У выхода из аудитории образовалась бурливая запруда из спешивших на перемену студентов. Томаш Норонья спустился с амфитеатра и неподвижно, подобно охраняющему плотину часовому, стоял неподалеку от двери, наблюдая, как этот шумный поток выплескивается наружу. Луиш Роша между тем отвечал на вопросы подошедших к нему молодых людей. Это продолжалось несколько минут. Затем, собрав со стола бумаги, профессор астрофизики вышел в холл, сопровождаемый самым любознательным из слушателей. Историк двинулся за ними, и когда студент наконец попрощался с преподавателем, ускорил шаг и, догнав, обратился к профессору:

— Профессор Роша!

Астрофизик повернул голову, видимо, приняв незнакомца за еще одного заинтересовавшегося лекцией студента.

— Да!

Томаш протянул ему руку.

— Добрый день. Мое имя — Томаш Норонья, я профессор истории Нового Лиссабонского университета и сын профессора Мануэла Нороньи, который читает математику здесь, в Коимбре.

Луиш Роша взметнул брови:

— А! Как же, как же! Профессора Мануэла Норонью я очень хорошо знаю! — И пожал протянутую руку. — Как ваш батюшка?

— Проблемы со здоровьем. И как дальше пойдет — неизвестно.

Профессор астрофизики сокрушенно покачал головой.

— Что же это такое? Университет почти враз лишился двух своих лучших умов! Это… у меня слов нет, чтобы выразить, это… настоящая беда.

— Да, действительно… проблема.

— Беда, — повторил Луиш Роша.

Беседуя, они вышли на улицу, и физик, встрепенувшись, растерянно оглянулся по сторонам и даже, задрав голову, посмотрел на здание, откуда они только что вышли. Оно походило на больничное, если бы не огромные каменные статуи по углам, а также гиганская фотография оседлавшего велосипед Эйнштейна на фасадной стене.

— Извините, — пробормотал профессор Роша. — Какая оплошность! Я такой рассеянный.

Они вернулись обратно и поднялись на этаж, где располагались кабинеты профессорско-преподавательского состава. Войдя следом в небольшую рабочую комнату, где царил творческий беспорядок, Томаш сразу перешел к делу.

— Послушайте, профессор, я пришел к вам в связи с одной деликатной темой.

— Это имеет отношение к вашему отцу?

— Нет-нет, — поспешил заверить собеседника Томаш. — Это имеет отношение к вашему учителю.

— К моему учителю? — удивился Роша.

— Да, я имею в виду профессора Сизу.

— Он был для меня больше, чем учитель… Он был мне как второй отец, — опустив глаза, произнес физик. — До сих пор не могу поверить, что он вот так взял и исчез, не оставив следов.

— Именно о его исчезновении я и хотел поговорить.

Луиш Роша посмотрел на Томаша странным взглядом.

— Вы пытаетесь найти его?

— Да, следственные органы попросили меня оказать им содействие.

— К вам обратились из «Жудисиарии» или из «Пэ-Эсэ-Пэ»?

— Не угадали.

На лице Луиша Роши отразилось недоумение.

— Откуда же?

— Видите ли… э-э-э… это… так сказать, из мировой полиции.

— Из Интерпола?

— Да, — слукавил Томаш. — Они обратились ко мне с просьбой помочь в расследовании этого дела.

— А почему им занимается Интерпол?

— Видимо, исчезновение профессора Сизы затрагивает международные интересы.

— Вот как? И о каких конкретно интересах идет речь?

— Боюсь, я не волен разглашать то, что мне известно.

Луиш Роша в задумчивости почесал подбородок.

— Но вы, кажется, представились профессором истории…

— Да, я историк.

— Почему же Интерпол счел целесообразным прибегнуть к вашим услугам?

— Я являюсь экспертом по криптоанализу, а они обнаружили зашифрованный текст, способный подсказать путь к местонахождению профессора Сизы.

— Что вы говорите?! — Сообщение глубоко взволновало Рошу. — Что же это за зашифрованный текст?

— Извините, сказать это я тоже не имею права. — Томаш чувствовал себя крайне некомфортно из-за того, что ему приходилось столь нагло врать, и потому решил разом покончить с неудобными вопросами. — Так я могу рассчитывать на вашу помощь или нет?

— Разумеется, да! — воскликнул физик. — Что вы хотите узнать?

— Какими исследованиями занимался профессор Сиза.

