Лопарское чародейство. — Происхождение лопарей. — Лопские враги. — Миеология лопарей. — Сейды и нойды. — Влияние христианства. — Проповедь христианства в Лапландии. — Притеснители лопарей. — Духовные черты лопарского народа. — Лопарская жизнь и промыслы. — Внешний вид лопарей. — Олени и охота. — Угнетение лопарей. — Кольский торг. — Пьянство. — Лопарская одежда. — Лопарские песни.
Лопарей в старину, и не в далекую еще старину, считали за могучих чародеев и колдунов.
В финских народных сказаниях «Калевалы» рассказывается о том, как витязь Ати-Лемминкейнен собирается в поход на лопарей. Мать-старушка удерживает его, рассказывая о страшных лопарских чародействах:
Не послушался Ати-Лемминкейнен ни матери, ни жены, пошел на лопарей — и не вернулся из похода: погиб в страшной Пахьоле.
Не одни финны верили в чародейства лопарей: в них верили и в Западной Европе, и в России; думали, что лопари обладают властью над ветрами, могут удерживать большие корабли на ходу. Еще в XVII веке разные писатели о Лапландии сообщали подробно, какими способами лопари могут наслать болезни и мор на людей и животных. Ученейший пастор Иоганн Торней в самом конце XVII века верил, что лопари могут причинять вред посредством бубна. По словам этого ученого человека, один лопарь «в 1670 году устроил так, что один крестьянин утонул в пороге», и сделал это волхвованием с бубном. Рассказывали еще в XVIII веке, что лопари могут переноситься с оленьими стадами с места на место по воздуху. Так сильна была вера в лопарское колдовство и чародейство.
Но, должно быть, не сумел лопарский народ, при всем своем чародействе и могуществе, сделать самого простого: выколдовать для себя самого счастливую жизнь — даже только сносную жизнь, потому что лопарская жизнь и прежде, и теперь — горький бесконечный труд, и надо удивляться не тому, что лопари бедны, грязны, невежественны, слабы, что смертность среди них необыкновенно велика, а тому, что при всем этом они еще живут и не вымирают, и сохранили в своем народном характере много самых отрадных и добрых черт.
Нельзя не полюбить лопаря, как только немного его узнаешь, нельзя не почувствовать к нему не только жалости, но и уважения.
Это чувство особенно усиливается, если знаешь прошлое этого народа; оно удваивается, если лицом к лицу столкнешься с его настоящим.
Еще в XIV веке лопари встречались гораздо южнее теперешнего своего обиталища — Кольского полуострова: например, на берегу Онежского озера. Можно думать, что было время, когда лопари жили еще южнее: известный ученый С. К. Кузнецов, знаток финских языков, нашел совершенно явственные следы лопарского языка в географических названиях некоторых местностей муромского края. Лопари были постоянно теснимы к северу своими соотчичами-финнами и карелами. Самое название этого народа «лопари» произошло от финского корня lop., loap, что обозначает: край, предел; таким образом, финны назвали лопарей народом, живущим у предела, на краю света. Сами же лопари называют самбо, само, саоме, соуми, т.е. совершенно так, как называют себя и финны. В лопарских преданиях много рассказов о набегах чуди на лопскую землю; но эта чудь, тревожившая лопарей, не была каким-нибудь отдельным народом — этим именем лопари обозначали всякого врага лопского народа; шведы, норвежцы, финны, карелы, быть может, даже русские — одинаково попадали под это название.
Был и еще один враг у лопской земли: это — Сталло, — «стальной человек», закованный в латы. Чудь шла целым войском, Сталло один с собакой. Быть может, этот стальной Сталло, делавший мгновенные опустошительные набеги на лопарей и наводивший на них страх — были северные богатыри, скандинавские витязи, разбойничавшие по морям дикие конунги.
В XIII столетии до Лопской земли добралась новгородская вольница, ушкуйники в легких ушкуях. Нет сомнения, они пришли уже в глубокой древности известным путем по реке Онеге, белым морем мимо Заяцких островов, Кандалакшской губой, озером Имандрой, рекой Колой до Кольской губы. Вслед за ними прошла новгородская рать. Они основали Колу и стали господствовать над лопарями.
В XVI веке, вместе с другими новгородскими землями, лопари достались Московскому государству; ему пришлось вести за власть над лопарями и Лапландией долгую борьбу с Норвегией, а потом и со Швецией.
