Опять весна.
Прямо у Лидкиного подъезда вылез из-под асфальта одуванчик. Искренне-желтый, бесшабашный и злой; именно такими бывают в апреле одуванчики, особенно если по дороге к солнцу им приходится поднимать асфальт.
Лидка испытывала к этому цветку что-то вроде родственных чувств.
Ее знаменитый отдел больше не был украшением института имени Зарудного. Сокращенный наполовину, он перебрался под крышу 00Б – Отдела Общественной Безопасности, который вот-вот должны были переименовать обратно в ГО. Строжайшая секретность, подписки, вертушки на входе и выходе – все атрибуты гнилой секретности, которую Лидка с давних пор ненавидела.
«Нет, – сказал тогда Костя Воронов. – Вам придется обходиться без меня». – «Костя! – сказала Лидка. – Ты же помнишь, как все начиналось! Это же и ТВОЕ детище тоже!» – «Нет, – сказал Костя, и лицо его приобрело оттенок сырого мела. – Под ГО я не пойду. Это конец всему». – «Но почему. Костя? Их возможности…» – «Нет», – сказал Костя, не дослушав, и Лидка поняла, что уговаривать его бессмысленно.
Она хотела объяснить ему. Объясниться. Она смотрела на него и подбирала слова, но сказать правду не получалось, а лгать было противно.
«Костя, пойми…»
Он ушел, не попрощавшись.
Ни у кого не возникало сомнения в том, из-за чего исследования профессора Сотовой превратились в уж-жасную тайну. Близится апокалипсис, профессору Сотовой, уже немолодой, прямо скажем, женщине, очень хочется попасть в «условленные» списки…
Лидка прекрасно знала, что говорят о ней в институте. И какие при этом лица у говорящих. И что все они уверены, что «Сотовша» старается зря: «условленное время» не резиновое.
Чувства семнадцатилетней Лидки, когда-то раскопавшей в груде документов текст речи Зарудного, теперь мало кому понятны. Стоят другие, цивилизованные времена; об «условленном времени» знают все, хотя до оглашения списков, как это было при Стуже, дело не доходит. Козе понятно, что дочка Президента пролезет в Ворота раньше папаши, с этим все как бы давно смирились, но вот когда дело доходит до прочих «незаменимых», «неподражаемых», «самых ценных», «необходимых обществу кадров»…
По всему городу цвели абрикосы. Лидка шла, высоко подняв голову.
Зачем одуванчики лезут сквозь асфальт? И сколько их остается под серым битумным панцирем, тех, кто так и не смог пробиться?
Два месяца назад Лидия Анатольевна Сотова, профессор, глава стратегически важного, засекреченного «проекта Сотовой» получила личную бирку с номером. Две тысячи девять «бэ». Пропуск и радиомаячок. При первых же признаках начинающегося апокалипсиса прибыть в условленное место и ждать транспорта для эвакуации.
За клиентами категории «а» приезжают прямо на дом. Но даже не это главное – клиентов категории «а» собирают в Ворота вместе с семьями. Близкие родственники таких клиентов получают бирочку, маркированную «а-штрих».
Лидка желчно усмехнулась, глядя, как ползет по бетонному бордюру сонная пчела с мокрыми, парализованными крыльями. Ползет все быстрее… Крылья высыхают… Подрагивают… Бьют пчелу по бокам…
Вот она, бирочка, на шее, на цепочке, водонепроницаемая, противоударная, не снимаемая даже в ванной. Первый результат изматывающего, скверного марафона, из месяца в месяц Лидка семенила из приемной в приемную, не шла, не бежала, а именно семенила. От одного чиновничьего рыла к другому, и они, рыла, играли профессором Лидкой, будто пляжным надувным мячом. С упорством, достойным лучшего применения, профессор Сотова билась в обшитые кожей двери. Увольняла своих сотрудников – лучших, перспективнейших, преданных. Сворачивала интереснейшие исследования и разворачивала совсем другие, невнятные и ужасно секретные; некоторое время институт находился в шоке – да как же! Да ведь она же порядочная, она НЕ ТАКАЯ! Она же никогда прежде…
Одно время она даже радовалась, что Костя Воронов не пошел с ней под крышу ГО. Не стал свидетелем Лидкиного падения; впрочем, радость ее была недолгой. Костя спился.
На процесс, занимающий годы, у растяпы-гения ушло всего несколько месяцев. Из института его уволили за прогулы; даже помещенный Лидкиными стараниями в лечебницу, Костя уже не смог остановиться. И прошлой зимой замерз в сугробе – безмятежная, бессмысленная смерть.
Говорят, именно Костя первый произнес это слово «скурвилась». И после емкого, точного слова надобность в объяснениях отпала сама собой. Скурвилась профессор Сотова. Мало ли с кем что бывает накануне кризиса.
…И вот она, бирочка на шее.
Лидка остановилась перед грузным, как старая жаба, и таким же серо-коричневым зданием. В который раз пожалела, что за все эти нервные годы так и не научилась курить. Сейчас был бы замечательный повод для небольшой отсрочки, для паузы в несколько затяжек.
Впрочем, ей назначили на одиннадцать, стало быть, ровно в одиннадцать она и заявится.
Она в последний раз оглянулась на цветущий бульвар и стала подниматься по серой лестнице. Шаг за шагом, отекшие ноги ступали тяжело, ныли набухшие вены. Ломило поясницу.
Бирку с номером, место в «условленном» списке нельзя передавать. Никому. Пол, возраст, имя, отпечатки пальцев – все это учитывается при эвакуации, во всяком случае должно учитываться. Есть некоторая вероятность, что в суматохе апокалипсиса эвакуаторам будет не до того… Но слишком слабая вероятность, чтобы доверить ей Андрюшкину жизнь.
Она, как крыса, много месяцев разведывала тайники и норы. Не бывает так, чтобы совсем без потайных ходов; она много раз натыкалась на завалы и запертые двери, но несколько раз ей повезло и она нащупывала реальную возможность «подсадить» Андрюшку в список. Правда, когда она узнавала, сколько это будет стоить, «возможность» оказывалась миражом. Потому что продай Лидка свою академическую квартиру и страховой профессорский полис, да хоть сама продайся в рабство – ей не удастся собрать и половину запрошенной дельцами суммы.
И потому ее марафон не закончен.
И потому она поднимается сейчас по серым ступенькам, готовая к тому, что ее высмеют и грубо прогонят.
И даже уверенная, что сегодня все случится именно так.
И завтра тоже. Но зато послезавтра, может быть, ей немножечко повезет.
