Глава первая

Франта привезли на почтовой лодке. Среди мешков и ящиков старого Макея пассажир выглядел нелепо — смешной коротенький плащ поверх щегольского светлого костюма, над головой перепончатая штука, очень рохожая на зонтик (когда лодка подошла ближе, Варан убедился, что это зонтик и есть, только не от солнца, а от дождя. С такими игрушками ходят только верхние: приемщик с горной пристани, например, в межсезонье смешит весь поселок своим клетчатым зонтом с кружевами).

Было тихое серое утро. Ударяясь о воду, каждая капля дождя подпрыгивала звонким столбиком, будто желая вернуться в небо, и оттого море казалось ворсистым. Широкая, почти квадратная плоскодонка шлепала по морю лопастями бортовых колес. Старый Макей вертел педали; пыхтение и покрякивание почтаря разлеталось далеко над водой. Пассажир праздно сидел на корме.

— По-очта! — торжественно прокричал Макей, хотя никого, кроме Варана, на пристани не было. — Добрые люди, примите поклон от близких ваших и далеких, за добрые новости благословите Императора, за дурные прокляните Шуу! По-очта!

Голос у старика был не то чтобы приятный, но раскатистый. Варан заметил, как чужак под зонтиком морщится, явно борясь с желанием заткнуть уши. Еще подумает, что Макей напоказ горло дерет!

Варан вдруг обиделся за старого почтаря. Макей никому не кланялся, но уважал однажды заведенный порядок и бороду расчесывал надвое даже тогда, когда приходилось неделями болтаться в открытом море. Не окажись в округе ни души, Макей все равно прокричал бы уставное приветствие почтового цеха, только не станешь ведь объяснять это молодому франту, развалившемуся на корме со снисходительной ухмылочкой…

Лодка причалила.

— Привет, дядь Макей.

— Привет, Барашка. Это самое, кхе…

Ненатурально закашлявшись, Макей обернулся к пассажиру:

— Прибыли, это, ваша милость.

Милость сложила зонтик, кисло улыбнулась и, балансируя в шаткой плоскодонке, поднялась на ноги.

Милости было на вид лет восемнадцать. Бесцветные мягкие волосы, невероятно длинные — до плеч, наверное, — торчали из-под низко надвинутого капюшона. Тонкие губы по цвету не отличались от бледных щек; самым ярким пятном на лице пришельца был нос — ярко-красный, распухший от насморка, с нервно трепещущими ноздрями.

— Гости к вам, — Макей покосился на Варана. — Вернее, не гости, а… это, горни.

Почтарь испытывал, по-видимому, затруднения. Пассажир его был одет и снаряжен как важная особа, но выглядел как простуженный сопляк и держался без подобающего достоинства — вот выбрался на каменный причал, не дожидаясь, пока сбросят трап… Опять же, если ты в самом деле горни — почему не путешествуешь верхами?

Оказавшись на суше, чужак первым делом поскользнулся и чуть не упал:

— Ой… Добрый день, уважаемый. Я к вам с поручением от Императора.

Сказано было просто и буднично.

— Ко мне? — поперхнулся Варан.

— К вашему князю, — пришелец снова поскользнулся на ровном месте, неуклюже взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. — Туда, — и неопределенно ткнул пальцем в перепончатую изнанку своего зонтика.

Макей бросил на причал два пузыря с почтой — для поселковых и для верхних. Махнул Варану рукой: я, мол, свое дело сделал. Сел на педали, резко крутанул назад, так что вода у пристани закипела. Лодка отошла от берега, оставляя явственно различимый след на воде.

— Мне, наверное, следует предъявить верительные грамоты? — спросил чужак и неуверенно чихнул.

Лодка Макея медленно уходила за мыс — к рудокопам, на Малышку. Варан закинул на плечи оба пузыря; мешки были легкие, накануне сезона у людей поважнее занятия, чем на ракушке ножичком корябать, однако Варан согнулся под ношей и с натугой засопел: пусть пришелец видит, что ему тяжело. Что у него заняты обе руки. И что нести деревянный сундучок, сиротливо стоящий посреди причала, кроме владельца, — некому.

Чужак, помедлив, взял сундучок за кожаную ручку. Поднял легко; да он пустой, подумал Варан почему-то с раздражением. Для виду таскает с собой господский деревянный сундучок, только чтобы за важную птицу его держали. Или продать собирается. Или вообще украл где-то. А вся его болтовня насчет поручения от Императора — вранье, хуже того — поклеп и ересь…

— Может, мне все-таки предъявить грамоты? — настойчивее спросил чужак.

— Идемте, горни, — сказал Варан. — Кому надо — предъявите.

И, не оглядываясь, привычно прыгая с камня на камень, двинулся к берегу. Мешки с почтой тихонько звякали и покалывали спину.

Чужак отстал. На тропинке под козырьком Варану пришлось дожидаться его, сгрузив пузыри наземь. Господинчик не раз и не два оступился, провалившись по колено в воду; зонтик он наконец-то закрыл и спрятал под мышку. Дошло наконец-то: рыбке зонтик не нужен… А может, просто сил не хватило мучиться с сундучком и зонтиком одновременно.

Варан ждал соплей и проклятий и немало удивился, разглядев на лице господинчика улыбку. Соплей, правда, тоже хватало: пришелец бесконечно чихал, вытирая нос раскисшим кружевным платочком.

— Мокро у вас, — весело сказал пришелец. — Небось сезона ждете?

— А то…

— А где народ? Безлюдно как-то, на пристани ни человечка, и на берегу…

Варан хотел сказать, что поскольку милость не предупредила о визите заранее, то и трубачей с волынщиками пригласить забыли. Но придержал язык. Мало ли.

— Донные сеют… Ковчег латают… Сами же говорите, сезона ждем, вот и сытухи вчера от берега откочевали, а стало быть, скоро забулькает…

Почему я так много говорю, подумал Варан с неудовольствием. Кто я ему — староста, отчет держать? А кстати, еще вопрос, на месте ли староста, не уперся ли с утра пораньше сетки на своем поле класть… Отец говорил — все лучшие сетки себе забрал, скотина.

— Это… хорошо, — сказал господинчик. Слышно было, что он запыхался.

— Что хорошего-то? — не очень почтительно отозвался Варан; сейчас они шли по сухой террасе под каменным козырьком, Варан впереди, приезжий — сзади. Терраса вилась по краю скалы, по спирали, все выше. Мешки кололи спину: что же они, паразиты, ничего мяконького в пузырь не подложили?!

— Хорошо… что сезон… так скоро, — сказал невидимый за спиной господинчик. — Не представляю… как вы тут и живете…

Варан состроил дикую рожу, за которую не раз перепадало на грибочки от отца. Но сейчас все равно ведь никто не видит.

— Хорошо живем… Репс жуем, рыбу жрем. Безделушки клеим из ракушек… Сезон вспоминаем. До следующего сезона.

— Помедленнее, — сказал приезжий. — Дышать тяжело.

А ведь он точно потомственный горни, подумал Варан. Тут не притворишься. И родился, видать, наверху… Потому и мокро у нас, и плохо, и дышать, вишь, нечем.

— Скоро прибудем, — пообещал, смягчившись. — Вон, дымки показались…

Поселок издалека казался присевшим на землю облаком. Стелился по земле дым, и поднимался пар над плоскими каменными крышами. Волоча за собой, как хвост, слабеющего господинчика, Варан двинул прямо к дому старосты.

— Карп, а Карп! Почта пришла, и дело еще есть…

— Почту положи под дверью, а дело подождет, — отозвался сиплый голос. — Дверь не открывай, слышь: сухо у меня. Потом дело.

Но прежде чем Варан успел что-то сказать в ответ, приезжий отодвинул его с дороги и толкнул просмоленную дверь.

— Я сказал — не открывать! — рявкнул староста. — Ну, ты у меня получишь, дрянь такая!

Варан не нашел ничего лучшего, как шагнуть внутрь вслед за чужаком.

У старосты и вправду было сухо. С потолка свисали набухшие соляные мешочки — из тех, что вытягивают пар из воздуха, как губка — воду. Пол был покрыт хрустящим слоем розовой и голубой соли; сам Карп, в домашней тканой одежде, сидел перед очагом со вкусной миской на коленях. Не рыба, насколько смог разглядеть Варан. И не репс.

Сглотнул слюну.

— Прошу прощения, — сказал господинчик, выпрямляясь и делаясь похожим на настоящего господина. — Я прибыл на Круглый Клык с Императорским поручением для вашего князя… Готов предъявить верительные грамоты.

Карп, надо отдать ему должное, не поперхнулся овощным рагу (а в миске было именно рагу!). Смерив взглядом чужака, мельком глянув на Варана (тот догадался плотно закрыть дверь за пришельцем), староста осторожно поставил миску на низкий каменный столик. Наклонил голову, сделавшись удивительно похожим на рыбу-горбунью:

— Извольте.

Варан переступил с ноги на ногу. Соль под сапогами хрустнула басовито, влажно, недовольно, но это еще что: вокруг мокрых башмаков пришельца драгоценный соляной ковер не только напитался, но начал подтаивать.

Чужак наклонился над своим сундучком (резной сундук из цельного дерева! Варан видел, каким взглядом староста зыркнул на вещичку: кто-кто, а Карп в таких делах разбирается). Откинул крышку; сундук не был пустым, как подозревалось Варану. Он был набит тонкими свитками бумаги. Сухими хрустящими свитками, так что легкое содержимое сундука было, пожалуй, дороже оболочки…

И как его только по дороге не ограбили, удивился Варан.

— Мои документы…

Чужак развернул что-то на ладони.

Варан отпрыгнул. Над раскрытым бумажным листом разгорелось радужное сияние; с легким потрескиванием запрыгали искорки. Староста выпучил глаза, неосознанным жестом приложил два пальца к губам, отгоняя Шуу и ее приспешников.

— Изучите внимательно, — сказал пришелец, и Варану померещилась в его голосе издевка. Как же, ткнул провинциальных крыс носом в настоящую Императорскую печать…

Староста, к чести его, взял себя в руки почти сразу.

Не торопясь, поднялся; отвесил официальный поклон — не выше, но и не ниже, чем следует. Вытянул шею, изучая документ внимательнее; важно кивнул:

— Добро пожаловать на Круглый Клык, горни Лереала… ру… руун. Какого рода услуги вы желали бы получить, э-э, от местных властей?

Варан приподнялся на цыпочки. Разглядел на бумаге играющее всеми красками поле, на нем — выпуклое, будто живое, лицо чужака-горни — без капюшона, с сухими волосами и не разбухшим, здоровым носом, загорелое и строгое до суровости. Буквы не успел прочитать.

— Только одну услугу, — чужак со смешным длинным именем сложил бумагу, погасив тем самым сияние. — Доставьте меня наверх без промедления. Желательно прямо сейчас.

— А-а, — староста кашлянул, прочищая сиплое горло. — Э-э, горни… Не знаю, есть ли сегодня транспорт… Ты! — он резко обернулся к Варану. — Батя сегодня воду отправляет?

— Вчера отправлял, — буркнул Варан, не желая, впрочем, открыто дерзить. — А сегодня у него винт недовернут.

— Пускай довернет винт, — ласково сказал староста. — Видишь — горни спешит, неохота горни с нами, селедками, мокнуть… Значит, беги к бате, пусть наворачивает винт и пусть отправляет горни. Печать Императора — ему что, жить надоело?!

Варан чуть не задохнулся от возмущения. Так вот, играючи, спихнуть заботу с собственной спины на чужую да еще Императора приплести, Шуу тебя отрыгни…

— Да как… вчера же летали… а пружина — ее же заводить надо… что же гонять полузаведенный… А вдруг не долетит, свалится, что тогда?

— Бате, стало быть, приказ Императора и не приказ вовсе? — ласково осведомился староста.

Варан беспомощно глянул на пришельца-горни.

Тот стоял в лужице оплывающей соли, капюшон откинут на спину, волосы, и в самом деле длиной почти до плеч, прилипли к голове. В опущенной руке — верительная грамота с радугой внутри.

— Такой у нас народ, — со вздохом заключил староста. — Ленивый народ и хитрый, что твоя уховертка, как для своего поля — из кожи вон, а как для общины или вот для государства — тут вам тысяча причин, стонадцать отговорок — и то, и это… Загор-одноглазый, этого вот тунеядца родитель, у нас подъемником ведает. Я вам, горни, записочку-то напишу — пусть выдадут вам поесть, попить теплого, одежку сухую, а то вы в поддонье, вижу, нечастый гость… — Староста мягко хихикнул. Пошарил рукой в нише стола, вытащил большую тусклую раковину, вынул из-за уха стило, послюнил зачем-то, начал царапать. Звук получался едва слышный, но донельзя мерзкий.

Варан проглотил горькую слюну. Бесполезно спорить, этот жирный сом всегда побеждает, сетка лучшая — ему, овощное рагу в миске — ему, тунеядцем обозвать, сопляком, мерзавцем — всегда пожалуйста, и не смей в ответ посмотреть косо…

— Чего зыркаешь? — Кажется, староста ощутил его взгляд склоненной макушкой. — Позыркай мне… Вот для отца записка. Что указано — все исполнить, из общины потом возместим… Ну-ка пшел. Шкурой за горни ответите, и ты, и отец… Пшел!

И поклон этому Лереала… как его там. На этот раз низкий поклон, подчеркнуто почтительный. Распахнутая дверь, клубы пара… Варан едва успел увернуться, чтобы не получить пинок под зад.

Это счастье Карпу, что Варан увернулся. Потом, конечно, кисло пришлось бы… Но домашнюю тканую рубаху старосте долго отмывать пришлось бы… от крови из разбитого носа…

— А ты злой, — сказал горни и снова чихнул. — Глазами искры высекаешь… Сундучок-то возьми.

Варан — некуда деваться — взялся за кожаную ручку деревянного вместилища сокровищ. Оказалось, что сундук не так легок, как думалось прежде; на самом деле он был тяжелее обоих мешков с почтой, мокнущих здесь же, под крыльцом.

— Куда идем? — поинтересовался сопливый горни.

Чтобы тебе у Шуу в заднице застрять, молча пожелал ему Варан. И так же молча кивнул, указывая направление.

* * *

Три сезона назад, когда Варану было четырнадцать лет, он чуть не ушел с плотогонами.

Они являлись обычно в первый месяц осени, когда любой голодранец в поддонье богат, как король, когда всем срочно требуются новые косяки для дверей, новые лодки, снасти, смола, древесина. Обычно их замечали на горизонте за день до прибытия — в центре колоссального плота возвышалось колесо с бегущими в нем людьми, огромные лопасти поднимались и опускались, вспенивая воду, но плот продвигался, как пьяная черепаха, — так был тяжел, многослоен, высился над водой и глубоко уходил под воду, и вся его чудовищная масса была — древесина из дальних стран, белая и желтая, твердая и мягкая, почти неподвластная гнили, душистая, свежая древесина.

Был бы в межсезонье ветер — ставили бы, наверное, парус. Но сезон прошел, и с ним улеглись ветры, и легкие игрушки богатых горни — лодки под цветными парусами — нашли пристанище где-то в пещерах верхнего мира… Плотогоны двигались неторопливо и торговались основательно, все были кряжистые, с белыми или желтыми лицами, с бородавками-сучками, будто наспех вытесанные из дерева. У каждого за поясом имелся кривой кинжал, а кое у кого — меч или арбалет за спиной: плотогону есть что терять. Они ходят по морям верхом на куче денег — неудивительно, что охотников за плотами куда больше, чем лесорубов. Каждому охота оседлать чужой плот — и плестись черепашьим шагом от острова к острову, покуда плот не растает, а кошелек — не раздуется, словно пузырь…

Иногда дерево, выставленное на продажу, бывало полито кровью. Суеверные не хотели брать; плотогоны скалились: не надо. Другие возьмут. Что тебе эта ржавчина: высохнет и осы-плется, в огне сгорит — не заметишь, дождем смоет — и не станет ее…

А однажды у Круглого Клыка встал на торги огромный плот с измененными хозяевами. Толпа головорезов, один другого страшнее, среди них и опустившиеся горни, и поддонки, и белые, как лед, чужестранцы — жутколицые, в шрамах. Чистого дерева в связках почти не осталось — а плотогонов не осталось никого, известно, что они в плен не сдаются. Ничего хорошего в плену их не ждет.

В первый день поселок, потрясенный, не вышел на торги. Выставили стражу, зарядили единственную пушку, послали наверх, князю, мольбу о защите. Ответ пришел незамедлительно: выяснить досконально намерения торговцев. Если они в самом деле древесину продают — зачем крик поднимать? Гарнизон на верхушке маленький, а Императора тревожить, патруль вызывать — так готовы ли поддонки по чести ответить, если вызов окажется ложным?

Начались сомнения. Кто-то кричал — кровавую древесину не берите! Ничего хорошего она вам не принесет. Убийцам свои деньги отдадите — будете с ними в сговоре, мертвые плотогоны не простят, да и бессовестно это, люди, подумайте…

Отец Варана стоял посреди квадратной поселковой площади, стоял неподвижно, уперши руки в бока, а вокруг него прыгал, надрывался сосед Соля:

— А если не будет других в этом году? А если не будет больше никакого дерева, только это? Чем топить будешь — волосами своими? Бородой?

Отец Варана играл желваками, но с места не двигался и в ответ ничего не кричал. На третий день поддонки потихоньку, по одному потянулись к берегу — на торги. Прятали глаза; древесина оказалась на редкость дешевой, брали помногу, весь берег заставили пирамидами бревен, только отец Варана не взял ни сучка.

Через неделю пираты ушли на изрядно подтаявшем плоте.

Других в том сезоне не было, как ни ждали. Где-то в середине осени у Варана в доме не стало чем топить; отец покупал сушняк наверху — сухие водоросли, которыми обычно растапливали самое мокрое, самое неподатливое дерево. Сушняк стоил дорого и сгорал в одно мгновение.

В доме было сыро и холодно. Мелочь плакала; отец сжег в очаге лодку. Все, что было в доме деревянного, одно за другим отправилось в печь.

В начале зимы кто-то подбросил под дверь груду поленьев. Все они казались чистыми, светлыми, теплыми; тринадцатилетний Варан, помнится, долго сидел, баюкая одно поленце, разглядывая узоры, вдыхая непривычный запах…

Тогда мать Варана, не сказавшая отцу ни слова от печально памятных торгов, наконец раскрыла рот.

— Возьми, — сказала она.

И он взял. Не оставил дерево мокнуть под дождем, как намеревался сначала.

Всю зиму соседи тайком им помогали — кто поленце, кто десять, кто груду. И всю зиму отец молча брал их подношения.

Сильно изменился с тех пор. Много пил. На Варана иногда срывался, бил, чего прежде никогда не было…

Хорошо хоть, девчонок не трогал.

И Варан решил уйти; по ночам ему снились древесные прожилки. Он воображал земли, где деревья растут не просто выше человека — до неба; наверное, под ними даже можно прятаться от дождя. Ему снился лес — таким, как о нем рассказывали давным-давно настоящие плотогоны, кряжистые, в сучках-бородавках; показывали на срезе годовые кольца, и у Варана сам собой открывался рот: это дерево втрое старше его? А это — в десять раз?!

В его сне пахло смолой и листьями. Дома пахло дымом и сырой рыбой, отец сидел на каменной лавке, хмурый и пьяный, и цеплялась за штаны мелюзга, выпрашивала сладенького… Только где его возьмешь, сладенького, если все, что заработали в сезон, спустили на дорогущий жаркий сушняк?

Варан решил уйти.

В сезон его решимость не только не улетучилась, но даже окрепла — специально выискивал приезжих и, продавая покрытые лаком безделушки из ракушек, заводил разговор о дальних странах. Рассказывали охотно — и о лесах, и о залитых травой степях, и о снежных пустынях. О странах, где всю жизнь можно бродить по дорогам и ни разу не замочить ног; о странах, где нет гор, но есть глубокие овраги. О странах, где живут люди с золотой кожей. О странах, где камни живые, а реки разговаривают…

Плотогоны пришли поздно, в конце первого месяца осени. Варан нанялся помогать на разгрузке — был он хоть и пацан, но сильный и умелый. Его поставили рубить сучки — он работал чисто и весело, как брадобрей в цирюльне для горни; за несколько дней до отплытия плота Варан пробился к капитану и попросился в помощники.

— Фу! — сказал капитан и сморщил нос. — Да сколько ты весишь? Будешь ползать в колесе, как муха по потолку!

И добавил, видя недоумение Варана:

— Мне тут не юнги нужны и не сучкорубы, а крутильщики в колесо, чтобы шагали неделями и не ныли… А ты с твоим весом — лишний рот!

Варан поклялся, что нацепит на спину мешок с камнями и будет ходить в колесе с дополнительным грузом — а про себя подумал, что, добравшись до берегов, где растут леса, можно будет просто удрать, да и дело с концом. Капитан ухмыльнулся и подумал, что мальчишка может думать что хочет и что его следует продать с выгодой где-нибудь в свободных водах, на самой окраине Империи.

Ночью накануне отплытия Варан тайком перебрался на плот, и на заре следующего дня они отчалили — продавать древесину, а потом (очень скоро, как мнилось Варану) в далекие земли, в леса, на край света.

На второе утро плавания Варан уже не был настроен так радужно. После ночной вахты ныли ноги и плечи и разрывалась грудь, а порция воды оказалась такой маленькой, что приходилось слизывать стекающие по лицу дождевые струйки. Варан даже не испугался, когда через несколько часов после рассвета на горизонте появилась весельная лодка, куда более быстрая, чем плот. В лодке сидели отец Варана, староста и смуглый чернявый горни — представитель, как выяснилось, самого круглоклыкского князя.