К этому времени относится первая проповедь христианства среди лопарей русской Лапландии.
До середины XVI столетия лопари оставались язычниками. Верховным богом у лопарей, как и у всех финских народов, был Юбмель или Ибмель; этот бог признавался лопарями за родоначальника всего лопарского народа. Он обитал на небе. До сих пор имя этого бога сохранилось в лопарских географических названиях: например, на правом (от Кандалакши) берегу Имандры есть глубокое и мрачное ущелье, входящее в Хибинские горы, называемое «Юм-Егор». Лопари доныне чувствуют некоторый страх в этом месте, действительно, тоскливом и сумрачно-диком.
У Юбмела был внук, сын его дочери и злого духа Перкеля, бог-громовик, бог-гром Айеке; он и зол, и добр, потому что произошел от и от дочери доброго Юбмела, и от злобного Перкеля. Айеке мечет стрелы из лука, а лук его — радуга, по-лопски «дедов-лук», так как Айеке и значит «дед».
Из множества лопских древних богов больше всех других почитался бог солнца — Бейле или Пейве, бог охоты, бог дикой природы и зверей Сторьюнкаре, и властитель подземной страны — злой Рота или Руота.
Солнце — Бейле или Пейве — объезжает мир на прекрасном олене или на огромном медведе. У него, у Солнца, мать, у него жена, сестры, дочери. Его сопровождают дни недели — это святые мужи Айлекс-Олмак. Полгода Бейле на олене светит миру — и тогда Пахьола сияет неугасимым огнем, и полгода Бейле скрывается где-то, и тогда Пахьола покрывается тьмой. Под землей, в тихой стране мертвых, души отошедших людей, вселенные в новые тела, или мучаются за земное зло, или блаженствуют за добрые земные дела. Там властвует злой Рота.
Но всех больше чтил лопарь великого святого Сторьюнкаре, Стурро-Пассе, — бога дикой лопской природы, зверей, охоты, лопарского помощника и покровителя. Ему лопарь приносил обильные жертвы, возвращаясь и отправляясь на охоту или рыбную ловлю, ему поручал лопарь хранить оленей; чаще всего встречались лопские идолы Сторьюнкаре. Если не мог принести жертвы, лопарь старался хоть провести полоску кровью на идоле или камне, посвященном Сторьюнкаре.
Сторьюнкаре был бог, но он еще был и самый могущественный и главный сейд.
Вера в сейдов еще до сих пор не исчезла у лопарей. Сейд (или сейде, сейте, сайво) значит по-лопски — священный камень и покойник, умерший.
Лопари верили, что покойник превращается в камень, а камень обращается в дух, хотя в то же время и камень остается камнем, и покойник — покойником. Почитая покойников, умерших родичей, веря, что они живут, как стихийные духи, лопарь почитал и священный камень, в который покойник превратился — сейд или сайво. Камни были рассеяны всюду, так как у лопарей не было определенных кладбищ или курганов для погребения. Около этих камней приносили жертвы в честь усопшего. Лопари, промышлявшие рыбной ловлей, мазали сейдов рыбьим жиром, испрашивая себе у сейда счастливой ловли. Охотники приносили в жертву сейдам оленя. Если сейд стоял высоко на горе, достаточно было бросить в его сторону простой камень, обмазанный жертвенной кровью. Если сейда не кормить, он умрет, он потеряет власть приносить людям добро или зло, и не будет в состоянии помогать своим сородичам и причинять вред их врагам. Лопарь поклонялся и первому встречному камню, в котором ему мерещился чужой сейд.
Самый могущественный из сейдов был Стурро-Пасе — Сторьюнкаре; это был сейд из сейдов, и ему посвящался не какой-нибудь отдельный камень, но многие камни.
