Роман [1]

Угасал за огромными, чисто вымытыми окнами фиолетовый день, сгущались, расплываясь, теряя контуры, призрачные тени; маленькие блестящие рыбки плавали в зеленых аквариумах по раз и навсегда заведенному кругу; пахло стейком и картошкой фри. Анжелика сидела в «Барракуде» на Московском и любопытно рассматривала своего спутника, невысокого коренастого мужчину, что стоял сейчас у стойки в очереди за едой. Спутник был плечист, серьезен, основателен и лицом до невероятности напоминал американского актера Мэла Гибсона, только в более молодом варианте. Черные брюки аккуратно облегали крепкий зад, светло-серая толстовка с коротеньким рядом из трех пуговиц была расстегнута, демонстрируя широкую золотую цепь на загорелой шее. Анжелика расслабленно зевнула и откинулась на спинку стула. Ну вот, опять все так же по-идиотски, ну сколько можно, в конце концов? «Жизнь катится под откос», — сказала Анжелика самой себе и поерзала на стуле. Это была чистая правда. С тех пор, как два месяца назад она рассталась с Сашей, мужем своим беспроблемным, — действительно под откос. Безобразие, раз за разом нелепые какие-то встречи, сколько их уже за эти два месяца было? Явно больше десяти. Очередной клиент ее бани, пара дежурных фраз, инструкция типа «как регулировать температуру в сауне», просьба «а как насчет девочек?» — «девочек сегодня нет, отдыхают» — «а может, вы со мной посидите, скучно ведь одному»… Еще ни один из них не обращался с ней так просто и нагло, и Анжелика в первый момент широко раскрыла глаза и рот, готовясь дать достойную отповедь, но почему-то слова завязли где-то в горле. Почему бы и нет? По крайней мере, он не играл в эти никому не нужные игры, с комплиментами и робкими объяснениями вначале; он смотрел на нее восторженно и прямо, и он хотел ее. Не скрывая своих желаний. «Все равно бы этим кончилось», — успокаивала себя Анжелика, опускаясь на мягкие подушки, на белый мех идиотского покрывала, отражаясь в потолочных зеркалах своей комнаты отдыха. Пусть так. Желтая лампа-полумесяц коварно улыбалась со стены единственным глазом, красные шелковые цветы обивки плыли и переливались, партнер оказался загорелым и мускулистым. Система едва заметных морщинок на его лице напомнила Анжелике кого-то давно знакомого — ах, да, Мэла Гибсона. Конечно. С наглой улыбочкой она взяла у него деньги — ну вот, моя первая зарплата в качестве шлюхи, знал бы ты, как ничтожно мала для меня та сумма, которую ты дал!

Приняла его приглашение поужинать — и только тут заметила, что партнер по-прежнему смотрит на нее с нескрываемым восхищением.

«Как вас зовут?» — чисто для приличия. — «Роман». — «Ну да, Рома, вы же представлялись по телефону».

В толпе этот Роман ничем не выделялся, скорее, наоборот, сливался с толпой, вот этот худой с длинноватыми волосами в очереди сразу за ним — явно симпатичнее. И автомобиль у него простенький — «Опель кадетт», последний в серии, беленький, с разноцветными наклеечками — полосками и квадратиками. Мещанский такой автомобиль.

«Надо меняться, — сказала Анжелика самой себе. — Завязывать с этими авантюрами».

Дежурно улыбаясь, она встретила поднос с едой, принесенный Ромой, по-хозяйски придвинула к себе «латвийскую» свинину.

— Почему ты для себя не взял горячего?

— Я не ем по ночам, — объяснил Рома.

— Я очень плотно ем утром и в обед. Анжелика согласно кивнула, поддевая вилкой кусок мяса.

— А я, видишь ли, наоборот, обязательно плотно ем после девяти вечера. Если не поем вечером, все равно проснусь ночью и, как лунатик, к холодильнику. Она удовлетворенно отметила отстраненность своего голоса — официальная такая беседа за столом. Тебе больше не на что рассчитывать, мальчик, ну подумаешь, короткая сексуальная сцена, взаимный порыв страсти; это все, пожалуй. Больше у нас ничего общего.

— А как насчет диет? — спросил Рома.

— Ох, это все фигня, извини, — ответила Анжелика. — Я до того, как родила, была жутко толстая. Моника Левински, в натуре. На каких только диетах не сидела — бесполезно. А когда дочка родилась, я сразу резко похудела. Сейчас могу двухкилограммовый торт съесть — и ничего.

— У тебя очень красивая фигура, — сказал, восторженно улыбаясь, Рома. Эта детская улыбочка как-то абсолютно не вязалась с героическим складом его лица.

— Я знаю, — сказала Анжелика.

Свинина по-латвийски методично убывала в тарелке; картошечка, капустка под уксусом — все донельзя уместно. Рома, улыбаясь, потихоньку отхлебывал кофе, смотрел, как она ест.

— А у тебя есть дети? — спросила Анжелика. — Да, мальчик. Сашка зовут. Пять лет.

— Моей тоже пять, — сказала Анжелика, отправляя в рот очередной, политый соусом, кусочек.

— Ребенок для меня — это все, — воодушевленно сказал Рома. — Пожалуй, все, что я делаю — это ради него. Я надеюсь, все, чего я в жизни не сделал — он сможет. У меня не было никакой основы, когда я начинал. Приехал из деревни под Саратовом, потом Можайка, потом вот начал зарабатывать. Я хочу, чтобы у моего сына все было. Самое главное, чтобы была база, с чего начинать. Я знаю, что сам уже многого не добьюсь, но вот Сашка… Я хочу, чтобы у него к совершеннолетию была своя квартира, джип, начальный капитал…

«Во размечтался, — подумала она.

— А ведь, глядишь, и будет это все у твоего сына. Вы, приезжие, пробивные, бетон зубами прогрызете. Это мы тут сидим — работа какая-то есть, место переночевать есть, родители под боком, накормят, если что, и ладно».

 — А я даже не знаю, чего я хочу для дочери, — сказала Анжелика. — Она у меня сейчас занимается модельным бизнесом, фотографируется кое-где…

— В пять лет? — Ну да. Для рекламы. Она сама захотела. Я не знаю, откуда в ней это — от отца, что ли. Какие-то разговоры про деньги, представляешь? Про машины. Говорит, что, как только заработает, купит мне «Мерседес». Она почти все марки машин знает. Опять же бывший научил.

За окнами стемнело; блики от лампы отражались в сине-зеркальных стеклах; Анжелика, сыто щурясь, придвинула к себе десерт.

— А ты давно развелась? — спросил Рома.

— Ну, у меня как бы штамп в паспорте стоит, — объяснила Анжелика. — О замужестве. Мы всего-то два месяца как не живем вместе.

— Ты сейчас вдвоем с дочкой живешь?

Закидывает удочки, решила Анжелика. Можно ли будет когда-то в будущем трахнуть меня на моей территории. Чтобы денег за баню не платить. Обломись, дорогой.

— С дочкой и с мамой, — выразительно сказала она.

— А я очень давно развелся, — сообщил Рома. — Сашке еще года не было. Не потому развелся, что с женой все плохо было, а чтобы из армии уйти. Меня в Сибирь распределили после Можайки. Представляешь: лес, снега, командный пункт в глухом лесу. Я и еще девять человек у меня в подчинении. Мне казалось, я с ума сойду. Если бы захотел просто так уволиться, это было бы практически невозможно. А так нужно было всего два документа. Свидетельство о расторжении брака и нотариально заверенная справка, что моя жена отказывается от ребенка. Проблемы, конечно, были, начальство просто в шоке пребывало. Ну что они могли сделать? Подобная ситуация уставом не предусмотрена, но любой суд доказал бы мою правоту. Шеф мой кричал, что ни за что меня не отпустит. А в итоге я оказался в Питере. Как отец-одиночка с ребенком до года. Кормящий отец, даже забавно.

— Твоя жена, наверно, очень тебя любит, если пошла на такое, — заметила Анжелика.

— Не знаю, — покачал головой Рома. — Как-то все сейчас не так. Но тогда — да, я ей был очень благодарен. Она ведь фактически отказалась от своего ребенка. Ради меня. Мне и сейчас достаточно просто собрать вещи и уйти вместе с Сашкой. Ничего меня не связывает.

Анжелика внимательно слушала, согласно кивала, проникаясь чужими проблемами — психологическое образование сказывалось.

— Я так думаю, что это даже лучше. Наши отношения с бывшим, мне кажется, начали разваливаться в тот момент, когда мы зарегистрировали свой брак. Главное ведь не штамп в паспорте, правда?

— Конечно, — взгляд фаната в направлении поп-звезды. — Может быть, прокатимся?

Они вышли в темно-фиолетовую тьму, густую, сладкую, под августовское небо, усыпанное крупными звездами. Анжелика поежилась, торопливо забираясь во вспыхнувшее желтым светом нутро «Опелька» — ее зеленый летний костюмчик, короткорукавый, с бриджами, не закрывающими загорелые коленки, был слишком легок для этого вечера. Автомобиль, круто стартанув с места, рванулся вдоль Московского проспекта; желтые огни окон, мятущиеся тени прохожих конвейером потекли мимо. Это было почти блаженством — ощущение скорости, предельной, пожалуй, для милой маленькой машинки, хлещущий в лицо поток ветра из приоткрытого окна, монотонный изобразительный ряд домов слева и справа. Приятное чувство расслабленности, подкрепляемое сытой тяжестью в желудке.

«А он, пожалуй, ничего, — снисходительно подумала Анжелика, изучив своего спутника в профиль, — не в моем вкусе, правда».

* * *

Катин разум болтался где-то между сном и явью, когда она услышала скрип ключа в замочной скважине. Катя моментально проснулась, села в постели — и задрожала от предвкушения какой-то неприятности.

— Это ты? — спросила негромко в приоткрытую дверь спальни.

— Нет, не я, — ответил Ромка невыносимо веселым голосом. — Попить чего-нибудь есть?

Катя слышала, как он скинул обувь и протопал на кухню.

— А почему ты кефир не купила?

— Забыла.

Ромка вернулся в коридор — снимал куртку.

— Ты все забываешь, что меня касается. Тебе вообще на меня наплевать!

Кате хотелось поскорее закончить этот разговор — тогда она смогла бы, наконец, спросить, где он был.

— Почему ты сразу обобщаешь? — спросила она как можно мягче. — Я просто забыла.

— Чем ты целый день занимаешься, что забываешь? — он уже вновь открывал холодильник на кухне. — У тебя дел так много?

— Мы с Шурой сегодня… — начала Катя. — А что за вонь в холодильнике?

— Не знаю.

— А я знаю, — он повысил голос. — Протухло что-то.

— Ничего там не могло протухнуть, — защищалась Катя.

— А чем тогда воняет?

Она очень хорошо знала эту его методику — нападать, не дав ей произнести ни слова. Нападение — лучшая защита.

— Слушай, не шуми так, — сказала Катя. — Шура проснется.

— Ага! — в голосе мужа появились ликующие нотки. — А это что? Это что я спрашиваю? — он возник на пороге спальни с розовым картонным пакетом в руках.

— Сметана.

— Вижу, что сметана! — Ромкин голос сорвался почти на крик. — Вот она и воняет!

— Я из нее завтра блины испеку, — поговорить о позднем возвращении мужа уже не представлялось возможным.

— Блины? — Ромка брезгливо принюхался. — Да она уже абсолютно тухлая! Ты хочешь меня отравить или ребенка?

Слезы, душившие Катю, внезапно перелились через край и закапали на щеки; она выскочила из постели и, накинув халат, рванулась в сторону ванной.

— Ответь мне! — перехватил ее Ромка. — Куда ты удираешь?

— Не кричи, пожалуйста, — тихо сказала Катя, высвобождаясь из его рук. — Ну, забыла я про нее. Собиралась сделать блины и забыла.

— А что ты еще забыла? Ты вообще занимаешься домом?

— Да, конечно, — она старалась не смотреть ему в глаза. — Рома…

Он шагнул к шкафу, приподнялся на цыпочки, провел рукой по пыльному верху.

— А это что?

— Я вытру завтра.

— Это ты тоже забыла?

— Не кричи, пожалуйста.

— На тебя не только кричать — тебя бить надо!

Краска ударила Кате в лицо. Ее муж всегда умел повернуть все так, как ему нужно.

— Почему я должен приходить в грязную квартиру? — грохотал Ромка. — К женщине, которой на меня наплевать?

Это уже была полная неправда.

— Почему ты говоришь, что мне на тебя наплевать?

— Потому что в холодильнике нет кефира, а вместо этого стоит ужасная вонь! Я не буду есть вообще ничего из того, что стоит в этом холодильнике, потому что от этой сметаны там все провоняло! Катя прекрасно знала, что Ромке надо оправдать свое позднее появление, что он привязался бы к любой мелочи, что лучше всего было бы просто замолчать и выслушать… Но проклятая гордость не позволяла ей просто подойти и коснуться руки мужа.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь, — сказала она как можно спокойнее. — Что там могло провонять?

— Что? — заорал Ромка, и голос у него сорвался. — На, нюхай!

Боковым зрением она уловила взмах его руки — и по спине потекло ледяное, мерзкое, липкое.

— Дура! — кричал Ромка.

Несколько секунд Катя ошалело смотрела на ковер, заливаемый дурно пахнущими всплесками сметаны — потом завизжала и выскочила в ванную. Махровый халат прилип к спине, вонючая сметанная жижа затекла даже в трусики.

— Идиот! — воскликнула Катя, не в силах больше сдерживать слезы. — Какой же ты идиот!

Резко распахнулась дверь ванной — Ромка стоял на пороге, возмущенный, красный от гнева. Катя инстинктивно закрылась руками, как будто он был чужим — такой некрасивой и жалкой она себя чувствовала сейчас.

— Да, я идиот! Тебе не нравится? — он уперся руками в косяки, не давая ей закрыть дверь. — Я могу уйти в любой момент, меня здесь ничто не держит!

Когда дверь закрылась, Катя отвернула до предела оба крана и засунула голову под душ — ее худенькие плечи сотрясались от рыданий.

* * *

В ожидании Аниного звонка Роман провел четыре долгих дня; на пятый он наконец решился позвонить сам. Ее рабочий телефон был забит у него в трубке под именем Андрей; Роман набирал номер не без некоторого внутреннего трепета.

— Але. Можно Аню?

— Это я, — уверенный, официально-офисный голос.

— Это Рома. Здравствуй.

— А, привет, — ответили небрежно на том конце провода; Роман попытался воскресить в памяти ее необычное лицо, узкое, с великолепными черными бровями вразлет; только бы она согласилась встретиться!

— Ты меня еще помнишь?

— Ну да, конечно, — судя по интонации, улыбнулась.

— А почему не звонишь?

— Я как раз собиралась тебе звонить. Чуть попозже.

— Вообще-то ты мне еще позавчера обещала позвонить, — напомнил Роман.

— Да, знаю, — потрясающая властность интонирования. — Я была очень занята. С ребенком. И вообще.

— Понятно. Чем в выходные занималась? — В выходные? — удивилась Аня. — Да у меня в выходные работы было по горло.

— Понятно. А сегодня что делаешь? — затаился, напрягся, до боли вжал ногти в ладонь.

— Да вроде пока ничего.

— Я вообще-то хотел тебя в кино пригласить, — сказал Роман. — На «Звездные войны». Это продолжение той старой трилогии двадцатилетней давности, если ты смотрела. Говорят, очень круто. Если ты не против.

— В кино? — короткая пауза. — Нет, не против. Слушай, это так неожиданно. Я в кино не была лет пять. Все на видике смотрю.

— Ну, так что? — возликовал Роман. — Я заеду за тобой на работу часиков в десять?

* * *

Матово переливался молочный коктейль в высоком бокале, зеркально отблескивала черная мраморность круглого стола, блестели золотисто часы на руке у бармена, протиравшего длинные стеклянные тубусы. Анжелика, облокотясь на поддельный мрамор, улыбалась загадочно — улыбалась вроде бы Роме, но получалось так, что улыбалась всем присутствовавшим в баре кинотеатра «Кристалл» мужчинам. Такое было хорошее настроение, и причин было предостаточно. Глупая проститутка Настя, ненатуральная блондинка двадцати девяти лет от роду, вбежала в помещение «спорткомплекса» с широко открытыми, напуганными глазами. «Анжелика, вы уходить собираетесь? Там у входа какой-то „Мерседес“ припаркован, но явно не к нам, какой-то тип здоровенный стоит, звонит с мобильника, и в машине еще минимум два человека. Вы осторожнее». Настя была единственной из девочек, кто звал Анжелику на «вы», и это было тем смешнее, что она была самой старшей из всех. «Буду осторожней, — пообещала Анжелика, — это, наверное, как раз за мной и заехали». Действительно, у новенького «мерса»-купе темно-зеленого цвета красовался мускулистый Рома, в узком пиджаке, с мобильником — и внутри, на кожаных сиденьях салона, еще двое — один водитель, другой вылез наружу, чтобы Анжелика с Ромой могли разместиться сзади. «Сергей, Илья, — представил Рома своих друзей, — а это Аня». Минутой позже они уже неслись на бешеной скорости по направлению к центру, лишь на красных сигналах светофора притормаживая чуть, и хозяин «мерседеса», симпатичный, кажется, парень, выкрикнул нечто нечленораздельное от восторга скорости, а Рома орал ему прямо на ухо неожиданно высоким, курсантским голосом: «Налево! Направо! Направо, черт! Поворачивай!» — и попутно объяснял Анжелике, что автомобиль этот куплен всего два дня назад, а счастливый владелец обкатывает его таким вот образом. Потом был бег по Невскому, под проливным дождем, потому что безумный этот владелец высадил их где-то не там, а в глубине души Анжелике было жаль намокших бежевых замшевых туфель ценой в двести сорок баксов. Сейчас эти туфли сохли нелепыми разводами прямо у нее на ногах, но Анжелике было уже скорее смешно, чем жалко.

— Может, выпьешь чего-нибудь? — спросил Рома, перегибаясь к ней через высокий стол.

— Да вот еще один молочный коктейль и выпью, — сообщила Анжелика. — Ну, я имею в виду, может, вина там или еще чего? — уточнил Рома.

— Нет, вина точно не буду. Я вообще как бы особенно не пью.

— Я, кстати, тоже, — поспешил солидаризоваться с Анжеликой Рома и, уже возвращаясь от стойки со вторым коктейлем, добавил:

— Но даже если я пью, по мне это незаметно.

Анжелика критически осмотрела второй бокал — у нее и первый-то был опустошен в лучшем случае на треть. Ну ладно, как раз хватит до начала сеанса.

— Серьезно? То есть ты не буйствуешь, не лезешь в драки и не ложишься быстренько спать, когда напиваешься?

— Я никогда не напиваюсь, — сказал Рома гордо, — а дерусь очень редко. По особым случаям. Видишь вот этот шрам на подбородке? Это еще в школе. Я дрался в школе всего три раза, но меня очень боялись. Когда я дерусь, у меня крышу сносит.

Шрам на подбородке был кривым и глубоким, и Анжелика почувствовала нечто вроде легкого приступа отвращения. Бойцы (а всем своим видом Рома напоминал именно бойца, интеллигентного, но бойца) никогда не были в ее вкусе. Смазливые узкоплечие мальчики — другое дело, а если таковых не было в наличии, то тогда уже полнеющие бизнесмены — такие, как ее бывший.

— Это я дрался в десятом классе из-за девушки, — продолжал Рома. — Против меня было пятеро. И один из них кастетом пробил мне подбородок. Потом оказалось, что челюсть сломана, но тогда я этого не чувствовал. Отломал от забора штакетину и пошел на всех них. Они как-то сразу начали пятиться. Одному я, правда, штакетиной здорово распорол руку. Там из этой деревяхи гвозди какие-то торчали.

Анжелика поморщилась от обилия физиологических подробностей.

— Девушка, наверное, была очень красивой, — подошла она к истории с другой стороны.

— Наверно, — пожал плечами. — Это была моя первая любовь. Потом она вышла замуж за моего друга.

— А почему не за тебя? Такие вещи не спрашивают, конечно…

— Не знаю, — ответил Рома. — У нас с ней было все, кроме… ну ты понимаешь.

— Не понимаю, — сказала Анжелика.

— Она стала женщиной с моим другом, — пояснил Рома со вздохом. — И вышла за него замуж.

На Анжелику дохнуло провинциальностью, деревней, домостроем. Она постаралась спрятать удивленно-снисходительную улыбку — ну что ж, такое тоже бывает, вот такой человек этот парень, ты с такими не общалась, а он вот такой.

— А ты и она? — спросила Анжелика. — У вас ничего такого не было?

— Ну почему? Мы целовались, — ответил Рома, еще больше утверждая Анжелику во мнении о его непроходимой провинциальности. — Знаешь, я был очень наивный мальчик. Меня так воспитали. Я не мог перейти эту грань.

— А у меня впервые все это было еще в девятом, — сообщила с чувством превосходства Анжелика. — Знаешь, девочки раньше взрослеют. Мой мужчина был старше меня лет на десять.

— Наверно, меня мама так воспитала, — повторил Рома. — Иногда я злюсь на нее за это воспитание. Я хочу воспитать своего сына так, чтобы он знал: можно иметь женщин, и иметь, и иметь, и не обязательно жениться на первой своей женщине.

Анжелика придвинула поближе второй коктейль, осмотрелась по сторонам: кто еще слышит их разговор?

— Естественно, — сказала она, мусоля соломинку. — Нужно же, чтобы было с чем сравнивать.

Рома смотрел на нее с нескрываемым интересом, с восторгом, как на некое подобие совершенства.

— А ты не обиделась, когда твой первый мужчина тебя бросил? — спросил он. — Или ты его бросила?

— Да я уже не помню, — Анжелика поковырялась в осколках памяти; розовые, синие, золотые блестящие стекла; свет солнца отражался в них, разноцветных, ликующих. — Мы оба как-то с самого начала знали, что это ненадолго. Мне было важно, чтобы он научил меня всяким вещам. А ему было хорошо со мной. Так, наверно. Любви там особой не было, это точно.

— Вот видишь! — воскликнул Рома. — А меня мама воспитывала так, что если я с кем пересплю, то должен жениться.

— С ума сойти! — сказала Анжелика. Это было так замшело и темно, и от этого пахло какой-то стариной — сундуками, и пылью, и пожелтевшими книгами.

— Так и случилось, — сказал Рома. — Я женился на своей первой женщине.

— Что, серьезно? — ахнула Анжелика.

— Я со своей женой стал мужчиной, а она со мной — женщиной. Наверно, я был неправ, я сейчас понимаю. Я уже на свадьбе чувствовал, что делаю что-то не то. Но я не мог по-другому.

— Понимаю, — кивнула Анжелика; на самом деле она не понимала ничего, но инстинкт психолога подсказывал: соглашайся, кивай, улыбайся.

— Наверно, не совсем понимаешь, — почувствовал Роман. — Я такой провинциальный мальчик; знаешь, я вырос в деревне, с шестого класса водил трактор… Там все по-другому. Девушки стараются скорее выскочить замуж. В двадцать ты уже считаешься старой девой.

— Ужасно, — ввернула Анжелика. Ее двадцать почили в бозе десятилетие назад; впрочем, она по-прежнему следовала молодежной моде, и никто не давал ей больше двадцати четырех; как в старом фильме с Мерилин Монро: двадцать пять — это уже ужасно; в ее темных, естественного окраса кудрях не было ни единого седого волоска, и Анжелика вполне обоснованно считала, что манера говорить «детским» голосом (когда не произносишь эпохальных фраз) делает ее еще моложе.

— Да нет, просто там все так живут, — сказал Роман. — Если ты встречаешься с девушкой, ходят слухи, что у вас что-то есть, все уже об этом говорят. А если, допустим, твоя девушка забеременеет, а ты на ней не женишься — ты вообще считаешься подлецом. Тебе буквально вслед плюются. А девушку считают шлюхой.

— Не знаю, — сказала Анжелика с сомнением. — Я со своим расписалась, когда ребенку был уже годик.

— А ты не боялась, когда рожала, что он тебя бросит? — осведомился Рома. Он спрашивал очень осторожно, но по каким-то интонациям Анжелика уловила в его голосе чуть ли не осуждение; она немедленно повысила тон.

— Конечно, нет! При чем тут женитьба? Это свадьба, что ли, белое платье? Ха. Ерунда. Я знала, что он меня любит — и все. Вернее, не то чтобы любит, — тут же поправилась она. — Он, наверно, вообще не способен любить. Такой, знаешь, серьезный человек, для него главное — это работа. Я для него… ну очень удобная, что ли. Опять же в свет со мной приятно выйти. Я — то, что нужно крутому бизнесмену, понимаешь? Внешне и вообще.

Отрепетированным жестом Анжелика откинула назад волосы, распрямила плечи — вот мы какие, сидим тут на высоком барном стуле, коктейльчик потягиваем, джинсики на нас «Loft», расклешенные, из тонкого хлопка, и маечка с лайкрой, желтенькая, подчеркивает высокую грудь, маечка тоже, кстати, не на рынке куплена.

— Так это ты его бросила? — спросил Рома.

— Ты такой категоричный, — нахмурилась Анжелика. — Никто никого не бросал. Это все очень долго тянулось… Знаешь, есть такое выражение «не сошлись характерами», оно дурацкое, но очень точное. Мы больше не могли быть вместе. Он уехал сейчас в другой город, у него там бизнес… — А когда он вернется, — перебил Рома, — что тогда будет?

Анжелика удивилась.

— Не знаю, — сказала она. — Ничего.

— Наверное, вы опять вместе жить начнете? — предположил Рома.

— Нет, ты что, — испугалась Анжелика. — С ума сошел? Я никогда не возвращусь назад. Я собрала вещи и ушла. Вернулась к маме. И сразу же нашла эту работу. Я теперь самостоятельный человек. Все кончено.

Она сама искренне верила в свои слова, иначе и быть не могло, долгие вечера ожидания и мучительные беседы с выяснением отношений — все это теперь позади. Сашины носки в количестве двадцати восьми пар, вывешенные на просушку в ванной, и скромная бутылочка испанского винца года так пятьдесят второго в субботу на десерт перед сном — все позади. И его равнодушное сидение перед компьютером, спиной к ней, и «совместный» просмотр телепрограмм — новости для Сашки в кабинете, мелодрама для Анжелики — в спальне.

— А та квартира, в которой вы жили? — спросил Рома.

Он слишком любопытен, отметила Анжелика.

— Что «та квартира»? Она сейчас пустая. Вот у меня от нее ключи в сумочке, я не успела отдать. Вернется — отдам.

— Так это же твоя квартира, — сказал Рома.

— Почему моя?

— Твоя и ребенка.

— С чего ты взял? — удивилась Анжелика. — Она у него была до того, как мы поженились.

— Он тебя выгнал? — спросил Рома.

Ход его мыслей был просто недоступен Анжелике. Какие-то нелепые выводы, слишком простые и логичные. У них в деревне под Саратовом, наверно, все так рассуждают.

— Я же тебе объясняю, он уехал в другой город, а квартиру оставил мне. Он, наверно, даже не знает, что я там не живу.

— А почему ты там не живешь?

Анжелика отодвинула второй бокал, тоже пустой. Похоже, этот ее новый знакомый на полном серьезе собирался составить на нее досье.

— Мне чужого не надо, — сказала Анжелика.

Он не понимал элементарных вещей; ему все надо было втолковывать, объяснять, разжевывать; но пока что Анжелике нравилось выступать в роли «умной тети».

— Почему чужого? — настойчиво выяснял Рома. — Это же твоя квартира, любой суд это признает. Ребенок имеет право на имущество отца, да даже если б не было ребенка…

— Ты такой странный! — воскликнула Анжелика. — Какой суд? Мне ничего от него не надо. Я даже одежду ему оставила, которую он покупал. Ну, ту, что подороже. Шубки там, золото. Взяла только минимум. Мне ничего от него не надо. Я себе заработаю.

Роман рассматривал ее так, как, наверно, коллекционер рассматривает диковинный цветок. Тут вот у нас пестики-тычинки, лепестки разные, а вот тут — не поранься! — шипы.

— Наверно, ты не права, — сказал он наконец. — Если я когда-нибудь буду уходить от жены, я оставлю ей все: квартиру, и машину, и все остальное. Даже компьютер. Я считаю, что если я ухожу, то должен уйти ни в чем. Начать жизнь заново.

— Ну вот я и начала жизнь заново, — сказала Анжелика. — Я же ушла, а не он. Ты пойми: я там ничего не заработала, в этом доме. Моих там ни копейки нет. Знаешь, я насмотрелась на эти разводы, на то, как мужики клянут своих бывших, которые с ними судятся. Я же вообще не работала, когда мы жили, жила за его счет. Иждивенка, — обругала она сама себя.

— Ты ребенка воспитывала, — вступился за нее Рома.

— Ну и что? Он тоже воспитывал.

Разговор складывался совершенно идиотский; Анжелика решила раскрыть карты.

— И потом, знаешь, это, в принципе, не его ребенок. Мы познакомились, когда я на третьем месяце была. От другого.

Глаза у Ромы расширились.

— Это правда?

— Конечно. Я как раз тогда поссорилась со своим любовником. То есть рассталась совсем. И собиралась делать аборт.

— Боже мой, какие мужики идиоты! — воскликнул, хватаясь за голову, Рома. — Я бы никогда тебя не бросил, тем более беременную. Я бы тебя на руках носил.

Анжелика снисходительно улыбнулась; с ее точки зрения, такая неприкрытая лесть была не совсем уместна после свершившегося уже, причем совершенно случайного, совместного сексуального акта. Если, конечно, мы не влюблены. Но ведь мы не влюблены, правда?

— Да нет, — сказала она. — Мы просто расстались, просто не могли больше общаться (дежавю!). Он такой был нудный, он пытался меня во всем контролировать. Куда я пошла, где я была… Я ненавижу это. Мы расстались, а потом я узнала, что беременна. Я как раз собиралась делать аборт, и тут познакомилась со своим будущим мужем. Он тогда еще был женат.

— Что? — опешил Рома.

— Ну, мы так разговаривали… — Анжелика наморщила лоб, пытаясь вспомнить детали, — он сказал, что вот собирается, наверно, разводиться. А я сказала, что вот собираюсь аборт сделать. То есть взаимно поделились планами на будущее. И он сказал, что не надо аборт.

— Очень похоже на сказку какую-то. Он, наверно, сразу влюбился в тебя? — предположил Рома.

Это было очень мало похоже на влюбленность… По крайней мере, внешне. Тот разговор с Сашей, разговор, определивший последующие пять с лишним лет жизни… Он все раскладывал по полочкам, как будто брачный контракт составлял. Это и было их брачным контрактом… На словах, правда.

— Да нет, я же говорю, при чем здесь любовь, — возразила Анжелика. — Я, может быть, его и любила. Хотя нет, знаешь… Это было нечто вроде благодарности… Так все было красиво, действительно, как в сказке. Это был двусторонний расчет, наверно. Вернее, мне хотелось, чтобы вот так было, как в кино. Забавно. Я ему очень благодарна, конечно.

— Он из-за тебя развелся с женой? — спросил Рома.

— Да не из-за меня, нет, — отмахнулась Анжелика. — У них и так все было плохо. Знаешь, даже его родители не были против меня… Хотя, ты знаешь, отец его бывшей жены — генеральный директор очень крупного банка. Свекровь ко мне относится как к дочери… Мне обиднее всего, что вот это заканчивается. Я не знаю, как и что объяснять ей теперь.

— Наверно, у вас еще все будет хорошо, — грустно предположил Рома.

— Уже не будет, — сказала Анжелика убежденно. — Понимаешь, если кончено — значит, все кончено.

Она по-мужски рубанула воздух ладонью и вопросительно посмотрела на Рому — пора было двигаться в сторону зрительного зала.

— Так все-таки кто виноват? — вкрадчиво поинтересовался Рома, беря ее под руку. — В том, что вы поссорились?

— Никто, — ответила Анжелика твердо. — Никто, понимаешь? Это все давно. Неважно.

В кинозале пахло попкорном, сладковато, удушающе; вцепившись в подлокотники кресла, Анжелика восторженно наблюдала за «Звездными войнами», новым шедевром Лукаса. Рома в темноте нашел ее руку, гладил, перебирая пальцы… Детство какое-то. Анжелика и здесь, в полутьме, озаряемой вспышками экранных молний, чувствовала себя одинокой и самостоятельной. Кто-то там рядом… Сегодня один, завтра другой. «Теперь я всегда буду одна, — подумала Анжелика. — Даже рядом с кем-то. Даже рука в руке».

* * *

Этим вечером Катя поклялась себе, что не будет ругаться с мужем. Что бы он ни говорил, что бы он ни делал, она будет ласковой и нежной. Она будет смотреть ему в глаза и постарается предвидеть его реакцию. Она…

Она вновь металась между реальностью и сном, то проваливаясь в какой-то мутноватый кошмар, то просыпаясь и чувствуя, как холодный пот стекает по спине на простыни. Час ночи. Полвторого. Два часа. Когда она просыпалась, ей казалось, что уже утро, но всякий раз оказывалось, что она спала не более двадцати минут.

Ромка появился очень шумно, как будто нарочно стараясь разбудить ее. Из чувства противоречия Кате немедленно захотелось изобразить спящую.

— Ты бы мог хотя бы потише, если приходишь так поздно? — спросила она наконец, когда портфель мужа с грохотом рухнул в прихожей.

— А сколько времени? — живо отозвался Ромка.

— Вообще-то третий час ночи, — сказала Катя как можно более спокойно. — Где ты был?

— Тебя это волнует? — спросил Ромка как будто даже обрадованно.

— А ты как думаешь?

— Думаю, не очень, — сообщил муж. — Что-то я поесть хочу. У нас есть что-нибудь?

Катя нарочито медленно запахнула халат, радуясь, что наложила вечером косметику.

— Там, где ты был, не кормят? — спросила она, появляясь в коридоре.

— Я ездил по делам, — ответил Рома уже более холодно. — Спасибо, что спросила. Так что можно съесть?

Катя судорожно перебрала в уме содержимое холодильника.

— Если хочешь, я приготовлю яичницу.

— Естественно, хочу, — ответил Ромка жизнерадостно. — А что, кроме яичницы, ничего нет?

— Пельмени «Довгань», — сообщила Катя.

Ромка скривился:

— Нет уж, лучше яичницу. А ты не могла что-нибудь посущественнее приготовить?

«Начинается», — подумала Катя.

— Я не привыкла, что ты ешь по ночам. Утром приготовлю что-нибудь.

По Ромкиным глазам Катя видела, что ему просто лень ругаться — почему-то он казался безмерно счастливым. Пока Катя жарила яичницу, он сидел за столом и улыбался каким-то своим мыслям. Чему-то, что ее, Кати, совсем не касалось.

— Что у тебя за дела были сегодня? — спросила она как бы между прочим.

— Слушай, отстань! — отмахнулся он. — Жарь яичницу! Интересно, почему, например, Оксана Савельева на полторы тысячи рублей в месяц готовит всякие вкусные вещи?

Оксана Савельева была женой Ромкиного однокурсника. Юра Савельев, в отличие от Ромки, в бизнес не пошел — честно служил положенное в рядах Российской Армии.

— Ты мне жена или просто так? — продолжал Ромка. — Чем ты вообще занимаешься?

— Я работаю, деньги, между прочим, зарабатываю, — напомнила Катя.

— Ты меня постоянно попрекаешь этим.

Ромка поерзал на стуле. Лицо его приобрело значительное выражение.

— Я придумал тебе дело, — сказал он. — С сентября пойдешь учиться.

— Учиться? — удивилась Катя.

— Да, — Ромка был очень доволен своей идеей. — На психолога. Мне нужна жена с высшим образованием.

Катя не знала, как реагировать на его предложение. Ей нужно было обдумать это в одиночестве.

— А ты уверен, что я поступлю?

— Пойдешь в платное.

— А деньги? Деньги будут?

Катя не знала, есть ли у Ромки какие-то еще доходы, кроме тех денег, что он дает ей. И если есть, то сколько. Сколько и откуда.

— Наверно, если я говорю, что ты будешь учиться на платном, то я уже подумал о деньгах, — сказал Ромка. — Может, хоть на человека станешь похожа.

— А сейчас я на кого похожа? — ахнула Катя.

— Сидение дома развращает, — пояснил Ромка. — Ты совсем за собой не следишь. Вот что это? — он цапнул ее за полу махрового халатика.

— Халат, — ответила она осторожно и попыталась представить себя со стороны: да, слишком длинный и много раз уже стиранный-перестиранный, совсем ее не украшает. Ну, пусть купит ей другой, если так.

— Сейчас куда ни плюнь — у всех высшее образование, — сообщил Ромка.

— Ну, у женщин не у всех, — возразила Катя.

— Народ даже в банях работает, и то высшее образование имеет, — продолжал Ромка.

— В каких банях? — удивилась Катя. — Кто работает?

Ромка только махнул рукой — что, мол, с тобой, с темной, разговаривать.

— Ну, что с яичницей?

Катя, поджав губы, поставила перед ним сковороду. Бани еще какие-то.

— Слушай, а можно на тарелку? — спросил Ромка.

Катя молча принесла тарелку — и, пока перекладывала яичницу, желтки расползлись желейными лужицами.

— Какого черта? — возмутился Ромка. — Ты можешь хотя бы яичницу пожарить, чтобы яйца не растекались?

— Ты же сказал — на тарелку, — виновато пролепетала Катя.

— Уйди отсюда! — гаркнул Ромка.

Она обиженно развернулась и пошла к двери — демонстративно медленно, но Ромка догнал ее, отрепетированным уже движением оттянул воротник халата и, вывалив за шиворот Кате горячую еще яичницу, ладонью придавил ее к Катиной спине.

— Ты что? — закричала Катя.

Плакать было бесполезно, это было бы просто смешно. Если бы не столь позднее Ромкино возвращение, Катя могла бы даже посмеяться. Но то, с каким остервенением Ромка проделал это! За что он так злится на нее?

— Урод, — сказала Катя спокойно, выходя из ванной.

— Я знаю, что урод, — согласился Ромка, и Катя невольно вздрогнула, увидев, как темнеют и сужаются его серые глаза. — Я имею право нормально питаться дома? Я тебе мало денег даю? Я спрашиваю!

— Нет, — ответила Катя.

— Тогда какого… Задолбало! Задолбало все! Яичницы твои задолбали! Пельмени!

— Не кричи, ребенок проснется, — сказала Катя тихо. Она вдруг почувствовала, как устала от всего этого. От этих бессмысленных разборок. Господи, когда все это закончится? И, главное, как?

— Да задолбала ты своим ребенком!

— Своим? — обалдела Катя. — Он тебе не нужен?

— Мама! — позвал из своей комнаты Шурка.

— Ты не спишь? — спросил Ромка совсем другим голосом.

Шурка появился в дверях комнаты, заспанный, щурясь от света, в старенькой пижамке, из которой торчали тоненькие щиколотки и запястья.

— Почему ты так кричишь на маму? — спросил Шурка у отца басом.

— А ты… Ах, черт! — Рома схватился за голову. — Почему ты не спишь?

— Потому что ты на маму кричишь, — объяснил малыш.

— Это наши взрослые разговоры, они тебя не касаются! Понял? Спи иди давай!

* * *

В воображении Романа Аня была чем-то средним между ангелом и демоном, но существом неоспоримо божественным, волшебным, неземным; ее яркая итальянская внешность восхищала и пугала одновременно. Подобное впечатление произвела на Романа то ли юная Софи Лорен, то ли молодая Джина Лоллобриджида — когда-то в позднем детстве, став первым ярким сексуальным возбудителем. В Ане была Италия — в темно-каштановых, почти черных упругих локонах, своенравно рассыпавшихся по плечам; в ярко-зеленых раскосых глазах, странных, неземных; в упрямом рисунке пухлого рта, волевого и улыбчивого одновременно. На свидание с Романом она пришла в светлом костюме, брюки цвета слоновой кости так плотно обтягивали бедра, что у Романа закружилась голова. Она сидела рядом с ним на переднем сиденье, и длинная темно-красная роза, подаренная Романом, лепестками своими касалась «молнии» безумных этих штанов… А потом, когда они поднимались по длинной лестнице в «Голливудских ночах», он видел очертания ее трусиков сквозь тонкую ткань. Она была так красива! И когда Роман позвал ее танцевать, когда она доверчиво положила свои ладони ему на плечи, он чувствовал каждое движение ее мышц под одеждой — как будто она была голой. Сразу вслед за этим несколько быстрых танцев, один за другим… Аня танцевала божественно, двигаясь резко и грациозно, и Роману так нравилось, что она на полголовы выше его.

— Боже, как кайфово! — сказал Роман, когда они вернулись за свой столик.

— Да, здорово, — согласилась Аня, вытирая бумажной салфеткой вспотевшее лицо.

— Не знаю, может быть, из-за этого у нас все разладилось с Катей. С женой.

— Из-за чего? — удивилась Аня.

— Ну, понимаешь, мы очень давно нигде не были вместе. Ребенок… Она просто трясется над ним. И теща лишний раз с ним не хочет оставаться. Знаешь, мне просто хочется иногда вот так… сходить в клуб, еще куда-то… И дело, в принципе, не в ребенке. Я знаю, что даже если мы пойдем куда-то, вот такого не будет.

— Почему не будет? — спросила Аня, передвинув языком коктейльную соломинку во рту. Она пила «мартини энд сок», любимый Катин напиток… «При чем тут Катя?» — спросил себя Роман.

— Я не знаю, — ответил он. — Не будет. Она другая, понимаешь? Вот мы с ней все новые года проводим вместе. Раньше я как-то не задумывался, но вот последний Новый год… Мы были в большой компании… Она сковывает меня. Мне хочется потанцевать, подурачиться… я же сам еще ребенок.

— Я вижу, — засмеялась Аня.

— С тобой это можно, — сказал Роман. — А с ней не получается. Мне хочется чего-то… чего-то такого… А она сидит с таким видом… Ну никакого праздника!

— Твоя жена не умеет танцевать? — спросила Аня. Скорее всего, ей до лампочки были все эти разговоры о Кате и поддерживала беседу лишь из вежливости… Но Роман уже не мог остановиться. Как будто хотел оправдаться, объяснить Ане, почему он сейчас здесь с ней. Хотя объяснение было одно: безумная, непостижимая Анина красота.

— Умеет, — сказал Роман. — Она не умеет… В ней нет вот такого… веселья.

— Огня? — уточнила Аня, сощурившись.

Роман вздрогнул: это было то, что он хотел сказать, но не мог выразить словами.

— Да, огня, — согласился он.

Аня по-прежнему щурилась, глядя на Романа чуть исподлобья:

— Знаешь, мне один человек сказал одну вещь…

— Что за человек? — нечто вроде ревности шевельнулось в душе.

— Да неважно, — отмахнулась Аня. — Один клиент у нас в бане, если тебе это интересно. Прикольный такой москвич. Мы разговаривали вообще за жизнь, я рассказывала ему про свои отношения с мужем…

— Ты всем про них рассказываешь? — не выдержал Роман.

— Да нет, — она поморщилась. — Нет. Нет, конечно.

— Ну-ну, я слушаю, — сказал Роман. Да, конечно, ведь у нее была какая-то своя жизнь. Боже, ну почему, почему такая ревнивая боль к этой практически чужой женщине?

— И он сказал мне одну верную вещь, — Аня поерзала на своем высоком стуле, шумно допила коктейль. — Что очень часто брак умирает из-за женщины. Когда заканчивается игра. Что вначале женщина, чтобы заинтересовать, чтобы получить мужчину, играет во что-то, и мужчине с ней интересно. А когда женщина его уже получила, то она успокаивается и становится серьезной, нудной. Ко всему так серьезно относится, короче. А мужчины не любят этого. Им нужна игра, что-то такое… Всегда нужно.

— Да, это правда, — согласился Роман. — Вот у нас все это давно умерло. Моя жена слишком серьезна. Вот с тобой мне так хорошо! Ты играешь в это, да?

Аня сделала «страшные» глаза, потом улыбнулась лукаво.

— Да нет. Нет вроде. — Потом добавила задумчиво: — Странно…

— Что? — Знаешь, так прикольно: твою жену зовут Катя?

— Да. — А сына Саша. А у меня мужа зовут Саша, а дочь — Катя…

В машине около Аниного дома они целовались, безумно, страстно, и Роман в эти минуты пожертвовал бы чем угодно в своей жизни — чтобы только обладать сейчас этой женщиной.

— Я хочу тебя, — шептал он, расстегивая на Ане пиджак и стягивая с нее майку. — Боже, как я хочу тебя…

Сквер за домом был, безусловно, удачным местом: тополя склонялись над «Опелем», шумели на ветру… Когда все закончилось и взмокший Роман выбрался из машины, застегивая брюки, огромные серебряные звезды сияли на небе — светлом, не изжившем еще очарование белых ночей. Пошлый, банальный секс в автомобиле, удел дешевых придорожных шлюх, сегодня обернулся волшебством, и это огромное звездное небо падало, опрокидываясь, прямо на Романа, и звезды сияли в волосах его возлюбленной, восхитительной гибкой кошки, которая зевала сейчас и потягивалась на заднем сиденье «Опеля».

* * *

Гладиолусы были огромные, ярко-красные, с прозрачными слезами влаги на восковых листьях. «Спасибо, — сказала Анжелика. — Подожди, я отнесу их домой».

Рома повез ее на Елагин остров. Стуча высокими каблуками тяжелых малиновых туфель, Анжелика прошла с ним под руку по деревянному мостику и поежилась от вечерней прохлады, когда они спустились в парк. Рома снял пиджак, накинул Анжелике на плечи — поверх ее пушистого полосатого пиджачка.

— Вот сюда я бегал по утрам, когда учился в Можайке, — сказал он. — Делал зарядку.

— И зимой? — спросила Анжелика.

— Да, и зимой. Пока не женился. Потом женился, стал жить с женой… Лень стало бегать. Лень утром вылезать из теплой постели. Я и женился-то, наверно, из-за удобства. Чтобы жить не в училище, а с женщиной. Женатым разрешалось жить дома. Это казалось гораздо более удобным, чем целоваться где-то по подъездам.

— Очень странная причина для женитьбы, — заметила Анжелика.

— Наверно, — вздохнул Рома. — Тогда мне казалось, что все это правильно.

Они шагали по зеленым аллеям, деревья отчаянно шумели над головами. Рома крепко держал Анжелику под руку, но голова у него была забита чем-то своим. Анжелика, похоже, нужна была ему как слушатель — не более. Забавно.

Зазвонил мобильник Ромы; он отпустил Анжеликину руку, нажимая зеленую кнопку.

— Да. Привет. Я буду поздно… Дела… Ну не знаю, часов в двенадцать… Пока.

Чертик какой-то озорной шевельнулся внутри Анжелики. В двенадцать? Как бы не так. Может быть, это ее больное самолюбие выпустило свои стальные коготки?

— Вот видишь, волнуются дома, — похвалился Рома.

— Конечно, — улыбнулась Анжелика.

— Знаешь, до сих пор у меня почти не было романов с женщинами, которые… — вкрадчиво начал Рома, вновь беря Анжелику под локоть. — В общем, до сих пор я в основном с проститутками встречался. Мне казалось, это честнее. Не нужно обманывать человека, что-то плести. Что ты не женат или что у тебя с женой все плохо… Я очень не люблю обманывать.

— Но мне же ты говоришь правду? — резко повернулась к нему Анжелика.

— Да. Так получилось. С тобой как-то удивительно легко.

Ей тоже было легко с ним. Ощущение легкости было разлито в воздухе, прозрачное, невесомое.

— Да что ты говоришь?! — переспросила Анжелика весело. — С ума сойти!

Ей почему-то хотелось сделать нечто: подпрыгнуть, побежать по аллее… возможно, даже взлететь. Сегодня Анжелика чувствовала, что ей удается все. Ей абсолютно не нужен этот мальчик, совсем не нужен, это просто игра, и именно поэтому все получается… Смешно.

— Правда, — доверительно сообщил Рома. — Я даже не успел понять, как это все произошло. Мне даже немного страшно.

— Не надо меня бояться, — сказала Анжелика.

Нежные, невесомые тени: это тоже я. Это я, я, я с тобой. Сегодня.

