А чтоб ты его против нас не настраивал!

Валентин видел через забор, как гуляют во дворе дети. Кто копал снег лопаткой, кто лепил из снежных комьев бабу. Был тут и Алик. Он стоял в" сторонке от всех, тепло укутанный, замотанный еще сверху Алиным шарфом, с надвинутой на глаза шапкой и оттопыренными, как у пингвина, руками в рукавич­ках. Сердце в Ненарокова сжалось от любви и жа­лости.

...Когда дети построились парами и вышли на ули­цу, Алик поплелся сзади всех. Детишки смеялись, кричали, только Алик молчал и ни с кем не вступал в разговор. Валентин шел поодаль и смотрел на сына. Вдруг Алик остановился: шапка, которая была ему велика, совсем сползла на нос, так что он ничего уже не видел. А пестрая веселая вереница детсадовцев с воспитательницей во главе двигалась дальше. Никто не заметил этого маленького ЧП.

Тогда Валентин подошел, поправил Алику шапку. Тот не удивился, а только обрадовался, узнав отца. И вдруг Ненароков, сам не понимая почему, поднял сына на руки и зашагал с ним назад, потом за угол, потом в какие-то ворота. И остановился там.

Очень скоро на улице послышался шум, голоса: «Ненароков! Ты куда девался? Ненароков! А ну вы­ходи сейчас же!» — слышался крик воспитательни­цы. Валентин вздрогнул и даже шагнул непроизволь­но вперед, но потом сообразил, что это кричат не ему, а Алику.

Валентин прижал палец к губам, показывая, что откликаться не надо, и Алик понял, кивнул головой.

До областного города они добрались на рейсовом автобусе. Алик устал. Он хныкал, капризничал, про­сился к матери:

— Ма... Ма... Де ма?

А Ненароков на каждой остановке с тревогой гля­дел на дверь: не догнала ли их погоня, не войдет ли сейчас в автобус Аля.        

В аэропорту, в зале ожидания, Алик спал на ска­мейке, а Валентин ел у буфетной стойки пирожок.

И вдруг он увидел Алю. Она шла к нему от дверей, раскрасневшаяся от волнения, решительная, а за ней шагал милиционер.

—  Куда дел ребенка? — закричала Аля еще из­дали.

—  Ну что ты кричишь? Вон он, спит, — устало ответил Валентин. Он с самого начала понимал, что ничем хорошим его бессмысленная затея кончиться не может.

—  Здравствуйте, Валентин Георгиевич, — неловко сказал милиционер. Но Алю такое мирное начало раз­говора не устраивало.

—   Слышали, товарищ лейтенант?.. Я прошу его привлечь!

—   Зачем же привлекать. — Милиционер давно знал Валентина и симпатизировал ему. — Дело се­мейное, я думаю, сами договоритесь... Верно, Валентин Георгиевич?

И он отошел. Аля подумала, поглядела на спящего Алика и сказала совсем другим, нормальным тоном.

—  Спит, как зайчик. Даже будить жалко...

—  Ты голодная? — спросил Валентин.

—  Не знаю... Вообще-то съела бы чего-нибудь. ...Они стояли у высокого круглого столика, ели пи рожки и пили какао,

—  Милиционер-то зачем? Зачем комедию разыгра­ла? — спросил вдруг Валентин. — Нарочно? Чтобы побольнее?.. И вообще, почему ты меня все время му­чила? Что я тебе сделал?!

Аля долго молчала, прежде ,чем ответить.

— А ты до сих пор не понял? — сказала она почти грустно. — Я тебя не люблю. И никогда не любила:

Ненароков не поверил ее словам.

—  Уж и никогда?.. А зачем замуж выходила? Я ж тебя силком не тянул?

—  Именно что тянул... Приехал, все бросил — ра­боту бросил из-за меня, Москву... Как я могла отка­заться? Я все-таки не бессердечная... А надо было не идти.

Ненароков продолжал  цепляться за  то, чего  не было:

—   Это ты назло говоришь... Как же так?.. Ведь ночи напролет ходили, целовались, наговориться не могли.

—  Ну что такое — целовались?.. Молодая девчон­ка. А ты москвич, летчик. И я же видела, влюблен до смерти... Нет, я тебе точно говорю: пожалела тебя и пошла.

За стеклянной, помутневшей от изморози стеной аэровокзала передвигались самолеты — медленно и тихо, словно круглобокие рыбы в аквариуме.

—  Несчастный ты человек, Аля, — сказал Вален­тин. — Один раз в жизни поступила красиво, бла­городно — и не могла мне этого простить. Пять лет вымещала... А думаешь, я не жалел о своей работе? Еще как жалел, только тебе не показал ни разу. Большие самолеты — это не работа, это жизнь моя!.. Я ведь в другом небе летал, совсем в другом! Я и теперь как вижу ночью проблесковые огни, услышу: лайнер идет, — у меня кляп в горле. Ведь я классный пилот. Я бы сейчас «Ил-62-й» водил.

—  Ну конечно! — сказала она прежним злым го­лосом и дернула плечами. — Ты всегда хороший, я всегда плохая. Ты не попрекнул, а я вымещала... А то, что ты меня с ребенком бросил, — это тоже хо­рошо? Кому я теперь нужна?

Она повернулась и пошла к скамейке.

— Алик, деточка! Проснись! Мамочка за тобой при­ехала!

Снова Игорь сидел в своей красной машине непо­далеку от диспетчерской, снова глядел в зеркальце заднего обзора, повернув его так, чтобы видеть вы­ходящих оттуда. Шел редкий крупный снег, пухом ложился на землю. Из диспетчерской вышла Тамара — не одна, с дву мя подружками. Смеясь, она что-то им рассказывала, надувала щеки и округляла глаза, изображая кого-то.

Игорь коротко гуднул. Тамара обернулась, сколь­знула равнодушным взглядом по красным «Жигулям», по Игорю и пошла дальше. А Игорь остался сидеть за баранкой. Лицо у него было злое и растерянное.

Игорь сидел у себя в комнате, листая какой-то толстенный   справочник.   Зазвонил   телефон.   Игорь

коршуном бросился к трубке, послушал, потом сказал равнодушно:

—  А, это ты... Нет, Галка, ничего не получится. Уезжаю в командировку. Да, надолго. На всю жизнь.

Стучал по асфальту прозрачный весенний дождь. Из диспетчерской выбежали стайкой бортпроводни­цы, и среди них Тамара. Чтобы не испортить приче­ску, девушки напялили на волосы пестрые пластико­вые пакеты и неслись в них, будто в карнавальных папахах, к рейсовому автобусу.

Дорогу Тамаре преградил Игорь. Над головой он держал раскрытый черный зонтик.

—  Не беги, — сказал он Тамаре. - Пойдем под крышу, поговорим.

—  А о чем нам говорить?.. Пусти, меня ждут.

—  Хорошо, можно здесь. Нет проблемы. — Он пе­редвинул зонтик так, чтобы прикрыть от дождя Та­мару. Его синий плащ сразу намок, стал черным. — Хватит тебе дурить... Мне без тебя плохо. Тебе без меня еще хуже.

—  Мне? Мне очень хорошо. Очень!.. Поэтому ты и бегаешь за мной. А если бы я плакала, звонила тебе по ночам, ты бы и не посмотрел в мою сторону.

— А я уверен, ты плачешь! И звонить тебе хочется... Но ты же актриса, ты играешь — нарочно, чтобы я помучился.

—  С чего это ты взял?

—  А... Жизненный опыт.

Не ответив, Тамара побежала к автобусу. Но Игорь догнал ее. Он бежал рядом, держа над ней зонтик, и торопливо говорил:

—  Ну обожди... Ну погоди. Ну ладно. Раз ты такая идиотка, пожалуйста, делаю тебе предложение. Давай поженимся!

—  И я тебе делаю предложение, — презрительно ответила Тамара. — Отстань и никогда ко мне не подходи.

Вертолет Ненарокова, груженный бумажными мешками с цементом, шел над полями, оставляя с севера далекий синий лес.

—  «Ми-2»! — раздался в наушниках Ненарокова далекий голос девушки-диспетчера. — Переходите на частоту «Ясеня», работайте с ним.

—  «Нива», я — двадцать четыреста восемь. Вас понял, — ответил Валентин. — А в чем дело? Они не сказали?

—  В нашу зону вошел спускаемый аппарат. Ты передаешься группе поиска...

Ненароков поглядел на своего второго. Тот кив­нул — слышал.

...«Ми-2» летел над излучиной реки. Вдруг Нена роков встрепенулся и показал второму пилоту рукой.

—  Гляди, они!

На границе песчаной отмели и зеленого луга ле­жало, вздрагивая под ветром, огромное полотнище. А рядом был обгорелый малиновый шар.

Валентин заорал в микрофон:

— «Ясень!» Вижу космонавтов! Снижаюсь!.. Будьте на связи!

Не успел вертолет приземлиться, как воздух на­полнился гулом моторов. С юго-запада, из-за невы­соких гор, показалась шеренга зеленых вертолетов. А выше их и, конечно, на большей скорости шли три самолета. Они уже заложили вираж: курс им был известен.                                                      -

Только по чистой случайности Ненароков опередил группу поиска на какую-то минуту... Винт еще вра­щался, а Валентин уже бежал к малиновому шару. Там, на обрезе люка, сидел космонавт, устало улы­бался и махал Ненарокову шерстяной шапочкой.

Вертолеты поиска сели на песчаную отмель, а са­молеты развернулись, покачали приветственно крыль­ями и ушли, убедившись что человек, временно от­лучившийся от своей планеты, благополучно вернулся домой.

Космонавт неловко спустился на землю и осторож­но, как выздоравливающий,  как моряк после долгой качки, пошел навстречу Ненарокову. А подбежавшие корреспонденты (они прилетели на одном из военных вертолетов) мигали вспышками, стрекотали кинока­мерами, снимая эту встречу. Тем временем из люка

показался второй космонавт — и сразу попал в объ­ятия встречающих.

Внучке Андрея Васильевича было уже пять меся­цев. Мать и бабка нянчились с девочкой, а Тимченко разговаривал с пришедшим в гости бывшим вторым пилотом. Вдвоем они сидели на веранде дачи и ели раннюю клубнику.

—  Я же тебе говорил, хотя и на земле, а как был летчик, так и остался, — не очень искренне убеждал гостя Андрей Васильевич. — Только что крылья. Бы­ли тут, а стали — тут. (У тех, кто летает, крылатая эмблема на груди, а у наземных — на рукаве.)

—   Андрей Васильевич, крылья были за плечами, — улыбнулся бывший второй. И Тимченко не стал спорить. Чтобы переменить разговор, он взял со стола газету.

—  Миша, видел?