Весь мир был населен духами, злыми и благодетельными. Одни умершие превращались в те камни, из которых складывался очаг в доме, другие — в дикие горные и лесные камни, третьи превращались, восходя на небо, в сполохи (северное сияние), четвертые принимали образ рыб, птиц, зверей. Был благодетельный дух моря Аккрувва: до пояса — человек, низ — рыбий; были духи Гофиттерак, обитавшие среди горных оленьих пастбищ; были духи-карлики, владетели недр, с огромными животами, наполненными серебром. у колдунов, нойдов, лопарских кудесников и пророков, были служебные духи, жившие в стране усопших; у каждого чародея их было по три: дух в виде птицы, в виде рыбы и в виде оленя-самца. Эти духи служили нойдам для чародейств; при их помощи нойды могли спускаться в страну мертвых и приводить оттуда умерших на землю, могли обращать людей в камни, в животных, могли исцелять от всяких болезней, могли даже создавать с помощью пособных духов новые острова; так создались, по мнению лопарей, Айновы острова в Ледовитом океане. Не было нойда без бубна: он пел и бил в бубен, чтобы сойти в страну мертвых, по бубну узнавали, какому богу и какое животное принести в жертву, выпытывали, что делается в других странах, или гадали, суждено ли больному умереть или выздороветь, в какую сторону нужно идти для счастливой охоты и т.п.
Доныне нойды не исчезли у лопарей: только под влиянием христианства они превратились теперь из пророков и вещих кудесников в обыкновенных колдунов; вера в этих колдунов еще очень сильна не только среди лопарей, но и среди русских колян.
Под влиянием христианства, заметным, может быть, уже в ту пору, когда сами лопари еще не были крещены, лопари включили в число своих богов еще Раддиен-Киедде, единственного сына верховного божества, которого звали отцом — Раддиен-Атчие (Атчие — отец).
Духи, подвластные нойдам, обратились в обыкновенных чертей, Раддиен-Киедде стал почитаться творцом мира, потому что ему поручил дело миротворения отец, Раддиен-Атчие.
Первый проповедовал христианство русским лопарям преподобный Трифон Печенгский, по происхождению еврей, пришедший в Лапландию в самой середине XVI столетия. В 1550 году он основал монастырь недалеко от впадения реки Печенги в океан.
В то же время трудился и другой просветитель лопарей, монах Соловецкого монастыря преподобный Феодорит. Он изучил лопарский язык и на нем проповедовал лопарям евангелие.
При св. Трифоне и преп. Феодорите добровольно крестилось множество лопарей. Память о св. Трифоне доныне свято чтится лопарями. Исторически известно, что св. Трифон был необыкновенно короток, добр, трудолюбив и относился к лопарям с необычайной любовью и вниманием.
Он видел в лопском народе черты народного характера, которые, по справедливости, можно назвать христианскими: незлобивость, смирение, простодушие, природную доброту, детскую доверчивость. Лопский народ всем своим характером был как бы приготовлен для восприятия христианского учения. Простые истории любви, незлобивости, детской простоты, и кротости, передаваемые простым и любящим преподобным Трифоном, были близки и понятны лопарю. В этом одна из причин успеха первой проповеди среди лопарей; другая причина — в подвижнической жизни самого преп. Трифона, строго соответствовавшей его проповеди: при голоде он раздавал лопарям хлеб, лечил их, помогал им всем, чем мог, защищал их от притеснений у самого московского правительства, нередко ходатайствуя за лопарей перед царем.
Со смертью преп. Трифона начались притеснения лопарей монастырем, первоначально построенным для их защиты и просвещения. Эти притеснения лопарей со стороны печенгских монахов были настолько сильны и разорительны, что не раз вызывали со стороны московского правительства вмешательство в защиту лопарей: «лопских угодьев продавать и в оброк отдавать не велено». Монастырь отбирал у лопарей лучшие угодья, рыбные тони, оленьи пастбища.
Такое отношение просветителей к просвещаемым имело печальные последствия: дело христианского просвещения остановилось, и лопари остались при двоеверии: Сторьюнкаре и Христос получили одинаковую силу в глазах лопарей, и было еще неизвестно, кто сильней — новый ли Бог, кроткое и радостное учение которого так привлекало лопарей при преп. Трифоне, или старый Сторьюнкаре, хранитель лопских угодий и зверей, ныне расхищаемых служителями нового Бога.
В наше время лопари все христиане и как ни сильны еще среди них некоторые остатки язычества, как ни остается еще в силе наклонность к двоеверию, как ни мало знают они об учении Христа, все же во многом — они, быть может, ближе к учению Христа, чем многие народы, ранее их воспринявшие истину христианства. Среди лопарей несравненно меньше преступлений (убийств, грабежей и т.п.), чем среди русских поселенцев Кольского полуострова: если лопарь повинен в убийстве, он совершил его в пьяном виде, а водка для лопаря, как для ребенка, смертельный яд. У лопарей семьи живут несравненно дружнее, чем у русских; нет жестокости и даже грубости в отношении родителей к детям; нет утеснения женщин, нет среди лопарей мучителей животных, несмотря на то что все они поневоле охотники и рыболовы.