На переговорах тройки с капитаном Варан не присутствовал. О чем говорилось, так и не узнал. Отец велел ему прыгать в лодку, он и прыгнул, и сразу сел на весла.

Всю дорогу до дома — почти день пути — не было сказано ни слова. Варан ждал чего угодно — ремня, палок, заточения в каменном подвале с водой и жгучими медузами…

Ничего не было. Мать повсхлипывала, но слова в упрек не сказала. А отец с этого дня странным образом ожил — будто проснулся. Бросил пить, возился с малявками, обучая их грамоте, пел на свадьбах — можно сказать, стало все, как прежде…

Вот только леса, закрывающие небо, и переплетающиеся далекие дороги — прожилки на древесине — иногда снились Варану, особенно осенью, когда запах осенних плотов стоял над мокрым берегом и влажная блестящая кора казалась живой, погладь ее — инстинктивно дернется…

Отца не было дома. Малявок тоже не было — мать забрала с собой в поле. Внутри приземистого каменного здания царила сырость, разве что сверху не капало, и за то слава Императору.

Первым делом Варан нашел немного сушняка в тайнике (последние припасы перед началом сезона!) и развел в очаге огонь. Зашипели сырые дрова.

…Радужное сияние. Такое же, только не в пример тусклее, исходит от крупных денежных пластинок. Королевские маги кладут на деньги печать, которую никто на земле и на воде не в состоянии подделать. Варан много раз слыхал и от отца, и от плотогонов, и от купцов, да и от тех же рудокопов на Малышке — Империя стоит не на остриях мечей, не на крыльях летучей королевской гвардии, не на воле седых подземных магов, — а на легких пластинках императорских денег. Денег, которые не горят в огне и не тонут в воде, которым доверяет и поддонок и горни, денег, источающих радужное сияние…

Там, в подземельях имперской столицы, седые маги сидят за длинным столом, и у ножек их резных кресел лежат, свернувшись, их собственные чешуйчатые хвосты. Говорят, раз в семь лет маг сбрасывает хвост, в точности как ящерица, и тогда может ненадолго выйти на поверхность, показать себя людям, явиться на прием к Императору… А хвост потом вываривают в бронзовом котле и готовят снадобье, продлевающее жизнь на семь лет, ровно на семь, ни секундой меньше…

Стало быть, простуженный чужак не так давно спускался в подземелья к магам… Или верительную грамоту ему дали уже готовую? Кто он такой в этом случае? И почему путешествует низом?

— Вы бы присели, горни, — пробормотал Варан, делая вид, что очень занят очагом.

Гость не ответил. Варан обернулся. Горни топтался посреди комнаты, разглядывая ее с удивленной брезгливостью. Присесть? — читалось в этом взгляде. Куда? Заплесневевшие стены, влажная каменная скамейка вдоль стены, кучки соли в углах, портрет Императора — вернее, темная доска с очертанием человеческой головы, а внизу написано, что это Его раторское Вели Спо (надпись была такая же старая и облезлая, как сам портрет, и прочитать ее до конца еще никому не удавалось).

Варан уставился в огонь. Говорить не хотелось, да и не надо было говорить. Ради официального и полномочного сопляка отец пустит винт с половинной загрузкой, а значит, потеряет два дня торговли перед самым сезоном. Сверху кричат — воды, давай еще воды, резервуары неполные… Снизу кричат — налог, давай денег, винт принадлежит общине, а вода принадлежит Императору, как и все, что приходит с неба… Малышня будет давиться рыбой и выпрашивать морской капусты, но начнется сезон, и о жалобах забудут. В сезон никто не болеет, никто не ноет, в сезон даже целуются редко — не до того. Скорее бы сезон…

— А на Осьем Носу, — сказал горни за его спиной, — развести огонь всегда предлагают гостю.

— Почему? — спросил Варан просто затем, чтобы не показаться дерзким.

— Ты не знаешь? — искренне удивился гость. И тут же спохватился, будто все про Варана вспомнив: — А-а-а…

Куда уж нам, подумал Варан. Сырьем рыбу жрем, плевком умываемся, рукавом подтираемся. Провинциалы. Дикари.

— На Осьем Носу, — после паузы сказал горни, — много традиций с материка… А на материке до сих пор верят в того самого бродягу — Печника… Его еще называют Бродячая Искра. Верят, что в доме, где он разведет огонь… знаешь, что бывает? Не знаешь… Подвинься.

Бесцеремонно отпихнув Варана, гость присел рядом на корточки, протянул руки к огню:

— Ух ты… Как же вы тут одежду сушите?

— У нас не промокает, — буркнул Варан. Горни потрогал рукав его куртки:

— Ага… Как с крыламы вода, — и почему-то засмеялся.

— Это сытуха, я сам добыл, — сказал Варан, которому смех гостя показался обидным.

— Запасной нет?

— Что?

— Ну как там староста говорил: горячее питье… Сухая одежда…

— Староста говорил — пусть сам и дает! — выкрикнул Варан и тут же пожалел о своей несдержанности. Добавил тоном ниже: — Нету запасной. Ничего нету. Сезон на носу. Все растратили. У меня две сестры малые. Поле маленькое. Есть рыба соленая да воды вскипятить могу. Все.

— Давай воды, — жадно потребовал горни. — Давай рыбу. Хлеб есть?

— Репс…

— Давай репс. И еще… одеяла нет у вас? Просто сухого одеяла из пуха или из шерсти…

И, не дожидаясь, пока Варан дал согласие, принялся раздеваться. С наслаждением скинул на пол куцый плащик, снял мокрую куртку, сопя, стянул странного покроя рубаху, широкую, на завязках… Варан думал, что на этом раздевание окончится, но горни, нимало не смущаясь, снял штаны и развязал подштанники, и Варан, пряча глаза, поскорее протянул ему тканое одеяло.

— Ты чего? — горни будто только сейчас заметил темно-красный румянец на лице Варана. — Ой… Извини, если чем обидел, у всех, знаешь, свои нравы… Я думал, растаю в этой мокрести, — он с отвращением поддел ногой комок дорогого костюма на полу. — Давай скорее кипяточка, а то простужусь по-настоящему, князь, думаю, не обрадуется…

Мне, что ли, перед князем отвечать за твои сопли, подумал Варан тоскливо.

— Может, есть что-то подстелить на лавку? — поинтересовался гость.

— Что?

— Ну, подстелить… Шкуру там или другое одеяло. А то холодно, знаешь, так сидеть, да и плесени полно…

Да кто ж тебя звал, скрипнул Варан зубами. Оставался бы у старосты, у него сухо… Весь поселок за эту сухость платит, и мы с отцом тоже…

— Так интересно тебе? Про бродягу, который огонь разводит? Рассказывать?

— На то и дороги, чтобы бродить, — буркнул Варан. — А у нас, господин горни, дорог нет. У нас или по морю, или вверх… Нет у нас бродяг. Все свои.

— Суровый ты. — Гость уселся наконец, но не на лавку, а на свой сундучок. — Когда поднимать меня будем? Помнишь, что староста сказал?

Стукнула дверь. Лилька, младшая, выбежала сразу на середину комнаты — и замерла, уставившись на длинноволосого горни, по шею замотанного в одеяло.

— А…

— Где мать? — сурово спросил Варан.

— В поле, — пискнула Лилька. — Сетки ставит с тетками. Велела крепежек для якорей, и второй нож, и…

— Тоська где?

— Матери помогает…

— Батя где?

— Пружину вертит… Наполовину уже закрутил, сказал, чтобы ты все кидал и шел помогать, потому как…

— Иди скажи отцу, — проговорил Варан с тяжелым сердцем, — пусть идет домой. Скажи, гости у нас. Скажи, надо быстро.

* * *

Отец все понял сразу. Пробежал глазами по писульке старосты, покосился на радужное сияние, исходящее от раскрытой грамоты, изобразил корявый поклон человека, спину гнуть вообще-то непривычного:

— Будь по-вашему, горни. Поднимем вас, не обессудьте, обыкновенным грузовым винтом. Собирайтесь…

И сказал уже Варану, негромко, по-деловому:

— Ползагрузки. Рыбы для солдат заказывали — три мешка… Значит, шесть бурдюков минус три мешка рыбы и минус горни — будет четыре бурдюка… Пошевеливайся.

Варан обрадовался возможности наконец-то освободиться от приставучего горни. В нише стола отыскал очки — два прокопченных стекла в грубой металлической оправе. Плотнее затянул куртку и, не прощаясь, выскочил из дома.

Утренняя рыба плавала здесь же, в каменном бассейне, еще живая. Орудуя сачком, Варан наполнил и взвесил три мешка; дождь припустил сильнее и смыл с него чешую прежде, чем груз был доставлен, мешок за мешком, к винтовой площадке.

Пружина винта, накрученная наполовину, казалась непривычно тощей. К крюкам на корзине уже привешены были два бурдюка; Варан загрузил рыбу и потом, едва управляясь с деревянной тележкой, перевез к винту от водосборника еще два тяжеленных пузыря с водой. Он успел передохнуть и пожевать сладкой смолы, прежде чем над краем площадки показалась голова горни: чужак был бледен и задыхался. Как же, подумал Варан не без злорадства. Сто ступенек в скале — и мы уже падаем в обморок…

— Дышать… нечем, — простонал горни и уселся прямо на мокрый камень. Вслед за горни на площадку поднялся Варанов отец — тот был в два раза старше, нес на одном плече деревянный сундучок, а на другом почтовый мешок для верхних, и ровное его дыхание не сбилось ни на йоту.

— Хорошо, — сказал отец, оглядев винт и оценив проделанную Вараном работу. — Грузитесь.

Варан влез в корзину первым и устроился у мешков с еще живой, трепещущей рыбой. Отец долго ходил вокруг, проверял крепления, связки, поглаживая пружину, бормоча молитву подъемников и время от времени сплевывая через плечо. Дал в руки Варану причальный канат с тройным крюком на конце:

— Кто сегодня дежурит?

— Лысик.

— Передавай привет от меня и проверь, чтобы он все точно записал: рыбу, воду, почту… И… — Отец покосился на горни, замершего у края площадки, будто оцепеневшего при виде бесконечного серого горизонта: — И горни пусть возьмет из рук в руки… Все. Хвала Императору, лети, сынок.

Быстро потрепав Варана по плечу, отец отошел к спускателю. Совсем другим, бесцветным голосом позвал чужака:

— Горни, пожалуйте на взлет.

Варан не подал господинчику руки. Чихая и соскальзывая, тот с трудом влез в корзину, поискал свободного места, со страдальческим лицом пристроился опять же на сундучке. Вцепился в край корзины:

— Не перевернемся?

— С половинным навертом идем, — не удержавшись, заметил Варан. — Можем и опрокинуться, если не повезет. Шуу не дремлет, — и подмигнул отцу.

— Типун тебе на язык, — сурово сказал тот, берясь за спускатель. — С Императором… Раз, два… три!

Спускатель взвизгнул, освобождая пружину.

Пружина тупо и свирепо, как глубинное животное, рванула на себя цепь.

Цепь пошла разматываться с катушки. Над головами Варана и горни распустился цветок — прекрасный цветок растущего пропеллера; его было видно всего несколько секунд, а потом он пропал, превратившись в серое, размазанное в движении колесо. Невидимая сила вдавила Варана в тугие мешки с играющей рыбой, и площадка ухнула вниз, крохотная фигурка отца мелькнула и пропала, в ушах взревел ветер, какого никогда не бывает под тучами в межсезонье…

Еще через секунду ничего не стало видно, даже сидящего рядом горни. Воздух сделался серым и мокрым, как медуза. Варан задержал дыхание.

— Это тучи? — крикнул горни, и Варан скорее догадался о его словах, чем расслышал их. Дорога сквозь облака была для него самой неприятной частью путешествия наверх; говорили, что облака изнутри напоминают царство Шуу, и Варан готов был с этим согласиться. Вязкое, липкое, непроницаемое…

Серая мгла распалась клочьями. Проглянула синева над головой; облака вдруг вспыхнули белым, и Варан, зажмурившись, полез в нагрудный карман за очками.

Горни опять что-то закричал, нечленораздельно, захлебываясь от радости. Винт, проткнув слой облаков, вырвался с другой стороны. Облака сверкали, белые, мягкие, празднично безопасные, сухие; над головой разливалась сплошная синька, посреди которой стояло страшное белое солнце. Варан старался не поворачивать голову в его направлении.

Звук пропеллера изменился. Винт терял скорость.

— Эй, где причал? — нервно спросил горни. «Как ты мне надоел», — подумал Варан.

Большие и малые пропеллеры винта один над другим изменили очертания. Корзина поднялась еще выше и почти замерла; чуть поодаль маячила белая каменная стена, от стены тянулись, как лучи, тонкие досочки причалов, опутанные снастями, будто старческие руки жилами. Варан налег животом на рычаг, изменяя наклон главного пропеллера; корзина соскользнула ниже, подойдя к доскам почти вплотную, и тогда Варан размахнулся и забросил тройной крюк на причальную тумбу.

— Где они там, заснули?!

От скалы бежал человечек в белой рубахе, орал и размахивал руками, вот-вот, казалось, готовый сорваться в пропасть. Пропеллер еще держал обороты, но корзина опустилась ниже, чем следует. Бранясь и поминая Шуу, половинную накрутку и проклятых причальных сонь, Варан пытался самостоятельно посадить винт на жесткую скобу — но корзина проседала, и ничего не получалось.

— Эй! Держитесь там! Ща, может, перевернемся! — весело крикнул он пассажиру; маленький человечек с яично-лысой головой в последний момент успел добежать, закинуть скобу и закрепить корзину над празднично-белыми, подсвеченными солнцем облаками внизу.

— Сдурел? — набросился на него Варан. — Ты так дежуришь, да?

— А какого глиста ты сегодня поднялся? Вчера тебя не было, что ли? Вчера не ты Горюхе трындел, что послезавтра, мол, будешь, нет? А кроме тебя, мы не ждали никого…

— Дождались, — Варан поправил съехавшие очки, перевел дыхание и оглянулся на пассажира. — У нас… нет, у вас гости. Благородный горни с поручением от Императора. Прямиком к князю. Вот, — и махнул рукой в сторону бледного, какого-то очень тихого горни.

Причальная доска подрагивала, будто дышала под ногами. Внизу лежали облака — как море. Только настоящее море серое и гладкое, а тучи, если на них смотреть сверху, кажутся сказочным садом, белой тенью императорского дворца.

Причальная доска была крохотной соломинкой на краю большого порта. Над головой нависали широкие пристани; везде суетились люди, будто мальки в глубине, — подкрашивали, подтягивали, готовили к открытию сезона. Через две недели к причалам, пустовавшим всю зиму, прибудут корабли под цветными парусами. Верхние галереи примут всадников на крыламах, надутые огнем расписные шары, да мало ли какая диковина приплывет и прилетит с края света — порт примет всех, кто готов заплатить императорскими радужными деньгами…

Варанов пассажир неуклюже перелез через край корзины. Невольно присел, ощутив ненадежность причальной доски. Не оглядываясь, зашагал к скале, ко входу в портовую пещеру; шел, как истинный горни, не глядя под ноги, по ниточке над бездной. И не надевая, кстати, очков — с голым лицом шагал под солнцем, и четкая черная тень, чуть задержавшись на желтом дереве, соскальзывала в пропасть, к облакам.

— Что привез? — ворчливо спросил Лысик. — Давай считать сразу, а то знаем мы…

Варан проглотил оскорбительный намек. Первая, что ли, обида на сегодня? Скрестил руки, стоял и ждал, пока причальник закончит возиться:

— Бурдюки с водой — четыре. Полные, да? Смотри мне… Рыба, три мешка по мерке… Перевзвешу на своих весах, так и знай. Почта, это хорошо… Что за штука?

Лысик указывал на сундучок горни.

— Приезжего вещи.

— Богатенький, — Лысик почесал редкую неровную бороду. — Ну, бери и тащи.

— Отец передавал привет и велел проверить, как ты в книгу все запишешь.

— Запишу, не бойсь…

Варан не умел ходить, как ходят горни. Переступал по узенькому причалу, внутренне обмирая, покачиваясь под непривычным ветром — хоть бы перила они здесь навесили, что ли… Солнце жгло теплую куртку из сытухи, слепило глаза сквозь закопченные стекла очков. Хотелось домой, вниз.

Горни дожидался у входа. Под солнцем его плечи распрямились, волосы высохли, он стоял, выставив одну ногу вперед и подняв подбородок, будто князь на парадном портрете. Дождался, пока Лысик подошел поближе; качнулся вперед и без замаха, без единого слова ударил причальника в челюсть. Лысик охнул и сел на каменный пол в двух шагах от края пропасти.

— Ты на вахте? — спросил горни, снова приняв позу с парадного портрета, и даже сопли под опухшим носом не могли умалить его величия.

— Я… — промямлил Лысик, сразу смекнувший, кто здесь главный.

— Ответишь, — сухо пообещал горни. Повернулся и пошел вглубь скалы, как будто бывал здесь раньше, как будто точно знал, куда надо идти.

Лысик, постанывая, поднялся. Размазал кровь по подбородку; подошел к Варану, смерил его холодным липким взглядом и, ухнув, вмазал кулаком в лицо — Варан не успел увернуться. Вспыхнули искры, полетели с потолка, будто подсвеченные солнцем дождинки. Варан обнаружил, что сидит на полу, как перед тем Лысик, и пол качается, будто перегруженная лодка.

— Ответишь, — зловеще сказал причальник над самой его головой. — Один бурдюк я с тебя списываю, как возмещение… убытков. И чтобы я тебя больше не видел здесь, щенок!

И, подхватив сундучок, поспешил вслед за горни, на ходу выкрикивая:

— Господин мой, направо! Извольте откушать, переодеться, умыться, ведь поддонки — они поддонки и есть…

Варан поднял с пола свои очки. Вытер кровь с подбородка. Ничего, подумал. Попадись ты мне в сезон.

* * *

Как всегда, не хватало дня. Или хотя бы часа. Ну уж получаса-то всегда не хватает…

Суетились. Паковали вещи, прятали в сухие тайники. Снимали с петель двери, обмазывали жиром ненужные в сезон инструменты, зашивали в мешки, якорили в сараях. Запасали еду на ковчеге; в последний раз осматривали поля — везде ли хорошо лежит сетка, не смоет ли донное течение первый урожай репса.

Дождь ослабел, а потом прекратился вовсе. Впервые за все межсезонье.

Дети визжали, бегали по поселку, обнимались:

— Солнышко, солнышко! Выгляни, в оконышко!

Небо явственно посветлело. Море подернулось крупной рябью.

— Живее, живее!

Варан помог матери забраться в лодку, подсадил мелюзгу одну за другой. Забрался сам, сел на весла рядом с отцом.

— Ну, с Императорской помощью, — отрывисто сказал тот. — Давай.

Берег отдалялся. Ковчег становился все ближе — кособокий поселок на воде, увешанный веревочными лестницами, с жидкими дымками, поднимавшимися из многих труб.

Лодку раскачивало. Малявок стало мутить.

— Мама, это Шуу под водой рыгает?

— Не повторяй глупостей… Это Император открыл плотину, и теперь вода поднимается.

— А почему мы так качаемся?

— Молчи…

Добрались до высокого борта ковчега. Выбрались, подняли лодку; кое-как разместились в крохотной комнатенке-каюте. За стенкой из натянутой кожи плакал соседский младенец.

Растянулись на жестких полках. Замерли, прислушиваясь, как бурлит снаружи вода.

— Ма-ам… — завела Лилька.

— Чего?

— А можно, я бусы себе куплю стеклянные?

— Можно…

— А я, — басом сказала Тоська, — ничего себе не куплю. Я денег накоплю и на большой черепахе покатаюсь. По минуте монета… По монете минута, вот так.

— Ты сперва денег накопи…

Ковчег качнуло. Еще и еще; Тоська села на лавке, закрывая рот руками:

— Ой, меня вытошнит сейчас…

— Так выйди.

— Боюсь, что смоет…

— Вараша, выйди с ней.

Варан поднялся, взял малявку за плечи, вытащил на узкий козырек над бурлящим морем; небо было совсем светлым, над морем висел туман, и полузатопленный поселок казался не настоящим, призрачным. У самого берега из-под воды торчали крыши. В доме Варана вода дошла уже до уровня стола…

Какие-то опоздавшие разгильдяи, ругаясь, выгребали от берега к ковчегу, и лодку их мотало, как перышко.

— Смотри, Вараша! Там синее!

Грязный малявкин палец с обкусанным ногтем указывал на небо.

— Смотри, там уже дырка! И в дырке синее! Это небо, небо!

Новый приступ тошноты прервал ее восторги.

Варан, не отрываясь, смотрел вверх, но не на кусочек синевы, которую он, в отличие от Тоськи, видел много раз и в межсезонье. Высоко в разрывах облаков летели, описывая широкие круги, птицы — не дойные кричайки и не дикие сытухи, а настоящие высокие птицы, пластуны или даже крыламы…

На серое, страшное, волнистое море упал первый луч солнца. Упал и утонул в тумане; ковчег мотался по волнам, уродливый с виду, но абсолютно непотопляемый. Пахло жареной рыбой. Пахло ветром. Туман расступался, и, когда он расступился совсем — поселка уже не было и не было туч. Перед ошалевшими, жмурящими глаза поддонками открылось море — синее, а не серое, небо — синее, а не серое, белая скала в пятнах первой зелени — мир горни, превратившийся в остров теперь уже среди воды, а не облаков, удивленно глядящийся в собственное неузнаваемое отражение.