На первой странице внизу была фотография: кос­монавт обнимает Ненарокова.

-- Я Вальку сразу узнал, — оживился второй. — Отличный  был  пилот.  Такую  глупость  сделал,  что

ушел.                              

—  Зато любовь, — язвительно сказал Тимченко. Миша покачала головой.

—  Если бы. В семейной жизни у него полная ка тастрофа...   Поганая   оказалась   бабенка.   Развелись,

так она ему с сыном не дает видеться... Строчит вся­кие кляузы, аж министру...

—  А я и понятия не имел, — огорчился Андрей Васильевич. — Ты-то откуда знаешь?

—  От Скворцова, Валька ему пишет. — Он встал, взял фуражку. — Анна Максимовна, спасибо за уго­щение...

Тимченко проводил его до калитки и с интересом отметил, что Миша, проходя мимо мальчишек, играв­ших на улице  в футбол,  очень лихо поддал ногой подкатившийся  к нему мяч. Вернувшись комнату, Андрей Васильевич похвалил его:

—  Молодец, не унывает. Я бы так не смог... Мне воздух нужен как... как воздух. Когда меня забраку­ют, я, наверное...

—  Прекрати, — перебила Анна Максимовна. — Ты в отличной форме. Только надо есть побольше редиски, салата, пользоваться весенними витаминами.

Андрей Васильевич подошел к радиоприемнику, включил, но сразу выключил.             

—  Андрюша, перестань расстраиваться, — попро­сила жена.

—  Да нет... Я совсем про другое думаю. Ты Ненарокова помнишь?.. Может, теперь, когда он на виду, есть шанс перетащить его обратно в Москву? К нам?

—  С пропиской будет трудно, — сказала практич­ная Наташа.

Но отец уже загорелся этой идеей:

—  А я попробую. Попытка не пытка... Позвоню Ивану Семенычу по старой дружбе.

Тимченко сидел в кабинете у Ивана Семеновича и хмуро позвякивал связкой ключей. Начальник тоже был недоволен:

—  Андрей Васильевич, зря ты приехал. По-моему, мы по телефону обо всем договорились.

—   Не договорились, — упрямо сказал Тимчен­ко. — Мы с тобой двадцать лет знакомы. Я за себя когда-нибудь просил?

—  За себя не просил, так за других все время просишь. Какая мне разница?.. Твой Ненароков сам ушел, никто его не гнал. А теперь назад... Несерьезно как-то!..

—  Но пойми, это летчик! — продолжал напирать Тимченко. — Летчик с большой буквы!

—  У нас все летчики с большой буквы. С большой буквы «А», с большой буквы «Б» — и до конца ал­фавита.— Иван Семенович показал на ящики с кар­тотекой. — И все ждут очереди.

Он раскрыл личное дело Ненарокова и на всякий случай перелистал еще раз.

—  Благодарность... Благодарность. Еще благодар­ность... Ну правильно, хороший летчик. Я ж не говорю, что плохой. А по-твоему, в народном хозяйстве дол­жны плохие работать?

Тимченко протянул Ивану Семёновичу газету с фо­тографией: Ненароков обнимается с космонавтом.

— Смотри: инициативный, внимательный. Вот, кос­монавта первым увидел — раньше поисковой группы.

Начальник вздохнул и положил газету в личное дело.

—  Ладно, я доложу. Но не ручаюсь.

— Ты не просто доложи, — неловко попросил Тим­ченко. — Ты уж освети поподробнее...

В другом кабинете Иван Семенович разговаривал с другим начальником, повыше.

—  Так он же сам ушел из отряда, — говорил начальник.

—  Были обстоятельства.

—  А чем он лучше других?

—  Тимченко очень просит.

—  А-а... То-то он на прием записался. — Он об­ратил внимание на газету. — А это что?

—   Это Ненароков первым космонавта заметил. Внимательный.

—  Ну да. Без него пропал бы космонавт, — хмык­нул начальник. — Ладно, переведем. — И сказал в селектор: — Пригласите Тимченко.

Подняв воротник плаща — был уже октябрь, — Ненароков шел по незнакомому городу. Рыжие кле­новые листья ползли по тротуару, подгоняемые ветром. Сверяясь с адресом на конверте, Валентин нашел нужный ему дом, поднялся на третий этаж.

Дверь ему открыла Аля, чуть располневшая и еще красивее, чем была. Она кивнула бывшему мужу поч

ти дружелюбно:

—Приехал? Ну проходи. Алик сейчас придет. Он у соседей.

Квартира была хорошая, трехкомнатная. В столо­вой сидел с газетой грузный широкоплечий летчик.

—  Познакомься, мой муж, — с гордостью сказала Аля. Летчик встал, улыбнулся и так тряхнул руку Ненарокова, что чуть не вывихнул.

—  Анатолий! — назвался он. — Раздевайся и са­дись. Сейчас нам Алена чего-нибудь сочинит!.. Да са­дись ты, будь как дома!

Аля безропотно пошла на кухню, а новый муж стал ее нахваливать:

—  Хозяйка исключительная!.. И умная ведь, и ха­рактер золотой!

—  Да действительно, — сказал Ненароков, чтобы не обижать Анатолия. А тот засмеялся счастливым смехом и хлопнул Валентина по плечу.

—Я тебе просто удивляюсь: как ты упустил такую женщину? Лопух ты, лопух!.. И пацан тоже очень хороший. Меня папой зовет. Знаешь, он уже меньше заикается — к логопеду ходит.

Вошла Аля, стала накрывать на стол.

—  Спасибо, я кушать не буду, — решительно ска­зал Валентин. — Только поел.

Анатолий очень огорчился:

—  Где это ты ел? Зачем?.. Садись!

—  Нет. Честно не хочу.

—  Эх ты!.. Но рюмочку-то за знакомство можно?

—  Рюмочку можно.

Аля поставила на стол графинчик, мимоходом по­гладила здоровенную руку мужа, и они выпили.

...Прибежал Алик, приласкался к матери и робко улыбнулся Ненарокову.

— Валентин, тебе ж с ним интересно, не с нами; — сказал добродушно Толя. — Давай мы с мамочкой в кино пойдем, а вы оставайтесь».

—  Мы бы лучше погуляли, чем дома... Алик, до? гу?

—  П-пойдем гу-гулять. — Алик заикался теперь совсем немножко, и Ненарокову стало стыдно за не­уместный уже их старый язык.

...Они шли по улице. Алик прилипал носом к вит­ринам, читал, запинаясь, вывески:

—  Ка-фе... Пи-во... Буб-бу-лочная... Потом попросил:

—Дядя, пойдём на пруд. Там лебедь живет.

—   Какой я тебе дядя? — возмутился Ненаро ков. — Ты что, забыл меня совсем?

—  Н-не забыл... У меня теперь папа Толя. А два папы у ребенка- не бывает. П-правда?.. Ты не папа, а дядя.

—  Это тебе мама объяснила? — грустно спросил Валентин.

—  Ага.

...Они кормили грязного лебедя печеньем... Сами по­ели на улице мороженое. И пошли домой. ...Аля ждала на улице у подъезда.

—  Нагулялись? Вот и хорошо... Валентин, ты бы хоть о себе рассказал. Как живешь-то?

Валентин неохотно сообщил свои новости:

—  Ну как... Прошел в Москве медкомиссию, пере­подготовку прошел. Буду летать на «Ту-154».

—  Значит, ты в порядке, — задумчиво сказала Аля. — А как личная жизнь? Нашел кого-нибудь?

Ненароков отрицательно покачал головой. Тогда Аля, понизив голос, спросила:       .

— Слушай... А если бы взять и все начать сначала? Чтобы все как раньше — ты, я и Алик... Ты бы со­гласился?

У Ненарокова вся кровь прилила к лицу — и сразу отхлынула. С трудом разомкнув одеревеневшие губы, он ответил:

—  Я бы согласился.

—  А я бы не согласилась! — весело и громко ска­зала Аля. — Ни за что! Я теперь только и поняла, что значит жить. Засыпаю счастливая и просыпаюсь счастливая... Это я просто проверяла: ты такой же остался или нет.

Валентин помолчал, потом сказал, через силу усмехнувшись:

—   Да... Я остался такой же... И ты такая же осталась, как была.

—  Алик, — позвала Аля, — пойдем домой, папа ждет.

Алик, который все это время играл сам с собой в «классы» — детям неинтересны разговоры взрос­лых, — послушно пошел за ней. Уже из подъезда он обернулся к Ненарокову.

—  До свиданья!.. Д-дядя, я т-тебя люблю!..

Андрея Васильевича вызвал к себе командир от­ряда.

—  Тебе придется полетать в Бидри, — говорил он. — Без пассажиров. Повезешь продовольствие и медикаменты... Пострадавшим от землетрясения. Красный Крест посылает... Ты туда летал?

— Летал когда-то. Аэропорт маленький, но полоса вполне приличная.

—  Была приличная, — поправил командир отря­да. — До землетрясения... Они ремонтируют сейчас, но все равно, посадка может оказаться сложной.

—  Знаю, читал подшивку. У них РД вышла из строя.

—   Возьмешь оттуда пассажиров, — продолжал командир отряда. — В основном женщин и детей. Учти, там есть с травмами...

Когда Тимченко пошел к двери, командир вспомнил еще одну вещь:

—  Да! Я вчера из Киланги прилетел. Там опять переворот. Правых погнали, прежний президент вер­нулся.

—  А наш приятель? — поинтересовался Тимчен­ко. — Помнишь, я рассказывал, министр авиации?

— Расстреляли. Успели, сволочи... А теперь его пор­треты всюду висят. В аэропорту тоже.

В этот рейс с Тимченко летел вторым пилотом Валентин Ненароков. Собранный, серьезный, вместе с бортпроводницей он следил за погрузкой: ящики были разнокалиберные и неудобные.

А в бригаде бортпроводниц оказалась на этот раз Тамара. По ее поводу у Андрея Васильевича еще на перроне произошел крайне неприятный разговор с бортинженером Скворцовым.

—  У тебя были отношения с Тамарой? — хмуро спросил он Игоря. Тот сразу напрягся, набычился:

—  Андрей Васильевич, а это вас касается?

—  Касается. Если человек плачет, если ему жизнь поломали, это всех касается...

—  Ну точно, я так и думал, —- пробормотал Игорь. Тимченко разозлился еще больше:

— А меня особенно касается. Потому что она внуч­ка летчика, старого моего товарища... Я долго терпел твои номера, а больше — хватит! Имей в виду, ты со мной летишь в последний раз... Прямо тебе говорю, чтобы потом не удивлялся.

—  Андрей Васильевич! Это непедагогично — пор­тить настроение перед полетом. Напугали до смерти... Вдруг я теперь ошибку допущу?

