От нечего делать писатель Горкин решил сочинить роман. Собственно говоря, не «сочинить» — а воссоздать на бумаге недавние события собственной жизни, описать двухлетнее свое житье с девушкой Ритой, внезапно («А случаются ли такие вещи внезапно?» — задумался Горкин) покинувшей его.

Из опубликованного за писателем Горкиным числилась толпа рассказов — штук шестьдесят, не меньше. Еще до перестройки он методично рассовывал их во все журналы — толстые и молодежные, питерские и московские; два раза белорусский журнал «Парус» публиковал горкинские вирши. Если какой-то рассказ не печатали в одном журнале, он нес его в следующий, и так далее — до победного. В неопубликованных числилось штук десять действительно сереньких историй и две незаконченные повести. Короче, материала давно бы хватило на собрание сочинений — скромное такое, двух- или трехтомное, трехтомное — это если повести дописать, но повести никак невозможно было привести к логическому концу.

Писал Горкин всегда о себе. О своей личной жизни. О своих любовных историях, если сказать совсем уж точно. Мужских персонажей своих рассказов он наделял самыми различными внешностями — иногда это были мускулистые вандаммы и шварценеггеры, иногда — интеллигентные хлюпики в очках. Женщин всегда описывал такими, какими они были в действительности. Он старательно выспрашивал своих подруг об их жизни, о предыдущих мужчинах — и радостно населял свои рассказы мелкими житейскими подробностями. Отношения Горкина с его любовницами обычно не затягивались, поэтому подробностей хватало только на рассказы — не очень длинные, но и не слишком короткие.

С девушкой Ритой отношения затянулись, поэтому материала должно было хватить на роман. Писатель Горкин сидел в своей писательской комнате, поглядывая через окно на мелко трясущиеся под осенним ветром рыжие клены, и с удовольствием предвкушения («Такое удовольствие, наверно, испытывает будущая мать, чувствуя толчки своего младенца внутри», — думал Горкин) просчитывал перипетии готового выскочить на бумагу создания.

К сожалению, он толком не помнил, где и как познакомился с девушкой Ритой. Кажется, это было на дне рождения его случайного знакомого, где и очутился он чисто случайно, а девушка Рита была в розовом обтягивающем платье. Или нет, они познакомились, наверно, в «Кэндимэне» на концерте «нанайцев», когда пьяный Горкин, слушая песню про пилота, плевался от ненависти к откормленным красавчикам на сцене, а преуспевающий дружок-детективщик, затащивший его в «Кэнди» «повеселиться» и оплативший вход и выпивку, доказывал, что девушки вот как раз таких мужиков и любят, но тут стоявшая рядом девушка Рита в розовом обтягивающем платье сказала, что не все девушки любят таких мужиков, — а на день рождения к случайному знакомому они пошли вместе уже на следующий день. Или нет, познакомились они в «Гостином Дворе», где он покупал себе записную книжку в красивом кожаном переплете, а девушка Рита себе — альбомчик для фотографий, а на день рождения пошли на следующий день, а в «Кэнди» дружок — сочинитель кровавых историй — пригласил его уже в выходные и несколько удивился, что пришлось платить еще за девушку Риту.

Хотя, скорее всего, познакомились они все-таки на дне рождения, а в выходные пошли в «Кэнди», и писатель Горкин для девушки Риты сделал вид, что это он за всех троих заплатил, а в «Гостинку» они ходили вместе уже когда-то потом; просто вначале, когда они вместе попадали в магазины, Горкин покупал что-то себе на свои деньги, а девушка Рита — что-то себе на свои.

Зато очень отчетливо писатель Горкин помнил все дальнейшие события. То, как девушка Рита сначала влюбилась в него без памяти, а потом его влюбила в себя (кажется, такое случилось с Горкиным впервые, после эпизодической влюбленности в русокосую комсоржицу Веру Синяеву в девятом классе).

