Мой дом на колёсах

Мой дом на колёсах. Совсем не потому, что, мешая течению улицы, он должен быть передвинут. Нет-нет, колёса, четыре больших колеса, – его фундамент. А улица у него зелёная. Это значит – прямой путь, без задержки, по всем дорогам нашей Родины.

Мой дом – большой товарный вагон, и живут в нём живые чудеса. Он часто меняет свой номер и адрес, и только фамилия всегда чётко написана мелом по вагонным доскам: «Цирк России». А ниже добавление: «Осторожно: живность!»

Я нисколько не обижаюсь, что так выглядит моя прописка, ведь здесь всё своё, особенное, не такое, как обычно в любом доме, в любом дворе. Вместо сторожа – башмачник и стрелочник, которые охраняют наш покой. Башмачник подкладывает под колёса железный башмачок, чтобы не было сильного толчка, а стрелочник следит за правилами движения. Вместо домоуправа – диспетчер, и часто откуда-то издалека по микрофону я слышу: «Вагон такой-то, цирк, готов к подаче. Отправляю!» Вслед за этим обязательно кто-то постучит в вагонную дверь и скажет:

– Эй, звери, слышите? Отправляем!

– Слышу, – улыбаюсь я, отвечая за обитателей своего дома.

Паровозный гудок, равномерная цепочка толчков от вагона к вагону – и мы в пути. Днём от быстрого движения поезда мне кажется, что мой дом играет с солнцем в прятки. Под вечер, когда солнце уже устало, запутавшись в телеграфных проводах, словно отстаёт от нас, в синеве за поворотом появляется луна. Она тоже бывает разная: то острый тоненький серпик, то яркий пристальный глаз морского льва, не мигая глядящий в оконца нашего дома на колёсах. И то ли потому, что луна похожа на глаз Леля – так зовут моего морского друга, – то ли потому, что на луне давно обнаружены лунные цирки, я всегда к этой планете отношусь с нежностью. Да и то, что я хочу вам рассказать о жизни своего забавного дома, может быть, что-то внесёт новое в представление о цирке, таком ярком, праздничном, каким вы его привыкли видеть всегда, как я – луну. Однако невидимая сторона жизни луны пока доступна лишь самым удивительным на свете людям – космонавтам – и точным приборам.

Итак, мой рассказ о невидимой жизни дома на колёсах – товарного вагона с фамилией «Цирк России», который доступен и понятен мне, ведь я здесь родилась.

 

Кто в тереме живёт

Всё как в сказке – терем-теремок. Кто живёт в моём доме? Африка и Север, юг Калифорнии и Сибирь.

Африка – это обезьянка шимпанзе Пупа, Север – громадный морж Василиса, юг Калифорнии – трио морских львов, Сибирь – лисичка Дымка. И много разных зверюшек, птиц, чьи биографии здесь начинаются с географии. Ну естественно, такой дом-общежитие – самое трудное, многоголосое, почти невозможное для жизни вместе в теремке.

Тепла желает Пупа, кутаясь в шерстяной плед и обиженно вытягивая трубочкой губы.

«У-у! У-ук!» – слышу я, понимая в переводе на человеческий язык: «Зябну!»

Моментально растапливаю печурку. Тогда с другого конца раздаётся глубокий длинный вздох, похожий на гулкий порыв ветра в пургу, – это Василиса возмущается. Ей жарко, тяжело дышать, и мне срочно приходится заново перестраивать теремок, словно я из детских кубиков строю на ходу поезда новый дом.

Клетка влево, клетка вправо: для одних тепло – радость, для других – бедствие. Иной раз я призываю себе в помощь ветер и солнце. Подул ветерок, разогнал облачко дыма от печки и заставил трепетать ноздри у всех моих домочадцев. Раздаются шипение, вздохи и чих, но все довольны обдавшей их свежестью воздуха. Солнце в пути становится для нас доктором Айболитом. Кто испугался толчка вагонов или скрежета колёс на рельсах, кто занемог от качки в пути, тот тянется к солнечному лучу, забывая все неприятности переезда, а мне, словно при прожекторе, становится заметно то, чего я не увижу при несмелом колеблющемся пламени свечки.

Правда, ночью, когда мимо оконца пролетают десятки станционных огоньков или сотни городских, напоминая ёлочные гирлянды лампочек, а в моих клетках загораются свои огоньки, а в иных лишь по шороху я чувствую обитателя, я не сразу зажигаю свечку. Так мне вдруг начинает казаться, что я попала сразу и в лес, и в поле, и ещё далеко-далеко, где нет берегов, только вода, только светящиеся фосфорическим нежно-зелёным светом точечки глаз морских животных. Я как бы попала в огромный океан. Это он прячет свои тайны и в ракушках, и в рыбёшках, и в морских звёздах, и в ежах, и, конечно, в тех львах и моржах, что со мной в пути.

Свет свечи в фонаре чуть гасит настороженную яркость глаз моих питомцев и возвращает меня к действительности. Я – дрессировщик. Везу животных на гастроли, ведь они артисты, те самые ожившие игрушки: обезьянка, собачка, лисичка, ворона, голубь, морж, лев, которым вы аплодируете в цирке. Они желанные, добрые спутники радости и детства. Я думаю об этом, решая вам рассказать по порядку историю каждого из них. Кто знает, быть может, это кроме ваших улыбок и хлопков принесёт им ещё ваше уважение и чуткость, и тогда, я верю в это, вы полюбите лес и море, поле и горы настолько, насколько дороги они и мне.

 

Как появилась у меня звериная семья

– Кем ты хочешь быть? – спрашивали меня, когда я была маленькой.

– Дрессировщицей! – без промедления был ответ. И это было понятно: в семье все дрессировщики, не отставать же и мне в свои шесть лет.

Тогда у меня были друзья детства – звери и птицы большой, разношёрстной, разнопёрой семьи моего отца. Каждый дрессировщик имеет такую семью. Чаще всего семьи эти состоят из братьев меньших, населяющих нашу планету. Грозные цари саванн – африканские львы или нежные говорливые попугаи, весельчаки медведи или почти игрушечная копия табуна грациозных лошадок. В цирке с давних пор такой табун принято называть конюшней дрессированных лошадей.

Всё, конечно, зависит от характера и привязанностей дрессировщика. Но мои родители Дуровы отличались от всех тем, что семья животных состояла из такого множества разных существ, что мне очень трудно было определить, кого же я, когда вырасту, возьму в свою семью. Тогда я любила всех подряд: и зайца, и слона, и собаку, и свою личную морскую свинку. Морской она только называлась, а на самом деле была самой сухопутной и поэтому утонула в корытце с водой, из которого я сделала ей море. Теперь я понимаю, что морская свинка погибла из-за меня, а тогда, плача, я говорила:

– Папа, отчего так случилось? Может быть, я не так сделала море и оно оказалось злым? Отчего?!

– Бедная моя Наташа! Каждое животное – загадка. Отгадать её непросто. Нужно очень много учиться. Вот подрастёшь и узнаешь, кому же действительно здесь, в цирке, нужно море и к кому оно становится злым. А пока, чтобы ты так не плакала и старалась меньше ошибаться, я дарю тебе два моря. Одно настоящее – оно здесь, в этой раковине с Курильских островов. Послушай, как шумит. Должно быть, там волны, шторм, прибой. Впрочем, ты никогда ещё не видела моря. Научись его сначала чувствовать в этой раковине, и я покажу тебе настоящее, чтобы эти слова стали тебе понятны. Второе море ты попробуешь сделать сама – вот аквариум с рыбками. Постарайся, чтобы теперь море не было злым и рыбкам там было уютно жить.

С первым детским горем пришла ко мне мечта, которая поселилась в раковине с Курильских островов. Много лет я хранила её, потому что она и определила, кто же будет главным в моей звериной семье. Конечно, морские животные! На бумаге семья уже называлась: «Аттракцион „Морские львы и морж“». Пока же нас было только двое: я и малыш Лель – морской лев, получивший в шутку паспорт: Лель Натальевич Дуров-Калифорнийский. С него-то всё и началось.

Под Москвой, на станции Планерная, есть база Зооцентра. Что это такое? Почти как зоомагазин. Сюда из всех уголков земного шара прибывают зверюшки и птицы. Зообаза похожа на пансионат для зверей. Здесь они ожидают путёвку в жизнь, которую будут вести дальше. Одни станут украшением зоопарка, другие пополнят юннатские уголки, третьи будут получать образование в цирке, а четвёртые совершат свой подвиг в научно-исследовательском институте.

На Планерную я попала из-за Леля. Я очутилась там потому, что Лелю срочно нужно было найти товарища. И вот в Подмосковье прилетело существо, которое ещё несколько недель назад ощущало только небо над головой. И небо с солнцем всегда отражались в океане, когда не было волн. Тогда морской львице было спокойно и уютно в том доме, где она родилась, как рыбкам из моего детства. Дом, конечно, берег Калифорнии, а место жительства – море. Львица умела плавать, но летать… Однако она совершила свой первый полёт. Вернее, перелёт. Прилетела, чтобы стать подругой Леля, и тотчас получила у меня красивое имя – Купава.

На Планерную я приехала рано утром. Зообаза-пансионат выглядела приветливо. Я увидела коттеджи для слона и бегемота, для моржа и тигра, для волнистых попугайчиков и для страуса эму. Интересно было наблюдать всех обитателей странной гостиницы. Кто-то резвился, кто-то грустил. Купава грелась на солнце. Для лучшего знакомства с ней я привезла с собой филе трески. И, очень вежливо представившись, решила её угостить.

– Знаете, дорогая моя, вам привет от Леля и гостинец от меня.

Шоколадного цвета львица скосила на меня глаза. Вид у неё был очень серьёзный.

– Да-да. На человеческом языке с вами разговаривать нельзя. Не понимаете?! Тогда жестами. – И я точно так же, как в детстве камешки, бросила ей кусочек трески в воду.

Он шлёпнулся мягко, и всё же от него стали расходиться медленные зыбкие круги. Львица недовольно заёрзала на деревянной решёточке, напоминающей пол в душе.

– Простите меня, пожалуйста. Виновата. Моя рыба прекрасно очищена, ведь вы так никогда не ели в море. По запаху – рыба. Я вижу, что вы это чувствуете. Так! А по виду? Вы правы! Когда мне однажды предложили вкуснейший наваристый суп, я его съела, а потом так же, как вы сейчас, застыла в ужасе. Суп был из лягушек. Вам надо просто салаку или селёдку.

Слушая наш односторонний разговор, так как я говорила, а львица выжидающе молчала, ветврач улыбнулась и сказала:

– Мы предугадали ваше желание. На кормовой кухне уже готов для этой красотки завтрак. Как её теперь зовут?

– Купава!

Львица вздрогнула и быстро побежала от нас прочь. Шоколадная шкурка в движении вдруг сделалась перламутровой. Шла львица легко. Её точёная головка с миндалевидными глазами была запрокинута в нашу сторону.

– Ну зачем же так пугаться? Ведь волнуемся-то мы вместе. Сейчас я исправлю свою ошибку.

Теперь уже с полным тазиком рыбы я перед обаятельной Купавой. Начинаем кокетничать. Рыбка у меня в руке, я держу её за хвостик. Скользкая, серебряная, она колышется при движении и кажется живой.

– Р-раз! Вот это бросок! В самый дальний конец бассейна. Придётся вам нырнуть.

Никакой реакции. Тревога вытеснила у Купавы аппетит.

– Ну что ж! Я подожду до обеда. Буду сидеть как вкопанная, чтобы вы меня не боялись и привыкали.

Купава следила за каждым моим жестом. Так прошло около часа. Потом ей, видимо, надоело сидеть без движения, она приняла иную позу. Осанка её была гордой. Пренебрежительно окинув меня быстрым, словно выстрел, взглядом, львица подняла задний ласт и стала почёсывать шею. Ласт длинный, согнутый так, что сразу стали заметны продолговатые коготки, очень напоминая красивую кисть человеческой руки.

– Вы решили заняться туалетом! А мне что прикажете делать? Понятно – молчать. Если я буду молчать и покажусь вам булыжником или дорожным столбом, вы меня перестанете бояться. Договорились. Итак, я – скала. Только жаль, что морю и камню вы верите, а человеку нет.

Ещё час. У меня уже давно было желание шевельнуться – устала спина от игры в окаменелость. Но я этого не сделала, увидев её мордочку прямо перед собой. Желтоватые усы как у кошки, только впечатление, что они из толстой капроновой нитки.

Купава стала лениво почёсывать усы о решётку возле меня. Быстро-быстро я наклонилась к тазику с рыбой. Бросок – и салака всплывает в бассейне. Львица не отходит. Тогда, осмелев, я снова продолжаю вести разговор:

– Послушайте, ведь вы же в море ловили рыбу. Вот такую – да?!

Снова взмах – и рыба в воде. А за нею всплеск. Вынырнув, Купава уже не была шоколадной. Чёрный маслянистый глянец обтянул её веретенообразное туловище, и два маленьких, точно едва намеченных, рога проклюнулись в прилипшем, смоченном ворсе – это ушки. Я настолько увлеклась, что даже и не заметила, как опустел тазик. Знакомство состоялось наполовину. Придётся бежать опять на кухню, чтобы попробовать покормить незнакомку прямо с рук.

Теперь я могла себе позволить отдохнуть и поинтересоваться окружающими. В загоне нервно разгуливал страус. Ему, по-видимому, мешали разворковавшиеся сизые дикари голуби. Я пошла дальше. Вдруг мне показалось, что загон припорошён снегом. Снежная позёмка при моём появлении взметнулась и беспорядочно, словно тронутая ветром, закружилась по вольеру. Совсем не снег, да и откуда ему взяться в разгар лета. Целое стадо маленьких трепещущих косуль испуганно металось по вольеру.

– Глупыши, я вас не трону, только полюбуюсь. Какие хрупкие, ломкие ножки! Какие быстрые, летящие прыжки!

– Ломкие? Что верно, то верно, – услышала я голос ветврача. – Вчера один допрыгался…

Сразу за голубями был маленький вольер – закуток, огороженный сеткой. Косулёнок лежал, подобрав под себя ноги. Он смотрел на меня без испуга, с какой-то затаённой болью и часто-часто моргал, подтверждая своё сходство с Бемби. На спине тёмная полоска, а за ней по бокам многоточие белых пятнышек, только издали похожих на снежную порошу.

– Бемби! – Я протянула к нему руку.

Он доверчиво прикоснулся к ней своим лаковым носиком и жарко задышал.

– Хочешь пить! А где же вода?

– Ему уже это не нужно… – вздохнула ветврач. Она вдруг показалась мне озабоченной, усталой. – Пойдёмте. Жаль, но что поделаешь!

– Как это – не нужно! Он же просит, просит…

– Ему помочь трудно. Но он должен помочь питону!

Змея, растянувшаяся, как пожарный шланг, была страшна в своей дремучей силе и отвратительности.

– Питон должен вот-вот полинять, сбросить шкурку.

О, я знаю, как раздеваются питоны. Будто раздваиваются, снимая с себя шкуру, как чулок.

– Доктор, помогите!

– Что с вами?

– Не мне, а Бемби. Я заплачу за него деньги, я сделаю всё, только чтобы он не стал живым завтраком.

– Вы же дрессировщица!

– А вы ветврач. Вы должны быть доброй. Ну пожалуйста, прошу вас! Разве можно губить красоту? Доктор!

Из тазика от рыбы я зачерпнула ладошкой воды. Невкусная, пахнущая рыбой, она доставила Бемби такое удовольствие, что звонкое, как капель, причмокивание заставило нас с ветврачом переглянуться.

– Уговорили. Из-за вас совершаю преступление по должности. Но как же мне его вам оформить?

– Как члена моей семьи.

– Знаю! Это для сердца, а вот для бухгалтерии… Кем он был? Живым завтраком? Кем он стал, раз он списан на корм?

– Живым, весомым доказательством вашей доброты, доктора из санатория зверей и птиц – зообазы на Планерной!

– Так. Правильно! Вы мне подсказали: заплатите за живой вес. Ну а теперь ему нужен ремонт. Он так хорош, как заводская игрушка, что хочется сразу его отремонтировать. Сейчас мы ему сделаем шинку и наложим гипс.

И вот уже с забинтованной ножкой Бемби семенит за мной к Купаве.

– Купава, не обижайтесь и поскорее привыкайте к нашей компании. Ведь дорога в цирк вам предстоит именно в этом обществе: Бемби, вы и я.

Бемби, устав стоять на трёх ножках, укладывается подле меня и изредка просительно толкает мою руку. Крошки хлеба он быстро пережёвывает. Ему нужно молоко, но он здесь пока сам живой завтрак, значит, на кухне мне ничего для него не дадут. Мне становится грустно, что в радость этого дня встречи с Купавой вплелось горькое ощущение, что даже в добром зверином пансионате кому-то нужны живые завтраки. Я пытаюсь снова смотреть на всё глазами сегодняшнего утра, но у меня это не получается. Нужно что-то сделать, что-то совершить, чтобы снять налёт подавленности. Я беру Бемби на руки и тихонько прокрадываюсь к вольеру с дикими голубями. Быстро их серое облачко взлетает над головой, потом рассыпается по карнизам зданий, окружающих нас.

Я провинилась. Я тоже преступник, как и доктор. Ведь мы обе знаем, что в природе есть хищники, есть свои жестокие законы. Знаем, но хотим забыть, отмести в сторону, потому что на чудо – Бемби мы смотрим глазами человека, а не питона. Мне хочется, чтобы морская львица почувствовала ко мне доверие, но прежде всего я должна стать для неё привычным предметом, как стенки клетки, тумба, на которой она сидит. Она чувствует пока только мою руку с кормом. Лишь потом к ней приходит безбоязненность, а я начинаю свободно двигаться и становиться для неё человеком-другом.

Стайка сизарей теперь осмелела и превратила небо над звериным пансионатом в свой собственный вольер. Вольер без проволочной сетки. И это было так естественно и хорошо, что я забыла про живые завтраки, как будто их не существовало, а подумала, что сегодня моя семья увеличилась, мы с Лелем должны оберегать и растить: он – свою подружку Купаву, морскую львицу с берегов Калифорнии, а я – горноалтайского косулёнка Бемби, который обязательно будет прочно стоять на четырёх лаковых копытцах.

 

Журик и Индя

Маленький косулёнок Бемби был незаконным членом нашей семьи, которую поселили до начала наших выступлений в минском цирке.

Здесь мы должны были репетировать. Цирк новый, каменный, огромный, и мои зверюшки в его большом вольере выглядели маленькими, жалкими. Из будки электроцеха, что находилась далеко наверху, с высоты шестнадцати метров они едва различались на манеже, точно на них смотрели с борта самолёта. Быть может, поэтому в них не поверил и невзлюбил их директор цирка.

– Какие там морские львы – козявки самые настоящие. Пока что зрители к нам приходят с биноклями, а не с микроскопами. А возни, возни сколько! Бассейн закажи, рыбы найди и прочее, прочее. Между тем этот «мировой» аттракцион пока детский сад, да и то не районного масштаба. Найдите мне зрителя, который их полюбит, которого они удивят. Зритель – это человек, а не инструкция! – Директор был очень важный, он не шагал, а вышагивал по конюшне, да и сам был под стать огромному каменному цирку.

Часто, приходя в его кабинет по делам, я сама чувствовала себя маленькой и ненужной, видя своё отражение в его чересчур массивных зеркальных очках. Наверное, поэтому и не решилась рассказать ему про Бемби. По утрам мы шли с Бемби за цирковую изгородь, и здесь, на берегу реки Свислочи, он пасся и развивал свои ножки. Гипс уже был снят, но осторожность, с которой косулёнок прыгал, меня расстраивала.

Ему нужны были витамины и корм, за ними я всегда отправлялась по воскресеньям на рынок. Шумный, пёстрый, говорливый, он был полон неожиданностей. Здесь я, накупив зелени, вдруг увидела то, чего давно не встречала. Спутанный сеткой ворох нежно-серых, с бронзовым отливом перьев и над ним спокойная голова индюшки. Рядом стоял очень важный, надутый индюк, чёрный, с головой, похожей на отцветающий мак, на котором случайно задержались, повиснув вниз, два ярко-пунцовых лепестка.

– Солоньский индюк! – вырвалось у меня восхищение. – Вы сделали чудесную покупку, – обратилась я к мужчине, любовно гладившему индюка.

– О нет! К сожалению, нет! Мы расстаёмся. Я должен их продать, но каждый раз мне не нравятся покупатели. Может быть, это жалость, что расстаюсь, а может, страх, что в них увидят просто не то, что видел я, два года воспитывая их дома. Я хочу продать их в добрые руки. Конечно, не на мясо, а для разведения. Индюшка – великолепный домашний инкубатор.

– Живой инкубатор! Что вы говорите – это интересно!

– Да, представьте себе, я пробовал ей подкидывать куриные яички, и вместе с индюшатами появлялись цыплята. Она ко всем была ровна и заботлива. Индя – очень хорошая мама.

«Пппытодырррат!» – раздался странно громкий строгий голос.

– Журик! Журик! Опять коришь меня за рынок. – Мужчина растерянно обернулся к индюкам. – Так четвёртое воскресенье. Позагораем в этой сутолоке несколько часов и идём к себе за окраину. Понимаете, я бы никогда не расстался с ними, если бы не переезд. Домишко старенький, уже подготовлен под слом. Семья моя переехала, а я вот из-за них ючусь в сенцах. Дом пуст, даже рамы с окон сняты. Мешаю, так сказать, плановому сносу негодных строений. Домашние правы: они уверяют, что я сам стал упрямым индюком. Но я очень к ним привязан. А взять их на седьмой этаж, на балкон… Это невероятно, да и никто не разрешит.

«Пппытодырррат!» – подтвердил индюк.

Я вслушалась в его шипящий возглас и подумала, что начинается он, как вспышка.

«Пппытодырррат!» – Индюк стал раздуваться, шея его победоносно изогнулась, и он пошёл прямо на меня. Нет, не шёл, а вышагивал, точь-в-точь как директор цирка.

– А мне вы не продадите их?

– Зачем?

– Я попытаюсь из них сделать артистов.

– Вы что же, из цирка?

– Да.

Мужчина замялся. Потом, пристально оглядев меня, сказал:

– Не сердитесь! Но я хотел бы знать, как они будут жить. Моё желание таково: я провожу их к вам, если ваш дом им подойдёт, я отдам Журика и Индю. Отдам без всяких денег. Я слишком привязан к ним, чтобы… Привязанностями не торгуют. Верно? Пусть, – он брезгливо поморщился, – без денег. Мне хочется, чтобы вы их полюбили. Но я должен в этом убедиться.

Мы идём по главной улице. Я и добрый человек, у которого на руках спокойная Индя и рядом Журик, привлекающий внимание прохожих.

– Про меня соседи говорили, что я из него собаку сделал. Правда! Он по-собачьи верен мне. Когда я приходил с работы, Журик меня ждал и уже до позднего вечера не отходил. Имя своё он получил из-за характера. Иногда обидится, вспыхнет, а потом долго-долго журит – распекает меня или Индю. Так и стал Журиком. Он добр. Почему-то все убеждены, что индюков надо бояться и они ужасно злые. Как видите, идёт рядом без поводка и принуждения, идёт, потому что я иду. А где-то в Америке есть дикие, совсем дикие птицы индюки. Они родом оттуда. Когда была открыта Америка, тогда и завезли к нам в Европу индюков. Они, когда маленькие, очень капризные. Если простужались, я им натирал водкой лапы. Это исстари, говорят, помогает. – Мужчина неодобрительно посмотрел на пошатывающуюся фигуру застывшего в недоумении перед нами прохожего и добавил: – Да, хороша водка для лечебных целей, а для других… вот вам пример, – указал он на пьяного.

– Вы зоолог?

– Нет. Профессия моя обычная. Я участковый милиционер. Знаете, родился в лесу, в Беловежской Пуще. Интересуюсь природой. Ведь без понимания и любви к меньшому брату, зверям и птицам, невозможно стать уверенным в себе, что ты сам человек да и другим помогаешь найти правильную дорогу.

Как просто и как прекрасно он это сказал. Я с уважением и благодарностью принимала от него подарок – Журика и Индю. И была, конечно, в ответе перед этим большим скромным человеком за судьбу птиц и за то, что будут они делать в цирке.

Я знала, что именно Журик поможет мне обрести в директоре цирка друга. Нет, он не должен его распекать, а, шутя скопировав, заставит, быть может, взглянуть на моих питомцев не с высоты шестнадцатиметровой будки электроцеха, откуда пока они кажутся ничтожными, а глазами человека, который был хозяином индюков и умеет не только видеть, но и предвидеть добро вокруг.

Итак, наутро я уже с плотником мастерила две бутафорские двери. Потом написала табличку «Директор» и повесила её на первую дверь.

– Значит, кем же тебе придётся стать? Бюрократом! Не ожидал? Это пока первая твоя роль. Надуваться и шипеть ты умеешь. А вот танцевать вальс – нет. Давай попробуем.

Я набираю в ладонь творог и заставляю за движением своей руки следовать Журика. Где важность, где сановитая походка? Всё вмиг исчезло при виде лакомства.

– Вальс! Вальс! – приговариваю я.

Два слова «вальс, вальс» – и вслед за этим протянутая рука с творогом. Сникший, будто спущенный баллон, он мелко семенит в вальсе, стараясь получить творожную крошку. Когда серенькая Индя тянется тоже к моей руке, Журик мгновенно надувается, и воинственно раздаётся: «Пппытодырррат!»

– А ты всё-таки эгоист. Пока сам не съем, другому не дам. Нехорошо! Для жизни нехорошо, а для работы просто прекрасно. Мы это обязательно используем. Индя будет играть меня. Индя – рядовая артистка. Она идёт на приём к тебе просить помощи в работе. А ты, Журик, – директор. Вот на этой двери написана твоя должность, а на этой – табличка «Выход». Там, где «Выход», всегда будет стоять плошка с творогом. Чтобы вдоволь полакомиться, ты обязательно надуешься и прогонишь Индю, а мне это и нужно. Прогнав Индю и съев горсточку творожка, ты надуешься опять, обидевшись, что в плошке мало вкусного творога, и будешь недовольно разгуливать, ожидая меня. Теперь появлюсь я, твоё начальство. Вот здесь и нужен мне твой чинопоклонный вальс. Раз бюрократ, то и до подхалима недалеко.

Вскоре сценка была готова. Только увидев её, я поняла, что пародия выглядела слишком злой и к директору цирка отношения не имела. Здесь было много несправедливого. Разве не он обеспечивает рыбой морских львов и терпит присутствие незаконных членов моей семьи, совсем ничего общего не имеющих с моржом и морскими львами? Нет, нельзя показывать директору злую шутку. Придётся творог накладывать на микрофон и сделать Журику другую роль. Он – прирождённый конферансье. Пусть его вспыхивающий возглас «Пппытодырррат!» разносится по цирку, оповещая начало нашего выступления.

А про злую шутку мы забудем. Но если вдруг – всякое может случиться – она потребуется, то я обязательно попрошу Журика показать эту сценку.

 

Чичи – доброе сердце

Чудеса начались с утра. Какой-то гул голосов, доносящихся из-за кулис, мешал мне сосредоточиться. Животные, тотчас это почувствовав, занялись самодеятельностью. Кто во что горазд.

– Пустите!

– Не пущу!

– Не имеете права! Ах так!.. Я докажу! Она честная! Ишь выдумали! Воровка! Каково?! – доносился рассерженный скрипучий голос.

Потом занавес распахнулся, и передо мной появился старик.

– Скажите, где здесь Дурова?

– Что случилось?

– Как что? И вы ещё спрашиваете! Честную обезьяну называют воровкой – и где? В цирке! Стыд! Позор! Никакого понимания. Да моя Чита – это кристальный образец обезьяньей честности! Ей цены нет. Впрочем, есть. Сто рублей. Берёте?

Старик наскоком оглушил меня своей речью. За пазухой у него что-то ёрзало и копошилось.

– Она ещё мала, но вырастет и будет очень большой, как в фильме «Тарзан». Это настоящий человек! Её наказываешь – она плачет. Я бы с ней никогда не расстался. Обстоятельства! Да-с… Итак, сто рублей. – Он покачал головой и отстегнул верхнюю пуговицу у пальто, потом у пиджака, и оттуда выглянула с детский кулачок мордочка с хитрыми глазами.

Казалось, она ничего не заметила, кроме лестницы, поэтому шумно, словно пружина, которую отпустили, взвилась и повисла на верхней перекладине лестницы, держась на хвосте.

– Прорвался! Вот дотошный старик! Мы его к вам не пропускали. Уж так получилось…

– Именно эти люди, охраняющие цирк, бросили Чите такое чудовищное обвинение: воровка!

– Ещё бы, за полчаса ограбила всю проходную! – засмеялся дежурный. – Вы проверьте, всё ли у вас цело?

Старик подслеповато жмурился, пытаясь без очков разглядеть, где обезьяна.

Теперь пришёл мой черёд рассмеяться: носовой платок, карандаш и красная пуговица от халата – всё это было в чёрных ладошках обезьяны, а задней лапой она цепко держала очки своего хозяина.

– Вашей Чите лап не хватает для награбленного имущества, вот она и висит на хвосте, – заключил дежурный.

Я смотрела на уморительную обезьянку, она принадлежала к виду зелёных мартышек.

– Мне не нужна обезьяна, – обратилась я к старику.

– Как это – не нужна? Вы же Дурова! И вы ещё смеете утверждать, что вам не нужна обезьяна? Не поверю! Она прирождённая артистка, и даже с определённым уклоном: обезьяна-фокусник. Смотрите!

Он снял с ноги старомодный ботинок. Обезьяна тотчас впрыгнула туда, и ботинок, как в сказке, пошёл сам.

– Фокус, да?! Хватит! Вылезай! То, что она делает, – это вовсе не называется воровством, это, по-вашему, в цирке должно называться манипуляцией: ловкость рук – и никакого мошенничества! Тем более что она почти всё возвращает. Значит, вы берёте обезьянку?

– Н-не-ет, – протянула я, озадаченная тем, что не могу оторвать взгляда от хитрой мордочки. – Зелёная мартышка никогда не бывает крупной, большой обезьяной, а такую никто не увидит с огромного пятака манежа.

– Что вы! Чепуха! Она кого хотите заставит себя разглядеть. Тут и говорить нечего. Она ваша, отдаю за полцены. Послушайте, ну войдите же в моё положение: я старый человек, был адвокатом, теперь солидный пенсионер и не могу никому доказать, что обезьяна занимается фокусами. Соседи, знакомые, друзья шарахаются от меня в сторону. Я уже для них даже не свидетель кражи, а нечто вроде опытного жулика, обучившего свою обезьянку для отвода глаз делать за меня грязную работу. Смешно? Это вам смешно, а каково мне? Когда я её прощаю, эта преступница взбирается мне на плечи и выражает свой восторг тем, что издевается над моей усталой головой, выискивая там каких-то насекомых. Ну как вам это нравится?! Она создана для цирка, но не для коммунальной квартиры с общим счётчиком, который тоже не миновал её лапок. Так что отдаю её вам за десять рублей. Согласны? Я плачу штраф за счётчик, а вы берёте её на поруки. Подержите цепочку, я покажу вам бумагу, написанную домоуправлением. Ну посудите, не пропадать же мне из-за её дурных наклонностей?

Едва я взяла цепочку и обернулась к обезьяне, как старик бесследно исчез. Нигде в цирке его не было. Чудеса! Он растворился на глазах. Дежурный сказал, что он сбежал, а я уже хотела поверить в чудеса, если бы не Чита, уже переименованная мною в Чичи, сидящая на другом конце поводка, который я держала в руках.

Так и очутилась в моей гардеробной обезьянка Чичи, занявшая место на подоконнике. Она щурилась на яркий свет уличного фонаря и переходила за тенью к другому уголку окна. Цепь, которой она была теперь привязана к батарее, мелодично постукивала в такт её движениям.

