Архимандрит Савва (Мажуко) , публицист, богослов, проповедник; насельник Свято-Никольского мужского монастыря города Гомеля.

Святого пророка Давида называют не просто царем, псалмопевцем, пророком, но еще и проповедником и учителем покаяния. Очень много в книге псалмов текстов, которые по своему характеру, эмоциональному накалу — образец, эталон молитвы.

Псалмопевец Давид говорит: «Не удерживай, Господи, щедрот Твоих от меня; милость Твоя и истина Твоя да охраняют меня непрестанно, ибо окружили меня беды неисчислимые; постигли меня беззакония мои, так что видеть не могу: их более, нежели волос на голове моей, сердце мое оставило меня». Друзья мои, когда мы читаем эти строки псалма, не только 40-й псалом, но и знаменитый 50-й, когда мы приходим в церковь и слушаем молитву «Господи, помилуй», только из глубины из какого-то предельного горя мы можем понять, как, собственно, несчастны люди. Они более несчастны, чем кажутся.

И в покаянии, в милости Божией нуждается не только отдельный человек. Часто в покаянии нуждаются семьи, роды и народы, целое государство нуждается в покаянии. В начале 90-х годов появилась идея всенародного покаяния, которая была очень живо подхвачена. Появилось движение. Многие священники выступали за это покаяние и даже был написан чин всенародного покаяния, но нашлись люди, которые эту идею скомпрометировали — уж так устроен человек, что даже самую хорошую идею он может довести до какой-то крайности и абсурда, до сектантских каких-то интуиций и мыслей.

Тем не менее, если мы позволим себе без страха и честно взглянуть на историю нашей страны в XX веке, пожалуй, каждый может сказать, что нам есть в чем каяться как народу. Вспоминаю книгу замечательного белорусского публициста Ивана Солоневича «Россия в концлагере». Когда вы сейчас читаете эту книгу, создается впечатление, что это писал наш современник. Да, сейчас нет репрессий, концлагерей, тюрем, но принципы, идеи отношения между людьми, особенно между власть предержащими и простым людом сохранились, — сам принцип не истреблен, именно на нем зиждутся наши тотальные хамство, лакейство и прочие пороки нашего общества.

В своей книге Иван Солоневич приводит жуткий пример, который никак у меня не выходит из головы, так живо он это все описал. Когда он находился в лагере — знаменитом русском Освенциме (а он был одним из строителей Беломорканала, который очень много жизней поглотил, построен был на костях; он пишет, что вся Россия в то время в середине 30-х годов представляла из себя сплошной концлагерь — не было границ зоны: некоторые заключенные посылали продуктовые посылки на волю, зная, как голодают их семьи), на зоне, куда он был сослан, не было никакого забора, и детвора из окрестных деревень прибегала к баракам заключенных побираться.

Представьте себе, какой был жуткий голод, что дети из деревни прибегали на зону просить объедков у этих голодных заключенных! И вот Иван Солоневич собирал в бак объедки, которые оставили после себя заключенные, — совершенно вид был неаппетитный, жуткий, но что же делать, так уж выживали, — и вечером дети из этого бака все совершено подчистую забирали. Но вот как-то его с сыном отправили на какую-то работу, и бак этот с помоями, стоя на морозе, замерз. Иван Солоневич пытается вытряхнуть этот лед, ничего у него не получается, и тут откуда-то из сугроба выбегает девочка, лет 10–11, выхватывает у него этот бак и говорит: «Дядечка, я сама, я согрею это». Она раскрывает пальтишко, прижимает бак к своему телу и пытается отогреть. Иван Солоневич не сразу понял, что она собирается делать, а когда понял, конечно же, выхватил этот бак, забежал в казарму, стал собирать какие-то объедки у заключенных, и они девочку накормили.

Но он писал, что у него до сих пор перед глазами эта хрупкая маленькая чумазая русская девочка, их были миллионы — этих детей. И он задавал себе вопрос: «Почему мы не додрались? Почему мы позволили превратить свою страну в эту тюрьму, в которой умирали дети от голода, погибали старики, священники, интеллигенты, над которыми издевались люди, не достойные человеческого звания?».

Друзья мои, я не случайно сказал, что сейчас нет этих репрессий, — но в нашем сознании, в нашей речи до сих пор знаки этой эпохи сохраняются. Мы не покаялись и не сделали выводов. И если случится новая какая-то катастрофа, мы тоже не будем драться за наших детей. У нас в Беларуси до сих пор в каждом городе, в каждом населенном пункте есть улица Советская, площадь Ленина и повсюду стоят памятники «великому человеку» — убийце. В Москве на Красной Площади стоит мавзолей — вот на этом месте, где стоит мавзолей, должна стоять часовня с выбитым золотыми буквами покаянием от русского народа, который помнит эти слезы, помнит, сколько костей и крови пролилось из-за самодурства, из-за алчности, каких-то диких сатанинских идей.

И это не просто какая-то банальная вещь, идея. Уберем мы эти названия, и что потом будет? Друзья мои, названия, имена определяют наше сознание, наше отношение к нашей истории: до тех пор, пока наши улицы будут носить имена убийц, до тех пор, пока в центре России будет находиться вот это жуткое здание — памятник идолу-человекоубийце, не будет этого жеста покаяния. Покаяние происходит не просто — «вот мы собрались где-то на площади, прочитали молитвы», — нам настолько должны стать противны, настолько чужды сами идеи этого человеконенавистничества, которым был пропитан весь наш XX век, что мы не вынесем и не сможем ходить по улицам Советским, Ленина и так далее.

И вот это покаяние, о котором я говорю, всенародное, должно состояться через отказ от этих имен, этих названий — через воспитание чувства высокой брезгливости, если угодно, от всех этих жутких идей, от всякой попытки оправдать палачей, тиранов и человеконенавистников и убийц детей.