Луиш Роша выпрямился, вытянув шею, посмотрел в окно и глубоко вздохнул. Затем сел за рабочий стол, положил свои листки в папку, спрятал ее в выдвижной ящик, откинулся на спинку стула и пристально взглянул на Томаша.

— Вы не проголодались?

Поскольку основное обеденное время еще не наступило, ресторан гостиницы «Астория» был почти пуст. Через большие витражи салона, привнося радостные нотки в его роскошное великолепие, лился яркий, насыщенный теплом дневной свет. Особый шарм залу придавал деревянный пол, хранивший память о столь любимых в тридцатые годы минувшего века гала-ужинах с танцами. Коимбра жила деловито-размеренной жизнью города, расположенного всего в двух шагах от провинции.

Внутри гостиницы все дышало прошлым, и это было не удивительно. Построенная в нежно-розовом стиле «бель эпок», она сохраняла в своих стенах неповторимую атмосферу, переносившую в первую треть XX столетия. Томаш чувствовал себя здесь особенно уютно, испытывая профессиональную потребность погружаться в былое, вдыхать его ароматы.

В качестве основного блюда оба профессора заказали «магрэ» — утиное филе в медово-апельсиновой подливе. Томаш сначала хотел взять «шанфану», но потом передумал, поскольку это типично местное яство из козлятины оставляет ощущение тяжести в желудке.

— Ну, а теперь расскажите, профессор, — попросил он наконец, — какие исследования проводил профессор Сиза?

Луиш Роша взял ломтик хлеба и намазал на него весьма аппетитный на вид гусиный паштет.

— Мой дорогой профессор Норонья, — сказал он. — Уверен, вы помните, что написал Кант в предисловии ко второму изданию «Критики чистого разума». — Физик намазал толстым слоем паштета второй ломтик хлеба. — Он пришел к выводу о существовании трех фундаментельных метафизических проблем, решить которые наука не в состоянии: Бога, свободы и бессмертия. По мнению Канта, ученые никогда не смогут доказать бытие Бога, определить, обладает ли человек свободной волей, а также со всей достоверностью узнать о том, что происходит после смерти. Данные вопросы, как полагал Кант, относятся к области не физики, а метафизики.

Томаш в задумчивости покачал головой.

— И это представляется разумным.

— Разумным это может представляться обычному смертному, — возразил Луиш Роша, — но никак не профессору Сизе. Профессор полагал, что можно научно доказать существование Бога и решить проблемы, связанные со свободой воли и бессмертием. При этом он был убежден, что эти вопросы взаимосвязаны.

— Прошу простить мое невежество, — промолвил историк. — Но разве возможно доказать существование Бога?

— Согласно Канту, нельзя.

— А согласно профессору Сизе можно? Но почему?

— Все зависит от того, что определяется словом Бог. Скажите, что есть Бог в вашем понимании?

— Не знаю… некое высшее существо… Творец.

— Но это явно не тянет на серьезное определение, вам так не кажется?

— Кажется, — согласился Томаш с усмешкой. — В таком случае, что же, по-вашему, есть Бог?

— Хорошо. Если не ошибаюсь, это ваш первый вопрос: что есть Бог? — Луиш Роша развел в стороны ладони. — Если мы ожидаем увидеть древнего патриарха с бородой и глубоким низким голосом, озабоченно взирающего на Землю и отслеживающего поступки, помыслы и устремления каждого из нас, то ждать доказательств существования подобной личности нам придется, полагаю, вечно. Такого Бога не существует, это всею лишь вымышленная фигура, позволяющая нам наглядно представлять себе нечто, находящееся выше нас. По сути дела мы сами создали Бога в образе отца-заступника, ибо человек нуждается в ком-то, кто бы его охранял, ограждал от напастей, давал утешение в часы невзгод, помогал принимать неприемлемое, объяснять необъяснимое, противостоять злосчастиям. И этот кто-то есть Бог. Мы представляем себе, что где-то там, высоко, — физик указал вверх, — существует всемерно заботящийся о нас Некто, к Кому можно обратиться за поддержкой в минуты печали, Некто, под Чьим оком и покровительством мы пребываем…

— Но в таком случае, если Бога не существует…

— Я не говорил, что Бога не существует, — поправил его физик.

— Разве?