Так с командиром не разговаривают. Но Игорю было необходимо выплеснуть свое раздражение. Тим­ченко внимательно посмотрел на бортинженера.

— Таким, как ты, настроение не испортишь. Такие, как ты, другим портят настроение. И разговаривай повежливее. Смотри, из отряда вылетишь!

...Когда Скворцов проверял перед полетом салоны, он столкнулся в проходе с Тамарой. Не глядя на него, она хотела пройти мимо, но он загородил путь.

—  Нажаловалась дяденьке?.. Ну радуйся. Обещает из отряда погнать...

«Ту-154» шел на юго-восток. Ненароков в своем кресле справа от командира просматривал сборник с данными аэропортов по трассе.

Тимченко сухо попросил Скворцова:

—  Прибавь температуру в кабине.

       Перед креслом бортинженера находится его пульт. Игорь молча нажал нужные кнопки.

Тогда Андрей Васильевич отъехал в своем кресле назад (все кресла в кабине на рельсиках), вытянул ноги и задал своему второму пилоту неуставной и не требующий ответа вопрос:

—  Что, Валентин, летим? Валентин широко улыбнулся:

—  Летим Андрей Васильевич...

Аэропорт в Бидри был расположен неудобно для летчиков: чуть ли не от грани летного поля начина­лись холмы и переходили в отроги неприветливых бурых гор. Горы эти со всех сторон окружали впади-

ну, в которой лежал город и аэропорт. Последствия землетрясения были заметны еще с воздуха: над го­родом стоял дым, кое-где понималось кверху пламя непотушенных пожаров.

На летном поле работали краны, бульдозеры, кат­ки. Приводили в порядок бетонные плиты, ремонти­ровали асфальт перрона.

...Когда Тимченко сошел с трапа, к нему поспешил представитель Аэрофлота, усталый, с красными от недосыпа глазами.

—  Ночью опять был толчок, — рассказывал он. — Обратный вылет через час: чем скорее улетите, тем лучше... Наши строители в большинстве остаются — участвовать в восстановительных работах. А жены, дети и больные уже здесь, ждут посадки...

Представитель отошел, чтобы посмотреть, как идет разгрузка.

А Тимченко подозвал Тамару.

—  Тома, беги поторопи их с набором питания. Сам же Андрей Васильевич отправился в диспет­черскую...

...Тамара уже шла назад к самолету, когда вдруг случилось что-то непонятное: будто кто-то выдернул у нее из-под ног землю. Девушка упала, попробовала вскочить, но тут же снова села на бетон. Откуда-то — не сверху, не сбоку, а снизу, из самой земли, донесся тяжелый нарастающий гул.

В испуге и удивлении Тамара смотрела, как сып лются с фасада аэровокзала гигантские буквы, со- ставляющие слово «Бидри».

Тяжело вздохнув, земля расступилась. По взлетно­му полю побежала извилистая черная расщелина. Она пересекла взлетную полосу, не посередине, а ближе к концу, и зацепила краем МРД — магистральную ру­лежную дорожку.

Кричали, метались люди — смуглолицые местные жители, летчики, аэродромовская обслуга.

Со скрежетом стукнулись боками бульдозер и яр­ко-желтый «джип». На Тамариных глазах огромный «Боинг», стоявший на перроне, качнулся, беззвучно тронулся с места и медленно покатился к аэровок­залу. Заскрежетали алюминиевые конструкции, за­звенела, рухнула стеклянная стена — «Боинг» про­таранил ее своей лобастой головой, обрушил лестни­цы, ведущие на второй этаж, и только тогда остано­вился. С лестниц посыпались люди. В уши Тамаре ударили крики, вопли, стоны.

Прямо на девушку мчался черно-желтый клетча­тый автомобильчик с надписью «Фоллоу ми» («Следуй за мной»). Тамара зажмурилась от страха. Но маши­на, не доехав двух шагов, затормозила. Из нее вы­скочил Игорь Скворцов — это он был за рулем.

—  Ты чего тут расселась? — закричал он с явным облегчением, увидев, что Тамара цела и невредима.

— Я тебя ищу, ищу!

...Они ехали вдвоем, и автомобиль подпрыгивал на покореженных плитах, как лодка на волнах. Тамара упрямо не глядела на своего спасителя, даже «спа­сибо» не сказала.

Когда они подъехали к самолету, у трапа уже толпились люди: женщины с детьми и десяток муж­чин — большинство в бинтах. Некоторых принесли на носилках.

Тимченко и не глянул на выскочивших из машины Тамару и Скворцова: он был занят разговором с пред­ставителем Аэрофлота и седым загорелым мужчиной, который лежал на носилках, поставленных на землю.

—  Даже не знаю, какое принять решение, — го­ворил мужчина, судя по всему начальник. — Взле­тать сейчас рискованно... Как считаете?

—   Обстановка сложная, — сдержанно сказал Тимченко.

—  Может быть, эвакуировать людей на юг? Авто­бусы еще... — Но лежащий на носилках не успел докончить фразу. Раздался такой гул, такой грохот, что, кроме него, ничего не стало слышно. На горизонте рванулся в небо столб пара и дыма — и сразу ок­расился в багровый цвет. Это заработал потревожен­ный землетрясением вулкан.

Люди, собравшиеся у самолета, смотрели молча, не в силах оторвать глаз, как вулкан заволокло густым белым туманом. В нем, будто молнии, мелькали про­блески огня, разлетались во все стороны красные ис­кры. Конечно, только отсюда, издали, они казались искрами: это были вулканические бомбы — глыбы раскаленной породы.

Грохот стих, и в наступившей тишине представи­тель Аэрофлота сказал почти весело:

—  Во... Только этого нам и не хватало.

Теперь стало видно, что белая пелена тумана бы­стро опускается вниз по склону горы, направляясь к аэродрому.

—  Это сель, грязевой поток, — констатировал ле­жащий на носилках. — Быстро, негодяй, бежит...

Из форточки с левой стороны кабины высунулся Ненароков.

—  Андрей Васильевич! Башня передала: с гор на нас идет поток — грязь и раскаленная лава. Скоро­сть большая, уже перерезана автострада...

Видимо, это сообщение получили одновременно и другие самолеты: вокруг них забегали, засуетились техники.

—  До нас дойдет? — спросил Тимченко у лежа щего на носилках. Тот пожал плечами.

—  Раз на раз не приходится... В двадцать седьмом году полгорода снесло... Надо срочно эвакуироваться.

— На чем? — раздраженно сказал представитель Аэрофлота. — Транспорта нет... И не будет.

Андрей Васильевич секунду подумал. Потом ска­зал:

—  Значит, так. Взлетать рискованно, оставаться невозможно. Отсюда вывод: будем взлетать... Всем на борт. Выруливаем и взлетаем! Остальное обсудим в Москве.

...Тамара с бортпроводником помогали подняться по трапу больным, раненым, женщинам с маленькими детьми. Внесли на носилках и начальника строителей. Чемоданы и тяжелые коробки остались на земле, в электрокаре.

Увидев, что идет посадка, к самолету со всех сто­рон побежали люди — пассажиры с разных рейсов. Испуганные, растерянные, они сгрудились у трапа. Большинство молча ожидало решения своей судьбы. Только трое самых нервных, перебивая друг друга, объясняли бортпроводнице на разных языках, что их надо, обязательно надо взять на борт.

Тимченко подсчитал глазами: иностранцев собра­лось человек двадцать. Был среди них и раненый. Чтобы он не упал, его поддерживали под руки.

—   Я их возьму. Не возражаешь? — спросил он представителя Аэрофлота. Тот кивнул головой.

—  Возьми, конечно.

—  А тебя не зову. Ведь не полетишь?

Представитель только усмехнулся в ответ. Они об­нялись на прощание, потом Тимченко снял фуражку, неторопливо вытер внутри платком, снова надел на голову и поднялся по первому трапу.

...Четыре самолета — японский, скандинавский и два немецких — одновременно, чуть не в хвост друг другу, стали выруливать с перрона.

Вдруг совсем рядом раздался оглушительный взрыв, и над топливохранилищем взметнулось пламя: может, пробила крышу долетевшая сюда вулканиче­ская бомба, а может, замкнулись потревоженные зем­летрясением провода. Взрывной волной скандинав­ский самолет кинуло на немецкий — так, что они сцепились крыльями и, изувеченные, остановились оба.

Советские летчики видели это из окна своей ка­бины. В их сторону двигалась огненная река: горящее топливо разлилось по полю.

— Что делается, что делается, — покачал головой штурман. А Тимченко невозмутимо сказал:

—  Продолжаем читку карты. Штурман щелкнул передвижным табло:

—Генераторы!

—  Включены! — отозвался. Игорь.

—  Давление!

— Давление семьсот сорок пять выставлено, высо­та ноль, — отвечали Ненароков и Тимченко.

—  Рули!                                   

—  Проверены и свободны...

...Японский самолет — он был заметно меньше ос­тальных — уже бежал по взлетной полосе. Когда до расщелины, пересекавшей полосу, оставалось каких-нибудь сто метров, он оторвался от земли и стал набирать высоту. В ту же секунду с исполнительного старта начала разбег машина «Люфтганзы». Это был громадный «Дуглас», и Тимченко, следивший за ним из окна кабины, сокрушенно вздохнул.

—  Не успеет? — полуутвердительно спросил Не нароков.

И действительно, «Дугласу» не хватило полосы. Передняя его нога попала в расщелину, и огромный самолет встал на попа, перевернулся на спину и за­горелся.

Откуда-то вывернулась пестрая машина руководи­теля полетов. Из нее выскочил человек в шлемофоне и замахал жезлом, запрещая советскому самолету вы­руливать на исполнительный.

—  Вот чудак, — добродушно сказал Тимченко. — Неужели ж мы туда полезем?.. Будем взлетать по рулежной. Да, Валя?

Валентин кивнул, а штурман за его спиной уди­вился вслух:

—  По рулежной?

МРД — Магистральная рулежная дорожка — не приспособлена для взлета. Она много уже ВПП — взлетно-посадочной полосы. Но выбора сейчас не было: на взлетной догорал «Дуглас», а МРД была сво­бодна, и расщелина пересекала ее в самом конце.

Тимченко по-английски запросил у диспетчера разрешения взлететь с МРД.

...В башне, где не осталось в окнах ни одного целого стекла, сидели три диспетчера, потные, взлохмачен­ные. Отсюда видно было поле с искалеченными само­летами, с целым озером пылающего топлива. И отчет­ливо виден был надвигающийся на аэропорт сель. Вал из грязи, камней и лавы шел, сметая на пути деревья, стесывая скалы, глотая одноэтажные дома и склады на подступах к взлетному полю. Три раза голос Тим­ченко просил разрешения на взлет, прежде чем дис­петчер — тоже по-английски — неуверенно ответил:

—  Взлет с МРД на ваше усмотрение. Тимченко положил тяжелые спокойные руки на

рога штурвала.