Очень хорошо должна была удаться первая сексуальная сцена. Вообще-то во всех рассказах писателя Горкина эпизоды с сексом были похожи один на другой (это потому, что в известные минуты для него все женщины сливались в одну смутную, какую-то вселенскую женщину, аморфную, но желанную, и потом он никак не мог вспомнить, кто из них как себя вел, помнил только, что он сам делал, а делал он всегда одно и то же). Но в его нарождающемся романе все должно было быть по-другому. Девушка Рита сразу после первого поцелуя должна была встать с дивана, отойти назад шага на три и лениво так расстегнуть блузочку (нужно описать ее черный кружевной лифчик), а потом, в еще более замедленном темпе, снять узкие черные брюки с заглаженными стрелками. Потом, правда, в действие должен был вступить герой («Опишу на этот раз свою внешность. Небольшой волосатый животик только уберу, и пару лет скину, все-таки тридцать пять — это не тридцать восемь, пусть в финале романа герою исполнится именно тридцать пять, хороший возраст», — решил Горкин), а действия Горкина неизменно были такими же, как и во всех горкинских рассказах. Нужно взять у киномана-соседа порнушную кассету и посмотреть какой-нибудь другой способ ведения дела. «А там уже я распишу все покрасивее», — подумал Горкин.

После многообещающей завязки намечалось интересное развитие действия. Девушка Рита оказалась ужасно ревнивой, но в короткий срок (месяца три, кажется?) в результате упорной борьбы ей удалось отвадить всех остальных горкинских женщин. Нужно было подробно описать, как девушка Рита рылась в карманах горкинской одежды, отыскивая записочки с телефонами и адресами, как устраивала Горкину бесконечные утомительные скандалы с битьем дешевых стаканов на кухне и швырянием в лицо Горкину найденных в карманах улик (вышеупомянутые записочки, пачки презервативов, носовые платки со следами женской губной помады; когда у женщины были накрашены губы, Горкин просил ее стереть помаду, и была у него дурная привычка подсовывать при этом свой носовой платок), как являлась домой к Горкину вместе с его случайными подружками и устраивала очные ставки, требуя, чтобы писатель Горкин остановил свой выбор на ком-нибудь одном. Странно, что все эти выходки девушки Риты не злили Горкина; так он понял, что начинает в нее влюбляться.

Отшив всех этих эпизодических горкинских женщин («Про что я буду писать рассказы?!» — ужаснулся тогда Горкин, из неописанного на его памяти оставалось три или четыре увлечения), девушка Рита перестала злиться и скандалить, расцвела и похорошела (вот тут-то Горкин и влюбился в нее окончательно). Сначала она навещала его два раза в неделю, потом через день, потом — каждый вечер, а потом совсем переехала в горкинскую квартиру, мотивируя это язвенной болезнью Горкина и обещая ему горячее питание три раза в день. Горкин уже знал, что девушка Рита умеет готовить только яичницу с сосисками, и потом мыл посуду за собой и девушкой Ритой, что доказывало глубину его чувств. Теперь их навещала теща — раз в неделю — маленькая, коротко стриженая женщина восточного типа с острыми «нэпманскими» стрелками стильной прически, направленными от висков на щеки, в кожаном плаще, подметавшем асфальт, и в ботинках за сто пятьдесят баксов. Теща готовила что-нибудь существенное и в больших количествах. Глядя на нее, Горкин отмечал каждый раз, как девушка Рита похожа на свою мать, особенно если остричь ее длинные жесткие волосы. Те же миндалевидные черные глаза (не различить зрачков, «ведьминские» глаза, надо написать), те же выгнутые дугой черные шелковые брови, тот же длинный прямой нос, те же тонкие вишневые губы, те же редкие волоски над верхней губой. Ритиной матери было шестьдесят лет. «Значит, и Ритка будет ничего еще выглядеть в старости, — думал влюбленный Горкин, — готовить только, кажется, уже не научится». Один раз пришел в гости и тесть, крупный красноносый мужчина. Он принес с собой бутылку «смирновки» и в одиночестве вылакал ее на кухне — Горкин поддерживал новоявленного родственника пивом, а девушка Рита пила банановый ликер. Напившись, тесть толкнул длинную и убедительную речь, призывая писателя Горкина расписаться с его дочерью в районном загсе «хотя бы без свадьбы, хотя бы просто распишитесь». Девушка Рита краснела (писатель Горкин впервые обнаружил, что она умеет краснеть) и говорила: «Ой, папа, ну ты не к месту начал». Закончив свою речь, тесть допил дочерин ликер и, пообещав подарить им «что-нибудь крупное» на свадьбу, удалился.

