Глава первая

– Ну сколько раз нужно вам повторять? Не имею ни малейшего понятия! – кричала в телефонную трубку Рут. – Она не вернется в Лаушу в конце сентября, как было запланировано вначале, ни в коем случае. Она мне только сказала, что напишет вам. Ну, что уезжает с этим Франко в Швейцарию. Разумеется, она в него влюбилась. Что за вопрос?! Этот итальянец вскружил ей голову. Не спрашивай меня как! Я не могу объяснить ее поведение.

В который раз Ванда попыталась привлечь к себе внимание матери, но Рут делала вид, что совершенно ничего не слышит.

– Две женщины, которые с ней путешествуют? Мои ли это подруги? – холодно рассмеялась Рут. – Упаси бог, только этого мне не хватало! Я этих двух даже не знаю. Ну, конечно, это не совсем так: я имела сомнительное удовольствие познакомиться по крайней мере с одной из них – учительницей танцев Ванды! – При этом она сердито взглянула на дочь. – А вторая – якобы поэтесса. Она их называет подругами! Это две совершенно распутные особы, уверяю тебя! У нас в Лауше все тыкали бы в них пальцами!

– Спроси тетю Йоханну, не могу ли я…

Рут снова отмахнулась. Красные пятна появились на ее едва припудренных щеках, губы стали укоризненно узкими.

– Сестрица, мне кажется, у тебя совершенно неверное представление о том, как прошло у нас пребывание Марии! Ей было на меня совершенно наплевать. В основном она проводила время, предаваясь удовольствиям!

Наплевать? Таких слов Ванда от матери еще не слышала. И вообще, подобные манеры, если их так можно назвать, были ей чужды. Ванда плюхнулась на обтянутый бархатом шезлонг рядом с Рут, ожидая следующего подходящего момента, чтобы перевести разговор на тему ее визита в Лаушу.

Тетка Йоханна впервые выбралась в ближайший большой город на почтамт, чтобы им позвонить. И хотя мать уже давно настаивала, чтобы Петер и Йоханна провели себе телефон, этого пока не случилось. Йоханна упрямо строчила длиннющие письма и долго ждала на них ответа. Однако новость о том, что Мария не вернется домой, как планировалось, а отправится в путешествие с незнакомым мужчиной в осенний Тиссин, точнее, в место под названием Монте-Верита, казалось, повергла всех родственников в Лауше в настоящий шок. Чтобы понять все это, письмá было явно недостаточно.

– Нет, она не больна! Скорее, это одна из ее спутниц, я ведь уже говорила. Наверное, поэтесса. Ванда говорит, что ее учительница танцев в последнюю неделю была вполне бодра… Ах, впрочем, это все равно!

Рут поспешно приложила руку к трубке и прошипела, косясь на Ванду:

– Тут Мария кое-что натворила! Она черкнула Йоханне несколько смехотворных строк, а теперь мне придется объяснить ее невозможное поведение! Вообрази, она даже Магнусу не написала. Бедняге теперь предстоит из третьих рук узнать, что Мария закрутила роман с другим мужчиной и сбежала!

Грудь Рут задрожала. Она снова заговорила в трубку:

– Нет, Йоханна, я только что говорила с Вандой! Да, она сидит рядом и передает тебе горячий привет.

Рут сердито посмотрела на дочь, прежде чем Ванда успела сказать хоть слово.

– Франко де Лукка? Конечно, он родом из Италии, это же можно понять по его имени! Почему они отправились в Швейцарию? – Рут закатила глаза. – Потому что они хотят отвезти больную поэтессу в санаторий! Ну, потому что в Швейцарии очень хорошие заведения. Это же известно. И все же я бы предпочла, чтобы кто-нибудь из Нью-Йорка отправился на оздоровление в Новую Англию или Мэн. Можно себе представить, сколько денег уйдет только на дорогу! Но, кажется, Франко за все заплатил. Не спрашивай меня почему! Мария плела, что хочет отправить больную в санаторий, который предназначен для творческих людей. Может, этой поэтессе кажется, что среди себе подобных она быстрее поправится.

Йоханна что-то ответила – Рут выслушала ее и сильно нахмурилась.

Ванда царапала указательным пальцем бархатную обивку против ворса, что Рут тут же запретила ей делать.

– Волноваться из-за Марии? Честно говоря, не вижу повода. В лице этого Франко ей попалась на крючок крупная рыба, да будет тебе известно. Ты бы видела диадему, что он подарил Марии. Какая диадема! – воскликнула она. – Кроме того, она же о вас совершенно не беспокоится! Ее ведь не волнует, как вы переживете следующую неделю без нее, – язвительно продолжала она.

Под правым глазом у Рут задергался нерв. Ванда глубоко вздохнула. Если у матери начнется мигрень, можно забыть о намерениях выклянчить поездку в Лаушу.

– У нашего птенчика свои развлечения на уме. Все-таки да, можешь мне поверить. Я знаю, что это непохоже на прежнюю Марию!

– Когда же ты спросишь у тети Йоханны, могу ли я ее навестить? – настойчиво трясла руку матери Ванда.

– Ну-ка успокойся! – прошипела Рут и, отвернувшись, сказала в трубку: – Это я Ванде, не тебе. Чего она хочет? – Рут тяжело вздохнула. – Если я еще и об этом примусь рассказывать, то у вас нечего будет есть в следующем месяце: все уйдет на телефонные счета! Я напишу тебе о желании Ванды в письме и еще кое о чем к тому же! – заявила она тоном, не предвещавшим ничего хорошего. – Могу тебе сейчас сказать лишь одно: после всего, что здесь произошло, Марии лучше не показываться мне на глаза! Она своим приездом подняла больше пыли, чем торнадо в Техасе!

Через полчаса Ванда закрыла за собой дверь квартиры. Она не стала дожидаться лифта, а толкнула тяжелую железную дверь в конце коридора и, подобрав платье, поднялась по узким ступеням пожарной лестницы на крышу дома.

Мать слегла с мигренью, как и ожидалось, не оставив сомнений в том, кто виновен в ее муках.

– С тех пор как в этом доме появилась Мария, люди в нем взяли моду заботиться только о своем благополучии! Мои нервы от всех этих переживаний стали хрупкими, как стекло, – причитала она. – Сначала внезапный отъезд Марии, а теперь еще ты со своей навязчивой идеей отправиться в Германию! Я же тебе объясняла на прошлой неделе, что негативно отношусь к этому. Гарольд тоже наверняка будет не в восторге, если ты просто так исчезнешь. У Йоханны сейчас забот полон рот: нужно разбросать на всех работу Марии!

Слова Рут прозвучали с таким упреком, словно вся вина за поведение Марии лежала на Ванде.

– У нее в доме станет на одного стеклодува меньше, и изображать из себя твоего экскурсовода у нее не будет времени. Кроме того, для меня все еще неясно, что ты хочешь увидеть в Лауше! Если ты думаешь, что твой настоящий отец будет тебя ждать, то ты ошибаешься. Он не удостоил тебя и взглядом в день твоего рождения! Вместо этого он отправился в трактир и пил всю ночь, а я дома все глаза выплакала. Так все и было, дорогая моя! – с каждым предложением все больше входила в раж Рут. – Но ведь об этом никто ничего не хочет слышать. А что касается Марии и тебя, то теперь я еще и виновата в том, что утаила правду о твоем отце! – Как всегда, когда речь заходила о Томасе Хаймере, Рут злобно окрысилась.

Ванда точно знала, что за этим последует. Так все и произошло.

– Я же хотела для тебя лишь добра, дитя мое! – голос Рут вновь стал мягче. – Могу себе представить: Мария забила тебе голову романтическими идеями о Тюрингии, о шумящих ельниках, журчащих ручьях и пении птиц повсюду. Но правда выглядит иначе: маленькие лачуги, с которых зимние ветра срывают черепицу, дети, которые с утра до ночи вынуждены работать вместе с родителями за пару несчастных грязных картофелин и крошечный кусочек сала. Когда умер отец, была зима и мы, три девочки, просто не знали, чем нам заплатить за дрова для печи! У нас появились осиные талии не благодаря изысканным корсажам! Как ты думаешь, почему ежегодно тысячи немцев покидают свою страну? Почему переехала семья Стивена? Разумеется, не потому, что прежняя родина некрасива и незамечательна! Забудь о Лауше: ты не являешься ее частью, как и я!

Она хотела погладить руку Ванды, но дочь отдернула ее.

– Поэтому мне стоит отречься от своего происхождения точно так же, как это сделала ты? – воскликнула девушка. – Забыть о том, что мы постоянно разговариваем на немецком языке? Почему, например, у нас не бывает немецкой еды? Почему мы отмечаем День благодарения вместо Праздника урожая?

На это мать не знала, что ответить! Поэтому она поспешила сменить тему, как всегда поступала, когда разговор становился неприятным.

– А как ты смотришь на то, чтобы этой осенью начать теннисные тренировки? Уже очень много дам заинтересовались этим видом спорта. Белые костюмы, которые надевают на игру, весьма привлекательны. Мне кажется, ты могла бы также заняться верховой ездой вместе с твоей кузиной Дороти! Галоп утром в парке – лучше нельзя себе и представить. Дороти только и мечтает об этом.

Ванда лишь отмахнулась. Теннис и верховая езда… В следующий раз мать предложит ей отправиться в церковный хор!

Взобравшись на крышу, девушка сощурилась: вечернее солнце как раз садилось за многоэтажное здание напротив. День был свежий, утром прошел сильный дождь, и сейчас, вечером, заметно ощущалась прохлада. Пока Ванда отыскала свое любимое место – маленький выступ каминной стенки, – девушку уже бил озноб. Еще немного – и зимний ветер сделает ее пребывание здесь совершенно невозможным.

Пара любопытных голубей встретила ее приход своим «гуррр-гурр». Ванда отогнала птиц. Сегодня для них не было крошек немецкого хлеба. И никаких историй о родине. Не успела она опомниться, как по щеке покатились слезы.

Она так скучала по Марии!

– Что же мне теперь делать? – прошептала она, пока голуби семенили по луже, образовавшейся после дождя.

«У каждого человека в жизни есть предназначение, нужно только его осознать. Есть оно и у тебя», – утверждала Мария. Эти слова звучали тогда так правдоподобно!

Ванда погладила холодную каменную плитку, на которой сидела. Еще неделю назад она была теплой, и Мария сидела рядом, держа на коленях блокнот для рисования. Несмотря на протест Ванды, Мария все же нарисовала ее портрет. «Как в старые добрые времена, когда ты еще была маленькой и даже ползать не могла. Тогда твоя мать могла увешать все стены твоими изображениями вместо обоев – так часто я тебя рисовала!» – смеясь, призналась Мария. Ванда тоже рассмеялась в ответ, заявив, что сегодня Рут, наверное, и слышать об этом не захочет. Это был один из тех солнечных моментов, когда все казалось легким и беззаботным. Когда Мария закончила ее портрет, она осторожно, словно он был для нее настоящей драгоценностью, закрыла блокнот. «Так я могу хоть что-то в память о тебе забрать с собой», – прошептала она.

Солнечный момент прошел. Это был их прощальный разговор.

И Ванда для Марии его немало усложнила. Были слезы разочарования, звучали резкие слова. Племянница упрекнула тетку в том, что та бросает ее в беде, чем явно ранила ее. Понадобилось совсем немного, чтобы Мария тоже разревелась.

– Мне очень жаль, что ты видишь все в таком свете, – ответила она. – Но я больше не смогу тебе помогать. Да я и не могла бы этого сделать, даже если бы осталась еще на несколько недель! Ты должна сама выяснить, чем ты хочешь заниматься в будущем.

А потом она сказала фразу о предназначении в жизни.

Как бы Ванда хотела ей верить! Но вместо этого она ответила:

– А если я – позорное исключение? Может, Господь Бог создал меня совершенно бесполезным человеком? Ты должна согласиться, что все идет к этому.

Мария улыбнулась.

– Ты – нетерпеливое создание! Может, у Господа Бога был план, чтобы тебе это не так просто было понять, как другим женщинам. Иначе он давно бы уже надоумил Гарольда сделать тебе предложение, правда? А если бы ты ошиблась, то была бы замужней женщиной с младенцем на руках.

– Все еще может быть, – тихо ответила Ванда.

В последнее время Гарольд делал странные намеки, что скоро в его жизни все изменится и тому подобное. Что эти изменения коснутся и Ванды. И девушка каждый раз спешила сменить тему.

– А если мое предназначение в жизни – стать женой банкира? В самом деле? – вопрошала она, поражаясь тому, насколько ужасна сама мысль об этом.

– Есть женщины, для которых любовь к мужу – смысл их жизни. Твоя мать – одно из таких удивительных созданий, – усмехнувшись, ответила Мария. – Лично я не могла бы представить себя в такой роли. Я сильно люблю Франко, но, если бы он не пообещал мне, что я смогу продолжать работу, думаю, я бы с ним не поехала. Но он так мил и великодушен! Он едет в Монте-Верита только ради меня, можешь себе такое представить?

Ванда нахмурилась.

– Я считала, что вы отправляетесь в Швейцарию из-за Шерлейн. Пандора что-то говорила о запущенной болезни, которую поэтессе нужно срочно лечить.

Мария объяснила, что поездкой в Лаго-Маджоре они убивают сразу двух зайцев, нет, даже трех. Во-первых, они отправят Шерлейн в здоровый климат, подальше от пагубного влияния большого города. Во-вторых, Мария тешила себя мыслью, что в Монте-Верита сможет пообщаться с творческими людьми со всей Европы. Это побудило и Пандору присоединиться к ним. Мария не могла дождаться, когда после американского влияния на ее творчество подействует европейское. Как оно воздействовало, для Ванды оставалось неясным. Блокнот для рисования от рисунков Марии и так распух до предела! В-третьих, путешествие в Аскону и пребывание там немного отсрочит их поездку с Франко в Геную. Тут Мария замялась.

– Мне плохо от одной мысли, что впервые придется показаться отцу Франко и графине, – призналась она Ванде. – Я себе представить не могу, как провести хотя бы один день без Франко. Но иногда меня охватывает страх при мысли о будущем. Кроме того, мне еще не ясно, как это все преподнести Йоханне…

Ванда улыбнулась. В Лауше стало все вверх дном, после того как там узнали, что возвращение Марии на родину откладывается. Племянница не представляла, что случится, когда Йоханна узнает, что Мария отправилась вслед за красивым итальянцем в Геную!

Ванда вздохнула с тоской. Жизнь Марии казалась такой яркой и волнующей! У нее была удивительная профессия, подруга Пандора, красивый любовник и теперь еще такие волнительные планы на будущее!

У самой Ванды не было ничего. Учительница танцев и та уехала, а о любовнике вообще упоминать не стоило. Если Гарольд обнимал ее, то как старший брат, такими же были и их поцелуи – сухими и отстраненными. И о поездке в Германию можно было пока только мечтать. Она уже раз десять пыталась уговорить родителей, но пока так и не добилась от них согласия.

Ванда закрыла глаза и глубоко вздохнула. Как пахнет в Германии?

Она часто пыталась представить то, о чем рассказывала Мария. Перед глазами представала ярмарка, которая проходила каждое воскресенье в соседнем Зонненберге. Пахло ли там сладкой сахарной ватой? Разносился ли запах рыбы, как внизу, в порту? И еще люди. Ванда пыталась представить себе группу женщин, таких как ее тетка Йоханна, которые делают там закупки. Во что они одеты? Были ли они знакомы? Смеялись ли вместе? Была ли среди них Ева Хаймер?

Ванда открыла глаза. Считать ли эту Еву теткой или… бабушкой? Они ведь были женаты с Себастианом. Но с Вильгельмом Хаймером… И что тогда говорил об этой драме ее отец?

Как он сейчас выглядит? У Ванды не получилось представить его облик. Мария описывала его лишь поверхностно – такие черты могли подойти любому мужчине. Ванда тайком пересмотрела все фотоальбомы матери, но не нашла ни единого снимка Хаймера. Не было даже свадебного фото Рут и Томаса. Если такое и было когда-то, то мать наверняка уничтожила его. Замести следы, кажется, так это называется? А теперь, когда Мария уехала, у Ванды практически не было возможности разузнать что-то о собственном происхождении. И больше никакого немецкого хлеба и никаких историй.

В эту ночь Ванда долго не могла уснуть.

«У каждого человека есть свое предназначение в жизни», – мучительные слова Марии непрестанно стучали в висках девушки. Под этот бесконечный стук печаль Ванды постепенно переросла в упрямство. Ха! Будет смешно, если она сдастся лишь потому, что еще не нашла своего предназначения! «Всегда здесь и сейчас» – таким до сих пор был ее девиз. «Воздушные прыгуны» – так называл Гарольд ее спонтанные идеи и всегда относился к этому немного свысока. Воздух – это пустота. Воздух не имеет содержимого. Воздух как нечто, не имеющее значения.

Может, пока она просто не с того начинала. А что будет плохого в том, чтобы подойти к некоторым вещам более внимательно?

Окрыленная, Ванда вскочила с кровати и подошла к окну. Она смотрела в ночь, прислонившись лбом к холодному стеклу.

В Лауше сейчас, наверное, ясное звездное небо. Но вместо него она видела огни тысяч окон. Но это тоже кое-что, не правда ли?

Ванда рассмеялась.

Как же об этом красиво говорят? Если пророк не пришел к горе, значит, гора должна прийти к пророку.

Точно!

Возможно, она сейчас и не могла отправиться в Германию. Пока еще. Но кое-что другое Ванда могла сделать.

На следующее утро (не было и восьми часов) Ванда дрожащей рукой нажала на ручку двери в маленькой булочной, которая располагалась в боковом переулке Десятой авеню. Мария покупала там продукты для пикника на крыше и потом мечтательно говорила: «Такой хороший черный хлеб я когда-то ела и у себя дома! Не верится, что твоя мать еще не является тут постоянной клиенткой».

Когда Ванда вошла, крепкая женщина как раз перекладывала колеса караваев на полку.

– Чего желаете, фрейлейн? – обернувшись, спросила она.

Ванда вздохнула. Сейчас или никогда! Она постаралась говорить как можно лучше по-немецки:

– Есть ли где-нибудь неподалеку место, где встречаются немцы и где можно познакомиться с немецкими обычаями и традициями?

 

Глава вторая

Вскрикнув, Мария подскочила.

– Мария, mia cara, что случилось? – Секунду спустя Франко тоже сидел на кровати. Его сон как рукой сняло. Он осмотрел лачугу. Все в порядке. Франко снова расслабился.

– Что случилось? – нежно потряс он Марию за плечо. – Тебе приснился плохой сон?

Мария кивнула, широко раскрыв глаза и зажав ладонью рот, словно увидела нечто ужасное.

– Мне так плохо, такое странное ощущение в животе…

На лбу выступил пот.

Когда Франко хотел положить ей руку на плечо, то почувствовал, что ее ночная сорочка прилипла к спине.

– Ты же вся взмокла!

Он снял шерстяную кофту с деревянного стула, который служил ночным столиком, и набросил ее на плечи Марии.

– Спасибо! – Она тяжело вздохнула. – Снова этот сон… Господи, как может сниться такая чепуха! Я была на поляне позади санатория. Было так светло, словно солнечные лучи попадали на белую бумагу. А потом там появился этот человек… У него была длинная борода, и он носил длинное одеяние. Но он не был похож ни на кого из этих людей на горе, – быстро добавила она, когда заметила выражение лица Франко.

Она плотнее завернулась в кофту.

Франко снова наклонился к стулу, на этот раз достал сигареты. Пока он раскуривал одну, Мария продолжала рассказывать:

– Мужчина приглашал меня танцевать, но я не хотела. Его рука была ледяной. Я хотела отдернуть свою, но он не позволил. Мы танцевали по кругу, при этом я чувствовала себя очень плохо. Я не слышала никакой музыки, но, может, я просто уже не могу вспомнить. Кроме нас были еще и другие танцующие пары, танцевали также женщины с женщинами и мужчины с мужчинами.

– А я, где был я? Почему тебе снятся другие мужчины?

Она пожала плечами.

– «Мне нужно к Франко», – сказала я этому мужчине, но он не смотрел на меня и вел себя так, словно вообще не слышал меня. Потом я сказала, что Франко не понравится, что я танцую с другим, но мужчина снова не услышал меня. Он крепко обнимал меня, и мы кружились и больше не останавливались. – Она сглотнула. – В танце мы миновали остальные пары. «Мы должны повернуть, мы слишком близко к пропасти!» – крикнула я ему. Я рванула его за руку, которая обвила меня, словно угорь, но хватка была железной. Постепенно море все приближалось, оно больше не было голубым, а стало чернильно-черным – гигантская глотка, желающая нас сожрать… А потом мы сделали последний шаг. Он взглянул на меня и рассмеялся. Его лицо было ужасным…

Мария так сильно задрожала, что не смогла говорить дальше.

– Мария, успокойся! Все хорошо, – обнял ее Франко и стал укачивать. – Я знаю, что это, когда снятся такие сны: когда падаешь, падаешь и падаешь…

– И в то же время ничего общего. Когда человек возникает из ниоткуда, это ужасно! А потом еще кто-то совершенно чужой тащит тебя вниз!

Некоторое время Мария молчала. Потом вздохнула.

– Алоис Завацки, продавец книг, о котором я тебе рассказывала, наверняка хотел бы истолковать мой сон. Вот бы он поспорил о его глубинных смыслах.

– Для этого не нужно никаких специалистов! – фыркнул Франко. – Во всем виновата эта несчастная лачуга, в которой мы живем! О каких домах из воздуха и света может идти речь?! У догов моего отца и то жилище уютнее! Мы ночуем последнюю ночь в этой хибаре, завтра же переберемся в «Каса Семирамис»!

Франко сердито оглядел их пристанище. Он с самого начала хотел поселиться в отеле, который соответствовал хоть минимальным требованиям комфорта. Но потом, после первой прогулки по окрестностям, Марии удалось уговорить его пожить в одной из маленьких деревянных хижин, разбросанных по всей лесистой местности.

– Как романтично! – воскликнула она.

Забавно было представлять, как занимаешься утренним туалетом на деревянной веранде и с одним ведром воды! Шерлейн тоже вскричала от восторга. Пандора же просто с ужасом восприняла идею настолько приблизиться к матери-природе.

– Если жизнь в курятнике такая уютная, почему же тогда Генри Оденковен и Ида Гоффманн построили себе виллу с электричеством и водопроводом? – спросила она.

Оба владельца этой земли жили намного роскошнее, чем их последователи. Это было одной из многих особенностей коммуны. В итоге обе подруги сняли номер в маленьком отеле, который стоял на границе территории. Из него открывался восхитительный вид на озеро.

– Уставшие обретут покой, мир и свободу, смогут почерпнуть новые силы, – цитировала рекламный листок гостиницы Пандора. Она решила, что это место как раз им подходит.

Франко сердито затянулся сигаретой. Почему он сдался и допустил то, что теперь живет в лесу, как первобытный человек?

Мария плохо спала еще в первую ночь. Слишком много посторонних звуков: шелест листвы, хруст мелких веток, будто кто-то ходит. Все заставляло ее напряженно прислушиваться. Об этом она сказала ему лишь на следующее утро. Франко же после небольшой прогулки с возлияниями по тратториям Асконы спал как сурок. Кроме того, Марии постоянно казалось, что за ней кто-то следит, призналась она позже. И неудивительно: здесь на окнах не было ни одной занавески, да и ставни не закрывались.

– Кому придет в голову наблюдать за нами ночью, когда мы спим? – попытался успокоить он ее и предложил перебраться в гостиницу. Но Мария и слышать об этом не желала. Тогда Франко попросил ее отправиться с ним вечером в Аскону и попробовать местного вина. Уж оно-то точно должно было вызвать у нее сонливость. Но и эта идея не нашла у нее одобрения. Тогда Франко поинтересовался, не заразилась ли Мария вирусом аскетичности, который распространен в Монте-Верита. Но Мария рассмеялась и, расстегнув блузку, потребовала проверить, насколько она аскетична. После этого речь о переезде в гостиницу не заходила.

Франко ощутил, как в нем просыпается желание. Он неспешно погладил ее грудь. Неплохая идея – переключить ее мысли на что-нибудь другое…

Но в тот же миг Мария вырвалась из его объятий.

– Довольно причитаний! Я не позволю, чтобы какой-то дурацкий сон окончательно испортил мой день! Холодный душ – вот что сейчас мне нужно, – заявила она авторитетно. Она стащила с себя ночную сорочку через голову и нагишом выскочила наружу, отправив перед этим Франко воздушный поцелуй.

Он смотрел ей вслед. Что же такого было в этой женщине? Она легко могла вить из него веревки. С тех пор как он был вместе с Марией, он себя не узнавал. Ему нравились вещи, которые и в голову раньше не пришли бы. Например, эта промежуточная остановка в Асконе. Ему стоило больших усилий убедить отца выделить ему еще три недели. За это Франко пришлось пообещать, что после приезда он станет работать еще больше. «У других мужчин тоже случались любовные интрижки, но они не отвлекали их от работы», – упрекнул его старый граф. На что Франко горячо возразил, что это не любовная интрижка, что он видит в Марии будущую жену, которую он ждал всю свою жизнь.

Его отец вряд ли мог представить себе, что из мимолетного американского знакомства выйдет что-либо хорошее, ведь мать много лет подряд подсовывает ему маркиз и графинь голубых кровей, словно вишенки на торте. А Франко заявил, что любит Марию. На что отец громко прыснул и добавил, что он тоже любит своих собак.

После скандального телефонного разговора на почтамте Асконы Франко решил пока не говорить, что хочет привезти с собой Марию. Очевидно, родителям нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что отныне им придется делить единственного сына с чужой женщиной. Но теперь их прибытие в Геную неумолимо приближалось.

Франко в задумчивости еще раз затянулся сигаретным дымом.

Наверное, было бы хорошей идеей позвонить сегодня отцу и наверстать упущенное: в палаццо нужно еще кое-что подготовить. «Стеклодувную мастерскую?! У тебя совсем съехал мозг и находится теперь между ног?» – слова старого графа до сих пор звучали у него в ушах. Франко вздохнул, будто хотел уже сейчас настроить себя на запоздалый словесный поединок. «В этот раз ирония отца будет разбиваться об меня, как капли дождя о листья кувшинки в садовом пруду у матери», – клялся он себе. Он не хотел допустить повторения драмы с Сереной. Он уже не мальчик, которому отец мог навязать свою волю. Они с Марией станут крепкой семьей, и вместе у них будет достаточно сил, чтобы противостоять старому графу. Франко видел, как упорно Мария шла к тому, чтобы стать стеклодувом, и сам теперь хотел столь же усердно заняться виноградниками. Прошли те времена, когда он только тем и занимался, что перевозил по приказу отца беглых парней. Как он мечтал о том дне, когда покончит с торговлей людьми и больше не будет иметь к ней никакого отношения! Франко ни разу не показывал, насколько отвратительной для него была заокеанская деятельность, но теперь это постоянно висело над ним, как черные грозовые тучи. Конечно, когда в его жизни появилась Мария, тучи эти слегка разошлись, стало чуть легче. Но будет лучше, если они вообще скроются с его горизонта! Да, старику придется привыкнуть, что у его сына есть собственные виды на будущее! И кто знает, может, отец потом оценит его старания по омоложению лозы и улучшению сортов?

Через открытую дверь Франко наблюдал, как Мария водит мокрой губкой по груди. Она окунула губку в ведро с водой, осторожно, чтобы не пролить ни капельки, потом отжала и перешла к правой ноге. Мария двигалась без кокетства, ее нагота напоминала простую, но благородную одежду. Как же красива она, его принцесса!

Франко сделал последнюю затяжку и затушил сигарету.

С сегодняшнего дня Мария должна купаться только в роскоши, об этом он позаботится! А его отец… Ах, о нем он больше не хотел вспоминать!

 

Глава третья

После того как Франко отправился в деревню, Мария, одетая лишь в нижнюю юбку, пошла загорать на обустроенную ступенчатую лужайку. Каждое утро они встречались здесь с Пандорой и Шерлейн, чтобы принять солнечные ванны. Иногда к ним присоединялась Ида Гоффманн или Сюзанна, девушка друга Пандоры из Нью-Йорка – Лукаса Грауберга.

Марии нравились эти часы. Рут постоянно договаривалась со своими подругами на ланч или кофе и наверняка не увидела бы в этом ничего примечательного, но у Марии впервые появилась возможность насладиться атмосферой исключительно женского общества. Дома, в мастерской у печи, она постоянно была то с Магнусом, то с Петером, то с Йоханнесом. Кроме того, как у женщины мужской профессии, у Марии всегда было чувство, что она находится за спиной мужчины.

Когда тропинка сделала последний поворот, Мария увидела своих подруг и Лаго-Маджоре. Ночной кошмар сразу забылся. На бирюзовом фоне обнаженные женские фигуры показались сделанными из фарфора. Появилось неистребимое желание навсегда запечатлеть в памяти этот момент. Волна счастья подхватила Марию.

– Ну, Франко наконец выпустил тебя из постели?

Пандора, смешно кряхтя, поднялась и прошла мимо Марии, разметавшей локоны по мшистому пастбищу.

– Нет, все было наоборот: я отпустила его, хотя и неохотно! – усмехнулась Мария.

Она, прищурив глаза, наблюдала за тем, как Пандора подошла к одному из чанов, которые стояли на краю лужайки.

– Ты же не собираешься влезть в эту лужу?!

Поверхность воды покрылась первыми опавшими листьями. Когда Пандора приблизилась, в воздух поднялись сотни мелких мошек.

– Еще как собираюсь! Разве ты не слышала вчера лекцию Иды о том, что вода может усилить эффект солнца? Кроме того, мне чертовски жарко!

Пандора широким жестом сбросила платок, повязанный на теле, и голой затанцевала вокруг чана.

– You have to dance to the music in your heart… – запела она себе под нос, прежде чем неловко плюхнулась в воду. Грязная волна перекатилась через поросший мхом край чана. Мария и другие женщины завизжали, когда на них полетели холодные брызги.

– Кажется, другие тоже слышат музыку твоего сердца… – указала Сюзанна на небольшую лесную прогалину, где тренировались лучники. В один миг, позабыв о мишенях, они устремили взгляды на колышущиеся груди Пандоры.

– Пусть посмотрят. Может, они найдут мой вид таким… волнующим, что и нам будет на что посмотреть… – хихикнула Пандора.

Она намеренно встала как можно медленнее, развернулась вокруг своей оси и снова погрузилась в чан.

– Ну, вам не видно? Может, уже есть какой-нибудь результат?!

Мария и другие женщины хихикнули. Крошечные набедренные повязки, которые носили лучники, уже не раз веселили девушек.

Когда Мария легла, чтобы насладиться солнечными ваннами, она почувствовала себя довольно уставшей. Глаза просто слипались. Как же приятно немного подремать посреди дня! «Что бы сказала Йоханна на такую смену образа жизни?» – подумала Мария и улыбнулась про себя.

– Ты выглядишь как кошка, которая проходит мимо горшка со сливками, – сказала Шерлейн, расплетая рыжие волосы.

– Я себя так и чувствую! – раскинувшись на полотенце, ответила Мария. – Я как раз думала о том, насколько изменилась моя жизнь с тех пор, как я покинула Лаушу! – улыбнулась она.

Но не только ей пошла на пользу перемена места. Мария не ожидала, что Шерлейн так быстро поправится после аборта.

– Я всегда говорю: следует покидать наезженную колею. Если захотеть, жизнь может превратиться в сплошное приключение! – выкрикнула Пандора из чана.

Мария закатила глаза. Иногда самоуверенный тон Пандоры очень раздражал ее. Хотя следовало признать, что подруга часто была права…

Мария Штайнманн лежала в чем мать родила на горе в кантоне Тессина у озера Лаго-Маджоре вместе с другими тремя женщинами, которых она знала всего несколько недель! Вокруг них на скалистых утесах росли экзотические растения, журчали водопады, как в райском саду, о существовании которого она до сих пор ничего не знала. Люди напевали мелодии, гуляли с цветами в волосах по лесным тропинкам или двигались так, что даже сама Пандора удивлялась. Такой вид танца назывался эвритмия. Они решили разучить его, а Пандора была так увлечена, что даже вставала на несколько часов раньше, чем обычно. Ее и других танцовщиц-эльфов можно было наблюдать на берегу уже в предрассветных сумерках, когда озеро, словно тонким саваном, окутывалось нежной пеленой тумана.

Люди здесь, за исключением нескольких чудаков, относились ко всем дружелюбно, улыбались, любили друг друга, многие в прямом смысле этого слова. Любовь здесь просто витала в воздухе, поцелуи и объятия, чувственные поглаживания и эротические прикосновения сплетались в пестрый ковер, на котором резвились жители санатория.

Мария узнала, что на горе люди весьма свободны в отношениях друг с другом, и боялась, что Шерлейн снова возьмется за то, от чего пострадала в Нью-Йорке. Не прошло и недели, как Шерлейн начала грезить Францем, одним из основателей колонии, говорить о «божественной силе его сло́ва», его «священной верности принципам», его «опьяненном звездами взгляде». Мария и Франко удивлялись увлечению жителей коммуны постоянно придумывать странные новые слова. Шерлейн же была увлечена «медово-пьянящей поэзией горы».

Но чтобы поэтесса нашла здесь эдакого апостола-моралиста… Мария невольно фыркнула. Несколько дней назад Франц проходил мимо их хижины, когда Мария с Франко устроили на веранде битву поцелуев. Как высокомерно он смотрел на это!

– Ну, снова в путь, чтобы душа и тело пришли в гармонию с природой? – крикнул ему Франко и назвал «бледнолицым». Франц не обратил на это никакого внимания, лишь молитвенно сложил руки, устремил глаза к небу и убежал прочь. А Франко зашептал Марии, улыбаясь:

– Он снова «небесит»!

– Или наслаждается «пищей богов» – эфиром, – ответила она.

В тот же миг они ворвались в хижину и страстно занялись любовью.

Дрожь пронизала Марию. Даже если все боги с Олимпа станут танцевать обнаженными на этой горе, для нее нет никого, кроме Франко! Мария раньше и представить не могла, что можно ощутить такое блаженство в объятиях мужчины. Единственного, его…

Кто-то потряс ее за руку и отвлек от мечтаний. Мария открыла глаза и увидела лицо нетерпеливой Сюзанны.

– Извини, я не слушала. Что ты сказала?

– Я тебя только что спросила, не хочешь ли ты позже навестить Катарину фон Ой?

– Хм, – фыркнула под нос Мария.

Это ни о чем не говорило. Она снова закрыла глаза. Но вдруг ее затошнило. Она стала дышать ртом, борясь с приступом. Очевидно, кошмар крепко засел внутри, отчего скрутило желудок. Марии совершенно не хотелось покидать мягкое мшистое ложе, прерывать прогулку и прощаться с солнечными лучами на коже. Сюзанна ведь уже несколько раз обещала познакомить ее с одной женщиной-стеклодувом, которая ведет отшельнический образ жизни на холмах выше Асконы. До сих пор ничего из этого не вышло. На Монте-Верита много говорили, но мало что из сказанного воплощали в жизнь.

Катарина раньше жила в колонии вместе со всеми. Но когда открылся санаторий и стало прибывать все больше людей, она предпочла поменять суету на покой и перебралась в уединенную горную хижину. На жизнь она зарабатывала, создавая картины из стекла, которые продавала туристам внизу, в деревне. Разумеется, Марии очень хотелось взглянуть на то, что здесь называют искусством стекла. Она совершенно не представляла себе картины из стекла. Может, это что-то вроде церковных витражей?

– Если вы повремените с прогулкой, пока мое танцевальное занятие не закончится, то я пойду с вами, – сонно сказала Пандора.

– Ты? А чего ты ждешь от художницы по стеклу? – удивленно спросила Мария. – Может, ты сменила жанр?

– Не говори ерунды. Просто хочу взглянуть, как она живет. Расспрошу ее немного, как она заполучила себе участок земли. Во сколько ей это обошлось и все такое. Лукас говорит, что, после того как филлоксера прикончила большинство виноградников, много участков предлагали по выгодной цене. Кто знает? Может, я тоже смогу позволить себе такой маленький домик. В Нью-Йорк я все равно не собираюсь возвращаться.

– Ты хочешь остаться здесь навсегда? Ты не думаешь, что будешь скучать по большому городу?

Пандора подняла вверх правую ногу, полюбовалась ею и грациозно опустила поверх левой.

– Ни по кому и ни по чему я скучать не буду, скорее наоборот. Я еще никогда так хорошо не сосредотачивалась на танцах, как здесь. Мне кажется, что даже воздух вокруг меня вибрирует. You have to dance to the music in your heart, – снова запела она себе под нос.

– Разве я и Лукас не предсказывали этого? – с торжеством воскликнула Сюзанна. И в тот же момент сердито насупилась. – Пандора, дорогая, ты снова легла неправильно! Сколько раз мне показывать, как следует принимать солнечные ванны? Вот как нужно делать, смотри! – Она легла на спину, вытянув руки и ноги и слегка выпятив живот, и подставила лицо солнцу.

– Перестань, я буду лежать так, как хочу! – брюзжала Пандора. – В такой позе я буду чувствовать себя, как на дыбе!

Мария лежала на животе и хихикала.

– Честно говоря, я тоже чувствую себя в такой позе некомфортно. Словно выставляешься напоказ…

– Правда же?! – горячо поддержала ее Пандора. – А потом я еще боюсь, что мне между ног заползет какой-нибудь жук. Или даже в задницу… – И она безудержно расхохоталась.

– Вы со своей пустой болтовней хуже сорок, которые весь день сидят у нас на балконных перилах и шумят! – проворчала Шерлейн.

Остальные обернулись к ней. В отличие от девушек Шерлейн приняла позу, рекомендованную для принятия солнечных ванн на Монте-Верита. Она разбросала волосы по зеленому мху, и они напоминали пылающий огненный круг. Сейчас больше, чем обычно, она была похожа на кельтскую богиню.

Некоторое время женщины принимали солнечные ванны в полном молчании, и Пандора даже стала похрапывать.

Мария улыбалась себе под нос. Она еще никогда не видела танцовщицу такой расслабленной!

В Нью-Йорке Пандора и Шерлейн были яркими райскими птицами, которых все обожали за своеобразность. Здесь же они были просто двумя женщинами из многих, которые ощущали себя избранными. Жизнь в коммуне, казалось, пошла им на пользу. И, если быть честной, Мария всегда считала несколько смешной вечную тягу к познанию божественной мудрости, хотя Франко она этого в лицо не сказала бы. И потом эта демонизация алкоголя! Вино и пиво только для слабых людей – такого мнения больше всех придерживался Франц. И многим девиз даже понравился: с момента приезда Шерлейн больше не пила ни капли спиртного. Пандора не так строго придерживалась этого правила. То же говорили жители коммуны и про «трупоедов»: мясо загрязняло тело и душу. Мария вполне довольствовалась яблочным шницелем, мелко нарезанными морковкой и кольраби, лежащими на тарелке, а вот Франко наотрез отказывался от вегетарианской диеты.

– Весь Тессин наслаждается dolce vita, а я должен довольствоваться салатными листьями? – заявил он сразу по приезде и решил, что будет спускаться в деревню хотя бы на обед. Мария и Пандора всякий раз сопровождали его. Но после чревоугодия с вяленой ветчиной и макаронами, сдобренными сморчками и трюфелями, Марию постоянно мучили угрызения совести. Кроме того, от итальянской еды толстеешь. Казалось, что у нее еще никогда не было столько жирка на ребрах. Если она не будет следить за собой, то вскоре составит конкуренцию Горги!

Франко же наслаждался возможностью пройтись по узким переулкам Асконы, взяв под правую руку Марию, а под левую – Пандору. Когда они заходили в ресторан, он настаивал, что оплатит счет Пандоры, и это постепенно стало действовать Марии на нервы. Танцовщица же в ответ не проявляла к спонсору ни капли благодарности, скорее, наоборот.

– Как можно заработать столько денег на торговле вином, если оно повсюду так дешево стоит? Кто знает, что на самом деле кроется за твоим «бизнесом»! – подколола она его вчера вечером, при этом пихнув Марию в бок.

Однажды, когда Мария заговорила о нескончаемом денежном потоке Франко, он объяснил ей довольно холодным тоном, что о деньгах и делах не принято говорить в благородных кругах. При этом она лишь хотела намекнуть ему, что ей неловко, когда он тратит на нее такие большие суммы. Франко внезапно закрылся в себе, и Мария сразу сменила тему… Она решила, что не так уж плохо, когда тебя балуют.

Мария вздохнула от удовольствия. Ну разве она не попала в яблочко? Заполучила лучшего в мире любовника и…

– А как ты на это смотришь, Мария? – вдруг прогремел у нее над ухом голос. – Ты же творческая личность, и тебе должен нравиться этот своего рода второй Ворпсведе, не так ли?

– Что? На что я должна смотреть? – заморгала Мария, глядя на разгоряченное солнечными лучами лицо Пандоры.

– Ты еще скажи, что сейчас не слушала наш разговор!

Мария смущенно рассмеялась.

– Мне очень жаль, видимо, я мысленно отправилась путешествовать.

– Мне даже не нужно спрашивать, о ком были все твои мысли! Между тем твоя влюбленность ведет к тому, что ты потеряешь рассудок! – И Пандора, сердито посмотрев на Марию, обратилась к Шерлейн: – Я остаюсь при своем мнении: если бы здесь, наверху, жили лишь творческие люди, то это место напоминало бы скорее гетто, что нанесло бы вред искусству!

– У меня как раз противоположное мнение. Это бы выкристаллизовало чистоту искусства, которая…

Мария растерянно смотрела на Пандору и Шерлейн. О чем, черт возьми, сейчас идет речь?

– Не бери в голову, – выдохнула ей в правое ухо Сюзанна.

Девушка наклонилась так близко, что Мария почувствовала запах ее подмышек.

– Если бы я была в твоем положении, то и полчаса не смогла бы сконцентрироваться на своих мыслях. Потому что вся эта внутренняя тревога… А потом еще приступы тошноты по утрам! Говорят, это из-за гормонов. Впрочем, есть врачи, которые специализируются на подобных осложнениях.

Шерлейн и Пандора задрали головы, как охотничьи собаки, почуявшие интересный след.

– Врач? В моем состоянии?.. Что ты имеешь в виду? – нахмурилась Мария.

Несколько секунд Сюзанна растерянно смотрела на нее, но потом на красном от солнца лице просияла многозначительная улыбка.

– Ну, будет, Мария, перед нами не стоит разыгрывать из себя невинного агнца! На горé на это смотрят без осуждения, ты же знаешь… Или ты боишься, что твое откровение может нас шокировать?

Казалось, Сюзанна наслаждалась этим моментом и переводила взгляд с одной соседки на другую, требуя к себе внимания.

– Ты нас держишь за дурочек?

– Прости, если я туго соображаю, но я все еще не понимаю, что ты от меня хочешь!

Постепенно таинственность Сюзанны стала действовать Марии на нервы. Эта выставленная напоказ зрелая мудрость, словно та вкусила от древа познания!

– Я себя чувствую прекрасно, за исключением того, что мне ночью приснился кошмар и немного навредил желудку: утром меня рвало. Это все из-за моих гормонов! – произнесла она, перекатившись снова на живот, чтобы таким образом закончить разговор.

– Я только теперь поняла… – простонала Пандора. – О нет! Неужели это правда? Мария, скажи, ты разве… беременна?!

 

Глава четвертая

Гарольд в который раз вытащил из кармана пиджака часы, болтавшиеся на золотой цепочке. Крышка, как всегда, открылась с мягким щелчком, от этого его сердце немного ёкало. Он с детства мечтал о карманных часах, а теперь у него были даже золотые. Он провел рукой по выпуклому стеклу, стряхивая невидимый волосок, потом вновь закрыл крышку. Гарольд ни за что не собирался следовать новой моде и носить часы на запястье, как это делали некоторые его коллеги!

Нахмурившись, он взглянул на дверь.

Ну где же Ванда? Они договорились на восемь часов, а сейчас уже было двадцать минут девятого. «Мне стоило бы настоять на своем и забрать ее из дому», – сердито подумал он. По крайней мере, тогда бы ему не пришлось волноваться за ее здоровье.

Официант во фраке слонялся вокруг его столика. Как только Гарольд присел, он тут же подошел.

– Может, мосье желает выбрать вино? Или мне нужно принести меню?

– Нет, спасибо. Я жду подругу.

– Могу ли я принести мосье аперитив?

– Нет, – слегка раздражаясь, ответил Гарольд.

Именно сегодня вечером для Гарольда выбор ресторана был очень важен, и он надеялся, что не ошибся. Он невольно протянул правую руку к нагрудному карману пиджака. Кожаный футляр был холодным и гладким на ощупь.

Официант, помедлив секунду, отошел и остановился шагах в трех от столика, заложив руки за спину.

Гарольд отхлебнул из стакана воды.

Конечно, они могли бы встретиться и в баре у Мики в Бруклине. Или в одном из итальянских ресторанов, которые они, впрочем, любили посещать. Но пиво и спагетти казались Гарольду слишком обычными, а вот ресторан изысканной французской кухни, по его представлению, соответствовал поводу.

Кроме того, тут не было ни немецких жареных колбасок, ни немецких кнедлей. Здесь не пели и не говорили на немецком. На стенах не висели немецкие стяги, а официант не носил немецкий национальный костюм, хотя и был несколько назойлив. Это было так хорошо!

Гарольд не сводил глаз с двери и пытался вспомнить, сколько немецких союзов и организаций Ванда посетила за последние три недели: она была в «Шварцвальдском братстве», у «Мекленбургских селянок», в «Певческом обществе гамбургского единодушия». Кроме всего прочего, еще и у «Дунайских швабов». Ванда подробно рассказывала Гарольду обо всех традициях «землячеств» – так назывались эти группы – и делала это с мечтательным выражением лица. Она говорила о дружбе между членами этих сообществ, об их любви к родине, которой был пронизан каждый жест и каждое слово. Ванда до сих пор не была уверена, в какую организацию вступить: не могла решиться. Ей нравились песни северных немцев, у баварцев – вкуснейшая еда, у дунайских швабов – интересные обычаи и ритуалы. Когда Гарольд в последние выходные хотел забрать Ванду на прогулку, то обнаружил ее сидевшей за вязанием: в настоящее время все увлечения девушки были связаны с этим. «Зеленые долины и Дуная голубая вода будут радовать наше сердце всегда» – показала она ему лозунг, под которым как раз вышивала букву «Г», при этом больше со страстью, чем с умением. Рут Майлз воспринимала все это болезненно, но что мать могла поделать против увлечения дочери?

Гарольд улыбнулся. Ванда! Она подошла к своему нынешнему проекту с вдохновением, и выглядело это действительно своеобразно.

После отъезда Марии девушка была просто одержима идеей исследовать собственные немецкие корни. Своим фанатизмом Ванда напомнила ему некоторых коллег по бирже. Их никогда не удовлетворял оборот, и они всегда упрекали себя в том, что должны действовать еще быстрее и агрессивнее. Для большинства это стало идеей фикс, которой была подчинена вся их жизнь. При всей преданности профессии Гарольд никогда бы не хотел стать таким, в чем он и поклялся себе.

Но он видел в новом увлечении Ванды один положительный момент: она перестала искать работу, о которой теперь даже не было речи. Целые дни напролет Ванда проводила, занимаясь делами землячества, читая книги на немецком языке. Когда они встречались, девушка непременно хотела рассказать ему о прочитанном. На немецком, разумеется. Гарольд знал на этом языке всего несколько фраз, но Ванду это не останавливало. Если бы Гарольд захотел, Ванда могла бы научить его родному языку, она сама это предложила. Родной язык! Гарольд поблагодарил ее и отказался.

Он повертел в руках стакан с водой. Его волновало предстоящее событие. Если Ванда с таким усердием возьмется за подготовку к свадьбе, а позже за ведение домашнего хозяйства, от его повышенного оклада в конце месяца не останется и следа. Еще бы! Это был апогей: Ванда наконец нашла свое «предназначение в жизни», которое так долго искала. Такой он ее еще никогда не видел.

Спустя еще четверть часа он заметил, что за витриной, устроенной вдоль всего этажа ресторана, мелькнула белокурая голова Ванды. Девушка вышла из такси. На ней был простой черный костюм, который выгодно подчеркивал ее стройную фигуру.

Она подобрала юбку до колен и ворвалась в ресторан, промчавшись мимо официанта, который услужливо хотел указать ей дорогу. Она почти проскочила мимо столика Гарольда, но в последний миг все же заметила его.

– Гарри, ты и представить себе не можешь, о чем я только что узнала!

Она плюхнулась перед ним на стул, прежде чем молодой человек успел встать и помочь ей присесть. Остроумие Ванды затмевало утиную грудку а-ля оранж, картофель с трюфелями и суп с глазированными омарами. Происходящее за соседним столиком стало вдруг намного привлекательнее!

– Надо непременно устраивать вокруг себя такой ураган?

Негодование медленно распространялось в душе Гарольда, однако он придушил его в зародыше. Сегодня был его вечер. И Гарольд хотел определять, как этот вечер пройдет!

– Ты только представь: Мария вышла замуж!

– Вышла замуж? – пискнул он.

Потом он выдохнул и, понизив голос, добавил:

– И кто же на ней женился? И откуда ты это знаешь?

Какой глупый вопрос! Ну конечно же, на ней должен был жениться Франко!

– Ты представляешь, я точно так же отреагировала, когда мама рассказала о молниеносной свадьбе Марии и Франко!

Ванда провела ладонью по лбу. Потом рассказала о телефонном разговоре между матерью и Йоханной. Кажется, Мария посчитала, что достаточно отправить в Лаушу телеграмму. Она не давала подробных объяснений, не обещала в скором будущем представить жениха и мужа своей семье. Мария лишь сообщила, что с этого времени будет жить и работать в Генуе.

Словно самым важным в этой телеграмме была Генуя! Гарольд счел поведение Марии недопустимым.

– Они будут жить в настоящем дворце с видом на море! У мамы глаза на лоб полезли, когда Йоханна рассказала ей об этом.

Ванда с улыбкой взяла стакан воды, который благоговейно, словно это было расплавленное золото, преподнес ей официант.

Гарольд наблюдал, как Ванда большими глотками пила воду. «В этом вся Ванда», – подумал он, вспомнив о цели их встречи сегодня.

– Значит, и Мария последовала зову своего сердца…

«Неплохое начало», – похвалил он себя.

– Да, но в самый неподходящий момент! – рассмеялась Ванда, совершенно не впечатленная его романтическим тоном. – Кажется, в Лауше полным ходом готовятся к изданию нового каталога рисунков для елочных украшений, который они должны сделать без Марии к февралю. Вопрос только в том, как это сделать? И, словно этого было недостаточно, кузина Анна так сильно растянула лодыжку, что не может ни ходить, ни управляться с трубой для выдувания стекла. Если я правильно поняла, она не только стеклодув, но и отвечает за исполнение всех поручений, которые возникают ежедневно в работе стеклодувной мастерской. Мама сказала, что у тети Йоханны чуть не случился нервный срыв. Решение Марии переехать в Геную сродни катастрофе! – Щеки Ванды покраснели от волнения.

– Ванда! Ты не могла бы хоть на короткий момент позабыть о немецких родственниках?

Гарольд решительно перегнулся через стол и взял ее за руку.

– У меня тоже есть новости… И очень хорошие! – Он сделал драматическую паузу. – Собственно, ты сейчас сидишь перед будущим директором банка.

– Гарольд! – громко вскрикнула Ванда. – Как же я рада за тебя!

Она тут же обежала стол и поцеловала его в щеку.

– Мои поздравления! Я уверена, лучше тебя никто не подходит для такой важной должности.

Она снова присела на стул. Гарольд закусил нижнюю губу. Сейчас или никогда!

– Есть в этом лишь один небольшой недостаток… Я должен возглавить филиал нашего банка в Нью-Мексико. Я знаю, знаю, это не Нью-Йорк! Но я слышал, что Альбукерке – прекрасный город. У них там есть собственный театр, много магазинов и ухоженный парк, – рассмеялся он. – Я обещаю, что ты не станешь скучать по Нью-Йорку. Это всего лишь на пару лет. Мистер Робинсон, который теперь возглавляет филиал, считает, что все может сложиться очень хорошо и что я потом…

– Гарольд…

Он снова схватил ее за руку и похлопал.

– Я понимаю, все это очень стремительно. Я и сам не рассчитывал, что так быстро стану…

– Гарольд! – вновь перебила его Ванда, в этот раз настойчивее. – Я… не… могу… уехать с тобой в Нью-Мексико.

Он улыбнулся. Его Ванда вдруг снова превратилась в дочь из хорошей семьи. Ну, хоть распутный образ жизни она не переняла у тетки Марии!

– Нет, конечно сможешь, – мягко возразил он.

Ванда оторопело смотрела на него. Он решил не ходить больше вокруг да около. Гарольд элегантным движением вытащил из кармана кожаный футляр. От нажатия пальцем тот раскрылся. Гарольд развернул его так, чтобы золотое кольцо с бриллиантом на темной бархатной подкладке заблестело перед Вандой во всей красе.

– Ты бы могла отправиться туда со мной как моя жена. Поэтому я спрашиваю тебя здесь и сейчас: Ванда, ты выйдешь за меня?

Сначала она посмотрела на кольцо, потом на него. Будто не могла осознать, что сейчас произошло.

Гарольда настигли угрызения совести. Он уже знал это чувство. Если очень долго чего-то страстно ожидаешь и наконец получаешь, то иногда радость от нового достижения имеет привкус горечи, словно прокисшее молоко, которое долго стояло открытым.

Он отчаянно пытался подыскать слова, чтобы сгладить неловкость момента. Таким он свое признание не представлял!

Гарольд знал: если бы все случилось, как хотела Рут Майлз, он бы сделал предложение Ванде еще в прошлом году. Но, черт побери, он ведь все хотел сделать правильно! Он не мог прийти в дом к Майлзам и просить руки их дочери как несчастный нищий. Теперь же ему было чем гордиться.

Но почему Ванда ведет себя так странно? Она уже давно должна лучезарно улыбаться, оправившись после первого шока. Он мечтал, что Ванда потренируется танцевать с ним свадебный вальс, здесь и сейчас! Или что она потребует шампанского. Или чтобы они ушли из ресторана. На все случаи он припас дополнительные купюры. Все это было бы похоже на его Ванду! Эта же большеглазая дрожащая девушка была ему совершенно не знакома.

– Гарольд, – повторила она в третий раз, освободившись от его руки и потерев лоб, будто желая смахнуть замешательство. – Я…

Она беспомощно улыбнулась. Пытаясь побороть в душе тревожное чувство, он ободряюще взглянул на нее. В то же время ему показалось, что сейчас случится нечто совершенно ужасное.

– Наверное, не существует возможности высказать это как-то деликатно, – печально вздохнула Ванда. – Я не могу за тебя выйти! – выпалила она. – Я поеду в Лаушу. У меня есть предназначение: я нужна своей семье!

 

Глава пятая

Ванда была совершенно не в восторге, узнав, что мать выбрала ей в попутчицы именно Ивонну Шварценберг и ее дочь Вилму. Ивонна была лучшей подругой Моники Демуа, которая порвала все связи с Майлзами после фиаско со свиными ножками в «Шрафтс». Вначале Рут очень злилась из-за этого происшествия, но с того момента она целиком встала на сторону Ванды. «Из-за одного возлагает ответственность на всех, так раньше оценивали поведение Моники! – пожаловалась она Ванде. – Какая досада, что ты наконец смогла испортить одну вечеринку этой избалованной козе!»