Честность лопарей, в особенности в местах подальше от русских поселений, поразительна. Нам случалось оставлять у лопарей почти все наши вещи, платье, обувь, припасы у совершенно нам незнакомых людей м уходить надолго, и все было в полнейшей сохранности. Гостеприимство лопарей должно войти в пословицу. Добродушие их, незлобивость, готовность оказать бескорыстно всяческую услугу известны всякому, имевшему с ними дело.
И подумать, что все это есть в этом народе вопреки условиям всей его жизни, вопреки исторической и современной неправде в отношении к нему.
В прошлой истории лопаря не притеснял только ленивый: единоплеменники, финны и карелы, оттеснили его на крайний унылый север, грабили его скандинавские и новгородские удальцы, обкладывали тяжкими податями и норвежцы, и шведы, и русские, и часто все трое одновременно (как это случалось до разграничения между Норвегией и Россией в 20-х гг. XIX ст.), печенгские монахи отбирали у него лучшие земли, — и лопарь не обозлился, не сделался угрюмым народом «себе на уме».
Современное положение лопаря немногим лучше. Колонисты (русские, норвежцы и финляндцы) захватывают у лопарей лучшие тони и угодья, кольские купцы обирают лопарей, как крепостных, звериное богатство Лапландии оскудевает год от году; новых промыслов нет, старые падают, по-прежнему нет в Лапландии ни дорог, ни школ, ни врачей, по-прежнему лопари умирают в огромном числе от тяжких условий жизни, по-прежнему царит настоящий мор на детей, не выносящих невозможных условий лопского существования, — и вопреки всему лопарь незлобив, весел, кроток, добродушен, услужлив, приветлив.
Еще недавно спорили о том, вымирают или нет лопари. Кажется, этот вопрос может считаться теперь решенным: лопари не вымирают. О внутренней духовной живучести этого народа свидетельствует религиозная правда тех основных, духовных черт лопарского народного характера, о которых я только что говорил.
По последним данным, 1909-го года, всего в русской Лапландии насчитывается 2139 лопарей (в 1897 г. Их было 1724), а прирост населения у них за 12 последних лет составляет 34 человека на 415, т.е. 2%. Нельзя удивляться незначительности этого прироста населения. Справедливо говорит человек, близко знающий лопскую жизнь: «Для лиц, близко соприкасающихся с лопарским населением, и потому знакомых с его бытовыми условиями, крайне удивительно, что народ этот сохранился до сего времени, несмотря на невозможные условия быта.
По роду своих занятий лопарь вынужден вести полукочевой образ жизни; с апреля по декабрь месяц он бродит по тундрам, около рыбных озер, следуя за стадом своих оленей, которые постоянно передвигаются в зависимости от запасов ягеля на тундрах и от других причин. С лопарем непременно идет и его семья в полном составе, а также домашние животные (овцы, собаки, кошки), и везется необходимый домашний скарб.
От 8 до 9,5 месяцев лопарская семья проводит вне деревянных домов — в тесных, грязных, вежах и куваксах (род чума) среди тундр и озер. Лопари, имеющие семужьи тони при морских глубинах, отпуская оленей в тундры, сами с семьями переселяются в вежи на берега морских бухт и заливов на время семужного лова, а затем с окончанием лова переходят в глубину тундры к озерам и стадам.
Если принять во внимание суровость климата Лапландии, полное отсутствие путей сообщения (не только дорог, но и сколько-нибудь постоянных троп, облегчающих передвижение, вследствие чего лопарю приходится иногда по несколько дней блуждать в тундре, пока он дойдет до нужного ему места), полную беспомощность населения в отношении медицины, массовую неграмотность лопарей и крайнее невежество их по части самой элементарной гигиены и подачи помощи в несчастных случаях, — то становится необъяснимым, как могут люди выживать при подобных условиях?