— Не знаю, — покачал головой Роман. — Понимаешь, я привык платить женщине и чувствовать свою безопасность. Это легко. Я уже заплатил. Я могу быть уверен, что она не придет ко мне и не скажет, что любит, не скажет, что беременна, не устроит скандала по поводу того, что я живу с женой, не позвонит мне ночью.

«Ты думаешь, я сделаю это?» — внутренне усмехнулась Анжелика.

— Если я вдруг когда-то позвоню тебе в неурочное время… ну, скажи типа что-нибудь, «а, Андрей Владимирович, это вы, здрасьте, здрасьте».

— Что, серьезно? — спросил Рома.

— Конечно.

— У тебя все так просто, — вздохнул он.

— А зачем усложнять себе жизнь?

— Не знаю. Ты права, я иногда все очень усложняю.

Они повернули обратно; Рома ежился под пронизывающим ветром, но виду не подавал. Анжелике было тепло и уютно в его пиджаке; по идее, воротник пиджака должен был пропитаться запахом ее духов

.— А расскажи, какой у тебя был серьезный роман, — попросила Анжелика.

— Да на самом деле ничего серьезного, — смутился Рома, — но тогда мне казалось, что я ужасно влюблен… Я вел себя, как дурак. Тратил кучу денег, возил ее везде, домой возвращался под утро.

— А потом понял, что все это ерунда, — догадалась Анжелика.

— Да, — обрадовался Рома. — Знаешь, у нее оказались такие запросы… Она все время говорила, что ее мечта — желтый «Форд-Мустанг».

— Понятно.

— Да нет, даже не в этом дело! Наверно, тогда у меня все и закончилось с женой. Моя ей верность. Это было два года назад. Она забеременела… вернее, сказала, что беременна, а потом оказалось, что нет. И представь состояние моей жены. Я возвращаюсь домой за полночь, весь издерганный… Там все было так устроено, эта девочка очень умно меня раскручивала. У нее была неделя задержки, и каждый день был для меня кошмаром. Я тогда не мог представить, что у меня будет ребенок на стороне, а она заявила, что ей нельзя делать аборт, что она будет рожать несмотря ни на что. Она очень хорошо поняла, на какие струнки во мне надо давить. Ну и разыграла все по нотам, там потом ее родители подключились. И вот я прихожу домой и у жены спрашиваю, спросить же, дураку, не у кого: сколько дней может быть задержка? А жена сразу: это от тебя кто-то забеременел? Я тогда свою жену совсем с другой стороны увидел. Мне казалось, она у меня такая совсем девочка беззащитная, ничего не понимает, ничего сказать не может… А она говорит: «Дай мне ее телефон, я ей позвоню и все скажу». Я, конечно, не дал, и она меня выставлять начала. «Уходи», — говорит. Я покидал в сумку кое-что — и к дверям. И вдруг такой окрик: «Стоять!» А потом говорит: «Купи мне пистолет». Я спрашиваю: «Зачем?» А она говорит: «Чтобы твоих шлюх отстреливать». Я ее обнимаю и смеюсь: «Дурочка, тогда лучше меня убей, их-то зачем?» Действительно, меня же не переделаешь.

— Так полгорода перестрелять можно, — ввернула Анжелика.

— Действительно. Я после этого как бы заново влюбился в свою жену. Понял, что ближе ее у меня никого нет. А на следующий день отправились с той подругой в консультацию, и врач сказал: никакой беременности. Так, просто задержка.

После прогулки поехали в «Морган». В затемненном зале ресторана Анжелика расслабилась, вытянула усталые ноги под столом. На сцене расплывчато, дымчато возвышался средневековый замок, освещенный красным и синим, лампы в форме подсвечников слабо мерцали на стенах. Невысокая девушка в соломенной шляпке, в кружевном фартучке поднесла корзину с цветами.

— Букет девушке?

— Не надо, — сказал Рома. — У нас это уже было.

От него веяло упрямым каким-то практицизмом, и на минуту Анжелика почувствовала себя неловко. Ее спутник наверняка из тех, кто не бросает монетки нищим старушкам; Анжелика же, морщась от внутренней боли, выгребала несчастным отнюдь не самые маленькие кругляшки. Ей не нужны были эти цветы. И дело было не в цветах. Просто Рома казался слишком чужим. Чужим и провинциальным.

Ощущение его провинциальности несколько сгладила игра в бильярд, которую они затеяли после ужина. Рома купил час игры, и Анжелика отметила с удовлетворением, что час этот истекает уже после двенадцати. Мягкий свет из опрокинутых светильников нежно поливал травянисто-зеленое поле, разноцветные шары упруго раскатились в стороны от первого удара.

— Ты неплохо играешь, — немедленно восхитился Рома.

Анжелика усмехнулась весело — то ли еще будет! — и эффектно перегнулась через стол, отставив зад, обтянутый замшей малинового цвета. Забив очередной шар, чувственно провела пальцами по сопротивляющейся бархатистости зеленого сукна. Она прекрасно знала, с каким упоением и с каким вожделением Рома смотрит сзади на ее длинную узкую юбку, на стройные ноги, приоткрытые высокой шлицей. Нет, молодой человек, сегодня секса в машине не будет… просто потому, что длинную узкую юбку неудобно снимать в машине.

У подъезда Анжеликиного дома, когда они прощались далеко за полночь, Ромин сотовый опять зазвонил; Анжелика с трудом сдержала победоносную улыбку. Она уже чувствовала странную, восхитительную власть над этим человеком.

* * *

Теперь по утрам Катя частенько просыпалась вместе с Ромкой. Каждый раз, когда муж покидал ее утром, ей казалось, что она может больше не увидеть его. Она вздрагивала, просыпаясь от скрипа матраса, оставляемого Ромкой ей одной. Она наблюдала за ним сквозь полуприкрытые ресницы, за тем, как он потягивался, играя мышцами, как, накинув халат, идет к двери. Если бы Ромка застал ее за этим подглядыванием, понял, что она не спит, Катя, наверно, умерла бы со стыда. Она лежала без сна, пока он мылся и завтракал на кухне, открывала и вновь закрывала глаза, тоскливо разглядывала цветочки на обоях и старалась дышать ровно — чтобы муж ничего не заподозрил. Потом он возвращался в комнату, чтобы одеться — шел к шкафу, даже не взглянув на нее, натягивал рубашку, брюки, приглаживал волосы перед зеркалом… Кате так хотелось, чтобы он просто подошел и поцеловал ее, но она истекала потом от страха, что вдруг он спросит просто: «Не спишь?»

Сегодня, одевшись, он встал на цыпочки и пошарил по верху шкафа, подтянул к себе белую картонную коробку. В этой коробке вот уже несколько месяцев валялся второй Ромкин телефон — GSMовский. Одно время Катя ходила с дельтовской трубкой, а у Ромки был вот этот GSM. Но ей все равно никто не звонил, кроме мужа, и после прошлогоднего осеннего кризиса Ромка забрал себе «Дельту» (ее обслуживание стоило значительно дешевле), а свою трубу засунул в коробку на шкаф.

Ромка покопался в коробке и, закинув ее обратно, причесался, поправил пиджак и вышел в коридор. Катя подождала, пока скрипнет ключ в двери, и кинулась к шкафу. Трубки на месте не было. «Может быть, он решил продать ее, чтобы заплатить за мою учебу, — подумала Катя. — Но тогда почему ничего не сказал мне?» Что-то все это совсем не было похоже на приятный сюрприз. Зачем ему сейчас вторая трубка? Все его друзья давно забыли этот номер…

Катя стояла босиком посреди комнаты, и в груди у нее копилось какое-то странное чувство. Нечто вроде предчувствия — мрачного и неотвратимого. Вторая трубка…

Да, когда-то она носила в своей сумочке маленький дельтовский мобильничек. Просто так, для шика. Иногда Ромка звонил, и, если она была вне дома и успевала услышать негромкий мелодичный звонок, — вынимала телефон, преисполненная гордости, высокомерно посматривая на окружающих. Можно еще было где-нибудь в магазине сделать вид, что набираешь номер, и потом говорить в трубу какие-нибудь пустые фразы. Разговаривать с самой собой, на зависть всем прочим. Это была мечта о другой жизни. Она чувствовала себя бизнес-вумен, и мобильник этот значил для образа леди больше, чем самая дорогая одежда и украшения. Впрочем, ни того, ни другого у нее никогда не было. Может быть, в этом причина того, что Ромка так пялится на чужих женщин. Она же прекрасно знает, что именно ему нравится в них, какие женщины ему нравятся. Уверенные в себе, самостоятельные, одетые с иголочки, глядящие на всю эту жизнь чуть свысока. Да, но ведь всю одежду ей покупает муж, и если он хочет видеть ее другой…

* * *

Эта странная женщина жила совсем другой жизнью, недоступной пониманию Романа. Он пытался вычленить из происходящих с Аней событий (тех, о которых он знал) нечто знакомое, родное; но та жизнь, о которой Аня рассказывала, была пугающе странной и одновременно сладкой, манящей; впрочем, большинство ее привычек были вполне разумны, более разумны даже, чем привычки его собственные или привычки Екатерины. Два раза в неделю Аня ходила на тренажеры и два раза в бассейн, это не считая парикмахера и всяких там маникюрных салонов. Ее холеность, несомненно, была следствием подобного образа жизни; пару раз Роман задумывался о том, как выглядела бы его маленькая, смешная жена, живи она так же. Из всех женских радостей доступной для Кати была только парикмахерская: раз в месяц она подстригалась и подкрашивала волосы до красноватого оттенка, носившего название «бургундский»; пушистая мальчиковая стрижка «паж» и цвет волос при этом оставались неизменными. Ноготки на маленьких своих ручках Катя подстригала сама; раньше Романа до слез трогала их миниатюрность, но период восхищения, увы, закончился слишком давно.

Роман начал посещать бассейн вместе с Аней; мокрые плавки и полотенце он подсушивал потом на работе, чтобы не нести домой. Сколь бы важные встречи ни намечались на утро, он откладывал их без сожаления ради визита в бассейн: внезапно проснувшаяся ревность не давала ему возможности позволить Ане поплавать одной хотя бы раз. Бассейн гостиницы «Москва», лишенный какого бы то ни было намека на дорожки, по утрам кишел сомнительного вида молодыми людьми в узеньких плавках; в глазах Романа любой из них был потенциальным посягателем на Анины прелести. Роман обычно выходил из раздевалки раньше и поджидал свою подругу у бортика; когда Аня шла ему навстречу в голубом купальнике, высоченная, подтянутая, расслабленно вихляя бедрами, казалось, все пловцы мужского пола поворачивали головы в ее сторону.

После одного из таких визитов в бассейн они заехали в его офис, чтобы оформить доверенность на мобильник: Роман решил отдать Ане свою трубку. Это означало, что теперь он сможет связаться с ней в любой момент. Тут его поджидала крупная неожиданность. Под диктовку Романа Аня изрисовала лист бумаги ровными, круглыми буквами, и когда он взял этот лист, чтобы прочитать, в глаза ему бросились фамилия, имя, отчество — Гальченкова Анжелика Владимировна.

— Анжелика Владимировна? — оторопел Роман.

— Да, — кивнула она.

— Аня? — переспросил он глупо; в его-то представлении Аня могла быть только Анной; что-то здесь было не так.

— Ну да, — подтвердила «Анжелика Владимировна», теперь ему надо было привыкать к этому имени. — Проще всего так сократить.

Бросив беглый взгляд в ее паспорт, Роман обнаружил, что, помимо всего прочего, Анжелика Владимировна старше его на целых три года; он-то был уверен, что они, по крайней мере, ровесники. Ему не приходило в голову спросить о ее возрасте, ведь она выглядела моложе его жены, и теперь Роман сидел, пытаясь уложить в голове эту информацию. Положение спас коллега Романа, Борис, появившийся как раз в тот момент, когда Роман силился изобразить на своем лице равнодушную улыбку.

— Ром, ты что, теперь телефонами торгуешь? — спросил Борис весело. — Дистрибьютором заделался?

Представляя свою подружку, Роман опять запнулся:

— Это… Аня, — имя «Анжелика» никак не выговаривалось.

При виде Ани общительный обычно Борис просто потерял дар речи.

Позднее Роман затеял-таки разговор об имени; Аня-Анжелика держалась абсолютно естественно, ничуть не смущаясь. Она сказала, что на работе ее все знают как Аню. «Это другое имя для другой жизни, понимаешь? Я еще надеялась вначале вернуть все то мое с мужем. Я не хотела быть Анжеликой там. Я начала отдельную какую-то жизнь. Как будто я другая. Как будто заново все. Чтобы иметь возможность вернуться в ту Анжелику. Понимаешь?» Он понимал. Понимал, но чтобы переварить все это новое, всплывшее, в общем-то, случайно, ему нужно было время.

* * *

Роман позвонил ей после обеда. Сбиваясь и покашливая в трубку, сказал наконец (Анжелика слышала смущение в его голосе): «Мне тут бутылку вина подарили. Я бы хотел ее выпить с тобой». Анжелика обрадовалась непонятно чему и долго сидела, замерев, в кресле у телефона, бессмысленно думая, что в сравнении с ее бывшим Рома — полное ничтожество.

Они поехали в «Матисов домик» — Анжелика и гостиницы-то такой не знала, хотя относительно расположения городских гостиниц имела представление. Ромин «Опель» долго кружил по Пряжке, в районе психбольницы; Анжелика тихо хихикала, Рома глупо улыбался. Наконец подъехали к высокой решетке забора, за которой красовался хорошенький белый особняк; в вазонах цвело что-то желтое и розовое, небольшой фонтанчик извергался на белые камни.

После коротких переговоров по домофону ладный охранник отворил ворота и Рома припарковал «Опель» рядом с фонтанчиком, между вазонами. Когда он брал ключи на ресепшне, пришла пора Анжелике смущаться — она еще никогда не останавливалась в гостинице с чужим мужчиной. Из всех более или менее приличных ситуаций на ум пришла только одна: американские подростки, снимающие на ночь комнату в мотеле. Анжелика так привыкла жить, играя во что-то, что легко вообразила себя в подобной обстановке — и сразу успокоилась.

Номер был очень уютный и действительно напоминал скорее небольшие европейские отели (в Америке Анжелика не была), чем наши, российские гостиницы. Довольно удачное продолжение секса в автомобиле — тоже не очень-то русского. Рома сам нарезал колбасу, наломал на куски еще теплую курицу-гриль, выложил на тарелки салаты. Бутылка вина возвышалась во главе стола рядом с коробкой дорогих конфет. Нарушая торжественность минуты, Анжелика с первого же глотка отпила полбокала, смачно впилась зубами в курицу. Тут зазвонил Ромин сотовый.

— Твой телефон, — с набитым ртом произнесла Анжелика.

Рома поморщился: звонок пришелся некстати.

— Да?.. Я же сказал тебе, что буду поздно!.. Ну, не знаю… Поздно. Часа в три. Почему ты не спишь? Ложись спать… Я приеду в три… Все, давай.

«Приеду в три» почему-то огорчило Анжелику. Стрелки часов близились к двенадцати, и это означало, что они приехали только ради секса. Покормить девушку — и трахнуть. Анжелика представила, как в три ночи они будут возвращать ключи консьержке, и опять испытала чувство неловкости.

— Это очень неприлично, что она тебе звонит, — сказала Анжелика.

— Да, — согласился Рома. — Я знаю.

Отставив в сторону заляпанный жирными пальцами бокал, Анжелика засунула в рот одну за другой сразу три шоколадных конфеты.

— Конфеты очень вкусные, — мрачно сообщила она.

— Я очень хотел провести этот вечер с тобой, — виновато сказал Рома. — Когда мне подарили эту бутылку, я понял, что хотел бы выпить ее только с тобой.

— Надеюсь, нас больше не будут отвлекать, — сказала Анжелика снисходительно и приготовилась целиком посвятить себя трапезе, но тут запиликал ее телефон.

— Извини, — сказала она, высоко вскидывая брови и молясь внутренне, чтобы это был кто-то из знакомых мужского пола — она уже всем сообщила свой номер.

— Можно Рому? — спросил мужской голос в трубке.

— Вы не туда попали, — медовым голоском пропела Анжелика и подмигнула Роме:

— Тебя хотели.

— Часто звонят для меня? — поинтересовался Рома.

— Нет, пару раз только. И еще раз звонили и молчали. Удивились, наверно, услышав мой голос.

Вновь зазвонила Ромина труба. Анжелика коротко рассмеялась.

— Черт! — стукнул себя по лбу Рома. — Але?.. А, привет!.. Да, я ту трубку отдал… А дома меня нет… Одной приятельнице… Да, очень приятный голос. Она сейчас сидит рядом со мной… В смысле — «развожусь»?.. Нет, с чего ты взял? У нас все хорошо. Просто я отдыхаю… Нет, не забыл. Катерина завтра работает. Я подъеду с Сашкой пораньше, а она потом приедет с работы… Да нет, мы не в ссоре… Что? Очень красивая… Ну, давай.

Надменно улыбаясь, Анжелика подлила себе еще вина.

— Друг напоминает, что мы с женой завтра приглашены к нему на день рождения, — объяснил Рома. — Это он сейчас звонил тебе на трубку.

— Я думала, это опять твоя жена, — издевательски вставила Анжелика. Ей действительно хотелось быть американским подростком. Чтобы самой максимальной проблемой были прыщи на носу, чтобы ее мальчик имел машину и ездил драться с ребятами из соседнего квартала… где-то так она это себе представляла. Ну и, конечно, чтобы этот мальчик был симпатичный… как Мэтт Диллон в «Бойцовой Рыбке» Копполы, или как молодой Том Круз в «Изгоях».

К сожалению, в этом году ей уже стукнуло тридцать, «четвертый десяток, кошмар какой», сказала она самой себе, а в ее юности все было по-другому. Не было секса в машине. Дискотеки какие-то были… брейк-данс и бездарная попса…

— …Понимаешь, я сам приучил ее к этому, — оправдывался Рома. — В этом нет ничего плохого, что она звонит. Она просто волнуется, не случилось ли чего.

— Что может случиться? — удивилась Анжелика.

— Ну, я ее приучил, что она всегда знает, где я, — объяснил Рома.

— Знаешь, это все хорошо, если бы она так не вопила в трубку.

Рома моментально залился краской: смугло-бронзовые щеки стали пунцовыми, малиновыми. Анжелика даже не предполагала, что он может так быстро краснеть.

— А что, слышно? — спросил он тихо.

— Конечно, — жестоко сказала Анжелика. — «Где ты находишься?! Ты же обещал!!!» — визгливо передразнила она.

— Я ей вставлю утром, — сказал Рома сквозь зубы. — Ты права. Она не должна была звонить.

— Да нет, все нормально, — улыбнулась Анжелика.

— Я понимаю, что ничего нормального, — сказал Рома.

Анжелика решила расширить тему.

— Со мной — все это нормально, — назидательно сказала она. — Но представь, что ты, допустим, на деловой встрече, и тут звонит жена.

— Про деловую встречу я бы объяснил ей, — с готовностью ответил Рома. — Я просто не знал, что сказать про нас. Ненавижу врать.

— Да не бери в голову, — Анжелика доела последнюю конфету и с сожалением заглянула в пустую коробку. — Для тебя, может быть, это еще неважно. Я помню, вначале, когда я только начинала жить со своим, у меня был момент, когда я начала ему звонить каждый день на трубу. По несколько раз в день. Ну, знаешь, там, беременная женщина, нервы… Я не помню уже точно, как он мне это объяснял… Он сказал что-то типа «ребята смеются». И принес мне журнал, там была статья про Хакамаду, она тогда только-только начинала быть известной. И вот она там говорила, что никогда не звонит на работу мужу. Что это святое. Что если она позвонит, это будет значить, что что-то совсем такое случилось. Знаешь фразу — «случилось страшное». Потому что муж у нее — деловой человек, и если он не дома, значит, занят делом, и ему не нужно забивать свою голову чем-то еще. Не знаю, мне тогда почему-то стало очень стыдно. Я с тех пор не звонила ему на работу. Никогда.

— Боже мой, как ты права! — воскликнул Рома. — Ты говоришь какие-то такие истины, которые я, в принципе, знаю, но или не принимаю во внимание, или забываю, а это на самом деле очень важно. Ты так знаешь это… знаешь то, что должен знать я… у меня от этого мурашки по коже. Кто ты вообще?

Она посмотрела ему в глаза, чуть затуманенные вином, посмотрела прямо, нагло, уверенно:

— Я — совершенная женщина.

Саша так долго внушал ей это, что она поверила сама, невольно начала соответствовать, сознавать свою власть. Подолгу вертелась перед зеркалом, рисуя единственно возможный изгиб бровей, надменный, верный, тонкой линией подводила ярко-зеленые глаза, кошачьи, узкие, рисовала рот, приподнимала при помощи румян скулы… «Я — совершенная женщина», — шептал Анжеликин двойник в зеркале, и этому верилось легко, и это было правдой.

— Уверен, — сказал Рома.

— Меня послали… — она стрельнула глазами вверх, — оттуда.

— С другой планеты? — Да. Она чувствовала, знала, как у него мурашки мелкие побежали по спине, тонкие волоски встали дыбом — нужно было только сделать ТАКОЙ голос. Она умела.

— А зачем? — спросил Рома. — И почему ты такая красивая?

— О, я могу быть любой, — коварно улыбнулась Анжелика. — А вообще я маленькая и зеленая. Я принимаю любую форму. Я воплощаю мечту.

— Мою?

— Сейчас твою.

Он так легко поддавался на все ее уловки… Похоже, ему по жизни не попадалось Женщин. Девочки. Анжелике было проще — она качала грудь в тренажерном зале, она механически переставляла ноги на шаговом тренажере, она мерила широкими взмахами рук хлорированную воду бассейна — чтобы быть Совершенной Женщиной.

— Самое смешное, что это действительно так, — пробормотал Рома.

— Вот видишь, — победительно улыбнулась Анжелика.

— За что же мне такая честь? — тихо спросил он.

Анжелика пожала плечами. Вот и все. Сейчас она могла делать с ним все, что угодно. Так легко.

Легко, легко оторваться от земли, упасть на белые простыни, не чувствуя их под собой — как в облака. Она впервые увидела Рому при полном освещении — он скинул джемпер — очень рельефные мышцы, очень крепкое тело. Широкие плечи, узкая талия. Анжелика никогда не была поклонницей атлетических фигур, и пришлось представить для полного удовольствия именно вот такого бойфрендика, бойцовую рыбку, драчуна с улицы. Вот привез он ее в загородный мотель, и сейчас все будет в первый раз, ну ладно, пусть во второй, первый раз было в его автомобиле, а завтра с утра ему снова в бой… то есть на улицу, драться с себе подобными. «Вот ведь маразматические мысли на старости лет», — успела подумать Анжелика, лежа навзничь на постели, наблюдая, как герой ее фильма поплотнее задергивает шелковые желтые занавески, прежде чем рухнуть на нее сверху. Действительно, он любил ее так по-детски, так неумело и страстно, что вполне мог сойти за восемнадцатилетнего подростка… и Анжелика намеренно забыла все, что знала, чтобы побыть Почти-Ребенком, чтобы поиграть в это Нечто, в эту постельную историю двух школьников, где две тени исступленно метались по стене, сливаясь в одну, и обязательно надо было помнить о какой-то опасности, о том, что сюда они убежали от всех, чтобы побыть вдвоем совсем недолго, а завтра…Нормальное кино.

* * *

В этот раз Катя прождала Ромку до четырех утра. Чтобы не уснуть, сидела за компьютером, пыталась играть в «Quake» — тупую игрушку, почему-то обожаемую мужем. Но сквозь экранные взрывы и ругательства в ушах ее звенел нежный кошачий голос, который она услышала в GSMовской трубке мужа, когда набрала номер. Сладкое, протяжное «Але», потом «Але» удивленно-капризное (потому что Катя молчала), и потом настойчивое, насмешливое: «Слушаю вас очень внимательно!» Почему-то Катя была уверена, кто эта девушка. Существо женского пола с таким голосом просто не могло не заинтриговать ее мужа. Ромка был весело-взволнован, он даже не рассердился, когда увидел Катю за компьютером.

— Ну, и почему ты не спишь? — он остановился за ее спиной, но Катя по голосу чувствовала, что он улыбается. Улыбается чему-то своему.

— Тебя жду, — сказала Катя.

— Быстро давай иди спать, — Ромка потянулся к мыши, щелкнул по значку «QUIT». — Что, совсем делать нечего?

— Кому ты отдал телефон? — решила сменить тему Катя. — Я убиралась и увидела, что его нет в коробке.

— А какого черта ты лазила в коробку? — возмутился он.

— Один из этих телефонов — мой, разве ты забыл? Кому ты его отдал?

— Знакомым. Разве тебе нужна трубка? Она у тебя болталась в сумке, и ты никогда не слышала моих звонков. Я звонил, как дурак, а ты не слушала! — в его голосе было что-то вроде обиды.

— Ты отдал телефон знакомой? — спросила Катя с нажимом на последнее слово.

— Что? — оторопел Ромка.

— Рома, понимаешь, я не совсем дурочка…

Его взгляд стал холодным и чужим.

— Ты шпионишь, что ли, за мной? С каких это пор?

Катя поняла, что не должна была говорить этого.

— Пойми меня правильно, — пыталась оправдаться она. — Я увидела, что телефона нет, и решила, что теперь ты будешь разговаривать по нему. Я позвонила…

— Кто тебе позволил? — в голосе мужа прозвучала угроза.

— Я подумала, что ответишь ты!

— И что?

— А ответил приятный женский голос.

— Вот как? — усмехнулся он. — Приятный?

— Да. Это и есть твоя знакомая?

— Да, это и есть тот человек, которому я отдал телефон, как ты понимаешь.

— Я не это имела в виду, — сказала Катя. — Что значит «знакомая»? Какие у вас отношения?

— Я же тебе говорю: она моя знакомая! У нее высшее психологическое образование, если тебя это интересует.

— Она не замужем?

— Замужем, — ответил Ромка, и голос его потеплел. — У нее ребенок. Дочка. Ровесница нашему Сашке.

— А как ты с ней познакомился?

— Я консультировался у нее.

— Зачем? — удивилась Катя.

Ромка повернулся к ней, брови у него были подняты домиком.

— Я тебе должен отчитываться, зачем? Мне было нужно.

— А телефон?

— Она взяла у меня трубку в аренду, понятно? Я просто спросил, не могу ли я позвонить ей домой, если мне будет нужно, а она сказала, что у нее сейчас нет дома телефона, но она собирается покупать трубку. Ну, я предложил ей свою.

В интонациях Ромки не было ничего личного. «Может быть, я не права? — подумала Катя. — Может быть, у них действительно лишь деловые отношения?»

— Извини, я подумала… у нее такой приятный голос…

— Ага, — согласился Ромка.

— Как ее зовут? — спросила Катя примиряющим тоном.

— Аня. Ее зовут Аня.

* * *

Анжелику раздражала эта Ромина манера — встречаться на короткое время, на час, на полтора, ехать куда-то на машине долго, чтобы пересечь парк наискось — и обратно. Она привыкла если уж встречаться с мужчинами, то на весь вечер (желательно с включением ночи). Рома раздражал этой своей привязанностью к дому, к незнакомой Анжелике жене Кате, к каким-то мнимым, как казалось Анжелике, ценностям. Если он так дорожит своей семьей — то зачем ему нужна красивая, капризная, непредсказуемая принцесса? «Послать бы тебя, да подальше», — зло думала Анжелика. Однако послать все как-то не получалось, а потом — Рома все равно никогда не попадал домой во сколько намечал. Анжелике нравилось красть время у его жены — часы, минуты. Зачем ей это было нужно — она не знала. Нечто вроде вида спорта для женщины, потерпевшей кораблекрушение в личной жизни.

— Давай куда-нибудь заедем, поедим, — предложил Рома.

— Тебя же дома ужин ждет, — сказала Анжелика язвительно.

— Ну, ты поешь, а я кофе попью.

— Вот тебе удовольствие смотреть, как я ем.

— Мне нравится смотреть, как ты ешь, — сказал Рома. — Мне все нравится, что ты делаешь.

Ну да, если бы не это его подхалимство, если бы не собачья покорность в глазах…

— Я себя немного неудобно чувствую, когда я ем, а ты нет, — заявила Анжелика. — Ты меня таскаешь по ресторанам, и я постоянно ем больше, чем ты.

— Ну что же делать, если наши с тобой распорядки дня так различаются, — развел руками Рома. — Я же говорил, что много не ем по вечерам. Сейчас, если честно, я бы поел, но жена обидится. Она устроила нечто вроде примирения. Такой ужин. Я еще должен мартини купить. Она очень любит мартини, просто сама не своя.

Все время, пока «Опель» Ромы ехал от Царского Села по направлению к центру, Анжелика думала об этой чертовой бутылке мартини. Да, конечно, Рома таскает ее по кафе, по ресторанам, но это означает, что она нравится ему, что он влюблен в нее. А что означает эта бутылка мартини по отношению к Роминой жене? Что это за знак внимания?

Анжелика посмотрела на Ромин профиль, на его мужественные скулы, твердый подбородок, боксерский нос. Господи, какое чужое лицо! Ничего, мальчик, мы тебя заставим, ты еще не так будешь прыгать вокруг нас. Ты разве не видишь, с кем ты связался? Ты хотя бы в зеркале сравни: себя — и нас, распрекрасных. Да ты наших туфелек не достоин целовать… Мы же с тобой общаемся лишь потому, что ты нас по казино-ресторанам таскаешь, возвращаешь нам положенное, отдаешь ставшее нам привычным. И мы со снисходительностью благосклонно принимаем твои знаки внимания. А вообще…

— Ты сейчас на работу? — спросил Рома.

— Да, — опустив стекло, оценила свое отражение в боковом зеркальце.

— Ну, давай заедем, поедим, и я тебя отвезу.

— Ладно, подкинь меня до какого-нибудь кафе на Московском и поезжай домой, — небрежно предложила Анжелика.

— Нет, я посижу с тобой, — упрямо сказал Рома. — Можно?

Анжелика с трудом сдержала улыбку.

— Да ради Бога. Хотя это смешно.

Она опять добилась своего.

— Тебя не ужасает, как много я ем? — спросила Анжелика, поедая тушеное мясо с огромной тарелки в «Ориенте» (доехали-таки до центра).

— Нет, — улыбнулся Рома.

— Знаешь, я такая обжора… Однажды был такой случай. У меня был один знакомый, Максим. Мы тогда только познакомились. Ну, поехали в ресторан. Макс себе рыбу заказал, а я мясо. Мне мясо минут через десять принесли, а Максову рыбу дольше надо было готовить. Я уже все свое съела, а ему все никак не несут. Наконец принесли, а он в туалет собрался. Сейчас, говорит, приду. Я говорю: «Макс, можно я твою рыбу попробую?» Он говорит: «Да, конечно». А пока он ходил, ему там на трубу позвонил кто-то, и пока он разговаривал, я всю его рыбу съела. Она очень вкусная была. Макс возвращается — рыбы нет. Он расстроился, конечно, ну заказал себе что-то такое, что быстро готовится, шашлык, что ли. Приносят — такой запах. Я прошу: «Можно, я совсем чуть-чуть попробую?» Макс говорит: «Ты что, жрать сюда пришла?» Я отвечаю: «Конечно». А он так обиделся. Ну, до меня как-то не дошло сразу, я же люблю поесть.

— Он тебя не бросил после этого? — поинтересовался Рома.

— Нет, — удивлено ответила Анжелика. — Мы до сих пор общаемся иногда.

* * *

Когда Катя услышала, что муж собирается в Москву на какую-то там автомобильную выставку, на мгновение ей показалось, что он может взять ее с собой. Это был такой чудесный вечер. Бутылка ее любимого мартини на столе, бараньи ребрышки, на приготовление которых Катя затратила два с половиной часа. Ей так хотелось сделать Ромке приятное, и даже то, что он заявился гораздо позже обычного, не смогло испортить ей настроение. Да, она металась и злилась, поминутно взглядывая на часы в ожидании мужа, но как только он возник на пороге, улыбающийся, с пресловутым этим мартини — она растаяла.

Это был их вечер. Их вечер на двоих. И тут эти его слова о том, что он должен ехать в Москву. Она смотрела, как Ромка моет руки под краном — медленно, аккуратно. Она так много ждала от этого вечера. И вот…

— Ты едешь один? — спросила она, прикидывая, как бы поудобнее ей напроситься в попутчицы. Ведь эта поездка могла бы стать чудом. Примирением. Катя могла бы наконец побыть наедине с мужем, оставить Шурку маме и побыть только вдвоем. Москва… Катя была там когда-то в детстве, а сейчас они могли бы просто пошляться по улицам вместе с Ромкой, и это было бы…

— Я еду с Серегой, — сказал Рома, обгрызая ребрышко. — На его машине.

— Понятно… — протянула Катя, осмысливая ответ. — Ты никогда не берешь меня в свои командировки. Взял бы хоть однажды…

— Зачем? — удивился Ромка.

— Просто я могла бы лишний раз побыть с тобой.

— Ты и так видишь меня каждый день, — отмахнулся Ромка. — Знаешь, что считают психологи?

На слове «психологи» Катя вздрогнула. Единственный психолог, о котором она знала, была эта загадочная Аня. Ромкина знакомая. Просто знакомая. Ей нужно было свыкнуться с мыслью, что теперь ее муж может иметь «просто знакомых».

— Супругам необходимо хотя бы изредка жить порознь, — изложил Ромка точку зрения психологов. — Отпуск, например, проводить раздельно. Невозможно все время находиться рядом. Нужно иногда отдыхать порознь. Иначе брак очень быстро распадется.

— Это тебе твоя знакомая сказала? — ощетинилась Катя.

— При чем тут моя знакомая? — опасливо спросил муж. — Да хотя бы если и она это сказала, что дальше?

— То есть она это сказала, — Катя еще не знала, как ей реагировать. Кто-то там где-то, похоже, очень активно вторгался в ее жизнь. Может быть… да, может быть, Ромка еще не спит с этой Аней… Катя надеялась, что сейчас это так… но госпожа психолог говорит такие вещи, которые…

— Она права! — воскликнул Ромка с жаром. — Я устаю все время видеть тебя! Мне неинтересно с тобой, скучно, понимаешь? Если бы мы чаще бывали порознь, может быть, у тебя был бы какой-то стимул… развиваться, читать… Мне с тобой говорить не о чем, понимаешь?

Катя чувствовала, как лицо ее медленно заливается краской.

— Что-то мне не нравится, что ты общаешься с этой… с этим психологом, — произнесла она медленно. — Почему она говорит тебе такие вещи?

— Потому что она права! — Ромка развел руками. — Потому что если раньше я не знал, откуда у меня к тебе такое раздражение, то теперь знаю.

Катя сидела, как оплеванная. В последнее время она успела привыкнуть к таким выходкам мужа, она даже не знала толком, насколько они серьезны. Но теперь у Ромки был союзник… союзница… Эта неизвестная девица, которая наверняка хотела…

— Она на тебя явно имеет виды, эта психолог, — сказала Катя.

— Что-о? — нахмурился Ромка.

— А с ней тебе интересно общаться, да? Как часто ты с ней видишься?

— Какая тебе разница? — он подлил ей еще мартини. — Выпей.

— Интересно… — сказала Катя. Что-то уходило от нее. Она теряла что-то в их с Ромкой отношениях — вот прямо сейчас. И она не знала, как исправить это. Ромка отвернулся. Он смотрел в окно и не смотрел ей в глаза.

— Я должен пройти с ней… как это называется… — проговорил он, — курс… Короче, я должен обсудить с ней многие проблемы. Мне нужно понять себя. Я запутался сам в себе.

— И она тебе помогает? — поинтересовалась Катя.

— Да, — ответил Ромка уверенно.

— И ты с ней обсуждаешь наши отношения?

— Обсуждаю, и что дальше? — взвился Ромка. — Я был бы рад, если бы и ты тоже пообщалась со знающим человеком. Ты живешь — ты посмотри, как ты живешь! Что ты делаешь, чтобы мне было хорошо, чтобы мне было интересно с тобой? А?

Катя боялась посмотреть ему в глаза. Она еще никогда не видела мужа таким.

— Ну, ничего, — продолжил Ромка, отодвинув тарелку, — пойдешь с первого сентября учиться, появятся у тебя какие-то интересы, надеюсь. Просто так нельзя больше. Я не могу обсуждать с тобой лишь проблемы воспитания ребенка. Сидишь дома с утра до вечера, телевизор и женские журналы — вот и все.

— Я же рассказываю тебе о своей работе, — сказала Катя осторожно.

— Думаешь, мне интересно слушать, у кого там какой жуткий пульпит начался? — усмехнулся Ромка.

Это действительно было чем-то новеньким в Катиной жизни. Он никогда не говорил ей о подобных вещах. Даже когда муж изменял ей, она знала, что это лишь физическое влечение. Просто какая-то дрянь умела делать в постели нечто, чего не умела она, Катя. А сейчас… О чем-то там он говорил с этой девушкой-психологом. О чем-то, интересном им двоим. О чем-то, что могло напрочь разрушить Катину семью. О чем-то, что могло разрушить весь Катин мир.

* * *

Вечера без мужа казались Кате безнадежно пустыми. И мысль о том, что сейчас он не в Питере, а в Москве, даже приносила ей облегчение. Можно было не ждать его, можно было расслабиться хотя бы на пару вечеров. Не прислушиваться к шагам на лестнице, не ловить себя на том, что вот уже полчаса стоишь у окна и смотришь на асфальтовую дорожку перед домом. Можно было…

Катя еле дождалась, когда уснет Шурка — ведь сегодня у нее было очень важное дело. Почему-то она оттягивала и оттягивала его, ведь когда-то она обещала себе больше не делать так. Сейчас, когда Ромки не было, наступил самый подходящий момент заняться тем, за что муж мог возненавидеть ее раз и навсегда. «Заняться шпионажем», как она это называла.

В дальнем углу на антресолях у Кати хранился маленький блестящий ключик — копия того ключика, который ее муж всегда носил в своем портфеле. Ключик от его «сейфа» — от ящика его стола. Копию Катя сделала очень давно, выжидая день, когда муж забудет этот ключ дома… Дождалась.

Тогда он еще не изменял ей, просто Кате хотелось знать все его тайны… но еще никаких тайн не было. Они появились позднее, мерзкие липкие тайны, и тогда-то Катя как следует оценила свое давнее приобретение.

Она постояла возле стола, боязливо оглядываясь на Шуркину комнату — как будто он мог проснуться среди ночи. Скрип выдвигаемого ящика. Катя до мелочей знала все, что там лежало. Ромкины документы, бумажки, доверенности… и среди прочего фотографии его любовниц — маленькой проститутки Наташи, голубоглазой Дюймовочки, наркоманки с соломенными волосами — и Ольги. Ольги, которая была беременна от Ромки, крутобедрой красавицы Ольги… впрочем, все это было давно прошедшее, ушедшее, это было то, над чем Катя давно уже одержала победу, и фотографии эти просто валялись в ящике стола у мужа — наверно, Катя смотрела их чаще, чем Ромка.

Катя аккуратно сложила фотографии стопкой — точь-в-точь так же, как они лежали, и начала просматривать документы в поисках чего-нибудь новенького. Ее любопытство было удовлетворено почти сразу же: свежий глянцевитый лист бумаги, сложенный вчетверо. Катя развернула его — ровные строчки, красивый круглый почерк. «Я, Гальченкова Анжелика Владимировна, 1969 года рождения, номер паспорта… беру у Потехина Романа Владимировича, 1972 года рождения, номер паспорта… во временное пользование мобильный телефон…» Бумага была написана официальным языком, и абсолютно ничего не говорило в пользу интимных отношений Ромки и этой Анжелики… Ани… С именем «Анжелика» у Кати ассоциировалась та вульгарноватая французская кокотка из старомодных фильмов типа «Анжелика и король», и она живо представила себе нечто пышногрудо-блондинистое, с густо подведенными черным глазами… Вероятно, эта психологиня очень нравится мужу, но если бы их отношения носили сугубо личный характер, вряд ли бы Ромка стал брать у своей знакомой такую расписку. Катя немножко успокоилась, дрожь в руках прошла. Она аккуратненько переписала паспортные данные и адрес незнакомки в свою записную книжку, на последнюю страничку. В отличие от Кати, Рома никогда не копался в ее вещах.

* * *

Звонок телефона заставил Катю вздрогнуть. Междугородний. Каких усилий ей стоило не броситься к аппарату! Она знала, что это звонит Ромка, звонит из Москвы. Катя прикрыла дверь в комнату, где спал Шурка. «Меня нет дома, меня нет дома», — повторяла шепотом, щеки покрылись краской, дыхание участилось. «Пусть думает, что хочет, пусть только не считает меня самой преданной дурой, что с утра до вечера только и делает, что ждет его». Уезжая, Ромка запретил ей звонить на трубку. Сказал: «Если будет нужно, я сам позвоню». Это был абсолютно идиотский разговор, и еще никогда Катя не чувствовала себя такой униженной. «Оставь эту привычку, — сказал Ромка. — Забудь, что у меня есть труба». «Почему?» — удивилась она. «Потому что! — отрезал Ромка. — Потому что ребята уже смеются. Все, что нужно, ты мне дома успеешь сказать. Если ты позвонишь мне, я буду знать, что случилось нечто из ряда вон выходящее». Катя попыталась промямлить нечто дежурное про то, как ей важно слышать голос мужа, как она иногда скучает по нему, но лицо Ромки неожиданно приняло самое жесткое выражение: «Я запрещаю тебе звонить мне на трубку, ты поняла? Она нужна мне для работы, а не для того, чтобы мне названивали всякие истеричные идиотки». «Всякие истеричные идиотки», — повторяла про себя Катя, сжимаясь от стыда. Ромка разговаривал с ней, как с назойливой любовницей: «Я запрещаю тебе». «Может быть, ты запретишь мне любить тебя?» — эта фраза пришла ей на ум позже, а жаль, она была бы так к месту!

Все менялось в Катиной жизни, менялось неотвратимо и нежеланно. Теперь ей заранее нужно было обдумывать темы разговоров, выстраивать фразы, заготовленные для общения с мужем. Она терялась в его присутствии, она (о ужас!) не знала, о чем говорить. Иногда это становилось просто невыносимым, тем более невыносимым, чем чаще она вспоминала свое с Ромкой прошлое — одно на двоих. То, каким он был — нежным и неуклюжим, до беспамятства влюбленным в нее, Катю. О, она очень хорошо помнила этого стриженого курсантика, такого основательного, такого хозяйственного… хотя и до ужаса провинциального. Она принимала его ухаживания с видимым снисхождением, эти бесконечные цветы, конфеты, безумные взгляды, ей было приятно и немного неловко за него, за его заметную деревенскость, за окающий волжский говорок… Но что поделать, питерские мальчики не очень-то обращали на нее внимание. Она была маленькой и невзрачной на фоне своих крупногабаритных подруг, и все ее два с половиной романа закончились, фактически не успев начаться. А Ромка… Он был единственным, кто полюбил ее. Катя могла делать с ним все, что угодно, говорить ему все, что хочется, прогонять и вновь звать назад, как уличную собачонку, и все он принимал с неподдельным восторгом. Катя упивалась своей властью над Ромкой, она с наслаждением демонстрировала свое преимущество всем подругам, и те, поначалу с юмором относящиеся к «саратовскому парнишке», мало-помалу сошлись во мнении, что это то, что Кате нужно.

Почему она вышла за него замуж? Да потому что он сделал ей предложение, почти сразу же после их первого совместного секса, дрожащим голосом, боясь, что она скажет «нет». Ей не то что предложений никто раньше не делал — ее оставляли быстро и без сожалений, как вещь какую-то, потеряв к ней интерес, и тут же у нее на глазах начинали строить отношения с ее же подругами. А Ромка… Он был такой безопасный. «Уж этот-то точно никуда не денется», — сказала мама, у мамы был точный расчет: да, иногородний мальчик, прописка нужна, Катя для него — столичная шикарная девочка, изломанная, капризная, интересная. Она сказала «да». Она была уверена, что это навечно — вот эти взгляды обожающие, цветы, подобострастное отношение к ней. А Ромка вдруг начал меняться. Расти. Постепенно пропало волжское произношение, манеры стали уверенно-мужскими, какой-то там новый имидж стал складываться. Вдруг оказалось, что у ее мужа хороший вкус — к вещам, к одежде: то, что он покупал себе, шло ему безоговорочно. Катя и радовалась (оказалось вдруг, что Ромка красивый и интересный, стильный такой), и боялась (чужие женщины на улицах стали смотреть на него с интересом). Дальше — больше. Появилась некая сдержанность в повадках, восторженность исчезла, взгляд стал жестким. Теперь он больше не зависел от Кати, от ее настроений. Он стал самостоятельным. Наверно, она слишком поздно это почувствовала. Подумала однажды: «Почему он больше не смотрит на меня с прежним восхищением, ведь я все та же?!» — и вдруг поняла, что да, она все та же, но Ромка изменился — до неузнаваемости. Пока она лелеяла в себе образ его любимой девочки, он вырос и ушел вперед — куда-то прочь от нее. И теперь уже Катя не знала, как изменить хоть что-то, как заставить его вновь полюбить себя. Самым ужасным во всем этом были его деньги. Они придавали Ромке вес и значительность, с ними он чувствовал себя всесильным, на них он мог купить все, что угодно. И женщин в том числе. Тех женщин, которых интересуют деньги — сильных, красивых, надменных, и других — жадных, смешных и алчных. И Ромка начал покупать их. Ведь Катя у него уже была.

Она ненавидела его деньги. Она мечтала, чтобы он вновь стал бедным. Чтобы он просто преподавал где-нибудь на военной кафедре или работал инженером на военном заводе, как многие из его старых друзей. Тогда бы она знала хотя бы, что он не может купить себе нечто желанное. Она раз за разом повторяла мужу, что никто не полюбит его так, как она, что всем этим шлюхам — дорогим и дешевым — нужны только его деньги, а не он сам, но, кажется, ему приятно было иногда покупать себе что-то. Чтобы чувствовать себя всесильным — хоть на минутку….С утра по телику в который раз крутили «Снежную Королеву», мультик, старинный, еще из Катиного детства. Сказку про Кая и Герду.

Теперь-то Катя очень точно знала, про что этот мультик, потому что она сама была Гердой, а муж ее был Каем. Заблудшим Каем, в сердце которого маленькая льдинка заморозила все живое. И отправился он на поиски Снежной Королевы, той самой, белой и недоступной, холодной и безнравственной. А она, Катя, забытая Каем Герда, должна была найти своего любимого и вернуть, напомнить ему о Вечной Любви, растопить лед в его застывшем сердце.

* * *

Катя готовила Шурке кашу, когда появился Ромка. Шумно покидал вещи в коридоре, крикнул: «Катя!» Катя сдержанно поцеловала мужа: «Тише, Шурка спит». Муж приперся вслед за ней на кухню, что-то рассказывал радостно, возбужденно, размахивая руками, но Катя ничего не слышала: в ушах стоял странный какой-то звон. Она понимала, понимала горько и отчетливо: мысли его заняты совсем другим. Никогда еще он не был таким чужим. Он был Кай. Катя пыталась сфокусироваться на его глазах, найти хоть что-то родное, знакомое на смуглом лице, но напрасно: перед ней был абсолютно чужой человек. Замерзший в своей неведомой Кате радости, чужой улыбающийся путник. И голос его, прорывающийся сквозь гул, был чужим и незнакомым.

— Ты бы хоть привез что-нибудь из Москвы ребенку, — сказала Катя, голосом изобразив укор. — Он тебя так ждал!

— Ну, Катерина! — воскликнул Ромка. — Если так тратиться — никаких денег не хватит. Вот будет праздник — будут подарки.

Шурка проснулся, выбежал на кухню, обнял отца руками за шею — подарки ему на самом деле были не важны, сам отец важнее, неизбалован был ребенок подарками. Катя смотрела, еле сдерживая слезы. Когда Шурка обнимал Ромку, он тоже казался ей чужим. Как будто муж в порыве какого-то мужского единства мог увести ребенка с собой в странные свои походы за счастьем. За своим собственным счастьем, которое ее, Катю, делало несчастной.