Дальше можно было сделать краткий экскурс по жизни героя и упомянуть между прочим, что идея женитьбы ни разу не озаряла его вдохновенный мозг, поэтому уговоры Ритиного папы он воспринял лишь как пьяный треп; потом нужно было описать, как хитрая девушка Рита к годовщине их знакомства подвела Горкина к дверям не загса, правда, но все-таки церкви; как внушительных размеров поп благословлял их на совместную жизнь до гроба и как они вдвоем с девушкой Ритой напились потом на последние горкинские деньги в «Ресторанчике» на Невском. Обдумывание этого эпизода доставило писателю Горкину несколько неприятных минут; он никак не мог решить для себя, какие последствия будет иметь момент венчания для него теперь, после того, как девушка Рита ушла из его жизни — ведь они же клялись Богу быть вместе до самой смерти; вот девушку Риту, наверно, этот вопрос совсем не волновал.

Тут заканчивалась первая часть романа; какая-нибудь сентиментальная писательница, подумал Горкин, тут бы и завершила свое произведение, хэппи-энд, то есть счастливый конец, «и жили они дружно и счастливо, и умерли в один день». История для слезливых школьниц. В романе же писателя Горкина именно с этого места должно было начаться еще более интересное действо. Приближалась зима, и девушка Рита захотела шубу. Или хотя бы кожаное пальто такой же длины, как плащ ее матери — чтобы подметало асфальт (учитывая маленький рост девушки Риты, подобрать было бы легко, но у писателя Горкина не было таких денег). Пальто или шуба стали яблоком раздора. Девушка Рита, в шестнадцатый раз раскидывая перед Горкиным свою короткую потрепанную «пропитку», объясняла Горкину, что все ее бывшие одноклассницы давно имеют «и кожаное пальто, и шубу, и то, и другое». Горкин все понимал, но где взять деньги на покупку, не знал. Ритины монологи ежевечерне удлинялись; она уже ставила Горкину в укор, что за год с лишним их совместной жизни он не купил ей ни одной золотой вещи и вообще ни одной вещи не купил; нельзя же назвать «вещами» белые джинсы или летний пиджак, справедливо рассуждала девушка Рита, а больше он ей ничего и не покупал.

В декабре шуба неожиданно появилась; девушка Рита сказала, что заняла деньги у коллеги на работе, на длительный срок. Девушка Рита работала маникюршей в рядовой парикмахерской, и Горкин засомневался (хотя вслух своих сомнений не высказал, слишком уж девушка Рита была счастлива), а месяцем позже увидел этого самого «коллегу». Писатель Горкин подошел к окну спальни, чтобы задвинуть шторы (пора было включать свет), и в сгущающихся сумерках увидел крутого мужика, деловито пинавшего спущенную шину вишневого «Гранд Чероки». Писатель Горкин задержался у окна лишь потому, что удивился происшедшему — до сего момента он был уверен, что на «крутых» машинах вроде «мерсов» или «чероки» камеры не спускают вообще. Писатель Горкин решил посмотреть, как владелец джипа будет менять колесо, но вместо этого увидел, как из правой передней двери «Чероки» выбралась девушка Рита в новой шубе и, махнув рукой обескураженному своему шоферу, пошла к подъезду. Пока поднимался лифт, писатель Горкин не успел испытать даже подобия ревности; вместо этого он думал о том, что, раз у джипа приделано сзади запасное колесо, значит, одно из четырех действующих действительно может спустить, как это ему раньше в голову не приходило.