Но такой разрыв отношений не помешал Рут тут же схватиться за телефон, когда она узнала, что Шварценберги собираются ехать в Гамбург, чтобы провести там зиму вместе с женихом Вилмы – торговцем каучуком, у которого имелись связи в Индонезии. В женской болтовне она выведала название и дату отправления корабля и даже зашла дальше: спросила о том, не могла бы миссис Шварценберг во время путешествия взять под свое крылышко Ванду. Получив неуверенное согласие, следующий звонок Рут сделала в пароходство. Она поинтересовалась, нет ли на «Германии» свободной каюты, по возможности на той же палубе, что у миссис Шварценберг и ее дочки. Услышав утвердительный ответ, Рут согласилась на это предприятие после многонедельных споров с Вандой.

– В путешествии не задерживайся, – сказала она и, вздохнув, добавила: – Когда я уезжала из Лауши, была совершенно другая ситуация, но, честно сказать… меня бы ничто и никто не смог удержать! – Мать пожала плечами, и в этом движении сквозило упрямство. – Кто знает, может, в Лауше тебе действительно придут на ум какие-нибудь другие мысли?

Ванда не стала иронизировать по поводу семейства Шварценбергов, хотя Вилма считалась серой мышью и была невыносимо скучна. Она несколько раз появлялась на танцах у Пандоры, где проводила бóльшую часть времени в раздевалке, просто опасаясь того, что придется танцевать на людях. Пандора вынуждена была тащить ее в зал чуть ли не за волосы. Там Вилма стояла недвижимо, как набитое чучело жирафа. Вилма и Ванда! В конце путешествия пассажиры, чего доброго, еще подумают, что они подруги!

Но если нужно, она проведет эти восемь дней, слушая рассуждения Ивонны Шварценберг о том, как заполучить хорошего мужчину в мужья. Каучук… Кто бы мог такое представить?!

Йоханна вскоре прислала письменное подтверждение, что Ванду с нетерпением ждут. Ванда дословно помнила текст письма, которое она долго и с удовольствием перечитывала:

«…Мы очень рады Ванде. Не могу дождаться и убедиться воочию, что белокурый младенец в твоих руках превратился в прелестную молодую даму. Но вынуждена заранее предостеречь: в свете нынешних обстоятельств ни у меня, ни у Петера не будет времени, чтобы показать Ванде ее старую родину. Разумеется, я разок съезжу с ней в Кобург и, конечно, в Зонненберг. Но большие путешествия мы вынуждены отложить до следующей весны. Я с облегчением перекрещусь, если мы вовремя сдадим наш каталог рисунков!»

После этого Йоханна еще немного пожаловалась, что из Генуи пока пришло очень мало готовых эскизов и что Магнус от любовной тоски разучился выдувать стекло, почти каждый день изводит дорогой товар на брак.

«Магнус все еще не отошел от потери Марии. Он страдает, как пес, а меня мучают угрызения совести, когда думаю о том, что я всегда сомневалась в его любви к нашей сестрице!»

Во время своего последнего телефонного разговора с Рут, который она вела с почтамта в Зонненберге, Йоханна узнала, что племянница уже осведомлена о том, кто ее настоящий отец, но, к разочарованию Ванды, тетка так и не написала ни слова о Томасе Хаймере.

И вот теперь дата отъезда Ванды была строго определена: все должно было свершиться 15 октября. Это означало, что у нее оставалось каких-то две недели, чтобы подобрать гардероб, купить подарки для родственников в Тюрингии и отправиться на последний прощальный обед с Гарольдом, на котором прозвучит множество обещаний. Для обоих это прощание было и радостным, и грустным. Конечно, Гарольда очень ранило то, что Ванда отклонила его предложение о замужестве на неопределенное время. С другой стороны, у Ванды было чувство, будто он, оправившись после первого шока, вздохнул с облегчением: ведь ему не придется приступать к ответственному заданию с супружеским «балластом». Гарольд даже не смог прийти на прощальный праздник в дом Майлзов, потому что за два дня до этого уехал в Альбукерке.

Наконец все вещи были собраны, все слова сказаны.

Когда Ванда с маленьким чемоданчиком в руке – ее основной багаж сдали еще за день до этого – стояла утром 15 октября на трапе, ведущем в чрево корабля, а родители махали вслед, у нее вдруг встал ком в горле. Фигуры людей в порту стали размываться перед глазами, превращаясь в разноцветные маленькие пятна, и Ванда с трудом различала родителей.

Прощай, Нью-Йорк!

Миллионы людей приезжали сюда, чтобы начать новую жизнь.

Ее мать прибыла сюда, чтобы обрести счастье.

Мария отправилась сюда и нашла свое счастье.

А она, Ванда, повернулась спиной к «столице мира», так Стивен называл этот город.

Возникло очень странное ощущение: покидаешь родной город, чтобы отправиться на родину!

В конце трапа Ванда дрожащей рукой протянула документы стюарту. Пока тот проверял, все ли графы заполнены и подана ли информация полностью, желание Ванды развернуться и броситься обратно к родителям все возрастало. Вдруг это путешествие окажется большой ошибкой?

– Добро пожаловать на борт! – Стюарт, улыбнувшись, вернул документы.

Слишком поздно. Теперь Ванда не могла повернуть обратно. Страх от куража бывает лишь у трýсов, да?

И все же очень успокаивала мысль, что на корабле она встретит по крайней мере пару знакомых лиц, пусть даже это Ивонна и Вилма.

Кроме Шварценбергов за столом сидели еще пять человек: пожилая пара из Кентукки, которая занималась лошадьми и фамилию которых Ванда не разобрала; Сорелль и Сольвейг Линдстрём, две сестры лет по тридцать пять, ехавшие в Северную Германию, чтобы вступить в наследство, и мистер Вогэм – железнодорожный инженер.

Первое блюдо, телячье консоме с овощными палочками, сопровождалось воспоминаниями о красочных и взволнованных отзывах в письмах богатого дядюшки Сольвейг и Сорелль, ныне покойного.

На второе – отварной лосось с картофелем и петрушкой – мистер Вогэм поделился познаниями о новом типе железнодорожных локомотивов, которые позволят путешествовать быстрее и удобнее, чем нынешние «паровые кони». Семейная пара из Кентукки выдвинула контраргумент, заявив, что ни одна техника в мире не сравнится с настоящими лошадьми.

Когда подали десерт, казалось, что Вилма и ее мать вот-вот лопнут: что значит наследство или новое изобретение по сравнению с богатым женихом? Но прежде чем Вилма успела сказать хоть слово о каучуке, Сольвейг обратилась к Ванде:

– Простите мое любопытство. Что побудило такую молодую девушку, как вы, отправиться в далекий путь через океан?

Ванда опустила ложечку для мороженого. Она вот уже несколько дней ожидала этого вопроса от попутчиков.

– Я еду в Тюрингию. Сестра моей матери владеет там большой стеклодувной мастерской. На производстве возникли определенные проблемы, после того как из процесса выпало несколько сотрудников. В данный момент мне нужно им помочь. Так сказать, тушить там, где загорается, – рассмеялась она, сидя за столом. – Мне очень хочется стать полезной своей семье.

– Прямо ангел-хранитель, кто бы мог подумать! – воскликнула Сольвейг.

Сорель, впечатлившись, кивнула.

– Представьте, у нас по соседству разыгралась подобная история! Булочная была на волосок от закрытия: у хозяина что-то случилось с легкими. Что и неудивительно, ведь он всю жизнь имел дело с мучной пылью. И лишь благодаря самоотверженным действиям его брата и невестки, которые специально для этого прибыли из Миссури, булочная осталась на плаву. И пока Чарльз Клацки лечил легочную болезнь, – усердно закивала Сорелль, – они оба вкалывали день и ночь, чтобы у покупателей утром был свежий хлеб.

– А в деревне помощь родственников еще важнее, – подключились коневоды. – У нашего соседа с юга жена умерла от родовой горячки, и он остался с четырьмя детьми и младенцем на руках. Если бы сестра покойной решительно не вмешалась в эту ситуацию, мужчина наверняка пропал бы! Скотина, дети, домашнее хозяйство… Когда Мэджори пришла на помощь, она была еще совсем юной, но с самого начала так принялась за работу, словно всю жизнь только этим и занималась. А до этого она и не нюхала сельской жизни: была учительницей.

Инженер кивнул.

– Человек растет в борьбе над собой, принимая вызовы, которые сам для себя и ставит. Я знаю подобный случай. Друзья моих родителей…

Когда обед закончился и попутчики договорились встретиться за ужином, мужчина из Кентукки похлопал Ванду по плечу.

– Если позволите, мы сегодня вечером поднимем за вас бокал.

– Энергичность молодых людей в делах должна быть вознаграждена, – согласилась его жена и добавила, покосившись на Вилму, которая уже была готова рассказать всем о собственной скорой помолвке: – Особенно когда некоторые молодые дамы зачастую путешествуют для удовольствия…

Ванда самоотверженно и мудро кивнула.

Ей уже казалось, что на ее плечи взвален груз ответственности, и чувство это ей было даже приятно!

Ванда не стала осматривать корабль, на котором ей придется провести ближайшие семь дней, а легла на кровать и еще раз прокрутила в голове застольный разговор.

Миссис Кентукки считала, что, когда дойдет до дела, нужно непременно источать уверенность и успокаивать попавшую в беду семью. Нужно нести свет и ясность там, где раскинулся туман безнадежности. По крайней мере, это почти так же важно, как и сама работа. Сольвейг Линдстрём была с этим согласна.

Ванда глубоко вздохнула. Господь тому свидетель, она сделает все от нее зависящее!

Из телефонного разговора матери и тетки она узнала, что Йоханна была на грани нервного срыва. Что неудивительно. Если Йоханне сейчас приходится сидеть с утра до ночи за бухгалтерскими книгами, Ванда организует ей передышку! Конечно, она лишь немного изучала бухгалтерию, чтобы вести домашнее хозяйство (разумеется, ничего, связанного с коммерцией, в школе для девочек не преподавали). Но это ведь не значит, что она неспособна научиться новому, правда? В конце концов, Ванда не была дурой! Кто-нибудь ей покажет, что нужно делать, и после небольшой практики она наверняка сможет выполнять соответствующие обязанности на радость всем.

Ванда подскочила и забегала по каюте. Она напряженно смотрела через круглый иллюминатор, пытаясь высмотреть хоть что-то. Но крошечные капельки тумана налипали на стекло, превращая все в однообразную серость.

Однако девушка не собиралась терять время на романтическое любование! Ванда резко развернулась.

О кузине Анне она тоже позаботится. Та наверняка осыпает себя упреками из-за лодыжки, которую вывихнула на танцах. Конечно, можно было бы задать вопрос, почему как раз в такое напряженное время Анна отправилась на танцы. С другой стороны, лодыжку можно вывихнуть в любом другом месте, не правда ли? Ванда попытается сделать так, чтобы угрызения совести не мучили Анну. Она станет повсюду излучать веселое настроение, насколько это будет возможно.

Но потом она нахмурилась. Как же так получается? Совершенно чужие люди, конезаводчики или сестры Линдстрём, верят в нее больше, чем собственная мать?

– Ради всего святого, только не вмешивайся сразу во все, присмотрись сначала, как это делают Йоханна и Петер. И не жди, что тебе за помощь выдадут дополнительную колбаску, – увещевала ее мать, считая, что Ванде лучше заниматься тем, что ей поручат.

Ванда испытывала горькое разочарование. Неужели мать думает, что дочка непременно должна ее опозорить? И это после того, как она всю жизнь вбивала в голову Ванде, что прилично, а что нет?

Ванда сжала кулаки, хотя так и не подобает девушкам.

Черт побери, она ведь не только знает, как себя вести! Она наконец-то покажет всем, чего она стоит!

 

Глава шестая

Когда Йоханна приехала в Кобург, было без двадцати минут два. Поезд Ванды прибывал ровно в два. Йоханна быстро попрощалась по-французски с мосье Мартином и распахнула дверцу дрожек, прежде чем извозчик успел спрыгнуть с козел. Когда она прошла через главный вход вокзала, то впервые за этот день облегченно вздохнула: успела!

Еще утром все говорило о том, что она не сможет забрать Ванду в Кобурге. К ней без предупреждения явился один из самых важных клиентов – мосье Мартин из Лиона. Он хотел заказать елочные украшения для своих пяти универмагов. Если бы Йоханна обсудила с ним всю палитру товаров, то наверняка пропустила бы поезд в Кобурге. Конечно, на такой экстренный случай она в последнем письме подробно описала Ванде, как на поезде добраться до тюрингского Кобурга, а оттуда – в Лаушу. Для последнего отрезка пути Ванде пришлось бы только расспросить, где стоит нужный поезд, и сесть в него. Но Йоханна и Петер считали, что дочку Рут стоит встретить еще в Кобурге. Йоханна и сама очень хотела сделать именно так. Если бы кто-то из ее детей отправился в такое длинное путешествие, то спокойнее было бы думать, что в конце пути его кто-то ждет. И тем больше она злилась, что заказ мосье Мартина занял пол-утра. Она, конечно, ничего не сказала клиенту. Но ее беспокойство мосье Мартин все же заметил. Когда он узнал о встрече в Кобурге, то немедля предложил ей отправиться туда в его экипаже. Йоханна вначале колебалась: она не доверяла незнакомым мужчинам. Но желание встретить Ванду оказалось сильнее. По пути мосье Мартин все время подстегивал лошадей, словно за ними гнались черти. Йоханна чувствовала себя нехорошо после такой лихой езды, но, во всяком случае, они приехали на вокзал вовремя.

У железнодорожного пути кроме нее стояли еще двое мужчин в черных пальто с поднятыми воротниками. Другие пассажиры из-за промозглой осенней погоды ушли в здание вокзала. Ледяной ветер вертел сухие листья под большим каштаном, росшим на перроне. Хотя еще был полдень, казалось, что уже смеркается. О каком «золотом октябре» может идти речь? Йоханна хотела бы, чтобы Ванда приехала в другое время года.

Она плотнее закуталась в шаль, но все равно осталась на перроне, откуда еще издали можно было увидеть прибывающий поезд.

Ванда! Маленькая Ванда приезжает! Йоханна все еще не могла в это поверить. Ее радость была бы еще сильнее, если бы с племянницей приехала и Рут.

Йоханна очень скучала по сестре в первые годы после ее отъезда.

«Почему ты ни разу не навестила нас?» – спрашивала она Рут в каждом письме снова и снова. И: «Неужели ты не испытываешь ностальгии по Тюрингии?» Рут отвечала, что, конечно, скучает по родине. Но вначале у нее были поддельные документы, по которым въехать в Тюрингию невозможно. А потом? Рут выдумывала всевозможные отговорки, только бы не ехать. И в какой-то момент Йоханна перестала затрагивать эту тему, но тоска по сестре и память о совместно проведенном детстве остались. Тоску Йоханна пыталась развеять лишь тем, что регулярно и усердно писала письма.

Сквозь подошвы холод постепенно добрался до ее ног. Они почти не сгибались. Женщина прошлась взад и вперед несколько раз. Потом припомнила, что в глубоких карманах пальто еще с прошлой зимы лежала пара перчаток. Йоханна надела их, и холод стал терпимее. Это было кстати, потому что поезд Ванды, очевидно, прибывал с опозданием: часы уже показывали десять минут третьего. Но предвкушение радости, как известно, сильнее ее самой. И как вдруг у нее вышло расслабиться? Это было приятно и непривычно одновременно – появилось несколько минут для нее лично. Йоханна с удовольствием вздохнула и снова отправилась в мысленное путешествие по волнам прошлого.

Странно, но с Рут она всегда говорила больше, чем с Марией. Может, потому что они были ближе по возрасту? Когда мать умерла, ей было десять, а Рут – одиннадцать с половиной, они заботились о восьмилетней Марии как могли. А после смерти отца, когда они вмиг остались одни, Рут многое взяла в свои руки. По крайней мере, она тогда так себе все представляла, ведь в конечном счете благодаря усилиям Марии в стеклодувной мастерской их дело возродилось. Она вспомнила, как была тогда подавлена несчастьем, а малышка Мария и Рут отправились в Зонненберг с небольшой партией елочных шаров, чтобы найти торговца, который мог бы купить все оптом. От этой мысли и сегодня Йоханне было не по себе. Но после ужасного происшествия с ней и Штроблем, ее тогдашним шефом, она была сама не своя. И славно, что Мария в тот момент взяла все в свои руки и… Йоханна ощутила укол в груди, когда пришлось вспомнить, что теперь и Мария оставила «женское производство». Но в первую очередь больно было оттого, как Мария ушла! Неужели она не могла хотя бы на время вернуться в Лаушу? Восстановить оборванные связи, доделать дела, все объяснить. Есть вещи в мастерской, о которых она знала лучше, чем все остальные, например, как смешивать краски! Анна много часов подряд пыталась воспроизвести красный цвет «Николауса № 17», но ни один ее подбор красок не напоминал тон, который использовался в прошлогоднем узоре.

– Оставь как есть, – наконец произнесла Йоханна, – у нас других дел невпроворот.

Иногда нужно было оттаскивать Анну, иначе она вгрызалась в проблему мертвой хваткой, как терьер в берцовую кость.

А теперь еще и Магнус.

Йоханна тяжело вздохнула.

Мария и он жили много лет как супружеская пара, а она даже «прощай» не сказала! Никаких объяснений, никаких «мне очень жаль» и тому подобное.

Не то чтобы Йоханна воспринимала Магнуса как брата. Им и поговорить-то было особо не о чем: ни о хорошем, ни о плохом. Но это не значило, что Йоханна была совершенно равнодушна к этому человеку! Он так печалился, и ей было его безмерно жаль. Он не заслужил того, чтобы узнать о свадьбе Марии из телеграммы, которая была отправлена им всем.

Рукой в перчатке Йоханна убрала со лба прядь волос. Сегодня ей не хотелось думать о Марии. Сегодня был ее день радости.

Она остановилась перед одним из окон вокзала и тайком попыталась взглянуть на свое отражение. То, что она увидела, ее не обрадовало. Все еще сохранилась стройная фигура молодой девушки, длинная и тяжелая коса по-прежнему отливала каштановым блеском, из-за которого все девчонки завидовали ей и сестрам еще в молодые годы. Лишь две седые прядки тянулись со лба к затылку с левой и правой стороны. Петер утверждал, что они придавали ее облику «особенную нотку». Петер! Словно можно было верить в этом отношении хоть одному его слову… Йоханна улыбнулась. Когда она жаловалась, что у нее все больше морщин появилось на лбу, он недоуменно смотрел на нее и говорил, что она все еще выглядит как молодая девушка. Ну да, это не совсем так, но, если честно, Йоханна была вполне довольна своим внешним видом. Она еще раз напоследок бросила взгляд на свое отражение в окне. Йоханна хотела встретить Ванду в чем-нибудь праздничном, но из-за француза времени на это совершенно не осталось. На самом деле в рабочей одежде, как она называла свой темно-синий костюм, она чувствовала себя комфортнее всего. Йоханна невольно усмехнулась. Рут бы, наверное, упала от ужаса, если бы узнала, что сестра осталась верной стилю одежды, который ей нравился с молодых лет! Вся эта новомодная чепуха – последнее, что нужно в мастерской. Главное, что Йоханна производила на клиентов хорошее впечатление.

Кто-то рядом прокашлялся, чем отвлек Йоханну от мыслей.

– Прошу прощения, достопочтенная дама, не ждете ли вы случайно поезд из Брауншвейга?

– Да, а что с ним? – Йоханна испуганно взглянула на железнодорожника, который стоял перед ней с открытой книгой в руках. – Неужели что-то случилось?

– Задерживается примерно на два часа. Почему? Я, признаться, не знаю. Подумал, скажу вам, а то еще здесь, снаружи, замерзнете насмерть. В зале ожидания хотя бы тепло.

Он постучал по фуражке, отдавая честь, еще раз ободряюще кивнул женщине и пошел дальше, чтобы предупредить остальных ожидающих.

И стоило ей так нестись! Йоханна, рассердившись, отправилась в зал ожидания. Она уже высматривала свободное место, как вдруг увидела через окно вокзала вывеску «Городское кафе Кобурга». Чашечка кофе со сладкой пышкой… Почему бы и нет? И она, недолго раздумывая, толкнула кованые двери, закрытые ввиду холодной погоды. Если уж придется ждать, то почему бы не провести это время приятно?

Поезд дернулся и пополз вперед, издав пронзительный гудок. Еще несколько миль, и они, наверное, уже прибудут в Лаушу.

– Не могу поверить, что я наконец-то здесь!

Ванда снова повисла на шее у тетки, которая сидела рядом с ней на деревянной скамье. Ей вдруг так захотелось расплакаться, что она едва сдерживала наворачивающиеся на глаза слезы.

– Наконец-то на родине, – взволнованно добавила девушка.

Йоханна удивленно посмотрела на племянницу.

– Уже ведь не так далеко, правда?

Ванда напряженно смотрела в окно, но снаружи ничего не было видно, кроме леса. Ее глаза горели, и она потерла их двумя руками.

– Да, уже не так далеко, – утешила ее Йоханна. – Моя бедная девочка! Ты, наверное, страшно устала после такой долгой дороги.

Она погладила Ванду по голове, как маленького ребенка.

– Ну, хватит, – отмахнулась Ванда.

Ей пришлось взять себя в руки, чтобы не расплакаться, – так печально и одновременно радостно было на душе. После того как ее поезд отправился из Гамбурга, ей пришлось пересаживаться еще пять раз и все время следить за перегрузкой своего багажа, опасаясь, что она останется стоять с одним чемоданом на перроне, а вещи украдут. И вот теперь радость встречи омрачалась безмерной усталостью.

– Я только немного замерзла. Когда поезд остановился посреди какой-то пустоши и стоял два часа непонятно по какой причине, в купе стало довольно холодно. – Она шмыгнула носом, словно желая подтвердить свои слова.

– Надеюсь, ты хотя бы не заболела? – озабоченно нахмурилась Йоханна.

– Еще чего! Я никак не могу дождаться момента, когда увижу Лаушу. Я ужасно рада, что познакомлюсь с остальными родственниками. Дядя Петер, Йоханнес, Анна и Магнус! Я, собственно, думала…

Она осеклась и покачала головой.

– Что? – улыбаясь, взглянула на нее Йоханна.

– Ну… – замялась Ванда. – В общем, я думала, может, и другие тоже приедут на вокзал…

Йоханна задорно рассмеялась. Семейная пара на соседней лавке удивленно покосилась на нее.

– Ты просто прелесть! А кто, по-твоему, тогда должен заниматься работой?

Ванда покраснела. Как можно было брякнуть такую глупость: она ведь знала, что в мастерской полно работы!

– Но, конечно, делами они занимаются кое-как, потому что тоже не могут дождаться нашего приезда, – добавила Йоханна.

Некоторое время они говорили о том о сем. Йоханна поинтересовалась, как Ванда проводила дни на громадном океанском лайнере, а племянница рассказывала, как важничала Вилма, хвастаясь каучуковым женихом. Постепенно разговор зашел о Марии и Франко, о котором Йоханна, разумеется, хотела узнать как можно больше. Ванде льстило, конечно, что Йоханна общается с ней, как со взрослой, и она охотно сообщала некоторые пикантные детали о Франко де Лукке, хотя она сама знала немного. Только то, что он симпатичный. Поэтому девушка сказала:

– Мария все время называет его «мой красивый итальянец».

Йоханна печально улыбнулась.

– Не то чтобы я не желала сестре счастья… Но все произошло так неожиданно! Или нет… Смотря как это воспринимать. За несколько месяцев до отъезда она стала какой-то странной. Я подчас думала, не овладела ли Марией какая-то душевная болезнь, которая забирает у нее жизненные силы. Но, наверное, она была просто недовольна своей жизнью. И все же, кто бы мог подумать, что Мария тоже когда-нибудь покинет Лаушу из-за любви? – Йоханна поджала губы.

Ванда взяла тетку за руку. Она бы очень хотела ее утешить, но понимала, что ей это не под силу.

Однако воцарившееся молчание не тяготило их. Ванда воспользовалась минуткой, чтобы краем глаза разглядеть Йоханну. Все три сестры были поразительно похожи. У всех были пропорциональные черты лица, большие темные глаза, в которые можно смотреть бесконечно, – они не выдадут ничего. Кроме того, тетка выглядела удивительно молодо, и это несмотря на строгий деловой костюм. На фотографиях она казалась Ванде намного старше (Йоханна напоминала непреклонную школьную учительницу). Каким обманчивым может быть впечатление! Мать использовала косметику, чтобы добиться фарфорового оттенка кожи лица, а вот Йоханна, казалось, не пользовалась ею вообще. Либо она считала, что ей это ни к чему, либо… считала это женской чепухой. Ванда непроизвольно принялась слизывать с губ помаду.

– И что? Ты уже решила, как будешь проводить время в Тюрингии? – снова подала голос Йоханна. – До конца года у нас в мастерской работа будет кипеть, но потом, конечно, найдется время для нескольких экскурсий, если погода позволит. Если у тебя есть какие-то особые желания, непременно поделись ими со мной.

– Я ни в коем случае не хочу, чтобы вы из-за меня испытывали какие-то неудобства, совсем наоборот, – уверенно ответила Ванда. – Я просто хотела бы… пожить с вами. Делать то, что и вы. Знаешь, Мария столько всего рассказала про вашу мастерскую…

Ей вдруг стало тяжело описывать словами свою тоску.

– И, разумеется, ты хотела бы познакомиться с кое-каким человеком… – многозначительно подняла брови Йоханна.

– Конечно, – энергично ответила Ванда.

Она не думала, что тетка перейдет к этой теме так быстро.

– Я… а мой… мой отец уже знает, что я приехала? – Она произносила эти слова и сердилась на свое сердце, которое так колотилось.

– Понятия не имею. Наверное, да. В Лауше все друг о друге знают. Вероятно, кто-нибудь уже рассказал ему о твоем приезде, но не один из нас, разумеется.

Йоханна оценивающе взглянула на племянницу, словно соображая, что ей стоит рассказывать, а что нет.

– Мы с Хаймерами почти не имеем дела, у каждого своя дорога. Прежде всего это связано с тем, что мы производим елочные украшения, а они – стекло для бытовых нужд. Просто нет точек соприкосновения, понимаешь?

Ванда кивнула, хотя от Марии она узнала, что это лишь часть правды. После того как Рут уехала, между семьями воцарилось особое… отвращение.

– Должно быть, ты была шокирована, узнав о Томасе, да? – осторожно спросила Йоханна.

Ванда снова кивнула. В горле застрял и неприятно давил большой ком.

– Ты думаешь, он… – осеклась девушка.

Что же она хотела сказать?

Думаешь, он встретил бы меня на вокзале? После всего, что Мария рассказала ей о настоящем отце, едва ли можно было ожидать от него такого.

Или: думаешь, он меня навестит? Придет к ее родственникам, с которыми его семья враждует уже много лет? Никогда и ни за что.

Удивительно, но Йоханна не стала придираться к словам и сказала то же самое, что и Мария несколько недель назад на крыше многоэтажного дома:

– Томас Хаймер – неплохой человек. Но не ожидай от него слишком многого. Он непрост, таким был всегда и с годами не изменился. Дома он не получил много любви, ему с братьями пришлось вкалывать с самого детства. Как у них дела, скучают ли они по матери – у них никто не спрашивал. Колбасок на добавку у Хаймеров не бывало как в прямом, так и в переносном смысле. А наш отец баловал нас! «Жизнь – крепкая штука, и самому нужно быть крепким» – наверное, Хаймеры всегда следовали этому неписаному правилу. Эта бессердечность и черствость… От них пострадала и твоя мать. Но откуда это было знать Томасу? От отца?! Никто ведь не может влезть в шкуру другого человека, правда?

Йоханна впервые высказала подобные мысли и сама себе удивилась.

– Звучит так, словно ты хочешь его защитить, – сказала Ванда.

Хотя Йоханна не имела в виду ничего плохого, от этих слов в животе у девушки распространилось неприятное чувство. Даже злость, с которой мать говорила о Томасе Хаймере, переносилась легче.

Йоханна пожала плечами.

– Сейчас, когда ты сказала об этом… Может, это и так. Понимаешь, сегодня я смотрю на вещи несколько иначе, чем прежде. В юности я посмеивалась над Томасом и даже презирала его за неотесанность, за то, что отец держит его в ежовых рукавицах. У нас, в Лауше, считается обычным делом, когда сыновья стеклодувов когда-нибудь начинают заниматься собственным производством. Но только Хаймеров это не касалось. Сегодня мне даже жаль Томаса. Если всю жизнь довольствуешься лишь тем, что тебе под ноги бросает жизнь, как достичь при этом чего-то большего?

Ванда нахмурилась. Что этим хотела сказать Йоханна?

Когда поезд остановился, было почти восемь вечера. Йоханна решила подождать и не выходить из вагона, пока толпа в проходе не рассосется: у Ванды был большой багаж. Она знала почти каждого человека, который проходил мимо них, временами она переговаривалась с людьми. Ванда удивленно разглядывала десятки женщин с громадными корзинами на спинах, которые шли в слабо освещенное здание вокзала, а потом исчезали в ночном тумане.

Когда наконец подошел их черед выйти из вагона, Ванде пришлось крепко схватиться за металлический поручень, чтобы спуститься по двум ступеням, – от волнения у нее дрожали ноги. Она приехала в Лаушу. Прибыла в место, о котором мечтала.

– Смотри, а то еще ударишься головой! – крикнула снаружи Йоханна, и в тот же миг Ванда врезалась лбом в дверной косяк. Она некоторое время стояла в остолбенении, пока Йоханна объясняла мужчине, который собирался отвезти их с вокзала домой, где забрать багаж племянницы. Два чемодана Ванды стояли рядом, у лестничной площадки, остальное нужно было отправить по темноте на склад. На следующее утро Ванде нужно было выбрать, что ей больше всего необходимо. Йоханна подумала, что наверняка вся одежда племянницы не поместится в выделенный ей шкаф.

Глаза Ванды постепенно привыкли к сумеречному освещению на лестничной клетке. На входе лежала красная дорожка со следами от грязных ног.

Так вот он какой, родительский дом матери!

В нос ударил запах жареного лука и жира, отчего сразу начался насморк. Неужели такое возможно, чтобы в доме было холоднее, чем на улице?

– …а это Анна, твоя кузина.

Ванда только что высвободилась из медвежьих объятий дяди и пожала руку двоюродной сестре, которую та ей протянула. Рука оказалась не очень теплой, но рукопожатие было довольно крепким. В какой-то момент Ванде показалось, что сестра ее так же неловко обнимет, как и брат Йоханнес, но они лишь потрясли друг другу руки.

– Значит, ты тот самый знаменитый стеклодув, который ночами сидит с трубкой у печи! Я столько о тебе слышала. Знаешь, Мария так восторженно рассказывала о твоем мастерстве!

Ванда старалась сохранить в голосе теплоту. Но что-то щекотало у нее в носу, и дышалось с трудом. Неужели это простуда, а может, просто незнакомые запахи мастерской? Мария говорила о химикатах, которые добавляют в краски для росписи стеклянных изделий. Но не упоминала, что эти жидкости разят тухлыми яйцами…

Анна же взглянула на мать, будто ожидая разрешения, чтобы дать ответ.

– Я просто делаю свою работу, ничего большего за этим не кроется, – серьезно ответила она. – Добро пожаловать в Лаушу, кузина.

«Вот тебе раз, на такое я и не рассчитывала», – мелькнула мысль в голове у Ванды. В то же время девушка обрадовалась, когда Магнус протянул ей руку.

 

Глава седьмая

Когда Мария проснулась, теплая перевязь солнечных лучей, как обычно, лежала на ее кровати по диагонали – это первое, что она увидела. «Как поздней осенью солнце может быть таким теплым? В Лауше в начале ноября обычно лежит снег!» – говорила она себе. Рука Франко тяжело лежала на ее животе, и Мария заерзала под ней, перемещаясь влево, пока солнце не перестало светить ей в глаза. Еще одну минуточку…

– Mio amore, возвращайся ко мне, – пробормотал под нос Франко и в тот же миг скользнул к ней ближе. – У моей принцессы все хорошо?

– Угу.

– А у нашего ребеночка?

– Угу.

Она поцеловала его в губы. Не говорить. Полежать в тишине и дать этому дню наступить.

Изо всего дня Мария больше всего любила утреннее время между сном и бодрствованием. Как приятно лежать в постели с Франко, спрятавшись от яркого генуэзского солнца за тонкой батистовой занавеской! Просыпающийся город с торговками рыбой, хозяйками, ремесленниками и детьми, собиравшимися в школу, был совершенно не слышен. Иногда Марии даже казалось, что она опять очутилась на Монте-Верита, снова ощущает легкость и сладостную свободу, которая пронизывает каждую нить ее сознания. В такие минуты она чувствовала себя в раю.

В течение дня жизнь в палаццо не выглядела такой уж райской. О свободе тут вообще речь не шла, скорее, наоборот: свод неписаных законов – что можно, а чего нельзя – был длинным. Просто взять из кухни стакан воды? Невозможно! Сначала нужно позвонить в колокольчик, вызывая горничную, затем сообщить ей о своем желании и подождать, пока оно исполнится. Умрет ли Мария от жажды тем временем, это никого не интересовало! Ей ничего не стоило самой себе взбить перину и подушки, она об этом сразу сказала Франко. Марии, напротив, казалось странным, когда горничная делала эту работу за нее. Кроме того, девушке мешало, когда служанка неожиданно входила. Мария в это время работала и хотела, чтобы никто не мешал. Но Франко наотрез отказывался что-либо об этом слышать.

– Позволь тебя баловать, наслаждайся жизнью! – таков был его совет.

Так все и продолжалось. Когда Мария предложила приготовить завтрак для себя и Франко, его мать, графиня Патриция, так взглянула на невестку, будто та предложила собственноручно почистить туалет.

– Dolce far niente! – потянулся Франко, как кот. – Было бы самым глупым поступком просто так лежать в постели, правда? – Он поцеловал Марию в нос.

– Ты умеешь читать мысли? – спросила она в ответ и зарылась лицом в прохладу между его подбородком и шеей. Жесткая щетина царапала ей щеки, но она еще сильнее прильнула к нему.

– У нас дома правда не говорят, что безделье приятно. Ведь именно работа приносит радость в жизни!

– Твои земляки просто ничего в этом не понимают.

Франко медленно водил указательным пальцем правой руки по ее груди.

– Но я все же мог бы согласиться на некую небольшую деятельность.

Он задрал ночную рубашку Марии, и его губы тут же коснулись ее соска. Тысячи мелких искр заплясали у нее в животе.

– А что скажет твой отец, если мы и сегодня не спустимся к завтраку? – пробормотала Мария, когда снова смогла вздохнуть. Она осыпала мелкими поцелуями шею Франко, не дожидаясь его ответа. Но скоро и этого ей перестало хватать. Мария скользнула глубже под одеяло. Она нащупала мужское достоинство Франко и начала гладить его обеими руками. Мария улыбнулась, когда Франко нетерпеливо застонал.

– Piano, mio amore, – прошептала она. – В эту игру могут играть двое, разве нет?

– Ну как? Ты сегодня выпьешь с матерью чашечку кофе? – спросил мимоходом Франко, надевая носки.

Мария, все еще лежавшая на кровати, взглянула на него. «Как же он красив, мой итальянец!» Она обеими руками погладила живот, в котором рос их ребенок.

– Не думаю, – так же равнодушно ответила Мария. – Ты же знаешь, я хочу закончить свои «Четыре элемента».

– Но она бы обрадовалась тебе. Вы могли бы поболтать о чем-нибудь и познакомиться поближе. Может, если ты ей покажешь свои новые стеклянные картины, то приобщишь ее к своему искусству и она перестанет воспринимать твою работу отстраненно…

– Я буду рада видеть твою мать здесь в любое время.

Мария указала на дверь справа, за которой располагалась стеклодувная мастерская. Правда, ей придется ждать графиню, пока рак на горе свистнет, в этом Мария была уверена! Она удивлялась, как мало ее волновало, что мать Франко ее недолюбливает. Никто и ничто не могло проникнуть сквозь кокон счастья, в который Франко укутал ее и ребенка.

– Мария, почему ты хочешь все так усложнить для нее? – Франко подошел к кровати и встал на колени рядом.

– Я хочу усложнить? – фыркнула Мария.

Не свою ли невестку свекровь рассматривала так долго, словно та только что вылезла из-под камня? И кто из них не произносил ни слова, как только Франко уходил?

– Ты не имеешь об этом ни малейшего понятия, – тихо произнесла она.

– Моей матери очень непросто свыкнуться с… изменившимися обстоятельствами. Для нее было шоком, когда она узнала, что ее невестка занимается ремеслом. Но как только появится ребенок…

– А что это изменит? Ты рассчитываешь на то, что я брошу стеклодувную мастерскую? – молниеносно подскочила Мария. – Подумай о том, что ты мне обещал. Я бы никогда…

– Ну хорошо, хорошо, – произнес Франко и, примирительно подняв руки, быстро ретировался из комнаты.

Мария смотрела ему вслед, насупившись. Она бы очень хотела немного поскандалить с ним. Тогда он, по крайней мере, остался бы рядом. Вот уж чего Марии точно не хотелось, так это предпринимать еще одну мучительную попытку познакомиться с родителями Франко ближе. Она снова упрямо повалилась на кровать.

Не то чтобы граф и графиня обращались с ней плохо, по крайней мере, так не скажешь с первого взгляда. Они могли иначе показать, что совсем не рады тайному заключению брака: двери закрывались перед носом Марии, как по мановению волшебной палочки, едва она входила в один из коридоров. А когда невестка приближалась к ним, то разговор сразу же прекращался или они переходили на шепот. Но во время общих трапез граф обходился с ней довольно вежливо: несмотря на сдержанные манеры, его даже можно было назвать обходительным. Патриция же вела себя так, словно Марии вообще не существовало. Кроме того, Марии казалось, что свекровь намеренно говорила очень быстро, чтобы как можно больше усложнить невестке участие в беседе. Да и новость о беременности не была воспринята Патрицией с восторгом, на что надеялся Франко. Она устремила на Марию почти испуганный взгляд и бросила Франко замечание, похожее на стакатто, из которого Мария поняла лишь одно слово «Vecchietta».

Она с ироничной ухмылкой погладила Марию по животу. О какой старой женщине могла идти речь! Этим графиня никого не могла оскорбить. Мария чувствовала себя свежее и моложе, чем когда бы то ни было раньше!

И вообще, пусть себе шепчутся и скрытничают сколько душе угодно! Палаццо был достаточно велик, чтобы скрыться от любых глаз. Хотя бы ненадолго.

Может быть, Мария после рождения ребенка и притерпелась бы к графине. Младенец мог бы смягчить даже черствое сердце свекрови. Такое в обычной жизни случалось не раз.

А вдруг нет? Мария не видела причин оставаться здесь навечно, даже если палаццо такой красивый! В конце концов, в Генуе много красивых домов.

Мысль о том, что в столовой она вновь ощутит на себе холодный взгляд графини, заставляла Марию медлить. Она выяснила, что графиня после десяти часов обычно переходит в сад. Мария решила отправиться в кухню именно в это время и попросить у кухарки несколько кусков хлеба, горшочек с медом и стакан молока. Она бы проглотила свой завтрак быстро, пока рядом служанка рубит зелень, потрошит зайца или чистит устриц к обеду. Возможно, Марии накрыли бы запоздалый завтрак и в гостиной, если бы она об этом попросила. Но такие формальности ее мало волновали. У Рут в Нью-Йорке она потратила уйму времени, просиживая за роскошно накрытым столом. В новом доме Мария хотела все же посвятить себя тому, что для нее было важно, – своей работе.

Когда Мария села за стеклодувную трубку, уже пробило одиннадцать часов. Перед ней лежала стеклянная картина, которую она начала делать несколько дней назад, – последняя из четырех, представлявших собой четыре элемента. «Земля», «Вода» и «Воздух» уже стояли на подоконнике, пропуская сквозь себя ноябрьские солнечные лучи. Может, стоило использовать меньше голубых оттенков, а вместо этого – бесцветное стекло? С другой стороны, на Монте-Верита бывали дни, когда небо состояло из сплошной синевы. Но разве небо состоит не из чего-то большего, чем просто синь? Разве в нем нет ветра? От нежного дуновения до холодного, ревущего шквала. Однако об этом следовало думать раньше, теперь уже поздно: ничего не исправишь. Мария рассердилась, взяв в руки последнюю картину.

Стекло – самый жесткий и бескомпромиссный учитель: выдувал ли ты его, разрисовывал или обрабатывал как-то иначе. В работе со стеклом была лишь одна попытка. Если не получилось, то все кончено. Со стеклом нельзя спрятать ошибок, даже самый маленький огрех останется видным навсегда. Но именно это Марию и подстегивало.

Она пристально рассматривала последний элемент – «Огонь». Для этого она выбрала дерево в огненных осенних красках, которое заполняло всю картину. И еще немного малинового колера! Может, чуть охры – больше она ничего не станет делать: картина и так уже пылает, словно пламя в камине. Древо жизни. Мария улыбнулась. Пришло время для того, чтобы она вдохнула в него жизнь!

Теплое чувство счастья согревало ее изнутри. Как она вообще жила последние месяцы без работы?

Правильно уложив кусочки стекла красного и охряного тонов, она зажгла спичку. Но вместо того чтобы бросить ее в стеклодувную горелку, с чего раньше начиналась ее работа, Мария поднесла ее к носику паяльника.

Превращение стеклодува в художницу по стеклу! Часто Мария сама не могла осознать, что она решила заняться творческой работой. Но когда она теперь оборачивала проволокой вырезанный в форме листа кусок стекла и запаивала ее концы, она чувствовала, словно ничем другим и не занималась никогда.

Началось все с Монте-Верита, точнее, с посещения художницы по стеклу Катарины, которое все же состоялось после долгих сомнений. Едва Пандора и Мария распахнули дверь ничем не примечательной снаружи лачуги, как тут же очутились в волшебном мире тысячи стеклянных осколков, зеркал, картин и произведений искусства из таких материалов, как перья, серебряная проволока, раковины и жемчужины. А Катарина фон Ой в своем широком шелковом одеянии всех цветов радуги предстала перед ними волшебницей. Услышав, что Мария тоже работает со стеклом, она охотно поделилась секретами различных техник. Соединение стекла с раковинами или жемчужинами оказалось новинкой для Марии. Ей вдруг стало невыразимо стыдно, что она до сих пор сама не отважилась объединить стекло с другими материалами. Стекло и серебро, стекло и камень, стекло и… Возможности казались безграничными. Некоторыми работами она была так очарована, что хотела смотреть на них и прикасаться к ним вечно. Другие творения казались ей менее удачными, например, стеклянная змея, обвившаяся вокруг вырезанного из дерева яблока. Грубое дерево и эротический красный цвет змеи Марии не казались сочетаемыми, контрастировали.

Картины художницы на внутренней стороне стекла тоже сначала не особо понравились: портреты казались слишком примитивными, а ландшафты – плоскими. Разумеется, Мария не высказала художнице этого в лицо: не хотела выглядеть невежей. Но то, как цвета картин переливались, если держать работы против света, ей очень пришлось по вкусу. Ибо тут даже простые рисунки Катарины начинали жить своей жизнью.

Хотя «Волшебная хижина» очень впечатлила Марию, она не собиралась изготавливать нечто подобное. В конце концов, она ведь обещала Йоханне, что продолжит работу над новыми проектами елочных шаров и в Генуе. Но потом все обернулось иначе.

По приезде в Геную Марию уже ждала подготовленная для нее маленькая мастерская, расположенная по соседству с ее комнатой. Газовая горелка с жаровой трубой, стеклодувная трубка, с помощью которой она поддавала кислорода огню, тем самым повышая температуру, несколько щипцов и напильников – все было в полном порядке. Но человек, который собрал все эти предметы в комнате, не имел ни малейшего представления о заготовках для елочных шаров. Поэтому сюда принесли разноцветные стекла всевозможных видов и оттенков. Кроме того, Марию ожидала целая батарея горшочков с красками. Мария осмотрела все это «богатство» отчасти с удивлением, отчасти с испугом. С чего, черт подери, теперь ей начать?

Поначалу в Генуе ей было некогда заниматься этой проблемой: они с Франко все время куда-то ездили, он хотел показать Марии каждый уголок города, гордился его роскошью.

Но по прошествии первых недель Франко сразу после завтрака стал уединяться с отцом во фронтальной части палаццо, в кабинете графа, отделанном черным эбеновым деревом. И Мария радовалась, что есть хоть какая-то работа и не нужно проводить долгое время с графиней с глазу на глаз.

В своей мастерской Мария чувствовала себя комфортно с первой минуты. Мастерская, как и спальня, располагалась на нижнем этаже. Фронтальная часть была застеклена, и можно было открыть две створчатые двери прямо в сад. Справа к ней примыкало стеклянное строение, так называемая оранжерея. Франко объяснил, что даже в зимние месяцы у них есть лимоны, инжир и апельсины.

Мария была очарована таким видом и разрисовала первую желтую пластину зелеными вьющимися усами и оранжевыми фруктами, но в итоге результат ей не понравился. Дилетантство! Наивность! Потом она попыталась разбить стеклянную пластину на полоски. Может, ей самой удастся сделать заготовки? Но и это не сработало.

В конце концов совершить прорыв ей помог Франко.

– Тебе не стоит заниматься этими бесполезными безделушками, мы выбросим все! Я закажу тебе правильные заготовки в Мурано, – заявил он, после того как она вечером после ужина еще раз зашла в соседнюю комнату и тщательно рассортировала в жестяные банки осколки по цветам. Он прильнул к ней сзади, обняв ее живот руками.

– Ты обращаешься с каждым кусочком стекла, словно это какой-то драгоценный камень.

Вскоре после этого они ушли спать, но замечание Франко занозой засело в подсознании Марии, так что она едва ли могла насладиться ласками мужа.

Драгоценные камни?

Драгоценные камни можно вставить в оправу.

А это значит…

На следующее утро Мария попросила Франко купить ей паяльник и свинцовую проволоку. Идея Марии была простой: она хотела разломать кусачками осколки стекла, придавая им нужную форму, отдельные куски поместить в свинцовую оправу и потом спаять все оправленные свинцовой проволокой части воедино. В конце она надеялась получить своего рода стеклянную мозаику. И ее мечты воплотились в жизнь. Когда была окончена ее первая картина – два красных сердца на синем фоне, окаймленные светлой окантовкой, – Мария звонко рассмеялась. Как чудесно! Как ярко! Как… броско! Почему эта идея не пришла ей в голову намного раньше? Может, потому что в Лауше она никогда не считалась истовой прихожанкой, иначе заметила бы, что церкви и соборы полны разноцветных окон – витражей, которые наглядно демонстрировали верующим сцены из Библии. Но ведь в витражах можно запечатлеть не только Святую Деву и ее дитя, но и любой понравившийся мотив – в этом была суть ее идеи!

Франко просто лишился дара речи, когда вечером она предъявила ему свою работу.

– И это с первой попытки? Это настоящее совершенство – не меньше! Пылающие сердца – mia cara, ты увековечила на своей картине любовь! Это великолепно. Но сама ты еще красивее, – добавил он.

На следующий же день без каких-либо предварительных эскизов Мария приступила к созданию серии из четырех элементов.

Было около полудня, когда Мария выпустила из рук огненную картину. Кончики пальцев у нее зудели от возбуждения. Она хотела продолжать. У нее было много идей! Украшения Рут от Лалика и Галле – стрекозы, мотыльки и лилии – все эти мотивы так чудесно сочетаются с ее новой техникой!

Она уже взяла в руки два осколка стекла – лиловый приложила к осколку цвета морской волны – и вдруг опустила оба.

Проклятье! Она ведь сегодня собралась закончить наброски новых елочных украшений, которые с нетерпением ждет Йоханна.

В унынии Мария открыла блокнот с начатыми рисунками. Она не хотела браться за старое: душа ее противилась этому. Новая тема так привлекала ее…

Вначале у Марии родилась мысль, которая показалась ей превосходной, – сделать формы для амулетов. Конечно, люди с удовольствием повесили бы на елку трубочиста, поросенка или листок клевера, чтобы в следующем году им сопутствовала удача. Но когда Мария внимательно рассмотрела эскиз трубочиста, в душу закрались сомнения: сможет ли формовщик Штрупп вообще изготовить такую большую форму? И смогут ли Петер и все остальные ее выдуть? Магнус ругался, когда приходилось дуть святых николаев с высокими шапками!

Магнус… Как у него там дела? Марию все еще мучили угрызения совести, когда она думала о нем. С другой стороны, она ведь не могла вернуться к нему только по этой причине.

Мария задумчиво погладила живот. Если верить расчетам, то она уже на третьем месяце, а это значит, что ребенок появится где-то в мае. Она и ребенок – какая странная мысль.

Она все еще ничего не рассказала семье о беременности. Она подозревала, что этой новостью может рассердить или расстроить Йоханну и остальных. Да и к чему рассказывать? Чувствовала она себя скверно, все еще страдая от перепадов настроения, как и другие женщины в ее положении. Ну и вообще она сделалась несколько сварливее, чем обычно. Но если не принимать это во внимание, Мария была счастлива, как никогда в жизни, у нее даже появилось чувство, что новыми идеями, которые били ключом, она обязана именно своему «положению».

Нет, пусть сестры узнают о ребенке в начале следующего года.

Мария резко захлопнула блокнот для рисования.

Может, ей стоило обдумать новые проекты в совершенном покое. На два дня раньше или позже – теперь это не играет никакой роли. Для нового февральского каталога уже, наверное, и не получится вовремя сделать формы амулетов счастья.

Но как только Мария вновь села за разноцветные осколки, ее опять начали мучить угрызения совести.

Если она не может отправить Йоханне несколько подходящих эскизов, то должна хотя бы написать ей письмо. Ей и Ванде. И Магнусу, наверное, тоже.

 

Глава восьмая

… И я наконец оказалась в Генуе. Дорогая Ванда, ты просто не представляешь, насколько шокировал меня этот город! Я думала о романтической рыбацкой деревушке у моря, а Франко повел меня по улицам, таким оживленным, почти как в Нью-Йорке! Франко сказал, что в Италии один порт – большой, просто огромный. Он расположен в бухте, окаймленной утесами. Город будто прильнул к высоким скалам. Палаццо-деи-Конте находится на средней высоте. Когда я утром сижу на кровати, то вижу море, можешь себе такое представить?! Во время первой прогулки по Генуе мне казалось, что я попала в музей, который специализируется на искусстве эпохи Возрождения: везде дворцы из мрамора, а еще церкви, фонтаны и монастыри! Мне кажется, что саму архитектуру изобрели именно здесь. Меня не удивляет, что итальянцы называют этот город «La Superba» – «горделивая» Генуя. Франко говорит, что искусство и жизнь в Генуе тесно связаны. Я очутилась в исключительно правильном месте, правда? Конечно, я по всем вам скучаю, с другой стороны, я думаю, что есть куда худшие места, куда бы меня могла завести любовь …

Твоя Мария

Я с трудом распрощалась с Монте-Верита, но все же рада, что в жизни появилось немного больше покоя и размеренности. Вчера мы гуляли по Пьяцца-Банки, и я была совершенно опьянена всей этой роскошью. Хотела бы я, чтобы Пандора или Шерлейн очутились здесь. Так и представляю, как Пандора танцует по переулкам Генуи, словно «ангел Возрождения». Ах, как мне ее не хватает! Ее и других женщин с Монте-Верита. Ее смеха и жизнерадостности. Так же я скучаю и по твоему смеху.

Как и ожидалось, родители Франко были не особо рады, что им вдруг представили совершенно незнакомую невестку. В первую очередь Патриции пришлось не по душе, что Франко своевольно нашел женщину. Мне кажется, что она охотно высказала бы это вслух. Но я все же пытаюсь вести собственную жизнь.

Франко оборудовал мне рабочее место, как и обещал, и я там занимаюсь делом с большим удовольствием – и к большому неудовольствию своей свекрови. Но со временем мы должны друг к другу привыкнуть. Честно сказать, я не возлагаю на это слишком больших надежд. Мы живем под одной крышей, но почти не пересекаемся: я днями сижу в мастерской (с видом на апельсиновые деревья, представь себе!), а Франко с отцом – в запыленном кабинете. Там они ежедневно принимают десятки посетителей. Я и не подозревала, сколько людей имеют дело с вином. Ты бы видела, с каким уважением они говорят с Франко и старым графом! Дворянский титул действительно производит на людей впечатление.

В настоящее время я решила пойти совершенно новыми путями в стеклодувном искусстве. Кажется, я делала это уже бессчетное количество раз. К сожалению, это привело к тому, что я не продвинулась с новым каталогом для «Штайнманн-Майенбаум». Но я твердо решила в ближайшие дни заняться этим.

Надеюсь, путешествие для тебя было приятным и ты уже прижилась в Лауше. Насколько я тебя знаю, ты, наверное, уже всю деревню заразила энтузиазмом и вдохновением. Я была бы очень рада прочесть, насколько мои описания совпали с тем, что ты увидела собственными глазами! Я понимаю, что для тебя значит этот визит, и мысленно буду рядом с тобой, когда ты впервые поднимешься по главной улице, чтобы отыскать дом отца. Или ты уже давно сделала это?

Дорогая Ванда, как бы ты ни поступила, я желаю, чтобы ты шла по новым дорогам.

P. S.: Если ты отправишься когда-нибудь в Зонненберг, навести, пожалуйста, господина Завацки и передай ему от меня сердечный привет. Скажи ему, что у меня наконец получилось разорвать свои путы (он знает, о чем идет речь).

Идти новыми дорогами…

– Какими же? – всхлипнула Ванда в подушку, и ее тут же сотряс очередной приступ кашля. Мелкие капельки слюны полетели на необычный герб, изображенный на кремовом листе почтовой бумаги.

С конца октября она слегла в постель. К изначальной простуде за несколько дней прибавились бронхит с лихорадкой. По ночам ее мучили надрывные приступы кашля. От них не помогал ни настой шалфея, который Йоханна готовила для нее кружками, ни темно-коричневый, отдающий горькими травами сироп от кашля, прописанный доктором, который навещал ее каждые два дня. Его лицо с густыми бровями и пухлыми губами больше подошло бы женщине. Это единственное, что Ванда пока видела в Лауше. Ей прописали строгий постельный режим, иначе могло случиться самое худшее. Он шепнул об этом на ухо Йоханне, выходя из дома. И без его предупреждения Ванда даже не пыталась выбраться на экскурсию в деревню; до сегодняшнего дня она доходила лишь до прачечной. Все дни она проводила в своего рода сумеречном состоянии: она воспринимала все, что происходило в доме, будто через какую-то пелену. Ей казалось, что постоянно звонил дверной колокольчик, приходили и уходили посетители, от их шагов скрипели половицы в коридоре. Один раз Ванде показалось, что она слышит обрывки английской речи. Ванда собиралась спросить тетку, не послышалось ли ей это, но, когда Йоханна заглянула к ней в следующий раз, девушка позабыла о своем вопросе.