—  Двигателям взлетный! — приказал он. Игорь ответил, передвинув рукоятки:

—  Двигатели на взлетном!

Обоим приходилось кричать, чтобы перекрыть бы­стро нарастающий гул селя.

— Экипаж, взлетаем! — Тимченко передвинул сек­торы газа от себя.

Машина уже набирала скорость, когда очередной толчок шатнул землю. Покачнулась и начала медлен­но заваливаться тридцатиметровая мачта с прожек­торами, стоявшая сбоку от МРД.

Оставшийся на перроне представитель Аэрофлота смотрел, оцепенев, как сближаются самолет и пада­ющая металлическая махина.

«Ту-154» почти успел пройти, однако мачта, рухнув и размозжив мимоходом бульдозер, слегка зацепила все-таки хвост самолета. Пика громоотвода на вер­хушке мачты царапнула по фюзеляжу, забарабанили по обшивке сорвавшиеся прожектора.

Но машина бежала вперед: останавливаться было уже нельзя.

—  Сто восемьдесят! — выкликал скорость штур­ман. — Двести!.. Скорость принятия решения!

И, убежав от надвигающегося каменного потока, обманув подстерегающую впереди расщелину, «Ту-154» взлетел над пылающим полем в небо, где для него не было опасностей... Так, во всяком случае, ду­мали в ту минуту летчики.

Когда самолет вошел в левый разворот, набирая высоту, Тамара увидела в окно повернутую землю. И вдруг, словно не сумев удержаться на этом косогоре, маленький далекий аэровокзал с башенкой развалил­ся на куски. Это был последний толчок большого землетрясения в Бидри.

Тамара зажмурилась и отшатнулась от окна.

...Тимченко докладывал Москве:

—  Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят во­семь. Взлет произвел, высота тысяча двести... Самолет

плохо слушается руля высоты. Предполагаем повреж­дение посторонним предметом на взлете...

Самолет шел в спокойном вечернем небе. Через про­светы между облаками виднелись внизу морщинистые горные кряжи. В салоне пассажиры громко и нестрой­но пели вечную «Катюшу» — радовались тому, что страхи остались позади, что летят домой. Иностранцы не пели, но улыбались и даже притопывали в такт: они чувствовали себя гостями и хотели быть приятны хозяевам. Те из раненых, которые не могли сидеть, лежали — каждый на трех креслах с откинутыми подлокотниками.

В первый салон вошел Игорь и стал торопливо скатывать ковровую дорожку в проходе между крес­лами. Поющие понемногу замолкли. Люди с удивле­нием и тревогой смотрели, как Игорь вскрыл первый люк — ближний к кабине — и спустился под пол, в багажное помещение.

Фонариком он осветил зеленые с черными кольца­ми трубы — тяги рулевой. Осторожно потянул в одну сторону, в другую. Тяги руля поворота ходили легко, а тяги руля высоты почти не двигались.

По СПУ — самолетному переговорному устройст­ву — бортинженер доложил командиру:

— Тяги руля высоты почти не ходят... Внешних повреждений нет. Перехожу в следующий отсек.

А около буфета два ряда кресел были вообще сня­ты. Там устроили импровизированный госпиталь. На

разостланной простыне лежал пожилой англичанин с открытым переломом голени, это его поддерживали под руки у трапа. Врач закрутил жгут, чтобы оста­новить кровотечение, и наложил лубки. Следующий пациент уже ждал своей очереди. Рот у него был широко открыл и сдвинут на сторону.

—  Челюсть сломал, — объяснили доктору. Тот бегло ощупал лицо больного и уточнил:

—  Не сломал, а вывихнул.

Одной рукой он придержал больного за затылок, другую сунул ему в рот, ухватил за зубы и быстрым беспощадным движением рванул вниз и назад. Па­циент охнул, пошевелил челюстью и сказал удивленно:

—  И все дела?.. Спасибо.

— Не за что, — отмахнулся доктор. — Самая трудная часть операции — убрать вовремя руку, что­бы пальцы не откусили.

Доктор, как и все, был в приподнятом настроении.

А в кабине атмосфера была совсем другая.

—  Москва, центр! — вышел на связь Тимченко. — Я — восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Перелетел государственную границу СССР, пройду траверз Ленкорани в двадцать три десять.

В кабину вошла встревоженная Тамара.

—  Что такое? — спросил Ненароков.

—  Во втором салоне какой-то свист. И темпера­тура понизилась.

Игорь поднялся с кресла:

—  Я пойду посмотрю. Разрешите? Тимченко кивнул.

...Заложив руки в карманы, Игорь стоял в хвосто­вой части самолета и смотрел вверх, на потолок са­лона. В одном месте обивка была разодрана, и в эту дыру со свистом уходил воздух.

Бортинженер рванул обивку, раздвинул теплоизо­ляцию и увидел трещину в дюралевой обшивке само­лета. Трещину шириной в два пальца. В нее медленно уползал, втягивался поролон теплоизоляции.

Игорь был человеком храбрым до отчаянности, но это зрелище заставило его измениться в лице и не­вольно отступить на шаг.

...Когда Игорь, осмотрев хвостовую часть, возвра­щался назад, пассажиры уже не пели. Женщин с детьми перевели в первый салон: там было немного теплее. Бортпроводницы раздали пледы, помогали укутать детишек. Игорь прошел в кабину...

...Тимченко докладывал Москве:

—  Снижаюсь до трех тысяч: самолет разгермети­зирован... в обшивке, в хвостовой части, обнаружена трещина. Размеры уточняем.

К зданию Министерства гражданской авиации на Ленинградском проспекте подъезжали одна за другой черные «Волги». Люди, приехавшие на них, торопливо здоровались друг с другом, торопливо входили в стек­лянные двери.

...Наверху, в просторной приемной, их встречал ре­ферент. Всем он говорил одну и ту же фразу:

—  Проходите, пожалуйста, ждет.

В кабинете уже собралось человек десять. Шторки большой настенной карты были раздвинуты. Озабо­ченный человек в летной форме, стоя возле карты, докладывал хозяину кабинета ситуацию:

—  На конечном этапе разбега, в момент отрыва от земли, имел место еще один подземный толчок. При этом самолет получил повреждение: вышел из строя руль высоты и в хвостовой части фюзеляжа образовалась трещина, размеры которой уточняются.

Из селектора раздался металлический голос:

—  Самолет прошел треверз Ленкорани в двадцать три тринадцать... Высота три тысячи, скорость пять­сот...

—  Да... Ситуация, — сказал хозяин кабинета. — Надо к ним послать кого-нибудь. Пускай пристроится с хвоста, произведет осмотр наружных повреждений...

Один из сидящих за столом сейчас же отозвался:

—  Рейсом Баку — Ашхабад идёт «Ил-18». Может, его?

В кабине Тимченко слушал сообщение Москвы:

—  «Ил-18», следовавший рейсом Баку — Ашхабад, получил указание изменить курс, пристроиться к вам с хвоста и произвести осмотр повреждений...

Опять прибежала Тамара.                       

—  Андрей Васильевич, пассажиры волнуются: не­которым дышать трудно... Что мне делать?

—  Что делать? — задумчиво сказал Тимченко. — Сделай вот что. Принеси-ка нам, Тамарочка, кофейку.

—  Что? — Тамара подумала, что ослышалась.

—  Кофейку, кофейку... И вообще, поменьше волнуйся. Не бегай по салонам, а ходи спокойно... Мы снижаемся, дышать станет легче... И распорядись, чтоб достали чемоданы из багажного: пусть оденутся потеплее.

...Через вскрытый Игорем второй люк бортпровод­ник и двое строителей выгружали из багажного от­деления чемоданы. Их раскрывали тут же, в проходе, и пассажиры одевались кто во что. Особо теплых вещей ни у кого не было: летели из южной страны.

...Когда появился «Ил-18», было уже совсем темно. Пристроившись в хвост самолету Тимченко, «Ил» за­жег посадочные фары и сообщил по радио результаты осмотра:                                

—  «Ту-154», вы меня слышите?.. Вижу вас хорошо. Руль высоты внешних повреждений не имеет, но в носовой его части виден какой-то посторонний пред­мет... На воздухозаборнике среднего двигателя вижу вмятину... Под ним, в верхней части фюзеляжа, тре­щина длиной около метра и загнут лист обшивки — встречным потоком.

—  Спасибо, — поблагодарил Тимченко и повер­нулся к своим. — Ну, мастера, слышали?.. Что делать будем?

Наступила пауза. Все выжидательно смотрели на Скворцова. Помедлив, он сказал:

—  С такими повреждениями мы далеко не улетим. А сесть без руля высоты не можем... Поэтому предла­гаю: прорубить гермошпангоут, выйти в хвостовой от­сек и проникнуть в канал воздухозаборника. Через него добраться до трещины и попробовать вернуть на место задравшуюся обшивку. Это должно приостано­вить развитие трещины... Задача рискованная, но, считаю, выполнимая.

Скворцов говорил громко, сухими четкими форму­лировками — будто сдавал экзамен нелюбимому пре­подавателю.

—  Наконец, самое для нас важное и самое труд­ное — обследовать руль высоты и попытаться устра­нить неисправность... Этим займусь после трещины...

Тимченко задумался. Потом, приняв, видимо, реше­ние, спросил все же Ненарокова:

—  Твое мнение?

Ненароков тоже помолчал, прежде чем ответить:

— Теоретически возможно. Практически, по-моему, никто этого никогда не делал... Но у нас, Андрей Васильевич, другого выхода нет. Надо пробовать.

Тимченко удовлетворенно кивнул.

—  Согласен. Попробуй, Валя...

Скворцов просто задохнулся от злости.

—  Почему он?! Это моя идея, и, в конце концов, это мои обязанности. Я инженер! .

—   Приступай, Валентин, — спокойно повторил Тимченко.

Чтобы Ненарокову выйти из кабины, Игорь должен был отодвинуться вместе с креслом. Но он этого не сделал, не тронулся с места.

—  Андрей Васильевич! Его сдует — вы будете от­вечать!  Игорь выкрикивал все, что ему диктовала обида. — Он не знает как. А я знаю"! И я должен!.. Андрей Васильевич, я буду жаловаться. Вы из-за личных счетов...

—   Ты где находишься? Ты с кем разговарива­ешь? — Тимченко был из тех людей, которые, не по­вышая голоса, умеют придать ему такой напор, что устоять трудно. Не устоял и Скворцов. Он откатился в кресле, пропуская Валентина. А Тимченко продол­жал:

—   Да, Нелароков мне больше нравится. У него больше опыта, больше хладнокровия. Он и будет вы­полнять. А ты пойдешь с ним — помогать ему снизу.

