Снег повалил еще гуще, но когда Цветков вынырнул, он не догадался об этом, полагая, что все еще с головой в воде, пока не ухватился за острый край дерева, которое удержало его на поверхности. Он выплюнул воду и попробовал закричать, но крика не получилось. Осознав, наконец, что держится за пробоину в борту, он попробовал перевернуть лодку, но только сам ушел опять с головой, а лодка, когда он вынырнул, так и качалась днищем кверху и в таком положении напоминала плывущий гроб. Раздался еще какой-то треск, и корма немного приподнялась: это оторвался и пошел ко дну «Вихрь», державшийся, видимо, на одном страховочном тросике.

— Ах-х-хр!.. — послышалось с той стороны лодки, и лейтенант увидел мокрые космы Пятакова. — Валька!.. — крикнул тот уже членораздельно.

— О-ольга-а-а-а!.. — закричал, поняв, что тоже может кричать, лейтенант. Ответа не было. Он оторвал руку от пробоины и скользнул вниз, уйдя с головой, но успев в последний момент ухватиться за уключину, которая по счастливой случайности не вылетела из гнезда и удержала его. Перебирая руками по борту, лейтенант прошел до носа, шаря руками и здоровой ногой, как получалось, внутри под лодкой. Боли в правой ноге он не чувствовал, как, впрочем, вообще не чувствовал, есть ли у него эта нога, и потому, не доверяя ей, старался действовать только здоровой.

Подводный поиск оказался тщетным.

— …алька!.. — услышал он, выныривая.

— О-о-оля-а-а-а!.. — закричал лейтенант.

— Нету!.. Нету!.. — закричал Пятаков. — Нырял под лодку!.. Нету!.. Держись, Валька!.. Ах-хр!..

Но лейтенант не мог в это поверить. Глотнув еще воздуха, он вновь нырнул под лодку и дважды прошел в оба конца. Пожалуй, это было уже больше того, что он способен был сделать, и за пробоину он ухватился почти в бессознательном состоянии. Сзади вдруг что-то тяжело навалилось на него. Он судорожно повернул голову. Острый, в сотую долю секунды, миг надежды сжал его сердце, но когда он понял, что это такое, сердце, может быть, вообще остановилось на какое-то время. Это была плавнина. Бревно высовывалось из воды под углом, как миномет. Ему мало было опрокинуть лодку, погубить человека, за которого Цветков никогда бы себя не простил, проживи он еще сто лет, — нужно было еще напомнить о себе!.. Цветков оттолкнулся локтем, но бревно не отставало, безразлично продолжая прижиматься к лейтенанту своей мерзкой на ощупь, полусгнившей корой. Он оттолкнулся еще раз — оно лишь сильнее навалилось в тупом безмолвии. Дикая злоба захлестнула лейтенанта, в бессильной ярости он ударил по скользкому топляку кулаком, и бревно, словно удивившись, само куда-то убралось и больше не показывалось.

В двух метрах впереди мелькнуло вдруг что-то белее снежного вихря… шкура!.. Оленья шкура!.. Он оттолкнулся от лодки и, как ни тянуло вниз отяжелевшее пальто, преодолел эти два метра в несколько взмахов, но шкура теперь оказалась еще в двух, а потом и вовсе исчезла, и он понял, что ее и не было.

Отчаяние унесло последние силы. К тому же правая нога, видно, вообще не помогала ему держаться. Он барахтался без всякого смысла все слабее и слабее, понимая, что рано или поздно это все равно случится, как уже случилось с Ледзинской. И лодки он уже не видел и не знал даже, в каком направлении ее искать. Но рядом неожиданно возникла мокрая, косматая голова Пятакова, и лейтенант, подхваченный, как щенок, за шиворот, ткнулся лбом во что-то твердое, инстинктивно вытянул руку и вцепился мертвой хваткой в знакомую пробоину, будто бы уже по привычке.

— Валька!.. Держись!.. — кричал в самое ухо Пятаков, и казалось странным, почему его так плохо слышно: ведь мотор давно лежал на дне Ёган-Аха. — Я к берегу!.. Все равно замерзать!.. Держись!.. Вернусь с лодкой!..

— Куда!.. — заорал лейтенант, плохо слыша даже свой голос, и попытался ухватить свободной рукой Пятакова, но тот легко вырвался из одеревенелых пальцев участкового, пробрался вдоль борта к носу, сбросил с себя фуфайку и сразу оторвался от лодки. Сапог на нем уже не было: как и когда он ухитрился их снять, Цветков не видел. — Не смей!.. Федька!.. — кричал лейтенант, пытаясь оторваться от пробоины, но даже этого уже не смог сделать: то ли рука уже не разжималась, то ли он, не понимая, что для того, чтобы уйти от лодки, нужно разжать пальцы, напротив сжимал их все сильнее. — Федька, назад! Федька!..

— Ах-хр!.. — коротко раздалось в ответ, но, может, то просто показалось лейтенанту.

А Пятаков все плыл и плыл, резко выбрасывая из воды руки, мотая головой, чтобы не лезли в глаза налипшие на лоб космы, и лейтенант, не веря себе, обнаружил, что все еще видит его: снег, только что сыпавший, как из прорвы, вовсе перестал идти. Он лихорадочно огляделся: метрах в двадцати ниже по течению болтался «вихровский» бачок, а еще чуть ниже — плавнина-миномет. Прямо же перед глазами стояла посреди Ларьяхского сора, как на ладони, А-образная буровая вышка; из-под бертинга бурукрытия вырывались мощные блики осветительных огней.

— А-а-а!.. — закричал лейтенант и тут только понял, откуда этот грохот и шум, перекрывающий все: ревут дизеля буровой. Пятаков был уже метрах в сорока от берега, но дальше не продвигался: обезумев от холода и усталости, он держал курс к шлюпке, вытащенной на песчаную косу напротив буровой, — непременно к шлюпке, а не просто к берегу — к любому месту; но его сносило, и получалось, что он барахтается на месте против течения. — Федя-а-а!.. — закричал участковый, снова позабыв, что его не слышно. — Фе-е-е!..

Пятаков обернулся на миг, как-то нелепо вскинул вдруг руки и исчез под водой. Больше он не показывался.

А от буровой, только теперь заметив на середине реки перевернутую лодку с вцепившимся в нее человеком, бежали люди в прорезиненных робах и голубых касках, как солдаты ООН.