«– …В старые-старые времена все люди жили, как добрые соседи, и не было ни апокалипсисов, ни глеф, ни Ворот… Из-за черных туч пришел змей-живоглот, дохнул огнем и обуглил землю; все, сказал он, горе вам, теперь здесь буду жить только я да мои змееныши. А из-за белых облаков пришел золотой конь с серебряными крыльями и сказал: нет, змей, не твоя эта земля, не тебе тут жить… И стали они биться, и бились двадцать лет и двадцать дней. И одолел золотой конь змея-живоглота, но тот, издыхая, сказал проклятие: не быть на этой земле покоя, каждые двадцать лет и двадцать дней пусть приходит беда великая, пусть падает небо и стонет земля, и из моря пусть выходят голодные чудища. И пусть гибнут людишки, сотнями и тысячами, пока никого на земле не останется! А золотой конь, смертельно раненый, тоже свое сказал: не могу отменить проклятия твоего, живоглот. Каждые двадцать лет и двадцать дней будет приходить беда великая, будет падать небо и стонать земля, и из моря будут выходить голодные чудища, но властью своей приказываю: пусть в страшные дни эти среди поля и среди гор встают на земле Ворота, и все живое, от человека до малой пташки, пусть в Воротах укрывается. И не погибнет земля, будет жить!…»Виталий Беликов. Последняя жертва. Роман; рассказы. Изд-во «Центр». 16 год. 656 с.
– Удобная легенда, – сказал Кузнец. – Предполагается, что за нас всех однажды и навсегда принес себя в жертву золотой конь. Что Ворота будут выскакивать сами по себе, вне зависимости от наших заслуг или прегрешений… Но послушай теперь ты, Художник. В моем варианте легенда оканчивается иначе:
Каждые двадцать лет и столько-то дней будет приходить беда великая, будет падать небо и стонать земля, и из моря будут выходить голодные чудища, но властью своей приказываю: пусть в страшные эти дни найдется среди живущих праведник, человек, возлюбивший и своих и чужих превыше себя. И пусть принесет себя в жертву, или его пусть принесут в жертву змею друзья. И тогда среди поля и среди гор встанут на земле Ворота, и все живое, от человека до малой пташки, в этих Воротах укроется. И так не погибнет земля, будет жить!…
Вечером к Андрею пришли одноклассники. Пара мальчиков и пара девочек; одна из девчонок, Юля, очень понравилась Лидке. Тоненькая, стройная, не то чтобы красивая, но с живыми, умными, внимательными глазами; когда она смотрела на Андрея, на серьезное лицо ее ложилась тень улыбки. Влюблена, подумала Лидка.
Вторую девочку, Сашу, Лидка сперва приняла за парня. Джинсы и узкая курточка, коротенькая стрижка, низкий голос и ядовитые шуточки; из отрывков Сашиных реплик Лидка заключила, что девочка играет пресыщенную жизнью интеллектуалку.
Парни были давние Андрюшкины приятели, Вадик и Витя, они бывали у Сотовых чуть не каждую неделю, и Лидка здоровалась с ними, как со старыми знакомыми.
В комнате Андрея накрыли небольшой импровизированный стол и включили музыку. Лидка сидела у себя, невольно прислушиваясь к голосам и пытаясь разобрать слова, когда – примерно в восемь вечера – без предупреждения приперся Беликов.
– Тихо, Виталик. Тут твои поклонники, и если тебя обнаружат, нам сегодня уже не поговорить…
Беликов кивнул, обещая быть тихим, как мышь. Крадучись, они прошли на кухню и все так же молча уселись за чай, благо пирожные знаменитый писатель принес с собой.
– Как? – спросил Беликов на двадцать первой минуте молчания.
– Пока никак, – сказала Лидка, глядя в сторону.
– Не отчаивайся, – сказал Беликов.
Лидка усмехнулась:
– Это ты говоришь МНЕ?
Беликов облизнул выпачканный кремом палец:
– Извини…
В Андреевой комнате смеялись девчонки: заливисто Юля и басовито Саша.
– Я пройду этот путь, Виталик. Я прошла уже большую часть его… и ничего, как видишь. Жива.
Беликов вздохнул. Лидка подумала, что он здорово постарел в последнее время. Что седина ему не идет, в отличие от тех благородных старцев, которыми кишмя кишат классические пьесы и современные сериалы.
– Виталик, ты бы покрасил волосы.
– Я же не баба, – задумчиво отозвался Беликов. – Вот побриться налысо – это да, это по-мужски…
Он помолчал, глядя в опустевшую чашку с прилипшими ко дну чаинками.
– Знаешь, Лида… Когда я был маленьким, мне часто хотелось, чтобы весь мир, все, понимаешь, человечество состояло только из меня… Нет, не я один на свете, но все вокруг, все человечество – мои отражения, размножившийся я. Так просто было бы в классе… и учителям бы легче, и мне приятнее. Так легко получались бы общие дела… И все бы меня понимали, а я понимал бы всех. И мир был бы спокойным и счастливым, потому что за себя-то я ручаюсь – я не злой. Никто бы никого не боялся. Никто бы никому не завидовал. И во время апокалипсиса никто бы никого не давил, мы бы договорились… То есть я бы договорился с собой. Понимаешь?
– Это новый роман? – спросила Лидка, заново наполняя свою чашку.
– Нет. Это так, детские фантазии… Потом я поделился со старшим братом, и брат, подумав, сказал, что тогда мне, и никому другому, приходилось бы резать живых поросят и снимать с них шкуру. Вскрывать трупы в морге, сливать нечистоты в море, сжигать мусор на свалках, с раннего утра становиться к конвейеру и привинчивать всю жизнь одну и ту же деталь, одну и ту же… И делать множество других, не таких неприятных, но совершенно неинтересных мне дел. И что только ничтожная часть меня могла бы сочинять «эти писульки» – так отзывался брат о моем творчестве. А бухгалтерский учет, добыча и переработка нефти, стрижка овец и дойка коров, прополка свеклы, слесарное дело и прочий быт легли бы на плечи остального населения-меня и сделали бы его, то есть меня, несчастным на всю жизнь…
В комнате Андрея приглушили музыку. Голоса стали громче – молодежь спорила, причем спорила, кажется, до хрипоты, даже сквозь закрытую дверь долетали обрывки фраз: «…какой-то процент людей, которым все твои теории до лампочки!… Они не смогут полюбить никого, кроме себя, это фи-зи-о-ло-ги-я!» – «…изменить… поверить…» – «да ты объясни это нашей химичке, хотя бы…» – «причем тут физиология к любви…»
– Растут детки, – рассеянно сказал Беликов.