Наблюдая за ней, я облегчённо вздохнула: это хорошо, что она не скучает по хозяину и ведёт себя спокойно, с интересом разглядывая каждый предмет. Каша, яблоко и апельсин были съедены ею с удовольствием. Я притворила дверь и спустилась вниз, за кулисы, к морским львам. Через полчаса – представление.

– Наталья Юрьевна! Что-то случилось с горячей водой. Совсем не идёт. Рыбу не сможем разморозить, – обеспокоенно встретили меня работники нашего аттракциона.

– Нужно позвать слесаря, и поскорее!

– Да они не идут: у них тоже чрезвычайное происшествие – что-то случилось с вентиляцией.

Я побежала к инженеру цирка.

– Очень прошу вас, у нас нет горячей воды. Мы не успеваем к представлению. Помогите!

– Вряд ли будет представление! Ничего не можем понять: отказала вентиляция. Вся система в порядке, а в вытяжной трубе будто домовые сидят и развлекаются. Поверишь и в чудеса здесь, в цирке. Ну что ж, пойдём проверим воду. Кто-то, видимо, перекрыл вентиль в гардеробной.

Ни в одной гардеробной неполадок не обнаружилось. Оставалась моя.

– Только не пугайтесь: там у меня новенькая артистка! Прошу вас… Чичи! – вскрикнула я, увидев оборванный конец цепочки, но обезьяны нигде не было.

– Ваша новенькая, случайно, не обучалась по слесарному делу? Ишь как вентиль закрутила! И без ключа, главное.

– Но где же она? – Я растерянно оглядывала гардеробную.

Обезьянка исчезла.

– Где? В трубу вылетела! Смотрите, куда ушла, а я домового вспомнил.

Под самым потолком зияла дыра, а решётка от вентиляции валялась на полу.

– Что же делать? Как её достать?

– Ваше животное – вам виднее.

– Да ведь она новенькая! Она меня ещё не знает.

– А как безобразничать, она знает?! Весь цирк на ноги поставила. Ловите её! И нечего церемониться!

– Легко сказать!

– Мы её сейчас холодным воздухом оттуда выгоним.

– Только не это: она простудится.

Передо мной чертежи, план цирка. Я живу и работаю в чудесных новых цирках и только сейчас, глядя на эти чертежи, вдруг робею, понимая, какие сложные системы механизмов поддерживают в них мою работу и жизнь. Цирк вдруг для меня стал другой, ещё незнакомой планетой, куда в железные дебри джунглей сбежала тоже ещё мало мне знакомая, но уже моя обезьянка. Я тотчас вспомнила про её дурные наклонности. Мысли мои были точно перепутанный клубок ниток: начало представления, вода, рыба – и беглянка Чичи.

«Погоня за преступником! Погоня! Вам даётся сорок минут».

Блуждая по куполу циркового чердака, с каждым ударом гаечного ключа по трубе я отсчитываю минуты.

– Здесь! – указывает мне инженер на круглую трубу в алюминиевых заклёпках.

– Труба разбирается?

– Пока мы её разберём!.. Это невозможно. Вашу артистку нужно выманить чем-то сверху.

Мой взгляд падает на карманный фонарик. Верёвку можно привязать к нему и опустить в трубу. «Удочка» готова. Опускаем. Ждём.

Никакого движения. Только бы проявились её дурные наклонности! Ещё пять минут… Никакого движения.

– Э! Вы же не умеете ловить рыбу! – Инженер выхватил у меня верёвку и стал крутить её, словно ёжиком чистил бутылку из-под кефира.

Из трубы слабо донёсся какой-то звук, и верёвка натянулась.

– Клюнула! Подсекаю! Тащите же!

Вместо сачка – мой халат.

– Попалась?

– Да! – перевожу дыхание, отвечая инженеру.

В халате барахтается Чичи, неожиданно ставшая трубочистом.

В гардеробной я прихожу в ужас от её вида. Не то чёрная, не то серая, со слипшейся шерстью, она беспрестанно чихает и каждый раз при попытке стряхнуть с себя пыль начинает точно в ознобе дрожать.

– Я тебя искупаю после работы, а пока привяжу так, чтобы ты уже никуда не сбежала, да ещё и сторожа поставлю. Сама виновата!

Сторожем к Чичи определяю маленькую дворняжку Запятую. Её несколько месяцев назад на реке Свислочи, когда я пасла Бемби, пришлось спасать от мальчишек. Сначала это была весёлая ватага ребят, за которой бежала с заливистым лаем тоже весёлая небольшая собачка. Собачка была смешной, как будто её растянули. Длинное туловище – как у таксы, уши – как у зайца, на лбу белое пятнышко, и только высоко поднятый пушистый собачий хвост безмятежно махал из стороны в сторону, показывая удовольствие.

Бемби тихо пощипывал травку, а я, надев тёмные очки, стала наблюдать за ребятами и собакой. Вдруг… Нет, этого не могло быть! Это, конечно, мои чёрные очки. Сквозь них померкло настроение всех, кто весело прибежал на берег. Я сбросила их и, не веря своим глазам, всё поняла. Камень, верёвка, наполненные страхом движения упирающейся собаки.

Потом эти мальчики долго приходили ко мне на репетиции в цирк, виновато здоровались и так же виновато просили: «Можно нам ещё прийти в гости к Запятой?» Я знала, тон их и смущение шли оттого, что четверо мальчишек и сами не могли теперь понять: как, когда, зачем возник нелепый спор, который мог привести собаку к гибели, а их четверых – к жестокости, уже вряд ли позволившей поселиться рядом чувству вины и жалости к кому бы то ни было.

Сегодня я сразу вспомнила о Запятой, потому что она пока ни в чём не была занята, но, находясь подле меня, старалась сторожить всё: животных, вольер, гардеробную. Исполняла свои вольные обязанности Запятая с таким рвением, будто этим пыталась отблагодарить меня за спасение.

– Сторожи! – приказываю Запятой, а сама, волнуясь, иду на работу в манеж: как они все будут реагировать друг на друга?

По возвращении в гардеробную я не верю своим глазам. В углу на коврике, свернувшись в клубок, дремлет, закусив повод от обезьяны, Запятая, а на ней восседает Чичи, выискивая в гладкой шерсти собаки то, чего не могло никогда быть у чистой и холёной Запятой. Вокруг них на полу десятки грязных обезьяньих следов.

Знакомство состоялось. И когда с трудом вымытую Чичи я снова посадила на коврик, в подтверждение моих мыслей Запятая стала слизывать с обезьянки капельки воды, а та, податливо прижавшись, грелась о свою уже признанную подружку.

Они сами, играя, подсказывали мне работу, с которой я собиралась выпустить их в манеж. Часами иногда я наблюдала их игру, пытаясь в возне найти необходимые движения для трюков. Особенно смешной выглядела их борьба. Чичи поднималась на задние лапы, тотчас то же самое делала Запятая, и целый шквал ударов волосатых кулачков обрушивался на ворчащую, с раскрытой пастью собачью голову. Ах, если бы это закрепить да ещё выделить рамкой боксёрского ринга, был бы великолепный номер – «Обезьяно-собачий бокс». Каждый раз, когда они, наигравшись, обе уставали и Запятая, тяжело дыша, падала в изнеможении на пол, Чичи, не церемонясь, брала собаку за хвост и укладывала так, как это нравилось именно ей, а не собаке. Вот это и могло стать финалом для их бокса.

Однако это было единственное проявление обезьяньего эгоизма. В остальном Чичи была очень внимательна и добра к своей приятельнице. Если и отнимала у неё вкусную косточку, то только для того, чтобы подразнить и услышать лай, визг, а потом начать игривую возню. Обезьянка была очень доброй.

Я сделала для Чичи и Запятой большой решётчатый вольер, в который поместила домик, где они могли спать. Там же, в вольере, были две столовые. Наверху – столик для Чичи, а внизу – мисочки для Запятой. Право, без смеха невозможно было смотреть на их трапезу. Чичи, прежде чем набить свои защёчные мешки, следила, села ли Запятая под её столик. Затем начинала понемногу выбрасывать ей добрую половину своей пищи. Если Запятая на что-то не обращала внимания, она пыталась ей запихивать в рот то апельсин, то яблоко. И я, к удивлению, стала замечать, как у собаки меняется вкус: сухофрукты и семечки с орехами она ела теперь так, как Чичи.

Одно было в их дружбе отрицательным. Чичи ни за что не желала отпускать приятельницу на прогулки. Четыре раза в день из моей гардеробной доносились истерические вопли.

– Наталья Юрьевна, – сетовали работники, – ну придумайте же что-нибудь! Ведь из-за собачонки она готова нас всех перекусать.

Зелёная с серебром шерсть Чичи, как ковыль, вставала дыбом, вздрагивала, словно от сильного ветра, и не приглаживалась до тех пор, пока в дверях не появлялась Запятая. О, как быстро гуляла в цирковом дворе моя Запятая, каждый раз стремясь поскорее вернуться домой, в вольер! Я радовалась всё растущей привязанности двух столь разных существ и, видимо, слишком легкомысленно отнеслась к прогулкам Запятой. И этого я долго не могла простить себе…

Трагедия произошла утром. В цирковом дворе на Запятую напали тонконогие, с вытянутыми, длинными мордами борзые. Она одна, а их четыре. Четыре хищных, злобных. Клубок, омерзительный клубок чудовищ, рвущих маленькую добрую собаку. Чей-то крик во дворе:

– Несчастье! Борзые напали на собаку!

А наверху я не слышу крика, сидя возле Чичи в гардеробной. Хозяин борзых репетирует своих пони в манеже. Ему кричали, а он, спокойно отмахнувшись, ответил:

– У меня репетиция. Чья собака? Дуровой? Пусть сама разбирается. Чужая беда, не моя. Мне некогда, я репетирую.

И это мог сказать человек?! Так поступил дрессировщик, работающий со мной под одним куполом?! Равнодушие артиста погубило мою Запятую, погубило мою работу нескольких месяцев. Больше нет смешного бокса, но об этом я не думаю, теперь главное – спасти Чичи! Она ничего не ест, и в её застывших горестных зрачках я всё время вижу умирающую Запятую… Чичи не хотела расставаться со своей первой привязанностью. Сколько дней раздавались её крики, сколько дней неподвижно, нахохлившись, сидела она у решётки, ничего не ела, даже насильно не принимая пищу. Чичи слабела. Я брала её на руки, выносила за кулисы, во двор. Жалкая, сломленная горем фигурка обезьяны была живым укором равнодушию и жестокости, которые и я приняла как удар.

Сегодня – собака, завтра случится беда с человеком, и такой хозяин борзых не придёт на помощь. Нет, мы с Чичи ищем в цирке других людей, которые близко принимают к сердцу любую боль, не считая её чужой.

Девочка-гимнастка подарила обезьянке куклу.

– Чичи! Чичи! Нужно жить! Как мне снова заставить тебя кушать и играть? Смотри, какая кукла. Ты ведь даже и не знаешь, что такое кукла по-цирковому.

К – кукла,

У – умеющая

К – казаться

Л – любимым

А – артистом.

Не нравится тебе кукла. Тебе нужно живое тепло.

И я решаюсь взять новую собачку. Какую угодно, только чтобы она смогла вселить в меня надежду, что Чичи будет жить.

Нам принесли артисты щенка. Он ещё плохо стоял на лапах, дрожал над миской с молоком. Но в Чичи что-то встрепенулось, и вот уже слабые ладошки забегали по бурому ворсу непородистого щенка.

– Назовём его Дадон. По лапам вижу – будет большущая дворняга, – решила я.

Снова в вольере Чичи с собакой. Снова весёлая возня, и только однажды я решила проверить верность Чичи и громко позвала:

– Запятая, Запятая!

Обезьянка прижалась к решётке, замолкла, и в её глазах я заметила то выражение ужаса, которое, невзирая ни на что, теперь присутствовало в ней постоянно.

Чичи по-своему занималась воспитанием нового друга. Учила открывать замок на вольере, перекармливала так, что даже неуклюжие большие лапы казались случайно приделанными к непомерно раздутому туловищу. На прогулку теперь они выходили вместе. И я придумала для Чичи новую работу. Перед тем как в манеже появится морж, Дадон, впряжённый в коляску, вывезет Чичи на манеж, а в руках у неё будет плакат: «Внимание! Внимание! Морж».

Да, только ей я могу доверить плакат, оповещающий о новом сюрпризе для зрителей. Ведь она сумеет привлечь внимание потому, что у неё доброе и верное сердце!

 

Новенькая

Я познакомила вас, ребята, с Чичи. А ведь с неё началась школа для зверей и птиц. Впрочем, послушайте…

Есть такая школа, где вместо крыши – купол, вместо пола – опилки, а класс – круглый манеж, обрамлённый барьером.

Эта школа находится в цирке, и, чтобы попасть в неё, нужно сначала стать приготовишкой в классе, который называется нулевым.

А вот мои питомцы: грач Кара, обезьяна Чичи и собака Дадон.

Сегодня им выпало испытание: в классе новенькая.

Откуда она взялась и как попала в цирк, для меня пока загадка. Может быть, её заманил тёплый пар из люка, смешанный с запахом цирка?

Только прибежали ко мне дети и наперебой стали говорить:

– У вас из цирка сбежала лисичка!

– Лисичка? Да нет, ребята, у меня все на своих местах.

– Вы ошибаетесь. Поглядите: она спит под ёлкой, у самых ворот.

Посмотрела: действительно лисичка. Но конечно, не моя, а чужая.

«Что же с ней случилось? – подумала я. – Почему не кусается и на руки спокойно идёт?»

Она рыжая-рыжая, с песочными боками и чёрными ушками. Степная лисичка. «Назову-ка её Дымкой», – тут же решила я.

Хорошо, что собака Дадон и обезьяна Чичи не умеют разговаривать, а грач Кара знает по-человечески всего два слова: «Доброе утро». А то бы непременно услышала Дымка дразнилку: «Рыжий, рыжий, конопатый…»

Представила её рядом с Дадоном, Чичи, Карой.

Что ж, мой нулевой класс пополнится новой ученицей!

Стул, стол, блюдечко с молоком были ей хорошо знакомы.

На ночлег она устроилась в шкафу. Здесь, среди театральных костюмов и афиш, выбрала себе укромное местечко.

«Лисичка пришла не из леса», – подумала я.

Наступило утро. Первым проснулся грач Кара. Расправил крылья, собрал их и стал чистить перышки, старательно укладывая их одно к одному.

Его утренний туалет меня всегда восхищал.

Но сегодняшний день начался необычно. Грач увидел Дымку. Она смотрела на него своими янтарными глазками.

«Карр-карр!» – издал он воинственный крик.

Дымка стремглав прыгнула на стул, где лежал плед. Но вдруг плед зашевелился. Из-под него выглянула рассерженная обезьянья мордочка.

«В чём дело? Что случилось? Кто нарушает мой покой?» – казалось, хотела сказать Чичи.

Спросонок она не выпускала из ладошек концы пледа, на котором чётко выделялись её чёрные, словно семечки, ноготки.

Они, эти ноготки, обычно приводили грача в замешательство.

«Не приклеила ли ловкая Чичи к своим пальчикам его любимый корм?» – казалось, думал Кара и тут же проверял ноготки клювом.

Ноготки и хвост были постоянной причиной их раздоров.

Когда Чичи обвивалась хвостом вокруг качелей, поддерживая себя, Кара невозмутимо, словно то была ветка, взлетал на хвост и раскачивался. Чичи сердилась, призывая на помощь Дадона. Тот с громким лаем бросался на выручку.

И сейчас обезьяна сморщила губы, завизжала, разбудив Дадона, дремавшего рядом. Он вскочил, сердито залаял.

И вдруг увидел новенькую.

Дымка, не растерявшись, в одну секунду оказалась в шкафу, притаилась, замерла. Её легко можно было принять за оторвавшийся воротник моей шубы.

Чичи по-обезьяньи пронзительно закричала, впадая в истерику. И тотчас же Дадон поспешил доказать свою преданность.

Дымка вскочила и, чувствуя свою беззащитность перед незнакомцами, решила перейти в наступление.

Чичи прижалась ко мне, вздрагивая от страха.

Кара благоразумно уселся на шкафу.

Кто окажется храбрее: Дымка или Дадон?

Поединок пока не требовал вмешательства.

Лисица атаковала ловко и быстро, загоняя собаку в разные углы. То припадая, то вскакивая, она неожиданно повисала на Дадоне. И гордый крючок собачьего хвоста сначала разогнулся, а потом стал опускаться всё ниже и наконец поджался.

Поджатый хвост, признак трусости, заставил лисицу ещё раз ринуться вперёд.

Вперёд! Ещё бросок!

И тут мне стало мерещиться самое неприятное: бедняга Дадон покусан.

Однако ни единого клочка шерсти на полу не было. А глаза лисицы наполнены не злобой, а задором и радостью.

«Для Дымки это не драка, а задорная игра», – решила я и успокоилась.

Признав Дымку победительницей, Дадон устроился на диване в углу. В другом конце улеглась Дымка, чувствуя себя хозяйкой положения. Знакомство состоялось.

А как же занятия в школе?

Отложим их до другого раза. А сегодняшний день начнём с переменки. Чичи и Кара останутся дома. А Дымка с Дадоном выйдут со мной на прогулку в цирковой двор. Надо закрепить их примирение.

Так мы и сделали. Дымка спокойно отнеслась к поводку, пошла рядом с Дадоном.

Я оглянулась на окно гардеробной. Там обозначился силуэт обезьяны. Кара был где-то рядом.

Вдруг Дымка рванулась в сторону машины, стоявшей во дворе. Не дав мне опомниться, она вспрыгнула на багажник, стала что-то искать. Рядом присел растерявшийся Дадон.

Мне стало грустно. Нет, Дымка не дикарка, случайно попавшая в город. Здесь, где-то рядом, под тёплой крышей, живёт добрый человек – хозяин нашей новенькой.

«Как знать, может быть, завтра опустеет её место в классе?» – подумала я.

А Дымка, словно почувствовав моё настроение, ткнулась мне в щёку тёплым носом, и я, прогоняя сомнения, поспешила вернуться в школу на урок.

 

Невкусная отметка

В нашей школе почти всё как в настоящей. Посудите сами, сейчас мои ученики готовы к уроку: обезьянка Чичи восседает на стуле, собака Дадон и лисичка Дымка располагаются на полу, а грач Кара – на столе, рядом со мной.

Грач Кара – наш классный староста. Он даёт звонок. Звонок у нас, конечно, простой, не электрический.

А сегодня Дадон дежурный. Застыв по стойке «смирно», он отвечает, сколько в классе учеников: «Гав, гав, гав, гав!» Вы поняли, ребята? Все четверо на месте.

– Прекрасно! Дежурство ты начал хорошо. А сейчас ответь нам: сколько будет дважды два?

Лай замолкает. В глазах Дадона появляется жалкое, просящее выражение. Он растерянно ищет ответ.

Хитрая лисичка Дымка тут как тут. Она соскочила со стула, подбежала к бедняге Дадону. Неужели Дымка хочет подсказать ему?

Я делаю вид, будто ничего не замечаю. А сама думаю: кто же из моих учеников справится с арифметическим заданием?

– Кара, может быть, ты ответишь?

Грачишка подлетает к счётам, и его ловкий клюв, чётко цокая, отбрасывает четыре колечка.

– Что же, Кара заслужил пятёрку – самую вкусную отметку.

«Разве отметки бывают вкусными?» – спросите вы. Не удивляйтесь, ребята, отметки у нас особые: они разноцветные и ароматные. Разноцветные не потому, что двойка и кол могут быть написаны другими чернилами, чем пятёрка. Нет, нет, отметки у нас – лакомые кусочки еды. Для грача – яркий глазок желтка, для Чичи – оранжевая долька апельсина, для лисички – серебристая рыбка, для Дадона – душистый кусочек отварного мяса. Так выглядят пятёрки. Ну а самые плохие отметки, двойки и колы, выглядят, я думаю, вы уже догадались как: вместо желтка – скорлупка от яичка, вместо апельсина – лишь апельсиновые корочки, вместо рыбки – рыбий жир, вместо мяса – косточка от вчерашнего обеда.

Уж как старается Дымка! И за себя ответит, и отстающим поможет.

Если бы беспечный Дадон равнялся на Дымку, то не оставался бы с обглоданной косточкой и… без хвоста. Нет, нет, хвост у него прекрасный, пушистый. Более того, по хвосту легко узнать, какую отметку получил он. Если пятёрку – хвост тотчас же превращается в свежеиспечённый бублик, а если двойку – хвост исчезает.

Кара громко радуется желтку и на весь класс повторяет ответ: «Кар, кар, кар, кар». Дымке не сидится на месте, но она терпеливо объясняет Дадону.

Я наблюдаю за Чичи. Ей скучно, и она выбивает на счётах барабанную дробь, совсем не думая о математике.

– Чичи, сколько будет дважды два?

Вместо счётов Чичи хватает цветок – и лепесток за лепестком выпадает из её быстрых пальчиков.

– Чичи, у нас урок математики, а не природоведения. Не гадай на лепестках. Возьми счётные палочки и будь любезна отвечать: сколько будет дважды два?

В её цепких лапках они тотчас перестают быть школьным пособием. На моих глазах целый град из пластмассовых палочек обрушивается на притихший в недоумении класс. Все бросаются врассыпную. А Чичи, зацепившись хвостом за ножку стула, следит за нами своими быстрыми глазками.

Я пытаюсь всех успокоить и подзываю к себе Дымку. Чичи тотчас оказывается рядом со мной, хватает очки и становится такой серьёзной, что мне и самой неясно, кто из нас учитель. Конечно, шалости с обезьяньей лихостью преподаёт Чичи. А мне остаётся продолжать урок.

– Дымка, покажи на счётных палочках ответ, – говорю я.

Дымка поднимает четыре палочки и передаёт мне.

– Правильно. Молодец, Дымка!

Дадон внимательно наблюдает за нами.

– Может быть, и ты усвоил урок? – спрашиваю его.

«Гав, гав, гав, гав, гав!» – звонко лает Дадон.

– Вот как! Дважды два – пять?

Дадон в знак согласия завилял хвостом.

– Увы, Дадон и Чичи, придётся вас сегодня наказать. Вы получите невкусные отметки.

Сегодня Дадон заслужил двойку. Не по вкусу ему обглоданная косточка. Но что поделаешь? Я ещё раз обвожу глазами четвёрку своих учеников, жалею в глубине души незадачливого Дадона и неожиданно для себя замечаю: вид у моих отличников – рыженькой Дымки и чёрного Кары – невесёлый.

Теперь я знаю: Каре и Дымке сообщилось состояние Дадона, моё огорчение, и они обязательно помогут ему в следующий раз получить вкусную отметку.

 

Чрезвычайное происшествие, или Чичи-проказница

Хочу я рассказать вам, ребята, о чрезвычайном происшествии в новом казанском цирке, где я была на гастролях со своими питомцами. Но сначала о самих питомцах.

Моим младшим школьникам-проказникам – обезьянке Чичи, собаке Дадону, грачу Каре и лисичке Дымке – скоро, очень скоро предстоит выступить на арене. А пока они учатся в цирковой школе. Нелегко научить птиц и зверей соблюдать порядок на уроке, много раз повторять одно и то же, прежде чем на вопрос: «Сколько будет дважды два?» – каждый из них по-своему ответит: «Четыре».

Представляете, грач скажет человеческим голосом: «Урок начинается», а Дымка, Дадон и Чичи будут вслух решать арифметические примеры и с умным видом «изучать» букварь.

И я не удивлюсь, ребята, если увижу в зале пылающие щёки и сконфуженные лица. Ведь некоторые из вас наверняка будут со стыдом вспоминать свои неуверенные ответы в классе, слушая, как бойко отвечает моя лучшая ученица, лисичка Дымка.

Напряжённо проходит жизнь в цирке. Вечером я выйду на арену со своими старшими учениками – морскими львами и моржом.

А мои младшие сегодня останутся на уроке без меня.

Грач Кара, как всегда, будет исполнять обязанности старосты. Рядом с ним я оставляю классный журнал и звонок. Кара непременно мне позвонит, если Дадон и Чичи затеют шумную возню.

Представляю себе, как Чичи нетерпеливо перелистывает букварь, ежеминутно отвлекаясь. А прилежная Дымка по-своему уговаривает Дадона взяться за ум. Дадон растерянно смотрит в хитрые Дымкины глаза. Он по привычке поднял ухо, словно ожидает подсказку. Но Дымка строга, как настоящая учительница. Грач Кара возвышается над всеми. Его круглый, как пуговица, глаз зорко следит за порядком. Ещё бы! Сегодня у него трудное дежурство.

Я мысленно представила своих школьников-проказников наедине с заданием, но тут же подавила тревогу и беспокойство и решила рискнуть: всё равно выхода нет, впереди вечернее представление, а там никто не может заменить меня. Морские львы и морж будут выступать в аттракционе, а это самый главный номер в цирке.

И вот я перед зрителями со своими прославленными питомцами. Наступает волнующий момент: морж закуривает капитанскую трубку, а солист джаза, морской лев Лель, исполняет романс «Мама». Романс посвящён мне и всегда вызывает восторг зрителей.

Но что это? За кулисами волнение. Со всех сторон шёпотом повторяют слово «авария». Я мгновенно вспоминаю о своих школьниках-проказниках и бегу к ним.

На ходу слышу: «Чрезвычайное происшествие! Представление задерживается!»

Кругом потоки воды.

– Закройте воду! – умоляю я. – Вы погубите моих маленьких учеников! Для них простуда – верная гибель.

Что делать? Что предпринять?

Мне объясняют, что испорчена система отопления, причин аварии никто не знает. Распахиваю дверь и вижу, как Чичи не спеша завинчивает пробку бутылки с этикеткой «Тройной одеколон». Кругом беспорядок.

В шкафу спряталась Дымка. Она озабоченно смотрит на меня. Грач стучит о подставку лампы изо всех сил, что означает: тревога. Дымка по-прежнему не сводит с меня глаз.

Её взгляд меня настораживает и волнует. «Не простудилась бы Чичи!» Эта мысль не покидает меня.

Бросаюсь к ней, прижимаю её к себе и в ужасе ощущаю за её щеками болтики, винты, шурупы.

Что это? Моя рука полна всевозможных железных мелких предметов. Точно из технического склада, я вытащила целую пригоршню болтиков и гаек. Увы! Складом была всего-навсего моя хулиганистая Чичи. Всё ясно! Вот кто виновник происшествия! Я в ужасе закричала:

– На помощь! Авария здесь, в моём классе! Прошу поскорее прислать водопроводчика и врача!

– Что? Кого? – послышалось со всех сторон.

– Врача для обезьянки Чичи, её надо спасать. А водопроводчика, чтобы он скорее вернул на место вот это всё. – И я растерянно протянула на ладони гайки, болты, шайбы, которые проказница Чичи сняла с труб. Как это всё помещалось в защёчных мешочках у маленькой обезьянки, для меня осталось загадкой.

А грач, чувствуя моё смятение, стал звонить в колокольчик.

Я представила в подробностях, как всё произошло без меня. Чичи, конечно, не спешила «изучать» букварь. Она, наверное, кинулась разыскивать мои очки: подражать мне – её любимое занятие. Открыла тумбочку, и там её привлёк запах тройного одеколона. Не долго думая, схватила она бутылку, отвинтила пробку – и давай разбрызгивать одеколон по всей комнате! Тут не до занятий. Запах раздразнил всех. Послышались карканье, ворчанье, лай. Так друзья, должно быть, выражали своё возмущение.

Однако, не смутившись, Чичи тут же нашла выход. Взгромоздилась на умывальник и открыла воду. Вода подействовала освежающе. Друзья перестали возмущаться, а цепкий взгляд обезьяны остановился на кранах, которые перекрывают воду…

Я в это время была на арене и лишь через несколько минут, как и все, услышала крик: «Чрезвычайное происшествие!»

К счастью, вскоре авария была ликвидирована. Я снова вышла на арену и в конце своего выступления показала зрителям виновницу чрезвычайного происшествия – Чичи-проказницу.

«ЧП» – так я и назвала эту историю. Что ж, может быть, Чичи и придётся выступить когда-нибудь в роли водопроводчика. Надо же использовать её технические наклонности. А случай с аварией я запомнила навсегда. Невероятная история! Самодеятельный водопроводчик – обезьянка-проказница Чичи.

А подтвердить это могут отличница Дымка и весёлый добрый клоун Роман Ширман.

 

Грустная перемена

Школьники-проказники! Нет, ребята, я совсем не вас имею в виду.

Однако если посмотреть на все ваши проделки, когда нет рядом никого из взрослых, то, наверное, можно было бы получить превосходный материал для книжек о школьниках-проказниках.

Делать я этого не стану, а расскажу вам про новые приключения обезьянки Чичи.

Да, да, это именно она, моя непоседа, однажды решила стать слесарем-самоучкой – перекрыла центральное отопление в цирке и чуть не лишила зрителей чудесного представления. Тогда мне пришлось показать виновницу происшествия на арене. Об этом вы уже узнали, друзья мои, из рассказа «Чрезвычайное происшествие, или Чичи-проказница». И после этого я, расстроенная, всё думала, как выучить обезьянку-проказницу и как сделать, чтобы она стала Чичи-прилежница.

Однажды я пришла в обычную школу. Шёл урок, а у дверей стоял мальчик. Я подошла к нему и спросила: «Что случилось?» Мальчик молча покосился на меня и заплакал.

Всё было ясно: его за проказы удалили из класса. Обидно, но виноват-то он сам.

– Послушай, теперь ты больше не будешь шалить на уроках?

– Нет! – вздохнул он, и губы его сморщились, напомнив мне обидчивость моей Чичи. – Теперь вызовут моих родителей! – горько прошептал он.

Я поняла, перемена для него будет грустной, и подумала опять: «А как же быть мне с Чичи? Вызвать её родителей? Вот будет забавно! Направлю телеграмму: «Африка, Конго, девственный лес, семье зелёных мартышек. Жду вас в школе под куполом цирка по поводу недостойного поведения Чичи».

Нет, в данном случае телеграмму надо адресовать самой себе, ведь я для Чичи и семья, и школа.

Значит, учить и наказывать её надо по правилам настоящей школы: «Выйди из класса!»

Но моя школа, вы же знаете, где находится. В цирке. Нет в ней школьных коридоров. А за дверью сразу мир чудес: от клоуна до гимнаста, от лошадок до медведей; очутись за дверью класса, и, что говорить, вместо наказания – сплошное удовольствие.

Нет, так не годится. Виновная должна получить по заслугам.

Сделаю ей в углу клетку, огорожу этот угол сеткой. Сказано – сделано.

– Чичи, в угол!

Теперь я могу сходить на кухню, где ждёт обеда морской лев Лель. Осталось только дать наставление Дымке: внимательно следить за классом.

И всё же настроение у меня было испорчено. Чичи так была обижена на меня, что даже вся её компания растерялась.

Приуныли и Кара и Дадон, одна лишь Дымка бдительно заняла место дежурного в моём кресле.

Едва скрипнула за мной дверь, послышался жалобный крик Чичи, напоминающий детский плач. Я заглянула в щель двери. Чичи тянула из-за решётки руку, будто прося о помощи. И друзья её тотчас всполошились.

Кара забил тревогу, дёргая верёвочку колокольчика. Дымка настороженно вскочила. Но было поздно. Дадон встал на задние лапы возле решётки и ласково лизнул обезьянью ладошку. Чичи жаловалась. Крик её был так печален, что бедняга Дадон заметался, пытаясь прийти на помощь. Разогнавшись, он стал прыгать на решётку.

«Ну уж это тебе не пройдёт», – словно сказала лисица, сорвавшись с кресла, чтобы остановить Дадона.

Однако преданный друг не мог поступить иначе. Через какое-то время он оказался рядом с Чичи. Та тотчас умолкла и благодарно прижалась к нему. А через секунду оба почувствовали себя наказанными и по-своему каялись перед Карой и Дымкой, что больше никогда не будут проказничать. Об этом говорили их глаза и уши, прижатая шёрстка, а главное, понурые хвосты. Оба просили прощения.

