«Прокурору города тов. Сомову В. Ф. от начальника авиасейсмической партии Читашвили К. Ш.

Прошу Вас разобрать мое заявление в следующем.

18 октября с. г. я был вызван к следователю Вашей прокуратуры тов. Хомякову С. Д. по делу командира вертолета Кобенкова Анатолия. По данному делу я показал, что 10 октября с. г. я находился в аэропорту с целью получения вертолета для оттранспортировки в полевой отряд моей партии 300 килограммов взрывчатки. Но поскольку несколько дней перед этим аэропорт был закрыт по метеоусловиям, утром 10 октября все пять бортов Ми-4 оказались нарасхват, и мне машины не досталось.

Разумеется, наш геофизический трест, наряду с управлением буровых работ, является заказчиком номер один для местного авиапредприятия, однако в данной ситуации сыграло роль то, что один борт Ми-4 уже работал с полевым отрядом моей партии, поэтому начальник штаба авиаотряда тов. Савостин заявил, что я могу отозвать этот работавший у меня борт и на нем отвезти взрывчатку.

Подобный вариант был для меня совершенно непригоден, так как возглавляемая мной партия в этом полевом сезоне систематически не выполняла план. Были к тому и объективные причины: исключительная сложность как поверхностных, так и глубинных сейсмогеологических условий, большое количество нелетных дней в августе — сентябре и другие. Но главную роль сыграли причины субъективные. Так, в августе работавший у меня борт был взят на неделю секретарем Урманского райкома партии товарищем Хохловым для доставки из таежных селений в школы-интернаты детей местных коренных национальностей. Затем в конце сентября из рабочего поселка Пионерский исчезло трое детей. На поиски их в тайге также был взят наш вертолет сроком на 9 (девять) дней. Будучи членом КПСС с 1954 года, я понимаю всю важность указанных мероприятий и в данном случае привожу эти факты не с целью жалобы или несогласия с действиями районных партийных руководителей, но для объяснения последующих событий.

Таким образом, хотя полевой сезон моей партии должен был закончиться 1 октября, у нас к 10 октября оставалось еще 14 (четырнадцать) неотстрелянных сейсмозондирований, и в этих условиях я не мог снять вертолет, необходимый для транспортировки сейсмической станции и переброски десантных сейсмо-буровзрывных бригад.

Покамест я разъяснял все это начальнику штаба Савостину, все пять бортов Ми-4 разошлись по разным маршрутам. Наконец, Савостин сказал, что к обеду вернется со 119-й буровой вертолет Кобенкова и я смогу отвезти на нем взрывчатку.

Между тем мне нужно было заполучить машину именно с утра. Дело в том, что этим дополнительным вертолетом я рассчитывал не только забросить в отряд взрывчатку, но помочь также своему основному вертолету, работавшему на отстреле сейсмозондирований. Ми-4 из-за большого веса бригад с оборудованием вынужден производить неполную заправку, на которой может (с учетом аварийного запаса) летать не более часа, ввиду чего он один день завозит на себе горючее по точкам, а другой работает с бригадами, то есть на собственную заправку тратит половину летного времени. Поэтому я и рассчитывал, чтобы десантный вертолет продолжал работать, не отрываясь от своего основного занятия, а взятый мною в порту дополнительный борт, сгрузив ВВ, вторую бы половину дня потратил на то, чтобы развезти из Урманного по точкам бочки с горючим. Ввиду всего этого я и отказался в тот день, 10 октября, от вертолета, уступив его сотруднику милиции, но для того, чтобы быть уверенным в том, что утром я действительно получу машину, я и попросил командира Кобенкова Анатолия постараться вернуться вечером в порт.

Все это я обстоятельно изложил следователю Вашей прокуратуры, однако тов. Хомяков С. Д. вместо того, чтобы вникнуть в условия производства отстрела сейсмозондирований и объективно оценить ситуацию, начал задавать мне совершенно не относящиеся к делу вопросы, а именно: был ли у меня спор с Кобенковым на бутылку коньяка, откуда у меня взялся коньяк «Наполеон», отдал ли я его Кобенкову, в каких выражениях протекал наш разговор и т. д.