 

Глава вторая

— Ты из местных, да? Поддонок?

— Да.

— А почему без очков?

— У меня глаза привыкают.

— Правда? Это хорошо…

Посетитель усмехнулся. Это был не единственный посетитель, Варан уже слышал, как за соседними столами требовательно постукивают кружками, чувствовал, как начинает злиться за стойкой замотанная мать… Но отойти никак не мог. Этот посетитель намекнул ему насчет работы, а работа — другая, не эта — была мечтой Варана вот уже целый месяц, от самого начала сезона.

Был обеденный час. Моряки, мастеровые, портнихи и прачки, торговцы, слуги — весь рабочий и праздный народ, обычно роящийся вокруг богатых путешественников, желал перекусить и выпить, стало быть, Варан должен был вертеться, как винт.

Как он вертелся вот уже целый месяц.

Все знают: кто не работает в сезон, тот в межсезонье мокнет и голодает. Но, когда мир вокруг меняется так разительно, человек, особенно молодой, не может оставаться прежним. Самый жадный скупердяй становится хоть немного, но расточительным, и самый жилистый труженик хоть немного, но лежебокой. Варана тошнило от тарелок и подносов, ему хотелось гулять по скалам, прыгать в синее море с белых камней, играть с рыбами, считать по ночам звезды…

Отец и мать открыли харчевню в одной из улочек около порта. Сложили печь, натянули навес, расставили столы и стулья, взятые в долг из чьего-то «верхнего» дома (горни, особенно небогатые, тоже хотели заработать в сезон: сдавали внаем дома и жилые пещеры, переселялись в так называемые летние резиденции, а на самом деле в шатры и палатки). Место оказалось удачным: столы в харчевне не пустовали почти никогда. С каждым днем цены потихоньку росли, и это никого не пугало: на Круглый Клык прибывали все новые и новые кошельки, готовые пролиться золотым дождем. Отец стоял у плиты, мать и Варан обслуживали, малявки торговали поделками из ракушек тут же, на крохотном базарчике. Кто поработал в сезон — в межсезонье сравнится с князем.

— Сколько, ты сказал, тебе лет?

— Семнадцать.

— Плаваешь?

— Как рыба.

— Зверей боишься?

— Нет… Каких зверей?

— Серпантер. Видел когда-нибудь?

— А, змейсов… Видел. В прошлом сезоне один парень давал покататься.

Мать у стойки делала страшные глаза и подавала тайные знаки. Посетитель вытащил из нагрудного кармана тонкий замшевый платок. Промокнул уголки рта:

— Варан, стало быть, сын Загора Одноглазого… кстати, почему он одноглазый, у него вроде оба глаза на месте?

— Прозвище.

— А-а… Жди, Варан, хорошей работы. Ответственной. Мне кто угодно не подходит, я о тебе поспрашиваю среди здешних поддонков, разузнаю… Ладно, беги. Потом договорим.

Пока Варан, осыпаемый бранью, накормил заждавшихся, притащил пива новоприбывшим и убрал с опустевших столов, таинственного посетителя и след простыл. Отец подловил Варана за кухонной перегородкой и молча отвесил затрещину, да такую, что искры из глаз посыпались.

* * *

В межсезонье наверху нет ничего, кроме раскаленных камней. Все хоронится в щели — и звери, и птицы, и люди. А хитрые растения, ктотусы и шиполисты, сидят в узеньких щелочках, где не спрячется и капля воды. Голый берег; а стоит начаться сезону — выстреливают, как из арбалета, мясистые зеленые побеги, раскрываются, подобно зонтикам, обрастают листвой, колючками, бело-розовыми цветами, одевают берег тенью, и ни горни, ни поддонки не могут узнать свой Круглый Клык. Бабочки размером с добрую сковородку кружатся над соцветьями, над водой, над пестрыми купальнями. Купальни лепятся к скале и одна к другой, не оставляя свободного места: вниз, под пенную кромку прибоя, ведут деревянные ступени, мраморные ступени, веревочные ступеньки, глиняные лесенки; кое-где насыпают на глину мелкие камушки, или неострые ракушки, или песок.

Что бы делал князь круглоклыкский, если бы не сезон? Если бы милостью природы суровый остров не превращался на три месяца в медовое царство тепла и света, неги и сытости? Хвала Императору и радужным деньгам его — море спокойно, над ним ходят крылатые патрули, и богатая знать со всего открытого мира является на Круглый Клык, чтобы изведать счастье и оставить здесь денежки…

Варан сидел на причальной доске. На той самой, хорошо знакомой, на которую много раз насаживал отцовский винт. Море покачивалось под босыми ногами, почти касаясь натруженных подошв. В море отражались звезды.

Сегодня вечером отец кричал на него. Отец боялся, что улыбчивый посетитель хочет забрать Варана в веселый дом, один из многих, что расцветали в сезон по всему Клыку.

— Ты знаешь, как он о тебе спрашивал? «Этот смазливый»! Посмей только мне от харчевни на шаг отойти…

— Он ничего такого не хочет! У него змейсы, эти… сер-пантеры!

— Для отвода глаз тебе не только змейсы — крыламы будут… Только посмей мне еще раз с ним поговорить. Шкуру спущу по колени… И молчи!

Варан понимал отца и потому почти не обижался. Веселый дом в поддонье — пугало; вон, у Торочек сманили дочку в прошлом сезоне — так и пропала девка. Говорят, осталась служить какому-то горни, а может, солдат в межсезонье развлекает…

Нет для Варана другой работы. Мелькнула рыбьим хвостом, и привет. Так всегда бывает — долгие месяцы ждешь сезона, а придет он — и хочется, чтобы поскорее закончился. Сил нет. В ушах крик, звон посуды, пьяные песни; глаза лаются. Всю ночь гулял бы, купался, нырял… Но вышли. Завтра на рассвете вставать.

Порт не спал и ночью. Там что-то стучало, скрипело, вполголоса бранилось; на рейде стояли корабли, касались звезд голыми мачтами. Варан насчитал одиннадцать огромных судов, а ведь прячутся еще за мысом… И на каждом, кроме знати, — служек целый выводок, все при деньгах, все жадные до развлечений и щедрые на плату…

Вот парочка в соседней купальне. Приезжие — у парня руки голые, у девицы подол неприлично короток, почти до колен. Целуются, не видят Варана. Наконец отлепившись друг от друга, бросают в море монетки — сперва она, потом он.

Варан ухмыльнулся в темноте. Осенью монетками засыпаны улицы и крыши; которые императорские — добавятся к доходам. Из прочих делают украшения, игрушки, грузила и блесны.

А сколько потерянных за сезон побрякушек находится потом в сточных канавах! Колечки, заколки и гребешки, кожаные купальные туфли, цепочки, тряпки…

И утопленники, правда, тоже попадаются. За сезон не бывает так, чтобы никто не утопился — спьяну или по несчастной любви. И лежит до осени на чьем-то поле такой неудачник, ждет, пока засмолят в мешок и отправят на дно теперь уже окончательно…

Варан вздохнул и, как был в одежде, без всплеска соскользнул в воду.

Обняло до самой макушки. Тепло, будто купаешься в кри-чайкином молоке. Дна нет — внизу, на страшной глубине, отцовский дом и винтовая площадка. А если опустить лицо в воду и размахивать руками — разлетаются искры, плавучие звездочки, души забытых рыб…

Море дышало. Рядом, в порту, скрипело и постукивало; ни единого тревожного звука не разнеслось над водой — но Варан вздрогнул и поднял голову.

На берегу у купальни, где минуту назад целовалась парочка, происходила теперь беззвучная возня. Кому-то зажимали рот, кому-то накидывали на голову мешок; чем безумнее становился сезон, тем больше работы было императорскому патрулю. А с двумя голубками, кажется, все кончено — найдет их кто-то осенью на крыше поросшего водорослями дома… А может, и не найдет, если течение…

— Стража! Сюда! — истошно завизжал Варан. Его визг перекрыл звуки порта, пролетел над водой, разбился о скалы, может, не услышанный никем, а может, и услышанный. — Стража! Убивают! Грабят! Сюда!

Наверху, в зарослях ктотусов, заколотили железом о железо. В порту прекратился скрип и через секунду ударил колокол.

Возня на берегу стихла. Не разбираясь, кто победил и кто жив, Варан набрал побольше воздуха и нырнул так глубоко, что запищало в правом ухе.

Хорошо хоть, одежду не бросил на берегу. По одежде его мигом выследили бы.

* * *

Ничего никому не сказал — даже отцу. Ходил от стола к столу, как медуза в глубинных водах, путал креветки с творогом, а пиво с палочками для чистки зубов, когда в дверях появился улыбчивый господин, наводивший о Варане справки.

Из-за стойки тут же появился отец, покачивая кулаками, как стальными грузилами.

Улыбчивый господин охотно напоролся на его подозрительный взгляд:

— К вам, хозяин, к вам собственнолично… Поговорить надо. Есть минутка?

Свет шел снизу, из-под воды. Снаружи светило солнце, забивалось в широкую пещеру, как сладкое пиво в разинутый рот. Просачивалось сквозь подводную решетку: выход в море был глубоко перекрыт. Хозяин не хотел, чтобы старые змейсихи отправились на прогулку и ненароком угодили в чью-то жадную пасть.

А змейсихи были очень, очень стары. Правда, определить это мог не всякий — сказывался отличный корм и бережное обращение. Вылинявшие тусклые чешуйки прятались под серебряными пластинками, под накладными самоцветами, да и порода давала себя знать — у обеих змейсих сохранилась горделивая осанка, обе сверкали глазами и раздували ноздри, так что Варану пришлось преодолеть некоторую робость, прежде чем впервые приблизиться к ним.

— Здесь у нас стойло, — сказала Нила. — В нише — скребки, щетки, всякие нужности, все в идеальном порядке, между прочим. Взял скребок — клади на место… Вот так. Чистить надо перед каждым выездом и на ночь. Кормить — два раза в день, утром и вечером, и следи, чтобы они не переедали. Когда которая нагадит — бери сеточку, дерьмо поддевай и аккуратно вот сюда, в корзину, чтобы вода в стойле не мутилась. А потом корзину — наверх. Понял?

Нила была старше Варана на год и держалась хозяйкой. Когда-то он видел ее на осенней ярмарке — она была с Малышки, дочь рудокопа и одной из компаньонок княгини, незаконнорожденная, но самоуверенная и богатая. Мать, от стыда сославшая ее в поддонье, не забыла малявку и не бросила — баловала то деньгами, то мешком сушняка, то обновкой. Нила считала себя горни, в сезон носила рубаху без рукавов и штаны, подвернутые до колен, расшитые цветными камушками, которых на Малышке немерено-несчитано, и работала, как оказалось, наездницей на змейсах — сопровождала богатых и знатных гостей в верховой поездке по лабиринту подводных пещер.

Варан, договариваясь о работе с хозяином, наивно полагал, что будет гулять по морю верхом, а не вылавливать сачком дерьмо. Нила разочаровала его умело и безжалостно:

— Седлать — не вздумай, поцарапаешь чешую — потом не расплатишься. Садиться верхом — упаси тебя Император. Спать будешь здесь же, в гамаке. Они ночью иногда шипеть начинают, так надо с ними вслух говорить, успокаивать. Та, что позеленее, называется Журбина, а та, что почернее, — Кручина…

— А почему у них имена такие печальные? — спросил Варан.

— Потому что так назвали, — отрезала Нила. — Вот, смотри, Кручина насрала, бери сачок и покажи, чего ты стоишь…

Темные волосы лежали у Нилы на плечах. Самоцветы на штанах вспыхивали, будто капли воды под солнцем. Глаза часто мигали и щурились, хотя здесь, в гроте, было не так много света; глаза слезились. Спесивой девке наверняка требовались очки с прокопченными стеклами — но она, гордая кровью горни, предпочитала мучиться, щуриться и утирать слезы.

Змейсихи смотрели на Варана с царственной брезгливостью — как будто это Варан нагадил в прозрачную воду, а им, благородным созданиям, теперь приходится убирать.

— Они не кусаются?

— Они едят только рыбу, но если ты их разозлишь — могут и цапнуть, просто для науки. Особенно Кручина — она подлая. К хвосту ее близко не подходи — как врежет, так и потонешь. Она в карауле служила всю жизнь, стражники на ней Малышку объезжали… Контрабандистов била, а пиратов перетопила человек сто. Вот так, хвостом по голове — и привет. Этому их еще в яйце учат.

Варан низко наклонился, держась за поручень, пытаясь выловить сачком комочек змейсового дерьма:

— У Малышки небось за сто лет сто пиратов не наберется.

— Это у вас на берегу пиратов не наберется, потому как не репс же ваш воровать. А у нас рудники. У нас режим должен быть.

Варан наконец-то справился. Опорожнил сачок в корзину для нечистот, плотно закрыл крышкой. Сел на каменный выступ, свесил ноги в светящуюся воду:

— А Журбина сколько пиратов убила? Тысячу?

— Журбина повозку таскала весь век, — сухо отозвалась Нила. — В шахтах. Камни на ней возили, соль… Теперь отдыхает.

Изумрудная Журбина высоко вытянула шею, повела рогатой головой, еле слышно зашипела, будто подтверждая: заслужила. Кручина ударила хвостом так, что волна прокатилась по всему гроту. Варан невольно отодвинулся:

— Ничего себе.

— Не нравится — и сидел бы в своей харчевне.

— А ты откуда знаешь, где я работал?

— Великая тайна… Я тебя видела. Место приметное.

— И парень приметный, — сказали сверху. По винтовой лесенке, вырубленной в скале, спустился хозяин в костюме для верховой езды. Кручина и Журбина оживились, забили хвостами, завертелись по гроту, устроив в центре его небольшую воронку. — Седлай, Нилка. Гости прибыли.

Варан, не выпуская из рук сачка, смотрел, как Нила торопливо надевает седло сперва на спину Кручине, потом Журбине (обе змейсихи охотно подставили спины). Потом, не глядя на Варана, Нила оттолкнулась от каменного выступа — и без разбега перелетела Кручине на спину; хозяин аккуратно угнездился на спине у Журбины.

— Ну, Вараша, нас до вечера не будет. Все здесь убери, корзину вынеси — и можешь отдохнуть чуток. Тебе сегодня ночевать здесь, помни!

Варан поспешно кивнул.

— Пошла! — крикнула Нила, и голос ее заметался по гроту. Кручина ударила хвостом, Нила пригнулась, распластавшись по черной чешуе. В следующую секунду змейсиха нырнула, ушла в тоннель под скалой, унося с собой всадницу. Варан перевел дух.

— За ней, — негромко приказал хозяин, и Журбина нырнула тоже. Варан остался один; волновалась подсвеченная солнцем вода, сверху прозрачная, снизу застывшая, спрессованная в непроглядную донную темень.

— Серпантеры. Ну, знаешь, их в просторечии змейсами зовут. Два здоровенных чудища, один зеленый, другой почти черный. Рога — во. Зубы — во. Хвостом специально обучены бить по затылку. Очень опасная работа. За то и платят.

Варан сидел за столиком отцовской харчевни, а Кешка, четырнадцатилетний парень, нанятый родителями на место Варана, стоял напротив с подносом и смотрел с восторженной завистью.

— Знать всякая приходит на них поглазеть, кто поотчаяннее — так и покататься. В камне, знаешь, ходов — до Шуу. И под водой, и над водой, а есть совсем сухие…

— А как же змейсы в сухих ходят? — спросил Кешка.

— Змейсы вообще не ходят, — сурово заметил Варан. — Они плавают… Некогда мне, — он позвенел монетками в кожаном кошельке. — У меня ночная вахта сегодня.

До ночной вахты оставалось еще несколько часов, но Варану надоело врать. Он попрощался с матерью, потрепал по загривкам малявок и быстрым шагом занятого человека двинулся к берегу — купаться.

— Эй, парень!

Варан продолжал идти. Мало ли парней ходит по улицам в сезон; остановился, когда дорогу заступили двое. Один — ровесник, низкорослый и смуглый, но по виду явно не горни. Другой — взрослый, и при одном взгляде на него Варану сделалось страшно.

— Чего не оглядываешься, когда зовут? — начал молодой.

— Откуда мне знать, что меня? — огрызнулся Варан.

— Пошли. Дело есть.

— Я спешу.

— На дно успеешь, — краешком рта заметил взрослый. — Идем… торопыга.

У него были выгоревшие светлые брови и равнодушный, как удавка, взгляд убийцы.

Харчевня отца осталась далеко позади. Приметное место… И парень приметный… На улице полно народу, а ведь не убежишь. Патруля поблизости нет, а и был бы — ничего не успеешь объяснить. Не такое сокровище парень-поддонок, чтобы по его милости гостей тревожить…

— Что вам надо?

— Там расскажем, — сказал светлобровый уже с раздражением. — Ну что, пойдешь добром — или сразу в мешок тебя?

Далеко, на материке, о котором рассказывали Варану плотогоны, человек может убежать и затеряться. А с Круглого Клыка бежать некуда.

Варана привели в бухту, уставленную купальнями, как праздничный стол — стаканами. В купальнях — простых, и вертящихся, и с фонтанами — резвились, ни на что не обращая внимания, холеные заморские гости. Плавали почти нагишом, бесстрашно подставляли шкуру солнцу, ныряли с вышек и катились по деревянным желобам на скользких ковриках. Ели и пили тут же, в плавучих харчевнях; Варану стало страшно жаль себя. Люди живут и любят жизнь, а он, Варан, может быть, видит небо в последний раз. За что?!

— Садись в лодку, — сказал разбойник по-прежнему уголком рта. В том, что это именно разбойник, сомневаться не приходилось.

В лодке уже сидел еще один, плечистый, совершенно лысый. И рядом с ним, скорчившись и обхватив живот, — Варанов знакомый, молодой рыбак Гелька, в сезон обносивший купальни жареными улитками.

Смуглый подросток оттолкнул лодку от причала. Остался на берегу. Быстро зашагал прочь.

— Вы, оба, — лысый разбойник кивнул Варану и Гельке. — Беритесь за весла, и чтобы не отлынивать!

Гребли молча. Лысый правил рулем, светлобровый сидел на носу. Варан, обернутый лицом к корме, смотрел, как отдаляется берег, как лысый скручивает себе трубочку дорогущего заморского табаку, как с удовольствием затягивается… Миновали чей-то ковчег, уродливый и кособокий рядом с настоящими морскими кораблями. Миновали команду рыболовов, тянущих одну сеть тремя большими педальными лодками. Никто не смотрел на устремившуюся в море лодку — двое мужчин и двое парней идут, вероятно, на вечерний промысел…

Тот, что сидел на носу, взялся насвистывать.

— Заткнись, — сказал лысый. — Примета плохая.

— Иди к Шуу со своими приметами.

— Сам иди. Я предупреждал…

И снова молчание.

Когда берег, корабли и ковчеги, рыбаки и купальни остались далеко позади, лысый велел сушить весла. Варан и Гелька — у того от страха нестерпимо болел живот — оказались сидящими рядом, лицом к лысому, с белобровым за спиной. Варан все норовил обернуться.

— Не верти головой… — бросил лысый. — Кто из вас, подлецов, по ночам купаться любит?

Варан и Гелька молчали.

— У меня по ночам работа, — тихо сказал наконец Варан. — Змейсов сторожу.

— А ты?

Гелька стучал зубами.

— Ладно, — сказал лысый. — Ты, — он ткнул пальцем в Гельку. — Давай ори что есть силы: «Стража! Убивают! Грабят! Сюда!»

Варан огляделся. Докричаться хоть до кого-нибудь, а тем более до стражи здесь не было ни малейшего шанса.

— Не верти головой! — снова приказал лысый. — Повернешься еще — ухо отрежу!

— 3-зачем орать? — дернувшись, спросил Гелька.

Лысый вытащил из-за голенища длинный нож.

— Ори, а то рыбам скормлю по кусочку.

— А-а! — завопил Гелька очень натурально. — У… убивают! Стража! Грабят! Сюда! Насилуют!

Белобровый на носу отрывисто рассмеялся:

— Насилуют, говоришь? Мечтатель…

— Он? — с сомнением спросил лысый.

— Не я! — взмолился Гелька.

— Теперь ты ори, — лысый указал ножом Варану в грудь. — Только громко. Как можешь.

— Стра-ажа! — протяжным басом взревел Варан. — Убива-ают! Гра-а-абят!

Взгляд светлобрового неприятно касался спины.

— Не он, — пробормотал лысый скорее себе, чем подельщику. — Хрень это все.

— А по-моему, он придуривается.

— Который?

— Этот, смазливый. По-моему, он чужим голосом орет. Подрежь его, тогда своим зачирикает.

— Парень, — ласково сказал лысый. — Свой голос покажешь или тебе кой-чего повыдергать придется?

— Стра-ажа! — закричал Варан что есть силы. — Гра-абят!

И разом охрип.

— Не он, — с сожалением сказал лысый. — Прогадил ты дело.

— Ты прогадил, а не я.

— Заткнись… У меня предчувствие дрянное.

— Иди ты к Шуу со своими предчувствиями.

— Не тот, и не этот, и не вчерашний, стало быть — кто-то еще…

Солнце склонялось. Лодка покачивалась среди чистого моря. Круглый Клык казался далеким, и безнадежным, и нереальным, как след на воде. Варан уже много раз прыгнул вперед и откатился назад, обезоружил лысого и сбил за борт светлобрового, и выхватил весло, и разбил лысому череп, и нырнул глубоко в море, ушел от лодки вплавь — много чего сделал полезного и нужного в мыслях и планах, прекрасно понимая, что доживает последние секунды, что лучше умереть, сражаясь, и что у Нилы очень красивые, хотя и слезящиеся, глаза.