Скворцов и Ненароков рубили заднюю стену туа­лета пожарными топориками. Заглянувший в дверь пассажир смотрел с тревогой и удивлением, как на месте зеркала возникает безобразная дыра.

...Тамара ходила по салону, обаятельно улыбалась и спрашивала по-русски и по-английски:

—  Уважаемые пассажиры! Не найдется ли у ко­го-нибудь лишний свитер, теплая куртка. Очень нуж­но для экипажа.

Кто-то неохотно расстался с теплой кофтой (в са­лоне было одиннадцать градусов), кто-то отдал пончо:

— Не знаю, подойдет ли...

А рослая блондинка, наверно норвежка, сняла и отдала Тамаре надетый поверх костюма красный спортивный комбинезон:

—  Вилл ит ду?

В Министерстве гражданской авиации хозяин про­сторного кабинета и все, кого он вызвал к себе, слу­шали теперь лысоватого инженера в очках. Повесив рядом с картой схему самолета «Ту-154», инженер рассказывал и для ясности помечал фломастером по­лученные самолетом повреждения, а также путь, ко­торый предстояло проделать Ненарокову. ,

—  Они хотят пройти вот здесь... Подняться сюда и добраться до трещины... И попробуют залатать.

—  Садиться им надо, а не фокусы показывать! — сказал, повернувшись к хозяину кабинета, импозан­тный седой мужчина. — Садиться, и чем скорей...

Инженер сердито блеснул очками.

—   Да не могут они сесть! У них руль еле-еле ходит!.. В  воздухе им и половины руля хватит. Но

при подходе к земле, при посадке надо иметь полный ход штурвала. Это ребенку понятно!.

Хозяин кабинета поморщился: не стоило инженеру разговаривать в таком тоне.

—  Рискованное дело, рискованное, — дипломатич­но сказал хозяин. — Но раз Тимченко принял реше­ние, видимо, другого выхода нет.

Он нагнулся к селектору.

— Дополнительно запросите состояние раненых. Не нужна ли медицинская консультация...

Раздевшись до трусов, Валентин торопливо обла­чался во все теплое, что добыла Тамара: шерстяное белье, тренировочный костюм, свитер, пончо и крас­ный женский комбинезон. Вид у него был довольно смешной, но Тамара — здесь, где ее не видели пас­сажиры, — не улыбалась. Она знала, что предстоит Ненарокову. А тот посмеивался:

—  Космонавт Ненароков к выходу в космос готов. Мрачный и молчаливый Игорь повесил ему через

плечо джинсовую, вышитую букетиками сумку. Там был инструмент. Он помог Ненарокову надеть науш­ники, для надежности примотал их к голове бинтом а на лбу тем же бинтом закрепил электрический фонарик. Потом обвязал Валентина вокруг пояса спа­сательным канатом и конец каната дал ему в руки:

—  Держи.

Шлепнув Игоря на прощание перчаткой, Валентин протиснулся сквозь дыру в негерметичный отсек. А Скворцов остался у шпангоута. Не выдержав, Тамара сказала ему:

—  Он полез, а ты здесь?

—  Точно. Он полез, а я на подхвате, — со злобой ответил Игорь. — Умею устроиться. — И он надел наушники.

...Ненароков осматривался в полутемном закутке, скошенном, как каморка под лестницей. Потолком ка­морки был изгиб воздухозаборника, куда предстояло проникнуть Валентину. (Канал воздухозаборника — это широкая труба, через которую всасывается воздух для двигателя.)

—   Ну как ты? — раздался в наушниках голос Тимченко.

—  Пока нормально... Стою в хвостовом отсеке под двигателем.

...Штурман напряженно следил за курсом и высо­той, ведь всего в ста метрах находился сопровожда­ющий их «Ил-18». А Тимченко, ведя самолет, разго­варивал с Ненароковым.

—  Закрепи фал именно здесь, — советовал Тим­ченко. — Чтобы можно было втащить тебя обратно.

—  Да не беспокойтесь, Андрей Васильевич, — от­ветил голос Ненарокова. Андрей Васильевич нахму­рился.

—  Повтори, как понял?

—  Закрепить фал... Завязываю двойным узлом за такелажное ухо.

—   Средний движок я выключил... Не торопись. Двигайся осторожно... Я буду и дальше уменьшать скорость, но меньше четырехсот не смогу. Так что ветер тебя потреплет, не обижайся.

...У гермошпангоута их разговор хмуро слушал Игорь Скворцов.

—  Скворцов тебе не нужен? — спрашивал голос Тимченко.

—  Пока нет...

...Светя себе фонариком, закреплённым на лбу, Ва­лентин открыл замки люка воздухозаборника. Открыл все четыре, сообщил об этом в кабину и медленно, с трудом протиснулся в лючок.

И сразу ударил в лицо, завыл ледяной ветер. Ва­лентин лежал в трубе с совершенно гладкими стен­ками. А надо было ползти по ней вперед и вверх.  .

С трудом достав из сумки отвертку и молоток, Валентин пробил в стене трубы две дырочки и продел сквозь них кусок проволоки. Получилась петля. В наушниках раздался голос командира:

—  Валя! Почему молчишь? Что делаешь?

—  Стремена делаю. Иначе не долезть. Скользко... Штук шесть придется делать.

—  Только ты не молчи, дорогой. Говори каждое свое движение... И ты будешь лучше осмысливать, и мне спокойней...

...В салоне, среди пассажиров, нарастало беспокой­ство. К начальнику строителей, который лежал по­перек трех кресел укрытый пледами и решал кросс­ворд в старом «Огоньке», явилась целая делегация — две женщины и мужчина. Мужчина начал:

—  Сергей Николаевич! Почему нас не кормят?. И вообще, почему ничего не объясняют? Мы имеем право знать!

—  Объяснят, когда можно будет, — пожал плеча­ми Сергей Николаевич. Лицо у него было серое, губы посинели от недостатка кислорода. — А пока я на­шел себе занятие: мне после .инфаркта нельзя волно­ваться. И вам не советую... Карты у вас есть? Взяли бы и сыграли.

— При чем тут карты?! — возмутился мужчина. — Ведь явно же происходит что-то! А от нас скрывают, как от маленьких! Чего они боятся? Я войну прошел... Чем так сидеть, мы могли бы помочь.

Сергей Николаевич усмехнулся.

—  Да все равно они нам правды не скажут. Ус­покоят: маленькая неисправность, ничего серьезного... Вот давайте так и считать.

...С помощью проволочных стремян Ненароков за­брался по воздухозаборнику наверх, почти к самому входу. Встречный поток трепал его, пихал обратно. То и дело Валентин ударялся подбородком или пле­чом о ледяной металл.

Вход в воздухозаборник круглый. Но сейчас его частично загораживал дюралевый лист — края за­дравшейся обшивки фюзеляжа.

Онемевшими от холода пальцами Валентин схва­тился за угол обшивки — и охнул от боли, выругался вполголоса.

—  Что у тебя? — послышался встревоженный го­лос Тимченко.

—  Ерунда. Руку поцарапал... Игорь, давай прово­локу!

...Изнутри самолета, из салона, Игорь с. помощью пассажира — того, который возмущался, почему им не говорят, что случилось, — пропихнул в дыру на потолке два длинных куска толстой прочной прово­локи...

...В клочья изрезав перчатки о рваные края метал ла, Ненароков зацепил загнутый крючком конец вы­лезшей снизу проволоки за дырочку в листе дюраля. Затем подтянул к себе вторую проволоку и стал про­совывать ее в другую дырочку от вылетевшей заклеп­ки. Он снова резал руки о металл, но они так зако­ченели, что он уже не чувствовал боли. Шарф, при­крывавший его рот, заиндевел, стал белым и пуши­стым.

Зацепив проволоку покрепче, Ненароков покачал ее вверх и вниз, подавая Игорю сигнал тянуть. И сам стал изо всех сил толкать от себя задравшийся лист , обшивки.

...А внизу, в салоне, Игорь и двое пассажиров по­могали ему: налегая всем весом, тянули проволоку к себе.

...Поддавшись этому двойному усилию, лист обшив­ки медленно разогнулся, лег на место, прикрыл тре­щину в фюзеляже.

...Впервые с начала рейса в салоне стало тихо. Прекратился зловещий свист. С помощью металличе­ской перекладины от вешалки два пассажира закру­чивали проволоку потуже, чтобы подтянуть, зафик­сировать возвращенный на место лист обшивки.

—  Дай помаду, — попросил Игорь у подошедшей бортпроводницы. И обвел трещину по периметру яр­ко-красной линией, чтобы заметно было, если начнет увеличиваться.

....Валентин Ненароков, закрепившись при помощи крюка — чтобы не сдуло ветром обратно в трубу, — высунулся по плечи в открытое пространство. По фю­зеляжу гуляли блики от фар «Ила»: он по-прежнему сопровождал их, светя сверху на хвост «Ту-154». А кругом было черное небо, и на нем развешаны звез­ды — крупные, белые, как спелые антоновские ябло­ки.

...В кабине Тимченко говорил в микрофон:

—  Валя, ты молодец, ну просто молодец!.. Что сей­час делаешь? Почему молчишь?.. Валя!

Не сразу послышался голос Ненарокова:

—  Микрофон за шею развернуло. А руки заняты... Андрей Васильевич, ночь какая красивая, звездная.

—  Что-что? — опешил не привыкший к лирике Тимченко. — Ты не поморозился?

—  Ничего... Хочу посмотреть отсюда на руль высо­ты. Может, пойму что-нибудь.

—   Все. Хватит! — твердо сказал Тимченко. — Спускайся, отдохни, отогрейся... Слышишь? Повтори, как понял.

...Ненароков, усталый бесконечно, лежал на полу в хвостовой части. Игорь растирал его, мял коленями и руками, а Тамара осторожно стаскивала липкие клочья — все, что осталось от перчаток. Когда она увидела его руки — все в крови, искромсанные ост­рым металлом, — то не выдержала и заплакала.

— Чего ты воешь? — грубо сказал Игорь. — Тащи доктора... Руки ерунда, он мог глаза потерять.

...Командир экипажа докладывал Москве:

—  Трещина в фюзеляже пока не увеличивается — задравшийся лист отогнули на место и закрепили.

—  Консультация по рулю высоты нужна? — спро­сила Москва. — Тут у нас все специалисты собрались,

—  Спасибо, пускай рядом побудут.

—  Понял... Запасные вам подготовили: Минводы, Киев...

—  Садиться не буду, пока не разберемся с рулем. Сейчас им займемся.