— Я сказал, что не существует антропоморфного Бога — такого, каким мы его себе представляем в духе иудейско-христианской традиции. И вообще кто он, библейский Бог? Тот, кто велел Абрааму убить сына только для того, чтобы удостовериться, что патриарх хранит Ему верность? Тот, кто обрек человечество на страдания лишь за то, что Адам вкусил яблока? Но разве по здравом размышлении можно верить в столь мелочно-ревнивого и своенравного Бога? Разумеется, такого Бога нет!

— А какой же есть?

— Профессор Сиза верил, что Бог — во всем, что окружает человека. Что это не стоящая над нами сущность, которая блюдет нас и оберегает, а созидательный разум, неуловимый и вездесущий, внеморальный, с которым встречаешься повсеместно, делая каждый вздох, куда бы ты ни ступил и ни посмотрел, который присутствует в макрокосмосе и микромире атомов, который все наполняет собой и всему придает смысл.

— Я начинаю понимать, — заверил Томаш, — профессор Сиза полагал возможным доказать существование этого Бога.

— Да.

— И как давно он пришел к такому выводу?

— Сколько я его знаю, он всегда так считал. Думаю, эта убежденность у него еще со времен стажировки в Принстоне.

— И как можно доказать, что Бог существует?

Луиш Роша улыбнулся.

— Этот вопрос следовало бы адресовать профессору Сизе.

— Тем не менее скажите хотя бы вот что: сами-то вы верите в возможность доказать существование Бога?

— Зависит от того, что вы подразумеваете под доказательством… Как по-вашему, что такое научный метод?

— Процесс сбора информации о природе.

— Вы это определяете так, — принял ответ Луиш Роша, — а я иначе. По-моему, научный метод — это диалог человека с природой. Используя научный метод, человек задает природе вопросы и получает от нее ответы. Главное в том, как он формулирует вопросы и как истолковывает ответы. Не каждый способен вести беседу с природой и понимать то, что она говорит в ответ. Для этого необходимо иметь специальную подготовку, проницательность и прозорливость, а также острый ум, улавливающий тончайшие оттенки. Вы согласны?

— Да.

— Я веду к тому, что бытие или небытие Бога может зависеть от способа постановки вопроса и способности понять ответ. Например, второй закон термодинамики появился как результат вопросов, заданных природе посредством проведения экспериментов с теплотой. На них природа дала ответ, продемонстрировав, что передача энергии осуществляется от горячего тела к холодному, а не наоборот, и что переход всей энергии в полезную невозможен. — Луиш Роша сделал жест рукой, как бы охватывая все помещение ресторана. — Так же обстоит дело и в вопросе о Боге. Надо знать, какие вопросы необходимо задать и как их сформулировать, а после суметь истолковать полученные ответы. Именно поэтому, когда речь идет о доказательстве бытия Бога, мы должны быть крайне осмотрительны. Если кто-то надеется, что мы представим ему ди-ви-ди с записью Бога, который созерцает Вселенную, держа в одной руке Скрижали Завета, а другой поглаживая свою густую белую бороду, тот будет разочарован. Подобные кадры никогда не появятся. Однако если мы поведем разговор об определенных ответах природы на специфические вопросы… все может обернуться иначе.

— Какие вопросы вы имеете в виду?

— Ну… связанные с логическим мышлением например. Возьмем проблему Большого взрыва, о котором я рассказывал сегодня на лекции.

— Да, и что?

— Вы спрашиваете что? Разве не очевидно? Ведь если имел место Большой взрыв, это означает, что Вселенная была создана. Но кто же совершил акт Творения? — Физик подмигнул. — А?

— Э-э-э… ну… разве не могло быть естественных причин?

— Разумеется. Мы и говорим с вами о естественной причине. — Луиш Роша постучал указательным пальцем по лбу. — Запомните, профессор Норонья: Бог — это как раз естественное. Разговоры о сверхъестественном, о чудесах и волшебстве… все это глупости. Если Бог существует, то не где-нибудь, а во Вселенной. Бог есть Вселенная. Понимаете? Создание Вселенной явилось результатом не искусственного, а естественного акта, совершившегося в соответствии со специфическими законами и определенными универсальными константами. Однако вопрос всегда возвращается в исходную точку. Кто создал законы Вселенной? Кто определил универсальные константы? Кто вдохнул жизнь в мироздание? — Он ударил ладонью по поверхности стола. — Таковы, любезный профессор, центральные вопросы, диктуемые логикой. Творение связано с Творцом.

— Вы хотите сказать, что посредством логики мы можем доказать существование Бога?