Стоит представить себе лопарскую семью, состоящую иногда из 5-6 членов, в грязной веже, имеющей площадь в 1 кв. сажень, где дети и взрослые расположились на пропитанных грязью и насекомыми оленьих шкурах! Здесь, при этой обстановке, происходит и рождение нового члена семьи, и предсмертная агония умирающего. Здесь, у сложенного из камня камелька, ютится вся семья, согревается с одной стороны ярким пламенем пылающего костра и пронизываемая с другой стороны холодными ветрами. О существовании бани известно лопарям до последнего времени только по слухам и, как исключение, в последнее время появилось у лопарских домохозяек две бани».
Лопари обычно роста ниже среднего, скорее малого, так что редкий лопарь попадет в солдаты. Цвет лица несколько смуглый, но не столько по природе, сколько от вековой грязи, а также от копоти в вежах и тупах, наполненных едким дымом камелька, в которой живут лопари. Голова совершенно шарообразной формы, короткая, круглая. Волосы короткие, как у большинства финнов, по большей части светло-русые, но встречаются и черно- или рыжеволосые; растительность на лице слабая: безусых лопарей больше, чем усатых и в особенности бородатых. Глаза обычно светлые, иногда серые, иногда голубоватые. Общее впечатление от типичного лопарского лица, безусого, с голубоватыми глазами, с добродушным выражением, с улыбкой, — как от детского или юношеского лица. Впрочем, встречаются часто лопари и среднего роста, и выше, с бородками. Женские и девичьи лица привлекательны; у них лучше цвет лица, и только непосильный труд делает их скоро изможденными, морщинистыми.
Лопарю приходится надрываться за работой: это отражается неизгладимо как на внешнем виде лопаря, так и на его здоровье. Девушкам, юношам, почти детям приходится работать такую работу, которая под стать взрослому сильному работнику.
Я никогда не забуду, как однажды мы попали на погост, в котором все лопари были больны от непомерного труда. Мужик-лопарь жаловался, что отнимается поясница, а надо ехать на ловлю на озеро; его «старуха», действительно, по виду настоящая старуха, а на самом деле еще далеко не старая женщина, лежала, надорвавшись, на лавке; сын, юноша семнадцати лет, был совсем болен. У него подвязана была рука: он повредил ее, упав под непомерной ношей на камень; ему можно было дать четырнадцать лет, до того неразвита была его грудь, и сам он был бледен, тонок, худ. Только глаза светились грустью и жалобой, как у надорвавшейся лошади, заезженной и непоправимо больной.
Ранней весной по беспутице лопарь гонит своих оленей на пастбище, на ягельные пространства, в горы. С ним кочует вся семья. Легко представить себе, как переносят эту утомительнейшую дорогу маленькие дети! Смертность среди детей лопарей громадна. Но без летних пастбищ оленей лопарь-оленевод не смог бы существовать. Олени остаются в горах или в лесу до осени, лопарь же переезжает опять со всей семьей на рыбную тоню, на озеро.
Если у лопаря нет вовсе оленей, а таких лопарей с каждым годом становится все больше и больше, рыбная ловля — его главный, почти единственный заработок. При удачном лове все мужчины и женщины отправляются в карбасах на озеро, а дети остаются одни в тонких вежах из шестов, покрытых наскоро дерном и берестой, или в куваксах, сложенных из шестов, с наброшенной на них парусиной. Легко представить себе, насколько прочно защищают эти жилища от столь частых в Лапландии резких перемен погоды, от леденящих северных ветров и длящихся неделями дождей. Предоставленные самим себе, дети натерпятся и голода и холода.
За летнее время лопарь-рыболов несколько раз перекочевывает на другие места, на новые озера и реки: перекочевка бывает в июле, в августе. Рыбная ловля в лапландских водах далеко не удовольствие даже для случайного ловца: озера бурны, карбасы очень плохи, леденящая вода, в которой приходится тащить сеть, туча нестерпимо жалящих комаров — делают эту ловлю для лопаря тяжким трудом, а между тем это единственное его средство к существованию. Поздно осенью лопарь уходит обычно на тресковый промысел к океану, а если у него есть олени, он отправляется искать их в горы, собирая стадо с летнего ягельного пастбища.
В это время женщины и дети остаются в веже или куваксе одни, беспомощные до того, что бывали случаи настоящей голодовки среди них, так как запасов, оставленных мужем, не хватало, а новых достать было неоткуда. Только в самом начале зимы лопари перекочевывают на зимний погост, в тупы (или пырты). Тупы — это деревянные строения, наподобие нашей избы, от которой лопари, вероятно, и заимствовали этот тип постройки, с плоской крышей, засыпанной землей. В углу тупы помещается камелек, который дает много тепла, лишь пока в нем ярко полыхает пламя; как только дрова догорят, камелек, неприспособленный вовсе к сохранению тепла, остывает, и нестерпимый холод закрадывается в тупу.