Лидка нахмурилась:
– Ты знаешь, они прямо балдеют от твоей «Последней жертвы». Иногда мне кажется, что балдеют не очень-то здорово. Фанатеют. Не люблю.
– Я и сам не люблю, – признался Беликов. – У меня с той книжкой… Короче, я решил ее больше не переиздавать.
Лидка подняла брови.
– Да, – Беликов потер ладони, – все это чудненько, поклонники, так и должно быть… Но именно в «Жертве» они раскопали нечто, чего там нет. Во всяком случае, ЭТОГО я туда не вкладывал. Они слишком серьезно… вплоть до того, что некоторые особо рьяные предлагают-таки жертвовать собой, чтобы открылись Ворота. По-настоящему. Проводят свои кустарные исследования, доказывают, что каждый апокалипсис, каждое открытие Ворот действительно сопровождается невинной жертвой…
Беликов замолчал и странно посмотрел на Лидку.
– Поверь, мне это… можешь представить, как мне это неприятно. В качестве одной из жертв они приплели Зарудного…
Лидка молчала.
– Да не смотри ты на меня… Почему никому не приходит в голову строить «подводный оркестр» и развлекать дальфинов музыкой? Или расшифровывать рисунок облаков, как это делал герой «Потерянного ключа»? Почему они клюнули на «Жертву», а?
– Это мрыга, – сказала Лидка нехотя. – Теперь они будут беситься, а повод им только дай…
В комнате орали, перебивая друг друга, Андрей, Витя и Вадик: «Нельзя всех под одну гребенку! Эгоизм – здоровое чувство, как и чувство самосохранения…» – «Эгоисты не выживут!» – «Это альтруисты не выживут, если будут всем подряд уступать дорогу к Воротам…»
– Какие умные беседы мы ведем, – со вздохом сказал Беликов.
Лидка потянулась через стол, пожала беликовскую ладонь:
– Виталик… спасибо, что ты пришел именно сегодня. После этого сегодняшнего разговора…
– Да, понимаю. Но ты ведь не умеешь отчаиваться, верно?
Она поймала его протянутую руку.
– Нет… Но все равно спасибо.
Беликов доел пирожное, посидел еще немного, обнял Лидку на прощание, чмокнул в щеку и ушел. А еще через некоторое время, ближе к полуночи, молодежь вспомнила, что завтра у всех лицеистов рабочий день.
– Какая хорошая девочка, – сказала Лидка сыну, когда они оба собирались ко сну.
– Ага! – с энтузиазмом поддержал Андрей. – Тебе тоже нравится?
Лидка засмеялась:
– Ну как она может не нравится? Сразу видно, умная, интеллигентная, искренняя девчонка. Сейчас таких мало.
Андрей счастливо заулыбался, как будто похвалили его самого:
– Да, она умная! Знаешь, какая у нее кличка? Верлибр, Сашка Верлибр.
– У кого? – спросила Лидка, холодея.
– У Саши, – удивился ее непонятливости Андрей. – Мы ведь о ней говорим?
– О, – сказала Лидка.
И побрела в ванную умываться перед сном.
…Прошедшие выходные были неспокойными для граждан и напряженными для городской милиции, виной тому новый виток, наркомании и подростковой преступности. В баре «Красный камень» в результате стычки двух молодежных банд погибли двое посторонних людей, женщина тридцати девяти лет и мужчина пятидесяти восьми лет… Девятнадцатилетний Константин Е. скончался в больнице от многочисленных ножевых ран. Шестеро семнадцатилетних подростков, учащихся четыреста восьмой средней школы, в состоянии алкогольного опьянения изнасиловали двух своих подружек восемнадцати и девятнадцати лет… Массовые драки произошли ночью с субботы на воскресенье неподалеку от станции скоростного трамвая «Политехнический институт». За помощью в близлежащие больницы обратились на сегодняшний момент двести десять человек…«Вечерний город», 17 мая 20 года.
Все более широкое распространение среди младшего поколения получают разнообразные псевдорелигиозные учения. Так, приверженцы движения «Санитаров» проводят свободное время за торжественным сожжением книг, в которых содержатся, по их мнению, нежелательные и вредные идеи. С особым удовольствием юные пироманы уничтожают книги популярного молодежного автора Виталия Беликова… У того же Беликова имеется группа последователей, именующая себя «Кругом Последней Жертвы». Дикарские ритуалы, дикарская философия да кулачные стычки с «Санитарами» – вот чем известны члены «Круга»…
Секта так называемых Стражей проповедует любовь к ближнему, однако при обыске на квартирах ее основателей был обнаружен и изъят целый арсенал холодного и огнестрельного оружия. Официальная церковь предупреждает: сектанты не имеют никакого отношения к подлинной вере, это либо лгуны и мистификаторы, либо их жертвы. Родители, будьте внимательны! Именно сейчас ваши дети нуждаются в наибольшей вашей помощи!
– Ваша проблема имеет решение, – сказал Маленький Серенький Человечек. – Разумеется, с вашей стороны потребуются некоторые, э-э, усилия и уступки.
– Я понимаю, – сказала Лидка терпеливо.
– Во-первых, вы должны будете принять на работу нескольких человек… они тоже получат место в списке с «бэ»-статусом. Во-вторых… но давайте сперва определимся. Есть два пути – предоставление вам лично «а»-статуса с автоматическим включением сына… Этот путь практически нереален, «а»-статус предполагает должности, которые нам с вами и не снились. Второй путь – предоставление сыну «бэ»-статуса, хоть и доступнее, но тоже не имеет законных механизмов решения. Это понятно?
Маленький Серенький Человечек был чьим-то вторым заместителем, и у него были имя и отчество, которые Лидка, как ни старалась, никак не могла запомнить. Он был Маленьким Сереньким – и снаружи, и изнутри. Такая себе мышь, запросто распоряжающаяся хозяйским пирогом.
– Разумеется, понятно, – сказала Лидка, давя в себе раздражение.
– Хорошо… Через два-три дня вы получите заявления от этих людей с просьбой принять их на работу. Вы придумаете для них должности; разумеется, ни один из них не имеет соответствующего образования, так что вам придется подумать, – Маленький Серенький усмехнулся.
– Мне уже приходилось в жизни думать, и не раз, – сказала Лидка терпеливо. – Дальше?
– Дальше вы включите этих людей в список европейской делегации…
– Хорошо, – сказала Лидка, предупреждая новый поток язвительности.
Маленький Серенький удовлетворенно закивал:
– Отлично. Вашего сына вы тоже примете к себе на работу. Уборщиком там или что-то подобное, но чтобы он был в штате.
– В состав делегации его включать не надо? – не удержалась Лидка.