Луиш Роша поморщился.

— Нет, никоим образом. Но логика подсказывает нам путь. — Физик склонился к Томашу над столом. — Послушайте, вы должны понять следующее: Бог, если существует, открывает нам лишь толику Своего бытия, скрывая доказательство этого бытия за завесой элегантных ухищрений. Вам знакомы теоремы о неполноте? Они показывают, что в пределах одной логической системы невозможно доказать все имеющиеся в ее рамках утверждения, в том числе даже если недоказуемые утверждения истинны, теоремы о неполноте тем самым несут в себе глубоко мистический по значению подтекст. Это как если бы Бог мог сказать: «Я самовыражаюсь через математику, математика — Мой язык, но доказательств, что это так на самом деле, Я вам не дам». — Луиш Роша взял хлебец. — А есть еще и принцип неопределенности, который сводится к тому, что мы никогда не сможем с точностью определить одновременно координаты и скорость частицы. Это как если бы Бог предупредил: «Я уже определил и прошлое и будущее, но окончательного доказательства, что это на самом деле так, Я вам не дам». Мы никогда не сможем получить окончательного доказательства бытия Бога.

— Но каковы же признаки Его бытия?

— Логически его обосновали Платон и Аристотель, а затем Фома Аквинский и Лейбниц. Я имею в виду каузальный аргумент. Основная его идея формулируется просто. Из физики и собственного повседневного опыта мы знаем, что у всех событий есть причина, а последствия их становятся причиной других событий, и так далее, как в эффекте домино. Если у Вселенной было начало, из этого следует, что каждая событийная цепочка тоже имела свой исток. Двигаясь от причины к причине, мы доберемся до момента возникновения Вселенной — того, что сегодня называют Большим взрывом. А какова первопричина всех других причин? Что запустило машину, что привело ее в действие?

— Бог?

Луиш Роша улыбнулся.

— Вполне вероятно, — почти шепотом произнес он. — Если разобраться, гипотеза о вечной Вселенной исключает бытие Бога. Вселенная всегда существовала и существует сама по себе. В вечной Вселенной, без начала и конца, цепь домино-причин бесконечна. — Он поднял кверху палец. — Идея же Сотворения мира, в свою очередь, с неотвратимой неизбежностью предполагает наличие первопричины. Однако следует соблюдать предельную осторожность и не впадать в ошибку, объясняя все «Богом пробелов» каждый раз, когда мы не располагаем ответом на какой-то вопрос, в то время как в действительности есть и другое объяснение. Резюмируя вышесказанное, считаю важным выделить следующее: Творение соотносится с проблемой Творца, и сколько ни углубляйся в суть, мы обречены возвращаться к этому кардинальному вопросу. — Луиш Роша покачал головой. — С другой стороны, если мы вводим в уравнение величину «Бог», определяя в условиях, что это Он совершил акт Творения, то в дальнейшем сталкиваемся со множеством новых проблем. Первая: где пребывал Бог, если до Большого взрыва не существовало ни времени, ни пространства? Следующая: что явилось причиной Бога? Ведь если все имеет причину, значит, ее имеет и Бог.

— Следовательно, первопричины не существует…

— Или она есть, кто знает? Мы, физики, состояние в начальный момент Большого взрыва именуем сингулярностью. В этом смысле, по аналогии с Большим взрывом, который возник из сингулярности, можно было бы сказать, что сингулярность — это Бог.

Томаш пригладил рукой волосы.

— Данный аргумент представляется интересным, но он не является окончательным, разве не так?

— Да, — согласился физик. — Он не окончательный. Имеется и второй довод, который кажется значительно более сильным. Философы называют его по-разному, что же касается профессора Сизы, то он называл его… аргументом намеренности. Вопрос намеренности, как вам известно, с точки зрения толкования, имеет чисто субъективный характер. То есть имярек может намеренно совершить нечто, но другие никогда не могут быть абсолютно уверены, что это нечто результат намеренного действия. Можно лишь предполагать, строить догадки, и только сам совершивший деяние достоверно знает, намеренное оно или нет. — Луиш Роша, повернув руку ладонью вверх, повел ею в направлении Томаша. — Если, допустим, вы опрокинете этот стол, я могу интерпретировать подобное деяние, пытаясь оценить, сделали вы это намеренно или нет. Вы могли сделать это намеренно, но притворились, что произошла досадная случайность. Иначе говоря, только у вас будет абсолютная уверенность относительно предумышленности вашего действия, моя же уверенность всегда будет субъективной, понимаете?