Любимое, самое старинное, исконное занятие лопарей — оленеводство. Лопарь без оленя — то же, что русский пахарь без лошади или араб без верблюда. К оленю у лопаря настоящая нежность. Известный знаток Лапландии Д. Н. Бухаров говорит: «Никогда я не видал, чтобы лопарь ударил своего оленя. ‟У них ведь душа есть!” — говорили мне пазрецкие лопари о своих домашних животных, и в этом отношении все их соплеменники стоят несравненно выше многих считающихся куда цивилизованнее их народностей». Это наблюдение Бухарова подтвердит всякий бывший в Лапландии. Но — увы! — не всем лопарям выпадает на долю возможность заняться оленеводством. Лопарское оленеводство падает. В 1909 году у всех русских лопарей было всего 41 815 оленей. У редкого лопаря бывает больше 50-ти голов; обыкновенно же меньше этого числа. Причин упадка оленеводства много (оскудение ягельных пастбищ, уход оленей в Финляндию и Норвегию и т.п.), но все причины заключены в одной: в приниженном, беспомощном состоянии самих лопарей.
Поневоле приходится лопарям заниматься рыболовством.
Другой промысел — охота, но и он скудеет, так как зверя все меньше и меньше встречается в лесах Лапландии, а некоторые животные, как например, бобры, совершенно перевелись. Не легок и охотничий промысел. Я встретил одного лопаря, привычного охотника, и, по его рассказам, ему по месяцу приходилось не снимать с ног лыж, чтобы промысел не был безрезультатен. Гоняясь за диким оленем, до тех пор преследуя его, пока он окончательно утомится и обессилеет, приходится ночевать на снегу, голодать, подвергаться смертельной опасности в ужасные лапландские вьюги и метели.
Но как ни бьется лопарь, оленевод, рыболов, охотник, ему никогда не выбиться из нужды, из полуголодного существования.
Лопарю сразу нужно на целый год запастись провиантом — мукой, чаем, сахаром, одеждой, смолой, солью и т.п., так как он круглый год почти занят промыслом и никуда не может отлучиться с озер. Расплачивается он за весь нужный ему товар рыбой, оленьими шкурами, битым зверем. Все это привозит лопарь в Колу, к купцу. Купец никогда не отпустит лопарю товар сразу: он предпочитает сперва угостить лопаря водкой, и когда лопарь опьянеет, начинается торг. Лопарь, подвыпивши, согласен на все: он соглашается на двойные, тройные, четверные цены, которые назначает купец на продаваемый товар, накупает, по предложению продавца, таких вещей, которые ему совершенно не нужны, соглашается на невозможно низкие цены, которые купец назначает ему за привезенную лопарем рыбу, шкуры, рога и т.п., — и в конце концов, оказывается, что не только лопарь не уплатил своего прежнего долга купцу, но остался еще много больше ему должен. Лопарь никогда не выйдет из долга купцу.
Вот, например, образцы тех цен, по которым коляне отпускают товары напоенному ими лопарю, — образцы взяты из подлинного счета одного кольского купца. Простой жилет купец оценивает в 3 руб., чайник, которому двугривенный цена, в 3,3 руб., двадцать фунтов конопли стоят 4 руб., 2 мешка соли 8 руб. (!); 1 пуд муки — 4 руб., 1 мешок муки 6,75 руб., — и в этом же счете 0,5 мешка муки 8,5 руб. (!). Очевидно, цена муки возрастает по мере опьянения лопаря. А вот цены, которые тот же купец назначает за привезенную лопарем рыбу, оленьи шкуры и т.п.: чайник стоит 3,3 руб., а пуд с половиной сигов и 5,5 пудов оленины стоят всего 17,55 руб., 8 оленьих шкур оценивается всего в 11 руб., живой олень самец, который в лапландском обиходе значит то же, что лошадь в хозяйстве русского мужика, 10 руб. и т.п. Когда начался этот счет в 1899 году, лопарь был должен купцу 291 руб., сколько ни платил он в течение двух лет и деньгами и натурой, все-таки к концу 1901 года оказалось, что он должен купцу уже не 291 руб., а 807 руб. Ясно, что несчастный лопарь навсегда останется в кабале у кольского купца.
