Дед Мороз

В работе С.Б. Адоньевой «История современной новогодней традиции» создание Деда Мороза как обязательного персонажа новогоднего ритуала приписывается советской власти и приурочивается к концу 1930-х годов, когда после нескольких лет запрета вновь была разрешена ёлка. Отметив, что «в зарождающейся городской традиции рождественской ёлки (в 30–50-х годах XIX века) нет ещё ни Мороза, ни Снегурочки» [4, 372], исследовательница несомненно права. В те времена какие бы то ни было персонажи праздника ёлки вообще отсутствовали, равно как отсутствовал и сам новогодний ритуал. Однако в литературе Мороз уже встречался. Стремительный процесс разработки этого образа как непременного участника детского праздника ёлки стал возможным в предвоенные годы только при опоре на литературную традицию и бытовую практику, в основных чертах сложившуюся задолго до Октября.

В 1840 году были опубликованы «Детские сказки дедушки Иринея» В.Ф. Одоевского, в одной из которых («Мороз Иванович») впервые дана литературная обработка фольклорного и обрядового Мороза. Созданный Одоевским образ ещё далёк от знакомого нам «ёлочного» персонажа: календарная приуроченность сказки — не Рождество и не Новый год, а весна (Мороз Иванович живёт в колодце, оттого что «жарко становится»); не он приходит к детям, а дети приходят к нему; да и подарки его — это лишь плата за службу. И всё же образ этот уже узнаваем: «добрый Мороз Иванович» — «седой-седой» старик, который как «тряхнёт головой — от волос иней сыплется»; живёт он в ледяном доме, а спит на перине из пушистого снега. Рукодельницу за хорошую работу он одаривает «горстью серебряных пятачков», однако и Ленивицу не замораживает (как Морозко старухину дочь в сказке), а лишь проучивает, дав ей вместо серебра сосульку. Заботясь о природе, он покрывает снегом озимые всходы; попечительствуя о людях, стучит в окошки, чтоб «не забывали печей топить да трубы вовремя закрывать», проводя при этом и «нравственные идеи» о необходимости «нищеньким помогать». В педагогической сказке Одоевского обрядовый Мороз и (сказочный Морозко превращены в доброго, но справедливого воспитателя и наставника.

Первые рекламные заметки о продаже ёлок появились в газетах почти в то же самое время, когда увидели свет «Сказки дедушки Иринея». Возникнув одновременно на рубеже 1830-1840-х годов, Мороз Иванович и ёлка, принадлежавшие к разным культурным традициям, пока совершенно разведены: Мороз Иванович пришёл из русской деревни (как обработка народного Мороза), ёлка — из Западной Европы (как усвоение немецкого обыкновения). Отсутствующая вначале связь возникнет двумя десятилетиями позже, когда сказка Одоевского будет включена в состав «ёлочных» текстов.

В литературе образ Мороза мифологизируется по двум направлениям. С одной стороны, согласно поэме Некрасова «Мороз, Красный нос» (1863), где Мороз представлен злой силой, любящей «кровь вымораживать в жилах, / И мозг в голове леденить», он изображается как зловредный атмосферный дух, которому приписывается способность оказывать пагубное воздействие на человека: злой мороз сердитый (И.3. Суриков, «Зима», 1880) [416, 271], царь Мороз предстаёт косматым стариком «с еловым скипетром» в руке, живущим в «краях Зимы» «с их ветроносными ветрами / И тишиной морозной тьмы» (К.М. Фофанов, «Триолет», 1886) [452, 382-384]. Жестокий мороз, ходящий «с своею клюкой» «в царстве суровой Зимы», является угрозой всему живому (Д.Н. Садовников, «Весенняя сказка», 1880) [368, 276].

С другой стороны (преимущественно в поэзии для детей), зарождается его положительный двойник, главной функцией которого становится формирование «здоровой» погоды и сотворение зимних «волшебств», предоставляющих и детям, и взрослым возможность веселиться, развлекаться, закаляться и т.д. на лоне природы. На создание этого образа начинает «работать» и некрасовский «Мороз, Красный нос», из которого для детского пользования берётся только фрагмент «Не ветер бушует над бором…», где главный герой, исторгнутый из контекста поэмы, выступает как «воевода», неограниченный властитель зимнего леса и волшебник, убирающий своё «царство» «в алмазы, жемчуг, серебро». Именно этот мороз, украшающий зимой природу, не будучи названным, угадывается в стихотворении А.А. Фета 1890 года «Мама! Глянь-ка из окошка…»:

Этот же Мороз («старый дед в одежде серебристой») строит снежные «терема, палаты и дворцы», «дарит» детям ясный зимний день, снеговые горы, ледяную речку и т.п., «чтоб они резвились и смеялись / День-деньской от дедовских затей» (А.А. Коринфский, «Белый дед», 1892) [196, 402-403]. Он добрый волшебник, создающий условия для полноценного и здорового детского досуга: катания на коньках, санках, лыжах, игр в снежки и пр., как в стихотворении С. Фруга «На катке» 1889 года:

Превращённый в хозяина зимнего леса, Мороз становится защитником зверья, спасая «братью меньшую» «от ружья, от силков, от капкана, / Когда снегом покроет поля…» (О.А. Белявская, «Зимняя сказочка», 1907) [40, 362]. Подобно Морозу Ивановичу Одоевского, он заботится зимой о растениях, покрывая их снегом («Мороз снежком укутывал: смотри, не замерзай!» [Р.А. Кудашева, «Ёлка», 1903]) [21, 3], и о птичках (подкармливая их, он устраивает для них «ёлку», к которой привязывает сноп овса [243, 585-586]); он испытывает сострадание к беднякам [34, 1031-1033].

Русская поэзия, столь часто, с чувством национальной гордости, описывающая русскую зиму, начиная с Ломоносова и кончая современными поэтами, развивала и обогащала фольклорный образ Мороза. Школьные учебники и хрестоматии обычно составлялись в соответствии с календарём, так что осенью учащиеся изучали произведения об осени, зимой — о зиме и т.д. В результате этого методического приёма лучшие тексты русских поэтов о зиме, вьюге, снежинках, морозе попадали в учебные книги, формируя в детском сознании персонифицированные образы природных стихий, среди которых Мороз занимал одно из первых мест.

Одновременно и независимо от литературного образа Мороза в городской среде возникает и развивается мифологический персонаж, «заведующий» ёлкой и, подобно самой ёлке, первоначально заимствованный с Запада. В ходе переориентации ёлки «на отечественную почву» и создания псевдофольклорной ёлочной мифологии и произошло оформление Деда Мороза. Этот персонаж формировался в процессе поисков ответов на детские вопросы: откуда в доме берётся ёлка, кто её приносит, кто дарит подарки?

Ответ на первый вопрос привёл к появлению на празднике ёлки образа зимнего леса, что тотчас же сказалось на украшениях, среди которых появились всевозможные зимние лесные атрибуты. Одной из висящих на ёлке игрушек стал старик в шубе и с мешком в руках. Вскоре, увеличившись в размерах, он, возведённый в ранг главной ёлочной игрушки, был поставлен под ёлку. Такого игрушечного старика, стоящего под ёлкой, в рассказе А.В. Круглова 1882 года «Заморыш» видит мальчик, рассматривающий украшенное дерево через оконное стекло чужого дома [203, 1-2]. «Рождественские старики, обсыпанные инеем», установленные в окнах кондитерских и игрушечных магазинов, превращаются в обычное явление новогоднего городского пейзажа [372, 8], о чём в 1875 году писал И.А. Гончаров: «Вот где-то в Морской или Караванной, старичок, весь в снегу, Борей, что ли, с бумажным деревом, весь обвешан разными вещицами!» [98, 103].