Самое скверное в ее болезни было не то, что ее легкие превратились в клокочущий вулкан, выжигающий ее изнутри и выбрасывающий раскаленные куски лавы. И не лихорадка, когда Ванда то потела, то уже в следующий миг дрожала как осиновый лист. Самое плохое, что ее поместили в комнату Анны. Кузина каждый раз устало вздыхала, просыпаясь в очередной раз от кашля Ванды. Просыпаясь, она бросала косые, враждебные взгляды и с вывихнутой лодыжкой ковыляла в мастерскую. А Ванда оставалась в постели, где спала почти все утро без приступов кашля. Ванда часто предлагала, чтобы ее поместили ночевать где-нибудь в другом месте. Она считала, что даже могла бы спать и на чердаке, если бы там для нее соорудили лежанку. Но Йоханна и слышать ничего об этом не хотела: ее несколько успокаивало, что ночью рядом с Вандой все время была Анна (на случай, если поднимется температура или случится какой-нибудь другой кризис).

Ванда до сих пор краснела, вспоминая, как глупо она повела себя в комнате Анны в день приезда.

– Так, значит, здесь комната Анны!

Тетка размашисто распахнула дверь и поставила в центре чемодан Ванды. Разумеется, Ванда удивилась второй кровати. Но потом решила, что та осталась там еще с детских времен Анны. Может, кровать для кукол и плюшевых мишек. И все же она спросила:

– Хорошо, а где же тогда моя комната?

Йоханна выпучила на нее глаза, наверное, она сочла этот вопрос шуткой.

Теперь мать и дочка поочередно приготавливали творожные оборачивания, варили луковицы с карамелизированным сахаром – эта отвратительная смесь хоть ненадолго смягчала кашель – и отпаивали больную горячим куриным бульоном. Ванда позволяла проделывать с собой все, что угодно. Лихорадка совершенно лишила ее шарма, даже беззаботный смех пропал. Она не могла пошутить или сказать что-то веселое, чтобы не так тяжело воспринимать свою ситуацию. Все, о чем она мечтала несколько недель и потом во время путешествия, пошло прахом. Как она воображала, что поможет своей семье! А вместо этого она стала для Йоханны обузой. Ванде просто хотелось провалиться сквозь землю, сделаться невидимой. Это было невозможно, поэтому она сделала самое лучшее после незаметности: вела себя как можно тише.

Дважды в день – после обеда и после выполненной работы – к Ванде ненадолго заскакивали кузен и дядя Петер. Раз в два-три дня проведывал Магнус. Но, помявшись несколько минут, мужчины снова уходили. И что они могли ей сказать, как подбодрить? Она была им чужой и лежала теперь больная в их доме. Пока у них не было возможности лучше узнать друг друга. Подарки Ванды все еще находились в коробках нераспакованными. Правда, она хотя бы выложила фотографии и письма, которые передала ей мать для Йоханны. Она ожидала, что тетка присядет рядом с ней на кровать и заведет разговор о Рут, Нью-Йорке и Марии, но напрасно. Казалось, у Йоханны находилось время на что угодно, только не на болтовню.

– Последние месяцы в году у нас обычно лихорадочные. Внезапно покупатели вспоминают, что сделали слишком маленький заказ рождественских украшений. И мы должны решить, как нам сделать и доставить дополнительную продукцию за самое короткое время! – объяснила она Ванде, когда та робко попросила тетку составить ей ненадолго компанию. Ванда поинтересовалась, как обстоят дела в других мастерских. Может быть, именно поэтому отец до сих пор так и не объявился у нее. Не прислал ни письма, ни короткой весточки и не пришел, само собой. Йоханна странно посмотрела на нее и сказала, что мастерские, которые делают украшения к Рождеству, перегружены работой, остальные же работают, как обычно. И Ванда попыталась подавить в себе глухое чувство разочарования.

Единственными контактами за эти недели стали два письма из Нью-Йорка, в которых мать увещевала ее не навязываться и приспосабливаться.

И вот теперь – письмо от Марии, которое из Генуи пришло в большом пакете вместе с документами для Йоханны.

По щекам Ванды бежали слезы. «…Я очутилась в городе искусства и пошла новыми путями в стеклодувном мастерстве…» – почему у других все всегда выходит к лучшему, но только не у нее?

Когда прошло ровно четыре недели со дня приезда Ванды в Лаушу, доктор наконец объявил, что ей можно вставать с кровати днем на несколько часов. Но вместо того чтобы сидеть на кухне и смотреть, как горничная Луджиана готовит (так хотела Йоханна), Ванда сразу выразила желание отправиться в мастерскую и помочь. Йоханна как раз углубилась в какие-то списки и не слушала ее, Анна закатила глаза, следуя уже привычному девизу: «Еще больше неприятностей от гостьи из Америки!» Дядя Петер посчитал, что химические пары не будут способствовать выздоровлению. А вот Йоханнес сказал отцу:

– Почему бы нам не посадить Ванду за стол к упаковщицам? Им как раз может пригодиться помощь!

Ванда с благодарностью взглянула на кузена.

Так она и провела вторую половину дня: складывала картон, оборачивала папиросной бумагой святых николаев и верхушки на елки, а потом помещала их в картонные коробки. Из страха выронить и разбить игрушку она брала каждый предмет с явным благоговением, чем больше напоминала медленную улитку. У других упаковщиц стопки картонных коробок росли быстро, а ее половина стола оставалась сиротливо пустой. Это казалось девушке столь же позорным, как если бы она по рассеянности разбила елочную игрушку. Но когда около четырех часов остальные ушли на перерыв выпить кофе, Ванда почувствовала себя свободнее. Ей не хотелось ни кофе, ни хлеба с вареньем, она была готова лишь паковать. Пусть она и была не так расторопна, как остальные, но теперь ей хотя бы не перед кем было стесняться своей медлительности! Теперь она уже могла даже оторваться от работы и осмотреться в мастерской.

Все было так, как описывала Мария: рабочие места стеклодувов, у которых стояли газовые горелки; у стены располагалось приспособление для серебрения шаров – этой работой Анна могла заниматься даже с вывихнутой лодыжкой, – рядом стоял стол с дюжиной горшков с красками, блестящим порошком, серебряной и золотой проволокой. Здесь сидели еще три молодые женщины из деревни, которых Йоханна называла «работницами». Когда в полдень Ванда пришла в мастерскую, они с любопытством смотрели на нее, до сих пор она с ними не разговаривала. Значит, всего – вместе с упаковщицами – в мастерской работали пять посторонних женщин. Ванда узнала, что у тетки зарабатывает себе на хлеб больше людей: каждый вторник и пятницу на повозке приезжал Марцен-Пауль, забирал десятки картонных коробок с елочными шарами и развозил по всей деревне, и женщины разрисовывали их дома.

У каждого в мастерской были свои обязанности. Весь процесс изготовления игрушек был идеально спланирован, так что нигде не было проколов или простоев, как вскоре выяснила Ванда. В конце рабочего дня в стеклодувной мастерской Ванда с изумлением увидела горы картонных коробок, которые были упакованы за сегодня. Йоханна с улыбкой объяснила, что продукции за этот день было произведено относительно немного. Это было связано с тем, что изготовление верхушек на елки занимает много времени.

За тщательным планированием стоял не дядя Петер, а Йоханна, которую все называли «начальницей». Она была везде, все видела, слышала – и так все время. Если она что-то предлагала, то всегда мягко и почти мило. И все же ей редко кто-то мог возразить, напротив, все, даже муж Петер, казались довольными, что она всем заправляла. Именно Йоханна принимала клиентов и раздавала поручения. В отличие от остальных стеклодувных мастерских, торговля которых шла в Зонненберге через посредников, так называемых оптовых покупателей, клиенты стеклодувной мастерской «Штайнманн-Майенбаум» приезжали прямо на дом. Таким образом, весь доход шел исключительно в семью, минуя посредников. Ванда не сомневалась ни на секунду, что к такому положению вещей привела коммерческая жилка ее тетки.

Но именно поэтому ей становилось не по себе от мысли, что женщина может быть такой же сообразительной, как и мужчина. Йоханна была поистине деловой женщиной! Как бы странно это ни звучало, Ванда рядом с ней ощущала себя деревенщиной. А ведь она приехала из Нью-Йорка, столицы мира, и до сих пор была знакома только с такими женщинами, как Рут и ее подруги, которые самостоятельно управляли домашним хозяйством. Взять таких женщин, как Мария и Пандора. Они принимали решения и брали ответственность, но за себя, а не за других, как Йоханна. Разумеется, такие деловые женщины, как Йоханна, наверное, были и в Нью-Йорке. Возможно, на Нижнем Ист-Сайде, где громоздились одна на другой бесчисленные швейные фабрики. Только вот Ванде не пришлось познакомиться ни с одной из них.

На Ванду Йоханна произвела большое впечатление. В свой первый вечер в мастерской Ванда заметила, что тетка не потеряла голову из-за отсутствия Марии, а постаралась решить сложившуюся проблему. Ее не вывело из душевного равновесия даже сообщение Марии, что для будущего каталога та пришлет значительно меньше набросков, чем обещала. Она коротко пересказала содержавшуюся в письме Марии информацию. Письмо пришло в одном конверте вместе с посланием для Ванды.

– По большому счету для нас это мало что меняет: каталог рисунков все равно уйдет в печать в феврале, – подытожила она и с сочувствием взглянула на Магнуса, который удрученно смотрел на стеклодувную печь. Потом она обратилась к Анне: – С сегодняшнего дня ты будешь усиленно работать над новыми проектами. Мария пишет, что у тебя есть для этого необходимые инструменты. Теперь у тебя появится шанс показать, на что ты способна.

И тут Ванда впервые увидела выражение счастья и удовлетворения на лице кузины.

– Ты видела, как Швайцерова Урсула вчера крутила с этим Клаусом? И это притом что ее Фриц поехал в Рейнскую область, – сказала Анна, обливая шар жидкостью для серебрения.

– Там все было так безобидно, – ответил ее брат. – Если бы между ними что-то было, их бы видели танцующими вместе еще несколько недель назад, на празднике урожая.

Ванда переводила взгляд с одного на другого. Накануне брат с сестрой ходили гулять, как бывало каждую среду. Йоханнес рассказывал, что деревенская молодежь собирается в пустующем складском сарае одной стеклодувной мастерской. Там они сидели, шутили друг с другом и так проводили время. Наверное, эти встречи были похожи на те, которые Ванда посещала в землячествах Нью-Йорка, так она предполагала. Но теперь, когда у нее был шанс познакомиться с истинными немецкими традициями и обычаями поближе, девушка оказалась привязана к дому! Она поклялась себе, что это продлится недолго. Ванда прислушивалась к болтовне двоюродного брата и сестры, хоть это было непросто. К своему ужасу, Ванда вскоре поняла, что в Лауше говорят не на немецком, а на «лаушском» языке, так она называла малопонятный диалект.

– Кроме того, Урсула и Фриц не женаты, да и не помолвлены вообще! – добавил Петер, после того как закончил выдувать шар.

– Какое это имеет отношение к делу? Либо серьезно воспринимаешь отношения, либо нет! Будь я на его месте, то наверняка пришла бы в ярость, если бы Рихард в мое отсутствие крутил с кем-нибудь еще.

Рихард? Кто такой Рихард? Ванда навострила уши. Неужели у ее кузины, которая вела себя так, словно проглотила аршин, был… поклонник?

– Не все девушки такие добродетельные, как ты! – сказала Йоханна, не отводя глаз от списка, который всегда держала в руках. – Урсула пожалеет об этом, когда подпортит себе репутацию. Больше ни один мужчина не будет относиться к ней серьезно!

Анна победоносно взглянула на брата.

– Кстати… – оторвала взгляд от бумаг Йоханна, – я недавно виделась с Зигфридом. Пришли наши новые этикетки. Это значит, что завтра утром кто-то их должен забрать.

– Пожалуйста, только не я, – простонала Анна. – Я бы хотела поработать над новой формой птицы. Кроме того, ты же знаешь, как я не люблю ходить к старому горбатому Зигфриду. Я всякий раз боюсь, что обнаружу его труп среди множества коробок и пакетов!

Все рассмеялись.

– Коробочник – древний старик, – ответила Йоханна на вопросительный взгляд Ванды. – Долго он не протянет… Однажды Зигфрида вынесут из магазина в одной из его коробок.

Снова раздался хохот.

– Ну все, хватит! – призвала к порядку Йоханна. – Что подумает о вас ваша кузина, если вы станете говорить такие грубости?

Ванда вздохнула.

– Если ты мне объяснишь, как к нему добраться, я могла бы забрать этикетки. Мне не повредит немного свежего воздуха. Кроме того, наступило время хоть что-то узнать о Лауше.

– До этого еще дело дойдет, но первым, что ты увидишь в Лауше, станет пыльная лавка старого Зигфрида! Вот уж ты составишь приятное впечатление!

Йоханна отмахнулась. Остальные удивленно переглянулись.

– Я бы очень хотела отправиться с тобой… но завтра нужно выполнить заказ для англичан, он не может ждать, и… и Петер тоже не может пойти…

Йоханна рассеянно постучала карандашом по столу – так она всегда делала, когда думала.

– Нет, мы поступим иначе…

Ванда терпеливо ждала, когда же тетка поделится своим планом. Ее немного сердило это молчание. Если бы речь шла о ее родителях, то она не допустила бы, чтобы те решали все через ее голову.

Йоханна вдруг заботливо взглянула на Ванду.

– Ты ни в коем случае не пойдешь одна. Мне хочется, чтобы ты узнала Лаушу с наилучших сторон, чтобы все выглядело по крайней мере так хорошо, как тебе описывала Мария. Тебе ведь пришлось так долго ждать этого…

– Ты намекаешь на ее восемнадцать лет или на воспаление легких, с которым она провалялась несколько недель? – усмехнулся Петер.

– И то, и другое! – рассмеялась Йоханна. – Итак, внимание: ящики с этикетками завезет на обратном пути Марцен-Пауль, потому что никто из нас не может отлучаться из дома. Анне нужно срочно работать над новой формой – она никуда не поедет. Но если мы сегодня поработаем немного дольше, то Йоханнес сможет завтра утром показать Ванде нашу замечательную Лаушу!

 

Глава девятая

– Вот здесь раньше была «материнская» стеклодувная мастерская. Здесь работал стеклодувом мой отец, пока все не закрылось девять лет назад.

Дыхание Йоханнеса вырывалось белыми облачками.

Ванда удрученно оглядела заброшенное помещение. Деревянные стены почернели от сажи, там, где раньше были окна, опасно торчали вверх лишь несколько осколков. От одной стены кто-то оторвал доски, так что теперь на том месте зияла дыра. Ванде было не по себе, когда они осматривали внутренности каменной кладки. В рассказах Марии деревенская стеклодувная мастерская была чем-то бóльшим, чем просто предприятие, где изготовляли стеклянные заготовки! Она была центром деревенской жизни, а на площади перед ней проходили праздники, здесь встречались после работы, а потом еще шли на кружку пива в трактир.

Все кануло в Лету.

Ванда указала на возвышающийся узкий камин, труба которого была выше всех соседних зданий.

– Как одинокий великан… печальное зрелище.

Йоханнес потоптался, переминаясь с ноги на ногу.

– Ну, если учесть, что стеклодувная мастерская «Шлотфегер» и еще одна в Обермюле отработали свой последний день пару столетий назад, то наша материнская продержалась еще довольно долго. Сегодня существуют современные фабрики по производству стекла – тут ни одно старомодное предприятие никогда бы не выдержало конкуренции. Таков ход жизни, и никто не может его остановить.

– Ход жизни… Ты говоришь, как какой-то старик, – пошутила над ним Ванда.

– Ха, ты тоже говорила бы так же! Если бы присутствовала, когда отец и другие стеклодувы собирались за общинным столом! Раньше все было намного лучше! – подражая голосу отца, произнес Йоханнес.

Во время их прогулки по Лауше они миновали как минимум пять домов, в которых, по словам Йоханнеса, остановилось производство – семьи обеднели и жили впроголодь. Добрая половина Лауши, казалось, разваливалась. А теперь еще эти развалины, которые портили всю деревенскую площадь!

Йоханнес неуверенно откашлялся.

– Если хочешь, следующим объектом нашей экскурсии может стать музей. Там ты узнаешь о нашей Лауше больше, чем где бы то ни было. А кроме всего прочего, там еще и сравнительно тепло.

– Ты же в роли экскурсовода! – ответила Ванда, ноги которой от холода уже почти превратились в ледышки.

Прежде чем они смогли перейти дорогу, пришлось пропустить одну из многих повозок, нагруженную доверху и с грохотом ехавшую вверх по улице. Запряженный жеребец мимоходом перед Вандой и Йоханнесом поднял хвост и навалил кучу дымящихся на морозе паром конских яблок.

– Вот спасибо! – крикнул Йоханнес вслед повозке.

Ванда рассмеялась.

– Моя мать рассказывала, что раньше стеклянные товары в Зонненберг женщины относили на спинах прямо в корзинах. То же самое они с Марией проделали с первыми елочными шарами. Но такого уже, наверное, не бывает, да?

– Да, сегодня все стеклянные товары отвозят на тележках к вокзалу, а там уже отправляют по железной дороге дальше.

Йоханнес указал на верхушки ельников справа и слева от деревни, которые густо покрывали крутые гористые склоны.

– Могу поспорить, что еще сегодня пойдет снег. Та белая дымка – это не туман, а облака, в которых уже висит снег.

– Надеюсь, ты прав в своих прогнозах. Жду не дождусь, когда уже сюда придет белая сказка, – просияла Ванда. – Как мечтательно Мария рассказывала о контрастах, когда серые шиферные крыши темнели на фоне снежного покрывала!

Они не прошли и десяти метров, как вдруг за садовой изгородью появилась большая черная собака и ужасно громко залаяла. Ванда вздрогнула от испуга.

– Да что ты так растявкался? – крикнул Йоханнес. – Не сделаем мы твоему забору ничего!

Из деревянного сарая послышался рев животных.

– Они мерзнут в хлеву, поэтому так кричат.

Йоханнес говорил на странном местном диалекте, и Ванда, как и обычно, мало что поняла. Она только хотела переспросить, идет ли речь о ягнятах или козлятах, как вдруг из окна высунулась женщина и позвала собаку.

– Добрый день, Карлина, как твое потомство? – крикнул Йоханнес. – Это одна из наших работниц, расписывающих шары, – шепнул он Ванде.

– В лесу они, стервы! Бросили меня одну с работой! – Она подняла вверх и продемонстрировала для наглядности кисточку, кончик которой был в красной краске. – Можешь передать матери, что николаусы уже готовы. – Женщина почесала обратным концом кисточки голову. – Значит, это та самая американка! А вы сейчас направляетесь… на нагорье? – Женщина заговорщически подмигнула Ванде.

Ванда неуверенно улыбнулась в ответ.

– Нет, мы хотим в музей! – бросил женщине через плечо Йоханнес. – Нужно основательно впечатлить гостью из Америки историей нашей деревни.

– И это ты хочешь сделать при помощи пары старых цветных осколков? – рассмеялась женщина, снова бросив на Ванду многозначительный взгляд. – Ну, тогда удачи.

– Что это было? Можешь мне объяснить, почему все на меня так пялятся? Может, у меня за ночь на носу бородавка выросла? – спросила Ванда, когда они немного отошли. – Или это из-за моей одежды?

После долгих раздумий она выбрала для первой прогулки по деревне костюм дунайских швабов.

– Костюм, конечно, немного странноват, – усмехнулся Йоханнес. – Честно говоря, ни одна девушка в Лауше такого на себя не надела бы, даже если в Нью-Йорке такая мода. Но люди на тебя так смотрят не поэтому.

– Очень мило с твоей стороны! – воскликнула Ванда, с сомнением глядя на свою серую плиссированную юбку-колокол. Продавец в маленьком магазинчике в Нижнем Ист-Сайде убеждал, что костюм будет шикарно выглядеть в местном колорите. – И что мне теперь делать? После всего, что я слышала, местные жители должны были бы уже привыкнуть к незнакомцам, разве нет? – Она еще не договорила, когда заметила двух женщин, которые несли домой корзины с покупками и бросали на нее любопытные взгляды с противоположной стороны улицы.

Йоханнес широко улыбнулся.

– К чужакам-то привыкли, а вот к дочери Томаса Хаймера – нет!

– Что?!

Ванда остановилась как вкопанная. В голове зажужжал рой мыслей.

– Ты считаешь… они знают, что я… кто я…

Казалось, Йоханнес наслаждался ее растерянностью.

– У жителей Лауши долгая память, и уж, конечно, каждый точно знает, что произошло восемнадцать лет назад. И когда твоя мать просто сбежала… Очень редко происходит, что кто-то покидает Лаушу: мы здесь оседлый народец. И потом, замужняя женщина с ребенком… – Он весело пихнул Ванду в бок. – Не надо смотреть так растерянно. Им просто любопытно, как ты выглядишь, и все такое… – Парень виновато пожал плечами.

– Я… я даже не знаю, что мне сказать на это!

Ванда никогда не думала, что здесь, в Лауше, все про нее знают.

– Твоего… отца в деревне все очень любят. А чтобы люди здесь разводились, такое случается очень редко. И если взрослые дети появляются именно в тот момент, когда их дед лежит при смерти и есть что унаследовать… Тут трындеть будут без умолку, то есть я хочу сказать, что разговоров будет много. Но то, что люди так думают, совершенно нормально. Честно говоря, я и Анна тоже вначале думали… Но потом мама рассказала… что ты до недавнего времени ничего не знала о настоящем отце. Какая-то сумасшедшая история! – тихо присвистнул он.

Тут Ванда совершенно потеряла дар речи.

Девушка все еще была ошарашена, когда они несколько минут спустя зашли в школу рисования. Люди считали, что она хочет незаконно получить наследство?! Этого нельзя было так оставить! Нужно было внести ясность!

Ванда, нахмурившись, слушала объяснения Йоханнеса возле отдельных стендов, которые выставили в бывшей комнате школы для рисования.

Йоханнес заметил ее напряженность.

– Я знаю, что это ненастоящий музей, но это только начало. Тринадцать лет назад тут начали выставлять разные предметы из былых времен, тогда Лауше как раз исполнилось триста лет. Мои родители участвовали в организации. Сегодня всем нравится, что прошлое продолжает жить хотя бы в таком виде. Вот, взгляни сюда, видишь, здесь несколько первых стеклянных предметов, которые изготовили в Лауше.

Йоханнес указал на витрину со светло-зелеными кувшинами и чашами, украшенными мотивами из сельской жизни. Потом они прошли мимо витрины с елочными украшениями и остановились возле стенда со странными трубками и колбами.

– А вот это – современность! Между ними каких-то смехотворных триста лет.

Он усмехнулся, заметив недоумение Ванды.

– Что, черт возьми, это может быть?

– Стеклянная посуда для технического применения. Сегодня некоторые стеклодувы занимаются изготовлением технической посуды. Это тоже неплохой заработок, сейчас все больше открывается химических предприятий, которым нужна такая продукция. Тот, кто на этом специализируется, всегда находит новых клиентов. В отличие от тех, кто делает изящные безделушки.

«Мастерская твоего отца была когда-то одной из лучших в деревне. Но сегодня у него есть определенные трудности», – так говорила Мария.

– Мария намекала, что кое у кого из стеклодувов возникли некоторые проблемы: они не могут найти покупателей для своего товара. Но она не говорила, что у половины Лауши производственный кризис.

– Тетка Мария! – рассмеялся Йоханнес. – Да что она знала о деревне!

Он заметил вопросительный взгляд Ванды и продолжил:

– Мария днями сидела у стеклодувной печи или за рисовальным столом и редко выходила в люди. Она просто не хотела этого. Магнус часто жаловался, что не может ее вытащить из комнаты, будь то карнавал, майские танцы или праздник середины лета. По ее мнению, главным развлечением была поездка в Зонненберг к одному старому книжному червю.

– Поверить не могу! – воскликнула Ванда. – Ты бы видел, что она вытворяла в Нью-Йорке. Моя мать прикладывала неимоверные усилия, чтобы вечером хоть раз удержать Марию дома! То вернисаж, то литературные чтения – Мария порхала, как бабочка с цветка на цветок.

– Ты уверена, что мы говорим об одном и том же человеке?

Ванда хихикнула, но в тот же миг снова стала серьезной.

– Я все еще не понимаю, почему у стеклодувов Лауши такие проблемы. Стекло везде и всегда востребовано, по всему миру, разве нет?

– Конечно, но ведь у Лауши нет исключительного права на производство стекла! Девяносто процентов жителей Тюрингского леса задействованы в стекольном производстве. По крайней мере, так утверждают какие-то умники после своих подсчетов. Поэтому существует перепроизводство товаров и рабочей силы, и мы это чувствуем на себе. Как с хорошей, так и с плохой стороны. Если мою мать больше не удовлетворяет какая-то оформительница (работает неряшливо, не выполняет заказ вовремя), не стоит труда найти на ее место десяток других. Если мы не сможем выдавать заказы вовремя, от нас все клиенты сбегут, глазом не успеешь моргнуть.

– Но ведь елочные украшения не покупают круглый год, правда?

Йоханнес со значением взглянул на нее.

– Это верно, зарабатывать сезонными товарами – особенно тяжелый хлеб. В последние годы елочными игрушками занимаются очень многие, и цены скорее упали, чем выросли. Нашей семье помогает то, что у нас есть хорошие связи за границей. Этим наша семья обязана твоей матери, от которой мы все время получаем новых клиентов.

«Неужели мама помогает в поиске клиентов?» – удивленно подняла брови Ванда.

– Кроме того, начальница постоянно и кропотливо выискивает новые возможности, чтобы мы продали товар по выгодной цене. Ну и не забывай, что мы производим самые красивые шары в мире.

– А ты не фантазируешь? – рассмеялась Ванда.

Из слов Йоханнеса стало ясно, что у семейного дела действительно надежная основа. Ей нравилось разговаривать с кузеном на коммерческие темы. Она сама себе при этом казалась очень взрослой.

Йоханнес рассказывал ей о каждой витрине, о каждом предмете, и Ванде казалось, что он обладал колоссальной памятью на цифры. Лауша была основана в 1579-м, в 1748 году цены на дерево поднялись, с 1753 года стеклодувам не нужно было больше передавать стеклянные изделия в герцогскую усадьбу, а приходилось платить большую арендную плату – и все в таком духе. Ванде очень нравились его разъяснения, но в душе все больше росло глухое чувство разочарования. Лауша была совершенно… другой, не такой, какой она себе ее представляла.

Куда же подевались семьи, что дружно сидят у огня и разрисовывают елочные шары? Где же огоньки стеклодувных мастерских, которые, словно светлячки, озаряют темное время года? И где изготовители стеклянных шариков – воплощение детских мечтаний?

Когда они вышли из школы рисования, шел снег. Большие мягкие хлопья ложились Ванде на волосы, плечи и руки.

– Снег идет, снег идет, снег идет!

Она закружилась в радостном танце, при этом ее юбка раздулась.

Йоханнес стоял, сунув руки в карманы, и смущенно улыбался.

– Только не кричи так, люди же смотрят!

– И что с того? Это мой первый снег в Германии! Я никогда не забуду этот день, – счастливо вздохнула Ванда.

– В этом году снег пошел поздно. Когда все побелеет, то так и останется до самой весны. Поэтому нам необязательно здесь задерживаться, – настаивал Йоханнес.

Он вдруг заторопился домой. Ванда крепко схватила кузена за рукав.

– Подожди немного… Как же это сказать… Есть еще кое-что. Кто знает, когда у нас еще будет время для прогулки…

– Если ты думаешь, что я отправлюсь с тобой к Хаймерам, то вынужден тебя разочаровать! – Лицо Йоханнеса помрачнело. – Я не позволю втянуть себя в это. Мать будет недовольна.

– Я этого и не хочу, – успокоилась Ванда. – Но все же одно желание у меня есть…

 

Глава десятая

– Ух ты, кажется, моя маленькая Ванда влюбилась! – хихикнула Мария. – Ты только послушай… – Читая, она водила пальцем по строчкам: – «Я так рада, что Йоханнес наконец согласился на мое предложение и взял меня с собой к своим приятелям. Я очень хотела взглянуть, как живут и работают эти люди! Какова настоящая жизнь в Лауше. И вот теперь я ее увидела собственными глазами. Какой чудесный день! Дорогая Мария, ты представить себе не можешь, как приветливо меня все встретили! Куда бы мы ни заходили, нам везде предлагали кофе. А Ганс, один из семьи Марбахеров, даже налил мне травяной настойки!!! Стеклодувы из Лауши все, как один, исключительно милые люди. Даже дети повисают на моей юбке, желая показать, что они только что разрисовывали.

Потом мы зашли в мастерскую Рихарда Штемме. Еще до того, как мы постучали в дверь, я в шутку сказала Йоханнесу, что при всем желании больше не смогу влить в себя ни чашки кофе. Но тот лишь ответил, что Рихард наверняка не станет нас угощать. Я думала, что это один древний старик, тот, который делает шарики, – подозреваю, ты знаешь, о ком я пишу. Это Шариковый Михель. Он уже почти ослеп, но все еще делает самые красивые шарики. Он мне подарил один, который переливается всеми цветами радуги. А потом он мне разрешил сесть у его печи, и я даже сама попробовала…»

– Мария, mia cara, я, конечно, очень рад, что Ванда написала такой подробный отчет, но неужели я должен все это слушать? – нетерпеливо махнул рукой Франко. – Кроме того, с чего ты решила, что Ванда влюбилась? Там ведь нет ни единого слова про это.

– Подожди, место, которое меня зацепило, еще впереди…

Мария лихорадочно переворачивала листки письма.

– Да где же это…

Франко вздохнул.

– Я пообещал отцу, что закончу с бумагами до завтра.

Он удрученно указал на стопку официальных документов, которые лежали перед ним на столе.

– Корабль отходит через три дня и не станет ждать наших товаров.

– Если я тебе надоедаю, то могу уйти.

Мария подхватила листки письма от Ванды и медленно пошла в сторону двери, ожидая, что Франко остановит ее.

Напрасно. Франко снова весь погрузился в записи.

Взявшись за ручку двери, Мария вновь обернулась к нему.

– Я думала, что сейчас, когда сбор винограда уже закончился, у тебя будет больше времени для меня!

– Mia cara…

У Марии ком встал в горле, когда она шла к оранжерее. Все время эти проклятые горы бумаг! Все время посещения каких-то торговцев вином, клиентов или просителей! Все время что-то важнее ее. Важнее учебы, которой они хотели заняться вместе.

Как часто Мария в первые недели страстно фантазировала, когда работе Франко не было ни конца ни края: они вдвоем в библиотеке за столом из орехового дерева, он склонился над книгами по виноделию, а она – над фотоальбомом по истории генуэзского искусства. Весь день она бродила по Генуе и очутилась в букинистическом магазине. Франко радовался, как ребенок, когда Мария вернулась домой с книгой о селекции виноградных сортов!

Мария сглотнула. Насколько она знала, после беглого пролистывания Франко потом так и не взял эту книгу в руки.

Почему он просто не мог сказать отцу: «Basta»? Стеклянная дверь, за которой находились пальмы, апельсиновые и лимонные деревья, задрожала, когда Мария распахнула ее.

– Я тоже выросла на семейном предприятии! Я знаю, как добиваться своего от семьи. Если бы я не настояла на отдельном помещении, то в моей голове не родилась бы идея создания новогодних шаров! – снова упрекнула она его вчера вечером.

Франко весь день провел в порту, хотя обещал, что они вместе выберут из стопки детских сказок мотив, который Мария хотела нарисовать на стене будущей детской комнаты.

– Это немного другое, – возразил Франко. – У отца лишь одно доверенное лицо – это я. Поэтому я не могу ставить свои интересы выше семейных.

Словно не в интересах семьи, что он станет усерднее заботиться о виноградниках!

Мария кивнула садовнику, который собирал засохшие листья под лимонным деревом. Она решительно прошла к белым плетеным креслам, которые стояли в средней, куполообразной части оранжереи. Выбрав кресло-качалку, Мария опустилась в него, приятно ощущая высокую спинку своей напряженной спиной.

Стеклянное строение некогда было свадебным подарком графа невесте, которая любила садовничать. Но, ко всеобщему сожалению, оказалось, что в оранжерее у графини сразу начинаются головные боли. Отчего и почему – не знал никто, но пребывание в обычном саду не вызывало у нее никаких проблем со здоровьем. Многие годы в оранжерее выращивали лишь рассаду и ставили на зимовку чувствительные к холоду растения. И только Мария решилась вернуть строению прежний смысл, превратив его в зеленый салон.

Она положила обе руки на живот и тихонько качалась с закрытыми глазами, вдыхая аромат зреющих цитрусовых плодов. Вспомнив об упражнениях, о которых она узнала на горе Монте-Верита, Мария вдыхала, втягивая живот, а выдыхала, выпячивая. Когда злость на Франко прошла, она снова развернула письмо Ванды и продолжила чтение:

«Но больше всего в работе Рихарда меня удивило чувство собственного достоинства, воплощавшееся в каждом изделии. Когда я ему сказала, что видела подобное в Нью-Йорке на выставке венецианских стеклодувов, он очень удивился! Потом сказал, что намеренно придавал это сходство. Он хотел объединить венецианский стиль с техникой из Лауши и сделать из этого что-то новое, свое. Мне он показался гребцом на лодке, который погружает весло глубоко в воду, страстно и упорно оглядывая окрестности…

Удивительно, что человек в таком молодом возрасте уже точно знает, чего хочет! Представь себе, как мне было неловко, когда Рихард спросил меня о том, что и где я изучала! Я ему наплела, что у меня своего рода коммерческое образование, надеялась, что он не станет меня расспрашивать… Может, мне стоило сказать, что я по профессии дочь?! Такой человек, как он, лишь станет презирать меня. Такому не нужна куколка, а… Даже не знаю точно, стоит ли мне спрашивать об этом дорогую кузину. Когда я в тот день за ужином узнала, что Рихард Штемме – это тот самый Рихард, о котором упоминала Анна, я выглядела глупо и растерянно. Если он действительно поклонник Анны, то почему никогда не навещает ее? После того как нас с Гарольдом представили друг другу, он часто заходил к нам домой, приносил цветы или конфеты. Разве так не принято делать в Лауше? Ты понимаешь, я не хочу цепляться к словам, но мне очень интересно, что же кроется за “отношениями” Анны и Рихарда. Может, ты знаешь подробности?..»

– Ох, Ванда, Ванда! Похоже, ты крепко влипла… – улыбаясь, пробормотала себе под нос Мария.

«Он показался гребцом на лодке, который погружает весло глубоко в воду, страстно и упорно оглядывая окрестности».

В Нью-Йорке она ни разу за несколько месяцев не говорила так о Гарольде. Все было совсем наоборот. Когда она упоминала о нем, то даже с каким-то снисхождением, словно посмеивалась над его попытками ухаживания.

Рихард Штемме… Марию совершенно не удивило, что он понравился Ванде. Молодой стеклодув был не только очень самоуверенным человеком, который зачастую понимал ремесло лучше других, но к тому же еще и очень красивым парнем, несмотря на бедную одежду и неровно подстриженные волосы. Кроме того, он был одиночкой – люди, наверное, хотели бы видеть его чаще. Мария знала, что другие стеклодувы все время приглашали Магнуса посидеть вечером за круглым «родовым» столом. Рихард же предпочитал оставаться наедине с самим собой и работать над своими проектами. Свой хлеб он зарабатывал тем, что вкалывал на большие предприятия. Случалось, что и Йоханна подбрасывала ему небольшие заказы, когда возможности стеклодувной мастерской «Штайнманн-Майенбаум» исчерпывались. Так Анна и Рихард познакомились поближе.

Внезапно у Марии слегка закружилась голова. Она поднялась с кресла-качалки и разложила несколько бледно-розовых подушек на плетеном диване. Она высоко забросила ноги, укрылась легким одеялом и снова предалась мыслям.

Однажды Рихард рассказал Анне о сокровенном желании, а та в своей влюбленности пересказала его Марии: он хотел когда-нибудь стать хозяином большой мастерской. Сам он обитал в жалкой лачуге, в которой даже не было подключения к газу для горелки. Больше ему ничего не досталось от родителей в наследство. Но это не мешало ему мечтать: «У меня когда-нибудь будет большой магазин, куда будут приходить солидные покупатели, и заказы будут разлетаться по всему миру», – признался он Анне. Мария была уверена, что он в самом деле воплотит мечту в жизнь. Анна думала точно так же.

Говорило ли такое доверие о том, что они уже задумывались о совместном будущем, Мария не знала. Она не воспринимала фантазии Анны серьезно. Когда она размышляла над этим, то не могла представить Анну и Рихарда целующимися. Анна еще не осознавала своей женственности, не знала, как кокетничать, как соблазнить привлекательными формами. Но стоило ли писать об этом Ванде и лить воду на ее мельницу? Или лучше отстраниться от этого дела?

С другой стороны, если Ванда действительно положила глаз на парня, тогда Анне лишь можно посочувствовать.

Внезапно Марию охватила тоска по семье, ее душа разболелась. Она неосознанно погладила живот, словно желая сохранить контакт хотя бы с ребенком.

– Твоя мама очень сентиментальная, – прошептала она, сидя в окружении апельсиновых деревьев. – Она не наслаждается итальянским солнцем, а ревет по зиме в Тюрингии.

Некоторое время Мария сомневалась, не взять ли карандаш и бумагу, чтобы написать Ванде ответ и спросить, почему та ничего не упоминает о визите к отцу. Неужели они до сих пор не встречались? В Лауше это было сделать относительно сложно. Или встреча с Томасом Хаймером прошла так скверно, что Ванда даже и писать об этом не хочет? Когда Мария представила это, у нее на глаза навернулись слезы.

Она решила: никаких писем. В ее плаксивом состоянии она еще, чего доброго, может написать лишнее или то, что ее семья неправильно поймет. Лучше подождать с ответом несколько дней и подумать, как удобнее всего сообщить новость о своей беременности. Так сказать, в виде рождественского сюрприза. На лице Марии мелькнула улыбка. У них наверняка глаза на лоб полезут от удивления, что в мае в семье будет прибавление!

Мария резко сбросила одеяло и встала.

– К черту dolce far niente, работа – лучшее лекарство! – сказала она так громко, словно должна была убедить саму себя.

Спустя некоторое время она уже сидела у стеклодувной трубки и тихонько злилась на себя. Как она могла потратить попусту полдня, когда столько работы! Ее взгляд скользнул по стеклянной мозаике, которую она начала накануне. У Марии чесались руки – хотелось взяться за изготовление мозаики и пройти следующий шаг на пути воплощения нового большого плана – открытия собственной галереи в старом городе Генуи. Пока она еще не решилась обговорить эту идею с Франко. Мария чувствовала, что мечту нужно лелеять, как нежный росток: необходимо обильно поливать, пока он не окрепнет и вырастет. До начала года она не хотела посвящать в это мужа. Наверняка он поможет ей в поисках подходящего помещения, в котором после рождения ребенка можно будет оборудовать торговый зал. Белые стены и много стекла, чтобы не отвлекать взгляд посетителей от ярких картин! Мария вздохнула.

Единственное, чего ей не хватало в работе, – это похвала, которой щедро награждали ее клиенты Йоханны. Без восхищенных отзывов ее работа казалась звуком без эха – так сильно она нуждалась в художественном признании. Она не могла дождаться, когда ее новые работы из стекла увидят генуэзцы, обладающие художественным вкусом!

Но вместо того чтобы взять жестянку с зелеными стеклышками, необходимыми для картины, Мария встала и подошла к полке, где хранилась связка стеклянных трубок, которые купил ей Франко несколько недель назад. Мария была так увлечена новой техникой создания цветных мозаичных картин в свинцовой оправе, что пока отложила трубки в сторону. Но теперь неудержимо приближалось Рождество.

Ее первое Рождество без семьи.

Ее первое Рождество с Франко.

Если она хочет успеть сделать сюрприз, то стоит поторопиться.

Когда она взяла в руку одну из трубок, та показалась ей давно знакомой, гладкой и холодной. Волна счастья поднялась в душе. Франко и его родители удивятся, когда в Святой вечер елка в столовой будет усыпана новыми шарами!

Мария долго ломала голову над тем, как должны выглядеть эти шары. Красный, зеленый и золотой цвета, которые в Германии ассоциировались с Рождеством, показались ей слишком тяжелыми для палаццо. Ей хотелось итальянской легкости, блестящей синевы моря, белоснежности мрамора на террасном парапете, неяркого зимнего солнца. Разжигая газовую горелку, она пыталась представить себе то, что делает: серебряные шары, разрисованные легкими, словно перышки, мазками пастельных тонов.

Под давно знакомое гудение пламени Мария начала выдувать шары одинаковой величины.

 

Глава одиннадцатая

– Ты уверена, что хочешь пойти? Он ведь мог бы и сам к тебе явиться… – Йоханна мягко положила руку на плечо Ванды – такое она редко себе позволяла. Пальцы тетки так окоченели после уборки снега, что Ванда ощущала холод сквозь шерстяную материю платья. Снаружи слышались проклятия Магнуса, который пришел на смену Йоханне. За ночь намело полметра, и, чтобы выйти из дому, пришлось отбрасывать в сторону бесконечные горы снега.

– Но не явился, – спокойно ответила Ванда и добавила: – Мне несложно сделать первый шаг. И Рождество – это хороший повод, правда? – Она указала на полотняную сумку, в которую сложила подарки для отца, дяди Михеля, Евы и больного деда Вильгельма. Их было немного – мелочи, да и только – несколько носовых платков для мужчин, каждому – по бутылке травяной настойки, которую она купила по совету Петера в мелочной лавке. Еве предназначался серебряный медальон, купленный в ювелирном магазине в переулке у Пятой авеню. Любая женщина наверняка обрадуется украшению.

– Мне только не хотелось, чтобы ты… – Йоханна как-то беспомощно посмотрела на нее и осеклась.

– Чтобы я разочаровалась?

Ванда сухо рассмеялась и туго завязала платок под подбородком.

– Томас Хаймер не примет меня с распростертыми объятиями. Я это и сама знаю. Может, он даже не слишком-то обрадуется, увидев меня. Но меня это не интересует. Я просто хочу познакомиться с мужчиной, которого я в других обстоятельствах могла бы называть отцом. Пожалуйста, не волнуйся за меня.

Ванда уже почти вышла за дверь, как вдруг обернулась.

– И еще кое-что…

– Да?

Ванда почувствовала, как начинают гореть щеки.

– Как, черт возьми, мне с ним заговорить? То есть… плохо ведь будет называть его на «вы», да? С другой стороны, мне представляется ужасно глупым называть на «ты» совершенно чужого человека.

Йоханна рассмеялась.

– Если это самая серьезная проблема, то могу тебя успокоить: можешь смело говорить Томасу Хаймеру «ты»! У нас в Лауше это сплошь и рядом.

Улицы Лауши в тот день казались оживленнее, чем обычно. Деловитое усердие было связано, однако, не с доставкой стеклянных товаров, а со снегом: перед каждым домом кто-то трудился, расчищая вход. И скоро на узких тротуарах и улицах снежные сугробы громоздились, словно горы сахарной ваты.

Ванда каждый раз проваливалась по щиколотки. Тогда снег засыпался за узкий край ее зашнурованных ботинок и, тая от телесного тепла, стекал, отчего постепенно носки стали мокрыми.

Поднявшись вверх до запертой мастерской, Ванда так устала, что уже мысленно ругала себя и думала, не повернуть ли назад. Она боялась простудиться снова, поэтому повязала голову платком, которым теперь вытирала капли пота, катившиеся по шее. Наконец она небрежно сунула платок в сумку и озабоченно посмотрела в сторону нагорья, как называли верхнюю часть Лауши. Вдруг дальше будет еще хуже? Что, если вокруг дома Хаймеров еще никто не поработал лопатой?

Она понимала, что это все отговорки. Страх перед собственной смелостью! Настоящего жителя Лауши не может смутить небольшой снегопад. И, несмотря на то что колени ее дрожали, девушка продолжила взбираться дальше.

Ванда сотни раз мысленно представляла себе этот момент. Пыталась внутренне подготовиться к волнам чувств, которые станут накатывать на нее. Для себя она решила, что это непременно будет волнующий момент. В конце концов, не зря ведь говорят: кровь не водица, правда? Одно Ванда решила точно: как бы ни прошла первая встреча с отцом, она будет держаться независимо и уверенно. Поэтому на всякий случай она в своих фантазиях проигрывала самые ужасные сценарии: отец захлопнет дверь у нее перед носом, выругает ее или впустит, но станет равнодушно смотреть на гостью, а может, они просто будут молчать от неловкости, потому что у них слишком мало общего. На этот случай Ванда позаботилась и подготовила пару тем для разговора: одна – погода, другая – приближающееся Рождество, ее впечатления от Лауши… Возможно, она переведет разговор на изделия мастерской Хаймеров. Ванда немного удивится, и это должно растопить лед. А если ничего другого не останется, то она всегда сможет спросить о больном деде.

Иногда, в особенно сентиментальные моменты, Ванда представляла, что они оба расплачутся от радости и бросятся друг другу в объятия.

Только на одно Ванда не рассчитывала: что она при виде Томаса Хаймера совершенно ничего не почувствует.

Дверь открыл совершенно незнакомый человек в рабочей робе и полинялых, вытянувшихся на коленях штанах. Он был среднего роста, бледный, с седой щетиной на лице. Его серые глаза на миг вспыхнули при виде Ванды, а потом словно кто-то решительно захлопнул ставни. Теперь они безразлично смотрели из-под косматых бровей, которые сходились у переносицы. Узкие морщины придавали лицу страдальческий вид. Ничего не напоминало в этом состарившемся мужчине болезненного вида того привлекательного, по словам Рут, парня с широкими плечами и смелой улыбкой, в которого она когда-то влюбилась.

Ванда не так давно читала роман о временах Гражданской войны в США. Там главная героиня встретила через много лет отца, которого считала погибшим. Автор описывал этот момент так, словно девушка смотрела на свое отражение. Напрасно Ванда ждала подобного эффекта: в чертах Томаса Хаймера она не заметила ничего знакомого.

Может, перед ней сейчас стоял совсем другой человек? Может, это его брат Михель? Ванда украдкой посмотрела вниз. Мужчина стоял перед ней на обеих ногах, значит… Она едва сдержала нервный смех, когда осознала всю странность ситуации.

– Почему ты так выглядишь? У тебя вши или что?

Томас Хаймер указал на короткую стрижку Ванды. Потом он развернулся и зашаркал обратно в дом. Дверь за собой он оставил открытой, будто говоря: заходи или так оставь, мне все равно.

Ванда, словно оглушенная, последовала за ним по темному коридору, по лестнице вверх и потом на кухню. В этом доме она провела первый год жизни. Но мысль эта не вызвала никакого душевного волнения. Девушка откашлялась, чтобы стряхнуть оцепенение с голосовых связок.

– Я уж думал, что ты вообще не придешь. Болела ведь.

Томас Хаймер опустился на угловую скамью, не предложив ей присесть. Сидя, он наклонился к плите и сдвинул в сторону кастрюлю с дребезжащей крышкой.

– Ева! – крикнул он и потом обратился к Ванде нормальным тоном: – Что ты хочешь?

Ванда заморгала. Застоявшийся воздух комнаты отдавал чем-то очень странным. Она невольно взглянула на единственное окно, перед которым громоздились сугробы, – приток свежего воздуха был просто невозможен.

– А чего я могу хотеть? Вы… хм, то есть… Я хотела навестить тебя, конечно, – ответила она подчеркнуто по-девчоночьи и в тот же момент отругала себя за это. Ее слова звучали очень по-детски, не как у взрослой женщины, которая хотела вернуться к своим корням. Она вдруг присела напротив него.

– Кажется, ты хорошо информирован обо мне, – сказала она с намеком на его фразу. – Я в самом деле болела несколько недель, иначе бы заглянула сюда раньше.

Произнеся эти слова, девушка стала лихорадочно подыскивать новую тему для разговора. Внезапно все стало совсем иначе. Сказать: «Я недавно узнала, что ты мой отец!» – ни за что. Ей не хотелось откровенничать с этим мужчиной с растрескавшимися губами и невежливыми манерами. Ей хотелось просто встать и уйти.

Ей и этому человеку было не о чем говорить.

Ее приход сюда – досадная ошибка и ничего больше. Снова ее глупые идеи.

Как и мысль, что она может стать полезной Йоханне и своей семье, – просто смешно!

– Я знаю, что ты не особо хочешь меня видеть. Ну, это и не могло быть по-другому, остальное было бы лицемерием. Поэтому постараемся сделать все быстро.

Она встала.

– Тут несколько сувениров. Подарки на Рождество. Они и для остальных тоже.

Завернутые в блестящую упаковочную бумагу дары выглядели неуместно на потрескавшемся деревянном столе. «Еще одна ошибка», – подумала в ужасе Ванда. Ее пальцы впились в край стола так крепко, что побелели костяшки.

Хаймер все еще сидел. Нет, скорчился на лавке с бесстрастным выражением лица. В нем, казалось, поселилась неуверенность.

«Он похож на бездомного пса, о котором давно никто не заботится, который просто позабыл правила совместного существования», – подумала Ванда.

Ее отец.

Чужой человек, к которому она ничего не чувствовала, кроме тени сострадания.

Внезапно ее сердце переполнилось любовью к мужчине, который восемнадцать лет занимал место Томаса Хаймера, – у нее перед глазами всплыл образ отчима: Стивен в элегантном костюме, Стивен за рулем нового автомобиля, которым он так гордился, Стивен среди крупных бизнесменов. Горячий стыд залил щеки Ванды краской. Стивен всегда был рядом с ней, разделял все ее глупости. И как мало она его благодарила! Узнав о своем происхождении, Ванда отнеслась к нему как к пустому месту, не обратила внимания на его ранимость и даже насмехалась над ним, будто хотела бросить ему вызов: «Какое право ты имеешь на мою любовь?»

Со стороны лестницы послышались громкие шаги и напряженное пыхтение. Ванда представила, что сейчас предстоит познакомиться с еще одним членом семьи, и эта мысль стала почти невыносимой.

– Я не хочу больше мешать. У тебя наверняка полно дел в мастерской… – Не дожидаясь ответа Хаймера, она развернулась, как вдруг из мрака коридора появилась тень.

Женский голос простонал:

– Вильгельм снова совершенно невыносим! У меня всего две руки, и я не могу постоянно к нему подскакивать! А Михель меня сегодня тоже трижды подзывал…

Ева остановилась в дверях как вкопанная, переводя взгляд то на Томаса, то на Ванду.

– Так значит я не ослышалась!

Женщина скрестила руки на груди, подошла ближе и смерила Ванду взглядом.

– Американка, вы только посмотрите…

– Здравствуй, Ева, – едва улыбнулась Ванда, терпя недружелюбный осмотр. Нет, она бы никогда не подумала об этой старой, убитой горем женщине, что она такого же возраста, как ее мать. Но что, черт побери, было общего у этой бабы с соблазнительницей, о которой рассказывала Рут? И что…

Ева подошла к печке, сняла крышку с кастрюли, из которой тут же вырвалось облачко своеобразного запаха, и вытащила оттуда что-то маленькое и костлявое. Ванда могла поспорить, что это была белка.

– Я сама найду выход, – процедила Ванда сквозь зубы, пытаясь дышать исключительно ртом.

– Нет уж, дудки! – приподнялся Томас Хаймер. – Ты хотя бы выпьешь с нами чашку кофе. Сейчас. А то потом, чего доброго, скажут, что мы гостье ничего не предложили! Ева, поставь воду. Принеси хлеб и что-нибудь к нему.

Когда шанс для быстрого отступления был утрачен, Ванде ничего не оставалось, как сесть вместе с отцом за стол. Ева предложила стул, поставила пару кружек и тарелок, а Ванда в это время пыталась завести разговор.

Она с удивлением говорила о громадных сугробах. Поинтересовалась, останутся ли они до самой весны, хотя уже знала ответ.

Томас Хаймер расспросил ее о путешествии, о впечатлении от Лауши. Ответы Ванды он выслушивал без особого интереса и попивал между тем кофе. В его безразличии было нечто показное.

Когда Ванда перебрала уже все темы: «о прошлом», «о больном деде» и «о стеклодувном ремесле», то решилась на последнее. Она хотела бросить из вежливости еще несколько фраз и уйти.

– Йоханнес водил меня к нескольким стеклодувам, чтобы я своими глазами могла увидеть, какое разнообразие стекла производят в Лауше. – Она смущенно улыбнулась. – Честно сказать, меня больше всего заворожили стеклянные шарики. Столько цветов в одном маленьком кусочке стекла!

– Шариковый Михель знает свое ремесло.

Больше Хаймер ничего не сказал на это.

– А что производят в вашей мастерской? – спросила Ванда.

Она еще не договорила фразу, но уже поняла, насколько важен для нее этот вопрос. Может… если бы Томас Хаймер рассказал о работе, то, возможно, и для Ванды стал бы ближе. До сих пор мужчина, сидевший напротив нее, не имел ничего общего с теми уважаемыми стеклодувами, которых восторженно описывала Мария. Не был он похож и на сорвиголову, которого описывала мать. Томас Хаймер выглядел каким-то… ранимым.

– Почти ничего, если ты это хочешь знать, – впервые поддержала разговор Ева. – Мы, конечно, не пухнем с голоду, но и не живем роскошно! Если ты думаешь, что здесь можно чем-нибудь поживиться, то твоя мать напрасно прислала тебя сюда. Она…

– Ева, закрой рот! Ванда сюда пришла не из-за этого, – резко прикрикнул на нее Хаймер.

Вот тебе раз, что это было? Ванда взглянула на Хаймера, их взгляды на секунду пересеклись.

– Ты наверняка слышала, что Михель уже не может помогать, – неопределенно кивнул в сторону коридора Томас Хаймер. – Он почти все время лежит. Фантомные боли, так этот недуг, кажется, называют. А отец не встает с кровати уже много недель. Еще летом он старался заглядывать в мастерскую хотя бы на час-два.

Неужели он ждет от нее комментариев по этому поводу? Ванда решила сначала послушать дальше. Она как раз допила кофе, сделав последний глоток, и Ева забрала у нее чашку.

– Ну, тебе не стоит делать вид, будто ты очень скучаешь по тому, чтобы Вильгельм работал. Даже в конце квартала этого года не было и пары хороших заказов – вот где собака зарыта! – выругалась Ева, стоя у раковины.

– Но из-за чего это происходит? Товары Хаймеров всегда славились качеством, разве нет? Мария рассказывала мне, что ваша мастерская одна из самых лучших в деревне.

Ванда заметила блеск в глазах Хаймера и обрадовалась, что не высказалась в прошедшем времени, как это сделала Мария. Может, хоть напоследок получится его порадовать.

Но уже в следующее мгновение его глаза подернулись поволокой печали.

– Что с того, если теперь больше никто не хочет покупать стекло? Повсюду открываются фарфоровые мануфактуры, растут как грибы после дождя. Они производят вазы, миски и мелкие предметы. Это настолько дешево, что мы больше не выдерживаем конкуренции.

«Но у других стеклодувов как-то же это получается», – промелькнуло в голове Ванды. А вслух она сказала:

– Это массовое производство. Ручная работа ведь намного дороже, правда?

Хаймер пожал плечами.

– Объясни это покупателям в больших универмагах Гамбурга или Берлина. Их клиенты хотят дешевых товаров, на искусность и красоту больше не обращают внимания.

– Но ведь своих клиентов можно немного… воспитать.

Ванда подумала о клиентах «Шрафтс». Они лишь однажды пожаловались на высокие цены, но и товар тогда был не первоклассный!