Случается, что целые погосты оказываются в полной кабале у купца. Бывает, что купец, взяв у лопаря за долг весь промысел, отказывается давать ему дальше в долг и оставляет лопаря без всего необходимого. «В таком положении недавно и совершенно неожиданно для них находились печенгские лопари, сдавшие своим «благодетелям» весь улов семги и другой рыбы и получившие суровый отказ в дальнейшем кредитовании: ‟больше пяти тысяч числится за вами долгу и вашим отцам и дедам!” — был ответ на попытки одолжиться.
Как накопились эти 5 тысяч долгу — ясно после сказанного.
Но величайшим несчастьем лопарей является даже не то, что их безбожно обирают коляне, а то, что благодаря приемам этого кольского «торга» лопари беспрерывно приучаются к пьянству.
Спаиванием лопарей занимались издавна, чуть ли не с новгородских времен, все купцы и торговцы, желающие нажиться на счет лопарской простоты и слабости. Они приучили лопаря к вину и тем самым закабалили его себе.
Другая привычка, полученная лопарями от русских, невинного свойства: это необыкновенная любовь лопаря к чаепитию и способность пить чай без меры и без конца.
— Ну, будем чайничать! — говорит лопарь и улыбается от удовольствия.
Под дождем, на ледяном ветру, ночью и днем, где и когда угодно готов лопарь пить чай — и никогда он не бывает так благодушен, как за жиденьким чайком.
От русских же лопари переняли и одежду. Национальный лопарский костюм можно встретить разве где-нибудь в совсем глухих уголках, каких осталось уже немного.
Обычная же одежда лопаря — смешение его национальной одежды с русской. Летом лопарь носит русского покроя рубаху из ситца, суконные штаны; поверх рубахи — кяхтан, и по названию, и по покрою напоминающий русский кафтан. На голове — мягкий вязанный колпак из шерсти, на ногах — нюреньги — туфли из кожи, без каблуков, с заостренными носами; ноги обертываются в суконную тряпицу или обуваются в шерстяные чулки. Зимой к этому костюму прибавляется: шерстяная рубаха до пояса (бузурунка) и печок вместо шубы; печок ниже колена, с отверстием для головы и рук, делается из оленьего меха наружу шерстью. Зимние штаны также из этого меха. Вместо нюреньгов надеваются на ноги длинные сапоги из оленьей же шкуры — яры; они очень нарядны, изукрашены разноцветными кусочками сукна. Вместо яров носят и кеньги, очень похожие на нюреньги; внутри они набиваются сеном; нередко кеньги носят и летом: они и непромокаемы, и сравнительно легки и удобны для ходьбы по горам. Шапки зачастую и зимой и летом меховая, мехом вверх. Но обычно лопарь изменяет этому костюму: или картуз наденет русский, или куртку, или еще что-нибудь. У женщин летом носится кохт, подобие русского сарафана, зимой — юпа из сукна до пят, а поверх нее овчинная шуба, торк, обувь такая же, как у мужчин. На голове у лопарок убор из красного кумача — шемширь; он совершенно закрывает волосы; богатые лопарки украшают его жемчугом, победнее — бисером, а то и просто цветными лоскутками. У девушек на голове повязки, тоже разукрашенные; из-под перевязок видны волосы надо лбом. Но и в женском костюме, как и в мужском, все больше делается заметно смешение лопского костюма с русским: появляются обычные мещанские баски, ситцевые юбки и кофты.
В семейном быту лопаря до сих пор больше мира и согласия, чем споров и вражды. Жена не находится у мужа на положении рабыни; наоборот, лопарь любит свою жену, старается угождать ей подарками, и можно наблюдать, как в Коле какой-нибудь старый лопарь покупает подарок для своей старушки. Жена для мужа советница и в очень многом постоянная верная помощница. Детей лопари берегут, как могут, в особенности мальчиков; если отцу случается ударить ребенка, это бывает в большинстве случает тогда, когда отец пьян. Дочерей никогда не выдают замуж без их согласия; если жених не нравится девушке, ему отказывают. Заработанное детьми — будет ли это олень или деньги — родители не берут себе, а считают собственностью детей.