Наблюдая за ними, я невольно рассмеялась и вскоре увидела, как хитрая проказница Чичи теперь сама помогает Дадону – терпеливо и настойчиво пытается выбраться из клетки. Всё было ясно. Наказание хотя и повлияло на Чичи, но обезьяньим шалостям никогда не будет предела. А Дадон хоть и настоящий друг, только, к сожалению, ровесник, сам тоже любит шалить. Вот я и решила: не нарушая их преданной дружбы, поручу проказницу Чичи новому наставнику.

Дадона же хорошей прогулкой поблагодарю за верность. Ведь он заслужил это, правда? Как вы считаете, ребята?..

 

Подарок больше не опасен

Мне часто приходится быть врачом, сиделкой, няней у своих животных и даже экскурсоводом, когда неожиданно в гости приходят ребята.

Лечить животных очень трудно. Они умеют капризничать, когда заболевают, но не умеют говорить и жаловаться.

Тогда, вооружившись терпением, я начинаю наблюдать и догадываться.

У щенка поцарапано ухо. Он крутится волчком, скулит и задней лапой пытается буквально оторвать ухо от головы.

«Должно быть, воспаление или скопилась сера», – догадываюсь я.

Морской лев лежит, поджав под себя все четыре ласта, охает.

«Много съел рыбы. Уменьшить порцию на ужин!»

Быть может, потому, что догадываться всегда трудно, чтобы найти правильное решение, я очень боюсь заболеваний, которые, как детская игра в колечко, могут переходить от одного животного к другому, короче говоря – боюсь инфекций.

Вот рядом в клетке ты видишь двух забавных зверюшек. Кто они – тебя это тоже интересует? Ну что ж, это не просто забавные зверюшки. О, это в будущем знаменитые прачки – прачечный пункт нашего белорусского цирка. А зовут их Тяпа да Ляпа, а рядом с ними Мишка со своим директором прачечной – кошечкой, которую зовут Кисоль.

Вот их история. Двух малышей енотов мне подарили в Обществе по охране животных в Беловежской Пуще. Подарил их замечательный человек – Иван Матвеевич Тимчук. Ему очень хотелось, чтобы белорусские малыши стали зрителями животных, выросших здесь, в Беларуси. И я обещала Ивану Матвеевичу обязательно сделать из них знаменитых прачек.

Но тут случилась в моём вольере беда. Она пришла неожиданно. Пришла в цирк вместе с сеном или травой. Мы и не знали даже. Но в лесах, там, где мы были на гастролях, оказывается, очень многие животные заболели чесоткой. Их лечили, им помогали выздороветь, но всех не могли спасти. И вот болезнь из леса пришла к нам в цирк, в наш вольер.

Заболели маленькие еноты Тяпа да Ляпа. Стали чесаться, угрюмые, сидели в уголке клетки и ждали, чтобы я им скорее сделала дезинфекцию, после которой можно растянуться и лениво почесать живот, почувствовать себя блаженно и спокойно. Наконец Тяпа да Ляпа начали поправляться.

Однажды, обходя цирк, возле водосточной трубы я заметила маленького котёнка. Он, точно игрушка, будто прирос к снегу, к водосточной трубе. Я высвободила его, согрела. Принесла к себе и решила: «Ну, если котёнок не замёрз, то у нас выживет, и через две недели, когда Тяпа и Ляпа поправятся, котёнок будет великолепным другом и даже маленькой нянькой для Тяпы с Ляпой». Обмороженный котёнок постепенно выздоровел.

Как-то возле Тяпы с Ляпой я обнаружила непорядок. Была рассыпана пачка соли и в ней сделано углубление, в котором спал котёнок.

– Кис-кис, ты зачем рассыпала соль? – спросила я.

Кис мне ответила «мяу» и получила свою кличку Кисоль: киска и соль.

Вскоре Кисоль очутилась в клетке у Тяпы с Ляпой, которые уже оправились от своего недуга. Для меня наступило облегчение, но ненадолго. И опять:

– Наталья Юрьевна, к вам пришли гости, женщина с девочкой.

– Да, я слушаю вас, – сказала я.

– Спасите, пожалуйста! Он жил у нас, понимаете, целый месяц. Мы его держали в ванной, он всё полоскался в водичке. Вы знаете, даже умел уже открывать кран. И вдруг он заболел. Мы его поместили в сарай, а теперь смотрите: весь волос выпал.

– То есть шерсть, – сказала я. – Ворс шерсти.

– Да, да, – закивала мне женщина.

А девочка стояла, плакала, держа в сумке какое-то странное, непонятное существо, похожее одновременно и на медведя, и на ободранную, жалкую кошку.

«Что это? – подумала я. – Неужели енот, которого уже так захватила эта странная болезнь – чесотка, что и узнать енота в этом покрытом струпьями, почти голом существе было невозможно? Брать его к себе – это так опасно! Я только спасла своих животных от болезни. Но если оставить енота у девочки, он погибнет, да ещё и заразит добрую девочку, её маму, подружек по школе». Что делать? И я решила: ну что ж, нужно выручать, коль попал он к нам. Я не могу иначе, когда плачет передо мной маленькая девочка.

– Как зовут твоего малыша?

– Его зовут Мишкой. И я очень хочу, чтобы он жил.

– Будет жить твой Мишка.

И Мишка попадает к нам в изолятор. Не всё ему нравится. Конечно, здесь нет умывальника и крана с водой, который он ловко открывал и полоскал свои тряпочки. Но здесь есть другое. Здесь есть чуткие руки ветврача и моё терпение. И вот Мишка тоже поправился, а к нему я пустила для проверки уже опытную няню – толстую усатую кошку, нашу знаменитую няньку Кисоль. Через две недели все сидели вместе.

И всё было бы в семействе енотов спокойно, если бы рядом не возник колючий шар, который превращался в ёжика, когда еноты и Кисоль шли к мисочке с молоком и хлебом.

Он самостоятельно проник к ним в клетку. Ёжик был ручным. Он не боялся людей. И, по-видимому, кем-то подкинутый в цирк, он долго здесь блуждал в поисках пристанища.

Наверное, в клетке он обосновался недавно, потому что я заметила перемену настроения у енотов. Кисоли то и дело приходилось спешить от Тяпы к Ляпе, от Ляпы к Мишке, и потом всё опять начиналось сначала.

Я пересмотрела всё в их домике. Там был полный порядок, а под пол из решёток, куда насыпались опилки, не заглянула.

«Это, наверное, Дымочка их беспокоит», – подумала я и переставила клетку с лисичкой так, чтобы они её не видели.

Зато через несколько дней причина волнений была ясна: ёжик.

Я захотела предоставить ему другую квартиру, но потом передумала. Кисоль должна приобрести опыт настоящей няни, и ей нужен осторожный, бережный подход к своим четвероногим подопечным. А ёжик – это самое подходящее животное, которое поможет приобрести навыки по уходу: чуть-чуть промаха – и иголка сразу вопьётся ей в лапу.

Шли дни. И когда я увидела вместе сидящих трёх енотов, няньку Кисоль и подкидыша ежа, я поняла, что была права, и подумала: нужно обязательно разыскать в этом городе девочку, которая горевала по своему еноту Мишке. Разыскать и подарить ей или лучше живому уголку её школы эту дружную семью.

Я даже для них придумала концертную программу, где ведущую роль должна была исполнять Кисоль.

Представьте себе раму с плакатом, с которого на вас смотрит страшный тигр. И вдруг бумажный плакат прорывается, и из рамы выпрыгивает обыкновенная кошка. Она катается на шаре, идёт по бутылочкам и между ног, становится на задние лапы и по-тигриному передними обороняется от странной игрушки, спускающейся с удочки, – это маленькая детская шарманка для ежа. Теперь ёж – музыкант, за ним акробаты и прачки еноты – Тяпа, Ляпа и Мишка.

Да, обязательно найду эту девочку и верну ей подарок, ставший целой семьёй. Верну, не боясь болезни и их характеров. Все пятеро стали здоровыми и ручными. А про то, что пришлось мне пережить с её Мишкой, чтобы оградить от инфекции всех моих друзей, пусть девочка не знает. Да и я об этом забыла – подарок больше не опасен.

 

Урок труда

Школ на свете много. А моя – в цирке, и ученики её всё те же: лисичка Дымка, грач Кара, собака Дадон да проказница мартышка Чичи.

Спецшкола! Ведь кто-то учится, чтобы стать биологом, кто-то хочет быть математиком, а кто-то тянется к станкам-роботам. Бывают спецшколы, где изучают иностранные языки. Вот и наша микрошкола специальная. Язык здесь особенный – это язык жеста, в который вложено только одно – доброта, а специальность – зверюшки-артисты.

Стать артистом не просто. Прежде всего необходимо воспитание. Представьте себе: вы пришли на ёлку в цирк, а мартышка резвится, хулиганит; грач только каркает и летает; собака хвост крючком – и ну носиться за лисицей, а та прячется так, что её, плутовку, даже не увидишь. Посмотрят на это зрители да и воскликнут: «Какое же это чудо, какое волшебство! Просто невоспитанные ученики вроде тех, кого в любой школе на переменке встретишь. Мы-то думали – они учёные, дрессированные, а они невоспитанные. Брр!» Я дрессировщик, то есть педагог-воспитатель, который вам кажется добрым волшебником.

Я ищу золотой ключик. Тот, заветный, который может распахнуть любое сердце ученика, и тогда проказница Чичи превратится в прилежницу, а лентяй Дадон станет отличником. А найти этот ключик можно в самой себе, в своём характере. Быть терпеливой, доброй, разумной и помнить завет дедушки Дурова: «Забавляя – поучать!»

Я мечтаю перевоспитать проказницу мартышку Чичи и думаю: «Почему бы сейчас мартышке не заняться уроком труда – полезным притом да и важным». Её я опекаю куда больше, чем других учеников. Одеваю так, что нигде не встретишь уморительней портрета нашей обезьянки. А она этого не ценит и точно специально старается быть неопрятной, доставляя мне огорчения.

«Урок труда! Именно так я и поступлю. Вот костюмчик и утюг. Приятное с полезным, развлечение и труд», – решила я, улыбнулась и сказала:

– Чичи! Ведь ты можешь стать прекрасной ученицей, да нужно для этого совсем немножечко: просто стать серьёзной, аккуратной. Посмотри, Кара перед занятиями приводит в порядок свой костюм – клювом укладывает пёрышко к пёрышку. А Дымка-то как следит за своей шёрсткой! Язычком приглаживает, лапкой расчёсывает. Заметь, ведь никто из них не имеет таких красивых настоящих кукольных костюмчиков, как у тебя, а ещё проворных обезьяньих ручек, как твои, Чичи! Сегодня мы проведём урок труда. Ответственной дежурной будешь ты. Друзья-одноклассники тебе помогут. Садись поближе к звонку. Урок начинается! Сегодня мы поможем привести в порядок Чичин туалет для выступления, а в следующий раз, я надеюсь, она справится сама.

Я прикрыла за собой дверь и стала наблюдать сквозь щёлочку за учениками.

Чичи, почувствовав себя полновластной хозяйкой, села за мой письменный стол, произнесла серьёзную, понятную только ей речь. Дымка прислушалась, а Дадон, растерявшись, бросился за ней. Невнимательный, он, как всегда, ничего не понял и остался ротозеем. Но Дымка, спрыгнув с дивана, тотчас образумила его. «Дежурит Чичи – она и покажет, чем мы будем заниматься на уроке труда», – ясно говорил её вид. Чичи же так и распирало от важности, от того, что сегодня она – самая главная и что наконец-то она докажет: мартышкин труд тоже бывает полезен.

Итак, есть утюг. Все тотчас повернули головы к утюгу. Утюг-то утюг, а пользоваться им как?

Кара закаркал и произнёс слово, которое хорошо знал: «Инструкция!»

Сейчас, сейчас! Чичи переставила утюг на диван и вспомнила, как утром она жевала бумажку и, чтобы избежать наказания от меня, бросила эту бумажку в корзину с мусором. На бумажке было слово, которое произнёс грач.

Скорее, скорее! Инструкция там!

Обезьяна побежала к мусорной корзине, заглянула внутрь, но бумаг было так много, а читать она не умела. Чичи пожевала остатки инструкции и решила сравнить каждую бумажку из корзины на вкус.

Инструкция лежит в коробке, а не в мусорной корзине!

Кара включил лампу, но, увы, как он ни листал книжечку, ничего не мог понять, ведь инструкция была написана человеческим языком. А грач всего-то знал несколько слов, из которых было ясно только одно: «инструкция».

И снова все окружили утюг. Чичи расправила джемперок, а мудрая Дымка, набрав воды из тазика, попыталась сделать то, что делала я, проглаживая Чичино бельё и пелёнки: целым фонтаном брызг обдала утюг и джемперок. Утюг зашипел, и тотчас Дымка, Дадон и Чичи бросились врассыпную.

«Кар, кар, кар! Глупые!» – возмутился Кара и стал клювом передвигать утюг. Передвинет – посмотрит. И ещё раз. Джемперок становился всё краше, а Чичи задумчивее.

Ей так хотелось отличиться! Увы, шипящий утюг и отлично выглаженный грачом джемперок доказывали, что она не справилась с утюгом – с уроком труда. И всё же я похвалила обезьянку, ведь, почувствовав доверие и ответственность, она впервые забыла о проказах, и, понимая это, я первый раз оставила учеников одних, спокойно покинув школу.

Урок труда – урок жизни, где воспитывается характер, и не важно, кто это – человек или мартышка Чичи.

 

Ежонок Тимка и мышонок Невидимка

Гроза началась утром. Светлое небо сразу стало вечерним. Молния запрыгала по чёрным тучам, разрезая их на мгновение и разливая по ним огненные ручьи. Гром бил деревья по макушкам. Те скрипели, трещали, накренялись, но силы свои знали. Там, где прочный ствол, и гроза не страшна, зато листья испуганно трепетали, совершая от страха бег на одном и том же месте. А ветер беспощадно полоскал их зелень в косых струях ливня.

На всех действовала гроза, даже в комнате вещи и те стали угрюмее, темнее. Только стенные часы отбивали своё время: тик-так… Они-то знали, что гроза – это явление временное. Тик-так…

Я жду, когда окончится гроза, и смотрю на темнеющий в углу клубок ниток. Едва заслышится раскат грома, как клубок вдруг начинает ершиться, становиться больше, и, если подойти ближе, можно заметить, как он часто и взволнованно дышит. Конечно, только издали можно принять колючий шарик с хвостом за клубок ниток. На самом деле передо мной два друга – Тимка и Невидимка. Тимка – ёж, Невидимка – мышонок.

Вы удивляетесь? Вы правы! Они – исконные враги. Но чего не случается в грозу! Вот послушайте.

Однажды я приехала в пионерский лагерь. Началась гроза. Сильная, с бурей. Пошумела, пошумела и вскоре прошла. Мы с ребятами в лес отправились. И тут увидели большое дерево. Сломанное буреломом, оно упало наземь, подмяло под себя маленькие деревца. А самой верхушкой, где ветки тоненькие, – кажется, дунь, и они зашелестят, – дерево убило ежиху. Так она и лежала, распластавшись и выпустив все свои иголки. Рядом маленький ежонок толкался мордочкой в её бок и, наколовшись, отскакивал в сторону.

Ребята подняли его и сказали:

– Возьмите, у вас ведь много животных. Он вырастет, артистом будет. Возьмите, пожалуйста!

Я развела руками, но ежонка взяла и решила: артистом, может, ёжик не станет, а меня выручит. В старом буфете живёт мышь, а я, хоть и дружу с животными, мышей боюсь и терпеть не могу мышеловок. Поэтому когда я прохожу мимо буфета, сердце моё всегда там, где, во всяком случае, должны быть пятки. Вот я и решила: ёжик подрастёт и поймает эту мышь.

Только мы приехали домой, а мне говорят:

– Теперь мимо буфета можешь проходить спокойно. У нас гроза была сильная, мышь испугалась грозы, выскочила из буфета – и угодила собакам в лапы!

– Что теперь делать? Живи, ёжик, безработным, – сказала я.

Так и стал жить ёж у нас дома. Днём прятался подальше от собак, ночью наперегонки с часами отбивал топаньем время. И, проснувшись, я иногда путала: часы ли твердят своё «тик-так», или ёжик бегает по комнате, где вместо мягкой травы паркетный пол, поэтому и раздаётся гулко его «топ-топ-топ».

Прошло два дня. На третий день утром я хотела покормить ёжика, но от неожиданности застыла на месте. По комнате к блюдечку с молоком топал маленький ёж, а за ним, с напёрсток величиной, – едва опушившийся мышонок. Он, видимо, сидел два дня в буфете, ждал маму, но её всё не было. Тогда мышонок вылез и растерялся. Он увидел ежонка. Но глупый мышонок принял его за маму. Новая мама была почти такая же, только у неё не было хвоста и она так кололась, что мышонку нельзя было согреться возле её бока. Однако мышонок был упрям и не отставал ни на шаг от ежонка.

Все мои четвероногие друзья были озабочены новыми соседями. Особенно собаки возмутились неожиданными жильцами и, задрав хвост, бросились на малышей. Через минуту собаки, воя, забрались под тахту, а на полу остался игольчатый шарик.

Но где же мышонок? Я обыскала все углы квартиры и не нашла. К вечеру друзья опять бороздили комнату. И я заметила, что, как только кому-нибудь из них грозила опасность, на полу оставался один колючий шарик – ёж Тимка. Мышонок же исчезал. Поэтому и пришлось исчезавшего непонятно куда мышонка назвать Невидимкой.

Вскоре друзья подросли. И мне стало ясно, где прячется Невидимка. Стоило собакам приблизиться к ним, как Тимка сворачивался в клубок, а из него торчал Невидимкин хвост.

Как-то пришла ко мне моя подруга и, узнав, что у меня есть ёж, сказала:

– У нас так много мышей дома! Ты не дашь мне ежа хотя бы на один день?

– Пожалуйста, – ответила я.

Завязала Тимку в носовой платок и отдала подруге.

Маленький Невидимка метался по комнате, ища друга, с отчаяния начинал наступать на собак, а те, огромные, поджав хвост, убегали.

Когда же, устав от поисков Тимки, Невидимка затих около блюдечка с молоком, раздался звонок.

Я открыла дверь и увидела подругу.

– Что ты мне дала? – Моя подруга была рассержена.

– Как что? Ежа.

– Хорошенький ёж, когда он с нашими мышами чуть ли не в горелки играет! Забирай его обратно.

Но, увидев, как встретились Тимка с Невидимкой, она поняла, что ежу все мыши казались Невидимками. Просто из-за друга-мышонка ёж потерял свою «квалификацию». Но в этом была виновата, конечно, одна гроза: она навсегда отняла у малышей их мам, и никто не мог научить ежа Тимку поймать Невидимку, а мышонка Невидимку – бояться Тимки.

Да, чего не случается в грозу!

Кстати, пока я рассказывала вам про Тимку и Невидимку, гроза прошла. Ну конечно, совсем прошла, потому что Тимка, а за ним и Невидимка снова топают по комнате.

 

Музыкальный голубь

Он родился под крышей цирка. Все голуби были дымчато-сизые, как небо в дождливую погоду, и только его мама была похожа среди них на ясное белое облачко. Сам он был ещё неуклюж и мал, с длинными ворсинками жёлтого пушка, но с крупным, покрытым нежной розовой кожицей клювом. У него ещё не было имени. Были мама и дом-гнездо, где он впервые услышал музыку.

Огромный серебристый колокол репродуктора, словно цветок дикого вьющегося растения, торчал под самой крышей, а между ним и карнизом примостилось уютное гнёздышко. Голубь не умел летать, он только слушал. Звуки тоненько доносились с деревьев, когда шелестела листва, еле улавливались в порывах ветра, в летней тёплой капели дождя и неистовым хором, громким и повторяющимся, как эхо, возникали в серебристом колоколе репродуктора.

Малыш слушал. Иногда под плавную мелодию пытался расправлять ещё не окрепшие крылья. А однажды раздалась такая песня: «Летите, голуби, летите!..»

И много-много голубей вдруг взвилось в небо. Они вылетали из окон, из подъездов, из ворот, их выпускали прямо на улице подростки, и только этот малыш обеспокоенно слушал мелодию, не зная, что ему делать.

«Летите, голуби, летите!..» – снова раздалось в репродукторе, и он вдруг вместе с другими юнцами, неумело замахав крыльями, взлетел… Взлетел – и упал на ступеньки цирка.

Здесь я и нашла его.

Он почувствовал себя в моей ладони, как в гнезде, а вскоре на пипетку, которой я закапывала ему корм, голубёнок стал смотреть, как на клюв мамы.

Шли дни. На прозрачных крылышках уже росли маховые перья, но он по-прежнему ловил капли из пипетки, не обращая внимания на рассыпанный рядом с ним корм. Я постукивала пальцем, подражая клюву. А он ждал пипетку.

«Кого же взять в учителя? – думала я. – Грача? Он боевой и слишком чёрный. Ворона любопытна…» С особым вниманием я приглядывалась к птенцам. И вот учитель найден – воробей. Но не один, а целая стайка. Брошу корочку хлеба или горсть зёрен – слетаются невелички. Схватит воробьиха зёрнышко – и тотчас его желторотому сынку, толстому и пискливому воробьишке, что скачет неустанно за ней.

Вот я и посадила голубя подле зерна. Первое время воробьи боялись его. Прыгают вокруг да около, а клевать боятся. Дня через два привыкли к соседу – и ну клевать! С ними голубёнок начал тоже поклёвывать. Так он стал взрослеть. Когда же совсем оперился, я заметила в его поведении странность: как услышит музыку, так начинает охорашиваться и кивать головкой. «Музыкальный голубь», – называли его теперь все.

Подрастёт Гулька и обязательно станет работать с морским львом. Я уже заранее вижу, как на большой мяч, расписанный художником под глобус, полетит уверенно белый голубь Гулька. Его вместе с земным шаром-мячом возьмёт на нос морской лев и понесёт бережно по арене цирка. Когда же весь зрительный зал зааплодирует и морской лев тоже вместе со всеми захлопает ластами, я обращусь к нему с вопросом: «Скажи, пожалуйста, кому же это ты аплодируешь? Себе?»

«Нет, – мотнёт головой морской лев. – Нет». И, нежно прикоснувшись к голубю, сделает вид, что целует Гульку.

Конечно! Он целует белого голубя – Гульку, так уверенно сидящего на земном шаре.

 

Усыновление продолжается

Я молча сидела в кабинете директора цирка. Предстоял неприятный разговор.

– Что вчера произошло в гостинице, быть может, вы объясните?

– Ничего.

– Ах, ничего! По-вашему – ничего, а вот дежурная мне позвонила и просила вас немедленно выселить! Вы уже кроме животных стали заниматься, говорят, насекомыми. Кого же вы успели завести?

– Извините меня, это белые маленькие мучные червячки. У меня просто плохой ящик, нужно было сделать его из мелкой сетки, вот они и расползлись по комнате. Это очень удобный корм для птиц и обезьян.

– Да-да, конечно, но не просить же мне вашу обезьянку и птиц объяснять каждому постояльцу гостиницы цирка, что черви – удобство! Вы соображаете, что люди тоже хотят покоя и удобства! Вот поэтому я вынужден на дверях проходной повесить объявление:

В СВЯЗИ С ВЫЕЗДОМ АРТИСТКИ ДУРОВОЙ

МИНСКИЙ ЦИРК ПРЕКРАЩАЕТ ПРИНИМАТЬ ПОДАРКИ

В КАЧЕСТВЕ ЖИВОТНЫХ И ПТИЦ

Пожалуйста, работайте, живите, но для всех – вас в Минске нет. Станьте хоть на время инкогнито! В противном случае вам придётся действительно покинуть Минск. Кто вам положен по штату? Морские львы и моржи. А посмотришь со стороны: чем морские львы и моржи обросли? Обезьянка, еноты, какие-то индюки, куры, кошки, собаки, ворона. Ну сколько же можно! Так мы до мух и пауков дойдём, не говоря о червяках, которые заполонили гостиницу. Вы даёте мне слово, что перестанете быть этим… как его?.. Дедом Морозом? Даёте?!

– Да, – прошептала я и, понурив голову, простилась с директором.

Да, больше мне никто не нужен. Никто.

И в тот же день у меня снова появилось два незаконных члена семьи: лисичка Дымка, о которой я уже рассказывала, и щенок, которого я встретила на Комаровском рынке.

Среди рядов сновал маленький, беспечный, тощенький и очень жалкий щенок. Он приглядывался к каждому, заглядывал в лица, подбегал к сумкам, принюхиваясь, а что же там есть вкусного, и наконец из всех людей выбрал меня и, увязавшись за мной, не отставал. К моей сумке он тоже прильнул носом, и сердце моё не выдержало. Я схватила в варежку кусок сухой колбасы, разморозила его и протянула щенку. Урча, он съел колбасу и уставился на меня чёрными круглыми глазами. Мордочка его мне показалась забавной: одно ухо было поднято, а другое опущено и болталось, как грязная тряпочка.

«Смешной щенок», – подумала я и пошла к троллейбусу. Щенок побрёл за мной. Я подошла к остановке, вот уже и мой троллейбус, а щенок стоит рядом. Я решила подождать: вдруг хозяин очутится где-то неподалёку? И щенок, конечно, убежит к нему. Я стояла десять, пятнадцать, двадцать минут, а хозяина нет. «Что же делать?» – подумала я. И пошла к цирку. Щенок – за мной. А когда я вошла в цирк, я услышала за дверью, как он жалобно заскулил. Я вовсе не рассчитывала брать в свой аттракцион собаку, потому что их и так много в цирке. Столько же и у моего отца. Что же делать? Потом, дала же я слово! Но щенок упрямо скулил за дверью. Пришлось взять его.

Взяла щенка, вымыла. Оказался он неказистым, с хвостом-крючком, но с очень задорным, весёлым характером. Как же его назвать?

Цирк находился у маленькой речки Нерочь, отсюда и появилось ласкательное имя Нерочка.

Щенок попал в большое общество. Рядом копошились еноты Тяпа да Ляпа и Мишка со своей нянькой Кисолью, а ещё подальше от него – очень похожее на собачку существо с рыжим хвостом, с двумя стоящими очень красивыми чёрными ушками и острой и приятной мордочкой. Но это существо, похожее на собаку, увидев его, вдруг ощетинилось и стало тявкать. Но откуда же мог знать щенок, что рядом в клетке сидел мой живой воротник – лисичка Дымка, подарок, полученный утром до разговора с директором?

Где же мне их теперь прятать, чтобы они стали для всех невидимыми?

Дымку-лисицу – в гостинице. Буду проходить с ней, надев её как воротник. Может быть, в тёмном холле у дежурной никто и не заметит, что воротник живой.

Так я и сделала. Надев себе на шею Дымку, придерживая её за четыре лапы и пряча щенка в сумке, я храбро двинулась в гостиницу.

– Ключ от моего номера, будьте любезны.

– Одну минутку! – Дежурная сквозь очки взглянула на меня, и вдруг лицо её просияло: – О, как мило! Просто великолепно! Гораздо интереснее с головкой и лапами. Чудесный воротник! Какая выделка! Рыжая лисица, а смотрится лучше моей чернобурки. Поглядите, как мне изуродовали зимнее пальто.

– Извините меня, но я очень тороплюсь.

– Одну секунду, секундочку, я хочу сравнить. Я долго вас не задержу.

«Только этого мне не хватало!» – пронеслось у меня в голове. Дальше началось невообразимое. Дымка вздрогнула и моментально вцепилась в пальто дежурной. Услышав победное тявканье лисицы, мгновенно откликнулся из сумки щенок…

Потом опять разговор с директором.

– Так-с… У вас уже и пальто стало кусаться, а сумки рычат. Придётся, кажется, вызвать комиссию и положить этим безобразиям конец.

Теперь я со страхом за свою разросшуюся звериную семью ждала комиссию. За Дымку я не волновалась – она была очень красива, – а вот щенок…

Он стал расти, но по-прежнему оставался неказистым. Если бы заранее знать о приезде грозной комиссии, то всё было бы по-другому. В моём представлении рисовалась картина, как я преподнесу комиссии Нерочку и Дымку.

Я попрошу кого-нибудь из ребят на глазах у всей комиссии сделать мне подарок. Ведь отказаться будет неловко, и тогда все примут щенка и лисицу как должное.

Я приучала Нерочку исподволь к работе на манеже, делая из неё традиционный дуровский номер – «Собака-математик», а милая рыжая Дымочка вошла в программу как хитрый заместитель моржа.

Между львами и моржом есть пауза.

Одна клетка уезжает с манежа, а другая вкатывается.

Вот тут-то и будет роль Дымке.

Выйдет ко мне клоун и скажет: «Я – морж!» – «Ну какой же вы морж!» – «Сухопутный! Хочу рыбы! Не дадите? Не верите – ну и не надо! Попрошу своего заместителя наловить». Клоун вытащит из-за пазухи лисицу, нагнётся к ней и будет делать вид, что лисица ему шепчет, а Дымка в это время просто ласково облизывает его шапку над ухом, потому что к полям прилеплен кусочек конфеты.

«А, договорились! Если ты не поймаешь, то я буду ловить сам, а чтобы я не замёрз, ты меня согреешь. Что ж, пойдём на речку!» И, надев Дымку на плечи, клоун смешно зашагает к занавесу.

С Дымкой хорошо, гораздо проще, чем с неуклюжим щенком. Ничего не остаётся, как инсценировать для комиссии подарок.

Настал этот серьёзный момент. Комиссия принимает работу моих питомцев, и вдруг в самый разгар представления с громким лаем перелетает через барьер Нерочка, за ней падает мальчик, а второй толстяк, перелезая через барьер, начинает речь:

– Тётя Наташа, там нас долго охранники в цирк не пускали…

– Замолчи! Не знаешь, что говорить, так молчи. Я учил, как надо. Вот мы вам от науки хотим сделать подарок. Сначала его должны были в космос пустить. Но у него одно ухо лежащее – он не подошёл. Тогда мы решили его вам. Я всё сказал! Ух и дала же она нам, рвётся к вам, прямо не удержать. Во какие мозоли натёр! – показал он мне свои покрасневшие ладони.

Комиссия всё поняла, наблюдая торжественных ребят и довольную, что снова рядом со своей хозяйкой, собаку.

«Подарок» разрешили взять, и только режиссёр, недовольно покачивая головой, запальчиво проговорил:

– Для дома, не для цирка. Иначе я не согласен. Все животные как на подбор, и вдруг чертополох какой-то – щенок без рода и племени.

– Нет, нет, он породистый, он – собака, – заступились ребята за Нерочку.

– Какая порода? – переспросил режиссёр.

Тут вмешалась я, припомнив Комаровский рынок, откуда пришла Нерочка, ответила:

– Комаровская гончая!

– Здесь половина комаровских рыночных! – пояснил смеясь директор цирка. – Ладно, но это последнее, что разрешено Дуровой в моём цирке. Лучше объясните ей, что думать надо головой, а не сердцем. Если она это поймёт, то получится аттракцион, а не зооуголок или пункт по приёму бездомных кошек и собак.

Директор был озабочен, но снисходителен и добр, простив мне в глубине души огромный прирост населения моей не положенной по штату семьи. Он только потребовал письменного доказательства, что больше никто не проникнет в стены его цирка.

Чувствуя сама, что злоупотреблять директорской добротой нельзя – ведь и так он разрешил, чтобы мой живой воротник, лисица Дымка, и непородистая гончая с Комаровского рынка обрели узаконенное существование в стенах цирка, – я написала: «Усыновление животных и птиц прекращаю! Честное слово!»