— Стража… — захрипел Гелька.

— Заткнись, — процедил лысый. Гелька показывал пальцем в небо:

— Стража… Патруль…

Лысый рывком обернулся.

Над морем шел, снижаясь треугольником, воздушный императорский патруль на белых, как камень, крыламах.

* * *

Нила спала в гамаке. Свисали, выбившись из ячеек, спутанные темные волосы. Над водой горела плошка с жиром, тускло освещала огромные тела спящих змейсих. Поблескивали самоцветы на старческой чешуе.

Варан уселся прямо на камень. Обхватил себя за плечи, пытаясь унять дрожь. Бесшумно просидел полчаса, прежде чем Нила, без видимой причины, проснулась:

— Кто здесь?!

Забурлила вода. Настороженно вскинулись рогатые чешуйчатые головы.

— Это я, — сказал Варан без голоса. Нила долго молчала. Змейсихи, успокоившись, снова ушли под воду.

— Я сказала хозяину, что за тебя подежурю, — Нила закусила губу.

— Спасибо.

— Я их почистила, покормила… Убрала…

— Извини.

— Где ты был?! — шепотом выкрикнула Нила. Варан скрестил ноги, оперся локтями о колени и начал рассказывать.

— Значит, их казнили, — сказала Нила, когда он закончил.

— Их просто увели в тюрьму.

— Их казнят до рассвета. Закон сезона: подозрения в разбое достаточно. Если просто возьмут в подозрительном месте за подозрительным делом — вздернут без суда.

— Но меня тоже взяли…

— Ты поддонок, это другое дело. За тебя отец ручился, соседи тебя знают. Ты весь на виду… как и этот твой, Гелька. А эти двое — чужие?

— Да.

— До рассвета повиснут.

Сделалось тихо. Потрескивал жир в плошке.

— А почему ты сразу не пошел к начальнику стражи? Не сказал, что видел?

— Не видел ничего… Кто-то на кого-то напал. Вот и все.

— Надо было пойти хотя бы с этим.

— Надо было, надо было!.. — Варан ударил кулаками по коленям. — Тебе какое дело вообще-то?

— А вдруг у них сообщники остались, — не обращая внимания на его обидный тон, сказала Нила. — Ты говорил, еще был парень. Он-то куда делся?

— Не знаю.

Снова сделалось тихо.

— Никуда не ходи, — по-деловому серьезно велела Нила. — Сиди здесь. Кручинка хоть и подлая, но своих в обиду не дает. Сиди здесь, а я узнаю, — она неловко выбралась из гамака. На ней были все та же рубаха и все те же штаны с самоцветами, Варан мельком подумал, как неудобно в них спать.

— Куда ты пойдешь?

— Не сирота, слава Императору, — Нила жестко усмехнулась. — К кому надо, к тому и пойду… А ты носа наружу не кажи!

И, небрежно прибрав волосы, зашлепала вверх по винтовой лестнице.

Варан уснул на рассвете, и снились ему крыламы. Во сне он тыкался лицом в жесткие белые перья, а проснувшись, обнаружил, что на щеке отпечаталась сетка гамака и что Журбина с Кручиной нетерпеливо кружат по гроту — желают завтракать.

Он накормил змейсих и впервые почистил, весь при этом вымокнув и изгваздавшись. Потом взялся за сачок для отлавливания испражнений; как назло, именно за этим грязным делом его застала вернувшаяся Нила.

На ней была юбка до пят и блуза с короткими, по моде горни, рукавами. Гладкая высокая прическа делала наездницу на змейсах старше, величественнее и строже. Варан даже растерялся — говорить ей по-прежнему «ты»? Или все-таки «вы»?

— Значит, так, — сказала Нила, усаживаясь на край каменного выступа. — Эти, которых грабили, остались живы — это ты их, между прочим, спас — и подали князю жалобу. Начальник стражи усилил караулы и навесил воздушные патрули. После того как патруль снял с лодки двух подозрительных при оружии, прочесали весь остров и схватили пятьдесят шесть человек. Пятнадцать сегодня выпустят. Остальных уже повесили.

— Что?!

— Закон сезона, — Нила провела по лицу рукой, будто убирая паутину. — Если князь не остановит разбой — в межсезонье все останутся голодными, и поддонки, и горни тоже. Есть два особо тяжких преступления: разбой и подделка императорских денег. Потом идет мошенничество, но это уже не так страшно, за него хотя бы судят… Что ты так побледнел? Хорошая новость: того парня, чернявого, который на тебя навел, взяли и казнили вместе с остальными. Тебе ничего не грозит, можешь оставаться, можешь уходить…

Она отвернулась. Варан вдруг увидел, что она готова заплакать. Держится из последних сил. Смертельно устала. И почему-то обижена.

— Нила, — он подошел ближе. — Спасибо…

— Ты можешь уходить. Никто тебя не удерживает.

— Почему ты меня прогоняешь? Или… я что, уволен после вчерашнего?

— Нет, ты не уволен.

— Так почему?

Она разрыдалась. Он стоял рядом, желая ее обнять — и не решаясь. Он был грязный и мокрый насквозь. А она была — чистая и строгая, несмотря на слезы и на сопли.

Настоящая горни.

* * *

Пещера то тянулась тоннелем, то раздавалась вширь, то раздваивалась, а то распускала в стороны десятки щупалец, узких, иногда непроходимых. Некоторые гроты были светлыми — туда пробивались сквозь воду солнечные лучи. Другие — полутемными, а в двух или трех царил такой мрак, что приходилось целиком полагаться на змейсих.

— Они видят в темноте?

— Они знают дорогу…

Варан ехал на Журбине. Она была покорна, как деревяшка, — по команде «вперед» спешила вперед. По команде «стой» немедленно останавливалась. По команде «ныряй» погружалась без раздумий.

— Это потому, что она работала в шахтах. Там ведь еще хитрее коридоры, там в щели просачиваться надо. А Кручина — та в открытом море гуляла, ей пещеры не нравятся. Ну и характер, конечно, паскудный.

— А ты бывала в шахтах?

— Здрасьте! Я там, можно сказать, выросла… Знаешь, там есть такие воздушные карманы, где человек может жить даже в сезон. Темно, холодно, но воздуха хватает, и пищи тоже, и воды, если ее со сталактитов слизывать. Один человек был, так он железные заготовки воровал и потом купцам продавал, тайно. Его поймали и хотели судить, а он убежал и спрятался в шахтах. Там такие лабиринты — можно беглеца сто лет искать, а не найдешь… Ну, думали, придет сезон, он сам вылезет. А он не вылез — боялся. А может, заблудился. Уже на другое межсезонье вышел — живой, только какой-то свихнутый. И судить его не стали — сам себя наказал… Представляешь, над тобой камень и вода, целые громады воды… А ты сидишь в темноте и даже огонь не разводишь, чтобы он твой воздух не жрал. Наверху сезон, а ты как у Шуу в кишках… Он, кстати, все Шуу поминал с тех пор. Может, видел ее. А может, просто сбрендил. Как ты думаешь?

— Я думаю, что Шуу живому видеть нельзя.

— Я тоже так думаю… Но ты не думай, что в шахтах плохо. В шахтах на самом деле весело. Все звенит, колеса вертятся, воду откачивают, змейсихи рабочие ходят туда-сюда… Там светло от огней. Стены сверкают, как во дворце, и не понять — капли или самоцветы. Там хорошо песни петь. Все поют. Там крохотная девчонка песню запищит — а кажется, будто хор на разные голоса, и эхо подпевает. Приплывай к нам в межсезонье.

— Да у меня своя ведь работа есть.

— А ты осенью приплывай, когда торги. Осенью почти никто не работает, только продают и покупают… Смотри, сейчас будет глубокий тоннель, а за ним — грот-палата. Там гостей обычно ракушками угощают. Круча, вперед!

Кручина ввинтилась в воду, ушла почти вертикально вниз. Варан мог видеть, как она несется под водой, обернутая, будто белым пламенем, миллионами крохотных пузырьков. Он едва успел схватить воздуха, как Журбина нырнула следом.

Мазнула по лицу медуза, шарахнулась прочь огромная полосатая рыбина. Вода потемнела; змейсиха долго протискивалась сквозь плотную темноту, так что у Варана неприятно закололо в груди. Наконец впереди мелькнул свет, радужной пленочкой заколыхалась поверхность, и Журбина, царственно выгнув шею, прорвала ее. Обрушила со шкуры потоки и водопады, покосилась на Варана со снисходительным презрением: мол, как тебе, сухопутный червячок?

Варан огляделся.

Грот был самый большой из виденных прежде — и, конечно, самый красивый. Солнце пробивалось в него не только из-под воды, но и сверху, из щелей в куполе. Сталактиты тянулись к своим отражениям, образуя колоннаду; известковые потеки казались парадной драпировкой.

Нила уже взбиралась по ступенькам куда-то наверх; Кручина, привыкшая отдыхать в «палате», вытянула шею по воде и сонно вздохнула.

— Иди сюда! — позвала Нила. Варан плюхнулся с седла в воду, выбрался на плоский камень, отряхнулся, как сытуха на берегу. Полетели брызги.

— Сюда! — голос Нилы долетал откуда-то сверху. — Поднимайся!

На сухой квадратной площадке в беспорядке валялись кожаные подушки, имелась жаровня с остатками углей и гора перламутровых осколков. Кувшин из-под вина треснул и лежал теперь в скудной красной лужице. Нила вытащила откуда-то метлу и совок.

— Хозяину скажешь, грот убирали. Тут они такого, бывает, натворят — змейсихи морду воротят…

Варан протянул руку за метлой. Нила отдала не сразу. Был момент, когда они стояли лицом к лицу, в четыре руки держась за гладкое древко. Нила молчала, ничего не объясняя.

Глаза ее, вечно прищуренные, в полумраке наконец-то открылись, и каждый зрачок казался входом в шахту.

— Это гостевой путь, — сказала Нила глухо, будто удерживая слезы. — Мы по нему посетителей возим. Он вдоль берега идет, по краю, поэтому свет. А если свернуть вглубь — там такие переходы… такие лабиринты… и там всегда темно.

— А ты любишь, когда темно? — спросил Варан, чувствуя, как нагревается в ладонях злосчастная метла. Нила резко кивнула:

— Солнце режет. Не люблю.

А очки, хотел спросить Варан, но вовремя прикусил язык. Привычные к яркому свету горни не носят очков. А заморские гости — те вообще считают, что закопченные стекла поддонков прячут ложь в глазах, и алчность, и еще Шуу знает что. Вот почему хозяину так понравилось, что глаза Варана привычны к свету…

Нила ждала чего-то. Не сводила требовательного взгляда.

— Поедем вглубь? — осторожно предположил Варан. Она кивнула снова.

— А хозяин?

— Хозяин велел в гроте прибрать и девочек выгулять. До вечера не хватится, — она наконец-то выпустила метлу.

Варан, отвернувшись, быстро-быстро зазвенел расколотыми ракушками, загремел черепками. Нила собрала подушки и вычистила жаровню. Молча, не глядя друг на друга, они сложили мусор в мешок, привязали тяжелый камень, подтащили к выступу над водой, столкнули; разошлись по воде волны, поднялось несколько пузырей. Кому-то из наших будет по осени подарочек, подумал Варан. Впрочем, осенью и мусор хорош: плотины укреплять или еще что…

Нила тихонько свистнула. Змейсихи подняли рогатые головы. Их выпуклые глаза бледно светились зеленым.

Не утруждая себя спуском по лесенке, Нила прыгнула в воду с края скалы. Красиво, без всплеска, ввинтилась в воду, вынырнула прямо перед Кручиной, ухватилась за повод:

— Хватит дрыхнуть, старуха! Поехали!

Варан зажмурил глаза и тоже прыгнул. Вода показалась плотной, как шкура на барабане; Варан вынырнул, оглушенный. Журбина покосилась с презрением.

* * *

— Подожди, я сейчас огонек запалю.

Варан услышал торопливый стук кремня.

Ничего не было видно. Закрыты глаза или открыты — не имело значения. Тьма. Самоцветы на чешуе змейсих, изумрудные выпуклые зенки, белое лицо Нилы — в темноте все умерло. Вместо самоцветов могли быть просто камни, змейсихи могли быть слепы, а Нила могла быть уродливой ведьмой…

Варану стало страшно. Он впервые пожалел, что пошел за ней в недра горы, в лабиринт переходов. Кто она такая? Кто она ему?

Родился огонек. Из ниоткуда появились Нилино лицо и ладонь с длинной тоненькой свечкой, поверхность воды, тени рогатых голов на длинных шеях.

— Испугался?

— Еще чего.

— Я тут была раньше… Тут сухих камней нет. Направо открытый тоннель, там иногда хозяин особо храбрых гостей водит, с факелами… А прямо — очень глубокий карман. Я три раза пронырнуть пыталась, чуть не утонула… Не вышло.

— А там? — Варан махнул рукой налево.

— Там другой коридор, тоннель, потом два грота один за другим, потом развилка. Если налево повернуть, то скоро выйдешь в такую пещеру… Я там разные вещи находила. Шелковый платок плавал… Старый, весь почти в дырах, но с рисунком. Потом куски пробки… Потом из дерева такая фигура, с двумя головами. Принесла хозяину, говорю, может, продать… А он говорит: сожги. Я сожгла другую деревяшку, а фигуру спрятала — больно красивая. Потом тебе покажу.

— Это с двумя-то головами красивая?

— Ну да… Знаешь, в этих пещерах клады есть. Точно есть. Водой их постепенно вымывает… А есть просто тайники. Горни в межсезонье так их устраивают, чтобы в сезон, когда вода поднимется — не достать. Говорят, туг где-то княжеская казна…

— А то князю больше негде казну хранить.

— Не знаю… Мошенники, которые в сезон промышляют, так просто деньги с Клыка не вывезут — стража проверяет. Вот они и прячут. А потом, в межсезонье, когда стража разлетается — они приходят и вынимают.

— А ты искала?

— Ну конечно. Нашла фигуру двухголовую и еще один башмак на правую ногу с золотой набойкой. Он в щели застрял и потому не утонул. Из этой набойки мне дома колечко выковали…

Все еще держа свечку на ладони, она тронула ногой Кручину. Змейсиха, едва различимая в темноте, двинулась вдоль пещеры — две расступившиеся волны были как пробор в черных волосах. Журбина без команды потянулась следом.

Нила придержала змейсиху рядом с глубокой, поросшей водорослями щелью. Варан вздрогнул, но то, что показалось ему живым уродливым телом, было всего лишь огромной цепью, свисающей сверху. Цепь позеленела, покрылась ракушками; каждое звено было размером с блюдо.

Нила обернулась:

— Здесь чердак.

— Что?

— Так называется — чердак. Верхняя пещера. Сухая. Хочешь посмотреть?

— А кто цепку повесил?

— Может, моряки. А может, бандиты. А может, стража… Она давно тут висит.

— Проржавела?

— Сто лет провисит — не проржавеет… Боишься, что ли?

Не дожидаясь ответа, Нила зажала горящую свечку в зубах. Соскользнула с седла и ухватилась за нижнее звено. Подтянулась. Цепь закачалась, скрежетнула, под сводами пещеры расползлось шелестящее эхо. Запрыгали тени — как будто не девушка взбиралась наверх, а многорукое чудовище.

Змейсихи не встревожились. Кручина вытянула шею и прикрыла глаза; не опасно, подумал Варан. Вовсе не страшно.

Сверху падали капли. Снова сделалось темно — Нила скрылась за нависающим брюхом скалы, и только тусклые отблески свидетельствовали, что свеча в ее зубах еще горит. Дождавшись, пока цепь перестанет дергаться, Варан ухватился за нижнее звено; цепь была холодная и склизкая. Острая ракушка тут же поцарапала мизинец.

— Давай сюда! — Варан увидел огонек прямо над головой. — Здесь сухо!

Тонкая рука ухватила его за плечо, помогая выбраться.

Варан утвердился на камне, сел на пятки, вытер руки о мокрые штаны. Огляделся.

Сухой карман, потолок низкий, так что в полный рост подняться нельзя. Камни неожиданно гладкие, явно кем-то когда-то отесанные. Странный запах — не сырости, не водорослей, а будто древесной смолы. Приятный.

На потолке, тоже гладком, рисунки копотью. Не понятно, то ли ребенок баловался, то ли тайные знаки.

— Эй, может, это карта? Где клады спрятаны?

— Я искала, — Нила улыбалась, почему-то довольная. — Ничего не выходит… Если и карта, то не про нас.

— А что здесь было-то?

— Убежище. Склад контрабандистов. Нора какого-нибудь секретного мага… Не знаю. Все это было давно. С тех пор, как я это место три года назад нашла, сюда никто, кроме меня, не приходит.

В углу горой лежали сухие водоросли. По-настоящему сухие; такими набивают матрасы, и как сладко спать на них в межсезонье, слушая, как бормочет за окном дождь…

В другом углу, в каменной нише, нашлась книга со слипшимися страницами. Настоящая бумажная книга, вернее, бывшая бумажная, потому что желто-серое квелое месиво, в которое превратились страницы, не принял бы за бумагу ни один старьевщик.

— Может быть, тут были заклинания, — мечтательно сказала Нила. — Мы бы прочитали их — и сами стали магами. А может, это просто приходно-расходная книга какого-нибудь купца.

— Или дневник капитана далекого плавания.

— Или список кулинарных рецептов.

— Ну тебя, — Варан неуверенно рассмеялся. — Кстати, если бы мы прочитали заклинания, то магами не стали бы. Скорее всего, у нас просто раздвоились бы языки, или выскочил слепой глаз на затылке, или что-то еще. Магами рождаются.

— Я знаю.

Нила поставила свечку на жесткий морщинистый переплет. Варан увидел, что тоненький стержень догорел уже до половины.

— Эй… нам света хватит?

— У меня еще есть… И потом… Зачем нам свет?

Варан поднял глаза. Нила смотрела на него без улыбки.

* * *

Змейсихи нашлись по звуку — Кручина тихо зашипела в ответ на Нилин зов. Журбина фыркнула. В полной темноте, на ощупь, Варан вскарабкался в седло.

Его трясло. Журбина, не любившая нервных, сделала вялую попытку сбросить всадника.

Кручина плыла впереди. Шелест воды отражался от стен, от сводчатого потолка, мир вокруг казался объемным, как теплое облако. Змейсихи помнили дорогу обратно; когда Кручина нырнула, Варан услышал приглушенный всплеск и успел набрать воздуха.

Журбина несла его сквозь темноту, сквозь плотную массу воды. Что теперь будет, думал Варан, зажмурив глаза. Как я смогу дальше жить… без Нилы — никак. Надо жениться на ней, вот что надо сделать. Он, Варан, еще молод, но жениться все равно можно. Отец поймет.

Журбина вынырнула. Варан стряхнул воду с волос и открыл глаза.

Темнота сменилась полутьмой. Сквозь воду пробивался далекий свет. Нила сидела на спине Кручины. Смотрела на Варана через плечо; он впервые увидел ее. Впервые в жизни.

— Выйдешь за меня замуж? — крикнул поспешно, будто боясь, что она удерет.

Нила молчала. Мокрые волосы прилипли к голове и казались блестящим шлемом.

— Это я сказала хозяину, чтобы он тебя нанял, — призналась, глядя в глаза.

— Выйдешь за меня?

— Если хозяин узнает, что было, он тебя уволит…

— Выйдешь?

Нила зажмурилась. И так, не открывая глаз, кивнула.

А сезон был в самом разгаре.

Каждый день из-за моря прибывали корабли. Прилетали всадники, и воздушные повозки, и надутые огнем расписные шары. Огромные, величественные, белоснежные крыламы расхаживали по причалам, как в межсезонье — обыкновенные кричайки. Все дворцы и лачуги были заняты приезжими и их слугами. Цены росли с каждым днем. У грузовых пристаней ежедневно швартовались купцы — в основном поставщики продуктов для гостей и корма для их животных.

На главной площади через день кого-нибудь казнили. Чаще всего — за разбой или подозрение в разбое; тем не менее, новые охотники за кошельками прибывали на Круглый Клык каждый день — в толпах челяди. Поэтому грабителей на темных улицах не становилось ни больше, ни меньше.

Иногда казнили за распространение фальшивых денег. Отцу Варана однажды всучили поддельную бумажку с нарисованной радугой; отец тут же вызвал стражу, но мошенника так и не поймали.

— Чтоб его Шуу отрыгнула! — кипятился отец. — А если бы я не заметил и купил на нее что-нибудь? Меня бы повязали, так, что ли?

— Полреала, — успокаивала его мать. — Обидно, ну да не конец же сезона!

Варан видел родителей редко. И всякий раз не находил времени, чтобы поговорить с отцом. Как тут подступиться? «Здравствуй, папа, я женюсь»?

Они с Нилой никогда не говорили о любви, о свадьбе, о будущей жизни. Они говорили о змейсах, рудниках, магах, звездах, видимых только в сезон, о потайных письменах, об Императоре, подводных пещерах и драгоценных камнях.

В те редкие дни, когда охотники до верховых прогулок не шли сплошным потоком, Варан с Нилой выбирались на базар. Нилу, как настоящую горни, вечно тянуло в ювелирные лавки. Хозяева ее, как правило, знали, позволяли войти, рассмотреть товар, иногда и примерить; Варан поначалу стеснялся, стоял на пороге, не решаясь приблизиться к разложенным на бархате драгоценностям. Потом осмелел.