В ссорах между русскими и лопарями зачинщиками никогда не бывают лопари, а обыкновенно им приходится быть жертвами. Замечательно, что близость лопарских погостов к русским поселениям отражается на лопарях не в положительном, а в отрицательном смысле: наученные горьким опытом, лопари становятся более скрытными, недоверчивыми, хитрыми. Таковы, например, лопари Кильдинского погоста, близ Колы.
Тяжелый бесконечный труд не часто сопровождается у лопарей песней; немного у лопарей и сказок для зимнего досуга. Лопарь в своей песне может рассказать лишь о том, что происходит с ним в жизни: ловит рыбу — споет в песне о том, что попалась ему жирная семга, и ему хорошо, что она попалась; охотится — споет об удачной охоте; выходит замуж девушка — в песне споет, что она выходит; поймали дикого ирваса (оленя самца) — споют про то, как поймали. Бесконечно может повторять лопарь такую свою песню: ей нет конца. Но есть у него и другие песни, которые сложены давно, передаваемые из рода в род. В этих песнях отражается суровая и прекрасная родина лопарей — Лапландия, ее озера, звери, птицы. Вот одна из таких песен — песня о лебеде, разлюбившем свою лебедку: «Гуси-лебеди: гонг, гонг, гонг. Лебедка затужила о лебеде; у ней сердце ноем о нем; летает всюду по земле и нигде не может тоску забыть. Гуси-лебеди: лонг, лонг, лонг. Лебедка летала, летала и пришла к ручью. Осип — сердцева тоска сидит в ручье; у него красная рубашка на себе. Лебедка говорит: ‟Осип, ты где сидишь? Осип — сердцева тоска, говорит, выйди; долго ли я буду искать?” Осип сидит в глубине на дне и не шевелится; у него волосы серебряные. Она подумала, что его убили, стала приплакивать: ‟у тебя волосы были серебряные, у тебя гребень был золотой, на твое платье любо было смотреть, а теперь на кого я буду смотреть? Осип — сердцева тоска, отчего ты не выходишь?” Осип сидит там, не шевелится, будто камень. Она приплакивала и пошла народ звать, не могут ли его вытянуть. Осип зашевелился и закричал: ‟гонг, гонг, гонг!” она пришла, созвала народ. Человек пришел к ручью, а Осип — сердцева тоска сидит в ручье; у него волосы серебряные, а гребнем золотым чешет. Опять лебедка стала приплакивать: ‟Осип — сердцева тоска, выйди оттуда!” мужик стал его доставать, не мог достать. Потом карбас достал и стал доставать. Он не мог достать и подстрелил его, лебедка опять заплакала: “Что ты, злодей, сделал? Моего Осипа — сердцеву тоску убил”. Она пошла тоже в ручей посмотреть, убит он или нет. Она обняла его и говорит: “Ты мой, Осип Христоданный, сердцева тоска, тебя мужик убил”. Только она это слово промолвила и сказала: “гонг, гонг, гонг”, мужик ее тоже убил и достал и через плечо положил».
Но такие песни редки. Обычная, будничная лопарская песня заунывна и тосклива до однообразия, однообразна до скуки.
«Однажды, — рассказывает один путешественник по Лапландии, — мне привелось слушать длинную песню. Пение тянулось четверть часа. По окончании ее я полюбопытствовал узнать содержание. Лопарь серьезно повторил мне несколько раз, что в песне говорится о том, как ирвис видит стадо в 300 важенок и никого к нему не подпускает. Вместо подробностей такой темы являлись неизбежные «го, го, го» и «ла, ла, ла».
Эти бесконечные, однообразные песни, почти без содержания, унылые и медленно тягучие, рождены бесконечной тяготой и тоской лопарского житья. Каков народ — такова песня; какова народная доля — такова народная песня. Доля лопаря — однообразный, бессменный тяжелый труд, вопиющая бедность, вечное однообразие тоски и безвыходности. Он весь — в его бедной и унылой песне без начала и конца.
Но в этом существовании без просвета, в труде без отдыха лопарь не сделался угрюмым, недоверчивым, скрытным — он остался народом-дитятей, доверчивым, простодушным, беззлобным, тем самым народом, который через века тому назад так внимательно и доверчиво слушал Христовы слова о любви и всепрощении и который за свою многовековую жизнь так много терпел и прощал.