 

Витязь с острова Врангеля

В Северном Ледовитом океане есть остров Врангеля. Там живут большие белые медведи. Такие белые, что если бы не три чёрные точки на их мордах, то можно было бы их и не заметить во льдах. Три чёрные точки – это два глаза и нос. Странная перекраска медведей мне понятна. Здесь им надо быть обязательно блондинами, чтобы слиться с белизной льдин и подкараулить добычу. И всё же эти огромные белые медведи здесь не хозяева. Властелин острова – морж. Трёхтонный исполин, с крылками цвета здешней медвежьей шерсти, с клыками такими большими, что на полметра вниз торчат, как утолщённые сабли. И бедные медведи боятся этих двух отважных клыков, за которыми хорошо просматривается могучая грудь хозяина острова. Там, на острове, с самолёта я сразу даже и не поняла, что передо мной моржи. Мне просто показалось, что среди льдов я увидела серый каменистый берег. Самолёт опускался ниже и ниже, и вдруг камни ожили, взревели, океан вспенился, принимая их в свои волны, и, слившись с водой, они были едва различимы по бугоркам голов, торчащих из воды. Только какие-то маленькие существа, покачиваясь, словно шагали по воде рядом с большими головами моржей.

– Кто это? Что за животные? – спросила я охотников.

– А, эти? Неужели не сообразили? Да моржата! Вот за ними мы и едем. Одного вам поймаем, других – в зоопарк. Они сидят на спинах у своих мамаш.

Я назову моржа Витязем. Это его имя. Сильный, храбрый, мужественный в своей суровости, под стать океану и острову, где он появился на свет.

Я уже дала в цирк радиограмму: «Встречайте. Лечу с Витязем – моржом. Готовьте исполину бассейны».

Теперь я с нетерпением ждала с ним встречи, но, когда я его увидела впервые, мне захотелось расплакаться. Имя Витязь выглядело нелепым. Ему было всего три недели. Маленький, сморщенный, похожий скорее на черепаху без панциря, он был так беспомощен, что, уцепившись пухлыми, нежными губами за мой палец, принялся его жадно сосать, нервничая и недоумевая, что нет молока. На верхней губе топорщились щетинки – слабый намёк на будущие усы моржа.

– И это Витязь?! – смеялись надо мной все в цирке. – Да и морж ли это вообще? Может быть, это морская черепаха?

– Самый настоящий морж! – смущённо заверяла я всех, кто, пожимая плечами, забыв про любопытство, уходил разочарованным из моего вольера.

– Если это морж, то почему он рыжий? Уж не надули ли вас? Может, подсунули какого-то чужеземца, чтобы среди зверей был свой рыжий клоун?

– Нет же, тысячу раз нет! Это морж! Настоящий морж! – твердила я с отчаянием, но мне никто не верил.

– Позвольте, у моржей ведь клыки и усы. А где же они у вашего, с позволения сказать, витязя в кавычках?

– У него же ещё зубов нет, он маленький очень, а вы хотите сразу клыки.

– Ну а усы он что, сбрил в дороге?

Мне казалось, что смеялись надо мной – из-за имени, которым я нарекла малыша. Конечно, надо мной, потому что любой малыш, чей бы он ни был: куриный – цыплёнок или собачий – щенок, не может не вызвать умиления и нежности. Ну а моржонок был вдобавок ещё так беспомощен на суше и на воде без мамы-моржихи, что кроме умиления и нежности вселил в меня постоянную тревогу и озабоченность. Как же мне кормить малыша? Большие моржи и в обед и в ужин питаются моллюсками и планктоном. Но где же, в каком городе я смогу разыскать эту пищу? Если я приду в гастроном и скажу продавцу в рыбном отделе: «Прошу вас, отпустите мне пуд моллюсков и десять килограммов планктона», то надо мной не только посмеются, но и заподозрят что-нибудь неладное. Не стану же я всем объяснять, что имею моржа, а его нужно кормить правильно.

Пока мой морж ещё очень мал, и я, его приёмная мама, должна постараться, чтобы из черепашки он превратился в Витязя, чтобы не был таким морщинистым, как резиновая надувная игрушка из «Детского мира», из которой вдруг выпустили воздух.

Конечно, маленького Витязя-Витю я буду кормить молоком и рыбьим жиром.

Ведь моржу не сразу нужны клыки. Сначала его кормит мама, а потом он сам добывает себе корм. Опускается на дно морское, делает клыками борозды, будто пашет, выискивая раковины с моллюсками, и поднимает их на льдины. Сначала клыки как борона, потом как молоток. Стук по раковине – разбиты створки, два небольших радостных вздоха – и моллюск высосан со дна ракушки. Так питается взрослый морж, не забывая, что клыки могут быть ещё и оружием для защиты. Защищает он не только себя, но и друзей своих, ближних по лежбищу. Взрослый морж всегда приходит на помощь своему ближнему, поэтому маленькие моржата так тянутся к большим, полностью доверяя им себя, даже если перед ними не их папа и мама, а совсем другой морж, хоть и не дальний, просто «дядя» или «тётя».

Вот такой старшей наставницей, моржихой-тётей, я и стала для Витязя-Вити. Он настолько привязался ко мне за дорогу, что, когда я отходила, поднимал тревогу, громко ухая и колотя головой по стенке деревянного ящика. Прозрачную бутылку от кефира, наполненную водой, Витя принимал за льдинку и с жадностью выпивал воду. Это было похоже на то, что он делал на воле, только стекло оставалось стеклом и не крошилось, как лёд, от его нежных губ, а из него вытекала вода, по-Витиному – жидкий лёд, к которому он сразу пристрастился. Из деревянного ящичка он смело пошёл по трапу в свою клетку. Там осмотрелся, заметил воду в бассейне, склонил к ней голову, а потом поднял на меня свои круглые глаза, будто вопрошал: «А теперь что делать?»

– Иди, малыш, искупайся!

Витя как вкопанный стоял перед водой.

– Ты ещё ведь и плавать-то не умеешь! – Я тут же вспомнила маленьких моржат на спинах своих мамаш. – Но ведь я же не могу тебя взять на спину. Во-первых, моя спина совсем другая – ты на ней даже и не поместишься, – а во-вторых, ты же уже весишь добрый пуд. Я буду тебя купать, как маленьких детей. Сейчас спустим воду из бассейна, оставим тебе чуть-чуть, так чтоб прикрывала вода слегка твои тупенькие, как срезанные кем-то, ласты. Ну, пойдём вместе в воду.

Вместо ласт я надеваю резиновые сапоги, и по трапу мы с Витей смело шагаем в неглубокую лужицу, которая должна стать для него первым океаном в цирке.

День за днём наш океан всё глубже и глубже. Теперь я в своих сапогах уже не могу его первая заводить в воду и подолгу стою на трапе, уговорами и разговорами заставляя Витю перебарывать страх.

Как придумать спину моржихи? Ломаю голову, припоминая всё, что видела у купающихся курортников в море. Хорош был бы резиновый матрац, но где его сейчас возьмёшь? Кажется, спина моржихи найдена, правда не совсем удобная, да ещё внутри дыра, и всё же на большой покрышке от самосвала можно будет держаться на воде и учиться плавать. Теперь я действительно становлюсь моржом, дрожа от непривычно холодной воды, залезаю в бассейн и веду первые уроки плавания. В воде я забываю о холоде, потому что слишком много движений. Витя нежно обнимает покрышку, и когда его живот провисает в дыре, то он сваливается, пытаясь ластами ухватиться за меня, и тогда мы оба с помощью людей, дежурных у бассейна, еле выкарабкиваемся со дна. Потом в свете кварцевой лампы греемся. Я зимой становлюсь похожей на мулата, а Витя хорошо растёт, не замечая, что я в воде очень плохой морж.

Зато я замечаю всё, что он делает. Нетерпение он выражает быстрыми кивками головы, с пофыркиванием, похожим на человеческое «ч-чих!». «Ч-чих, ч-чих!» значит: «Почему не даёте вовремя кушать?»

Теперь кроме молока Витя получает три раза в день нечто вроде рыбной каши. Я, как заправский повар, готовлю её по рецепту: четыре килограмма трески, одно яйцо, сто граммов глюкозы, три шарика с поливитаминами и четыре ложки рыбьего жира, да ещё немного костной муки.

Итак, за дело! Удаляю все косточки в рыбном филе, потом на мясорубке промалываю фарш и добавляю остальное.

– Ну как сегодня каша? Хороша?

В ответ кивок головы. Так Витя учится кланяться: за каждый кивок – порция каши. Ну а забавный «чих» тоже можно использовать.

– Скажи мне, Витя, если мальчики и девочки не слушаются зимой на прогулках своих мам и бабушек, что с ними потом произойдёт?

– Ч-чих! Ч-чих!

– Совершенно правильно: насморк, грипп. Молодец, что ты им напомнил об этом. Пусть посмотрят на тебя и убедятся, как это может выглядеть в разговоре… Добрый день!

– Ч-чих!

– Вы сегодня гуляли?

– Ч-чих!

– И мороженое ели?

– Ч-чих!

– Значит, вы не здоровы?

– Ч-чих!

– Итак, сплошной «чих» вместо человеческих слов, и всё от простуды. Придётся таких ребят срочно лечить. Нужно закаляться, постараться быть моржами, ведь некоторые ваши родители, бабушки и дедушки стали моржами, даже зимой плавают.

Это я говорю, думая, что даже маленькому моржонку, прежде чем стать настоящим моржом, нужно ещё многому научиться, а главное – вырасти.

Вот появились у Вити усы, и верхняя губа стала похожей на нейлоновую одёжную щётку. Большой морж умеет управлять усами, ведь на них он и поднимает свою добычу со дна. Усы очень интересные: сами могут то дыбом встать, то опуститься. Но Витя добычу со дна морского не поднимает, а рыбную свою кашу получает у меня из рук.

Стала я замечать, что первые пышные усы он заставляет заниматься плохим делом. Подтянет самый длинный нижний ус, прикусит его и, странно булькая, начинает по нёбу водить своим мягким языком.

– Эге, братец! Очень скверно ты с усами обращаешься. Мне совсем не нужны твои кривые клыки и плохие зубы. Значит, ты решил усами зубы, которые режутся, щекотать – это нехорошо. Я не знаю, что в таких случаях на острове тебе должна была давать мама-моржиха, но маленьким ребятам дают пластмассовые колечки. А тебе что дать? Ты же в год в пять раз больше, чем любой годовалый малыш. Получай большой мяч, я специально его наколола, чтобы туда попадала вода. Занимайся игрушкой. Мяч утонет – поищи и принеси мне. Так пройдёт зубная боль, и ты, быть может, постепенно научишься играть в водное поло, а потом, на арене, – в сухопутный волейбол.

Хоть Витя и рос так, как подобает моржатам на воле, никто в нём пока не видел Витязя. И вот однажды своей ребяческой шалостью он доказал, что сила в нём уже богатырская. Правда, к такому заключению мы пришли потом, а пока я в слезах и панике металась возле пустой клетки и бассейна, в котором застыло зеркало воды.

– Спускайте же воду в бассейне – наверное, случилось несчастье.

– Нет, всё проверили шестами. Бассейн пуст, там никого нет. Скажите, а следы у моржей есть?

– Конечно, есть. Большая мокрая полоса, как борозда. Но если он сбежал давно, то вода просохла, и тогда…

– Что же вы хотите сказать? Что ваш морж испарился? Слушайте, не может триста килограммов живого веса бесследно исчезнуть, да к тому же возле оркестра свалили громадный прожектор, масса битого стекла, – уж не ваш ли Витязь постарался?

Я бегу по конюшне и застываю в ужасе: возле чужих клеток бурых медведей – мокрая полоса Витиного следа. Неужели он стал бороться с этими медведями? Хоть не белые, другого цвета, но всё равно враги. Бедный, что с ним? Возле клеток след обрывается большой пахучей лужицей. Это или от страха, или от усталости. Теперь я знаю, что он жив. И снова тревога: десятки угроз у малыша на пути. Скорее спешу туда, где битое стекло. Не принял ли его мой глупый путешественник за лёд? Прожектор свален сверху, из оркестра. Здесь Витязя нет. И вдруг сверху эхо доносит знакомые звуки: сладкий храп Витязя.

– Такой музыки давно в оркестре не было. Великолепный джаз – и свист, и скрежет!

Кто-то смеётся мне в спину, а я по крутой лестнице взбираюсь наверх и… вместо строгого выговора проказнику застываю с умилённой улыбкой. Посасывая во сне педали рояля, среди поломанных стульев и пюпитров сладко спит усталый морской Витязь – морж.

Теперь это бесспорно, ведь только богатырскому плечу под силу сдвинуть решётку из железных прутьев толщиной в два пальца, не говоря уже о громадном прожекторе-пушке весом почти пять пудов.

– Какое же наказание ожидает вашего путешественника? – интересуются все работники цирка, а я, показывая на английскую соль и клизму, серьёзно отвечаю:

– Вот и наказание: срочно клизма, чтобы желудок был чист, а на решётку – замок, чтобы шалости не повторялись.

И всё же мне иногда становится не только радостно при виде Вити-Витязя, но и больно. Слишком часто по-прежнему мне приходилось объяснять, что он – морж. Он доставлял радость своей необыкновенностью буквально всем, и только тем, у кого было сердце, как у Снежной королевы, Король Севера внушал чувство ненависти.

«Почему? – задавала я себе вопрос. – Почему невзлюбила его дрессировщица бульдогов? Почему он так не нравится фокуснику?»

Витя не догадывался о моих грустных раздумьях, чувствуя те же привычные руки и видя меня всё такой, какой в первый раз впустил в своё детство.

Теперь моржонок всё чаще стал появляться на манеже. Он низко кланялся, отвешивая почтительные поклоны публике, играл в волейбол, лихо копировал первоклашек, не выучивших урока, листал букварь и показывал, чего именно не должны делать ребята в школе: драться, обливать друг друга водой и, естественно, курить.

Бутафорская трубка богатыря, наполненная пудрой, доставляла ему удовольствие. Едва он делал вздох, как над трубкой взвивалось облачко пудры, похожее на дым. Витя с любопытством начинал следить за тем, как оно оседает, а потом уморительно качать головой, чихать, кашлять, валяться.

– Молодец! Молодец, Витенька! Готовься к премьере!

Она наступила для него и всех неожиданно. Я готовила сюрприз. Мне хотелось поспорить с фокусником и дрессировщицей бульдогов. Теперь я знала, отчего шла их ненависть к малышу. Первый не мог своими искусственными чудесами затмить живое чудо природы, ну а вторая, та просто была злой и недалёкой, с глазами, где вместо зрачков, казалось мне, были вставлены копеечные монеты. По-бульдожьи такие случайные тётеньки, оказавшиеся по стечению обстоятельств дрессировщиками, мёртвой хваткой цеплялись за живые существа, видя в них только механизм, поставляющий деньги.

– Бульдог не морж! Если эту страхолюдину морскую выставить напоказ – уже будет успех, а с собаки что возьмёшь – все знают, что такое собака.

«Ну и речи – как в злой сказке!» – про себя вспоминала я этот разговор, оберегая Витязя от дурных глаз.

И вот премьера. Я у губ чувствую микрофон, а спиной ощущаю волнение моржонка, которого уже выкатывают в клетке на манеж.

– Добрый день, дорогие друзья! Сегодня я приготовила вам сюрприз. Я покажу вам то, чего вы никогда не видели вблизи. Это единственный экземпляр в мире: на арене цирка дрессированный морж! Только прошу вас строго не судить его первое выступление, ведь он ещё грудной ребёнок – ему всего один год и два месяца. А зовут его Витязь.

С пышным голубым бантом взбирается на тумбу Витя, и по притихшему залу, потом по овациям, которые схожи с буйством Северного Ледовитого океана, когда крошатся льдины по весне, я убеждаюсь: появился новый артист-морж. Он – маленькое северное чудо, которое я буду показывать всем хорошим людям, будь они малыши или взрослые.

Ну а про фокусника и дрессировщицу бульдогов нужно просто забыть, как забыл Витязь про белых страшных медведей. Здесь, в цирке, даже бурые медведи в его путешествии оказались друзьями. Пусть так и будет. Я постараюсь, чтобы в цирке у Вити не было врагов. Он растёт королём манежа, растёт, становится Витязем, уникальным явлением на арене – единственным в мире дрессированным моржом.

 

Галашка – живой Чебурашка

Я видела живого Чебурашку. Самого настоящего. Растопырив уши и подняв хрупкую, тонкопалую ручку, шипя при этом, он пытался отбить любое вмешательство в свою судьбу.

Живой Чебурашка, контрабандист в кавычках, перелетел границу на грузовом самолёте. Ночью в Конго он, должно быть, увлёкся вкусным ужином да и не заметил, как угодил в картонную коробку, где были упакованы диковинные дары африканского леса. Его в этой коробке устраивало всё: дурманящий аромат, стрекот лакомых кузнечиков, очутившихся вместе с ним, а главное – темнота. Темнота, которая может длиться долго-долго. Живой Чебурашка был доволен и сыт. Он погасил фонарики своих глаз, предусмотрительно сделал из ушей кулачки, а потом кулачками, как пробками, отгородился от всяких звуков и, свернувшись калачиком, уснул в банановой кисти, как в громадном гамаке.

Ему, наверное, снился вкусный ужин, и он не заметил даже, как всё изменилось. Не знал Чебурашка, что прилетел он на другой континент и находится в Москве. Чебурашка оцепенел от увиденного. Громады домов глядели на него сверкающими, радужными глазами. В сравнении с ними он был лишь пылинкой – и всё же его заметили, заставив в испуге заметаться по тротуару: за ним гналась кошка. Ей тоже нужен был вкусный завтрак. И странно: потрясённый новым миром, Чебурашка не удивился кошке, а, скорее, сразу обрёл себя, почувствовав то, что ему было знакомо в тропиках Конго, – опасность и врага. Там тоже были дикие кошки.

Он стремительно несся, прижав к грудке передние лапки, отмеряя задними, как кенгуру, огромные прыжки – в три, а то в четыре метра. Даже привычная ко всему кошка, изогнув дугой спину, замерла на мгновение в оторопи: такого она не встречала!

Здесь и заметил Чебурашку человек. Он прогнал кошку и спас чужеземца. Человек тоже был удивлён и озадачен: что за невидаль? Документа зверёк не имел: он был похож на крошечную белку с лицом знакомой по мультфильмам куклы – Чебурашки, мал и хрупок, как цыплёнок, прыгуч и ловок, как кенгуру, а зол, как крыса.

Вот и принёс его добрый москвич в Театр зверей имени В. Л. Дурова – уже не в картонной коробке из-под импортных плодов, а в простом грибном лукошке, покрытом вязаной сеткой.

Я тотчас разоблачила «контрабандиста».

– Лемур! – воскликнула я, прижимая к себе лукошко. – Самый маленький на нашей планете лемур!

Маленький лемур, жизнь и привычки которого непонятны и по сей день, во многом загадочны, неизвестны… Теперь я буду знать, как дышит этот малыш, как живёт, какой у него характер… Я дам ему паспорт и имя, дам прописку и квартиру.

Новая прописка маленького путешественника – улица Дурова, 4, квартира – старая шляпа, украшением которой стал великолепный хвост, а имя у него будет ещё пышнее хвоста – Лорий Натальевич Галаго.

 

Котька

Быль

– Скажите, состав с дуровскими животными скоро прибудет? – обращаюсь я к дежурному по станции.

Опять опоздание! Снова шагаю по перрону. А дождь, зарядивший с утра, моросит не переставая. Вокруг меня гудки, свистки, голоса людей, а я хожу и думаю о Котьке…

Котьку мне подарили охотники в Магнитогорске. Они приволокли её в громадной самодельной клетке и, чтобы показать мне подарок, долго поднимали зверя палками.

– Это вам от нас камышовый кот, – сказали охотники, преподнося мне подарок.

А из клетки, ворча и испуганно прижавшись к прутьям, глядела на меня жалкая и худая, почти домашняя кошка.

В окрестностях горы Магнитной такие звери ни разу не встречались, и охотники меня уверяли, что нынче зимой к ним из Свердловска с эшелонами леса перекочевало семейство камышовых котов. Двух они убили, а этот вот забрёл – видно, от голода – на стройку, да и попал в клетку.

Верилось этому с трудом, но подарок я приняла охотно и была ему рада. Позвала своего помощника, и он, надев большие брезентовые рукавицы, стал вытаскивать зверюшку из клетки. Она плотнее прижалась к прутьям, зло зарокотала и неожиданно бросилась на двигающиеся к ней рукавицы.

Однако из клетки её вытянули, а вот ошейник надеть было сложнее. Для этого взяли двухметровую палку с петлей на конце, петлю набросили на зверюшку, затянули – получился ошейник. И сколько она ни извивалась, человека достать ей мешала палка. Тогда она стала прыгать – и вдруг, оскалив клыки и судорожно забившись, вся как-то обмякла и безжизненно шлёпнулась на цемент пола.

Не отдавая себе отчёта, я бросилась к зверюшке, схватила её на руки и крикнула: «Воды! Скорее!» – да так и осталась стоять, пока не почувствовала, что зверюшка приходит в себя.

К моим рукам поставили клетку, и я быстро ссадила туда опасного зверя.

Когда клетку понесли, я оглянулась и увидела маму. Она была взволнована.

– Ты хочешь с ней репетировать? – спросила она меня.

Я кивнула.

– Но ведь с рысями никто ещё не работал.

– Почему с рысями? Это же камышо…

– Нет, рысь. Обрати внимание: у неё только начинают появляться кисточки на ушах, а баки очень заметны. Рысёнку месяцев восемь, не больше. Подумай хорошенько! Эта Котька страшная.

Но я всё равно целыми днями пропадала около рысьей клетки. Мне сделали палки с остриём на конце. Я насаживала на них мясо и, точно сырой шашлык, подавала его Котьке. Первые дни она не брала мясо и глухо ворчала, завидев палку. Но голод в конце концов заставил её подойти.

Вскоре Котька поняла, что я вовсе не собираюсь колотить или поднимать её этими палками, и доверчиво шла, услышав мой голос: «Котька! Котька!»

Рысь позволяла мне через прутья решётки гладить её, чесать красивую, ярко разрисованную морду.

Когда же я чересчур храбро подходила к ней, крохотные кисточки на ушах начинали дрожать, а чёрный помпон хвоста беспокойно и зло метался из стороны в сторону.

Вскоре пришло время начать репетиции. Клетку вывезли на манеж, открыли дверцу.

Я взяла в руки мясо и тихо позвала:

– Котька, ко мне!

Она выглянула из клетки. Осмотрелась и, осторожно, бесшумно ступая, пошла ко мне. Съела мясо. Я хотела её погладить – она ответила недовольным ворчанием. Я настойчиво протянула к ней руку – точным и лёгким ударом Котька отбросила мою руку. Тогда я схватила одной рукой её мордочку, другой – лапу и крепко сжала их. Я так держала до тех пор, пока не почувствовала, что её напряжённые мышцы стали ослабевать, а горящие зелёные глаза, испуганно бегающие, застыли, ожидая: что будет дальше?

Я выпустила её и ласково сказала:

– На, Котька, на! – И протянула большой кусок мяса.

Котька потянулась к нему, но неожиданно рванулась влево и в два прыжка очутилась в клетке… День за днём я кормила её на манеже, приучала ходить на цепочке, сидеть со мной спокойно на барьере, на опилках, ложиться рядом со мной на ковёр. Делала я это всё не случайно.

Вскоре Котька привыкла ко мне настолько, что ходила за мной, как собака. Тут и наступили настоящие репетиции. Котька должна была учиться уже артистическому мастерству: уметь сделать пируэт и прыгнуть с тумбы на тумбу на расстояние пока два метра, потом сесть на задние лапы, катить огромный шар, а главное, идти на цепочке по барьеру почти рядом со зрителем.

В полгода Котька стала настоящей артисткой, но в канун своей премьеры вдруг заболела. Ветеринары посоветовали строгий режим. За ней нужно было следить, и я решила взять её к себе в гостиницу.

Привезла Котьку, уложила на мягкой подстилке и, закрыв номер на ключ, ушла в цирк. А в это время дежурная хотела убрать в комнате, где я жила. Открыла дверь – да так и ахнула! На неё, сердито ворча, наступала скучавшая в чуждой для неё обстановке громадная рысь.

Нас, конечно, выселили из гостиницы, и маме стоило немало труда уговорить директора пустить нас обратно, дав слово при этом, что ничего подобного не повторится.

Нашей маме всегда доставалось от её буйной семьи дрессировщиков. На мои репетиции она старалась не приходить. Хоть сердце у неё было и мужественное, оно всё же было сердцем матери. Она боялась, что в какой-нибудь опасный момент вдруг не выдержит, вскрикнет и тем самым отвлечёт от зверя моё внимание. В такое время животное, потерявшее управление дрессировщика, может принести ему беду. Вот почему мама не хотела бывать на моих репетициях. А на премьере, волнуясь за меня, она стояла за занавесом. И, выходя в цветную сетку прожекторов, я видела, как дрожал тот кусок занавеса, что сжимали её руки. Я видела, что мама ненавидит Котьку, которая без остатка заполняла всё моё время и от которой подчас зависела моя жизнь. Но я знала, что в эту минуту, когда у нас обеих премьера, мама так же волнуется за Котьку, как и за меня.

Ослеплённые прожекторами, мы не видели зрителей, но ощущали их, слышали гул удивления, прокатившийся по рядам. Когда Котька спрыгнула с барьера, дали полный свет. Моё платье с длинной шуршащей юбкой было незнакомо Котьке. Ей захотелось дотронуться до него лапой. И вот, играя юбкой, она задевает когтями мою ногу. Я чувствую режущую боль, но номер идёт своим чередом. Котька крутит пируэт, затем садится на столик, потом берёт у меня из рук мясо и, поднимаясь на задние лапы, обхватывает передними мои плечи.

– Молодец, Котька! Молодец!

Рысь точно выполняет свои трюки: спрыгивает со столика, снова делает пируэт…

И вот номер окончен. Котька снисходительно принимает аплодисменты – она к ним привыкла: на репетициях я всех, кто ни проходил мимо, просила аплодировать. На арену полетели цветы. Цветов Котька никогда не видела. От брошенных нам букетов она пятится и цепочкой, которую я крепко держу, увлекает меня за занавес. Здесь я теряю сознание и падаю на пол. Подойти ко мне никто не мог: рядом была рысь, отогнать её струёй воды из брандспойта опасно – боялись, что она бросится на меня.

А когда же я пришла в себя, увидела: лежит со мной рядом Котька и как ни в чём не бывало лижет мою руку.

Так прошла наша премьера, после которой я очутилась в больнице, а Котька, ни в чём не виноватая, решившая поиграть с незнакомым для неё платьем и случайно поранившая мне ногу, тоскливо сидела у себя в клетке.

Через два дня, когда мне стало легче, из дирекции цирка пришли со мной советоваться, что делать с рысью. Переправить ли её в зверинец или сдать на шкуру в краеведческий музей. Оставлять для работы животное, почуявшее кровь дрессировщика, опасно.

Я смотрела на пришедших ко мне людей и удивлялась. Неужели им непонятно, что Котька – год моей жизни, моё детище, с которым мне расстаться невозможно? Я ничего не ответила им, но они поняли, что расстаться с рысью я не могу. Из больницы они поехали в цирк. И там продолжали обсуждение: что же делать с Котькой? Среди стоявших около клетки была и моя мама. Она взяла палку с острым концом, несколько кусочков мяса и стала кормить Котьку.

Голодная рысь громко рычала и не хотела подниматься с места.

– Ну что же ты, Котька! – сказала мама. – Иди! Нельзя голодать, а то мне попадёт от твоей хозяйки.

Этими словами мама, сама того не зная, яснее ясного ответила на вопрос, который поставила передо мной дирекция цирка.

Котька была спасена и вместе с другими животными отправлена в Ленинград, где после выздоровления я должна была вновь выступать с ней.

Но случилось так, что больше я уже не видела ярко залитого светом манежа. Непоправимое горе неожиданно обрушилось на меня: погибла мама. Я поняла – в цирк вернусь не скоро. Есть такой старый неписаный закон циркового манежа: случись у дрессировщика горе или радость – чувства настолько огромные, что он не может скрыть их от своих животных, – то такой дрессировщик не имеет права выйти на манеж.

Я пришла проститься с Котькой, выпустила её в вольер. Она радостно заурчала и стала тереться о мои ноги, а я глядела на Котьку и не видела её. Мне было горько. Хотелось, чтобы снова раздался ласковый голос мамы: «Ты уже кончила репетировать? Пора!»

Но мамы не было. Было только большое, непоправимое горе, от которого я вдруг впервые потеряла самообладание и, прижав к себе Котькину голову, заплакала. Сейчас Котька могла бы порвать меня. Но она как будто всё понимала. И я чувствовала, как её шершавый язык лижет мои мокрые щёки, слышала вкрадчивое мурлыканье и ощущала, как, ласкаясь ко мне, Котька то выпускала, то прятала свои острые когти.

Потом Котька, словно читая мои мысли и видя мою беспомощность, осторожно высвободила из моих рук свою голову и ушла в клетку. И оттуда долго и жадно смотрела на меня.

Наверное, в этом странном поведении зверя сказалось его недоумение, ведь такой слабой ей не приходилось видеть меня. Но об этом я догадываюсь только сейчас, стоя на вокзале и ожидая поезда, с которым ехала Котька на свои гастроли, где выступала уже без меня.

…Мимо проходят люди. Их всё больше и больше. Они оживлены. Видимо, пришёл состав с нашими животными. Да, правильно. И вот я у клетки.

Передо мной большая, безразличная ко всему и уже незнакомая мне рысь.

– Котька! Котька! – повторяю несколько раз, стараясь быть спокойной, и не отрываясь смотрю на неё.

Рысь неподвижна.

– Котька!

Она шевельнулась и снова застыла, будто прислушиваясь.

– Котька! – уже с отчаянием кричу ей и прижимаюсь к самой решётке.

Вдруг Котька рывком вскакивает и, глухо заворчав, идёт на мой голос.

Подходит, неторопливо обнюхивает моё пальто и снова бредёт к себе в клетку.

– Котька!

Мне снова хочется позвать её. Однако это бесполезно: Котька лишь смутно помнит мой голос. Что ж, так и должно быть, ведь у неё теперь новый хозяин.

 

Чавка

Во всём была виновата только я.

Кошка металась около канавки, подбегала к самой воде, слегка намочив лапы, судорожно трясла ими и, надрываясь, жалобно мяукала. Невдалеке два пушистых котёнка испуганно жались друг к другу. Но кошка будто забыла о них. Она не сводила глаз с канавки, где, отфыркиваясь и быстро перебирая лапками, плавал маленький енот.

Мне было понятно кошкино волнение. Это было обычное волнение матери, и началось оно ещё с тех пор, когда кошкина семья неожиданно стала больше: появился приёмный сын – маленький енот Чавка.

С тех пор у мамы-кошки не было покоя. На прогулку, когда кошка выводила всю свою семью во двор, Чавка шёл охотно, но здесь-то кошку и ожидали самые невероятные сюрпризы.

Чавка шёл, как всегда, позади котят, и если те, храбро подёргивая кончиками хвостов, выступали воинственно и чинно, то Чавка не шёл, а плыл, переваливаясь с боку на бок.

И как кошка ни старалась, чтобы все дети её были как на подбор – величавы, статны, Чавка портил всю картину. Густая тёмно-бурая шерсть его свисала клочьями, и хоть кошка зализывала её своим шершавым язычком, всё равно ничего не получалось: вид у приёмного сына был по-прежнему неопрятный. Чавкина шёрстка лоснилась только тогда, когда енот пробовал охотиться.

Но и тут мама-кошка была им недовольна. Она учила детей быть храбрыми и смелыми, а Чавка был скорее любопытным. И порой, увидев мало-мальски интересующую его букашку, он останавливался, преспокойно усаживался на задние лапы и передними, словно руками, цепко держал букашку до тех пор, пока растерянная и поражённая непонятным поведением сына кошка не сбивала его лапой, и Чавка, ссутулясь, неохотно и безразлично снова передвигался на четвереньках.

Когда котята, охотясь, уже могли оттолкнуться задними лапками, прыгнуть, красиво вытянув при этом в полёте корпус, кошка всё ещё мучилась с Чавкой. Охотился он прекрасно, но прыгал не так легко и почему-то сразу на все четыре лапы.