* * *

В этот день Анжелика с самого утра каталась с Романом в его «Опеле». Бассейн, «Макдональдс», потом станция техобслуживания, потом магазин на Охте (важные дела для Романа)… К вечеру наконец они оказались на Обводном, в магазине, где работал Роман. Он обещал ей на ночь номер в «Матисовом домике», вернее, не то чтобы обещал, но говорил об этом, и Анжелика ответила: «С удовольствием». Сейчас было самое время ехать в гостиницу, но неожиданно для самого себя Роман вдруг начал тянуть кота за хвост. А стоит ли вообще ехать в «Домик»? Пятьдесят долларов все-таки. Они и так провели весь день вместе, не хватает короткого такого завершения, сексуальной связи, грубо говоря… Имеет ли смысл? Анжелика сидела в кресле Романа, за его рабочим компьютером, красивая и немножко недоступная… «Уже и так около двадцати баксов сегодня, „Макдональдс“ плюс кафе и пирожные вечером, — думал Роман, — а еще нужно будет купить что-нибудь в гостиницу…»

— Слушай, наверно, ничего сегодня не получится с гостиницей, — сказал Роман. — Ты не расстроишься?

— Нет, — по ее лицу скользнула легкая усмешка, неприятная такая. — Я-то почему должна расстроиться?

С этого мгновения между ними сама собой воздвиглась некая стена. Анжелика, улыбаясь подчеркнуто холодно, заняла свое место на переднем сиденье, вытянула красивые длинные ноги, расслабленно откинулась назад. Расслабленно — так только казалось, она даже спинку сиденья не стала опускать, хотя, может быть, Роман и утрировал для себя ее внутреннее напряжение. Спинку сиденья она, наверно, опустила еще утром. «Кто у тебя в такой позе ездит?!» — взвизгивала всякий раз жена, раздраженно выкручивая ручку в привычное для себя положение.

— Тебя домой отвезти? — спросил Роман, поворачивая ключ в замке зажигания. Анжелика медленно повернула голову в его сторону — взгляд обдавал холодом.

— Нет, на работу, — сказала она сквозь зубы.

Все то время, что они ехали до Анжеликиной бани, в салоне стояла тишина. Роман попытался рассказать пару анекдотов, но Анжелика даже не улыбнулась в ответ, смотрела на дорогу прямо перед собой. Если бы вот так вела себя Катя, Роман голову бы дал на отсечение, что она готова заплакать, но в применении к Анжелике данная мысль была невозможной. В ее молчании было столько раздраженного неистовства, что невольно напряжение передалось и Роману. Он задергался, два раза едва не проскочил на красный свет и один раз еле успел дать по тормозам, уступая дорогу перебегавшему в неположенном месте пацаненку — даже пот прошиб. Во двор въехал подчеркнуто медленно, но до решетчатого заграждения у полуподвального этажа, означавшего вход в Анжеликину баню, доехать не успел.

— Здесь тормозни, — сказала Анжелика грубо.

Он остановился и посмотрел вопросительно на Анжеликин профиль. Плотно сжатые зубы, резко обозначившиеся скулы. Похоже, злится. Возможно, ждет, что он предложит-таки ехать в гостиницу. Нет уж, Потехины своих решений не меняют. На футбол — значит на футбол, а к маме — значит к маме.

— Ну, что ты молчишь? — спросил Роман. — Наверно, обиделась на меня.

— Совсем нет, — ответила Анжелика спокойно. — Почему я должна на тебя обижаться?

— Ну, сорвал тебе вечер, — сказал Роман.

— Издеваешься? — протяжно спросила Анжелика.

— Ну, не знаю, — он вздохнул. — Извини, я действительно сегодня не могу.

— Позвонил жене, и она тебя не отпустила, — сказала Анжелика утвердительно.

— При чем тут это? — опешил Роман.

— Не знаю причем, — усмехнулась Анжелика. Роман почувствовал, как воздух в салоне накаляется докрасна. Дьявольская все-таки энергетика у этой девчонки!

— Просто я переоценил свои возможности, — сказал он как можно более небрежно. — Мне еще нужно сделать кое-какую работу сегодня.

— Да, конечно, — сказала Анжелика без всякого выражения.

Роман проследил за ее взглядом и увидел, что у дверей полуподвального этажа тусуются какие-то мужчины — сразу четверо. Потом двери открылись, впуская гостей, и закрылись снова.

— А что это у вас сегодня столько народу? — поинтересовался Роман. — Массовый заказ, так это у вас называется?

— А у нас сегодня субботник, — ответила Анжелика сладко. — Крыша наша бандитская отдыхает. Девочки сегодня бесплатно работают.

— Ты уверена, что тебе туда надо? — Роман сразу посерьезнел.

— Ну, должна же я как-то провести вечер пятницы. Выпить хотя бы…

Противный холодок пополз по спине. Роман поежился.

— Ты хотела со мной выпить?

— Какая разница, с кем я хотела? — сказала Анжелика презрительно. — Хотела с тобой, выпью с ними.

— Может, мне лучше тебя домой отвезти?

Анжелика резко повернулась к нему; кривая усмешка искажала ее лицо, делая его почти некрасивым.

— Зачем? — спросила она шепотом.

— Ну, они напьются и к тебе будут тоже приставать.

— Естественно.

— Давай я тебя домой отвезу, — сказал Роман уже настойчивее.

— Тебя-то это почему волнует? — неожиданно мягко спросила Анжелика.

Заходящее солнце играло в ее волосах красными бликами; она никогда еще не была такой чужой для Романа. Великолепной и чужой… Нет, он не посмел бы сейчас настаивать на чем-либо.

— Ну… волнует, — несмело сказал Роман.

— Знаешь, я не люблю, когда меня обманывают, — Анжелика отчетливо выговаривала каждое слово. — Если тебя это интересует — да, я действительно настроилась на романтический вечер. И если это не будет вечер с тобой, значит, будет вечер с кем-то другим. Пусть не столь романтический. Не люблю менять свои планы. И я найду, с кем бы мне…

В это мгновение Роман отчетливо почувствовал: она сделает это. Сделает это там, в бане, на грязном этом покрывале в зеркальной комнате, наравне со своими проститутками. С одним бандюком или с несколькими — и ей будет все равно. Она это сделает. Без любви. Может быть, ради удовольствия. Может быть, лишь ради того, чтобы отомстить ему, Роману.

— Ты обиделась, — сказал он осторожно.

— О чем ты?! — воскликнула Анжелика с сарказмом. — На что я могу обидеться? Поезжай к своей жене и займись с ней любовью. А я тоже найду, с кем мне это сделать.

Она сказала это словами.

— Ах, вот так, — еле выдохнул Роман.

— Да, — Анжелика была очень спокойна.

— Подожди, — он положил ладонь на ее руку. — Ты уверена, что не хочешь домой?

— Да.

— Ты уверена, что хочешь туда пойти?

— Да.

И Роман отступил перед ее напором.

— Ну… хорошо… — пробормотал он. — Я позвоню тебе завтра.

— Нет, — сказала Анжелика с нажимом. — Не вздумай звонить мне завтра. И в ближайшую неделю тоже. Иначе я тебя так пошлю!

— Я тебе позвоню, — повторил Роман.

— Я тебя очень прошу, — сказала Анжелика сквозь зубы, — не звонить мне какое-то время. Если мне вдруг захочется тебя увидеть — я тебя найду, — она приоткрыла дверцу «Опеля» и поставила ногу в малиновой туфле на поребрик тротуара. — Прощай.

Миллион разных мыслей пронеслось в голове у Романа за одно лишь мгновение; холодный страх пронзил его тело, как нож; пот выступил на лбу.

— Постой! — крикнул он, хватая ее за руку.

— А пошел ты, — брезгливо процедила Анжелика, отталкивая его.

— Постой! — Роман вцепился в ее плечи. — Подожди! Ты вот так хочешь?

— Да, — ответила Анжелика бесстрастно

.— Ты не пожалеешь потом?

— Нет.

— Анжелика! — он в первый раз назвал ее настоящим именем. — Пожалуйста, подожди. Я очень тебя прошу.

Она смотрела на Романа, и, кажется, с ненавистью. «Все кончено», — подумал он. Он так давно уже называл ее Анжеликой про себя, но вслух впервые отважился произнести это имя… такое любимое… единственное дорогое имя. И вот — она уходит.

— Дурак! Господи, какой я дурак! — воскликнул Роман, хватаясь за голову.

Он вспоминал потом, как она плакала в его «Опеле», размазывая по щекам дорогую косметику, стойкую, несмываемую вроде, а он повторял: «Я не могу без тебя, не могу, пожалуйста, не уходи, пожалуйста». Он вспоминал потом долго, и воспоминания эти отзывались во всем теле сладкой мукой, как она прижималась к нему, рыдая, — и тогда он знал точно, что небезразличен ей. Он повторял, как в бреду: «Не уходи, Господи, какой же я дурак!» — а когда она перестала плакать и утерлась его большим полосатым платком, сказал, морщась и проклиная себя: «Роме же надо решиться потратить деньги». Анжелика смотрела на него вопросительно огромными своими глазами, размыто-зелеными, болотными, затягивающими, и он пояснил тогда: «Жена здесь ни при чем, я просто сказал, что не приеду, и повесил трубку. А потом подумал: тратить пятьдесят баксов?»

В «Матисовом домике» у них был секс, безумный секс, лучшее, что вообще когда-либо было у Романа; и он был так счастлив тогда! Не мог уснуть всю ночь, а в семь утра встал, чтобы поехать домой и отвезти ребенка к теще, и когда вернулся, Анжелика все еще спала, посапывая мирно, зарывшись лицом в подушку. Роман целовал ее волосы, темные, влажные, пахнущие тиной и диковинными цветами, волосы зеленоглазой русалки.

— Господи, это стоит всех миллионов! — шептал он, задыхаясь.

— Что? — спросила Анжелика сонно.

— Вчера… я вчера так перепугался!

— Чего?

Роман тяжело вздохнул. Это было счастье, невозможное счастье, вот это утро, шуршащие белые простыни, ее загорелые плечи, запах болотной травы и орхидей.

— Я уже подумал вчера, что я тебя потерял, — сказал он хрипло.

Анжелика обняла его, сонная, теплая, родная; в руках ее еще не было достаточной силы; Роман вновь почувствовал угрызения совести — на этот раз за то, что сорвался утром отвозить Сашку, а ведь Анжелика могла проснуться и подумать…

— Ты на меня не сердишься? — спросил Роман.

— Нет, — улыбнулась она.

— Правда нет?

— Нет.

— Совсем нет?

— Нет, но если ты будешь тратить время на разговоры, — довольная, хитрая, ликующая улыбка, — если ты будешь тратить время на разговоры, я могу и рассердиться.

* * *

Секс с Ромой теперь стал более интересным; Анжелика больше не сравнивала Рому с Сашей, избавилась от этой больной привычки, и готова была иногда не только брать, но и отдавать. Доставлять удовольствие. Впрочем, по-прежнему снисходительно, с удовлетворением отмечая, как сильно Рома любит ее. Все больше и больше. Анжелике по-прежнему нравилось играть с ним, с его чувствами (как тогда, в «Матисовом домике»); но теперь она отмечала с некоторым страхом, что не вполне играет; какие-то робкие, капризные, детские чувства начинали брать над ней верх. Ей хотелось быть с Ромой чаще; ради этого «чаще» она соглашалась на какие-то авантюрные предприятия, например, на секс вечером у Ромы на работе, в офисе, когда за стеной сидел пожилой седоватый охранник в синем спортивном костюме.

В машине по пути домой улыбка все еще не сходила с лица; Рома, наоборот, почему-то был мрачен.

— Почему ты так нервничаешь? — спросила Анжелика.

— Понимаешь, — неловко ответил Рома, — Катерина сегодня пошла в баню с подругами. Должна была давно прийти. Я звонил из офиса, а ее еще не было.

«Звонил, пока я ходила в туалет», — отметила про себя Анжелика. — Ты все-таки боишься, что она изменяет тебе?

— Да нет, — отмахнулся Рома. — Понимаешь, все так изменилось в последнее время… Я не знаю, что мне нужно.

«Зато я знаю», — усмехнулась Анжелика. — Чего ты так дергаешься? Поезжай домой.

Рома раздраженно давил кнопки мобильника.

— Я собирался еще поболтать с тобой, прогуляться… Но я звоню, а ее нет дома!

— Тебе не приходит в голову, что она делает это нарочно? — спросила Анжелика.

— Что значит нарочно?

— Ну, чтобы ты обратил на нее, наконец, внимание.

— И что?

— Ну, не знаю, — сказала Анжелика небрежно. — Она может не брать трубку или нарочно задержаться где-то… Чтобы ты поволновался. Обычный способ привлечения к себе внимания мужчины.

Рома остановил «Опель» у арки Анжеликиного дома. Вдоль набережной тянулся ряд фонарей, бесконечная дорога. Все только начиналось; навязшая в зубах фраза из дурацкого сериала; Анжелика почувствовала это очень остро. Все только начинается.

— Нет, понимаешь, — сказал Рома, заглушив мотор, — у нее на работе есть один тип, доктор… Катерина ему очень нравится. Он давно хочет с ней переспать, я знаю.

— И что?

— Тут недавно она принесла домой цветы, — доверительно сообщил Рома. — Я спросил, откуда. Так вот, оказалось, что Илья Васильевич ей подарил.

— А тебе не приходит в голову, что она могла сама себе купить этот букет? — спросила Анжелика.

— Что? — удивился Рома. — Зачем?

— Ну, уж не знаю, — сказала Анжелика сладко. — Ты разговаривал с этим Ильей, ты знаешь от него, что это его букет она принесла домой?

— Нет, — недоуменно ответил Рома.

— Так в чем дело? Твоя жена принесла домой цветы и говорит, что они подарены другим мужчиной?

— Да.

— Именно в тот момент, когда ты стал реже, чем обычно, бывать дома?

— Да.

— Рома, ты такой еще ребенок! — победительно воскликнула Анжелика. — У женщин есть миллион хитростей, чтобы получить то, что они хотят.

— Моя жена не стала бы сама покупать себе цветы, — сказал Рома гордо. — И она знает, как возмутил меня этот букет.

У Анжелики засосало под ложечкой: она столько еще могла рассказать этому мальчику! Если он хочет ее слушать…

— Поверь мне в одном: если твоя жена действительно собиралась бы переспать с кем-то, она бы вряд ли посвятила тебя в свои намерения. И букет, подаренный любовником, она бы вряд ли поперла домой. Скорее всего она просто выкинула бы его по дороге. Я не буду тебе рассказывать многие женские тайны. Чисто из женской солидарности. Но поверь, я-то хорошо понимаю, что нужно твоей жене.

— А что тебе нужно? — неожиданно спросил Рома.

— Что? — Анжелика даже вздрогнула.

— Что тебе нужно от меня? — повторил Рома.

— Мне… — она посмотрела на желтую линию светлячков, уходящую вдаль. — Ну, даже не знаю.

— Нет, ответь, пожалуйста, — настаивал Рома.

— Ром, ну, если честно, я не думала на эту тему, — призналась Анжелика.

— Послушай, — голос его дрогнул, — мне все друзья только и говорят: берегись ее. Правда, почему ты со мной? Что тебе от меня нужно?

От этого «все друзья говорят» у Анжелики потемнело в глазах. Саша, значит, был не один такой — и этот туда же. И ведь слушал же, слушал! «Берегись ее!» Надо же…

— Квартиру, машину и много денег, — ответила она быстро.

Роман часто-часто заморгал, потом всплеснул руками.

— Это смешно. Если я уйду из семьи, я оставлю жене и квартиру, и машину… а денег у меня очень мало. Все, что я зарабатываю сейчас, я трачу на наши развлечения. Если я ухожу от жены — я остаюсь просто голым.

— И что? — спросила Анжелика жестко.

— Не знаю, — сказал Рома растерянно. — Я просто хочу, чтобы ты знала.

Шурша, неслись мимо по набережной легкие, невесомые автомобили. Похоже, он был серьезно заморочен на Анжеликиной персоне. Это долгие дни и ночи; это почти вечность, дорога в неизвестность, сквозь тьму, и эти равнодушные фонари…

«Я не хочу чувствовать так тонко, — подумала Анжелика. — Я не хочу быть чувствительна рядом с ним. Я не хочу надолго».

— Ты что, всерьез думаешь, что у меня есть какие-то планы насчет тебя? — спросила она. — Далеко идущие планы?

— Не знаю, — покачал головой Рома. — Зачем-то ты со мной встречаешься…

— Зачем, зачем, — произнесла Анжелика ворчливо. — Я сама не знаю. Мне просто хорошо с тобой.

Это была не совсем правда; это была очень зыбкая правда; это была правда на последние несколько встреч. Но Анжелике не хотелось сейчас копаться в себе так глубоко; более того, не хотелось посвящать Рому во все свои мысли.

— Правда? — спросил с надеждой ее собеседник.

— А по моему лицу ты не можешь прочесть?

Рома молчал, по-щенячьи глядя ей в глаза; морщинки собирались на его лбу задумчивыми складками; он смотрел так, как будто проверял Анжелику на детекторе лжи. Взгляд работника спецслужб; внутренние фотоэлементы Роминого мозга медленно вращались, фиксируя его мысли.

— Боже, ну почему ты такой ребенок? — воскликнула Анжелика. — Разве можно задавать женщине такие вопросы?

Рома по-прежнему смотрел на нее, морща лоб. Наверно, он был внутренне не уверен в себе.

— Чего ты боишься? — спросила Анжелика. — Ты меня боишься?

— Если честно, то да, — со вздохом ответил Рома. — С той поры, как я тебя встретил, все так изменилось в моей жизни… Я боюсь этого.

Если бы Анжелика была хорошим психологом, наверно, она немедленно начала бы копаться в Роминых фобиях. Но сейчас ей просто хотелось, чтобы все было спокойно. Без проблем. Чтобы Рома успокоился и поверил ей. Как было бы легко!

— Не бойся, — сказала Анжелика.

Он положил ей голову на плечо, прижался. Анжелика медленно гладила его волосы, жесткие, черные… Наверно, в эту минуту она впервые почувствовала свою близость с ним. Ей захотелось защитить Рому. Сделать так, чтобы ему стало спокойно.

— Все будет хорошо, — повторяла Анжелика тихо. — Я с тобой. Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты такой смешной…

Нежное тепло растекалось от ее пальцев. Это было приручением лиса из старой книжки; так хотелось хоть какой-то сказки.

— Господи, как мне хорошо с тобой! — негромко воскликнул Рома. — Хорошо и спокойно. Вот так бы сидел целую вечность. Я боюсь ехать домой. Мне так там плохо.

— Позвони домой, — предложила Анжелика. — Ты волнуешься, дергаешься, я так не могу.

— Я не буду звонить, — заартачился Рома. — Ты меня успокоила.

— Позвони. Убедись, что она уже дома.

Анжелика напряглась мысленно, как будто в ее силах было переместить Ромину жену из бани домой. Пусть она будет там. Пусть он успокоится и уедет. Пусть он поверит в ее, Анжеликино, великодушие.

— Это теперь неважно, — сказал Рома.

— Позвони, — повторила Анжелика с легкой настойчивостью в голосе.

Бросив на нее благодарный взгляд, Рома с мобильником вышел из машины. Анжелика видела, как он кричит что-то в трубку, слышала даже отдельные куски фраз. Сейчас ей действительно хотелось, чтобы у Ромы все было хорошо. Даже если ради этого им придется расстаться… Какая, в сущности, разница? Может быть, действительно, так красиво расстаться сейчас, на пике, после этого недавнего скандала, когда она почувствовала, что веревки может из него вить… с приложением некоторых усилий, но может? Рома, довольный, улыбающийся, широко распахнул дверцу «Опеля» и расслабленно рухнул на сиденье.

— Все нормально? — спросила Анжелика.

— Да, — Рома опять стал уверенным и шумным. — Она дома и ждет меня.

Но ревность… легкое такое сожаление шевельнулось у Анжелики внутри, но она безжалостно задавила это робкое никчемное создание.

— Я же тебе говорила, — сказала Анжелика легко.

* * *

От возбуждения у Кати дрожали коленки — кажется, ее последняя выходка оказалась удачной. Как все-таки примитивно устроены мужчины! Стоило ей однажды купить себе розы в ларьке у метро — и муж уже посмотрел на нее осмысленно, не как на шкаф какой-нибудь; а сегодняшняя идея с баней — похоже, вообще блеск! Поговорив с Катей по телефону, примчался, как будто где-то неподалеку дежурил, даже машину в гараж не поставил, вид побитый, озабоченный.

— Ну, как банька? — а глаза так и бегают.

— Хорошо, — улыбнулась Катя и потянулась как можно слаще.

— Я тебе звонил, кстати, и до этого, — мрачно сказал Ромка, снимая ботинки. — Последний раз, когда я звонил и тебя не было — это в половине двенадцатого.

— Я была у Лизы Чернышовой.

— Зачем? — он выпрямился и посмотрел ей в глаза. — Чтобы заставить меня нервничать?

Внутренне Катя вздрогнула, но виду не подала.

— Я имею право пообщаться с подругами? И потом, Рома, я тоже звонила домой. Мне очень не хотелось возвращаться в пустую квартиру. Пока Шурка у мамы… я не люблю бывать одна по вечерам.

Муж, все с тем же мрачным видом, протопал на кухню. Катя еле сдерживала улыбку. Она знала, что сегодня выглядит особенно хорошо. Мягкий пар русской бани, масочка из овсянки на лицо, расслабляющая атмосфера и потрясающий массаж в исполнении мускулистого профессионала сделали свое дело. Катя до сих пор испытывала нечто вроде сексуального желания, вспоминая сильные руки массажиста. Так легко было отрешиться от мысли, что он делает свою работу за деньги, и представить, что это ее любовник, что он ласкает ее таким необычным способом. Это было нечто новое в Катиной жизни.

— А я могу поинтересоваться, где ты был? — спросила она, появляясь на кухне.

— Поинтересоваться — можешь, — ответил муж, ожесточенно копаясь в глубинах холодильника. — Случайно не со своим психологом?

— Кстати, о психологах, — резко обернулся Ромка. — Я задал Ане один вопрос… насчет твоего поведения… цветочков и прочего.

Катя замерла, до боли вжимая наманикюренные ногти в ладони.

— И что?

— Она сказала, что это обычные женские уловки. С целью привлечь мое внимание. Это действительно так?

— Ну, знаешь! — деланно возмутилась Катя.

Ромка медленно закрыл дверцу холодильника, потом опять открыл и заглянул внутрь, как будто за пару секунд там могло появиться что-нибудь новенькое.

— Ты не ответила, — сказал он негромко. — Это действительно так?

Катя попыталась взять себя в руки — сейчас это было особенно необходимо.

— Твоя Аня даже не видела меня, — проговорила она по возможности спокойно. — Как она может судить обо мне и о наших отношениях? Что касается лично тебя — ради Бога. Если тебе так нравится изливать душу чужим женщинам — пожалуйста. Но меня она пусть не трогает.

— Это я попросил, чтобы она высказала свое мнение, — пояснил Ромка.

— Так вот значит не надо просить!

— То есть цветы тебе подарили, — уточнил Ромка, опускаясь на табуретку и изучающе глядя на Катю.

— Естественно! — возмутилась она. — Я что, такой урод, что мне уже и цветы не могут подарить?

— А потрахаться тебе не предлагали? — прищурился Ромка.

— А что? — ответила Катя в том же тоне.

— Так вот, — Ромка вновь понизил голос, — теперь послушай мое личное мнение. Не зависящее ни от каких психологов. Давай, продолжай в том же духе. Только если ты не остановишься — ты меня просто профукаешь.

— Что сделаю? — опешила Катя.

— Профукаешь, — повторил муж. — Потеряешь. Причем очень легко и быстро. Без труда.

Такого поворота дел Катя совсем не ожидала.

— Это если я что буду продолжать? — спросила она растерянно.

— Относиться ко мне по-прежнему.

— Как?

— Наплевательски, — пояснил Ромка, все так же мерзко щурясь.

* * *

 Ночью Роман дал своей жене нечто вроде обещания. Вернее, дал ей срок на исправление. Катерина обещала измениться. Измениться в чем? Он и сам толком не понял. Она хотела начать все заново, их семейные отношения, — а Роман, уставший от долгого разговора, вяло обещал быть с ней… в надежде на ее исправление. Что-то должно было измениться. «Это твоя жизнь, — уговаривал себя Роман, — твоя семья, твои жена и сын. Анжелика — да, это красиво, странно, необычно, но это не твое. Ты ведь почти ничего не знаешь о ней, идиот, а все, что ты знаешь, пугает и отталкивает. Ее отношения с мужем… Разве ты хочешь таких же? Разве ты смог бы хоть в чем-то жить так? Да и кто вообще ее муж, ты даже не знаешь. Судя по тому, что она рассказывает, какой-то крупный бандит, из интеллектуалов, из тех, что „в законе“, Анжелика — бандит-ская жена, со всеми вытекающими заскоками и прибамбасами. Что ты можешь дать ей? И что она может дать тебе, кроме вот этого странного сладкого чувства, почти боли?»

Что-то начинало налаживаться дома, Катя старалась, маленькая смешная Катя, «вместе навсегда», — Роман решил пока не встречаться с Анжеликой. «Мне надо остыть, — повторял он про себя, — чем чаще я ее вижу — там больше привязываюсь. Так нельзя. Я не думал в самом начале, что это будет так серьезно. Я не хотел так. Все же предельно ясно: она не для меня. Я так не могу. Я другой. Я не могу совместить в себе Катю и Анжелику. И я не буду пока Анжелику видеть. Я подожду, как все будет складываться дома». Его хватило ровно на три дня. На четвертый день вечером он позвонил Анжелике и пригласил ее в ресторан. Он сразу же почувствовал, что что-то изменилось. Стало другим. Анжелика по-прежнему была весела, улыбалась ему, щурила довольные зеленые глаза — но она была уже намного дальше от Романа. Что-то происходило с ней в эти три дня, с кем-то она разговаривала, какие-то фильмы смотрела — без него. Она была ничуть не ближе, чем в день их знакомства, все нужно было начинать заново — и Роман вдруг понял, что он стены снесет, чтобы пройти этот путь снова, чтобы та холодная улыбающаяся красавица вновь стала его Анжеликой, теплой и родной. Хотя бы на минуту.

— Ну, рассказывай, — сказал Роман.

— Что рассказывать? — она красиво изогнула запястье, поднимая бокал с вином, посмотрела куда-то вбок, потом опять на Романа.

— Что-нибудь. Как дела. Чем занималась.

— Да ничем, — ответила Анжелика небрежно.

— Работа..

.— Я тебя от работы не отрываю?

— Я бы сказала, если бы ты меня отрывал.

Она лениво и неспешно кромсала ножом стейк, поглощенная, пожалуй, едой более, чем присутствием Романа.

— Что новенького? — спросил Роман.

— Да ничего особенного, — легкая, нежная улыбка. — Ты пропал куда-то, — с нажимом на «ты».

— Много работы было, — сказал Роман мрачно. — Я сейчас очень плотно работаю над программой.

— А-а, — протянула Анжелика манерно. Опять красивое движение руки — подняла бокал, посмотрела его на свет. Вино отблескивало всеми оттенками красного, малинового, бордового. Она была так далека!

«Я больше никогда не буду исчезать так надолго, — подумал Роман, до боли сжимая кулаки, — никогда больше! Я не хочу терять ее. Я не хочу».

* * *

Ромину жену Анжелика представляла блондинкой. Маленькой, худенькой блондинкой, с длинными волосами, хрупкой, нежной, с кроваво-красным ртом и огромными синими глазами в длинных ресницах. Мужчины Роминого типа всегда любили таких женщин — и такая женщина, изысканная, с тонкими чертами лица, — как нельзя больше подошла бы Роме. Анжелике даже казалось, что она уже знакома с Катей, она даже знала, как та одевается — в яркие шелковые брючные костюмы, в узкие обтягивающие платья, в длинные юбки со шлицами, она видела гримаски Катиного хорошенького личика — манерного, мягкого, с надутыми капризно губами…Но она ошибалась. Настолько, насколько вообще возможно ошибиться. Перед очередным совместным походом в бассейн она показала Роме давно обещанные свои фотографии — плод труда профессионального фотографа. Фотограф снимал звезд для модных журналов, фотомоделей для портфолио и каталогов, и на фотосессии, куда Анжелика притащила свою Катеньку, предложил Анжелике попозировать тоже. Катенькины фотографии для рождественских открыток вышли блестяще: золотоголовый ангел в невесомом розовом платье, ангел с прозрачными крылышками, кокетливо выглядывающими из-за спины, был напечатан на обложке популярного питерского журнала. И Анжелика согласилась. На этих снимках она сама была как фотомодель. Рома, открыв рот, перелистывал тяжелые глянцевые страницы ее портфолио. Мелькали платья, юбки, блузки, костюмы, прически, драгоценности… Анжелика еле сдерживала победительную улыбку — таких фоток он наверняка еще не видел ни у кого из знакомых женщин.

— А я тоже хотел тебе фотографии показать, — сказал Рома позже, доставая из портфеля скромный коленкоровый альбомчик девять на двенадцать.

Худенький голубоглазый мальчишечка, большеротый, неловкий, держал, напряженно оттопырив ручку, папин тяжелый мобильник, грелся на песочке у моря, демонстрируя выпирающие ребра. Его обезьянье личико выглядело напуганным даже тогда, когда он улыбался.

— Это твой сын? — спросила Анжелика. — Совсем на тебя не похож.

— Он на жену похож, — пояснил Рома.

— А-а, — кивнула Анжелика, переворачивая страницу.

— Вот она, — сказал Рома, тыча пальцем в фотографию.

Рядом с ним на ярком снимке (солнце, зелень, голубая простыня неба, цветистая клумба) стояла крохотная женщина с короткими, красноватого оттенка волосами. Мешковатое модное одеяние черного цвета виновато болталось на ее безгрудой, широкотазой фигурке.

— Это твоя жена? — обалдела Анжелика.

— Да, — гордо ответил Рома.

Не веря глазам, Анжелика вглядывалась в запечатленный на фотографии образ: широкие скулы, крохотный острый подбородочек, аляповатый, нашлепкой, нос, узкие, плотно сжатые губы. Но особенно выделялись глаза — прозрачные, бесцветные, посаженные слишком далеко, по бокам маленького, бледного лица. «Как у лошади», — подумала Анжелика. Она перевернула страницу альбомчика, одну, другую, надеясь найти какое-нибудь более пристойное фото, — бесполезно. На всех снимках Катя Потехина представлялась печальной (чуть ли не до слез в глазах), сморщенной, напуганной, с втянутой в плечи головой, с криво сложенными ножками.

— Да-а-а, — потянула Анжелика наконец.

— Что? — заволновался Рома.

— Да так, ничего, — сдержалась Анжелика.

— Ну что ты про нее думаешь? — нетерпеливо спросил он.

— Сказать?

— Конечно.

— Честно? — вздохнула Анжелика.

— Да.

— Я не думала, что у тебя такой плохой вкус, — честно призналась Анжелика.

— Ну почему плохой, — сразу сник Рома, — вот ты мне понравилась.

— Я всем нравлюсь, — заметила Анжелика.

— Это, наверно, фотография неудачная, — торопливо сказал Рома, заглянув через ее плечо. — Мы тогда как раз ссорились. Вот эту посмотри, — он протянул руку и начал перелистывать странички.

— Я уже смотрела, — сказала Анжелика.

— Вот это мы в Болгарии, — настаивал Рома, — я как раз купил ей платье. Здесь она, по-моему, ничего.

Ромина жена на искомом снимке, устало потупясь, стояла у неестественно красивой пальмы, и взгляд ее туманила вековая печаль.

— Она прилично пострижена и со вкусом одета, — сообщила Анжелика. — Это все, что я могу сказать.

— Конечно, я даю ей денег на парикмахерскую, и одежду всю я ей выбираю.

— В остальном — безнадежно, — вынесла Анжелика свой вердикт.

— Что значит безнадежно? — озаботился Рома.

Анжелика резко сложила руки перед грудью, открещиваясь от дальнейших дискуссий:

— Нет, я лучше не буду.

— Почему? — он заметно волновался. — Мне интересно твое мнение.

— Извини, — сказала Анжелика. — Тебе лучше его не слышать. Просто я совсем по-другому представляла твою жену.

— Как?

Хрустальный образ фантастической красавицы Кати Потехиной со звоном рассыпался, трансформировавшись в корявое печальное существо с пушистой малиновой стрижкой.

— По-другому, — лаконично ответила Анжелика. — Мне казалось, что у тебя все в порядке со вкусом.

Она была разочарована, даже расстроена. Рома в ее глазах моментально потерял всякую ценность. Какого черта она вообще встречается с ним, если его требования к жизни так непритязательны? Какой же красавицей должна представляться ему Анжелика, если он не замечает уродства своей жены?

— Ну, по-моему, она очень ничего, — неуверенно сказал Рома. — Я ведь даже влюбился в нее когда-то.

Анжелика пожала плечами, не желая вступать в подобного рода споры.

— Ну, скажи что-нибудь про нее, — попросил Рома.

— Лучше я промолчу.

— Ну почему? — нагнувшись к ее коленям, он листал свой альбом. — Я специально принес эти фотографии, я хочу услышать твое мнение о ней.

«Раз он так хочет…» — Анжелика решила дальше не ломаться. — Рома, это худшее из всего, что ты мог выбрать, — сказала она.

— Почему?

— Ты, наверно, очень любишь ее, если живешь с таким… — в последний момент Анжелика сдержала поток слов.

— Ты не права, — жарко возразил Рома. — Я совсем не люблю ее.

Анжелика пожала плечами и потянулась к заднему сиденью, выражая готовность забрать сумку с причиндалами для бассейна. Однако Рома, похоже, не собирался выходить из машины.

— Не знаю, и ребятам с работы она нравится… — продолжал он.

— Рома, они говорят это ради тебя, — произнесла Анжелика с нажимом. — Ты что, хочешь, чтобы они сказали: «Ой, Рома, извини, но это конец всему»?

— Но почему? — растерянно спросил он.

— Ты хотел слышать мое мнение? Я буду счастлива, если я не права. А что твои друзья говорят про меня? — Анжелика попыталась сменить тему.

— Много чего, — неопределенно ответил Рома.

— Ну, например? Про мою внешность.

Она приготовилась услышать комплименты, даже подобралась вся. Сашины друзья, как один, были без ума от Анжелики.

— Они говорят, что ты слишком хороша для меня, и чтобы я тебя опасался, — сообщил Рома. — Что такие женщины, как ты… — он замялся, — опасны.

Анжелика ожидала другого; она даже опешила в первый момент. Хотя… Его друзья правы, правы, правы. Катя куда  больше подходит Роме, чем она, Анжелика. В самом деле. Это маленькое убогое создание наверняка любит Рому до потери памяти… До потери памяти боится потерять его.

— Вопрос в одном: чего ты хочешь от жизни?

— Очень многого, — быстро ответил Рома.

— Да? Не очень-то похоже.

— Почему?

— Ну, к своей личной жизни, например, у тебя минимум претензий, — сказала Анжелика.

Рома доверительно положил свою ладонь на ее колено, сдвинул вбок мягкий драп длинного пальто. Фотоальбом соскользнул на сиденье, раскрылся криво.

— Если бы у меня не было к ней претензий, я бы не познакомился с тобой, — возразил он.

— Рома, вопрос в одном, — Анжелика осторожно постучала указательным пальцем по его напряженной руке. — Ты хочешь быть продавцом в автомагазине, как эти твои якобы друзья? Ты хочешь быть мальчиком на побегушках, который выполняет поручения шефа и втихую от него что-то там делает для себя на компьютере?

— Но это не так! — воскликнул Рома.

— Не обманывай себя, — сказала Анжелика. — Ты хочешь быть консультантом на две штуки рублей в месяц, который зарабатывает тем, что таскает запчасти из своей фирмы и навар от продажи берет себе?

— Подожди, но это же не так! — сказал Рома с некоторым отчаянием в голосе.

— Может быть, я утрирую, — сжалилась Анжелика. — Но я недалека от истины, ведь так?

Она видела внутреннюю борьбу в его глазах. Он прекрасно знал, что она права. В своих мечтах он был чем-то другим, высоким и далеким, с легкостью делающим деньги на какой-то ерунде. Лишь в мечтах, или Анжелика не понимала чего-то.

— Ну, может быть, — отступил Рома.

— Отчасти.

— Так вот, — Анжелика протащила перед внутренним взором цепочку знакомых ей Роминых друзей.

— У Бориса, и у Гошки, и у многих других, с кем ты общаешься, нет претензий к жизни. Их устраивает их сегодняшнее положение. Они ничего больше не хотят от судьбы. Если ты такой, как они — ради Бога.

— Я всегда считал, что отличаюсь от них, — с достоинством сказал Рома. Все, что она говорила ему, бросая, как упрек, в лицо, все было правдой. Магазинчик запчастей, в котором работал Рома, его торопливые поездки по городу с коробками товара в поисках двух процентов прибыли — она видела все это.

— Понимаешь, Рома, я привыкла общаться с другими людьми, — сказала Анжелика.

— Ну да, я понимаю, — хмуро кивнул Рома. — Друзья твоего мужа… Куда мне до них. Какая у твоего мужа машина?

— Сейчас? «Линкольн Таункар» и «Мерседес».

— Какой «Мерседес»? — настаивал он.

— Шестисотый, черт возьми! — с вызовом ответила Анжелика. Информация про «Линкольн» как-то проскочила мимо Роминых ушей, или он просто не знал, о какой машине идет речь

.— Мне еще далеко до него, — сказал Рома. — Но я добьюсь того, чего хочу. Ты можешь мне не верить…Далеко. Ему было далеко даже не в том, не в денежном смысле. Анжелика вздохнула. Ему недоставало Сашкиной легкости. Чутье подсказывало Анжелике, что Рома на всю жизнь останется «разнорабочим» мелким предпринимателем, а чутье ее никогда не обманывало. Да, он старается, он хочет выглядеть богатым, обеспеченным, он готов зубами по-волчьи рвать все вокруг себя…

— Может быть, я в чем-то ошибаюсь, — сказала Анжелика осторожно, — но мне показалось, что ты многого хочешь в жизни. Может быть, я ошиблась в тебе.

— Ты права, — Рома выдержал паузу и вдруг сообщил негромко, со значением:

— Я хочу стать президентом.

— Президентом чего? — не поняла Анжелика.

— России, — пояснил Рома серьезно.

Резануло по ушам. Резануло своей фальшью, мерзким, неприличным дежавю.

— Черт возьми, — выругалась Анжелика. — Твою мать!

— Что ты ругаешься? — обиделся Рома.

— У меня такое ощущение, — сказала она как можно грубее, — что все окружающие меня мужики просто помешались. Смешно, но это была Сашина мечта. Он еще в двадцать четыре баллотировался в Думу. Не прошел, конечно. Занялся инвестициями, бизнес сжирал все время. Оказалось, бизнес был лишь фундаментом для будущих политических интриг. В феврале Саша сообщил Анжелике, гордо надувая щеки, что вновь выдвинет свою кандидатуру на ближайших выборах. В апреле его избрали генеральным в Северореченске. Оттуда он вернулся лишь в мае. Побыл дома недельку и уехал вновь. Похудел, осунулся, глаза блестели, когда говорил о своих планах. Привез кучу серых местечковых газет со своими портретами. Через две недели после его отъезда в дверь их с Анжеликой квартиры позвонила высокая худенькая блондинка лет восемнадцати, красивая, эффектная, но неисправимо провинциальная. Окая и гэкая, она поинтересовалась, когда Анжелика собирается разводиться с Сашей: «Я так люблю его! Он сказал, вы давно не живете вместе. А это его ботинки? А это ваша общая квартира?» Через пару дней после своего визита в Питер блондинка исчезла из Сашиной жизни, но даже если бы он сказал, что она исчезла из этой Вселенной, исправлять что-либо было поздно. «Хватит», — сказала Анжелика.

Хватит. Пусть он становится президентом. Мессией. Папой Рим-ским. Кем угодно. С нее — хватит. Сейчас она грустно смотрела на Рому, не веря собственным ушам. Этот коренастенький милый парнишка с жутким шрамом на подбородке и руками землекопа? Вряд ли. Очень вряд ли.

Рома и в бассейне продолжал развивать начатую тему. Не давала она ему покоя. Он умно подплывал к бортику, у которого отдыхала Анжелика, веер холодных брызг накрывал ее с головой.

— А я вот уверен, что я стану президентом, а не твой Саша. У меня еще все впереди. Сколько лет твоему Саше?

— Тридцать, — недоумевая, ответила Анжелика.

— Сколько? — Рома побледнел даже, и его плечевые мышцы напряглись. — Я думал, сорок. К сорока.

— Тридцать ровно, — сказала Анжелика. Она все поняла. Она увидела, как меняется Ромино лицо. Похоже, он представлял Анжеликиного мужа толстым и лысым. Пожилым и богатым. То, что обладатель «шестисотого» может быть почти его ровесником, Роме в голову не приходило. Что ж, сегодня они оба узнали какую-то правду о семейной жизни друг друга.

— Тогда он многого добился, — бесцветно сказал Рома.

Анжелика пожала плечами, развернулась и поплыла к противоположному бортику; Рома обогнал ее посредине пути и ждал, пока она подплывет.

— А из Питера он уехал из-за тебя?

— Его выбрали генеральным директором одного завода в Северореченске, — ответила Анжелика коротко. — Есть такой город, знаешь? Туда-то он и поехал.

— Зачем? — тупо спросил Рома.

— Он баллотируется в Думу по Северореченскому округу. Думаешь, в Питере мало идиотов, которые рвутся к власти? А в Северореченске он один такой.

— Почему один? — Потому что с той поры, как его избрали директором в апреле, он выдал людям зарплату за два года. Понятно? Резко взмахнув руками, она поплыла назад; на этот раз Рома держался рядом.

— И все равно, вот увидишь, я буду президентом, а не твой Саша. Если ты останешься с ним, я все равно стану президентом. Анжелика недоуменно покосилась на своего возбужденного собеседника. Он что-то хотел доказать ей. Прямо сейчас. Прямо сейчас Анжелике хотелось просто поплавать. Она нарочно приотстала, плыла медленно, наслаждаясь упругим сопротивлением водяной толщи, чтобы не сталкиваться с Ромой у края бассейна. Он терпеливо ждал.

— А почему ты считаешь, что моя жена безнадежна? — Рома, не смеши меня, — сказала Анжелика недовольно.

— Если ты хочешь стать президентом, тебе нужна совсем другая жена. Ты видел президентских жен?

— Ну, можно же нанять человеку стилиста, научить ее двигаться, говорить… Ты же сама сказала, что Саша многому тебя научил…У Анжелики кровь закипела в жилах. Он еще сравнивает ее со своим маленьким убожищем? Может быть, он и разницы-то не видит?

— Рома, для того, чтобы лепить, нужен материал, — ответила она зло. — Там лепить — не из чего. Прилагая почти нечеловеческие усилия, Анжелика оторвалась от своего преследователя, и Роман догнал ее только у бортика.

— Почему? — тяжело дыша, спросил он.

Анжелика долго молчала, переводя дыхание, стряхивая блестящие капли с плеч.

— Нельзя лепить из пустоты. У нее пусто внутри. Там нет огня. Там ничего нет. Ноль!

— Ну, она начала сейчас учиться, — неуверенно сказал Рома. — Может быть, что-то изменится.

«Он сам напросился», — задавила в себе остатки жалости Анжелика.

— Да загляни ей в глаза! Там только страх — и больше ничего! Ты сам-то веришь тому, что говоришь?

Анжелика увидела, как медленно гаснут Ромины глаза, как никнут плечи.

— Если честно, то нет, — тихо ответил он.

* * *

Ромкин сейф теперь как магнитом притягивал Катю. Почти каждый день она улучала минутку, чтобы открыть тайник и окинуть быстрым взором сложенные стопкой бумажки — не появилось ли чего новенького. День за днем все оставалось без изменений, пока, наконец, выдвинув привычным движением ящик, Катя не вздрогнула от неожиданности: прямо на нее с фотографии смотрела безумно красивая женщина. Руки у Кати дрожали, когда она вынимала глянцевый лист, а под ним был еще один, и еще. На первый взгляд, на снимках были запечатлены три разных человека, но стоило Кате чуть приглядеться — и она поняла, что это одно и то же лицо. Катя бессмысленно перебирала фотографии, перекладывала их со стола в ящик и обратно, не в силах оправиться от шока. Прошло, наверно, минут пятнадцать, прежде чем она смогла трезво оценить снимки. На том, который она увидела первым, прекрасная незнакомка с темными, гладко зачесанными назад волосами была снята в мехах и золотом колье, на полных губах играла надменная улыбка, и чуть раскосые зеленые глаза были вызывающе прищурены. На втором снимке роскошные волосы девушки были распущены, подсвечены сзади цветными лампами, и она придерживала их небрежным движением вскинутых рук, приподнимая, взлохмачивая. Длинная черная майка оставляла целиком открытыми голые ноги — бесконечные ноги фотомодели. Вульгарно накрашенные глаза и губы делали героиню снимка абсолютно непохожей на ту, первую. Последняя фотография представляла собой ту же самую красотку, только в обличии девочки-подростка. Лицо без тени косметики, смешная прическа, приоткрытый пухлый рот, наивный взгляд… Анжелика-Аня (а Катя не сомневалась, что это была она) стояла на коленях перед деревянным мольбертом, в коротенькой расклешенной юбочке, в разноцветной жилетке, оставлявшей открытым живот, и пальцы босых ног смешно топорщились, как у Шурки, когда он спал. Снимки были сделаны явно фотографом-профессионалом, героиня их как будто сошла с обложки модного журнала, и была она (хамелеон!) везде разной, но везде удручающе красивой, и тайное удовольствие от собственной власти над мужиками таилось в уголках губ. Это был крах, крах для Кати. Даже в самых страшных снах не могла она предположить, что ее соперница ТАК красива.

Катя вновь и вновь перебирала фото, пытаясь найти хоть какие-то изъяны в облике этой «психологини». Напрасно. Возможно, фотограф постарался, возможно, визажист… Казалось невероятным, что вот эта кукла — не знаменитая фотомодель, а какой-то там заумный психолог (если Ромка не врет), казалось невозможным, что это безупречное чудо могло заинтересоваться Катиным мужем. «У нее пустые глаза, — отметила Катя (нужно же было найти хоть какой-то минус!), — пустые, холодные и зеленые, как у кошки. Пустые глаза и злой излом губ. Она…» Сама не понимая, что делает, Катя вытащила альбом с летними фотографиями и, содрогаясь от собственного кощунства, к каждой Анжелико-Аниной фотографии приложила фотографию мужа. Нет, это было абсолютно нереально — они не смотрелись вместе. Просто люди из разных миров. С разных планет. Ничего общего. Вот она, Катя, она так уютно и по-домашнему глядится рядом с мужем, они так подходят друг другу… А эта — чужая…Чужая и блестящая. Катя вдруг почувствовала бешеную зависть к этой женщине, к ее красоте. За что? За что и почему? Холодная, надменная Снежная Королева — почему она так красива?

«Последний раз посмотрю — и все, спрячу», — сказала себе Катя и закрыла глаза. Потом открыла их вновь — и неприятный холодок пополз по спине. Она — чужая, блестящая, и если Ромку поставить рядом с ней… если вообразить, что они стоят рядом, то блеск этот, свет этот падает и на Ромку и озаряет его своим холодным величием. «Рядом с ней он смотрится гораздо лучше, чем со мной, надо признать, — как во сне, подумала Катя, холодея от одной этой мысли, и повторила вслух, не веря самой себе: — лучше, чем со мной».

* * *

И все-таки Анжелика привыкла. Все уютнее Рома вписывался в ее жизнь. Заполняя собой все выемки, все пустые места. Постоянными своими звонками, мальчишеским голосом в телефонной трубке уплотняя временные промежутки. Жизнь становилась гладкой, накатанной, без необъясни-мых провалов. Звонил, назначал встречи, смотрел влюбленными глазами, водил по клубам-ресторанам. Времени думать не оставалось. Даже малышка Катенька иногда надувала губки: «Мама, ты со мной реже стала бывать». Да, занимал собой уже и выходные частично, стремился втиснуться во все ниши. Более того, Анжелика начала замечать печальную тенденцию: она все чаще отказывалась от других развлечений и встреч, чтобы пообщаться с Ромой. С подругами стала редко видеться, с работы порой убегала в самый ответственный момент… Не из-за любви. И не то чтобы по страсти, хотя какое-то такое животное притяжение существовало, тяга взбесившихся молекул, чувственный каприз. «Я могу позволить себе эту слабость», — говорила Анжелика самой себе.