Человечек захихикал:
– Пока нет, но кто знает… И вот что еще вам предстоит сделать…
Через полчаса они распрощались. Лидка поймала такси и просила ехать как можно быстрее.
Бегом взбежала по лестнице к лифту. Едва не сломав ключ, ворвалась в квартиру и, всхлипывая, на ходу сдирая с себя одежду, поспешила в ванную, под горячий душ.
Ей казалось, что всю ее облепили клейкой вонючей массой. Окатили мочой, унизили, низвели, изнасиловали, уронили на дорогу дымящейся коровьей лепешкой.
Всему есть свой предел.
Она профессор… да что там! Она просто порядочный человек. Была. Пока не встала перед ней эта задача, которая и имеет решение, и одновременно не имеет.
Лидка плакала, смывая слезы горячей водой. Ее водостойкая дорогая косметика не выдержала, наконец, и пролилась черным дождем, аспидными кругами легла под глаза.
Сможет ли она когда-нибудь забыть эти приемные? Эти двери, коридоры, этих секретарш, эти надменные рожи? Сможет ли она забыть разговор с Маленьким Сереньким Человечком и десятками ему подобных разноцветных, разнокалиберных Человечков, заполонивших лакуны и норы под парадными ковровыми дорожками?
Никогда в жизни ее так не унижали. Даже Рысюк… Никогда в жизни она сама так не унижалась.
Слезы иссякли. Лидка закрепила раструб душа на стене и села на дно ванны так, чтобы вода лилась ей на голову.
Андрюшка получит место в списке и право на внеочередную эвакуацию.
Получит.
Теперь почти точно.
…Нам ли бояться мрыги? Сбросит замшелую корку новый апокалипсис, в печи багряной ночи спалит косное, старое и на очищеных землях встанет наш новый город. Мы его сами построим…Газета «Молодой вестник», 17 мая 20 года.
– Зарудный ошибался, Виталик. Пройти в Ворота всем – неразрешимая задача… Человечество никогда до этого не дорастет. Никогда не станет настолько единым и… сознательным. Потому что хама, прущего по чужим головам, еще можно остановить или усовестить. Правильно воспитать в детском саду… Не смейся, я говорю в принципе… А вот меня, Виталик, меня остановить невозможно. Если мне скажут, что спасение моего сына означает гибель нескольких человек, которые иначе не погибли бы… я сделаю все, чтобы Андрюшка об этом не узнал. Да. Но я не откажусь… от затеи. Вот такая я стерва, Виталик.
Беликов молчал. Неторопливо мыл грязную посуду, накопившуюся в Лидкиной кухне за несколько дней.
– Неужели ты меня не презираешь, Виталик?
Беликов обернулся через плечо. Кротко посмотрел на Лидку. Вернулся к немытым тарелкам.
– Потому и Стужа погорел… на этом прежде всего. Потому что все ему сошло бы… все эти «изоляты» и тревоги… Удался бы бескровный апокалипсис, и Стужу бы канонизировали, ты же понимаешь. Победителей не судят. Но вот он, борец за справедливость и девственную чистоту «условленного» списка, не мог не впихнуть туда внука. Ну не мог. И покатилось…
– Есть люди, – не оборачиваясь, сказал Беликов, – которые ради правого дела, правого с их точки зрения, могут сына или внука собственноручно, э-э, зарезать…
Лидку передернуло.
– Может быть. Ты же у нас писатель, знаток человеческих душ. Может быть… Только естественный отбор не на их стороне. Особи, способные ради чего-либо пожертвовать потомством, скоро прекращаются как вид…
Беликов закрыл кран, вытер о полотенце красные мокрые руки.
– А может, Ворота и отбирают по этому признаку? К черту музыку, выживают те, ради которых родители способны жертвовать жизнью, честью, убеждениями…
– Сюжет для нового романа, – брезгливо сказала Лидка.
Беликов подошел. Пододвинул табуретку, сел рядом.
– Лидочка… А может быть, обойдется? И ты, и я по два апокалипсиса пережили без всяких списков… Может быть…
– Нет, – Лидка сама ощущала, как воспалены ее глаза и как опухли веки. – Нет, Виталик. Была еще моя сестра Яна, были наши соседи и знакомые, из моего бывшего класса вон столько ребят… остались…
Беликов молчал.
– Виталик, – сказала Лидка изменившимся голосом, – я… у меня сон. Повторяющийся. Про то, как Андрюшка… С самого его детства. По-разному снится одно и то же.
– Ты просто боишься его потерять.
– Все родители боятся!
– Но ты боишься особенно. И этот дурацкий предрассудок – с искусственным оплодотворением… Никак не можешь от него отречься.
Зависла долгая пауза.
– Ты же фантаст, Виталик… Значит, должен верить в сны. В мистику.
– Я фантаст, но ведь не сумасшедший, – мягко возразил Беликов. – Лида, послушай меня. Даже если у тебя ничего не выйдет…
– У меня выйдет! – Она подняла на него сухие глаза. – И нечего об этом. Это дело решенное.
…особенно среди молодежи. Следует ли говорить, как вредны и еретичны по сути своей эти измышления? Как может один человек, сколь угодно праведный, взять на себя грехи многих поколений? Каким образом человеческая жертва может быть угодна Господу? Позиция официальной Церкви тверда и однозначна: сектанты, проповедующие о так называемом спасителе, суть еретики и раскольники…Газета «Прихожанин», 18 мая 20 года.
Девочка Саша стала бывать часто. Чаще, чем Лидке того хотелось бы. Девочка Саша представлялась Лидке пустым стеклянным шариком, на поверхности которого нарисованы леса и океаны, оригинальный ум и глубокие мысли. Первый же дождик смоет красивую картинку, первая же царапина или потертость обнажит мутную пустоту внутри шарика. Лидке это было ясно как дважды два, и она тихо страдала, глядя, как Андрей радостно покупается на броскую Сашину оболочку.
Ничего. Ничего-ничего, все решится не сейчас, а в первые годы нового цикла. Вот тогда это будет серьезно, до того времени или девочка Саша себя выдаст, или Андрюшка поумнеет. Новый цикл – новая жизнь…
Лидка знала, какие слухи ходят о ней в околоакадемической среде. Гнусные слухи, восемьдесят процентов которых полностью соответствует действительности, и только оставшиеся двадцать – домыслы, дань моде. Выполняя уговор с Маленьким Сереньким Человечком, она действительно вела себя по-скотски. И тщательно следила, чтобы Андрея слухи не касались; правда, в коробку сына не спрячешь, и иногда он приходил домой мрачный и осунувшийся, а иногда и с синяками на лице, с ссадинами на кулаках.