– Высококачественные стеклянные товары всегда найдут своих покупателей, может, не в универмагах, а в галереях.

Ванда подумала, не рассказать ли о нью-йоркской выставке венецианских стеклодувов. Когда она зашла туда еще раз в последний день выставки, то почти на каждой вещи висела табличка «продано».

Хаймер покачал головой.

– Я тоже так когда-то думал. Но время невозможно остановить. Может… Если бы все случилось иначе… Три стеклодува смогли бы противостоять новой моде…

Он произносил каждое слово осторожно и взвешенно, будто уже давно вынашивал эту мысль, но не решался высказать ее вслух.

– Ах, теперь, наверное, я во всем виновата? И это несмотря на то, что я всю жизнь на вас работала как горничная? – съязвила Ева. – Ты не думаешь, что я тоже себе все иначе представляла?

Она шлепнула мокрой тряпкой по мойке и, не оборачиваясь, выскочила из комнаты. Ванда затаила дыхание и медленно выдохнула. Неужели отношения между этими двумя всегда были такими?

Томас Хаймер неподвижно смотрел в сторону прихожей.

– Нам, Хаймерам, просто не судьба сделать счастливыми наших женщин, – произнес он. – Нам вообще не везет. Ни в чем.

Ванду это неприятно задело, она отодвинула стул назад.

– Теперь мне действительно нужно идти.

– Да, – ответил он.

Внизу на лестнице ее перехватила Ева:

– Ты ведь не собираешься уйти, не повидав дядю и деда!

Она схватила Ванду за руку, а другой толкнула дверь в затемненную комнату, посреди которой стояла кровать.

– Твой дядя Михель! Сейчас он спит, но полночи причитал, как ребенок. И так каждую ночь. Его вопли слышны во всем доме.

Ванда в остолбенении уставилась на тонкое одеяло, под которым лежал человек. Что за убогое существование! Она отвернулась. Ева с иронией смотрела не нее. Но прежде чем Ванда успела что-либо сделать, Ева уже распахнула следующую дверь.

– А здесь – твой дед! Не бойся, он не кусается, даже наоборот: он сегодня в особенно хорошем расположении духа!

– Я… подожди, Ева, я не думаю, что…

Напрасно девушка упиралась, рука упрямо тащила ее вперед. Что вообразила себе эта баба, чего она хочет?

– Ева! С кем ты разговариваешь? Мне нужны мои лекарства! Ева! Давай! – ныл мужской голос.

– Гости к тебе, Вильгельм!

Ева втолкнула Ванду в комнату, но сама не вошла.

– Располагайся удобнее. Я не хочу вам мешать.

Когда дверь закрылась, Ева расхохоталась, словно удалась особенно удачная шутка.

Ванда разъяренно посмотрела ей вслед.

– Рут? – недоверчиво заморгал Вильгельм Хаймер. – Ты… вернулась?!

– Я Ванда, – девушка нерешительно подошла к постели.

Значит, вот это и есть властный Вильгельм Хаймер. Ужался до кучки костей и старой морщинистой кожи.

– Ванда? – Его слезящиеся глаза заморгали сильнее, будто он пытался разглядеть ее получше. – Я не знаю никакой… – окончание предложения утонуло в приступе кашля. – Кто ты? Убирайся! Почему Ева пускает ко мне чужих людей? Ева! Ева-а-а!

– Не может быть, чтобы ты забыл о моем существовании! Я – дочь Рут! – воскликнула Ванда. – И не беспокойся, я сама уйду!

Она резко развернулась к двери. Может, ее дед потерял здравый рассудок, но хоть это он должен помнить, разве нет? Ей уже все так надоело! Никакие предварительные настойчивые увещевания не могли подготовить ее к осознанию того, какой отвратительной семейкой были эти Хаймеры. Исключительно безобразные хамы. Неудивительно, что мать тогда сбежала!

Когда Ванда уже взялась за ручку двери, она услышала хрип старика:

– Дочка Рут… Какая… неожиданность. Ты меня не обманываешь? Подойди ко мне, девочка!

Ванда плотно сжала губы и развернулась к нему еще раз. «Будь снисходительной, имей терпение, он всего лишь старик на пороге смерти!»

– Рут! – на лице Хаймера словно появился блеклый след от улыбки.

Ванда предпочла не упоминать еще раз, что она не Рут. Она нерешительно повиновалась жесту старика и подошла ближе к кровати.

При ближайшем рассмотрении старик не выглядел таким уж смертельно больным. В какой-то миг девушке даже показалось, что в волевом подбородке и выдающихся скулах, на которых натянулась кожа, она узнает упрямые черты былого деспота, о котором все рассказывали. К удивлению Ванды, в душе будто разлилось облегчение.

– Дочка Рут, кто бы мог подумать! Твоя мать… – произнес он, немного приподнявшись. – Стоит ли мне рассказать тебе кое-что о твоей матери?

Ванда кивнула и сразу же разозлилась на себя за это.

Глаза старика блеснули.

– Но только больше никому об этом не говори!

Он глупо захихикал, что привело к еще одному приступу кашля.

Ванда подождала, пока старик вновь придет в себя.

– Рут… Тогда у нее было больше мужества, чем у всех моих трех сыновей, вместе взятых. – Он печально покачал головой. – Давно это было. С тех пор ничего хорошего не случалось.

У Ванды стоял ком в горле, когда она вновь взялась за ручку двери. Она подозревала, что только что услышала самый впечатляющий комплимент, на который был способен старик.

– Хорошо, что ты пришла, – шепот с кровати был едва различим, но, выходя из комнаты, девушка все же смогла его расслышать.

 

Глава двенадцатая

Еда соответствовала торжественному случаю: паштеты с трюфелями, барабуля на гриле, розмариновый дух которой наполнил весь палаццо, кроме того, голуби, фаршированные белыми грибами, и ризотто с шафраном. Стол в столовой был празднично накрыт: роскошная льняная скатерть с вышитым фамильным гербом, на ней – самый дорогой фарфор и отполированное до блеска столовое серебро. В центре стоял букет из белых лилий и золотистых роз. Два похожих букета украшали края подоконника, но, несмотря на роскошь цветов, композиция выглядела стерильной. Это впечатление усиливалось еще и потому, что цветы ничем не пахли. Может, они вообще были из шелка? Мария тайком пощупала лепесток розы и выяснила, что он настоящий. «Наверное, им запретила пахнуть Патриция, чтобы они не составили конкуренцию ее навязчивым духам», – подумала Мария.

Она угрюмо ждала хоть какого-то проявления праздничного настроения. Сколько ей еще сидеть в этой комнате с высокими стенами, где каждое слово отражалось эхом, и смотреть на кислую мину свекрови, пока Франко и отец разговаривали с виноделом и его сыном? Мария попыталась привлечь к себе внимание мужа, но тот так углубился в разговор, что не замечал ее.

Произвели следующую смену блюд – Мария уже давно была сыта. И все же она опустошила тарелку, потому что знала: это вызовет неудовольствие Патриции. И точно. Графиня удивленно подняла брови: сама она накалывала вилкой крошечные кусочки голубиной грудки. В следующий миг она отложила приборы.

– Скоро одиннадцать часов. Проверю, охладила ли Клара шампанское.

Патриция жеманно промокнула губы салфеткой от невидимых капель вина, громко отодвинула стул, чтобы встать.

Едва она вышла из столовой, Мария тайком расстегнула пуговицу блузы. Обширное меню давило на желудок, и она злилась на себя за то, что съела так много.

Во время беременности Мария в угоду Франко отказалась носить штаны.

– Такой тесный брючный пояс не пойдет на пользу ребенку, – аргументировал муж.

Но Мария была уверена, что беспокойство Франко вызвано скорее консервативными взглядами Патриции в одежде. Контесса была в ужасе, узнав, что Мария не носит корсет. По ее мнению, даже дамы в положении не должны были от него отказываться. Теперь же свекрови придется смириться с мыслью, что и после родов Мария не собиралась заковывать тело в проволочные тиски!

Мария подергала Франко за рукав.

– Почему бы нам не отказаться от десерта и не отправиться на небольшую прогулку?

– Прогулка? Но ведь скоро наступит время, когда нужно выходить на террасу, – ответил Франко. – Кто же будет радоваться такому долгожданному фейерверку?

Он подмигнул Марии, и это немедленно разозлило ее. Почему он вел себя так, будто она ребенок? Все из-за того, что Мария еще ни разу в жизни не видела фейерверка? Внезапно ей почти перехотелось увидеть невероятный воздушный спектакль.

– Мы ведь можем посмотреть на фейерверк и внизу, у порта, правда? Разве ты не слышишь, сколько народа уже высыпало на улицы?

Она указала в сторону окна, из которого доносились одинокие возгласы и безудержный смех. Иногда в палаццо ветер заносил обрывки музыки и песен.

– Кажется, у людей настоящий всенародный праздник!

– Это пьянь! – скривил губы граф.

– Отец прав. Многие в эту ночь выпивают больше, чем стоило бы. Мало радости в том, когда тебя толкают и задевают локтями.

– Речь идет не о радости Марии: не подобает членам семьи де Лукка смешиваться с простым людом, – перебил сына граф. – Только послушай, как они горланят!

Он с отвращением покачал головой.

– А что плохого в том, что мужчины в последнюю ночь года выпьют лишнего? В этих людях есть хоть немного жизни! – возразила Мария.

«В отличие от тебя», – хотела она добавить, но вместо этого поджала губы, чтобы не застонать. У Марии всегда начинались судорожные боли в животе, когда она волновалась. Это пугало ее… Будто голодный волк хотел схватить ее ребенка… Она невольно потянулась к Франко и вцепилась в его руку.

– Что случилось? Тебе нехорошо, mia cara? Может, тебе стоит ненадолго прилечь? – Не дожидаясь ответа, он отодвинул стул Марии в сторону и приподнял ее. Франко виновато взглянул на отца. «Ничего не поделаешь: женщины и их настроения», – словно говорил он, и Мария это уловила. Но все же она позволила, чтобы муж проводил ее в комнату.

В коридоре Мария остановилась, держась за живот. «Один раз глубоко вздохнуть, потом снова отпустит…»

Из столовой послышался резкий голос Патриции. Без сомнения, она возмущалась поведением Марии.

– Что это сейчас было? Что это значит? Почему ты постоянно задеваешь отца? – Франко недовольно посмотрел на Марию. – И, как назло, в новогоднюю ночь.

– Как раз в новогоднюю ночь! Это наш первый Новый год вместе! А мы сидим с твоими родителями, словно мы сами какие-то старики, – возразила она, не понижая голоса. Пусть все слышат, что она в ярости! – И потом, все время это высокомерие! Как будто семья де Лукка – соль земли, а остальные – отребье. Но дело обстоит немножко иначе, я это давно поняла! Вы все думаете, что у меня глаз нет!

– Что ты имеешь в виду?

Взгляд Франко сделался колючим, но Марию это не волновало.

– Ну, я же вижу, как скованно и неуютно чувствуют себя здесь посетители, – вызывающе ответила она. – Все радуются, если удалось выбраться из палаццо как можно скорее. Мне все же не кажется, что «простой люд» испытывает большое удовольствие, общаясь с вами. Скорее, думаю, что вашу семью очень не любят! Ты бы видел хоть раз, что происходит, когда Петер или Йоханна идут по Лауше! Они и десяти шагов не могут ступить, чтобы кто-нибудь не пожал им руку или не перекинулся парой слов!

Мария ждала, что Франко разозлится, но тот отреагировал почти весело. Он рассмеялся.

– Ну, если это тебя больше всего волнует!.. Мой отец – начальник, который не цацкается ни с кем, потому что заметно сдал в последнее время. Наши дела ведутся с размахом, и при этом невозможно оставаться всем другом. Но ты должна была уже привыкнуть за это время и понять, что он не хотел сказать ничего дурного.

Мария не была в этом уверена, но смолчала. Ее горячность так же быстро улетучилась, как и появилась.

Франко любовно погладил ее подбородок.

– Что на самом деле случилось, mia cara? Ты не радуешься Новому году? Нашему ребенку?

На глаза Марии навернулись слезы. Как же сказать ему, что она очень тоскует по своей семье, что в душе ее все болит? Она всхлипнула.

– Конечно, я радуюсь ребенку! И новому 1911 году. Но я представляла себе новогодний праздник совсем иначе. Каким-то итальянским, живым и веселым, как те гулянья в Нью-Йорке на Малберри-стрит!

– Мария, не плачь, пожалуйста.

Франко нежно прижал ее к груди.

– Я не могу по-другому, – громко сопела она. – Я чувствую себя такой одинокой.

Ей не хватало Пандоры, Шерлейн и других женщин с Монте-Верита. Разговоров во время принятия солнечных ванн. Зачастую детского дурачества. Мария не могла припомнить, когда она смеялась от души.

Франко погладил ее по голове.

– У тебя же есть я, – хрипло произнес он. А когда жена не ответила, то продолжил: – Мне кажется, в последнюю ночь года любой чувствует себя немного одиноким.

Мария взглянула на него сквозь слезы. Что-то незнакомое слышалось в его голосе. Беспомощность? Одиночество? Как бы там ни было, это не уменьшало болезненности момента.

– Просто держи меня крепче, – сказала она.

Когда Мария все же справилась с плаксивым настроением, она сполна насладилась фейерверком. Она даже согласилась, что с самой верхней террасы палаццо действительно открывается наилучший вид на гавань. Каждый взорвавшийся букет фейерверка, каждую искру она сопровождала восхищенными ахами и охами. Ее восторг был заразителен: Франко казалось, что он впервые наблюдает за этим действом, а отец заявил, что пиротехники в этом году особенно постарались. Когда графиня подняла бокал и выпила за будущего отпрыска семьи де Лукка, на сердце у Франко стало легко и радостно. Все было в порядке.

Едва погасли последние искры фейерверка, Мария шепнула ему, что устала. Они удалились и уже в начале второго лежали в постели.

Мария спала как убитая, а вот Франко мучило внутреннее беспокойство, из-за которого он напрочь позабыл о сне.

«Вы все думаете, что у меня глаз нет!» – от этой фразы Марии у него чуть сердце не остановилось. На какой-то миг он действительно подумал, что она знает об их «особых» винных поставках. Слава богу, это было не так! Но ее слова снова дали ему понять, как быстро может рухнуть их карточный домик, который он построил для себя и Марии. И что тогда?

Мария никогда не должна узнать, с чем связаны длинные ряды цифр и транспортные документы, которые нельзя было давать никому в руки из-за их «взрывоопасности»!

– Все будет хорошо, mia cara. Новый год будет принадлежать лишь нам двоим, – шептал он на ухо жене в полночь.

И с каким доверием она смотрела на него! Он был обязан позаботиться о том, чтобы оно оправдалось, чтобы не наступило разочарование. А это значит одно: никаких незаконных перевозок людей в новом году.

Мария слишком долго была одна, она чувствовала себя одинокой, и это было так ему знакомо! Но как же позаботиться о жене, если ему все время приходится выслушивать истории о несчастных судьбах? О крестьянских сыновьях и обедневших ремесленниках, которые надеялись на большое счастье в обетованной земле, а оказывались в кухне на заднем дворе, порабощенные такой же бедностью, как и в Италии. И об оставшихся родителях, которые питались черствым хлебом и рисом, так как на заокеанское путешествие сына ушли последние лиры.

Франко также знал, что Мария разочарована тем, что он отложил планы по омоложению виноградников. Он как раз хотел подойти на будущей неделе к отцу. Может, стоило сначала попросить об аудиенции, чтобы сразу дать понять графу серьезность ситуации? Да, это было хорошо. Скованность, охватившая тело, немного прошла.

Он был виноделом и торговцем вином, не правда ли? Поэтому во время следующей поездки в Нью-Йорк он хотел продавать вино! А не кислые помои, которые у него брали лишь те хозяева ресторанчиков, которые с каждой поставкой получали еще и дешевую рабочую силу. Когда-то вино семьи де Лукка славилось, его аромат заставлял эмигрантов на несколько часов забыть о тоске по итальянскому солнцу. Это нужно возродить! Если он договорится с отцом, то их винодельческое хозяйство снова встанет на ноги.

Мария рядом с ним перевернулась на другой бок и подобрала под округлый живот ноги. В этом животе рос их ребенок. Там маленький человек ожидал момента, чтобы увидеть свет. Франко очень осторожно погладил ее по тонкому одеялу, чтобы не разбудить.

Еще было достаточно времени. До рождения можно еще со всем расквитаться. И тогда он, Франко, начнет новую жизнь.

Эта мысль понравилась ему. Он хотел стать отцом, не опасаясь, что в трюме корабля отцепится бочка с вином и раздавит нелегального пассажира. Он не хотел больше бояться, что по недосмотру кого-нибудь окажутся закрытыми вентиляционные отверстия, и тогда… Нет, довольно этого!

Франко прижал руки к вискам, будто желая прогнать подобные мысли.

Два дня назад Геную покинул еще один корабль. Через неделю «Фиренца» прибудет в Нью-Йорк. Была бы его воля, то эти двадцать нелегальных пассажиров оказались бы последними, которых он вывозил из страны.

Если бы только все это скорее закончилось!

 

Глава тринадцатая

В отличие от генуэзского праздничного стола новогоднее меню семьи Штайнманн-Майенбаум ничем не отличалось от обычного: Йоханна сварила кастрюлю картофельного супа и на праздник каждому дала по целой колбаске. К этому, как обычно, полагался хлеб. Но в этот вечер еда была делом второстепенным. Едва тарелки опустели, мужчины сдвинули стол и стулья в сторону. Сосед Клаус Оберманн-Браунер, который, как узнала Ванда, каждый год со своей семьей праздновал Новый год вместе с Майенбаумами, положил на колени гармошку, а все остальные выстроились в круг. Он заиграл, и веселые танцы начались. Сначала незнакомые движения казались Ванде странными, безудержный топот не имел ничего общего с танцами, которые были на балах в Нью-Йорке. Но вскоре общее веселье так захлестнуло девушку, что она, громко взвизгивая от радости, подпрыгивала выше всех и развевала юбку. В этот вечер ей хотелось обнять весь мир! Но вместо этого она развернулась к партнеру, как того требовали правила танца, и протянула обе руки. Ее смех вдруг утих.

Рихард Штемме!

По спине пробежал озноб. Ей с трудом удалось во время следующего па не споткнуться.

Она словно хотела доказать себе, что никакой незнакомец никогда не сможет оказать на нее влияние, и заставила себя взглянуть ему в глаза. Сотни бабочек запорхали у нее в животе. При следующей смене партнеров в танце она оказалась рядом с дядей Петером и была рада этому.

Господи, что же это было?

Когда она за день до этого узнала, что он придет в гости, у нее на миг закружилась голова. Наконец-то она снова сможет увидеть его!

С тех пор как Йоханнес познакомил Ванду с молодым стеклодувом, она постоянно искала повод, чтобы встретиться с ним снова, но ничего не приходило в голову. Она предлагала Йоханне выполнить любые поручения в надежде, что где-нибудь в деревне мимоходом встретит Рихарда. Но все походы – то к молочнику, то на почту, то к коробочнику – были напрасны. Наконец девушка поймала себя на том, что специально идет окольным путем, чтобы оказаться поближе к его лачуге. Снова и снова она мысленно возвращалась к тому вечеру, когда они с Йоханнесом навестили Рихарда. Как блестели на его темном лице голубые глаза, когда он говорил о муранском и венецианском стекле! Его голос звучал так, словно Рихард говорил о возлюбленной, – сдавленно и невероятно нежно, страстно и уверенно. В тот момент (к собственному удивлению) Ванда поняла, что хочет стать предметом его страсти. Чтобы Рихард говорил так о ней… Что за сумасбродная мысль!

И вот теперь он танцевал с ней в доме Йоханны…

Около десяти часов вечера сосед убрал инструмент и потребовал пива. Остальные тоже были благодарны за перерыв, поэтому стол и стулья снова поставили в центр комнаты. Когда Йоханна подала хлеб с маслом и соленую сельдь, все уселись за стол, вспотевшие и довольные.

– А теперь второе любимое блюдо! – воскликнул Йоханнес, когда блюдо с селедкой опустело.

Он принялся макать хлеб в оставшийся из-под рыбы рассол. Когда Петер предложил Ванде сделать то же самое, девушка отказалась под предлогом, что уже сыта.

Ей снова пришлось скрывать удивление оттого, насколько скудным было домашнее хозяйство ее тетки. Еще больше угнетало осознание, что ее семья в деревне считалась зажиточной. Возможно, по соседству были семьи, которым в новогоднюю ночь вообще нечего было есть и приходилось просто сидеть в неотапливыемых комнатах.

Члены семьи Штайнманн-Майенбаум в последний день года даже позволили себе такую роскошь, как теплая ванна. С раннего утра мужчины сменялись у старой печи в прачечной. Как гостье, Ванде позволили помыться первой. Хотя девушка все время настаивала на том, что не желает никому доставлять лишних хлопот, это предложение она приняла с благодарностью. Мысль о том, что нужно будет влезать в грязную воду после мытья Анны и Йоханны, оказалась для нее весьма неприятной. Когда Ванда легла в горячую, пахнущую лавандой ванну, ее мучили угрызения совести: в это время остальные все еще трудились в мастерской.

Вот бы ее сегодня вечером увидела мать – ненакрашенную, в повседневной одежде и впервые с момента приезда вымытую с головы до ног… Такая мысль заставила Ванду улыбнуться.

Кузен приветливо посмотрел на нее. После прогулки по Лауше Ванда имела такой успех, что теперь Йоханнес с удовольствием выполнял обязанности ее главного сопровождающего. Посторонние вряд ли могли это представить из-за его постоянных подтруниваний.

Он подтолкнул сестру в бок.

– Сестрица, не желаешь ли еще хлебушка с уксусным рассолом? Посмотри-ка на Ванду! Это называется: на кислую мину всегда смотреть веселее!

Анна как раз разговаривала со старой Херминой о различных видах подагры и теперь мрачно взглянула на брата.

– Вот интересно, почему нужен повод в виде новогодней ночи, чтобы превратить комнату в танцевальный зал? – прожевав, спросил Рихард. – Немного музыки и плясок – и вот уже весь мир видится иначе, правда?

Остальные согласились с ним, но признали, что в повседневной жизни мало остается времени для веселья. И только Анна сказала:

– Кто бы тогда делал всю работу, если бы каждый день были танцы?

Рихард нахмурился, но не стал возражать, а протянул Ванде корзинку с хлебом и спросил:

– Ну что? Как тебе нравится новогодняя ночь у нас в Тюрингии?

На какой-то миг их пальцы соприкоснулись, и они мельком взглянули друг на друга. Ванда тут же отвела глаза.

«Да ведь у меня дрожит рука!» – заметила она, ставя корзинку с хлебом в центр стола.

– Исключительно нравится. Мария много рассказывала о ваших праздниках. О карнавалах, например. Но пока это не увидишь собственными глазами… Я и вспомнить не могу, когда так в последний раз славно веселилась, – честно ответила она.

Безудержный танец, руки Рихарда на ее талии, его приветливая улыбка, а еще теплая комната, когда снаружи метель, и родственники, и темные глаза Рихарда такого яркого цвета, что… Она невольно посмотрела на него, но снова заставила себя отвести глаза.

– Рождество – тоже очень красивый праздник, со снегом и елкой.

Она указала в угол комнаты, где стояла лесная красавица, которую традиционно украшали первыми елочными шарами, изготовленными Марией.

– Мое первое Рождество в Германии… Оно было намного веселее, чем описывали люди в немецких землячествах Нью-Йорка!

Рихард неотрывно смотрел на нее. Его голень при этом касалась ноги Ванды.

– Такой новогодний праздник – это нечто совершенно другое, правда? – постаралась спокойно добавить Ванда.

Его взгляд стал не таким пристальным, сделался мягче, задумчивее.

– Да, в последнем дне года есть что-то такое… Окончательное. Минуты постепенно сливаются в часы. Последние часы года приближаются к концу. И одновременно все, что было, внезапно теряет значение, потому что начинается новый год. Потому что в новом году все еще может произойти.

Ванда кивнула. Рихард озвучил именно то, что она ощущала. Ее смятение нарастало. Нога Рихарда прижималась к ней все плотнее, и она не знала, отодвинуться ли от него подальше для своего же душевного покоя. Голова кружилась все сильнее.

Рихард многозначительно улыбнулся, а потом отвел взгляд.

– Возможно, мы не такие утонченные, как в Америке, но праздновать тоже умеем, правда, Петер?

Чары разрушились, и Ванда вздохнула спокойно.

Петер, смеясь, наливал всем в бокалы пунш из кастрюли, которая булькала на плите, а ее содержимое удивительным образом никогда не заканчивалось. Все, кто следил за разговором Рихарда и Ванды, переключились на другие темы, и лишь Анна смотрела еще мрачнее, чем прежде.

Ванда выпила залпом, опустошив бокал наполовину.

Вскоре после этого они начали играть в карты, и настроение стало еще веселее.

Когда к соседке Хермине приходила хорошая карта, ее муж Клаус начинал завистливо ворчать, и наоборот. Чем больше старая супружеская пара ссорилась, тем больше веселились остальные. В какой-то момент Йоханнес и Рихард стали их передразнивать, что вызвало всеобщий хохот. Йоханна хихикала, как девочка, и даже Магнус в этот вечер не выглядел таким уж печальным, как обычно. Только Анна не видела ничего смешного в этой пародии. Если она иногда и смеялась, то это выходило как-то болезненно.

Ванда оглядела присутствующих. Ее щеки горели, правую руку она положила на карту. Та казалась не такой уж плохой…

– Ну, чья теперь очередь тянуть карту? – Почему ее голос становился таким писклявым, когда она волновалась?

Йоханнес простонал.

– Ну и ну, кузиночка, мне кажется, ты все еще не поняла смысла игры. Конечно же, очередь моя.

– Будь осторожен, она просто хочет отвлечь тебя вопросами! Это американское коварство! – воскликнул Рихард и подмигнул Ванде.

Она запоздало рассмеялась вместе с остальными. Какие там отвлекающие маневры! Ей вообще трудно собраться с мыслями, когда совсем рядом сидит Рихард и она ощущает тепло его тела. Как ей запомнить порядок ходов, если его рука каждый раз касается ее руки? Ванда следила за ним краем глаза. Неожиданно на секунду их взгляды встретились.

Ванда почувствовала, как краснеют ее щеки. Она лихорадочно отпила пунша, от которого стало еще жарче.

Йоханна бросила взгляд на племянницу.

– Уже одиннадцать часов, а мы еще не лили свинец! Йоханнес, Анна, разве никто не хочет узнать, что ждет его в следующем году? Раньше это была ваша любимая забава на Новый год. А я пока позабочусь о наших новогодних булочках!

Немного неуверенно Йоханна встала и отправилась к кухонному шкафу. Хермина тоже поднялась вслед за ней – хотела помочь.

Пока в мастерской готовились к выливанию свинца, Анна продолжала сидеть на своем месте.

– Почему ты не идешь вместе с Йоханнесом? – спросила она Ванду. – Тебе же всегда и везде нужно сунуть свой нос.

У Ванды вдруг появилось ощущение, будто ее ударили под дых. Она растерянно посмотрела на кузину.

– Мы все равно видим бесформенные комки, в которых стараемся уловить все счастье мира, – улыбнулся Рихард Йоханне, которая подошла к столу с застывшим свинцом в тарелке.

– Гадание на свинце – это всего лишь новогодняя традиция, правда?

Потом он обратился к Ванде:

– А такой обычай есть в Америке?

Его теплое дыхание несло слова ей в лицо, как сладкие облачка. Она тут же позабыла о замечании Анны.

– Я… как бы это сказать… то есть…

Ванда беззвучно рассмеялась. Что дядя Петер подмешивает в пунш? Голова неожиданно становится ватной!

– Ты задаешь такие глупые вопросы! – прошипела Анна. – Разумеется, они знают о наших обычаях, они ведь когда-то были немцами, даже если большинство из них давно позабыло об этом.

– Анна! – Йоханна, нахмурившись, взглянула на дочь.

Анна резко отодвинула стул.

– Опять Анна? Я думаю, все это глупо. Вы такую канитель разводите вокруг Ванды только потому, что она приехала из Америки. Словно это какой-то рай на земле.

– Мы рады, что Ванда приехала к нам в гости, – тихо ответил ее отец. – И это совершенно не связано с тем, что она американка, просто она близка нам и пришлась всем по сердцу.

– Кажется, у всех здесь все так хорошо! – выпалила Анна и выскочила из комнаты.

Ванда была неприятно поражена и теперь растерянно смотрела на пустое место за столом. Причина такой злости Анны, конечно же, имела место. Весь вечер кузина зорко следила за каждым жестом, каждым взглядом Ванды и Рихарда. Анна неоднократно пыталась завязать разговор с Рихардом, но тот отделывался короткими ответами, чтобы тут же переключить внимание на Ванду.

При других обстоятельствах Ванде, возможно, было бы жаль Анну. Но вместо этого она испугалась, что остальные могут почувствовать ликование ее сердца.

– Думаю, мне нужно немного подышать свежим воздухом, – пробормотала она и тоже выбежала из комнаты.

 

Глава четырнадцатая

Снаружи стоял лютый мороз. Снег прекратился, но небо все равно было затянуто плотными светло-серыми тучами. Ни ярких звезд на небосводе, ни желтой луны этой ночью.

Ванда осталась стоять под навесом на расчищенной земле. В свете кухонного окна блестел свежий снег, будто вышитое стразами вечернее платье. «Что мама надела сегодня вечером?» – неожиданно задумалась Ванда. Несколько трогательных секунд она вспоминала шумные новогодние вечеринки, на которые ходила вместе с родителями. Наверное, было бы лучше никогда и не уезжать из Нью-Йорка… «Но тогда бы ты никогда не встретила Рихарда», – зашептал ей в тот же миг внутренний голос.

Что теперь будет? Она тяжело вздохнула в ночной тишине.

Мысль о том, что нужно снова вернуться за стол и делать вид, будто ничего не произошло, казалась невыносимой. С другой стороны, что вообще случилось? Может, она просто лишь нафантазировала, что Рихард интересуется ею? Ведь его поведение можно растолковать как внимательное отношение к гостье. А выходка Анны – всего лишь детский приступ беспочвенной ревности.

Скрип входной двери отвлек ее от размышлений. На улицу вышел Рихард.

Ванда знала, что это именно он.

Он подошел к ней, держа на руке ее пальто. Он осторожно помог девушке одеться. Потом присел на корточки и застегнул пуговицы на пальто. А после притянул Ванду к себе, словно это было нечто само собой разумеющееся.

Ванда стояла с опущенными руками, стуча зубами от холода и чувствуя, как его тепло постепенно обволакивает ее. Она боялась отреагировать слишком бурно и страстно, поэтому не ответила на его объятия.

– Не расстраивайся из-за Анны. Так должно было произойти. Лучше, чтобы она узнала все с самого начала.

– Что должно было случиться? – Мышцы на лице Ванды болели от холода, каждое слово, которое она выдавливала из себя, казалось вымученным. Желая взглянуть ему в глаза, она с трепещущим сердцем высвободилась из его объятий.

– Я влюбился в тебя. А что ты чувствуешь в душе, ты сама должна понимать, – улыбнулся он.

Ванда молчала. Стоило ли говорить, что теперь в мире ничего не было для нее важнее Рихарда? Что она еще никогда в жизни так страстно не желала мужчину? Она не боялась его слов, но не была готова к подобным ответам. Она опасалась большого нового чувства, в котором не было ничего детского.

– Я не знаю, что чувствую в душе, – наконец произнесла она.

– Все случается в новом году.

Прежде чем девушка успела понять, что произошло, Рихард поцеловал ее в лоб и обе щеки, но не в губы.

Его поцелуи словно отперли какой-то засов. Ванда вдруг стала совершенно спокойной, дрожь унялась. Рихард был прав, все возможно.

И все же она сказала:

– Но я – американка. В конце апреля я снова уеду. Я приехала в Тюрингию, вообразив, что смогу в отсутствие Марии как-то помочь семье. И… потом еще ситуация с моим… моим отцом. Но между тем я уже начала задумываться, не поменять ли билет и не уехать ли раньше. Все оказалось иначе, чем я себе представляла. Как всегда, в моей испорченной и бесполезной жизни!

Она сама не поняла, как у нее на глаза навернулись слезы. Ванда посчитала, что и ему лучше сразу все узнать о ней. А именно то, что она ни на что не годится.

– А теперь еще и Анна на меня рассердилась. Йоханна, чего доброго, скажет, что я воспользовалась гостеприимством. А Петер…

– Ванда! Прекрати себя мучить. Никто ничего подобного не скажет.

Рихард аккуратно встряхнул ее за плечи, а потом вытер слезы со щек большим пальцем.

– Между мной и Анной никогда ничего не было. Мы просто несколько раз вместе работали над особыми заказами. Она – хороший стеклодув, и я восхищаюсь ее работой. Вот и все. Наверное, есть и моя вина в том, что она нафантазировала себе больше, чем следовало бы. Мне давно стоило расставить все точки над i, сказать, что она меня не интересует как женщина. Но я просто не воспринимал серьезно ее фантазии. Она ведь почти еще ребенок!

– Я всего на два года старше ее, – всхлипнула Ванда и высморкалась.

– Ты женщина, – решительно заявил он, взял ее руки и поцеловал. – Когда Йоханнес привел тебя ко мне… Я никогда этого не забуду. Ты стояла там с мокрыми от растаявшего снега волосами, и капли попадали тебе в глаза. А ты моргала, как испуганная кошка. И я подумал: «Это она!» Осознание происшедшего стало для меня ударом.

Ванда едва снова не расплакалась. Как уверенно он произнес эти слова! Как в тот раз, когда он говорил о венецианском стекле.

– Такое с человеком случается лишь один раз в жизни, если вообще случается. Каждый день я высматривал тебя.

Рихард как-то смущенно улыбнулся.

– В некоторые дни я по три раза заходил в молочную лавку, потому что надеялся встретить там тебя. Госпожа Губер стала смотреть на меня так, будто я не в своем уме. И мне хотелось ей сказать, что это на самом деле так.

– Но разве тебя не пугает это? – шепотом спросила Ванда.

Потом она взволнованно посмотрела на дверь. Долго ли родственники позволят стоять ей снаружи с совершенно незнакомым мужчиной?

Его глаза вспыхнули.

– Я боюсь одного – что ты по каким-либо причинам исчезнешь после Рождества и я тебя больше не увижу.

Ванда нервно хихикнула. Потом она призналась Рихарду, что и сама обходила в поисках его половину Лауши.

Рихард раскинул руки, и Ванда прильнула к нему. Она закрыла глаза и подставила губы для поцелуя, но он лишь нежно погладил ее по волосам и поцеловал в голову, будто хотел оставить все остальное на потом.

«Какой же он умный!»

Ванда доверчиво положила голову ему на грудь. Его дыхание и удары сердца заглушали все другое вокруг. Все мысли о том, что бы сказала мать насчет этой истории, рассеялись, когда все ее существо наполнилось осознанием: «Я люблю этого мужчину!»

Она уж как-нибудь объяснит Рут, что ее пребывание в Лауше, возможно, затянется…

Рихард вздохнул.

– А что до твоего отъезда… Ты можешь кому-нибудь подарить билет на корабль: он тебе больше не нужен. Ты останешься в Лауше.

– Что?

Ванда резво высвободилась и отпрянула.

– Как ты можешь быть настолько уверенным, если мы только…

– Я не о нас говорю, – перебил он Ванду, словно насчет этого уже все давно решено. – То, что я тебе сейчас расскажу, связано с твоей семьей. На самом деле ты нужна им больше, чем представляешь!

Ванда рассмеялась.

– Это тебе так кажется! Несколько коробок, которые я укладываю, несколько святых николаев, которых я упаковываю, – все это смогут сделать и другие упаковщицы одной левой! Особенно если в новом году будет спокойнее, и…

– Я ведь имел в виду не Йоханну, – махнул рукой Рихард. – Ты должна идти вверх, на нагорье. К твоей другой семье.

– Ты шутишь! – яростно посмотрела на него Ванда. – Это подло! Уже наверняка во всей деревне болтают, как «рад» был видеть меня мой отец.

Рихард рассмеялся.

– Он действительно был рад, поверь мне. Ты бы слышала, как он расхваливал тебя на последнем деревенском собрании. Какая ты красивая. И какая умная. Твой дед, кажется, такого же мнения, сказал, что тут точно видна «кровь Хаймеров». Твой визит вдохнул в старика новую жизнь, так Томас говорил. Видимо, твой дед даже пытался встать с кровати, но был слишком слаб. Ну, тем не менее!

– Я ничему этому не верю, – насупилась Ванда, пытаясь разобраться с сумбуром в голове.

– А зачем мне врать? Какая мне с того польза? – настойчиво спросил Рихард. – Я знаком с твоим отцом и знаю, чего стоят его слова. Он не очень обходителен. Если он не в духе, его лучше оставить одного. Но он искренний человек и врать не станет. Если он стал нахваливать тебя на деревенском собрании, это что-то да значит. Он, разумеется, никогда тебе не скажет, насколько рад твоему визиту. Когда он не знает, что делать, то ведет себя грубо – это в его духе. Но одно можно сказать точно: он был рад твоему визиту так, как еще никогда в жизни.

– Я, черт побери, ничего такого не заметила, – сухо ответила Ванда.

Она вспомнила небритого, неухоженного мужчину с чашкой кофе! Он вел себя так, словно не мог дождаться, когда от нее отделается.

– А потом еще эта Ева, змея настоящая! Нет уж, спасибо!

– Ева – несчастное создание, – сказал Рихард и поднял ее подбородок, так что Ванда не могла отвести от него глаз. – Говорят же: кровь не водица. И хотя это ни к чему тебя не обязывает, все же…

Он замолчал. Ванда устало отмахнулась. Обо всем, что она только что узнала и рассказала, ей больше не хотелось даже думать.

Рихард усмехнулся.

– Это же ясно как божий день. Твои тетя и дядя справятся и без тебя прекрасно. Но у Хаймеров дела совсем плохи! Я, конечно, не знаю всех подробностей, но, как видно, с Томасом Хаймером недавно распрощался последний заказчик. И в этом виноват он сам, упрямец эдакий! Почему только он отказывается попробовать что-то новое?!

Прежде чем Ванда успела спросить Рихарда, почему он так переживает за другого стеклодува, который в широком смысле является для него конкурентом, тот продолжил убедительный монолог:

– Твой отец все еще чертовски хороший стеклодув, я бы даже сказал, один из лучших в деревне. И хотя мастерская у него старая, но оснащена очень хорошо. Я бы радовался, если бы у меня были такие возможности, которыми располагает Томас. Однако его старомодные фигурки оленей и охотничьи кубки больше никому не интересны!

– Да, все может быть, – резко ответила Ванда. – Но как это все связано со мной? После стольких лет разлуки непохоже, чтобы мы хотели броситься друг другу в объятия! Я даже не могу сказать, что мой настоящий отец мне очень симпатичен. Этот мужчина для меня чужой, а в стеклодувном мастерстве я совершенно ничего не смыслю! Как, черт возьми, ты пришел к мысли, что я могу помочь Томасу Хаймеру?!

Рихард вздохнул.

– Все лежит на поверхности. Если он не хочет умереть с голоду, оставаясь стеклодувом, то должен идти в ногу со временем.

Он замолчал. Уголки губ поднялись вверх в победной улыбке.

– И кто это может донести до него лучше, если не родная дочь из Америки, знающая весь свет?

 

Глава пятнадцатая

СРОЧНАЯ ПОЧТА

С любовью, Мария

Кому:

Ванда Майлз

Дом Петера Майенбаума

Главная улица, 14

Лауша, Тюрингия

Генуя, 7 января 1911

Дорогая Ванда!

Зачем же ты меня так напугала! Когда я увидела посыльного перед моей дверью со срочным пакетом от тебя, то на секунду заподозрила самое худшее. Ты ведь знаешь, какая у меня фантазия! И я вздохнула с облегчением, прочитав, что у тебя все в порядке, если не считать того, что половина Лауши стоит на ушах …

Не могу осознать того, о чем ты мне пишешь! Рихард Штемме признался тебе в любви? Так неожиданно и внезапно? И ты собираешься помогать отцу в мастерской? У меня в голове роится тысяча вопросов, и я не знаю, с какого начать. В твоем письме чувствуются такое вдохновение, такой энтузиазм! Наконец-то я снова узнаю чудесную Ванду, полную предприимчивости, а то я уж боялась, что злополучные повороты судьбы в последние месяцы сломали тебя …

Ох, как мне сложно писать такие тяжелые слова! При этом я всего лишь хотела сказать: от радости за тебя у меня даже сердце разболелось!

Поверишь ты мне или нет, но я по твоему первому письму поняла, что тебе понравился Рихард.

Разумеется, я тебя понимаю: Рихард – очень необычный человек. И к тому же он очень симпатичный. Я думаю, что он вскружил голову не одной Анне. Ты уверена, что не преувеличиваешь, описывая события рождественского вечера у двери дома Йоханны? Собственно, Рихард мне всегда казался одиночкой, и я не видела в нем верного мужа и отца семейства. До этого, слава богу, еще не дошло. Дорогая Ванда, я очень, очень рада за тебя! И все же я опасаюсь, что дела у тебя и Рихарда разворачиваются слишком быстро. Я просто слышу, как ты мне возражаешь: «В таком возрасте моя мать уже была замужем!» Тут ты, конечно, права, но подумай о том, что твоя мать была очень несчастна в раннем браке. Было бы очень неразумно совершать такие же ошибки, правда?

Я сейчас не хочу проводить параллели, хотя они и уместны, но сравнение напрашивается само собой: твоя мать покинула Лаушу из-за большой любви, а ты планируешь из-за большой любви в Лауше остаться. Разве это не забавно?

Кстати, что на все это говорит твоя мать? Прежде всего о том, что ты хочешь работать вместе с Томасом Хаймером. Для нее такая новость должна была стать сюрпризом, может, даже повергла ее в ужас. (Я все же очень надеюсь, что ты написала ей об этом!) И что говорит Йоханна? Она, наверное, тоже спустилась с небес на землю, да? Не думаю, что ей понравится, если ты каждый день станешь бегать на нагорье. Наверное, телефонная линия между почтамтом и Нью-Йорком уже накалилась докрасна. А что Анна? Если бы взглядом можно было убить … Я правильно понимаю?

Было бы чудесно, если бы в следующем письме ты рассказала о реакции окружающих на все это и поменьше (ну, хоть немного) о голубых глазах Рихарда …

Только что ко мне заглядывал Франко (я сижу в чудесной оранжерее и наслаждаюсь запахом апельсинов, можешь ли ты такое себе представить в двухметровых сугробах?). Он сказал, что проведет еще как минимум два часа с отцом в его кабинете! А сейчас уже почти шесть часов вечера! Поверь мне, у семейной жизни есть не только положительные моменты. Случаются дни, когда я вижу кухарку или горничную чаще, чем Франко! При этом он мне твердо обещал, что в новом году намерен меньше работать. Ну, посмотрим …

Сегодня я решила отказаться от ужина. У меня все равно пропадает аппетит, когда я сижу за столом наедине со своей свекровью. Поэтому у меня появилось время написать о твоей второй новости.

Ты спрашиваешь о моей личной оценке ситуации у Хаймеров. Дорогая Ванда, все, что мне известно об этой мастерской, я тебе рассказала еще в Нью-Йорке. Когда я еще была в Лауше, то, честно сказать, не больно интересовалась, что делают другие стеклодувы.

Мне страшно подумать, что Томас Хаймер больше не может найти покупателей на свои товары со сценами охоты. При всем желании я тебе даже не могу сказать, куда ему стоит обратиться за новыми заказчиками. Может быть, самое простое – обойти всех оптовых торговцев в Зонненберге и выяснить, что сейчас продается. Это задание словно специально для тебя!

Ты пишешь, что твое предложение о помощи Томас Хаймер воспринял с большим удивлением и что он даже еще и ломался, прежде чем его принять. Дорогая Ванда, это наверняка событие десятилетия! Я и представить себе не могу, чтобы этот старый упрямец послушался чьего-либо совета, от кого бы тот ни исходил. Насколько я знаю Хаймеров, они неисправимы и не испытывают к другим людям особой симпатии! Насколько я знаю тебя по Нью-Йорку, ты можешь помочь, если все же захочешь попытать счастья. Время покажет, действительно ли это то самое задание, которое ты искала. Могу тебе лишь дать совет: подходи к делу не спеша, не выкладывайся вся сразу.

И, пожалуйста, напиши матери и попытайся объяснить, что тебя подвигло на этот решительный шаг. Рут любит тебя больше, чем ты думаешь, и Стивен тоже.

Вот так. А теперь у меня для тебя тоже есть новость. (Пожалуйста, будь так добра, передай эти страницы письма Йоханне, чтобы мне не пришлось писать одно и то же дважды.)

Собственно, мне уже давно следовало рассказать вам об этом, но после суматохи, которая случилась из-за меня, я решила дать отдохнуть вашим взволнованным душам.

Я стану матерью!

Ребенок должен появиться в мае, что ты на это скажешь? Я, разумеется, очень счастлива, можешь себе представить! Я много лет считала, что отношусь к женщинам, тело которых остается бесплодным, но стоило взяться за дело молодому мужчине – и вот уже семена дали всходы! У меня сейчас небольшой животик, и Франко считает, что если я и дальше буду есть за двоих, то он вскоре сможет перекатывать меня по палаццо. Время от времени меня немного мучают тянущие боли в животе. Франко всегда в таких случаях говорит, что это ребенок слишком назойлив. Я уже задавалась вопросом, не отправиться ли к врачу, но когда вспоминаю, как легко Йоханна родила двойню … Даже в день родов она все еще работала в мастерской и вернулась туда же уже спустя две недели. Это меня ободряет, конечно. Колет то в спине, то внизу живота. Ну, я ведь уже и не так молода … Однако же я не хочу причитать. Я сижу каждый день за стеклодувной трубкой (я все еще так называю свое рабочее место, хотя работаю сейчас только с паяльными лампами). Ванда, если бы ты могла увидеть картины, которые я выполнила в последние дни! Эти сочные цвета, это свечение, которое исходит от самого стекла! Не подобает художнику нахваливать свои работы, но моя серия «In vigneto» [18]  – это лучшее из того, что я сделала за все время. Собственно, я намеревалась подарить эти три картины Франко на Рождество, но мне не хватило времени. Когда я вчера показала их ему, у него на глаза навернулись слезы. Он был очень тронут тем, что меня вдохновили виноградники. Он хочет повесить эти стеклянные картины на окна в своем кабинете. Наверное, было бы неплохо воспользоваться его хорошим настроением и сообщить о своих планах … Следующим летом я хочу открыть небольшую галерею, я тебе уже писала об этом. Но самой свежей идеей стало то, что я хочу пригласить на открытие Пандору и Шерлейн, чтобы, так сказать, объединить стеклянные картины, танцы и стихи. Жду не дождусь, что на это скажет Франко.

Дорогая Ванда, я уже исписала все пальцы в кровь и теперь буду заканчивать. Отправлюсь искать своего любимого в кабинет, а это почти целое путешествие по палаццо! Ах, если бы в этом громадном доме коридоры не были такими длинными!

Поприветствуй всех от меня сердечно и скажи, что я по всем ужасно скучаю!

Мария устало отложила перьевую ручку. Ее взгляд упал на круглые часы, которые болтались у нее на шейной цепочке. Уже десять! На что же ушло столько времени? Ответ лежал перед ней: письмо на целых десяти страницах. Она не могла припомнить, чтобы когда-то писала такие длинные письма! Хотя ее желудок уже урчал от голода, Мария перечитала все еще раз, кое-что подчеркнула и сделала на полях пометки. В конце она задумалась на мгновение. Срочное письмо Ванды было таким проникновенным и исполненным надежды! Но в то же время Мария прочла между строк, что племянница боится собственной смелости и страстно желает получить подтверждение и одобрение своих планов. Но Мария не могла и не хотела этого делать, ведь новости из Лауши были еще слишком свежими. Она не до конца осознала их, а также то, как к ним относиться. Сильное желание не должно исчезнуть в ближайшее время.

Мария, улыбаясь, свернула листки пополам и вложила в конверт, который предусмотрительно взяла с собой. Она еще раз обмакнула перо в чернильницу и подписала письмо. Его должны были отправить уже завтра утром.

Когда Мария распрямилась, в спине что-то хрустнуло от долгого согбенного сидения. Она немного размяла затекшие мышцы и почувствовала, как мурашки пробежали вверх по спине.

Вокруг нее была кромешная тьма и холод. Лишь маленькая лампа, висевшая над диваном, давала немного света. Днем оранжерея была теплой, душистой и веселой, но сейчас она казалась Марии жуткой. При солнечном свете ее обступали пальмы и лимонные деревья, но теперь к ней тянулись лишь мрачные неясные тени. Стеклянные окна, через которые днем открывался чудесный вид, теперь вселяли в Марию чувство беззащитности.

Она вдруг заторопилась к теплу и свету, подхватила писчие принадлежности и встала.

Снаружи, в коридоре и в ее спальне, горел свет. Франко! Мария зашагала быстрее. Может быть, он уже ждет ее. Вдруг он уже в хорошем настроении и не слишком устал? Иначе он не одобрит ее новый план просто от усталости.

– Франко, любимый! Ты уже поужинал? Если нет, то мы могли бы…

Мария замерла, держась за ручку открытой двери. Улыбка испарилась с ее лица. При виде идеально застеленной кровати в ее душе закипела злость. Да сколько же будет эксплуатировать сына старый граф сегодня вечером? Она яростно захлопнула комод с вещами и уже хотела развязать ленту, которой подбирала волосы, чтобы те не спадали на лоб, как вдруг остановилась.

Собственно, у нее не было никакого желания сидеть здесь и ждать! В конце концов, она заснет от смертельной скуки, а ее новостям придется ждать до завтра. А может, и завтра у Франко снова не найдется на нее времени?

Как там дома говорят? Если пророк не идет к горе, тогда придется горе идти к пророку! Мария набросила на плечи шерстяную накидку и снова вышла из комнаты. Письмо Ванде она взяла с собой. Если она оставит его на буфетном столике у входа, тогда посыльный заберет его прямо следующим утром и отнесет на почту.

Где-то на половине пути длинного коридора ее охватило легкое головокружение, но Мария с яростной решимостью продолжала двигаться в сторону кабинета.

 

Глава шестнадцатая

Дубовая дверь в кабинет уже виднелась впереди, а Мария все еще раздумывала, выказывать Франко свое раздражение или использовать обаяние и отвлечь от работы. С одной стороны, было бы разумнее, если бы она…

– Telefono… dodici uomini… Firenze…

За закрытой дверью послышался громкий голос Франко, он отвлек Марию от раздумий. Неужели эти двое еще не закончили? Мария хотела было постучать, как снова донесся голос мужа. В этот раз он почти кричал:

– Questo e colpa nostra!

Уже взявшись за ручку, Мария озадаченно остановилась перед дверью. Она еще никогда не слышала, чтобы муж так кричал. Внезапно ее обуяли сомнения: может, это плохая идея, не стоит ему сейчас ничего решать? Франко упоминал, что в эти дни корабль «Фиренца» с грузом вина семьи де Лукка отправляется в Нью-Йорк. Что с ним случилось? За что он винит себя?

– Annegati?

Утонули? Короткий вопрос графа прозвучал как удар плетью.

– No, soffocati!.. Firenze… una mancanza d’aria nel con-tenitore!

Мария нахмурилась. Кто же утонул? Слишком мало воздуха в грузовом ящике… В каком грузовом ящике?!

– …una morte misera! …dodici uomini soffocati, ca-pisci?!..

…Ужасная смерть? Двенадцать мужчин во время путешествия… задохнулись? Правильно ли она поняла, а может, слабое знание итальянского языка сыграло с ней злую шутку? О господи, должно быть, случилось что-то ужасное!

Мария сглотнула. У нее в горле встал ком, Мария ощущала грозящую опасность, как зверь чует надвигающееся ненастье. «Беги в свою комнату как можно скорее!» – кричал ей внутренний голос, предупреждая. Но вместо этого женщина, остолбенев, стояла, продолжая прислушиваться.

– Ci costeräuna barca di soldi!

«Старый граф, как обычно, волнуется из-за денег, а сын на грани нервного срыва?» – У Марии все вдруг прояснилось в голове.

– …una morte misera… questo & colpa nostra! – снова закричал Франко. Наверное, он стоял прямо за дверью, так отчетливо слышался его голос.

– Я проклинаю тот день, когда я дал себя втравить в это дело! Сколько раз я умолял тебя положить всему этому конец? Деньги, деньги, деньги! Ты из-за них готов пойти на любой риск. И теперь это стоило жизни двенадцати человек!

Мария невольно зажала ладонью рот. Голова наполнилась назойливым жужжанием, теперь она была абсолютно уверена: людей перевозили вместе с грузом вина и во время путешествия они погибли.

– Siamo assassini! – теперь кричал Франко.

Мы убийцы…

В тот же миг дверь распахнулась, и Франко налетел на Марию.

– Мария!

Он в ужасе уставился на нее. Он был бледен как полотно, белки глаз покраснели. Потные пряди волос прилипли ко лбу.

От его вида страх, сжимавший сердце Марии, стал еще сильнее. Письмо к Ванде упало на пол, а она схватилась за живот в надежде, что боль, которая внезапно обрушилась, не сожрет ее. Контрабанда людей…

– Я… я… искала тебя.

Она смотрела на Франко распахнутыми от ужаса глазами. В его глазах она видела вину. Siamo assassini!

– Я не понимаю… Франко… Кто погиб? И какое отношение ты имеешь к… контрабанде людей? Франко!

Она потянула его за руку. «Это все не может быть правдой, – в панике подумала Мария. – Это кошмар, от которого я сейчас очнусь».

Франко смотрел в пол, его глаза были переполнены слезами. Он был не в состоянии ответить, а в это время за его спиной приближалась тень отца.

– Ты шпионила за нами? – с убийственным спокойствием спросил граф.

Мария лихорадочно переводила взгляд с мужа на свекра.

– Я хочу знать, что здесь происходит! – пронзительно вскрикнула она.

В тот же миг она подумала о ребенке в животе, которого могла испугать.

– Произошел несчастный случай… Но я позабочусь об этом… Я все исправлю и… – Слова изо рта Франко вырывались искаженными, словно он был пьян. – Я могу… тебе все… объяснить…

– Ничего ты объяснять не будешь! – вмешался отец и, посмотрев на Марию, сказал: – Все, что мы обсуждали, тебя не касается. Тебе не стыдно стоять под дверью и подслушивать через замочную скважину? Немцы все себя так ведут? Уходи в комнату, pronto! Мы с Франко здесь еще не закончили. И не вздумай хоть слово сболтнуть о том, что тебе здесь привиделось.

Он грубо схватил ее за плечи и хотел оттолкнуть, но Мария вырвалась.

– Не трогайте меня! – закричала она. – Если вы думаете, что можете запугать меня, то ошибаетесь! Я не совершила ничего противозаконного, в отличие от вас!

Она заметила удивление в глазах свекра: старик точно не ожидал, что она станет возражать ему. Она с отвращением отвернулась и взглянула на Франко. Почему он допускает, чтобы отец так обращался с ним?

– И что? Как долго ты еще собираешься мне врать? Рассказывать мне басни про виноградники? – холодно спросила она.

– Мария… я… – Он запнулся.