Потом, когда гордые успехом котята, урча и мяукая, поедали свою добычу, Чавка опять садился на задние лапы и передними аккуратно расправлялся с воробьём. Делал он это быстро, с радостным чавканьем, за что и получил своё имя – Чавка.

Вообще Чавка мяукать не умел. И кошку, наверное, огорчало, что сын скорее напоминал не её, а их старого злейшего врага – непородистую и вредную собаку Жука.

Поэтому, когда Чавка фыркал на разыгравшихся котят, причём фыркал так похоже на Жука, у кошки – и это, пожалуй, даже не зависело от неё – спина выгибалась дугой, и она, ощетинившаяся и сердитая, косо, боком, медленно наступала на Чавку.

В самую решительную минуту ласковый Чавка бросался ей навстречу. Он, быть может, думал, что мама вовремя подоспела на помощь. Тогда кошке тотчас становилось неловко, и она, наверное, поэтому забывала о котятах – всю заботу и внимание отдавала Чавке.

А Чавка был необычайно прожорлив и рос действительно не по дням, а по часам.

В свои пять месяцев, когда котята всё ещё были пушистыми шариками, он уже был больше мамы-кошки.

Кошку это не беспокоило. А меня Чавка очень радовал.

«Ну, Чавка, – думала я, – скоро можно будет с тобой заниматься. Ты станешь настоящим артистом. Будешь ты у нас прачкой».

Научить Чавку стирать легко. Ведь даже на воле, найдя лакомый кусочек, прежде чем съесть, енот его обязательно ополоснёт. Такова уж природная особенность енота. И дрессировщики ловко используют это в работе.

Сначала Чавка будет споласкивать в корытце кусочки мяса, которые я буду ему бросать. Затем я заверну кусочек мяса в платок и брошу в корытце. Чавка, почувствовав запах мяса, обязательно развернёт платок, но, разворачивая, будет по-прежнему споласкивать платок вместе с кусочком мяса. И вот когда он привыкнет получать мясо из платка, я возьму и перехитрю его. Брошу в корытце пустой платок. Чавка не заметит этого и быстро сполоснёт платок. Но мясо получит у меня из рук. Так он станет прачкой.

Я уже представляла себе большую тумбу, где будет устроена прачечная. Чавка выйдет из домика, перелистает на пеньке книжку своих записей – кому сдал бельё, от кого принял, – потом деловито поднимет вывеску: «Прачечная открыта».

Пока я об этом думала, кошкина семья подошла к неглубокой водосточной канаве. Котята шаловливо играли с Чавкой; мама-кошка наблюдала за ними. Вот котята погнали Чавку к самому краю канавы. И вдруг у Чавки пропала шалость. Потом, точно ощупывая перемешанную с песком влажную землю, он задвигал передними лапками, нашёл букашку, ещё немного – и, опустив лапы в воду, он начал невольно делать те движения, что мне были необходимы при дрессировке.

Ах, если бы у меня был кусочек мяса, то можно было бы попробовать и начать первую в Чавкиной жизни репетицию!

Осматриваю свои карманы. Кроме крохотного кусочка сахара, ничего не нашлось. Желание проверить Чавку было так велико, что я забыла о маме-кошке и протянула маленькому еноту сахар.

Он взял его в лапки, обнюхал, опустил лапы под воду и стал тереть.

– Молодец, Чавка, молодчина! Полощи, споласкивай!

А Чавка действительно, будто споласкивая, всё тёр и тёр сахар.

Я была рада. Что ж, не пройдёт и полугода, как на манеже цирка появится ещё один хороший артист.

Лапки енота быстро работают под водой. Но вот он вынимает их. Они пусты и липки. Конечно, сахар растаял! Не понимая, что произошло, Чавка вдруг рванулся вперёд. Бултых! – и очутился в канаве.

Бедная кошка! Она была хорошей и доброй мамой, и, пожалуй, если бы я не вытянула из воды Чавку, кошка прыгнула бы в канаву спасать его. Но, увидев Чавку уже на суше, кошка стала зализывать его мокрую шерсть. А немного успокоившись, поспешила увести всю свою семью прочь от канавы.

Так они и шли. Впереди выступали котята, выступали гордо. За ними, лениво подпрыгивая, брёл Чавка. А последней, еле-еле, шла мама-кошка. И, несмотря на то что бока её были впалые, а походка усталая, я глядела на неё с уважением и чувствовала себя виноватой.

Ну что поделать! Хоть Чавка теперь и кошкин сын, однако стать прачкой ему придётся.

 

Матрёна и Люлька

В цирк Люлька попала благодаря своему неспокойному, нервному характеру. Было это во Владивостоке. Её, крошечную обезьянку, привёз на пароходе боцман в подарок сыну. Восторгам мальчика не было конца. Люлька действительно была очень забавна в своём клоунском колпачке с кисточкой и в костюме, сшитом из разноцветных корабельных флажков заботливой рукой боцмана.

Но не прошло и часа, как в доме у боцмана начались беспорядки. Сначала был опрокинут туалетный столик и разлиты духи, а к вечеру буквально на всём, что находилось в комнате, лежали следы Люлькиных проделок.

Тогда-то и раздался у нас в гостинице телефонный звонок: «Есть обезьянка, очень хорошая, но… Возьмите её, пожалуйста, к себе в цирк».

Так Люлька оказалась в цирке. Ей тотчас пришлось привыкать к клетке и окружавшей её обезьяньей компании.

В жарком обезьяннике сидели пять обезьян, и все они были разные. Только одна, старая, но уже известная артистка Матрёна, была похожа на Люльку. У неё были такая же голова, напоминающая собачью, и хвост как у Люльки, но характер совсем другой – флегматичный. Быть может, поэтому осанка у Матрёны была величественная. Она часами могла рассматривать облезлого попугая Макара, совершенно не обращая внимания на его попугайские однообразные остроты. Когда же ей это надоедало, она сосредоточенно ковыряла пальцами свою волосатую грудь, делая вид, что кого-то выискивает. Утомившись, Матрёна издавала грустный, протяжный вопль. Первой ей отвечала Люлька, затем в обезьяннике поднимался невообразимый шум. Тогда Матрёна, видимо вполне удовлетворённая вниманием, которое ей оказывали обезьяны, почесавшись, ложилась спать.

Только по воскресеньям она вела себя необычно. Однако это было не по её вине и объяснялось очень просто. Дрессировщик заставлял Матрёну разыгрывать роль умной и благовоспитанной обезьяны. Она должна была перелистывать страницы большой книги, где незаметно для зрителя находила себе лакомства. Затем ей, как в ресторане, подавалась московская солянка, которую она аккуратно ложечкой съедала. А так как в воскресенье ей приходилось выступать в четырёх представлениях подряд, то к концу она сильно наедалась и долго возилась в своей клетке, не давая заснуть соседкам. Особенно в эти минуты волновалась Люлька. Когда кто-нибудь пытался подойти к Матрёниной клетке, она хваталась за прутья решётки и яростно трясла их. А Матрёна, прикрывшись тёплой тряпкой, блаженно похрюкивала.

Как-то во время уборки Люльку выпустили из клетки и привязали к двери. Поводок оказался длинным. Люлька мгновенно очутилась рядом с Матрёниной клеткой. Несколько секунд они рассматривали друг друга, удивлённо двигая лбами, а познакомившись, обезьяны уже не захотели расстаться. Только по утрам Люльку, начинающую артистку, на репетицию брали одну. Очень раздражительная, она по каждому пустяку впадала в истерику. Бывало, стоило ей показать маленький тоненький прутик, как она сейчас же бросалась на опилки и оглашала весь манеж душераздирающими воплями. Но если дрессировщик зазевался, то – пеняй на себя! – осторожно, исподтишка, Люлька умудрялась его укусить. Но всё это не мешало ей быть очень способной артисткой. Уже через два месяца Люлька участвовала в скачках, грациозно восседая на пони.

Однажды вечером, когда Матрёну должны были взять на работу, неожиданно из клетки вынули Люльку, а Матрёна тихо уселась около решётки ожидать приятельницу. Но через несколько минут она заметалась по клетке, раскричалась, выкинула кормушку, стала рвать тряпку. Вскоре стало понятно обезьянье волнение: с манежа доносилась музыка, под которую более двух десятков лет Матрёна исполняла свой номер. Вот музыка смолкла, дверь обезьянника распахнулась, и внесли усталую Люльку.

С этого дня Люлька во всём заменила Матрёну, а старая актриса появлялась на манеже только на премьерах или очень ответственных представлениях.

 

И заяц способен на подвиг

Он был самым обыкновенным зайцем. Летом его шкурка, как и полагается, желтела, зимой заяц становился белым, и чёрные полоски на его ушах резко выделялись.

Как-то заяц выступил в приморском городе. Время осеннее, вот-вот должна была перемениться шкурка, но заяц почему-то так и остался жёлтым – летним. Говорят, что с зайцами такое случается, если море рядом. Но в характере его, пожалуй, это не отразилось: заяц по-прежнему был пуглив, боялся всяких новых предметов и, разозлённый чем-нибудь, угрюмо и подолгу выбивал барабанную дробь. В цирке среди зверюшек он и был барабанщиком. Для зайца такая работа была нетрудной: барабанить, раздражаясь по пустякам, он привык с детства в лесу. Только здесь, в цирке, барабанить нужно было не со злости, а по знаку дрессировщика. Ну что ж, нужно так нужно, лишь бы за это давали вкусную, душистую петрушку. И заяц, увидев её, безразличный к публике, весело барабанил под оркестр.

Так и жил заяц в цирке ничем не примечательным, рядовым артистом. Он даже не имел своей отдельной квартиры, а жил вместе с целой семьёй никогда не унывающих, шумливых морских свинок. Друг другу они не мешали: заяц жил, не обращая на соседей внимания, а шустрые свинки, наверное, уважали его, такого большого, ушастого и умеющего прыгать аж до самого потолка клетки, – уважали, будто он был их вожатым. Только иногда морские свинки испуганно замолкали, слушая, как бойко и чётко на спине какого-нибудь их сородича заяц репетирует свой музыкальный номер.

На выступления их возили вместе. Но случалось зайцу со свинками работать перед ребятами, к которым ни поездом не проехать, ни пароходом не доплыть. Тогда все самолётом вылетали. Тут, конечно, неприметные артисты – заяц, лисицы, петухи, куницы – на первом месте оказывались. Ведь слона в небо не подымешь!

И вот однажды летел заяц со своими соседями на самолёте. Трудный рейс был. Недаром свинки замолкли, будто уснули, а зайцу дышать всё тяжелее становилось. Когда самолёт приземлился, сразу стали клетки вынимать и ставить на багажную тележку. Нагрузили полную тележку и отправили клетки к машине. Лишь одна заячья клетка случайно свалилась и затерялась среди каких-то тюков. Заяц приник к решётке: никак не надышится крутым морозным воздухом. Даже свинки ожили, засуетились.

Сначала мелкие холодные капли стекали с решётки, потом ровным слоем снежок запорошил все углы клетки. У свинок пропало оживление, они сбились в груду и жалобно пищали. Заяц же растянулся во всю длину и замер, словно неживой.

Вскоре на небе звёзды повысыпали. Заяц по-прежнему не двигался, а морские свинки, как ни устраивали кучу малу, всё не могли согреться.

Неожиданно маленькая рыжая свинка прижалась к заячьему боку, а за ней и остальные. И заяц стал подниматься, подниматься и вскоре очутился на ковре из морских свинок. Тогда заяц разлёгся поудобнее, почти во всю ширину клетки.

А наутро, когда нашли затерявшуюся клетку, разгребли под решёткой снежок, увидели: лежит заяц и не двигается, а морские свинки, как под наседкой цыплята, спрятались под зайцем и согрелись.

Так спас заяц всем свинкам жизнь.

И хотя на представлении перед зрителем заяц, как всегда, выбивал на барабане польку, всё же теперь он был героем, и было ясно, что даже ничем не примечательный заяц способен на подвиг.

 

Комендант

Однажды, когда животные переезжали в другой город, в вагон, где находилась клетка с пеликанами, поместили новичка – ламу.

Бедняге не хватило места у маленьких лошадок – пони, поэтому Петька (так звали ламу) всю дорогу приноравливался к быту своих странных соседей – пеликанов. Это было довольно трудно. Время летнее. В простом товарном вагоне душно, и Петьке в его пышной шубе приходилось туго. Утром его будили назойливые мухи. Разморённый и злой, он поднимался и, тупо уставившись в одну точку, тихо стоял, не привлекая к себе внимания соседей.

Однако когда приносили ведро с водой, в котором плавала вымытая для пеликанов рыба, Петька вздрагивал и радостно тянулся к ведру. Пеликаны, испуганно возмущаясь, махали серовато-белыми крыльями и, раздувая мешки громадного клюва, бросались на Петьку. Порой ему здорово доставалось, но большей частью скандал кончался благополучно. Пеликаны опрокидывали ведро с водой, начинали купаться, взъерошивались, трясли крыльями, потом целым фонтаном брызг обдавали Петьку. Петька не зевал. Он наклонял голову и принимал сначала неожиданный душ, а потом в грязной лужице, вытекавшей из пеликаньей клетки, устраивал себе ванну и с удовольствием барахтался в ней.

Искупавшись, Петька, гордо подняв голову, рассматривал своих соседей-пеликанов. Это были большие птицы с длинными-предлинными клювами. Как только им бросали рыбу, под клювом у них мгновенно вырастали мешки. Хитрые прожорливые птицы этими мешками, наверное, показывали, что они могут съесть рыбу, пожалуй, только чуть-чуть поменьше себя. И это действительно было так.

Петька сначала пугался пеликанов, но потом стал даже на них злиться – топал копытами и плотно прижимал свои уши. Несмотря на то что в этот момент Петька был необычайно свиреп, с прижатыми ушами он всё-таки напоминал кроткую, добрую овечку.

Петька вообще был похож сразу на нескольких животных: тонкие, сильные, мозолистые на коленках ноги его напоминали ноги верблюда, а всегда настороженные уши были красивее и нежнее, чем у осла. Зато хвост – он был ни с чем не сравним, разве только с кистью маляра, сделанной из рогожки.

Но пеликанам, видимо, их сосед был безразличен. Они даже не заметили его отсутствия, когда, прибыв в цирк, ступили на прочный пол просторных клеток. Пеликаны расхаживали по клетке, расхаживали не останавливаясь – наверное, для того, чтобы с каждым шагом уходило ощущение зыбкости дорожных клеток.

Петьке тоже отвели на конюшне целое стойло. Но почему-то он упорно не хотел там стоять: беспрестанно перекусывал шлейку, отвязывался. И наконец ночью, никем не замеченный, выбрался из стойла и стал бродить по цирку. Миновал конюшню – и вдруг, потянув носом воздух, остановился как вкопанный. Пахло чем-то знакомым. Петька отправился на запах и, быстро найдя вольер, где, нахохлившись, дремали пеликаны, успокоился. Удобно лёг и заснул. Все были удивлены случившимся, но Петьку больше не тревожили. Так началась дружба ламы и пеликанов.

Спустя немного времени выяснилось, что у Петьки очень общительный характер. Не в меру любознательный, он теперь свободно разгуливал за кулисами цирка и, не забывая пеликанов, заводил всё новые и новые знакомства.

За то, что Петька, где бы ни появлялся, чувствовал себя хозяином, держался солидно и строго, его шутя окрестили Комендантом.

Петька привык к новой кличке и отзывался на неё.

Однако когда ему кто-нибудь начинал надоедать, он, надменно глядя своими тёмно-голубыми глазами, зло прижимал уши и смачным плевком награждал обидчика.

Как-то к слонихам, около которых постоянно блуждал Петька, пригласили парикмахера, чтобы перед премьерой почистить им ногти, а затем, разведя извёстку, сделать своеобразный слоновий маникюр.

Петька, конечно, был тут как тут. Увидев ламу, парикмахер растерялся и, махая рашпилем, закричал: «Кыш! Уйди отсюда! Кыш, тебе говорят!» Петька испуганно помчался прочь, но не прошло и двух минут, как он вернулся, вплотную подошёл к парикмахеру и наградил его плевком. Довольный тем, что отстоял свою независимость, Петька уже не отходил от слонов.

Вообще со слонами у Петьки сложились интересные взаимоотношения. Большие добрые слоны совсем не обижались на Коменданта, если он в их кормушках находил себе лакомства. И зачастую было трудно решить, кому же Петька отдаёт предпочтение – пеликанам или слонам.

Вскоре снова настало время переезжать в другой город. Из цирка уже начали отправлять животных на вокзал. Причём каждый из них добирался по-разному. Рядовые артисты вроде пеликанов всегда уезжали на пятитонках, а премьеры-слоны торжественно шествовали пешком. И вот когда клетку с пеликанами поставили на машину и повезли, Петька тотчас подошёл к слонам и ни на шаг не отходил от них. А те были ему даже благодарны. Робкие и неуклюжие, они всегда останавливались около вагона, не решаясь ступить на шаткий мостик, но, видя, как легко и грациозно взбирался Петька, слоны спокойно следовали за ним.

Не прошло и пяти дней, как дорога кончилась, а вместе с ней и лето. Петька с друзьями попал в цирк на Север.

Зиму любят, конечно, все – и дети, и взрослые. Даже слоны – и те не против зимы. Им очень нравится белый пушистый снег, но совсем не нравятся зимний холод и стужа.

А погода в день приезда стояла суровая: наступили тридцатиградусные морозы.

Вывести в такой холод слонов на улицу из теплушки, чтобы довести до цирка, – значило обречь их на гибель. И тогда решили заказать для слонов валенки и шубы.

Шутка сказать: слону – валенки! Только на один слоновий валенок нужно материала ровно столько, сколько на десять пар детских.

Целую смену мастера изготовляли слоновьи валенки. Вскоре состоялась примерка. Мастера растерянно, боком подходили к «заказчикам», а те неохотно поднимали свои громадные ноги. Всё было вполне понятно: одни впервые выполняли такой заказ, а другие никогда в жизни не носили валенок.

Но вот валенки и шубы готовы, остаётся только принарядить слоних. Однако сделать это не так-то легко. Младшая слониха заупрямилась и не надела шубу – пришлось смазать её всю толстым слоем жира. Зато валенки обе слонихи позволили натянуть на свои огромные ноги.

Животных вывели на улицу – и вдруг Петька, по привычке разыскивая своих друзей-слоних, остановился как вкопанный. Он не узнавал слоних и с ужасом смотрел на них. Одна слониха была почти такая, как всегда, только иного цвета – кожа её лоснилась. Другая же слониха представляла собой высотную палатку из брезента, меха и медных пряжек, похожих на окна.

В довершение всего – и это было самое страшное для Петьки – у слоних были совсем другие ноги. Они едва ворочали этими негнущимися столбами и двигались так, как футболисты на замедленной съёмке футбола.

Петьку пытались подвести к слонихам, но он ни за что не хотел подходить к ним: упирался, бил замёрзшую землю передними копытами, вдруг бросился в сторону и побежал, не соблюдая никаких правил уличного движения.

Сразу резко остановились машины и автобусы, перед Петькой возник милиционер. Да, нарушитель на сей раз был особый, и поэтому милиционер растерянно вертел в руках бланк для штрафа.

Один из водителей, открыв дверцу машины, громко крикнул:

– Товарищ начальник, так это ж не он виноват! Отпустите! Это ж слоны – они проверяют продукцию местной промышленности.

Милиционер смотрел на нарушителя улыбаясь, однако Петьку всё-таки пришлось вести с вокзала отдельно. Он успокоился в цирке только тогда, когда со слоних сняли валенки и стали они похожи сами на себя.

* * *

Прошло время, и, когда уже все забыли о слоновьих валенках и Петькином страхе, Петька-Комендант снова поразил цирк. Но теперь он поразил всех не страхом, а смелостью.

Когда начиналось представление, Петьку, как не участвовавшего пока в нём, по обыкновению, привязывали. Но однажды впопыхах про него забыли. И Петька беспрепятственно устроил себе раньше срока дебют. Он привычным путём подошёл к занавеси и вдруг увидел непорядок. На манеже было темно, и со всех сторон раздавались странные шорохи. Петьку же всегда волновали новые звуки и запахи, и поэтому он, не смущаясь, пошёл вперёд. Внезапно яркий сноп света сковал его движения. Он зажмурился и тотчас же открыл глаза. Сверху, почти из-под самого купола, издавая непонятные звуки, на него летели какие-то чудовища.

Вот они приземлились и, к удовольствию Петьки, оказались пеликанами. Петька тотчас затанцевал. Пеликаны, не обращая на него никакого внимания, шли к занавесу. Петька забежал вперёд – чтобы они его увидели. Пеликаны продолжали идти. Тогда он загородил дорогу и стал бить копытами по опилкам, поднимая целые фонтаны древесных брызг. Пеликаны в страхе полетели в разные стороны.

Глупый Комендант! Разве мог он знать, что на манеже идёт представление и его закадычные друзья-пеликаны должны были важно пройти по манежу!

Ночью после работы дрессировщик разыскал Петьку и, несмотря на то что Комендант без разрешения вышел на манеж, дал ему сахар и поздравил с дебютом.

Так Петька-Комендант привыкал к цирковым будням.

 

Как свинья стала рысаком

Ещё утром стало заметно: маленький пони Чарлик прихрамывает. Даже страшный седок в небольшой коляске – гепард не вызывал у него обычного напряжённого оживления. Чарлик на репетиции плёлся медленно, и вечером катание гепарда в коляске не было показано.

Коляску с крохотным хомутком после представления выволокли на манеж для осмотра, но, как и предполагали, она оказалась в полной исправности.

– Опять при переезде лошадка повредила себе ногу. Нет, это, конечно, вывих, – сказал расстроенный дрессировщик, оглядывая Чарлика, уныло жавшегося к барьеру. – Коляску оставьте и займитесь новыми животными. Кому необходимо размяться – выпустить на манеж.

Дрессировщик ещё раз оглядел Чарлика и пошёл разгримировываться.

Чарлика отвели на конюшню, а коляска так и осталась сиротливо стоять на месте.

Животных было не так много – всего две клетки. В одной, растянувшись, лежала обыкновенная свинья. Но вторая клетка была устроена странно: сбоку она напоминала букву «Г», верхний конец которой спереди был затянут проволочной сеткой. За сеткой металось непонятное существо со змееобразной шеей и маленькой головкой.

Служащий испуганно отпрянул назад:

– Это ещё что за птица такая?

Но существо и впрямь оказалось птицей. А наверху, над дверцей клетки, – дощечка с надписью: «Страус Теодоро, родом из Южной Австралии».

Служащий почесал затылок и, всё ещё глядя необычную птицу с удивлённо выпученными круглыми глазами, умильно прошептал:

– И впрямь птица. Ишь ты глазастый! Фёдор, значит.

Он подтянул клетку к манежу и, приоткрыв дверцу, выпустил птицу. Затем тотчас стремительно задвинул проход так, чтобы барьер образовал одну линию круга.

Птица взволнованно забегала по манежу, высоко выбрасывая ноги, и вдруг, увидев зияющее отверстие хомута, поспешно просунула голову и забегала по манежу уже с коляской.

– Эк угораздило! – рассердился служащий.

Он не знал, как выпрягать самовольного извозчика, и решил понаблюдать за ним до утра. А утром, когда пустые стулья зрительного зала начинали постепенно вырисовываться всё ярче и ярче, словно выплывая из тумана, а на опилки манежа уже падал обычный дневной свет, дрессировщик, пришедший на репетицию, был поражён: страус лежал на опилках и был впряжён в коляску. А когда, завидев людей, он вскочил, коляска поползла за ним.

Всё было кстати: дня через два гепард выезжал на норовистом двуногом скакуне – страусе, который, петляя, катил по опилкам растерянного хищника так, что тому, наверное, казалось: манеж весь в ухабах и кочках.

Но не прошло и недели, как снова интересный номер был снят с программы. Страус, привыкший к коляске, как к клетке, неожиданно повёл себя странно. Он целые дни копошился у себя в вольере, рыл какие-то ямки, почти не подходил к кормушке, и однажды, убирая его клетку, служащий обнаружил громадное, раз в десять больше куриного, зелёное страусовое яйцо.

Видимо, мирная птица не пожелала возить хищника и, не зная, как одной с ним бороться, решила вывести целую роту страусят. Но страус не понимал, что в условиях цирковых переездов ему будет невозможно осуществить такой замысел. Это, конечно, мог знать только дрессировщик. Он, однако, был благодарен птице уж только за то, что многие школы городов, где гастролировала его труппа животных, пополнили страусовыми яйцами коллекции экспонатов по зоологии. Вот за это дрессировщик разрешил страусу на время забыть о ненавистной коляске.

И снова дрессировщик, задумавшись, глядел на гепарда. А служащий шутливо сказал:

– Нынче даже страус гепарду свинью подложил.

– А что вы думаете? Так тоже будет любопытно. Приведите мне в манеж свинью, – обратился дрессировщик к недоумевающему служащему.

Похрюкивая и смешно семеня, свинья неторопливо вышла на манеж. Она с первой минуты появления в цирке стала гордиться. Её выпустили на манеж сразу, без репетиций. Она должна была развернуть сложенную в рулон дорожку, чтобы зрители прочли: «Сегодня – Дуров». Дело нехитрое. При каждом толчке пятачком свинья находила хлеб и съедала его – так она разворачивала дорожку с объявлением. И когда публика шумно аплодировала, свинья чувствовала себя уверенней, ведь она первая из своей родни имела такой успех, потому что не в хлеву, а на манеже открыто, при публике аппетитно съедала хлеб.

Теперь она дала без труда впрячь себя в коляску и, даже не оглянувшись на страшного седока, стала разворачивать дорожку. Дорожка кончилась – свинья остановилась в ожидании аплодисментов. Но сейчас вместо них она услышала только голос дрессировщика:

– Дорожку придётся сделать на весь круг манежа. Пусть будет так: «Сегодня – Дуров со своими четвероногими артистами». Правда, времени много уйдёт на чтение, зато два номера соединены в один, и, кажется, неплохой.

Так свинья стала рысаком и исправно выполняла свои обязанности. Не боялась хищника гепарда, ибо жирная шея и хомут мешали ей оглядываться, да, впрочем, ей было всё равно, кого возить, лишь бы за это беспрестанно жевать вкусные хлебные крошки.

 

Пашка снова на манеже

Морской лев Пашка был очень похож на льва, изображённого на плакате «Покупайте сливочное мороженое!». Особенно он был похож в тот момент, когда, изогнув свою блестящую, словно помасленную, шею, ловил вазу с искусственными шариками пломбира и держал её на кончике носа несколько секунд. Потом неторопливо встряхивал головой – и ваза снова оказывалась в руках дрессировщика.

Конечно, Пашке было гораздо удобнее жонглировать мячом, и он почти всегда слышал по окончании номера:

– Ещё! Ещё-о-о!

– Браво! Браво!

– Глядите! Морской лев, а бросает мячик, как жонглёр! – переговаривались зрители, и ещё громче неслось:

– Браво!..

Но Пашку такие комплименты только обижали: он же был действительно самый настоящий природный жонглёр. Наверняка любой артист-жонглёр мог ему позавидовать, ведь морскому льву не нужно было учиться жонглировать.

Правда, на воле Пашка не знал, что такое «браво», и совсем не думал, что ему когда-нибудь придётся радоваться мутной зелёной воде цинкового бассейна, той воде, без которой он мучительно задыхался, переезжая в товарном вагоне, и которая даже отдалённо не напоминала запах освежающей влаги моря.

Теперь, наверное, Пашка жалел, что когда-то, распластавшись на тёплом от солнца песке, он привычно равнодушным взглядом провожал и встречал белую пену прибоя.

Но и в те дни, на воле, Пашка балансировал. Объяснялось всё очень просто: черепная коробка у морского льва нежная и слабая, как у маленького ребёнка, и, боясь летящих на голову предметов, морской лев всегда старается всё отразить своим ловким носом.

Конечно, в море Пашка делал это совсем не ради лакомой рыбки. Тогда он сам подстерегал добычу и, настигнув, весело подбрасывал рыбёшку вверх, проворно ловя её открытой пастью. Всё было похоже на своеобразную игру. Но на самом деле Пашка подбрасывал рыбу для того, чтобы поймать её с головы, иначе острый хвостовой плавник мог поранить ему горло.

То же самое он проделывал и на манеже, только здесь рядом с ним был дрессировщик и всё надо было исполнять по его приказу. Да и всё это, конечно, было намного сложнее, чем там, на воле. Недаром Пашка и считался одним из самых замечательных артистов среди зверей: ещё бы – морской лев!

И вдруг неожиданно Пашка заболел. Случилось это на утреннике в одной из пригородных школ, где Пашка выступал на дощатой, наскоро сколоченной сцене. Пашка так увлёкся, что и не заметил, как длинная заноза впилась в ласт.

Пашка был настоящим артистом, и поэтому, еле-еле передвигаясь, он всё-таки отработал вечернее представление. Но через два дня он уже не вставал и, лёжа на одном боку, стонал, поворачивая голову только на шум воды, наполняющей бассейн.

Дрессировщик созвал лучших ветеринаров. Они толпились возле клетки, ходили вокруг да около, но не могли ничем помочь.

– Трудный больной! Д-да… – заявляли ветеринары в один голос. – Что ж вы хотите? Осмотреть рану нельзя, ведь в руки он не даётся. Опять же – пенициллин ввести необходимо. А как?

Они переговаривались, переглядывались и вопросительно смотрели на взволнованного дрессировщика.

Пашке принесли рыбу. Он было потянулся к тазу, в котором она лежала, но тут же застонал.

– Послушайте! – вскрикнул дрессировщик. – А что, если ввести пенициллин в рыбу и дать её Пашке? Он съест. Таким образом пенициллин и попадёт к нему в организм.

Врачи сделали укол маленькой, только оттаявшей корюшке, а Пашка затем жадно съел её.

– Хорошо бы теперь прополоскать ему ранку марганцовкой, – сказал кто-то из ветеринаров, но тут же осекся и растерянно посмотрел на остальных.

– Вот это как раз проще простого, – неожиданно ответил дрессировщик. – Мы сейчас разведём марганец в бассейне, и наш больной слегка, конечно, поупрямится, не без этого, но, привыкнув к запаху воды, обязательно влезет в бассейн и искупается. Ну а если так, то и промоет ранку марганцем.

Так оно и вышло. Пашка поупрямился, но, видя, что делать нечего – другой воды нет, – осторожно, почти не наступая на больной ласт, подошёл к лестнице и опустился в бассейн. Поплыл, отфыркиваясь, и, зажимая ноздрями воздух, погрузился под воду. Потом всплыл и, кося глазом на изумлённых врачей, стал барахтаться в слабом растворе марганцовки.

Кто знает, помогло ли это лечение Пашке, или же он соскучился по тому шуму аплодисментов, который возникал при его появлении и чем-то напоминал ему приливы волн далёкого моря, – кто знает, только через несколько дней Пашка снова был на манеже.

 

Две подружки

Это две небольшие собачки – Снежка и Бемби. Как вода не похожа на камень, так и две подружки были совершенно различными. Снежка – северянка, с густой нарядной шерстью, а Бемби – маленькая африканская левретка, почти совсем голая, только на бородавках мордочки у неё вырастали длинные, как усы, щетинки.

Даже в самое жаркое московское лето Бемби бывало холодно. Она старалась зарыться в свой ватный тюфячок, а если случалось ей выбегать на улицу, Бемби, быстро топоча крохотными ножками, вся как-то съёживалась и мелко дрожала.

Когда солнечные лучи попадали в дом и, словно прожектора, выхватывали на свет целые куски комнаты, в луче обязательно оказывалась Бемби. И по мере того как блики весёлого солнышка передвигались, Бемби переходила с места на место, пытаясь не пропустить ни одного живительного для себя тёплого луча. Пожалуй, именно в эти минуты у неё бывало выражение полного довольства. И тогда маленькая загорелая Бемби не могла, наверное, понять свою подружку Снежку, которая пряталась от жаркого солнца где-нибудь под диваном и лежала там, тяжело и часто дыша да ещё показывая при этом свой красный язычок.