Но пока еще она была сильной. Ее подкачанное, твердое тело, закаленное в сексуальных боях с вполне достойными соперниками, оставалось жестким и гибким, и таким же жестким и гибким пока оставался ее ум.

Но кое-что в их романе продолжало смутно раздражать ее. Она старалась не думать о подобных вещах: это же все ненадолго, это же все не навсегда, это временно, это чтобы Сашу забыть… нужен же кто-то личный для души и тела. Кто-то собственный. Впрочем, Рома не был ее собственностью, ведь существовала же Катерина.

* * *

К приходу Романа Катя приготовила роскошный ужин. Паровые котлеты с тушеными овощами и сливочный десерт (общее время готовки двух блюд — четыре с половиной часа) должны были свидетельствовать о ее особой любви к мужу. Она даже купила, впервые за два с лишним года, молотый кофе и разыскала на дальней полке запылившуюся и потускневшую от длительного неиспользования турку — дабы сварить настоящий кофе. Однако, появившись дома в половине первого ночи, Ромка от еды отказался.

— Жара такая на улице. Не хочется есть, — мотивировал он свой отказ. Катя готова была разрыдаться.

— Ну котлеты же, — сказала она, демонстрируя мужу содержимое утятницы. — И десерт. Я так старалась.

Однако даже сногсшибательный аромат, исходящий от съестного, не пробудил в Ромке никаких признаков аппетита.

Катя послонялась из угла в угол, глотая слезы пополам с обидой. Муж уселся за компьютер, и весь его внешний вид говорил о том, что он полностью отключился от мира и готов провести за мерцающим экраном всю ночь. Тогда Катя осторожно подкралась к нему сзади.

— Рома, я хотела серьезно поговорить с тобой, — сообщила она.

Муж не соизволил даже обернуться.

— О чем? — спросил он холодно.

— Ты не догадываешься?

— Послушай, я устал, — он резко встал из-за компьютера и произнес фразу, начисто противоположную его предыдущим действиям:

— Я хочу спать.

— С кем? — спросила Катя, содрогнувшись от собственных слов.

— Что? — удивился Ромка.

— С кем ты хочешь спать? — повторила она. — И с кем ты спишь?

— Слушай, о чем ты? — дернулся Ромка.

— Ты прекрасно знаешь, о чем, — Катин голос сорвался на крик. — прекрати обманывать меня! Я все прекрасно понимаю, не надо делать из меня дурочку!

— Даже не пытаюсь, — сказала Ромка.

— Ты можешь, прямо, честно глядя мне в глаза, сказать, что ты мне не изменяешь?

Ромка счел нужным промолчать.

— Я все вижу, — продолжала Катя. — Ты стал другим. Я для тебя больше не существую.

— В этом ты права, — неуверенно произнес Ромка.

Все то, что Катя хотела сказать мужу, плескалось в ней, переливаясь через край, и она уже не могла сдерживаться.

— Ты смотришь вроде бы на меня, но на самом деле мимо меня, — говорила она, задыхаясь. — Ты о чем-то говоришь со мной, ты спишь рядом, ты оставляешь деньги на продукты — но тебя нет со мной. Рома, где ты?

— Я здесь, — сказал он все с той же неуверенной интонацией.

— Нет! — Катя театрально протянула руки к мужу, ей начинало казаться, что она играет какую-то дурную пьесу. — Тебя нет. Ты вспомни, когда мы с тобой в последний раз… были вместе?

— Ну…

— А вот я помню: это было две недели назад. Ночью. Ты был чуть нетрезв. И что самое ужасное — ты назвал меня другим именем.

Ромка покраснел:

— Серьезно? Каким же?

— А что, могут быть варианты? — с издевкой спросила Катя. — Есть несколько женщин, чьими именами ты бы мог меня назвать в постели?

— Нет, — сказал он. — Это твой психолог, верно ведь?

— О чем ты? — спросил Ромка осторожно.

Катя понимала, что своими словами она не оставляет мужу ни малейшей возможности соврать, солгать ей же во благо…

— Ты сказал «Анечка» или еще что-то в этом роде. Некое уменьшительно-ласкательное имя, начинающееся с «Ан».

— Извини, — Ромка развел руками.

— Что «извини»? — опешила Катя.

— Извини. Это случайно.

— Ты спишь с ней, — Катя чувствовала, что проваливается в омут и спасения ложью уже не будет. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю».

— Да, я сплю с ней, — сказал Ромка просто. — Тебе стало легче? Что-то изменилось от того, что я это сказал?

Катя стояла молча, пытаясь изобразить болевой шок — высочайшую степень изумления, разочарования, презрения и ужаса одновременно. Ромка внимательно изучал ее лицо.

— Я давно знала это, — Катя удивилась, как обыденно звучит ее голос. Как будто они обсуждали кино какое-нибудь или затраты на продукты. — Самое страшное не это. Самое страшное, что тебя уже нет рядом. Я могла бы смириться с твоей изменой, если бы чувствовала, что ты мой. Хоть на сколько-то.

— Да я же живу с тобой! — воскликнул Ромка.

— Твое тело здесь, но мысленно ты с ней. У тебя в глазах — ее отражение.

— И какая же она?

— Она — злая, — сказала Катя убежденно.

— Что? — спросил Ромка с какой-то даже угрозой.

— Она — Снежная Королева, — пояснила Катя, воссоздавая перед глазами великолепно-ледяное лицо. — Она — тот холод, который пробрался в твое сердце.

— Красиво, — усмехнулся муж. — Но ты не права. Ты же не знаешь ее. Это очень милое, чувствительное существо, которое плачет над мелодрамами и читает Набокова.

Катя не знала, кто такой Набоков. И не хотела знать.

— Мне плевать, кого она читает! — закричала она. — Я хочу быть с тобой!

— Так будь, — сказал Ромка.

— Ты не видишь меня! — по Катиным щекам катились слезы. — Сейчас я все делаю для тебя! Я живу для тебя! Ты даже не замечаешь, как я меняюсь! Я учусь в этом чертовом вузе ради тебя! Ты сказал, что тебе не нравится моя губная помада — я купила другую! На сэкономленные деньги, между прочим! Я вот уже две недели каждый вечер готовлю для тебя!

— Спасибо, я это оценил, — сказал Ромка. — Очень вкусно.

— Рома, посмотри на меня! — в отчаянии кричала Катя. — Обрати на меня внимание! Это же я!

— Я вижу.

— Я знаю, что во многом была не права! Но я хочу измениться! Я уже меняюсь! Ты не видишь этого!

В глазах мужа появилось какое-то подобие сострадания.

— Катя, — сказал он виноватым тоном, — помимо того, о чем мы сейчас говорили, у меня есть работа. И на самом деле, вопреки тому, о чем ты думаешь, работа занимает основные мои мысли.

Заливаясь слезами, Катя обхватила плечи мужа. Ее буквально трясло от рыданий.

— Я знаю, — всхлипывала она. — Работа. Аня. Друзья. У тебя есть столько всего, а у меня — только ты. И я даже не знаю, как просить тебя. Рома, может быть, в твоем сердце найдется хотя бы маленький уголок для меня? Мне многого не надо. Маленькое-маленькое местечко для твоей жены?

* * *

Теперь Катя в буквальном смысле слова затаскивала мужа в постель. Иногда преодолевая его сопротивление — не слишком сильное, впрочем. Она догадывалась, на что намекал Ромка в своих упреках к ней — на ее холодность в постели. Она догадывалась об этом и раньше, но теперь… Эта Аня-Анжелика… Глядя на ее фотографии, Катя очень точно представляла себе, чем именно та покорила Ромку. Кате нужно было стать такой же — роковой соблазнительницей. И она начала делать первые успехи. Нет, в ней не проснулся интерес к сексу. Катя никогда не получала удовольствия от физической любви. Ей нравились поцелуи, прикосновения — просто потому, что в этот момент она ощущала, как ЕЕ ЛЮБЯТ — но не более того. И искусственно приобретенная фраза «я хочу тебя» давалась Кате с небывалым трудом. Она повторяла ее перед зеркалом, победив стыд перед самой собой, но всякий раз, произнося эти идиотские три слова для мужа, вся сжималась внутри, повторяя про себя: «Вот черт! Вот черт!», и кривила рот, брезгуя сказанным, если в этот момент, обнимая, Роман не видел ее лица. Катя начала смотреть тайком порнокассеты мужа, желая вызвать у себя некое подобие физического влечения. Она пыталась делать это и раньше, но после первых же десяти минут просмотра врожденная стыдливость побеждала. Теперь же Катя заставила себя смотреть подпольные шедевры из небогатой Ромкиной коллекции и — странное дело — вдруг поняла, что нечто вроде описываемого в любовных романах возбуждения, непонятно-неконтролируемая тяжесть внизу живота начинает посещать ее. Ей было противно и приятно смотреть — но щекочущая новизна никогда не появлялась во время непосредственных контактов с мужем. Катя вызывала у себя перед глазами зрительные образы с порнокассет — бесполезно. Она зажималась, испуг и отвращение сковывали все ее члены. Нет уж, проще было по привычке — просто глядя в потолок, бездумно отдаваться Ромке. Однако теперь Катя освоила новую науку — она стонала, извивалась и кричала, как героини порнофильмов, стискивала мужа в объятиях и царапала ему спину. Ромка был немало удивлен — ведь его женушка впервые начала демонстрировать подобное.

— Что это вдруг в тебе проснулось? — спросил он однажды, отдыхая в полном удовлетворении после удачного секса с Катей. — Раньше ты не любила это.

Катя ответила не сразу. Первой ее мыслью было рассказать о своих киносеансах и сослаться на возбуждение от порно, но она быстро сообразила, что такой ответ может не понравиться Ромке. Ведь это значило, что в значительно возросшем Катином влечении виноват не он лично, а безвестные труженики порноэкрана… И потом, эти кассеты были его маленькой тайной, о которой Катя не должна была знать. Пришлось бы врать про то, что она нашла их случайно, и все равно, вероятнее всего, муж остался бы недоволен.

— Не знаю, — сказала Катя наконец, довольно неподдельно изобразив смущение. — Я вдруг как-то по-другому увидела тебя. Когда я поняла, что могу потерять тебя… — она искоса посмотрела на мужа — верит ли он ее словам? — Когда я поняла это… Ты, наверно, сейчас очень обидишься, но действительно, я уже так привыкла, что ты есть… И тут вдруг увидела, какой ты на самом деле… Такой сильный… У тебя такие мышцы…

Это была неприкрытая лесть. Катя отчетливо сознавала всю тяжесть своего вранья. На самом деле еще никогда Ромка не был для Кати таким чужим. Чужим, мускулистым, похотливым мужиком, который непонятно почему оказался с ней в одной постели. Но именно этого мужика ей обязательно надо было удержать… И единственная надежда была — врать, врать и врать.

* * *

Рома позвонил, когда Анжелика была у Макса. Она расслабленно валялась поперек Максовой постели, потягивая горьковатый скотч со льдом, когда затренькал сотовый. Анжелика лениво выбросила руку к телефону и, убедившись, что это Рома, пошла разговаривать на кухню, перешагивая через разбросанные в большой комнате детские игрушки.

Рома звал ее в Выборг. Прямо сейчас. Стараясь говорить тише, Анжелика отнекивалась: «Я на работе… Я сегодня не могу…»

— Хорошо, — сказал Рома. — Но мне очень хотелось съездить туда с тобой. Давай тогда поедем завтра. Я на завтра отложу поездку.

— Давай, — охотно согласилась Анжелика. — Во сколько?

Входя в большую комнату, она увидела через широко распахнутые двойные двери в спальню фигурку Макса на постели. Он натянул уже свои расклешенные черные кожаные штаны и сидел на смятой простыне, обнаженный по пояс, нервно затягиваясь длинной женской сигареткой. Темные выпуклые соски отчетливо выделялись на бледной груди. У Анжелики засосало под ложечкой, она споткнулась о желтого плюшевого мишку и, едва не упав, опустилась на кровать рядом с Максом.

— Чего грустишь? — преувеличенно весело спросила она.

Макс пожал плечами, коротко улыбнулся, подвинул к ней запотевший бокальчик с золотистой жидкостью:

— Будешь?

Он все слышал. Анжелика, слегка смущенная, отхлебнула виски, перегнувшись через широко раздвинутые колени Макса, потянулась к тарелке с виноградом. Двусмысленная ситуация. С Максом все было давно решено, все разложено по полочкам. Когда-то рвалось, нервы натянутые трещали по швам, молнии и фейерверки всплескивали… Но у Анжелики уже был Саша, а у Макса была пусть нелюбимая, но жена, дети были… И постепенно все улеглось, все стало спокойно и нежно, все свелось к красивому и страстному сексу раз в две-три недели. Все свелось к сексуальному ритуалу, и это устраивало их обоих, и это была почти любовь… Любовь, уложенная в рамки реальной жизни. Макс, нежный и красивый, с прозрачной белой кожей, с угольно-черными волосами и удлиненными, раскосо-восточными глазами, совершенно сложенный, мягкий, гибкий Макс давно был частью ее жизни. Когда Анжелика рассталась с Сашей… да, первой мыслью ее было броситься к Максу на шею, сказать: «Давай будем жить вместе», но это было бы так непорядочно с ее стороны, глупо и нелепо… «На тебе, Боже, что нам негоже», — говаривала в таких случаях давно умершая Анжеликина бабушка. Все страсти улеглись и успокоились так давно, и страшно было что-то менять… Пока старший Максов ребенок у бабки с дедом, пока жена с младшим лежит в больнице… вот она здесь, на квартире у Макса. Она даже знала, что не станет забирать тюбик ярко-красной помады, случайно выскользнувший из нетрезвых рук и закатившийся под кровать… Потом, когда-нибудь, Максова жена найдет этот тюбик, она ведь не красится так ярко, и Макс даже не обидится на Анжелику…В последнее время Анжелика все сравнивала Рому и Макса. Макс, несомненно, красивее; несомненно, роднее; но в душе она уже отдавала предпочтение Роме… Ведь это было так необычно и наверняка так ненадолго… А Макс — это как часть тебя, это навсегда… Это крепче, чем все мужья и любовники…Она осторожно дотронулась до его бедра, затянутого в черную кожу. Макс вздрогнул.

— Что с тобой?

— Ничего, — Макс вздохнул, преувеличенно внимательно рассматривая тонкое колечко на левом мизинце.

— Будем пить?

И осторожно, легко, одним касанием поцеловал ее в губы.

Наутро, в машине с Ромой, Анжелика все вспоминала Макса, его мягкие нежные руки с длинными пальцами, его божественно-точеный профиль, тонко вырезанные ноздри, грустную усмешку… и невольно опять, опять сравнивала Рому с Максом. Здесь — приплюснутый грубый боксерский нос, мясистые яркие губы; там — нежный бледный рот, болезненно изогнутый, изломанный в странной улыбке. Здесь — мощные бицепсы, распирающие узкие плечи пиджака, сильные руки, курчавистая шерстка на широких запястьях; там — длинный узкий торс, заметно расширяющийся лишь к плечам, все ребра можно прощупать, и эта его мания сидеть, широко разведя колени, опершись локтем на правое колено, а в левой руке с надменным и прямым запястьем — тонкая сигарета… «Какая разница, — сказала Анжелика самой себе. — Макс там, а ты здесь. С Ромой». Они были изолированы от всего мира вдвоем в «Опеле», в этой маленькой комнате на колесах, и неслись упрямо вперед по шоссе, мимо желтеющего, зеленеющего, краснеющего пестро-ситцевого леса, мимо выцветшего льна полей и стальной шелковистости небольших водоемов, попадавшихся на их пути. Они были вдвоем сейчас. И в маленьком ресторанчике, увенчавшем карабкающуюся вверх, узкую, вы-стланную серым булыжником улочку, Анжелика наконец успокоилась. Здесь Заграница мешалась с Провинцией. Чужие, холодные, по-скандинавски каменно-скалистые улицы — и накрахмаленные белые скатерти с венчиками, тарелки с надписью «Общепит» и вафельные салфетки в стаканчиках. Тяжелые дубовые стулья, блестящие, начищенные ножи и вилки — и солянка с оливками и сосисками, которую подали на первое. Официантка привычным взглядом угадала в них столичных жителей: «Как там, в Питере?», почти без удивления оглядела расклешенные Анжеликины джинсы и мужскую темно-зеленую толстовку — наряд подчеркнуто непраздничный рядом с парадным костюмом Ромы.

«И пусть, и здорово», — вредно подумала Анжелика, отставляя далеко вбок ногу в тяжелейшем черном ботинке на восемнадцатисантиметровой рифленой подошве. Официантка, украшая тарелками стол, удивленно и грустно посмотрела на Анжеликин ботинок — и отвела взгляд.

Золото листьев под ногами, тихие шорохи, состояние покоя, незаметно перетекшее вместе с Анжеликой в машину. Расслабилась, расползаясь по сиденью, никакие ремни не давили. В отличие от Саши, Рома не настаивал, чтобы она пристегивалась. Ничего не значащие разговоры, расплывчатые, пустые фразы… Но не прошло и пятнадцати минут, как Рома вновь заговорил о своей семье.

— Знаешь, несколько дней назад я совсем было собрался уйти из дома. Собрал вещи. Уже даже знал, куда пойду ночевать и где буду жить, пока не сниму квартиру. И не смог уйти. Жена встала в дверях, глаза испуганные. Огромные. «Я тебя никуда не пущу» и все тут. Я совсем собрался уходить. Не то чтобы мы поссорились или еще что-то. Просто понял, что не могу больше. Проводил тебя, приехал домой и понял, что больше не могу. А она встала в дверях и все тут: «Куда ты собрался? Куда ты уходишь?» Понимаешь, прожить восемь лет с одним человеком… Невозможно вот так сразу уйти.

— Ты все равно уйдешь от нее, — сказала Анжелика. — Не сейчас, конечно.

— Почему?

Иногда он напоминал Анжелике маньяка — вцеплялся в каждую ее незначительную фразу, глаза огнем загорались, выспрашивал все, настаивал, вытягивал из нее какие-то мнения и суждения…

— А ты думаешь, что с ней всю жизнь проживешь? — поинтересовалась Анжелика.

— Я не знаю. Я не могу сейчас решить это. Наверно, мне нужно время. Но почему ты так уверена, что я уйду от нее?

— А ты думаешь, что ваш брак будет продолжаться вечно? Мы уже говорили с тобой на эту тему, — Анжелика вновь примерила на себя интонации работника психологической службы. — Ты будешь подниматься, добиваться чего-то… И ты хочешь, чтобы вот это существо было рядом с тобой, когда ты будешь что-то значить в этой жизни? Я понимаю, что ты ее любишь, но…

— Я ее совершенно не люблю! — запальчиво воскликнул Рома.

Анжелика прокрутила перед внутренним взором запомнившиеся ей глянцевые картинки — фотографии Роминой жены. Эти печальные лошадиные глазки по бокам деформированно-треугольного лица, этот бесформенный, пятном, кровавый рот на серовато-зеленом лице… Гоблин какой-то. Неужели Рома не видит, что внешне его жена — просто урод из циркового шоу? И каким же прекрасным должно быть внутреннее содержание человека, чтобы терпеть такую его внешность, не замечать явной дисгармонии?

— Если ты ее не любишь, ты же должен видеть… — начала Анжелика, но тут же мысленно остановила готовый излиться поток откровений. — Как ты вообще можешь ставить ее на одну ступеньку со мной, например? Как ты можешь сравнивать ее со мной? Она же ничто! Анжелика вдруг представила, как Рома возвращается домой с ИХ свидания, где он только что целовал ее, Анжеликины, безупречные губы, ласкал ее тело, точно выверенное до миллиметра, сделанное часами и часами нудных физических упражнений, — и ложится в постель со своей Катей, угловатой, кривенькой, с невероятно широкими, расплющенными тазовыми костями… треугольник лица острием вниз, треугольник тела острием вверх. Так рисуют дети. Ее передернуло.

— Ну, ты не права, — вступился за жену Рома. — Вы с ней просто разные. Ты вся такая… совершенная. Ты моя мечта, понимаешь? А она — реальность. В моей жене тоже есть своя прелесть. Она вся такая домашняя… Она другим берет, не тем, чем ты.

— Ну да, конечно, — скептически согласилась Анжелика.

— То есть ты думаешь, я ее брошу, — раздумчиво повторил Рома.

— Я думаю, да, — сказала Анжелика. — Причем тогда, когда она меньше всего будет этого ждать. Просто ты поймешь… что больше не можешь. Не можешь видеть ее. Не исключено, что она будет беременна в этот момент или еще что-то, а у тебя в этот момент, вероятнее всего, никого не будет. Не будет любовниц. Так тебя меньше всего будут мучить угрызения совести.

— Я боюсь, что так и будет, — сказал Рома. — А потом я всю жизнь буду чувствовать себя негодяем.

— Ну почему сразу негодяем? Рома, это просто жизнь. Я не хочу тебя обидеть, но иногда ты рассуждаешь очень провинциально.

— Ну почему сразу провинциально? — покраснел Рома.

— А потому что посмотри вокруг! Люди по-другому живут. У меня куча знакомых, которые жили-жили себе с женами много лет, вместе начинали с нуля. А потом появились деньги, появилась возможность встречаться с более интересными женщинами… или просто время прошло. Если что-то уходит, или если появляется что-то новое — зачем сохранять то, чего нет? То, что мешает? То, что обуза? То, что тянет тебя назад, вниз? Рома, все гораздо проще, чем тебе кажется.

— Я знаю, — сказал Рома торопливо, — но я не хочу так жить. Я и сам уже почти такой… но я боюсь стать таким. Меня мама по-другому воспитывала.

— Ха! — воскликнула Анжелика. — Нас всех по-другому воспитывали. Мой бывший тоже на рыцарских романах воспитывался. Одна любовь, одна женщина — навсегда. Романтика. Ну и что? Я не знаю, сколько у него женщин было до первого брака… Не знаю толком, сколько раз он мне изменял… Что он сейчас имеет? Одну бывшую жену, одну тоже фактически бывшую с ребенком, который не от него, и одного своего ребенка на стороне, который никогда папочки не видел. И ничего. Я уверена, он считает, что все идет по плану.

— У твоего мужа есть ребенок на стороне? — ахнул Рома.

— Может быть, и не один, но про одного-то он точно знает. И знаю я.

— И когда он появился? Ты извини, что я спрашиваю, это, наверно, не мое дело, но я просто потрясен тем, что ты сказала.

— Да все нормально, — про себя Анжелика отметила непомерную «бабскость» Роминых интонаций. — Ребенок появился, когда мы уже были вместе. Рома, все просто в этой жизни. Ради меня Саша развелся с первой женой. С женой у него все было плохо, но была еще любовница. Вернее, любимая женщина. Она появилась задолго до меня. Но Саша развелся с первой женой и женился на мне. Не на той, которую любил, а на мне.

— Но почему?

— Потому что я эффектнее, — заявила Анжелика, поправляя волосы. — Потому что я красивее. Потому что мы вместе шикарно смотримся. Потому что его друзья сказали: «Вот это то, что тебе надо».

Это была правда. Горькая, но правда. Когда-то нестандартность ситуации сделала Анжелику счастливой. На несколько лет. Но уже все прошло…

— Я ничего не понимаю в вашей жизни, — вздохнул Рома, пошлепывая ладонями по рулю. — В твоей и в Сашиной.

— Ты вообще многого не понимаешь, — сказала Анжелика категорически. — Ты все видишь в черно-белом цвете. Владимир Маяковский. «Что такое хорошо и что такое плохо». Крошка сын к отцу пришел. Рома! Относись к жизни проще. Хорошо, когда мне хорошо. Рома гнул свою тему — Я не смог бы жить, зная, что где-то есть мой ребенок. Если бы тогда Ольга родила… не знаю, наверно, я бросил бы жену и ушел к ней. Этот ребенок стал бы для меня всем. Анжелика развела руками — Ну, у Саши теперь тоже есть шикарная возможность вернуться к своей настоящей любви. Только что-то он туда не очень торопится.

* * *

Рома день ото дня становился все более ручным, все крепче прилипал к Анжелике, не отодрать. Она уже без зазрения совести звонила ему, когда нужно было срочно поехать куда-то. Позвонила, например, чтобы отвезти дочь на очередной кастинг через весь город. Они опаздывали, Рома нервничал, чертыхался внутренне, но внешне все улыбался, пытался заговорить с девочкой. Катя, в сдвинутой на затылок разноцветной беретке, с выбившимися золотыми локонами, воображала, как перед новым мальчиком, надувала губки, хихикала, вертелась, рассказывала что-то про цирковое представление, которое она посетила в выходные.

— А мы вот с твоей мамой в пятницу на концерт идем, — зачем-то ляпнул Рома, заслужив неодобрительный Анжеликин взгляд.

— И леопарды там — вот такие! — продолжала Катенька, не услышав Ромы. — С вот такими зубами! «Концерт в пятницу» был концертом группы «Воскресение», весьма любимый Анжеликой. Она любила все этакое, с налетом старины, с вычурностью и простотой двадцатилетней давности; любила «Квинов», душу была готова отдать за разрывающий пространство голос Фаруха Балсара; любила старую «Машину времени», «Дип Перпл» и «Лед Зеппелин», вот и «Воскресение» любила тоже. С Ромой встретились днем. Анжелика уже была одета для концерта, к джинсам эксклюзивная джинсово-клетчатая куртка, жесткая, хрустящая, вычурно-стильная. С некоторым удивлением посмотрела на Рому-При-Полном-Параде, в отглаженном костюме с пиджаком… Не симфонический концерт все-таки! Анжелика, держась подчеркнуто прямо, шагала огромными своими ботинками, физически чувствуя, как хороши, как правильны, как чудно закручены ее темные локоны, каким ясным светом сияют ее глаза под длинными ресницами, как отточены и верны короткие движения рук, сопровождающие каждый шаг. Отчаянно окунулись в жужжащую толпу, ринувшуюся уже к дверям большого зала ДК Ленсовета. Приятное покалывание в предчувствии, волнение не волнение, нечто между ожиданием и счастьем. Странное время: хиты двадцатилетней давности уже не казались давно умершими; бритые мужчины в золотых цепях вскакивали в проходах в беспробудном экстазе — это была их юность. Рома вел себя сдержанно. Если бы не он, Анжелика бы тоже рванула в проход, а так она постеснялась даже спросить у него зажигалку. Никольский пел «Скрипача», маленькие огоньки качались справа и слева, целое море живых светлячков внизу; на пару мгновений Анжелика пожалела, что она здесь с Ромой. Всеобщее тепло, братство всеобщее подтачивало его лишь с краев, а внутренне он был целен, не пускал в себя жар танцующих звездочек; зато Анжелику переполняло это великолепное чувство, и она готова была, как во сне, шагнуть со своего верхнего яруса прямо в воздух, взмахнув руками, над головами всех, над этим городом огней… заливаясь слезами, растекаясь в счастье…После концерта был дождь. Стучал по крышам припаркованных вокруг ДК автомобилей, смывая блестящий гель с Анжеликиных волос, лил, раздваивая в лужах отражения круглых фонарей…

* * *

Звонок мобильника раздался, когда они уже подъехали к Анжеликиному дому, когда говорили друг другу последние слова прощания. Роман сразу почувствовал, что сейчас все полетит насмарку. Анжелика молча выслушала его короткий разговор с женой. Он хотел что-то объяснить ей — мгновенно нахмурившейся, укоризненно надувшейся, пьяной, — но тут телефон опять зазвонил. Анжелика выскочила из машины, как ошпаренная, кинулась к темному рту своей подворотни. В сущности, все слова уже были сказаны, даже «до свидания» и «удачи», но Роман, бросив на сиденье мобильник, метнулся за Анжеликой.

— Подожди! Куда ты?

— Я уже говорила тебе, — сказала Анжелика зло, останавливаясь. Ее немножко шатало, верхняя пуговица клетчатого джинсового жакета была расстегнута.

— Ты из-за звонка? — глупо спросил Рома.

— Рома, я тебя уже предупреждала, — угрожающе произнесла Анжелика. — Поезжай домой.

— Подожди! — с мольбой в голосе воскликнул Роман. — Пожалуйста, подожди!

— Что? — спросила Анжелика, приближаясь.

Телефон, умолкший было, затрезвонил вновь. Внутренне чертыхаясь, Роман рванул дверцу «Опеля», схватил трубку.

— Рома, извини, что я опять звоню, — виноватый голосочек Кати. — Ты же обещал помочь мне с рефератом.

— И что? — рявкнул Роман.

— Ты обещал…

— И ты по этому поводу звонишь мне на трубу? — проорал Роман в ярости. — Я говорил тебе, чтобы ты больше не звонила?

— Рома, я не стала бы звонить, но ты обещал, — интонации, покорные до противности. — Мне в понедельник нужно сдавать реферат…

— Так, — он оглянулся на Анжелику — та усмехалась издевательски, облокотившись на кирпичную стену. — Где компьютер включать, знаешь?

— Да. — Папку «Мои документы» знаешь?

— Да.

— В ней папку «Катя» видела? Что ты молчишь? Там есть файл «Интернет», в нем все, что тебе нужно.

— И что мне с этим делать? — проблеяла Катя.

— Что тебе с этим делать? — возмутился Роман. — Это ты у меня спрашиваешь?

— Рома, ты когда приедешь? — со слезами в голосе.

— Никогда! — отрезал Роман. — Понятно?

Виновато улыбаясь Анжелике, он подошел и взял ее за руку.

— Видишь, я обещал жене подъехать в десять и помочь с рефератом.

— Я понимаю, — Анжелика все еще усмехалась, но мягче, спокойнее; кажется, ей понравилось, как Роман орал на жену.

— Я обещал ей помочь… Черт! Как мне все это надоело! Почему она ничего не может сделать без меня?

— Да потому что ты все делаешь за нее! Даже рефераты! А она сидит себе ножка на ножке, жопа на ладошке!

Телефон опять зазвонил. Неприятная дрожь пробежала у Романа под лопатками.

— Рома?

— Послушай меня, — сказал Роман почти по слогам. — Если ты еще раз позвонишь, то больше никогда меня не увидишь. Поняла?

Катя молча сопела в трубку. Роман отключил мобильник и кинул его назад. «Нужно было сделать это сразу после концерта», — подумал он. Анжелика, закусив губу, смотрела в сторону — то ли сердилась, то ли прикалывалась внутренне над ним.

— Ты сердишься? — спросил Роман.

— Да нет, — она резко перекрестила руки перед грудью, как судья в боксе одновременно с командой «брэк». — Что ж ты даже со своей женой сладить не можешь? О чем тогда вообще можно говорить?

— Пойдем пройдемся, — предложил Роман вместо ответа. Анжелика зябко поежилась, передернула плечами — от холода или от избытка чувств, но от предложенного Романом пиджака не отказалась, накинула его поверх джинсового жакета. Чуть-чуть поотстав, Роман смотрел, как она идет — очень прямо ставя ноги, широко развернув плечи, высоко подняв голову. Темные кудри прятались под воротником пиджака, широкие «клеши» загребали шуршащую листву. В молчании они прошли по парку. Пахло осенью, небо над головой было темным; то там, то тут срывался с ветки лист и падал под ноги; величие ночи успокаивало. Они дошли до заброшенного фонтана, перелезли через бетонное высокое ограждение, и Роман помог Анжелике забраться на каменную круглую кладку, из которой торчал посредине короткий конец железной трубы водоподачи. Самому ему влезть по камням наверх, как обезьянке, не стоило труда, и они долго, упоенно целовались наверху, пока Анжелика не начала смеяться, как сумасшедшая. Вернулись в машину. Сцена прощания затягивалась. Роману было хорошо и спокойно, как бывало очень редко. Никуда не хотелось ехать, заночевать бы вот здесь, в машине с Анжеликой. Но где-то в самых задних мыслях он держал воспоминание о перепуганной его грубостью Кате. Вот, бедняжка, наверно, думает, что все кончено, что муж больше не вернется. Анжелика тем временем расстегнула «молнию» на джинсах Романа, от нее пахло вином и вареньем, и Роман сдался: на бешеной скорости «Опель» стартанул с места и помчался в сторону железной дороги, в такие дебри сортировочных узлов, где вряд ли в это время суток могли случиться прохожие.

Безумный, нервный, всепоглощающий секс. «Что тебе нужно? — стучало в голове у Романа. — Что нужно тебе?» Даже в наивысшую минуту наслаждения этот вопрос не погас окончательно, не размылся начисто во взрывах сладкой истомы. «Что нужно тебе?» — хотел спросить он, глядя позже в пустые, почти прозрачные Анжеликины глаза. Этот мучительный вопрос мешал ему упиться своим «хорошо и спокойно», чувством, которое он так ценил теперь. Было три часа ночи, когда «Опель» занял привычное место у Анжеликиного дома. Теперь уже точно нужно было разбегаться. На Романа накатила непреодолимая зевота, и он боялся уснуть прямо за рулем.

— Я ужасно пьяная, — сказала Анжелика весело. — Заметно?

— Немножко, — Роман посмотрел на часы — да, начало четвертого. — Ну, мне, наверно, пора. Поспать уже не удастся. Жена, наверно, ждет, чтобы устроить скандал.

— Еще и скандал? — в Анжеликином голосе явственно прозвучали укоризненные нотки. — Тебе просто на шею сели, дорогой мой.

— Ну, со мной знаешь какие скандалы. Где сядешь, там и слезешь, — заметил Роман. — Лучший способ защиты — это нападение.

— Если бы ты знал, как мне надоели разговоры о твоей семье! — произнесла Анжелика с чувством. — Не могу больше. Знаешь, я больше не хочу слушать про твою жену, про твои скандалы, про твои заморочки. Давай договоримся, что мы больше не будем об этом разговаривать. Есть миллион других тем. Поговорим о поэзии. О птичках, в конце концов. Давай попробуем.

Роману вовсе не хотелось разговаривать. Ему хотелось спать.

— Мне начинает казаться, что ты меня ревнуешь, — сказал он лениво.

— Что?! — моментально вспыхнула Анжелика. — К кому?

— К моей жене.

— Ты что, упал? Ревновать к вот этому? — она бурно взмахнула руками. — Ром, не серди меня. Я пьяная, я могу сказать что-нибудь не то. Потом пожалею.

Роман моментально проснулся. Она пьяна. Она действительно пьяна. Почему бы не воспользоваться этим?

— А вот мне нравится как раз, что ты пьяная, — сказал он. — Сейчас ты со мной откровенна.

— Я всегда с тобой откровенна, — сообщила Анжелика. — Насколько это возможно. Настолько, насколько… Слушай, меня чем дальше, тем больше развозит.

«Ага», — сказал сам себе Роман. — Раз ты откровенна, — начал он, и собственный голос показался ему ненастоящим, — может быть, ты все же скажешь, что ты от меня хочешь? — Я? От тебя? — она прищурилась. — Ничего, наверно.

— Ты уходишь от ответа, — настаивал Роман. — Зачем-то ты со мной встречаешься. Что тебе нужно?

Анжелика действительно была заметно пьяна; у нее было такое выражение лица, как будто она собиралась запеть нечто вроде «Шумел камыш». Вместо этого она повернулась к Роману и, прямо глядя ему в глаза своими пустыми, зелеными и холодными, сказала с глупой улыбкой:

— Мне нравится с тобой трахаться, — потом подумала и добавила:

— Вот и все.

— И все? — опешил Роман. Менее всего он ждал именно этого ответа. Он не смог бы сам точно сформулировать, чего конкретно он ждал, но эти типично мужские слова, произнесенные его подругой, были как ушат ледяной воды на его горячую голову.

— Тебе ведь тоже нравится со мной трахаться? — спросила Анжелика, улыбаясь.

— Да, — слово «разочарование» было слишком мелким для чувства, обрушившегося на Романа. — Да, конечно. Но я думал… Мне нравится и просто сидеть рядом с тобой.

— Ну, мне тоже нравится сидеть рядом с тобой, — небрежно сказала Анжелика. — И вообще. Ты меня возбуждаешь.

Сегодня явно мужчиной была она. Он — всего лишь женщиной.

Думал ли Роман когда-нибудь, думал ли он, в постели с Катей мечтая лишь о животном желании со стороны женщины, думал ли он, жестокий и сильный, солдат и зверь, думал ли он когда-нибудь, как больно его ранит такая — всего лишь животная — женская страсть?

— Тебя что, это разочаровало? — почувствовала Анжелика.

— Да нет, забудем, — отмахнулся Роман.

Она посмотрела на него внимательно и все поняла.

— А чего ты ждал? — спросила она удивленно. — Что ты ожидал услышать?

— Нет, ничего, — Роман отвернулся, чтобы не видеть ее глаз. — Ты сказала, что ты думала.

— Да, а что?

— Моя жена… — начал Роман.

Анжелика стукнула кулаком по панели приборов:

— Если я хоть раз еще услышу что-то о твоей жене… Рома, я устала. Тебе больше не с кем поговорить об этом?

— Ты хороший психолог, — сказал Роман обреченно, — мне хотелось говорить об этом именно с тобой. Прости, если я тебя утомил.

— Ром, просто это уже невозможно выносить, — скороговоркой проговорила Анжелика. — Я, как дура, уже два месяца к ряду спасаю твой брак. Зачем мне это нужно, как ты думаешь?

Роман пожал плечами.

— Я, как идиотка, уговариваю тебя жить с этой… с этой женщиной, прости, Господи. Ромочка, у тебя все будет хорошо, — передразнила она сама себя, — не волнуйся, не переживай… Если бы ты пришел ко мне в службу брака… слышишь? Если бы ты туда ко мне пришел, а не трахать меня, я бы сказала просто, что тебе надо развестись. Что спасти твой брак невозможно. Невозможно!

Когда-то он уже слышал эти слова от нее, но тогда они были сказаны с гораздо меньшей страстью.

— Ты так думаешь? — устало спросил Роман.

— А ты как думаешь? — она повысила голос. — За все время, что мы общаемся, ты не сказал ни одного положительного слова о своей жене, а я чисто из женской солидарности уговариваю тебя жить с ней!

— Ты много не поняла, — сказал Роман. — На самом деле у нас все не так плохо.

— Вот как? — издевательски переспросила Анжелика. — Судя по твоим рассказам, кроме бесконечных скандалов и истерик, там нет ничего. Это и есть «не так плохо»? Похоже, ты вообще ничего не знаешь о нормальных человеческих отношениях!

— Многое из того, что я говорил тебе, я говорил нарочно, — признался Роман. — Многое было надумано. Я специально подстраивал некоторые ситуации.

Глаза ее странно блеснули в темноте. Глаза рыси или пантеры, готовой к прыжку.

— Зачем? — спросила Анжелика.

— Чтобы видеть твою реакцию. Я хотел лучше узнать тебя.

— Ну и как? Узнал?

— Выражаясь языком компьютера, у меня весьма своеобразная система анализа, — сообщил Роман. — Я накапливаю информацию, накапливаю, и вначале ничего не происходит. Потом, когда информации становится достаточно, начинается собственно анализ. И тогда становится ясно, нужен мне человек или нет. Ему захотелось оттолкнуть Анжелику от себя, сделать что-то такое, чтобы она ушла сейчас и уже не вернулась; он бы попробовал возвратить ее назад, он бы даже страдал, и страдал мучительно; но толчок должен был быть сильным, чтобы она сама сказала «нет» навсегда. — И какие же выводы ты сделал насчет меня? — поинтересовалась Анжелика. — Ну, одно я понял точно, — честно сознался Роман, — для семейной жизни ты не годишься.

— Вот как? — протянула она, разглядывая его лицо так, будто видела его впервые. — Ну, это твое личное мнение.

— Ты не такая преданная, как моя жена, — Роман попытался объяснить свою точку зрения. — Может быть, она не такая красивая, как ты, и извилин в голове у нее меньше, но я знаю, что она никогда не бросит меня. Что бы ни случилось. Ты знаешь, что это за чувство — чувство уверенности? А у тебя все зависит… от настроения даже, может быть. Ты не смогла бы прожить с одним человеком всю жизнь. Ты привыкла играть с другими людьми, тебе нравится заставлять их подчиняться. Тебя не волнует результат. Тебе нужен сам процесс.

— Ты очень плохо меня знаешь, — сказала Анжелика.

— Я вообще тебя не знаю! — закричал Роман. — Я хотел бы узнать тебя получше! Хотел бы, но ты не даешь мне этого! Ты говоришь какие-то фразы, ты смеешься, улыбаешься, я теряю голову, а тебе это нравится… Я не могу напаивать тебя до бесчувствия всякий раз, когда захочу узнать хоть что-то о тебе и обо мне!

— Зачем? — спросила Анжелика.

— Что «зачем»?

— Зачем ты хочешь узнать меня лучше?

— Не знаю, — Роман покачал головой. — Но если я буду с тобой общаться, я должен узнать тебя, — он громко выдохнул воздух из легких, потом набрал его побольше, чтобы сказать самое главное: — Я не хотел расставаться с тобой сейчас. Но я тебя боюсь.

— Я вижу, — сказала Анжелика.

Роман уехал прочь от Анжеликиного дома с твердым намерением не видеть ее. Не видеть ее как можно дольше. Страх действительно занимал все большее место в их отношениях; невидимая какая-то пучина все глубже затягивала Романа, и не было сил противиться ее липким, сладким путам.

* * *

Рома не звонил. Где-то сзади, затылком, Анжелика чувствовала, что что-то не так; не вину свою чувствовала, а отражение своего поведения в Ромином мозгу. Что-то где-то не так было сказано; а ведь она не лгала, отвечая на вопросы своего дотошного любовника, была искренна настолько, насколько это вообще было возможно; ее нетрезвость лишь усугубляла эту искренность….Пытаясь ощутить себя виноватой (в чем виноватой?), набрала Ромин номер.

— Привет.

— Привет, — ответили на том конце трубки.

— Как дела?

— Хорошо. Очень много работы.

Анжелика, полулежа на диване с чашечкой кофе, усмехнулась про себя. Как-то раньше тебе эта работа не мешала со мной встречаться.

— Да, я понимаю, — сказала послушно. — Ты поэтому не звонишь?

— Поэтому. А почему еще?

— Мне показалось, что ты обиделся.

Поморщилась, показала язык своему отражению в зеркале — может быть, и не стоило этого говорить.

— Ты права, — сказал Рома.

— Действительно? И на что ты обиделся?

— Неважно. Ерунда.

— Ром, я была пьяная, я могла сказать какие-то глупости, — заявила Анжелика. — Извини.

— Да ничего. Что у тебя новенького? — равнодушно спросил он.

— У меня кошелек украли, — сообщила Анжелика.

Это произошло утром, в метро; черт ее угораздил ехать в метро; открыли «молнию» на сумке и вытащили кошелек.

— Да ты что? — оживился Рома. — Сколько там денег было?

Анжелика мысленно подсчитала. — Около четырехсот баксов.

— Сколько? — обалдел Рома.

— Ну, четыреста баксов и рублями немножко, — уточнила Анжелика.

— Ты шутишь? Зачем ты носишь с собой такие деньги?

— Ну, я хотела обменять их на финские марки. Два дня таскала в сумочке, смотрела по дороге во всех обменниках, где курс лучше. — Вот и досмотрелась, — саркастически сказал Рома. — Ты издеваешься? — обиделась Анжелика. Она не могла видеть сейчас выражения его лица, и это удручало ее, как всегда во время разговоров по телефону. Она не любила телефонные разговоры, потому что не могла видеть выражения лица собеседника. — Кто же носит с собой такие деньги? Ты очень расстроилась? — Пляшу и радуюсь, — Анжелика щелкнула кнопками переключения каналов на телевизионном пульте, и одновременно перещелкнулись мысли у нее в голове. — Скажи лучше, на что ты обиделся. — Знаешь, если честно, я вообще не собирался звонить тебе на этой неделе, — сообщил Рома.

— А я в четверг еду в Финляндию, — сказала Анжелика. — Так что если что, тогда уже совсем до следующей недели. Ты будешь дальше обижаться или как?

* * *

Примирение всегда безумно сладко. Это знал Роман еще из общения с Катей; с жадностью ждал он этой сладости от примирения с Анжеликой. Они поужинали на «Вехо», где у Романа были кое-какие дела; Роман все ждал, когда начнется наслаждение процессом мирения; но кроме некоторого удовлетворения от Анжеликиного звонка, он ничего не испытал. Все то время, что они катались по городу, Романа куда больше занимало то, что он должен был доделать сегодня на компьютере; невыполненная, но должная быть выполненной работа была предметом его моральных мучений. Нужно было ехать домой и работать. Роман предложил Анжелике поехать в офис, объяснив, что его долг на сегодня — срочно закончить файл. Он ждал взрыва эмоций с ее стороны, возможно, возмущения, но Анжелика согласилась покорно и с охотой; похоже, ей просто действительно хотелось побыть с ним рядом. Роман уселся за компьютер; Анжелика забралась с ногами в большое кресло и раскрыла книжку стиля «фэнтези», бесхозно валявшуюся на столе. Время близилось к полуночи, когда Роман вдруг почувствовал внезапно, как ему хорошо, ощутил невыразимую прелесть в данном положении вещей. Тихонько тикали часы на стене, Анжелика время от времени с шелестом переворачивала страницы, Роман негромко стучал по клавишам компьютера — невыразимый, почти домашний уют! Насколько был Роман лишен этого чувства в своем действительном доме! Он подумал о том, как просто, наверно, было бы все, если бы Анжелика стала его женой — вот такие тихие вечера, без скандалов и выяснения отношений… Да, наверно, так. — Я так много сегодня успел, — сказал Роман, отрываясь от экрана, — мне так хорошо, когда ты рядом. Он подошел и обнял Анжелику. Она по-прежнему сидела с ногами в кресле, такая тихая и спокойная. На ней было какое-то длинное тяжелое платье, светло-серое, с глухим воротом и расклешенной юбкой до пят; своим нарядом она сейчас более всего напоминала милую монашку.

— Ты больше не сердишься? — спросила Анжелика.

— Почти нет, — сказал Роман, и все внутри него содрогнулось от предчувствия мучительного удовольствия: вот сейчас он начнет вредничать, а Анжелика — заглаживать вину.

— Почти? — переспросила Анжелика.

— Я очень медленно отхожу. Меня очень сложно завести, но если я уже заведусь, долго потом не успокаиваюсь.

— Тогда, может быть, объяснишь, на что ты обиделся?

На что он обиделся?.. Действительно, на что? Ведь не было никакого особого скандала… Он обиделся на ее слова «нравится с тобой трахаться», но говорить ей сейчас об этом?! Да, Анжелика повышала голос во время их последнего разговора, она была жесткой и даже жестокой — но, похоже, сама она совсем не понимала всего этого, несмотря на свое тонкое знание психологии. «И все-таки она чувствует себя виноватой, это хорошо», — подумал Роман.

— Честно? — спросил он.

— Да.

Роман вдруг осознал, что он стоит на коленях перед ее креслом; мизансцена была такой, как будто это он решил извиняться.

— Когда ты сказала, что встречаешься со мной ради постели, — произнес он, отводя глаза.

— По крайней мере, я сказала правду, — Анжелика положила руки ему на плечи, он почувствовал острые коготки ее пальцев сквозь тонкую ткань джемпера. — Рома, это, может быть, значит совсем не то, что ты подумал. Мне просто хорошо с тобой, понимаешь?.. И я не хочу тебя терять. У меня никогда не было такого любовника, как ты.

Сладкая истома поползла медленно, нежно. Роману никто никогда еще не говорил таких слов. Неужели это правда? Неужели она действительно так чувствует?

— Анжелика, ты для меня так много значишь, — он за-хлебнулся в словах, захлебнулся в чувствах. — Я дурак, я не должен был задавать этот вопрос.

— Ты ждал другого ответа?

— Я думал, ты скажешь о том же, что я испытываю к тебе, — сознался Роман.

Ее черные брови съехались на переносице: она пыталась понять что-то, чтобы не спрашивать, но все-таки спросила:

— А что ты испытываешь ко мне?

— Наверно, ты права, — Роман поднялся с колен, присел на подлокотник ее кресла. — Большинство мужчин, когда говорят «люблю», имеют в виду «заниматься любовью». Я хотел сказать это тебе.

— У меня очень мужской характер, — Анжелика улыбалась. — После секса я всегда отворачиваюсь и засыпаю.

— Я заметил. Нет, ты во всем права, — он не мог противиться ее логике. — Действительно. Что я еще хотел услышать?