На праздниках ёлки ещё до того, как вошло в обыкновение костюмирование детей, стали появляться ряженые старики, дублирующие стоящую поделкой игрушку: в очерке для детей 1884 года «К праздникам» В.В. Михайлова рассказывается о том, как «маленькую Катю… одели стариком с ёлочкой в руках, и старичка этого поставили на стол с игрушками» [260, 28-29]. Старики начинают фигурировать и в тех «грандиозных» представлениях, которые устраивались на ёлках в состоятельных семьях: «вдруг зала… осветилась красным огнём, и мы увидели старика, едущего на больших санях, запряжённых медведем, с громадною ёлкою в руках… Остановясь посредине залы, старик слез с саней и поставил ёлку на пол». В таких движущихся «фантасмагорических картинах», которые создавались посредством вырезанных из картона фигур (своеобразного кустарного кинематографа), старик являлся главным персонажем [119, 10-12]. Старик и ёлка постепенно становились обязательными и неразлучными атрибутами праздника: «Своеобразным ёлочным символом служил “старик с ёлкою” (видимо, предтеча Деда Мороза), отлитый из гипса, с седою бородою, с красным от мороза лицом, одетый в шубу и лапти. Такими стариками торговали в тех же лавках, где и ёлками, но основную их массу продавали прохожим уличные мальчишки» [300, 193].

В ходе создания ёлочной мифологии роль обеспечения детей ёлкой приписывалась разным персонажам. Оформление образа русского Деда Мороза в качестве дарителя ёлки и подарков произошло под влиянием западноевропейской традиции. Читателю рассказа Д.Н. Мамина-Сибиряка «Песня мистера Каль», написанного в конце XIX века, ещё требовалось разрешить сомнения французского мальчика Жана, которого «смущало только одно, — как успел святочный старик догнать их с ёлкой». Данное в примечании пояснение свидетельствует о том, что для русских детей этот образ был ещё не вполне ясен: «Существуют детские поверья (у французов, у немцев), что ёлку и другие святочные подарки приносит детям святочный старик — добрый волшебник, “рождественский дед”» [242, 58]. Вариант сюжета, согласно которому, в соответствии с западной традицией, ёлку посылает младенец Иисус, многими русскими семьями также был принят. Наряду с ним на роль дарителя ёлки пробуются бабушка Зима (1872) [403, 1]; старички-кулачки, заготавливающие в лесу ёлки (1882) [360]; святочный старик (1894) [243, 585]; «властитель русских лесов» Мороз («и чуются… ещё далёкие шаги волшебника Мороза с рождественской ёлкой», 1880-е годы) [126, 83]. Разнообразие персонажей, снабжающих детей ёлкой, свидетельствует о том, что единое мнение по этому вопросу было выработано не сразу. С 1880-х годов представление о старике, Морозе, Дедушке Морозе и т.д. как дарителе ёлки закрепляется всё прочнее: «Было единственное время в году, когда гостиная становилась нашей комнатой…: это на святках, когда в неё… Дед Мороз приносил ёлку», — вспоминает С.Н. Дурылин о своём детстве 1880-х годов [126, 86]. Неудивительно поэтому, что, встретив зимой в лесу «седого-седого, сгорбленного старика», девочка тотчас же узнаёт в нём «того самого старика, который приносит умным деткам святочные ёлки»: «А я тебя знаю, дедушка! Ты приносишь деткам ёлки…» (Д.Н. Мамин-Сибиряк, «Алёнушкины сказки», 1894) [243, 585-586].

Что же касается подарков, то, как мы уже видели, в согласии с рождественским ёлочным мифом, иногда детям говорилось, что подарки посылает младенец Иисус. В рамках псевдонародной мифологии роль дарителя начинает приписываться тому же самому старику, доброму деду, приносящему ёлку [113, 7]. В стихотворении М.А. Пожаровой «Ёлочьи гости» (1912) «древний дедка-бородач» и «дедушка мохнатик» приносит из лесу и елку, и подарки:

Корней Чуковский 20 декабря 1923 года записывает в дневнике: «На Рождество она (дочка Мура. — Е.Д.) рано-рано оделась и побежала к ёлке. — Смотри, что мне принёс Дед Мороз! — закричала она и полезла на животе под ёлку. (Ёлка стоит в углу — вся обсвечканная.) Под ёлкой оказались: автомобиль (грузовик), лошадка и дудука. Мура обалдела от волнения» [475, 267].

Персонаж, которому дети были обязаны ёлкой и подарками, выступает под разными именами. Процесс унификации имени растягивается на несколько десятилетий: старый Рупрехт (1861) [161, 20] — единичные случаи, указывающие на немецкую традицию; св. Николай или Дедушка Николай (1870) [323] — вариант отбрасывается рано, поскольку у русских, как уже отмечалось, Никола в роли дарителя никогда не выступал; Санта Клаус (1914) [57] — только при изображении западных ёлок; просто старик, живущий зимой в лесу (1894) [243, 585-586]; добрый Морозко (1886) [372]; Мороз (1890-е годы) [7, 85]; Ёлкич. В стихотворении О. Белявской 1911 года «Ёлкич (Из воспоминаний детства)» мальчик, проснувшийся засветло, слышит, как няня впускает кого-то в кухню:

Мальчик говорит проснувшимся сестрёнке и брату, что им «Дядя-Ёлкич» «из лесу ёлку принёс»; дети бегут в зал, чтобы посмотреть на Ёлкича [39, 23-24] (ср. также в рассказе Фёдора Сологуба 1907 года «Ёлкич»: «Ёлкич с шишкой на носу» [405, 48] и в стихотворении Владислава Ходасевича 1907 года «За снегами»: «Ёлкич, милый, попляши! / Ёлкич, милый, милый, милый» [462, 91]); рождественский дед («В это время раздался сильный стук в дверь. Восьмилетняя дочь хозяев громко заявила: “Это рождественский дед!”») [258, 4]); святочный старик, дед, дедка (как традиционный святочный персонаж, прежде с ёлкой не связанный) [389, 80]; ёлочный дед [364; 227]; Дед/Дедушка Мороз [28, 353-366]. В 1914 году Сергей Есенин написал стихотворение «Сиротка», в котором сиротке Маше дедушка Мороз дарит жемчуг, сделанный из её слёз:

В борьбе за имя победителем оказался Дед Мороз. Аналога этому имени нет ни у одного западного ёлочного персонажа.

Предпочтение, отданное Деду Морозу, нуждается в объяснении. В восточнославянской мифологии Мороз — существо уважаемое, но и опасное: чтобы не вызвать его гнев, обращаться с ним следовало осторожно; прося не губить урожай, его задабривали; им пугали детей. Но наряду с этим он выступал и в функции приходящего в Сочельник Деда (умершего родителя, предка) [157, 267]. Ёлочный персонаж тем самым получил синонимически удвоенное имя. Введение в составную его часть термина родства свидетельствует об отношении к Деду Морозу как к старшему в роде, что, возможно, и спровоцировало признание за ним по-родственному близкой его связи с детьми.