Не понимала Бемби и Снежкиной привязанности к хозяину. Бемби ласкалась к тому, кого считала сильным, и кусала того, кого абсолютно не боялась. Когда хозяин уезжал и собаки оставались с кем-нибудь из служащих, Бемби чувствовала себя так, как всегда, а Снежка почему-то худела и по вечерам тосковала и не отходила от двери.

Снежку все любили, ведь она была артисткой, которая всех удивляла своими способностями. А про хитрую Бемби говорили, что она редкая и уже вымирающая порода собак, её жалели, баловали и обращались с ней чрезвычайно осторожно. На зиму ей вязали тёплый свитер, который должен был заменить шерсть, и выносили на улицу не иначе как под пальто, откуда, высунув мордочку, она с любопытством, но снисходительно рассматривала окружающих.

И то ли потому, что она была редкая, исключительная собака и ей не нужно было работать перед зрителями, как Снежке, то ли потому, что она чувствовала, что её накормят и приласкают уж только за то, что она существует, Бемби становилась всё чопорнее и нелюдимей. Даже к привязанности доброй Снежки она относилась как к должному и уж мясные косточки Снежкиного обеда, конечно, считала своим достоянием.

Правда, у Снежки были красивые ленты для бантиков и ошейник с серебряной надписью, чья она собака, а у Бемби ничего этого не было: бантики завязывать было не за что, а ошейник натирал её нежную, как у человека, кожу.

А Бемби очень хотелось иметь что-то своё и беречь, никому не отдавая. Поэтому часто можно было видеть, как она стережёт давно обглоданную косточку.

Хозяину эта Бембина привычка не нравилась. Он отнимал у неё косточку, но в пепельницу или урну не бросал: хозяин знал, что Бемби обязательно найдёт и снова, на всех ворча, будет охранять её, поэтому клал косточку на письменный стол так, чтобы Бемби видела. И на столе всегда были две-три такие косточки да ещё красовались выпавший слоновый зуб, панты оленя и страусовое яйцо.

Бемби зачастую не сводила глаз с письменного стола, сторожа кости.

Как-то к хозяину пришли гости, и он принялся рассказывать обо всех диковинках, что лежали на письменном столе: и про зуб слона, и про панты оленя. Но, дойдя до Бембиного имущества, хозяин слегка смутился, но тут же торжественно поднял палец и шутливо сказал:

– О, это очень редкая штука! Это зубы удава!

Кто-то из гостей потянулся было посмотреть несуществующие зубы змеи, но в это время Бемби зло заворчала, а хозяин, засмеявшись, заставил Снежку встать на задние лапы и протанцевать вальс. Снежка всё умела. А Бемби единственно что могла – это ездить безбилетным пассажиром. У неё было какое-то особое чутьё на проводников. Бывало, стоит ему показаться, как Бемби мгновенно исчезала, только пиджак хозяина странно оттопыривался.

Снежка же ездила всегда на законном основании, как настоящая артистка. И Бемби, наверное, завидовала Снежке.

Но однажды и ей представился случай выступить на манеже. Хозяину принесли сатиру на бюрократа, с которого, почти как в басне, «семь шкур должны спустить и голым в Африку пустить».

Хозяин подумал и решил. И вот перед зрителями стоит ящик, в котором будут «сдирать с бюрократа шкуру». Разъярённый клоун хватает упирающуюся лохматую Снежку и через минуту из ящика вместо неё вытаскивает маленький жалкий голый комочек.

– Ага, попался!

– Так его! Так его! – хохочет публика.

А голый комочек, которым, конечно, была Бемби, озираясь, стоит и дрожит от страха перед множеством людей и ярким-ярким светом.

Из-за занавеса раздаётся:

– Бемби, ко мне!

Но она не слышит. Подобравшись, трясущаяся и испуганная, вместо того чтобы быстро пробежать к хозяину, Бемби вдруг протяжно начинает выть.

И тут-то и случилось неожиданное. Крышка ящика поднялась, и на глазах у публики бюрократ раздвоился. Это верный друг Снежка поспешила к Бемби на помощь. Собаки быстро скрылись за занавесом. И несмотря на то что кто-то крикнул: «Своя же шкура выручила!» – номер был испорчен.

Когда собаки очутились дома, хозяин отругал Снежку. Он был зол и, наверное, поэтому не подумал, что талантливая артистка подвела его первый раз в своей жизни.

Обиженная и без вины виноватая Снежка лежала рядом с подругой, как всегда согревая Бемби своим теплом, и, глядя на них, у хозяина вдруг появилась неприязнь к редкостной и холёной собачке.

Он хотел подойти и наказать Бемби. Но раздумал. Ведь она всё равно была вымирающей породы.

 

Глупында

Глупында, Инфекция, Кара – всё это имена одной вороны, которую мой друг Никита подобрал в больничном дворе. Мама Никиты лежала в больнице, и он ходил по утрам её навещать. К маме Никиту не пускали: корпус, где находилась его мама, считался инфекционным. Поэтому Никита мог с мамой говорить только через окно палаты.

Лицо у мамы было осунувшееся, жёлтое, и через зеленоватое стекло мамина голова, окутанная белым полотенцем, походила на самую первую фотографию бабушки, сделанную до революции. Теперь карточку увеличили. На ней бабушка была тёмной, неестественной, а фон сзади туманно-белый. Никита не любил эту фотокарточку и, увидев маму такой, испугался.

– Ма-ма-а! Ма-а-мочка! – растерянно протянул Никита.

– Как вы там живёте? Ты не опаздываешь в школу? Кто тебе готовит обед – папа? – Мама радовалась Никите, радовалась тихо и очень печально.

«Папа готовит невкусно. Варил щи, забыл про картошку и положил лапшу. Потом, утром кефир и всё время кефир. А сам ругается, почему по географии у меня тройка. Мамочка, ты же сама говорила, что нужно есть сахар, а кефир – кислятина, поэтому я и стал хуже учиться».

Никита хотел всё рассказать маме, но почему-то жаловаться не стал, поднял на маму грустные глаза и бодро сказал:

– Живём хорошо. Без тебя скучаем. Мам, тебя скоро выпишут?

Мама хотела ответить, но замахала на Никиту руками и быстро пошла прочь от окна. Никита тотчас сообразил, что в палату вошёл врач и разговаривать с мамой больше нельзя.

Вечером Никита позвонил мне:

– Натка, приходи поскорее! Нужно поговорить!

«Раз звонит, да ещё вечером, значит, произошло что-то серьёзное и ему нужно помочь», – решила я. Спешу. Вхожу и слышу:

– Ну ты! Цып-цып-цып! Как тебя ещё там называть? Чего не ешь? Цып-цып!

Смотрю, Никита сидит на корточках, а рядом – ворона. Крылья обвисли, перья растрёпанные, будто кто-то ещё не успел её ощипать.

– Смотри какая! Её кормят, а она слюни распустила. Натка, больная она, а папа кричит: «Инфекция, сейчас же выбрось ворону вон! Чтоб к моему приходу духу её не было!» Эх, мамы нет! Попроси отца, он…

Никите было тяжело, вороне тоже. Да и мне, признаться, не легче. С одной стороны, Никита и больная ворона, а с другой – мы, взрослые, которые должны быть справедливыми. Я догадываюсь, откуда ворона, начинаю издалека:

– Ты ходил куда-нибудь?

– К маме.

– А-а… Как мама себя чувствует?

– Плохо. Вот была бы она сейчас дома… Чем ворону лечат – скажи…

– Подожди. Сначала выясним, откуда ворона.

– Как?

– Да очень просто – поговорим с ней. А ты где сам нашёл её?

– На улице, – неохотно ответил Никита.

– Так-так! Значит, шёл по улице, считал ворон и одной недосчитался? Сейчас я всё узнаю. Только ты, пожалуйста, выйди, я буду говорить с вороной наедине.

– А ты можешь? Честно?

– Спрашиваешь! Что, разве животных моих не видал? У меня, Никита, по птичье-зверюшечьему языку всегда «отлично» было. Э, да ладно, выходи. Чем скорее всё узнаю про ворону, тем быстрее на крылья её поставим.

Никита вышел. Я склонилась над вороной и осмотрела её. Дело ясное: птица больна и неизвестно чем. Оставлять её дома – опасно для Никиты: Никита может заболеть. За дверью шорох и сопение. Это он, конечно, подслушивает наш разговор. Что делать? Жалко Никиту: достаётся ему без мамы, а тут ещё ворону отнимать. Нет, не могу! Решай, Никита, сам.

– Никита! Никита!

– Ну?.. – Никита входит настороженно, смотрит букой.

– Чего ты сердишься? Рассказала мне ворона всю-всю правду. Не то что ты. Слушай, сейчас всё переведу тебе с птичьего на человеческий язык.

Вороне двадцать семь лет, она твоя ровесница. Тебе девять лет, а ей в три раза больше, но это не важно, вороны ведь живут не сто лет, как человек, а триста. Вот и считай. Была она в семье самая непоседливая и походила на папу. А папа у неё, самая настоящая ворона, вечно всё делал не так, раздражал всех. Дочка брала с него по глупости пример и тоже никого не слушалась. Когда ей говорили: «Не высовывайся из гнезда, не отлетай далеко от стаи, „любопытной Варваре нос оторвали“», ворона про себя думала, что у Варвары нос мягкий – его можно оторвать, а у неё клюв твёрдый – попробуй оторви! Поэтому она постоянно с любопытством рассматривала всё яркое и блестящее, отлетая далеко от своей стаи.

Однажды мальчишка выстрелил в неё серебряным шариком. Промахнулся. Она могла улететь, но шарик ей так понравился, что ворона схватила его в клюв, села на ветку, стала рассматривать, и вдруг – трах!.. Даже не каркнув, только издав крыльями «ч-чох», она, подстреленная, упала на землю. Ну и что хорошего?

С тех пор Глупында стала ещё глупее. Она от глупости своей перестала признавать сверстников, дружила только со старшими и сама ничего не понимала в их жизни. Друзьям она надоела, они просто забывали Глупынду. Пшено, рассыпанное для голубей, или хлебные корки ей не доставались. Глупында становилась неказистой, от худобы перья её торчали в разные стороны, и вскоре стала она не вороной, а скорее вороньим пугалом. Про учёбу ж она и слышать не хотела.

«Не буду учиться. Не хочу ни читать, ни писать. Я самая худая, зато летаю быстрее всех, а тому, кто быстро перелетает с места на место, ни к чему наука».

Как-то Глупында летала одна над городом и увидела большой дом – светлый, красивый. Даже люди все были одеты в белые халаты. Глупынде это понравилось, но ещё больше понравилось то, что совсем недалеко от этого дома стояли огромные, в человеческий рост, металлические стаканы. Крышки их были открыты, и назывались они приятно и знакомо: «Помойка».

«Правильно! Обязательно перед едой нужно вымыться. Это говорила даже бабушка. Помоюсь, помоюсь», – решила Глупында и не задумываясь, искупалась в ещё дымящихся паром отбросах да принялась за обед. Наевшись до отвала, она вдруг показалась себе красивой. Зоб её раздувался, перья лежали ровно и гладко. Пожалуй, среди ворон она сейчас выделялась бы и ходила важно, как голубь Дутыш.

Прилетев в стаю, она молчала, злорадно оглядывая подружек. «Ни за что на свете не расскажу им! Сама всё съем».

Молчала до вечера, а вечером, конечно, проворонила свою столовую. Наутро вороньё с жадным карканьем бросилось за Глупындой.

Прилетели к светлому дому, но завтракать осталась одна Глупында. Вороны были постарше и уже знали про больницу и болезни, которые называются страшным именем – инфекция. Так у Глупынды появилось новое имя, и сразу она осталась одна: не захотела воронья стая летать с Инфекцией.

Наутро люди увидели Глупынду возле помойки. Они принесли много еды, и Глупында обрадовалась, хотела было подлететь к своей найденной кормушке, но со вчерашнего дня она отяжелела, да и силы покинули ворону.

Прошло часа два, а Глупында есть не могла. Она с трудом добралась до водосточной трубы. Хотела искупаться, распустила крылья и уж не могла их подобрать – так, с распластанными крыльями, и осталась сидеть, пригорюнившись, возле водосточной трубы. Тут ей и повстречался мой друг Никита…

Ну, Никита, видишь, я всё знаю. Ведь ты Глупынду нашёл возле маминой палаты, да?

– Угу, – ответил Никита и умоляюще заглянул мне в глаза. – Натка, ну не пропадать же ей, а? Натка, вылечи Глупынду. Честное слово, исправлю тройку по географии!

– Хорошо, Никита, попробую и вылечить, и выдрессировать твою ворону. Но учти: географию ты должен знать, и не только географию, но и естествознание, и всё-всё, что вы проходите в школе. Вот спросят у тебя ребята: «Никита, а где твоя ворона летает, какие страны видит, а может быть, она вообще не перелётная птица?» Что ты ответишь ребятам?

Никита промолчал.

Назавтра в моей квартире, на подоконнике, поселилась ворона. Первые дни была Глупында тихой, ничем не обращала на себя внимания, даже собак не замечала. Вскоре она поправилась.

А Никита мне покоя не даёт:

– Натка, ты же обещала выдрессировать ворону.

– Хорошо, – говорю, – Никита. Это не так просто, ведь сначала птицу приручить надо, чтоб никуда не улетала, сидела спокойно у меня на руке, на столике, где работу свою показать должна.

Но Никита мой нетерпелив. Пошли мы с ним в «Детский мир», купили маленькие счёты, две одинаковые погремушки да пирамиду, что собирается из разноцветных колец.

– Ну вот, Никита, дрессируй ворону сам.

– Как? – удивился Никита.

– А вот чтобы ворона на счётах считать умела, клювом их передвигала. Мы ей сегодня счёты поставим на подоконник, денька за два она к ним привыкнет.

Прошло два дня. Никита прибегает:

– Натка, а теперь можно дрессировать?

Я улыбаюсь:

– Что же, попробуй. Положи под счёты самое любимое лакомство Глупынды – мучных червячков. Да гляди внимательно, что птица делать будет.

Положил Никита червячков под счёты. Глупында, с какой стороны ни подойдёт к счётам, всё червячков достать не может. А потом передвинула кольцо клювом и достала червяка. Упёрлась Глупында лапкой, клювом зло по счётам застучала – сразу передвинулись две костяшки. Ещё одного червячка съела. Теперь пошла работа! Наелась Глупында, а заодно и научилась передвигать костяшки.

– Теперь, Никита, слушай меня внимательно. Несколько дней ты ворону заставляй так доставать себе завтрак. Когда же она привыкнет – ты перехитри её. Задвигает Глупында счётами, а ты ей из руки завтрак сразу подай. Да ещё за каждое правильное движение увеличивай порцию. Освоит ворона счёты – принимайся за пирамиду: под каждое колечко положи ей крошки яичного желтка. Придётся Глупынде ради вкусного обеда разобрать всю пирамиду. А потом опять убери желток и за каждое снятое с пирамиды кольцо угощай Глупынду.

…Прошло полгода. Настало лето, уехал Никита в лагерь. И в одно из воскресений отправилась я с мамой Никиты в тот лагерь его навестить. Приезжаем. А Никита нас не встречает.

– Занят он, – сказали нам. – Ждём вас. Скоро концерт начнётся.

Сидим с Никитиной мамой в первом ряду.

– Знаете, Наташа, а ведь Никита для вас сюрприз приготовил! – смотрит на меня Никитина мама и смеётся.

Я на сцену гляжу. Там пианино стоит.

«Ну, – думаю про себя, – наверное, сыграет Никита сегодня в концерте мою любимую «Осеннюю песню» Чайковского.

Объявляют Никиту. Выносят небольшой столик. Затем выходит сам Никита, а на руке у него сидит – кто бы вы думали? – Глупында. Гляжу на сцену и удивляюсь: Никита точно копирует мои движения.

– Ребята! Перед началом урока всегда раздаётся что? – спрашивает Никита у зрителей.

– Звонок! – хором отвечают ребята.

Ворона подходит к звонку, дёргает за верёвочку. Раздаётся мелодичный звон.

– Чтение, – объявляет Никита.

И ворона спокойно перелистывает книжечку, сделанную из фанеры.

– А теперь посчитай на счётах. Правда, ребята, щёлкает, как настоящий бухгалтер! – хвалит Никита ворону. – Клювом птица защищается, клювом себе пищу достаёт. Вот сейчас Кара покажет вам урок физкультуры – как свой клюв закаляет.

Стоит на столике приспособление деревянное вроде буквы «Т», а по бокам висят погремушки. Подходит к погремушкам ворона и лихо переворачивает их.

– Молодец, Никита! Самый настоящий дрессировщик! – аплодируем мы.

А после выступления Никита подбегает ко мне и говорит:

– Ну, Натка, возьмёшь мою артистку Кару к себе? Хватит ей в самодеятельности быть – она уже артистка.

– Погоди, Никита, это разве не Глупында?

– Она, конечно, она самая. Только посуди, Натка, такую умницу Глупындой называть просто обидно. Теперь она Кара.

– Кара? – переспросила я.

– Ну да! Каркает она точь-в-точь как здесь, в поле, дикие вороны. Услышит их карканье и отвечает. Я её выпустил. Думаю, полетит в поле, а она нет – опять за мной и всё каркает. Наверное, сердится, что расстаться с ней хочу. Эх ты, Кара, Кара! Карушка!

Только произнёс новое имя Никита, как ворона сразу громко каркнула и стала чистить свой клюв о Никитину куртку.

 

Слыхали ли вы, друзья, о микрорайоне? Это, конечно, может быть и участок леса, где солнечные лучи пронизывают грибные шляпки и землянику, и изгиб большой или малой речки, и одна шумная говорливая улица города. Всё это микрорайон. Но мне хотелось бы вам рассказать о том микрорайоне, где я жила и где появился дорогой моему сердцу большой театр «Малышка». Его создали во дворе огромного нового дома, что вырос на юго-западе столицы.

Однако прежде несколько слов о доме. Мы увидели его тотчас, как закончилась стройка. Мы знали, что вскоре здесь будем жить, поэтому с трепетом подходили к нему.

Восьмиэтажный, ещё молчаливый дом важно смотрел чистыми окнами-глазами на нас, будто знакомясь. Шутка ли, шесть тысяч людей – микрорайон жизни! Он должен радушно их встретить и разных людей сделать соседями и друзьями.

Мы смотрели на дом с почтением и восторгом, а голуби, первые новосёлы, уже весело и домовито обживали балконы и подоконники.

День клонился к вечеру, но мы стояли, не замечая этого. Когда же багрянец заката, будто сговорившись с неоновой рекламой и светофорами, разлил по окнам своё отражение, маленькая девчушка, протягивая руки, нетерпеливо крикнула:

– Ну бабушка! Я хочу туда, на ёлку! Видишь, она у всех ведь, ёлка!

Так и случилось, что в преддверии лета каждый из нас вдруг отпраздновал Новый год.

 

Живые ключи

– Простите, у вас нет лишнего… котёнка? – спросил меня гражданин, растерянно топтавшийся у своей груженной мебелью машины.

– Что? – удивилась я.

– Представляете, прозевал двух котят! Из-под носа ключи отобрали! – воскликнул он в сердцах, поднимая руку с металлическим кольцом, к которому были уже по-хозяйски прикреплены ключи, точно такие же, как и у меня, – ключи от новой квартиры.

– Вася, да ты объясни толком, в чём дело! Видишь, гражданка растерялась, – раздалось из кабины.

Вслед за этим дверца открылась, и я увидела мужской бот, вылезший из-под двухъярусной юбки, затем плотную полу весеннего пальто, и сразу перед нами встала властная старуха.

– Моя тёща… – вздохнул тот и сбивчиво заговорил: – Вот, говорит, будто кошка первой должна по половицам пройти, тогда жильё сразу будет обжито.

– Ну конечно, – произнесла тёща, – примета есть, исстари ведётся. Кошки – живые ключи от нового дома.

– Входить в квартиру не хочет. Подавай ей кошку, и всё тут. Аквариум купил – не подходит.

– Да нешто я одна выделяюсь, Васенька? Вон гляди – у каждого на руках кошка, и небось никто не сопротивлялся да не говорил: «Паркет не половицы, ключи не кошка!» – проворчала старуха, торжествующе глядя на вновь приезжающих.

Двор был точь-в-точь птичий рынок. А новые жильцы всё прибывали с собаками, с кошками разных мастей и, пожалуй, одной породы – обыкновенными, самыми простыми. Мой ангорский кот, по кличке Флюс, казался здесь ещё более надутым и важным.

– Послушайте, ведь у вас много живности: две собаки, попугай, кот. Последний вам ни к чему, тем более кошка и собака в одной квартире. Подумайте, – убедительно начал гражданин.

– Видите ли, это моя работа. Я дрессировщик. Флюс, Хвостик и Жако – артисты.

– Но может быть, хоть напрокат дадите кошечку? На час, на два. Вернём в полном порядке.

– Пожалуйста, – согласилась я. – Только к вечеру я его заберу обратно. У него завтра выступление.

– Премного благодарны, – поклонилась старуха, прижимая кота к себе, и тотчас они шумно направились в подъезд.

…Вечером я пошла за своим гастролёром. Пятый этаж, квартира номер двадцать. Всё правильно. Звоню.

– Здравствуйте! Вы за артистом? Сейчас-сейчас! Маша, я пошёл в четвёртый подъезд к Степановым. Нет, нет, вы не волнуйтесь, кот сейчас будет на месте. Я его днём отдал. Прямо умоляли. У них сын в кружке юннатов. На артиста хотелось полюбопытствовать. А ведь и верно кот – артист! Добрых четыре часа в квартире, а чтоб где визитную карточку – ни-ни!

Мы отправились с соседом дальше.

У Степановых кота не оказалось. Там, улыбнувшись, сказали:

– Кот золотой. Его нарасхват. Из седьмого подъезда приходили. Они свою кошку выгнали, ведь квартира новая, кому приятно в доме грязь разводить. Ну и вашего зверюшечку на часик попросили. Он учёный! – с уважением произнесла хозяйка этой квартиры.

И нам пришлось идти в седьмой подъезд, затем в двенадцатый. Здесь на одной из дверей мы увидели записку: «Ушёл на дежурство. За кота не волнуйтесь. Верну в домоуправление завтра в 9.00».

Василий Степанович – так звали моего соседа – уверял меня, что завтра Флюс будет на месте.

– Моя вина, но ничего. Увидите!

Рано утром я действительно увидела прежде всего домоуправа. Он строго глядел на меня из-под вздыбленных бровей и спрашивал:

– Фамилия, имя, отчество? Учреждение, где работаете?

– В театре зверей, – неуверенно из-за непонятного самой смущения произнесла я.

– Так-так… Вот, гражданка, если ещё будете распускать по всему дому свой театр, то будем говорить в милиции.

– Я вас не понимаю, – ответила я.

– Зато дворника поймёте. Артемьев, отдай гражданке имущество и покажи руки…

Домоуправ уступил место. Вперёд вышел дворник. Поставил передо мной огромный шевелящийся куль. Показав мне пятнистые от царапин и йода руки, сказал:

– Пострадал на работе. Доконали. Думаете, легко было в один куль все предметы согнать? Получайте! – Он ловко сдёрнул верёвку.

И тотчас произошло нечто фантастическое: живой кошачий источник забил из куля. Одна, вторая, третья… десятая… Сколько их?!

Я отшатнулась:

– Не мои кошки! Нет, нет, тут недоразумение.

– Не отрекайтесь, гражданка. Жильцы подтверждают, что кошек им вчера вы сдавали напрокат. Кстати, за остальными зайдите в домоуправление. Артемьев, сколько их там осталось?

– Семь штук, товарищ домоуправ.

Я не успела ответить, как дверь распахнулась, и на пороге появился сияющий Василий Степанович. На руках у него сидел отъевшийся за день своих гастролей мой кот Флюс.

– Товарищ Дурова, прокат окончен. Принимайте своего артиста. Э, да у вас целый кошачий ансамбль тут…

Это было хуже взрыва.

– Ош-штрафуем! – взревел домоуправ.

– Ишь на дому театры устраивают, – вторил ему дворник.

На лестничной клетке толпились новые жильцы.

– Немедленно закрыть кошачий распределитель! – сказал домоуправ и в сопровождении дворника удалился.

– Василий Степанович, хотите кошечку, котёнка? Выбирайте, теперь есть лишние, сколько угодно, – мрачно, с издёвкой обратилась я к соседу.

Тот, виновато опустив голову, пятился к двери.

 

Большой театр «Малышка»

Всякий театр, конечно, имеет свою историю. А всякая история имеет начало. Имеет историю и наш театр «Малышка», несмотря на свою молодость. Весь вопрос в том, что считать началом. Во всяком случае, я не согласна с управдомом, который склонен считать началом неприятное происшествие со штрафом за первую репетицию футбольного матча между командами «4-Пудель-4» и «Разношёрстная дворняжья сборная».

Итак, с чего же началось? Мы не рыли котлованов, не управляли долговязым краном, укладывая тяжёлые блоки фундамента. И если бы даже наш театр имел собственное здание, его по справедливости украшала бы не четвёрка бронзовых коней, а упряжка из пуделя, бульдога, фокстерьера и двух лохматых дворняг.

Началось всё с высыхающих во дворе луж, с громкого чириканья воробьев, дерущихся из-за первого червяка, – словом, с того дня, когда тупоносые ребячьи калоши уступили место башмачкам-скороходам, бантики в косичках прыгали в лад с крутящейся верёвочкой и слово «ручеёк» уже означало не талую воду, бегущую вдоль улицы, а шумную игру, известную ребятам любого двора в любом городе.

– Пиф-Паф, – обратилась я к своему жесткошёрстному другу, весёлому терьеру, хитро поглядывая на ребят, – а не желаете ли вы продемонстрировать своё искусство?

«Ур-р-р! Гав-гав!»

Заливистая и радостная нота прозвучала в его лае. Хвост, поднятый торчком на манер большого пальца, сначала пришёл в бешеное движение, а потом выжидательно замер.

Косички повернулись к нам, прыгалка упала на асфальт.

– Нет, нет, не бросайте верёвочку, – сказала я, – покрутим для него. Пиф-Паф, прошу вас.

– Раз, два, три, четыре, пять, шесть… – хором считали девочки, а мальчишки, забыв о тряпочном мяче – без коньков – хоккея, подбежали к нам гурьбой и остановились, наблюдая за быстрым Пиф-Пафом.

– А теперь, Пиф-Паф, будьте добры: сначала вальс, потом прыжок.

– Это вместо прыганья на одной ножке, – сказали бантики.

Опять считающий хор:

– Раз, два, три!

– Погодите, ребята, пусть Пиф-Паф сам ответит, сколько раз он перепрыгнул через верёвочку. Только громче, Пиф-Паф, пожалуйста.

«Гав-гав, гав-гав, гав-гав!»

– А сколько раз вы опоздали прыгнуть?

«Гав!»

– Один раз, значит? Только один раз? – Я укоризненно посмотрела на Пиф-Пафа и повернулась к ребятам: – Подумайте, какой обманщик! Пиф-Паф, признайтесь же честно.

«Гав, гав-гав!»

– Ой как он здорово считает! – воскликнула девочка.

– У него по математике троек нет, как у тебя, – тотчас съехидничал один из мальчишек.

– А где он научился считать? А он всю математику знает? – наперебой расспрашивали меня ребята.

Я сделала вид, что обдумываю вопросы.

– Да пожалуй, он одолел все четыре действия. Можете задавать ему задачи. – И тут же дала команду Пиф-Пафу: – После зарядки, уважаемый Пиф-Паф, недурно заняться и умственной работой. Ну-ка, кто ему даст пример на умножение?

– Я!

– Нет, я!

– Я, лучше я! Мне очень нравится умножение! – облизнув губы, воскликнула толстенькая девчушка.

«Ну, Пиф-Паф, сейчас нам с тобой достанется!» – подумала я.

Примеры посыпались со всех сторон. Я даже устала в уме умножать, делить и складывать.

– Теперь вы убедились, что Пиф-Паф отлично знает математику?

– Убедились! – хором закричали ребята, а любительница умножения прибавила:

– Выучил на «пять».

– Ребята, а вы не рассердитесь, если я сознаюсь вам, что пошутила?

– Можно, я скажу? А я сразу знал. В Уголке Дурова там это тоже показывают! – торопливо выпалил круглолицый паренёк.

– Вот и расскажи ребятам, о чём ты догадался, – предложила я ему.

– А всё очень просто! У меня даже Бурьян теперь знает, сколько будет дважды два. Он как лаять начнёт, если нужно четыре, так после четырёх тихонечко щёлк пальцами – и он перестаёт лаять. Два нужно – так после двух щёлкаешь. Вот и вся хитрость.

– Молодец! – похвалила я, протянув пареньку руку.

А он тотчас шаркнул ножкой:

– Агафьин Михаил.

Я даже оторопела от такой изысканной вежливости и уже хотела тоже представиться, как меня перебил рыженький веснушчатый мальчуган:

– Мишка, он у нас передовой, даже в девчоночий кружок рукоделия ходит!

– Вдвойне молодец! – поддержала я Михаила Агафьина. – Вот, ребята, Миша вам секрет собачьей математики почти разъяснил. Мне осталось немного добавить. Конечно, собака считать не умеет…

– Они глупые, – презрительно поджав тонкую нижнюю губу, сказала одна из девочек.

– Ты не права. Ум собаки, естественно, не такой, как у нас с вами, но глупой её назвать нельзя.

– Пиф-Паф, наверно, обиделся, – заметил кто-то из ребят.

– Вряд ли, – возразила я. – Пиф-Паф не понимает, о чём мы с вами толкуем. Ему знакомы лишь некоторые слова команды: «Ко мне!», «Сидеть!», «Рядом!», «Гулять!», «Лежать!».

Бедняга Пиф-Паф, услышав все команды разом, заметался и стал беспокойно смотреть мне в глаза, словно спрашивая, чему же повиноваться.

– Зато у собаки прекрасно развиты и слух, и зрение, и обоняние, – продолжала я. – Собака – необыкновенно чуткое животное. Вот я и заставляла Пиф-Пафа исполнять любое действие по моему сигналу. Ну как, интересно? – спросила я ребят.

Впрочем, незачем было и задавать этот вопрос. Я видела, как всё, о чём я рассказываю, заинтересовало ребят, и решила приступить к главному:

– А что, друзья, не устроить ли нам во дворе, прямо здесь, настоящий театр зверей?

– А можно? – с радостной неуверенностью протянула любительница умножения.

– Можно! Конечно, в нашем театре не будет ни тигров, ни львов, ни слонов, но ведь нас окружает очень много четвероногих и пернатых друзей. Артисты найдутся.

– А жаль, что без тигра. Вот бы с тигром здорово бы-ыло! – мечтательно протянул Рыжик.

– У нас пудель есть. Бабушка к лету всегда его подо льва стрижёт. Только вот цвет у него чёрный, совсем не львиный… – смущённо сказала ещё одна девочка.

– Значит, решено. Завтра в шесть собираемся у меня и по-настоящему всё обдумываем, – сказала я ребятам на прощание. – Ведь у вас скоро каникулы. Квартира моя – пятнадцатая.

Я поднялась к себе, распахнула окно и ещё долго наблюдала за стайкой ребятишек, обступивших огромный землекопатель. С каким восторгом следили они за сжатием железного кулака, в котором кубометр земли казался лёгкой горсточкой!

А неподалёку, впряжённая в телегу, мерно пожёвывала овёс лошадь. Ей ребячье внимание уделялось постольку, поскольку лошадь стояла на мостовой, где, громыхая, проносились тяжёлые пятитонки, не имеющие таких, как у неё, устало-грустных и выразительных глаз, но обладающие сотнями лошадиных сил.

Я вовсе не сетую, что восторг отдан металлу, вобравшему в себя силу и волю живого существа. Я счастлива волнением дошколят, подростков и солидных людей, ожидающих из космического полёта дворняг, знаменитых не родословной, а заслугами перед наукой, серых и белых мышей, мух и нежных листочков традесканций.