— Да, — заверил Томаш. — Но к чему вы это говорите?

— А к тому, что хочу подобраться вот к какому вопросу: с каким намерением создана Вселенная?

Физик испытующе смотрел на историка.

— На кону вопрос, который стоит больших денег, — прокомментировал Томаш, подражая ведущему телеигры «Кто хочет стать миллионером?» — Итак, каков ваш ответ?

— Если б я его знал, то рискнул бы получить эти деньги, — разразившись хохотом, подыграл ему Луиш. — Однако за более полным ответом нам придется обратиться к профессору Сизе.

— Но он, боюсь, далеко отсюда. Как по-вашему, может ли кто-то еще дать ответ?

Физик глубоко вздохнул, тщательно взвешивая слова, прежде чем произнести их.

— Я полагаю, ответить на него положительно непросто, тем не менее имеются интересные наметки.

— Я весь внимание.

— Весьма яркий довод изобрел в XIX столетии Уильям Пейли. — Физик указал на деревянный пол ресторана. — Представьте, что, войдя сюда, вы обнаружили лежащий на паркете камень. При его виде у вас, наверное, промелькнула бы мысль: какого черта здесь делает этот камень и кто его приволок? Однако если б вы нашли камень на прогулке в поле, никаких вопросов, вероятнее всего, у вас бы не возникло, вы просто подумали бы: он всегда существовал и лежал тут, это совершенно естественная вещь. И тут же забыли об этом. А теперь представьте, что я нахожу в поле не камень, а нечто необычное. Будет ли ход моих мыслей точно таким? Разумеется нет. Рассмотрев находку, я пойму, что это часы, то есть сложный механизм, изготовленный искусным мастером для вполне определенных целей. И вот я спрашиваю: по какой такой причине в случае с камнем у вас не возникли такие же рассуждения, как у меня в случае с часами?

Вопрос на мгновение повис в воздухе.

— Мне понятно, куда вы клоните, — заметил Томаш.

— Как член сообщества разумных существ, представителями которого изобретены часы, я знаю о намерениях, предшествовавших их созданию. Однако не принадлежу к числу тех, кто, так сказать, изобрел камень, и поэтому не могу быть объективно уверен в намеренности его создания. Я лишь могу предположить, что какое-то намерение было. С другой стороны, даже человек, никогда раньше не видевший часов, без труда способен прийти к заключению, что перед ним произведение мыслящего ума и умелых рук, не так ли?

— Послушайте, — взмолился Томаш. — Мы говорим о совершенно разных вещах, разве нет?

— А разве да?

— Конечно же да. Вы пытаетесь сравнить сложное механическое приспособление с простым камнем.

Луиш покачал головой.

— Вы не поняли, что я хотел сказать.

— Так объясните!

Физик обвел взглядом ресторан и остановил взгляд на видневшихся за окном зеленых кронах лип и небе над ними.

— Вы обращали внимание, сколь сложно организовано мироздание? Задумывались, до каких мелочей должно быть совершенным устройство Вселенной, чтобы исправно действовала Солнечная система? Или чтобы осуществлялось взаимодействие атомов? Или зарождалась новая жизнь? — Рука Луиша Роши указала на реку, гладкой лентой вытянувшуюся вдоль набережной. — Или чтобы Мондегу текла таким вот именно манером? Вы не находите, что все это устроено бесконечно более сложно и умно, нежели механизм обычных часов?

Томаш остолбенело смотрел на своего собеседника.

— Н-да… действительно…

— Если такая простая вещь, как небольшие часы, придумана и сделана думающим существом и за этим стоит определенное намерение, что в таком случае мы можем сказать о Вселенной в целом? Если человек, который никогда прежде не видел часов, увидев их в первый раз, способен понять, что это — умная вещь, созданная мастером, почему, отмечая грандиозную сложность Вселенной, мы не можем прийти точно к такому выводу? Если все вокруг создано с умом и для определенной цели, почему не допустить, что в возникновении мира есть намерение? Если вещи устроены умно и мы видим это, почему не допускаем, что за этими умными вещами стоит некий разум?

— Но где он, этот разум?