— Рома, ты мне очень дорог, — сказала Анжелика тихо. — Ты все еще сердишься на меня?

— Наверно, нет, — Роману так хотелось, чтобы она еще поуговаривала его, но, похоже, в этом больше не было смысла. Он обнял ее крепко, до хруста в костях, прижал к себе, и когда отпустил, то увидел слезы у нее на глазах.

— Все-таки ты еще сердишься, — пробормотала Анжелика, даже не пытаясь смахнуть слезинки.

Безграничная нежность, нежность и покой. Как он мог бояться этого слабого, чувствительного существа?

— Забудь, — сказал Роман. — Должен же я посердиться.

— Мне очень важно, чтобы ты простил меня.

* * *

В ночь с четверга на пятницу Роман провожал Анжелику с дочкой в Финляндию. Они подъехали к гостинице «Октябрьская», где был назначен общий сбор, намного раньше времени отправления, и потому Роман смог как следует разглядеть ребенка. Это была высокая, изящная девочка с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, доходящими почти до талии; эта прическа делала ее похожей более всего на куклу. По сравнению с ней Романов Сашка показался бы мелким, болезненным, бледным и… как бы это точнее выразиться… кривоватым, что ли, искореженным, неправильным, как чахлый кустарничек рядом со стройной березкой. Девочка несла забавный вздор про львов и оленей, смеялась, сверкая глазами невероятно фиолетового цвета… Роман всегда считал своего ребенка каким-то особенным, красивым, одаренным, но Сашка не смог бы сложить и половины тех запутанно-взрослых фраз, которыми оперировала девочка, а что касается внешнего вида… Роман почувствовал даже некоторую затаенную боль, вспомнив бледного и нервного своего сына («впечатлительного», — говорила жена). «Это из-за нее, — подумал Роман горько, — это Катькины гены. У нас в роду все были статные, крепкие, а Катя — просто доходяга, и теща — мелкая, вредная, худая, с вечно искаженными чертами лица… Верно говорила Анжелика: нужно выбирать второго родителя своему ребенку. Любовь любовью, трах трахом, а детей нужно заводить только с тем, в чьей генетичеcкой благополучности уверен… А где гарантия, что в Сашке не проявляются уже истерические наклонности сошедшей с ума Катиной бабки?!»

— Это у тебя «Опель»? — спросила девочка у Романа, когда они вышли из автомобиля и двинулись к подошедшему автобусу. — А у моего папы — «Линкольн Таункар». И еще «Мерседес». Только он уехал насовсем, мой папа.

— Она у тебя машины различает? — поразился Роман.

— Да, по значкам. Саша научил.

Роман вновь вспомнил своего Сашку: он с таким удовольствием играл с машинками, имея их во множестве, с таким благоговением относился к автомобилям вообще и, в частности, к машине Романа, но вряд ли бы он смог ответить на вопрос, как называется тачка его отца. «Я займусь с ним, обязательно займусь», — пообещал себе Роман. Он поднялся вместе с Анжеликой в автобус, помог ей разместить вещи.

— Посиди здесь, — сказала Анжелика дочке и спустилась с Романом вниз. Они обнялись и поцеловались; это было похоже на прощание мужа с женой, если бы Анжелика не оглядывалась воровато в сторону автобуса: не видит ли их поцелуй дочь.

— Ну все, давай, — сказала она торопливо. — Будешь скучать?

— Я не успею заскучать, наверно, — ответил Роман. — Ты же не на месяц уезжаешь.

— Ну, ла-адно, — протянула Анжелика немного обиженно. Роман тут же пожалел, что сказал так.

— Будешь подъезжать к Петербургу, позвони мне на трубку, — напомнил он давно договоренное. — Я сразу поеду тебя встречать.

— Мама, мама, а вон смотри, «Мерседес» какой крутой! — закричала Анжеликина девочка, повиснув на поручнях автобуса. — «Шестисотый», наверно!

* * *

Финляндия была чудесной страной. Каких-то шесть часов езды на автобусе — и другой, чистый, умытый, холодный мир, скалы из красного камня слева и справа от шоссе, увитые плющом, напоминающие по структуре ореховый шербет. Пили кофе на автозаправке, туалет, не на туалет похожий, а на гостиную в доме нового русского; мягкие булки с джемом, вкусные до ненастоящести, густое, как сливки, молоко. Катенька была в восторге от всего, всему радовалась — и огромным белым полотенцам в гостиничном номере, теплым, пушистым, и удобным постелям, застеленным хрустящим бельем, и уютному креслу. «Мама, а мы здесь жить останемся?» Из окна — вид на железную дорогу и город вдали, странно волнующее ощущение нового, все те же красные скалы. Понеслись экскурсии по городу, храм в скале, море свечей, музыка, гладкие скамьи, потом центральная площадь, провинциальная до удивительности, простенький храмик, клумба с памятником в центре площади. Повсюду — осенние цветы, будто и не конец сентября, будто и не север. Ресторан в гостинице, куда Анжелика притащила Катеньку обедать, витиеватые мраморные колонны, алая роза на столе, пицца с ананасами, мороженое. Вечером — поездка в аквапарк, вот уж где Катенька визжала от счастья: горки, аэротрубы (в одной из них Анжелика испытала и себя, летела в полной темноте, под музыку, отвесно вниз, потом по спирали, вместе с потоками воды, какие-то светящиеся круги и полосы пролетали мимо), подземная река, бассейны с теплой и холодной водой, «море» с волнами и надувными плотами, пальмы, цветы…Наутро поехали в огромный универмаг покупать подарки. Роме Анжелика купила крохотный сувенир, магнитик в виде медвежонка для холодильника, а Катенька нашла мечту свою — игрушечных львят из мультфильма про Короля Льва, давно хотела. Анжелика купила себе кожаное платье, маме — шикарные бокалы под шампанское, еще ерунды всякой… Деньги не считала, все купленное так сильно отличалось от питерских товаров… или Анжелике так казалось. По крайней мере, чувствовала себя ужасно крутой, с сотовым в сумочке, в дорогих сапогах и длинном пальто. Когда вечером поехали уже без экскурсионного автобуса гулять по городу вдвоем с Катенькой, на нее все оглядывались. Даже здесь, в равнодушной Финляндии — с восхищением. Фотографировались на фоне смешных небольших особнячков, блестящих универмагов, непонятных памятников — и неизменно в объектив попадали аккуратные клумбы, неяркие цветы, щедро усыпанные сверху пожелтевшей листвой. Перед сном посетили гостиничную сауну, бассейн, все чистое, вкусно пахнущее. Катенька восторгалась «звездным небом» из маленьких лампочек в сауне, разноцветной подсветкой в бассейне, ярко выкрашенными скамейками, розовомраморной душевой. В последнее утро успели погулять только в парке за гостиницей, забрались на эти скалы — красные, чужие, — посмотрели сверху на город… Вот и все, собственно, деревья на прощание осыпали светло-желтые листья… И снова автобус. По пути рыбная ферма, где еще живую, оранжевую, трепещущую вмиг разделали для них, приправами присыпали и в бумагу завернули. Потом магазин при кондитерском заводе, огромные пластиковые пакеты с разноцветными мармеладками, шоколадом, пастилой, бесконечные полки сладостей, детская мечта. Еще пара кафе, еще магазин на выезде из Финляндии, и вот уже они с Катенькой стоят с набитыми сумками у гостиницы «Октябрьская», там, откуда началось их путешествие, и высматривают Ромин «Опель» среди припаркованных машин. Вновь реальность, поездка эта заграничная будто привиделась, приснилась, растаяла воспоминанием, терпким малиновым привкусом мороженого на губах. Вот они с Ромой идут по Анжеликиной улице, Катенька уже спит, наверно, с новенькими львятами в обнимку, дома, а здесь — промозг-лая реальность. Фонари оранжевые, тяжелая дымка ночного тумана, зябкий осенний воздух. Анжелика, поддерживая незатейливую беседу, мучилась, как бы поестественнее подарить Роме сувенир, этого фарфорового медведика с магнитиком. Медведик приятно оттягивал карман, Анжелика тискала его ставшей уже влажной от напряжения рукой. Подарок казался маленьким и смешным. Наконец, решившись, демонстративно порылась в недрах кармана, вытащила на свет божий. — Держи. Это тебе. Рома внимательно рассмотрел фарфорового зверька, улыбнулся, понял сразу — Это я? — Ну, наверно, — смутилась Анжелика. — Спасибо. Была еще какая-то секундная неловкость, и Анжелика поспешила перевести разговор на другое — Так ты совсем не скучал по мне? — Я все эти дни сидел над программой, — сообщил Рома. — Некогда было. Я с пятницы вечера вот только первый раз из дома вышел. Практически не вставал из-за компьютера. Анжелика улыбнулась натянуто, кивнула. Черные деревья одно за другим выступали из тумана, пугая неожиданной суровостью, протягивая к запоздалым прохожим мрачно нависшие ветки. «Вот она, реальная жизнь, — подумала Анжелика. — А аквапарки с сиреневой водой — это сон. Сон». — Мне жена напомнила одну фразу, — сказал Рома, вглядываясь внимательно в Анжеликино лицо (с тем же выражением, с каким только что изучал заграничный подарок). — «Мы все в ответе за тех, кого приручили». — По отношению к тебе? — поинтересовалась Анжелика. — По отношению к тебе, — веско сказал Рома. Анжелика поежилась, глубже засунула руки в карманы — но там больше не было ничего. Ничего из того, что могло бы согреть сердце. — Что-то ее вдруг заволновала твоя судьба, — продолжал Рома. — Она сказала, что это нечестно с моей стороны — приручать тебя. — Ой, меня фактически невозможно приручить, — отмахнулась Анжелика. — Так уж невозможно? Бледная луна выплыла внезапно из-за туч, ломкая, дрожащая. «Все это точно уже было когда-то, — подумалось Анжелике, — вот только с кем и когда?» Были однажды разборки с Сашкой, вот в этом сквере у дома, но была ли тогда луна?.. Бог ее знает. Приручить… ее приручить… — Не знаю, — сказала Анжелика. — Попробуй. — Я наверно, уже пробую, — невесело усмехнулся Рома. — Ну и как, получается? — Не знаю. Я очень плохо понимаю тебя. Но я очень боюсь, что ты приручишься. — Принц, чтобы приручить Лиса, каждый день садился чуть ближе, — сказала Анжелика. — А ты то становишься ближе, то отдаляешься. Приручения не получится. — А если вдруг получится? — Я очень боюсь зависеть от кого-то, — призналась Анжелика. — Если я почувствую, что это случилось… тогда, наверно, я вернусь к себе. — Куда? — удивленно переспросил Рома. — Туда, — Анжелика подняла глаза, указывая на дрожащую луну. И восхитительные мурашки поползли по спине, когда она увидела испуганное лицо Ромы. Испуганное, непонятно-бледное, похожее на луну в небе.

* * *

Чем дальше, тем больше. Роман чувствовал, что не может жить без Анжелики. Сколько раз он принимал решения, что позвонит ей не раньше, чем через неделю… через пять дней… вообще не позвонит, а будет ждать ее звонка… Напрасно. Иногда, борясь с собой, он понимал, что чуть ли не жизнь готов отдать, чтобы услышать ее нежное, с придыханием «Алё». И звонил…Он вновь и вновь задавал себе вопрос: чем же Анжелика взяла его, чем привязала к себе? Что было в ней такого, чего не было в Кате, чего не было в других женщинах? То, что она все еще играла с ним и не давала узнать ничего о себе… ничего существенного? Была ли любовь Романа к Анжелике только жаждой познания, желанием открыть красивый ларчик? Иногда что-то подсказывало ему, что там, внутри, пустота, пустота, прикрываемая красивыми фразами и броскими одеждами, царскими манерами и выверенными жестами. Но как тогда эта пустота могла ЗНАТЬ что-то о Романе? Как могла она чувствовать то, что его влюбленная нежная жена не сумела почувствовать за столько лет брака? Да, Катя тоже теперь училась на психологическом, но умения в общении и обхождении ей это не прибавляло. Иногда она обращалась к Роману с просьбой заполнить очередной дебильный лист, из которого Роман выходил то отчаянным храбрецом-сорвиголовой, человеком «без башни», то скучным моралистом, любителем нравоучений и жизни по плану. Все это было не более чем забавно. Все Катины изыски, вся ее лесть, все ее попытки получше накраситься и по-другому причесаться по-прежнему были шиты белыми нитками. Смешная, глупая Катя! Ее неестественно красный оттенок волос в последнее время все больше раздражал Романа. Однажды он спросил Анжелику, красила ли та когда-нибудь волосы. «Зачем? — удивилась Анжелика. — Мне кажется, у меня и так хороший цвет. Была мысль осветлиться, еще в вузе, но, кажется, лень стало. А сейчас вообще… У меня вон на работе все проститутки крашеные, да еще в какие-то нелепые красные тона. С них, что ли, мне пример брать?» Роман однажды, поджидая Анжелику в машине у бани, видел ее с тремя проститутками. Только у одной из них волосы были рыже-красные, медные, две других оказались блондинками. Но после Анжеликиных слов Роман с какой-то опаской посматривал на оперение своей жены. Смешная, нелепая Катя! Она, правда, так старалась соответствовать Роману, так из кожи вон лезла в последнее время, что ее можно было только пожалеть. Анжелика — совсем другое дело. Роман сам боялся, достаточно ли он соответствует Анжелике, ее голливудскому просто-таки шику, ее манере сидеть, двигаться, одеваться. Иногда она делала ему замечания: «не позвонишь, а позвонишь»; «не мешай ложечкой в чашке по кругу, это некрасиво, мешай к себе»; хотя вполне могла сама иногда вывернуть слово… сказать «образ мыслей», например… или, на взгляд Романа, излишне резко жестикулировать во время разговора в общественных местах. Но Анжелика, Анжелика… Что бы она ни делала, все было уместно. Она никогда не смущалась своим ошибкам, а предпочитала усугублять их. Она была слишком странной — и это больше, чем что-либо, притягивало к ней Романа. Она внезапно раздражалась и так же внезапно проникалась добрым расположением духа… Она начинала зевать («ой, извини!»), когда Роман брался рассказывать самые сокровенные свои мысли… а потом небрежненько так высказывала вслух другие его сокровенности, о которых он сам себе-то боялся сказать. Все это было так смешно и неважно, когда Роман пытался думать об этом с собой наедине, но что-то ведь заставляло его, вопреки данному самому себе обещанию, набирать ее номер и произносить в трубку нежным, взволнованным и почему-то виноватым голосом:

— Я очень хочу тебя увидеть. Я соскучился.

* * *

Осень потихоньку вступала в свои права. День ото дня становилось холоднее, и заниматься любовью в машине было уже не так уютно. Пока еще помогал климат-контроль, но его подержанных силенок уже не хватало. Иногда Рома снимал номер в какой-нибудь гостиничке — раз от раза они были все менее уютными. Анжелика уже не замечала этого, и матрасы, брошенные на пол в гостинице «Нева» (номер был одноместный, кровать одна, узкая, зато матрасов — два), были ей милее теплой родной постели. Она сидела на матрасе, скрестив ноги, довольная своим положением, и аппетитно ела полуостывший «Биг-Мак». Только что они разлепились с Ромой после скоротечного секса (еле успели войти в номер, раздевались торопливо, матрасы эти на пол кидали), и, утолив голод сексуальный, Анжелика торопливо жевала, забивая желудок, лениво думая о том, что надо бы предохраняться. От презервативов они давно отказались, а вот сегодня Рома — она так и не поняла — успел или не успел выйти из игры.

Анжелика не видела ни пыльной паутины по углам дешевого номера, ни полупроваленного пола… даже грязноватый кафель в ванной комнате и желтые пятна в раковине показались ей весьма сносными.

— Я люблю тебя, — сказал Рома. — Анжелика, я люблю тебя.

И это было для нее важнее всего.

— Что? — переспросила Анжелика будто бы удивленно.

— Я люблю тебя, — повторил Рома, и она подумала о том, что надо сказать что-нибудь хорошее в ответ. Что-нибудь, от чего наворачиваются слезы на глаза, как в хэппи-энде американской мелодрамки, и от чего хочется лететь, лететь взаправду, расправив настоящие, жесткие, мускули-стые крылья. Но ничего такого не приходило на ум — летящего, нежного.

— Я так мало знаю о тебе. Но я хочу знать о тебе все. Ты дашь мне узнать тебя?

Анжелика скомкала бумажку от «Биг-Мака», прицелилась в сторону яркого, красного с желтым, макдональдовского пакета.

— Зачем? Это скучно. Если ты узнаешь меня совсем, я стану не нужна тебе. Я постараюсь, чтобы ты не узнал меня… — она помедлила, не зная, как смягчить свой ответ, — до конца.

Рома еле заметно нахмурился.

— Это игра? — спросил он после паузы.

— Нет.

— Ты любишь игры.

— Нет. Я ненавижу игры. Это затягивает. «Сначала мы играем в эти игры, потом уже они играют в нас». Я не хочу, чтобы игры начали играть в меня.

Из-за того, что они сидели на полу, вся мебель казалась неправдоподобно высокой — кровать, стол, стулья и особенно облупленный шаткий шкаф с полуотвалившейся скрипящей дверцей. Мебель была великанской. Или это они вновь стали детьми. Вот так, наверно, видит мир Катенька.

— Я не знаю, где правда, а где ложь, — сказал Рома. — Я не знаю ничего о тебе.

— Ну, если ты очень хочешь узнать что-то, ты можешь задавать вопросы, — предложила Анжелика. — Когда меня спрашивают прямо, я не вру.

Рома осмысливал что-то или не решался что-то сказать. Поперек лба пролегли глубокие морщины, уголки губ напряглись.

— Я задам тебе два вопроса, — сказал он наконец.

— Да, — согласилась Анжелика.

— Я не знаю, живешь ты сейчас со своим мужем или нет, — сообщил Рома. Это был не совсем вопрос. Анжелика шумно потянула через трубочку гудронового вкуса колу.

— Нет. Он опять уехал в свой Северожопинск. Он теперь будет жить так: неделю там, неделю здесь. Но я не буду жить с ним.

Она так и не поняла, удовлетворил ли Рому ее ответ. У него было такое лицо… Не то чтобы непроницаемое, но очень мало разновидностей эмоций, отражаемых этим лицом, Анжелика могла вычленить. То ли дело Макс, например: миллионы эмоций, полуэмоций, страстей, полустрастей, полутонов… Выражение лица менялось с малейшим изгибом бровей. Нежный, чувствительный. Мышцы отражали все, что творилось внутри… А Рома был весь такой мужчина. Как Стивен Сигал — и ярость, и нежность в одном взгляде. То ли ударит, то ли поцелует.

— И второе, — сказал Рома. — Я вообще ничего не знаю о твоей личной жизни.

— О какой моей личной жизни? — удивилась Анжелика: разве здесь, на пыльных матрасах, не протекала ее личная жизнь?

— Что ты делаешь, когда ты не со мной, — пояснил Рома.

— Когда ты спишь со своей женой? — язвительно уточнила Анжелика. Она не собиралась рассказывать про Макса, это было слишком частное, слишком личное, слишком близкое к сердцу… «Слишком привычное и неважное», — успокоила Анжелика копошащуюся совесть.

— Именно сплю, — зацепился за слово Рома. — Я не занимаюсь любовью с ней. Это все очень тяжело, пойми ты. Бывают дни, когда мы с тобой не занимаемся любовью какое-то время… в течение недели, например. Встречаемся, но не занимаемся любовью.

— Меня это удивляет, — призналась Анжелика. — Я почти всегда хочу тебя. «Чисто физически», — могла бы она добавить. Рома раздражал ее день ото дня все больше, бесили тупые разговоры про его семью и работу. Но тем больше хотелось трахаться с ним. Макса, нежного, белокожего Макса она просто хотела увидеть, поговорить с ним, дотронуться до него… Секс там не был главным. А в общении с Ромой Анжелику съедала жгучая страсть. Злая страсть, страсть, больше похожая на ненависть, чем на любовь. Ей хотелось подчинить Рому, подмять его под себя…

— Я знаю, — сказал Рома. — Я тоже. Особенно после того, когда я бываю со своей женой. Физически. Я не могу совмещать тебя и ее в постели.

Повисло молчание. Анжелика мучительно осмысливала услышанное.

— Ты всегда готова заняться сексом, — сказал Рома. — Ты никогда не говоришь, как это у тебя. В твоей жизни.

Анжелика смотрела, сощурясь. Самое большее, что она готова была рассказать ему, это про сексуальные отношения на работе, с клиентами бани. По счастью, кажется, именно это Рому и волновало больше всего.

— Я задал вопрос, — нетерпеливо сказал он.

— Ты задал вопрос? То, о чем мы говорили… У меня были другие мужчины после того, как мы познакомились. Раза три. До того, как мы вместе ездили в Москву. После Москвы я была только с тобой.

Она лгала. Она имела в виду только клиентов бани. Она не собиралась раскрывать Роме трепетного, стильного Макса, его манеру целовать ее глубоко и долго, так, что они становились одним. Она даже себе не собиралась признаваться, что в постели Макс удовлетворял ее намного больше, чем Рома. Он был изыскан и нежен, а Ромины топорные ласки лишь порождали в ней ярость и желание вновь и вновь пытаться достичь вершины.

— Это правда? — спросил Рома с видимым облегчением.

— Да, — сказала Анжелика.

* * *

С недавнего времени у Кати появилось новое развлечение — звонить Ане-Анжелике и молчать в трубку. Теперь она делала это ежедневно. Специально бегала на улицу к телефону-автомату, чтобы позвонить. Мягкое сладкое «Алё» в трубке полностью соответствовало тому образу женщины-вампа, который рисовала себе Катя. Порой она еле удерживалась от искушения, чтобы не позвонить сопернице второй раз на дню, и третий, и четвертый. Мелодичный голосок на том конце провода действовал подобно наркотику. Катя стоически молчала, слушая распевные кошачьи интонации («Говорите! Слушаю вас очень внимательно!»), молчала, пока ее собеседница, бросив напоследок нечто вроде «перезвоните, вас не слышно», не вешала трубку. Но сегодня…

Сегодня утром, проснувшись минут на пятнадцать раньше мужа, Катя разглядывала его лицо. Такое родное когда-то — и почти незнакомое теперь. Она упустила что-то в его жизни. Она не помнила этих морщин на лбу и этих складок в уголках рта… и этого жесткого выражения всей его физиономии… жесткого даже во сне. Ромка спал, закинув левую руку за голову (вспухшая мышца плеча, сила и мощь), и вдруг Катя увидела какой-то розовый рисунок у него на запястье. Какие-то едва заметные буквы, полустертые. Не дыша, она приблизила лицо и прочитала: «Казино Морган». Вот, значит, где он был вчера, вот почему вернулся так далеко за полночь… Вчера… Вернее, сегодня, всего несколько часов назад.

Вот почему сегодня она решилась заговорить.

— Алё? — привычно мурлыкнула трубка.

— Анжелика? — Катя назвала соперницу ее настоящим именем.

— Да, — голос был немного удивленным.

— Здравствуйте, Анжелика.

— Здравствуйте. А кто это? — невинно поинтересовалась Анжелика.

— Неважно, — ответила Катя после секундной растерянности. — Я звоню, чтобы сказать вам… Вы не должны больше встречаться с Романом.

— Что? — искреннее удивление в голосе, даже интонация стала чуть более презрительной.

— Вам нужны его деньги, не так ли? — спросила Катя и почувствовала, что краснеет.

— Нет, не так, — мягко ответила трубка.

— Девушка, вы поступаете очень нечестно, — сказала Катя. — Рома женат, у него есть ребенок…

Где-то в глубине души она надеялась: ее соперница не знает этого. Все, что говорит Ромка, про психологию, про серьезные разговоры — придумано. Сейчас эта фотомодель будет шокирована и…

— Я знаю, — ответил кошачий голос.

— Знаете — и хотите увести его от жены?

— Простите, с кем я разговариваю? — в голосе собеседница появились железные нотки.

— Это неважно, — Катя распалялась от дерзости соперницы. — Вы отменная стерва, моя дорогая. Вам нравятся чужие мужчины?

— С кем я разговариваю? — от мурлыкающих интонаций не осталось и следа.

— Я хочу сказать, что у вас ничего не получится, — торопливо продолжала Катя. — А то, что он таскается с вами по всяким злачным местам… Вы отбираете эти деньги на ваши развлечения у его ребенка, вы это понимаете?

— Извините, но я не люблю беседовать с анонимами, — сказала Снежная Королева, и голос у нее был таким, каким он и должен быть у Снежной Королевы — ледяным. — Представьтесь, пожалуйста.

Катя с честью выдержала эту атаку, только дух перевела.

— Я хочу сказать вам, — продолжала она, чтобы вы оставили эту затею. Рому вы все равно не получите, а то, что вы делаете — очень грязно.

И повесила трубку.

* * *

И настал тот — самый страшный — день. Когда Катя увидела Анжелику. Нечто рыжее в рыжей куртке. Тот навязчивый, странный образ, который преследовал ее потом… долго, долго, долго.

Она только что вернулась с занятий и отправилась в универсам — за продуктами. В холодильнике было почти пусто. Нужно было что-то приготовить Ромке на вечер… и себе с Шуркой тоже. У нее еще было какое-то предчувствие. Она очень тщательно надевала новую замшевую шапочку перед зеркалом и зачем-то накрасила губы (в магазин-то!). Она вышла из подъезда, помахивая сумочкой, дошла до угла и повернула направо, прошла еще квартал и остановилась у перекрестка, чтобы перейти дорогу…

Прямо навстречу ей ехал беленький «Кадетт» мужа, она узнала бы его из тысячи машин, с этими полосочками, ромбиками, цветными кружочками аппликаций на корпусе… И прежде, чем разглядеть за рулем Ромку, Катя увидела то, что бросалось в глаза в свете заходящего солнца — облако темно-золотых, рыжих, красных, освещенных солнечными бликами волос на переднем сиденье. Это была ОНА.

Те мгновения, пока «Опель» мужа приближался к перекрестку, замедляя скорость перед выбоиной у светофора, показались Кате вечностью. Она успела разглядеть прищуренные на солнце глаза соперницы — глаза победительницы, глаза хищницы. Наглые высокие скулы, темно-малиновый надменный рот, узкие черные брови — крылья улетающих птиц. Она успела увидеть, почувствовать этот взгляд, живой и холодный, нервный и счастливый; ей казалось, она слышит этот счастливый смех — Снежная Королева на переднем сиденье была так довольна чем-то…

Не успев ничего сообразить, осознать, поняв лишь, что Ромка не увидел, не заметил ее, Катя метнулась в сторону «Опеля», на дорогу, взмахнула рукой… Прибавив скорости, белый «Кадетт» пронесся мимо, безжалостно забрызгав грязью ее сапоги и дубленку. Катя так и осталась стоять на дороге. Она была раздавлена, смята, она…

Худшего произойти не могло.

Позднее она вновь и вновь прокручивала в памяти этот эпизод, воссоздавала перед глазами видеофильм своего унижения, упивалась острой болью в груди. Чужая, великолепная женщина сидела рядом с Ромкой на ее, Катином, месте, сидела на правах хозяйки, сидела привычно, так, как будто…

А она, Катя, была всего лишь столбиком на дороге, не препятствием даже — так, чем-то мелькнувшим и незамеченным в пути.

* * *

— Это была моя жена, — сказал Роман. Оглянуться было свыше сил его — там, на дороге, осталась маленькая Катя в маленькой своей дубленочке, в купленной недавно шапочке… и ужас, казалось, навеки застыл в глазах ее.

— Та, что бросилась под колеса? — спросила Анжелика. Она даже не оглянулась назад. Роман не оглянулся тоже.

— Господи, ну почему все так глупо? — воскликнул Роман. — Сейчас, наверно, она будет звонить.

— Я подумала, что это кто-то так странно голосует, — сказала Анжелика. — Она так размахивала руками…

Эти нелепые взмахи тоненьких рук в широких рукавах дубленки, это бледное испуганное лицо так и стояли перед внутренним взором Романа.

— Конечно, я могу сказать, что я просто ее не заметил… — рассуждал Роман.

— И что ты просто подвозил пассажирку. То есть меня, — саркастически продолжила Анжелика. — Что мы даже не знакомы.

— Одно простейшее правило, — мучился Роман, — не ездить мимо собственного дома… И куда только ее черт понес?

— И что ты так переживаешь? — спросила Анжелика высокомерно. — Ты что, не имеешь права никого подвезти?

— Нет, я не могу сказать, что я ее не заметил. Она просто-таки под колеса бросилась.

— Да уж, — голос Анжелики стал издевательски резким. — Я думала, мы ее раздавим, — она развернулась к Роману и смотрела на него пристально, с улыбочкой… с мерзкой такой улыбочкой. — Влип ты, Ромочка, — сладко сказала она.

«Нужно взять себя в руки, — подумал Роман, — я мужик или не мужик? Сейчас она начнет смеяться надо мной».

— Я имею право поступать так, как хочу, — сказал он. — Неудобно, конечно, получилось. Как будто я нарочно вез тебя мимо своего дома… Ее просто наглость моя удивит.

— Да я не об этом. Ну, я слышала голос твоей жены, видела фотографии… Но была какая-то надежда… Знаешь, бывают просто люди нефотогеничные, на фотографиях плохо получаются. Мне показалось…

— Что? — дернулся Роман.

— Я бы ни за что не подумала, что это твоя жена, — Анжеликины глаза вдруг резко сузились. — Кстати, если бы ты уважал мои чувства, то мог бы не говорить мне об этом. Что это она.

Роман почувствовал угрызения совести. Действительно, при чем здесь Анжелика? Это он повез ее этой дорогой… Получалось так, что он уже причинил боль Кате и пытался сейчас причинить боль Анжелике… Замкнутый круг.

— Извини, — сказал Роман. — Я так и хотел сделать, но в последний момент… Ты бы все равно заметила, что я нервничаю.

— Да, но я бы не знала почему. Мне бы в голову не пришло, что это — твоя жена.

Она так нажала на слово «это», что у Романа побежали мурашки по коже.

— Почему? — спросил он.

— Мне показалось, что это какая-то пожилая женщина. Почти старушка. Безумная голосующая старушка. Сгорбленная, голову в плечи, нелепые жесты рук, дебильная шапка…

— Ну, насчет шапочки ты зря, — возразил Роман. — Ей очень идет. Это я покупал.

— Ты испортил мне все настроение, — сказала Анжелика мрачно.

— Извини, я не хотел.

Затрезвонил мобильник Романа. Конечно же, это была Катя:

— Ты можешь заехать домой?

— Не могу, — Рома бросил беглый взгляд на Анжелику. Та делала вид, что происходящее ее совершенно не касается.

— И чем ты таким занят? На работе сидишь?

— Нет, не на работе.

— Рома, я видела тебя! — сорвалась на крик Катя. — С этой сукой!

Холод какой-то сковал Романа. Если бы Катя не произнесла эту фразу, все было бы иначе. Она была бы маленькой несчастной девочкой, которую он бросил посреди дороги. Но теперь… Какое она имеет право? Черт возьми!

— Я занят сейчас, — холодно сказал Роман.

— Кто был с тобой в машине? — допытывалась жена. — Это и есть Аня?

— Какая разница? Я не обязан перед тобой отчитываться.

Анжелика по-прежнему смотрела вбок, в окно; ее как будто не было здесь. «Боже, — подумал Роман, — мы же собирались в кино, погулять, что я вообще делаю? О чем я говорю, с кем?»

— Рома, ты же здесь, недалеко. Пожалуйста, заедь на пять минут хотя бы, мне надо с тобой поговорить.

— Говори, — сказал Роман равнодушно.

— Я не могу по телефону. Пожалуйста, заедь! На пять минут!

Она была близка к истерике, Роман чувствовал. Анжелика, напротив, казалась спокойной и сдержанной, сонной даже. Ее спокойствие непостижимым образом передалось Роману.

— Я не могу. У меня человек в машине.

— Значит, пусть человек едет к себе домой!

— Это невозможно. У нас дела.

— Рома! — закричала Катя.

— Я приеду вечером, и мы поговорим.

— Рома!

— Все, — отрезал Роман, нажимая красную кнопку.

Практически сразу же телефон зазвонил вновь, и Роман отключил трубку. Только тогда Анжелика повернулась и посмотрела на него. Как будто вернулась откуда-то. Два разных желания боролись в душе Романа. Нужно было заехать домой и успокоить Катю, на каких-то пять минут заехать, остановить эту истерику, эти слезы, эту ненависть… Но тут, рядом, была Анжелика, критически улыбающаяся, великолепная, стоящая над Катей, над ним, Романом, над всем…

— Ты очень обидишься, если я попрошу тебя посидеть в кафе? — спросил Роман.

— Что? — она удивленно подняла брови. — Мы же только что поели!

— Ну, я возьму тебе кофе, мороженое, и ты меня подождешь, — предложил Роман.

— Хочешь домой съездить? — усмехнулась Анжелика.

— Я ненадолго. Тут недалеко хорошее кафе, посидишь минут пятнадцать…

— Останови машину.

— Ну, чего ты…

— Останови машину, пожалуйста, — повторила Анжелика спокойно.

— Ну, подожди, — остановив «Опель», Роман попытался взять руку Анжелики в свою, но она отдернула ее. — Я тебя очень прошу: подожди. Я понимаю, это все капризы маленькой зарвавшейся девчонки, но ты не понимаешь, как она страдает! Ты ведь не такая, как она, ты умная.

Он попытался придать своему лицу как можно более умоляющее, покорное выражение. Поссориться с ними обоими одновременно — это уж слишком.

— И что?

— Мне нужно буквально пять минут с ней поговорить. Я ее успокою, и мы поедем в кино.

— Ради Бога, — Анжелика развела руками. — Только ни в какое кино мы не поедем.

— Но почему?

Лицо ее было непреклонным. Она ждала — что он решит. Роман с размаху саданул кулаком по рулю, прямо по сигналу гудка.

— Хорошо, я никуда не поеду. Все, я сглупил. Извини.

Анжелика помолчала пару минут, потом улыбнулась сдержанно — улыбкой победительницы.

— Ты! — сказала она повелительно, но глаза смеялись. — Ты испортил мне настроение! Окончательно.

— Я предупреждал тебя, что я ужасный, мерзкий тип. Ну, прости.

Роман завел мотор и развернулся в направлении центра. Все это время, после неожиданного столкновения с Катей, его «Опель» просто бессмысленно колесил по улицам.

— У меня такое чувство, что мы раздавили ее, — сказал Роман тихо. Он никак не мог вытравить из памяти образ Кати, оставшейся на дороге… поистине раздавленной его колесами. Бледное, без кровинки, лицо зеленоватого, слегка лягушачьего оттенка, огромные глаза… да, скорее полные ненависти, чем испуга. И ее слова — «с этой сукой»… Сколько же злости в его маленькой жене! Она вся просто переполнена ненавистью! Холодной, мерзкой ненавистью — ненавистью не только к блистательной Анжелике, но и к его, Романа, счастью с Анжеликой. Жаба… Роман вдруг поймал себя на том, что это самое точное сравнение. Холодная, липкая, переполненная злом… с широко разъехавшимися тазовыми костями и тоненькими ножками, коленки так резко выдаются… Роман хотел бы забыть. Забыть эту дорогу и брызги грязи… Только Анжелика рядом. Она-то ни в чем не виновата. Ни в чем.

* * *

Рома повел ее на «Матрицу». Анжелика слышала, читала что-то в прессе, видела даже фотку — два человека, как бы подвешенные в воздухе, сцепившиеся руками в непонятном поединке… Кажется, этот фильм называли эпохальным, разрушающим все барьеры… Интересно было посмотреть. Они опоздали, опоздали из-за этих дурацких препирательств в машине, и когда вошли в зал, на экране висел огромный черный паук, железный, и тянулся щупальцами к человеку, погруженному в какую-то липкую жидкость. Рома, видевший уже фильм на кассете, тут же наклонился к Анжелике и начал что-то объяснять, пересказывать начало фильма, он говорил жарко, громко, зрители в зале уже стали оглядываться на них недовольно… Впрочем, Анжелика почти ничего не слышала, другое занимало ее. Голый человек на экране, без волос, без бровей и без ресниц, показался ей удивительно знакомым. Она мучительно напрягала мозг, пытаясь понять, вспомнить… И только когда того же человека показали лежащим в свитере, с бровями, с ресницами и слегка отросшим ежиком волос, Анжелику как током прошибло: экранный герой был копией Макса. Да, чуть другая линия волос, может быть, более жесткий подбородок, но общее впечатление…

— Это главный герой? — резко повернулась Анжелика к Роме.

— Да, — немного удивился тот.

— А как зовут актера, ты знаешь?

— Кеану Ривз.

Анжелика еле сдержалась, чтобы не ляпнуть тут же, что этот парень похож на ее Макса. Вряд ли это было бы интересно Роме, только вызвало бы ненужную ревность. Она, как завороженная смотрела на экран: героя пару раз назвали красавчиком. Выходит, даже по голливудским меркам Макс красив? Анжелика-то знала, что Макс — да, эффектный, сильный, да, когда-то (при первой встрече) она была поражена его необычной красотой, но сейчас все в нем казалось таким привычным… Она замечала: вот появилась пара седых волосков на виске, еще рановато бы… вот прыщик выскочил на щеке, надо бы выдавить и прижечь… Какие-то все больше недостатки подмечала. А сейчас, глядя на огромный экран, не могла отделаться от мысли, что это ее (каким, правда, боком ее, непонятно) Макс, и ей даже было неприятно, когда черноволосая партнерша по фильму прикасалась к герою. Надо отдать должное двойнику Макса: он обошелся без любовных сцен, и даже финальный поцелуй, подаренный ему героиней, пробудивший его к жизни, он пережил в бессознательном состоянии. Поэтому, слегка прослезившись над силой чужой любви, Анжелика вышла из зала довольная и взволнованная. Как будто кино было про Макса и Макс не изменил ей. Взбудораженная, помимо прочего, идеей фильма, Анжелика судорожно соображала, что бы такое сказать и сделать. Хотелось решительных действий. Позвонить Максу, например. Или наехать на Рому. Хотя какая разница, если, по замыслу авторов фильма, весь наш мир — компьютерная игра? Где-то там переключаются какие-то диодики, и тебе становится легче или больнее, ты плачешь или смеешься… а по сути — не происходит ничего.

Действовать — означало вновь почувствовать себя живой. Махать руками и ногами наподобие героев «Матрицы» Анжелика не могла, с взрывчаткой тоже было туговато, а прыгать с крыши на крышу она не стала бы даже со спецстраховкой. И все ощущение дискомфорта, неудобства, непричастности к супергероям Анжелика по-детски решила излить на Рому. Хотя нет: не по-детски. Будь она ребенком, начала бы скакать, палить из воображаемых пистолетов, ходить по поребрику, как по карнизу небоскреба — она делала так в детстве. А сейчас Анжелика была взрослой женщиной, и в соответствии с логикой женского поведения ее жертвой стал близрасположенный мужчина.

— Я думаю о том, что наши отношения стали развиваться как-то не так, — сказала Анжелика в машине. Сказала и ждала, внутренне ликуя, возражений каких-то ждала… Напрасно.

— Мне тоже начинает так казаться, — спокойно ответил Рома.

— Я хочу все изменить, — не сдавалась Анжелика.

— Что изменить?

— Где-то мы с тобой повернули не туда, — деланно беспечно сказала Анжелика. — Все стало слишком серьезно.

— Слишком серьезно, — эхом повторил Рома.

— Мы начнем все сначала, — сказала Анжелика решительно; на мгновение эта мысль показалась ей выходом. — С нуля. Попробуем еще раз.

Рома посмотрел на нее с сомнением.

— Разве это возможно? Разве мы сможем забыть обо всем, что уже было с нами?

— В том-то и дело, что не надо забывать, — живо согласилась Анжелика. — Мы можем увидеть, где мы сделали ошибку. Мы теперь сможем все прожить по-другому.

— По-другому — как?

Анжелика вся была во власти компьютерных мыслей. Если наша жизнь — всего лишь игра компьютерная, типа «дюк нюкемов», что ж, попробуем снова пройти все лабиринтики. Вновь сразимся со всеми монстрами. Тем более что теперь мы уже знаем, где какое оружие лежит.

— Пока не знаю, — ответила она. — Так, как правильно. Чтобы никому не делать больно.

— Моя жена… — начал Рома.

— И я не хочу больше, чтобы ты говорил о своей жене. И о моем муже. Мы ошиблись в этом. У каждого из нас своя жизнь, и мы не должны лезть в жизнь друг друга.

Рома был не согласен:

— Ты думаешь, это возможно теперь?

Где-то уже щелкали единички и нолики, и новая программа была запущена. Анжелика решила обозначить контуры первого (и главного, как ей казалось) монстра. Она уже видела его лицо в предыдущей игре.

— Я не знаю. Но я знаю, что я больше ничего не хочу слышать про твою жену. Ты очень часто говоришь, что ты ужасный, но это все в тебе появляется только тогда, когда ты общаешься со своей женой. Я сегодня увидела ее… и я поняла, что она и есть то черное, мерзкое… Все это такая грязь… Я не хочу.

— Не хочешь чего?

— Я не хочу больше знать об этом, — Анжелика по-киношному взмахнула руками. — И я не хочу, чтобы это хоть как-то касалось меня.

Она ждала, что Рома будет защищать свою Катю, она уже готовила оружие. Но Рома сказал:

— Я очень боюсь, что ты права. В последнее время, когда я думаю о своей жене, мне тоже кажется, что она…

По его лицу пробежало нечто вроде судороги, губы дрогнули.

— В последнее время? — жестко переспросила Анжелика. — А куда ты смотрел раньше?

— Раньше — когда?

— Ты рассказывал миллион вещей, которые были с вами давно и от которых у меня просто мороз по коже!

— Ну, например?

— Да миллион! — Анжелика попыталась припомнить: что он там такое особо ужасное рассказывал? — Ну, например, когда от тебя была беременна девушка. То, что твоя жена чуть ли не пистолет у тебя просила, чтобы ее застрелить!

Наверно, это был действительно удачный пример. Рома даже задрожал, Анжелика увидела, как трясутся его руки на руле.

— Она не смогла бы! Это было сказано от избытка чувств!

— Да? А о чем она собиралась поговорить с твоей любовницей, когда хотела ей звонить?

— Не знаю, — растерялся Рома. — Наверно, хотела просить ее сделать аборт.

У Анжелики вдруг возникло ощущение дежавю — может быть, от одного взгляда на тошно-серую, немаркую, практичную обивку салона. Нечто вроде предчувствия… а когда забеременею я? — к чему эти мысли?..

— Да? Да, конечно, — оборвала она свои идиотские мысли. — А ты знаешь о таком элементарном понятии, как женская солидарность? Твоя жена сама рожала! Она же знает, как тяжело носить ребенка! Сколько нервов это стоит! И о чем она еще собиралась говорить? Может быть, угрожать? Может быть, добиться, чтобы у девушки случился выкидыш?

— В моей жене действительно много такого… — сказал Рома грустно, — и самое главное — это я, наверно, воспитал в ней. Я хотел, чтобы она была жестче. Чтобы не была размазней.

Анжелика вспомнила плотно сжатый рот Кати Потехиной, ее острый подбородок, геометрические скулы… Подросшее дитя-дебил. «Тебе бы следовало воспитывать в ней мягкость, — подумала Анжелика. — Хоть какую-то женственность». Она вспомнила себя — себя, может быть, глупую, со своим всепрощением — такое недалекое время назад…

— Рома, когда любовница моего мужа была беременна, был момент, что я заставила его общаться с ней! Когда он уже хотел бросить ее! — Анжелика перешла почти на крик, так ей было легче бороться с неприятными воспоминаниями. — Может быть, я дура, но я говорила ему: «Саша, она же беременная, подожди, пока она родит, съезди к ней, ты ведь не представляешь, как это тяжело!»

— Моей жене тоже сейчас тяжело, — вступился Рома.

— Ей — тяжело? — Анжелика широко раскрыла глаза, изумляясь. — Чему там может быть тяжело? Там ничего нет внутри! Пустота! Черная, звенящая пустота! Ничто!

Она опять взмахивала руками, едва не ударилась о ручку двери, замолчала в негодовании.

— Ты знаешь, моя жена говорит про тебя практически то же самое, — тихо сказал Рома.

— Что? — опешила Анжелика.

— Ну, что ты чувствовать не можешь… Переживать и вообще… Что ты пустая внутри… как все красивые люди.

— Ну, естественно! — воскликнула Анжелика. — Что ей еще остается говорить?

— Но я почему-то верю тебе, а не ей, — так же тихо продолжал Рома. — Что бы про тебя ни говорили, я чувствую, что ты… светлая.

Он перегнулся и поцеловал ее в губы, ожидая, наверно, примирения. Но Анжелике было сложно сразу расстаться с компьютерными демонами. Она сидела, тяжело дыша, и руки ее сжимались в кулаки.

— Ты светлая, — повторил Рома, и морщинки на лице Анжелики потихоньку стали разглаживаться, — светлое облачко в моей жизни. Яркий свет… в моей темной жизни.

Если он действительно чувствовал это, то Анжелика могла считать себя победительницей. Победительницей карманных монстров…

* * *

На долю Кати оставались теперь только разговоры. Выяснение обстоятельств, не имеющих значения, обстоятельств, которые она знала и без выяснений. И в три часа утра, когда Ромка наконец соизволил появиться дома, она начала еще один долгий, путаный и бессмысленный разговор.

— Ты же обещал приехать вечером, — сказала Катя.

Ромка молча раздевался — похоже, у него не было ни малейшего желания общаться на подобные темы.

— Там, в машине, была Аня? — спросила Катя напрямик.

— Да, — ответил Ромка, не глядя ей в глаза.

— И куда вы поехали?

— Оставь меня, пожалуйста.

— Она сидела на моем месте! — вскрикнула Катя, и от сознания собственного унижения у нее потемнело в глазах.

— Твое место — водительское, — ответил муж холодно. — Эта машина, между прочим, на тебя записана. Я пару раз учил Аню водить… и, ты знаешь, у нее это получается лучше, чем у тебя с твоими водительскими правами.

С минуту Катя не могла сообразить, что ему ответить. Ее водительские права достались ей с трудом, с боем, а практика вдвоем с Ромкой была поистине ужасна. Когда она делала что-то не так, муж психовал, кричал, мог даже ударить ее… И по сей день Катя боялась сесть за руль. Она зажималась, ожидая критики и окриков Ромки, и от этого ничего не получалось вообще. У Снежной Королевы, значит, получалось… И это могло означать две вещи. Либо девушка-психолог уже умела водить машину и пользовалась любовью Ромки ко всякого рода поучениям, либо просто процесс обучения с участием надменной Анжелики проходил как-то иначе, чем с ней, Катей. Скорее всего.

— Как ты не понимаешь, что она тебя использует! — Катя знала, что этот аргумент должен подействовать безотказно.

— Использует в чем? — заинтересовался Ромка.

— Ей не нужен ты! Ей что-то нужно от тебя!

— Что именно? Что с меня можно взять?

— Я не знаю! Все твои женщины используют тебя! Никому из них не нужен ты сам!

— У Ани все есть, — сказал Ромка. — Работа, деньги, одежда…

— Значит, она хочет выйти за тебя замуж! — ляпнула Катя. И сама испугалась своих слов.

Ромка улыбнулся как-то странно.

— Если бы ей было нужно это… я был бы счастлив. Ведь это бы и означало, что ей нужен я.

Катя почувствовала, что срывается, летит в пропасть. Нужно было зацепиться за что-то, задержаться, удержать мужа…

— Ты нужен только мне! — сказала Катя.

— Ты противоречишь сама себе, — его голос был скучным. — Я устал.

— Рома, ты мне нужен! — получилось немного театрально.

— Я знаю, — сказал Ромка.

Самый страшный вопрос вертелся на языке у Кати. Она прошла за мужем в ванную, тупо смотрела, как он моет руки, лицо…

— Она хочет, чтобы ты на ней женился?

Ромка медленно вытирал руки полотенцем.

— Я думаю, нет, — сказал он наконец. — Ей просто хорошо со мной.

Кровь ударила Кате в лицо, и сдерживать чувства больше не было никакой возможности:

— Она грязная, мерзкая шлюха!

Выходя из ванной, Ромка протиснулся мимо Кати так, как будто она была вещью. Как будто она была шкаф.