Тогда она ни о чем его не расспрашивала, дабы не умножать вранья.
И он обманывался ее спокойствием. И потихоньку приходил в себя. «У человека на высоком посту всегда будет много недоброжелателей…»
А потом Лидка с удивлением обнаружила, что под ее крылом у сына давно уже образовалась какая-то другая, автономная, неизвестная ей жизнь. И даже девочка Саша была к этой жизни всего лишь приложением.
– Мам, я сегодня ночевать не приду, ладно?
– А где?…
– У Витьки. Мы до ночи футбол будем смотреть…
Он так редко врал ей, что уличить его на этот раз казалось ей неприличным и негуманным. Ну не к Витьке он идет, но взрослый же парень, что ей, следить за ним?
Лидка сжала зубы, переживая укол беспокойства. С этой Сашей он и так видится каждый день. Что, таковы современные нравы? Чем там они будут заниматься целую ночь?!
Нет, не в Саше дело. И не в любой другой девушке, Лидка бы догадалась. Что там у них, ночные посиделки? Карты? Игры?
Она с превеликим трудом взяла себя в руки. И ответила как можно небрежнее:
– А, футбол… Ну ладно.
Спалось ей отвратительно. Во сне мерещился настырный голос Саши; снилось, что в доме прорвало канализацию, из фарфорового унитаза хлещет мутная жидкость, а Лидка без устали собирает ее тряпкой в ржавую миску…
Сын вернулся часов в десять утра, когда Лидка уже начала тревожиться. Едва взглянув на него, Лидка ухватилась за дверной косяк.
– Андрюшка! Да что с тобой?
– Ничего. – Он улыбнулся совершенно спокойно, светло. – Устал.
Ну ничего себе ночка! Когда наутро человек приходит осунувшийся, будто после недельной голодовки, и бледный, как яйцо.
– Мам, я посплю?
– Спи…
И недели две он был самим собой, готовился к экзаменам, читал какие-то книжки, встречался с друзьями. Как-то вечером в субботу он вошел в Лидкин кабинет, очень сосредоточенный, очень серьезный:
– Мам, я сегодня на ночь не приду, ладно?
Лидка долго смотрела на него, ожидая, что он «расколется», но он был все так же сосредоточен.
– Мы с ребятами к химии готовимся вместе. У Вадика дома.
У Вадика не было телефона. Да Лидка и не стала бы опускаться до проверки.
– Хорошо, только… не уставай так!
Улыбнулся. Кивнул.
И вернулся на этот раз очень рано, в начале седьмого, на рассвете. Лидка услышала шорох ключа в замочной скважине и сразу вынырнула из неспокойного, неглубокого сна.
Снял в прихожей туфли. В носках прошел на кухню; да, мальчик здоров. Если первым делом лезет в холодильник, значит, все в порядке…
Лидка накинула халат. Неслышно вышла следом. Андрюшка стоял перед раскрытым холодильником, в одной руке у него был кусок колбасы, в другой – бутылка кефира. Он был бледен до синевы, губы потрескались и запеклись, а на запястьях белели полоски бинта; увидев Лидку, сильно вздрогнул, как будто перед ним появилась не мама в халате, а, по меньшей мере, змея кобра с раздувающимся капюшоном.
– Я проголодался, – сказал, будто оправдываясь.
Лидка смотрела на него, ее беспокойство росло, превращалось в густую уверенную тоску.
Ни о чем его не спрашивая, она ушла к себе в комнату.
– У меня нет претензий к Андрюше, – сказала классная руководительница, дама Лидкиных лет, учительница биологии.
Лидка кивнула.
Это был ее лицей, хоть и изменившийся до неузнаваемости, хоть и опустевший, потому что старшая и средняя группа уже сдали выпускные экзамены и отправились во взрослую жизнь. Вместе с тем атмосфера школы живо напомнила Лидке события двадцатилетней давности; она даже вздрогнула, когда перед стендом с правилами внутреннего распорядка обнаружился читающий эти правила темноволосый мальчик.
Правда, уже через секунду выяснилось, что парень всего-навсего украшает усами лицо нарисованной на стенде девочки, плакатной тихони и отличницы. Лидка вздохнула с облегчением.
Биологичка сидела в пустом классе, профессор Сотова была встречена тепло, но без заискивания.
– Андрюша более-менее готов к экзаменам… Хотя, вы знаете, младшая группа всегда заканчивает с трудом. Эта разболтанность, расхлябанность накануне апокалипсиса… Все эти настроения, особенно среди девчонок. Вы знаете, у нас в лицее еще ничего, а в обыкновенных школах почти никто не учится. Танцы-обниманцы, спиртное, наркотики… Нет, у нас с этим строго. У нас специально врач инструктирован, каждый день охранник стоит на входе. В десятом «е» двух мальчиков сняли буквально с иглы, в десятом «г» и «ж» девчонки попали в нехорошую компанию… Двоих даже исключить пришлось. Но это очень мало по сравнению со средними показателями по городу. Андрюша, мне кажется, не подвержен, он очень серьезный мальчик, очень…
– Вы не замечали с ним изменений в последние несколько месяцев? – как можно небрежнее спросила Лидка.
Биологичка задумалась. У нее было много дел. У нее было четверо внуков, которые тоже заканчивали школу. У нее лежал в столе наполовину готовый отчет, а под стеклом – неутвержденные экзаменационные билеты, а дома терпеливо ждал пустой холодильник…
– Н-ну… Вы вот сказали, и я подумала… Может быть, в последние несколько месяцев он… как бы думает о чем-то… как бы погружен в себя… я связывала это с первой любовью, юношеским чувством…
Лидка снова терпеливо кивнула:
– Да, возможно… А больше ничего?
– Нет, – удивленно ответила биологичка. И поглядела на Лидку с подозрением: – А что еще?
Лидка улыбнулась:
– Видите ли… перед апокалипсисом возможны… разные нервные срывы у ребят. Мне показалось, что Андрей чересчур увлекся религиозной литературой, мистикой, прочей чепухой…
Биологичка округлила глаза.
Через три минуты Лидка извинилась за беспокойство и распрощалась.
У инспектора было серое от усталости лицо и пухлые растрескавшиеся губы. А потому говорил он как бы нехотя, едва разжимая рот:
– Вы не замечали за сыном странностей в последнее время?
Лидка улыбнулась устало и снисходительно. Она вполне могла бы не являться в эту сиротскую комнату с решетками на окнах. Ее сын никогда не имел никакого отношения к инспекции по делам несовершеннолетних. И сам факт того, что ее сюда пригласили, есть безусловная ошибка – вот что было написано на ее лице, а если инспектор захочет разглядеть ее глубоко припрятанную тревогу, то без бинокля ему не обойтись.