На праздниках ёлки Дед Мороз появляется не сразу, а в середине или даже к концу торжества. До его прихода дети подарков не получают. Они с нетерпением ожидают его прихода. По народным представлениям, любой гость — всегда желанный и должен быть объектом почитания как представитель чужого мира. Так и Дед Мороз становится на ёлке желанным, и его следует пригласить, что вполне соответствует ритуалу приглашения в гости мифологических персонажей — предков или того же Фольклорного Мороза. Дед Мороз, по существу, и становится предком-дарителем. Поэтому и зовут его не стариком или старичком, а дедом или дедушкой.

К началу XX века образ Деда Мороза окончательно оформился: он функционирует как игрушка на ёлке, главная фигура, стоящая под ёлкой, рекламная кукла на витринах, персонаж детской литературы, маскарадная маска, даритель ёлки и подарков. В это время и утверждается мнение об «исконности», древности этого образа: «Дедушка-мороз… внезапно появляется в зале и так же, как сто или двести лет назад, а, может быть, и тысячу лет назад вместе с детьми совершает танец вокруг ёлки, распевая хором старинную песню, после чего из мешка его начинают сыпаться детям подарки» [390, 3].

До революции представление о Деде Морозе существовало только в городской среде, мифология которой создавалась в результате своеобразной обработки просвещёнными слоями общества западных традиций и народных верований. Сконструированный образ, подобно каждому мифологическому персонажу, оказался наделённым комплексом устойчивых свойств — со своим местом жительства, функциями, характерной внешностью, атрибутами [218, 51]. Зимой он обитает и хозяйничает в лесу, чем объясняется его связь с лесным миром — растительным и животным. На лето он уходит в «сибирские тундры», на Север, на Северный полюс и т.п.; согласно высказыванию пятилетнего мальчика, «когда тепло, Деды Морозы переезжают туда, где холодно, и летом к мальчикам не ходят» [257, 368]. Его деятельностью объясняются как природные и атмосферные явления (мороз, иней, треск деревьев, узоры на окнах и т.п.), так и появление в доме ёлки и подарков. Внешне — это старик с румяным лицом и красным носом, с седой бородой и усами, в белой шубе или тулупе и белой шапке (в отличие от красной сутаны или плаща западных зимних геронтологических персонажей), в валенках, с палкой или посохом в руке и мешком или котомкой с подарками за плечами.

Определяющими свойствами характера Деда Мороза являются доброта и щедрость: ёлочный миф превратил его в доброго старика-дарителя: добрый Морозко (1886) [371]; добрый дед (1892) [196, 402-403], «о, он такой добрый, этот старик!» (1894) [243, 585]. Перед Рождеством (или Новым годом) он успевает обойти все дома, чтобы поздравить, одарить и обласкать детей. Выполняя функцию наставника и воспитателя, он никогда не наказывает детей, а только журит их (в отличие от западного св. Николая, помимо подарков приносившего с собой прутья: справившись о поведении детей, в зависимости от полученного ответа, он либо одаривал, либо наказывал их). (Эта пресловутая дедморозовская доброта не раз оказывала помощь при характеристике того или иного человека. Иосиф Бродский, например, рассказывая об американском поэте Роберте Фросте, посетившем СССР в 1962 году, говорил с иронией: «…Фрост поносил всё на свете… Но когда вышел к публике, то был спокоен, улыбался — этакий добрый дед Мороз…» [79, 104]. Разумеется, это сравнение возникло у Бродского не случайно: Фрост [frost] — по-английски «мороз».)

В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчёт на безусловное признание детьми его реального существования, что стимулировалось и всячески поддерживалось родителями. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: её утрата рассматривалась как важный этап взросления. Варлам Шаламов (1907 года рождения) заметил о себе: «Потеря веры совершилась как-то мало-помалу… Разоблачение сёстрами рождественского деда Мороза на меня не произвело никакого впечатления» [477, 102]. (Ср. о том же у Иосифа Бродского:

Корней Чуковский в 1923 году писал о своей семи-летней дочери:

Мура всё ещё свято верит, что ёлку ей приносит дед Мороз. …Когда я ей сказал: давай купим ёлку у мужика, она ответила: зачем? Ведь нам бесплатно принесёт дед Мороз.

[475, 300-301 ]

Год спустя в его дневнике появляется новая запись:

Слышен голос Муры. Она, очевидно, увидела ёлку. Мура: «Лошадь. — Кто подарил? Никто» (ей стыдно сказать, что дед Мороз, в которого она наполовину не верит).

[475, 355 ]

«Наполовину не верит» — это тот переходный период в жизни ребёнка, когда он всё ещё верит в Деда Мороза, хотя уже знает, что в реальности он не существует [507, 3-12].

Знакомый по иконографии (словесным описаниям и рисункам в книжках, ёлочным игрушкам, рекламным фигурам и т.п.) Дед Мороз в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910-е годы он «живьём» стал появляться на ёлках) разрешала детские сомнения в действительном его существовании («И щёки у него мясные!»):

Дети замучили вопросами — есть ли на самом деле Дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в тёплой комнате и т.д. … когда вышел Дед Мороз…, Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела… Дома первые слова были: «Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!»

[449]

(Впрочем, аналогичные сомнения возникали у детей и по поводу того, кто приносит им ёлку: «Кто приносит из леса в город эти ёлочки? Ты говоришь — Рождественский ангел?… Но платили деньги, и человек продавал», — говорит пятилетняя девочка [490, 25].) Е.Л. Мадлевская отмечает, что в некоторых семьях сознательно «поддерживается архаическая версия невидимости Деда Мороза: детям, желающим увидеть, как он будет класть подарки под ёлку, внушают, что это невозможно, так как Дед Мороз появляется лишь тогда, когда никого нет в комнате или когда все спят» [236, 37].

После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Подобно ёлке, он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей. «Дед Мороз не сказка, иногда это подлинная реальность: бескорыстно творимое добро. Оно принимает разное обличье», — писал в 1936 году К.К. Парчевский. Лечивший ребёнка русских эмигрантов доктор-француз приходит в Сочельник нагруженный пакетами с фруктами и игрушками для маленького пациента:

«Ну вот, это тебе прислал знакомый Дед Мороз за то, что ты ведёшь себя хорошо…» В наше всесокрушающее время немного осталось «вечных» ценностей. В оставшемся же самым важным бывают все случайные сверкания неумирающего Добра, в честь которого люди зажигают рождественскую ёлку, а маленькие дети ждут своего Деда Мороза.

[306, 640 ]

Вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек» [1, 22], эмигранты забывали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т.П. Милютина (1911 года рождения) при описании эстонских ёлок 1930-х годов заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза» [257, 109]. Для неё «обычный Дед Мороз» — тот, к которому она привыкла в своём «русском» детстве. Вспоминая о русских святках, живущий в Париже эмигрант горюет об утрате взрослыми веры в Деда Мороза:

Это — праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек. Старшее поколение, которое разучилось как следует смеяться и радоваться, давно утратило веру в Деда Мороза и его дары.