Девушка Рита вошла розовая, оживленная, последний месяц она все время была радостно оживлена, Горкин-то думал, что вся ее радость связана с новой шубой, но вот оказалось, что не только. Нужно описать все свои тогдашние мысли, решил Горкин, мысли обманутого идиота. Первое, о чем он подумал, увидев девушку Риту, это то, как волоски над ее верхней губой похожи на черные тонкие волоски зверька с забытым Горкиным именем, из которого была сшита Ритина шуба. Потом он подумал, какая Рита красивая сегодня, и сказал ей об этом, она заулыбалась совсем уж радостно, и тогда Горкин спросил, чего она так радуется, должна ведь хотя бы немножко огорчиться за своего дружка, тому придется на морозе колесо менять. Девушка Рита замерла на секунду в дверях, а потом, улыбаясь уже не так радостно, сняла шубу и повесила на вешалку: «Ну и что ты подумал?» «Про что подумал?» — спросил Горкин. «Ну, ты же писатель, — сказала девушка Рита. — Вот что ты, например, подумал, где и как мы познакомились?»

Тут главное не переборщить, думал писатель Горкин. Эпизоды их дальнейшей жизни с девушкой Ритой были похожи один на другой, и нужно было выбрать лучшие, самые яркие, чтобы вставить в роман. Рита все время клялась, что с «быком на джипе» все кончено, и каждый раз спустя несколько дней или несколько недель Горкин уличал ее в измене — то у нее появлялось золотое колечко с бриллиантиком («Оно у меня давно, я просто не показывала тебе, не хотела тебе говорить, что он мне дарил!» — кричала Рита), то он подслушивал в ванной ее разговор по телефону, когда она думала, что он не слышит, то в результате многочасового бдения у окна опять видел знакомый джип — крутой дружок частенько подвозил девушку Риту домой после работы. Для себя писатель Горкин действительно быстро сочинил версию знакомства девушки Риты с ее новым любовником — бык наверняка приходил в парикмахерскую стричься, наверно, не раз, мода людей этого типа требует очень короткой стрижки — «под машинку» или как там, и наверняка обратил внимание на красивую маникюршу. Эту версию он решил описать и в своем романе.

Обязательно нужно было написать, как, вернувшись домой из поездки к родителям в Лугу, он застал девушку Риту с ее любовью у себя в писательской комнате. «Мы читаем Хармса, — сказала девушка Рита спокойно и начала декламировать с открытой страницы:

В глазах у писателя Горкина потемнело на несколько секунд — от ненависти к крутому жлобу, сидящему на его, горкинском, стуле, и он, писатель Горкин, даже не мог ударить этого жлоба, ведь тот сильный, ведь тот хозяин жизни, у него есть баксы, и «Чероки», и наверняка пистолет, да он и без оружия в мгновение ока сделает из Горкина яичницу… а за что, спрашивается, ведь несправедливо же, этот тип и возраста приблизительно горкинского же, и рожа у него не сказать чтобы симпатичнее горкинской, обычная русская рожа, курносая, красноватого цвета…

закончила Рита и захлопнула книжку.

