Ледзинская не задумывалась над своим отношением к мужу, вернее, если и приходили ей в голову какие-то мысли по этому поводу, то она старалась уверить себя, что все идет как нужно, во всяком случае, не хуже, чем у других, и лучше, быть может, и не бывает, а если и бывает, то не всем же жить на небесах. Собственно, и теперь, по прошествии двух лет, она не могла упрекнуть себя в легкомыслии. Ледзинский однажды сделал ей предложение, она представила его родителям, а вечером, на семейном совете, обсудили его кандидатуру. Отрицательных качеств в Ледзинском не нашли. Спокойный, управляет собой, не суетлив, недурен, умен, держится скромно, но твердо и достойно. Они поженились. Поехали на Север. Так хотела она. Он, кажется, хотел остаться в Москве (сам он был не москвич), однако прямо этого не говорил, лишь перед самым отъездом как бы мимоходом заметил, что в Москву вернуться никогда не поздно, благо у ее родителей площадь позволяет. Потом его взяли в армию, и она писала ему обычные письма, какие пишут солдатам, не считая, может быть, последнего, которое она написала в порту перед вылетом на Итья-Ах.

И вот здесь, на Итья-Ахе, под монотонное кружение плёсов, она стала вдруг размышлять о том, почему она оказалась замужем за Ледзинским. В самом деле: почему? Почему именно он из всех парней, которые за ней ухаживали, стал ее мужем? Она вспомнила самое первое близкое с ним знакомство. Он пригласил ее в общежитие на свой день рождения, пригласил достойно, без лишних слов, очень естественно, и было неудобно отказаться, потому что, кроме нее, он позвал еще человек пять с их курса. И в общежитии все было достойно и естественно, без большой пьянки, неуместных шуток и уж тем более без липких предложений, так что когда на другой день он пригласил ее в театр, ей вновь было неудобно отказаться, тем более, что билеты были на Таганку. И потом, когда ей хотелось провести время со своими школьными еще друзьями на вечеринке, а он пригласил ее пойти на лыжах, тоже было неудобно отказать ему, стоявшему уже с лыжами и с билетами на электричку: старые друзья поймут, а он еще обидится. И все было так корректно и вежливо. Неудобно… Она вдруг задержалась на этом слове — неудобно. Что?.. Неудобно. Неудобно. Так вот почему?.. Неужели?.. Значит, ей просто неудобно было отказать ему, когда он сделал предложение? И при этом не было ни одного существенного повода отказать ему?..

Это открытие было столь ошеломляюще и в то же время так исчерпывающе объясняло историю ее замужества, что на минуту ей стало страшно.

Она посмотрела на Цветкова. Он заметил это, улыбнулся и энергично тряхнул головой. Наверное, хотел подбодрить ее. Или сообщал таким образом, что до ночлега остается совсем немного. Потом вновь сосредоточился на управлении шлюпкой. Она понимала, что не должна отвлекать его, иначе он подумает, что она хочет что-то сказать ему, и, чего доброго, остановит шлюпку, но не могла отвести от него взгляда. Она хотела понять: почему вот с этим деревенским участковым, которого она едва знает, ей не страшно было на сплавучастке, когда они оказались отрезанными от всего мира, почему сейчас она спокойна на этой опасной водной дороге в соседстве с тремя браконьерами, и почему ей очень не хотелось бы, чтобы сейчас на месте этого рыжеватого участкового оказался ее муж? Ей стало обидно, что, оказывается, существуют вот такие мужчины, которых можно без ошибки понять с первого взгляда, с которыми не страшно и которых не нужно раскладывать по полочкам, гадая, что в них хорошего и что плохого. Еще обиднее было то, что в Цветкове не было ничего особенного, он был один из многих, но ей почему-то попался именно Ледзинский, кажется, один из немногих.

Она заставила себя отвести глаза, потому что участковый опять обратил внимание на то, что она смотрит на него. На повороте шлюпку занесло, днище ударилось об упругую спину Итья-Аха, и в лицо Ледзинской полетели холодные брызги. Она засмеялась, и сама вначале удивилась тому, что засмеялась, но потом поняла, что, несмотря на горечи и обиды, несмотря на ветер и брызги в лицо, несмотря на укачивающую монотонность плёсов, несмотря на сидящих рядом браконьеров, — было в ее теперешнем состоянии что-то светлое и хорошее. Все, наконец, становилось на свои места. Не оставалось гнетущей неясности. Теперь она знала все и, следовательно, могла строить свою дальнейшую жизнь уверенно и твердо, пусть трудно, пусть не сразу, но без этого дурацкого чувства неудобства и поисков несуществующих или существующих (все равно) доводов и поводов.

Шлюпка набирала разгон после крутого поворота.