Вошел Игорь. С каким-то даже торжеством он объ­явил:

—  Ненароков руки до кости изрезал. И обморо зился, кроме того. Он не может снова лезть... Придется вам, Андрей Васильевич, послать меня!

—  Врач около него? Скворцов кивнул.

—  Так-так, — сказал Тимченко. — Шлет царь второго сына... Иди, Игорь, готовься. Лицо жиром на­мажь.

...Теперь к путешествию готовился Игорь. Он надел тот же изодранный красный комбинезон, который был на Ненарокове, повесил за спину ту же джинсовую сумку. Фельдшерица густо намазала ему лицо каким-то кремом.

...А Тимченко тем временем докладывал Москве:

—  Приступаем к ремонту руля высоты. Бортинже­нер проникнет в носок киля, поднимется по нему до самого верха, прорубится наружу и попробует извлечь застрявший в руле высоты посторонний предмет...

В Министерстве гражданской авиации лысоватый инженер в очках отмечал на схеме «Ту-154» маршрут, о котором говорил Тимченко:

—   Вот здесь ему придется прорубать нервюру, здесь — вторую... Вообще-то не разгуляешься: тесно очень. — Он прочертил красным фломастером вертикальную линию внутри носка киля. — Тут и тяги, и труба противообледенения...

—  А реально это? — спросил кто-то из сидевших за столом. Инженер только пожал плечами.

Игорь, стиснутый с трех сторон металлическими стенками, рубил топором нервюру. Нервюра — это перфорированная тонкая переборка из дюраля. И прорубить ее было бы нетрудно, если б не теснота. Ни размахнуться, ни ударить как следует. По лицу Игоря катился пот.

—  Что у тебя? — спросил голос Тимченко.

—  Все то же. Рублю.

...В кабину вошел и сел в свое кресло второго пи­лота Валентин Ненароков. Руки у него были забин­тованы, на лбу и на щеках проявились обмороженные места — красные пятна, которым предстояло стать черными. Тимченко улыбнулся ему и даже похлопал рукой по колену, продолжая слушать Игоря. Голос бортинженера докладывал:

—  Первая нервюра готова. Лезу выше, рубить вторую.

—  Устал? — поинтересовался командир.

—  Ничего. Ломать — не строить.

.„И снова Игорь, мотая головой, чтобы пот не за­ливал глаза, рубил топором неподатливый дюраль... Дорубил и полез выше, протискиваясь между трубой и тягами. Одежда на нем уже висела лохмотьями. А фонарик, укрепленный на лбу, показывал своим све­том, что лезть еще долго и пространства наверху еще меньше: носок киля кверху сужается. ...В кабине Тимченко спрашивал:

—  Ты уже наверху?

—  Да, — отвечал голос Игоря. — Тут блок радио­станции.

—  Смотри не замкни электрику... Сам убьешься и пожар устроишь.

—  В случае пожара звоните «01», — непочтитель­но ответил Игорь. — Я больше не буду рубиться. Тут люк. Попробую выломать замки и отогнуть крышку.

— А не сорвет ее потоком?

— Ну и сорвет. Зачем она вам? -Тимченко покрутил головой и усмехнулся. ...«Ту-154» летел в темноте над невидимой черной

землей. Только хвост самолета был ярко освещен фа­рами сопровождающего «Ила».

На верхушке киля, над плоскостью стабилизатора, распахнулся лючок. И сразу же крышку сорвало встречным потоком воздуха и унесло. Из отверстия, как танкист из люка, высунул голову Игорь. Но, ос­лепленный светом фар, он тут же спрятался обратно.

—  Андрей, Васильевич, — попросил он в микро­фон. — Скажите ему, чтоб чуть поджал фары или пускай переместится так, чтобы на меня падала тень от руля!

«Ил-18», по-прежнему висевший над самолетом Тимченко, погасил одну фару.

Игорь снова вылез до половины и, неудобно вы­крутив шею, поглядел вдоль стабилизатора на руль высоты.

—  Вижу! — сообщил он командиру. — Там за­стряла какая-то деталь.

—  Не наша?

— Нет. Какой-то обруч, по-моему... Попробую его зацепить и вытащить.

—  Рассказывай,- что делаешь, — потребовал ко­мандир.

—  Достаю «кошку»... — Он вынул из сумки ма­ленький остролапый якорек на толстой леске. — Бу­ду понемногу стравливать.

Неторопливо, будто за борт лодки, Игорь стал вы­пускать наружу леску с «кошкой» на конце. Как он и ожидал, встречный поток воздуха подхватил яко­рек, прижал к стабилизатору и поволок назад. Но до руля высоты «кошка» не доползла — потоком ее от­бросило вправо.

   Игорь попробовал еще раз, но опять безрезультатно.

—  Ну как там? — обеспокоенно спрашивал Тим­ченко.

—  Пока никак... Надо парашют делать.

—  Какой парашют-?! — не понял Андрей Василь­евич.

—  Для «кошки». Из рукава.

Он потерся плечом об острый край люка. Ткань комбинезона затрещала. Изловчившись, Игорь сорвал с левой руки рукав и один конец его прицепил к леске у основания якорька. Потом опять пустил по ветру «кошку», снабженную самодельным парашютом. И снова ее отнесло в сторону.

В Министерстве авиации по-прежнему следили за каждым действием экипажа Тимченко. Молодой бо­родатый инженер говорил:

— Вот эта идея, чтобы зацепить и вытащить «кош­кой» на веревке...

—  На фале... — машинально поправил хозяин ка­бинета.

— Да, на фале... Идея зацепить «кошкой» на фале мне решительно не нравится. Во-первых, «кошка» са­ма может застрять в руле высоты и еще усугубить положение...

Хозяин кабинета сказал с некоторым раздражени­ем:

—  Ну не ставить же этот вопрос на голосование!.. Они же действуют!.. Вы, по-моему, других идей им не подсказали?

В соседней комнате был накрыт стол. Проголодав­шиеся за ночь участники совещания наспех подкреп­лялись чаем с бутербродами, слушая через открытую дверь, о чем говорят в кабинете.

—  Смените полностью состав дежурных диспетче­ров, — приказал в селектор хозяин кабинета. — Пу­скай заступят свежие люди, неуставшие.

Игорь, измученный, продрогший, снова выпустил якорек наружу. На этот раз ветер, наполнивший «па­рашют», потянул «кошку» куда следовало. Стравив метра два лески, Скворцов потянул к себе, опять отпустил, опять потянул... На четвертый или пятый раз «кошка» не пошла назад, зацепилась за что-то. Игорь с трудом высунулся и заворочал головой, светя фонариком. Точно: одна лапка ухватилась за обруч.

—  Поймал рыбку! — крикнул он в микрофон, ныр­нул обратно в отсекатель стабилизатора и потащил что было силы. Обруч не поддавался. А у Игоря уже сил не осталось: он закоченел на тридцатиградусном морозе, на ветру.

—  Держится, сволочь, — доложил он команди­ру. — Попробую по-другому.

—  Особо не мудри, — встревожился Тимченко. Но Игорь не ответил. Он весь сжался, убрал ногу с упора и повис на какое-то мгновение, держась только за леску.

Его семьдесят килограммов сделали свое дело: об­руч, заклинивший руль высоты, выскочил, и Игорь полетел вниз по крутому наклону внутри носка киля. Острые края прорубленных им нервюр раздирали на нем одежду, кожу. Он тяжело, так что хрустнуло в груди, ударился о качалку тяги руля и остался ле­жать неподвижно.

—  Что случилось?.. Игорь! Что с тобой? — спра­шивал голос командира.

—  Все нормально... — выдавил из себя Сквор­цов. — Проверьте руль высоты.

—  Сейчас попробую... Полный порядок!

...Когда Игорь с трудом выбрался из негерметичного отсека через дыру в шпангоуте, к нему бросилась Тамара.

—  Игоречек, хороший мой, как ты?

Она обхватила его, повела к ближайшему креслу.

—  Я хорошо... Только не обнимай меня, пожалуй­ста. Я, по-моему, ребро сломал.

Он закашлялся и согнулся от боли.

...В кабине Тимченко говорил с Москвой:

—  Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят во­семь. Курс двести сорок. Высота три тысячи. Скорость пятьсот». Руль высоты исправили, экипаж здоров.

—   Инженеру и второму передайте благодар­ность, — сказала Москва.

—  Передам с удовольствием... «Ил-18» можете от­пустить. Спасибо им, здорово помогли.

—  Уже отпустили. К вам идут сверху два истре­бителя ПВО. Для сопровождения... Будьте на связи. В Киеве гроза, фронт двести километров. Сдвигается на север... Готовим другие запасные варианты.

...Игорь Скворцов стоял в буфете, раздетый до по­яса. Приподняв руки, он медленно поворачивался, а доктор туго обматывал его грудь длинным купальным полотенцем.

—  Два ребра, — беззаботно говорил доктор. — Но это вам повезло. Я всем советую: если ломать, так именно ребра.- Очень хорошо срастаются...

Тамара с жалостью и нежностью смотрела на Иго­ря. Лицо у него было ободрано и поморожено еще сильней, чем у Ненарокова, — некрасивое лицо. Но Тамаре так не казалось.

«Ту-154» шел в ночном небе. В обычных рейсах ночью гасят свет, но на этот раз окна салона ярко светились. А в кабине свет не горел: чтобы летчикам лучше были видны светящиеся красным приборы.

Теперь вместо «Ила» самолет Тимченко сопровож­дали истребители. Один из них встал на крыло и прошел совсем низко над «Ту-154». Свет его фары выхватил из темноты хвостовую часть фюзеляжа. По­том фара погасла.

В кабине Тимченко слушал сообщение пилота с истребителя.

—  Трещина в прежнем состоянии, не видно, чтобы росла...

Связавшись с Москвой, Андрей Васильевич объя­вил свое решение:

—  Трещина, считаю, не будет увеличиваться, пока не возрастут нагрузки при снижении и посадке. По-

этому летим до Москвы и посадку произведем в Ше­реметьево. В своем порту... Какие прогнозы по грозе? Не хотелось бы с нашим хвостом попасть в болтанку.

—  Москва готова принять вас, — послышалось в ответ. — Но гроза движется быстрей, чем давали по прогнозу. Указания получили Рига и Ленинград.

Тимченко покачал головой.

—  У меня топлива не хватит. Ни до Риги, ни до Ленинграда...

...В салонах пассажиры, утомленные тревогами и волнениями этого рейса, спали. Бормотали, разгова­ривали во сне детишки. А те, кто не мог заснуть, молчали — только тихо постанывал человек со сло­манной ногой. Не спал и Сергей Николаевич. Доктор делал ему инъекцию.

А в Москве готовились к встрече раненого самоле­та. К взлетной полосе потянулись могучие пожарные машины. Целый караван машин «Скорой помощи» вы­строился у левой галереи.

