Витя с недоумением глядела, как по комнатушке мазанки мечется, ломая руки, заливаясь слезами, Елена Алексеевна.

Лицо её было таким необычным, такое отчаяние, такое горе было на нём, что Витя испуганно вскочила.

«Неужели кто-нибудь погиб?!» — панически пронеслось в мозгу.

Она подбежала к Елене Алексеевне, обняла её, изо всех сил прижала к себе. Сухонькое, почти невесомое тело судорожно вздрагивало.

— Украли… Украли… — в ужасе шептала Елена Алексеевна.

— Да что? Что украли? — спрашивала Витя. «Значит, никто не погиб», — облегчённо вздохнула она.

— Это ужасно!.. Какие негодяи!.. У кого же рука поднялась?

— Что украли?! — почти кричала Витя.

Будто очнувшись, Елена Алексеевна умолкла, вгляделась в Витю, словно только сейчас заметила её.

— Голову… Исчезла голова нашей статуи, нашей богини, — прошептала Елена Алексеевна и в изнеможении опустилась на табуретку. Она спрятала лицо в ладони и зарыдала так горько, что Витя испугалась не на шутку. Чтобы так плакали взрослые люди, Витя никогда ещё не видела. Она бросилась к полке с находками экспедиции и увидела — мраморной головы нет.

— Как же так? — растерянно пробормотала Витя. — А папа? Папа знает?

Но Елена Алексеевна ничего не слышала, горе оглушило её.

Витя судорожными движениями, не попадая ногами в штанины джинсов, оделась и метнулась за дверь.

Никого ещё не было, рабочий день не начался. Отец, успевший уже перемазаться машинным маслом, возился со своим «упрямым козлом», как он называл газик, что-то тихонько мурлыкал себе под нос.

Витя остановилась. Ей вдруг стало пронзительно жаль отца. Такое у него было добродушное, родное лицо! Он чему-то улыбался про себя и оттого казался беззащитным.

И небо — ярко-синее, не успевшее ещё выгореть, сделаться белёсым от жаркого солнца. А солнце висело совсем низко над утренним спокойным морем — такой огромный рыжий круг. Вокруг был покой.

Витя зажала ладонью нос, чтобы не всхлипнуть громко.

Ей хотелось, чтобы весь этот покой вокруг, пропитанный честностью, той самой честностью, которая испокон веков не знала, что такое замки, запоры и подозрительность, длился как можно дольше. Она знала, что одним словом своим разрушит сейчас всю эту жизнь, которой только и должны жить люди, потому что такая жизнь правильная. А всё другое — отвратительно. Но она ничего не успела сказать. Просто отец услышал, как плачет Елена Алексеевна.

Он резко обернулся и увидел на крыльце Витю. Видно, лицо у неё было такое необычное, что отец испугался. Он одним прыжком взлетел на крыльцо, притиснул дочку к своему мускулистому, надёжному боку, поцеловал её и прошептал:

— Не бойся, Витька, всё будет хорошо. Ты только не бойся и не плачь.

Он отпустил её и переступил порог. Через несколько минут он вылетел из мазанки с белыми от бешенства глазами. Он успел погладить Витю по голове, бормотнуть: «Найдём! Никуда они не денутся, воры, мерзавцы!» — и прыгнул в газик. Послушная юркая машина рванула с места и, поднимая осевшую за ночь пыль, стала карабкаться вверх, в город.

Проснувшиеся Серёга с Олегом метались по лагерю, выспрашивали Елену Алексеевну, Витю, поспешно натягивали штормовки.

«Андрюху бы сейчас, Андрюху!» — тоскливо подумала Витя. — Когда не надо, он вечно торчит на крыше, а теперь… Вот здесь его спокойствие в самый раз пригодилось бы! А то отца нет, Елены Алексеевны всё равно что нет, а остальные только и делают, что суетятся без толку…»

Но вместо Андрея появился в самом нелепом виде Жекете. Он шёл понурив голову, заплетая по песку ногами, а когда поднял лицо, Витя ахнула. На физиономии Федьки живого места не было — синяк на синяке.

На руках глубокие царапины, рубаха изодрана, и такие же царапины виднелись на спине.

Сперва на него никто не обратил внимания — только Витя. Слишком вся экспедиция была потрясена пропажей. Всем хотелось что-то немедленно делать, куда-то бежать, ловить… А Витя пережила это состояние. Она сбегала в дом, вернулась с двумя ватками — одна была пропитана перекисью водорода, другая — зелёнкой.