Все эти вопросы я считаю поверхностными и не отражающими сути деда, Тут надо учесть еще следующее. Наш трест одним из первых в главке перешел на новый метод планирования и материального стимулирования геологоразведочных работ. Невыполнение плана одной из партий грозит снижением премий ИТР всего треста. Простой в работе из-за отсутствия авиатранспорта отрицательно сказывается и на заработной плате рабочих, которые прилагают героические (не побоимся этого слова) усилия спасти положение. Они не ропщут, вынужденные в связи с затяжкой сезона работать в ледяной осенней воде болот, но ничем не могут помочь делу без вертолетов. Среди рабочих стихийно возникла горькая шутка, что такими темпами мы выполним лозунг «Пятилетку — за восемь лет!» Люди морально подавлены невозможностью с честью выступить в социалистическом соревновании.

Мы, сейсмики, полны решимости внести достойную лепту в дело освоения нефтяных запасов Приобья, которые в данных условиях мирового топливного кризиса нужны Родине, как хлеб. Могут ли на фоне этой грандиозной задачи всерьез восприниматься вопросы следователя Хомякова С. Д. о каком-то коньяке и выражениях, какими мы пользовались в разговоре с командиром Кобенковым. Мне бы хотелось, чтобы тов. Хомяков послушал выражения, какими пользуются рабочие моей партии, сидя неделями в тайге без вертолетов.

Есть и другая, не менее важная сторона вопроса. Сейсморазведочная партия, которую я возглавляю, лишь первый сезон перешла на обслуживание сейсмо-буровзрывных бригад одним вертолетом. Данная экономия получена за счет того, что сейсмическая станция, прежде жестко (несъемно) смонтированная в грузовом отсеке вертолета, ныне переносится с точки на точку на внешней подвеске Ми-4 в контейнере Поповича (по имени изобретателя), и вертолет, оттранспортировав станцию, может затем использоваться для переброски десантных бригад. Мы приложили много усилий, чтобы освоить новый способ отработки сейсмозондирований, но, в силу указанных выше причин, партия начала резко отставать в плане и стали раздаваться голоса, что новый способ себя не оправдал. Так что когда командир вертолета Кобенков спас партию от невыполнения плана, он фактически спас этим новую идею. Уже на следующий сезон этим методом будут работать две авиасейсмические партии.

Подытожив изложенное, можно смело утверждать, что в сложившейся 10 октября 197… года ситуации командир Кобенков поступил как сознательный гражданин, истинный патриот нашего нефтяного края, поборник новых идей и хороший товарищ.

Я глубоко убежден, что происшедшая трагедия есть не что иное, как роковое стечение обстоятельств, к которому командир Кобенков никоим образом не причастен.

Что же касается пресловутой бутылки коньяка «Наполеон», то я действительно на другой день вручил ее Кобенкову, однако прошу учесть, что по национальности я грузин, хоть и живу на Крайнем Севере уже двадцать лет, а у нас в Грузии даже в шутку данное слово должно быть свято выполнено. Зная наш национальный обычай и мой характер, Кобенков взял коньяк, так как не хотел лишних споров, однако ни в коем случае нельзя допустить, чтобы сам этот факт, неверно оцененный, имел бы решающее значение в решении судьбы прекрасного пилота.

Коньяк «Наполеон» в качестве сувенира подарил мне один известный геофизик, который летом, во время служебной поездки по нефтяным районам Западной Сибири, посетил полевой отряд моей партии, где ему также был преподнесен сувенир — шкура медведя, вручал которую ударник коммунистического труда взрывник Николай Мефёд. Нельзя же из этих дружеских жестов делать далеко идущие выводы. Бутылку в данном случае следует рассматривать как безделушку вроде медвежьей шкуры, и в качестве таковой я и преподнес ее командиру Кобенкову.

В связи с изложенным прошу Вас, товарищ прокурор, вмешаться в следствие по делу Кобенкова Анатолия и указать следователю тов. Хомякову С. Д. на недопустимость сокрытия истинной сути дела путем выпячивания второстепенных деталей. Всячески надеюсь на Вашу объективность в данном вопросе.

К. Читашвили».