— А где пресловутый часовщик? Как правило, никто не знает имени создателя часов, не правда ли? И тем не менее мы ни минуты не сомневаемся, что изобрел их и сделал обладатель развитого интеллекта. То же самое и со Вселенной. Возможно, я так никогда и не узнаю, кому принадлежит разум, создавший мироздание, но достаточно посмотреть вокруг, и становится ясно, что это творение совершено с большим умом.

— Теперь понял.

— Но если творение совершено с большим умом, а все указывает, что так оно и есть, встает вопрос: адекватно ли, правильно ли изучаем данное творение? — Луиш Роша положил руки на предплечья, как бы обнимая себя. — Посмотрите на мир живых существ. Что есть живое существо? Из чего оно состоит?

— Это — информационная структура, — вспомнил слова отца Томаш.

— Точно, информационная структура. Но складывается эта информационная структура из атомов, не так ли? Атомы соединяются в молекулы. Молекулы образуют клетки. Из клеток формируются органы. А совокупность всех органов и есть живой организм. Констатируя это, будет, однако, ошибкой заявить, что живое существо — не более чем просто собрание атомов, или молекул, или клеток, согласны? Живое существо состоит из квинтиллионов атомов, триллионов молекул, миллионов клеток, но любое его описание, ограничивающееся одними этими данными, пусть и верными, будет грешить колоссальной ущербностью, вам не кажется?

— Разумеется.

— Более полное описание жизни — двупланово: первый план — редукционный, в котором рассматриваются упомянутые атомы, молекулы, клетки и вся механика жизни. Второй — семантический. В нем жизнь предстает как целесообразно функционирующая информационная структура, в которой совокупность больше суммы частей, где целое даже не догадывается о существовании и функционировании каждой из его составляющих. Как мыслящее живое существо, в семантическом плане я сейчас обсуждаю с вами проблему бытия Бога, а в редукционном клетка моей руки в данный момент получает кислород из артериальной крови. Семантическое «я» не подозревает о том, чем занято «я» редукционное, поскольку эти «я» расположены в разных плоскостях. — Физик посмотрел в глаза Томашу. — Вы следите за ходом моих рассуждений?

— Да.

— Прекрасно. Я хочу сказать, что подобная двуплановость обнаруживается во всем. Я могу рассмотреть в редукционном плане, например, роман «Война и мир», понимаете? Для этого достаточно определить состав типографской краски и тип бумаги, которые использовались для печати исследуемого экземпляра книги, сделать их углеродный анализ и уточнить технологические особенности производства конкретных краски и бумаги… Короче говоря, имеется множество аспектов, которые можно проанализировать с точки зрения редукционизма. И тем не менее ни один из этих аспектов в отдельности, — ни все они вместе взятые — не откроют мне, что такое на самом деле «Война и мир», вы согласны? Чтобы узнать это, мой анализ должен быть не редукционным, но семантическим. То же с музыкой. Я могу разобрать с редукционных позиций битловскую «All you need is love». Будет изучено звучание ударной установки Ринго Старра, определены параметры вибрации голосовых связок Джона Леннона и Пола Маккартни, установлена зависимость амплитуды колебаний молекул воздуха от силы звуков, извлекаемых Джорджем Харрисоном из струн соло-гитары, но ничто из всего перечисленного не даст мне истинного понимания того, что реально представляет собой композиция ливерпульской четверки, ведь так? Чтобы почувствовать эту песню, мне надо ее понять в семантическом плане. По сути, это сравнимо с компьютером. Есть аппаратное обеспечение, так называемое «железо», и есть программное обеспечение, так называемый «софт». Редукционные аспекты содержит в себе «железо», в то время как семантика сосредоточена в «софте».

— Все это представляется мне вполне очевидным.

— Коли дело обстоит так, позвольте озадачить вас вопросом.

— Пожалуйста.

— При изучении Вселенной с целью познания ее базовой материи, состава, действующих сил и законов, какого типа осуществляется анализ, редукционный или семантический?

— Э-э-э… по-видимому… редукционный.

На лице Луиша Роши заиграла улыбка.

— А это подводит к следующему вопросу: можно ли сделать семантический анализ Вселенной? Если я способен семантически проанализировать сравнительно простые произведения, скажем, «Войну и мир» или «All you need is love», в состоянии ли я осуществить семантический разбор столь сложного, богатого в проявлениях и умно устроенного произведения, как Вселенная?