— Если я еще раз услышу от тебя нечто подобное, — сказал он уже из комнаты, — я не буду с тобой вообще разговаривать. Ни о чем.

* * *

Наконец было принято решение снять квартиру. В грязненькой, многолюдной, шумной гостинице моряков Анжелика с Ромой вместе спускались из маленького номера с чахлой мебелью в холл, чтобы звонить по разным арендным агентствам. Она свято верила, что эта гостиница — последняя в длинной череде их пристанищ, каждое из которых было незаметно (чуть-чуть!), но все-таки хуже предыдущего. Сегодня Анжелика поняла, что не все уже так ладно в ее жизни. Маленькая полосочка теста «Be sure» дважды была перечеркнута пополам. Каких-то пять дней задержки, а неведомые силы, спрятанные в этом глянцевом клочке картона, знали, знали… Анжелика сама еще не верила, а они — точно знали, были уверены. Она решила про себя, что если вправду все так, то — аборт, аборт, ни к чему осложнять их и без того сложные отношения с Ромой, ни к чему все портить своей беременной беспомощностью, растущим животом. В этот раз — аборт, вот если когда-то еще раз (нет, предохраняться, купить все, что нужно, но если все-таки, если судьба так начертает) — тогда «да». А сейчас — рано. Глупо и невозможно. Да и хочет ли она ребенка от Ромы?

* * *

Роман вдруг понял, что начинает уставать от Анжелики. От ее красоты, от ее неуемной страстности. От накала чувств. От яркого, обжигающего блеска ее глаз. Он устал. Она была такой большой и ее было так много. Она так шумно и убедительно доказывала свою правоту. Она…

«Она просто чужая», — вдруг понял Роман однажды. Весь этот ее блеск, ее уверенность, ее набитый деньгами кошелек, ее дорогая одежда — все это было чужим. Красивым — и чужим… А красивым ли?

Однажды в бассейне он вдруг увидел, что Анжелика потолстела. Ее животик приобрел округлость… и бедра уже не были такими изящными… Он перевел взгляд выше и увидел, что щечки ее тоже округлились. Он уже так привык к ней, что перестал разглядывать ее, перестал замечать изменения, происходящие с ее телом. Наверно, она перестала следить за собой. А в ответ на его шутку: «мой толстый зайчик» пожала плечами: «я всегда толстею к зиме. Чтобы не мерзнуть».

Чтобы не мерзнуть. Она, несомненно, была теплой, Анжелика, и с ней рядом было, несомненно, тепло. Но…

Ее было слишком много, и она была слишком шумной. Слишком шумной, слишком уверенной в себе, подавляющей. Рядом с ней Роман не был уверен ни в чем. Он забывал о том, что знал точно. Он терял свое мнение и становился частью Анжелики. Частью ее, несомненно, убедительной, концепции.

Теперь еще это решение снять квартиру. Да, это была идея Романа — но решение все-таки приняла Анжелика. Она так ухватилась за это его предложение: «Уже холодно, трахаться в машине — несерьезно». Она так отчаянно ухватилась за эту идею, что Роману стало страшно. Она сидела рядом с ним в его «Опеле», откинувшись на сиденье, и обсуждала возможные варианты. Там, конечно, безобразная ванная, но кафель можно заменить; а вообще не нравится та, другая, квартира, она дороже, но не требует никакого ремонта… Она слишком большие надежды возлагала на эту квартиру. Она, наверно, хотела жить там с Романом. Она сидела рядом с ним, в своем коротком голубом пальто, широко разведя ноги в расклешенных джинсах… и рассуждала о том, какой должна быть их квартира. У Романа кружилась голова, и он не знал, как возразить, но возразить было нужно.

— Я сказал своей жене, что никогда не брошу ее, — сообщил он наконец. — Это правда. Я только сейчас это понял. Я не знаю, какие чувства ты испытываешь ко мне…

— Я должна говорить об этом? — удивилась Анжелика.

— Понимаешь, слова… Я не верю словам. Я уже очень долго прожил с Катериной. Я не хочу ничего менять.

Анжелика ничуть не удивилась.

— По-моему, ты остыл к идее снять квартиру, — сказала она без всякого выражения.

— Нет, — возразил Роман. — Но… У нас ведь все как-то не так сейчас, тебе не кажется?

Анжелика нахмурилась:

— Что не так?

Можно было просто сказать «все не так», сказать и попросить ее выйти из машины… «Боже, почему все так тягуче, это уже похоже на последнее объяснение», — подумал Роман. Обыденность.

— Не знаю… — он тоскливо посмотрел за окно, где метрах в тридцати красовались сетчатые решетки «парадного подъезда» Анжеликиной бани. — Я думаю, я не готов. Может быть, ты возлагаешь на меня слишком серьезные надежды?

— Я вообще не возлагаю на тебя никаких надежд, — заявила Анжелика.

— Это и пугает меня. Все, что ты делаешь, слишком несерьезно.

— Что именно? — жестко спросила она.

— Твое отношение к жизни. К мужчинам.

— Знаешь, не тебе об этом судить, — в ее голосе была какая-то скрытая злость. Роман напрягся, пытаясь предугадать, с какого края будет предпринята атака.

— Конечно, — сказал он. — Почему ты не хочешь вернуться к Саше?

Злая усмешка исказила лицо Анжелики:

— Если ты непременно хочешь, чтобы у меня был еще другой мужчина, то это не проблема.

— Вот как? — опешил Роман.

— А как ты думал?

— У тебя есть какие-то варианты?

— Конечно.

— Вот как? Какие же?

— Ну, у меня есть, например, Макс — я тебе про него рассказывала.

— Да?

Это оказалось неожиданностью для Романа: он был уверен, что единственный, кто еще претендует на Анжелику, это ее бывший муж. Женатый Максим всплыл абсолютно некстати. В течение нескольких минут Роман пытался переварить эту новость. Не может быть! Интересно, а Анжелика с ним спит? А где и когда? Ревность нахлынула теплой волной. Анжелика просто сидела и смотрела на Романа.

— Ты встречаешься с ним? — наконец выдавил из себя Роман.

— Иногда, — сказала Анжелика небрежно. — Это не то, что ты думаешь. Мы сто лет знакомы.

— И что?

— Ничего, — лицо ее вдруг исказилось странной гримасой. — Оставь меня.

Роман с трудом продирался сквозь дебри догадок, воспоминаний, домыслов. Что еще она говорила об этом Максиме? Почему он раньше не придавал значения ее рассказам о нем? Он даже не знает, сколько лет этому идиоту! Наверняка уже не мальчик. Судя по кругу ее общения — может быть, какой-нибудь бандит?

— Если ты говоришь, что я нужен тебе, зачем тебе еще Максим?

Анжелика усмехнулась невесело:

— Я знаю, что ради меня он пойдет на все. Стоит мне пальцем поманить — и он придет. Оставит свою жену, двоих детей — и придет.

«Ты и от меня этого хотела! — внутренне ужаснулся Роман. — Тебе это нравится, тебе это нужно, ты этого от меня добивалась!»

— Так легко? — спросил он вслух.

— Он сто раз говорил, что в любой момент сделает это, — произнесла Анжелика гордо. — Я сказала ему, что это не должно быть связано со мной. Если он хочет уйти от жены, просто уйти, если он не может с нею жить — пусть уходит. Я потом решу, как мне поступить. На самом деле я очень боюсь сделать кому-то больно… и я никогда не была уверена, что я именно та женщина, которая ему нужна.

— Он, наверно, взрослый? — спросил Роман. Перед глазами почему-то возник образ невысокого полноватого бизнесмена… Мягкий характер, возможно, небольшие залысины и негромкий голос…

— Нет… — Анжелика вдруг улыбнулась чему-то. — Он очень смешной. Он похож знаешь на кого? Вот мы на днях смотрели «Матрицу». Он похож на главного героя.

Все созидаемое в мозгу Романа рухнуло. Начавший было обретать плоть образ рассыпался. Фильм «Матрица», главный герой? Что, Кеану Ривз? Этот черноволосый красавец, сумрачная мечта юных девушек, почти принц? И чем же он, интересно смешной?

— То есть ты встречаешься со мной и с ним, — уточнил Роман.

— Да нет… — Анжелика по-прежнему улыбалась. — Нет. Ты не понял. Это не встречи ради секса. Просто… мы друзья. Очень давно. Это целая жизнь. У нас много общих воспоминаний…

— Мне кажется, что ты мной манипулируешь, — после недолгого молчания сказал Роман. — Ты очень опасна для мужчин.

— Да? — радостно удивилась Анжелика.

— Нам нужно сделать паузу в наших отношениях.

— Ты так думаешь? — озадаченно спросила она.

— А ты так не думаешь? — резко бросил Роман в ответ.

Анжелика нахмурилась и произнесла недовольным тоном:

— Ну, не знаю. Что, если я не захочу потом встретиться с тобой еще?

— Мне нужно все обдумать, — сказал Роман. — Я не знаю. Все это слишком далеко зашло.

— Все зависит от тебя. От того, что ты хочешь.

— Я хочу отдохнуть, — признался Роман. Это было наиболее точное определение для его сегодняшних ощущений.

— От меня? — насмешливо спросила Анжелика.

— От напряженности наших отношений. И потом… разве тебе не кажется, что у нас сейчас все не так, как прежде?

— Что не так?

Они повторялись. Это был бесконечный, бессмысленный разговор, и он тяготил Романа своей нелепостью и неопределенностью. Нужно было прекратить беседу хотя бы временно. Роман просто физически чувствовал, как Анжелика вытягивает из него все жилы.

— Я не знаю, — в который раз повторил Роман, болезненно морщась. — Ты сказала, что хочешь начать все сначала… но все стало совсем не так.

— Это потому, что мы бесконечно обсуждаем твои отношения с женой, — заявила Анжелика.

— И поэтому тоже. Я слушаю тебя, а ты очень влияешь на мои мысли… Но понимаешь, Катя не такая плохая, как ты все время говоришь, а когда ты пытаешься внушить мне это, это разрушает и наши отношения тоже.

— Я неоднократно предлагала тебе не говорить больше о личном, — сказала Анжелика холодно.

— Ты же знаешь, что это невозможно! — воскликнул Роман. — О чем тогда говорить, о погоде?

— На улице дождь, — произнесла Анжелика мрачно, мельком взглянув в окно.

— И потом, дело не только в этом. Если честно… — Роман тяжело вздохнул. — В последний раз, когда мы были в гостинице… в гостинице моряков, я имею в виду… Все было уже не так. Не так, как раньше. Даже в постели.

— Может быть, потому, что мы были пьяны?

— Не знаю. Может быть. Может быть, просто потому, что я устал. Но в этом уже нет той прелести. Вначале, когда мы познакомились, я молиться на тебя был готов… Я прикасался к тебе, как к какому-то божеству, посланному мне свыше, а теперь все стало не так. Все слишком обычно.

Роман помолчал минутку, отгоняя от себя неприятные воспоминания. Нет, это было, не стоит даже пытаться забыть. Может быть, виной тому Кеану Ривз, ее связь с ним… Может быть, нет… Кстати, почему именно после просмотра «Матрицы» Анжелика заявила, что им стоит начать все заново? Заново — с участием в ее жизни ее старого друга? Что может быть лучше старой дружбы? Ту безоговорочную преданность, какую дарит Анжелике этот чертов красавчик Максим, он-то ей подарить не в состоянии!

— Мне даже показалось, что ты была очень осторожна, — сказал Роман. — Я не знаю, почему, но ты не отдавалась мне так, как раньше. Иногда мне даже казалось, что ты хочешь оттолкнуть меня.

Что-то странное, дикое, сумасбродное промелькнуло в глазах Анжелики.

— И ты не знаешь, почему? — спросила она.

— Нет, — осторожно ответил Роман.

— И не догадываешься?

— Саша? Ты опять с ним?

— Идиот, — сказала Анжелика.

— Да, я идиот, — согласился Роман.

— Я действительно теперь другая, — произнесла Анжелика с пафосом.

— Почему?

— Я не хочу говорить об этом.

— То есть что-то все-таки происходит? — добивался Роман.

Анжелика тяжело вздохнула, посмотрела вверх-вбок-направо. «Говори, — молил ее Роман взглядом, — говори». Пусть скажет «убирайся к черту», пусть скажет…

— Происходит, да? — повторил он настойчиво.

— Я не хотела говорить тебе об этом, — произнесла Анжелика, разворачиваясь к нему, поворачиваясь всем телом. Набрала побольше воздуху в легкие и выдохнула с этой своей высокомерной улыбочкой: — Я беременна.

* * *

Превозмогая тошноту и внезапную слабость (как-то очень быстро начался токсикоз, с Катенькой не так было), Анжелика три дня кряду носилась с квартиры на квартиру. Лица агентов смешались в одно, и, когда она назвала энергичную черноволосую агентессу Володей (другой агент, молоденький, смешной, с едва пробивающимися рыжими усиками), поняла — не может больше. Так и сказала Роме по телефону.

— Эх, ты, — ответил Рома. — Я-то тебя считал деятельной девушкой. Ну ладно, я попробую сам. Вы, женщины, ничего не можете.

Это было с утра, а к вечеру, как по волшебству, появилась квартира, и Анжелика ставила размашистые свои подписи на бесконечных документах («здесь, здесь и здесь») — Рома решил не светить свое имя.

— Ну вот, — сказал он, обнимая Анжелику, когда агент с хозяином вышли и хлопнула гулко дверь подъезда. — Это теперь наша квартира.

Был немыслимо горд собой, хотя оплату за квартиру честно разделили на двоих, поровну. Анжелика тоже обняла его, гордящегося, так уютно и тепло с ним было… Ее защитник. Ее мужчина. Внезапный прилив нежности. Когда ждала Катеньку, тоже стала до ужаса сентиментальной, плакала от любой ерунды, над любым хэппи-эндом.

— Ты хорошо решила? — перебирая ее локоны, спросил Рома.

— Что?

— Что не хочешь сделать аборт?

Она хотела сделать аборт, но тот разговор в машине… все так повернулось… Рома внезапно заволновался, залился краской, какая-то улыбка, счастливая, детская, промелькнула на губах… «Что же, выходит, я скоро опять отцом стану?» И после этих слов она поняла, что нет, не сможет, все оставит так, как есть, это судьба распорядилась, она же не хотела, не просила, старалась уберечься… И пути назад уже не было, и непонятно, зачем Рома еще спрашивал.

— Не хочу, — сказала Анжелика твердо и потом, осторожно: — А ты хочешь, чтобы я сделала?

— Нет, — поспешно сказал Рома и тут же исправился: — Не знаю.

— Что бы ты ни сказал, ребенок все равно будет, — весело сказала Анжелика, присаживаясь на диван. — Это мой ребенок.

Рома посмотрел на нее с восторгом — совсем как в начале их знакомства. Его восхищала ее беспечная решительность. Опустился на колени перед ней, произнес доверительно:

— Мне теперь придется много работать.

— Зачем? — удивилась Анжелика.

— Чтобы содержать и твоего ребенка тоже.

Ее покоробило «твоего», хотя только что сама беспечно приписала намечающееся дитя одной себе. Но от Роминых таких слов вздрогнула.

— Рома, я в состоянии сама себя обеспечить, — сказала веско. — И своих детей тоже. Лучше бывай со мной почаще… сейчас хотя бы.

— Я тоже хочу бывать с тобой почаще, — поднимаясь с колен, сообщил Рома. Сел рядом, руки уронил на колени — большие, мужские руки, со шрамами, с жесткими прожилками, волосатые руки. Вот это вот — привыкни, Анжелика, — родное (да, конечно, родное), вот на этого человека будет похож твой ребенок (как странно!..).

— Значит, придется время брать за счет твоей семьи, — сказала Анжелика и, не дождавшись ни возражений, ни одобрений, продолжала: — Ром, какие-то три месяца еще.

— Какие три месяца? — встрепенулся Рома.

— Ну, встречаться мы с тобой будем еще три месяца.

— Почему?

— Ну, четыре, — щедро добавила Анжелика. — Потому что через четыре месяца у меня уже живот будет заметен.

— И что? — не понял Рома.

— Ты будешь со мной везде ходить, когда у меня живот будет заметен?

С замиранием сердца ждала ответа: скажи «да», ведь мы же теперь одно, ведь есть теперь то общее, чего не было раньше, это раньше никак нас нельзя было связать в одно…

— А почему нет? — сказал Рома.

* * *

То, что вначале так шокировало Романа, буквально уже на третий день стало привычным. «Я стану отцом», — повторял Роман про себя. «Я стану отцом», — повторял он так, как будто до сего момента отцом не был, как будто это было нечто еще не испытанное, новое в его жизни. Настало мгновение, когда осознание этой перспективы вдруг наполнило его немыслимым счастьем. Роман так живо представил себе маленькую девочку (обязательно девочку!), смешную, непременно кудрявенькую, улыбающуюся беззубым ротиком… И одновременно с этим ощущением счастья он почувствовал благодарность к Анжелике, благодарность, и теплую привязанность, и даже возродившуюся любовь. И тот факт, что матерью его ребенка уже была Катя, что ребенок этот, живой и умненький, бегал по их общей квартире, как-то отошел на второй план. У Романа теперь была Новая Квартира, место, где он мог применить свои силы; и, собираясь на первую ночевку с Анжеликой в новом месте, Роман прихватил с собой теплое одеяло, комплект белья и полотенца. Анжелика принесла ложки и вилки, а посуда и чайник в квартире были; из предметов первой необходимости не хватало подушки, и Роман подсунул себе под голову плюшевую мышь, когда они с Анжеликой занимались любовью.

— Ты точно уверена, что не хочешь сделать аборт? — спросил он после. Вот если бы было возможным родить ребенка прямо завтра! А так впереди — долгие месяцы Анжеликиной беременности, она уже сейчас так осторожна в сексе, а чуть погодя у нее появится пузико…

— Я уверена, — сказала Анжелика твердо. — Ты не хочешь этого ребенка?

— Знаешь… — Роман улыбнулся смущенно, — наверно, хочу. Я так и знал, что когда-то так будет. Я чувствовал. Хорошо, что это с тобой. Он хотел сказать: «Я чувствовал, что у меня будет внебрачный ребенок, и рад, что он родится у тебя». Это было правдой: когда выяснилось, что Ольга не беременна от него, это даже показалось Роману странным. Он точно знал, что такое случится в его жизни. Он даже ждал этого, и он не очень-то удивился, если честно.

Глубоко за полночь они уснули в чужой квартире, на чужом диване, с плюшевой мышью вместо подушки, и ночью Анжелика выдернула мышь из-под головы у Романа, и когда он проснулся, она спала, уткнувшись носом в затасканное серое мышиное пузо, обнимая игрушку, как любимого. Она не любила спать в обнимку с Романом, она отталкивала его во сне… не то что Катя, бедная Катя, пытающаяся во сне прижаться к мужу своим маленьким худеньким телом… вот только Роман отодвигался все дальше и дальше от жены.

* * *

В понедельник Ромка подсунул Кате статейку, вырезанную из какой-то газеты. Его лаконичное «прочитай» не оставляло никаких сомнений, что статья эта чем-то важна для них обоих. Катя уселась на кухне и начала читать.

В чем заключается основная мысль материала — Катя поняла сразу. Автор рекламировал территориально раздельную жизнь в браке. То есть на примере различных знаменитостей и просто логических выкладок доказывал, что если муж с женой живут порознь (в разных квартирах), то это может надолго продлить и упрочить их отношения.

— И зачем ты это мне дал? — спросила Катя, когда улыбающийся Ромка зашел к ней на кухню.

— Ну… с определенным умыслом, — он аккуратненько свернул статью и засунул ее в карман пиджака.

— С каким?

— Я, наверное, буду покупать квартиру к лету, — объявил Ромка.

Катя почувствовала, как лицо ее медленно заливается краской. Это был абсолютно неожиданный поворот дел.

— Какую квартиру? — спросила она глупо.

— Однокомнатную, — пояснил муж. — Себе.

Катя сосредоточенно царапала обивку дивана.

— Что это значит? — спросила она. Ромка молчал и улыбался: сама, мол, догадайся. — Ты же говорил… — начала Катя.

— Это ничего не значит, — сказал Ромка. — Я думаю, все дело в том, что мы тремся с тобой постоянно в одной квартире. Это нужно для спасения нашего брака.

Он говорил так уверенно, тоном, не терпящим возражений. Он уже все решил для себя. Он не собирался советоваться с ней, с Катей.

— Подожди… — она поднесла руки к пылающим щекам. — Ты хочешь жить отдельно от нас с Шурой?

— Я, наверно, абсолютно не создан для того, чтобы жить в семье, — сообщил Ромка.

Это были не его слова. Наверняка весь этот текст был надиктован ему Анжеликой.

— Ты сейчас это понял? — спросила Катя.

— Если бы мы жили раздельно, то общались бы не по обязанности, а тогда, когда действительно хотели этого.

«Я не буду сейчас ничего говорить про Анжелику, — уговаривала себя Катя, — это ничего не даст. Что бы я сейчас ни сказала про нее, он не поверит. Не поверит, потому что она ему нужна». Но самые мерзкие ругательства, посвященные чертовой этой психологине, так и вертелись на языке.

— Рома, скажи мне одно… — Катя вдохнула побольше воздуха, — это она? Это то, чего она добивалась все это время?

— Я не понимаю, о чем ты.

Катя постаралась придать своему голосу твердость:

— Тебе придется выбрать между твоим ребенком — я даже не говорю о себе — между твоим ребенком и этой стервой!

— Я не буду ничего выбирать, — сказал Ромка.

Кате показалось, что она бьется головой о бетонную стену. Ее муж… этот тупой деревенский мужлан, этот баран… он уперся и не хочет сделать ни шагу назад. Он будет тупо и бессмысленно настаивать на своем.

— Ты хочешь, чтобы я и она существовали в твоей жизни на равных правах?

— Я еще точно не знаю, чего я хочу. Но очень скоро прав у нее будет гораздо больше, чем сейчас.

У Кати по спине побежали мурашки. На какое-то мгновение ей показалось, что волосы на голове поднимаются дыбом. Язык во рту стал горячим и толстым и не поворачивался, чтобы выговорить хоть что-то.

— Почему?.. Что?.. — она встала и вновь села. Что-то такое происходило… Должно было произойти что-то…

— Она беременна, — просто сказал Ромка.

И улыбнулся — глупо и счастливо.

* * *

Теперь целыми днями Катя прокручивала в голове какие-то безумные планы. Она не могла учиться, не могла работать… Все надеялась, что это сон, что она проснется и вернется в реальность, где не будет ни Анжелики, ни ее предполагаемого ребенка. Это не может быть реальностью! Должно же произойти хоть что-то! У этой идиотки может случиться выкидыш, в конце концов! Или, может быть, Снежная Королева сделает аборт? Неужели она всерьез собирается рожать ребенка от Ромки?

Это было непостижимо. Катя не могла плакать, не могла радоваться. Целыми днями она тупо смотрела в стенку, пытаясь придумать, что делать с этим событием. Иногда еще посещали приступы внезапной злости — на себя, на Ромку, на Анжелику, на жизнь… короткие и яростные, завершающиеся слабостью и бессилием. Катя вновь и вновь прокручивала в голове тот разговор с Ромкой… выражение его лица, когда он сообщил про беременность своей любовницы. Глупое, счастливое выражение лица… О Господи! Его радовало то, что он станет отцом. Отцом ребенка чужой женщины.

Катя по-прежнему рылась в вещах Ромки каждое утро, пока он мылся в ванной. Она была мазохистски удовлетворена, когда обнаружила в бумажнике мужа два билета на «Машину Времени». Это было доказательством правильности ее мучений. Он собирался пойти на концерт со Снежной Королевой. У них двоих была какая-то своя жизнь. Свои развлечения и свой будущий ребенок.

В какой-то момент Катя почувствовала, что не в силах одна нести этот груз. Подруга Ирка выслушала скупую Катину речь, закурила, задумалась.

— Если хочешь, изобьем ее, — предложила она наконец.

— Что? — встрепенулась Катя.

Она, конечно, отмахнулась от этого соблазнительного предложения, посмеялась даже над ним… но в голове у нее оно засело крепко. Мало-помалу созрел и план.

В Катиной группе учился некто Олег Петров — невысокий лохматенький блондинчик, довольно смазливый. Катя не обратила бы на него никакого внимания, но… вот странность — он обратил внимание на Катю. Подшучивал над ее обручальным колечком, иногда подсаживался на лекциях, а однажды спросил впрямую, почему Катя такая замкнутая, неужели ее никто не интересует, кроме мужа. «Может, сходим куда-нибудь?» — предложил как бы между прочим. Кате он был неприятен — эта его смазливость, светлые волосы и особенно — родимое пятно на правой щеке. Но сейчас… Катя тщательно обдумывала каждое слово, прежде чем завести разговор с Олегом. Она даже записала текст своей речи на бумажке. «Понимаешь, у меня есть одна проблема… Если бы ты помог мне ее решить… Ты мне кажешься самым подходящим из всех, и я не прочь пообщаться с тобой поближе… Все это мне нужно вовсе не потому, что я так люблю своего мужа, просто женщины странные создания, и я не исключение… Ничего особенного тебе делать не нужно… Видишь, как я доверяю тебе!» Текст был написан и тщательно запрятан (под ковер) — Катя начала сближение с Олегом. Все должно было получиться так, как надо.

* * *

Анжелика позвонила Роману на работу с просьбой срочно встретиться. Было девять утра, Роман только что занял свое рабочее место — и в ответ на его вопрос: «В первой половине дня?» — Анжелика заявила категорически: «Прямо сейчас».

Тридцатью минутами позже они сидели в «Барракуде» на Лиговском, и Анжелика делала вид, что с преувеличенным интересом разглядывает давно знакомые ей фанерные макеты рыб.

— Я буду краткой, — заявила она наконец, резко переведя взгляд на дымящуюся чашку капуччино. — Я хочу, чтобы ты абсолютно искренне ответил на два моих вопроса. Это очень важно для меня.

Роман вздрогнул.

— Спрашивай, — сказал он осторожно, внутренне готовясь к худшему.

— Ну да, — Анжелика энергично мешала сахар в чашке — загребущими движениями к себе. — Вы спрашиваете — мы отвечаем. Легко. — Это была прежняя Анжелика — уверенная в себе, ироничная, с презрительной усмешкой в уголках губ. Она менялась так стремительно, что Роман не успевал следить за этими переменами. — Мне не нравится твоя отчужденность. Твое недоверие ко мне. Ты что, в чем-то подозреваешь меня?

Роман нервно отправил свою ложечку по кругу, но, поймав уничтожающий Анжеликин взгляд, передумал и принялся подражать ей — грести ложкой на себя.

— Я подумал… Просто мне пришла в голову мысль, что, может быть, ты ведешь двойную жизнь.

Анжелика сощурилась, откинулась на спинку стула.

— Какую жизнь?

— Двойную.

— Конечно. Я — агент ноль-ноль-семь. Ты не знал?

— Я просто подумал…

— Меня зовут Бонд, — произнесла она надменно, растягивая концы фраз. — Джеймс Бонд. Размешать, но не взбалтывать.

— Извини, — тяжело вздохнул Роман. — Я действительно так почти ничего и не знаю о тебе.

Анжелика подняла левую бровь вверх — еще один ее великолепный жест.

— Ты можешь спросить обо всем, что тебя волнует.

— Иногда ты очень здорово уворачиваешься от прямых ответов.

— У меня такая манера общаться. Ты не умеешь читать между слов?

— Боюсь, что я могу прочитать что-нибудь не то. Мне просто пришла в голову мысль, вдруг ты еще общаешься с Сашей. Что у тебя две жизни.

— У меня двенадцать жизней, — изящным движением она поднесла к губам чашку с кофе, сделала небольшой глоток. — Сейчас я проживаю девятую. Так вот, — Анжелика тихо звякнула чашкой о блюдечко, — первый вопрос. Если когда-то сложится какая-то двусмысленная ситуация, если кто-то будет что-то говорить тебе про меня, а я скажу, что это не так, ты поверишь мне?

— Я никогда никому не верю на слово. Я верю только фактам. Я стараюсь сопоставлять факты и делать выводы.

— Так вот я тебя прямо спрашиваю: если сложится такая ситуация и ты не сможешь сделать выводы из фактов, если ты не будешь знать точно — ты поверишь мне?

Она смотрела ему прямо в глаза — пристально, серьезно, испытующе.

— Я тебе верю, если это вопрос, — сказал Роман. — Верю настолько, насколько позволяют факты. Я не могу быть уверен.

— Я поясню свой вопрос, — Анжелика вновь отхлебнула кофе, вновь звякнула чашкой. — Речь идет о том, доверяешь ли ты мне. В противном случае наши отношения не имеют смысла. Это очень важный вопрос.

Роман не был готов к такому разговору, она застала его врасплох. Ему пришлось мобилизовать все свои силы, чтобы быть правдивым.

— Я понял, — сказал он после паузы. — Я отвечу: я буду верить тебе, если факты не будут напрямую свидетельствовать об обратном. Я очень хочу верить тебе.

— Хорошо, — Анжелика улыбнулась коротко. — Тогда еще один вопрос. Вот мы с тобой сняли квартиру…

— Да.

— Ну и? — она резко крутанула чашку вместе с блюдцем, бежевое облачко пены колыхнулось и поплыло по кругу. — Иногда меня посещает мысль, а нужно ли было вообще ее снимать? Все равно мы фактически не ночуем там.

Нужно было как-то сказать ей это мягче… про пустоту и холод… Роман напрягся, соображая.

— Анжелика, понимаешь, у меня сейчас очень тяжело с деньгами. Я очень много работаю, но денег все равно нет. Я не хочу брать из уже отложенных. Я хочу купить машину весной.

— Я понимаю, — скептически улыбнулась Анжелика.

— В квартире многого нет, — продолжал Роман. — Нужны подушки, посуда, нормальная кровать, в конце концов. Сейчас у меня нет денег, чтобы купить это. Я не могу спать в таких условиях. Ты, может быть, нормально это переносишь, а я нет. Я привык к комфорту.

— Я тоже привыкла к комфорту, — сказала Анжелика. — Но я легко могу отказаться от многого.

— А я вот не могу спать головой на мыши, — заявил Роман.

— Я хотела спросить: мы когда-то будем ночевать в этой квартире вдвоем? — спросила Анжелика прямо.

— Да, — сказал Роман. — Тогда, когда я все устрою там так, чтобы мне нравилось.

— Понятно, — она отодвинула от себя чашку, встала, улыбнулась, потянулась за пальто. — That’s all. Это все, что я хотела услышать. Спасибо.

Роман вдруг понял, что все еще любит ее — такую. Вот такую — уверенную в себе, отстраненную от него, надменную, высокомерно улыбающуюся… готовую в любой момент приласкать или оттолкнуть…

— Я хотел бы быть с тобой всегда, — сказал Роман. — До конца жизни. Чтобы ты была где-то рядом.

— Я не спрашивала, но спасибо, что сказал, — произнесла Анжелика.

— Я очень боюсь испортить тебе жизнь, — признался Роман.

— Да что ты! Даже если ты захочешь, тебе это вряд ли удастся.

— В итоге, наверно, я испорчу жизнь и тебе, и Катерине, — вздохнул Роман.

— О чем ты?

— Я до сих пор не знаю, как мне быть. Я не могу выбирать между вами. Я хочу быть с обеими.

— И не надо ничего выбирать, — сказала Анжелика уверенно. — Мы же никак не пересекаемся в твоей жизни.

— Выходит, что пересекаетесь. Понимаешь, у нее в глазах такой страх. Она сама выросла без отца…

— Я тоже выросла без отца, и что из этого? — спросила Анжелика холодно.

— Она очень боится, что то же самое случится с нашим сыном. У меня самого была полноценная семья. В провинции гораздо меньше неполных семей, чем здесь, в Питере. Когда я узнал, что Катин отец оставил их с мамой, я считал его последним ублюдком.

— У тебя очень примитивный взгляд на вещи, — скептически заметила Анжелика.

— А ты… — Роман запнулся и отвел глаза, — ты не боишься, что твой ребенок вырастет без отца?

— Который ребенок? — подняла брови Анжелика. — У меня их вроде уже как почти двое. — Сделала паузу, посмотрела в окно, в который раз за сегодня пожала плечами. — Я привыкла относиться к жизни легко.

«Я заметил», — хотел сказать Роман. Но промолчал.

* * *

Они сидели в машине около Анжеликиного дома, и Анжелика опять тянула время. Это становилось обычаем, ей так хорошо удавалось это. Она вела длинные, изматывающие разговоры, она цеплялась к словам… Она умела удержать Романа намного дольше, чем он рассчитывал. Чтобы попасть домой вовремя, ему нужно было начинать провожать Анжелику часа за два до конечного срока — иначе ненароком сказанная его фраза повергала их обоих в состояние тягуче бесконечной беседы. И беседы эти были все об одном и том же.

— Анжелика, я должен ехать, — сказал Роман, прерывая очередной ее монолог. — Я обещал сегодня быть рано.

— И что?

— Я привык выполнять свои обещания.

Она капризно поиграла бровями — подняла их вверх, опять опустила. Из-за надвигающейся темноты эмоции менее ярко отражались на ее лице.

— Кажется, ты обещал бывать со мной чаще, — сказала Анжелика.

— Я стараюсь, — ответил Роман. — У меня очень много работы сейчас.

— Ты мог бы работать на ноутбуке в квартире на Бела Куна, — подумав, заявила Анжелика.

— Мог бы. Ты, наверно, думаешь, что это из-за Катерины?

— Я ничего не думаю.

Ее величественно-бесстрастное лицо отражалось в переднем стекле, на фоне темной стены дома и темной арки двора. Начиналась ночь, и Роман стал нервничать.

— Это ведь не только ее дом, понимаешь? Это в первую очередь мой дом, — сказал он с напором. — Я же не к ней в гости туда прихожу. Я привык работать там. Для меня неважно, есть там моя жена или нет. Это просто мое рабочее место.

— Тогда не говори, пожалуйста, мне фразы типа «я обещал быть рано».

— Извини, — Роман нервно провел рукой по волосам, — извини. Я не должен был этого говорить. Но если ты требуешь, чтобы я наплевал на то, что чувствует моя жена…

— А что она чувствует? — вцепилась во фразу Анжелика. — Она способна что-то чувствовать?

— Она очень боится сейчас, — сказал Роман.

— Чего она боится?

— Тебя.

— Меня? — Анжелика покачала головой. — Смешно.

— Она боится, что я уйду к тебе, — объяснил Роман. — В последнее время она очень сильно изменилась. Она стала такой, какой я хотел бы ее видеть.

Это была правда. Изо всех своих силенок Катя старалась соответствовать ему, Роману. Она ходила на занятия, старательно вела конспекты. Она начала читать книги. Она неуловимо как-то изменила свои манеры, или это общение с однокурсниками сказалось. Она даже краситься стала как-то по-другому. Она хотела сохранить их брак, она дорожила своей семьей.

— Ты уверен? — спросила Анжелика.

— Она даже получает удовольствие от секса, — выдал Роман самое сокровенное. — Впервые за все время нашей совместной жизни. Ей хорошо со мной.

— И как же внезапно это произошло, а? — спросила Анжелика с усмешкой.

— Она все объяснила… очень логично.

— И ты поверил? Ты думаешь, женщина не может изобразить, что ей хорошо в постели? — в голосе Анжелики появились издевательские нотки.

Роман насупился.

— Если она изображает — ей же хуже. Знаешь, если честно, меня не волнует, как все происходит на самом деле. Мне нужна красивая сказка. Моя жена хочет делать так, чтобы мне было хорошо, а все остальное…

— Ты хочешь быть обманутым?

— Наверно, да… Пойми, для меня не очень важно все это. Я хочу… какой-то душевный покой, что ли. Чтобы ничто не мешало мне работать.

— А я мешаю тебе работать? — без всякого выражения спросила Анжелика.

— Ты в последнее время стала какая-то нервная, — честно сказал Роман. — Тебя что-то не устраивает в наших отношениях?

— В наших отношениях меня все устраивает.

— Тогда почему ты так дергаешься?

Анжелика повернулась к нему резко; в какой-то момент Роману показалось, что она хочет ударить его; впрочем, она тут же взяла себя в руки, расслабилась.

— Ну, допустим, если твоя жена перестанет звонить мне с идиотскими угрозами — я, может быть, не буду дергаться, — сказала Анжелика.

— Моя жена звонит тебе? — удивился Роман.

— Тебя это удивляет?

— Если это действительно так… — сказал Роман задумчиво.

— Это так, — ответила Анжелика веско. — Более того, теперь она звонит уже не только на трубку. Она уже и домой мне звонила. Она или ее подруги — не знаю.

Роман наморщил лоб, соображая.

— Подожди, но… это невозможно.

— Что значит невозможно, если это происходит? — возмутилась Анжелика.

— Но этого не может быть! Даже я не помню номер твоего домашнего телефона! Вначале ты вообще сказала, что у тебя нет телефона, — язвительно добавил Роман.

— Да. И что? Все равно меня почти никогда не бывает дома.

Роман еще раз посмотрел в переднее стекло, где отражалось, искажаясь до безобразия, Анжеликино лицо — лоб казался очень низким, щеки нависали на подбородок, глаза превратились в щелочки.

— У тебя есть странная привычка: иногда ты врешь в мелочах, — сказал Роман.

— И что из этого? — поджала плечами Анжелика. — Я фактически не пользуюсь домашним телефоном. Мне никто не звонит домой. Мы очень долго жили с Сашей, и народ перестал звонить моей маме. А когда мы с Сашей расстались, я всем давала исключительно рабочий номер.

— Когда я узнал твой адрес, — продолжал Роман, — то нашел номер телефона в компьютерной программе… ты, наверно, знаешь этот диск, типа «Весь Петербург», там по адресу можно вычислить телефон и наоборот. Этот телефон записан у меня где-то… там, где твой адрес, где твоя расписка за мобильник… Нет, это невозможно!

За окном начинался дождь. Отдельные капли тяжело падали на крышу — как слезы.

— Значит, твоя жена нашла эту бумажку, — сказала Анжелика. — Нашла и теперь знает мой номер.

— Но… черт возьми! — вспыхнул Роман. — Ты хочешь сказать, что она роется в моих вещах?

— Я не знаю, — сказала Анжелика устало. — Просто кто-то мне звонит.

Все перевернулось моментально — с ног на голову. Вряд ли Анжелика станет ТАК врать — ведь рано или поздно он все равно узнает об этом. Но если она говорит правду, тогда… тогда…

— Если это так… Тебе действительно звонили домой? Ты ничего не перепутала?

— Я не сумасшедшая, — сказала Анжелика обиженно. — Совсем недавно ты говорил, что будешь верить мне…

— Я верю тебе, — сказал Роман.

…Тогда Катя… Боже… тогда эта маленькая стерва с ангельскими глазами… что, если она действительно роется в его вещах? Что ТОГДА делать с их отношениями? Ведь взаимная честность — это то, на чем держался их брак в самые тяжелые времена!

— В общем-то, меня бы не очень это трогало, — сказала Анжелика. — Твоя жена ругается матом?

— Ну, в принципе, может, наверно.

— Я думаю, что не совсем заслуживаю тех слов, которыми она меня покрывает, — сказала Анжелика.

— Я понимаю… — Роман с размаху долбанул кулаком по приборной доске. — Черт! Вот черт!

Дождь усиливался. Анжелика, мама его будущего ребенка, сидела рядом и ждала.

— Ладно, я ей устрою, — прошипел Роман сквозь зубы. — Поехали.

— Куда? — удивилась Анжелика.

— Ты же хотела провести со мной вечер? — Роман протянул руку и коснулся ее колена. — Поехали на Бела Куна.

* * *

Что-то все-таки было не так, и Анжелика чувствовала больно и досадливо: зря они сюда приехали. Она старалась затянуть время разговора, она о чем угодно готова была говорить, и в конце концов выбросила свой последний довод, то, о чем, в принципе, не хотела разговаривать с Ромой: про звонки его жены. Сейчас уже Анжелика понимала, что все ее слова были впустую, вообще все их разговоры с Ромой — ни к чему, у него все равно было собственное мнение и о ней, и о своей жене — и никакие ее слова этого мнения поколебать не могли. Да, она добилась (чисто механически) этой ночи с Ромой, но к чему и зачем? Разве только затем, чтобы заняться с ним сексом в темноте ночи: при свете были слишком видны ее располневшие бока.

Да, она ничего не могла изменить. Анжелика поняла это, но, наверно, было слишком поздно. Ей с самого начала не нужно было разговаривать с Ромой ни о чем серьезном: все равно…

…все равно, только зайдя в квартиру, еще даже куртки не сняв, он набрал свой домашний номер — и приложил палец к губам, призывая к молчанию шумно вошедшую Анжелику.

— Чем занимаешься?.. Займись лучше рефератом… Я не приду сегодня… Потому что объясню завтра утром… Что сказать?.. Я скажу тебе завтра…

Положил трубку и гордо посмотрел на Анжелику: вот, мол, на что я иду ради тебя. И на Бела Куна приехал с тобой ночевать, и с женой поговорил вот так круто…

«Мне этого не надо, — хотелось сказать Анжелике. — Мне надо, чтобы ты просто был со мной, без рисовок, без доказательств, без моих на то положенных усилий. Просто был. Просто чувствовать твое тепло. Ведь то, что внутри меня — мальчик или девочка, — оно уже тоже чувствует…»

Тупо смотрела в потолок, перекрещенный смутными серыми тенями, пока Рома старался сверху. Не было никаких желаний; те чудные мысли, что возбуждали обычно, сегодня не возбуждали. И как будто только сегодня она почувствовала запах пота, исходящий от Ромы…

…и этот же запах ощущала, лежа в темноте с тряпичной мышью под головой и пытаясь уснуть. Рома пристроился за столом и тихонько постукивал по клавишам слабо мерцавшего ноутбука. Работал. Анжелика попыталась представить, что это вот ее квартира и ее семья: она, Рома и их будущий ребенок. Но ничего не складывалось, глупо было так думать. Ее С-Дореволюционных-Времен-Без-Капремонта-Коммуналка была чище и милее, чем эта чужая квартира, напоминавшая просторный гроб. Ее домашнее одеяло было теплее, да еще мышь, заменявшая подушку, хватала лапами за шею, пытаясь задушить. И там, дома, была Катенька… Может быть, она проснулась сейчас и будит бабушку с вопросом про маму… Почему-то Анжелике было жаль себя. Эта ночь вовсе не сближала их с Ромой, наоборот — отдаляла.

Даже когда Рома лег рядом с ней, оттянув на себя лакомый кусок одеяла, ей не стало легче. Она упрямо боролась с бессонницей, зная, что наутро встать не сможет, сон завладеет ее телом полностью. Уснула, в конце концов, и проснулась через пару часов от страшных завываний ветра за окном. Это был обещанный ураган: хрустели и плакали деревья, стучало где-то жестью о кирпич, целые комья снега, казалось, разбивались об окна. Рома спал, раскинув руки, выдернув у нее из-под головы неудобную мышь, спал, оглашая квартиру богатырским храпом, и в уголке приоткрытого рта по направлению к щеке блестела дорожка слюны. И, так и не сумев заснуть до самого утра, до финальной сирены Роминого будильника на наручных часах, Анжелика лежала, не шевелясь, на спине, без подушки, замерзая под уделенным ей небольшим уголком одеяла — одна. Еще никогда ей не было так одиноко.

И неприятное утро, с непроглядной ночной теменью за окнами, с жидким чаем без ничего (вчера не купили), с мрачно-сосредоточенным Ромой напротив нее за столом — все это совсем не походило на нежное семейное утро и не давало голодной Анжеликиной душе никаких утешительных картин.

* * *

В такси, торопливо подкрашивая губы, Анжелика умоляла время течь медленнее: она опаздывала на полчаса. Макс  ждал ее в сауне — шикарной, находящейся в центре города, с большим светлым бассейном и искусственными пальмами в кадках. Макс любил сауны; и в этой они частенько с ним бывали, еще с первых дней знакомства: ритуалом был скотч, фрукты, шоколад, ритуалом была температура за сто градусов в парилке, ритуалом был красивый секс на чистых, хрустящих под напором сильных молодых тел простынях.

Сейчас Анжелика катастрофически опаздывала. Рома наверняка заметил ее нервозную торопливость при затянувшемся прощании. Он все что-то говорил, говорил, она уже ничего не слышала, только решала про себя, может ли она пропустить свидание с Максом, если Рома сейчас попросит ее остаться и все обсудить. Пожалуй, да, может, но при одном условии: при гарантированном спокойствии того, что Рома будет принадлежать ей. Да, она могла бы пожертвовать и отношениями с Максом, но только если бы Всевышний спустился с небес и сказал: «Оставь Макса, и Рома будет твоим навеки, у тебя будет настоящая семья и он тебе никогда не изменит». Но ничего подобного в ближайшее время в ее жизни не намечалось.

Анжелика с удивлением думала о том, что в последнее время Макс стал значить для нее гораздо меньше. Это новое в ней, будущий ребенок, это он все изменил. Ведь расставание с Максом казалось невозможным, Анжелика так крепко приросла к нему, что не смогла бы оставить его даже по требованию Саши. Да, она лгала Сашке, придумывала несуществующих подруг, чтобы побыть со своим вторым «я»… с тем, кто так прочно врос в ее жизнь… как еще один, дополнительный орган. Был момент, когда Сашка начал догадываться о ее изменах. С удивлением и радостной болью Анжелика поняла вдруг, что Макс для нее — важнее Саши. От него было больше радости, ничто не дарило ей такого внезапного оглушающего счастья, как звонок Макса с предложением встретиться. Анжелика объясняла это себе внешней красивостью Макса. Да, эффектно было подъехать с Сашей на «шестисотом» к ресторану или клубу, но отними у него всю эту атрибутику: машины, крохотный сотовый, деньги, дорогую одежду и обувь — что там еще оставалось? Ну, приятный мужчина, чистенький, гладкий, отполированный, с хорошо поставленной улыбкой…

Но Макс, Макс! От внешности его визжали и девчонки, и парни, и стоило Анжелике появиться с ним на людях — все взгляды были направлены только на них. Это был единственный мужчина, с которым Анжелика не могла сказать в точности, на кого из них двоих больше обращают внимание. Может быть, даже больше на Макса — с его необычной, яркой, фотомодельной, почти женской красотой. Анжелика боготворила его, и когда Саша начал длинный и тяжелый разговор «о наших обманах», она вдруг поняла четко: если ее припрут к стене незыблемыми фактами, она не сможет сказать легко и спокойно, что завтра бросит Макса. Не сможет.

Все изменилось слишком сильно с тех времен. Макс был привычкой, он стал просто привычкой с появлением Ромы. Вернее, с появлением внутри Анжелики новой жизни. Он просто как-то незаметно отошел на второй план. Однажды, уже после просмотра пресловутой «Матрицы», она ехала с Ромой по Фонтанке. Золотое солнце закатывалось за низкие дома, Рома щурился… И в слепящем свете Анжелика увидела силуэт, подсвеченный сзади золотым и розовым. Летящий позади черный плащ, армейские ботинки на толстенной подошве, черные кожаные штаны… Это был Нео из фильма… Только спустя какие-то доли секунды Анжелика осознала, что это Макс, и ее пронзила теплая, сладкая боль, почти жалость… тоска по несостоявшемуся. Ей захотелось выскочить из машины, прочь от этих чертовых сложностей, и броситься на шею мальчику в черном плаще, сказать: «Не уходи, будь со мной, я хочу только тебя!..»

Это было минутное, это была слабость, ведь она была знакома с женой Макса и видела его детей, она помнила бешеные скандалы с Максом — в самом начале их отношений — с битьем посуды в его квартире, со слезами обоюдными, с многочасовым затем сидением в обнимку — чтобы просто быть рядом…

Это было минутное, она забыла быстро, постаралась забыть, хотя нет-нет, а всплывал этот образ киношный, картинный, обжигал, душил, мучил…

— Вас уже ждут, — сказал Анжелике банщик удивленно и обиженно. Наверно, подумал, что высоченный красавчик с лицом кинозвезды мог бы найти себе проститутку получше, чем эта всклокоченная, бледная девчонка с неровно намазанными губами. Что поделать: Анжелика сама любую пару, появляющуюся в их сауне, рассматривала именно с точки зрения «шлюха — клиент»; ну что поделать, если Макс любит сауны…

И вдруг, оценив удивленный взгляд молодого банщика, скользящий по ее располневшей фигуре, покраснела и сжалась: ведь Макс не видел ее больше двух недель, она и тогда старательно подбирала животик и заворачивалась в простыню чуть ли не по уши… Как он оценит ее сейчас, нечесаную, измученную… Ведь обычно к встречам с Максом готовился маникюр-педикюр, все брилось-красилось, маски и солярий за день до…

Он вышел ей навстречу, в неизменной своей черной коже ниже пояса и в черной майке на лямках, высокий, безупречный… Просиял при виде Анжелики.