Удары сердца отдавались в ее животе. Она так рассердилась на него! Еще немного, и Мария бросилась бы на него с кулаками. Все сделала бы, чтобы вывести Франко из беспомощной неподвижности. Но нужно думать о ребенке! Мария ощутила боль, когда попыталась глубоко вдохнуть.

– Если ты мне сейчас же не скажешь правду, я пойду в полицию. Она и эмиграционная служба точно заинтересуются, привиделось мне или нет. Особенно если я им сообщу название корабля, на котором вы…

Мария не стала произносить предложение до конца.

Это была длинная ночь. В своей спальне, закрывшись на засов, чтобы граф не смог помешать, Франко во всем признался Марии. Лишь первые два предложения он произнес, запинаясь, а потом все полилось потоком.

Началось все это пять лет назад, когда один из их соседей обратился к ним с необычной просьбой: его сына разыскивала полиция из-за нелегальных ставок, и парню нужно было спрятаться. Он спросил, не может ли синьор де Лукка помочь парню сбежать из страны, чтобы из-за досадной ошибки его жизнь не была погубленной. Разумеется, речь шла и о соответствующем вознаграждении, весьма немалом. Времена настали тяжелые, хозяева итальянских ресторанчиков в Нью-Йорке отличались разборчивостью, так что конкуренция виноделов из Венеции, Фриули и Тосканы была большой. Почему бы доход от оптовой торговли не увеличить за счет дополнительных услуг? Отец Франко согласился. «Превратность судьбы, не больше, улыбка богов», – так пояснял тогда свое согласие граф.

А потом все завертелось. То, что когда-то начиналось с помощи отчаявшемуся отцу, вскоре превратилось в незаконную перевозку людей. Дело приобретало все возрастающий размах. Молодые парни, у которых были проблемы с законом, люди, которые не могли получить от американских чиновников эмиграционные визы из-за болезни, – для всех земля обетованная стала вдруг ближе и доступнее вместе с грузом вина от семьи де Лукка. Конечно, все это могло функционировать, только если таможенные работники с обеих сторон получали «плату за перевозку груза». За перевозку одного человека семья должна была заплатить 400 долларов, за незаконную перевозку – сумму, за которую оставшиеся в Италии родственники зачастую были вынуждены работать на графа несколько лет. Двадцать процентов от этих денег уходило на «портовые сборы» в Нью-Йорке и Генуе. Одним из заданий Франко было найти среди служащих, таможенных офицеров и грузчиков тех, кто поможет в отправке. Тех, кто смог бы в нужный момент закрыть глаза на происходящее.

Но за перевозку одними деньгами незаконные пассажиры не могли отделаться: после прибытия в Америку Франко заботился о том, чтобы эти мужчины попадали в итальянские ресторанчики или на стройки небоскребов в качестве дешевой рабочей силы и получали жалованье, на которое не согласился бы ни один работник с документами. По этой причине семья де Лукка отбирала мужчин не старше сорока лет. Другие едва ли смогли бы вынести тяготы путешествия и последующие рабские условия.

– Наша система продумана до мелочей, – устало улыбнулся Франко и заплакал.

Плата за перевозку, портовые сборы, наемные рабочие – за всем этим были имена живых людей. Мария содрогнулась. Она прислонилась к спинке дивана и, дрожа всем телом, укуталась в одеяло. Она не могла сейчас никого утешить. Ни Франко, ни себя саму. Франко вытер слезы и продолжил разговор.

Каждый раз случались незначительные происшествия. Однажды нелегальный пассажир чуть не умер от поноса. В следующий раз между пассажирами возник спор, и один другому сломал руку. Но смертельная опасность все годы не угрожала никому. И вдруг – нынешний рейс «Фиренцы». Что привело к этому несчастному случаю, пока оставалось неясным. Но факт остается фактом: при разгрузке обнаружили двенадцать тел. Судя по всему, все мужчины задохнулись.

Мария не отставала, пока не выспросила о каждой детали. Кем были погибшие мужчины? Знал ли Франко их семьи? Известно ли властям Нью-Йорка о случившейся драме? Куда дели трупы? Каждый ответ был мучительнее предыдущего, и Мария ненавидела его за это.

Наконец она поняла горькую правду: она вышла замуж за лгуна. Торговца людьми. И убийцу.

Если бы кто-то спросил, что она чувствует в этот момент, Мария бы не знала, что ответить. Там, где у нее было сердце, теперь зияла огромная дыра. Все обесценилось, все потеряло смысл в этой жизни, все было совсем не таким, каким должно было быть. Мария испугалась, что сойдет с ума. Ее охватил страх за ребенка, который беспокоился в животе и словно закрывал уши, чтобы не слышать ужасной правды.

– И что теперь? – усталый голос Франко заставил ее поднять глаза.

– Ты меня спрашиваешь об этом? – безграничное разочарование смешалось с ненавистью и болезненным осознанием того, что все потеряно. Напрасно она сопротивлялась этому. «Почему ты так со мной поступил?» – мысленно кричала Мария. А потом взглянула на Франко.

– Я должна сказать тебе, как теперь будет дальше? – Мария горько рассмеялась. – Я знаю лишь одно: я, глупая корова, поверила тебе, когда ты говорил о чести семьи де Лукка. О ваших традициях и о любви к вину. А ты все время лгал мне!

Она закрыла лицо ладонями. Произнести бы какое-нибудь заклинание, чтобы все снова стало хорошо! Но когда она подняла взгляд, Франко все еще сидел перед ней, растерянный и молчаливый. Внезапно он стал ей отвратителен!

– Когда я подарила тебе книгу о селекции сортов виноградной лозы, ты, наверное, в душе чуть не умер от смеха! Конечно, вы ведь знаете более легкие способы увеличения своего богатства.

– Мария, пожалуйста…

– Ах, неужели правда причиняет боль? – Только из-за ребенка она не набросилась на мужа с кулаками. Вместо этого она присела на край дивана и обула домашние туфли. Мария обвела взглядом комнату, словно ей нужно было сориентироваться. Потом она подошла к платяному шкафу.

– Что ты делаешь? Мария! Что мне нужно сказать? Мне бесконечно жаль! Я не хотел всего этого. Ты представить не можешь, как я был против всей этой истории! Я тысячу раз пытался образумить отца, поверь мне. Но ты же знаешь его упрямство. Что мне оставалось делать, если не согласиться?

Его плаксивый голос разозлил Марию еще больше. Ну, разумеется! Вот сейчас он в отчаянии! Но как было все предыдущие месяцы и годы?

– Мне нужно воспринимать твою трусость как раскаяние? Чего ты ждешь от меня, Франко?

Ее руки дрожали, когда Мария вынула из шкафа стопку блузок. Она не хотела оставаться в этом доме ни минутой дольше. Даже если придется бежать одной ночью по Генуе! Никакого брака, никакого отца для ребенка, никакой любви, никакого дома, никакой мастерской – все было потеряно этой ночью. Франко оказался преступником. Она подошла к комоду и стала без разбору открывать ящики.

– Я понимаю, что ты мне больше не веришь. Но я тебе скажу, что после этого рейса я собирался покончить с перевозками, так я решил в новогоднюю ночь. Это правда, – послышался его голос. – Я бы сделал все, чтобы избежать трагедии.

Франко поднялся и попытался обнять Марию.

– Пожалуйста, Мария, не уходи. Не поступай со мной так. Все снова будет хорошо, я обещаю. Подумай о нашем ребенке. И о твоей галерее, которую мы хотели открыть. Я поеду в Америку и позабочусь о том, чтобы…

Она отмахнулась от него, как от надоедливого насекомого. Ее чемоданы лежали на шкафу, но она не хотела просить о помощи Франко, поэтому нижнее белье запихнула в тюк, в который обычно складывались вещи для стирки. Сверху пошли блузки, а потом еще две юбки.

– Мария, я тебя умоляю! Если ты сейчас уйдешь, я этого не переживу. Пожалуйста, ты не можешь бросить меня. Ты нужна мне…

Она взглянула на него пустыми глазами.

«А если я выполню твою просьбу, то не переживу я!» – могла бы ответить она. Но вместо этого Мария лишь произнесла:

– Ты все уничтожил.

Мария, спотыкаясь, брела по длинным коридорам палаццо, волоча за собой тюки с вещами. «Прочь, прочь отсюда!» – других мыслей в голове у нее не было.

Она издалека заметила, что у входной двери стоит граф, а рядом с ним Патриция.

– Ты уходишь в никуда.

Мария растерянно взглянула на свекра. Как самоуверенно он выглядит! Никаких «Мария, мне очень жаль» или «Я сожалею о своих грехах».

– И что ты сделаешь? Запрешь меня в грузовом ящике для вина, как бедных парней? – Ее грубый ответ прозвучал не очень убедительно. Что-то сломалось в ней, силы постепенно покидали Марию. «Пожалуйста, отпусти меня, чтобы я могла подумать», – умоляла она мысленно.

– Мария, не уходи без меня! Пожалуйста, я умоляю! Если ты хочешь уйти, забери меня с собой.

Франко шел вслед за ней и теперь повис у нее на руке, как ребенок на матери.

– Ti amo, – шептал он. – Я люблю тебя больше собственной жизни!

Внезапная волна жалости накатила на Марию. Но она решительно ответила:

– Что эти слова значат в отношении такой жалкой жизни, как твоя? – Марии было так больно произнести эти слова, что она схватилась за живот. Она прищурилась от боли, от которой закружилась голова.

Франко отпрянул, словно его ударили.

– Мария, любимая, будь благоразумна! Мы не хотим поступать опрометчиво, мы хотим сплотиться и помочь друг другу в эти нелегкие времена. Una famiglia, si?

Патриция сделала материнский жест, театрально положив руку на плечо Марии.

– В радости и в горе – разве ты не это обещала моему сыну? В Асконе, во время вашей свадебной церемонии. Разве не ты рассказывала, как тебе было хорошо на этой горе? Это было особенно счастливое время для вас, а теперь наступило плохое, но и оно пройдет обязательно, понимаешь? Все еще будет хорошо, как раньше.

Ее голос звучал так убедительно, будто она изгоняла демонов.

Аскона, свадьба… Назойливый гул заполнил голову Марии. Какое отношение ко всему этому имеет Монте-Верита? Гора правды, свободы и любви… Как Патриция могла решиться упомянуть ее название вместе со всей этой грязью, которая здесь… Веки Марии задрожали, но пелена перед глазами стала еще темнее и гуще. Если бы только голова так не кружилась… Она подняла руку к виску, желая избавиться от головокружения, но мыслить становилось все труднее.

Что она натворила? Она ведь просто хотела рассказать Франко о новой идее – пригласить Шерлейн и Пандору с Монте-Верита в Геную! На открытие своей галереи. А потом она услышала это – Siamo assassini.

Завязки льняного мешка передавили ей руку. Так тяжело. Все было так тяжело…

Отдохнуть хотя бы минутку, хотя бы секундочку, а тогда… Внезапно в голове разразилась дикая колющая боль.

Мария потеряла сознание.

– Что это?

Патриция подобрала письмо кончиками пальцев, словно это было нечто отвратительное. Оно лежало там, где Мария его выронила.

Граф задумчиво посмотрел в сторону спальни, куда Франко отнес потерявшую сознание жену.

– Отправь его, – рассеянно произнес он.

– Ты уверен? – Графиня редко вмешивалась в дела мужа, но сейчас они не могли позволить себе принять неправильное решение.

– Да, конечно! – в раздражении ответил он. – Когда она его писала, то еще ничего не знала.

Он взял у Патриции из рук письмо и просмотрел его.

– Как всегда, американской племяннице. Бессмысленная болтовня, больше ничего.

Он положил письмо на полку к остальной почте, подготовленной к отправке, и вернулся в свой кабинет.

– Мне нужно подготовить все для отъезда Франко. Дорог каждый час, корабль отходит завтра утром!

Патриция последовала за ним.

– Ты действительно хочешь отправить Франко в Нью-Йорк? В пасть ко львам? – Голос ее дрожал.

Страх отразился на обычно строгом и невозмутимом лице Патриции, в морщинах вокруг дрожащего рта, в испуганных глазах. Теперь графиня выглядела как старая женщина:

– Это не опасно для него?

Граф покачал головой.

– Будет опаснее сейчас сидеть и ничего не делать. Пока еще никто не успел связать трупы с нами: они всплыли севернее Гудзонова залива. Франко должен позаботиться о том, чтобы так все и осталось. Это будет стоить нам уйму денег, но что поделаешь?

Он поднял руки, как бы примиряясь с судьбой. Графиня не стала возражать и вместо этого спросила:

– Что ты будешь делать с Марией? Ты считаешь, она спокойно воспримет то, что Франко сейчас уедет? Ты же видел, какая она безрассудная. Она представляет для нас большую опасность! А что, если она побежит в полицию? Или в следующем письме напишет обо всем родственникам? Ты просто будешь смотреть, как она начнет разрушать нашу семью?

Патриция шептала, но ее голос казался пронзительным.

Граф бегло просмотрел бумаги, которые сортировал.

– Не будет никакого следующего письма.

 

Глава семнадцатая

Когда утром Мария проснулась, снаружи было еще темно. В левой части головы ощущалась пульсирующая боль. Моментально вернулся ужас прошедшей ночи и окутал ее темным туманом.

Мария не смотрела на другую половину кровати, она знала, что одна: Франко уже наверняка давно сидит с отцом в кабинете.

Подавленная, она хотела приподняться, как вдруг ее взгляд упал на подушку рядом.

Послание от Франко. Дрожащей рукой она взяла листок:

«Mia cara, если ты читаешь эти строки, я уже по дороге в Нью-Йорк. Я должен попытаться во имя погибших исправить случившееся, если это вообще возможно. Я понимаю, что это самый неподходящий момент для поездки, но не могу иначе. Пожалуйста, не поступай легкомысленно, пока меня нет рядом. Если не ради меня, то хотя бы ради нашего ребенка. Я умоляю, дождись меня. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Пожалуйста, останься! Дай мне еще один шанс. Если ты покинешь меня после моего возвращения, я не стану тебя удерживать. Вечно любящий, твой муж Франко».

Мария опустила листок. Попытка что-то спасти, когда уже ничего спасти нельзя. Как он мог оставить ее в такой момент?

В горе и в радости… Сколько же она еще должна Франко после всего этого?

Бледные лучи зимнего солнца освещали комнату. Мария выглянула наружу, взгляд ее был пуст. Пальмы, кусты лавра, самшитовые деревья – все выглядело как раньше. От мысли, что она не простилась с Франко, отчаяние лишь возросло.

Воздух! Она должна встать и выйти на свежий воздух. Может, тогда ей удастся упорядочить неразбериху в голове.

Мария, босая, прошла в мастерскую и хотела открыть двойную дверь в сад, но что-то в двери заело. Как сильно она ни трясла железную ручку, дверь не подавалась. Странно, только на прошлой неделе по ее указанию садовник смазал замок и дверные петли: скрип во время сквозняка действовал на нервы.

Значит, не в сад. Но куда? Может, стоило упаковать вещи и выйти из дома?

Вдруг Франко еще здесь? Было ведь только семь часов утра. Взглянуть бы на него еще раз! Может, это поможет ей все понять. Она бы объяснила ему, почему обязана уйти. По крайней мере, это Мария должна сделать для него. Мария набросила на себя халат. Она вдруг заторопилась. Но когда она хотела открыть дверь в коридор, та тоже не открывалась.

Мария нахмурилась. Неужели все дело в том, что она сегодня с утра особенно неловкая? Женщина подергала ручку – напрасно. Высокая дверь не подалась ни на миллиметр. Это невозможно!

Она всем телом навалилась на дверь. Ничего не произошло. Что все это означает?

– Франко! – закричала она. – Франко, открой дверь!

В душе Марии нарастала паника. Она, будто спрут, обволакивала щупальцами тело женщины.

– Черт побери, что же это такое? Меня никто не слышит?

Ничего не произошло.

Марию заперли.

 

Глава восемнадцатая

– Господи, Ванда! Я ведь стеклодув, а не рабочий на фабрике! У тебя такие идеи!

Томас Хаймер ударил по столу кулаком и изнуренно помотал головой.

– Когда ты заявила, что хочешь помогать в мастерской, я думал, ты имеешь в виду генеральную уборку или вытирание пыли. А о том, что ты поставишь все с ног на голову, речи не было!

Ванда на какой-то миг замолчала. От ярости она сильно сжала губы.

– Вытирание пыли – о такой помощи точно не было речи! Или ты считаешь, что мать согласилась бы отпустить меня, если бы знала, что я тут в горничные пойду? – сказала она после того, как внутренне немного успокоилась.

Только два дня назад пришло письмо из Нью-Йорка на пяти листах, в котором Рут четко дала понять, что не одобряет внезапно проснувшуюся любовь к отцу. Со вчерашнего дня Ванда раздумывала, как помягче сформулировать ответ, который наверняка серьезно обескуражит Рут. Но пока ничего не получалось.

– Да, для грязной работы эта барышня слишком утонченная! Как ее мамаша когда-то, – съязвила Ева, стоявшая у плиты.

– Я бы давно мог производить стеклянную продукцию для технического применения, если бы хотел, – ответил Хаймер подчеркнуто равнодушно и указал на пустую пивную кружку, ожидая добавки.

– Стеклянные колбы и пробирки. Что общего это имеет со стеклодувным ремеслом?

Ева со стуком поставила перед Томасом на стол еще одну бутылку пива. Потом она вернулась к плите и помешала какой-то непонятный суп.

– Кроме того, уже есть достаточно стеклодувов, которые зарабатывают этим на хлеб.

– Я все время слышу о ремесле! – не выдержав, воскликнула Ванда. – Но факт остается фактом: ремесленное искусство само по себе прокормить не может, правда? Какие же из этого следует сделать логические выводы? Подыскать то, что сможет тебя прокормить! Я и не пытаюсь добиться большего, я была бы рада, если бы вы тоже немного напряглись, вместо того чтобы ругать мои идеи. И пожалуйста, Ева, открывай хотя бы окно, если варишь что-то в кастрюле без крышки! От этого пара может сделаться дурно, – выругалась Ванда. Постепенно вся эта затея стала казаться ей слишком глупой!

Она быстро подметила, что в доме Хаймеров не церемонятся. Вежливые обороты речи, внимание к чувствам другого или тактичность – ничего из этого и в грош не ставилось. Каждый говорил то, что думал, весьма прямолинейно, в том числе и Ванда. И все же каждый раз, когда Томас резко отметал следующее предложение, это задевало Ванду. Она была уверена, что какое-то из ее предложений действительно хорошее! Разумеется, девушка не была экспертом по экономическому консультированию, но она сама удивлялась тому, сколько информации ей удалось узнать о стекле и о Лауше за последние недели. Однажды она даже сидела за стеклодувной трубкой и пыталась выдуть стекло под руководством Томаса Хаймера. В этом Ванда не проявила достаточной ловкости и вспомнила ненавистные занятия по рукоделию в Нью-Йорке.

Ева сначала накрыла кастрюлю крышкой, а потом захлопнула за собой дверь. Но уже в следующий миг она просунула голову обратно в кухню:

– Не забывай, что тебя никто об этом не просил! Являешься сюда и воображаешь, что мы только и ждем твоих идиотских советов! Если бы тебя услышал Вильгельм, то не был бы в таком восторге от твоих визитов!

Дверь хлопнула во второй раз.

За столом воцарилось молчание.

Томас Хаймер заговорил первый:

– Техническая посуда, стеклянные пуговицы, витые стеклянные бусы – к этому нельзя приспособить сегодняшнее производство, чтобы начать работать по-новому, для всего есть специалисты. А потом эта твоя сумасбродная мысль о стеклянных витринах на домах! Это все не так просто, как ты себе представляешь, Ванда, – произнес он, смягчившись, словно ему самому стало неловко от собственного взрыва ярости.

– Я об этом и не говорю, правда? – воскликнула Ванда. – Но что-то ведь нужно делать, это же ясно.

– Может быть. А может, и нет. За плохими временами всегда наступают хорошие и наоборот. Нужно бороться с этим и не переставлять в мастерской все с ног на голову. Это простые законы природы, так было всегда, – вздохнул Хаймер. – Но что об этом может знать городской человек?

– Ты и твои природные законы! Вот мне интересно, почему эти законы природы не затронули всех стеклодувов, а лишь тех, кто не успел приспособиться к новым временам? Мода, которая сменилась, вернется нескоро, люди уже просто насмотрелись на старое. Тут уж можешь поверить мне как городскому человеку! А ведь в города по большей части поступают товары из Лауши, правда? Людям нужна новизна! Современные изделия, которые облегчают их повседневность. Новые красивые вещи, которыми можно украсить дом. И большие фабрики, которые забирают у вас работу, просто так не исчезнут!

Ванда устало откинулась назад. Сколько же раз ей придется разжевывать ему эту простую истину? Она сама себе казалась заезженной пластинкой, которая проигрывает одно и то же место.

На этот раз оба упрямо молчали.

Они просто не могли прийти к общему знаменателю. До сих пор отец противился каждой новой идее. Если ему что-то не нравилось, он отказывался даже думать об этом. Ванда упрекала его, и с каждым ее приходом на нагорье споры становились все ожесточеннее.

Теперь он сидел и кривился, как школьник-переросток! При этом он дул губы точно так же, как дед, когда отказывался от еды Евы. «Если я сейчас ему выскажу еще одну идею про разноцветные стеклянные шарики, он тоже наверняка от нее откажется», – подумала Ванда.

Она встала.

– Мне нужно идти. Я пообещала Рихарду, что загляну к нему.

Хаймер напряженно смотрел на свою пустую кружку.

Ванда, как и Ева до этого, сунула еще раз голову в кухню.

– Иногда мне кажется, что ты согласился, чтобы я приходила, только потому, что знаешь, как это рассердит Йоханну.

– Что ты сделала?

Рихард от удивления выпустил из рук стеклянную заготовку, над которой работал, и уставился на Ванду.

– Я предложила ему сделать перед домом витрину, в которой бы он мог разместить товары, которые производит: чтобы можно было выбрать. А еще сделать вывеску, что люди могут зайти в мастерскую и посмотреть, как он работает. Кто никогда не видел, как выдувается стекло, наверняка решит, что это невероятно интересно. Такое бы точно привлекло покупателей, я уверена. Но он отказался подумать над моим предложением даже минуту. «Я же не зверь в зоопарке!» – накричал он на меня.

Ванда с досадой пригладила пряди волос на затылке.

Рихар безудержно расхохотался, а потом махнул рукой, приглашая девушку подойти к нему.

– Подойди ближе, чтобы я мог тебя поцеловать! – крикнул он, все еще смеясь.

– Мне хотелось бы знать, что в этом такого смешного, – ответила Ванда, продолжая сидеть. Ее взгляд упал на ледяные узоры в окне перед ними. «Как только Рихард выдерживает весь день на таком холоде?»

– Городские покупатели ушли именно без витрин. Что-то же должно привлекать людей в магазин!

– Конечно, но не у нас! Ванда, ты в деревне! Знаешь, как у нас раньше говорили о горожанах? Они бьют баклуши за семью горами.

Ванда взглянула на него сквозь слезы.

– Ты еще ударь меня в спину!

Горелка Рихарда в последний раз вспыхнула и погасла. Табурет заскрежетал по деревянному полу. Потом Рихард подошел к Ванде, сел за стол, взял ее окоченевшие руки в свои и поцеловал ладони.

Ванду охватила дрожь, как и всякий раз, когда он ее касался.

– Кто будет смотреть в такую витрину? Несколько путешественников, которые заплутали в Лауше, но таких ты сможешь пересчитать по пальцам. Мы живем за счет контактов, которые выходят за пределы деревни.

В голосе Рихарда слышалось легкое нетерпение.

– Да, я знаю! – проворчала Ванда. Ей было неприятно, оттого что она выставила себя на посмешище.

– И таких контактов у моего отца нет. Их больше нет. Он получил один смехотворный заказ на прошлой неделе. Пятьдесят стеклянных чаш с ножками – просто грандиозно! Он давно разорился, мастерская на последнем издыхании, и ты думаешь, он это осознает?

Она тяжело вздохнула.

– Эта покорность судьбе! Как мне его убедить, что нужно брать дело в свои руки? Можно всего достичь, если только захотеть! По крайней мере, нужно хотя бы знать, чего хочешь…

Ее ярость отступила – на смену ей пришла задумчивость.

– Мне кажется, я как рыбак, который забрасывает леску в мутный пруд, не зная, что, собственно, хочет поймать. Что бы я ни предложила, отец отметает. Между нами это превратилось в какое-то состязание. По крайней мере, в этом мы преуспеваем!

Ванда осеклась.

– Почему я разрешила втянуть себя во все это? – выдавила она наконец сквозь слезы.

Почему Рихард просто не подошел, не взял ее за руку и погладил так, как он умел, и…

– Не сердись на меня, но, честно говоря, я считаю иначе. Ты бы подошла к этому делу… как-то организованнее.

Рихард поглядывал на нее с веселым огоньком в глазах.

– Что?

Ванда прекратила хныкать. Она вдруг почувствовала, как в душе вскипает необузданная ярость.

– Неужели я появилась и стала всем рассказывать, что я мудрость ведром черпаю? Ты втянул меня в это дело!

Несмотря на такой выпад, Ванде все еще хотелось притянуть Рихарда к себе и поцеловать, хотя внутри ширилась злоба.

Он усмехнулся.

– Твое сравнение с рыбаком прозвучало очень неплохо, только я вот что вижу: тебе, американке с коммерческим образованием, наверняка удастся вытащить на берег большую рыбу. Может быть, ты просто пока использовала не ту удочку. Или рыбачила не в том пруду. Но все изменится.

В животе у Ванды разлилось неприятное чувство. О каком коммерческом образовании идет речь? Если бы она знала, что Рихард воспримет каждое ее слово за чистую монету…

Что бы на все это сказал Стивен? Ответ лежал на поверхности: он бы согласился с Рихардом. «Без организации и стратегического планирования любое предприятие превращается в бессмысленную затею!» – сколько раз Ванда вместе с матерью слышали за ужином такие речи. В большинстве случаев, когда их конкуренты терпели коммерческое фиаско. Может, ей тоже составить какой-то план? Чтобы в нем были пункты, которые можно прорабатывать один за другим. Эта мысль несколько утешила девушку.

Рихард опустился рядом с ней на узкую лавку.

– Прекращай корить себя, завтра будет новый день. Уж поверь мне.

Множество поцелуев усеяли светлые волосы Ванды, так что все ее мысли снова перепутались.

Несколько блаженных минут Ванда наслаждалась нежностями Рихарда, но потом высвободилась из его объятий. Сейчас она не могла просто так переключиться.

Она чихнула и потом спросила, кивнув в сторону его стеклодувной трубки:

– А как ты зарабатываешь себе на жизнь, собственно?

Ее слова вылетели белыми облачками и застыли в холодном воздухе.

Рихард нахмурился от такой резкой перемены темы.

– Я выдуваю стекло по венецианскому способу, ты же знаешь об этом.

– Да, конечно, но кто его у тебя покупает?

Ванда понимала, что неприлично с таким нахальством спрашивать о делах, так вести себя девушкам не полагалось. Но дамские манеры ей сейчас явно не помогут.

– Мне повезло. Некоторое время назад я познакомился с галеристом из Веймара. Довольно странный тип, считает, что он один обладает художественным вкусом, и всем об этом говорит. От него ты никогда не услышишь: «Это я считаю красивым, а это уродливым». Он все время говорит какими-то -измами. Ну, ты знаешь: сюрреализм, импрессионизм…

Ванда усмехнулась.

– Натурализм, символизм. О да, об этом можешь мне не рассказывать! Среди художников Нью-Йорка есть типы, которые жонглируют этими понятиями, как шарами. Мария могла часами горячо говорить об этом, смакуя каждое направление. Рассказывай дальше, как вы обо всем договорились?

«Особо выгодным это сотрудничество явно не было, иначе Рихард не хватался бы за мелкие заказы у Йоханны», – подумала Ванда. И все же у него было достаточно дров, чтобы топить хотя бы пару часов в день…

– Ну да, он у меня периодически покупает некоторые вещицы, и притом за хорошие деньги. Либо приезжает сюда, в Лаушу, либо я еду в Веймар, если у меня есть что-то особенное. Во время моего последнего визита он даже подарил мне каталог с художественной выставки в Венеции. Вот, взгляни! – Рихард стащил каталог с полки и поднял вверх, как трофей.

– Биеннале, – прочла Ванда на потрепанном, но все еще роскошном переплете.

– Готтхильф Тойбер говорит, что охотно будет поддерживать меня в творческой работе. Он считает, что у меня есть все шансы организовать собственную выставку, если мне удастся еще лучше освоить венецианскую технику. В его галерее, понимаешь? Там будут только мои работы! – страстно произнес он последние слова.

Рихард вскочил и схватил заготовку возле стеклодувной трубки.

– Он говорит, что люди просто сходят с ума по итальянской моде. Посмотри, это я сделал недавно. Итальянцы называют эту технику «Aurato». Здесь добавляют сусальное золото на горячий стеклянный пузырь. Золотые листы во время дутья не растягиваются, в отличие от стекла, вот и получаются такие трещины. Именно такой эффект и нужен. Неплохо, правда?

– Это чудесно! – Ванда взяла бокал за тонкую ножку и, подняв его, посмотрела на свет. Золотые разрывы, словно тысячи солнечных лучей, поднимались от ножки бокала к чаше и придавали изделию причудливый переливчатый блеск.

Рихард взял из рук девушки бокал и вместо него дал высокий кубок.

– А как тебе нравится этот?

Кубок был очень прозрачный, тонкостенный. Цветные стеклянные нити протянулись по его поверхности, и благодаря этому создавалось впечатление, что он покрыт филигранной сеткой. Голубые оттенки переходили в лиловые, светло-зеленые тона сменялись темно-зелеными, а между ними попадались розовые нити.

– Я такого еще никогда не видела, даже на выставке стекла в Нью-Йорке, о которой рассказывала.

Ванда покачала головой. Она еще при первой встрече поняла, что Рихард отлично владеет ремеслом. Даже бокалы, которые он показывал ей в первый раз, выглядели совершенно особенными. Но то, что сейчас стояло перед ней на столе, было просто неповторимо. Девушка влюбленно взглянула на Рихарда. Он был настоящим художником! Об этом она ему и сказала.

Его глаза гордо заблестели.

– Для этой техники, которая называется «Pennelate», стекло должно быть еще горячим. Чтобы получить такие линии, нужно недолго потереть сверху цветной заготовкой.

Лицо Рихарда внезапно омрачилось.

– Я уже давно освоил то, что можно делать с горячим стеклом. Но вот с холодными техниками я все никак не могу продвинуться дальше. Здесь мне не хватает не только инструментов. Готтхильф Тойбер считает, что техники с применением травления тоже тяжелы. Я непременно должен найти кого-нибудь, кто разбирается в химии и подобных вещах. Он хочет мне в этом помочь и написал по этому поводу знакомому галеристу в Венецию. Посмотрим, что из этого выйдет…

Ванда кивнула. Тойбер, казалось, серьезно взялся за Рихарда. Она еще раз посмотрела на отливающий золотом бокал.

– Глядя на это, я вспоминаю скачущих оленей на бокалах Хаймера…

– Тебе не стоит недооценивать умение отца! Технику с листовым золотом здесь, наверное, никто не знает, кроме меня. Но я видел на венецианских бокалах и некоторые наши техники. Техника накладного стекла, вделанные стеклянные нити, резное стекло – все это нам знакомо уже несколько веков. Каким бы красивым ни было муранское стекло… Большая часть выполняется в каком-нибудь новом стиле, но это, так сказать, холодный кофе, который разогрели еще раз. Через некоторое время я понял, как это делается, и пришел к убеждению, что из взаимодействия старого и нового может получиться нечто особенное и своеобразное.

Глаза Рихарда заблестели.

– Я также уверен, что на этом можно заработать хорошие деньги.

Ванда рассмеялась, увидев его воодушевление.

– Ну, хотя бы у кого-то из нас есть уверенность в чем-то! – сухо произнесла она и искренне поцеловала его в губы.

Было уже начало девятого вечера, когда Ванда наконец рассталась с Рихардом. Девушка издалека заметила, что газовые горелки в мастерской «Штайнманн-Майенбаум» по-прежнему светятся. Йоханна еще утром сообщила, что сегодня предстоит много работы. Ванда с удовольствием восприняла спокойствие в доме, потому что ей нужно было подумать. И все же девушка сначала заглянула на кухню: нет ли чего-нибудь для нее. Она увидела, что суп только что кипел, хлеб уже порезан. Ванда села за кухонный стол, открыла ящик и нашла блокнот, в котором Йоханна составляла свои списки. Она решительно взяла карандаш и стала писать:

Бизнес-план для мастерской Хаймера

Ванда с удовольствием посмотрела на заглавие. Вот как нужно это сделать! И следующие предложения ее рука писала сама собой:

1. Что можно сделать, чтобы снова получать больше заказов?

–  Выяснить, что нужно закупщикам в Зонненберге, как писала Мария в своем письме. Необходимо срочно отправиться в Зонненберг!

–  Может быть, удастся найти новых клиентов в близлежащих городах? Например, в Кобурге, Майнингене, Зуле, Байройте и Клумбахе. Обсудить идею с Рихардом!

–  Написать, какими техниками владеет отец, и подумать вместе с ним, что он может сделать нового из старого, как Рихард .

С каждым пунктом, появлявшимся на бумаге, уверенность Ванды росла. «Ты бы подходила к этому делу… как-то организованнее», – казалось, упрек Рихарда придал ей энергии. У нее, конечно, нет образования секретаря, или работницы конторы, или что там еще нужно в экономике, но ведь она выросла на фирме! Можно даже сказать, что Ванда впитала в себя коммерческий образ мысли с молоком матери. Она вспомнила тот день, когда Пандора сидела со всеми пожитками во дворе дома, в котором снимала квартиру. Тогда Ванда, так сказать, сразу разработала спасательный план: успокоила заупрямившегося арендодателя и организовала представление у матери дома. «Нужно просто захотеть», – внезапно в ушах зазвучали собственные слова.

Неожиданно все стало ясно: она одна не сможет вытащить этот воз из болота. Для этого ей нужны помощники. И снова карандаш взлетел над грубой бумагой:

2. Кто может мне помочь с предприятием?

– Что может делать Михель? Заниматься записями? Мне нужно непременно поговорить с ним!

– Что может делать Ева? Как заставить ее помогать мне?

– Мне нужно попытаться перетащить деда на свою сторону».

У Ванды тут же родилась блестящая мысль. И она записала:

– Рихард! Возможна ли совместная работа между ним и отцом?

Рихард все время жаловался на оснащение своей мастерской. Если бы он работал вместе с отцом, то мог бы пользоваться инструментами из мастерской Хаймеров. От этой мысли Ванду охватила эйфория. Таким аргументом она может попытаться заманить Томаса Хаймера. Почему она раньше об этом не подумала! Тогда бы отец не был в доме единственным стеклодувом и работа распределялась на несколько пар плеч. И большая производственная мощность в глазах заказчика точно стала бы преимуществом и способствовала бы новым заказам. В фантазии Ванды рождались такие красивые, такие многообещающие картины, что становилось даже немного страшно: Рихард и Томас Хаймер вместе выдувают стекло, Ева и Михель упаковывают готовые товары, а сама она заносит в блокнот списки адресов для отправки продукции – мастерская Хаймеров снова наполняется жизнью, как в старые времена, о которых рассказывала Мария. Надежда – и даже больше, уверенность – воспылала в душе Ванды, как пламя стеклодувной газовой горелки.

Когда ее усталые и голодные родственники пришли на кухню час спустя, она исписала уже четыре страницы из блокнота. Анна вновь бросала на нее враждебные взгляды, но сердце Ванды билось легко как никогда. Она точно знала, что будет делать в следующие дни!

 

Глава девятнадцатая

– Это точно самая глупая идея, на которую меня когда-либо уговаривали! – прогнусавила Ева из-под длинного шерстяного шарфа, который она несколько раз обмотала вокруг головы, спасаясь от холода. – Пешком в Зонненберг! Да еще посреди зимы! Даже цыгане так не поступают, а если поступают, то сидят в повозках и их укачивают дорожные ухабы.

Ева кивнула в сторону небольшого каравана обшарпанных телег, который только что обогнал их. В тот же момент она пнула лохматую собачонку, которая бежала за повозкой на веревке.

– Видишь, как опасно сейчас бродить по дороге? Могут даже дикие звери напасть.

Ванда нахмурилась.

– Послушай, Ева, собака тебе ровным счетом ничего не сделала!

– Конечно, все потому, что я защищалась!

– Прекрати уже ворчать, – ответила Ванда, терпение которой подходило к концу. – Ты же знаешь, почему я хочу пройти этот путь пешком. Для тебя эта местность не представляет ничего удивительного, но просто подумай, что я всю жизнь провела в городе! Я впервые вижу эту зимнюю роскошь.

Ванда обвела рукой окружающие горные склоны с елями и пихтами. Потом она остановилась и сделала вид, что хочет получше рассмотреть окрестности. Они шли по главной улице, где снег был прикатан повозками, но тем не менее их марш оказался утомительнее, чем она предполагала. Пот стекал у Ванды по рукам и между грудей. Чтобы показаться взрослее и элегантнее, она выбрала из чемоданов, которые хранились на одном из складов, черный костюм с опушенными мехом лацканами и рукавами. Если бы она знала, что на участках дороги, не затененных деревьями, солнце уже изрядно пригревало, то остановила бы выбор на чем-нибудь более легком.

– Кроме того, я хочу попробовать на себе, что ощущала моя мать, отправившись в Зонненберг, когда они с Марией решили отнести первые шары оптовому торговцу.

Ева переступала с ноги на ногу.

– Какая ерунда! Если я правильно помню, тогда стояла середина лета. И Рут, скорее всего, ощущала только солнечные ожоги! Кроме того, у нас нет за спинами наплечных корзин с товарами. Мы идем как нищенки! Одно мне ясно: я, конечно, доведу тебя до дома оптового закупщика, но внутрь не пойду. Да лучше пусть у меня ноги отпадут или я замерзну до смерти, чем сама полезу к этим головорезам в пасть!

Какая подходящая установка! Ванда, вздохнув, побрела дальше. Постепенно она начала сомневаться в том, что прихватить с собой Еву было хорошей идеей.

«Зная всех оптовых закупщиков в Зонненберге, ты бы мне очень помогла», – льстиво произнесла она, но Ева не выказала интереса. Ванда еще раз повторила это Вильгельму и добавила: «Если мы придем туда вдвоем, то впечатление будет солиднее, чем когда я, молодая и неопытная, появлюсь там одна!»

Вильгельм попросту приказал Еве сопровождать Ванду, и девушка мысленно поздравила себя с блестящей шахматной комбинацией: с одной стороны, она показала, насколько ей важно мнение Вильгельма, а с другой – получила в провожатые Еву…

Некоторое время они шли молча, погруженные в свои мысли.

Томас Хаймер и Вильгельм согласились на то, чтобы Ванда обошла закупщиков и выяснила, на какие товары сейчас особенный спрос. Ванда не упомянула, что изначально эта идея возникла благодаря Марии.

Мария… Мысли Ванды невольно переключились на тетку. Понравились ли ей детские вещи, которые Йоханна, получив письмо от сестры, в тот же день упаковала в коробку и отправила в Геную? Они специально ездили за покупками в Зонненберг, и это притом что у Йоханны висел срочный большой заказ! Они выбирали только лучшее и самое роскошное: одежду из тончайшего плауэнского кружева, а также серебряное детское кольцо и трещотку из белоснежного рога. Собственно, Ванда ожидала, что Мария возьмется за бумагу и перо сразу, как только получит подарки.

Не зная, почему так долго не приходит ответ от Марии, Ванда заставила себя задуматься о своем бизнес-плане, который сегодня вел ее в Зонненберг. Все по порядку, пункт за пунктом перебирала она задания в ритме шагов.

К счастью, она могла вычеркнуть еще один пункт плана – разговор с Михелем. Пришлось потратить на это немного усилий и заставить себя зайти к дяде в плохо проветриваемую комнату. Ей так было жаль его, что она не могла произнести ни слова. Сначала Ванда медлила, затем поинтересовалась его здоровьем. Пришлось выслушать долгие причитания, но в конце концов она его перебила:

– Не поспоришь, потеря ноги – это тяжелый жизненный удар. И боли, которые тебе приходится терпеть, должно быть, действительно ужасны, – сказала она ему. – Но все же в ближайшее время тебе придется взять себя в руки. Мне нужна твоя помощь! – В душе она не чувствовала такой же решительности, как в своих словах. «Чем мне может помочь этот несчастный человек?» – думала Ванда, внимательно глядя на Михеля. От внезапного страха он вдруг захотел справить естественные потребности и позвал Еву с ночным горшком. Это не упрощало ситуацию, Ванде пришлось спешно ретироваться из комнаты. Как неловко! Девушка, смутившись, зашла сначала в кухню, где ее с кислой миной поджидала Ева.

Ванда сомневалась, стоит ли вообще возвращаться в комнату Михеля, как вдруг из коридора послышались шаркающие звуки и стук. Вскоре после этого в дверном проеме кухни на двух костылях показался Михель. Ева не могла поверить своим глазам. Она была уже готова бросить что-то язвительное, но Ванда умоляюще посмотрела на нее, вовремя заставив замолчать.

Михель уперся дрожащими руками в стол и сел напротив Ванды. Таким же дрожащим голосом он спросил, как и чем он, калека, может помочь племяннице. Именно в этот момент Томас, поработав немного в мастерской, поднялся по лестнице. Завидев брата, он сначала вытащил из шкафа бутылку шнапса. Они чокнулись вчетвером рюмками с горькой травяной настойкой, которая ужасно обожгла весь пищевод Ванды. Когда в животе разлилась приятная теплота, девушка рассказала Михелю, что он может помочь ей с «делопроизводством». Как и ожидалось, серьезное незнакомое слово весьма впечатлило остальных. Ванда использовала этот момент, чтобы объяснить Михелю, что они хотят записать все техники, которыми владеет Томас. Следующим этапом работы станет сбор образцов всех узоров, которые когда-либо были сделаны и хранились в какой-нибудь припорошенной пылью посуде в шкафах. Это была своего рода инвентаризация. Ева предложила взять эту задачу на себя, потому что лучше всех знала, где все хранится. Сердце Ванды радостно дрогнуло. Это был успех!

Прежде чем отец успел привести какие-либо пессимистические доводы и уничтожить едва проклюнувшиеся семена надежды, Ванда повторила слова Рихарда: стеклодувные техники Лауши должны перекликаться с техниками венецианского производства стекла! И поэтому имеет смысл взяться за старое ремесло, но сделать что-то новое. Ева незаметно вышла из кухни еще во время этой речи и теперь принесла первые образцы: кубок из молочно-белого стекла, разрисованный эмалевыми красками и произведенный в 1900 году. Глубокая чаша из прозрачного стекла с вделанными разноцветными нитями – того же времени. Одна миска была значительно старше, с толстыми, как у жабы, бородавками.

Ванде нравилось не все, но все же она старалась постоянно выражать восторг. Ее энтузиазм был заразителен: внезапно Томас вспомнил об украшении стола, которое он изготовил много лет назад для одной гостиницы в Зуле. Он убежал в мастерскую и вернулся несколько минут спустя с двумя блюдами, скомбинированными из тщательно подобранных по цвету кусочков стекла. Ванда была в самом деле поражена: искусство изготовления стекла высочайшего уровня – так она это назвала, и оба брата просияли. Неожиданно они начали соревноваться друг с другом, наперебой рассказывая, где еще могут храниться изделия. Ева или Томас постоянно выбегали из кухни, чтобы вскоре вернуться, держа в руках старые сокровища, пока кухонный стол не стал ломиться от всевозможной посуды. Ванда едва не пищала от невероятного восхищения.

– Если бы я только знал, куда подевались те флаконы, которые мы когда-то делали для французского парфюмера!

Томас почесал затылок и добавил, что они очень нравились матери Ванды.

В тот вечер Ванда вернулась домой так поздно, что получила от Йоханны серьезный нагоняй. Тетка даже пообещала написать в Нью-Йорк и пожаловаться Рут.

– Мы же не гостиница, куда порядочные дамы могут входить и выходить, когда им вздумается, – ругалась она.

Ванду накрыла горячая волна стыда и угрызений совести, когда она взглянула в уставшие глаза тетки, которой из-за нее пришлось не спать. И она решила впредь вести себя осмотрительнее.

«И все же этот вечер на нагорье стоил гнева Йоханны», – подумала Ванда, проходя широкий поворот дороги.

Впервые в семье Хаймеров все захотели действовать, причем даже старый Вильгельм внес свою лепту.

– Ты хорошо делаешь, что слушаешь дочку. Девушка унаследовала не только хитрость Хаймеров, но и предприимчивость гулены Рут! Подарок для Хаймеров, что Ванда объявилась здесь, – сказал он Томасу, прерываясь на приступы кашля.

Ванда как раз стояла у двери в дом, застегивая пальто, и, к сожалению, не разобрала, что ответил на это отец.

«Не затрагивать тему совместной работы с Рихардом было верным решением в тот “непринужденный” вечер, – подумала она и за следующим поворотом заметила домá: – Штайнах, слава богу!»

– Может, нам стоит преодолеть остаток пути на поезде?

Одна мысль о теплом сиденье заставила Ванду быстрее шагать закоченевшими от холода ногами.

Ева рассмеялась.

– Сейчас делать крюк к вокзалу? А потом ждать неизвестно сколько, пока поезд придет? Нет, я этого точно не хочу.

Она наклонила голову и обогнала Ванду.

– Давай быстрее пройдем дальше, а то еще встретимся с моими сестрами, придется объяснять, чего это вдруг мы отправились в путь пешком. Они точно подумают, что у нас нет денег на билет.

Она еще плотнее укуталась в шарф. Ванде ничего не оставалось, как семенить за Евой, но все же она старалась рассмотреть родную деревушку Евы даже через полузакрытые веки. Несколько десятков домов жались друг к другу на плоской возвышенности. Здесь были покрыты кровельным сланцем не только крыши, но и обшиты стены, причем разных оттенков, которые отливали серым на солнце.

– Как красиво!

Ванда указала на дом, фронтальная стена которого была облицована особенно искусной мозаикой. Когда Ванда заметила чью-то голову в одном из окон, то быстро отвернулась. Но уже через несколько метров ее ждало новое удивление: цветочный орнамент перебивался ромбовидным рисунком, который украшал стену дома. Природная расцветка сланца была при этом так искусно подобрана, что рисунок казался почти трехмерным.

– Все это выглядит таким… родным!

Казалось, не только жители Лауши, но и жители Штайнаха обладали творческой жилкой. Ванда решила, что, как только сойдет снег, она снова отправится в Штайнах, уже вместе с Рихардом.

Едва они миновали последние дома деревни, как Ева вновь приободрилась.

– Как же! Родным! – перекривила она Ванду и убрала шарф с головы. – Так могут говорить только те, кто еще никогда в жизни не голодал и не мерз! Поверь мне, если бы у тебя было такое же детство, как у меня, тогда…

Заметные вокруг рта морщины стали еще глубже.

Ванда вдруг показалась сама себе глупой. Она подхватила Еву под руку. Спина той сразу окаменела. Девушка не думала, что ее прикосновение может быть так неприятно Еве. Но Ванда сделала вид, будто ничего не заметила. Свободной рукой она поправила шаль Евы, которая угрожала вот-вот упасть с плеч.

– Почему ты не расскажешь, как тогда все было? – осторожно спросила она.

– Чтобы ты потом смогла вдоволь посмеяться надо мной? – недоверчиво посмотрела на Ванду Ева.

– Я так не поступлю, клянусь.

Но Ева поджала губы еще сильнее. Они молча пошли дальше.

Спустя несколько минут, когда Ванда уже и не надеялась, Ева все-таки заговорила о своих семерых братьях и сестрах, об отце, который работал на добыче сланца, как и большинство жителей деревни. О тысячах грифелей, которые неделя за неделей им приходилось шлифовать и упаковывать в своей лачуге.

– День за днем, до самой ночи. Как только мы возвращались из школы домой, нам сразу приходилось садиться за стол. Как у меня болела спина спустя несколько часов! Но отец ничего не хотел слышать об этом, только ругался, когда кто-то из нас начинал плакать от боли. Даже сегодня, когда я слышу звук шлифовального станка, мне становится не по себе! – вздрогнула она. – Повсюду слоем лежала сланцевая пыль: на волосах, на коже, на наших лохмотьях. Вещами эту ветошь и назвать нельзя было. Жалкое существование! И на здоровье это влияло!

Без особого сожаления Ева рассказала об умерших братьях и сестрах: пыль забила их легкие.

– «Люди сюда приходят разные, а конец у всех один», – так постоянно говорила мать. Но детей в доме всегда было много, а я была вроде няньки, которой приходилось мыть детские задницы, – горько рассмеялась Ева. – А когда я сама вышла замуж, то до собственного ребенка дело так и не дошло.

Ванда беспомощно молчала. Мария рассказывала, что Ева очень страдала из-за своего бесплодия.

– И все же я не хотела бы ни с кем из родственников поменяться судьбой. Повезло, что мне встретился Себастиан! Даже если все потом пошло не так, – упрямо ухмыльнулась Ева. – Любовь зла, так ведь и в Америке говорят, да?

Ванда закивала, согласившись, и они обе рассмеялись.

 

Глава двадцатая

Когда они добрели до Зонненберга, Ванда так вымоталась, что решила прежде подкрепиться в одной гостинице. За тюрингскими жареными колбасками и пивом, на которое уговорила ее Ева, они решили обговорить дальнейший маршрут. Вначале Ева собиралась повести Ванду к тем закупщикам, с которыми они уже работали в прошлом. Если же у Ванды после этого еще останется желание, то она сама отправится к другим, новым закупщикам. Несмотря на возникшее между ними взаимопонимание, Ева не согласилась сопровождать Ванду во время разговоров с закупщиками. И вот Ванда, подкрасив губы красной помадой, отправилась одна с твердым желанием узнать что-то полезное.

Карл-Хайнц Браунингер сложил руки и вытянул их, словно его мучили какие-то ревматические боли.

– Я понимаю, конечно, что кто-то верен подобным убеждениям и руководствуется лозунгом «Искусство – для всех», ибо он весьма привлекателен. И выгоден… И все же я отказываюсь запрыгнуть в уже уходящий поезд массового производства, который приводит к тому, что в каждой квартире будут пылиться одинаковые изделия! Пусть кто хочет продает статуэтки с развевающимися юбками – это его право. Но в моем ассортименте такого не будет! – И он скривился с отвращением.

– Но что тогда находится в ваших книгах с образцами? – с любопытством спросила Ванда.

И она услышала совершенно новые интонации!

– Книги с образцами – это еще один инструмент массового производства. Моя клиентура шарахается от них, как черт от ладана, поверьте мне! Мои стеклянные товары абсолютно уникальны. Они как хрупкая поэзия, они отображают чувственный мир художника. Каждый бокал превращается в рог изобилия, наполненный вдохновением, любая чаша становится воплощением бесконечной творческой силы человеческой души! Они отображают моменты в жизни художника – может ли кто-нибудь повторить такой момент?

Ванда тяжело, но искренне вздохнула.

– Вы даже не представляете, какое наслаждение – слушать ваши слова! Все прежние попытки приводили меня к закупщикам, которые хотели продавать дешевые товары по самым низким ценам. Именно от этого хочет уйти наша стеклодувная мастерская.

Ванда взглянула на Браунингера с улыбкой, под влиянием которой в переполненном бруклинском баре у Мики новая порция напитка не заставляла себя долго ждать. Она незаметно подвинулась на стуле вперед.

– Знаете, чего я совершенно не понимаю? Именно эти закупщики ведут себя так, словно их товары – вершина стиля «модерн»! Но при этом они торгуют исключительно фабричными товарами, да?

Ванда тайком радовалась, примечая понимающий блеск в глазах собеседника. Может, она уже была у цели?

Если бы все случилось так, как хотела Ева, то Ванда, наверное, и не отыскала бы Браунингера. Хаймеры поставляли продукцию много лет назад не ему, а его отцу. С тех пор заказов не было.

– И старик вел себя весьма надменно, а уж сын точно будет еще лучше! – сказала Ева.

Но Ванду нельзя было отговорить от ее плана. Она не хотела возвращаться домой, не испробовав все возможности. Глядишь, ее усердие и хватка не пропадут даром.

– Мне точно так же отвратительна эта бесчестность, достопочтенная фрейлейн! – ответил Браунингер. – Эти революционные борцы за пролетариат вытягивают деньги из карманов несчастных работников за никчемные безделушки! Я же, напротив, честно говорю, что мои предметы искусства доступны не каждому!

Его высокомерие, возможно, отпугнуло бы многих других, но Ванда чувствовала, что в этом был ее шанс, если… Да, если она правильно себя поведет!

Она склонила голову набок и сказала:

– Вы знаете, что ваш подход к ведению дел очень напоминает американский? Это, собственно, комплимент, – быстро добавила девушка.

– Ну, я не могу об этом судить, – закупщик покраснел от смущения, – но если достопочтенная дама так считает…

Он протянул Ванде воду в высоком блестящем стакане, не спрашивая у нее.

Она поблагодарила, слегка кивнув. При этом в голове стремительно проносились мысли. Карл-Хайнц Браунингер ненавидел массовые товары, и в этом был ее шанс. Все другие закупщики, к которым она заходила, отказали ей! Вопрос был только в том, как завязать с ним сотрудничество. Ванда отпила воды.

Вопреки опасению Ванды и благодаря элегантному виду и тому факту, что она прибыла из Америки, девушку приветливо принимали во всех домах. Едва ей предлагали присесть, Ванда тут же говорила, что она не представительница «Майлз Энтерпрайзис», а развивает современную стеклодувную мастерскую в Лауше. И у каждого закупщика Ванда спрашивала о нынешних предпочтениях клиентов. Но все, что она узнавала, мало грело душу: по большей части закупщики заказывали товар на фабриках; другие заявляли, что у них уже достаточно договоров со стеклодувами.

– Предполагаю, что вашими клиентами в основном являются галереи, – спросила Ванда, опустошив стакан наполовину.

– Ко мне ходят и несколько галеристов, но и они, кажется, теперь предпочитают цену качеству, – отмахнулся Браунингер. – Основную деятельность я веду на больших художественных выставках. Я знаю, что мои уважаемые коллеги посмеиваются над этим обстоятельством. Для них я не больше чем обычный рыночный зазывала. Но что они могут знать? Париж, Мадрид, Осло – по всему миру есть поклонники искусства, которые готовы платить деньги за настоящее искусство. Индийские махараджи, оперные певцы, крупные банкиры – сливки общества покупают предметы у меня и…

Браунингер осекся, будто осознав, что наговорил больше, чем собирался.

Ванда сглотнула. Махараджи и оперные певцы – она и представить не могла, что те могут купить бокалы с бородавками и оленями из мастерской Хаймера…

– Уважаемый господин Браунингер, вы меня не только впечатлили, но и почти… испугали, – ответила она и обезоруживающе улыбнулась. – Мастерская, для которой я провожу исследование рынка, может как раз кое-что предложить в области искусства, но… – Она взяла театральную паузу. – Если позволите мне один нескромный вопрос: у кого вы закупаете товары? Или еще точнее: есть ли вообще среди жителей Лауши стеклодувы-художники?