Стул для посетителей был хлипкий, жалобный, обитый клеенкой; Лидка отвыкла от таких стульев.
– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась она холодно и отстранение.
Инспектор дернул уголком рта. Ну надо же, говорили его прищуренные злые глаза, явилась по вызову и ведет себя, как с подчиненным в собственном кабинете. Инспектор знал, конечно, кто такая профессор Сотова, и потому ее холодность и отстраненность особенно задевали его.
– Как часто ваш сын не ночует дома?
Так, подумала Лидка. И царственно подняла подбородок:
– Ему уже семнадцать. Иногда он засиживается допоздна у друзей и остается на ночь.
– Иногда – как часто? Раз в неделю? Два раза? Через день?
Лидка вскинула брови, как бы удивляясь настойчивости инспектора:
– Раз в неделю. Иногда реже.
Уголки инспекторского рта опустились еще ниже, отчего губы стали похожи на опрокинутую круглую скобку.
– Вы никогда не слышали, Лидия Анатольевна, о так называемом «Круге Последней Жертвы»?
Лидка тщательно проследила, чтобы на лице ее ничего не отразилось. «Последняя жертва» – Беликов – плеск молока в цистерне… Нет, молоко тут ни при чем.
– «Круге»?… Нет, а что я должна была слышать?
– Это молодежная организация, строящая свою «идеологию», – инспектор пожевал тонкими губами, – на идее о необходимости жертвоприношений. Человеческих жертвоприношений. Чтобы открыть Ворота.
Лидка молчала.
Если бы инспектор прихлопнул бы ее пыльным мешком из-за угла, вряд ли эффект был бы большим.
– Человеческие… жертвоприношения?
Инспектор вздохнул. Поглядел на Лидку мрачно, с подчеркнутым сочувствием, полез в ящик стола и долго рылся в бумагах – казалось, он специально тянет время. Лидка тупо смотрела в его лысеющую макушку. Наконец инспектор выпрямился:
– Вот…
На стол легла стопка черно-белых фотографий скверного качества.
– Посмотрите внимательно, Лидия Анатольевна…
Лидка подавила в себе желание немедленно поднести фотографии к глазам.
– Что здесь? Какое отношение это имеет к моему сыну?
– Посмотрите, – сказал инспектор, и нечто в его голосе заставило Лидку достать очки, надеть на нос, взять со стола стопку глянцевых карточек.
На первой же фотографии Лидка увидела ночной костер, который выглядел бы невинно и буднично, если бы за ним, на втором плане, не было вертикальной скалы и с этой скалы на свисали бы беспомощно чьи-то босые ноги.
Лидка смотрела на фото, чувствуя, как потихоньку поднимаются на макушке покрытые лаком, уложенные в прическу волосы.
– И что же…
– Нет, вы смотрите дальше.
Лидка сняла очки. Тщательно протерла платком. Надела снова.
Лица людей на фото получились нечетко, тем не менее она сразу же узнала девочку Сашу. Саша на корточках сидела у костра – таких фотографий полно в альбоме любого туриста, разве что руки к огню Саша тянула уж слишком красивым, картинным жестом.
Лидка облизнула покрытые помадой губы. Стала смотреть дальше.
Незнакомые Лидке ребята сидели у того же костра. Точка съемки сместилась чуть назад, и на тусклом фото можно было различить, что костер горит в камнях у моря, что мальчики (а на общем плане Саша тоже казалась мальчиком) расположились вокруг огня правильным кругом. И что стоячий камень плоской своей гранью обращен к морю и подвешенный на нем человек изгибается дугой, пытаясь опереться о камень босыми пятками. У Лидки онемели щеки. На следующей фотографии скала была выхвачена крупным планом. Повешенный уже обмяк; вокруг его запястий смыкались не то ремни, не то железные браслеты, к браслетам крепились цепи, живо напомнившие Лидке цепную карусель в парке развлечений. Голова свешивалась на грудь, лица не разглядеть было, но плавки показались Лидке знакомыми.
Нагая жертва – в плавках с якорями?
Уже почти ничего не видя, Лидка механически перебирала фотографии. Ребят снимали, похоже, с лодки. Длиннофокусным объективом. Вот еще несколько снимков; строгость ритуала была нарушена, мальчишки возмущенно махали руками, швыряли камни, прогоняя непрошеного свидетеля. А парень на скале чуть приподнял голову, лишая Лидку возможности верить, что это другой мальчик спер Андрюшкины плавки, собираясь немножко повисеть в них на скале…
В ушах звенело. Какой позор: профессору Сотовой шлепнуться в обморок прямо с этого унизительного клеенчатого стула…
– Лидия Анатольевна, – пробился сквозь звон голос инспектора, – вам валидола?
– Спасибо, – сказала она сквозь зубы. – Буду благодарна.
Он что, специально держит здесь аптечку для нервных посетителей? Для мамаш малолетних преступников, несовершеннолетних жрецов и жертв?
У таблетки был отвратительный вкус. Инспектор опять поморщился, как будто это ему сунули под язык валидол.
– Вы узнали кого-нибудь на фотографиях?
Лидка молчала.
– Видите ли, Лидия Анатольевна…
– Отсюда можно позвонить? – спросила она, еле двигая языком.
– Да. – Инспектор пододвинул к ней разбитый телефонный аппарат цвета весенней травки. – Звоните…
Лидка, ошибаясь и не попадая пальцем в отверстия на диске, набрала знакомый номер.
– Алло… Мама? Ты где?
Лидка медленно, чтобы не видел инспектор, выдохнула. Голос Андрея был совершенно безмятежен.
– У тебя все в порядке? – спросила она, следя за голосом.
– Да. – Кажется, он удивился. Лидка не так часто позволяла курице, хлопотливой толстой курице, прорваться наружу в лишнем звонке, в лишнем вопросе, в лишней толике опеки.
– Я скоро приду, – сказала Лидка и повесила трубку.
Инспектор смотрел на нее. Изучающе. Пристально.
– Что… им инкриминируется? – спросила Лидка, и голос вышел из-под ее контроля. Голос был жалкий, срывающийся, подернутый подступающими слезами.
– Еще валидола? – участливо спросил инспектор.
– Нет. – Лидка качнула головой, отчего сиротская комнатка с решетками на окнах поплыла перед глазами.
– Видите ли, Лидия Анатольевна… Пока что они никого не убили и не причинили увечья. Это, скорее, театр… Игра. Они по очереди репетируют роль жертвы. Ваш сын уже был «жертвой», но, как видите, пришел домой целый и невредимый…
Лидка с ненавистью смотрела в его серые, откровенно насмешливые глаза.