Но мне становится нестерпимо больно, когда те же подростки не видят рядом с собой этой частички жизни, когда у одного рогатка – для воробья, у другого – камень для кошки или приблудившейся ко двору собаки. Кто же вступится, кто сломает жестокость, идущую у подростка пока не от сердца, а от избытка энергии?

Вот оно, дело твоё, театр! Ты должен вырасти во дворе любого дома, где живут ребята. Театр зверей нашего дома, разожги костёр любви к четвероногим и пернатым, у которых тоже есть хрупкое, отбивающее время сердце! Разожги костёр любви ко всем деревцам и травинкам, которые пустили корни в землю, дающую нам жизнь…

 

Первый зритель – Ромка Ракетоноситель

С появлением театра «Малышка» всем ребятам нашего двора захотелось немедленно стать дрессировщиками, и они забыли о своей обязанности заботиться о малышах. Ватаги ребятишек от двух до пяти и от пяти до семи лет делали набеги на клумбы, строили песочные дворцы на мостовой, дрались из-за лопаток и оглашали двор воинственным упрямым плачем. Всё это, если выражаться словами председателя родительского комитета, ежедневно напоминало, что «дошкольникам нужна забота и надзор».

– Давайте с ними беседу проведём, – предложил Миша Агафьин.

– Попробуй! – насмешливо отозвалась Кета, самая ловкая дрессировщица нашего театра. – Хуже моего брата ничего нет на свете. Папа уверяет, будто недостатки пройдут с возрастом. Но Ромке вот уже скоро шесть лет, а он ни капельки не изменился.

– Давайте я малышам прочту лекцию на тему… – Лёня Тютькин взмахнул вихром и замолчал, подыскивая полезную тему.

– Правильно, правильно. Прочти, есть ли жизнь на Марсе! – засмеялась Кета. – А они у тебя будут спрашивать: что такое жизнь и что такое Марс? А вместо тебя ответит мой братец: Марс – это у нас на даче была овчарка, а у неё водились блохи. И что бабушка говорила: «Легче в лесу с моими очками найти гриб, чем блоху на Марсе».

– Кета, получишь ещё, посмейся только! – обиделся Лёня. – Я же хочу помочь театру. А ты! Эх!..

– Один ты, что ли, хочешь помочь? И я хочу! А как поможешь, если мама навязала мне Ромку и он за мной везде хвостом бегает? – Кета огорчённо покачала головой и добавила: – А я от него с трудом отвязываюсь.

– Ну уж с трудо-ом! – протянул Миша Агафьин. – Ракетой прилетаешь на репетиции. Эх! Кетка-ракетка!

– Не дразнись! – вскипела Кета.

– Да, здесь нужно хорошенько подумать, – прервала я ребят.

Однако думать долго не пришлось. Под вечер ко мне в дверь тихонько позвонили, звонок был отрывист и еле слышен. Собака, лежавшая под дверью, настороженно подняла уши. Вскоре послышались шарканье о стенку и снова такой же тихий звонок. Я открыла дверь. На пороге стоял мальчик лет четырёх-пяти с большой линейкой, которой, очевидно, он и нажимал на звонок.

– Ты за бумагой? – спросила я, помня о недавних компаниях по сбору утильсырья.

– Нет!

– Ну тогда за пробками и пузырьками?

– Да нет, я гость.

– Какой гость? – удивилась я.

– Здесь живёт Дурова. Я – Рома. Кета дрессирует у неё в гостях. Меня не берёт с собой. Я, знаете, Ракетоноситель. Это папа так говорит. Я сам пришёл. Вот… – вздохнул мальчик и спокойно, уже без разговора вошёл ко мне.

– Значит, ты и есть Ромка Ракетоноситель? Рада с тобой познакомиться. Хочешь стать дрессировщиком? – произнесла я то, что теперь привыкла говорить каждому маленькому гражданину нашего дома.

– Не-а, лучше пылесосом.

– Что?! – опешила я.

– Ага. Он вот шумит сильно-сильно, с грязью возится, а его никогда не ругают, только если уж испортится, конечно.

– Теперь понятно. Мне обидно, что я ничем тебе в этом не смогу помочь.

– А вы театр покажите. Я пришёл сам посмотреть.

– Ты, выходит, зритель?

– Нет, я Рома. Кета мне сестра. Только я ещё младший.

– Раз ты смотришь всё-всё в театре – ты зритель.

Я это сказала скорее для себя, потому что теперь была понятна помощь Лёни. Рыжик проведёт большую работу со зрителем. У меня тут же в уме возник план, но рядом стоял кроха зритель и требовал показа театра.

– Идём, Рома, театр ведь во дворе.

Мы вышли с ним из парадного, он увидел знакомый ему и ничем не изменившийся двор. Подозрительно смерив меня взглядом, Ромка тотчас спросил:

– Где театр? Ну где?!

– Здесь, – ответила я и для полной убедительности топнула ногой по песку.

– Я не вижу где.

– Вот голуби – видишь? Они артисты.

– И костюмы у них есть?

– Костюмы, пожалуй, им не нужны.

– Да, бабушка говорит, что им шарф не нужен. Голуби-сизарики не простуживаются. Им сама радуга шарф на грудках оставила насовсем.

– И ты запомнил, что сказала бабушка? Молодец!

Тут я показала Ромке нашу кошку, которая полетит с мышами в ракете. Но он вдруг захотел посмотреть ракету: кошка была обыкновенной, а ракета!..

– А можно мне вместе с ними, в ракете? – спросил Ромка.

Он ухватился руками за воображаемый руль и, представив себя космонавтом, громко закричал:

– Ту-ту-трам, посторонись!

– Кому ты отдаёшь команду? – спросила я.

– «Ту» – гудок. На небе ведь можно гудеть: там людей нет, и чтоб другая ракета не наехала. Ту-ту-т-трах!..

И Ромка побежал или – в его представлении – полетел по двору, не замечая кошки, которая испуганно юркнула в подъезд.

…С этого дня Лёня Тютькин организовал бригаду, которая называлась «ПТ по Р с МЗ». Конечно, я не могла сразу расшифровать такое многозначительное название, но «ПТ по Р с МЗ» действовало умело и чутко. Сначала игры затейника, потом песни. Что же касается плясок, то здесь было труднее. Люди от двух до четырёх лет не запоминали нужного па и предпочитали пугать друг друга, двигаясь подчас с рычанием на четвереньках. Только один Ракетоноситель не поддавался Лёне. Он часами сидел у водосточной трубы и, стуча по жести линейкой, напоминал сестре Кете, что ему одному трудно и грустно. Кета сердилась, но выдерживала характер и, бросая косые взгляды в окошко, следила за братом.

Всё же он сумел проникнуть за кулисы нашего театра. И помогла ему я. Сознаюсь – не устояла. Ромка Ракетоноситель был принят моим ассистентом. Работала, правда, за него линейка, ставшая реквизитом для морских свинок.

Ромку приняли настороженно. Пришлось объяснить уважительную причину. Я рассказала ребятам о моём разговоре с Ромкой.

Ромка спросил меня:

– У тебя есть дочь?

– Нет, – ответила я.

– А сын?

– Тоже нет.

– А дети вообще есть?

– Нет, вообще нет.

– Тогда бери меня сегодня в театр. Когда дети одни, их берут с собой на работу. Я с мамой ездил, теперь с тобой пойду. Вот.

Последнее «вот» доказало, что решение его бесповоротно и отказу не подлежит.

Ромка теперь с нами, хоть руководитель «ПТ по Р с МЗ» Лёня Тютькин до сих пор упрекает меня в слабохарактерности и подрыве его авторитета. Что ж, он прав: недаром «ПТ по Р с МЗ» есть помощь театру по работе с маленьким зрителем.

 

Накануне премьеры

Театр, у которого крыша – небо, а пол – земля, открыл сезон в конце июня. Не было билетов, а следовательно, не было и безбилетников. Чтобы созвать зрителей, мы прибегли к запрещённому методу: к живой рекламе. С утра, когда по всем дворам начинается оживлённое движение людей, спешащих на работу, мы разделились на три группы. Кета с маленьким братишкой Ромкой возглавляла первую. Их рекламой был петух Красный Гребень, который должен был звонким кукареканьем приветствовать прохожих и привлекать внимание к плакату:

СПЕШИТЕ! ЗАВТРА ОТКРЫТИЕ

ТЕАТРА ЗВЕРЕЙ НАШЕГО ДОМА

Петух выкрикнул два раза «кукареку» и сыграл на гуслях, потом его разморило, и он стал часто дышать, напугав Ромку. Ромка от скуки требовал пить, но так как Кета не могла покинуть свой пост, он пригрозил ей, что будет кричать сам, как петух, и немедленно раскудахтался. Устав быть петухом, Ромка протяжно затянул:

– Хочу пи-ить! Да-ай пи-ить! Да-ай!

Он тянул своё «да-ай» жалобно и невыносимо долго, и теперь на них уже обращал внимание каждый прохожий.

– Девочка, ты зачем обижаешь малыша? – говорили Кете сердобольные люди.

А Ромка, чувствуя поддержку, заливался плачем:

– Да-ай!

В первом этаже, поблизости, хлопнуло окно, и донёсся ворчливый голос:

– Безобразие! Распустили детей! С утра отдохнуть не дают!

Ромка смолк, зато петух встрепенулся, и троекратное «кукареку» с гулким эхом прокатилось по двору.

– Ах, вы опять за своё?! Ну погодите!

Над Кетиной головой снова послышался стук оконной рамы, а через секунду разъярённая тётенька в байковом халате выскочила из подъезда. А Кета с петухом под мышкой и Ромкой на буксире мчалась в свой двор.

Вторая группа вернулась не так быстро. Мише Агафьину сопутствовал успех. Наш дрессированный поросёнок оказался на редкость удачной рекламой. Он танцевал вальс, разворачивал пятачком плакатик, бил в барабан.

Оставалась третья группа. Мы начинали тревожиться. Было уже далеко за полдень, а Лёня Тютькин всё не возвращался. На разведку в близлежащие дворы отправился Миша. Вскоре разведчик вернулся. Он принёс несколько вороньих перьев и разорванный плакат, где уцелело лишь одно слово: «Спешите!» Лёне было поручено рекламировать театр в сопровождении бульдога и вороны. Ворона должна была выдавать программки, а бульдог лаем оповещать час начала спектакля. Однако – ни Лёни, ни его ассистентов.

«Что с ним случилось?» – тревожно думала я.

– Вот и попробуй тут с Лёнькой открыть театр! – сердилась Кета.

– А может, он не виноват? Может, с ним что случилось? – вступился Миша.

Мы все отправились на поиски.

– Вы не видели мальчика, такого рыженького, с бульдогом?

– Нет, – отвечали в одном дворе.

– Нет, – отвечали в другом.

И только в третьем сказали, что рыженький пробегал мимо, но без бульдога, во дворе не останавливался.

Что же произошло?

Гадать долго не пришлось, потому что из-за угла выскочила незнакомая дворняжка, за ней Гром, а за ним Рыжик. Он на ходу издали кричал: «Держите!»

Пропустив дворняжку, мы врассыпную бросились наперерез бульдогу.

– Уф! – с трудом перевёл дыхание Лёня.

– Ну? Что случилось? Где ты был? – тотчас посыпались на него вопросы.

– Уф! – вздохнул он и, погрозив бульдогу кулаком, проворчал: – С этим Громом только и жди неприятностей! Сначала всё правильно шло. Ворона первая начала. И крылья подрезаны, а ка-ак полетит в сторону! Я ловить! Гром – за мной! А прохожие решили, что он на меня бросается. И давай за ним, а он от них. Три квартала гнался за ним! Я бы раньше догнал, но ведь сначала он просто так побежал, а потом увидел чужую собаку – и тут уж пошло! Как припустился! Хорошо ещё, что собака в нашу сторону завернула, а то… – Не обращая внимания на провинившегося Грома, Лёня сел прямо на асфальт. Из-за пазухи у него тотчас выскочила ворона.

– Ну чего расселся! Работы сколько ещё, а у нас всего один день остался, – командовала Кета.

– Светопреставление! – всплеснул руками Миша, поддразнивая Кету.

Конечно, когда началось наше первое представление, или, по-театральному, премьера, я нервничала, ведь и номера, и артисты были зрителям знакомы до мелочей – репетиции происходили у всех на глазах. Но по тому, как, зная и наперебой рассказывая друг другу каждый следующий номер, они смотрели спектакль, я поняла: театр полюбили. Теперь я не стану описывать тот день. Для нас он был большим и счастливым.

Мы щедро отдали маленьким зрителям свой труд и увидели, что плоды его приносили радость.

Я приведу вам хотя бы афишу.

ОТКРЫТИЕ ТЕАТРА ЗВЕРЕЙ НАШЕГО ДОМА

Для вас, малыши и взрослые, мы представление начинаем

СОБАКИ СТАНУТ ПРЫГУНАМИ

И «МАТЕМАТИКАМИ»,

ПОМОГУТ ПОТУШИТЬ ПОЖАР В КОШКИНОМ ДОМЕ,

ГДЕ МЫШИ ПРОЖИВАЮТ

ВОРОНА УЧЁНАЯ, НЕ ПРОСТАЯ

ЧУДО-ЮДО СУХОПУТНОЕ – СВИНКИ МОРСКИЕ

МИРНЫЕ ПАРАШЮТИСЫ – КОТ И КРЫСЫ

ШПИОНСКАЯ СВИНЬЯ В ВОЗДУХЕ. ПОЛЁТ

БЕЗ ПОСЛЕДСТВИЙ

ГОЛУБИ-АРТИСТЫ

ЗЕМНОЙ ШАР И ГОЛУБЬ МИРА

ВНИМАНИЕ!

В АНТРАКТЕ ДЛЯ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФУТБОЛА МАТЧ

МЕЖДУ КОМАНДАМИ «4-ПУДЕЛЬ-4»

И «РАЗНОШЁРСТНАЯ ДВОРНЯЖЬЯ СБОРНАЯ»

СУДЬЯ – БУЛЬДОГ ГРОМ

К БОЛЕЛЬЩИКАМ ЛУЧШЕ НЕ ОБРАЩАТЬСЯ

ВХОД В ТЕАТР СО СВОИМИ СТУЛЬЯМИ,

ТАБУРЕТКАМИ, РАСКЛАДУШКАМИ

ПОСЛЕДНИЕ ДЛЯ ВМЕСТИМОСТИ

ЗРИТЕЛЕЙ ОТ 3 ДО 5 ЛЕТ ОЧЕНЬ УДОБНЫЕ

ЭЛЕКТРООСВЕТИТЕЛЬ – СОЛНЦЕ

МУЗЫКА – САМОДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЗРИТЕЛЕЙ

АДРЕС ТЕАТРА – НАШ ДВОР

Позвольте здесь мне сделать небольшое пояснение: писал текст афиши начинающий поэт, он же дрессировщик и воспитатель, Леонид Тютькин. Если в «парашютисах» отсутствует буква «т» – не удивляйтесь. Лёня объяснил мне, что поэтам разрешаются перестановки букв или, наоборот, недобор для рифмы, а ребята, у которых меняются зубы, всё равно прочитают слово так, как написано у него в афише.

И ещё, друзья, когда мои маленькие коллеги уставали, мне приходилось занимать их рассказами и показом дрессировки самих животных – четвероногих и пернатых артистов. Но если и вам хочется создать театр зверей, я постараюсь помочь в этом.

 

Советы юным дрессировщикам

Друзья мои, я хочу вспомнить то время, когда я была такой же, как вы сегодня. Я не задавала тогда вопроса, как стать дрессировщиком, так как папа, мама, бабушка, дедушка были дрессировщиками. Однако это не снимало с меня той ответственности, которую требовал папа во время работы со зверем или птицей. Он говорил: «…чтобы стать дрессировщиком, прежде всего надо воспитать в себе характер настоящего человека, а это значит, никогда ваше настроение, чрезмерно горькое или радостное, не должно отражаться на ваших меньших братьях – зверях и птицах. Ровность, чёткость, честность в вашем поведении помогут обрести вам дружбу и искренность зверька или птицы». Но если вы думаете, мои милые друзья, что, чтобы стать артистом-дрессировщиком, не нужно учиться в школе, вы очень ошибаетесь. Можете убедиться в этом на моём примере. В шесть лет я была уже «опытной» актрисой, так как уже два года выходила с папой и слоном на арену цирка. И вот однажды папа меня спросил:

– Как ты думаешь, Наташа, ты уже настоящая артистка-дрессировщица?

– Да, да! – гордо, с восторгом выдохнула я.

– А писать ты умеешь? – задал вопрос папа.

– Умею… – нерешительно и тоненько протянула я.

– Проверим! Вот тебе лист бумаги, карандаш. А я диктую три очень знакомых слова: собака, ворона, корова.

Я долго трудилась и протянула папе листок.

Папа сосредоточенно рассматривал, крутил его, пытаясь определить хоровод танцующих полуписьменных-полупечатных букв. Потом огорчённо покачал головой, приподнял очки и сказал:

– Это что за виды животных ты нарисовала? Ворона с хвостом от коровы, собака с рогами, потому что буква «Б» у тебя перевернулась и получила лишний хвостик. Нет, грамотей, русского письменного ты не знаешь. Ну а как у нас с математикой? Считать умеешь?

– Умею… – неуверенно произнесла я. – Столько, сколько пальцев на двух руках и почти на одной ноге.

– Не густо, не густо… Лучше бы – сколько волос в твоих косичках. Ладно. Экзамен устроим по чтению.

Долго я читала слово, которое было написано крупными буквами на бумаге, и привела отца в неописуемый ужас.

– Нет, Наташа, ты ещё никакая и не артистка, и не дрессировщица. Ну посуди сама: как ты будешь читать про своих животных, если ты не знаешь букв? Ты одолеешь книги о зверях и птицах только тогда, когда зверёк и птица состарятся и в работу годиться не будут.

Как ты рассчитаешь нормы кормления для своих питомцев? Большой слон в сутки съедает 150 килограммов разных продуктов: и ветки, и сено, и крупу, и овощи, и фрукты, и даже творог. А вот маленькая мышка за сутки съедает этих же продуктов всего несколько граммов.

Как правильно ты сумеешь рассчитать норму рациона? Перепутаешь – пеняй на себя. Слону ты дашь мышиную порцию – и он не дойдёт до занавеса, чтобы показать публике в цирке дрессировщицу-незнайку, – он рухнет от голода и слабости. А маленькая мышка погибнет, объевшись, ведь порция ей досталась слоновья.

Если ты не умеешь писать, то как ты будешь вести дневник поведения своих подопечных? Нет, Наташа, отправляйся-ка ты в школу да старайся учиться так, чтобы получить право называться настоящим артистом-дрессировщиком.

И папа был прав. Дрессировщиком может стать каждый, кто любит своих четвероногих и пернатых друзей. Но учтите, ребята, неучам в дрессировке места нет! Дрессировщик должен знать зоологию, географию, естествознание, психологию – словом, всё то, что вы проходите в школе. Я же могу вам подсказать только некоторые приёмы, к каким прибегаю во время работы.

Состав животных вашего театра: собаки, кошки, кролики, козы, свиньи, мыши, крысы белые (альбиносы), морские свинки, сурки, зайцы; птицы: вороны, голуби, совы, грачи, петухи, куры, гуси.

Метод дрессировки – дуровский. Его создал замечательный человек – дедушка Дуров. Он считал, что у дрессировщика должны быть заповеди: первая – любовь к животным; вторая – настойчивость и терпение; третья – дрессировщик должен быть всегда разумным в подходе к животным.

 

Собака-математик

На сцену выходит дрессировщик. Он говорит, что его собака умеет считать до десяти, и предлагает ребятам устроить ей экзамен. Ребята согласны. Дрессировщик зовёт на сцену собаку. Собака выбегает из-за кулис и садится на тумбу. Дрессировщик берёт картонки, на которых написаны цифры, и говорит, обращаясь к собаке:

– Сегодня мы решили устроить тебе экзамен. Но у нас будет не так, как в школе, – там один учитель, а остальные ученики; у нас наоборот – ты будешь ученик, а ребята твои учителя. Они будут тебя экзаменовать.

Дрессировщик обращается к зрителям:

– Ребята! У меня есть картонки с цифрами: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9 и 0. Эти картонки я перемешаю и разложу на полу, вас же попрошу задавать собаке примеры на сложение чисел, но так, чтобы сумма не превышала десяти.

Дрессировщик начинает раскладывать картонки по кругу, говоря при этом собаке:

– А ты будь внимательна, помни: что лучше подумать и правильно принести ответ, чем поспешить, ошибиться и получить плохую отметку на экзамене и остаться на второй год.

После того как все картонки с цифрами разложены возле тумбы, дрессировщик просит ребят задавать собаке примеры на сложение.

Экзамен с цифрами на сложение окончен, начинается экзамен на вычитание. Ребята задают примеры.

Дрессировщик:

– Ну, ребята, давайте зададим сейчас собаке последний пример, однако самый трудный, такой, чтобы лаем собака не могла ответить. Например, от пяти отнять пять.

Собака этот пример решила.

Дрессировщик:

– Ребята, я считаю, что экзамен наш ученик выдержал. Какую же отметку ему поставить?

Ребята дружно отвечают:

– Пять!

Дрессировщик поздравляет собаку со сдачей экзамена и предлагает ей теперь заняться физкультурой. (Собака прыгает через барьер и в обруч.) За хорошую работу дрессировщик угощает собаку сахаром, и она покидает сцену.

Реквизит, то есть предметы, которые нужны для представления и дрессировки: тумба, картонки с цифрами, барьеры, обруч.

 

Дрессировка

Прежде чем начать дрессировку собаки, изучите её характер и повадки. Собака должна любить своего хозяина, доверять ему. Дрессировщик, в свою очередь, уделяет собаке большое внимание: ухаживает за нею, гуляет, кормит её. Если взять щенка и вырастить его, то вы увидите, как он будет чувствовать ваше настроение.

Например, вы пришли домой из школы. Школьные беды вызвали у вас плохое настроение – вы не заметили бросившуюся к вам собаку. А собака всё-таки навязчиво вертится перед вами. Вы, рассердившись, в сердцах крикнули на неё. Собака расстроена. Без вины наказана, она забивается в угол. Это повторяется один раз, другой, и собака уже не радуется встрече с вами. Она становится запуганной, угрюмой, скованной в присутствии хозяина. Неуравновешенностью своего характера, невнимательным подходом дрессировщик может испортить животное. Поэтому мы рекомендуем вам, ребята, быть всегда подтянутыми, сдержанными и не переносить на животное своё плохое настроение. Собаке устраивайте строгий режим: точное время прогулок, кормления, занятий. Занятия с собакой лучше проводить в часы установленного кормления.

 

Как приучить собаку к месту и научить влезать на тумбу

В руках держите кусочки мелко нарезанного лакомства (мясо, сахар). Руки находятся над тумбой. Тумба – препятствие для получения корма. Маните собаку кормом, заставляя её поставить на тумбу передние лапы. Как только она это сделала, вы ей даёте кусочек лакомства. В надежде получить ещё собака продолжает тянуться к вашим рукам. Вы чуточку отходите в сторону – и собака, стараясь дотянуться до корма, вскакивает на тумбу, где и получает большое вознаграждение, подкреплённое лаской и звуковым сигналом «На место!».

Постепенно движение руки сокращается до еле заметных жестов. На первый план выступает звуковой сигнал «На место!».

Затем дрессировщик добивается, чтобы собака привыкла сидеть на тумбе и не сходила бы с нее без его разрешения.

Для этого, посадив собаку на тумбу, дрессировщик увеличивает промежуток времени между подачей лакомства. Если собака неожиданно сойдёт с тумбы, дрессировщик опять заставляет её сесть на место, но корм даёт лишь тогда, когда собака, спокойно выжидая, сидит на тумбе.

Одновременно с подачей корма дрессировщик произносит слово «сидеть». Оно является в данном случае звуковым сигналом, а корм даёт возможность сосредоточить внимание собаки и отвлечь её от желания сойти с тумбы.

После нескольких репетиций собака привыкнет к сигналу. Тогда дрессировщик может отходить от тумбы, свободно двигаться по помещению и наблюдать незаметно за поведением собаки.

Если собака сидит на тумбе и ждёт его подхода, то дрессировщик даёт ей подкормку.

 

Апортировка

Это задание заключается в том, чтобы собака по сигналу дрессировщика брала в зубы различные предметы и отдавала их хозяину.

Лучше всего дрессировать собаку в игре. Здесь вы должны быть крайне внимательны, чтобы уловить момент, когда собака в игре схватила зубами нужный вам предмет (мяч, тряпка, палка, тряпочная или резиновая игрушка).

Предмет, взятый собакой в зубы, вы должны вернуть себе. Вырывать его из пасти собаки нельзя. Это нужно сделать следующим образом. В одной руке у вас лакомство. Собака к нему тянется. Чтобы получить корм, она вынуждена выпустить из зубов предмет. Вы подхватываете его свободной рукой и немедленно подаёте собаке подкормку, сопровождаемую лаской.

Первое время это следует делать без сигнала. Когда собака уже безотказно приносит и отдаёт вам в руки брошенный ей предмет, получая каждый раз подкормку, вам надо научить её строго различать два сигнала: один – по которому ей можно брать предмет, и другой – запрещающий. Советуем вам пользоваться звуковыми сигналами, так как собака обладает необыкновенно тонким слухом и прекрасно различает сквозящие в речи интонации (радость, угроза, порицание, резкость). Поэтому разрешающий сигнал вы можете подать с лаской в голосе, а запрещающий – с резким оттенком. Или же разрешающим сигналом может быть щёлканье языком или ногтем, а запрещающим – сигнал из шипящих букв. Сигналы надо подавать незаметно для окружающих.

Одновременно с разрешающим вы начинаете вырабатывать запрещающий сигнал, тормозящий ранее заученное собакой движение. Здесь проявите свою чуткость и внимательность, ибо, вырабатывая запрещающий сигнал, можно затормозить у собаки ранее выученное движение. Чтобы этого не произошло, необходимо сигналы чередовать.

Теперь игрушку или предмет, к которому собака привыкла на первых уроках апортировки, заменяете картонкой с цифрой.

 

Бег по кругу

Тумбу перевернуть вверх дном. Протянутой рукой с лакомством старайтесь обвести собаку вокруг тумбы. Дрессировщик стоит неподвижно, направляя бег собаки рукой, и при замыкании круга подкармливает собаку.

Круговое движение руки с кормом есть сигнал. Однако с каждым разом движение руки сокращается, но собака уже понимает еле заметный жест. Собака усвоила движение руки и беспрекословно идёт по кругу. Теперь тумбу убираете и расставляете в форме такого же круга картонные цифры.

Здесь собака должна обегать уже круг из цифр, но с каждой репетицией вы увеличиваете диаметр круга, доводя круг до двух метров.

Собака должна бегать по кругу с внешней стороны. Если она срезает круг, её останавливают запрещающим сигналом и лишают подкормки.

Когда работа по каждому из заданий окончена, вы начинаете связывать их воедино, то есть сначала заставляете собаку сидеть на тумбе, по жесту обегать круг и по звуковому сигналу приносить нужную цифру.

В последнем задании сначала разложите не все картонки с цифрами, а три-четыре, диаметр круга оставьте тот же – два метра. Делается это для лучшей ориентации собаки. Если собака безошибочно приносит цифру и отдаёт её вам в руки, вы с каждой репетицией увеличиваете круг на одну-две картонки. Иногда собака по какой-либо причине сразу не реагирует на сигнал и берёт не ту цифру. Тут и приходит на помощь запрещающий сигнал, а собаку заставляют пройти круг второй раз, не разрешая ей сесть на место.

 

Ответы лаем

Дрессировщик должен выяснить, в каких случаях собака подаёт голос – лает. (Стук в дверь, мяуканье кошки, появление другой собаки.)

Закрепляйте лай подкормкой и словом-сигналом «Отвечай!».

Теперь задача – отработать отчётливую, короткую, громкую подачу голоса у собаки. Только за чёткий единичный лай даётся подкормка. Затем на сигнал «Отвечай!» заставляете её лаять несколько раз.

Чередуйте подкормку таким образом, чтобы собака лаяла один, и два, и три, и десять раз.

Здесь так же, как и в номере с картонными цифрами, дрессировщик выбирает сигнал, по которому он приучает собаку прекращать лай. В процессе репетиции необходимо увеличивать паузу между сигналом и подкормкой, чтобы не создалось впечатления, что лай собаки останавливается подкормкой.

Как заставить собаку поворачиваться на тумбе, движением описывая нуль?

Собака стоит на тумбе. В руке у вас подкормка. Своей рукой вы направляете собаку сделать круговое движение на тумбе, за что она получает подкормку.

Когда собака отвечает лаем, вы стоите к ней боком, при сложном примере с нулём дрессировщик поворачивается к ней лицом. Это и есть вспомогательный сигнал для поворота собаки на тумбе.

 

Как научить собаку подавать лапу

Собака сидит на тумбе. Сосредоточивайте её внимание на подкормке. В этот же момент берёте её лапу. Тут же, не выпуская лапы из своей руки, кормите собаку. При этом говорите «здравствуй».

После нескольких репетиций слово «здравствуй» у вас станет таким же сигналом, как и взмах протянутой руки. Достаточно вам будет протянуть руку, как собака тотчас положит в неё свою лапу.

 

Прыжки через барьер

Барьер сделайте таким, чтобы поперечную планку можно было бы поднимать и опускать на любую высоту.

Начинайте с наименьшего расстояния от пола, которое собака просто перешагнёт. В руке у вас подкормка, но, чтобы её получить, собака должна преодолеть препятствие, которое представляет собой барьер. Собака тянется за кормом и перешагивает планку барьера, после чего получает корм.

Постепенно высоту барьера увеличивайте. Подкормка идёт со звуковым сигналом «Ап!» при прыжке.

Подобным же образом заставляют собаку прыгать в обруч.

 

Собаки играют в футбол

Для этой сценки подбираются собаки разных пород: бульдоги, боксёры, пудели и молодые дворняжки.

Самое трудное – заставить собак привыкнуть друг к другу. Берёте собак на поводки и на расстоянии, издали, знакомите. Здесь кроме основного дрессировщика участвуют и другие ребята – ассистенты дрессировщика. Они держат собак на поводках. Дрессировщик стоит в центре, вокруг него – ассистенты с собаками. У дрессировщика подкормка, которой он отвлекает собак от возможной драки.

Важно распределять корм таким образом, чтобы он достался каждой собаке, не вызывая у собак озлобления и зависти. Когда после нескольких занятий собаки привыкнут друг к другу, начинайте приучать их к мячу. На этой стадии дрессировки надо заниматься с каждой собакой в отдельности.

Волейбольный мяч подвешен за верёвочку к стойке. Сначала он касается земли. Под него кладётся маленький кусочек мяса. Чтобы достать лакомство, собаке приходится отодвинуть мяч носом. Постепенно поднимаете мяч всё выше, а под мячом или сбоку держите кусочек мяса, надетый на кончик палочки-указки так, чтобы собака не могла до него добраться, не толкнув мяча.

Привыкнув, что мяч – предвестник лакомства, собака вскоре будет кидаться к мячу и толкать его, едва завидит. После этого не надо держать возле мяча угощение. Его дают собаке из рук после того, как она толкнула мяч. Собака начинает толкать мяч по нескольку раз. Во-первых, потому, что не нашла пищи сразу; во-вторых, потому, что игра с мячом начинает ей нравиться сама по себе. Молодые собаки выбранных нами пород и без дрессировки склонны играть в мяч: ловят, толкают, стараются догнать брошенный мяч или схватить его на лету. Дрессировка тут нужна для того, чтобы собака приучилась толкать мяч только носом.

Когда все собаки обучены и безотказно начинают игру с мячом, начинайте тренировать их вместе. Сначала по две, потом по три, по четыре, пока не дойдёте до полного состава ваших команд. Разумеется, в командах число игроков должно быть ограничено – в каждой пять-шесть, не больше.