[1, 22 ]

Когда в середине 1920-х годов в СССР началась антирелигиозная кампания, не только ёлка, но и Дед Мороз превратился в «религиозный хлам» и стал рассматриваться как «продукт антинародной деятельности капиталистов» [162, 38]. Рождество, ёлка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду: «Ребят обманывают, что подарки им принёс дед-мороз … Господствующие эксплоататорские классы пользуются “милой” ёлочкой и “добрым” дедом-морозом ещё и для того, чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала» [252, 13-14]. В 1927 году в одном из песенников была напечатана «Песня пионеров», построенная в форме диалога пионеров с Дедом Морозом, которого они поймали в сети. Несмотря на большой объём, воспроизведу этот редкий текст целиком — уж больно он показателен для времён борьбы с религиозными предрассудками; показателен путаницей понятий, сопряжением несопрягаемого, историческим невежеством его неизвестного автора:

На плакатах с подписью «Что скрывается за дедом-морозом?» изображался старик с ёлкой, на которого, разиня рот, смотрят мальчуган и его мамаша, в то время как за его спиной, притаившись, стоят поп и кулак [251, 23]. Происхождение этого «старорежимного» образа возводилось к «духу ёлки», которому первобытные люди вешали на деревья жертвы и «который превратился в деда-мороза» [11, 22]. В антирождественской кампании приняли участие и поэты, состоявшие на службе у советской власти, как, например, Демьян Бедный, который писал:

Вместе с реабилитацией ёлки в конце 1935 года прекратились и обличения Деда Мороза, после некоторых сомнений полностью восстановленного в правах. Устроители детских ёлок получили возможность проявлять инициативу, составители книг-рекомендаций по устройству ёлок сочиняли сценарии, что в конце концов и привело к выработке стандартного ритуала общественной детской ёлки. Если прежде дети получали различные подарки, отличающиеся и качеством и материальной ценностью, то теперь Дед Мороз приносил для всех детей одинаковые пакеты, которые он подряд вынимал из своего мешка.

В течение зимних каникул дети обычно посещали несколько ёлок (в детском саду или в школе, на предприятиях и учреждениях, где работали их родители, домашние ёлки у друзей и знакомых). И на каждом празднике они встречались с новым Дедом Морозом, что обыгрывается в юмористическом рассказе В.Е. Ардова «Письма к бабушке, или Светская жизнь Юрика Звягина», в котором мальчик делится впечатлениями о ёлках, на которых он побывал:

На «ёлке, где папа служит», «дед-мороз <был> выше меня ростом»; на ёлке, «где мама служит», «дед-мороз <был> поменьше»; на ёлке в школе «Деда-мороза почти не было: один наш ученик из 8-го класса оделся было, как дед-мороз, но сейчас же снял с себя всё и пришёл смотреть концерт»; «у тётиной тёти на службе» «дед-мороз <был> на “ять”»; а у Танечки Вириной на ёлке «дед-мороз был маленький; он висел на самой ёлке».

[16, 10-11 ]

С конца 1930-х годов создаётся невиданное количество произведений о Деде Морозе. В одних он выступает в роли хозяина зимнего леса, как, например, в одной из сказочек Г. Орловского «Про девочку Розочку», где девочка, катающаяся в лесу на лыжах, на вопрос зверей, кто ей позволил находиться в их лесу, отвечает: «Когда у нас на ёлке был Дед Мороз, он мне разрешил кататься в вашем лесу». И тогда все звери сказали: «Ну, если Дед Мороз разрешил, то катайся…» [296, 85]. В других — он изображается как зимний волшебник, преображающий природу, охлаждающий атмосферу, но не устрашающий своим холодом закалённых советских детей, как в стихотворении Л.Ф. Воронковой «Зима»:

В третьих случаях Дед Мороз на новогоднем празднике поёт ребятам песенки:

Во время войны образ Деда Мороза широко использовался в целях патриотической пропаганды: «Новогодняя открытка к 1942-му году изображает Деда Мороза, изгоняющего фашистов. На новогодней открытке к 1944-му году Дед Мороз нарисован со “сталинской” трубкой и мешком оружия в руках, причём на мешке изображён американский флаг» [4, 382].

Ритуал общественных ёлок с Дедом Морозом соблюдался на всей территории СССР: от Главной ёлки в Большом Кремлевском дворце до лагерей ГУЛАГа; от Азербайджана до Чукотки. Т.П. Милютина рассказывает об организованной в лагере самими заключёнными встрече Нового, 1946 года, на которой в качестве зрителей присутствовало и лагерное начальство:

Зал — если можно так назвать барак со скамейками — был набит начальством и заключёнными. Конферанс вёл Лёвенберг, одетый Дедом Морозом. Он взошёл на сцену, легко неся на плече мешок, и вытряхнул из него Новый год — девочку-малолетку, затянутую в трико и имевшую на спинке и груди блестящие цифры: «1946». Костюм этот мастерил персонал женского стационара. «Новый год» станцевала какой-то дикий танец, и Лёвенберг начал свою речь…

[257, 232-233 ]

Азербайджанская поэтесса М.П. Дильбази ещё в конце 1930-х годов сочинила стихотворение «Дед Мороз», которое тогда же было переведено на русский язык:

В рассказе Ю.С. Рытхэу «Новогодняя ночь», напечатанном в первом номере «Огонька» за 1953 год, чукотские дети впервые встречаются с ёлкой и с Дедом Морозом:

Он (Дед Мороз. — Е.Д. ) появился на улице в сопровождении шумной свиты комсомольцев — нарядный, нарумяненный, с огромными седыми бровями и усами, с седой бородой до пояса, с мешком подарков за спиной.

[363, 15 ]

Обычай посещения Дедом Морозом домашних ёлок возник только в послевоенное время. Чаще всего в его роли выступает кто-либо из старших членов семьи, причём не обязательно мужчина. «На современном этапе, — пишет Е.Л. Мадлевская, — Дед Мороз фигурирует в детском сознании как мифологическое существо, изображаемое ряжеными взрослыми» [236, 37]. По мере того как дети в семье подрастают, они добровольно берут на себя исполнение его роли, подыгрывая взрослым, даже тогда, когда детей, младше их, в доме уже нет.

Магия появления Деда Мороза на празднике сказывается в ритуале его ожидания, порождая искреннюю или же искусственно подогреваемую экзальтацию, а также в формулах его зазывания на праздник, когда дети хором кричат: «Дед Мороз! Дед Мороз!» (ср.: «Раз-два-три, ёлочка, гори!»). В отличие от народной традиции, где Мороза звали на кутью, чтобы задобрить, целью приглашения Деда Мороза является не столько стремление умилостивить его и тем самым предотвратить летние заморозки, сколько желание быть им обласканным и получить от него подарки. Его появление сопровождается громким стуком в дверь, и при виде страстно ожидавшегося гостя дети приветствуют его радостными возгласами. Дед Мороз не только одаривает детей, но и обласкивает их, беседует с ними, балагурит (напоминая этим традиционного балаганного Рождественского деда), а иногда поёт песни и танцует с детьми вокруг ёлки. «В современных новогодних спектаклях Дед Мороз предстаёт судьей между добрыми и злыми силами, помощником положительных персонажей; он наказывает и изгоняет злых персонажей либо прощает их как раскаявшихся» [236, 37]. В 1960-х годах на кремлёвскую ёлку Дед Мороз иногда приходил со сменившим Снегурочку космонавтом [63, 117].