На всякий случай подогнали сюда и технику: тя­гачи, краны, спецавтобусы.

...А по ночному шоссе торопились из Москвы в Ше­реметьево большие черные автомобили с желтыми фа­рами: это ехали к месту возможного происшествия участники совещания в Министерстве гражданской авиации.

Тот, кто вел совещание, говорил в трубку радио­телефона:

—  Ну что там у Тимченко?

Послушал немного и сказал соседу, генералу ПВО:

—  Пока ничего. Трещина не увеличилась.

По ветровому стеклу вдруг ударили крупные кап­ли, дождь забарабанил по крыше «Чайки». Асфальт впереди стал черным и блестящим: налетела гроза. Генерал сердито крякнул:

—  Ну вот, пожалуйста.

В другой машине, «Волге», ехали два инженера, бородатый и лысый в очках. Лысый объяснял:

—  В их положении садиться на мокрую полосу — это страшное дело!

Вереница черных машин обогнала колонну зеленых грузовиков с прожекторами.

Кабина теперь была похожа на госпиталь: и Не нароков и Скворцов сидели в своих креслах перебин­тованные, облепленные пластырем, с черными обморо­женными лицами. Тимченко повернулся к Валентину:

—  В Шереметьеве льет. Полоса мокрая. Слой три сантиметра... А реверс включать не хочется. Попробуем так сесть...

«Ту-154», по-прежнему в сопровождении двух истребителей, шел на снижение. Бортпроводницы пере­вели всех пассажиров в первый салон, проверили, хорошо ли застегнуты у каждого привязные ремни, отобрали и сложили в пластиковые пакеты все лич­ные вещи, которые могли бы поранить владельца при сложной посадке: очки, трубки, спицы для вязания и даже вставные челюсти.

Во втором салоне сидела только Тамара в науш­никах и с микрофоном: ей было поручено наблюдать за трещиной — не станет ли увеличиваться. Серьез­ная, как часовой, она сидела неподвижно и не отры­вала глаз от опасного места.

В кабине было почти тихо: бортинженер уменьшал режим работы двигателей. Мерцали слева сполохи молний. Стеклоочистители разгоняли мутную пелену дождя. Буднично, спокойно, как тысячи раз до этого, командир переговаривался с Землей:

—  Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста ше­стьдесят восемь... Засветки слева. Ливень, болтанка... Высоту тысяча двести занял. Давление семьсот сорок два выставлено, курс двести пятьдесят четыре... Раз­решите снижение до пятисот...

—  Снижение до пятисот разрешаю. До свиданья... По внутренней связи Тамара сказала испуганно:

—  По-моему, увеличивается... Она увеличивается! Летчики переглянулись. Тимченко ответил своим

обычным ровным голосом:

—  Не паникуй. Все хорошо. — И снова вышел на связь с землей. — Шереметьево! Я восемьдесят пять четыреста шестьдесят восемь. Трещина в фюзеляже увеличивается. Продолжаю снижение. Ливень, болтанка.

...К Тамаре подбежал Игорь, глянул на трещину. Она заметно выросла, и опять резал уши свист.

—  Томка! Иди в первый салон.

—  Мне велели здесь.

—   Иди, говорят тебе! Командир приказал. — Игорь поднял ее с кресла и вдруг поцеловал долгим нежным поцелуем. Тамара поняла и спросила безна­дежным шепотом:

—  Мы разобьемся?

Не отвечая, Игорь потащил ее в первый салон.

На вышке в Шереметьево собрались почти все уча­стники совещания в министерстве. К ним присоеди­нились генеральный конструктор и два генерала ПВО.

Лысоватый инженер в очках втолковывал седому импозантному мужчине:

—  При посадке пилот всегда включает реверс. То есть потоку газов, выходящему из двигателей, дает обратное направление. Понимаете? Для торможения... Но им этого делать нельзя из-за трещины. Может напрочь оторвать хвост.

—  Даже так? — поднял брови седой. — А сядут они без реверса?

—  На сухую полосу сели бы. А на мокрой пробег длиннее. Не хватит полосы, и тогда...

—   Хватит и на мокрой, — вступил в разговор пожилой летчик. — Если воды не больше трех сан­тиметров.

Генеральный конструктор встал, подошел к стеклу, за которым виден был перрон, а за ним летное поле Шереметьева. По стеклу толстыми струями бил ли­вень, а вдали мерцали под дождем огни ВПП и их отражения на мокром бетоне.

—  Что решили с реверсом? — громко спросил тот, кто вел совещание. Генеральный конструктор ответил:

—  Не включать.

Тогда спросивший нагнулся к микрофону:

—   Передайте Тимченко: реверс при посадке не включать!

Самолет продолжал снижение. Совсем уже отчет­ливо были видны они Шереметьева, ярко освещенная посадочная полоса.

—   Мы на курсе, на глиссаде, —- сказал Андрей Васильевич штурману. И земля подтвердила:

—  Высота четыреста, удаление восемь. Вы на кур­се, на глиссаде... Счастливой посадки!

Поднялись в небо лучи мощных прожекторов. Сза­ди, чтобы не слепить летчиков, они подхватили са­молет и повели его. В их ярком свете «Ту-154» блестел, как большая рыбина.

А на земле, по обе стороны посадочной полосы, выстроились елочкой машины: пожарные, «скорая по-

мощь», реанимация, прожектора... Они расположились тремя отрядами — в начале полосы, в середине и в конце, — готовые сразу прийти на помощь самолету Тимченко.

...Игорь снова сидел в своем кресле в кабине и слушал, как Андрей Васильевич переговаривался с землей.

—  Посадка! Восемьдесят пять четыреста шестьде­сят восемь в глиссаде, шасси выпущено, к посадке готов.

Секунду помолчав, диспетчер ответил:

—  Посадку разрешаю.

Промелькнули огни порога. Командир взял штур­вал на себя. Полоса — в синих посадочных огнях, белых осевых, освещенная дополнительно мощными армейскими прожекторами — будто ушла вниз.

—  Скорость двести шестьдесят! — доложил штур­ман.

—  Касаемся, — сказал Тимченко.

...Самолет мягко дотронулся до бетона, помчался, разбрызгивая воду, по ВПП.

—  Скорость не уменьшается, — встревоженно до­ложил штурман.

—  Много воды... Глиссируем, очевидно. — Тимчен­ко напряженно смотрел вперед.

—  Тормоза, — напомнил Ненароков.

—  Половина полосы! — Штурман даже охрип от волнения. — Скорость двести!

—  Тормоза! — спокойно приказал Тимченко.

—  Двести! — опять сказал штурман. — Не тор­мозимся. Юз!

Впереди, уже совсем близко, возникли огни, отме­чающие конец полосы.

—  Реверс! — распорядился Тимченко. Игорь при­встал с места, крикнул:

—  Андрей Васильевич! Хвост оторвет!

—  И хрен с ним! Выполнять!

—  Реверс включен! — отозвался Игорь.

Колеса коснулись земли — и сразу же раздался треск, грохот.

—   Отказ всех двигателей и рулей! — крикнул Скворцов.

Машину качнуло так, что только своим огромным опытом и хладнокровием Тимченко сумел удержать ее на полосе.

А тем, кто наблюдал за посадкой с земли, пред­ставилось удивительное и страшное зрелище. От са­молета отделился хвост, грохнулся на бетон и, заго­ревшись от трения, некоторое время еще гнался за обрубленным самолетом, но не догнал. «Ту-154» бежал дальше... Потом бег его замедлился, и самолет встал у самых огней, отмечающих конец полосы.

—  Приехали, — сказал Тимченко и откинулся на спинку кресла.

Свирепые струи воды, фонтаны пены обрушились на огонь и в минуту потушили его. Бетон стал белым, словно вдруг намело сугробы.

Через дыру, зияющую на том месте, где был хвост, виднелись пустые кресла второго салона. А из первого салона пассажиров высаживали как обычно: успели подъехать трапы.

Тимченко вошел в салон, чтобы посмотреть, все ли целы. Все были целы и почти невредимы, если не считать нескольких синяков. Все, кроме одного чело­века. Сергей Николаевич, начальник строителей, так и остался лежать поперек кресла.

—  Умер, — объяснил доктор. — Сердечная недо­статочность...

А Тимченко уже окружили пассажиры — смея­лись, плакали, жали ему руки. Высокая норвежка, отдавшая летчикам красный комбинезон, крепко его расцеловала...

Тамара плакала в буфете, закрыв лицо руками. Подошел Игорь, засмеялся.

—  Тома, Тома... У тебя обратные рефлексы. Раньше надо было плакать. А теперь радуйся!

Он взял ее за плечи, осторожно потянул к себе. Но Тамара сбросила его руки, вырвалась и закричала сквозь слезы:

—  Уйди! И не трогай меня никогда! Я тебя нена­вижу!

—  Ты что? — опешил Игорь. —Успокойся. Это у тебя шок, от всего.

—  У меня шок от тебя! На всю жизнь... Врала, притворялась, подлизывалась, только чтобы с тобой... А ты меня предал!

Игорь растерялся окончательно.

— Но постой... Ты же меня... Все было по-другому — буквально час назад!

—  Тогда я думала, что мы погибнем... А теперь все как было.

— Ну, извини меня за то, что я не погиб, — сказал Игорь сдавленным от смертельной обиды голосом, по­вернулся и ушел.

„В свете прожекторов и светильников метались, шумели, никак не могли усиокоиться вернувшиеся на твердую землю люди. А сверху из круглого пролома в фюзеляже, стоя у самого края, смотрел на них задумчиво Андрей Ва­сильевич Тимченко.

Уже под утро Тимченко появился дома. Жена жда­ла его, не спала. Повела мужа на кухню, накрыла на стол.

—  А я уж начала волноваться, — сказала Анна Максимовна и соврала: волновалась она очень дав­но. — Почему задержались?

—  Там погода была неважная, в Бидри.

—  А как летели?

—  Нормально...

Он поглядел на обязательный стакан морковного сока, который пододвинула ему жена, взял его, но пить не стал. Вылил сок в раковину, ополоснул ста­кан и попросил:

—  Анюта, налей-ка мне сюда коньяку...

Кажется, совсем недавно была ежегодная медко­миссия, а вот уже снова проходить ее, ложиться в госпиталь.                           

Снова Андрею Васильевичу проверяли зрение и слух...

Брали кровь на анализ...

Заставляли крутить педали велосипеда...

В свободное от врачей время летчики играли в домино, в шахматы, смотрели в холле телевизор. В один из вечеров показали, между прочим, самого Ан­дрея Васильевича. Рассказали о его трудовых успе­хах, показывали старые военные фотографии, помя­нули и землетрясение в Бидри. Андрей Васильевич смотрел на себя с веселым любопытством.