Когда команды натренированы, жёсткий мяч заменяйте цветным воздушным шариком, уже не привязанным. Лёгкий шар заставляет собак делать ещё более высокие прыжки. Но всё же, чтобы шар не улетел слишком далеко и опустился побыстрее, в конец трубочки, через которую его надувают, спрячьте небольшой груз (подшипниковый шарик, кусочек свинца, монету).

Теперь остаётся приучить собак-футболистов к трусикам, которые должны быть двух разных цветов. Тогда для зрителей ещё отчётливее будет разделение на две команды.

Матч прекращается по свистку судьи, и собаки убегают за кулисы. Это потому, что каждую репетицию вы заканчивали обедом, который ваши футболисты получали за кулисами по свистку судьи.

 

Собаки – прыгуны с вышки

В этой сценке собаки стремительно взбираются по лестнице и прыгают на растянутый брезент, который держит шестёрка ребят.

Начинаете репетировать бег по лестнице сначала по полу. Двигаться собаку по лестнице вы заставляете подкормкой в вашей руке, указывающей направление.

Затем конец лестницы, там, где собака получала подкормку, поднимаете над полом, и собака легко сходит с неё на расстеленный брезент. Здесь она получает корм. По мере увеличения наклона лестницы вы поднимаете брезент. Держать его нужно туго натянутым, чтобы собака не боялась прыгнуть.

Для сценки «Собаки-прыгуны» лучше подбирать небольших собак: фокстерьеров, карликовых пинчеров, дворняг.

Собак можно одеть в костюмы и сценку преподнести как состязание. Опять же и для этого вам потребуется репетиция. Чтобы собака привыкла к костюму и не снимала его, необходимо при этом несколько раз её внимание отвлечь или игрой, или прогулкой, или кормом.

 

Морские свинки

Реквизит: флажок, маленькая детская игрушка – шарманка с барабанчиком.

Морских свинок приручите. Они должны не бояться ваших рук, спокойно брать из них корм.

Сценку с морскими свинками показывают на столике. (Кстати, все мелкие артисты, будь они четвероногими или пернатыми, должны работать на специально сделанном для них столике.)

Первая морская свинка поднимает флажок, как бы оповещая начало своего номера. Затем вместе со второй свинкой они продолжают показывать своё искусство. Свинка первая крутит барабанчик шарманки, свинка вторая танцует вальс.

После они обе направляются к двум штативам и поднимают плакатики, где на одном написаны места обитания их диких родичей, а на другом – чем свинки питаются. Плакаты свинки поднимают лишь после того, как из зрительного зала следуют ответы на заданный дрессировщиком вопрос: «Где живут морские свинки и чем они питаются?»

Дрессировка морских свинок требует кропотливости, усидчивости и терпения. Научить свинку танцевать вальс несложно. Делается это так же, как вы учили собаку поворачиваться на тумбе.

Флажок и плакаты свинка поднимает, вращая барабанчик шарманки. Научить свинку вращать барабанчик несложно.

Сначала её нужно заставить тянуться к морковке. Она приподнимется на задние лапы и обопрётся передними о барабанчик, к которому вы подносите морковку.

Естественно, что, опершись лапками на барабанчик, свинка начнёт ими делать такие движения, как при ходьбе. Таким образом барабан и будет вращаться.

Чтобы свинки не пугались барабанчика, поставьте его в клетку. Они привыкнут к нему.

Репетиция с морскими свинками продолжительна.

Сигнал, по которому свинка будет кружиться в вальсе, может быть звуковым (мелодия вальса), но лучше зрительным, потому что он у морских свинок вырабатывается гораздо быстрее. Зрительным сигналом может быть движение вашей руки.

 

Заяц-барабанщик

Заяц выступает с настоящим барабаном – он музыкант. Здесь вы убедитесь, что роли каждому животному надо подбирать, исходя из его природных особенностей. Почему же заяц стал барабанщиком? На воле заяц, выражая своё нетерпение, недовольство, часто в неистовстве бьёт сильными передними лапами по любому попавшемуся предмету (пень, кочка, бревно). Вот мы и перенесли природную особенность зайца на его работу в спектакле.

Научить зайца бить в барабан несложно, трудность дрессировщика здесь заключается в приручении. Много дней уйдёт у вас, прежде чем заяц ничего не будет бояться – ни протянутой руки, ни гула аплодисментов – и освоится с местом на столике.

Вот тогда и начинайте учить зайца барабанить. Делается это так.

Выбирайте самый лакомый, любимый зайцем корм: морковку, яблоко, салат или хлеб с молоком. Заяц с аппетитом уминает данный ему корм. Появляется издалека барабан. Заяц настораживается. Перестаёт жевать, смотрит на барабан. Вы тотчас прячете барабан за спину. Заяц успокаивается и продолжает вкусный обед. Но опять появляется барабан. Стоит заячьему глазу его заметить, как барабан исчезает. С каждым разом барабан смелее надвигается на зайца, он мешает зайцу есть корм и постепенно начинает раздражать его. И вот барабан рядом. Теперь уже заяц выражает негодование. Он, не боясь барабана, не чувствуя в нём опасности, бьёт его лапами. Барабан исчезает.

Заяц быстро, без помех доедает свой корм. Тогда вы подставляете зайцу барабан и не убираете до тех пор, пока заяц не ударит в него лапами.

Очень часто ребята задают вопрос: «Можно ли научить барабанить кролика?» Что ж, вопрос уместен. Заяц и кролик внешне похожи друг на друга. И у того и у другого чутки и длинны уши, верхняя губа с разрезом, видны большие зубы – резцы и так же подрагивают короткие хвостики. Задние ноги тоже очень похожи. А природные особенности у кролика и зайца разные.

Заяц сердится и бьёт передними лапами, а кролик пристукивает задней.

Движения, напоминающие заячьи в сценке с барабаном, у некоторых кроликов можно вызвать, но они будут нечёткими и слабыми, как царапанье.

Дело в том, что передние лапы кролика гораздо короче заячьих и лишены такой силы, какая присуща заячьим.

Что же может делать кролик в вашем концерте? Может стоять на задних лапах и танцевать вальс, звонить в колокольчик.

Посадить кролика на задние лапы или заставить станцевать вальс вы сможете, если внимательно прочитаете о дрессировке свинок и собак.

Для того чтобы кролик звонил в колокольчик, вы привязываете к верёвке маленький кожаный наконечник, подводите приманкой кролика к этой верёвочке. Вплотную с наконечником держите подкормку. Кролик хочет её получить, тянется к ней. Нужно перехитрить кролика, чтобы вместо морковки он неожиданно схватил в губы наконечник, за что и получает тут же морковку.

Так после нескольких репетиций у него закрепляется движение дёргать верёвку, а морковку уже не обязательно держать рядом с наконечником, она служит только подкормкой.

 

Кошка – хорошая актриса

Часто, увидев кошку на спектакле, зрители удивляются и спрашивают: «Скажите, это обыкновенная кошка?»

Да, самая обыкновенная кошка. Очень хорошо дрессируется. Понаблюдаем за кошкой. Кошка свободно влезает на дерево, в комнате она легко перепрыгивает со шкафа на буфет, со стола на диван. Это и можно использовать в дрессировке. Важно добиться, чтобы кошка прыгала там, где вам нужно.

После прыжка, спустившись, она может сделать несколько пируэтов, то есть перевернуться, лежа на полу. Такие движения кошка делает и без дрессировки, когда, играя, она берёт в лапки лоскуток или скомканную бумажку. Как же эти движения перенести на сцену, закрепить сигналами дрессировщика?

 

Прыжки с тумбы на тумбу

К тумбе наклонно подставляется доска с набитыми планочками. По этой доске вы заставляете кошку взбираться на тумбу, приманивая лакомством – маленькими кусочками мяса или рыбы. Вторую тумбу, на которую должна прыгать кошка, оставляете так, чтобы кошка могла свободно на неё перешагнуть. Когда она переходит с одной тумбы на другую, награждаете лакомством, подавая при этом какие-нибудь сигналы (движение руки или возглас «Ап!»). Потом вы постепенно увеличиваете расстояние между тумбами. Если хотите, чтобы кошка прыгала ещё и сквозь обруч, надо с первых же репетиций помещать обруч между тумбами: сначала совсем близко к первой тумбе, потом увеличивать расстояние, но всегда таким образом, чтобы кошке было удобно проскочить сквозь обруч.

 

Кошка делает пируэт

Уловив момент, когда кошка лежит на полу, вы осторожно, не применяя силы, переворачиваете её, приговаривая: «Перевернись», и каждый раз после этого подкармливаете. Когда же кошка усвоит, что за перевёртыванием следует угощение, она сама начнёт ложиться на бок, ожидая, чтобы вы её перевернули. Через несколько репетиций, увидев подкормку и услышав команду «Перевернись!», она, не дожидаясь прикосновения ваших рук, будет делать пируэт.

 

Кошка взбирается по вертикальному шесту и идёт по канату

Лазать по шесту учите кошку такими же приёмами, как и по наклонной доске. Вместо каната сначала кошку учат ходить по широкой доске, лежащей на тумбах. Вскоре эту доску заменяете более узкой. Когда кошка уже безбоязненно идёт за вашей рукой с мясом по самой узкой дощечке, переводите кошку на толстый канат, туго натянутый между тумбами. В итоге подкармливать кошку нужно только на тумбах – это и станет сигналом для перехода кошки от одной тумбы к другой.

 

Выступает свинья

Свинья, пожалуй, одна из самых главных артисток вашего театра зверей. Она может исполнять ряд интереснейших трюков: быть парашютистом, музыкантом, идти в упряжке, танцевать вальс, кланяться, сидеть за столом, стрелять из пушки и раскатывать ковёр.

Таким образом, ничем не примечательное животное оказывается забавным артистом.

Возьмите небольшого поросёнка и начинайте дрессировку простых трюков. Самая хорошая подкормка – кусочки хлеба, слегка смоченные в молоке. Вы должны иметь несколько репетиционных палочек-указок, на тонкий острый кончик которых наденете куски хлеба. Делаете это для того, чтобы ваши пальцы случайно не попали в зубы поросёнка.

 

Вальс

Как научить поросёнка танцевать вальс, вам уже знакомо по уже описанной ранее репетиции с собаками.

 

«Сидеть!»

Заносите указку с хлебом над головой поросёнка, чтобы хлеб оказался на таком уровне глаз, что поросёнку неловко держать голову запрокинутой. Он невольно пятится, а указка надвигается, чтобы снова оказаться над головой поросёнка на том же уровне. Поросёнок вынужден присесть, за что и получает тут же корм, сопровождаемый командой «Сидеть!».

Вскоре взмах руки с указкой и сигнал «Сидеть!» заставляют поросёнка сесть.

 

Поклоны

Для того чтобы поросёнок кланялся, учите его становиться передними ногами на низенькую тумбочку. Это он будет делать, следуя за указкой. Подкармливайте. Теперь задача: поклон. Дрессировщик стоит сбоку и указкой с хлебом, которую то поднимает, то опускает, заставляет поросёнка приподнимать или опускать голову. Подкормка на первых репетициях даётся при наклоне головы вниз и при поднятии вверх. Вскоре подкормка даётся уже не за одно движение, а за несколько. Затем маховые движения указкой вы сокращаете и доводите до еле заметного взмаха указки, по которому свинья должна кланяться.

 

Стрельба из пушки

Дрессировщик указкой подводит свинью к пушке со стороны курка. К курку прикреплена дощечка, неплотно лежащая на лафете пушки. Дрессировщик рукой подкидывает корм под дощечку, свинья пятачком приподнимает её и съедает корм. Так повторяется несколько раз. Пушка безмолвна, лишь раздаётся небольшой щелчок пружинки курка.

Свинья привыкла находить хлеб под дощечкой после движения вашей руки, подбрасывающей туда корм. Однажды, когда свинья уже усвоила, что под доской можно найти хлеб, вы обманываете её: делаете обычное движение броска, но хлеб у вас в руке незаметен для свиньи. Она приподняла дощечку и получила подкормку из ваших рук. Затем приучаете свинью к звуку выстрела. Делается это двумя способами. Первый: во время кормления раздаются выстрелы пушки, к которым свинья привыкает и не реагирует на них. Второй: выстрелы пушки от тихого, похожего на щелчок пружинки курка довести постепенно на репетициях до громких.

 

Раскатывание дорожки

На дорожку кладёте кусочки хлеба и скатываете её в рулон. Кладёте рулон на пол перед свиньёй. Подводите указкой свинью к рулону и бросаете туда несколько кусочков хлеба. Свинья их съедает. Вы тихонько раскатываете рулон, и свинья, желая быстрей получить хлеб, начинает пятачком помогать вам. Интервалы между кусочками хлеба в рулоне вы в процессе репетиций увеличиваете и доводите их до минимума, то есть кладёте хлеб лишь в основание рулона.

 

Свинья в упряжке

Свинью сначала приучают ходить, продевая голову в хомут. Дрессировщик держит в одной руке подкормку, и свинья тянется за ней, продевая голову в хомут. Здесь получает подкормку.

Когда вы приучили свинью не бояться хомутика, который прочно сидит у неё на шее, тогда прикрепляете к хомуту оглобли. Свинья не реагирует на ваши движения, потому что занята едой из кормушки, что стоит прямо перед ней. Как только оглобли прикреплены к хомуту, убираете кормушку от свиньи, заставляя её вместе с оглоблями двигаться за кормушкой. За пройденные в упряжке шаги подкармливаете свинью. После этого свинью заставляете идти за вами и тянуть за собой коляску. Можете в этих репетициях класть на коляску груз и постепенно увеличивать его, доводя до нужного вам веса. Номер хорошо использовать для выезда в коляске собак или других мелких животных.

 

Свинья-барабанщик

Приспособление для барабана делается так же, как для пушки. Только для этого трюка необходимо свинью научить заходить в специальный станок, где на двух стойках подвешивается барабан.

 

Козёл

Сценка с козлом показывается так. Выводите на сцену козла. Он вскакивает на тумбу и протягивает вам переднюю ногу, как бы здороваясь. Затем козёл горделиво поворачивается на тумбе, демонстрируя ребятам свою красу, сходит с тумбы и по команде дрессировщика поднимается на задние ноги. Так он недолго движется за дрессировщиком. Потом, опустившись, козёл идёт по сцене, маршируя, – высоко подбрасывая передние ноги. Козёл может стать и музыкантом: проводить копытцем по струнам.

В заключение сценки козёл раскланивается.

Как научить козла поворачиваться на тумбе, здороваться, кланяться, ходить на задних ногах, вам знакомо из других номеров. Для дрессировки лучше взять молоденького козлёнка. Он более энергичен и лёгок в движении.

 

Козёл марширует

Держите в руках корм. Стойте очень близко возле животного, лицом к нему. Козёл тянется к корму, но вы отодвигаете руку выше. Козёл в нетерпении начинает поднимать ноги, проводит ими по вашему костюму. За взмах ноги вы подкармливаете козла, вырабатывая у него чёткие движения. Постепенно на каждой репетиции удаляйтесь от козла на такое расстояние, чтобы нога козла уже не задевала ваш костюм.

Итог: козёл марширует, следуя за еле заметным сигналом, который вы подаёте жестами рук. Руки находятся у груди. Таким образом, в маршировке козла вы участвуете как дирижёр. Правой, левой!

 

Музыкант

Теперь, когда козёл освоил маршировку, научите его водить ногой по струнам цитры. Козёл стоит на тумбе. Вы поступаете так, как и в первом случае. Козёл тянется за кормом, но опора теперь цитра. Как только он в нетерпении проводит ногой по цитре – даёте подкормку. Проделав это несколько раз, вы заметите, что каждый промежуток между подачей корма вызывает у козла энергичные движения, выражающие его нетерпение. Это и есть то правильное, нужное вам движение – удар по струнам.

 

Дрессировка пернатых

Дрессировать птиц, ребята, пожалуй, труднее, чем многих других животных. Птицы очень недоверчивы и осторожны. Особенно вороны. Они замечают каждый новый предмет, пугаются всякого нового звука. Поэтому важный момент в дрессировке птиц – приручение. Птица должна привыкнуть к вашим движениям, к вашему голосу. Она должна охотно подходить к вам, брать из рук корм, садиться на руку, на плечо, разрешать себя погладить. Только тогда можно приступить к дрессировке.

Ворону можно представить зрителям в качестве школьницы, которая учится чтению и счёту. Перед началом урока ворона может позвонить в звонок, как полагается в настоящей школе.

Реквизит сначала поставьте в клетку, чтобы ворона привыкла к нему и не боялась. Если знакомство вороны с реквизитом начать прямо на столике, предназначенном для представления, она с первого раза может так перепугаться, что это надолго затормозит работу. Лучше всего поставить реквизит, предназначенный для данного номера, в клетку и класть на него корм. Ворона за несколько дней осваивается с присутствием незнакомого предмета, подбирает с него корм и перестаёт бояться.

Первые репетиции тоже лучше проводить в клетке. В клетке ворона чувствует себя смелее: это же её дом! Здесь она будет проявлять больше активности.

 

Ворона «читает» книжку

Прежде всего книжка, конечно, не настоящая, а специально сделанная. Страницы этой бутафорской книжки должны быть из лёгкого, тонкого картона и сшиты не так плотно. Тогда вам легче будет закладывать в них корм, а вороне легче их перелистывать.

Итак, вы оставили эту книжку в клетке. На неё сверху каждый день кладёте любимый корм вашей ученицы. Сначала ворона опасается книжки, затем, не испытывая от неё никаких неприятностей, смелеет, начинает подходить и склёвывать корм.

Когда ворона совсем освоится, корм надо положить не только сверху, но и между страницами книги. Обычно первое время ворона осторожно просовывает клюв между страничками, стараясь вытащить оттуда корм. Но с каждым разом она делает это увереннее. Затем наступает момент, когда – либо случайно, либо стремясь устранить поскорее препятствие, закрывающее корм, – ворона откинет клювом страницу. В результате этого она заметно выгадывает: у неё свободный доступ к лакомству.

Теперь ворона старается снова и снова применить удачный приём, пока не освоит его в совершенстве. Ведь это так облегчает добывание корма! Едва вы поместите книжку в клетку, ворона, не дожидаясь, пока вы отойдёте, не обращая на вас внимания, начинает торопливо откидывать страницы и хватать лежащий между ними корм. После нескольких уроков вы можете класть книжку уже без корма. Надеясь найти там, как прежде, лакомство, ворона будет перелистывать страницы, однако угощение за это она получит уже из ваших рук.

В заключение остаётся лишь многократно повторять этот урок, и ворона будет хорошо «читать» книжку.

 

Ворона «считает» на счётах

Вы ставите в клетку счёты и кладёте корм не только сверху, но и под них. Склёвывая весь верхний корм, ворона начинает доставать его из-под счётов. Ей при этом мешают костяшки. Желая устранить помеху, она отодвигает костяшки клювом. Постарайтесь класть корм под счёты таким образом, чтобы птица не могла его достать, не отодвинув косточки. Каждый раз, как она проделает то, что вам нужно, и достанет корм, вы ещё и из рук как следует её угощайте. На следующих уроках кладите корм так, чтобы ворона научилась отодвигать косточки и в одну и в другую сторону.

Закладывая корм, надо всякий раз делать лёгкое движение рукой по направлению к вороне. Со временем это станет для неё сигналом, по которому она должна начинать «работу» на счётах. Научив ворону «читать» и «считать», вы тем же способом можете приучить её разбирать клювом разноцветную пирамидку, в которую обычно играют малыши.

После того как ворона станет выполнять все номера в клетке, можно приступать к занятиям на столике, который предназначен для её выступления на спектакле.

Первое время её нужно лишь кормить на столике, соблюдая при этом осторожность, чтобы не напугать. Только когда она совсем привыкнет и будет спокойно сидеть на столике, ходить, есть на нём, не делая попыток улететь, можно начинать репетицию с реквизитом.

 

Петух приветствует зрителей

Обычно перед тем как пропеть своё «кукареку», петух преображается. Он распускает крылья, хлопает ими, старается взлететь на жёрдочку, на пень, на перекладину забора, как бы желая показать своё превосходство. Ваша задача – добиться, чтобы петух подавал голос по условному звуковому сигналу. Сигнал выбираете сами. Например, слова: «Поздоровайся с ребятами».

Для того чтобы в начале дрессировки петух пел безотказно, хорошо иметь рядом, за кулисами, второго петуха. Ведь петухи драчливы. На воле они не прочь померяться силами. Вот и здесь, увидев или даже почуяв рядом противника, ваш будущий артист начнёт голосом вызывать его на поединок. Каждый раз, когда петух подаст голос, вы, прищёлкнув пальцами, говорите: «Поздоровайся с ребятами». Так вы и закрепляете у петуха связь между пением и вашим сигналом. В конце концов петух будет издавать свой клич по сигналу, даже если не окажется вблизи никакого «неприятеля». Петух для представления должен быть подобран смелый, красивый, энергичный.

 

Петух играет на гуслях

Посмотрите на петуха, гуляющего по двору в сопровождении стайки кур. В поисках корма все они трудолюбиво раскапывают лапами землю. Эти копательные движения вы и берёте как основу номера с гуслями.

Для первых репетиций сооружаете небольшой ящичек, куда высыпаете землю, перемешанную с зерном. Ящик должен быть плоским, неглубоким, чуть возвышаться над слоем земли.

Петух, собрав все зёрна с поверхности, начинает раскапывать лапами землю. За движение лапой вы его тотчас подкармливаете с руки более соблазнительным кормом, чем в ящике, скажем не зерном, а червяками. Постепенно ящик с землёй и рука с кормом превратятся для птицы в условный сигнал. Можно считать номер отработанным, если при виде вашей руки с кормом петух делает плавные движения, точно разгребает землю в ящике. Тогда вы заменяете ящик гуслями.

 

Говорящие птицы

Вам всем, ребята, знакомы попугаи. С каким восхищением вы слушаете те редкие слова, которые они произносят! Однако научить говорить несколько слов можно не только попугая, но и птиц, которых вы часто видите: галку, сороку, скворца и даже иногда грача.

Дрессировка несложная, но очень длительная. Птица подражает нашим голосовым интонациям, воспроизводя не слова, а звуки, их составляющие.

Итак, вы решили научить птицу говорить. Птица, конечно, должна быть ручной, поэтому лучше взять молодую птицу или уже оперившегося крепкого птенца.

При вашем появлении у клетки птица будет безбоязненно подходить к вам, ожидая корм из ваших рук. Теперь можно учить её разговаривать.

Как научить птицу произносить то или иное слово? Например: «хорошо», «здравствуй», «кто там?». При кормлении, при уборке клетки вы терпеливо, с одинаковой интонацией отчётливо повторяете одно из выбранных вами слов. Кроме вас, никто не должен заниматься с птицей. Сначала она может воспроизводить первый слог, а со временем полностью произнесёт слово, слегка исковеркав его. Вы же с каждым днём будете добиваться отчётливого произношения, подкармливая птицу за малейшую попытку подражать вам.

Как только птица станет повторять слово, свяжите это с сигналом, по которому она будет произносить. (Например: «Птица научилась говорить «хорошо».) Вы подбираете вопрос, чтобы слово «хорошо» стало ответом. «Как поживаешь?» – ответ: «Хорошо». Теперь ранее выученное птицей слово должно произноситься после вашего вопроса. Вопрос становится сигналом, как и протянутая рука с самым любимым птичьим лакомством, на котором будет сосредоточено её внимание. Для того чтобы птица лучше отвечала на заданный вопрос, вы после вопроса произносите это слово и, добившись ответа, угощаете птицу. Усвоив сигнал-вопрос, птица уже не нуждается в помощи повтора слова-ответа.

 

Голуби

В сценке участвуют два голубя.

Одного голубя выпускает из рук помощник дрессировщика, который находится в зрительном зале. Голубь летит через весь зал и садится на барабан, лежащий на доске-мостике.

Дрессировщик слегка подталкивает барабан, и голубь тут же поворачивается хвостиком вперёд, по движению барабана. Стараясь сохранить первоначальное положение и не соскользнуть с барабана, голубь, перебирая лапками, катится по доске в противоположную сторону. Здесь дрессировщик приостанавливает барабан, затем подталкивает его в противоположную сторону. Голубь поворачивается в обратную сторону и, так же перебирая лапками, катится в противоположную сторону. Это можно повторить несколько раз. Затем дрессировщик ставит барабан вертикально, в устойчивое положение, и голубь взлетает на круглую площадку барабана.

В это время дрессировщик на другой конец доски ставит коляску.

Из зрительного зала прилетает второй голубь. Он тоже садится на барабан. Первого голубя дрессировщик заставляет перелететь на жёрдочку, закреплённую на коляске. Второму голубю можно подставить руку. Он сядет на неё, и дрессировщик сам перенесёт его к коляске. Затем одного голубя впрягают в коляску, надев на голубиную шейку маленький хомутик. Запряжённый голубь везёт по доске другого, который сидит на жёрдочке в коляске, и останавливается. Дрессировщик освобождает голубя от хомутика. Он тотчас взлетает на барабан, получая корм.

Голубь, сидящий на жёрдочке, перелетает на руку дрессировщика и тоже получает корм.

Реквизит, необходимый для дрессировки голубей:

1. Две тумбы или два стола, на которых должна устойчиво лежать доска. Высоту этих тумб надо рассчитать так, чтобы доска, на которой вы показываете номер, находилась примерно на уровне груди дрессировщика.

2. Доска внутри гладко выстругана, длиной 3,5 метра, шириной 20 сантиметров, с бортиками высотой 2 сантиметра.

3. Барабан имеет форму цилиндра. Он может быть заменён шаром, например от глобуса. Барабан должен быть весом примерно около 4–4,5 килограммов. Диаметр барабана – 22 сантиметра. Внешнюю сторону барабана обтягивают полотном.

4. Коляску сделайте лёгкую, лучше всего двухколёсную (колёса в кузове укреплены поперечной жёрдочкой). К нижней части кузова прикрепите оглобли. Длина оглоблей рассчитана так, чтобы голубь, запряжённый в них, не задевал хвостом кузова. Хомутик должен свободно надеваться голубю на шею. Он делается из проволоки, которая обматывается полотняной лентой. Хомутик прикрепите проволокой к оглоблям.

5. Во время дрессировки голуби должны получать свой любимый корм: коноплю, колотый горох, чечевицу.

6. Прежде чем начать дрессировку голубей, их надо приручить. Эта работа занимает обычно месяца полтора-два. Она требует большого терпения и осторожности. Вначале дрессировщик кормит птиц в клетке. Когда птицы перестанут бояться его, их надо кормить прямо с ладони. Через некоторое время птица настолько привыкает к руке человека, что может уже спокойно сесть на руку и клевать корм. Для этого ладонь руки с кормом заслоните другой рукой. Эта рука для птицы – препятствие к получению любимого корма. Голубь, желая получить корм, взлетает на руку дрессировщика и за это обязательно получает большую подкормку.

В конце концов вы добьётесь того, что голубь всякий раз, как вы ему подставите руку, будет садиться на неё.

В номере с барабаном хорошо некоторое время подержать барабан в клетке, чтобы птицы привыкли к нему. А затем можно уже переходить непосредственно к дрессировке.

Голубя с руки дрессировщик сажает на вертикально стоящий на доске барабан и даёт здесь корм. Затем, посыпав корм на барабан, дрессировщик берёт голубя в руки, отходит от барабана на расстояние двух, потом трёх и более шагов и выпускает голубя. К лапке голубя лучше привязать верёвочку, чтобы голубь не мог садиться на другие предметы. Расстояние, которое голубю нужно пролететь до барабана, постепенно увеличивайте, и голубь привыкнет уверенно лететь к барабану, где лежит корм.

Теперь (полый внутри) барабан поставьте на доску горизонтально, а голубя посадите на округлую поверхность барабана. Потом начинайте очень осторожно катить барабан по доске. Лапки голубя соскальзывают с барабана. И голубь, перебирая лапками, взбирается всё время на найденное ранее место. Тут также необходимо, чтобы к лапке голубя была привязана верёвочка. Она нужна в том случае, если голубь попытается отлететь от барабана. Постепенно птица привыкает при движении барабана держаться на его верхней грани. Тогда дрессировщик начинает катить барабан быстрее. Первое время голубь пытается слететь с барабана. Для этого перед ним следует держать руку, которую при попытке голубя лететь нужно осторожно, чтобы не напугать птицу, к нему приблизить. По мере дрессировки руку можно отодвигать всё дальше и дальше, а затем и совсем убрать. Также по мере дрессировки становится ненужной верёвочка. Однако не мешает перед репетицией надевать на лапу тряпичное колечко. Это создаёт у птицы ощущение, что она привязана.

Когда работа с номером «Голубь на барабане» закончена, научите голубя садиться и крепко держаться на жёрдочке, укреплённой поперечно в кузове коляски. Сажайте его на жёрдочку и кормите на ней. Голубь привыкает к коляске и к тому, что его здесь кормят.

Теперь голубя надо научить перелетать с барабанчика и садиться на жёрдочку коляски. Здесь применяют такие же приёмы, как и при дрессировке лететь на барабан. Когда птица привыкнет уверенно перелетать на жёрдочку, приучайте её к движению коляски. Голубя можно опять привязать за лапку – на случай, если он захочет перелететь на барабан, что стоит на противоположном конце доски и на котором он привык сидеть. В готовом номере голубю на лапку также хорошо надевать тряпичное колечко. Второй голубь таким же образом, как и первый, приучается летать на барабанчик, который в это время стоит на доске своей плоской поверхностью. Когда голубь научится уверенно летать и садиться на барабан, начинайте учить его бежать к этому барабану по доске.

Для этого голубя относят на небольшое расстояние от барабана, а на барабан кладут корм. Голубь бежит к барабану и клюёт на нём корм. Постепенно голубя относят всё дальше и дальше от барабана, и птица привыкает быстро бежать по направлению к барабану. Затем голубю на шею надевают специальный хомутик, и он проделывает свой путь с хомутиком на шее. Потом к хомутику прикрепляются оглобли коляски. Для того чтобы голубь не вытаскивал голову из хомутика, его первое время придерживайте за туловище, а коляску слегка подталкивайте. Подталкивание облегчает голубю движение на первых порах. Когда голубь привыкнет тянуть коляску, вес её постепенно увеличьте, нагружая тяжестью, достигающей постепенно веса голубя.

В конце концов вместо груза на жёрдочку тележки садится голубь. И одна птица везёт другую.

Таким образом, номер готов.

Рекомендуем вам финалом концерта сделать прилёт стаи голубей на макет земного шара. Сделайте его в виде огромного глобуса.

Трюк связан с подкормкой, которая даётся только на глобусе.

 

Не забудьте: вы тоже артисты

Театр зверей! Да, но чтобы ваши звери и краше, и ярче, и интереснее играли на сцене, мало только выдрессировать их. Вы сами должны играть, быть весёлыми и непринуждёнными участниками спектакля. Вы должны заранее придумать слова, пояснительные фразы, шутки, которые будете говорить в то время, как исполняются номера.

В футбольной сцене у вас роль судьи, и достаточно одной-двух подходящих фраз, чтобы зрители поняли это.

Вы можете, например, обращаясь к ним, предупредить, что, поскольку игроки без намордников, вы советуете болельщикам осторожнее выражать свои чувства. Можете в начале номера со смущённым видом, как бы украдкой, вытащить из кармана белый отложной судейский воротник, словно вы позабыли это сделать своевременно. Можете громко сделать строгое замечание «правому полукрайнему» или «левому полусреднему» за грубую игру.

В сценках с вороной у вас роль учителя. Вы хвалите её, задаёте вопросы, как будто на уроке: «Стихи ты выучила? Нет? Ай-ай-ай! Ну тогда почитай нам, что задано из хрестоматии „Родная речь“. Ну а как у тебя с арифметикой? Все примеры решила?» И так далее.

Когда ворона закончит «чтение» и «счёт», можете перед третьим номером спросить, обращаясь к зрителям: «Как, ребята, знает она урок?»

А потом, будто обращаясь к птице, сказать: «Ну, умница! Говорят: „Кончил дело – гуляй смело!“ После уроков можно и повеселиться».

Тут вы и ставите ей пирамидку.