А посмотреть было на что. На высоких столах разложены были граненые, оправленные в золото и серебро камни — но не цветные камушки, которых полным-полно на Малышке и которыми украшены были Нилины штаны. Нет — эти были настоящие, почти живые, из тех, что попадаются рудокопу один раз за всю жизнь.

Такие камни хранят владельца, лечат его от головной боли, придают силу и продлевают жизнь. Каждый такой камень имеет свое имя. Говорят, что они способны совокупляться и производить себе подобных, но в это уж ни Варан, ни Нила не верили. Зато легко можно было убедиться, что внутри каждого камня живет свой собственный огонек — белый, голубой или желтый. Варан и Нила часами могли стоять у раскладки, глядя, как колышутся, сжимаются и расширяются бьющиеся сердца камней.

При них покупали украшения стоимостью в пятьдесят, сто, тысячу реалов; Варан видел, какими глазами смотрела Нила на молодых и старых аристократок, становившихся обладательницами сокровищ.

— Ты все равно красивее, — говорил он убежденно.

— Разумеется, — отвечала она без тени смущения. — И потом, где бы мне это носить? В рудниках?

Они уходили, и Варан решал про себя, что больше в ювелирные ряды — ни ногой; тем не менее проходило несколько дней, они с Нилой шли на базар, и от рядов с шелками, фруктами, безделушками на память, железными и деревянными вещами снова прибивались к ювелирам — почти против собственной воли.

У Нилы была любимая игрушка — ожерелье с белыми и голубыми камнями. Варан знал, что всякая прогулка на базар непременно закончится возле этого ожерелья; хозяин лавки, из местных, знал Нилину мать и позволял девушке брать украшение на ладонь. Нила стояла, завороженно глядя на мерцание камушков; бледный свет их отражался на ее сосредоточенном лице.

Ожерелье стоило сравнительно недорого — сто реалов. Для Варана это был заработок за весь сезон — и то если не покупать сладостей и обходиться только самым нужным. В душе он, Варан, давно согласился отдать все свои деньги за ожерелье — но что скажет отец? Неподходящее начало для разговора о женитьбе; отец, чего доброго, разозлится и откажет, даже не выслушав. Напротив, если Варан принесет в семью честно заработанные деньги, отец поверит, что он уже взрослый, самостоятельный мужчина и вполне может привести в дом жену…

Проклятое ожерелье снилось Варану по ночам. Ему снилось, как он приносит его Ниле. И какие у нее, у Нилы, делаются глаза.

В счастливые дни, когда они, ускользнув от всех, забирались на «чердак» и обнимали друг друга на куче сухих водорослей, Варан, забываясь от счастья, клялся добыть ожерелье. В крайнем случае украсть; Нила зажимала ему рот ладонью:

— Дурачок… Только попробуй мне!

Он замолкал, но от затеи своей не отказывался.

Обязанности Варана со временем значительно расширились. Теперь он не только ухаживал за змейсихами и вылавливал сачком свежее дерьмо, но и прохаживался по базару с табличкой «Прогулка на серпантерах, недорого», провожал посетителей ко входу в подземные пещеры и, что самое волнующее, иногда сопровождал их в поездке.

Если поездка намечалась совсем легкая, без нырков и погружений, то двух посетителей сажали на двух змейсих, и Варан предводительствовал им неспешно, помахивая веслом в легкой лодочке и отдавая команды змейсихам:

— Журбина, пошла! Круча, придержи… Стоять, обе!

Он скоро выучил наизусть все слова, которые нравились посетителям, и вдохновенно рассказывал об истории каждого грота, о кладах, которых здесь запрятано полным-полно, о зловещих тайнах, большая часть которых никогда не будет раскрыта. Рассказывал, между прочим, и о змейсах на службе рудокопам, и о патрульных змейсах, и о том, что неприрученные змейсы почти так же опасны, как донный дракон, называемый в просторечии Утробой. Посетители слушали, удивлялись — и в конце поездки нередко благодарили Варана монеткой. Он устроил в расщелине свой собственный маленький тайник, но этих денег не хватало не то что на ожерелье — на один маленький камушек.

Если посетитель требовал чего-то посложнее и поинтереснее, Варан усаживал его на покорную Журбину, а сам забирался на спину Кручине. Вел тогда запутанными переходами, рассказывал о «самом центре скалы», при надобности объяснял спутнику, где и сколько предстоит пробыть под водой. Как ни странно, богатые любители темных подводных нор оказывались не такими щедрыми, как боязливые любители спокойных прогулок. Но Варан все равно время от времени что-нибудь получал.

Нила водила гостей чаще. Во-первых, змейсихи слушали ее лучше, во-вторых, Варан ей уступал.

В тот памятный день посетителя — посетительницу — должна была вести опять-таки Нила. Но посетительница оказалась малолетней дочкой заморского аристократа, спесивой и вздорной. Появившись в гостевом гроте, она первым делом окинула Нилу с головы до ног оценивающим взглядом.

— Вот так вырядилась, — сказала, глядя на расшитые камушками Нилины штаны. — Ты что, все свое состояние на штаны прилепила, девка? Тогда где оловянные монеты?

Хозяин заговорил с гостьей почтительно, отвлекая ее внимание от Нилы; та же, как стояла, так и застыла, глядя в пространство белыми от бешенства глазами.

— Не обращай внимания, — выдохнул Варан ей на ухо. — Шуу с ней…

— Я ее не поведу, — так же шепотом отозвалась Нила. — Варан, выручай…

Он испытывал к сопливой аристократке чувство не менее сильное, чем Нила, однако не мог не прийти любимой на выручку.

— Я готов, — сказал он хозяину, и тот мгновенно все понял и кивнул:

— По светлому кругу. Малым ходом. Понял?

Личный слуга аристократки — круглощекий тип с заплывшими жиром глазами — подсадил ее на спину Журбине так ловко, что девица даже не замочила платья. Усевшись, она первым делом ударила змейсиху пятками; покладистая Журбина повернула голову и зашипела.

— Ваша милость, — мягко сказал хозяин, — серпантеры — злобные и опасные животные. В ответ на ваш удар Журбина может сбросить вас в воду… Увлечь в глубину… Укусить… Я прошу вас — просто сидите в седле, ваш проводник все сделает сам.

— Если эта тварь, — сообщила девица с неподражаемым высокомерием в голосе, — осмелится забрызгать мне платье — мой отец выкупит ее у вас для своей живодерни… Понятно?

Варан погрустнел, предчувствуя неприятную поездку. Кручина под ним вполне разделяла его опасения — нервно била хвостом по воде, вертела рогатой головой и то и дело облизывалась раздвоенным языком.

— Вперед, — сказал Варан самым спокойным голосом, на который в тот момент был способен. И они тронулись.

* * *

— У моего отца пять сотен рабов, на каждом золотой ошейник, к ошейнику приделан золотой колокольчик, и когда все колокольчики одновременно звенят — получается аккорд… У меня три лошади, суслик и своя крылама. В моей комнате круглый год цветут пять розовых кустов. Ты когда-нибудь видел розы?

— Да, — отвечал Варан, чтобы хоть что-нибудь ответить.

— А вот и врешь, не мог ты их видеть. Вы тут живете среди воды и камня, едите рыбу и ничего не видите. А мир, между прочим, велик. В прошлом году летом мы с отцом ездили в страну вулканов. Ты знаешь, что такое вулкан?

— Нет.

— И никогда не узнаешь, можешь быть спокоен… Так, у меня вода в левой туфельке.

— Но ведь это водная прогулка, ваша милость. И потом… Попробуйте ровнее держаться в седле.

— Ровнее в седле? А ты знаешь, слуга, что я летаю верхом на крыламе, а это немножко труднее, чем хлюпать на этих твоих рептилиях… Мне обещали чудеса подводных пещер. Ну и где тут чудеса?

Юная аристократка — на вид ей было лет пятнадцать — произнесла эту реплику в «каменном саду» — гроте, где посетители обычно глазели по сторонам, разинув рот от восхищения. Снизу грот был подсвечен солнцем, сверху свисали «ветви» и «цветы» — белые известковые отложения. Блики воды танцевали на них, и казалось, что «сад» живет, колышется, дышит.

— Посмотрите, — Варан поднял руку. — Вон там, над нами…

— Ну и что? — аристократка пожала плечами. — Если прогулка не оправдает моих ожиданий, мальчик, мой отец купит для живодерни не только серпантер, но и тебя, твоего хозяина, эту девку в расписных штанах…

Она отвернулась и снова ударила Журбину пятками. Змейсиха хлестанула по воде хвостом.

— Ты где-то был, кроме этого своего островка? — спросила мерзавка, не замечая ни возмущения Журбины, ни остекленевших глаз Варана.

— Нет.

— И не будешь, разумеется. Ты хоть живешь здесь, наверху — или там в сырости, где сейчас дно?

— Я поддонок, — сказал Варан сквозь зубы.

— Ну надо же, — рассеянно продолжала аристократка. — А если я брошу в воду монетку — ты сможешь ее поймать?

Не дожидаясь ответа, она открыла кошелек, привешенный к поясу, и бросила в воду монету — как успел заметить Варан, в одну шестую реала. Монетка опускалась почти невидимая, пока не попала в солнечный луч и не замерцала, как рыбка.

— Что же ты не прыгнул?

— Она слишком быстро тонет, — признался Варан.

— И где она теперь? Что, это правда, что под нами бездна?

— Нет. Под нами дно, только очень-очень глубоко. Монетка упадет на дно, и осенью кто-то ее отыщет.

— Слушай, слуга, — аристократка посмотрела на него внимательнее, чем прежде. — Вы со своим сбродом подсунули мне дурацкую скучную прогулку… Я согласна простить вас, если ты меня немножко развлечешь.

— Как?

— Я очень люблю смотреть, как ныряют за разными вещами. За монетками. Смотри, вот здесь у меня треть реала… Лови!

Она метнула монетку, и Варан прыгнул прежде, чем успел подумать.

Треть реала — светлая монета и довольно большая. Варан видел, как она погружается, суетливо покачивая круглыми боками. Он нырнул головой вниз, в несколько рывков достиг монетки — но промахнулся, и она выскользнула из ладони. Он рванулся глубже и тогда наконец-то ее поймал; сжав монетку в руке, он с опозданием понял, как это мало. Треть реала — для того, чтобы купить Ниле ожерелье, надо нырять триста раз!

Ему захотелось разжать руку, но он удержался.

Под водой было светлее, чем в гроте. Варан видел горящую под солнцем поверхность снаружи, видел брюхо скалы в зеленых пятнах водорослей, видел тусклую, как натянутый рыбий пузырь, поверхность грота внутри. Ему не хотелось возвращаться к дрянной избалованной девке, в чьей власти ему предстоит пробыть еще как минимум час. Вот если бы он был рыбой…

Он повернул голову — и увидел.

Маленькая радуга в воде. Светлая прямоугольная бумажка. Вернее, не бумажка, а…

Они не тонут в воде и не всплывают. Если их притопить — так и будут дрейфовать, следуя течениям. А в стоячей воде — неподвижно лежать, будто листочек зелени в рыбном желе.

Клады, сказал голос Нилы в голове. Тут полно кладов, тайников… Княжеская казна… Схроны контрабандистов…

Варан рванулся, боясь, что наваждение рассеется и плывущая в толще воды денежная бумажка окажется всего лишь солнечным бликом. Рванулся, выбросил вперед руку, схватил…

Пальцы ощутили плотную, мягкую, приятную на ощупь ткань денег. Варан развернул купюру, присмотрелся…

Сто реалов! Сто реалов! Сто!

Он понял, что ему не хватает воздуха. Что до поверхности еще плыть и плыть, а грудь уже разрывается. Что он сейчас утонет с деньгами в руке…

Вырвавшись головой на поверхность, он долго кашлял, задыхаясь, чувствуя, как кровь приливает к щекам.

— Достал? — нетерпеливо спрашивала аристократка. — Я уж думала, ты утонул… Достал или нет?

Варан, не в силах вымолвить слова, помотал головой.

— И это хваленые местные ныряльщики! — протянула аристократка, не скрывая разочарования. — Чуть не утонул, а все равно не достал…

Варан кашлял. Сто реалов жгли судорожно сжатую ладонь. Вдруг заметит, спросит: «Что там у тебя?»

Ухватившись рукой за уздечку Кручины, он незаметно переложил деньги в карман штанов.

Остаток путешествия прошел, будто в мутной воде. Аристократка постоянно чего-то требовала, на что-то жаловалась, била пятками бедную Журбину; змейсихи нервничали все сильнее. А Варан, обмерев в седле, видел только одно: как он протягивает ювелиру сто реалов. Не глаза Нилы, когда она увидит подарок, не перемигивание огоньков в белых и голубых камнях — а ювелира, глядящего на сто реалов в Варановой руке. Седого загорелого горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу.

Тягостная прогулка наконец закончилась. Аристократка затеяла спор с хозяином, отказываясь платить оговоренную сумму; Варан потихоньку проскользнул в грот с гамаком. Хотел снять и выкрутить мокрую одежду — но в последний момент испугался потерять или испортить деньги. Его колотил озноб; кое-как обтеревшись сухими тряпками, он выбрался наверх по узкой лестнице и, никому ничего не говоря, кинулся на базар.

* * *

— Где тебя носит?! — накинулся хозяин, когда он вернулся, задыхаясь от бега, прижимая к груди полотняный мешочек. — Хотел тебя с гостями отправить, пришлось Нилу посылать… Где ты был?

— Нила с гостями? — спросил Варан, все еще прижимая мешочек к груди. — А когда… Когда она вернется?

— Да ты совсем очумел, парень, — заметил хозяин, внимательно к нему приглядываясь. Прежде Варан не был замечен ни в дерзости, ни в небрежении обязанностями. — Что такое с тобой стряслось?

Варан счастливо улыбнулся:

— Я… подожду. Можно?

— Можно, — сказал хозяин, совсем озадаченный. — Нельзя, что ли?

Варан прошел в грот, где обычно держали змейсих, и улегся в гамак, не отрывая ношу от груди.

Он скажет: «Это тебе». Нет, он скажет: «Это тебе мой свадебный подарок». Нет, он ничего не скажет, промолчит… Просто распустит шнурок на мешочке, и тогда она увидит сама.

Может быть, в гроте слишком темно? Попросить ее подняться на свет? Нет, она не любит солнце… Здесь, в пещерах, ее глазам удобнее всего… А искорки в глубине камней горят так ярко, что светятся даже в полной темноте… Так сказал ювелир…

Варан закрыл глаза всего на минутку. Тут же появилась Нила и встала рядом с гамаком. Он крепче сжал полотняный мешочек и приготовился сказать давно придуманные слова, но губы не разжимались во сне. Нила, не желая ждать, взяла его за плечи и крепко тряхнула.

Варан открыл глаза.

Вечерний свет солнца из-под воды угасал. Грот освещен был факелами. Незнакомый человек в серебристо-черной куртке стражника тряс Варана за плечи, за его спиной стояли бледный хозяин и ювелир.

— Поднимайся, — сказал стражник почти добродушно. Варан моргал, не понимая — закончился сон или только начинается.

— Я ничего… — начал он и запнулся. Стражник обернулся к ювелиру:

— Он?

Ювелир — пожилой загорелый горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу — произвел жест птицы, склевывающей зерно:

— Он.

— Пошли к судье, — сказал стражник Варану.

— За что?!

— А ты не знаешь?

Вода в гроте закипела. Показалась сначала рогатая голова Кручины, а потом — Нила с распущенными по плечам мокрыми волосами.

Оглядела собравшихся, ничего не понимая. Побледнела — это было видно даже при свете факелов. Плотнее схватилась за уздечку; хотела что-то сказать, но хозяин быстро махнул ей рукой, и слова остались у Нилы в горле.

— Не знаешь? — повторил стражник и взял из помертвевших рук Варана полотняный мешок. Распустил шнурок, вытряхнул на ладонь ожерелье; замерцали в полутьме синие и белые камни.

Шумно вздохнула Кручина. Нила не издала ни звука — неподвижно сидела в седле, глядя то на Варана, то на ожерелье, то на стражника. По плечам ее скатывалась вода.

— Я купил это, — к Варану вернулась твердость. — Я не украл. Я заплатил.

— Деньги-то фальшивые, — глухо сказал ювелир. — Фальшивая сотка, парень.

* * *

Пещера Справедливости, иначе Тюремная Кишка, имела один только выход. Судьи и подсудимые, обреченные на смерть разбойники и сам князь, пожелай он спуститься в Кишку за какой-то надобностью, обязательно должны были пройти сквозь строй вооруженной стражи, миновать шипастые ворота и каменную дверь, такую низкую, что входить в нее приходилось едва ли не на четвереньках.

Поток людей, заглатываемых и изрыгаемых Кишкой, не иссякал ни днем, ни ночью. Кто нес жалобу, кто — донос, а кого и вели на плаху. Сезон был в самом разгаре.

Варан шел, сопровождаемый стражником, через весь город. Почти у самых ворот Кишки его догнал задыхающийся от бега, но странно бледный отец:

— Погоди! Служивый! Погоди, пойдем вместе! Он же сопляк…

Стражник окинул его равнодушным взглядом:

— Отец?

— Ну…

— Иди в канцелярию, пиши прошение.

— Мне к судье надо…

Стражник, будто играючи, снял с плеча пику-гарпун с зазубренным наконечником. Направил в грудь Варановому отцу:

— Иди в канцелярию.

Отец посмотрел Варану в глаза.

Наверное, был еще шанс удрать. На вечерних улицах — толпы, можно затеряться. Можно нырнуть в какую-нибудь лавку и переждать погоню. Можно пробраться ночью в порт, напроситься гребцом на уходящее за море судно, можно уехать — и никогда не возвращаться. Никогда больше не видеть берегов Круглого Клыка — и Нилу…

Варан стоял за спиной стражника, никем особенно не охраняемый. Переминался с ноги на ногу, как будто вечерний теплый камень жег босые ступни.

— Пошли, — стражник снова закинул пику на плечо.

И Варан пошел.

Тюремная Кишка освещалась масляными лампами. Откуда-то несло сквозняком; поговаривают, что через вентиляционные щели можно сбежать. Варан слышал такой разговор давным-давно, еще когда помогал родителям в харчевне; двое загорелых пузатых моряков шептались в уголке под тентом, а Варан протирал столы и все слышал…

Сквозняк вел по лицу ледяной струйкой.

Стражник сдал Варана с рук на руки судейскому чиновнику в потертом черном балахоне. Тот отвел его в низкую полукруглую пещеру, где, рассевшись на гнилых циновках, ждал своей участи целый выводок всякого сброда — человек пятнадцать, один другого страшнее. Покачивались серьги в больших темно-коричневых ушах, зыркали недобрые, нездоровые глаза; кто-то бранился, кто-то храпел, кто-то молча смотрел в покрытый потеками потолок. Один тощий и плешивый, по виду явно нездешний, канючил и ныл в уголке, растирал грязные слезы по морщинистому лицу: он-де ни в чем не виноват, он жертва, просто жертва, ясно вам?..

Его забрали первым.

Потом стали забирать одного за другим, иногда быстро, иногда с промежутком в полчаса. Из зала суда никто не возвращался.

— Пивка бы, — мечтательно сказал голый до пояса, с круглым животом бородач, сидевший неподалеку от Варана. — Не дадут ведь. На последних просьбах, сволочи, экономят. Повисну до рассвета, парень, и ты повиснешь… А пивка бы хоть глоточек. Напоследок.

Варан отвернулся.

Бородача забрали предпоследним, и Варан остался в пещере один. Тряпки, игральные кости, осколки раковин с выцарапанными на них голыми красавицами, рассыпанный по полу табак — весь скарб, брошенный за ненадобностью, остался лежать на камнях, напоминая о тех, кто недавно был жив и еще не мертв, но застыл на пороге на несколько часов — до рассвета…

— Эй, — крикнул стражник от двери. — Парень! Иди…

И Варан пошел.

Чиновник сидел за низким столом, колченогим — но, несомненно, деревянным. Чиновник выглядел утомленным; глаза его воспалились и нехорошо блестели. Свечи в канделябрах сгорели больше чем наполовину.

— Разбой? — спросил устало. Варан молчал.

— Имя, — сказал чиновник, раздражаясь.

— Варан…

Чиновник мельком просмотрел разложенные на столе раковины. Выбрал одну; надел очки — не темные, как у поддонков, но со светлыми стеклянными линзами. Сморщился, разбирая чужие, по-видимому, записи.

— Шуу что такое, — сказал, внезапно забыв об усталости. — Нет, это Шуу что такое!

И обернулся к стражнику в дверях, да так резко, что едва не сбросил на пол канделябр:

— Позови Слизняка, быстро!

— Его честь в такое время спит, — неуверенно предположил стражник.

— Подними его! — повысил голос чиновник. — Что он думает — с этим делом можно ждать до рассвета?!

До рассвета, подумал Варан, и у него ослабели колени.