«Не зря я всё-таки в этом кружке занималась, на санитарку, — с гордостью подумала она, — девчонки из класса хихикали, а вот вам! Может, человека от заражения крови спасу!»

Жекете сперва упирался — он вообще был странный какой-то, не похожий на себя, напряжённый весь. И ещё словно ему всё равно — будь что будет. Но Витя прикрикнула на него, и он покорно стал первым Витиным пациентом. И Витя была благодарна ему за это, она мгновенно простила, ему все его дурацкие выходки и словечки. Она отважно приступила к врачеванию. Первым делом заставила его снять с себя остатки рубахи.

Федька всё так же покорно выполнил приказание. Витя мимолётно пожалела его — вокруг всё пропитано солнцем, а тут человек белый, как сметана, словно прячется от него. Удивительно! Но все эти мысли промелькнули и не задержались: предстояло главное — лечить человека.

Витя, как её учили, протёрла ссадины и царапины перекисью, та запузырилась, а Федька взвыл от боли, но тут же умолк, закусил губу. Он терпел изо всех сил. Но когда Витя принялась мазать зелёнкой, терпение его кончилось, и Жекете заорал так, что все обернулись. Витя дула на царапины и приговаривала:

— Ну, потерпи, Феденька, потерпи. Ты же мужчина! Сейчас всё кончится и будет не больно. Я точно знаю. Знаю, что пройдёт. Сейчас вот перестанет жечь. Ты же мне веришь, Жекете? Честное пионерское, пройдёт.

Она видела, что Федьке очень больно, но он перестал извиваться и вновь закусил губу, да так сильно, что по подбородку медленно скатились две алые капельки крови.

Витя знала, как это больно. В прошлом году маме удалось выкроить две недели отпуска, и они провели его в Крыму, в поразительно красивом местечке под названием Новый Свет. Там Витя, ныряя, ободрала плечо и ногу об острые ракушки мидии, и мама безжалостно вымазала её зелёнкой. Витя помнила, как она орала от боли. Потому и понимала Федьку прекрасно — её царапины по сравнению с его были просто пустяком.

— Уважаю, — сказала Витя, и Жекете улыбнулся во весь щербатый рот. Она знала, что через несколько минут всё пройдёт.

Федька сделался похожим на тигра. Только у тигра полосы чёрные, а у Жекете — зелёные и не поперёк боков, а вдоль. Глядеть на него без смеха было сверх человеческих сил. Все покатывались со смеху. Даже Витя не удержалась, разглядев дело рук своих, фыркнула несколько раз.

— И ты… — печально сказал Федька.

Он опустил голову, замолчал. Вите стало стыдно. Только-только собралась она шепнуть Федьке что-нибудь хорошее, доброе, как он опередил её и громко сказал слова невероятные, ужасные, которым не хотелось, просто невозможно было поверить.

— Это я украл голову, — сказал Жекете. И чуточку потише: — Она такая красивая… — И совсем уж тихо, чуть ли не шёпотом, одной только Вите: — Она взаправду немного похожа на тебя. Тут этот дурак Андрюха прав. Я её хорошо рассмотрел.

Говоря эти слова, он ещё больше опустил голову, съёжился, словно ожидал удара. Витя схватила его за плечи, потрясла, Жекете так легко качнулся, будто костей у него не было вовсе.

— Федька! Федька, скажи, что это неправда! — быстро прошептала Витя и приложила ладони к пылающим щекам. — Ну, скажи же!

— Правда, — уныло ответил Федька.

— Да ты… ты понимаешь, что натворил? — с ужасом спросила Витя. — Ты понимаешь?!

Жекете печально усмехнулся:

— Что ж я, по уши деревянный — не понимать. Потому и пришёл. Я принести её хотел. Положить на место… Но он меня поймал и так отметелил — во! — Он показал на своё лицо, — А потом запер в чулан.

Олег и Сергей бросились к Федьке, но путь им преградил кряжистый, как старый еловый пень, Семёныч.

— Погодь, ребята! Тут разобраться надо. Парень ведь сам пришёл, не убегает, не прячется.

Он обернулся к Жекете.

— Кто это тебя так разукрасил? — спокойно спросил Семёныч.

— Батя, — с трудом выдавил Федька-Жекете, — его заставил кто-то. Он кого-то боится смертно, даже кричит ночью. А так бы ему и в голову не пришло. Он сказал, что тому человеку только эту… копию надо снять с головы, а потом, говорит, на место положишь, и не дал… — Жекете стукнул себя кулаком в узкую грудь. — А вообще-то мой батя никого! Никого не боится! Чес-слово, никого! — выкрикнул он, и в голосе его были слёзы.