В последние годы Тимченко опасался медкомиссий, нервничал. Но в этот раз чувствовал себя уверенно. В последний день, как всегда, он спросил главврача:

—  Как, товарищ профессор? Не пора еще подковы сдирать?

Спросил — и был уверен, что нет, конечно, не пора. А профессор сказал сочувственно, но твердо:

—  Андрей Васильевич, летать вы пока не будете. Кардиограмма показала — не выдерживает сердце перегрузок...

...Дома Андрей Васильевич дал волю своему гневу. Всегда спокойный, даже медлительный, он стучал ку­лаком по столу и выкрикивал:

—  Я этого так не оставлю! Я на этих коновалов найду управу! Я к министру пойду, там меня поймут. Пускай назначают министерскую комиссию! Человек здоров как бык, а его хоронят заживо.

—  Ну почему хоронят? — пыталась возразить же­на. — Тебе дадут интересную работу — любую, ка­кую ты захочешь... И на земле люди живут...

—  Ай, брось, Анюта! Брось! Я сам это говорил сколько раз — другим!.. Любую работу... Мне не нужно любую, мне нужно летать!

Стукнув дверью, он ушел в другую комнату. Анна Максимовна подождала немного, потом по­шла за ним.

— Успокоился? Теперь послушай меня... Я и раньше знала, просто не хотела говорить. Обязана была как врач, а молчала! Сердце тебя не тревожит, но оно уже давно в таком состоянии, что каждую минуту может случиться спазм. Представляешь, вдруг обмо­рок — на взлете или на посадке?

—  А ты представляешь — вдруг на тебя сейчас потолок упадет? Или пол?

—   Ну что ты равняешь?.. Я тебе каждый день давление мерила, витаминами пичкала. Думаешь, просто так? Вот и сейчас — ты злишься, и лицо побледнело, и дыхание частое... Перестань, миленький.

И она ласково взяла его запястья обеими руками, Андрей Васильевич вырвался, закричал с несправед­ливой злобой:

—  Отстань! Думаешь, я не понимаю: ты же мне пульс щупаешь!.. Ты детский врач, вот и лечи детей! А ко мне не лезь!

Андрей Васильевич — веселый, довольный — сто­ял, приветственно раскинув руки, у входа в главный корпус санатория. А по мраморным ступенькам по­днимались к нему, тоже улыбаясь, Ненароков, Игорь под руку с Тамарой и штурман.

—  Привет, привет, привет! — Тимченко поцеловал Тамару в щеку, а с остальными обнялся, каждого похлопал по спине.

...Они гуляли по аллеям бывшего барского парка, под их ногами поскрипывал молодой снег, снежок лежал на голых плечах статуй.

Наташа (она приехала к отцу еще раньше) катила колясочку — пустую, потому что годовалую Анечку нес на руках Ненароков. Он подбрасывал тепло уку­танного ребенка в воздух и уверенно ловил. Анечка хохотала, а Наташа пугалась:

—  Не надо, Валя! Уроните.

—  Пускай привыкает. Все-таки внучка летчика. Тимченко оглядывался на них с интересом, даже

с некоторой надеждой. На ходу он рассказывал:

—  Да нет, теперь уже ничего. Не то, что сначала... Привыкаю помаленьку... Я вот как рассудил: кричать, бегать, требовать особого отношения — это глупость и эгоизм... Получше меня были летчики — и уходили... Верно?.. Не я первый, не я последний... Кончилась цыганская жизнь, пора осесть на землю...

Друзья слушали, удивленные и обрадованные тем, что к их командиру так быстро вернулись уравнове­шенность и здравый смысл.

— А работать где, в управлении? — спросил штур­ман.

—  Нет. Работать буду в Шереметьеве — к вам поближе...

Они сидели на парковой скамье. Медленно про­ходили мимо отдыхающие.

—  А у меня новости, — говорил Игорь. — Завтра в загс. Иду сдаваться... Но, конечно, пока только за­явление! Еще могу передумать, время будет. — Он взял руку Тамары, поцеловал ладонь.

—  Передумаешь — ее счастье. Мы ей жениха по­чище найдем, — сказал Андрей Васильевич полушу­тя-полусерьезно. И повернулся к Тамаре. — Такие, как он, лет в сорок успокаиваются. Так что учти, тебе еще десять лет мучиться.

—  Помучаюсь, — сказала Тамара весело: как вся­кая женщина, она думала, что знает свое будущее лучше, чем посторонние наблюдатели. Она прижалась лицом к плечу Игоря и не увидела поэтому, как про­бежала мимо хорошенькая медсестра и как Игорь — конечно, непроизвольно — проводил ее прищуренным, словно прицеливающимся глазом.

—  Значит, женимся, — подытожил штурман. И выступил с предложением: — По этому случаю надо бы. Я принес. — Он достал из портфеля бутылку отличного греческого коньяка «Метакса». — А, ко­мандир?

—  Можно, — согласился Тимченко. — Пошли. Я знаю одно место... Там закуска — за уши не оттянешь.

— Да зачем закуска-то? — пожал плечами Игорь.

—  Пошли-пошли. — Тимченко протянул Тамаре ключ. — А ты беги ко мне, принеси емкости.  

...Под предводительством Андрея Васильевича они вышли на снежную полянку. Кругом стояли озябшие березы, а посередине поляны росла невысокая рябина. Листья на ней почернели, съежились, а ягоды были красные-красные и очень большие.

—  Вот, — сказал Тимченко с удовольствием. — Самая охотничья закуска.

Разлили по рюмкам, принесенным Тамарой.

—  Валя! А когда тебя женить-то будем? — серь­езно спросил Тимченко. Ненароков отшутился:

—  Подождем пока... Вот Анечка подрастет, тогда посмотрим... — Он поднял рюмку. — Андрей Василь­евич! За вас, за все хорошее!.. И чтоб у вас все было как хочется.

Выпили, закусили сочными горькими ягодами пря­мо с дерева. Тимченко пить не стал, только пригубил. Но тоже пожевал ягодку. У всех стало тепло на ду­ше — от коньяка, от симпатии друг к другу, от на­рядного деревца, вокруг которого они стояли. Не­сколько тяжелых красных ягод упало на снег.

—  Словно капельки крови, — отметила Тамара. А Андрей Васильевич сказал:

—  Прилетят снегири — склюют.

Тимченко спал у себя в комнате — простор­ной, комфортабельной, как и все остальное в этом санатории. Вдруг зазвонил телефон. Анд­рей Васильевич сел на кровати, взял трубку, спросил густым от сна голосом:

— Анюта, ты?

Энергичный тенорок в трубке сказал тороп­ливо:

— Тимченко! Здоров. Не узнаешь?. Дерябин я. Вспомнил?

—  Дерябин? — обрадовался Тимченко. — Помню, конечно.

—  Слушай, тут срочное дело. Я тебя еле разыскал... Слетать можешь? Надо перебазиро­вать отряд на Волгу.

— Ты что? — упавшим голосом сказал Тим­ченко. — Не знаешь, что ли! Я уже не летаю, списан — Да знаю я, знаю, — торопился в трубке Дерябин. — Я договорился обо всем, получил на тебя разрешение. Надо срочно шесть «Яков» перегнать, а людей у меня нету- Неужели не выручишь?

Андрей Васильевич поглядел на светящийся циферблат часов.

— К четырем тридцати буду у тебя.

...Андрей Васильевич ехал в своей машине по совершенно пустой Москве... Мчался по пустому шоссе... Приехал в безлюдный тихий аэропорт. И погнал по пустой полосе в дальний конец: там стояли гуськом «Як-40», камуфлирован­ные как в войну. Почему-то Тимченко нисколь­ко не удивился этому.

Дерябин встретил его возле самолетов. Он был в летном комбинезоне и выглядел не стар­ше двадцати-двадцати двух лет. Этому Анд­рей Васильевич тоже не удивился.

— Давай скорей, — заторопил он. — Ждут.

— Спасибо тебе, Дерябин» Просто огромное спасибо. Я уж думал, не сяду больше за штур­вал... давно мы с тобой не виделись, а?

— С самой войны...

— А ты и не постарел совсем, — завистливо сказал Тимченко. На это Дерябин не ответил, повторил только:

— Давай скорей. За мной пойдешь. «Як-40» бежал по взлетной полосе, мча­лись ему навстречу белые и синие огни. Весь экипаж был Андрею Васильевичу не­знаком — молоденькие молчаливые ребята. Штурман говорил отчетливо:

— Сто шестьдесят. Сто восемьдесят. Скоро­сть принятия решения!- Скорость подъема!. Скорость отрыва!.

Самолет плавно оторвался от земли. Он летел над облаками, под звездами, ров­но и мощно гудя двигателями.

Андрей Васильевич обернулся и увидел, что в кабине никого нет. Но он и этому не удивился: во сне не удивляются ничему. Положив тяже­лые ладони на рога штурвала, Тимченко сидел и думал о своей жизни...

Экипаж   Ненарокова   —   сам   Валентин,   Игорь Скворцов, новенький второй и штурман — вышли из

диспетчерской на перрон Шереметьева. Вышли и как по команде зажмурились: такой был яркий солнечный день. Под морозным синим небом сияли белизной спи­ны самолетов, даже серый бетон казался голубым. Торопились по своим строго упорядоченным орбитам автобусы, электрокары, машины иностранных марок.

Промелькнула мимо летчиков стайка японских стюардесс. Красные подкладки темных накидок де­лали японочек похожими на снегирей.

Летчики шли по звонкому зимнему бетону к своему «Ту-154». А навстречу им торопилась, почти бежала Наташа, дочка Андрея Васильевича. Валентин нахму­рился: что-то случилось. А Наташа вцепилась ему в рукав и, задыхаясь от бега и от слез, сказала:

—  Папа умер...

— Ты что, Наташа? Мы же вчера у него... — начал штурман и осекся. А Наташа продолжала.

—  Спазм сердца... Сегодня ночью, во сне... Лег и не проснулся. Я хотела сама... сама хотела вам...

Валентин взял Наташины руки в свои, долго дер­жал их, потом отпустил со вздохом, так ничего и не сказав.

—  Ночью, во сне, — тихо повторил Игорь. — Хоть легкая смерть...

Они еще постояли, не зная, что сказать, да и не желая ничего говорить, Потом Игорь поцеловал На­ташу в щеку, второй и штурман попрощались с ней за  руку,  и  летчики  двинулись  дальше:  надо  было

лететь. А девушка, сгорбившись, медленно пошла к перрону.

...«Ту» разбежался по полосе, взмыл в воздух. Из кабины видно было все летное поле. А потом стала видна и Москва, на широкую ладонь которой сюда, в Шереметьево, слетались, как птицы, самолеты со всех концов земли.