«Сим довожу до сведения его светлости Князя Круглоклыкского, что пятьдесят второго дня сезона триста пятнадцатого от воздвижения Империи незнатный горни Тырк, состоящий в цехе ювелиров острова Круглый Клык, получил сто реалов одной купюрой в уплату за ожерелье о пяти синих и пяти белых камнях, причем платеж сей был произведен неким поддонком, обывателем того же Круглого Клыка. Спустя час пятнадцать минут после свершения сделки ювелир, желая совершить некоторые мелкие выплаты, снес купюру на обмен в Денежный Дом. Служащий Дома, незнатный горни Ребрик, ввиду большого опыта заподозрив неладное, поспешил предъявить купюру на проверку господину Императорскому магу Круглоклыкскому. Господин Императорский маг письменно засвидетельствовал, что купюра в сто реалов — фальшивая, изготовлена с отменным искусством и на простой глаз неотличима от настоящей, а стало быть, представляет угрозу для всех честных торговцев Круглого Клыка и подрывает благополучие Империи, о чем он, господин Императорский маг, поспешил уведомить лично Императорского главного казначея. Будучи поднята по тревоге, сыскная служба вашей светлости провела дознание и скоро выяснила имя молодого поддонка, купившего ожерелье. Оказалось, что некоторое время назад он был задержан по делу о разбое, но поручительством отца и общины освобожден. Ввиду особой важности дела прошу ваше сиятельство поучаствовать в нем лично.

С нижайшим почтением — судья и дознаватель Верон-Беломидий (Слизняк)».

* * *

— Я велю позвать палача, — чиновник потер ладони, — и тогда ты заговоришь по-другому, щенок! Кто дал тебе деньги?

— Я нашел их в море, — повторил Варан, глядя прямо перед собой. — Я вожу посетителей… на змейсах…

— Кого ты куда водишь, мы знаем! Кто дал тебе деньги? У тебя есть последний шанс избежать дыбы. Кто?

— У меня есть свидетель, — сказал Варан, с трудом проталкивая слова сквозь сухое горло. — Молодая… дама, вчера она каталась на… она бросила монету, я нырнул…

— Монету в сто реалов?

— Нет… Монету в треть реала… я нырнул и увидел, что деньги плывут…

Чиновник желчно рассмеялся:

— Деньги плывут, ну ты посмотри на него! Хватит, мне надоело это слушать, Васко, беги за Шкуродером…

— Там есть клады, — упрямо продолжал Варан. — Я подумал, что водой размыло чей-то тайник…

— Ага, чужой тайник! И ты никому не показал, никого ни о чем не спросил, побежал покупать побрякушку?

— Да, — Варан чувствовал, что тонет, что поверхность воды отдаляется, а грудь уже рвется изнутри. — Я давно хотел… ожерелье. Я хотел его подарить невесте. У меня есть невеста…

— Как зовут молодую даму? — спросил человек, сидящий в углу за простым каменным столом. — Ту, что видела, как ты нашел деньги?

Варан наморщил лоб:

— Я… не знаю. Хозяин, спросите у хозяина, он знает… он поможет ее найти…

— Мы тратим время, Слизняк, — пробормотал чиновник, прикрывая ладонью воспаленные, лихорадочно блестящие глаза.

Тот, кого звали Слизняком, пожал плечами. Тяжело поднялся, удалился в темный сводчатый коридор; в глубине коридора мерцали бледно-голубые огни. Варану вспомнились камни на бархатке — пять белых, пять синих…

За спиной скрипнула дверь. Варан обернулся; сзади, очень близко, стоял старик с волосами такими длинными, что они доходили ему до плеч. Варан сроду не видел, чтобы мужчины носили столь бесконечные волосы. Шкуродер, содрогнулся Варан. В ту же минуту стражники вытянулись по стойке «смирно», а чиновник поспешно поднялся из-за деревянного стола:

— Ваше сиятельство…

Длинноволосый махнул рукой. Описал по залу широкий круг, остановился, помахал под носом у чиновника знакомой радужной бумажкой:

— За полреала! За полреала умельцам голову снимали. Нарисуют радугу на бумажке, обольют воском… Ночью на базаре всучивают простакам… А днем, если не слепой, — видно же, что подделка… А эту я не различил бы! И сейчас в руках держу — не верится… Сядь, Суслик…

И, будто не в силах устоять на месте, его сиятельство князь Круглоклыкский описал по залу еще два стремительных круга.

Варан видел князя раз или два, да и то издали; тогда на князе был парадный головной убор и высокий, расшитый золотом воротник. И уж конечно, Варан не надеялся — да и не желал никогда — видеть князя так близко.

Сто реалов лежали на столе, источая радужное сияние. Варан сидел, боясь пошевелиться. Князь, кажется, вовсе его не замечал:

— Завтра поползут слухи… Купцы откажутся принимать купюры в сто реалов. Начнется беспокойство, паника… Мошенники, явившиеся к нам со всех сторон света, не преминут этим воспользоваться… Сегодня в казне нет ни одной фальшивой купюры — а что будет завтра? Завтра Денежный Дом рухнет, мои милые, его снесут толпы меняльщиков…

Он вдруг обернулся к Варану и уставился на него в упор, и стало ясно, что показное равнодушие князя к Варановой персоне — не более чем игра. Его сиятельство прекрасно знал, кто виноват во всех бедах Круглого Клыка; длинные седые волосы, казалось, готовы были встать дыбом.

— Кто дал тебе сотку?

— Я нашел ее в море!

— Во-от, — князь снова отвернулся, как будто потеряв к Варану интерес. — А ведь наш господин маг уже дал знать своим, в столицу… Императорской казне одной вот этой головы, — он махнул рукой по направлению к Варану, — будет мало. Она захочет вашу голову, дознаватель Суслик. И голову главного судьи Беломидия… Кстати, где Слизняк?

Варан окончательно потерял интерес к происходящему.

Его голову списали в расход; его шкуре вынесли приговор. Он никогда не увидит сплошных облаков, подсвеченных солнцем сверху, никогда не увидит Нилу… Никогда не нырнет в теплое море. Никогда не сосчитает звезд.

И сделалось равнодушно.

Его не стали казнить сразу. И даже допрашивать больше не стали. Отвели в крохотную комнату с циновкой из сухих водорослей; опустившись на колючую подстилку, Варан вспомнил «чердак» и Нилу, и от этого его равнодушие сменилось тоской.

Прошел день, а может быть, два — ведь солнца под землей не было, только тусклая масляная лампа. Варан лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал каждый поворот, каждый грот, каждый блик на потолке подводных пещер.

Кормили сносно. Хотя Варану есть все равно не хотелось. На третий день — а может, на второй? — его снова отвели в судейскую пещеру, но не на оглашение приговора, а на встречу с юной аристократкой, в чьей комнате, если верить ее словам, круглый год цветут пять розовых кустов.

На этот раз аристократка выглядела куда менее уверенно. Ее сопровождал отец — кряжистый бородач в плаще с золотой отделкой на вороте и подоле.

— Я бросала ему монеты, — говорила девчонка, глядя в пол. — Он нырял. Я бросила шестинку, потом третушку. За третушкой он прыгнул, но все равно не поймал.

— Вы видели его руки, когда он вынырнул? — спросил дознаватель по прозвищу Слизняк.

Девчонка беспомощно оглянулась на отца:

— Он сказал, что не поймал. Не могу же я проверять…

— В руках у него что-то было?

— Я не видела.

— Ничего необычного в его поведении вы не заметили?

Девчонка чуть вздернула нос, в ее голосе прорезались прежние спесивые нотки:

— А я не знаю, какое поведение у поддонков обычное, а какое необычное… Я не смотрела на него. Делать мне нечего — разглядывать слуг.

— Я спрятал руки за змейсихой, — сказал Варан. — Я сразу подплыл к Кручине, и…

— Заткнись, — уронил Слизняк, и Варан замолчал.

— Ваша честь, — сказал отец девчонки, и голос у него оказался глубокий, как Тюремная Кишка. — Мне кажется, моя дочь достаточно помогла правосудию Круглого Клыка. Теперь позвольте нам продолжить отдых, который, впрочем, уже безнадежно испорчен…

— Приношу свои извинения, — Слизняк слегка поклонился, — и не сомневаюсь, что князь Круглоклыкский щедро восполнит нанесенный вам ущерб… Вы можете быть свободны.

Стражник отступил от двери, открывая проход аристократу с дочкой. Уходя девчонка на мгновение оглянулась, чтобы бросить на Варана заинтересованный взгляд — но отец взял ее за плечо и поволок прочь, дверь закрылась, и стражник встал на свое место.

— Месяц назад тебя взяли с разбойниками, — не глядя на Варана, сказал дознаватель Слизняк. — Их повесили, тебя отпустили. Почему?

— Потому что я не разбойник. Община Круглого Клыка за меня поручилась… Наоборот, я крикнул — «стража», и за это меня…

Слизняк поднял голову, и под взглядом его Варан замолчал.

— Община, — с легким презрением проговорил Слизняк. — Община и теперь за тебя горой. Три прошения подали князю… Честный поддонок, мол, не может предать своих, он чтит Императора и сезон, разбоем и подделкой промышляют пришлые… Все правильно. Если бы я делал фальшивые сотки — я бы первым делом пропускал бы их через руки таких вот честных поддонков, чтобы снять возможные подозрения… А деньги — это деньги. Это дерево, сушняк, надежная крыша в межсезонье… Так?

— Я нашел эту сотку в море, — сказал Варан безнадежно.

— Она там родилась? Вылупилась из икринки?

Варан молчал.

— Проще всего было бы повесить тебя сегодня, — сказал Слизняк, тяжело раздумывая. — Может быть, и для тебя же лучше… Но дело императорское. Уже не остановишь и ничего не изменишь. Свидетелей у тебя нет… Дурак, если ты действительно поймал сотку в море — почему не показал никому? Отцу? Матери? Той же невесте?

Варан молчал.

— Куда ни кинь — ты виноват, — продолжал Слизняк. — Возможно, ты на службе у фальшивомонетчиков, они разбрасывают свои подарочки твоими руками и руками таких, как ты, неприметных и вроде бы невинных… Хотя, надо признать, мальчишка с соткой в ювелирной лавке — это не такое уж заурядное событие… Может быть, ты должен был все-таки отдать ее отцу? Тебе поручали отдать ее отцу, не так ли?

— Мне не поручали…

— Но ты виноват. Если ты никому не служишь — ты виноват в том, что присвоил чужие деньги с легкостью… По закону Клыка найденная вещь считается принадлежащей бывшему владельцу до тех пор, пока не будет доказана его смерть, или отбытие за море, или отказ от вещи. Найденные же деньги, хозяин которых не объявился, считаются собственностью общины, если найдены внизу, и собственностью князя, если найдены наверху…

— Я нашел их в море. Не внизу. Не наверху.

Слизняк взглянул на Варана с интересом. Коротко вздохнул:

— Будь эти деньги настоящими… но они фальшивые. И теперь твою судьбу решаю не я… и даже не князь. Решать твою судьбу будет Имперский маг, возможно, он настоит на том, чтобы отправить тебя на дознание в столицу… возможно, станет допрашивать сам. Помолись Императору и призови на помощь всю свою удачливость, если она у тебя есть.

* * *

Лежа на сухих водорослях, Варан пытался вспомнить все, что он знал о магах.

Они сидят в подземелье за длинным столом. Они делают императорские деньги, печати, верительные грамоты. Под деревянными креслами, обвившись вокруг резных ножек, лежат спрятанные от глаз хвосты… А раз в семь лет хвост отпадает, как у ящерицы…

Неужели все эти семь лет маг не поднимается с кресла? Не спит? Не ходит в сортир?

Варан качал в полусне головой. Ну что за бред его занимает. Ясно же, что маги вовсе не ходят в сортир. И наверное, не едят… Не спят с женщинами…

Откуда они берутся? Говорят, магами рождаются… Где рождаются? Почему?

Варан никогда не видел императорского мага на Круглом Клыке. Хотя много раз смотрел из-под ладони на башню — самое высокое место острова, каменный палец над княжеским дворцом. Предполагалось, что в башне живет волшебник, присланный лично Императором. Говорили, он очень стар и никогда не спускается вниз. Говорили, по ночам он стоит на балконе и нюхает воздух и по одному запаху знает, кто о чем сожалеет и кто в чем виноват; правда, совсем недавно отец говорил, что мага, скорее всего, вообще нет. Круглый Клык — не столь важная провинция, чтобы присылать сюда мага; в межсезонье, если честно, Круглый Клык вообще ничего не стоит — дыра дырой…

Но главный судья Слизняк сказал, что маг есть. А Варан склонен был верить судье.

Завтра Варана поведут в башню. А оттуда, вернее всего, в столицу на крыламах. Варан всю жизнь мечтал о двух вещах — полетать на крыламах и побывать в столице. Теперь его желания исполнятся — но не Император помог в этом, а Шуу. Проклятая Шуу, подсунувшая Варану одуряющие деньги в радужном сиянии, проклятый соблазн, и ведь он купился…

Утро было снаружи или вечер, помнила его Нила или уже забыла — Варан спал, и ему снилась частая сетка, накинутая по весне на донные посевы, — чтобы не унесло течением.

Башня, издали тонкая и хрупкая, изнутри обернулась серой и мрачной утробой. И совершенно пустой — в ней не было ничего, кроме лестницы. Лестница вилась вдоль стен спиралью, все выше и выше, а в пустоте между ее витками гулял ветер. Ветер шелестел и выл, рвал полы одежды, теребил волосы.

Поднимались в молчании — первым его сиятельство князь, потом дознаватель Слизняк, потом Варан, которого никто не связывал и не сторожил, но которому некуда было деваться — разве что с лестницы вниз головой, как в воду.

Его сиятельство стал задыхаться уже на второй сотне ступенек, потому шли медленно, часто останавливаясь передохнуть. Князь нюхал какие-то травки, шумно вздыхал, бормотал под нос; Слизняк стоял, как статуя в развеваемых ветром одеждах. Тогда Варан честно пытался осознать торжественность момента — он, мелкий поддонок, оказался в таком обществе, в таком месте… Но священный трепет не приходил. Князь был просто старый человек с неудобными волосами до плеч, одышливый и нездоровый. Дознаватель Слизняк был просто машина, вроде отцовского винта, хорошая машина за работой. Не было торжественности, и даже страха уже не было — только усталость.

Постояли — снова пошли. Одолели почти целый виток. Князь закашлялся и остановился. Башня дышала; пел ветер, поднимался снизу поток теплого воздуха, и в этом потоке детел сухой мусор — листья, перья, трупики насекомых.

— Хватит, — тяжело сказал князь. — Сами идите. Не помрет господин колдун, — его сиятельство придержал пальцем нервно дернувшуюся щеку. — Полномочия, — он стянул с унизанных перстнями руки одно маленькое желтое колечко, — предъявишь… Скажи — сам. Пускай. Все сам.

Князь вжался спиной в каменную стену, и мимо него по узкой лестнице прошли сперва Слизняк, потом Варан. Поравнявшись с князем, Варан услышал кислый запах его дыхания.

Дальше подъем пошел быстрее. Князь стоял внизу и смотрел, как они карабкаются, виток за витком; потом князя не стало видно в полутьме.

Ближе к вершине башня заострялась. Колодец между витками лестницы делался все уже, ветер в нем выл все громче, а смотровые окна попадались все реже. Наконец, Слизняк остановился перед темной дверью.

— Храни нас Император, — пробормотал под нос и что-то еще добавил, чего Варан за шумом ветра не разобрал.

Желтое кольцо, переданное Слизняку в качестве верительного документа, звякнуло о медную ручку. Еще и еще — три торжественных раза.

Слизняк ждал ответа; Варан вдруг вспомнил, зачем он здесь, вспомнил, что его ждет отправка в столицу и затем императорский суд — и съеденный накануне тюремный завтрак забился в его животе, как птица, желающая свободы.

Дверь приоткрылась — как раз настолько, чтобы мог протиснуться нетолстый человек. Слизняк посторонился, предлагая Варану идти первым. Варан помотал головой; Слизняк взял его за шиворот и пропихнул вперед, навстречу судьбе. Варан сделал по инерции несколько шагов — и остановился.

Обиталище мага по роскоши своей могло, наверное, удовлетворить самого Императора. Пол, стены и даже потолок были обшиты деревом, и не узенькими планочками — широченными досками, светлыми и темными, желтыми, коричневыми и почти черными. Прожилки, по которым десятилетиями и веками где-то там, в фантастических лесах, бродили древесные соки, теперь образовывали странный, но явно осмысленный узор. Варан стоял на одной ноге, боясь опустить вторую, потому что пол был мозаичный — из разных древесных пород, и отшлифован до блеска, и теплый. Варан, если бы мог, взлетел бы и завис в воздухе, лишь бы не осквернить драгоценное дерево прикосновением босых, перепачканных тюремной грязью ног…

— Князь Круглоклыкский в моем недостойном лице приветствует его могущество Императорского мага, — сказал Слизняк, поклонившись вежливо, но без заискивания. — Вот преступник, о котором было доложено.

Варан вертел головой и слабо улыбался, пытаясь собраться с мыслями. За дни, проведенные в Тюремной Кишке, он привык считать себя преступником; за длинный путь от подножия башни к ее вершине он привык считать себя мертвецом. Он готов был к ужасу этой минуты (взглянуть в лицо настоящему магу, выслушать приговор, узнать всю правду о предстоящих испытаниях), — но, вот досада, не чувствовал ничего, кроме растерянности и робкого восторга. Это же сколько лет надо прожить дереву, чтобы нарастить такой ствол! Это где же земля, способная питать такие корни! А крона?! В ее тени поместится, наверное, не один десяток человек…

Его ощутимо пихнули в спину:

— Поклонись, дурень…

Он поклонился так низко, что коснулся рукой пола. Отдернул руку — нельзя… Наверное, нельзя лапать это великолепие, будь он, Варан, магом — отрубил бы любопытные пальцы…

— Волнения, конечно, были, — сказал Слизняк, будто отвечая на незаданный вопрос. — Но, поскольку больше фальшивых денег не появилось… А его сиятельство князь умело разъяснил своему народу, что слухи о фальшивых сотках — не более чем вымысел заезжих мошенников… Вы с полным основанием можете сообщить Императору, что Круглый Клык не распространяет подменных денег.

— Но, возможно, он их производит, — сказал другой голос, отрешенный и холодный, как вода на большой глубине. Варана передернуло от звука этого голоса. Он снова завертел головой, пытаясь разыскать среди деревянной мебели — стульев с высокими спинками, столов с узорчатыми столешницами, легких резных ширм — того самого Императорского мага, который решит его судьбу.

— Единственный человек, — сказал Слизняк с ощутимым сожалением, — способный пролить свет на вопрос о подменных сотках… Вот этот молодой поддонок, что перед вами. Спросите его, и да поможет нам всем Император…

Вторую половину фразы Слизняк произнес едва слышно, себе под нос.

В этот момент Варан разглядел, наконец, Императорского мага. Тот сидел вполоборота к вошедшим, глядя в раскрытое окно, и выглядел куда лучше, чем в тот день, когда Варан встретил его, вооруженного бесполезным зонтиком, на нижней пристани.

Разумеется, вспомнилось все. Брезгливая мина, за которую Варан сразу же невзлюбил гостя, свой собственный отказ накормить и напоить. Путь вверх на отцовском винте, соскользнувшая скоба, проклятый Лысик…

— Что, дружок, — молвил маг все так же холодно, — влип?

Его длинные волосы закрывали уши и касались плеч. Как у князя, грустно подумал Варан. Только настоящий горни может позволить себе такую прическу…

Он казался старше, чем тогда в поддонье. Он не просто держался с достоинством — он был воплощенное величие. Даже глаза, бесцветные под серым небом межсезонья, теперь оказались стыло-голубыми. Под стать холодному голосу.

— Удивительный это край — Круглый Клык, — проговорил маг, будто раздумывая. — Здесь даже неграмотные сопляки умеют подделывать императорские деньги…

— Я не сопляк, — мрачно сказал Варан. — И я грамотный.

И поразился собственной наглости. Не зря говорят, что Тюремная Кишка меняет человека…

Маг усмехнулся. Сложил руки на груди; складки светлой хламиды, покрывавшей его от шеи до пят, поменяли рисунок. Блеснул красный камень в перстне — на указательном пальце правой руки.

— Ваше могущество, — медленно сказал Слизняк, прекрасно уловивший издевку. — Этот поддонок — всего лишь пособник. Он — единственная ниточка между правосудием и преступниками…

Маг кивнул. Сколько ему все-таки лет, подумал Варан. Тогда мне показалось, что восемнадцать или вроде того… А теперь боюсь, как бы не все тридцать… Может, это вообще не он?

В этот момент маг остро взглянул на Варана, и сразу стало ясно: он. Может, ему сто лет или двести. Он же маг… Откуда Варану, мелкому поддонку, такое знать?..

Маг смотрел на Варана. Лучше весь сезон просидеть в Тюремной Кишке, чем минуту выдерживать такой взгляд.

— Вот встретил бы тогда поласковее, — сказал маг, неожиданно подмигивая. — Не смотрел бы волчонком, не желал застрять у Шуу в заднице… Кто знает, как все обернулось бы?

Конец, подумал Варан. И закрыл глаза; и тут же открыл их только потому, что испугался — сочтут ведь трусом…

— Что ж, — маг поднялся. Светлая хламида упала вдоль тела, нижней кромкой коснувшись древесной мозаики на полу. — Что ж теперь… Я привезу Императору пособника, — маг посмотрел на Слизняка, и Варан увидел, как дознаватель сам, первый, отводит взгляд:

— На то воля вашего могущества.

— Император получит перепуганного мальчишку, на все вопросы отвечающего: «Нашел в море»…

— Я не перепуганный, — хрипло вставил Варан.