В наше время в городах перед Новым годом организуется специальная служба по обеспечению Дедами Морозами детских садов, школ и семей. Иногда кто-либо из работников того или иного учреждения ежегодно выступает в этой роли, приходя на ёлки к детям своих коллег. Этот обычай нашёл отражение в воспоминаниях А.Н. Розова, унаследовавшего роль Деда Мороза от своего отца Н.Н. Розова, «который много лет развлекал ребятишек в рукописном отделе Публичной библиотеки» Ленинграда. В мемуарном очерке об Л.А. Дмитриеве, А.Н. Розов вспоминает о том, как в течение десяти лет «за день-два до Нового года» он приходил в дом Дмитриевых в костюме Деда Мороза. Приготовленные для детей подарки передавались на лестничной площадке и «тут же опускались в дедморозовский мешок». Появление Деда Мороза в доме предполагает определённую актерскую работу взрослых членов семьи, которые подыгрывают гостю. Вот как рассказывает о предновогоднем спектакле в доме Дмитриевых А.Н. Розов:

В нём играли свою роль гости, играл сначала несмышлёным малышом Коля (позднее, лет с десяти, он уже понял, кто к нему пришёл, и осознанно подыгрывал нам); были зрители: Руфина Петровна и Нина, стоящие обычно в прихожей и следящие за действием в детской. Кем же здесь был Лев Александрович? Во-первых, самым непосредственным зрителем; во-вторых, он был и актёром, в высшей степени профессионально играл роль дедушки, столь же заворожённого приходом волшебных персонажей, как и его внук; в-третьих, нередко он выступал в роли режиссёра, помогая Коле и Деду Морозу со Снегурочкой войти в образ; наконец, в-четвёртых, иногда ему приходилось быть и суфлёром, шёпотом подсказывая внуку, а то и гостям их реплики.

[356, 113 ]

Дети показывали Деду Морозу ёлку, устраивали для него «концерт», после чего Дед Мороз раздавал им подарки. Затем взрослые приглашали Деда Мороза к приготовленному столу и начинался «пир» с Дедом Морозом.

Создание «фирм добрых услуг», поставляющих населению Дедов Морозов, привело к их «размножению». На этом строится сюжет юмористического «Святочного детектива» А. Хорта, в котором преступник, одетый в костюм Деда Мороза, обворовывает квартиры. Оперуполномоченному Ситникову поручено разоблачение замаскированного под Деда Мороза вора по кличке Федот. Когда Ситников вышел на улицу, у него зарябило в глазах от множества Дедов Морозов. Каждого из них оперуполномоченный сопровождает до какой-нибудь квартиры и, убедившись, что это «Федот, да не тот», пускается опять на поиск. Наконец, он замечает Деда Мороза, внешне «ничем не отличающегося от своих соплеменников», кроме одного: этот Дед Мороз «перед тем, как войти в квартиру, вытер ноги о половичок», что явилось для Ситникова знаком того, что перед ним преступник [463, 183-184].

На основе опроса жителей Петербурга в 1997-1998 годах Е.Л. Мадлевская дала описание современных представлений детей о Деде Морозе. Характеристики его возраста «свидетельствуют о восприятии этого персонажа как мифологического существа, появившегося давно (“сто лет назад”) или очень давно (“триста, пятьсот, миллион лет назад”) и даже — как живущего вне времени, то есть вечно (“он был всегда”)». Поскольку Дед Мороз в детском сознании связан с зимним сезоном, то и способы общения с ним детей также определяются его связью с холодом (письмо ему кладётся на снег, на окно и даже в холодильник). Подарки заказывают или мысленно, или по телефону. Исследовательница справедливо пишет о сходстве современных представлений о функциях Деда Мороза с традиционными: «Он дарит подарки в начале года; в системе архаической культуры это действие характеризуется как магия “почина”, которая должна обеспечить счастье, радость и благополучие в течение всего годового цикла» [236, 37].

 

Снегурочка

Наряду с Дедом Морозом участником современного ритуала детской новогодней ёлки является Снегурочка. Она имеет свою историю, во многом независимую от Деда Мороза, но тоже в значительной мере обусловленную литературой.

Как и любой мифологический персонаж, Снегурочка характеризуется определёнными свойствами и устойчивыми признаками: это очаровательная, приветливая, весёлая и шаловливая девочка/девушка в белой одежде, приходящая к детям на новогоднюю ёлку из лесу. Она состоит в дружеских отношениях с лесным зверьём и птицами, которые служат ей и находятся у неё в добровольном подчинении. Появляясь в «человеческом» мире только в определённое календарное время (перед Новым годом), в течение других сезонов она как бы не существует. Снегурочка прочно связана с Дедом Морозом как родственной связью (она его внучка), так и сюжетной: появляясь на празднике одновременно (или почти одновременно), они приводят с собою лесных зверей, развлекают детей, приносят им подарки. Будучи помощницей Деда Мороза, Снегурочка способствует установлению контакта между Дедом Морозом и детьми. Дети заранее знают об их приходе на ёлку, однако вопросы о месте нахождения Снегурочки в другое время, о её родителях, о том, почему она не стареет (в чём секрет её вечной молодости) их обычно не беспокоят. Снегурочка может быть участницей и взрослых новогодних праздников, персонажем театральных новогодних представлений, телевизионных шоу и т.п., но главное её место — на празднике детской ёлки.

Мифологические персонажи бывают единичными, существующими, так сказать, в одном экземпляре (как, например, водяной), а могут представлять собой коллектив одинаково ведущих себя существ (как, например, святочницы или русалки). С этой точки зрения. Снегурочка — единична: она, подобно Деду Морозу, чудесным образом успевает побывать на всех детских ёлках. Снегурочка принадлежит к категории положительных образов: вся её деятельность направлена исключительно на благотворное воздействие на детей [см.: 218, 51-56].

Разговор о мифологическом персонаже предполагает постановку вопросов: как и когда этот персонаж возник, как он формировался, какой деформации подвергался, какую культурную, социальную и возрастную среду он «обслуживает»? Постараемся ответить на эти вопросы применительно к образу Снегурочки.

Исследовательницы традиций современного города пишут по поводу Деда Мороза и Снегурочки: «Эти популярные образы-маски как бы сошли со страниц русской литературы — известного произведения А.Н. Островского “Снегурочка”, навеянного в свою очередь русским фольклором, где они наделены волшебной силой поощрять добро и наказывать зло» [59, 229-230]. Однако если Дед Мороз и Снегурочка «как бы сошли» со страниц «весенней сказки» Островского, то почему в таком случае известная нам по детским ёлкам Снегурочка — внучка, а не дочка Деда Мороза (каковой она является у Островского); почему нам ничего не известно о её матери, в то время как в пьесе Островского её матерью является Весна-красна; почему героиня Островского — персонаж «весенней сказки», а известная нам Снегурочка всегда появляется только под Новый год. И наконец, в отличие от Снегурочки Островского, её современная тёзка не умирает (не тает), а, повеселив и одарив детей на празднике ёлки, уходит с Дедом Морозом для того, чтобы успеть посетить других ребят, после чего оба они исчезают до следующего Нового года. Как видим, Снегурочка Островского во многом отличается от известной нам спутницы Деда Мороза, и потому говорить о том, что она «как бы» «сошла со страниц» произведения знаменитого драматурга, следует с большой осторожностью. Прежде чем превратиться в современную Снегурочку, героине «весенней сказки» пришлось пройти долгий и сложный путь. Однако сомнений в том, что именно текст Островского явился первейшим и определяющим толчком к формированию этого образа — как в литературе и в других видах искусства, так и в городском новогоднем обряде — конечно, быть не может. Его влияние в этом процессе значительно, если не решающе.