– …Пока они не совершили ничего противозаконного. Они смирные, особенно на фоне прочих молодежных забав. В их группу входят в основном благополучные дети высокопоставленных родителей, лицеисты и выпускники лицея. Идейным вдохновителем считают писателя Беликова, хотя сам Беликов всячески отрицает свою причастность… Я хочу предупредить вас, Лидия Анатольевна. Просто предупредить. Потому что с теми, кто выходит стенка на стенку, даже с теми, кто насилует в подъездах зазевавшихся девиц, с ними все ясно, а вот с этими… Сектанты, фанатики. Я не удивлюсь, если они совершат групповое самоубийство или что-то в этом роде…
Лидка глубоко, до самых пяток, втянула спертый воздух кабинета.
– Лидия Анатольевна… может быть, все-таки возьмете еще таблетку?
– Нет, – сказала она сквозь зубы. – Спасибо. Перебьюсь.
Беликов писал захватывающе. Взявшись за книжку, Лидка, как правило, сперва дочитывала ее до конца и только потом спохватывалась, вспоминая почему-то колоритный плеск в чреве беликовского молоковоза. Здорово, ярко, талантливо, но чепуха-то, немыслимая чепуха…
Мальчишки, когда-то осаждавшие знаменитого писателя, стали теперь юношами; их обожание от этого не уменьшилось. Глубоко спрятанное беликовское тщеславие получало регулярную сладкую пищу, тем удивительнее было, что от Лидки знаменитый писатель терпел некоторую снисходительность. Не явную, конечно, но и не особенно замаскированную. Лидка не принимала беликовские писания всерьез, и он прощал ей – по умолчанию.
«Последнюю жертву» Лидка прочитала раз пять. Но совсем не потому, что ей очень нравилась эта книга.
– Андрюшка… Может, сходим сегодня в парк?
Сын сразу заподозрил неладное. В его планах на сегодня были задачи по алгебре и билеты по физике, и Лидка это прекрасно знала.
– А… дома мы поговорить не можем?
У него были виноватые, как у собачонки, глаза.
Лидка вздохнула. Присела на край стола.
– Видишь ли…
– Мама, – сказал он быстро, – я не пробовал никаких наркотиков. Я даже не курю, ты знаешь.
Лидка слезла со стола, пододвинула табуретку, села, закинув ногу на ногу.
– Когда мне было пятнадцать лет, в одной передаче по телевизору, в прямом эфире, какой-то парень облился бензином и поджег себя.
Андрей помедлил. Отодвинул учебник физики.
– И все на это смотрели? Как он обливался бензином?
– Он очень быстро все сделал, – терпеливо пояснила Лидка. – Никто не ожидал. А потом, когда он загорелся, в студии случилась паника…
– Он погиб?
– Да.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
Лидка глубоко вздохнула.
– Тогда, в конце позапрошлого цикла, очень известна была одна секта. Они уверяли, что Ворота на этот раз не раскроются. Цитировали древние предсказания. Оклеили листовками весь город… Нам тогда казалось, что действительно пришел конец света. Что мир летит к чертовой матери. Было очень страшно, пока Зарудный…
Лидка на секунду запнулась. Кажется, она уже рассказывала об этом сыну. Не так подробно, но рассказывала, и, самое обидное, она уже не помнит, о чем говорила Андрею, а о чем нет.
Андрей молча ждал, пока она соберется с мыслями, но Лидка, вместо того чтобы продолжать, положила на стол «Последнюю жертву» Беликова, когда-то глянцевый, а теперь изрядно потрепанный том.
Андрей перевел взгляд с Лидкиного лица на книгу и обратно. Нахмурился.
– Дрюшка, – сказала Лидка как можно безмятежнее, – Виталик НЕ ПИСАЛ того, что прочитали потом эти… ребята. Это всего лишь фантастика, выдумка, Виталик был уверен, что к ней и отнесутся, как к художественному вымыслу… Как к метафоре. Ну нельзя на полном серьезе…
Она запнулась. Андрей смотрел в сторону.
– Расскажи, – попросила она тихо.
Длинную паузу заполнили муха, жужжащая в окне, и шум машин на далеком проспекте. Наконец Андрей поднял глаза:
– Мам… Я ведь тебя не расспрашиваю… про твои академические дела. Что ты там делаешь, да с кем, да зачем…
Лидка переждала, пока стихнет неслышный звон размашистой пощечины. Сообщила, потирая след воображаемого удара:
– В академии я не делаю ничего такого, о чем не могла бы рассказать тебе.
– Правда? – удивился Андрей.
Лидка вспылила. Больше всего на свете ей хотелось взять его за шиворот и ткнуть носом в стол, в проклятую книгу проклятого Беликова, и еще, и еще…
Кажется, он испугался. Наверное, было от чего.
– Мама…
– Молчи.
– Мама… человек должен иметь право… это не трагично, наоборот…
Лидка развернулась и ушла.
– Значит, так, – сказал Беликов. – Ни о каких твоих делах он не знает и никаких намеков в его словах не было. Он просто требует права на собственную жизнь: я, мол, в твои дела не лезу, но и ты тоже… Понятно?
За окном лил дождь. Лидка стояла под раскрытой форточкой, и редкие холодные брызги клевали ее, будто клювами.
– Лида… Осталось совсем немного. Возьми себя в руки.
– Я в руках. – Лидка обернулась. – Ты говорил с ним… об этой гадости, на берегу?
Беликов кивнул:
– Ничего особенного. Это своего рода испытание, все мальчишки проходят через… ну, проверить, на что ты годен, доказать всем, что годен на многое…
Лидка молчала. За последние дни вкус валидола сделался для нее обыденным, привычным.
– Они клянутся, что способны принести себя в жертву человечеству, если понадобится. И тренируются; добровольца подвешивают на скале. В одних плавках. То есть по серьезу надо бы нагишом, но они стесняются…
Беликов улыбнулся, и Лидка вдруг почувствовала, как ее захлестывает раздражение. Ненависть к этому… к этому кривляке, несколько лет назад написавшему идиотскую книжку.
– Заткнись! Ну что ты скалишь зубы!
Беликов осекся. Улыбка сползла с его лица, и в округлившихся глазах Лидка увидела свое отражение – сумасшедшая баба с перекошенным ненавистью лицом.
– Виталик… извини. Извини, пожалуйста. Прости. Я не хотела. Я сорвалась… Прости.
– Ну ты даешь! – сказал Беликов шепотом. – Лида… может, я пока домой пойду?