— Ладно, ладно… Ерой твой батя — пацана послал… — проворчал Семёныч.

— Да я же тут всё знаю, я же работаю тут, а бате никак! — воскликнул Жекете, и столько было в голосе его искренности, столько убеждённости в правоте отца — хоть руками разведи!

— А дальше что было? — стараясь быть спокойным, сквозь зубы спросил Олег. — Дальше что сделал твой бесстрашный батя?

Федька был так взволнован, что даже не заметил насмешки в словах Олега.

— А дальше… дальше я на эту голову всю ночь глядел: уж больно она красивая и древняя — жуть. И ещё думал: а вдруг её тот тип испортит, когда копию снимать будет… — Жекете всхлипнул. — Я её в сумку запихал, под утро уже, думал — отнесу назад. Никто и не хватится. А он, батя, проснулся. Ну и выдал мне. Я его ещё таким не видал. В чулан меня затолкал и под замок. — Федька показал изрезанные руки и спину. — Окошко маленькое, — пояснил он. — А под живот я штаны подложил, — с гордостью изобретателя добавил Жекете.

— Да на кой дьявол твоему бесстрашному бате копия эта?! — рявкнул Семёныч.

— Не знаю, это не ему, — сник Жекете, — здорово он кого-то боится. Ей-богу, он таким никогда ещё не был. Даже страшно… Ходит вот уже несколько дней сам не свой, лютый, просто дикий хищник какой-то. И чуть поперёк ему — по шее, по шее… А уж сегодня… Хоть из дому беги…

Федька заплакал, размазывая зелёнку по лицу. От прежней его нахальной расхлябанности, кривой усмешки — мол, все-то вы дураки, один я всё знаю, — от этой противной отмашки рукой — нашли, мол, кому приказывать, — ни следа не осталось, испарилось, словно и не было.

Перед Витей стоял перепуганный человек. И даром что он на несколько лет старше, но мальчишке этому страшно, и отца жалко, и совесть вроде у него проснулась. Впервые Витя разглядела, что слишком узки его плечи, слишком тонка шея, слишком перепуганные глаза.

И она поняла, что и ест он не досыта, и лупцуют его дома за дело и без дела — какая прихоть придёт в голову его «бесстрашному бате».

Витя никогда не принимала Жекете всерьёз, иногда злилась на него и его глупые выходки, а тут разглядела вдруг, что это за человек. И человек не больно-то счастливый. Особенно по сравнению с ней, у которой есть отец и мама. Она любит их, гордится ими. И ещё — это был первый её пациент.

— Так вот что, Федька, иди-ка в мазанку и полежи там, отдохни. Только на животе, — строгим докторским голосом сказала Витя, — и если сможешь, поспи.

И Жекете послушно поплёлся в дом.

— Ты у него хоть адрес спроси! — крикнул Сергей.

— Знаем, — коротко ответила Витя.

— Вот дают эти современные дети! Всё-то им известно! — покачал головой Семёныч.

Витя знала, где искать пропажу, она всё поняла и собиралась сообщить об этом остальным. Она уже и рот раскрыла, но вдруг услышала тонкий, тихий свист. Она подняла голову и увидела Андрюху. «Наконец-то явился», — сердито подумала Витя.

Андрюха сидел, сложив по-турецки ноги, на своём излюбленном месте — на крыше мазанки — и, прикладывая палец к губам, строил ей страшные рожи.

Младенец и тот поймёт — молчи, мол.

Витя погрозила ему кулаком, а он поманил её пальцем и спрыгнул по другую сторону домика, где не было возбуждённых людей из экспедиции.

Витя помедлила немного, чтоб не задавался, и пошла к Андрюхе. «Интересно, что ещё придумал этот медлительный тип», — подумала она.

Витя встретила Андрюху там, где и предполагала. Он сидел в густых зарослях будяка и о чём-то сосредоточенно думал. Обычно он это делал, обхватив руками ноги и положив подбородок на колени.

— Ну что, мыслитель? — сердито начала Витя. — Ты почему вёл себя так странно на крыше? Ты думаешь, если…

Андрей снова приложил палец к губам, и Витя умолкла.

— Вот что. Мы должны добыть эту голову сами, — сказал он. И голос у него был такой решительный, что Витя поневоле притихла.