— Привет, — смущенно сказала Анжелика, окончательно потерявшись. — Извини, я опоздала. Я поймала тачку, и мы попали в аварию.

— В аварию? — испугался Макс.

— Да нет, ничего, ерунда, — торопливо врала Анжелика, спеша освободиться от широченных брюк и теплой «адидасовки» с капюшоном. — Просто впереди была авария, образовалась пробка, тут еще сразу гаишники примчались, хотели нас опросить ну типа как свидетелей… Не уехать было. Извини, я не накрашена, не обращай внимания.

Ей наконец удалось удачно завернуться в простыню, но новая мысль обожгла холодом: а как потом развернуть этот белый кокон перед ним, как заниматься любовью? Ее безобразно раздавшиеся бедра, жирок на животике… Конечно, Макс заметит, Рома же замечает! Сидела напряженная, следила, как манерно Макс разливает виски — «Катти Сарк», ее любимое. Его длинные пальцы, колечко на мизинце, узкие запястья — все такое родное, до мельчайшей родинки изученное… А вот она уже другая. Анжелике хотелось плакать. Близилась мысль: это конец их отношений. Нужно сказать ему, глупо будет прийти на свидание в следующий раз или через раз с потяжелевшим животом, лучше сказать прямо сейчас. Макс такой брезгливый, что касается физиологии, волос там каких-нибудь лишних, например…

— Я сегодня буду пить совсем чуть-чуть, — сказала Анжелика, отставляя стопочку.

— Почему? — удивился Макс, ну да, конечно, их совместные попойки — когда он чуть ли не на себе уволакивал ее из клуба, когда она грязно скандалила и лезла драться к окружающим девицам и виски еще требовала…

— Знаешь, у меня будет ребенок, — сказала Анжелика просто.

И даже не стала смотреть на реакцию Макса, просто начала активно есть виноград, туманно-синий — ягодку за ягодкой.

— Ребенок? — переспросил Макс и кашлянул, как будто поперхнулся. — У нас будет ребенок?

Вот такая мысль уж точно не могла прийти Анжелике в голову. Она знала на все сто один процент, что ребенок Ромин, а Макс… Нужно было быть таким наивным… Что же, он думал, что он у нее — один-единственный?

— Я думал, ты не хочешь… — продолжал Макс, залпом осушив свою стопку и не торопясь ее запивать. — Но я очень рад… Я на самом деле хотел… Анжелика, я очень рад! Ты же оставишь его, правда?

И вот тут Анжелика заплакала. Не то чтобы горько, не совсем навзрыд, но пара-тройка слезинок выкатилась из каждого глаза, как при просмотре мелодрамки. Она поспешно смахнула со щек эти жалкие свидетельства своей женской слабости — пока Макс не увидел. Наверно, кто-то решил бы, что ей стоило солгать сейчас, солгать ради будущих отношений с красавцем-любовником, солгать, чтобы проверить его чувства к себе…

— Макс, это не твой ребенок, — сказала она. — Но я его оставлю.

В этот момент повернулась, чтобы посмотреть на его реакцию. Легкая складка пролегла через бледный лоб, еле заметные морщинки в уголках глаз углубились.

— Не мой? — непонимающе повторил Макс.

Анжелике хотелось зареветь, попросить прощения, обнять Макса, прижать к себе… но она сидела очень прямо, тупо и сосредоточенно улыбаясь. Эта улыбка, как ей казалось в тот момент, как нельзя лучше соответствовала образу взрослой гордой женщины. Вот и все. Прощай, Макс.

Он поднял руку к лицу, провел пальцами по идеально подщипанным бровям: рука чуть подрагивала, дрожали и дробились мелкие огоньки в камушке его кольца.

— Ну как у нас с тобой мог получиться ребенок, если мы все время занимались этим в презиках? — спросила Анжелика, по-прежнему улыбаясь.

— Извини, — сказал Макс и налил себе еще виски. — Я просто подумал…

— Давай выпьем, — прервала Анжелика мучительный ход его мыслей.

Он пожал плечами и улыбнулся ответно — виновато, растерянно. Они выпили на брудершафт.

Макс больше не поднимал этой темы, и Анжелика молчала о главном, бессмысленно щебеча про фильмы, футбол и музыку. Сегодня они даже не обсуждали воспитание детей — еще одна объединявшая их раньше проблема, и Анжелика никак не могла понять…

…В шикарной белой спальне с горными пейзажами на стенах, коврами на полу и двуспальной чистейшей постелью, выгодно отличавшей эту сауну, кое-что она понимать начала… И тем больнее было осознавать сделанную уже ошибку. Макс не замечал ни ее внезапной полноты, ни какой-то неуклюжей неловкости. Она для него была прежней Анжеликой, желанной, прекрасной, и все было, как прежде. Она растворялась в нем — без остатка. Чужой муж, отец двоих детей, мальчик с чуть китайскими глазами, Кеану Ривз, божество великолепное…

— Я тебе позвоню через пару недель, хорошо? — небрежно сказал Макс, проводив ее до подъезда.

— На трубку звони, — кивнула Анжелика и тут же добавила вдруг охрипшим голосом: — Я всегда рада тебя видеть.

Позже, уже засыпая в своей постели, думала: как странно, с Максом ничего не изменилось, все так легко, и их отношения остались прежними. Это говорит о глубине чувств или, наоборот, о легкости? А чем они будут заниматься, встречаясь, когда Анжелика станет совсем беременной? Если он позвонит, конечно… Да нет, конечно же, позвонит, ведь все так же, как всегда, ничего не изменилось, все по-прежнему…

* * *

Катя чувствовала, что еще немного — и она сорвется. Она все чаще кричала на Шурку, отвешивала ему подзатыльники, все чаще сидела, тупо уставясь в одну точку. Она уже не стеснялась подслушивать у двери, когда Ромка разговаривал с кем-нибудь по телефону. Она прокручивала в голове возможные разговоры с мужем и Анжеликой, различные варианты ответов собеседников — и свои красивые фразы. Ей казалось, что она готова к любой беседе на любую тему, касающуюся ее личной жизни, и поэтому частенько отвечала невпопад, заранее заготовленными предложениями, переводя разговоры с мужем на больную для себя тему, продолжая внутренний диалог с Ромкой воображаемым. Когда становилось совсем невыносимо…

Она вошла в комнату, где он работал на компьютере, и начала с места в карьер:

— Ты никуда не уйдешь, понял?

— Я и не собираюсь уходить, — немного удивленно ответил муж.

— Это твой дом, твой ребенок, и я — твоя жена, — Кате казалось, что ее слова звучат очень убедительно. — Ты никуда не уйдешь. Только через мой труп. Я намерена бороться за свое счастье.

Ромка отодвинулся от компьютера, раздраженно постукивая пальцами по столу.

— Да не ухожу я никуда! «Бороться за счастье», — передразнил он. — Где ты таких выражений набралась? Заранее продумала, что будешь говорить?

— Рома, я не могу больше, — дрожащим голосом сказала Катя. — Меня по ночам кошмары мучают.

Это был хороший ход. Великолепный.

— Какие кошмары? — озаботился Ромка.

— Ужасные, — Катя едва сдерживала слезы. — Как будто она приходит и душит Шурку, а я ничего не могу сделать, ноги как ватные. А ты… ты…

— Что я?

Крупные капли покатились по Катиным щекам.

— Ты просто стоишь и смотришь, как она его душит, — договорила она шепотом.

— Ерунда какая! — сказал Ромка.

— Я боюсь засыпать!

— Меньше нужно думать об этом, — он бессмысленно водил мышкой по коврику с изображением Годзиллы. — Вообразила себе!

— Она ведьма. Она заколдовала тебя. Она как Снежная Королева, и в твоем сердце теперь — только лед.

Слезы душили, и Катя разрыдалась в голос. Она стояла, прислонясь лицом к шкафу, и плакала, пока не почувствовала на своих плечах сильные руки мужа.

— Боже мой, девочка моя! — голос у него был растерянный. — Перестань! Ты говоришь ужасные глупости!

— Ты ничего не видишь вокруг! — всхлипывала Катя. — Как будто в глаз тебе попала льдинка! Я боюсь!

Фразы были заранее заготовленными, но слезы — реальными. И, кажется, это действовало.

— Чего ты боишься? — спросил Ромка, обнимая ее.

— Ее боюсь.

— Глупо. Она ничем не держит меня.

— Так почему же ты не уходишь от нее? — резко обернулась Катя.

— Потому что я так хочу, — сказал Ромка.

Происходящее в его мозгу было недоступно Кате. Он обнимал ее, гладил по волосам — и в то же время говорил о том, что не собирается расставаться с этой стервой.

— А я не хочу! — воскликнула Катя. — Ты мой муж, и ты обещал всегда быть со мной!

— Я всегда буду с тобой, — сказал Ромка с внезапной нежностью. — Если только ты не наделаешь каких-нибудь глупостей.

— Я требую, чтобы ты бросил ее, — голос у Кати сорвался, перешел на бас. — Я никуда не уйду, и тебе не позволю уйти. Ты бросишь ее. Обещай.

— Ну, подожди, — муж прижал ее к себе крепче, поцеловал в макушку. — Подожди.

— Обещай, — потребовала Катя.

— Ну, нельзя так, — он заметно волновался. — Подожди. У нее будет мой ребенок…

— Ты бросишь ее прямо сейчас, — шмыгая носом, заявила Катя. — Тогда она еще успеет сделать аборт. Ей всего лишь нужен ты. Ребенок — это лишь повод удержать тебя.

— Ну, подожди, подожди, — Ромка отпустил ее и заходил по комнате взад-вперед. — Ты так категорически настроена…

— Да, — сказала Катя басом. — Ты пойдешь и скажешь ей, что все кончено. Что между вами больше ничего нет.

— Прямо сейчас? — жалобно спросил Ромка.

— Да, — твердо ответила Катя, вытирая слезы. — Прямо сейчас. Сегодня. Я имею право требовать этого.

— Катя… — попытался возразить муж.

— Потом ты мне скажешь спасибо за это, — категорическим тоном сказала Катя.

* * *

В один из дней случилось совсем странное. Роман приехал на Бела Куна вечером, как было договорено с Анжеликой — и вместо Анжелики нашел записку, небрежно брошенную на трюмо в коридоре. «Поехала забирать твой пакет, до тебя не дозвонилась. Подожди меня, пожалуйста. Анжелика». Роман остановился в недоумении. Он ничего не знал ни о каком пакете. Эта девица, эти ее безумные тайны… Роман почувствовал, что у него нет больше сил. Он опустился на табуретку в коридоре и тупо смотрел на узор линолеума, пока не зарябило в глазах. Пакет. «Твой пакет». Безумие. Даже сейчас, оставив работу в бане, Анжелика жила какой-то странной, рваной, активной жизнью, и Роману доставалась лишь малая часть этой жизни — как вершина айсберга.

Роман сидел на табуретке в коридоре чужой квартиры, опустошенный и разбитый. Он уже чувствовал, что Анжелика ни в чем не удовлетворится малым. И в отношениях с ним — тоже. А по жизни… По жизни она привыкла топать бравым маршем.

Когда Анжелика открыла дверь своим ключом и возникла огромным облаком в коридоре, Роман был слишком вял, чтобы помочь ей снять куртку. Анжелика торопливо разделась и, бросив ему: «привет», исчезла в ванной. Там она пропала минут на пятнадцать и, когда недоумевающий Роман зашел посмотреть, в чем дело, она постаралась отвернуться от него. Роман сообразил, что еще не видел ее лица сегодня, и зашел с другой стороны, но Анжелика отвернулась опять, неловко неся какую-то чушь. В маленьком зеркальце, висящем над ванной, Роман увидел, что у нее разбита губа, и мгновенно чувства жалости и закономерного удивления охватили его.

— Что у тебя лицом? — спросил Роман, стараясь сдерживать эмоции.

— Что? — она повернулась к нему неизуродованной стороной. — Ничего.

— У тебя кровь, — Роман кивнул на ее отражение. — Смотри.

— А, да.

— Что это?

— Я не хочу говорить об этом, — она старательно вытерла губу, но уже через несколько секунд алая капля появилась снова.

— Это Саша? — спросил Роман, и кулаки его непроизвольно сжались.

— Что? — опешила Анжелика.

— Это Саша, — сказал он уже утвердительно.

Анжелика повернулась анфас и смотрела на него с некоторым, как показалось Роману, ужасом.

— Нет, — выговорила она наконец.

— Что произошло? — настаивал Роман.

Анжелика вывернулась из его рук и проскользнула в комнату.

— Упала и ударилась! — крикнула она оттуда.

— Тебе сейчас нельзя падать!

Она сидела на кровати, опустив плечи, повернув лицо так, чтобы к Роману была обращены левая, здоровая сторона.

— Я знаю.

— Подожди, а что за пакет ты забирала? — вспомнил Роман.

— Это был розыгрыш, — сказала Анжелика.

— Что значит розыгрыш?

— Ну, позвонил человек на трубку и спросил Рому, — начала Анжелика. — Я дала твой рабочий, а он перезвонил через пару минут, сказал, что тебя нет на работе. Сказал, что у него для тебя очень важный пакет.

— Так где он? — Роман выглянул в коридор, пошарил глазами в поисках таинственного пакета.

— Не было никакого пакета, — объяснила Анжелика. — Извини, я не хочу сейчас говорить.

Он подошел ближе и увидел, как ее глаза наполняются слезами — медленно и неотвратимо. Анжелика моргнула, и аккуратная слезинка побежала по ее щеке, оставляя мокрый след.

— Да что случилось? — Роман опустился перед ней на колени. Он сам готов был заплакать — такое выражение лица было у его подруги.

— Тебя волнует, что случилось? — хлюпнула носом Анжелика. — Хорошо, я скажу. Этот тип избил меня, вот что случилось. Вернее, хотел избить.

— Какой тип? — испугался Роман.

— Который звонил.

— Так вы виделись?

— Господи, ну я же рассказываю тебе! — завопила Анжелика. — Черт!

От нее пахнуло чем-то спиртовым, и только сейчас Роман понял, что она порядком пьяна.

— Успокойся и расскажи нормально, — терпеливо произнес он. — Ты пила?

— Да.

— Тебе нельзя пить!

— Я знаю, — сказала Анжелика раздраженно.

— Дура! — воскликнул Роман и тут же осекся, поймал ее за руку, виновато поцеловал. — Извини, но тебе нельзя пить! Девочка моя!

Она сидела, не двигаясь, нахмурив брови, пытаясь уложить какие-то мысли внутри себя.

— Что произошло? — настойчиво повторил Роман.

Анжелика тяжело вздохнула.

— Мы договорились встретиться у выхода с эскалатора на Восстания. Он сказал, что у него через час поезд, а пакет он оставил у друга, недалеко, на Гончарной.

— Ну?!

— И мы пошли к другу. Зашли в подъезд, поднялись на верхний этаж…

— И ты с ним пошла?

— Так он сказал, что он твой друг! Он же знал твой номер телефона!

— Идиотка, — сказал Роман обреченно. — Ты что, не понимаешь? Мало ли кто знает номер моего телефона! И что он тебе сделал?

Анжелика долго молчала. Роман ждал, не смея торопить ее. «Сейчас она скажет, что он изнасиловал ее, — промелькнуло в голове, — и тогда мне придется попросить ее показать мне карточку из женской консультации. Мне нужно быть уверенным, что она была беременна до сегодняшнего дня. Иначе я всю жизнь буду думать, что это не мой ребенок».

— Он сказал, что я должна бросить тебя, — наконец сказала Анжелика.

— Что?! — обалдел Роман.

— Он сказал, чтобы я бросила тебя, — повторила Анжелика четко и зло. — И что, если я не брошу тебя, со мной случится что-нибудь нехорошее.

— Он так сказал? — спросил Роман медленно.

— Да, — отрезала Анжелика.

— Ты не сочиняешь?

— Нет, — сказала Анжелика и вдруг резко ударила кулаком по дивану — пружины тонко заныли. — Черт! Ты опять мне не веришь?

Роман пытался справиться с потоком бешено несущихся мыслей, но, похоже, это было бесполезным делом.

— И что он тебе… что он сделал с тобой?

— Я сказала, что решу это сама… свои проблемы… и он ударил меня по лицу. Потом сказал, что, наверно, я плохо поняла, взял за плечи и тряхнул… Я не помню толком. Я была очень возбуждена.

— Что дальше?

— Я ударила его и убежала.

— Ты ударила его? Как?

— Ногой в пах, — хладнокровно произнесла Анжелика.

Роман вздрогнул.

— Ты не врешь?

— Я не собиралась рассказывать тебе это, — сказала Анжелика со злостью. — Я так и знала, что ты не поверишь!

Роман вдруг осознал, что все еще стоит на коленях перед ней. Он поднялся медленно и присел на край постели рядом с Анжеликой. Она не отодвинулась.

— Ну, подумай, кому нужно так беспокоиться обо мне? — попытался быть разумным Роман. — И потом, никто из моих знакомых не знает, что ты беременная. Я говорил об этом только с женой.

— Значит, все это — с подачи твоей жены, — сказала Анжелика.

— Ерунда! Зачем ты мне это говоришь?

Анжелика устало усмехнулась. Яркая капля крови, начав свой путь в уголке губы, доползла уже почти до подбородка.

— А какие еще у тебя будут предположения?

— Как выглядел этот тип? — спросил Роман.

— Ну… — Анжелика задумалась, — он обычный. Не знаю, как сказать.

«Не успела еще придумать», — с тихим раздражением подумал Роман, но вслух спросил:

— Какого он роста? Какие у него волосы? Во что он одет?

— Ну, ростом как ты, — медленно начала Анжелика, — приблизительно… Куртка тоже типа твоей. Черная. Только, кажется, кожаная.

— Может, это был я? — нервно хохотнул Роман.

— Он похож на футболиста Бэкхема. Который на Виктории из «Спайс Герлз» женился. Ну, такой же светленький, лохматенький немножко. Симпатичный, короче. И… у него вот здесь небольшое такое родимое пятно, — она подняла руку и осторожно дотронулась до своей щеки над разбитой губой.

— Очень убедительно, — сказал Роман. — У меня нет таких знакомых. У моей жены — тем более. И у нее нет денег, чтобы нанять кого-то.

— Я зря сказала тебе, — произнесла Анжелика отчаянно.

— Наверно, зря, — согласился Роман.

Жалость к ней прошла, осталась только злость — скорее, не к безвестному типу с родимым пятном, а к самой Анжелике. Ну да, это вполне в ее характере — поехать на встречу с незнакомцем. Она же сильная, она же умная, она же ничего не боится. Она же любит эти игры. Вот и доигралась. Хорошо, если выкидыша не будет… или нет, наоборот, пусть будет выкидыш. Тогда… тогда все опять станет так просто… так просто, как кажется Анжелике.

* * *

Торопливо, почти сразу после высшей точки, вскочил, посмотрел на часы, начал одеваться, не попадая ногами в брючины. Сонная Анжелика сидела на краю смятой постели. Было, было, ведь все это было уже когда-то… Придавленная мышь распято изображала подушку, несвежий запах от простыней…

Рома посмотрел на нее с удивлением: что, ты не одеваешься еще? Анжелика понуро натянула ставшие несоразмерно узкими брюки, свитер, отправилась в коридор за курткой. Из коридорного зеркала глянула на нее не совсем знакомая женщина, родственница какая-то, может быть, старшая сестра. Рома уже переминался с ноги на ногу у порога.

— Я вообще-то ехал сюда, чтобы поссориться с тобой, — сказал он между прочим.

— Поссориться? — рассеянно переспросила Анжелика, потирая языком заживающую царапку на губе. — Так в чем же дело?

Рома неуверенно как-то улыбнулся, как будто у него пропала охота торопиться.

— Давай ссориться, — предложила Анжелика.

Он не ожидал такого поворота дел, такой простоты ответа: насупился, озаботился.

— Ты хочешь этого?

— Нет. Но если ты ехал ради этого…

Рома тяжело вздохнул, помялся.

— Жена категорически сказала мне, чтобы я расстался с тобой, — сообщил он угрюмо.

Так вот в чем было дело! Его внезапный звонок Анжелике на трубку, эта незапланированная встреча: «у меня есть часик-полтора». Может быть… Да, вероятнее всего, Катя Потехина сейчас ждала дома возвращения мужа — со щитом или на щите. Рома должен был принести своей благоверной радостную весть о разрыве отношений с любовницей.

— И ты собираешься со мной расстаться? — просто поинтересовалась Анжелика. Не было почему-то ни боли, ни беспокойства — ничего.

— Она предъявила мне ультиматум. Сегодня последний раз, когда она отпустила меня к тебе. Она хотела, чтобы я сказал тебе, что все кончено.

Анжелика поняла, что сейчас останется одна. Это было не предчувствие — это была почти уверенность.

— Так говори, — предложила она.

Рома все мялся, играл с дверным замком — щелк-щелк.

— Я не хотел бы этого говорить. Я просто думаю, нам нужно переждать немного. Не встречаться какое-то время. Чтобы она успокоилась. Я не могу больше так издеваться над ней.

«Издеваться над ней, — повторяла про себя Анжелика, шагая вслед за Ромой по ступеням лестницы, привычно садясь в его машину. — Если не можешь над ней — значит, надо издеваться надо мной? Обещать, дарить надежды, заставлять ждать — во имя чего? Ради каких таких благ?»

Рома с серьезным и неприступным видом возился со стартером — что-то там барахлило. Анжелика набрала побольше воздуха в легкие.

— То есть твоя жена закапризничала, или проявила характер, или еще что-то в этом роде? Подергала за веревочки — и ты, как марионетка, уже готов. Хорошо.

Ею овладело странное спокойствие. Только голос почему-то срывался, и все слова выходили с придыханием, с присвистом, и кислорода не хватало.

— Не говори так, — строго сказал Рома. — Никто меня ни за что не дергал. Я думаю, что я сам перегнул палку. У меня такая дурацкая привычка. Я боюсь кому-то причинить боль и из-за этого причиняю очень много боли самым близким людям. Чем человек ближе ко мне, тем больнее я бью. Но ведь она может и не выдержать.

«А я? — хотелось заорать Анжелике. — А обо мне ты подумал?»

И вдруг поняла — ей сейчас было бы проще, если бы Рома сказал: прощай навсегда. Эта невыясненность, это предстоящее ожидание неизвестно чего, это «то ли будет, то ли нет»… Нет уж, лучше сейчас и сразу! Или расстаться, или остаться вместе! Пусть решит что-нибудь, пусть определится. Ждать каких-то чудес в отдаленном будущем — невозможно!

— О чем ты? — спросила Анжелика, холодно улыбаясь. — Не выдержать чего? Она беременна? У нее стресс?

— Стресс, — подтвердил Рома и непроизвольно вздохнул с облегчением: машина наконец завелась. — Фигня какая-то с ней на морозе, — покачал головой. — Анжелика, ты сильная женщина. Катя тоже сильная… по-своему, но она не так сильна, как ты. Она никому не нужна в этом мире, кроме меня. Я — это все, что у нее есть. Только это делает ее сильной. Я больше не могу изо дня в день видеть слезы в ее глазах, понимаешь?

Анжелика вдруг поняла отчетливо: для него ничего не важно, кроме него самого. Кроме его благополучия и спокойствия. Ни их будущий ребенок, ни она сама, Анжелика, ни его разнесчастная Катя… Какие-то там отношения… Ей все равно никогда не понять, как он представляет себе то, что между ним и Анжеликой… Да и поздно уже понимать.

— Ты сама все испортила, — сказал Рома. — Зачем ты мне врала?

— Врала? — захлебнулась Анжелика. — Врала… в чем?

— О звонках Кати, — спокойно пояснил Рома, выводя «Опель» на проезжую часть.

— Ах, вот как? — вспылила Анжелика. — Я была права, что не хотела рассказывать тебе об этом!

— И не нужно было мне рассказывать, — сказал Рома.

В его спокойствии было что-то напускное, отрепетированное. Никакие Анжеликины возгласы не могли пробить эту стену. Он уже все решил для себя.

— Тебе не нужно знать правду?

— Правда в том, что Катя не может знать твоего домашнего телефона, — сказал Рома жестко. — Бумажка с моим телефоном лежит в моем сейфе, а сейф запирается на ключ. Ключ от сейфа один, и он постоянно находится у меня, с моими ключами. У Кати нет ключа от сейфа.

— А кто же мне тогда звонил? — растерялась Анжелика.

— Я не знаю, зачем ты все это придумала, — сказал Рома устало. — Вернее, знаю. Я даже проверил все номера телефонов у себя на аппарате дома. У меня аппарат с АОНом, и он запоминает все номера телефонов, по которым звонили. Она не звонила и на твою трубку.

Это был совершенно неожиданный поворот для Анжеликаи. Первые несколько минут она даже не знала, что сказать. Вот в чем, оказывается, было все дело. Вот почему он решил принять ультиматум жены.

— Она могла позвонить из автомата…

Рома только рукой махнул:

— Я не хочу даже слышать об этом!

— Хорошо, — сказала Анжелика в торопливом раздумье. «Опель» неумолимо приближался к стоянке, и времени на выяснения оставалось все меньше и меньше. — У меня такое ощущение, что весь мир против меня. Впервые в жизни мне стали сниться кошмары.

— Мне тоже снятся кошмары, — с внезапным жаром ответил Рома. — Как будто я ползу по каким-то узким коридорам, в темноте, кругом какая-то вода, и выхода нет. Или как будто я тону. В черной воде. И меня что-то медленно тянет на дно. Затягивает. И в какой-то момент я делаю усилие, чтобы всплыть вверх, к свету.

— И ты не знаешь, что так тянет тебя вниз? — спросила Анжелика. Она-то знала: это Катя, Катя Потехина, липкая, страшная, по-утопленничьи серая, сродни вязкой тине…

— Боюсь, что знаю, — вздохнул Рома. — Потому что в тот момент, когда я всплываю вверх во сне, я просыпаюсь и вижу рядом с собой жену. И тогда мне хорошо. Спокойно.

— Понятно, — сказала Анжелика. Ну нет, милый, на сегодня разговор не закончен. Я сегодня выясню все, чего бы мне это ни стоило. Расстаться — значит расстаться сейчас… Страшно даже подумать… расстаться…

* * *

В этот день сладкая дрожь терзала Катю. Предчувствие счастья. С утра Ромка сказал, что расстается с Анжеликой. Сказал твердо, уверенно, спокойно — это было его решение. Катя пыталась скрыть ликующую улыбку, но когда он ушел…

Весь день был полон невыносимого счастья. Сегодня все должно было решиться. Всему когда-то приходит конец, только их с Ромкой отношения вечны. Сейчас Катя свято верила в это. Отношения эти могли меняться, становиться лучше или хуже, но это навсегда. Точно.

Часов в восемь вечера к ее ликованию начало примешиваться беспокойство. Сначала легкое, почти невесомое. Расстаться со Снежной Королевой… Сказать пару фраз… нечто не очень важное, может быть. Почему это тянется так долго?

Шурка шумно играл в машинки, отвлекая от мыслей. Наверно, Ромка объясняет Королеве все. Чтобы донести доходчиво. Чтобы она пошла на аборт. Чтобы…

В полдесятого она уложила Шурку спать. Она не могла даже позвонить мужу! Нет, ведь он точно все решил — Катя видела это по его глазам. Нужно только подождать… Еще раз подождать…

Ромка позвонил сам. В половине первого.

— Катя? Привет, — его голос был искусственно-веселым. — Ну, как твои дела?

— Где ты? — только и смогла выговорить Катя.

— Я буду через час, — сказал Ромка.

— Где ты?

— Я на стоянке у ребят.

— Где?

— У тебя же там высветился номер, посмотри, если не веришь! — взорвался он. — На стоянке я!

Все плыло перед глазами — мир кружился, все вещи кружились, не в силах встать на свои места. «Нужно взять себя в руки, — Катя глупо улыбнулась, — взять себя в руки, это еще не конец, он еще ничего не рассказал!»

— И когда ты появишься? — спросила она.

— Через час, — проникновенным голосом произнес Ромка.

— А почему не раньше? Ты там с кем?

— Я приду домой, и поговорим.

— Она с тобой?

— Я буду через час, — ответил Ромка холодно. — Все.

Она держала в руках пустую телефонную трубку, и короткие гудки мелкими мурашками ввинчивались в мозг.

Тихо вздрагивая, Катя прислонилась к стене. Почти что смерть.

Оставалось одно: нужно идти на стоянку. И там решить все.

Там решить все. Тупо, не попадая руками в рукава, она надевала дубленку, ноги несгибающиеся совала в сапоги…

* * *

— Мне уже жена звонила, — сказал Роман, хлопнув дверью «Опеля». — Мне пора домой.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказала Анжелика. Она сидела в машине, сжавшись, обняв колени руками, и, кажется, дрожала. Все это начинало доставать Романа.

— Так говори! — воскликнул он в нетерпении.

— Я не могу так! Неужели ты не понимаешь, что это важно!

— Я понимаю, — постарался быть терпеливым Роман. — У меня жена там уже кипятком писает. Пойдем, я тебя провожу, по дороге поговорим.

Роман повел Анжелику кратчайшим путем — мимо складов с лающими собаками — туда, где он мог поймать машину для нее.

— Но я не хочу никуда идти! — возмущалась Анжелика, плетясь за ним. — У тебя такая манера разговаривать — на улице среди снегов?

Глухие высокие заборы с раздвижными железными дверями мелькали слева и справа. Роман привык так возвращаться домой со стоянки, дорога через промзону была самой короткой. Анжелика же удивленно и недовольно оглядывалась по сторонам. Они шагали вдоль железнодорожного полотна по протоптанной тропинке, которая время от времени пересекала рельсы, оказываясь то слева, то справа от них, и Анжелика спотыкалась каждый раз, когда нужно было перешагнуть рельс.

— Ты можешь представить, чтобы твоя жена, например, хотела поговорить с тобой о ваших отношениях, и ты вот так разговаривал с ней на улице? — обиженно ворчала Анжелика. — Мне холодно, в конце концов, у меня задница мерзнет! Я сегодня даже без шерстяных колготок!

Роман все ждал, когда она скажет то, что хотела сказать, а она вновь и вновь возвращалась к теме его семьи.

— Моя жена, во-первых, не стала бы шляться со мной по снегам без шерстяных колготок даже ради очень важного разговора, — ответил Роман. — Она вообще не потащилась бы со мной в такой ситуации. Она очень практичная.

— Просто она не любит тебя! — заявила Анжелика, с сопением вышагивая сзади.

— А ты? Ты любишь меня?

Они наконец-то вышли к домам, на проезжую часть. Валил снег. Анжелика остановилась напротив Романа, молчала, моргая длинными ресницами. Кожаная куртка в последнее время стала узка ей, особенно в плечах, и казалась короткой.

— Ты же тоже не любишь меня! — воскликнул Роман. — Я не знаю, что тебе от меня надо, но ты не любишь меня!

— Если что-то не сказано словами… — произнесла Анжелика грустно. — Да уж. Привык, чтобы тебе все сообщали открытым текстом. А как насчет читать по глазам?

— Что читать? Вы достали меня! — схватился за голову Роман. — Я боюсь смотреть вам в глаза! Та кричит, что любит, а в глазах — только страх, а ты… у тебя в глазах — такое!.. Ты уверена, что это не ненависть?

— Что? — сощурилась Анжелика.

— То, что ты ко мне испытываешь?

Ее когда-то казавшиеся бездонными глаза, а теперь пустые и холодные… Невозможно было даже представить, что творится у нее в душе.

— Нет, — сказала Анжелика.

— От любви до ненависти — один шаг, — заметил Роман. — Что ты хотела мне сказать?

Хотела она что-то сказать или не хотела — но она упорно не говорила это. Если бы сейчас она кинулась к нему на шею, обняла, сказала просто: «Рома, я люблю тебя»… Черт его знает, может быть, он бросил бы все ради нее… Она молчала. Как назло, проезжая часть пустовала. Роман махнул рукой двум одиноким машинам, но те равнодушно пронеслись мимо сквозь снегопад, не сбавляя скорости. Анжелику била дрожь. «От холода», — понял Роман. Нужно было что-то делать. Никакого намека на такси, и Анжелика явно не собиралась расставаться с Романом сейчас.

Они потащились назад через снега, через рельсы, мимо мертвых глухих стен. Роман все еще надеялся, что она скажет что-то такое… не ложь, не удачное построение хорошо продуманных фраз…

— Если у тебя есть хоть что-то ко мне… какие-то чувства, не знаю… давай пока оставим все вот так, — сказал Роман.

— Пока?

— Я не могу сейчас с тобой встречаться, — объяснил Роман. — Пусть все уляжется. Потом посмотрим.

— Потом? — переспросила Анжелика с издевательскими интонациями. — Ты думаешь, я потом захочу?

Только он собирался пожалеть ее — замерзшую, тяжело вышагивающую по сугробам в своих высоких сапогах, — как она бросала такую фразу…

— Тогда о чем мы вообще говорим?! — взвился Роман. — Если ты не захочешь меня видеть через месяц или два?

— Я не знаю, — сказала Анжелика устало.

— А я знаю, что моя жена всегда примет меня назад! Что бы ни случилось! А ты… Я ни в чем не уверен с тобой! В том, что будет завтра, послезавтра… Я даже не уверен, что этот ребенок — мой!

— А, вот так, — отфиксировала Анжелика.

Едва они успели забраться в машину (Роман включил печку на полную мощность, чтобы отогреть вконец замерзшую Анжелику), как его позвали к телефону. Естественно, это была Катя.

— Ты еще там? — по голосу жены Роман моментально сообразил, что дело пахнет жареным.

— Как видишь.

— Я все поняла.

— Что ты поняла?

— Ты там с ней, да?

— Ты думаешь, я трахаю ее здесь, что ли?

— Я жду еще двадцать минут, — сообщила Катя с угрозой в голосе. — Потом я приду на стоянку.

— Я сейчас отведу машину в гараж и приду, — пообещал Роман.

— Я жду еще двадцать минут, — повторила Катя.

— Знаешь, почему мне проще с женой? — сказал Роман Анжелике, вновь забираясь на водительское место. — Потому что я ее могу послать на три буквы. Потому что я знаю, что она все равно моя! Что она не обидится на меня навеки, если я обзову ее или даже ударю! Это отношения, понимаешь? А тебя я даже не могу посадить на такси и отправить домой! Ты имеешь власть надо мной! И это мне не нравится!

— Что еще тебе не нравится? — спросила Анжелика, суживая глаза.

— Ты хочешь совсем поссориться? — уточнил Роман. Он все еще надеялся, что она выйдет из машины и уйдет, она уже согрелась, и она явно ничего не собиралась говорить ему, и скоро здесь появится Катя… Да черт с ним, пусть все идет, как идет!

— Нет, это ты хочешь поссориться, — сказала Анжелика. — Ты помнишь, с чего все началось сегодня? Ты сказал, что хотел бы поссориться со мной.

Она не собиралась уходить.

— Я чувствую, что мы должны сделать паузу, — сказал Роман, выводя машину со стоянки. — Я не думаю, что мы должны расстаться совсем. Это то, что я хотел тебе сказать.

— Подожди, — Анжелика резко нагнулась вперед, как будто собиралась боднуть лобовое стекло. — И… то есть ты не будешь скучать без меня?

— Я не знаю. Я не уверен.

— Ах, так… — протянула она.

В молчании они доехали до гаражей. Роман, мысленно проклиная себя, сунул сторожу полтинник, и тот с готовностью распахнул ворота перед запоздавшим «Опелем». Анжелика молчала, пока Роман ставил машину в гараж, пока запирал двери… Затем он повернулся и категорически зашагал к воротам гаража. Анжелике ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Роман взял ее под руку, повел, ускоряя шаг.

— Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой. Ты была лучшей. Но сейчас… Разве ты это не чувствуешь? Разве ты не понимаешь, что даже в постели у нас стало как-то не так?

— А с женой — лучше? — спросила Анжелика.

— По крайней мере, я знаю ее уже семь лет, — сказал Роман. — По крайней мере, я уверен в ней. Что она не бросит меня, не кинет. Как ты Сашу. Ты ведь, наверно, его тоже любила.

— Не тебе судить об этом, — резко ответила Анжелика.

— Да, конечно, — легко согласился Роман.

— Ты мог бы быть уверен во мне, — сказала Анжелика с укоризной.

— Это все слова. Всего лишь слова. А человек… Моя жена… У меня была возможность убедиться. Не однажды.

— А ты не думаешь, что человеку глубоко на тебя наплевать на самом деле? — закинула удочку Анжелика.

— Не думаю, — ответил Роман уверенно. — Вон этот человек стоит.

В воротах гаражей, темная на фоне ярко освещенных фонарями белых сугробов, рисовалась хрупкая фигурка Кати.

* * *

У ворот стояла — Анжелика сразу узнала ее — Катя Потехина. Маленькая, бледная, в коричневой, вставшей колом дубленочке, детской какой-то, и в детской же шапочке, замшевой, кругленькой, по форме похожей на чепчик. Она вся напоминала собой какого-то нелепого младенца, белого, неправильного, вынутого из коляски и уродливо увеличенного до полувзрослых размеров. У Анжелики отчаянно забилось сердце, но она — виду не подавая — продолжала вышагивать с Ромой под руку. Они подходили все ближе и ближе, столкновение было неминуемо. Рома почему-то молчал, будто язык проглотил, и Катя пока молчала, смотрела на них своими огромными лошадиными глазами, которые одни занимали половину ее крохотного личика.

— Привет, — сказал Рома как-то весело, когда они подошли вплотную к его жене. — Что ты здесь делаешь?

Катя как будто только по голосу узнала мужа. Внезапно бросилась к Анжелике, подлетела, сверкая глазищами (не доставала до плеча верхом замшевой шапочки) и выкрикнула тонко, зло:

— Отойди, курица! Ты не имеешь права!

Она хотела вцепиться уже в локоть Анжелике, продолжавшей держаться за Рому, но тот отступил чуть, уводя Анжелику за собой:

— Только не подеритесь. Знакомьтесь, девушки.

Можно было только удивляться его спокойствию. Рома, казалось, был даже доволен чем-то. Но чем? Катя уцепила его за свободную от Анжелики руку, потащила на себя:

— Пойдем. Поговорим дома.

— Сейчас, — ответил Рома неторопливо, — человека только посадим на такси.

Они вышли из гаражных ворот: Анжелика и Катя вели Рому под руки с обеих сторон, как конвой. Постороннему человеку, наверно, это показалось бы смешным… или, может быть, наоборот, они выглядели милой такой подгулявшей компанией.

— А человек сам не может поймать такси? — нервно спросила Катя.

— Ты посмотри на часы, — рассудительно сказал Рома.

— Вот именно: посмотри на часы! — ядовито воскликнула Катя. — Ты же обещал!

Анжелика пока молчала. В сущности, ей и нечего было сказать сейчас. Она ждала, чем все закончится.

— Так, это все дома, — остановил супругу Рома. — Кстати, кто тебе разрешил идти сюда? Что за глупости?

— Дома Шурка один, — продолжала свою мысль Катя. — Вдруг он проснется? Пойдем.

Ей не терпелось утащить своего мужа прочь от Анжелики, как будто, уведя его сейчас, она уводила его навсегда. И Анжелика заразилась этой мыслью: если Рома сейчас запихнет ее в такси и не прояснит больше ничего в их дальнейших отношениях, то это — конец.

— Сашка один?! А ты о нем подумала, когда сюда шла? — отчитывал супругу Рома.

Они остановились на краю щедро посыпаемой снегом проезжей части, совершенно пустой, мягко освещаемой сверху фонарями. Анжелика только сейчас увидела этот снег, падающий с ночного неба. Тихий, волшебный, пушистый, он одинаково планомерно и терпеливо пытался засыпать белыми блестками и Анжелику, и Рому, и Катю; ему было наплевать на любые человеческие отношения.

Было так странно и пусто, что Анжелике подумалось: а вдруг их действительно только трое осталось на этой земле? Что тогда делать и как дальше жить? Хватит ли Ромы на них обеих?

Катя внезапно отлепилась от мужа и заняла атакующую позицию напротив Анжелики. В глазах ее сияла ненависть, бумажно-серое же нечеловеческое лицо не отражало совсем никаких эмоций.

— Я очень рада с вами познакомиться, — яростно, с наскоку начала Катя.

— Я тоже, — осторожно, но с достоинством ответила Анжелика.

— Что, похожа я на того монстра, которого вы придумали? Который вас запугивает, секретных агентов на вас насылает? — продолжала Катя, буравя Анжелику своим убийственным взглядом. — Просто Мата Хари какая-то!

— Если честно, то да, — призналась Анжелика. Эта неожиданная встреча окончательно дополнила сложившийся у нее в голове монстрообразный облик Роминой жены: как будто последний пазл сложной мозаики встал на место, и нарисовалась перед внутренним взором многоцветно-мрачная, темная и великолепная в своей ужасной отвратительности картина. Катя Потехина, персонаж дурацкого детского мультика, уродливое создание с глазами, полными зла… какой-то злобный маленький тролль из сказки… из страшной сказки… кукла Чаки из американской кинострашилки…

Повернуться и уйти — вот что захотелось сделать Анжелике, но она продолжала ждать развязки. Сейчас — или никогда.

— Ах, вот как! — по-тролльи взвизгнула Катя.

— Вы свои глаза в зеркале видели? — тихо спросила Анжелика.

— А ты свои видела? — да, это был тот телефонный голос, те самые базарные интонации. — Курица! Чего ты в него вцепилась?

Может быть, Анжелика действительно сейчас была похожа на курицу — своей ватной основательностью, габаритностью. Но почему-то это слово показалось ей много обиднее других слов.

— Катя, не надо, — пытался урезонить жену Рома. — Всё дома.

— Дома мы знаешь во сколько должны были разговаривать? — отбрила его Катя.

— Какая разница — во сколько?

— Потому что мне хочется поскорее закончить все это!

Анжелика увидела, как сверкнули глаза Ромы. Наверно, его жена в этот момент значительно превысила свои полномочия.

— А ты не думаешь о том, что, может быть, мне не хочется, — спросил он с некоторой угрозой в голосе.

Катя чуть отступила, но всего лишь на секунду, на мгновение: ей, так же, как и Анжелике, нужно было решить все сейчас.

— Ты ей все сказал? — спросила она и повернулась к сопернице. — Он тебе сказал, что вы больше не увидитесь?

Анжелика как будто снималась в каком-то фильме. Все было ненастоящее, декорации: и снег этот — искусственный, и дома — ткни пальцем, упадут. Вот пришел режиссер, опоздал чуть-чуть, отвлекся, но сцену надо режиссировать: «Он тебе сказал?..»

— Вы мне это сейчас говорите? — ренатолитвиновским тоном произнесла Анжелика, входя в роль. — Будет забавно, если так и получится…

— Рома, ты ей все сказал? — не успокаивалась Катя.

Блеснули вдали два желтых глаза, широкие светлые полосы взрезали белый, блестящий, пенопластовый асфальт. Рома шагнул чуть ли не к середине дороги, взмахнул рукой. «Ауди», красная, с четырьмя бриллиантовыми свадебными кольцами, сплетенными на капоте, мягко притормозила. Анжелике не верилось: первая машина — и уже готова увезти ее… навсегда прочь?

— Ну все, садись, — торопливо бросил Рома, о чем-то коротко переговорив с водителем.

Анжелика вдруг испугалась по-настоящему: неужели это все? Вот так, здесь, все закончится? «Не хочу!» — завопил кто-то дрожащий внутри.

— Девушка, идите, — это она Кате, внезапно изменившимся голосом, прекрасно понимая нелепость своих фраз и смехотворность попытки что-то исправить в рушащемся мире. — Рома сейчас догонит вас.

— Это вы мне говорите? — обалдела Катя. — Это я должна идти?

Красная «Ауди», дыша теплом, стояла, не двигаясь, ожидала Анжелику. Анжелика сделала шаг, вплотную к Кате, наступая, смещая ее дальше, дальше, прочь. Катя отступила.

— Если вы не хотите сейчас окончательно потерять своего мужа, дайте нам пару минут, — медленно, как во сне, произнесла Анжелика.

Наверное, было что-то такое в ее лице или в словах, потому что выражение глаз Кати мгновенно изменилось: там воцарился страх, холодный, липкий, злой, пахнущий отчаянием. Страх и ненависть — это были те две эмоции, на которые способна Катя Потехина. Только ненависть и страх. Анжелика почувствовала это. Она стояла и смотрела, как Катя перебегает дорогу, быстро, будто спасаясь от невидимых машин. Перебежала, протрусила по тротуару еще метров десять и остановилась в нерешительности, не зная, что делать дальше. К Анжелике подошел Рома, спокойный, подтянутый, уверенный в себе. Гордый своей нужностью — сразу двум женщинам.

— Чего ты хочешь? — слова, как сквозь воду.

— Мне нужно поговорить с тобой, — глупо сказала Анжелика. Любым способом, сейчас, удержать, уберечь, сохранить. От этого зависит все.

…Все — что?

Она уже не помнила.

— Потом, — сказал Рома с досадой. — Я позвоню тебе.

— Когда? — совсем уже дежурно.

— Завтра.

Я не доживу до завтра, поняла Анжелика.

— Я хочу все выяснить сейчас, — сама удивляясь равномерному спокойствию своего голоса. — Если все останется так, то ничего не надо.

— Как ты захочешь, — сказал Рома, чуть изменившись в лице.

— Мне нужно решить все сейчас, — повторила Анжелика.

— Ты с ума сошла? — тяжело вздохнул Рома. — Моя жена уходит. Я боюсь потерять ее.

Катя, вопреки его словам, никуда не уходила — напротив, стояла, не двигаясь, на той стороне улицы, и даже отсюда Анжелике было видно, как трясутся ее тоненькие ножки в маленьких ботиночках.

– А меня ты не боишься потерять? — спросила Анжелика.

– Поговорим завтра, — предложил Рома.

«Завтра» было равносильно «никогда». «Завтра» было равносильно «смерть». Анжелика отступила, качнувшись, к чужой красной машине. Хотела сказать «прощай», но губы не слушались. Было бы верхом какого-то безумного шика послать сейчас воздушный поцелуй Кате Потехиной… Она не стала, но потом, в последний момент («Сейчас надо сесть в машину, что подумает про все это водитель? Пусть думает, что все мы просто хорошие друзья») — помахала рукой.

Открыла дверцу, села, дверцу закрыла. Это был уже другой мир. «Ауди» сразу тронулась с места — наверно, Рома объяснил, куда ехать. Денег водителю не давал — это Анжелика точно помнила. Деньги — ах, да, есть еще какие-то в кошельке. Она расплатится. Конечно.

Отвернулась и смотрела на дорогу, прямо, снежинки липли на переднее стекло, дворники — клак, клак — последовательно сбрасывали их вниз. Ехали вдоль железнодорожного полотна, задворками, Анжелика даже не совсем понимала, где, и хотелось ехать вечно, в чужом тепле, только чтобы не остаться одной со своей болью, просто рядом с кем-то, кто двигается и дышит… Было так страшно сейчас вернуться в свою коммуналку и посмотреть на спящую Катеньку, которую надо будет чем-то накормить завтра, и послезавтра, и еще через день… А что делать, когда появится еще один ребенок?