– Вы же понимаете, что я не могу назвать вам конкретные имена, – поторопился ответить Браунингер, будто сожалея о предыдущих откровенных словах. – Пара стеклодувов из Лауши действительно работают на меня. Но сотрудничество… Я бы так сказал, дается с трудом, – добавил он.

Ванда нахмурилась.

– Их ремесленные умения не отвечают вашим требованиям?

– Совсем напротив, там выдувать стекло умеют! – кивнул он в сторону, где примерно находилась Лауша. – Но они такие немногословные! Когда я интересуюсь, какие образы рождались у них в голове во время работы над предметом, мне приходится тянуть из них клещами каждое слово! Вот совсем недавно один поставил мне комплект из четырех синих чаш. Выполнены они на высшем художественном уровне, понимаете? Я сразу понял, что чаши, если их составить вместе, напоминают цветок незабудки, который будет привлекать зрителей, как цветок пчел. Это впечатление еще больше усиливалось от светло-голубых донышек этих чаш.

Ванда восторженно кивнула.

– Я так себе это и представляю: аллегорическая попытка человека представить Эдемский сад!

«Моника Демуа и прочие избалованные клиенты “Шрафтс” были бы в восхищении от такого внезапного приступа остроумия», – весело подумала Ванда. Она и вообразить не могла, что будет благодарна когда-нибудь нью-йоркскому декадансу.

Браунингер одобрительно кивнул.

– Достойное сравнение, достопочтенная дама! Я спросил мастера: какой душевный порыв вдохновил его на такую работу? Как вы думаете, что я услышал в ответ? Оказывается, все четыре чаши практично становятся одна в другую, чтобы занимать меньше места в шкафу!

Ванда не могла не рассмеяться. Таких слов можно было бы вполне ожидать от ее отца!

Браунингер тоже рассмеялся, а потом сказал:

– Насколько чувственнее в этом плане французские мастера! У них просто нюх на эмоции! Может быть, вам знакомо такое имя – Эмиль Галло?

Ванда кивнула.

– Моя мать – страстная поклонница этого французского стеклодува. Она живет в Нью-Йорке и, естественно, также обожает «Тиффани», – добавила девушка, чтобы еще раз доказать, что разбирается в искусстве. – А что вы думаете о венецианском стекольном искусстве? – спросила она как бы между прочим.

Браунингер скривил губы.

– Я знаю, что весь мир следит за Мурано, но, честно говоря, островное стекло кажется мне неискренним. – Он надменно взмахнул рукой.

Ванда озабоченно кивнула.

– Ретростиль, я понимаю.

Ванда вздохнула, словно она сама уже достаточно занималась муранским стеклом и пришла к такому же выводу, что и Браунингер.

Закупщик откашлялся.

– Не хотел бы показаться невежливым, достопочтенная дама… Но, к сожалению, у меня осталось совсем мало времени до следующей встречи. – Он смущенно моргнул. – Как бы ни радовал меня наш разговор, но я все же не понял, чем же я могу быть вам полезен.

Ванда тщательно подобрала юбку.

– Вы и без того мне уже помогли больше, чем можете себе представить, дорогой господин Браунингер, – произнесла она, поднимаясь. И в ту же секунду продолжила: – Рада, что еще остались такие закупщики, как вы. Это меня укрепляет в стремлении сделать стекло из Лауши символом высшего стеклодельного искусства. Да, можно даже сказать, что вы вернули мне веру в человечество!

Браунингер нахмурился, и Ванда поняла, что несколько переусердствовала, поэтому постаралась в тот же момент вести себя по-деловому. Она протянула ему руку и, набрав побольше воздуха в легкие, произнесла:

– Предположим, мне в ближайшие недели или месяцы попадет в руки предмет стеклодельного искусства, который, по моему мнению, будет отвечать вашим требованиям, могу я вам тогда его показать?

Карл-Хайнц Браунингер просиял.

– В любое время, достопочтенная госпожа! В любое время! Уже с радостью предвкушаю нашу первую сделку.

Почти смеркалось, когда Ванда снова вышла на улицу. Снег блестел – верный признак того, что ночь опять выдастся морозной.

– Ну наконец-то! Я уж думала, ты решишь там переночевать!

Силуэт Евы выделялся на фоне дверей соседнего дома.

– Если мы не поторопимся, то пропустим последний поезд в Лаушу!

– Мне очень жаль. Я совершенно не заметила, как пролетело время, – виновато ответила Ванда, когда они поспешили к вокзалу.

Ева взглянула на нее.

– У тебя такой вид… Это стоило того, чтобы мой зад так промерз на улице? Скажи, мы получили заказ? – Неожиданно в глазах Евы появился по-юношески азартный блеск.

Ванда подхватила ее под руку, и на этот раз Ева не сопротивлялась.

– Заказ – нет, но вместо этого я узнала кое-что важное, и это изменит все наше будущее!

Блеск в глазах Евы померк. Но зато Ванда просияла ярче рождественской елки. Она остановилась и повернулась к Еве, которая дрожала всем телом то ли от холода, то ли от волнения – трудно было сказать.

– Сегодня уже недостаточно просто делать красивую посуду. Это умеют делать слишком многие. Чтобы добиться успеха, нужно делать кое-что совсем другое!

– И что же это должно быть, скажите, пожалуйста? – На посиневшем от холода лице читалось сомнение.

Ванда с наслаждением закрыла глаза, смакуя слова, как сахарную вату на языке:

– Настоящее искусство заключается в том, чтобы продавать истории!

 

Глава двадцать первая

Первые дни оказались самыми тяжелыми. Дыра, которая внезапно стала зиять в жизни Марии, была такой большой, что она не понимала, как теперь закрыть ее.

Франко был в Америке, а ее заточили. Собственно, все было просто. Но ее разум отказывался понимать это даже спустя недели. Основное время дня голова ее была пустой. И только тогда можно было все терпеть. Тишину. Одиночество. Заключение. Кинжал в сердце.

Мария стояла у зарешеченной стеклянной двери, прислонившись лбом к стеклу. Легкий ветерок качал цветущие миндальные деревья, розовый снег лепестков кружился в воздухе, покрывая нежной пелериной сад. Только это и положение солнца говорило Марии о том, что пришла весна. В саду Патриции времена года перетекали одно в другое, как пятна туши на мокрой бумаге.

«В Лауше зима, наверное, все еще держит людей крепкой хваткой, – эта мысль пришла в голову Марии так неожиданно, что она не успела прогнать ее вовремя. – Может, они уже иногда по утрам слышат пение весенних птиц, которое помогает людям продержаться. Но, скорее всего, каждый день разгребают лопатами снег, посыпают лозой осиротевшие улицы и ждут».

Горячие слезы покатились по щекам Марии и упали на пол.

Снег. Услышит ли она когда-нибудь знакомый хруст взявшегося коркой снега под ногами?

Она так сильно потерла лицо, что разболелась кожа. Не плакать. Не пугать ребенка. Продержаться, это не может длиться вечно. Она каждый день надеялась на возвращение Франко. И тогда…

Она не останется здесь ни на минуту!

Мария твердо решила, что ребенок – ее путеводная нить к будущей жизни: она покинет Франко и заберет малыша с собой.

Больше никаких дискуссий, никаких «почему», на которые нет ответа. Нет больше и чувств к Франко. Все остальное она загнала в угол сознания, запретив себе рыться в нем. Разве не говорят, что время лечит раны?

Для Марии уже не имело значения, знает ли Франко, что ее заперли, как преступницу, или он ни о чем не подозревает. Она читала его прощальное письмо тысячу раз, повторяла каждое слово. «Я умоляю, дождись меня. Я позабочусь о том, чтобы ты ни в чем не нуждалась». Вот славно! Но из Патриции ничего было не выжать.

– Франко в Америке, а ты здесь, – звучал ее равнодушный ответ на все вопросы Марии. И в какой-то момент Мария смирилась. Также смирилась и с тем, что бежать не было никакой возможности. Для ее тюрьмы не нужны были решетки, запертые двери и окна, достаточно было глаз и ушей повсюду.

– Скоро это все кончится, скоро, скоро… – постоянно твердила она себе под нос. – Хоть бы Патриция сказала, каким кораблем прибудет Франко…

Ее рука скользнула по округлившемуся животу. Без ребенка она бы давно сошла с ума. Именно по этой причине Мария терпела дни, которые тянулись, как улитки, ползущие по выжженной солнцем траве и оставлявшие после себя лишь блеклый след слизи.

– Скоро все кончится, скоро, скоро…

Мария отошла от стеклянной двери и села у роскошного секретера, на котором лежала лишь стопка листов бумаги.

Она начала писать маленькую книжицу. Помогало и это. Когда-нибудь ребенок повзрослеет достаточно, чтобы все понять, и тогда Мария, возможно, прочитает ему свой дневник. Сначала ее очень мучила эта писанина. Было тяжело вспомнить то время, когда она девчонкой по ночам выдувала стекло в мастерской. Но ее история началась именно тогда, поэтому Мария должна была начать записи с того времени.

Было тяжело: никого не было рядом, с кем она могла бы поговорить, вспомнить прошлое. О тех временах, когда она с сестрами строила собственную стеклодувную мастерскую. И о ее долгой поездке в Нью-Йорк. Встреча с Рут. Сестра выглядела так элегантно, совсем иначе, чем в прошлом, когда она была той, которую Мария бесконечно любила. А потом большие чувства, когда она познакомилась с Франко! Воспоминания всегда переплетались с болезненным осознанием нынешнего одиночества, но Мария научилась не обращать внимания на эту боль и научилась выживать даже в темнице.

После того как все старые истории были записаны в маленькую книжицу, Мария довольствовалась тем, что записывала ежедневно по нескольку строк для будущего ребенка. Она не писала о том, что происходит с ней сейчас или что она чувствует. Ее ребенок не должен узнать, какой несчастной была его мать во время беременности. Вместо этого она писала о новом начале, которое наступит, как только вернется Франко, ведь ему придется выпустить ее из темницы.

Ее и ребенка. Новое начало как чистый лист бумаги. Где это случится, будет видно. Может, Монте-Верита станет им родиной на некоторое время. Но что потом? Все равно… Только бы убраться отсюда. Прочь, прочь…

Мария вздохнула и, как обычно, спрятала книжицу в изголовье кровати. Потом она взглянула на часы, которые болтались на нашейной цепочке. Четыре часа дня.

Она прошла в мастерскую. Утром она уже скоротала два избавительных часа заключения у горелки и стеклодувной трубки. Мария чувствовала себя лучше, когда голова была занята яркими образами. У стен стояли стеклянные мозаики, которые она сделала за последние недели, – причудливые, почти абстрактные изображения, значение которых она даже сама не могла объяснить, потому что они родились в ее голове сами собой. Теперь ее пальцы скользили по чашам с разноцветными кусками стекла, а она ничего не чувствовала при этом.

Время с полудня и до вечера было самым трудным: утренний запал уже прошел, а вечерняя усталость еще не навалилась.

Мария стала выкладывать плоские кусочки стекла различных оттенков зеленого цвета.

За несколько недель установился некий распорядок, ежедневная рутина, определявшая структуру этого сумасшествия: встать около девяти часов утра, когда Клара приносила завтрак. Только Клара, другие горничные не появлялись. Два кусочка белого хлеба, сливочное масло, мед и фрукты. Около десяти часов утра Марии давали воспользоваться туалетными принадлежностями, которые Клара забирала вместе с подносом от завтрака. В палаццо было пять туалетов с водопроводом – приятная неожиданность, которая очень понравилась Марии сразу после ее приезда сюда. Но теперь Патриция не выпускала ее даже в коридор, ведущий к туалету.

– Нехорошо, что ты так много бегаешь. Ты должна поберечься ради ребенка, – оправдывалась она.

Лицемерная тюремщица! Остальное время утра Мария проводила в мастерской, пока в час дня дверь вновь не распахивалась. Иногда обед ей приносила сама Патриция и оставалась с ней несколько минут. Несмотря на всю ненависть к свекрови, Мария парадоксальным образом полюбила эти моменты. В конце концов, Патриция была ее единственной связью с внешним миром. Но все же чаще приходила Клара, которая с опаской поглядывала на нее. Мария не представляла, что Патриция наплела о ней служанке, может, что ее невестка заболела какой-то заразной болезнью или помешалась рассудком. Скорее, последнее, потому что Клара не реагировала ни на какие настойчивые просьбы Марии о помощи, лишь растерянно косилась на узницу.

После обеда было время дневного сна. Как бы Мария хотела посидеть в плетеном кресле в оранжерее! Насладиться запахом цветов в окружении пальмовых листьев, которые покачивались от притока воздуха из вентиляционных прорезей… Но было бесполезно умолять: Патриция не согласилась открыть для Марии дверь в оранжерею. Наверное, она опасалась, что невестка разобьет окно и вылезет оттуда! Мария, несомненно, так и поступила бы. Стекла в оранжерее были тоньше, чем в комнате или мастерской, и не зарешечены. Тогда бы Мария бежала, бежала, бежала. Только бы оказаться подальше от этой стеклянной тюрьмы.

Первые дни она только и делала, что ломала голову, как бы выбраться отсюда. Один раз она даже оттолкнула Клару вместе с подносом и со всех ног понеслась к входной двери, но, добежав, обнаружила, что и та заперта. Женщина зарыдала и сломалась. Какое это было унижение, когда Патриция и граф снова отвели ее в комнату, как опасную преступницу! При этом Патриция плакала и делала вид, будто Мария глубоко обидела ее.

Можно было проститься с жизнью, отказаться от пищи – это еще одна возможность, но в животе у Марии был ребенок.

Помощь извне? Едва ли. Когда за окном появлялся садовник, Мария словно сумасшедшая била кулаками по стеклу, пытаясь объяснить, что ее заперли против воли. Никто не реагировал. Что же о ней наговорила Патриция?

Мария со злостью протерла стеклодувную трубку. Сотни кусочков стекла отлетели от нее, брызнули радужными каплями на пол. Они злорадно поблескивали там, безобидно красивые, и Мария едва не закричала от боли. С тех пор как она стала мысленно погружаться в себя, стекло было единственным материалом, с которым ей хотелось работать. В стекле проявлялись все слабости мастера, все ошибки человеческой руки – именно это больше всего привлекало Марию. Чувствительный материал много раз вызывал у нее приступы гнева, но потом женщина снова призывала себя к терпению и смирению, подстегиваемая честолюбием. Мария никогда бы не смогла вообразить ситуацию, когда стекло стало бы ее врагом.

Ровно в пять часов в замкé провернулся ключ. Мария сидела на кровати. С удивлением она обнаружила, что это Патриция, которая принесла на подносе чашку мокко и кусок сливочного пирога. Вот ее-то Мария точно не ожидала увидеть: в обеденное время она умоляла свекровь, чтобы та позвала для нее врача – у нее были боли в спине.

– Я клянусь, что ничего ему не расскажу! – уверяла она и думала точно так же.

Да и куда бы она сейчас сбежала с таким громадным животом? Если бы не беременность, Мария каждый день искала бы новые возможности для бегства, но приходилось думать и о не родившемся пока ребенке. И она сказала:

– Эти боли меня пугают! Если что-то не в порядке…

Но и эта дискуссия, как и все прежние, кончилась тем, что Патриция вышла из комнаты, поджав губы. Обычно после такого «поведения» она наказывала Марию, не появляясь у нее несколько дней.

Может быть, она как-то узнала, что у Марии сегодня день рождения?

Патриция поставила поднос на маленький столик перед кроватью, не глядя на Марию. Ее руки дрожали, а глаза покраснели, словно она плакала.

– Ты можешь попросить Клару, чтобы она нагрела мне воды для купания?

Мария указала на ванну, которую Патриция велела поставить в комнату в первый же день заключения.

– Может, спине станет лучше от горячей воды? – добавила она.

Патриция молча кивнула. Она уже почти дошла до двери, как вдруг остановилась и обернулась. Нерешительно переложив поднос из одной руки в другую, графиня почти неслышно вздохнула.

– Что случилось? Франко наконец-то объявился? – Огонек надежды загорелся в глазах Марии, и она не успела этому помешать. Она уже несколько недель ждала звонка Франко…

Патриция покачала головой.

– В Нью-Йорке возникли проблемы…

Каменная маска соскочила с ее лица, и она жалобно всхлипнула, быстро зажав рот ладонью.

Марию словно ударили в живот. Она резко подскочила, несмотря на свою неповоротливость.

– Что? Говорите уже!

– Один из таможенных чиновников, которые были в курсе, не удержал язык за зубами… – Нижняя губа Патриции задрожала. – Франко арестован.

 

Глава двадцать вторая

Несколько дней назад снег начал таять. Первыми оттаяли дороги, потом снежные шапки соскользнули с крыш домов, потом и ветви деревьев на склонах окрестных гор стали избавляться от ледяных покровов. В конце марта ландшафт выглядел таким пестрым, словно собака во время линьки. Ванда не могла привыкнуть, что теперь вокруг нет ничего белого. Повсюду журчали большие и маленькие ручьи, луга в низинах превратились в небольшие озера, в переулках вода начала собираться в лужи. Чтобы не промочить ноги, нужно было идти вперед, широко ступая, как по снегу. Но люди не только безропотно встретили новые трудности, но и весело приветствовали их, ведь это значило, что земля вскоре избавится от снежного кокона и весна не за горами.

Голова Ванды была полна идей и планов. От ее внимания не ускользнуло беспокойство, которое охватило людей вокруг. Внезапно у каждого появились какие-то заботы: сосед отправился в Нойхаус, чтобы купить пару поросят, Анна с Йоханнесом строили планы на поездку в Кобург, не спросив Ванду, хочет ли она поехать с ними. Грациелла, итальянская горничная, напевала песни и при этом томно поглядывала на Магнуса, чего тот совершенно не замечал.

Да и сама Ванда вскоре ощутила беспокойство: ей хотелось целовать Рихарда при каждой возможности. Она всем телом жаждала своего мужчину, но и боялась этого не меньше. Она была благодарна, что он относился ко всему с холодной головой, особенно когда объятия становились слишком пылкими.

В деловом отношении Лауша тоже очнулась от зимней спячки: стали чаще ездить повозки, давя остатки снега, не то что в предыдущие месяцы. Среди знакомых лиц больше стало мелькать чужих. Галерист Федерер Готтхильф Тойбер приехал навестить Рихарда и купил все товары, которые тот изготовил. После этого Рихард взялся за дело с еще большей одержимостью: всякий раз, когда Ванда заглядывала к нему, он делал какую-то новую вещь или изучал каталог, который оставил ему Тойбер.

В доме Штайнманнов-Майенбаумов тоже царило оживление. Йоханна отправляла клиентам письма с золоченым тиснением, приглашая их посетить весеннюю выставку-продажу, и Ванда в который раз подивилась предприимчивости тетки.

Но для Ванды все это не шло ни в какое сравнение с пробуждением мастерской отца: между Карлом-Хайнцем Браунингером и мастерской Хаймеров развивались деловые отношения. Торговец закупил у них целую серию товаров и проявил заинтересованность в новых работах.

Семена этого успешного сотрудничества странным образом были посеяны во время Масленицы, в дни, когда Ванда и Рихард не могли особо отвлекаться ни на праздники, ни на танцы, ни на карнавал.

Костюмы, маски и общее веселье – с Вандой еще никогда не случалось ничего подобного. Она наслаждалась каждой минутой. А потом, в Пепельную среду, все закончилось. «Ах, как было бы здорово, если бы можно было законсервировать хоть часть этого веселья на оставшийся год! – промелькнула мысль у Ванды, голова которой была забита заботами. – Но где, если не в Лауше, воплотить это в стекле?» Так родилась идея серии под звучным названием «Карнавал». Как и ожидалось, отец сначала воспринял задумку дочери с большим сомнением. Он заявил, что способ украшения, который «намечтала» себе Ванда, требует больших затрат времени. Но в конце концов он сдался – и на свет появились разнообразные большие чаши и кубки. К ним еще полагалось блюдо и стеклянные кольца для салфеток – это была идея Ванды. Все выполнено из бесцветных заготовок и украшено тысячами разноцветных стеклянных капель, которые выглядели как конфетти. По окончании работы Томас сам признался, что усилия окупились: каждый предмет излучал жизнерадостность, порождая образ элегантного праздничного стола с веселым звоном бокалов и радостными тостами. Наверное, к такой мысли пришел и Карл-Хайнц Браунингер, потому что предложил цену бóльшую, чем та, на которую рассчитывала Ванда. Начало было положено, и предстояло налаживать контакты и дальше!

– Пожалуйста, тетя Йоханна, давай перенесем телефонный разговор с Нью-Йорком еще на недельку! Мне кажется, мы могли бы отправиться на почтамт в Зонненберг в следующий понедельник, но только не сегодня!

Мольба Ванды выглядела несколько комично. Она с опаской смотрела на Йоханну через кухонный стол.

Сегодня был особенный день.

Все остальные уже давно были в мастерской, да и Ванда тоже собиралась к Хаймерам, но Йоханна попросила ее остаться на минутку.

Йоханна покачала головой.

– Я на самом деле не знаю, как ты себе это представляешь! До твоего запланированного отъезда остается еще четыре недели. Ты же знаешь, что, несмотря ни на что, ты… ты у нас желанная гостья. Но если ты хочешь остаться в Лауше дольше, то как минимум должна попросить у родителей разрешения! Или они, по-твоему, не хотят от тебя услышать ни словечка? – сердито нахмурилась Йоханна. – Своим поведением ты и меня ставишь в неудобное положение, – вздохнула она. – Во время каждого телефонного разговора и в каждом письме твоя мать требует, чтобы я больше заботилась о тебе и не разрешала, чтобы ты каждый день бегала к отцу.

– Но я ведь ей написала, почему я…

Йоханна перебила Ванду нетерпеливым жестом.

– А потом еще твой поклонник… Мне также не следовало бы допускать, чтобы ты встречалась с Рихардом каждый день. Хотя ты клянешься, что у вас с ним приличные и подобающие отношения…

– Ах, тетя Йоханна! – Ванду охватили угрызения совести. – Я знаю, что усложняю вам жизнь. Но Рихард – человек чести, и тебе действительно не стоит так переживать из-за меня. А что касается дел с моим отцом… – Девушка беспомощно подняла руки. – Пожалуйста, попробуй понять и меня! Впервые в жизни у меня появилось чувство, что я занимаюсь действительно чем-то стоящим! Я знаю, мать желает мне только добра, но что поделаешь, если я, очевидно, ничего не могу достичь в жизни, где преобладают коктейльные приемы и игра в теннис! Мне доставляет невероятное удовольствие наблюдать, как все меняется к лучшему, когда что-то делаешь для этого! Ты же должна сама это хорошо понимать. Ты, мама и Мария – вас троих тоже нельзя было сбить с правильного пути. Вы пошли своей дорогой!

Произнеся эти слова, Ванда тут же осознала свою тактическую ошибку: не следовало говорить о Марии.

Лицо Йоханны мгновенно помрачнело.

– И не упоминай при мне о Марии! К ней у меня особые претензии, беременная она или нет! – фыркнула тетка. – Я, черт возьми, не жду от нее километровых писем, но хоть весточку отправить, написать, что все хорошо! Разве я требую слишком многого?

Ванда молчала. Она тоже не могла объяснить поведение Марии. На три последних письма та не ответила, проигнорировав даже новость об успехе серии посуды «Карнавал». Но этим Мария явно бы заинтересовалась!

– Может, она себя плохо чувствует… – пробормотала девушка, нетерпеливо заерзав на лавке. Собственно, сейчас у нее не было времени разговаривать еще и о Марии.

– Не говори так! – воскликнула Йоханна. У нее вдруг на глаза навернулись слезы. – Иногда я ночью уснуть не могу, так за нее переживаю! Мне мерещится, что она в итальянской больнице, что потеряла ребенка…

Она втянула голову в плечи. Ее гнев перешел в отчаяние.

– Может, она ужасно несчастна в этом палаццо.

Ванда перегнулась через стол и взяла тетку за руку.

– Я так не думаю, иначе она давно уже написала бы! Мария знает, чего хочет. Может, от беременности у нее пропала вся работоспособность и она теперь весь день думает только о работе, а вечером слишком устает, чтобы писать.

Йоханна взглянула на нее с сомнением.

Ванда вскочила и крепко обняла тетку.

– Ты не волнуйся, наверняка у Марии все великолепно! А в понедельник я позвоню матери, торжественно обещаю тебе.

Ванда тут же бросилась к входной двери, где накинула на себя пальто и шарф, прежде чем Йоханна успела что-то возразить.

Вскоре Ванда уже была на пути к нагорью.

Сердце сильно стучало. То ли от быстрого шага, то ли от волнения, которое вздымалось в душе, как закипевшее молоко, она не знала. Сегодня был особенный день: об этом Йоханна, конечно, не могла знать. Сегодня Томас и Рихард будут впервые работать вместе. Ванда применила все свое ораторское искусство, чтобы убедить их. Вначале Томас наотрез отказывался даже думать о совместной работе с другим стеклодувом.

– Все это обречено на провал, – проворчал он и поучающе заметил: – Посмотри, что стало с союзом ремесленников! Там все рассорились, потому что у каждого были свои идеи и цели, они просто не смогли объединиться!

И только когда Рихард сам поговорил с ее отцом и привел аргумент, что четыре руки выполнят более сложную работу, чем две, Томас Хаймер наконец согласился попробовать. А Рихард подыскал весьма сложный проект!

«Надеюсь, все пойдет хорошо», – боязливо думала Ванда. Она еще не дошла до половины горы, как вдруг испуганно вскрикнула: вода налилась в ее ботинки и промочила чулки. Слишком поздно она подхватила подол юбки, который тоже оказался в луже.

– Что, молодая фрейлейн, не уследили? Наверное, в Америке снег так не тает.

Ванда обернулась и узнала жену аптекаря.

– В Америке такое бывает, а вот в Нью-Йорке – нет, – вздохнула она, разглядывая испорченные ботинки. – И именно сегодня, когда мой отец и Рихард вместе ждут материал, который я заказала у вашего мужа! Я ведь не могу вернуться и надеть сухую обувь. Заказ ведь уже наверняка тут? – Девушка не могла скрыть нетерпения в голосе, поскольку серебряная фольга и химические растворы, название которых она не могла запомнить, должны были прийти еще на прошлой неделе.

– Посыльный принес ваш пакет вчера, – кивнула женщина. – А к своим ногам отнеситесь серьезно. Если заболеете, то отцу уж помогать не сможете, – осторожно поучала Ванду аптекарша, провожая ее внутрь.

– Вы бы его слышали! – усмехнулась Ванда. – По его мнению, я делаю намного больше, чем просто помогаю ему. Я поднимаю столько же пыли, как и проходящее стадо коров, – так он мне вчера заявил, – откровенно ответила девушка. Но она уже привыкла не обращать внимания на каждое отцовское слово.

Жена аптекаря осуждающе прищелкнула языком.

– Ох уж этот глупец. Ему бы радоваться, что ты у него есть! Он должен быть счастлив!

Ванда только рассмеялась.

 

Глава двадцать третья

В мастерской было лишь слышно, как гудела горелка Томаса, в пламени которой он разогревал кусок стеклянной трубки.

– Еще немного, – пробормотал Рихард, стоявший рядом с Томасом. Он держал в руке приготовленный авантюрин, который блестел, как настоящее листовое золото. В тот же миг он крикнул: – Стоп! Сейчас хватит!

Томас протянул ему вазу.

Рихард растопил маленький, отливающий золотом кусочек авантюрина на разогретом куске стеклянной трубки, которую Томас вертел и переворачивал по его указаниям.

После того как Томас приплавил один конец к трубке, свободный конец ее он поднес ко рту и подул в нее, как в флейту.

Ванда завороженно наблюдала, как простая стеклянная трубка превращается в толстобокий полый предмет. Когда ей показалось, что стекло вот-вот лопнет, Томас прекратил дуть и развернул заготовку с помощью щипцов. Потом он разогрел запаянный конец и наплавил на него стеклянную ножку. Как только стекло схватилось, он снова развернул заготовку, подержал открытый край над огнем и одновременно взял в руки щипцы.

Умелыми щипками он сформировал волнистый край, медленно превращая заготовку в вазу.

Ева решила заглянуть в мастерскую по дороге на кухню и теперь на цыпочках подошла к стеклодувной печи. Увидев, чем занимаются мужчины, она схватила Ванду за рукав, словно еще никогда не видела стеклодувной работы.

– Вот теперь то, что надо!

После того как Томас снова подержал вазу над огнем, он оттянул щипцами волнистый край еще больше. Авантюрин начал покрываться мелкими трещинами.

«Господи, пусть все пройдет хорошо!» – молча молилась Ванда, затаив дыхание. Авантюрин в некоторых местах стал светлеть, а в других выглядел как чистое золото.

На лбу у Томаса серебрились бисеринки пота, он отложил щипцы в сторону и помахал вазой из стороны в сторону, немного охлаждая стекло. Он впервые поднял глаза с того момента, как сел за стеклодувную трубку.

– Вроде бы у нас получилось!

В этот момент Ванда отважилась выдохнуть.

– Слава богу! – воскликнула Ева. – По крайней мере, не зря были куплены дорогие материалы!

Вздохнув, она подхватила поднос с остатками еды Вильгельма, который поставила у двери, и только теперь вышла из мастерской.

– Ну, как вам это нравится? Для первой попытки неплохо, правда? – в голосе Томаса явно слышалась гордость.

У Ванды в горле встал ком, который пришлось проглотить, прежде чем что-то ответить.

– Она получилась чудесной! – произнесла она сдавленным голосом. – Это мерцание… словно тысячи капель росы на белом цветке лилии заблестели в первых лучах восходящего солнца!

Девушка переводила взгляд с Рихарда на отца, ее глаза сияли.

Она знала это!

Она с самого начала знала, что, если они станут работать вдвоем, получится что-то хорошее!

Рихард поднял вазу и, прищурившись, осмотрел ее, направив на нее слабый свет масляной лампы.

– Соотношение стекла и авантюрина можно сделать еще более гармоничным. Во время работы над следующей я постараюсь поставить накладку немного глубже. Я, собственно, и сейчас уже намеревался это сделать, но побоялся, что не смогу добраться до конца глубоких канавок. А тогда бы все было испорчено, – сказал Томас.

– Старый ворчун! – съязвила Ванда.

Но Томас кивнул.

– Да, опасность в этом. – Он прикусил нижнюю губу. – А ты уверен, что мы сейчас должны добавлять кислоту? Собственно, ваза и так получилась очень красивая, разве нет?

Рихард рассмеялся.

– Тебя снова покинуло мужество? Я бы попросил, чтобы ты проявлял бóльшую страсть к экспериментам! В этом был весь смысл упражнения! Зачем мы тогда заказывали эти дорогие штуки?

– А сейчас подождите немного!

Ванда взяла записную книжку и поспешила встать между двумя мужчинами.

– Прежде чем вы возьметесь за кислоту, я хочу узнать, что вы прямо сейчас чувствуете.

Взяв карандаш наизготовку, она посмотрела сначала на одного, потом на другого. Эти записи будут важны, когда она захочет описать Карлу-Хайнцу Браунингеру новую серию предметов. С «карнавальной» серией было проще, она смогла описать собственные впечатления. Сейчас все иначе.

Мужчины уставились на нее. Рихард растерянно почесал затылок.

– Ты, в общем-то, должна спрашивать об этом самого стеклодува…

Томас раздраженно фыркнул.

– Если ты хочешь точно знать, то я чувствовал тяжесть в мочевом пузыре. Я уже давненько хочу в туалет.

Оба мужчины рассмеялись. Потом Томас вышел на улицу.

Ванда посмотрела ему вслед. Она чувствовала себя так, словно ей на голову вылили ведро воды.

– Этот… – От волнения ее рот вдруг переполнился слюной, и ей пришлось сначала сглотнуть, а потом говорить дальше: – Этот изверг!

– Не воспринимай все так серьезно. Кислоту мы и завтра нанесем, – потом он прижал Ванду к себе, быстро поцеловал в губы и был таков.

Ванда остолбенело смотрела на стеклянную вазу, ожидая, что Томас скоро вернется из-за дома.

– Ты все еще здесь, – приветствовал ее Томас, войдя в дом. – Я думал, ты пойдешь с Рихардом.

– А я думала, что мы поработаем вместе. Но, кажется, я ошиблась! – горько ответила она.

Томас простонал.

– Ну, что тебе опять нужно? Ты на самом деле можешь свести с ума любого! Прямо как твоя мать в прошлом! – воскликнул он, скрестив руки на груди.

– А ты ничего не можешь, только ноешь! – крикнула Ванда и вскочила.

Господи, он же ее отец, как он мог ее так обидеть?! Неужели он совершенно ничего не чувствует по отношению к ней?

– Неудивительно, что мама тогда ушла от тебя! И неудивительно, что ты сводишь все старания на нет! – бросила она ему в лицо.

Ванда подошла к нему так близко, что едва не коснулась его лица.

– Что я такого от тебя потребовала? Ровным счетом ничего! Захотела, чтобы ты просто поделился своими ощущениями!

К ее собственному ужасу, у нее в этот момент на глаза навернулись слезы. Она отвернулась к окну, прежде чем Томас успел это увидеть.

Воцарилось долгое молчание. Томас снова сел за стеклодувную трубку.

– Что я чувствую… Об этом меня еще никто никогда не спрашивал, – наконец произнес он.

Томас уставился на рабочую доску, которая за многие годы почернела от огня. Морщина между его глубоко посаженных глаз стала еще виднее, чем обычно.

– С детства я сижу здесь, в этой мастерской, у этой стеклодувной трубки. Каждый день. Раньше, когда мы еще работали здесь втроем и отец выполнял заказы, приходилось батрачить с утра до вечера, если нужно было выдуть тысячу мисок или сотню парфюмерных флакончиков. Я тогда часто думал, что если изготовлю хотя бы еще одну миску, то точно сойду с ума. Всегда одно и то же, никакого разнообразия! Но это никого не интересовало. Никому не были нужны мои собственные идеи! А у меня за все время родилась целая куча идей.

Он поднял глаза, но Ванда все еще смотрела в окно.

– Но об этом отец и слышать ничего не хотел. Он даже не смотрел на мои работы, только повторял, чтобы я не тратил время понапрасну: мы с заказами и так едва справляемся. У других мальчиков в деревне было иначе: у них было время на то, чтобы изготовлять свои изделия, а у меня с братьями – нет. А потом объявилась Мария со своими проектами, и старик вдруг загорелся энтузиазмом!

Слова Томаса звучали так, словно он до сих пор не мог в это поверить.

– Тогда я чуть не лопнул от зависти. Говорю совершенно честно. Но кого это интересовало? – безрадостно рассмеялся он. – Конечно, он недолго восхищался ее необычными штуками, и вскоре все вернулось на круги своя. Мы это забросили, а вот Мария – нет. Она это превратила в нечто! В отличие от нас.

Ванде было тяжело это слышать. Она еще никогда не видела отца таким. Она не решалась обернуться, опасаясь, что Томас перестанет говорить. В то же время при упоминании имени Марии ее охватило нехорошее чувство. «Если бы только знать, что все наши волнения напрасны», – промелькнула в ее голове мысль.

– А потом, когда ушел Себастиан, мне и Михелю пришлось делать работу за троих. И тогда меня тоже никто не спрашивал, что я чувствую. А я уходил от печи, проработав четырнадцать часов подряд! После несчастного случая с Михелем я остался один, но заказы нужно было выполнять, иначе не заработаешь на хлеб. За все эти годы я понял лишь одно: самое лучшее, когда не думаешь и не слышишь, а просто делаешь, что должен делать.

Он поднялся с табурета, подошел к Ванде, стоящей у окна, и тоже посмотрел наружу. Внезапно у девушки появилось ощущение, что они близки не только телесно.

– А потом ты приходишь сюда и задаешь мне такие вопросы! – тихо произнес он.

– Времена меняются. И можешь верить или не верить, но иногда к лучшему, – хрипло проворчала под нос Ванда.

– Это было… хорошее чувство, – так тихо произнес Томас, что Ванде показалось, что эти слова ей почудились. Ее сердце неистово забилось. «Дальше. Пожалуйста, говори дальше».

– Я уже почти позабыл, каким тягучим может быть стекло. Но сегодня… я снова ощутил: у стекла нет границ, они есть только у нас, стеклодувов, – смущенно рассмеялся он. – Что за ерунду я тут болтаю!

– Нет! – воскликнула Ванда. Она обернулась к нему и рассказала о своих страхах, что стекло может лопнуть от раздутия.

Улыбка отца была почти нежной.

– В этом и состоит искусство: знать, когда остановиться.

Он неловко погладил Ванду по руке и вышел из мастерской.

 

Глава двадцать четвертая

– Твоей матери она тоже ничего не писала, – сказала племяннице Йоханна, как только они вышли из почтамта.

Она покачала головой.

– Я ее просто не понимаю! Я уж не говорю, что вот уже много месяцев жду от нее новых проектов, но она ведь должна понимать, что мы волнуемся за нее. Это так похоже на Марию!

Йоханна резко остановилась.

– А Франко, мне кажется, ничуть не лучше! Это просто недопустимое поведение! Что такое, ты меня вообще не слушаешь? – Она на ходу дернула Ванду за рукав.

– Что ты сказала? – испуганно вздрогнула Ванда. Она попыталась сморгнуть навернувшиеся на глаза слезы.

– Ты только посмотри на себя! – нахмурившись, воскликнула Йоханна. – К чему тут реветь?

Движение, которым она схватила Ванду за плечо, придало ее словам резкости.

Теперь Ванда действительно разрыдалась.

– Как она могла так со мной поступить? Мама такая подлая!

Она с такой осторожностью подбирала слова, пытаясь донести до матери, что она подумывает остаться в Лауше насовсем! Она ночами раздумывала над каждой формулировкой, но на том конце ничего не было слышно, кроме помех на линии и молчания Рут. Она рассчитывала на все, что угодно, только не на это. Ванда еще никогда не слышала, чтобы мать так запиналась и лепетала, но после нескольких минут она снова овладела собой. И тут уж не помогли никакие просьбы и мольбы. Рут была непреклонна: Ванда могла задержаться еще на четыре недели, но потом тут же вернуться в Нью-Йорк. В конце концов, Ванда ведь не может вечно сидеть на шее у Йоханны!

Ванда слегка отвернулась от Йоханны, которая стояла рядом, и, понизив голос, заявила, что Томас Хаймер не против, если она переедет к нему. Рут холодно ответила, что этого никогда не будет, а если Ванда действительно хочет переехать в Тюрингию, против чего Рут категорически возражает, то нужно хотя бы подыскать соответствующее жилье. И сделать это, находясь в Нью-Йорке. Спокойно, обстоятельно, в присутствии Ванды.

«Может, это был всего лишь дешевой трюк, чтобы заманить меня домой, – подумала Ванда. – Вероятно, мать считает, что если я окажусь снова в Нью-Йорке, то моя эйфория от Лауши развеется, как дым в камине? Но тут она ошибается. Разумеется, раньше я металась из крайности в крайность, но в этот раз меня никто и ничто не собьет с пути истинного!» – эта мысль немного утешала Ванду.

– Именно сейчас, когда дела так хорошо идут, – сказала она, шмыгнув носом.

Ванде пришлось тут же отступить в сторону, чтобы не попасть под повозку.

– Если ты попадешь под колеса, эти хорошие дела пойдут прахом, – ответила Йоханна, а потом, ничего не спрашивая, потащила Ванду в ближайшую кофейню. Она заказала им по чашке кофе и куску орехового торта и после этого обратилась ко все еще расстроенной племяннице: – Ну, улыбнись, как прежде! Если я правильно поняла, то мать все же не категорически против, чтобы ты осталась жить в Тюрингии. Но такой шаг нужно тщательно спланировать, тут я полностью поддерживаю Рут. Как быть с Гарольдом, которого твоя мать называет женихом? Разве у него нет права узнать, что ты хочешь начать собственную жизнь? – В голосе Йоханны явственно слышался упрек.

– Гарольд! – презрительно бросила Ванда. – Наши отношения никогда не были официальными, эта помолвка была объявлена скорее в шутку. Я от него получила целых два письма с тех пор, как милостивый господин стал директором банка! Я при этом сначала писала ему каждую неделю! С глаз долой, из сердца вон – так говорят в Германии, да? – вздохнула она. – Но одно ты очень точно сформулировала: я действительно хочу начать свою жизнь! Я не обязана давать отчет перед Гарольдом, и матери не стоит фантазировать, что меня из-за него будут мучить угрызения совести.

Йоханна как раз набрала в легкие воздуха, чтобы ответить, но потом, заметив приближающегося официанта, промолчала. Долетел запах только что поджаренных кофейных зерен, и после первого глотка Ванда заметила, что Йоханна была права, заявляя, что кофе – это эликсир жизни. Девушка почувствовала себя уже немного лучше…

Йоханна посмотрела на кусок орехового торта.

– Еще раз вернусь к этой теме… Официально помолвлены или неофициально, я считаю, ты должна ясно и четко сказать ему, как обстоят дела. Или ты хочешь поступить так же, как Мария с Магнусом?

«Нет, такого я не хочу», – про себя призналась Мария. Молчаливые страдания Магнуса, его взгляд, по которому можно было сказать, что он все еще ничего не понимает, как любовь всей его жизни могла исчезнуть просто так. Эта картина совершенно не нравилась Ванде. Она не считала, что Гарольд будет страдать! Казалось, он уже сейчас смирился с ее потерей. И все же со своей стороны Ванда хотела подвести под этими отношениями черту. Но это ведь не требовало ее непременного возвращения в Америку, разве нет?

– И потом еще есть финансовые вопросы. Нужно обговорить, например, такие банальные вещи, как приобретение собственного жилья. Не пойми меня превратно, ты можешь оставаться у нас так долго, как сама того захочешь, – продолжала Йоханна. – Но ты же не будешь вечно жить на чемоданах. И наверняка дома есть вещи, по которым ты уже скучаешь.

– У меня с собой есть все, что нужно, – ворчливо ответила Ванда.

Девушка считала, что мать вообще может раздарить все ее оставшиеся вещи. Куда ей здесь надевать бальные платья и расшитые жемчугом сандалии?

– Рут в свое время тоже уехала с одним чемоданом в руке, никому ничего не сообщая. И Мария тоже все бросила, когда решила жить в Генуе вместе с Франко. И только в мои дела каждый должен вмешаться!

Она упрямо выпятила нижнюю губу. А что, если она просто здесь останется?

– Ах, Ванда… Почему тебе непременно нужно совершать ошибки взрослых? – вздохнула Йоханна и устало взглянула на племянницу. – Разве не умнее было бы хотя бы попытаться сделать все лучше?

– А почему ты не сказала матери, что мы поженимся? – спросил Рихард, насупившись. – Это бы ее наверняка переубедило.

– Поженимся? – пронзительно вскрикнула Ванда. – Об этом и речи не было еще…

– Что ты смотришь, как испуганная косуля? Ведь с первых дней было понятно, что мы будем жить вместе. Поэтому ясно и то, что когда-нибудь мы поженимся. Собственно, я хотел с этим еще повременить, пока… Ну, пока я смогу предложить тебе что-то большее.

Он сделал неопределенный широкий жест.

– Но если уж дошло до этого, то я сегодня же вечером отправлюсь на нагорье и попрошу у Томаса твоей руки. Раньше или позже – какая разница?

Рихард пожал плечами, словно это было уже решенное дело.

– А как насчет того, чтобы будущая госпожа Штемме поцеловала своего жениха?

Подмигнув, он протянул Ванде руку.

Госпожа Штемме… Искушение было велико, ей хотелось прильнуть к его груди и застыть в объятиях, наслаждаясь приятным чувством от его слов. Однако Ванда неожиданно отстранилась, а вместо радостного биения сердца и романтического настроения почувствовала раздражение и разозлилась.

– Собственно, я несколько иначе представляла себе предложение о замужестве… – холодно произнесла она.

Рихард часами говорил о новых стеклодувных техниках или о том, что рассказал ему Готтхильф Тойбер во время последнего визита, но информацию о такой важной вещи, как женитьба, он уместил в одно предложение! Да еще и ее не спросил. Ванда не думала, что мать придет в восторг от ее новых матримониальных планов. Скорее, напротив: вероятно, Рут положит все силы на то, чтобы помешать дочери выйти замуж за стеклодува! Именно это она и сказала Рихарду.

Оба долго молчали. Рихард нерешительно заговорил первым:

– Я понимаю… твои родители будут, конечно, возражать против моей кандидатуры. Поэтому я не совсем уверен в успехе этого дела. То есть… я хочу сказать… – Он яростно провел рукой по волосам, так что они растрепались. – Что я тебя люблю, в этом я, конечно, уверен. Но все остальное…

Он сделал беспомощный жест.

– Может, я осмелился говорить об этом, потому что иначе у меня голова лопнула бы от всяких раздумий. Получатся ли у нас нормальные отношения? Этот вопрос всплывает в моей голове, как громадное черное чудовище, и утром, и посреди ночи, и иногда даже за работой. И мне нелегко отогнать его прочь. Ты такая… образованная девушка! Такая опытная. И вдруг решила переехать из Нью-Йорка к нам в Лаушу…

– Но я… – перебила его Ванда, однако Рихард тут же снова заговорил:

– Сейчас, когда все в новинку, тебе, конечно, у нас нравится. Но наверняка наступит следующая зима. А потом еще одна. Как ты справишься, если Лаушу иногда будет заметать так, что она окажется отрезанной от внешнего мира? Не возненавидишь ли ты меня просто от скуки? И насколько тебе будет интересно работать в мастерской изо дня в день? Могу ли я надеяться, что ты справишься с этим? – Он вздохнул. – Порой это чудовище становится сильнее меня, и тогда я думаю: лучше б мы никогда не встречались. Но теперь я сделал тебе предложение и счастлив! Ванда, дорогая, у нас все получится! Я знаю это и приложу все силы, чтобы сделать тебя счастливой!

Его неуверенный взгляд резко контрастировал со своенравными нотками в голосе. Ванда еще никогда не видела Рихарда таким ранимым. Ее сердце затрепетало от любви к этому мужчине, который, очевидно, всегда делал то, что должен, и говорил то, что должен, и неважно, волновали его эти вещи или нет. Она взяла его руку и серьезно посмотрела в глаза.

– Меня все это тоже немного волнует. Но, как ты уже сказал, мы должны побороть в себе черное чудовище под названием «сомнение»! Любовь делает человека непобедимым, правда? – с пафосом добавила она.

Он неуверенно взглянул на нее.

– Что это значит: «да» или «нет»?

– Конечно да, ты, болван! – усмехнулась Ванда. – Да, да, да!

На этот раз она подалась, и он обнял ее. Рихард закружил ее по комнате, словно она весила не больше песчинки, а Ванда весело завизжала.

– Она станет моей женой, ура-а-а!

Ванда радостно смеялась. Она целовала губы Рихарда, мочки ушей, его шею под прядями волос.

В какой-то момент он отстранил Ванду от себя и состроил виноватую мину.

– Кроме того, что твои родители могут быть против, есть еще одна маленькая организационная проблема. Не то чтобы с этим нельзя было справиться. – Он подошел к шкафу. А когда вернулся, в руках у него было письмо. – От Тойбера, – объяснил он. – Свадьба может состояться только в июле, это самый ранний срок. Во вторую или третью неделю мая…

– Мы ведь еще совсем не говорили о сроках, – перебила его Ванда, и в ее глазах загорелись сердитые искорки.

Хоть она и согласилась на замужество, но это ведь не значит, что ей и словечка поперек нельзя сказать! И ее вопрос с поездкой в Нью-Йорк тоже еще не был решен.

– …я буду в Венеции. Ты помнишь о художественной выставке, о которой я тебе рассказывал? Это мое приглашение. Готтхильф Тойбер хочет представить меня на нескольких стекольных мануфактурах. Он говорит, что я мог бы использовать эту возможность, чтобы лучше познакомиться с итальянцами и…

– Ты уезжаешь? – глухо произнесла Ванда. – Но почему ты ничего об этом не рассказал?

– Я как раз тебе об этом и говорю, – ответил Рихард. – Кроме того, это же всего на две недели! Тойбер говорит, что я должен…

– Две недели! Тогда у нас остается еще меньше времени, чем я думала! – пробормотала Ванда. Если ей действительно нужно будет поехать в Нью-Йорк, то придется покинуть Лаушу до того, как Рихард вернется из Италии. А что, если он вдруг во время поездки влюбится в красивую итальянку? Как Мария влюбилась в этого Франко! Тогда она останется сидеть в Нью-Йорке одна и…

Она бросилась к Рихарду и обняла его.

– Пожалуйста, не уезжай!

Страх потерять Рихарда в одно мгновение затмил все остальное. Может, ей стоит просто пренебречь желанием родителей и остаться в Лауше? От этой мысли Ванде даже сделалось нехорошо.

Какое-то мгновение слышалась лишь весенняя капель таявшего снега, капли звонко падали в бочки для сбора дождевой воды позади дома.

– Почему бы тебе просто не поехать вместе со мной в Италию? – вдруг прошептал Рихард в волосы Ванды. – Выставка может быть полезна и для стеклодувной мастерской Хаймеров. Говорят, там можно завязать много деловых контактов. И это еще одна причина, по которой я хочу поехать туда, хотя я не стану говорить об этом Тойберу прямо в лицо. Но когда-нибудь моя мечта сбудется, и у меня будет много таких клиентов, как он. Я не желаю быть привязанным только к одному, ты понимаешь?

Ванда кивнула и положила голову ему на грудь. Она понимала это, да еще как! Хотя ей и удалось заинтересовать Карла-Хайнца Браунингера в продукции отцовской мастерской, в душе она все еще переживала. Первейшей задачей было найти новых клиентов. Только как это сделать? До сих пор это оставалось под большим вопросом.

– Мы вдвоем в Венеции…

Ванда горько вздохнула. Но прежде чем она успела влюбиться в картинку, которую нарисовало ей воображение, девушка отпрянула.

– Но Йоханна никогда не позволит мне такое! А мои родители и подавно! – произнесла она, не акцентируя внимания на том, кого имеет в виду: Рут и Стивена или Рут и Томаса Хаймера.

Рихард поцеловал ее в губы.

– И я могу понять их. Ты ведь еще несовершеннолетняя. И мы не женаты даже, иначе это дело выглядело бы совсем иначе…

В мечтах Ванда уже видела качающиеся в неярких солнечных лучах гондолы, как вдруг в голову ей пришла другая мысль:

– А далеко ли расположены Венеция и Генуя друг от друга?

Рихард пожал плечами.

– Понятия не имею. А почему ты спрашиваешь?

– Может, у тебя есть атлас, в котором мы могли бы это посмотреть? – спросила Ванда, заведомо зная ответ.

– Атлас? У меня? Как бы он у меня оказался? Но у твоей тетки он точно есть, Анна когда-то приносила его. Мы хотели узнать, далеко ли до Баварского Леса и до Шварцвальда, где тоже много стеклодувов. Мы собирались посетить их как-нибудь… – отмахнулся он. – Чего только не нафантазируешь во время длинной зимы. Но теперь расскажи, зачем тебе это?

Ванда тут же подавила приступ ревности, возникший после слов Рихарда.

– Ну, если я правильно помню, то Мария должна родить в мае. И вот я спрашиваю себя… Что, если я навещу ее как раз тогда? Если при родах будет помогать какой-нибудь член семьи, против этого ведь никто не станет возражать, правда?

Но и Йоханна, и Рут, и Стивен решительно возразили против этого. Даже Томас Хаймер смотрел на дочь еще мрачнее, чем обычно, когда Ванда рассказала ему о своем плане. Все заявляли, что молодой незамужней девушке не подобает путешествовать в компании мужчины, пусть даже их пути разойдутся сразу после пересечения итальянской границы. Ванда не упоминала, что после визита к Марии хочет приехать в Венецию к Рихарду. Она представляла, как придется самой покупать билет и путешествовать на поезде от Генуи в Венецию, и от этого ей становилось не по себе. О намерении пожениться тоже никто из них не упоминал. Ванда убедила Рихарда, что сообщать такую новость сейчас не стоит. Ее родители еще больше будут беспокоиться о непорочности дочери, если узнают о будущих планах Ванды. Она постоянно повторяла, как ужасно переживает за Марию, чтобы сосредоточить внимание родственников именно на ее желании посетить тетку. Ванду утешало то, что тут и врать-то особо не приходилось.

Провода от почтамта в Зонненберге до квартиры Рут в Нью-Йорке накалялись от телефонных разговоров. Мать уговорить не получалось, поэтому Ванда звонила даже Стивену в кабинет. Когда она услышала его голос, то чуть не разрыдалась. Потом она подробно рассказала, насколько ей жаль, что перед отъездом она его сильно обидела своим детским поведением. Стивену было тяжело ее успокоить. В конце концов Ванда все же смогла изложить ему свою просьбу: не сможет ли он замолвить за нее словечко перед матерью? Ей больше всего на свете хотелось навестить Марию. Стивен ответил, что вполне понимает беспокойство Ванды насчет тетки, но не был уверен, что вправе давать разрешение на такую поездку.

Ванда снова разревелась.

Спустя несколько дней в мастерской Штайнманнов-Майенбаумов появился посыльный. Из сумки он достал телеграмму, в получении которой должна была расписаться лично Ванда. Он не нашел ее на месте и, проклиная все на свете, поспешил по крутой дороге вверх до мастерской Хаймеров.

Ванда дрожащими руками взяла клочок бумаги и, затаив дыхание, развернула его. Девушка быстро прочла строчки и только после этого решилась выдохнуть.

Крик ликования пронесся по всему дому.

Рут и Стивен разрешили Ванде поехать в Италию, несмотря на сомнения. «Только ради Марии», – как они написали. Они также отправили значительную сумму денег почтовым переводом.

 

Глава двадцать пятая

– Врач сказал, что боли в спине могут означать ранние схватки.

Патриция расправила простыню под Марией, а потом так плотно подоткнула покрывало по бокам под матрац, что Мария с трудом могла пошевелиться. Патриция задернула занавески, но в комнате все равно было светло и очень тепло.

Мария испуганно заморгала. Ранние схватки?!

– А что это значит? – Она посмотрела сначала на свекровь, а потом на усатого врача, который стоял на почтительном расстоянии от ее постели. Осмотр заключался в том, что он тщательно ощупал живот и спину Марии через ночную рубашку. И спустя две минуты все закончилось. После этого он быстро заговорил на итальянском с Патрицией, и Мария уже не уловила сути. Она расслышала лишь слово «complicazione».

– О каких осложнениях он говорил? – спросила Мария, когда Патриция промолчала.

– Ни о каких, тебе послышалось, – ответила Патриция.

Она не сказала Марии, что врач намекал на возраст роженицы.

– Доктор ди Темпеста рекомендует строгий постельный режим прямо с сегодняшнего дня. Иначе может возникнуть опасность, что ребенок родится преждевременно.

– Но я…

– Никаких «но»! – сурово перебила ее Патриция и кивнула в сторону врача, закончившего осмотр.

Мария беспомощно смотрела на мужчину, который закрыл сумку и уже собирался выйти из комнаты. У нее было еще так много вопросов! Если она правильно рассчитала, то ребенок должен был появиться на свет в конце мая. Но вдруг он родится раньше? Не повредит ли это ему? Может, лучше пригласить на роды врача? Если он сам говорит… об осложнениях.

Но свекровь отказывалась выполнить ее пожелание, несмотря на то что в последние недели стала заметно сговорчивее.