Дальше нужно было писать, как они втроем пили кофе на кухне — и чтобы этот эпизод не казался банальным, чтобы не было как в песнях из воровского жаргона и в миллионе-миллионе других рассказов и романов. Ритин дружок оказался типичным «новым русским» из анекдотов — он был огромный, как слон, и верхняя пуговка рубашки без галстука не сходилась на его объемистой бычьей шее, и пиджак от «Дольче и Габбана» трещал под мышками от напора мышц, и на голове красовался аккуратный ежик волос, и с жирного запястья свисала золотая цепь толщиной в палец, и собственные толстые пальцы он смешно как-то топырил, и два раза звонил сотовый у него на пузе, и когда он собрался уходить, то надел в прихожей толстую дубленку с барашистым мехом внутри, а на свободное от цепи запястье повесил желтокожаную барсетку. Его нужно было тоже изобразить как-то небанально, но отметить и удивление главного героя — надо же, мужик ну просто персонаж из анекдота, и жаргон, и манеры.

А потом нужно было рассказать об этом звездном лете, о том, как девушка Рита два раза собирала вещи и уходила, и два раза возвращалась, и оба раза уходы ее и возвращенья сопровождались слезопролитием, разборками и криками обоих — героя и героини. А в третий раз, уходя, девушка Рита была спокойна, и он уже был спокоен, уже привык к ее уходам и возвращениям, вернется опять, наверно, — решил он. И, остановившись в дверях со своими двумя чемоданами (зимние вещи не вернулись уже после первого ее ухода), Рита сказала так обыденно:

— Да, слушай, Горкин, я все давно хотела спросить, что ты себе псевдоним не взял? «Горкин» звучит как «Горький». У тебя, кстати, даже один рассказ есть, он не «Мать» называется, правда, но все-таки «Мама», ну, про женщину, которая к герою относилась, как к сыну, все нянчилась с ним, спрашивала, надел ли он теплые носочки. Это же смешно. Это как пародия. Тебе нужно было с самого начала псевдоним взять.

Эти ее слова, конечно, не нужно было вставлять в роман. И вообще, главного героя нужно делать не писателем, а… Тут Горкин задумался: фотограф был, художник был, укротитель тигров был, учитель был, был профессор, был директор завода, был ювелир, были журналист, переводчик, банковский служащий, инженер, были рабочие, был даже машинист поезда, и охранник пункта обмена валюты тоже был. Милиционер? Таксист? Бывший спортсмен?

За окнами стемнело, а писатель Горкин все сидел и постукивал в раздумье карандашом по столу. Роман? Может быть, все-таки повесть? Вряд ли его хватит на роман. Повесть, да, это то самое. Вот если Рита вернется, маловероятно, конечно, но все-таки, если у них будут еще какие-нибудь отношения, вот тогда, может быть, хватит и на роман. Вернется, позвонит в дверь — что еще такого она сказала ему в последний раз? Он сказал, что все понимает, что знает — она любит его, что уходит она из-за денег, и только из-за денег, как это пошло, как глупо. А девушка Рита сказала, что неправда, что она любит Стаса (вот, даже имя вспомнил ее дружка — Стас), что будет любить его всегда, даже если он не будет богат, даже если он будет ездить на простых «Жигулях» и перестанет дарить ей дорогие вещи. А писатель Горкин спросил, как же их любовь, и тогда девушка Рита виновато как-то сказала, что никогда не любила Горкина, что это была только ревность: пока у него были другие женщины, ей казалось, что она его любит, она любила, пока ей нужно было отвоевывать его у кого-то, ей льстила мысль, что из всех них он предпочтет ее — одну. Слова ее показались Горкину бредом, он сказал, что если человек ревнует — значит любит. Нет, нет, сказала Рита, истинная любовь не знает ревности, она слепа, любовь — это когда безгранично веришь человеку, и что-то там говорила еще… н-да. Женский бред.

Он пошел на кухню, поставил на огонь сосиски в эмалированном ковшике и все думал, думал про свое детище. Еще ни разу в жизни он не был так уверен, что напишет нечто грандиозное. Эпохальное. Просто талантливое. Девушка Рита прочитает его повесть в каком-нибудь толстом журнале. Всплакнет. И тогда…

Впервые писатель Горкин был готов присочинить счастливый конец к такому реальному, такому из жизни вытащенному произведению.