Маг ухмыльнулся:

— Хорошо… Император получит очень храброго поддонка, знающего о происхождении фальшивой сотки не больше, чем вы, дознаватель Верон-Беломидий по кличке Слизняк… Или чем его сиятельство князь. Или любой мальчишка, торгующий на базаре лакированными ракушками…

— Мы не знаем, что он знает, — глухо возразил Слизняк.

Маг подошел к нему вплотную. Ноздри Варана дернулись — проходя мимо, хозяин башни оставил частицу своего запаха, и это был запах древесного дыма. Легкий, едва ощутимый.

— Мы знаем, — маг проткнул собеседника взглядом, как иголка подушку. — Мы знаем, что он подобрал в море то, что показалось ему очень ценным… Вы хоть сподобились снарядить поисковую команду — осмотреть подводные пещеры в том месте, где он нырял?

— Разумеется, — сказал Слизняк все так же глухо. — Но некоторые полости доступны только в межсезонье… Когда опустится вода.

— На что и рассчитывали подельщики, устраивая тайник, — устало заметил маг. — Ну, что мне еще передать Императору?

— Круглый Клык не опасен для денежной системы Империи, — угрюмо повторил Слизняк.

— Как не опасна бочка с порохом, пока рядом не упадет искра, — пробормотал маг.

— Близится конец сезона. Когда вода опустится, мы выследим человека или людей, которые попытаются открыть тайник.

— Вы ведь не знаете, где он находится. В этом камне Шуу знает, сколько дыр и тоннелей…

— Служба охраны располагает подробными картами, — не сдавался Слизняк. — В конце концов, это наше дело, его сиятельство князь до сих пор был доволен своими стражами…

— Упустили время, — пробормотал маг.

— Что?

— Следовало запретить кому-либо покидать остров с того самого момента, когда была обнаружена поддельная сотка…

О Варане забыли. Он стоял совсем близко у деревянной стены и боролся с желанием провести пальцем по прожилке.

Все разговоры об Императоре, о деньгах, о судьбах Круглого Клыка скатывались с него, как дождевая вода со шкуры сытухи.

— Такой запрет означает обвал сезона, — после короткого молчания сказал Слизняк. — Мне страшно представить, какие последствия…

— А представьте ящик фальшивых соток, которые могут выплыть в оборот в любом уголке Империи?

— Империя велика, — снова помолчав, сказал Слизняк. Маг кивнул:

— Ну да, ну да, лишь бы наш сезон прошел гладко, а там хоть море высохни… Да потрогай ты эту стенку, мальчик. Несчастные дети воды и камня — всякая деревяшка вызывает у них трепет…

Тогда Варан крепко, со всей силой отчаяния, прижался ладонями к теплому дереву.

* * *

— Нам сказали, что тебя казнили.

Нила сидела в гамаке. Варан стоял в округлом каменном проеме. Так и говорили, не двигаясь с места.

Нила изменилась. В одночасье стала старше. Вместо светлых штанов, расшитых камушками, на ней была длинная черная юбка. Варану теперь казалось — прошли годы с того дня, когда они виделись в последний раз.

— Нам сказали, что тебя казнили, — повторила Нила, разглядывая его силуэт. — Скажи… ты не мертвец?

— Нет. Меня отпустили. Так приказал Императорский маг.

— Мы триста раз ходили с прошениями, — сказала Нила после длинной паузы. — На триста первый нам сказали, что тебя…

— Да живой я! Сказали просто так — чтобы отцепились.

Варан злился невесть на кого. Он по-другому воображал себе эту встречу — с объятиями, слезами, может быть, даже обоюдными…

Нила сидела в гамаке — взрослая и чужая.

— Так мне можно остаться? — спросил Варан. — Или, раз уж меня казнили — до свидания, все?

— Нет, — сказала Нила еле слышно. — Раз уж ты живой… входи.

 

Глава третья

Ночью Варану приснилось, что Император издал указ — никого не выпускать с Круглого Клыка, пока не будет найден тайник с поддельными деньгами.

Варану снилось, что вокруг острова кольцом сомкнулись военные императорские корабли, а небо патрулируют всадники на крыламах. И что близится конец сезона, а остров набит отчаявшимися, злыми, напуганными чужаками. И что наступает межсезонье; мягкое солнце сезона становится белым и злым, выжигающим камень. Укрытий не хватает, вчерашние беспечные отдыхающие теперь умирают под палящими лучами, их трупы сжигают на пристани…

Варан кричал и просыпался, и снова засыпал, все время возвращаясь в тот же сон. Мать, дежурившая рядом с ним всю ночь, плакала и думала, что сыну снятся кошмары тюрьмы.

Днем он ходил по острову. Вглядывался в лица; все были спокойны, беспечны и веселы. Император не может так с нами поступить, думал Варан. Императорский маг, обитатель башни, ну не настолько же бессердечен, чтобы такое сделать…

Сезон заканчивался. Приезжие скупали — да что там, мели подчистую — все лакированные ракушки, резные украшения из соли и камня, картинки из перламутра, кошельки и сумки из кожи сытухи, кованые поделки рудокопов с Малышки…

Варан прошел мимо знакомой ювелирной лавки, не останавливаясь. Меньше всего ему хотелось видеть того самого ювелира с его выгоревшими бровями и залысинами на бронзовом от солнца лбу…

Хорошо бы найти тайник, думал Варан. И тут же с тоской понимал: нельзя. Если именно я найду «клад» — потом уже не удастся доказать, что прежде я никогда не видел этих фальшивых денег…

Хорошо бы, скорее закончился сезон. Тогда жизнь переменится, и все, что случилось, забудется. И отступит проклятая угроза — приказ Императора о превращении Круглого Клыка в одну большую тюрьму…

Он пришел в пещеру к змейсихам, когда солнце уже опускалось. Накануне ему так и не удалось добиться от хозяина четкого ответа — нужны ли его услуги или уже нет. За время, проведенное в тюрьме, никто ему платить не собирался, это ясно; но хоть полреала заработать на последних посетителях — и в этой малости будет отказано?

Он пришел решительный и злой. Хозяин, напротив, встретил его радушно:

— Не дуйся, дружок, будет для тебя работа, вот прямо завтра и будет… Нила наша с богатым горни по маршруту ушла. Парень нездешний, платит хорошо, — хозяин почему-то подмигнул, — даже более, я тебе скажу, чем хорошо, наши змее-красотки столько не стоят… И Ниле он, я заметил, приятен. Так почему нет? Целый день на маршруте, я других заказов на сегодня и не принимал. Вернутся еще не скоро… До темноты пару часиков есть… Так завтра Ниле я думаю отдых дать, а ты поработай.

Варан попрощался, пообещав явиться завтра с рассветом. И пошел прочь.

Вдоль дороги росли шиполисты — растения заурядные и вместе с тем почтенные, удостоенные изображения на круглоклыкском княжеском гербе. В межсезонье они походили на вросшие в землю черные рыбьи скелеты, зато в сезон выстреливали во все стороны огромными листьями и бледно-фиолетовыми цветами без запаха. Цветок шиполиста был размером с хорошую шляпу и, если его сорвать, не увядал три дня. Из листьев сооружали тенты, но главным образом — ограды вокруг чьих-нибудь владений, потому что листья, оправдывая название, покрыты были шипами и крючьями, способными поранить до крови.

Сейчас, в конце сезона, цветы шиполиста сменились плодами — тяжелыми шариками с торчащими в разные стороны иглами. Каждый год матери строго-настрого запрещали детям бросаться «шипиками», и каждый год дети все-таки бросались, иногда уродуя себе лица навсегда…

Нависавший над дорогой шипастый плод задел Варана по макушке. Едва-едва — даже царапины не оставив.

Варан содрогнулся.

Разведя голыми руками колючие листья, увидел ствол — «рыбий хребет» — и ветки, обманчиво-тонкие.

Взялся за ту, что нависала над дорогой. Рванул изо всех сил. Ветка треснула, но не поддалась.

Варан рвал и рвал, и выламывал ветку, не обращая внимания на колючие листья, которые били его по плечам, на то, что из расцарапанного уха струйкой бежала кровь. Шиполист был исключительно крепким растением — он ведь рос на камнях и боролся за жизнь от самого рождения из семени. Варан наседал, как буря, беспощадно и слепо, и в конце концов выломал ветку. Зашелестели, падая на землю, листья. Глухо стукнул о дорогу плод.

Варан стоял и смотрел на дело исцарапанных рук своих.

…А что ему за дело? Нила может хоть весь Круглый Клык водить в ту пещеру, где сухая трава и книга с размытыми страницами… Сегодня она повела туда богатого горни. Кого водила раньше, пока Варан сидел в Тюремной Кишке? Их так много, богатых, щедрых; кто-то, может, и сподобится на дорогой подарок — ожерелье… На подарок, который можно носить, не таясь. Который не заберут стражники, не обвинят в мошенничестве или воровстве…

…А что ему за дело?

Она скажет: я не просила тебя ни о чем. Никаких подарков. Не считай, что я в чем-то виновата, что ты из-за меня попал в беду. Ты пострадал из-за собственной глупости и спеси… Ты поддонок, а я наполовину горни. Знай свое место…

Кровь из расцарапанного уха заливала воротник тонкой нитяной рубашки — дорогой, между прочим, мать купила ее на радостях — оттого, что сын вернулся… Варан обнаружил, что идет назад. Медленно, спотыкаясь, но идет — к морю, к пещерам.

Он развернул себя, как разворачивают тачку. Домой, приказал. Мама ждет, и отец тоже.

Солнце коснулось моря. Варан смотрел на огненную дорожку, по которой шагать бы и шагать — в те края, где деревья растут до неба.

Надо умыться, подумал отстраненно. Я, дурак такой, перемазался по уши в собственной крови. Что подумает мать, когда увидит? Надо искупаться и рубаху застирать…

Он повернул обратно и через несколько шагов побежал.

Не свернул на тропинку, ведущую к пещерам; добежал до края скалы и, оттолкнувшись, с разбега полетел вниз.

Так ведь можно угодить и на камень, подумал уже в полете.

Море и небо перевернулись. Мелькнул закат и погас. Варан пробил собой водную гладь и снова, в который раз, подумал: будто ныряешь в тугой барабан или бубен…

Вода перед глазами немножко замутилась — это смывалась кровь.

Он повисел, отдыхая, в вихре пузырьков. Потом, сильно ударив ногами, пошел на поверхность. Отдышался и огляделся; скала нависала стеной. Высоко в небе покачивались кроны шиполистов.

Отсюда на сушу был один только выход — маленький сквозной грот, который можно было найти, только зная приметы. Варан последний раз оглянулся на солнечную дорожку — и нырнул в темноту.

…Он подстережет их! Они непременно поплывут здесь, возвращаясь к змейсовому стойлу. Он спрячется в воде, в тени, и услышит их разговор…

…Позорище. Отвратительно. Подло.

…Так что же, сидеть на камне, как статуя Императора, и дожидаться голубков?

Он не успел ничего решить. В глубоком гроте послышался голос Нилы. Звук искажался, многократно отражаясь от стен и воды, но уже через несколько минут Варан смог различить слова:

— Круча! Н-но! Пошла, хорошая, Журбинушка, пошла!

Еще было время спрятаться.

Вода в пещере заходила волнами. Из темного узкого хода показалась Журбина; она шла, высоко подняв рогатую голову, из широких черных ноздрей вырывался водяной пар. Варан не думал, что ему так приятно будет снова увидеть склизкую чешуйчатую тварь.

На спине у Журбины сидел горни в куртке и штанах из кожи сытухи — такие продают на базаре приезжим «на память». Длинные мокрые волосы наездника прилипли к голове. Это был его могущество Императорский маг Круглоклыкский, горни Лереаларуун, или как его там. И он без всякого удивления приложил палец к губам; из темноты показались Кручина со всадницей. Варан сидел на мокром камне, скорчившись, как больная жаба.

— Ой! — только и сказала Нила. — Как?!

Варан не смотрел на нее. Смотрел на мага; тот снова казался с виду едва ли не ровесником — лет девятнадцать от силы. Подмастерье…

Змейсихи тоже заметили его. Забили хвостами; Журбина, неся на спине мага, подплыла совсем близко.

— А это мой помощник, — Нила улыбнулась магу. — Варан… Вот только не знаю, как ты сюда?..

— Со скалы прыгнул, — сказал Варан. — Поднырнул…

Зависла коротенькая пауза.

— Я думал, вы давно вернулись, — зачем-то соврал Варан.

Нила смотрела на него с подозрением.

— Садись, что ли…

И протянула руку.

От прикосновения ее ладони Варану сделалось горячо. Он взобрался на седло у Нилы за спиной; Кручина зафыркала. Маг держался на расстоянии вытянутой руки и, как казалось Варану, замечал малейшие подробности — изменение цвета кожи, изменение температуры щек, реакцию зрачков…

— Ты весь порезанный, — сказала Нила. — Дрался, что ли?

— С шиполистом.

Нила покосилась через плечо:

— Серьезно?

— Случайно, — снова соврал Варан.

— Журбина, вперед! — приказала Нила. Змейсиха скользнула вперед, оставляя за собой расходящийся волнами след. Маг в седле не обернулся.

Длинные волосы Нилы колыхались у Варана перед лицом. Слабо соображая, что делает, он намотал их на кулак.

— Ты что? — шепотом выкрикнула Нила.

— Где вы были? — Варан тянул и тянул, запрокидывая голову девушки назад. — Ты хоть знаешь, кто это?!

— Какая мне разница… Отпусти, придурок!

Кручина заволновалась. Застучала по воде хвостом.

— Перестань! — выкрикнула Нила громче.

— Ты была с ним? Была, да?

Нила ударила его локтем под дых — сильно и очень точно. Варан соскользнул с седла и чуть было не сдернул девушку, но Нила уцепилась за уздечку и не далась. Варану пришлось выпустить ее волосы; он кувыркнулся в воду, а когда вынырнул — Кручина ушла далеко вперед. Варан остался один в темноте. Свет, проникавший снизу, из моря, слабел с каждой минутой.

Он поплыл вперед и плыл, наверное, не меньше получаса. Совсем стемнело; хорошо, что в этой части маршрута трудно было заблудиться. Варан плыл вдоль стены, время от времени нащупывая камень правой рукой.

Потом море засветилось.

Искры разлетались под руками, вертелись в водоворотах, вспыхивали и гасли, но не давали света. Варан плыл.

Потом впереди — там, куда он стремился, — рассыпалось зарево, и в сполохах зеленоватых искр возникла огромная — в темноте все кажется больше — змейсиха.

— Эй, — тихо сказала невидимая Нила. — Ты тут?

— Да, — отозвался Варан.

— А я думала, ты утонул, — сказала Нила. Варан не ответил.

— Ты дурак, — сообщила Нила.

Варан молча согласился. Может быть…

— Давай руку, — сказала Нила.

— А я не вижу где…

— Да вот…

Он снова взобрался в седло за ее спиной.

— Какой ты холодный, — сказала Нила. — Бр-р…

И, повернувшись, обняла его за шею.

С самого утра она показывала «этому хлыщу» все подводные пещеры, до которых можно было добраться верхом. Они наскоро пообедали жареными моллюсками; они почти даже не говорили — только о деле. Сам по себе хлыщ ныряет, как надутый воздухом шарик, — голова вниз, все остальное на поверхности. Но он довольно быстро научился нырять на Журбине и вообще неплохо сошелся со змейсихой. В конце концов, они пробрались даже в тот колодец, ну, помнишь, там такой опасный узкий проход… Хлыщ не испугался и пожелал увидеть его тоже. Чего-то искал, но не нашел ничего, кроме дохлой змеи. Как она туда попала? Может, течением прибило?

Нила рассказывала, а Варан сидел у костра, сушил рубаху и слушал.

…В конце концов, они оба совершенно измотались — он потому, что относится к самой худшей породе изнеженных горни, а она потому, что все-таки за него отвечает, а шли они по таким местам, куда гостей водить опасно. И когда перед самым почти стойлом из воды вдруг вылез Варан со своими дурацкими, ну просто идиотскими подозрениями…

— Знаешь, я бы тебя утопила. Велела бы Кручинке пару раз хвостом стукнуть… Может, и жалко было бы потом.

— Кручинка меня любит больше, чем ты, — сказал Варан.

— Дурак, — Нила отвернулась. — Знаешь, что тут было… из-за тебя?

— Опять я виноват…

Пламя костра высвечивало стены, узор мха на камнях, рисунок трещин. Варан хотел рассказать о комнате, обшитой деревом, о прожилках для соков, когда-то текших внутри столетних стволов, — но испугался, что это не к месту. Или что Нила не поймет.

Дым тянулся вверх. Искал путь наружу. Вытягивался в дверной проем.

— Скоро конец сезона, — сказала Нила.

— Ты вернешься на Малышку? — спросил Варан, обрадованный возможностью сменить тему. Нила покачала головой:

— Мать… Ну, короче, мать договорилась, чтобы меня взяли наверх. Княжна, ну, Князева дочка, хочет большую свиту…

Варан молчал, пораженный этой новой бедой.

— Я думала, — отрешенно продолжала Нила, — что ты… Ну, что тебя уже — все… Поэтому согласилась. А теперь поздно менять… Слушай, может, и тебе… Тут, наверху, тоже люди нужны. Хоть бы и на пристани…

Варан вспомнил причальника Лысика.

— Нет. У меня дом, поле, отец, мать, сестры… И ведь мы хотели пожениться — ты помнишь?

Нила отвела глаза:

— Помню. — Нила пожала плечами.

— И что теперь?

— Не знаю.

— У тебя кто-то есть? — свирепо спросил Варан.

Нила улыбнулась:

— Нет… Когда ты ревнуешь, ты смешной.

— Смейся, — предложил Варан. — А ты знаешь…

Он вдруг вспомнил, что не успел сообщить Ниле о том, кем на самом деле был «этот хлыщ». Он уже открыл рот, чтобы сказать, чтобы увидеть на ее лице растерянность, недоумение и страх — и вдруг понял, что говорить ни в коем случае нельзя. Так она забудет его через день — а зная, станет вспоминать сегодня и завтра, перетряхивать в памяти детали, придавать им новый смысл; незначительный образ «хлыща» укрепится и вырастет, питаемый любопытством…

— Что? — спросила Нила.

— Ничего, — Варан отвернулся. — Давай спать.

На другой день он провел по малому маршруту чьего-то зазнавшегося слугу — самоуверенного и наглого, в отсутствие хозяина мнящего себя господином. Варану, впрочем, было не привыкать — он ни разу не потерял терпения. Уходя слуга бросил ему мелкую монетку на чай; Варан поймал.

Больше заказов не было.

Варан оседлал Журбину (Кручина, чем дальше, тем свирепее проявляла норов) и отправился в пещеры — один. Добравшись до «каменного сада» — места, где была найдена сотка, — натянул поводья и велел змейсихе остановиться.

В расщелине скалы нашел подходящий камень — не очень большой, но и не маленький, обросший ракушками. Прижав камень к груди, нырнул.

Брюхо у Журбины было желтое, лапы врастопырку. Варан опускался все ниже, почти не прилагая усилий. Здесь нет дна; камень будет падать и падать, пока не ляжет на чей-нибудь огород…

Вода все сильнее наваливалась на уши. Варан судорожно сглатывал, выпускал из носа пузырьки воздуха; среди толщи воды ему виделось радужное сияние. После тюрьмы оно мерещится всюду: в выгребной яме, в тарелке супа, в морской глубине…

Воздух в груди перегорел, превратившись — так казалось — в жгучую смолу. Варан выдохнул его, пузырь за пузырем, поднимаясь на поверхность; схватил воздух ртом. Отдышался. Снова полез в расщелину — на поиски нового камня.

Журбина смотрела на него с насмешливым удивлением.

— Отдыхай, — сказал ей Варан. Змейсиха утомленно положила голову на воду, так что над поверхностью остались только ноздри, глаза да рога.

Он нырял еще и еще. Звенело в ушах, кололо в груди. Камни попадались легче и тяжелее, один раз Варан нырнул так глубоко, что едва сумел выбраться…

Близился вечер. Пробивающийся из-под воды свет сделался очень теплым, мутно-опаловым.

— В последний раз, — хмуро сказал Варан Журбине. — Ты уж подожди меня, не злись.

И нырнул.

И почти сразу увидел радужное сияние.

Выронив камень, он завис в толще воды, растопырив руки и ноги, как змейсиха. В десяти шагах — если расстояние под водой можно мерить шагами — смутно переливалась маленькая радужка.

Нет-нет, подумал Варан. Из ноздрей его вырывались пузырьки, уходили наверх, где никто, кроме Журбины, не ждал.

А если она настоящая? Вдруг вывалилась из кармана давешнего спесивого слуги?

Он схватил купюру. Лихорадочно огляделся, но вокруг не было ничего, кроме воды, темной внизу, светлой — с бликами — над головой. Тогда, зажав деньги в кулаке, он ринулся наверх.

На поверхности, очень некстати, у него пошла носом кровь. То и дело вытирая губы тыльной стороной ладони, он велел Журбине плыть домой.

Нилы, по счастью, не было в гроте. Возможно, она еще не вернулась с базара, а возможно, просто вышла по какой-то надобности и вот-вот могла вернуться. Найдя в пещере самое светлое место, Варан разглядел купюру внимательнее. Вторая сотка была точной копией первой.

Варан решил, что самое время сесть и подумать.

А вдруг купюра настоящая, ныл тоненький внутренний голосок. А вдруг на нее можно купить лодку и уплыть с Круглого Клыка хоть сегодня? Уплыть в кильватере большого корабля — к тем землям, где леса до неба…

Этот молодой поддонок, сказал князь, нашел тайник с фальшивыми деньгами и тем отвел от нашего острова угрозу карантина. Он заслуживает награды. Пусть он теперь будет горни и живет под солнцем со своей женой…

Варан поднялся — и снова сел.