Восстанавливая историю формирования образа Снегурочки как литературного героя и как мифологического персонажа, обратимся к его источникам.

Если одним из прообразов (хотя и не единственным) Деда Мороза явился восточнославянский обрядовый Мороз, то образа Снегурочки в русском народном обряде не зафиксировано. Отсутствует она (в отличие от Леля) и в искусственно сконструированной мифологии XVIII века. Однако в фольклоре образ Снегурки/Снегурушки/Снегурочки есть: он известен по народной сказке о сделанной из снега и ожившей девочке [см.: 409, 176]. Эта снежная девочка летом идёт с подружками в лес по ягоды и либо теряется лесу (и в этом случае её спасают звери, привозя её на себе домой), либо тает, прыгая через костёр (по всей видимости, купальский). Последний вариант более показателен и, скорее всего, является исходным. В нём нашёл отражение миф о природных духах, погибающих при смене сезона (рождённое зимой из снега существо при наступлении лета тает, превращаясь в облачко). Здесь обнаруживается связь образа с календарным (купальским) обрядом прыганья через костёр, который является инициационным (в этот момент девочка превращается в девушку). Снегурочка как сезонный (зимний) персонаж погибает с приходом лета.

Первая известная мне литературная обработка народной сказки принадлежит Г.П. Данилевскому, который в 1860 году опубликовал её вольное стихотворное переложение. Этот текст представляет собой позднеромантический и опоэтизированный перепев сказки. Здесь старик со старухой, пожелав сделать снежное дитя, лепят «шары из снега». На вопрос «старого, дряхлого с бородою» прохожего, чем они занимаются, старики «с усмешкой» отвечают: «Лепим дитятко!» Прохожий, в котором угадывается святой старец, благословляющий работу по сотворению человека, говорит им: «Помогай же Бог вам, старцы!» И его благословение помогает: вылепленное дитя оживает и со временем становится «девочкой-резвушкой / Русокудрой снегуркой». По прошествии недолгого времени «стала пышною невестой / Русокудрая снегурка». Весной к ней начинают свататься женихи, но она с каждым днём грустнеет и в конце концов тает на глазах стариков:

Близкий сказочной Снегурочке романтический образ начал разрабатываться и в лирической поэзии, примером чему может послужить стихотворение А.А. Фета 1872 года «У морозного окна», в котором намечены черты влекущей героя за собой снежной девы, хотя имя её здесь не называется:

Впоследствии именно этот образ неуловимой снежной девы был подхвачен и развит в поэзии символистов.

Варианты сказок о Снегурке впервые были проанализированы А.Н. Афанасьевым с точки зрения «метеорологического мифа» в вышедшем в 1867 году втором томе его «Поэтических воззрений славян на природу» [см.: 19, 639-641]. Именно под влиянием концепции Афанасьева у Островского тогда же возникает замысел «весенней сказки». Этот замысел был реализован в 1873 году; вскоре пьеса была напечатана в «Вестнике Европы» и поставлена в Большом театре. Напомню, что современниками она была воспринята с недоумением и непониманием: Островскому не поверили, «Снегурочку» критиковали в печати, над её текстом издевались, о чём свидетельствуют собранные В. Зелинским материалы [см.: 199, 151-194]. Ф.Д. Батюшков в работе о генезисе «Снегурочки» Островского назвал её «ранней, непризнанной, одинокой ласточкой» [26, 47]. Не имела успеха и опера, созданная Чайковским по пьесе Островского. Всё это свидетельствует о том, что в середине 1870-х годов читатель и зритель оказались неготовыми к восприятию символического сюжета «весенней сказки» Однако не прошло и десяти лет, как время изменилось, и в «Снегурочке» почувствовали своё, близкое: с приближением эпохи символизма оказалось, что «странная» пьеса Островского предоставляла громадные возможности для использования и развития её мотивов и образов. Растаяв в «весенней сказке» Островского, Снегурочка начала свою жизнь в литературе и искусстве, усваиваясь, развиваясь и трансформируясь. Это касалось как всего текста сказки, так и отдельных её персонажей, прежде всего — главной героини.

В 1879 году за создание оперы по пьесе А.Н. Островского берётся Н. А. Римский-Корсаков, которому она в первом чтении также не понравилась. «…Царство Берендеев показалось мне странным, — вспоминал позже композитор. — В зиму 1879-80 годов я снова прочитал “Снегурочку” и точно прозрел на её удивительную поэтическую красоту. Мне сразу захотелось писать оперу на этот сюжет…» [цит по: 404, 3]. Завершённая в 1881 году и впервые поставленная в 1882 году опера Римского-Корсакова имела громадный успех. После её создания начинается новая жизнь пьесы. С этих пор «Снегурочка» Островского оказалась неразрывно связанной с оперной версией Римского-Корсакова.

Одновременно с усвоением образа Снегурочки, данного в пьесе и в опере, происходит его развитие в поэзии. В стихотворениях символистов всё чаще начинают встречаться лики некой «снежной девы»: лирический герой гоняется за ней по лесу, пытаясь настичь, но она оказывается столь же неуловимой, сколь неуловима Снегурочка для молодых людей Берендеева царства. Самым известным стихотворением, включающим этот образ, стала «Снегурка» К.М. Фофанова (1893), где творцом снежной девушки является «живописующий мороз». У Фофанова мороз дан не в виде олицетворённого образа, а как природная стихия, однако именно у него два будущих «ёлочных» персонажа, как и в пьесе Островского, оказываются взаимосвязанными:

Это стихотворение неоднократно включалось в сборники для проведения ёлки и тем самым вводило образ Снегурки в состав потенциальных персонажей праздника. Лики «снежной девы» встречаются и в стихотворениях Блока, у которого она сливается либо с образом «вечной женственности», «прекрасной дамы», как в «рождественском» тексте, датируемом 24 декабря 1900 года:

либо с образом «снежной маски», как в стихотворениях 1907 года:

И так вплоть до Фёдора Сологуба, который в 1922 году воспользовался образом тающей Снегурочки в стихотворении, посвящённом своей трагически погибшей жене А.Н. Чеботаревской:

Параллельно со «снежными девами» и Снегурочкой во «взрослой» поэзии образ этот разрабатывается и в детской литературе. В 1879 году в журнале «Семья и школа» появляется повесть Юрьевой «Снегурочка». В 1890 году под инициалами Н.Г. выходит книжка «Снегурочка», открывающаяся стихотворением с тем же названием, в котором дети, обнаружив во дворе слепленную из снега девочку, зовут её к себе домой погреться:

Решив, что «малюточка» «такая бледная» оттого, что «сильно зябнет бедная», дети зовут её к себе в гости погреться, на что то ли сама снежная девочка, то ли автор им отвечает:

В основе этого образа лежит народная сказка о слепленной из снега девочке, но здесь родителями Снегурочки названы не старик и старуха, а мороз и зима. Различные перепевы этого образа представлены в сборнике 1896 года «Снегурка» (ср. со словами колыбельной:

С начала XX века Снегурочка/Снегурка всё чаще и чаще привлекает внимание писателей и поэтов, пишущих для детей, становясь тем самым для маленьких читателей знакомым и понятным образом, обретая характерный облик и психический склад. В «Зимней сказке» некоего Кука, опубликованной в 1900 году в «Петербургском листке», Снегурочка даётся как «внучка дорогая» «старого, белого деда» [209, 1]. В газете «Речь» за 25 декабря 1908 года был напечатан рассказ Фёдора Сологуба «Снегурочка», сюжет которого навеян народной сказкой о снежной девочке. В стихотворении О.А. Белявской того же года дети в зимнем лесу аукаются со снежной девочкой, которая прячется от них под ёлкой:

Здесь Снегурочка изображена девочкой в расшитой льдинками шубке и с искрящимся «льдистым» взором. Она неуловима: след её мгновенно исчезает, она то прячется под деревьями, то укрывается в снегу, а, явившись наконец детскому взору,

Во всех подобного рода произведениях Снегурочка оказывается связанной с зимним лесом и с природными зимними стихиями. В стихотворении М. Пожаровой «Празднику Метелицы», опубликованном в рождественском номере «Нивы» за 1910 год, Снегурки, наряду с Царём-Морозом и Снеговиками, являются гостями на празднике Метелицы, который устроен в её«снежных теремах» и на котором

Здесь Снегурки называются «девами снежными» и характеризуются как «снежнокудрые и снежнокрылые подруги» [325, 918]. В книжке С.Н. Дурылина «Снегуркин дом», вышедшей в 1912 году, Дед Мороз и Снегурка окончательно соединились в одном мифе: живущая в лесном домике под покровительством Деда Мороза Снегурка превращается в образ, уже вполне знакомый нам по новогодним ёлкам [386]. Лесной домик Снегурочки, впервые упомянутый у Островского, позже превращается в устойчивую деталь декорации сценария новогодней ёлки.

Закреплению иконографии Снегурочки в значительной мере способствовало изобразительное искусство. В книгах и иллюстрированных журналах постоянно воспроизводились скульптура В.А. Беклемишева «Снегурочка» и картина В.М. Васнецова «Снегурочка». Важную роль в популяризации этого образа играли и разнообразные драматические постановки, как, например, «сказка с балетом и апофеозом» А.Я. Алексеева «Дочь Мороза — Снегурка», сочинённая и поставленная в 1893 году на народных гуляньях и в театрах увеселительных домов [см.: 6, 85]. Замечательные декорации к пьесе и опере запечатлевались в сознании зрителей как «мир Снегурочки». Назову для примера выполненные в 1910 году декорации Д.С. Стеллецкого «Дворец Берендея», «Заповедный лес», «Ярилина долина» и занавес к постановке «Снегурочки», в центре которого героиня пьесы Островского изображена девушкой с косой и в белом одеянии. Столь модные на рубеже XIX-XX веков домашние и школьные театральные постановки, в репертуар которых часто входили фрагменты из «Снегурочки» Островского, приводили к тому, что девочки, исполнявшие роль главной героини, как бы обретали её облик и внутренний мир.

Ели, неоднократно упомянутые в «весенней сказке» Островского, превращаются в обязательный элемент постановок как пьесы, так и оперы: в декорации к прологу «Снегурочки» Д.С. Стеллецкий изобразил зимнюю долину, ели по бокам и холодное зимнее солнце; присутствуют ели и в его декорациях к сцене «Слобода Берендеевка». Тем самым образ ёлки оказывается тесно связанным с образом Снегурочки. На росписи А.В. Щекатихиной-Потоцкой фарфорового подноса «Снегурочка» (1920-е годы), сюжетом которой является народная сказка, в центре нарисованы снежная девочка и с изумлением смотрящие на неё дед с бабой, по бокам — ёлочки, а на заднем плане зверюшки в лесу.

Когда в конце XIX — начале XX века педагоги и методисты начинают разрабатывать сценарии детского праздника новогодней ёлки, в него попадают и персонажи из народной сказки о Снегурке [229, 110-113], «весенней сказки» Островского, хоры из оперы Римского-Корсакова [см.: 388]. Стихотворения и песни о зиме, Новом годе и ёлке включают в себя персонифицированные образы Мороза (превратившегося постепенно в Деда Мороза), девушки/девочки Снегурочки (превратившейся в его внучку), Зимы, Метели, Снежинок и пр.

Так со временем образ Снегурочки становится понятным и с детства знакомым образом. Младшая дочь В.В. Розанова, вспоминая о том, как в детстве в ней вдруг проснулось чувство природы, сравнивает себя со Снегурочкой: она, «как Снегурочка, выросшая среди природы, не замечала её, а как весна надела ей венок, она вся затрепетала и поднялась навстречу ей: “О мама, какой красой зелёный лес оделся!” А до того знала только, что “на солнце жарко, а в тени холодно”» [355, 87].

Если образ Деда Мороза успел оформиться в мифологического персонажа и войти в сценарий детских ёлок ещё до революции, то со Снегурочкой этого не случилось. Возможно, Дед Мороз опередил Снегурочку потому, что у него оказались западноевропейские двойники: дарители ёлки и подарков (св. Николай, Санта-Клаус. Father Christmas и др.), в то время как Снегурочка в этом отношении оказалась уникальной, существующей только в русской культуре. Тщетно было бы искать в западной новогодней и рождественской мифологии её аналоги. Ни Маланка (участвующая в Галиции, Подолии и Бессарабии 31 декабря в обрядовом действе [см.: 497, 46-77]), ни св. Катерина и св. Люция, в день их тезоименитств выступающие у некоторых европейских народов в роли дарительниц [174, 104-105], ни итальянская Бефана, в ночь на Богоявление бросающая детям в башмачки подарки [515, 27], ничем не напоминают русскую Снегурочку и ни одна из них не имеет мужского «напарника». Женских персонажей, связанных с Новым годом и елкой, на Западе не существует. Дед Мороз имеет своих «западных» двойников. Снегурочка — нет.

Уже до революции Снегурочка была представлена на ёлках достаточно широко: куклы-снегурочки вешались на ёлку, девочки в костюме Снегурочки участвовали в празднике, о Снегурочке декламировались стихотворения, она являлась главным персонажем инсценировок народной сказки, фрагментов пьесы Островского и оперы Римского-Корсакова. Но в роли ведущей на празднике ёлки Снегурочка в эти годы никогда не выступала.

И только в посвящённых устройству детских новогодних праздников книжках, выпущенных после разрешения ёлки в 1935 году, Снегурочка начинает фигурировать на равных правах с Дедом Морозом. Она становится его помощницей и посредницей между ним и детьми [4]Благодарю Е.В. Маркасову, предоставившую мне этот текст.
. В начале 1937 года Дед Мороз и Снегурочка впервые явились вместе на праздник ёлки в московский Дом Союзов.