– Несколько веков подряд все женщины семьи де Лукка рожали сами, без чьей-либо помощи, только на тяжелые роды приглашали повитуху, – заявила свекровь Марии, когда та в очередной раз выказала беспокойство. Очевидно, Патриция считала Марию слишком чувствительной. И все же она вняла просьбам Марии и пригласила доктора для консультации. Марии пришлось поклясться могилой матери, что она не станет говорить ничего «безрассудного» в присутствии мужчины. Но теперь она волновалась о том, что что-то не в порядке, и это было важнее любых клятв. Она сорвала простыню и резко привстала в кровати.

– Dottore, uno momento! – воскликнула она, когда врач уже ступил в коридор.

Патриция бросила на невестку предупреждающий взгляд.

Доктор повернулся.

– Да?..

– С моим ребенком все хорошо? – тихо спросила Мария.

Он помедлил лишь долю секунды, потом энергично кивнул и исчез в темном коридоре.

Мария смотрела ему вслед: «Слава Богу!»

Больше она ничего не хотела знать. Только это.

– Обязательно было так поступать? – спросила Патриция, вернувшись в комнату. – Разве мы не договаривались, что ты будешь молчать?

Она поставила кувшин с молоком и стакан на ночной столик Марии.

Мария с отвращением отвернулась.

– Ты же знаешь, что я уже несколько дней не переношу молоко. Мне хотелось бы холодного лимонада, – вздохнула она. – И хочется погулять. Воздух здесь такой затхлый, хоть топор вешай. Если сейчас здесь стоит такая невыносимая жара, то не хочется даже думать, как будет в летние месяцы.

Патриция вела себя так, словно не слышала последней фразы.

– Молоко не повредило еще ни одной женщине. И ребенку оно точно будет полезно, если выпьешь. Через пару недель ты уже сама должна вырабатывать молоко. – Она требовательно протянула Марии наполовину наполненный стакан.

Невестка, пересилив себя, сделала один глоток, пытаясь подавить подступающую тошноту. От благосклонности Патриции зависели условия ее заключения.

– Ну что? Какие новости? – По удивленно поднятым бровям Патриции Мария поняла, что, вероятно, на лице остались «усы» от молока. Невестка быстро вытерла губы тыльной стороной ладони.

Патриция покачала головой.

– Ничего. Вообще ничего. Я каждый день жду звонка доктора Лоренцо, увенчались ли его старания успехом. Но больше… ничего! – Ее голос сорвался.

Она вытащила из рукава накрахмаленный платок и промокнула невидимые капельки пота на лбу. Когда она вновь взяла себя в руки, голос зазвучал печально:

– Лоренцо десятилетиями получал от нас щедрые гонорары, но беда, когда действительно нужен адвокат!

– Я не понимаю этого! Как можно было бросить Франко за решетку, если нет никаких доказательств, что он причастен к этому случаю? – Отчаянию Марии не было предела.

Мария будет пребывать в заточении в палаццо, пока Франко будет находиться в тюрьме в Нью-Йорке! Мария все же лелеяла надежду, что его освободят: Патриция вскоре после ареста Франко сообщила, что семья отправила в Америку лучших итальянских адвокатов. Но надежда давно растаяла. Либо доктор Лоренцо ничего не смог сделать в Америке, либо местные власти тем временем накопали против Франко больше доказательств, чем просто высказывание подкупленного портового рабочего.

А может… и то, и другое.

– Если Франко вскоре не появится… – прошептала Мария захлебывающимся от слез голосом. Она давно снова легла в постель, но боли в спине возобновились. Она тихо простонала.

Патриция истолковала отчаяние Марии по-своему.

– Он непременно вернется к рождению своего ребенка! – Заметив сомнение в глазах Марии, она взяла ее за руку и крепко сжала. – Нам нужно просто держаться вместе. Una famiglia, si? Я всегда это говорила.

Мария молчала.

– Давай помолимся, – прошептала Патриция. – За нашего любимого сына и твоего мужа.

 

Глава двадцать шестая

После лихорадочных четырнадцати дней, которые пролетели в подготовке к путешествию, наконец пришло время уезжать. После всех увещеваний, пожеланий доброго пути и слез Рихард и Ванда распрощались с Лаушей. Йоханнес смотрел на кузину с неприкрытой завистью, он тайком признался ей, что страстно мечтает тоже когда-нибудь поездить по чужим странам, а вот Анна лишь холодно пожала Ванде руку на прощание, проворчала, что ее ждет срочная работа, и исчезла. С Рихардом она вообще не попрощалась, но в суматохе этого никто не заметил.

Йоханна не скрывала, что до самого конца сомневалась в целесообразности этого предприятия, и все же заставила себя улыбнуться. Петер сначала обнял Ванду, а потом Рихарда и протянул ему купюру, чтобы тот выпил вечером баварского пива за его счет.

– Но только одну кружку! – добавил он, строго пригрозив пальцем.

Томас Хаймер тоже не преминул прийти в назначенное место, к дому Марцена-Пауля, который должен был отвезти молодых людей в Кобург на своей повозке. Прощаясь, он долго тряс руку Ванды и передал пакет с едой в дорогу, который упаковала Ева.

От упаковочной бумаги шел густой дух хаймеровской кухни, но Ванда, растрогавшись, едва не разрыдалась. Томас сказал Йоханне:

– Кто бы мог подумать, что у нас когда-нибудь снова будут общие переживания?

И Ванда не смогла сдержать слез. Девушку утешало лишь то, что в ее отсутствие Хаймер будет заниматься большим заказом для Браунингера: к нему приехал помешанный на искусстве американец и заказал несколько десятков ваз, каждая из которых выполнена в одной из специальных техник. «Срез тюрингского стеклодувного искусства» – так назвал этот заказ Браунингер. Для отца это было то, что нужно! Ванда ликовала. Сначала Томас в это не мог поверить, подозревал, что Ванда зло разыграла его. Но потом взялся за работу с таким рвением, что Ванда его просто не узнавала: он словно помолодел за эти дни.

Ванда хотела озаботиться поиском новых клиентов после возвращения. В глубине души девушка надеялась, что и в Венеции ей удастся завязать новые контакты для стеклодувной мастерской Хаймеров.

Ах, как же тяжело прощаться с Лаушей!

– Эй, Ванда, ты корни здесь пустила, что ли? – нетерпеливо взял ее за руку Рихард.

Ванда со вздохом опустилась рядом с ним на твердую деревянную лавку повозки.

– Это же всего на две недели, – шепнул ей Рихард, увидев ее расстроенное лицо. Девушка кивнула.

А потом повозка уехала.

Когда они прибыли на вокзал в Кобург, их поезд уже подали к перрону. Заметив это, Рихард бросился бежать, испугавшись, что они опоздают. Ванда хихикнула и указала ему на то, что в паровоз только загружают уголь, то есть об отправлении еще совсем не идет речь!

Из Кобурга их путь лежал через Нюрнберг в Мюнхен, где они хотели переночевать в гостинице неподалеку от вокзала. На второй день путешествия они должны были прибыть в Больцано, где их пути разойдутся.

Ванда купила свой билет на вокзале в Лауше, а Рихарду билет приобрели в Веймаре – Готтхильф Тойбер оплатил ему не только участие в мероприятии и гостиницу в Венеции, но и отправил входной билет на художественную выставку. Билет из Веймара? Проводник удивленно поднял кустистые брови, проверяя проездной документ на подлинность и не обращая внимания на длинную очередь ворчащих пассажиров, которые собрались позади Рихарда и Ванды. Когда они наконец зашли в вагон, то поняли, что им повезло: купе оказалось занято лишь наполовину, так что лавка напротив них оставалась пустой. Ванда использовала это место, поставив туда багаж, который полагалось сдать в багажный вагон. Тут был целый чемодан вещей для ребенка, кроме всяких безделушек для самой Марии. Рихард тоже взял свой чемодан в купе. Рядом с чемоданом Ванды его багаж выглядел довольно жалко. Рихард заметил это и прикрыл его курткой, словно желая спрятать.

Это был ясный солнечный день. И через приоткрытое вагонное окно в купе залетал многообещающий весенний ветер. Казалось, что снаружи цветет весь мир. Куда ни кинь взор, везде белели расцветавшие яблони и вишни.

Сначала Ванда тайком держала Рихарда за руку и про себя наслаждалась мыслью, что в этой поездке ее мечта воплотится в жизнь. А еще несколько недель назад она даже подумать об этом не решалась. Но с каждым поворотом, который преодолевал поезд, реальность превосходила все мыслимые мечты. Каждые пять минут открывалась новая панорама, и Ванда больше не могла усидеть молча. Девушка взволнованно жестикулировала и указывала за окно, где проносились темные леса, потом обширные сады, а между ними были разбросаны маленькие деревушки с домами, покрытыми черепицей, – сланцевых крыш Ванда больше нигде не видела, как только они выехали из Тюрингии. Поезд часто проезжал мимо озер, водная гладь которых отливала темно-сапфировой синевой.

Прошло некоторое время, прежде чем Ванда заметила, что Рихард не вторит ее радостному восторгу, а безучастно смотрит в одну точку перед собой. Девушка спросила, в чем дело, и парень ответил:

– Ты заметила, что проводник прицепился только к моему билету? На других пассажиров он вообще не смотрел.

Сначала Ванда вообще ничего не поняла. Она уже давно позабыла недолгую задержку перед посадкой в вагон.

– Это так типично, – продолжал Рихард. – С нами, жителями лесов, можно и такое провернуть! Если и дальше так пойдет, то ничем хорошим это не кончится!

Вскоре Ванда заметила, что последние слова подтвердились. Чем дальше они отъезжали от Лауши, тем Рихард становился все ворчливее. Ванда понимала, что дурное настроение Рихарда не связано с ней, что это всего лишь выражение его нерешительности. Про себя она даже удивлялась тому, что ее самонадеянный Рихард больше не был уверен в своей затее, как только покинул Лаушу… Но она решила оставить его в покое и углубилась в путеводитель по Италии, который недавно купила в магазине старого друга Марии – Алоиса Завацки.

Время перевалило за полдень, и только тогда Рихард немного расслабился, завязался разговор. А когда вечером поезд прибыл в Мюнхен, Рихард стал почти прежним.

Гостиница рядом с мюнхенским вокзалом была простой, но чистой. Ванда и Рихард занесли багаж в комнату, а потом Рихард хотел спуститься в столовую гостиницы, чтобы заказать дежурное блюдо – чечевичную похлебку с сосисками. Но Ванда, пребывая в состоянии эйфории, убедила Рихарда отправиться вместе с ней на знаменитую Максимилианштрассе, о которой она слышала еще в Нью-Йорке. Солнце все еще слало золотые лучи, на улицах было полно народу, и все люди – в хорошем настроении. Хотя магазины уже давно были закрыты, они все же прошлись мимо витрин. Рихард держал Ванду под руку. Ему не хватало только прогулочной трости, а ей – зонтика. Они были бы похожи на пожилую семейную пару. Когда они проходили мимо большого зеркала в витрине, Ванда сказала об этом и рассмеялась. Но вот зажглись фонари, и молодые люди, не чувствуя ног, закончили свою прогулку.

Вместо столовой в своей гостинице они в результате очутились в одном швабском заведении, где пара цыган играла зажигательные мелодии. Рихард смотрел на остальных посетителей так, словно они прибыли с другой планеты. Он тайком показывал на мужчину в черном фраке и огненно-красном шарфе, сидящего за соседним столиком, а потом на другого, с бритой головой и окладистой бородой. Затем он заметил двух молодых женщин, которые при всех целовались в губы. От смущения Рихард больше не знал, куда девать глаза.

Ванда же сразу почувствовала себя как рыба в воде. Атмосфера напоминала ей о тех вечерах, которые они с Марией и Пандорой проводили в Гринвич-Виллидж.

– Это все творческие люди, – шепнула она Рихарду и посоветовала сразу привыкать к таким несколько экстравагантным личностям, которые наверняка в Венеции будут попадаться ему на каждом шагу. Ванда заметила, что мужчина за соседним столиком получил тарелку спагетти, и решила заказать такую же – прелюдию к итальянскому приключению.

– Женщины, которые целуются, мужчины, которые носят бороду длиной в конский хвост, и спагетти в городе белых сосисок – почему нет? – сухо прокомментировал Рихард, и Ванда неожиданно поцеловала его в губы.

Вечер был длинный, настроение у гостей все улучшалось. Под громкую музыку было тяжело вести разговор, поэтому Рихард и Ванда влюбленно смотрели друг другу в глаза и покачивались в такт мелодии.

И лишь когда музыканты сами присели за стол с бокалами вина, стало спокойнее – только жаркие политические дискуссии.

Ванда и Рихард завязали разговор, перескакивая с темы на тему. Было столько всего, о чем им хотелось поговорить друг с другом!

В какой-то момент Ванда рассказала ему о вечере, когда она узнала от Марии, что Стивен не ее настоящий отец.

– Всю свою юность мне казалось, что я… какая-то не такая. Ни рыба ни мясо, понимаешь? И все изменилось лишь в последние недели. Сегодня я знаю, что и Стивен, и мой настоящий отец – это часть моей жизни. Кажется, я снова постепенно врастаю в свою шкуру, становлюсь собой… – Она взглянула на Рихарда. Его взгляд был открыт и внимателен. Ванда продолжала: – Часть меня хочет остаться американкой, и все же я все больше ощущаю себя дочкой стеклодува! Какое-то сумасшествие, правда? – Неожиданно неуверенность прежнего времени вновь накатила на нее так сильно, что у Ванды по спине побежали мурашки. Как часто в ее жизни бывали многообещающие начала, чтобы вскоре превратиться в болезненные фиаско! Она сделала большой глоток вина.

Рихард задумчиво смотрел на нее.

– У меня все было намного проще. Я с детства знал, что я сын стеклодува. Мой отец был одним из лучших. Родители с самого начала давали понять, чего ждут от меня, что я должен пойти по стопам отца. Или, лучше сказать, что я добьюсь когда-нибудь чего-то большего. Жаль, что они так и не смогли увидеть, что их желание сбылось. Отцу наверняка не понравилось бы, что я копирую муранский стиль, ну а в остальном…

Он потянулся через стол и взял руку Ванды.

– Они бы гордились, что я женюсь на дочке Хаймера!

Ванде сначала показались его высказывания странными, но вскоре девушка поняла, что она в глазах Рихарда прежде всего дочь стеклодува. Он не мог или не хотел вникать в проблемы ее юности. Для него Ванда не была the little rich girl с Пятой авеню, девушка со всяким вздором в голове, который ему придется из нее выбивать. Он смотрел на нее как на женщину, которую мог обнять, с которой хотел связать свое будущее. Теплая волна счастья охватила Ванду.

Ее глаза загорелись любовью, когда она подняла бокал, в котором был последний глоток вина, и чокнулась с Рихардом.

– А я горда тем, что выхожу за стеклодува. Как красиво иногда говорят? Кто женится на стеклодуве, у того брак будет стоять на золотой ножке! – такие слова или подобные им говорила ей когда-то Мария.

Рихард слегка нахмурился.

– Мне все же казалось, что эта поговорка звучит несколько иначе, но и так мне очень нравится!

 

Глава двадцать седьмая

Второй день путешествия прошел так же великолепно, как и первый. С каждым километром, который они оставляли за собой, ландшафт все больше напоминал картинки из детских книг, которые Йоханна в свое время отправляла в Америку: покрытые снегом альпийские вершины, ярко-голубое небо, украшенное облачками, словно сделанными из сладкой ваты, светло-коричневые коровы с большими и добрыми глазами. То слева, то справа от дороги на крутых склонах виднелись большие водопады. Ванда ликовала от ощущения, что по дороге к Бреннеру небо становится все ближе и ближе. Не проходило и пяти минут, чтобы девушка не вскрикивала от восхищения, чем веселила попутчиков.

Рихард был впечатлен ландшафтами по-своему. Он все время переводил взгляд от пейзажа за окном на блокнот для рисования. Он не мог подумать, что сама поездка станет серьезным воодушевляющим приключением, как он сам признался Ванде позже.

– Если так пойдет, то путешествия должны стать неотъемлемой частью нашей жизни, – ответила она на это.

Другие пассажиры принимали их за молодоженов и смотрели доброжелательно и завистливо. Они были так молоды и так влюблены друг в друга…

Гостиница в Больцано оказалась элегантнее, чем в Мюнхене. В ней был большой ресторанный зал, где были заняты почти все столики. Но в этот раз сам Рихард настоял на том, чтобы посмотреть город. После этого молодые люди вернулись в номер и освежились, а потом, взявшись за руки, пустились бродить по узким улочкам. Вечер был теплый, и, казалось, все жители Больцано решили провести его на улице: играли дети, женщины в фартуках сидели рядком и чистили овощи, мужчины вели беседы, пуская в воздух облачка сигаретного дыма. На перекрестках Ванда и Рихард с трудом протискивались сквозь толпу. В Лауше лишь недавно отступила зима, а здесь уже началось раннее лето.

– Я именно так себе и представляла Италию!

Ванда указала на длинный ряд цветочных горшков с ярко-красными геранями, перед которыми сидела черная кошка и тщательно вылизывала себя.

– Этот запах юга, лета и темно-синее море!

Рихард рассмеялся.

– Вот только моря я здесь не вижу.

– Ну ты и зануда! – пихнула его в бок Ванда. – У тебя просто нет фантазии!

Вскоре они вышли на площадь, и Рихард позабыл, что хотел ответить на подтрунивания Ванды. Перед ними возвышался красивейший фонтан, который они когда-либо видели в жизни. В сделанной из песчаника чаше находились бесчисленные скульптуры ангелов. Стоя в различных позах, они держали рога изобилия, из которых били струи воды.

– Ты когда-нибудь видел такую красоту? – Ванда в восхищении прижала ладонь к губам. – Этому фонтану, наверное, уже несколько сотен лет, правда?

– Мне кажется, он сохранился еще со времен Ренессанса, – ответил Рихард, голос которого тоже звучал благоговейно.

Когда они подошли ближе, то на дне чаши фонтана заметили под водой маленькие монетки.

– Это итальянский обычай, о котором я уже когда-то слышала. Нужно бросить монетку в воду, закрыть глаза и загадать желание. И оно потом исполнится. Черт побери, где-то же у меня должны быть мелкие деньги…

Ванда, взволнованная, рылась в кошельке.

Рихард схватил ее за руку и притянул к себе.

– Мое сокровенное желание уже давно исполнилось, – прошептал он и поцеловал ладонь девушки.

Позже они сидели в маленькой траттории и ели запеченные голубиные грудки и маленькие, щедро сдобренные чесноком поджаренные картофелины. Запивали они это кьянти, огонь которого передавался молодым людям с каждым глотком. Их смех, разговоры и прикосновения за столом – все было пронизано небывалой интимностью, любой взгляд имел особое значение, каждый жест был понятен лишь собеседнику и заключал в себе весь мир.

«Он – мой мужчина», – жизнерадостно думала Ванда, едва не лопаясь от гордости и счастья.

Они вышли из траттории вместе с последними посетителями и уже в гостинице остановились перед дверьми своих номеров, держа в руках ключи. Рихард поцеловал Ванду на прощание и крепко прижал ее к себе. Только бы не расставаться! Не отпускать друг друга, чувствовать друг друга, как никогда раньше!

Еще немного, и воздух вокруг них начал бы искриться. Очень просто было продлить часы совместного времяпрепровождения! Но, с одной стороны, были обещания, которые ей пришлось дать в Лауше, а с другой – ранний отъезд на следующий день: поезд Рихарда в Венецию и поезд Ванды в Милан отправлялись следующим утром в начале восьмого. Значит, сейчас самое время поспать несколько часов. Еще немного поцелуев и объятий – и Рихард с Вандой расстались.

Ванда сидела в комбинации перед старомодным туалетным столиком с зеркалом почти во всю стену ее маленькой комнаты. Она растерянно смотрела на свое отражение в зеркале. Девушка была не в состоянии рыться в чемодане в поисках ночной рубашки. Проклятье! Она уже сейчас скучала по Рихарду! Их отделяла друг от друга всего лишь стена.

С тех пор как он в новогоднюю ночь признался Ванде в своих чувствах и, так сказать, поставил ее перед свершившимся фактом, они не расставались ни на один день. Ее волнения и сомнения, вера Рихарда в ее способности – какими же пустыми будут все следующие дни! Она задумчиво провела рукой по груди. Она не чувствовала ничего. Когда Рихард касался ее, Ванда вздрагивала всем телом. Когда она снова насладится его ласками? Рихард…

Может быть, предвкушение встречи с Марией уменьшит ее тоску? В тот же миг Ванда представила, что несколько дней пробудет без Рихарда, и эта мысль стала совершенно невыносимой для нее.

Она так резко подскочила, что опрокинула табурет, покрытый шеллаком. Она непроизвольно втянула голову в плечи, подозревая, что такой громкий шум в поздний час вызовет недовольство других постояльцев. Потом она подошла к стеклянной двери, которая вела на балкон, и распахнула ее. Нужно вдохнуть свежего воздуха. Подумать о чем-то другом.

Только это.

Девушку не удивило, что на соседнем балконе она увидела Рихарда. И все же ее глаза расширились от удивления.

– Ты куришь?!

Она растерянно указала на тлеющую сигарету в его руке. Он был одним из немногих некурящих стеклодувов в Лауше. Он всегда заявлял, что не понимает этого, когда кто-нибудь из приятелей предлагал ему сигарету.

Рихард смущенно улыбнулся.

– Другие страны – другие обычаи.

Он сделал последнюю затяжку и затушил окурок ногой.

Ванда молча кивнула.

Какое-то время они молча стояли там, каждый облокотился о парапет. Они напряженно всматривались в дома напротив. В воздухе витал пряный аромат. Может, это застоявшийся запах еды с гостиничной кухни, который долетал до балкона? Напряжение между Рихардом и Вандой становилось все невыносимее.

Ванда сглотнула и медленно протянула.

– Другие страны – другие обычаи… – Сердце колотилось как сумасшедшее, и она услышала свой голос: – Может, это касается… и других вещей?

А после все случилось само собой. Она открыла Рихарду дверь, не раздумывая ни минуты. Ей хотелось в эту ночь стать женщиной. Так – и никак иначе.

Когда они встали друг напротив друга, она подняла руки и стащила комбинацию через голову. Та упала на пол, как белый парус. Потом девушка завела руки за спину. Прошло некоторое время, пока она дрожащими пальцами расстегивала все крючки бюстье. Оно упало рядом с комбинацией. После этого Ванда посчитала невозможным оставить на себе чулки и сняла и их. Все это девушка проделала без какой-либо спешки или стыда. Каким же волнующим было это напряжение! Каким сладким – ожидание!

Ванда знала, что красива. Женственность в ней проснулась пару лет назад, и с тех пор она ловила на себе восторженные взгляды мужчин и завистливые взгляды женщин, подтверждавшие это. Но она еще никогда себя так хорошо не чувствовала, как в тот момент, когда Рихард впервые увидел ее обнаженной.

Он смотрел на стройное тело Ванды с таким благоговением, которым не удостаивал даже свое любимое стекло. Она медленно покружилась перед Рихардом, как фигурка в курантах, словно он взглядом потребовал от нее этого. Она упивалась его восхищением точно так же, как он ее наготой. Ванда не могла дождаться, когда же он наконец коснется ее. Под ласкающим взглядом ее кожа разогревалась все сильнее и сильнее, пока не начала покалывать. Ванда подошла к Рихарду, расстегнула рубашку, но тот нежно, но уверенно отстранил ее. Не сводя с нее глаз, Рихард стал раздеваться сам. Ванда невольно задумалась, были ли у него до нее женщины, перед которыми он уже так раздевался. Когда-то, еще в самом начале, она спросила Рихарда, ухаживал ли он еще за кем-то до нее, не принимая во внимание ее кузину Анну. Но Рихард тогда так и не ответил. Ванда не сомневалась, что у него до нее уже был опыт в любовных делах: слишком умелыми были его ласки, едва ли на такое был способен неопытный мужчина. И он хорошо целовался.

Пока Рихард сбрасывал с ног ботинки, Ванда с нетерпением ждала прикосновения его губ. Дрожь в ее бедрах становилась все ощутимее, и Ванде пришлось присесть на край кровати. Рихард решительным движением расстегнул пояс. Штаны упали на пол.

Ванда невольно застонала. Можно ли мужчине говорить, что он красив? Девушка не решалась. Он был таким мускулистым, как она себе и представляла, но не выглядел тяжеловесно. Широкая грудь переходила в узкую талию, как у танцора нью-йоркского балета. Взгляд Ванды скользнул ниже. Ноги без штанов выглядели намного крепче, чем она представляла.

Когда он наконец полностью разделся, то Ванда даже немного испугалась. Но испугалась она не необычного зрелища, а своего желания, которое душило ее щупальцами, словно гигантский спрут. Она хотела притянуть парня к себе, положить его руки на свои груди, она хотела… Ванда заморгала, пытаясь прогнать возбуждающие картинки.

– Ты такой… мужественный, – прошептала она сдавленным голосом.

Рихард проследил за ее взглядом.

– Мускулы – от тяжелой работы со стеклодувной трубкой, – усмехнувшись, ответил он.

– А… вот это?

Слегка прикрыв глаза, Ванда указала на его член, который вызывающе торчал вверх. Она покраснела от такого легкомыслия. Какое впечатление останется у Рихарда?!

– В этом виновата ты. Ты и только ты! – сдавленно произнес Рихард.

В тот же миг его руки обвили Ванду, а губы слились в поцелуе. Потом Рихард начал ласкать мочки ушей, перешел на шею. Его язык исследовал все бархатные углубления между ее плечами, потом снова вернулся к шее, где от его теплого дыхания встали дыбом крошечные волоски.

От каждого поцелуя дыхание Ванды все учащалось. И вскоре она тоже не могла сдерживаться, она ласкала Рихарда, касалась губами соленой кожи, вдыхала его запах. Они уже перешли на узкую кровать. Она скрипела под их весом, а Ванда и Рихард смеялись.

С каждым поцелуем они все больше обволакивали себя коконом страсти. Ничего вне кокона теперь больше не имело значения. Страстное дыхание, бархатная кожа, тихие стоны, биение сердец в такт, мягкие округлости в мужских объятиях, блаженная боль…

Готовность отдаться заполнила сознание Ванды и понесла ее по высоким волнам к страсти, которая затмила боль и оставила приятное желание.

Ванда давно перестала думать о других постояльцах гостиницы, самозабвенно вскрикнув:

– Держи меня крепко! Всегда…

* * *

– Помоги мне… Я больше не могу!

Пронзительные крики Марии заполняли комнату. Верхняя часть тела приподнималась, дергающая боль внизу живота стала еще сильнее. Все, что здесь происходило, было какой-то несправедливостью. Ей казалось, что от слишком сильной боли она разорвется пополам. Она…

– Ты должна лежать тихо! Элеонора, помоги же ей! Сейчас, уже вот-вот появится ребенок! – Пот тек по лицу Патриции, ее лицо так напряглось, словно она сама испытывала часть боли, причитавшейся Марии. Она нетерпеливо взглянула на акушерку, которая стояла между ног невестки. Почему все происходит так долго?

Правая рука акушерки скользнула внутрь Марии. Она сосредоточенно нащупывала ребенка, который не хотел выходить.

– Пусть она уйдет! Я не хочу этого. Это так больно… – Горячие слезы текли по лицу Марии. Новая волна боли накрыла ее, прежде чем она успела отойти от предыдущей. Мария взвыла.

Молодая акушерка, которая до этого помогала лишь при четырех родах, вытащила окровавленную руку, после чего стоны Марии несколько утихли. На лице Элеоноры читалась беспомощность, пока она отирала лоб Марии влажным полотенцем.

Теоретически она знала все приемы, которые нужно применить, если головка ребенка находилась в неправильном положении. Но в книге ничего не было написано о том, что делать, если роженица ведет себя, как взбесившаяся корова! Как только она начинала нащупывать маленькую головку, молодая графиня приподнималась и головка снова куда-то исчезала. Она училась у одной матроны, и у той все женщины лежали спокойно, выполняя все, что им велела пожилая акушерка.

– Пусть она кричит сколько хочет, – всегда объясняла ей наставница. – Крик помогает. – И вот теперь эта немка орала во все горло, только в родах это ей совершенно не помогало.

Если бы хоть не было так жарко! Элеонора попыталась отлепить от тела пропотевшую одежду. При этом она взглянула на настенные часы и испугалась. Уже так поздно!

Прошло целых шесть часов, а положение ребенка существенно не изменилось.

Элеонора впервые ощутила приступ паники. Нужно было что-то делать, жизнь ребенка находилась в опасности.

– Что такое, сколько ты еще собираешься возить мокрым полотенцем по лицу Марии? – прикрикнула графиня на молодую девушку. – Ты не видишь, что она едва не теряет сознание? Пульс все слабее… – Она выпустила запястье Марии. И рука той тотчас же упала на кровать, как у безжизненной куклы.

Элеонора еще раз глубоко вздохнула.

– Пока она не будет лежать спокойно, я не смогу нащупать головку ребенка, – акушерка старалась говорить как можно авторитетнее. То, что она собиралась сейчас произнести, наверняка не понравится ни роженице, ни графине, но выбора не оставалось: – Нам необходимо привязать синьору.

 

Глава двадцать восьмая

На следующее утро все случилось так быстро, что не осталось времени на боль разлуки. Рихард был страшно взволнован, считал, что с этой выставкой для него многое поставлено на карту. Но Ванда знала: ему не по себе от мысли, что остаток пути придется проделать в одиночестве.

На перроне – последний прощальный поцелуй украдкой и обещание, что через неделю, в воскресенье, они встретятся в гостинице у Рихарда. Потом Ванде ничего не оставалось, как помахать ему на прощание.

Поездку из Больцано в Милан и дальше, в Геную, Ванда не воспринимала так остро, как путешествие по Германии. Фруктовые сады здесь были редки. Постепенно они сменились пшеничными полями, где уже такой ранней весной густо зеленели первые побеги. Бóльшую часть пути дорога проходила по равнине. Ванда смотрела в окно, но почти не обращала внимания на то, как меняются за ним пейзажи. Блеск в ее глазах не был связан с красивой природой Италии, а со страстью последней ночи, которая пылала в ее душе.

– Теперь ты моя жена, – сказал ей Рихард, когда они удовлетворенно легли друг возле друга. А потом добавил: – Давай поженимся, как только вернемся из Италии.

По щекам Ванды катились горячие слезы. Она лишь молча кивнула. Девушка не могла подобрать правильные слова для такого искреннего момента.

И все же Ванда понимала одно: она ни на секунду не будет сожалеть о проведенной ночи, хоть и нарушила все обещания, данные Йоханне и родителям.

Рихард… ее муж… Что он делает в эту секунду?

Внезапно она ощутила бесконечную усталость. Скоро… скоро она сможет все это рассказать Марии, как женщина женщине. Это была последняя мысль Ванды, она устало прислонилась к окну и погрузилась в глубокий сон.

Вопреки опасениям Ванде быстро удалось подъехать от вокзала к палаццо семьи де Лукка. Когда она назвала адрес извозчику у вокзала и уже хотела сесть, тот раздраженно покачал головой. По его высказываниям и жестам Ванда поняла, что дом Марии находится всего в двух кварталах и такая короткая поездка извозчику невыгодна. Но Ванда настояла: у нее был большой багаж. Мужчина угрюмо тронул с места экипаж, и вскоре они остановились перед громадным четырехугольным строением, на портале которого висела скромная латунная табличка с надписью «Palazzo Delizioso».

Значит, это и было сооружение знаменитого итальянского архитектора Палладио! Из восторженных длинных писем Марии Ванда знала, что этот архитектор построил в Венеции десятки вилл, и девушка ожидала увидеть богато украшенный фасад. Разумеется, палаццо выглядел грандиозно, но одновременно чрезвычайно строго. В конце концов, она приехала в Италию не для того, чтобы изучать стили архитектуры! Ванда сильно потянула за шнур звонка с правой стороны портала.

– Scusi, синьорина, но графиня Мария… сегодня, к сожалению… не может поговорить!

Горничная Клара сделала книксен, но не отошла в сторону ни на шаг.

Не может поговорить? Что бы это значило? Ванда нахмурилась. Поняла ли девушка, что она приехала из Германии, чтобы навестить Марию? Она обвела взглядом гигантский фасад палаццо, словно ожидала, что в одном из окон увидит голову Марии.

Ванда еще раз попыталась объяснить и медленно, простыми фразами на немецком языке произнесла:

– Пожалуйста… передайте… моей тетке, что… приехала Ванда. Ванда! Скажите ей это, хорошо?

Может быть, Мария на поздних сроках беременности не хотела принимать посторонних, но это ведь не касалось ее племянницы!

Клара рассеянно расправила накрахмаленный фартук.

– Это… нельзя… – ответила она на ломаном немецком.

Ванда с грохотом поставила на землю багаж, который до сих пор держала в руках:

– Что это значит? Может, Мария вышла из дома? Если так, то она ведь должна когда-то вернуться? – в раздражении спросила она.

Неужели это такой вид итальянского гостеприимства – оставлять гостей после долгой дороги перед дверью? Девушка отступила чуть в сторону, чтобы стать в тень, потому что солнце пекло ей спину. Очутиться в прохладном месте и выпить стакан лимонада не помешало бы! Ванде вдруг пришла в голову мысль, что, возможно, телеграмма, в которой говорилось о ее приезде, потерялась. Неужели Мария даже не подозревала, что племянница собиралась навестить ее?

Клара оглянулась через плечо, словно надеялась в словесном поединке с Вандой на подкрепление. Но никого не было, и горничная подступила к Ванде.

– Молодая графиня… очень слаба после вчерашнего рождения дочери, – прошептала она, снова бросив взгляд вглубь палаццо. Она и не собиралась пропускать Ванду через портал.

– У Марии родилась дочка? Ребенок уже появился на свет? – недоверчиво спросила Ванда. Горничная нерешительно кивнула.

Вчера… Когда она ехала в поезде, Мария произвела на свет маленькую девочку! Прошло несколько секунд, прежде чем Ванде удалось переварить эту новость. Но потом ее сердце радостно забилось! У Марии родилась дочка! Ванде больше всего сейчас хотелось отпихнуть в сторону прислугу и броситься внутрь дома. Взглянуть хоть одним глазком на Марию! И на ребенка.

– Конечно, сегодня моей тетке нужен покой, это само собой разумеется! – произнесла она, глубоко вздохнув. Ванда улыбнулась горничной, которая восприняла эту фразу с заметным облегчением. – А где, собственно, Франко?

Ванде только сейчас пришел на ум этот вопрос. Почему она сразу об этом не догадалась! Сейчас следовало поздравить хотя бы отца с рождением дочери. Кроме того, Франко наверняка бы настоял на том, чтобы Ванда переночевала в палаццо, а не искала гостиницу, ожидая, пока Мария оправится после родов. Она бы мельком взглянула на малышку, поздоровалась бы с Марией, а тогда…

– Графа Франко… нет дома. И его матери, графини Патриции, тоже. Они вернутся завтра! – упрямо ответила Клара. И захлопнула дверь, прежде чем Ванда успела среагировать.

Ванда беспомощно уставилась на дубовый резной портал. Конечно, прекрасно, что прислуга так опекает молодую мать, но это уж точно чересчур! У Ванды было лишь одно объяснение для случившегося: домашняя прислуга не знала о ее приезде. Что наводило, в свою очередь, еще на две мысли: либо об этом позабыли в суматохе родов, либо ее телеграмма действительно не дошла.

Девушка озадаченно взвалила багаж на плечи и развернулась на каблуках. Мраморная крошка скрипнула под ногами, которые отекли после долгого путешествия и болели. Подойдя к началу въезда, Ванда еще раз обернулась. Палаццо действительно был большой и роскошный, но поведение его жителей вызывало недоумение!

Еще можно было понять, что Франко закатился с друзьями в какой-то бар и обмывал рождение дочери, но чтобы и его матери не было дома… Возможно, Мария страшно устала после родов, но ведь ее свекровь должна находиться поблизости, разве нет? Если бы Ванда сейчас могла рассказать об этом Йоханне! К возмущению Ванды примешалось глухое, недоброе чувство, но девушка была слишком взволнована, чтобы его осознать.

Дойдя до перекрестка, она остановилась, чтобы сориентироваться. Ванда больше не любовалась искусными строениями и красотами города. Она решила идти в сторону гавани, где, по ее предположению, находились все гостиницы города.

С каждым шагом ее чемоданы становились все тяжелее и она злилась на себя, что не догадалась оставить чемодан с подарками для Марии в палаццо, сейчас бы не пришлось тащить его с собой.

Ванда решила, что завтра возьмет экипаж от гостиницы до палаццо.

 

Глава двадцать девятая

Солнце висит низко и светит сквозь деревья. Они отбрасывают длинные тени, как пальцы, которые хотят схватить и…

Отпустите меня!

Мария пригибается под ветками. Прочь из темноты! Но тени быстрее, чем она, и скользят именно туда, куда ступает ее нога, шаг за шагом. Они уже здесь, от них не скрыться…

Игра, в которую играли близнецы Йоханны. Картинки всплывают в ее памяти… Круги, нарисованные мелом на булыжной мостовой, кружащиеся юбки, детские песни… Раз, два – оп! Тени подбирают слова, прежде чем она успевает их вспомнить.

– Мария, раздевайся наконец! Солнечные ванны нужно принимать голой.

Шерлейн, как всегда, недовольна тем, что Мария не придерживается в точности правил Монте-Верита. Руки начинают стягивать с нее платье, ткань прилипает к лицу, Мария хватает ртом воздух и не может вдохнуть. Так узко. Так узко, что она боится, но…

– Не раздевайте, нет!.. Мужчина с длинной бородой! Он хочет забрать меня… – Мысли расплываются, как чернила на мокрой бумаге. Что за мужчина?

– Piano, Мария! Никто не хочет тебя раздеть.

Чья-то рука снова прижимает ее к постели.

– Позволь мне положить полотенце тебе на лоб. Нам нужно сбить жар.

Мария подхватилась, мокрая от пота.

– Жар…

Какое-то мгновение она не узнавала женщину, которая намочила белое полотенце в фарфоровой миске и отжала. А потом память постепенно стала возвращаться: роды, адские муки и в какой-то миг благостная пустота, никаких чувств, никакой боли…

Мужчина с длинной бородой… Он снова здесь, он прячется в лесу среди зеленых и синих теней, и… Он подзывает ее, она его отчетливо видит…

Она что-то припоминала. Нечто важное, отчего она даже хотела подскочить на ноги, чтобы лучше думать. Она всеми силами пыталась превозмочь головокружение, которое тут же накатило на нее. Ясные моменты стали редкостью, она должна была использовать каждый.

– Мой ребенок. Где мой ребенок?

Как она могла позабыть о дочери? Она ведь должна позаботиться о малышке. О Сильвии.

Успокаивающие слова долетели до ее ушей, будто через слой ваты, отчего нарастающая паника сразу пропала.

С ребенком… все… хорошо… хорошо…

Глаза Марии закрылись сами собой, как она ни старалась противиться этому.

Сильвия и Мария. Короткое имя. А больше ее ребенку и не нужно. Хорошее имя. Сильвия Штайнманн… Головокружение усилилось, голова отяжелела…

Под закрытыми веками появились какие-то проблески, словно капли росы после весеннего дождя. Но это не капельки воды, а отшлифованные стеклянные призмы, которые улавливали солнечный свет и превращали его в разноцветную радугу.

Горги у постели Марии. Она держит перед ее лицом стеклянные бусы.

– Видишь, тени ушли! – Она смеется, ее кожа блестит всеми цветами радуги.

– Теперь мы можем развлечься… – Она помахивает бусами, призмы плавятся, соединяясь друг с другом, становятся все округлее и округлее, превращаются в шары.

– Это стеклянный рай… – пробормотала Мария.

* * *

– Поверьте мне, синьора Майлз, это самое плохое время для визита к вашей тетке! Роды были необычайно тяжелыми для нее, это связано с тем, что ребенок лежал неправильно. Нужны были… определенные мероприятия, чтобы спасти жизнь и матери, и ребенка.

Какие мероприятия? Ванда озабоченно нахмурилась. Она не могла ничего понять, но все звучало ужасно. Или графиня просто по ошибке упомянула неправильное слово, говоря на ломаном английском?

– А как обстоят дела у матери и ребенка сейчас? – спросила девушка скрепя сердце. Почему графиня выдавливает слова в час по чайной ложке? Как она могла так спокойно сидеть в кресле «Эмпайр», когда Ванда все еще не знала, как зовут дочку Марии?

Патриция пожала плечами, сделав ничего не значащий жест.

– Доктор был сегодня утром, осмотрел Марию и ребенка. С малышкой все хорошо, о ней заботится кормилица. Слава богу, что всего в нескольких домах от нас нашлась женщина, которая согласилась кормить вместе со своим ребенком и Сильвию.

Сильвия. Значит, так зовут дочку Марии.

– А что с Марией? – настаивала Ванда.

Патриция тяжело вздохнула.

– У нее инфекция и высокая температура. Она бредит во сне, похоже, ее мучают галлюцинации. При этом врач говорит, что сейчас самое важное – абсолютный покой.

– Жар в послеродовой период? Но это может быть смертельно опасно, разве нет? – Каждое слово отдавалось болью в сердце Ванды. Сколько раз после посещений больницы для бедняков в Нью-Йорке мать рассказывала ей о женщинах, которые рожали детей в ужасных санитарных условиях и вскоре умирали от родовой горячки!

У Ванды по спине побежали мурашки.

– Мне нужно непременно увидеть ее, хоть ненадолго!

Холодные пальцы Патриции легли на руку Ванды.

– Поверьте мне, для Марии делается все, что необходимо. Сейчас мы не должны ее волновать излишними визитами. Врач прописал покой, иначе…

Ванда убрала руку. Она редко чувствовала такое неприятное прикосновение. Иначе что?

Графиня молча встала. Все ее поведение говорило о том, что она хочет закончить разговор. Ни слова о том, когда Ванде прийти в следующий раз. И никакого приглашения пожить в палаццо, пока Мария не поправится.

Что же теперь? Ванда сама себе показалась актрисой в плохой пьесе. Абсурдность ситуации пугала ее: она приехала из Германии и теперь не может пробиться дальше этой ужасно декорированной комнаты для посетителей. Теперь свекровь Марии норовила отделаться от нее с помощью нелепых отговорок. Франко уехал по срочным делам, больше графиня ничего не сказала об отсутствии сына.

Что-то тут не так. Что-то тут совершенно не сходится.

Ванда обстоятельно рылась в кармане в поисках платка, чтобы потянуть время, и при этом наблюдала сквозь прикрытые веки за свекровью Марии, которая уже стояла у двери. Прямая спина, устремленный в никуда взгляд и притворная улыбка графини напомнили Ванде ее мать. Она всегда вела себя так, если нужно было общаться с людьми по-деловому и не проявлять лишних эмоций. Это маска, за которой можно спрятать все.

«Но что прячет графиня?» – спрашивала себя Ванда, промокая носовым платком несуществующие капли пота. Она лихорадочно пыталась привести в порядок мысли и не дать себя еще больше запугать женщине с холодными глазами.

Что-то не так с ребенком? Одна мысль об этом была столь чудовищна, что Ванда ее тут же отбросила. Или дела у Марии хуже, чем о них говорит графиня? Если это правда, то не будет ли лучше навестить Марию как можно скорее?

В этот момент Ванда больше всего хотела, чтобы рядом была Йоханна. Или мать.

Но она была одна, и Мария в ней нуждалась. Причем срочно.

Наконец девушка поднялась, прошла к двери и встала напротив Патриции, глядя глаза в глаза. Как же строго она смотрела!

Ванда хорошо могла представить, как большинство просителей от такого взгляда Патриции втягивали голову в плечи и, сгорбившись, уходили ни с чем. Но только не Ванда Майлз! Кто пережил переговоры с закупщиками из Зонненберга, тот не должен бояться какой-то графини! В ее голосе не было ни тени неуверенности, когда она произнесла:

– Я хочу, чтобы меня отвели к Марии немедленно. Если нет, тогда…

Девушка рассчитывала, что намека на угрозу окажется достаточно. Ведь в противном случае Ванда даже не представляла, чем может пригрозить.

* * *

Гул пламени стал сильнее. Сейчас у нее выйдет получить нужную температуру, чтобы выдуть шар. Большой шар. Переливчатый шар. С перламутровым блеском, как мыльные пузыри. Как мыльные пузыри, которые отец когда-то вместе с ней…

– Тетя Мария, ты не спишь?

Мария простонала.

Только не трясите! Иначе мыльный пузырь лопнет.

– Тетя Мария, ты меня слышишь? Я… подожду, пока ты выспишься.

– Пуфф! Пуфф! Пуфф! – лопнули пузыри один за другим.

– Ванда?

Руки Марии дрожали, когда она попыталась приподняться. Комната была затемнена, и Мария моргала.

– Это действительно ты?

– Да, это я, – ответила девушка.

Голос такой необычайно нежный… как у ангела… а не как у Ванды, такой живой и горячей…

Мария судорожно пыталась понять, действительно перед ее кроватью Ванда или это все галлюцинации, как и многое другое в ее голове. Но вот же она! Ее рука такая мягкая и теплая. Это точно должна быть Ванда.

– Ты… приехала. Такая долгая дорога. Как ты смогла…

Мария не знала, о чем спросить в первую очередь, и заплакала. «Как ты сюда попала? Все ли у тебя хорошо? Как дела у Йоханны?» – столько всего вертелось в голове. Целый клубок важных и неважных нитей, которые она не могла распутать.

– Мне нужно кое-что сказать тебе… – начала она тихо. – Я…

– Тс-с-с, тише. Мы поговорим позже. У нас еще много времени, – шепнула Ванда.

Она обняла Марию и стала укачивать, как ребенка. Марии казалось, что эти нежные объятия врежутся в память навсегда. Она была очень счастлива, но все же заплакала еще сильнее. Вскоре плечо Ванды сделалось мокрым от слез.

– Вот видите, она уже волнуется! – зашипела Патриция из-за двери.

– Это слезы радости! – ответила Ванда.

Потом она разняла руки, осторожно и уверенно прижав Марию обратно к подушкам.

– Тебе нужно отдохнуть, так говорит твоя свекровь. Мне нельзя тебя переутомлять, иначе она меня вышвырнет! – Девушка подмигнула по-заговорщически.

Патриция тут же подступила ближе. Хотя она и не понимала немецкого, но точно разобрала, что Ванда говорит Марии о ней.

«Ванда здесь – это подарок небес. Господи, спасибо! Мне нужно использовать это время, головокружение может вернуться в любой момент. Столько голосов в голове, которые…»

Мария смахнула слезы.

– Я… со мной все хорошо. Я просто немного ослабела.

Она попробовала улыбнуться. Хорошо, когда голова легкая. Ее вдруг наполнила надежда, что скоро все снова будет в порядке.

– Ты видела мою дочку? Сильвию? Ну, разве она не чудесна?

– И такая сильная! Кормилица говорит, что она большая, прямо как мальчик. Неудивительно, что роды отняли у тебя много сил.

«Позаботься о том, чтобы Патриция оставила нас наедине, – мысленно умоляла Ванду Мария. – Мне так много нужно тебе сказать. Но я не могу, когда меня сверлят эти строгие глаза».

– Сильвия де Лукка – какое красивое имя! Погоди, вот увидишь вещи, которые передала Йоханна со мной для ребенка! – слишком весело рассмеялась Ванда. – Там есть платьица и на тот случай, если бы родилась девочка. И штанишки, если бы родился мальчик…

«Не де Лукка, а Штайнманн!» – все кричало внутри Марии. Как же объяснить Ванде, пока Патриция в комнате? Она закрыла глаза. Нужно немного отдохнуть, а потом…

«Нет, не де Лукка. Ни за что. Сильвия Штайнманн – так будут звать девочку».

Когда Мария проснулась, Ванда все еще сидела у ее кровати. У нее на руках лежала Сильвия. Это было так прекрасно, что Мария снова расплакалась.

– Ну разве она не похожа на Штайнманн? – прошептала она сквозь слезы. – У нее такие же светлые волосы, как у моей матери. И как у тебя в детстве…

– Ты так считаешь? – смеясь, спросила Ванда. – Франко будет не в восторге, если ты будешь говорить, что ребенок полностью пошел в нашу семью… – Она нерешительно кивнула в сторону двери, где на страже стояла Патриция.

Мария рассмеялась; это вышло не очень хорошо. Ей пришлось взяться за край кровати, так у нее вдруг закружилась голова. Она тихо застонала.

«Только бы не потерять сознание. Мне нужно все объяснить Ванде. Нужно отправить Сильвию в безопасное место…»

– Разве вы не видите, что ваш визит вредит больной? – прошипела Патриция. – Мне очень жаль, синьорина Майлз, но, если вы сами не понимаете, что разумно, а что нет, мне придется позвать мужа.

– Нет! Ванда останется. Я не хочу быть одна! – Мария крепко сжала руку Ванды. – Ты не можешь ее вышвырнуть! Это и мой дом тоже! – истерично закричала она в сторону двери.

Ванда испуганно посмотрела в расширившиеся заплаканные глаза тетки и успокаивающе погладила ее, как испуганного ребенка.

– Не бойся, я останусь здесь, пока ты снова не поправишься. И никто меня отсюда не вышвырнет! – произнесла она, глядя на дверь.

Мария снова закрыла глаза. О нет, она очень боялась. Боялась, что ей не хватит времени.

 

Глава тридцатая

Следующие дни стали для Ванды худшими в жизни. Этот калейдоскоп из надежды, страха и глубочайшего отчаяния будет вертеться в ее памяти при одном воспоминании о Марии.

Когда девушка увидела, как плохо обращаются с Марией, она отказалась покидать тетку. Выходила из комнаты только в туалет. Она раздумывала, не отправить ли телеграмму Йоханне и рассказать о плохом состоянии Марии. Но для этого нужно было бы выйти из палаццо. Ванда решительно отказалась от этого. Чем поможет Марии то, что Йоханна будет убиваться от волнений и переживаний? Лучше было сообщать в Лаушу только хорошие новости.

Племянница день и ночь сидела у кровати Марии. И только когда тетка засыпала, Ванда немного дремала в кресле, которое придвигала к кровати. Когда Мария проваливалась в лихорадочное забытье, Ванда заставляла себя бодрствовать. Было тревожно смотреть на Марию в такие моменты. Тетка разговаривала с людьми, которых не было рядом, иногда кричала, но Ванда ничего не смогла разобрать, кроме нескольких имен и обрывков слов. За многие часы у постели Марии Ванда поняла, как много существует видов смеха: иногда тетка хихикала, как маленькая девочка, потом хохотала во все горло или гоготала, как старуха, которая потеряла рассудок. Она находилась в мире, доступном лишь ей. Особенно страшно было, когда она замирала с отсутствующей улыбкой на лице. Мария выглядела тогда такой одинокой, что Ванде просто необходимо было ее обнять и погладить. Она не могла ее отпустить.

Ванде удалось уговорить графиню перенести колыбель Сильвии в комнату Марии. Сначала Патриция бурно протестовала: крики ребенка помешают больной, а у кормилицы может пропасть молоко. А если эта женщина больше не придет в палаццо, что тогда? Ванда, конечно, тоже не хотела так рисковать. И все же она настояла на своем, потому что надеялась, что близость Сильвии ускорит выздоровление Марии.

Оказалось, что все лишь выиграли от такого решения: кормилице было все равно, где кормился ребенок, молока поступало много, как и раньше, девочка бóльшую часть времени спала, а Мария смогла брать дочку на руки, когда просыпалась и чувствовала в себе силы. Это были прелестные моменты, которые напитывали Ванду энергией и вселяли надежду на лучшее.

Сначала Патриция стояла у двери, как сторожевой пес, неусыпно наблюдая за постелью больной. И только после того, как Ванда в лицо заявила ей, что не уйдет отсюда, пока Мария не поправится, Патриция решилась оставлять их на некоторое время наедине, когда Мария спала или бредила. Ванде всегда казалось, что в отсутствие итальянки становилось свободнее дышать.

Поведение Патриции было очень странным. На первый взгляд она напоминала обеспокоенную женщину, которая заботится о матери внучки. Но Ванде все же казалось, что графиня хочет контролировать каждую секунду, когда Мария не спит: как только невестка открывала глаза и хотела поговорить, Патриция тут же появлялась в комнате, словно подслушивала за дверью сама или дала специальное приказание прислуге. И каждый раз она что-то приносила с собой для Марии: то кувшин лимонада, то свежую воду и полотенца для холодных компрессов, то чистое белье. И ничего для Ванды. Она словно вынуждала ее выйти перекусить на кухню. Ванда делала это крайне редко, потому что от страха за Марию почти не хотела есть.

Неоднократно у племянницы складывалось впечатление, что Мария хочет ей срочно что-то сообщить. Но все исчезало, как только Патриция входила в комнату. И только во взгляде Марии читалась… какая-то недосказанность. Но она ведь не могла выгнать Патрицию из комнаты, это же был ее собственный дом! Поэтому Ванде ничего не оставалось, как ожидать возможности поговорить с Марией с глазу на глаз. Ей и самой пришлось отложить множество вопросов, которые вертелись на языке: «Почему ты не писала мне столько месяцев? Дошел ли наш первый пакет с детскими вещами? Почему твоя свекровь, заходя в эту комнату, смотрит как змея, которая хочет съесть кролика? И почему, черт возьми, не объявляется отец ребенка? Патриция мне только сообщила, что он в Нью-Йорке. В Нью-Йорке? В то время как родился его первенец?»

Но как только Мария в моменты прояснения хотела что-либо сказать, Патриция перебивала ее:

– Разговоры очень перенапрягают, подумай о том, что говорил доктор!

А Ванде она сказала:

– Задавать вопросы Марии, когда та в лихорадочном бреду, – это верх безответственности! Разве вы не видите, что она всего лишь бредит?

Но у Ванды не сложилось подобного впечатления. Девушка хорошо различала моменты, когда тетка бредила, а когда пребывала в ясном сознании. Мысленно Ванда называла Патрицию драконом, охраняющим пещеру, в которой заточили Марию. Ей еще предстояло узнать, как близко этот образ соответствовал действительности.

Антипатия к свекрови Марии росла у Ванды с каждым часом. Если бы «дракон» обращался с Марией плохо или небрежно, то Ванда уже наверняка смогла бы точно объяснить свое отвращение. Но каждое утро приносили свежее белье. Это Ванда уже замечала дважды. Подавали легкую, насыщенную витаминами еду, чайник у постели Марии всегда стоял со свежим чаем – Патрицию не в чем было упрекнуть. Она также позаботилась о том, чтобы врач осматривал Марию дважды в день. При этом Ванда вынуждена была выходить из комнаты. Она бы с удовольствием поговорила с мужчиной, но тот не говорил ни по-английски, ни по-немецки. А по-итальянски Ванда знала лишь несколько слов. Но когда этот человек выходил из комнаты, по его серьезному взгляду девушка сразу понимала: дела у ее тетки обстояли плохо. «Больше всего его беспокоит жар, – отвечала Патриция каждый раз, когда Ванда спрашивала, что сказал врач. – Во время родов возник разрыв, который нужно было бы зашить. Он воспалился, несмотря на обработку, и начал гноиться». Появившийся из-за инфекции жар не спадал.

Чувства молодой и старой женщин, заботящихся о Марии и переживающих за нее, объединились в этот момент.