— Мы знаем, где она находится, — раз, а этот твой лохматый даже представить себе не может, что Жекете придёт к нам, — два, а в-третьих, наши отцы, когда им по двенадцать было, не такие штуки проделывали. Мне-то батя кое-что рассказывал. Ты думаешь, меня не было, а я всё время был, пока вы тут суетились. Только вы меня не заметили.

— Тоже мне индеец, — буркнула Витя.

Но было ей и любопытно и завидно. Надо же! Притаился где-то, как индеец на тропе войны, всё вызнал, а его никто и не заметил. А теперь придумал что-то, пока она, Витя, как курица, кудахтала: ах, пропало, ах, пропало!

Конечно же, Федькин отец передал голову «покровителю искусств», лохматому Аркадию Витальевичу! В этом Витя тоже не сомневалась. «Аркадий Витальевич! Неужели же он такой подлец — подумала она к тут же вспомнила его лицо во время разговора с Федькиным отцом. — Да, подлец! И никакой он не покровитель искусств, он просто ворюга и спекулянт, наверное!». Губы её сами собой искривились от отвращения, а ногти впились в ладони, так крепко сжала она кулаки. «Ну, погоди! Ну, погоди, искусствовед липовый!» — прошептала она.

— У меня есть план, — сказал Андрюха, и глаза его сверкнули фиолетовыми искрами, как у дикого кота.

«Ну вот, конечно, у него уже и план есть», — подумала Витя.

— Выкладывай, — коротко сказала она.

Но Андрюха, если даже и заметил нотки неприязни в её голосе, не обратил на них никакого внимания.

— Для этого, — сказал он, — нам необходим Жекете.

— Жекете?! — изумилась Витя.

— Да, — твёрдо ответил Андрей, — надо его поскорее позвать, пока твой отец не приехал с милицией.

— Да зачем, зачем нам этот несчастный Федька-то нужен? — закричала Витя. Терпение её истощилось. Не могла она больше разговаривать с этим невозмутимым типом.

Андрюха улыбнулся и пояснил.

— Ну рассуди, — сказал он, — сейчас приедет с милиционерами твой отец, они заберут Федьку и повезут домой. Там его неустрашимый батя, Геннадий Савельич, поупирается с полчаса и расскажет, кому отдал мраморную голову. И мы сами ничего уже не сделаем. Но суть даже не в этом…

— А в чём? — спросила Витя.

— В том, что, где сейчас Лохматый, неизвестно. Может, он уже чемоданы укладывает. А мы пойдём прямо к нему. Жекете в глаза ему заявит, что всё рассказал в экспедиции.

— Да Жекете его в глаза не видел!

— И хорошо! Зато мы его в глаза видели, этого субчика! Пусть попробует не отдать! И ещё…

— Что ещё?

— Ещё Федьку жалко, — Андрюха смутился, — хоть он и не очень-то приятный парень. И голову утащил. Но ведь он же человек! Он же сам пришёл, у него же совесть заговорила! Запутался он! Ну представь — столько на человека сразу навалилось — с ума сойти! Как же он дальше жить-то будет? Если мы с его помощью голову принесём, совсем ведь другое дело! Мы же сразу две головы выручим — Федькину и богини.

Витя с изумлением глядела на Андрея.

— Вот уж не ожидала, — прошептала она, — не ожидала, что ты такой. Я о тебе думала хуже. А ты добрый…

Андрей залился румянцем и пробормотал:

— Скажешь тоже…

— Только я не уверена, что этот Аркадий Витальевич так уж сразу отдаст нашу богиню. Видно, это жулик ещё тот — о-го-го! Помнишь, как перед ним Федькин отец лебезил. И всё-таки, может быть, — нерешительно сказала Витя, — может быть, просто сказать отцу, где живёт этот лохматый.

Андрюха рассвирепел.

— Просто, просто! Попроще ей захотелось! Так и проживём всю жизнь и ничего сами не сделаем!

И такая убеждённость была в словах Андрея, такое у него было отчаянное лицо, что Витя заколебалась.

— А где Станислав Сергеевич? — неожиданно спросила она. — Что-то давно его не видно.

Андрюха на миг смутился.

— Батя дома. Мама отпуск взяла на недельку. Всё-таки восемь месяцев они не видались.

Вдруг он разозлился.

— Ты прямо скажи: трушу и всё! — прошипел Андрюха.

Витя смерила его с ног до головы высокомерным взглядом, повернулась и пошла за Жекете.