В одной из выпущенных перед войной «методичек» по проведению ёлок в детском саду воспитательницам предлагается за несколько дней до новогоднего мероприятия сказать детям, что скоро будет ёлка и к ним в гости придёт Дед Мороз, у которого есть внучка Снегурочка, весёлая девочка, которая умеет петь, плясать и играть с детьми. В начале праздника дети зовут Деда Мороза, а когда он приходит, спрашивают его, не пришла ли с ним Снегурочка, после чего она вбегает в зал. Дед Мороз и Снегурочка осматривают ёлку, призывают детей дружно и громко крикнуть «Ёлочка, зажгись!», и к их радости дерево тут же освещается. Дед Мороз и Снегурочка исполняют танец, в который они вовлекают всех детей. Этот и многие подобные сценарии всем нам хорошо знакомы по нашему детству и по детству наших детей.

Окончательно сформированный образ Снегурочки начинает свою жизнь на детских ёлках. Поэты сочиняют песни Снегурочки, как, например, песенка на слова М. Красева:

или песенка на слова Э. Эмден, в которой Снегурочка рассказывает о своём лесном домике:

В некоторых сценариях Снегурочка напоминает фею с волшебной палочкой, прикосновением которой она зажигает ёлку. К.Г. Паустовский, рассказывая о Кремлёвской ёлке 1954 года, пишет:

И когда Снегурочка прикоснулась к ёлке своей волшебной палочкой и зажгла на ней гроздья свечей, когда запели фанфары и шёлковые флаги всех союзных республик взвились в конце зала, — дети не выдержали и буря аплодисментов загремела вокруг.

[308, 1 ]

Отныне в каждом классе перед праздником выбиралась или назначалась Снегурочка, и начиналась борьба честолюбий хорошеньких девочек и отличниц. Со свойственным ей реализмом тему школьных девочек-Снегурочек отразила Агния Барто в стихотворении 1956 года:

А другое стихотворение Барто адресовано девочке, выступающей в роли Снегурочки и переживающей на празднике счастливые мгновения:

Установившийся ритуал неизменно соблюдался на протяжении второй половины XX века. К этому времени происхождение образа Снегурочки, её связь с народной сказкой и пьесой Островского если и не были полностью забыты, то, по крайней мере, участниками детских ёлок вспоминались не так уж часто.

Каждый мифологический персонаж развивается и претерпевает изменения; в переходные эпохи этот процесс особенно активизируется. Неудивительны поэтому те перемены, которые намечаются в отношении как к образу Деда Мороза, так и Снегурочки с конца 1980-х — начала 1990-х годов.

Прежде всего это сказывается во «взрослой» поэзии. В стихотворении Е. Мякишева «Зима» (1992), напоминающем читателю о нерусском происхождении обычая новогодней ёлки и её главных персонажей, Дед Мороз и Снегурочка называются «лживыми куклами»: «Эти лживые куклы. А ель — непонятное древо» [265, 16]. Однако если ёлка действительно пришла в Россию с Запада, если образ Деда Мороза формировался по стандарту западных новогодних дарителей, то Снегурочка к этому процессу, как мы видели, не имеет никакого отношения. В своём запоздалом неприятии «немецкого обряда» поэт проявил историческую неосведомлённость. Интересные процессы наблюдаются в поэзии постмодернистов. В стихотворении Игоря Иртеньева 1989 года «Ёлка в Кремле», представляющем собой «иронические вариации на политическую историю», образы Деда Мороза и Снегурочки даны в неожиданном контексте «смешавшихся времён», в неожиданном окружении (Ленина, Дзержинского) и в неожиданном облике:

Встречаются тексты, в которых вдруг всплывают герои «весенней сказки» Островского, из гармоничного Берендеева царства перемещённые в убожество и грязь современной действительности. Таково, например, стихотворение Евгении Лавут «Снегурочка», в котором поющий и бьющий «палкой в дно тугого барабана» «мальчик Лель» провожает глазами идущую по растерзанной земле Снегурочку:

Образы Деда Мороза и Снегурочки вдруг начинают порождать вопросы, либо давно не встававшие (например, об отношении к русской православной традиции «старика в бороде, красной шубе, с мешком, где подарков на грошик») [265, 16], либо никогда ранее не поднимавшиеся, как, например, о связи Деда Мороза и Снегурочки с темой геронтофильских мотивов в русской поэзии, в результате чего «бесплотная» Снегурочка обретает плоть: «Ведь если геронтофилию понимать как известного рода влечение к лицам старческого возраста, — пишет один юморист-профессор, — то ясно: седобородый даритель рождественских ёлок, во-первых, не молод; во-вторых, притягателен во всех смыслах, а Снегурочкам, и не только им, свойственно вожделеть» [161, 67].

Свои мысли автор демонстрирует «анонимной поэмой» «Дедушка и девушка»:

На ту же тему в одной из газет под Новый год была напечатана картинка-анекдот, на которой изображены стоящие в лесу возле ёлочки три Деда Мороза, держащие в руках по стакану; рядом валяется распитая бутылка. Один из Дедов говорит: «По последней и — к Снегурочкам…» Накануне наступления 2001 года я случайно услышала по телевизору совсем уж пошлую шутку на тему Деда Мороза и Снегурочки, где была проведена параллель между ними и персонажами романа В.В. Набокова «Лолита».

Результатом развития рекламы и появления службы обеспечения учреждений и семей Дедами Морозами и (в меньшей степени) Снегурочками стало активное «размножение» этих персонажей, некогда существовавших в единственном «экземпляре» (вспомним хотя бы рекламную новогоднюю заставку программы Общественного Российского телевидения 2000 года, где на телевизионный экран выбегало несколько маленьких,толкающих друг друга Дедов Морозов). Посещение мэром Москвы Ю.М. Лужковым Великого Устюга, где ему угодно было сказать, что родиной Деда Мороза является именно этот город, привело к тому, что в Великом Устюге даже летом уличные продавцы штучного товара иногда наряжаются в дедморозовские костюмы. Этот факт привёл к тому, что в настоящее время целых три города борются за звание города — родины Снегурочки. Хочется надеяться, что в этой борьбе победит Кострома, связанная с местами, в которых создавалась «весенняя сказка» Островского.

Мы являемся свидетелями активного процесса изменения и усложнения образов Деда Мороза и Снегурочки. Их функции в рождественско-новогоднем ритуале (и не только в нём) меняются с каждым годом. К чему этот процесс в конце концов приведёт, покажет только время.

Вместе с «вхождением России в мировое сообщество» русский Дед Мороз переоделся из белой шубы в красный наряд, сблизившись тем самым с Санта Клаусом. Характерной для наших дней тенденцией в трактовке образа Деда Мороза представляется и взгляд на него как на «демона советского новолетия», совершающего насилие над православной традицией [4, 372]. Его появление в новогоднюю ночь, приходящуюся (после смены календаря в 1918 году) на Филиппов пост, для православного верующего действительно выглядит кощунственно. Но осмелюсь предположить, что в сознании большинства встречавших и встречающих Новый год этот факт давно уже не имеет никакого отношения к православной традиции. Встреча Нового года в ночь на 1 января превратилась в интернациональный ритуал, в котором и в России, и за границей участвуют люди самых разных вероисповеданий. И с этим, видимо, уже ничего не поделаешь. Да и стоит ли пытаться?