* * *

Пламя, ярко-желтое и пылающее, прямо перед глазами. Словно в дымке, как через окно туманной ночью в Лауше. Она подходит ближе к огню. Или пламя приближается к ней? Все равно… Странно, пламя не такое уж горячее, как выглядит… Сердце его бледноватое. Губы Марии вытягиваются, она хочет вдуть воздух. «Ты должна сильно дуть, чтобы пламя запело!» Это голос ее отца! Мария улыбается. Она слышит его, но где сам отец? От радости она забывает о пламени и воздухе. Огонь угасает. И папа говорит: «Вот видишь, теперь он погас. Навсегда».

Ночная сорочка была мокрой от пота, когда Мария проснулась. Ей снился сон, такое случалось часто во время ее болезни. Она попыталась вспомнить его. Она должна вспомнить, это было важно!

Мария отпила чая, но вкуса не почувствовала.

В соседней комнате слышался голос Ванды. Кажется, она разговаривала с Сильвией или кормилицей. Но не с Патрицией. С ней она говорила не так приветливо. Мария невольно улыбнулась.

Преданная Ванда.

Любимая Ванда.

«Кровь не водица», – вдруг вспомнила она.

Это не был один из тех снов, в которых встречалось столько людей, что, когда она просыпалась, голова болела при каждом движении. Нет. В этот раз сон был совсем простой: она видела отца. И пламя, которое потухло. Но это был не прежний любимый огонь стеклодувной горелки, это был огонь ее жизни – осознание этого навалилось на нее с такой силой, что Мария едва могла дышать.

«Почему я? Я еще не хочу умирать!»

Она задыхалась от всхлипов под одеялом, пока никто этого не слышал. Слезы текли по ее щекам.

Она еще столько всего намеревалась сделать в этой жизни! Словно в одной из ее стеклянных картин не хватало самых важных частей.

«Йоханна и Рут… Неужели я их больше не увижу? Мы всегда были вместе. Три сестры Штайнманн, так их называли соседи в деревне… А потом я просто уехала, даже не обернувшись. Прости меня, Йоханна, прости!

Как вырастет мой ребенок, если я умру? Кто позаботится о Сильвии? Кто скажет ей, что в этой жизни возможно все? Что женщина может выбирать себе путь сама. Все имеет свою цену. Может, ее отец?»

Мысль о том, что Сильвия может остаться одна, оказалась для Марии просто невыносимой. Она вертелась, как раненый зверь, но ни одного звука не вырывалось из ее рта.

«Только бы не умереть… такой молодой… Так много нерешенного… На кого оставить дочь?»

Мария сложила руки в беспомощном молитвенном жесте, раздумывая, что говорят в такой момент.

Ни она, ни ее сестры не были особо набожными. Разумеется, они верили в Бога на небесах, но в их жизни он не играл особенной роли.

– Господи, умоляю тебя, сделай меня снова здоровой. Ради Сильвии, – голос Марии был сдавленный и словно чужой, да и вся молитва казалась ей чуждой. И все же она продолжала: – Но если уж ты захочешь меня прибрать, то скажи хотя бы, что я еще могу сделать для своего ребенка!

* * *

Наступил третий день после прибытия Ванды. Она только что вышла из ванной комнаты, располагавшейся рядом, где после очередной ночи у постели Марии приводила себя в порядок. Накануне горничную, которую встретила в первый день, Ванда отправила в гостиницу, чтобы забрать часть своих вещей. Разумеется, с разрешения Патриции. «Может, было бы разумнее забрать оттуда все вещи?» – подумала Ванда, перед тем как открыть дверь в комнату Марии. Но Ванда отказалась от этой идеи, потому что Патриция официально так и не пригласила ее пожить. Девушка все еще пользовалась небольшой дорожной сумкой, в которой было только самое необходимое – вещи, которые могли пригодиться в дороге.

– Мария! Ты уже проснулась!

Вид Марии, сидящей на кровати, обрадовал Ванду, как теплые солнечные лучи. Может, сегодняшний день станет переломным в течении болезни, этого все так горячо ждали…

Мария приложила к губам палец. Глаза были широко раскрытыми, но вполне ясными.

– Тут есть одна вещь, которую я тебе хочу отдать, пока она не пришла. Скорее, возьми и спрячь это. – В руках она держала маленькую растрепанную книжицу. Мария опасливо косилась на дверь, словно украла все столовое серебро в палаццо и тайком решила передать Ванде.

– Что это? – шепнула Ванда, прежде чем успела детально рассмотреть книжицу. Мария настояла, чтобы племянница спрятала ее. Беспокойство тетки оказалось заразным, Ванда тоже испуганно оглянулась на дверь. В любой момент «дракон» мог войти с подносом, неся завтрак. Просто чудо, что Патриция до сих пор не появилась.

– Это мой дневник, – прошептала Мария. – Я писала его с начала года. С тех пор как меня здесь заперли.

– Заперли? – нахмурилась Ванда. Неужели Мария снова бредит?

Мария подняла руки, защищаясь, словно желая отгородиться от других вопросов.

– Я знаю, что сейчас похожа на сумасшедшую. Но все, что ты прочтешь, страшно. Хотя это чистая правда, – быстро, почти задыхаясь, говорила она. – Мне очень хочется объяснить тебе все самой! Но сейчас я говорю столько глупых вещей, что, наверное, будет трудно поверить моим словам. Возможно, будет лучше, если ты сначала все прочтешь сама. Потом ты сможешь задать мне вопросы. Все, что здесь написано, – правда и ничего, кроме правды!

Последние слова Мария произнесла громче, ее грудь поднималась и опускалась, как после быстрого бега.

Ванде все это показалось чересчур. Нехорошо, что Мария сильно волновалась, так ее жар точно не спадет. Она предостерегающе указала на дверь.

– Подумай о «драконе»!

Где, черт побери, читать ей этот дневник? Если Ванда не хотела ждать сегодняшней ночи, ей ничего другого не оставалось, кроме как запереться в туалете.

Мария устало улыбнулась.

– У меня опять кружится голова…

Она обвела взглядом комнату. Ей стоило больших усилий снова сконцентрироваться на Ванде.

– Когда ты прочтешь обо всем, что здесь произошло, ты поймешь мою просьбу.

При этих словах ее нижняя губа задрожала.

– Что за просьба? – С каждой фразой Марии Ванде становилось не по себе. Настоящий кошмар. Она попала в какой-то кошмар. «Это море слишком глубоко для меня! – все кричало в ней. – Мне его не переплыть!»

– Что за просьба? – повторила она вопрос. Она не могла вынести взгляд Марии, он так мучил ее.

– Ты должна забрать Сильвию. В Лаушу. Ей ни при каких обстоятельствах нельзя оставаться здесь. Слышишь? Ни при каких обстоятельствах! Не позволяй, чтобы тебя кто-то удерживал!

Неужели она это слышала собственными ушами?

– Но как?.. – снова спросила Ванда.

В тот же миг дверь распахнулась. Когда Патриция заметила, как разволновалась Мария, то засыпала Ванду упреками. Но ни племянницу, ни Марию это не беспокоило: они старались понимать друг друга по глазам.

– Пообещаешь мне это? – настойчиво спросила Мария.

Ванда кивнула. Как она могла отказать в этом случае?

Когда Мария в очередной раз заснула, а Патриция вышла из комнаты, Ванда вытащила книжицу из лифчика. Она нагрелась от тепла ее тела, и девушка даже на миг испугалась, что чернила могли расплыться. Но когда она открыла первую страницу, то увидела ни с чем не сравнимый почерк Марии с размашистыми завитушками и чуть бóльшими, чем надо, заглавными буквами.

« Среда, 14 января. Неделю назад я покинула рай. Неделю назад я узнала, что мой муж, мой “любимый супруг” не человек чести, а убийца ».

Ванда остолбенела.

Далее шло детальное описание того, что Мария узнала в ту злополучную ночь под дверью кабинета. Через несколько страниц она прочитала:

« Я все еще не могу осознать это. Все во мне противится этому знанию. Ночь за ночью я спала в одной постели с убийцей, наслаждалась его ласками. Вероятно, он был уже повинен в смерти каких-то людей, когда я в него влюбилась? Одна мысль об этом сводит меня с ума.

Как я могла так жестоко ошибиться в нем? Я снова и снова вспоминаю наше время в Нью-Йорке. Что он мне тогда говорил? И что я ему отвечала? Я представляю себя хирургом, который прикладывает скальпель с исключительной точностью и … »

Такая боль! Ванда с трудом могла вынести это. Девушка опустила дневник и несколько минут смотрела на лицо спящей Марии. С какими демонами ей приходится бороться, если она так дергается и стонет? Ванда даже не хотела себе это представлять. Она ни секунды не сомневалась в правдивости написанного. И все же она никак не могла осознать, что все это связано с людьми, которые были ей знакомы. Она снова взяла в руки книжицу.

« Возможно, если бы я тогда прислушалась, то смогла бы распознать, что темное и светлое у Франко совсем рядом. Но в своей влюбленности я не видела и не хотела слышать! Иначе я должна была бы заметить, что владельцы ресторанов смотрели на Франко со страхом и презрением. Но я, глупая корова, считала, что они раболепствуют перед его дворянским титулом! И поэтому я никогда не задавалась вопросом, почему он всегда ходит в порт исключительно без меня! А он, в свою очередь, ревновал меня каждую минуту, которую я проводила с другими людьми ».

Потом следовали упреки в собственный адрес. К беспомощности Ванды примешались ярость и печаль. Что пришлось пережить Марии за месяцы своего заточения? Она ведь не виновата в этой драме! Никто не смог раскусить Франко, слишком коварными оказались он и его семья, чтобы кто-нибудь мог подумать, что за благородным фасадом скрываются грязные махинации!

Когда Ванда прочла о попытке Марии сбежать, у нее чуть не разорвалось сердце. Какими же варварами оказались граф с графиней!

«… несколько дней Патриция не показывалась. Она ко мне отправляла ужасную Клару. Это сумасшествие, но меня на самом деле стали мучить угрызения совести, оттого что я пыталась сбежать ».

Старая ведьма! Ей недостаточно того, что она заперла Марию, так еще нужно было и давить на нее психологически! Ванда с ненавистью взглянула на дверь. Пусть только появится эта Патриция! Она, нахмурившись, читала дальше:

« Кричу или буйствую – Патриция не видит в своих поступках ничего плохого. Она уверена, что действует так исключительно ради сохранения семьи. При этом, по ее мнению, нужно потерпеть некоторые “неудобства”. Что за элегантное описание тюремного заключения и незаконного лишения свободы! Una famiglia – как часто мне приходилось это слышать! И все же: если мне представится возможность, я попытаюсь еще раз. Но только если при этом ребенку не будет угрожать опасность. Для Патриции превыше всего семья – для меня важнее всего ребенок. Может, у них и получилось лишить меня свободы на какое-то время, но только не ребенка!»

Ванда печально улыбнулась, несмотря на возмущение в душе.

« Понедельник, 14 февраля. Сегодня я поймала себя на том, что почти все утро смотрела на крошечный разрыв на обоях. Нужно следить за собой, чтобы не сойти с ума. Если бы я только могла собраться с духом и сесть за стеклодувную трубку! Патриция предложила достать для меня новый материал. Наверное, она считает, что таким образом я смогу успокоиться … »

– И как тебе? Ты уже все прочитала?

Ванда вздрогнула. Она не заметила, как проснулась Мария.

– Нет, – выдавила она из себя. – Но и того, что я прочла, мне уже достаточно! Хорошо, что ты все записала. Как думаешь, что скажет полиция, если я все это им отнесу?

Мария слабо покачала головой.

– Нет, никакой полиции.

– Но почему? Они ведь не могут просто так убивать людей, держать тебя здесь взаперти и…

Ванда запнулась, ощутив, как холодная ладонь Марии легла на ее руку.

– Пожалуйста, не надо, я умоляю тебя! Ты должна подумать о Сильвии. Ты должна использовать эту информацию с оглядкой на нее…

– Как ты себе это представляешь? Если все выяснится, разве это не пойдет на пользу Сильвии? – спросила Ванда, нахмурившись.

В тот же миг глаза Марии закрылись. Ее фазы бодрствования становились все короче. Осознание этого стало для Ванды подобно грому среди ясного неба. Нужно было смотреть правде в глаза: для выздоровления Марии Ванде нужно было что-то предпринять.

Мария спала. Но ее дыхание во сне было прерывистым, она беспокойно переворачивалась с боку на бок.

После последнего осмотра лицо врача стало еще озабоченней. Он взволнованно говорил в коридоре с Патрицией. Вскоре после этого итальянка собственноручно убрала колыбельку Сильвии из комнаты. Затем поставила рядом с кроватью Марии ночной столик со свечкой. Чуть позже пришел очень старый священник, одетый во все черное. Он читал на латыни отрывки из Святого Писания. Вскоре комнату наполнил запах ладана.

Ванда вместе с графом и Патрицией стояли у изножья кровати. Хотя Ванда еще никогда не присутствовала на подобных церемониях, она понимала, что все это значит. Это было соборование. Через помазание елеем Господь становится ближе к умирающей, а в молитве она должна найти утешение. Умирающая… Все в Ванде противилось осознанию этого.

– Мария, дорогая Мария, тебе нельзя умирать, – шептала она, когда священник вышел из комнаты вместе с Патрицией. Ее сердце сжалось от страха. – Останься с нами, пожалуйста. Мы любим тебя. И ты нужна нам. Я… не знаю, достаточно ли я сильна, как ты считаешь.

Ванда погладила Марию по щеке. Когда девушка наклонилась вперед, дневник уперся в живот: Ванда все еще носила его в своем корсаже. Знание того, как несправедливо поступили с Марией, ненадолго отошло на второй план.

Лицемерная Патриция стояла рядом со священником… Ванда изо всех сил старалась сохранять спокойствие. Она должна думать о Марии. И о том, что та сказала ей: Ванда должна делать все, помня о Сильвии. Девушка со временем поняла, что тетка хотела этим сказать, хотя все внутри ее противилось этому предчувствию.

Мария открыла глаза. Они странно блестели, такими Ванда их еще не видела. Это было словно свечение изнутри.

– Ванда, дорогая… Мне хотелось бы тебе еще столько всего сказать. Но… такая слабость. Ты должна… отвезти Сильвию в Лаушу. Ты обещала мне. Моя дочь должна вырасти среди стеклодувов, а не… среди убийц.

– Она должна вырасти с тобой! – в отчаянии воскликнула Ванда. – Ты скоро выздоровеешь, вот только жар уйдет.

Мария едва заметно покачала головой.

– Жар не уйдет. Я уйду.

И она в последний раз закрыла глаза.

 

Глава тридцать первая

Похороны состоялись уже на следующий день. Для Италии это обычное дело, как объяснила графиня потрясенной, заплаканной Ванде.

Не было даже времени, чтобы сообщить в Лаушу. Не было времени, чтобы Йоханна, Петер и Магнус приехали на похороны Марии. Не было времени привыкнуть к мысли, что Мария умерла. Прекрасная Мария. Мария с блестками на лице.

На погребении присутствовала небольшая группа людей: граф с женой, Клара, еще одна горничная и Ванда. Сильвия осталась с кормилицей, Франко сидел в тюрьме в Америке, куда еще никто не смог передать весть о смерти его жены.

Кладбище выглядело совсем иначе, чем Ванда привыкла видеть в Нью-Йорке. И оно не было таким, как в Лауше. Ванда смотрела стеклянными глазами, как гроб с Марией задвигают в нишу громадной каменной стены. В нишу с надписью, высеченной на скорую руку. А рядом – бесконечная вереница ниш с умершими. Никаких цветов, никаких свечей, никаких «пепел к пеплу, прах к праху», никакого возврата в лоно матери земли. Почва была слишком каменистая, чтобы хоронить в ней покойников.

Нехорошо, что Марию похоронили здесь: ее дом был в Лауше. Эта мысль подспудно закралась Ванде в голову, но из-за спешки в тот день ей так и не удалось достучаться до сознания. Может… Если бы мать была рядом или Йоханна, они бы наверняка не допустили, чтобы Марию… Но рядом никого не было, и тело Марии теперь покоилось в каменной стене.

Прощание оказалось коротким и не особенно драматичным. Графиня и ее муж сухо пожали Ванде руку. К удивлению Ванды, граф прислал экипаж, который доставил девушку вместе с багажом и ребенком на вокзал. Вряд ли можно было подумать, что он этим выразил «готовность помочь». Он даже сопроводил Ванду лично. На вокзале он отыскал нужный поезд. Ванда с Сильвией расположилась в купе, где граф забронировал для них два места.

Девушка отсутствующим взглядом смотрела сквозь окно поезда. Состав двигался очень медленно, но она не замечала монументальной красоты Альп. После стольких злоключений последних дней Ванда была слишком измотана. Да и мучительное чувство, что она все делает не так, не проходило.

Как она могла допустить, чтобы Марию похоронили в Генуе? Разве она не должна была настоять, чтобы тело Марии сожгли, а пепел переправили в Лаушу? Сделать это, находясь в Германии, наверняка будет проблематично. Ванда ожидала еще больших упреков из-за того, что она не отправила телеграмму о смерти Марии родственникам. Но как ей было уместить эти ужасные события всего в двух предложениях?

Была еще и другая, очень острая проблема.

Несколько минут назад заходил проводник и предупредил пассажиров о предстоящем паспортном контроле на итало-австрийской границе.

Вдруг пограничники придерутся к документам Сильвии? Что, если все, что Ванда взяла на себя в последние дни, потерпит фиаско из-за упрямого чиновника, которого одолеют подозрения при виде молодой девушки с младенцем?

Ванда взглянула на ребенка, спящего в корзине, которая стояла рядом на сиденье. Девочка сжимала и разжимала маленькие кулачки, словно хотела защититься от всего зла этого мира! При этом не было никакой силы в мире, которая могла бы повлиять на ее судьбу…

Своенравная, прекрасная Мария мертва.

Ванда закрыла глаза и ждала, пока боль не стихнет. Если она сейчас станет скорбеть о Марии, то заплачет и не сможет остановиться. Ей нужно собраться, прогнать печаль или хотя бы попытаться это сделать. Она глубоко вздохнула. До нынешнего момента все шло хорошо, теперь Ванда должна была позаботиться, чтобы и дальше все продолжалось в том же духе.

Стоит ли будить Сильвию, когда чиновники войдут в купе? Мужчинам не нравится детский крик, может, таким образом паспортный контроль пройдет быстрее? Но, возможно, тогда молодая мать с ребенком точно привлечет внимание. Ванда попыталась рассмотреть свое отражение в окне, но бледный утренний свет мешал этому. Ванда понимала, что ни макияж, ни особенно строгий костюм не прибавят ей за одну ночь десять лет. Женщина постарше с ребенком на руках, наверное, не так бросалась бы в глаза. А вот она…

Люди на перроне вряд ли могли смотреть с бóльшим презрением. Как они таращили глаза! Никто из мужчин не помог ей занести в поезд тяжелую корзину с ребенком, чемодан и дорожную сумку. Немногие женщины, которые стояли на платформе, тоже косились на Ванду. Что они знали, эти люди?

Ванда наклонялась над корзиной каждые несколько минут. Малышка спала. Казалось, все в полном порядке: ее щечки были розовыми, но не слишком красными. Длинные ресницы, которые у младенца были удивительно густыми, казалось, касались маленьких светло-коричневых кругов под глазами – дочка Марии была необыкновенно красивым ребенком.

До сих пор Сильвия была идеальной попутчицей: как только поезд тронулся, она заснула. Когда девочка просыпалась, Ванда давала ей одну из бутылочек с молоком, которые наполнила кормилица. И смена пеленок происходила так, как кормилица описала Ванде. Девушка не знала, удастся ли ей успокоить ребенка, если тот начнет кричать.

Только бы поменьше думать. Но одна мысль следовала за другой. Пока все шло гладко.

Ванда дрожащей рукой достала из сумки свой паспорт и документы Сильвии. Сколько угроз понадобилось, чтобы получить эти документы!

При этом Ванде после похорон просто хотелось забиться в угол и реветь не переставая. Но вместо этого она угрожала графу, что предаст огласке записи Марии и донесет властям, пока он не согласился на ее требования. Ванда втайне даже удивилась этому. Почему он не попытался завладеть этой книжицей? Почему он не решился воздействовать на Ванду более решительно, чтобы заставить замолчать? Какими способами он мог этого добиться, девушка даже думать не хотела… В итоге у Ванды закралось подозрение, что в таких сложных обстоятельствах граф просто не хотел иметь дело еще и с новорожденным, наполовину осиротевшем ребенком.

Он предложил Ванде забрать Сильвию к чертовой матери, только взамен оставить дневник Марии – такова была сделка. Ванда быстро согласилась, а граф уехал в ратушу Генуи, чтобы надавить на чиновников и раздобыть документы для девочки. Возможно, и давления особого не понадобилось: если записи Марии точны, семьей де Лукка было подкуплено достаточно чиновников. Вскоре девушка уже держала в руках свидетельство о рождении, в котором говорилось, что Сильвия – ее дочь, родившаяся во время ее пребывания в доме графа. Ванда должна была отправиться в представительство органов власти в Лауше для дальнейшего узаконивания. Или стоило отправиться в Зонненберг? Она не знала этого. И что потом? Под какой фамилией должна расти Сильвия? Кто должен… Девушка недовольно покачала головой, словно желая отмахнуться от надоедливой мухи. Только бы думать поменьше.

Ванду не интересовало, что об этой подмене знали врач, священник и прислуга и заплатил ли им граф деньги за молчание. Семья де Лукка жила в паутине лжи и все больше впутывалась в нее – Ванда же, в конце концов, делала то, что должна была делать.

Шаг за шагом. Сначала ей нужно было доставить ребенка в Лаушу. И не было никого, кто бы мог помочь.

Как ни тосковала Ванда по Рихарду, по его широким плечам, которые ей хотелось обнять, она просто не могла думать о нем. Наверное, он забеспокоился, когда Ванда не появилась в Венеции в оговоренное время. Но и об этом девушка сейчас не думала. Она все объяснит Рихарду, когда они встретятся в Лауше снова.

Служащие паспортного контроля тем временем уже зашли в соседнее купе. Ванде казалось, что она слышит отрывки официального разговора. Сердце забилось чаще. Надо оставаться спокойной, думать о другом.

Поддался бы граф под воздействием ее угроз, если бы речь шла о новорожденном мальчике? Маленького графа он наверняка бы не отпустил. Он ведь настоял, чтобы Ванда подписала бумагу, что вместе с Сильвией отказывается от каких-либо претензий к семье де Лукка. Как только высохли чернила, девушке в голову пришла мысль, что она, возможно, поступила необдуманно. Своей подписью она лишила Сильвию всякого права на часть наследства – состояния де Лукка. Ванда беспокоилась о том, что скажет об этом в Лауше. Наверное, ей придется признать, что она дала графу обмануть себя. Но что случилось, то случилось. «Других людей ведь не было в тот момент, когда Мария умоляла меня», – оправдывала себя Ванда. Мария достаточно определенно высказалась, что не желает, чтобы ее дочь росла под влиянием семьи Франко. К этому относится и финансовая сторона, правда?

Патриция же сопротивлялась намного сильнее, чем ожидалось. Она все время умоляла Ванду оставить Сильвию у них. Как она объяснит Франко после его возвращения, что дочь будет расти в чужой стране? Ему невозможно даже сообщить о смерти жены! Как он их простит после такого?

Ну что за ужасная женщина! Ее не мучили угрызения совести даже после смерти Марии.

– Если бы Мария встала на сторону мужа, как и подобает делать жене, то такие грубые методы не понадобились бы. А когда Франко больше всего потребовалась ее поддержка, Мария решила покинуть его, – заявила графиня дрожащим голосом, и у Ванды сложилось впечатление, что она до сих пор не простила Марию.

«Вот Франко мне жаль, – подумала Ванда, раскрывая свой паспорт. – Франко стал жертвой чужого вранья. Ну конечно, он тоже был соучастником, против этого не поспоришь. Как можно было так ошибаться в человеке! “Мой красивый итальянец” – так его называла Мария».

– Добрый день, почтенная фрейлейн. Ваши документы, пожалуйста!

Перед Вандой стоял служащий в форме и протягивал руку. Когда его взгляд упал на корзину с ребенком, он нахмурился.

– Добрый день.

Ванда протянула ему паспорт, улыбаясь. «Только не дрожать и смотреть непринужденно, но не вызывающе, дышать ровно и спокойно», – мысленно уговаривала она себя, словно проходя курс для благородных девиц.

Мужчина дважды перелистал американский паспорт Ванды, при этом его больше всего заинтересовал въездной штамп.

Жилка слева на шее у Ванды билась все интенсивнее. Он не сможет ничего найти – этой мыслью она пыталась подавить нарастающую панику. Как подозрительно он на нее смотрит! Ванда откашлялась. Он видел в ней впавшую в грех девушку, у которой было откуда-то достаточно денег, чтобы разъезжать по Европе с внебрачным младенцем. Он также мог предположить, что семья отвергла ее. Или что она в бегах – и тут мужчина был не так далек от правды. Эта мысль почти развеселила Ванду.

Наконец служащий вернул документы назад.

– Вы, собственно, знаете, что мои коллеги из Германии поставили штемпель на третьей странице?

– На третьей странице?

– Вот здесь, разве вы не видите? – Резким движением мужчина вырвал у нее из рук паспорт и раскрыл его. – Это же страница для выездного американского штампа! – Он нетерпеливо размахивал документом перед лицом Ванды. – Если так все будут делать, то мы скоро перестанем разбираться в паспортах вообще!

– Да… теперь и я вижу. Действительно… Какая небрежность…

«Благодарю тебя тысячу раз, Господи».

Когда паспортный контроль закончился, Ванду стало трясти. Сначала начала дрожать правая рука. Потом левая. Когда девушка опустила взгляд, то заметила, что и колени беспокойно двигаются вверх и вниз. Она огляделась в купе. Может, кто-то это заметил? Нет, никто не обратил внимания. Также никто не сел рядом с ней. Словно Ванда была больна какой-то заразной болезнью!

Внезапно все это стало для Ванды невыносимым. Последние дни без сна у смертного одра Марии, похороны на пыльном кладбище в горах, борьба за Сильвию… Необузданные слезы потекли по ее лицу, она громко всхлипывала. Нос отек, Ванда уже не могла дышать.

Мария умерла. Заперта там, куда не попадает ни один луч света, там нет ни серебряного блеска, ни стеклянных блесток.

Это было так нечестно! Мария не обидела ни одной живой души! Всю жизнь она занималась только работой и не хотела ничего другого. А потом она пожелала сбежать, но судьба не позволила ей.

Почему?

Как ни старалась Ванда, она не могла найти какой-то смысл в смерти Марии. Она прижимала ее вязаную кофту к лицу.

Как мог умереть человек с такой жаждой жизни? Как такое могло случиться?

Легко умирают старые люди, и то не все, взять вот хотя бы Вильгельма Хаймера, который хватался за жизнь каждой жилкой изнуренного тела. Почему у Марии не хватило сил?

Жар… чертов жар. Почему он не спал? Каждый день понемногу, и Мария смогла бы выздороветь. Но вот просто так закрыть глаза и сказать: «Не жар уходит, я ухожу»? Это было непонятно.

Ванда дрожащими пальцами достала платок и высморкалась. Краем глаза она вдруг заметила движение. Сильвия шевелила маленькими ручками, словно хотела помахать ей. Ее голубые глаза под длинными ресницами неосмысленно смотрели то в одну сторону, то в другую.

– Ну-ка иди сюда, малышка!

Ванда осторожно вынула ребенка из корзины. К счастью, дрожь унялась и девушка могла крепко обхватить руками маленькое теплое тельце.

Это не сон, это – правда. Она положила головку Сильвии себе на плечо. Младенец, которому придется расти без матери.

– Нам всем будет ужасно не хватать твоей мамы…

 

Глава тридцать вторая

Ванда приехала в Больцано ранним вечером. Весь день солнце пряталось за тучами, жара была невыносимой. Птицы перестали беспрерывно щебетать – верный признак надвигающейся непогоды.

Ванда озабоченно посмотрела вверх. Гроза – это последнее, чего ей сейчас не хватало. Она переложила корзину из занемевшей правой руки в левую, потом повесила на плечо дорожную сумку и снова подняла чемодан. Но уже через несколько шагов девушка почувствовала, что силы покидают ее. Так дальше не пойдет, ей нужно отдохнуть. На противоположной стороне улицы она заметила пятнышко зеленой травы, на которое отбрасывали тень два гигантских каштана. Ванда направилась прямо к маленькой лужайке, посреди которой стоял мраморный памятник, а перед ним – скамейка. Там девушка опустила чемодан и сумку. Корзинку с ребенком Ванда поставила на лавку. Присела рядом. Отсутствующим взглядом она смотрела в пустоту перед собой.

Ровно неделю назад она бродила вместе с Рихардом по этим же улицам, коротая досуг, и была счастлива. Они ужинали недалеко от Вальтер-плац, целовались перед фонтаном, в котором плавали дикие утки. А потом, поздно ночью…

Ноги Ванды горели, словно она бегала по раскаленным углям. Рот и губы пересохли, а в животе так урчало от голода, что кружилась голова. К тому же это был лишь вопрос времени, сколько Сильвия еще будет мириться с тем, что ее таскают в корзинке по утомительной жаре. Но это была не самая большая проблема.

Вот уже два часа Ванда безрезультатно бродила по городу в поисках подходящего ночлега. Она побывала в трех гостиницах и двух небольших пансионах, и везде ей отказали. Непонятно, дело было в возрасте или в ее растрепанном, усталом виде после долгой и жаркой поездки на поезде. Неужели здесь не уважали женщин, которые путешествовали без сопровождения мужчин или родственников? Или дело было в корзине с ребенком? Девушка не знала. Она лишь слышала каждый раз один и тот же ответ: свободных номеров нет.

И что теперь? Никогда в жизни она еще так не тосковала по матери. И по тетке Йоханне. Эти две женщины всегда были так уверены в том, что делают! У них проблемы рассасывались, казалось, сами собой. Они бы точно не сидели тут, рыдая, с несчастным видом, а… А что бы они сделали? Ванда не знала, но очень хотела иметь образец для подражания.

Уставшими руками Ванда вынула Сильвию из корзины и дала ей последнюю бутылочку с молоком. Ребенок стал жадно сосать резиновую соску. Розовые щечки усердно задвигались, и от напряжения на лбу появилась складочка. Ванда улыбнулась. Интересно, это ей так казалось или дочка Марии действительно немного выросла за эти два дня? При виде голодного младенца девушка внезапно почувствовала новый прилив сил.

Долго здесь она не могла оставаться! Ей нужно отыскать аптеку и достать молочную смесь для Сильвии. И наконец найти какую-то комнату на ночь.

Пока Ванда кормила Сильвию, она мысленно перебирала содержимое багажа. В дорожной сумке находились преимущественно подарки – в основном детские вещи, которые она везла с собой из Лауши. От большей части Ванда могла смело отказаться, ведь некоторые вещи были еще малышке велики. Ей пригодятся лишь пеленки.

Сильвия, сытая, лежала в корзинке, а Ванда принялась за работу. Она методично рассортировала все вещи. Отобрала те, которые ей были необходимы в путешествии, не обращая внимания на прохожих. Когда Ванда закончила, ее дорожная сумка была туго набита, а чемодан был уже не нужен. Она собиралась оставить его просто на лавке. Может быть, случай приведет сюда человека, которому эти вещи пригодятся. Ванда отправилась в путь с легким багажом. Ноги ее немного отдохнули.

Уже спустя пять минут она нашла аптеку и едва не вскрикнула от облегчения. Ломающимся голосом, наполовину по-немецки, наполовину по-итальянски Ванда пыталась объяснить, что ей необходимо детское питание.

– Мне нужно сначала посмотреть на складе. Не может ли сударыня немного подождать… – ответил аптекарь на мелодичном австрийском и исчез за дверью.

Какое счастье, что мужчина был немецкоговорящим жителем Больцано!

Он вернулся с тремя жестяными банками, различными стеклянными колбочками с белыми маркировками и бутылочками с сосками. Осторожно выставив все на стойку, аптекарь объяснил Ванде, как готовить смесь для кормления ребенка.

У Ванды камень с души свалился. Она уже боялась, что в таком маленьком городке, как Больцано, невозможно будет купить детское питание. Сев в поезд в Генуе, она сразу стала упрекать себя, что не купила детское питание до отъезда. Когда аптекарь спросил девушку, чем еще может помочь, Ванда снова ощутила нарастающую волну паники. Что же еще нужно такому маленькому созданию? Аптекарь оказался первым человеком за всю ее поездку, который отнесся к ней дружелюбно, но такого она не могла у него спросить. Поэтому она купила у него еще одну жестяную баночку с мятными леденцами, поблагодарила за хорошее обслуживание и распрощалась.

Дверной звонок аптеки все еще звенел в ушах, а Ванда уже открыла коробку с конфетами и стала жадно совать их в рот. Прохладный вкус мяты перебил страшную жажду, которую она испытывала. Какое блаженство!

И в тот же миг ее осенила идея.

Идея насколько простая, настолько и великолепная!

Именно так поступила бы ее мать, а не стала бы обивать пороги, как нищенка. Шаг Ванды ускорился. Почему ей раньше не пришло это в голову?

Она добралась до парка «Гранд отеля» как раз вовремя: начали падать первые капли. Получая у стойки администратора ключ от безбожно дорогой комнаты, она подумала о щедрости родителей, которая позволила ей заночевать в таких роскошных апартаментах. Здесь останавливались представители светского общества разного масштаба, поэтому администратор за стойкой оказался весьма сдержанным и не спрашивал, в каком статусе находилась девушка, путешествующая с ребенком одна. И даже больше, в соответствии с политикой заведения, здесь были рады каждому гостю, если у того было достаточно средств и желания оплатить баснословно дорогой ночлег.

Парень-портье взял сумку и проводил Ванду до ее номера. Он отпер дверь, и девушка попросила его принести графин лимонада. Портье спросил, не желает ли гостья что-нибудь перекусить или спуститься в ресторан гостиницы «Belle Epoque», отчего желудок у Ванды стал неприлично урчать. Она заказала еду в номер и отмахнулась, когда портье начал перечислять, что может приготовить шеф-повар.

Едва за молодым человеком закрылась дверь, Ванда тут же достала Сильвию из корзинки. Девочка сразу задвигала ручками и ножками. Тихо разговаривая с ребенком, Ванда направилась в ванную. Там она с радостью обнаружила, что из крана течет и горячая, и холодная вода. Пока теплая вода набиралась в красивый умывальник, она засыпала туда щепотку розовой соли для ванны. Что используют светские дамы, наверняка подойдет и для маленькой принцессы!

– Думаю, теперь ты знаешь уже, что тебе нравится, а что нет, – сказала Ванда и принялась несколько неловко мыть малышку. – Нам придется каждый день топить зимой, чтобы маленькая принцесса могла купаться! Господи, нам понадобится много дров! Для этого Рихарду нужно будет продать на несколько ваз больше…

Рихард… При мысли о нем в ее сердце словно вонзилась стрела. Сегодня наступил день, когда они должны были встретиться в гостинице «Ривьера». Она представляла, как молодой человек беспокойно ходит туда-сюда, взволнованно посматривая на часы.

Деликатный стук в дверь заставил Ванду отвлечься от раздумий. Она завернула девочку в толстое полотенце и открыла.

– Сударыня, ваш ужин! Телячий шницель в лимонном соусе, а к нему сливочные макароны с…

При виде портье Ванду осенила спасительная идея. Она быстро впустила его в комнату вместе с подносом, а потом встала у двери, преградив ему обратный путь.

– Так вкусно пахнет, а у меня совсем аппетит пропал. Как жаль, такая чудесная еда… – виновато пожала плечами девушка. – Может быть, вы это съедите, чтобы не пропадало?

– Я?! Но… – Молодой человек растерянно взглянул на нее.

– Никаких но! Вы сядете сейчас за стол и спокойно поедите! Тем временем мне нужно сделать кое-что важное. Речь, так сказать, идет о жизни и смерти, – убеждала его Ванда. – Мне нужна ваша помощь, иначе… я пропала!

– Но…

Ванда решительно втянула портье в комнату, а затем начала рыться в сумке в поисках денег.

– Это, разумеется, останется между нами. Если начальник станет ругать вас из-за долгого отсутствия, смело направляйте его ко мне! А во время еды поглядывайте на мою дочь, хорошо? Она только что заснула и наверняка не доставит вам никаких проблем. Кроме того, я очень скоро вернусь.

– Но…

– Пожалуйста! Вы просто останетесь здесь и присмотрите за моим ребенком, ладно?

Не дожидаясь возражений, Ванда сунула в руку парню приличные чаевые. Потом она взяла сумочку и выбежала из комнаты.

– Это неотложный случай, клянусь вам! – спустя несколько минут уговаривала она мужчину за стойкой администрации гостиницы. – Мне нужно срочно связаться с отелем «Ривьера» в Венеции, неважно, сколько это будет стоить!

– Вопрос не в деньгах, сударыня, а в технической проблеме, – объяснил ей мужчина во второй раз. – Даже если бы вы знали телефонный номер гостиницы, который вам не известен, я не смог бы набрать его напрямую. Для этого мне нужно разрешение государственного лица. А они редко работают по воскресеньям.

Ванда умоляюще сложила руки.

– Но разве вы не можете хотя бы попробовать? Возможно… Если немного повезет… пожалуйста!

Она задействовала всю силу своего шарма. Улыбку из прошлой жизни.

Мужчина покорно пожал плечами и снял трубку.

 

Глава тридцать третья

– Ванда! Я жду тебя уже несколько часов! Всю вторую половину дня я не решался выйти из гостиницы: думал, что ты можешь объявиться раньше… Ты где? На вокзале? Мне тебя забрать? Не возникнет никаких трудностей, я уже знаю Венецию как свои пять пальцев, хотя тут много каналов…

Как же приятно было слышать его голос!

Рука Ванды, сжимающая телефонную трубку, задрожала. Еще немного – и она разрыдается.

– Рихард, помолчи минутку и выслушай меня! Я не в Венеции, и я не приеду. Я в Больцано.

– Где-где? Тут связь такая… Мне показалось, я неправильно услышал.

Ванда печально рассмеялась.

– Я в Больцано, – повторила она. – По пути в Лаушу. – И прежде чем он успел что-то сказать, девушка рассказала самое важное: Мария умерла, а она едет с младенцем в Лаушу. О Франко и заточении Марии Ванда не упомянула. Хотя ей очень хотелось рассказать в подробностях обо всех ужасных вещах! Но, в конце концов, она ведь была не одна в громадном холле гостиницы – каждое слово было отчетливо слышно. Ванда высморкалась, потому что от слез уже не могла дышать. Мужчина за стойкой внимательно следил за ней, но Ванда не обращала на него внимания.

– Я… я не знаю… что мне сказать… – Несколько секунд слышался лишь треск на линии. – Ванда, моя любимая Ванда, что только тебе пришлось пережить! Я не могу поверить, что Мария… Ужасно жаль…

Рихард умолк. Но его искреннее сочувствие помогало сильнее тысяч утешительных слов.

Потом он взял себя в руки и спросил, как дела у Ванды. И у Сильвии. Ванда благодарно заметила, что он спросил об имени малышки.

– Я сегодня же соберу вещи. Рано утром сяду на поезд в Больцано. Просто оставайся, где ты сейчас находишься, обратно в Лаушу мы поедем вместе. С этого момента я позабочусь обо всем, что тебе необходимо. Не бойся ничего, хорошо? Мы вдвоем справимся с этим.

Какой соблазн! Такое облегчение, такая простота! Ванда еще раз вздохнула.

– Нет, Рихард. Я хочу, чтобы ты остался в Венеции. Это действительно важно для тебя. Я справлялась как-то до этого, преодолею и остаток пути, – ответила она с большей уверенностью, чем ощущала.

– Забудь о выставке! Я уже познакомился с несколькими важными людьми. А через два года вся эта карусель повторится снова. Я ведь тебе нужен сейчас! Господи боже, как только подумаю, что ты там одна с Сильвией…

Он вдруг замолчал, но потом снова продолжил:

– Вполне вероятно, что у меня завтра утром не получится уехать, но послезавтра утром я точно буду у вас, и мы…

– Нет! – перебила его Ванда. – Пожалуйста, не говори больше. Я, конечно, скучаю по тебе! Но сейчас я хочу как можно быстрее добраться до Лауши. Там есть Йоханна и Ева, они обе помогут мне, понимаешь? Я не совсем уверена в обращении с малышкой. Что я вообще знаю о детях? – неловко рассмеялась она.

Казалось, Рихарду сначала нужно было переварить сказанное, а потом он тяжело вздохнул.

– Ну, если ты так считаешь… Честно сказать, на ближайшие дни запланировано еще несколько важных встреч с людьми, которые хотели взглянуть на мои работы. А сейчас, когда нас уже трое, нам понадобится каждая марка, правда?

– Еще как! – выдавила из себя Ванда сквозь слезы.

– Но до следующего воскресенья я тут точно не останусь. Как только обо всем договорюсь, отправлюсь в обратный путь. Я… я так по тебе скучаю! Бедная Ванда… Мне хотелось бы оказаться рядом и крепко обнять тебя. И не выпускать из объятий никогда.

Она тоже этого хотела.

– Я люблю тебя, – прошептала она в трубку.

– Я тоже тебя люблю, – послышалось сквозь треск.

На следующее утро под глазами у Ванды были красные круги. Разговор с Рихардом высвободил все запасы ее слез. Но в этот раз в ее истерике было нечто очищающее, а последующая усталость показалась странным образом даже приятной. Да и боль от потери Марии вроде бы перестала быть такой острой.

Рихард будет рядом с ней. Его любовь исцелит боль, это Ванда понимала. В этом не было ни малейшего сомнения. Мимо проносился тирольский пейзаж, а девушка благодарила судьбу за вчерашний телефонный разговор. И все же на нее наводила ужас мысль о том, что ей предстояло сообщить Йоханне и другим ужасное известие. У самой Ванды хотя бы была возможность проститься с Марией, как бы тяжело при этом ни было! Как воспримут эту утрату другие? И все же им нужно сообщить об этом как можно скорее. Это касалось и ее матери. Если представится такой случай, Ванда позвонит в Нью-Йорк уже сегодня вечером из Мюнхена.

Рихард сказал, что они будут заботиться о Сильвии как отец с матерью. Отец с матерью – эти его слова прозвучали так странно. «Не каждый мужчина согласился бы сразу принять чужого ребенка, – размышляла Ванда. – Как бы отреагировал на это Гарольд? Наверняка действовал бы нерешительно, сомневаясь и задавая тысячи вопросов». Но Рихард заявил в присущей ему практичной манере: «Сейчас, когда мы втроем, нам потребуется каждая марка». Ванда улыбнулась. Как хорошо, что он так практично относится ко всему. С ним можно уверенно смотреть в будущее.

Уверенность… Ванда ненадолго задумалась над этим словом. Да, именно так можно было назвать сейчас этот теплый огонек в ее душе, которого вчера еще не существовало.

Когда Ванда убедилась, что Сильвия крепко уснула в корзинке, она тоже закрыла глаза. Равномерный перестук колес поезда укачал девушку, и она впала в полудрему, от которой вскоре снова очнулась. Первым делом она взглянула на корзину – все в порядке.

В Мюнхене Ванда взяла экипаж и велела везти их в лучшую гостиницу города. Дорожных денег ей как раз хватило, чтобы снять роскошный номер на одну ночь. Когда портье провожал Ванду до номера, от мысли, что она проводит последнюю ночь в дороге, девушка ликовала. Краем глаза она заметила кобальтово-синие тяжелые шторы из шелка, громадную кровать, на которой могла бы переночевать целая семья, и роскошные персидские ковры на блестящем паркетном полу. Но у нее не было много времени, чтобы насладиться роскошью. Она поспешно рассортировала уменьшившийся багаж и пересчитала деньги. Потом она вымыла Сильвию. Девочка, сытая и довольная, лежала завернутая в тонкое полотенце посреди громадной кровати, а Ванда позвала горничную. С удивлением она заметила, что явилась весьма молодая женщина. Ванда изложила просьбу и уже через несколько минут отправилась на поиски ближайшего почтамта, радуясь, что оставила Сильвию в более надежных руках, чем у взволнованного портье.

Ванда бежала по оживленным улицам и мысленно подсчитывала: «В Нью-Йорке сейчас девять часов утра. Если повезет, мама будет еще сидеть за чашкой кофе».

Дозвониться до Америки оказалось делом не особенно сложным. Сотрудник почтамта лишь настаивал, чтобы девушка оплатила вперед пять минут разговора. Если бы связь не удалось установить, деньги, разумеется, ей вернули бы.

«Пять минут… Что, черт возьми, я смогу сказать матери за такое короткое время?» – спрашивала себя Ванда, пока служащий втыкал кабели, нажимал на какие-то кнопки и каждый раз прикладывался к телефонной трубке, проверяя, не появилась ли связь. С чего же ей начать?

– Сударыня, связь есть.

Ванда взяла трубку дрожащими руками. Сначала треск. Потом шипение.

– Hello, it’s Mrs. Miles here, – услышала Ванда в трубке холодный знакомый голос!

– Мама!

Ванда быстро сморгнула. Только не заплакать прямо сейчас. Пять минут пролетят так быстро…

– Ванда? – послышался удивленный ответ. – Ты уже вернулась из Италии? Мне казалось, сегодня только…

– Мама, случилось нечто очень ужасное! – тихо начала Ванда. Сердце выскакивало из груди. И прежде чем Рут успела как-то отреагировать, она сказала: – Марии больше нет. Она умерла после рождения дочери. Я держала ее за руку на смертном одре. Она была не одна, понимаешь? Ее похоронили два дня назад. Это было ужасно.

На другом конце провода было слышно, как мать тяжело дышит. Потом послышалось тихое всхлипывание. Ванда даже думать не хотела, какой это для Рут удар – услышать все в одном предложении.

– Сильвия, ее дочка, здорова. Последним желанием Марии было, чтобы я отвезла ее в Лаушу. И я это делаю прямо сейчас. Я в Мюнхене…

Как это ни странно, Ванда не знала, что еще сказать.

– Мама? – прошептала она, когда молчание Рут затянулось. – Ты еще там?

– Да. Я… прости меня, пожалуйста, я… – Послышался звук, словно мать сморкалась, потом она продолжила: – У меня это в голове не укладывается. Ей… она… сильно мучилась?

Ванда закусила губу. Сказать правду или…

– Нет. Она не страдала от боли, – ответила она. – Это была лихорадка, жар, понимаешь?

– Жар?.. Йоханна уже знает?..

Ванда покачала головой, потом сообразила, что мать ее не видит.

– Нет, как бы я ей сообщила? Она будет в шоке, когда я завтра утром приеду с ребенком на руках…

– Я тебя правильно поняла? С тобой сейчас дочка Марии? Ты одна преодолеваешь такое большое расстояние с младенцем… Как… как так получилось, что Франко согласился, чтобы ты взяла с собой его дочь?

– Франко! Его я вообще не видела. Но это долгая история. Мама, не переживай за меня, я справлюсь с этим. Когда я снова окажусь в Лауше, я непременно еще раз позвоню тебе. И напишу обязательно!

Чувство любви и горячей симпатии переполняло душу Ванды. Что бы только она сейчас ни отдала за то, чтобы облегчить боль матери!

Наконец Рут вновь обрела дар речи.

– Веришь или нет, но у меня всю последнюю неделю было такое… странное чувство, когда я думала о Марии. И все же… после рождения… мне тяжело поверить, что она… – всхлипнула мать. – Я рада, что в конце она была не одна. Твое присутствие наверняка ее утешало, – прошептала Рут.

– Ах, мама, в Генуе происходили такие вещи, что… я просто сейчас не могу об этом говорить! Но я постаралась уладить, как смогла, и я…

Ванда замялась. Не было времени разбрасываться на мелочи.

– Я еще хочу сказать тебе: я пообещала Марии, что буду заботиться о ее дочке. Рихард и я – мы займемся этим вместе. Я нужна Сильвии. Она такая милашка! Мария говорила, что она похожа на вашу мать… Мама, понимаешь, я не могу вернуться в Нью-Йорк!

Ванда затаила дыхание.

– Да, это… я… понимаю, – ответила Рут с металлическими нотками в голосе. В ту же секунду трубка наполнилась шуршанием и треском. – …все иначе…

Проклятье! Ну почему именно сейчас!

– Что ты сказала, мама? Связь плохая… Мама, мне нужно заканчивать разговор! – кричала Ванда в трубку.

– Я сказала, что если ты не приедешь сама, тогда мне придется собираться в путь!

Связь снова наладилась. И все же Ванда не верила своим ушам. Мать хотела приехать в Лаушу после стольких лет?

– После разговора я тут же подыщу свободную каюту на ближайшем пароходе. Может… и Стивен отправится со мной. Если нет, то поеду одна, – голос Рут прозвучал уже намного увереннее, чем раньше. – Нам, Штайнманнам, нужно держаться вместе, так ведь?

 

Глава тридцать четвертая

На единственном перроне провинциального вокзала не было видно ни души. Почему же они не едут дальше? Взгляд Ванды упал на вокзальные часы, подвешенные между двумя путями. Уже два часа дня! Если так и дальше пойдет, она попадет домой только ночью.

Наконец поезд дернулся, задрожал и пришел в движение. Еще немного, и Ванда собственноручно стала бы толкать тяжелый, громадный поезд.

После Нюрнберга они останавливались как минимум пять раз. Каждый раз Сильвия просыпалась и начинала плакать от пронзительного визга тормозов. Ванде с трудом удавалось успокоить ребенка. И каждый раз в купе попадал дым от сожженного угля, раздражая нос и глаза. Носовой платок Ванды совсем испачкался, да и она сама выглядела так, словно ночевала на угольном складе.

Девушка с облегчением наблюдала, как уменьшается здание вокзала и потом исчезает из виду.

Наконец-то! Ей очень хотелось домой.

Вскоре после этого открытую местность сменили густые леса. Теперь не видно было ни цветущих роз и лилий, а лишь разнотравье – растения, грациозно покачивавшиеся на ветру. Ванда задумчиво смотрела в окно, как вдруг, к своему удивлению, заметила две громадные сросшиеся пихты.

Сиамские близнецы!

На эти два дерева указал ей Рихард, когда они ехали в Италию и только отправились из Кобурга! «Вот такой должна быть и наша любовь, как эти деревья, которые тесно сплелись корнями и ветвями», – сказал он тогда Ванде. На ее губах заиграла улыбка.

Что скажет ее мать насчет Рихарда? Когда она познакомится с ним ближе, то наверняка простит ему то, что он стеклодув…

Мама в Лауше. Ванда все еще не могла осознать это. Может, Рут сказала так в состоянии шока? Может, она еще передумает? Но ее голос звучал очень решительно.

Сильвия стала тихо похныкивать. Ванда положила на руку одеяло и вынула девочку из корзинки. Она нежно пригладила тонкие, чуть взмокшие волосы на затылке Сильвии.

– Дорогая, любимая Сильвия, – тихо произнесла Ванда. – Скоро мы будем дома, скоро…

Малышка успокоилась и повернула головку к Ванде.

Ванда снова погрузилась в мысли. Как все-таки разговаривала с ней мать?! Как со взрослой. Совсем не так, как раньше.

«Я горжусь тобой», – сказала она дочери. Как же хорошо было от этих слов!

– Бедная маленькая девочка, ты еще ничего не знаешь о маме, и это хорошо…

Осознание этого пришло к Ванде так неожиданно, что она вздрогнула. Неужели она находилась в таком же положении, как и ее родная мать когда-то? Ванда путешествовала через пол-Европы с ребенком Марии на руках, который должен был носить фамилию де Лукка, но вырастет в Лауше. В прошлом Стивен заказал для Рут и Ванды поддельные документы – в ее случае это сделал отец Франко. Тогда Рут решила, что для дочери будет лучше ничего не знать о своем происхождении. А теперь Ванде предстояло уберечь девочку, чтобы та ничего не узнала о темных злодеяниях отца.

Ванда всхлипнула.

– Все будет хорошо, моя принцесса, – шептала она сдавленным голосом.

Словно откуда-то из ночи донеслись слова Йоханны: «Почему тебе непременно нужно совершать ошибки взрослых? Разве не умнее было хотя бы попытаться сделать все лучше?» Ванда не могла вспомнить, в отношении чего тетка говорила ей это. Эти фразы остались где-то в прошлом.

Скоро она будет дома. У Йоханны.

И скоро туда приедет ее мать. Должно было произойти ужасное несчастье, чтобы Рут снова решилась приехать на родину. Какая ирония судьбы! Ванда покачала головой. Они вместе будут скорбеть о Марии. Штайнманны. А Ванда была одной из них.

Внезапно ее душа наполнилась пламенем под названием «уверенность». И пламя это росло по мере того, как поезд подъезжал все ближе к месту назначения, расположенному среди пихтовых лесов.

Все будет хорошо.

До свадьбы она переберется с Сильвией в дом к отцу. Тогда мать сможет поселиться у Йоханны. Отличная идея! Еве наверняка понравится, если в доме появится ребенок и она сможет помогать Ванде с Сильвией. В конце концов, у нее ведь был большой опыт – она воспитывала братьев и сестер. На лице Ванды за долгое время мелькнула первая слабая улыбка. Горе, если Ева и Рут вспомнят старые ссоры! Тогда Ванда ясно выскажет им свою позицию по этому поводу.

Странно, но она была уверена, что ее настоящий отец и мать снова встретятся. И все же Ванде казалось, что визит Рут пройдет хорошо.

Малышка на ее руках зашевелилась.

Она передаст Сильвии всю любовь этого мира. Каждый вечер Ванда станет рассказывать девочке о ее красивой и гордой матери – грозе всех стеклодувов Лауши! Расскажет истории про стеклянные блестки и елочные шары… И Рихард возьмет ее на колени, так что она сможет наблюдать за его работой. Возможно, девочка даже унаследовала дар Марии?

А когда придет время, Ванда расскажет Сильвии о ее отце.

 

Несколько личных замечаний напоследок

Хочу высказать сердечную благодарность всем, прежде всего, конечно, стеклодувам и гражданам Лауши, некоторых из них упомяну здесь поименно: Лотар Бирт, Михаэль и Ангелика Хаберланд, Сабина Вагнер, Петер Мюллер-Шмос и Томас Мюллер-Литц. Если я все же допустила какие-то ошибки или неточности, несмотря на помощь, то ответственность целиком и полностью лежит на мне.

Хочу также поблагодарить своего редактора и подругу Гизелу. Она, как всегда, с любовью к тексту придавала последние штрихи моей рукописи.

Хочу сказать спасибо всем тем читателям, которые постоянно спрашивали меня, когда же можно будет прочитать продолжение истории о трех сестрах Штайнманн. Ваше нетерпение послужило мне хорошей мотивацией!

Если вы когда-нибудь лично захотите убедиться в гостеприимстве жителей Лауши, обратитесь в туристическое агентство, для начала подойдет и виртуальное посещение на сайте www.lauscha.de. Здесь вы точно найдете информацию о музее стекла, рынке елочных шаров и адреса стеклодувов, которых вы сможете наблюдать за работой.

Сегодня также возможно и посещение горы Монте-Верита: несколько хижин, в которых обитали Мария и Пандора, стоят и поныне. Там же есть и музей, в котором описана удивительная история этого мистического места, где более ста лет наслаждаются свободной любовью дети цветов и другие яркие люди.

Если вы хотите побольше узнать о стекле и его обработке, можете найти список вспомогательной литературы на сайте .