— Ну…

— Если анализ краски и типа бумаги отдельного экземпляра «Войны и мира» является очень неполной и крайне ограниченной формой изучения указанного произведения, какого же дьявола исследования атомов и существующих в космическом пространстве сил должны считаться удовлетворительной формой для познания Вселенной? Или во Вселенной нет семантики? Не скрыто ли за атомами некое смысловое послание? Каково назначение Вселенной? Почему и для чего она существует? — Физик вздохнул. — Это проблема, стоящая сегодня перед математикой и физикой. Мы, ученые, слишком зациклились на изучении «краски» и «бумаги», из которых сделана Вселенная. Но дает ли нам это изучение ответ на вопрос: что есть в действительности Вселенная? Не следует ли нам заняться изучением также и семантического плана? Не надо ли нам услышать также и ее «музыку», «понять слова»? Не замыкаемся ли мы в размышлениях о Вселенной только на «железе», забывая о столь важном измерении, как «софт»? Вот этими-то вопросами и руководствовался в своей научной работе профессор Сиза.

— Понятно, — в очередной раз констатировал Томаш. — Но как можно изучать «софт» Вселенной?

— Данный вопрос, конечно, следовало бы адресовать профессору Сизе, — задумчиво произнес Луиш. — Но я полагаю, что ответ на него зависит от ответа на другой вопрос, который формулируется предельно просто: то, что мы видим вокруг нас, как в микрокосмосе, так и в макрокосмосе, это творение или сам автор? — Физик показал Томашу открытую ладонь левой руки. — Когда мы смотрим на мою руку, мы видим мое творение или часть меня? А когда смотрим на Вселенную, мы видим творение Бога или часть Бога?

— А вы как считаете?

— Я никак не считаю. А вот профессор Сиза находил, что все является частью Бога. И если он прав, в случае создания единой теории поля, вероятно, в ней будет содержаться описание Бога.

— Современные физики именно этого добиваются, хотят создать единую теорию поля. Хотя, думаю, это им не удастся. Теоремы о неполноте и принцип неопределенности показывают, что замкнуть круг не получится никогда. Всегда в самом, казалось бы, конце мы будем наталкиваться на завесу, скрывающую тайну Вселенной.

— Тогда почему продолжают пытаться сформулировать эту теорию?

— Потому что не все придерживаются такого же мнения, что и я. Есть те, кто считает возможным создать единую теорию поля. Есть даже те, кто полагает возможным составить фундаментальное уравнение, Святой Грааль математики и физики. Уравнение, которое описывает все строение мироздания в целом.

— А такое возможно?

— Быть может… Впрочем, я не знаю, — Луиш пожал плечами. — Знаете, сейчас ширится и крепнет убеждение, что обилие законов и типов силового взаимодействия, существующих ныне во Вселенной, было обусловлено ее пребыванием в состоянии низкой температуры. Однако имеется целый ряд признаков, свидетельствующих о том, что с определенного уровня температура начала повышаться, а силы сплавляться. К примеру, в течение довольно длительного периода бытовало убеждение, что во Вселенной имеется четыре фундаментальных взаимодействия: гравитационное, электромагнитное, слабое и сильное. Однако относительно недавно обнаружили, что типов взаимодействия в действительности уже только три, поскольку электромагнитное и слабое взаимодействия на самом деле являются одним общим взаимодействием, которое получило название электрослабого. По мнению некоторых ученых, сильное взаимодействие — тоже еще одна, третья грань электрослабого взаимодействия. А если это так, то остается ждать присоединения к ним гравитационного взаимодействия и возникновения единой силы. Многие физики полагают, что когда произошел Большой взрыв, в условиях порожденных им высочайших температур все силовые взаимодействия образовывали одну-единственную суперсилу, которую можно описать математическим уравнением. — Луиш опять наклонился над столом и, понизив голос, произнес: — Скажите, о ком приходит в голову мысль, как только речь заходит о суперсиле, а?

— О Боге?

Физик улыбнулся.

— Ученые наблюдают в настоящее время, что по мере повышения температуры происходит соединение энергии и распад сложных субатомных структур на более простые. Весьма интенсивное тепловое воздействие приводит к упрощению и слиянию сил, образованию, таким образом, суперсилы. В подобных обстоятельствах создание фундаментального математического уравнения становится возможным. Я имею в виду уравнение, способное объяснить поведение и структуру всей материи, а также описать все происходящие процессы. — Как фокусник, совершающий магический пасс, он развел руки в стороны. — Подобного рода уравнение будет, очевидно, всеобъемлющей формулой Вселенной. Некоторые ее называют формулой Бога.