Ехали, по счастью, безумно долго, водитель короткой дороги не знал, или, может быть, это и была короткая дорога, да казалась длинной…

* * *

В выходные Ромка потащил Катю на дискотеку. В первый раз за последние три года. Шутил, смеялся, казалось, был счастлив. Что-то чуть фальшивое было в его счастье… грусть какая-то. Может быть, ностальгия по отношениям с Анжеликой… Но для Кати это была почти победа. В ту ночь, когда Катя увидела Анжелику у гаража, изменилось многое. И в первую очередь — в восприятии Катей Снежной Королевы. Рядом с Ромкой Королева казалась слишком крупной, слишком неуклюжей… Эти толстые сапоги-ботфорты с широкими меховыми отворотами, неуверенное какое-то выражение лица…

Да, Катя чувствовала себя победительницей. Несмотря на неловкое немного воспоминание о том, как Анжелика заставила ее перейти на другую сторону улицы перед расставанием. Все-таки в ней было что-то магнетическое… Ее словам нельзя было сопротивляться… Ее словам, ее желаниям…

Черт с ним со всем. Сегодня Ромка повел Катю на дискотеку. Все остальное не имело значения. Даже то, что Катя почти не умела танцевать. Она стеснялась танцевать в толпе эти новомодные танцы… она не умела так, как эти длинные молодые девочки, гибкие, верткие. Катя сидела за столиком, пьяная, посасывала через трубочку сладкий коктейль и смотрела, как танцует ее муж. Какая-то девочка, совсем юная, возможно, школьница, узенькая, вся в черном, танцевала с ним в кругу, сверкая глазами возбужденно, манерно вымахивая руками, как будто балансируя на проволоке. Катя была не в состоянии даже ревновать сейчас. Она была почти спокойна. Пусть, пусть дите это шестнадцатилетнее флиртует с Ромкой. Лишь бы не Анжелика.

Музыка резко сменила ритм, муж вернулся за столик, взмокший, пахнущий потом, веселый.

— Ну что, потанцуем?

— Танцуй, танцуй, — улыбнулась Катя. — Мне нравится, как ты танцуешь.

— Не ревнуешь? — засмеялся Ромка.

— Я? Тебя? Нет.

Она вспомнила их первые танцы. Танцы в военном училище, куда Катя пришла с подругой. Его неловкие влажные руки у нее на талии, бегающие счастливые глаза, глупые вопросы. Почему-то Катя сразу почувствовала, что вот этого смешного она сможет удержать около себя. Только вот зачем?..

Где-то там Снежная Королева заперлась в своем замке, затаилась в своей злобе. Может быть, она даже еще надеялась на что-то.

«Ничего ты не получишь, — шептала Катя. — Ничего».

Белые вспышки слепили, странные тени метались вокруг Ромки, вокруг средоточия всей жизни на земле. Замок Снежной Королевы еще не был разрушен. Но она, маленькая Герда, уже стояла у ворот в своей отороченной мехом дубленочке и сапожках аккуратненьких… Ты падешь, Снежная Королева! Ты будешь повержена!

Пьяная Катя сжимала кулачки и улыбалась чему-то своему…

* * *

Роман назначил Анжелике встречу на Невском. Это было наиболее безопасное место. Он решил для себя, что даже не будет отвозить ее домой, чтобы избежать безумно-долгих, нудных разговоров и объяснений. Невский был нейтральной территорией, там Роман чувствовал себя в безопасности, там он был застрахован от Анжеликиных истерик. Он был уверен, что истерики предстоят, он уже понял, что его подруга — всего лишь обычная женщина, конечно же, никакая не богиня и не посланник с небес. Просто женщина, желающая заполучить его, увести из семьи любыми способами. И что с того, что она могла делать это нестандартно?

Роман увидел Анжелику издали, в зеркальце заднего вида. Она вышагивала по Невскому с огромными двумя пакетами, где-то уже успела что-то купить. Она влезла к нему в машину, как всегда, шумно, пакеты отвратительно шуршали, когда Анжелика закидывала их на заднее сиденье, из пакетов выглядывали какие-то разноцветные коробки, украшенные блестящими бантами…

— Это я уже к Новому году закупаюсь, — пояснила Анжелика. — Подарки близким.

Что-то дрогнуло внутри у Романа на мгновение. А купила ли она подарок ему? Тут же он остановил нелепый этот поток мыслей: смешно. Анжелика казалась непомерно деловой и отстраненной, и это тоже минутно задело Романа. «Почему? — спрашивал он себя. — Зачем?» Какие-то пустые слова типа «как дела?», ничего не значащий обмен приветствиями.

— Я думаю, что мы останемся друзьями, — изложил Роман суть происходящего. — Я бы хотел иногда видеться с тобой.

Анжелика сощурилась, веерочки ярко-зеленых теней в уголках глаз забавно сжались и снова раскрылись.

— Так, как с теми проститутками, о которых ты рассказывал? Три раза в год?

— Может быть, и так, — сказал Роман. — Пока не знаю.

— Я не хочу так, — заявила Анжелика.

Она еще пыталась сопротивляться ходу событий, но как-то вяло, неохотно, как будто из чувства приличия. Роману вдруг показалось, что ей теперь все равно, она переболела им и уже пережила их разлуку, или, может быть, все было не более чем игрой опытной актрисы.

— Ты счастлив сейчас с женой? — спросила Анжелика.

Роман задумался. За ту неделю, что он не видел Анжелику, что изменилось в его семье? Стал ли он счастливее? Анжелика спрашивала так, как будто целая вечность прошла.

— Она счастлива, — ответил Роман. — Ну, я тоже испытываю какие-то чувства. Приятно сознавать, что твое присутствие способно осчастливить человека.

— Значит, я все-таки помогла тебе разобраться в твоих семейных отношениях. Как опытный психолог. Несмотря ни на что.

— Да, — согласился Роман. — Очень. Я так благодарен тебе. Хотя тебя, может быть, это оскорбляет.

Он вдруг подумал, что они разговаривают, как на похоронах. Как будто произносят надгробные речи. Похороны любви. Где-то он уже слышал эту банальную фразу.

— Да ладно, — сказала Анжелика равнодушно. — Мне нужно решить сейчас, как все будет дальше.

— Будет интересно посмотреть на тебя через какое-то время.

— Не удастся посмотреть.

— Почему? — насторожился Роман.

— Не хочу. Зачем?

— Ну, как хочешь, — сказал Роман разочарованно. Как-то не так все это происходило. Не так, как он ожидал. — Только еще раз, наверно, нам придется встретиться.

— Зачем?

— Я хотел сказать… — Роман замялся, — насчет трубки… как тебе будет лучше? Наверно, все уже привыкли к номеру твоего телефона?

— В принципе, да.

— Ну, если ты отдашь мне за него сто долларов, считай, что мы в расчете, — сказал Роман.

Анжелика посмотрела на него недоуменно, потом удивленно, потом с ошарашенно-неверящей улыбкой, потом с презрением. Последующие пять минут были для Романа адом. Наверно, Анжелика восприняла эту трубку как его подарок, и поднятый им вопрос о деньгах был неожиданным для нее. Роман настаивал, чтобы вопрос с телефоном был решен в течение как можно более короткого срока. Анжелика, бросив несколько саркастических, издевательских фраз, в конце концов осчастливила его взглядом, достойным некоего неодушевленного предмета, и сказала:

— Неделю.

— Если ты не сможешь к понедельнику… — Роман низко нагнул голову, чтобы она не видела, как его щеки заливает краска, — можешь тогда отдать его мне пока, пусть он просто у меня полежит. Когда будут деньги — отдашь и заберешь телефон.

Анжелика презрительно сощурилась.

— Деньги у меня есть, — заявила она. — Но даже если бы их не было, я бы сдохла, но к понедельнику они были бы.

* * *

По иронии судьбы, по случайному совпадению Макс привел Анжелику в тот самый ресторан «Патио Пицца», где как-то они обедали с Ромой. Клетчато-красные скатерти, добротная деревянная мебель, салат-бар в центре зала. Забеременев, Анжелика стала есть непростительно много, еще больше, чем обычно, и сейчас до краев наполняла свою тарелку салатами, со знанием дела отделяя вкусные собрания овощей и зелени от менее вкусных. Макс, опершись на правый локоть, с улыбкой наблюдал за ней: сам он ограничился парой ложек итальянского макаронного салата и горкой разноцветных перцев.

Как только Анжелика и Макс вдвоем вошли в ресторан, все взоры обратились к ним. Девчонки-официантки зашептались между собой, переглядываясь: это была обычная реакция на появление Макса в общественных местах, но сейчас его сходство с героем нашумевшего фильма еще усиливало эффект. Великолепно осознавая свое превосходство над всеми присутствующим, Макс небрежно скинул длинный кожаный плащ и помог Анжелике снять ее узенькую курточку. Странно, но рядом с ним Анжелика уже не чувствовала себя толстой и убогой, как должна была бы: что ж, смотрите все, красотки с тонкими талиями, мой мальчик любит толстеньких и неопрятных, в мятых мужских брюках и флисовых «адидасках», а на вас, чулочки-мини-юбочки-каблучки, ему наплевать.

Пусть только сегодня, пусть на один день, ведь все эти крашеные куклы не знают, что только один день в месяц (ну, пусть в две, в три недели) Анжелика может позволить себе похвастаться этим бесценным красавцем, все остальные дни после работы Макс едет к себе домой, к своей жене, нежной, изящной, золотокудрой куколке с глазами Барби (вот чей облик рисовала Анжелика, когда представляла себе еще не виденную Катю Потехину). Нежная куколка будет хлопотать вокруг сумрачно-красивого Макса, подкладывать ему домашние салатики и котлетки в тарелку, подливать кофе или чай в большую цветастую чашку… И двое детей, мальчик и девочка, будут тут же…

— Замуж не собираешься? — спросил Макс, когда Анжелика наконец расправилась с салатами и сразу, без перерыва, обильно запив вином, принялась за лазанью.

— С чего ты взял? — удивилась Анжелика.

— Ребенок все-таки, — пожал плечами Макс.

Анжелика грустно усмехнулась, прожевала, запила.

— О чем ты? Даже и не думала. Что я, ребенка не воспитаю? Один или два — какая, в конце концов, разница?

Макс скучно возил вилкой в растерзанной лазанье, выбирая, с какого кусочка начать.

— А что отец ребенка по этому поводу думает? — спросил он, не поднимая глаз от тарелки.

Анжелика, ввиду невозможности общаться взглядами, следила за движениями рук Макса: отблескивал камень на кольце, матово отсвечивали ногти.

— Что он думает? — повторила она рассеянно. — Ничего он не думает.

Ее разморило. Было тепло и сытно. Последние дни даже наесться до полного отвала не удавалось, надо было экономить, чтобы богато отпраздновать Новый Год: Анжелика с ужасом думала об утекающих, как вода, неумолимо заканчивающихся деньгах.

— Так ты серьезно решила одна рожать? — настойчиво выспрашивал Макс.

Анжелика поморщилась: своими расспросами он невольно напомнил ей Рому.

— Конечно! А ты сомневался? Макс, я похожа на женщину, которая собирается замуж?

Высокая длинноногая официантка с лицом Синди Кроуфорд и ее же родинкой (нарисованной), пролетая мимо с подносом, в восемнадцатый раз обольстительно улыбнулась Максу и чуть не задела его плечом — он не заметил. Анжелика, между тем, почувствовала нечто вроде ревности. Сегодня он мой, только сегодня, пожалуйста, не трогайте его сегодня. Завтра — пожалуйста, но сегодня…

— Так вот… Отец ребенка… — запутался в словах Макс, — он знает хотя бы?

 Анжелика только рукой махнула:

— Макс, он женат. У него свое дите. И денег особых нет помогать мне. Я думаю, он будет безумно счастлив, если я исчезну из его жизни. Раз и навсегда. Умерла так умерла.

Макс наконец поднял глаза и посмотрел на Анжелику — отчаянно и решительно, как показалось ей.

— А если бы я предложил тебе…

Он замялся, вопросительно улыбаясь, отполированным ногтем ковырял, скреб автоматически красную полоску на скатерти. Скатерть тихо повизгивала, ритмично ползая по столу.

— Что? — переспросила Анжелика, не понимая.

— Ну, что-то, — сказал он вдруг радостно, залпом допил вино, поставил бокал. — Должен же быть отец у твоих детей. Некоторые говорят, что я неплохой отец.

Анжелика поперхнулась и закашлялась, тоже торопливо глотнула и тоже — так получилось — вино допила.

— С ума сошел? — спросила она испуганно. — Тебе своих мало?

— Мне мало тебя, — почему-то виновато сказал Макс.

Как это там в книгах пишут? «Ущипните меня, я, кажется, сплю», — подумала Анжелика.

Она вдруг поняла, что все это было уже когда-то: этот стол, и деревянные стулья, и мерцающие огоньки в низких бокалах, и глаза человека напротив — темные, странные, нездешние, будто бы обведенные черным, как у египетских фараонов, — виделось во сне или мечталось, до мельчайших черточек продумалось, просчиталось: только так, так только может быть.

— Мне нужна ты, — сказал Макс тихо. — Если бы у тебя было хоть десять детей, мне было бы все равно.

— Десять детей?! — ужаснулась Анжелика. — Представь, как бы я выглядела!

Он пожал плечами и опять уперся в свою лазанью, какие-то там кусочки грибов выковыривал между блинных коржиков — я все сказал, больше мне сказать нечего, теперь слово за вами, мадам.

— Ты, выходит, ко мне до сих пор неравнодушен? — спросила Анжелика.

* * *

И все-таки Снежная Королева была сильнее. Теперь Ромка каждый день возвращался домой вовремя, но дело было не в этом. Эта чокнутая Анжелика носила под сердцем его ребенка, и в этом была ее сила. Ребенок был незримой нитью, связывающей толстеющую психологиню с Катиным мужем. И ниточка эта в любой момент…

Господи, как Катя ненавидела Анжелику! Каждую ночь Ромка послушно ложился в постель рядом с женой; казалось, даже он забыл про свое предстоящее отцовство, но Катя-то помнила! Она по-прежнему чуть ли не ежедневно бегала к телефону-автомату, чтобы набрать номер мобильника Снежной Королевы. Она изобретала все новые и новые пакостные фразы, пытаясь хоть как-то добить, унизить соперницу. Она позвонила и спросила, не хочет ли Анжелика потрахаться с кем-нибудь? «Мы тебе такого мужика подгоним классного, — противненьким голоском издевательски пела Катя. — Он тебя так трахнет сладко — обо всем забудешь». «У меня нет таких проблем», — надменно ответила Анжелика и отключила трубку. Она была непрошибаемой, и когда Катя выследила ее у ее дома — Анжелика шагала по двору со спокойно-самоуверенным выражением лица, — это было нестерпимо.

Белокурый Олег в ответ на неловкую, но настойчивую Катину просьбу вроде бы даже нахмурился:

— Я вроде уже все ей объяснил.

— Ее нужно избить, — пояснила свою мысль Катя. — Сильно избить.

— Думаешь, поможет? — с сомнением спросил Олег. — Если твой ее любит… А если он узнает? Думаешь, он будет после этого с тобой жить?

«А вот это не твое дело», — мысленно вскипела Катя, но старательно улыбнулась, взяла Олега за руку.

— Не узнает, — сказала она вкрадчиво. — Он с ней расстался.

— А тогда зачем ее бить? — удивился Олег. — В целях мести, что ли?

Нервная гримаса на мгновение исказила Катино лицо.

— Ее нужно будет бить по животу, — сказала Катя. — Она беременная.

* * *

Как складно все складывалось (тавтология!), как уютно и по-домашнему готовила жизнь свои сюрпризы! Анжелика еще не понимала до конца всей прелести, всего уюта, какие-то мелкие мелочи (еще одна тавтология!) продолжали волновать ее, бередить, дергать. Да, эта неожиданность с Максом, то, о чем она, по сути, мечтала тайно уже несколько лет, волшебство свершилось, но, как и любая исполненная мечта, оказалось несовершенным. Макс собирался усыновить ее ребенка после развода с женой; вернее, обоих детей; но Анжелику другое мучило: ведь новый ребенок родится похожим на Рому (а как несхоже гибкое, совершенно-божественное узкое тело Макса с коренастым, мускулистым, мужицким туловищем Ромы; как несхож Ромин топором деланный боксерский фейс с гладким, тонким, изысканным лицом Макса!), что скажут родители Макса и все вообще? И потом, что это за семья, где оба ребенка не имеют никакого отношения к отцу, да еще и добавить сюда двоих настоящих максовских детей, которым нужно будет платить алименты… Нет, выход один: когда-то родить Максу третьего, его настоящего… но это уже вообще маразм! Анжелика — мать-героиня!

Мучила незавершенность отношений с Ромой, ее проигрыш, ее отступление в битве с Катей Потехиной. Если бы хоть какое-то малейшее движение, намек на реванш! Пусть бы Рома пришел и повинился, а она бы послала его на хрен, или еще что-то в этом духе. Мучило то, что вела себя, как последняя дура, осталась в Роминой памяти действительно растерянной курицей, цепляясь за него зачем-то там, где нужно было взять и отпустить… Если бы вернуть их былые отношения хоть на недельку, чтобы Анжелика сама могла его бросить! Нет, невозможно.

За этими дурацкими мыслями, в заботах о предстоящем на днях Новом Годе Анжелика почти забывала о своем счастье, отвлекаясь на глупые частности, боролась бесконечно с беспокойными мыслями и улаживала конфликты внутри себя. Нужно смириться с тем, что больно сейчас ни в чем не виноватой жене Макса, а должно бы быть больно Кате Потехиной. (Почему Катя не жена Макса? Нет, представить это чудище нелепое рядом с ее совершенным Максом — полная нелепица.) Нужно придумать объяснение для дочки, почему в ближайшем времени ее привычная фамилия будет заменена короткой китайской. Нужно…

Она шла и думала обо всем этом, перескакивая, как заезженная пластинка, мыслями с одного на другое в произвольно непредсказуемом порядке, когда в арке ее дома (почти уже бывшего дома!) дорогу ей преградил невысокий парнишка в слишком легкой, не по погоде, куртке.

— Привет, — сказал незнакомец, нехорошо улыбаясь.

— Здрасьте, — кивнула привыкшая к подобным эксцессам Анжелика (сейчас будет и «девушка, дайте телефончик», и «не лишайте бедного солдата последней надежды на любовь»), но тут глубже, у стены, увидела еще две тени.

— Кажется, ты не поняла ничего, — со вздохом произнес парень, и из двоих отклеившихся от стены теней одна принадлежала тому человеку с родимым пятном, напоминавшему футболиста Бэкхема — когда он еще не брился налысо.

— Чего я не поняла? — почувствовав неладное, спокойно удивилась Анжелика и попыталась отступить, но «Бэкхем» с другом уже заняли нужные позиции.

— Тебя просили сделать аборт, — заученно сказал незнакомец. — Просили?

— Ребята, вы чего? — попыталась вырваться, прорваться, но один схватил за руку, дернул, короткий правильный удар отшвырнул Анжелику к стене, и она, защищая руками самое ценное, что у нее было — лицо, — поняла: бить будут по животу.

…Получасом позже, придя в себя после короткого провала в памяти (серые камни перед глазами, квадрат темного неба где-то сбоку и спереди, в вырезе арки, снег и лед под оцарапанными руками), поднявшись, почистившись, мучительно думая, видел ли кто-нибудь ее валявшейся на асфальте (могли подумать, что пьяная), доплетясь до квартиры и раздевшись, поняла, что то теплое, что стекает по ногам в брюки и носки, — это кровь. Странно-спокойная, лишь чуть возбужденная по сравнению с обычным, без всяких уже глупых левых мыслей, набрала номер «скорой» и вызвала врача.

— Ты себе вызывала? — испуганно блестя глазами, спрашивала беспокойная мама. — Что случилось?

Объяснять было долго и нелепо: нужно было пересказать все несколько последних месяцев ее жизни, с самого начала, со встречи с Ромой начать, чтобы понятно было. Поэтому Анжелика постаралась улыбнуться успокаивающе и сказала просто:

— Кажется, у меня выкидыш начался.

Больше не теряла сознание ни в «скорой», ни в приемном отделении огромной больницы в Озерках, куда ее привезли на ночь глядя через весь город, только ежилась от невозможно острой боли, пока молодая красивая докторша смотрела ее в кресле. И даже удивилась, когда вердиктом осмотра стала страшновато-неудобная фраза «срочно в операционную».

Анжелике хотелось попросить какую-то паузу, отсрочить, чтобы подождали, но это было невозможно, и в белой с цветочками больничной рубашке, в наспех захваченном малиновом материном халате она растерянно стояла посреди операционной, стеснительно думая, куда девать окровавленные тряпки. Ее заставили снять халат и подняться — кажется, опять на кресло, впрочем, Анжелика уже не была полностью уверена, потому что от волнения и возбуждения закружилась голова.

— Не беспокойтесь, это обычная чистка, просто аборт, только нужно сделать срочно, убрать все лишнее, и кровотечение закончится, — успокоила красивая докторша.

Анжелика кивнула. Медсестра перетянула вену жгутом и что-то вколола. Анжелика, чтобы не смотреть на шприц, подняла глаза вверх, к ослепительно белым лампам. Вдруг все закачалось и поплыло, ламп стало невероятно много. В ушах нарастал невозможный шум, белый потолок неумолимо приближался, вот-вот, казалось, взлетающая Анжелика ударится об него лицом… Хотела сказать что-то, возразить, но голоса своего не услышала, он раздваивался, растраивался, превращался в сотню голосов, и все они эхом проваливались куда-то вниз…

Утром во время обхода докторша разрешила Анжелике вставать и велела ходить. Анжелика, которая считала себя больной чуть ли не смертельно, послушно прошаркала влево-вправо по коридору, чуть не потеряв сознание от слабости, и, удовлетворенная, опять завалилась на постель. Память вернулась, но Анжелика не торопилась вытаскивать на свет божий мерзко заляпанное белье своих отношений с Ромой, она отметала все, даже случайные, мысли о нем, старалась не думать ни о чем, что было связано с Ромой. Поэтому и не сразу вспомнила о сотовом, который взяла с собой в больницу и который сейчас валялся в тумбочке. Едва включила его, раздался звонок.

— Але, — сказала Анжелика недовольно.

— Привет, — и сердце дрогнуло — это был Макс! Ее Макс. — Ты где? — кричал он в трубку.

— Я? — растерялась Анжелика. Рассказывать и объяснять все было безумно долго, да к тому же всеслышащие уши соседки по палате…

— Я звонил, у тебя телефон был выключен! — кричал прямо в ухо взволнованный Макс. — Я попытался твоей маме звонить, а она сказала, что вроде бы тебе стало плохо и ты поехала в больницу, чтобы я позвонил тебе на трубку и ты мне все расскажешь… Ты где?

— Я? — тупо повторила Анжелика. И вдруг поняла, что не расскажет ему ничего, не будет вызывать жалость к себе и обременять лишними проблемами. Она сильная. Она переживет все это сама. А для Макса — у нее просто случился выкидыш. Все к лучшему, в конце концов.

— У тебя все хорошо? — продолжал волноваться голос в трубке.

В его словах было столько скрытой нежности, что Анжелика вдруг заплакала. Настоящие слезы текли по ее щекам (хорошо, что Макс не видел!), но она взяла себя в руки и сказала спокойно, стараясь не делать больших пауз между словами:

— Все хорошо… Да. Уже все хорошо…

На самом деле. На самом деле все было хорошо, она так чувствовала. Все к лучшему, — говорила себе Анжелика, поедая больничный плов из перловки с тушенкой. Она была даже благодарна этим извергам из подворотни. Ведь теперь ничто не связывало ее с Ромой, ничто не связывало ее с прошлым, и она могла с чистой совестью начинать новую жизнь с Максом. Новую жизнь, не обремененную случайными сожалениями и ненужными проблемами… новую жизнь.

А Роме она отомстит потом как-нибудь… или его жене… может быть. Мысль о мести плотно засела в Анжеликиной голове, но какой может быть эта месть — она не знала. Она хотела, чтобы Катя Потехина пережила нечто подобное тому, что пережила она сама… такую же боль… что-то сходное… «Если есть Бог, — думала Анжелика, — он накажет ее. Обязательно накажет ее».

* * *

На Новый Год Роман с друзьями снял дачу в Ольгино. Бревенчатый дом, три семьи, четверо детишек дошкольного возраста, елка на улице, наряженная разноцветными фонариками… Катя никогда еще не была так счастлива. Она прекрасно сознавала, как красива сейчас — раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза… Вот это и было счастье. Вот оно, теплое, искрящееся, объемное, шершавое — его можно потрогать руками. Даже Шурка понимал, что все изменилось, он заразился от Кати ее неуемным весельем, он орал как сумасшедший и валялся в снегу, и Катя не ругала его за валенки, доверху набитые снегом.

Ромка учил Шурку кататься на лыжах, Катя нагибала заснеженные ветки, стряхивая белую вату мужу за шиворот. Такая легкость была во всех мышцах, так славно скользили лыжи — вперед и вперед.

Это было ее счастье. В ночь на первое мужики устроили фейерверк. Ромка суетился больше всех, устанавливал в снегу длинные палочки петард, и когда все это, искрясь, хлопало и взрывалось, дети визжали и прыгали, а у Кати на глаза наворачивались слезы радости. У них даже не было телевизора здесь, на даче, и под бой курантов из автомобильного радио они торопливо разливали шампанское, обильно помечая золотистой пеной снег вокруг. И когда с двенадцатым ударом часов Ромка поцеловал Катю в губы, когда она посмотрела в его сияющие глаза — она поняла, что замок Снежной Королевы растаял навсегда.

Ее маленький Кай вернулся.

— Я так люблю тебя, — прошептала Катя. — Я так тебя люблю!

Он прижал ее к себе — судорожно, сильно, до хруста в костях.

— Девочка моя!

Это были самые лучшие его слова. «Навсегда, — повторяла про себя Катя. — Навсегда».

* * *

Анжелика провалялась в больнице до самого Нового Года. Это была почти неделя ничегонеделания, шатаний между пахнущей тушеной капустой столовкой, пахнущей спиртом процедурной и вполне обжитой, с небольничными запахами, палатой. Двадцать восьмого в отделении нарядили елку, большую, настоящую, пахнущую хвоей, и стало еще уютнее. Покидая больницу, Анжелика искренне дарила коробки конфет докторше и медсестрам и поздравляла их с Новым Годом.

Свой Новый Год отметила вдвоем с Максом, в чистенькой, недавно отремонтированной двухкомнатной квартирке напротив Фрунзенского универсама, которую Макс снял за время ее отсутствия и в которую успел перевезти вещи — свои и частично Анжеликины. Во второй комнате намечалась детская для Катеньки, но пока, ввиду Анжеликиной слабости, праздновали вдвоем, у телевизора. Все было так уютно и обычно, как будто это был черт знает какой по счету совместный их с Максом Новый Год, как будто они уже много лет прожили вместе. После просмотра новогодней программы, шампанского и обильных закусок улеглись спать, и, засыпая, прижимаясь щекой к теплому плечу Макса, Анжелика с удовлетворением осознала, что так спокойно теперь будет долго… всегда.

Пятого января неожиданно позвонил Рома. Поздравил с Новым Годом, ничего не спрашивая, и уточнил, когда ей будет удобно отдать ключи от квартиры на Бела Куна — их нужно вернуть хозяевам. «Сегодня», — сказала Анжелика, назначив встречу у Фрунзенского универсама.

В новой дымчатой дубленке, подаренной Максом к Новому Году, с небрежно убранными волосами, ненакрашенная, спустилась вниз. Как она и ожидала, Ромин взгляд первым делом зафиксировался на дубленке: ну как же, что-то новенькое появилось. Хорошо, хоть не спросил, откуда деньги. Анжелика вспомнила, как неоднократно, уже будучи беременной, говорила при Роме, что ей холодно в куртке… жадина, жлоб. Это была скорее ненависть, чем хоть какое-то подобие любви. И подарок, который сейчас сунул, улыбаясь, ей в руки Рома, был просто смешным: пластиковая сумочка с парфюмерным набором, гель для душа, мыло и шампунь. Их можно было сразу отставить в сторону: Анжелика пользовалась профессиональной, качественной косметикой.

— В этом месте ты мне еще не назначала встречи, — заметил Рома, пристально разглядывая Анжелику. Слишком пристально.

— Я теперь живу здесь, — коротко ответила она.

— А, вот так, — растерянно сказал Рома.

Она позвенела ключами от их бывшей квартиры, бросила их Роме на колени.

– Возьми. Ты решишь все вопросы с хозяином, да?

– Конечно, — кивнул Рома.

– А то контракт на меня заполнен, — напомнила Анжелика.

– Я все сделаю, — сказал он, продолжая ее разглядывать. Лучше она стала выглядеть или хуже — в его глазах — Анжелика так и не узнала.

— Я тебе доверяю, — сказала Анжелика, и это было неправдой. Она никогда не доверяла ему.

Они поехали пить кофе в какую-то заштатную кафешку на проспекте Славы — Анжелика согласилась чисто автоматически. Все это время она мучилась вопросом, сказать про больницу или нет. Сказать — и начать еще один долгий муторный разговор, услышать о недоверии Ромы к себе, по сути, начать все заново… Нет уж. Но ничего не сказать — значит позволить его жене и дальше спать спокойно, довольной сделанным… Анжелика никак не могла разрешить эту дилемму. Если бы Рома спросил сам… спросил, как она себя чувствует, или как там ребенок внутри нее… Но он не спрашивал. Он задавал ничего не значащие вопросы — про погоду, про телевизионную программу на Новый Год — и она отвечала. Улыбаясь послушно, и сама спрашивала какую-то ерунду…

…и вздохнула с облегчением, когда он довез ее обратно к универсаму. Не спросил. Не надо ничего говорить, рассказывать, доказывать… ничего не надо.

В сущности, это была уже не ее жизнь.

— Ну, увидимся, — сказал Рома, прощаясь.

— Может быть, — кивнула Анжелика загадочно. — Не исключено. Никогда не говори «никогда».

И вдруг вспомнила, что у нее тоже есть для него подарок: такой же нелепый, как и тот медвежонок-липучка на холодильник. Это был крохотный брелок-фонарик в форме стеклянного барашка: Рома был Овном по знаку.

— У меня есть для тебя подарок, — сказала Анжелика, зажав барашка между ладоней, пряча; повернула, зажгла: Рома, заглянув в ее ладони, увидел маленький светящийся огонек.

Почему-то ей захотелось проститься по-хорошему. Она протянула Роме барашка, покачав фонарик на тонкой серебристой цепочке:

— Это ты. Вот так ты освещал мою жизнь, когда был в ней. Я возвращаю тебя — тебе.

И, так же небрежно, как и ключи, бросила барашка Роме на колени, поспешно выскочила из машины.

Вот и все, повторяла она себя, скоро шагая к подъезду своего нового дома. Все кончено — с Ромой.

Она почувствовала себя свободной — впервые за последние несколько месяцев. Свободной от выяснений, от скандалов, от проблем; свободной от мучительного чувства зависимости, зависимости от не принадлежавшего ей человека. Анжелике хотелось петь. Вот и все. Ничто больше не связывает ее с Ромой. Ничто не связывает ее с прошлым!

«Я умею прощать», — подумала Анжелика, не чувствуя уже никакой ненависти ни к Роме, ни к его жене. Простив их, она отпустила все и осталась свободной. И это вселенское чувство свободы, заполнив ее до краев, дарило возможность…

…возможность любить по-настоящему, без боли и злости. Любить Катеньку, любить маму, любить красавца Макса… Любить весь этот мир и себя, обязательно себя в нем…

Она была счастлива.

* * *

После Нового Года Катя встретилась с Олегом Петровым в его квартире. Все время, пока они ехали из института на Петроградскую, она жутко нервничала. В каждой встречной белой машине ей чудился «Опель» мужа. Олег же шутил и балагурил, рассказывал какие-то похабные анекдоты… «Это всего лишь плата за мое счастье», — думала Катя. Низкое зимнее солнце слепило глаза, когда она вышла из машины, и после этого яркого света, отраженного многократно витринами магазинов и снежными сугробами у поребриков, подъезд старого дома показался ей темным, как ночь — она буквально ослепла. Натыкаясь на стены, Катя поднялась вслед за Олегом по пропахшей кошками лестнице, и сердце стучало, как отбойный молоток, готовое выпрыгнуть из груди.

В квартире у Олега было тепло и прибрано, на вешалке Катя сразу заметила дорогую женскую дубленку, изящные красные сапожки на высоком каблуке стояли у двери.

— Жена будет в восемь вечера, — сказал Олег, поймав ее взгляд. — Мы управимся.

Он выдал ей большое желтое полотенце, махровое, мягкое; и в огромной ванной, отделанной зеркалами, Катя разрыдалась, глядя на свое нелепое отражение над мраморной полочкой, уставленной дорогой косметикой.

— Можешь там одеть халат розовый! — крикнул Олег из комнаты. — Он как раз тебе подойдет по размеру!

Катя долго стояла над ванной, вслушиваясь в шум льющейся воды. Сняла с крючка легкий, пушистый, невесомый халат. От него пахло чем-то неземным, сказочным, премьерно-глянцевым, журнальным — и сладким, несбыточным, недоступным. Она вышла к Олегу в своем дурацком шерстяном костюме — надеть это чужое розовое чудо было выше ее сил. Олег не удивился, улыбнулся только, полуобнял ее.

— Ну что? Раздеваемся? Я вот тут пока нам «мартини» налил. Если хочешь, сок принесу. Ты какой будешь — апельсиновый или яблочный?

Пока он расстегивал пуговицы на Катином костюме, стягивал с нее колготки и белье — умело, осторожно, — Катя не могла избавиться от противного липкого чувства брезгливости. Олег уже целовал ей грудь, спускался губами ниже… Внезапно Катя почувствовала странное тепло внизу живота — ощущение, сходное тому, которое возникало при просмотре Ромкиной порнографии. Она испуганно вздрогнула, пытаясь закрыться руками, защититься… но от властных поцелуев Олега вновь расслабилась, сил сопротивляться этому внезапному чувству не было… Противно и сладко… такого с ней никогда еще не случалось. Если бы сейчас Олег захотел прекратить все это, Катя, наверно, заставила бы его силой. Может быть, подобное и называлось страстью.

* * *

В начале марта, проезжая по Бухарестской, Роман увидел Анжелику — в районе Фрунзенского универсама. Она шла навстречу его «Опелю», высокая, в спортивной синей куртке, в вязаной шапочке с огромным помпоном, из-под которой выбивались упругие темные кудри. Роман остановил автомобиль, когда Анжелика поравнялась с ним, окликнул ее.

— Привет, — сказала Анжелика удивленно, наклоняясь к его «Опелю». — Что ты здесь делаешь?

Аналогичный вопрос Роман мог бы задать ей. Впрочем, кажется, она говорила, что живет здесь.

— Вот, в магазин заехал. Садись.

— Я тороплюсь, — сказала Анжелика.

Ему пришлось самому выйти из машины. Легкая, почти невесомая — теперь Роман мог разглядеть ее. Ни о какой беременности не шло и речи — иначе живот был бы уже заметен. Худая, с подтянутыми ляжками, нахально улыбающаяся — Анжелика была такой, какой он увидел ее впервые. Пушистый помпон величиной с Анжеликину голову, подросткового покроя курточка — она выглядела весьма забавно.

— Не обращай внимания на мой внешний вид, — поймала его изучающий взгляд Анжелика. — Я на снегоходе собираюсь кататься.

— А, вот как? У тебя теперь есть снегоход?

Анжелика засмеялась и не ответила. Ей было весело. Роман стоял, глядя ей в глаза, как идиот, и не знал, что сказать.

— Ну, пока, — бросила она небрежно. — Удачи.

— Ничего не хочешь мне сказать? — спросил Роман.

— Что сказать? — подняла брови Анжелика.

— У тебя что-то живот совсем незаметен.

— И что?

— Аборт сделала, — сказал Роман.

Что-то дрогнуло в лице, и незаметная для посторонних глаз тень проскользнула.

— Так ты ничего не знаешь? — спросила Анжелика без всякого выражения.

— Нет, — насторожился Роман. — Что я должен знать?

Она закинула голову назад и посмотрела куда-то в небо.

— Ничего. Значит, так надо.

У Романа противно засосало под ложечкой.

— Нет, постой-ка! Что еще я должен знать?

— Ничего, — Анжелика расслабленно махнула рукой. — Не заморачивайся. Просто живи.

Она хотела идти, но Роман преградил ей дорогу. Наверно, это выглядело довольно смешно. Они стояли на краю тротуара, у самого поребрика, и проезжающие мимо машины обдавали их снежной грязью.

— Ты что-то хотела сказать, — настаивал Роман.

— Ерунда, — отмахнулась Анжелика.

— Ты никуда не пойдешь, пока не расскажешь мне.

— Я опаздываю, — она вскинула к самому носу руку с золочеными часиками на запястье. — Я из дома выскочила на пять минут. Еды хотела немножко купить.

— Ты живешь здесь с Максом?

— Да.

— Это он заставил тебя сделать аборт?

Анжеликины глаза внезапно потемнели — сейчас было и не разобрать, какого они цвета.

— Нет, — сказал она тихо. — Твоя жена.

— Что? — переспросил Роман с угрозой в голосе.

— Ты все равно не поверишь. Рома, я уже ничего не хочу говорить. Давай просто разбежимся. Живи как жил. Так лучше. Будто ничего и не было.

Ее глаза — пронзительные… темно-темно-зеленые.

— Ведь ничего и не было, — сказала Анжелика.

Роман пытался и не мог сдержать дрожь в руках, в ногах. Он мог бы ударить Анжелику — просто для того, чтобы она перестала врать. Она убила его ребенка по просьбе какого-то там красавчика, с которым наверняка изменяла ему, Роману, и теперь еще хочет бросить тень на его жену. Хотя…

— А я хочу услышать, что произошло, — сказал он. — Я знаю, что моя жена любит меня. Я знаю, что она молодец и умеет добиваться своего. Я горжусь ею. Мне бы просто хотелось знать, как ей удалось уговорить тебя.

— Элементарно! — воскликнула Анжелика со злой усмешкой. — Ботинками по животу.

— Что-о?!

— Я не хочу об этом. Это уже прошло. И потом, все к лучшему.

— Я не верю тебе, — сказал Роман жестко. — Ни единому твоему слову. Ты хочешь сказать, что она била тебя?

— Не она, — Анжелика опять смотрела куда-то в небо. — Ее друзья. Какая разница? Тебе это так интересно?

Роман вдруг отчетливо услышал музыку. Это была музыка Анжеликиной лжи. Все то, что она пела ему своим сладким сексуальным голоском… сейчас и всегда.

— Мне действительно интересно, как низко ты можешь опуститься, — сказал Роман. — Каких еще гадостей можешь наговорить про моего любимого человека. Ты думаешь, что я начну хуже относиться к ней?

Это был действительно конец — Роман отчетливо это понимал. Лживая девчонка, лживая насквозь. Как он мог… как он мог полюбить ее?

— Я думаю, что ты начнешь любить свою жену еще больше, — сказала Анжелика легко. — Ты можешь гордиться своей женой.

Она повернулась, едва не задев Романа плечом, и пошла по Бухарестской, высокая, стильная, в узких белых брюках, заправленных в высокие сапоги. Помпон на ее шапочке качался — вправо-влево.

Роман сел в «Опель» и медленно поехал в противоположную сторону. Вот и все. Конец романа. Жаль, что он так поздно понял все это. «Я ведь ездил в этот универсам по Бухарестской ради того, чтобы увидеть ее, — безжалостно накручивал себя Роман. — Не хотел признаваться даже сам себе… но только ради этого». Сейчас Роман ненавидел Анжелику. Ведь это она мешала его счастью с Катей. Ведь это из-за нее… Из-за нее он чуть было не оставил семью! Роман вдруг почувствовал, что ему обязательно нужно увидеть Катю сейчас. Он посмотрел на часы. Сегодня вторник… Через двадцать минут у Кати заканчиваются занятия в вузе. Он летел к институту, где училась жена, как на крыльях. Он купил бы цветы на перекрестке, но боялся опоздать. Теперь у них с Катей все будет хорошо. Всегда. И к черту все эти романы. Настоящая любовь… преданная… верная… искренняя и честная, не терпящая лжи…

Роман резко вдавил тормоз, не доехав до парадного подъезда вуза метров двадцать. Он еще издали увидел Катю. Она стояла к нему спиной — маленькая, худенькая, родная. Лицом к Роману был ее спутник — невысокий светловолосый парнишка в черной кожаной куртке. Обнимая Катю за талию — деловито и по-хозяйски, — свободной рукой он приглаживал свои взъерошенные волосы. На правой щеке паренька красовалось родимое пятно.

* * *

Белые брызги взметались из-под широких снегоходовых лыж, в лицо бил ветер, качало и потряхивало — и Анжелика визжала от радости, от переполненности чувствами, от давно забытых ощущений бешено быстрой езды по снегу. Макс, в фиолетовой куртке, в смешной шапочке, надвинутой на лоб и на уши, сидел впереди, и она крепко держала его за талию, обняв руками в пушистых перчатках. Анжелике казалось, что она держит в руках его сердце — так крепко прижимала, прижимаясь, и так близко лежала левая рука на той области груди, где колотилось, выпрыгивая. Прижималась, пряталась за его спиной от снежных брызг; накатанная дорога впереди закруглялась, огибая стойкие фонари, спускалась вниз по склону, мимо черных трупов замерзших деревьев, мимо заснеженной трансформаторной будки, вниз, вниз, и все это надо было огибать зигзагами, и всякий раз на повороте дружно наклонялись то влево, то вправо, удерживая резвую машину от падения.

Внизу Макс заглушил мотор, повернулся к Анжелике, раскрасневшийся, темные глаза возбужденно блестели.

— Хочешь попробовать?

Анжелика растерялась: такую технику ей давно не доверяли, боялись за ее жизнь и за собственную.

— После того как я разбила Сашкин снегоход… — начала она.

— Садись, — сказал Макс, уступая ей свое место.

Теперь он был сзади и нежно обнимал ее под сердцем, доверчиво, крепко… любимый. Это слово возникло где-то внутри, давно забытое, непроизносимое, внезапное, как удар молнии. «Любимый», — повторяла Анжелика про себя на разные лады, медленно разгоняя ревущую машину и чему-то улыбаясь, а сердце стучало, боялось: когда-то был удар в сосну с налету — и красивый красный снегоход умер. Анжелика осталась жива.

Давно забытое слово, давно забытые умения, когда-то доведенные до автоматизма. Круто и неловко развернулась, поддала газу… и побежали мимо елки и березы, трансформаторная будка, фонари, слившийся в сплошную полосу забор… По заснеженному парку, все увереннее разворачиваясь, ликуя, вскрикивая… и ежесекундно чувствуя руку Макса на своем сердце. Она бы вырвала его из груди и бросила Максу под ноги — только за то, что он доверился ей… за то, что поверил в нее…

Наверху, в парке, на белой поляне, спрыгнув с переднего сиденья, заскакала, засмеялась, стряхивая снег с низких еловых веток:

— Ура! Получилось!!!

Налетел Макс, обнял, уронил в мягкий сугроб… так близко… так рядом… Но она никогда не скажет ему о том, что у нее внутри… Они никогда не говорили друг другу этих слов… все больше шутки и смешки… Это другому кому-то можно сказать «Макс любит меня» или «Я люблю Макса», но в лицо, глядя в глаза, так близко… так страшно…

— Я люблю тебя, — сказал Макс. — Я так люблю тебя.

И накрыл ее губы своими, прекрасно зная, что ничего не услышит в ответ, что она не умеет… не скажет… это сложно сказать словами, когда НА САМОМ ДЕЛЕ чувствуешь.

Такое огромное небо сверху, и ветки деревьев, и лицо Макса… родное, так давно и так всегда родное…

— Знаешь, я никогда никому не говорила это… — запинаясь, произнесла Анжелика, — и мне очень сложно бороться со своей гордостью… глупо будет сказать, застенчивостью…

— Что? — спросил Макс, улыбаясь.

— …но мне кажется, что я тоже люблю тебя.

Это было самое большое, что она вообще способна была сказать.

Это было самое большое, что она чувствовала когда-либо.

* * *

Ромка задерживался. Такого не случалось уже давно. Но сегодня Катя не волновалась. Воспоминания о поцелуях Олега заставляли ее вздрагивать и жмуриться… Боже мой! Нет, это не было любовью, ничего подобного. Может быть, это было нечто вроде мести мужу. Кате приятно было думать, что теперь у нее тоже есть своя тайна… а еще приятней было то, что происходило в постели между ней и Олегом. Даже то, что у ее любовника существовала неведомая какая-то, дорого пахнущая жена — казалось плюсом. Эти длинноногие девочки — Ольга, потом Анжелика, многие другие — заставляли Катиного мужа изменять ей? Зато теперь Катя заставляла чужого мужа изменять своей, любимой, может быть, жене. Это была другая ее жизнь.

Ромка… Катя, кажется, теперь любила его еще сильнее. Поняв, что с мужем ей не испытать настоящей страсти, Катя окончательно отсекла сексуальные мысли от чувства истинной любви. Это были две разные вещи. Непересекающиеся. Нежность и любовь — против дикой звериной страсти и замирающего животного ощущения внизу живота… Конечно, первое было важнее. Нежность и любовь…

Шурка сегодня ночевал у бабушки, и Катя подумала, что если бы точно знать час возвращения мужа — она могла бы посмотреть еще порнушку сегодня. Что же Ромка так задерживается?..

…Что это может быть? Какая-то новая девица?..

Позднее Катя с удивлением и недоумением наблюдала, как подвыпивший Ромка швыряет в коридоре свои вещи. Она просто кожей чувствовала, как он зол.

— Есть будешь? — спросила мягко и вкрадчиво, по-кошачьи подлизываясь.

— Нет, — отрывисто ответил Ромка.

Что-то было не так. Как будто…

— Ты не спрашиваешь, где я был? — он приблизился, и глаза его, чужие и злые, горели каким-то безумным огнем. — Ты уверена, что я не был у Анжелики?

— Кто такая Анжелика? — деланно удивилась Катя, но внутренне вздрогнула: раньше для нее он всегда называл Снежную Королеву Аней. Неужели он так пьян?

— Сука! — прошептал Рома сквозь зубы. — Какая же ты сука! — в глазах его блеснули слезы. — Я же верил тебе!

Липкое, мерзкое чувство страха поползло по спине, фактически парализовало, не давая двигаться.

— Рома, что случилось? — запинаясь, спросила Катя. Она не помнила мужа таким.

— Что случилось, ты спрашиваешь? — он приблизился к ней вплотную, дохнул перегаром. — Сейчас я объясню тебе, что случилось.

Он размахнулся, и Катя почувствовала внезапную боль в челюсти, а потом в затылке. Кажется, Роман ударил кулаком. Оглушенная, ослепленная, Катя пыталась подняться.

— Рома! Что? Что она тебе наговорила про меня?

Она успела приподняться, миллионы важных слов шевелились на языке — и мощный удар вновь опрокинул ее навзничь.

— Рома! — закричала Катя.

Он опустился на корточки перед ней, и в глазах его не было жалости — только черный огонь, жуткий черный огонь.

— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил Роман спокойно.

Катя с трудом разлепила губы — сладкий привкус крови во рту был непривычен и страшен.

— За что? — выговорила она, жмурясь от боли.

— Ты знаешь, — сказал Роман, поднимаясь с колен и поднимая за шиворот Катю.

— Рома, пожалуйста, не надо! — взмолилась она. — Пожалуйста! Я все расскажу!

Лицо его перекосилось, и он с размаху ударил Катю головой об стену — еще и еще. В глазах потемнело.

— Я все объясню!

— Поздно, — сказал Роман обреченно.

Она вдруг поняла, что сейчас он может убить ее. Просто убить. Что ему уже все равно.

— Рома! — Катя все еще пыталась докричаться до него. Но муж не слушал, крупные слезы текли по его щекам, затекая в уголки рта.

— Сука, — шептал он в безумном исступлении, — ты же мне всю жизнь сломала! Зачем?! Сука!

— Рома! Ромочка! Я же люблю тебя! — рыдала Катя. Комната еще раз мелькнула перед глазами; она лежала лицом вниз на полу, а муж стоял над ней, повторяя, как в бреду:

— Ненавижу… Тварь!

И тогда Катя поняла, что пощады ей уже не будет.

…Где-то там Снежная Королева светилась торжеством своей южной красоты. Ей было неважно, что происходит с Ромкой, что происходит с Катей… Ей не нужен был ее растаявший замок, она умела властвовать и среди цветов…

«Даже если он убьет меня сейчас, — подумала Катя, впитывая в себя удары, — мне будет уже все равно. Ведь мой мир рухнул навсегда».

Навсегда.

Пластиковые паркетины пола, на котором лежала Катя, заиндевели и покрылись белым хрустящим снегом — это наступала зима. Зима навсегда, навечно. Что-то ломалось и хрустело — стекло и лед. И холод неумолимо входил в Катино сердце. Как будто все вокруг было льдом…