– Нет, – сказала она поспешно. – Я больше не буду. Обещаю тебе. Я уже взяла себя в руки. Продолжай.
Некоторое время Беликов молчал, и Лидка ждала, что он все-таки уйдет, извинившись и пообещав вечером перезвонить.
Беликов помолчал еще. Поколебался. Поднял на Лидку серьезный взгляд:
– Ты думаешь, это я во всем виноват? Книжка?
Она вздрогнула – и тем самым выдала себя.
– Нет, что за глупости. При чем тут ты. Слова уже не имели смысла.
– Я и сам иногда… – Беликов странно усмехнулся. – Впрочем… глупости, ты права. Не будь моей книжки – они нашли бы другую… Итак, от заката и до первого рассветного луча доброволец висит на скале, причем по первой же его просьбе товарищи готовы освободить его. Все они сидят тут же, говорят о человеческой природе, о тайне любви и смерти, о том, есть ли Бог и если есть, то какой – короче, болтают о том же, о чем вся «просвещенная» молодежь болтает сейчас за столом или в походах с ночевкой. Таким образом они развлекают «жертву» и самих себя убеждают в правильности избранного пути… Из десяти парней испытание выдержали пока что четверо, в том числе Андрей…
Беликов открыл рот, собираясь что-то добавить, но вспомнил недавнюю Лидкину вспышку и замолчал.
– Это все? – спросила Лидка глухо.
– Да… В основном. Ничего серьезного. Детские игры.
Лидка вспомнила лицо Андрея, каким он вернулся после испытания. Вспомнила бинты на запястьях; теперь он носит спортивные напульсники, говорит, что так модно. И Лидка ни разу не пыталась снять с него эти напульсники и посмотреть, что там под ними…
Детские игры.
– Виталик, а ты вот так бы провисел? Всю ночь? На цепях?
– Я бы не стал и пробовать, – честно признался Беликов. – У меня для этого недостаточно…
И запнулся снова.
– Чего у тебя недостаточно? – вкрадчиво спросила Лидка. – Фанатизма?
– Веры, – тихо сказал Беликов. – Если искренне верить, что твои страдания смогут кому-то помочь, кого-то спасти…
Ливень за окном потихоньку утихал. Лидка прикрыла форточку; очень громко тикали настенные часы в виде красного блестящего чайника. Оглушительно громко.
– На днях я получу место в списке для Андрея, – сказала Лидка сквозь зубы. – И тогда… пусть скорее приходит мрыга. Пусть скорее все это закончится.
– Не закончится, – еле слышно отозвался Беликов.
Лидка подняла брови:
– Ты что-то сказал?
– Нет-нет. – Беликов помотал головой. – Нет.
На шкафу жались друг к другу покрытые пылью игрушки. Достопримечательность. Ностальгическое воспоминание. Если повезет и Лидка доживет до внуков, всех этих зайцев и мышей ждет вторая жизнь…
На Андрюшкином письменном столе горкой лежали книги. В основном учебники – по химии, биологии, анатомии и почему-то брошюра по оказанию первой помощи.
– Вы сдаете медподготовку? – спросила Лидка, листая желтые страницы с устрашающими рисунками.
– Нет… Это я в библиотеке взял. Вадька с камня свалился, руку распорол, так я даже перевязать не мог как следует…
– Вадька? – механически переспросила Лидка. – С какого-такого камня?
Андрей молчал.
– Я знаю, – сказала Лидка глухо. – Твои плавки с якорями… Они еще целы? Или к лету надо новые покупать?
Андрей отодвинул толстую тетрадь, где в красных рамках, как в гробах, покоились химические формулы.
– Мама… ты прости.
Лидка молчала.
– Ты прости, мы думали… хотели. Мы хотели что-то придумать. Мы поверили… Но это оказалось просто детство.
Андрей усмехнулся, и Лидка с удивлением увидела, что он похож на Беликова, во всяком случае улыбка у него точно такая же.
Он смотрел на нее, будто ожидая ответа, а она не отвечала. Не сводила испытующего взгляда.
– Понимаешь… мы одно время так уперлись в эту мистику… как будто никогда не учились в школе. Мистическая природа Ворот – это просто, не надо ломать голову, откуда они взялись на самом деле…
Он замолчал. Лидка смотрела.
– …А если Ворота повинуются каким-то законам природы… то им плевать на человеческие ритуалы. Тогда мы ничем не отличаемся от дикарей, которые молятся огню или грому…
Лидка смотрела не мигая.
– Ну, мама… А если Ворота поставлены Богом… тогда все эти разговоры тем более смешны. Бог ведь не станет требовать человеческой жертвы? Грешно даже думать так…
– Смотря какой Бог, – сказала Лидка, еле разжимая губы.
Андрей нахмурился:
– Нет… Настоящий Бог – не станет. Мы с Витькой… разошлись во мнениях, короче. Поцапались… не можем убедить. Один другого. Витька власти хочет. Троих новых парней привел, чужих. Хочет группу создать, со своими правилами, ритуалом посвящения… И прочие забавы.
– Забавы?!
– Забавы, мам, по серьезу никого не убьют и не покалечат, – Андрей запнулся, видимо, полной уверенности у него все-таки не было. – Если им нравится, пусть себе… А я туда больше не пойду. И Сашку отговорю, она теперь меня слушается.
Он снова улыбнулся. Лидке показалось, что слово «теперь» имеет в устах Андрея какой-то дополнительный смысл.
– ТЕПЕРЬ?
Некоторое время они внимательно смотрели друг на друга. Саша. Девочка Саша. Что произошло между ними, если эта агрессивная Саша его слушается, ТЕПЕРЬ слушается?
– Андрей… Вы с Сашей… В каких вы отношениях?
Его глаза сделались сперва непонимающими, потом укоризненными.
– Я не то хотела сказать, – быстро поправилась Лидка.
И еще несколько минут прошло в молчании, прежде чем она поняла, что означает это «теперь».
– Покажи руки.
Андрей поколебался.
Потом расстегнул замочек правого напульсника, снял кожаный браслет, и Лидка увидела широкий розовый шрам, уже почти заживший, затянувшийся новой кожей.
– Мамочка… Совсем не больно.
– На левой руке то же самое?
– Да… Ничего страшного, ну честное слово!
– На камне? От заката до рассвета?
– Да…
Лидка отвела глаза.
– Тебе еще много уроков?
– Да нет… Но я сам повторяю биологию. Я хочу… В общем, я уже узнал, когда экзамены в мединститут.
– Что?!
– Я решил не идти на исторический… Я лучше буду врачом. Ты ничего не имеешь против?
По желтым страницам учебника ползла, презирая формулы, оранжевая божья коровка.