Да засунь ты эту купюру куда-то под камни, чтобы никто не нашел. Забудь о ней, будто и не бывало… Что, соскучился по Тюремной Кишке?

Где две купюры — там, значит, есть еще? И когда они выплывут? И кто их поймает?

Если только дойдет до князя… Даже не так. Если только дойдет до мага — остров будет немедленно заперт от всего мира, не разъедутся гости, не придут плотогоны. Нечем будет топить в межсезонье. Нечем будет кормить невольных узников. А на следующий сезон — и на послеследующий, и еще, и еще — богатые горни повезут семейства куда угодно, только не на «этот проклятый Круглый Клык»…

Варан, сунул купюру за пазуху. Он решил пойти к отцу; в последнее время он слишком часто полагался на себя и слишком явно совершал глупости. Пойти к отцу и рассказать все как есть: у Варана будто камень свалился с души. Он выбрался из пещеры и, то и дело вытирая губы (проклятая кровь все не унималась), запрыгал с камня на камень к дороге.

— Далеко собрались?

Варан споткнулся. Человек, появившийся невесть откуда, загораживал ему дорогу; у человека были серо-голубые глаза и длинные волосы. Широкополая шляпа бросала тень на слишком бледное — не по сезону — лицо.

— Откуда кровь? — спросил Императорский маг, подходя ближе. — Донырялся?

Варан отступил на шаг. Отнял от лица руку; губы сразу же сделались мокрыми и противно-липкими.

— Стой, — повелительно сказал маг, протягивая руку, и Варан обмер.

— Это не тебе, — маг усмехнулся уголком рта. — Пошли…

— Куда?!

— Куда-нибудь, где ты мог бы морду вымыть…

Кровь на лице подсыхала, стягивая кожу. Варан подумал, что можно выбросить купюру так, чтобы маг не видел. Или теперь уже нельзя?..

Не сводя с него глаз, маг снял с пояса баклажку. Вытянул пробку, протянул:

— Умойся.

Варан плеснул из баклажки на ладонь. Руку свело от холода — вода была ледяная и чистая. Варан осторожно лизнул — так и есть, пресная, не иначе, как из личных Князевых запасов. Глупо и даже бесчестно тратить такую воду на умывание. Проведя мокрой рукой по лицу, он вернул баклажку хозяину:

— У нас здесь пресную просто так не льют.

— Строго, — маг прищурился. — Может, напьешься?

Варан, помедлив, покачал головой. Радужная купюра жгла кожу под мокрой рубашкой. Проклятая Шуу, да ведь она, наверное, просвечивает!

— Ты много нырял, — сказал маг. — Поражаюсь, как у вас это получается… Что люди, что звери… Да, хотел бы я провести детство на Круглом Клыке…

Варан потрогал нос. Кровь остановилась. Его могущество — вот этот парень в широкополой шляпе — сказал «стой», и она послушалась. Его, Варана, собственная кровь.

— Гляди-ка, — маг смотрел теперь Варану через плечо. — Красиво…

Если это ловушка, мне все равно не отвертеться, подумал Варан и посмотрел на море.

От Круглого Клыка веером, как птицы, уходили корабли. Разноцветные паруса казались особенно яркими в свете вечернего солнца. Время от времени над бортами поднимались клубы дыма, и спустя несколько секунд доносился хлопок. Гости салютовали острову, прощаясь.

А над кораблями плыл, раздувая бока, расписной шар, надутый огнем. Варан подумал, что шар красивее, чем солнце.

— Ловят последний ветер, — сказал маг за спиной Варана. — Уходят… Туда, где не бывает сезонов.

В его голосе прозвучала откровенная зависть. Варан подумал: если ты так не любишь сезоны, то и отправляйся с ними, мы тебя не держим.

Маг вдохнул воздух. Ноздри его задрожали; он слабо улыбнулся:

— Моряки на палубе, наверное, говорят о смерчах. Они боятся водоворотов, сейчас ведь как раз начинает крутить… Он такой красивый, этот ваш «каменный сад». Жалко, что в межсезонье до него никак не добраться…

Играет, как сытуха с червем, тоскливо подумал Варан. Он велел отпустить меня, строго приказал, чтобы отпустили… Чтобы я навел его на поддельный клад. И я, как дурак, сделал то, чего от меня ждали.

— А галеры уйдут последними, — сказал маг, все еще глядя на море. — Редкое зрелище — три сотни одновременно взлетающих весел… Для вас, местных, это всего лишь конец сезона. Для меня — все впервые.

С верхней пристани поднялась патрульная крылама. Описала первый круг очень низко, пронеслась над головами Варана и мага, обдав теплым запахом ухоженного птичника. Свечой поднялась в небо, замерла в зените, снова закружила, теперь неторопливо, с ленцой, то и дело зависая в потоках восходящего воздуха…

Парусники уходили, оставляя за собой покрытое узором море — сочетание многих следов на воде.

— А вот эти мачты, — пробормотал Варан. — Сколько же деревьев на них уходит… Десять… или больше…

— Одно. Каждая мачта — одно дерево. Просто ты не видел корабельного леса.

— И не увижу, — устало заключил Варан.

Маг странно на него посмотрел:

— Да? Почему?

Он лицемерил. Варан пожал плечами:

— Мы рождаемся здесь… И здесь умираем. Это Круглый Клык…

— Люди приходят и уходят. На свете есть корабли, лодки, воздушные упряжки, в конце концов…

Он стоял рядом, говорил о другом и смотрел вдаль, и это было хуже всего. Ожидание разоблачения сделалось совсем уж невыносимым; Варан сунул руку за пазуху, вытащил подсохшую купюру и с каким-то даже облегчением протянул магу:

— Я нашел. Нес отцу… И все.

Маг сдвинул на затылок свою шляпу. Взял купюру небрежно, как меняла. Положил ее на ладонь. Прищурился на радужное сияние, бледное при свете дня.

— Я думал, может, она настоящая, — неизвестно зачем добавил Варан.

Маг покачал головой:

— Она поддельная… Как и та, первая. Одна рука, один почерк… Мы ведь никому об этом не скажем, правда?

— Мы? — пробормотал Варан.

Маг вскинул голову:

— Тихо, вот она идет… Ты ей, пожалуйста, тоже не говори.

Варан обернулся, но дорога была пуста. Он открыл рот, чтобы спросить о чем-то, но в этот момент Нила появилась — она шла медленно, в обеих руках у нее были корзинки с продуктами для хозяина и лакомством для змейсих. Кручина и Журбина, питавшиеся исключительно рыбой, иногда в порядке поощрения получали сладкие репсовые печенья.

Варан выпустил нож:

— Не хочешь за меня замуж — так и скажи.

— Ты еще с отцом не говорил. Может, после всего он тебе и не разрешит, — Нила смотрела в сторону. — А ты мне голову морочишь…

Варан поднялся и вышел из пещеры.

Небо — последнее небо сезона — было белым от звезд. И в нем кругами плавала патрульная крылама.

Я люблю тебя — и буду за тебя драться.

Нет, не так.

Я люблю тебя — и буду драться за тебя, даже если ты меня уже разлюбила. Я буду драться за свою любовь, даже если в этой драке придется тебя прикончить…

Варан сплюнул под ноги.

Бред.

— Я боялась, ты будешь с ним драться.

— Вот еще.

Нила чистила большой закопченный котел. Тонкие руки по локоть были перепачканы сажей.

Варан потрошил рыбу.

— Когда я увидела вас вдвоем на дороге, я подумала, что сейчас сяду на попу, Шуу свидетель. Кто он такой? Что здесь вынюхивает?

— Просто горни, — соврал Варан.

— Да нет, — помолчав, сказала Нила. — Не просто… Что-то в нем есть. Что — не пойму.

— Как насчет свадьбы? — неожиданно грубо спросил Варан.

Нила вздохнула:

— А ты наверху останешься?

Он бросил очередную потрошеную рыбину в корытце с красной водой:

— Меня никто не зовет… И что мне тут делать? Только прислуживать…

— Отвалится от тебя кусок, если будешь прислуживать, — тихо сказала Нила.

Последними с острова ушли весельные лодки. На них отплывали жители ближайших островов, являвшиеся на Круглый Клык не столько отдохнуть, сколько заработать.

По морю ходили, переливаясь сизыми боками, воронки. По небу ходили смерчи; глядя утром на горизонт, Варан мог насчитать и пять, и семь, и девять за раз.

Небо сделалось блеклым, будто от усталости.

Хозяин закрыл для публики «катание на серпантерах». Кручина нервничала, предчувствуя конец сезона, ладить с ней становилось все труднее. Даже Журбина, всегда меланхоличная и покладистая, теперь позволяла себе скалить зубы и однажды цапнула Варана за руку. Впрочем, желающих посмотреть на «красоты подводных пещер» уже несколько дней как не было. Сезон заканчивался.

Хозяин честно выплатил Варану заработанное — ни грошиком меньше, но и не больше положенного. Варан отнес деньги отцу.

— Я хочу жениться, — сказал, глядя в пол.

— В следующем сезоне, — сказал отец.

Не спросил, на ком. А может, давно знал. Не стал удивляться, выяснять, сердиться. Просто сказал, сообщил легко и буднично: в следующем сезоне.

Варан ушел, не ответив ни слова.

* * *

Он каждый день нырял в «каменном саду». До последнего. Сносил Журбинин испортившийся характер, таскал ей печенье в рукаве, упрашивал не сбрасывать с седла, не бить хвостом и не кусаться, потому что на лодке добраться до «сада» не было никакой возможности.

Вода с каждым днем становилась все мутнее.

Однажды Варан попал в течение. Сам виноват — надо было предвидеть; он привык, что летом вода в гроте спокойна, как стекло. Привык — и потерял бдительность.

Его рвануло, как огромной грубой рукой, и потащило под камень. Мелькнул и погас свет; спасло дурака только то, что длинная уздечка Журбины, в последние дни склонной к побегу, была в тот момент намотана на запястье. Змейсихи чуют течения, как никто в мире; Журбина поплыла, избрав единственное направление, способное спасти ее и ныряльщика. Выбравшись, Варан долго кашлял и плевался, а потом от полноты чувств поцеловал Журбину в холодную чешуйчатую морду, и змейсиха сразу же отоварила его по ноге жгучим хвостом — чтобы не забывался…

Больше Варан не осмеливался нырять.

Сезон заканчивался. Все хорошее и все плохое, что несут в себе течения, водовороты и смена ветров, — все это будет потом.

 

Глава четвертая

Ковчег мотало и вертело. Море снова и снова, в который раз, пыталось потопить уродливую, неуклюжую с виду, громоздкую посудину. Поддонки цеплялись за стены и друг за друга. Кого-то рвало. Кто-то спокойно спал.

Море было бурое с белым, в клочьях пены, больное, отвратительное море. Оно выдыхалось с каждой минутой. Оно теряло силы, над ним собирались, как рыбы над падалью, тучи.

Сестры, Лилька и Тоська, висели на Варане с двух сторон. Они отяжелели за сезон. Скоро, пожалуй, они сравняются с ним в росте.

— Вараш… А правда, что ты жениться хочешь?

— Кто сказал?!

— Долька соседская… А что?

Тучи становились плотнее. Верхушки острова не стало видно; каменный мир горни остался там, где ему следует быть — наверху.

Над водой мало-помалу поднимались осклизлые, покрытые илом и водорослями крыши поддонья.

И пошел дождь.

Утопленников нашлось меньше, чем в прошлом сезоне, — всего одиннадцать. Троих опознали по заранее разосланным княжеским разыскным грамотам, обернули просмоленной шкурой и отправили наверх. Прочих отдали, как положено, морю.

Сняли сетки с полей. Донные поднялись даже веселее, чем обычно.

— Без репса не останемся, — удовлетворенно говорил отец.

Варан помогал матери прибираться в доме. Иногда среди грязи удавалось найти что-нибудь по-настоящему ценное — металлическое украшение или монету. Малявки радовались, прыгали до потолка; Варан всякий раз вздрагивал, когда в куче мусора обнаруживалась цветная тряпка.

Ему мерещилось радужное сияние.

Отец починил и вычистил водосборники. Море мало-помалу успокаивалось, обретая обычный серый цвет. Старый Макей взялся развозить почту на своей педальной шлепалке. Сестра матери с Малышки писала, что староста рудокопов велел поставить на берегу новую печь. И никто нигде не слышал, чтобы среди ила или умирающих водорослей отыскалась настоящая сотенная купюра — радужная, новенькая.

Возвращались к дому дойные кричайки — некоторые с приплодом. Появилось молоко. Варан вспомнил вкус сыра.

Налетели сытухи — они всегда налетают осенью, собирают дань с обнажившейся суши. Варан с отцом ходили на охоту, провели ночь на холодном камне с арбалетами наизготовку и пару сытух подстрелили. С победой возвращались домой — будет новая одежда, будут бочки маринованного мяса; к сожалению, сытух нельзя есть иначе, кроме как крепко промариновав. Воняют.

С раннего утра и до ночи находилось множество неотложных дел. Едва справившись с домом, полем и водосборниками, взялись налаживать винт. Тросы подгнили, пришлось добывать новые; староста Карп торопил, велел подготовить транспорт как можно скорее. Не спали ночами; наконец запустили винт на пробу, и Варан, поднявшись над облаками, увидел мир горни после сезона — в желтых листьях увядшего шиполиста, в оголившихся камнях, в замусоренных расщелинах.

Солнце палило немилосердно. Пришлось сразу же надеть очки.

На пристани стоял причальник Лысик. Глядел мимо Варана. Цедил слова, как сквозь сито.

Так началось межсезонье.

* * *

Стояли туманы. Бродили по суше, съедая иногда половину поселка. Висели над морем, проглатывая и выплевывая лодки рыбаков; На носу каждого суденышка болталась в рамке металлическая рыбка, носом всегда указывала на Малышку, а правым плавником — на Круглый Клык.

Донные посевы поднялись в половину человеческого роста.

Мать учила Лильку и Тоську доить кричалок. Девчонки, торопливые и неуклюжие, получали то когтем по ноге, а то и клювом по лбу. Роптали. Мать грозила даже ремнем.

Варан ходил кругами, налегая на рычаг, глядя в землю. Страшно представить, сколько тысяч кругов он прошел за свою жизнь, наворачивая пружину спускателя. А сколько прошел отец?!

Вокруг пружины была вытоптана круглая бороздка в земле. Идти было не так уж трудно, просто уныло и скучно до одури; иногда после нескольких часов непрерывного хождения по кругу Варан засыпал с открытыми глазами. Ему виделись белые дворцы, поднимающиеся из воды, странные птицы на деревянных плотах, а иногда виделось, будто он летит на крыламе и море — внизу…

Подниматься надо было каждый день. Горни требовали пресную воду. Поддонкам необходим был сушняк; винтом поднимали влажные водоросли и принесенные морем кусочки дерева, раскладывали на сушильнях под жгучим солнцем. Потом оборачивали просмоленной тканью и спускали вниз и распределяли под надзором старосты Карпа, и совершенно естественно получалось, что половина всего топлива попадала ему, старосте, в хранилище и в печь…

Пружину винта наворачивали непрерывно, и днем и ночью. По распоряжению старосты молодые мужчины поселка приходили по очереди вертеть рычаг и, чтобы не было так скучно, являлись большими компаниями. Темы для разговоров имелись общие, вернее, одна большая тема: кто как и сколько заработал в сезон.

В этом году было все как обычно и — все по-другому. Приятели сторонились Варана. А может, ему казалось, что сторонятся. В поселке болтали, что он провел в Тюремной Кишке чуть ли не полсезона. Ему, может, и самому так казалось, но если по правде — сидел-то он чуть больше недели…

…И все эти осторожные расспросы с приторно-сочувствующими лицами: ну как там? Разбойников видел? А душегубов?.. И понимающая ухмылка. Захотел парень подзаработать более обычного, это случалось и случается. Разбойникам весточку кинуть, или внимание торговца отвлечь в нужный момент, или еще кое-какая мелкая работенка, сама по себе вроде и нестрашная, и незначительная… Правда, обычно на такое идут пришлые ребятки с окрестных островов, да хотя бы и с Малышки. Круглоклыкскому поддонку на пособлении попасться — большая редкость, может, потому и отпустили…

Так или примерно так воображал себе Варан разговоры односельчан и не желал не то чтобы оправдываться — видеть никого не хотел.

Сегодня утром отец на винте ушел наверх. Помощников из поселка до полудня не полагалось; Варан ходил по кругу в полном одиночестве.

Нила осталась наверху. Что она там делает, как служит — Варан не думал. Жизнь горни в межсезонье представлялась ему бесконечной скамейкой в богато убранной пещере. Горни сидят и глядят друг на друга. Иногда ходят в гости к соседям, в расщелину, украшенную драгоценными камнями. Иногда — очень редко — принимают посланников от Императора; те прибывают в крылатых повозках, закрытых со всех сторон от палящего солнца. На лицах и мужчины, и женщины носят вуали — чтобы не сжечь кожу, ненароком выглянув из-под камня. Разумеется, князь и его приближенные проводят Время приятнее — к их услугам музыканты и рассказчики историй… И еще они читают книги, которых в императорском хранилище наберется, по рассказам, несколько десятков…

Стараясь не думать о Ниле, Варан вспоминал Императорского мага Лер… как его там… который, похоже, тоскует на Круглом Клыке. В наказание его, что ли, заслали в такую глушь?

Над головой Варана вдруг завертелись, свились узором серые облака. Возвращался винт. Варан застопорил рычаг, мимоходом вытер пот со лба и приготовился встречать отца.

Корзина вывалилась из туч почти над самой землей. Иногда в такие минуты удавалось увидеть краешек неба — но не сегодня. Лопасти винта, большие и малые, стряхнули налипший туман. В облаках осталась выемка, быстро зараставшая подвижными серыми клубами. Корзина жестко грохнулась в посадочную подушку, сооруженную из песка с гнилыми водорослями.

Лицо отца было очень спокойным и бледным, как от боли.

— Тебя ранило? — быстро спросил Варан. Отец отрицательно мотнул головой.

— Тогда что?

Отец выбрался из корзины. Вытянул пустые бурдюки. Дождевая вода стекала по его лицу, мраморно-белому в обрамлении прилегающего черного капюшона.

— Тебя наверх требуют, — сказал отец.

Лопасти винта, помнившие полет, никак не могли успокоиться. Капельки дождя, привыкшие к спокойному отвесному полету, сносило в сторону неестественным в поддонье ветром.

— Требуют — значит, поднимусь, — сказал Варан.

Отец покосился на него и, волоча за собой бурдюки, побрел к водосборникам.

Варан догнал его:

— А зачем? Что они говорят?

Отец, не глядя, покачал головой:

— Немедленно наверх. Вот что они говорят. Сегодня.

Варан через силу засмеялся:

— Они что, не понимают, что винт…

— Пришлют за тобой, — сказал отец, открывая заслонку водосборника. — Пришлют… кого-то. Стражу… Я вот думаю — может…

Отец запнулся.

— Что? — тихо спросил Варан.

— Лодка, — сказал отец, по-прежнему не глядя. — Возьми лодку… В тумане не найдут. Уходи куда-то, хоть на Малышку… Там в рудниках, говорят, можно спрятаться… Хоть на всю жизнь…

У Варана поползли по коже мелкие колючие мурашки. То, что говорил отец, было из другой жизни. Из бредового сна… Вспомнился беглец, о котором рассказывала Нила, — тот, что жил в пещерах даже в сезон и, наверное, видел Шуу…

— Ты думаешь, я в чем-то виноват?!

Отец глянул на него, сморщился, как пустой бурдюк, снова отвел глаза:

— Какая разница… если они стражу присылают…

— Меня ведь отпустили!

— Отпустили… потому что куда ты денешься? Они знают, что привязан ты, не убежать… А сейчас туманы.

— Что мне, всю жизнь в тумане сидеть?!

Отец понурился и отошел, а Варан еще долго стоял, глядя, как бежит по желобу дождевая вода.

На берегу стояла, нервно переступая ногами, небольшая серая крылама. Ребятишки и взрослые со всего поселка побросали дела и сбежались и встали широким кругом, не решаясь приблизиться.

Крылама брезгливо стряхивала налипшие водоросли с когтистых пальцев. Расправляла и складывала желтые перепонки на лапах. Топорщила перья, взмахивала крыльями, разбрасывая веер брызг. Рядом, спиной к птице, стоял горни в серебристо-черной броне верхнего стражника. Ждал чего-то, скрестив на груди руки. Лицо его было закрыто частой матерчатой сеткой со стальными колечками. Из-под сетки вырывался белый пар в такт тяжелому дыханию.

Он ничего не видит, подумал Варан. Только что было солнце, ослепительный свет сквозь защитную сетку… В поддонье для него — тьма.

Проще простого одолеть его, подумал Варан. Угнать крыламу…

Шуу, не кто иной, навевает такие мысли. Крылама не покорится чужаку и в лучшем случае скинет его в море. А в худшем… нападение на стражника — страшнее преступления, кажется, и нет. Приравнивается к разбою — и к изготовлению фальшивых денег…

Односельчане расступились перед Вараном, и непонятно, чего было больше в этом молчаливом движении — отвращения или страха.

— Я здесь, — сказал он, остановившись в нескольких шагах от птицы. Стражник повернул голову. Наконец-то откинул сетку с лица.

Варан открыл рот.

— Привет, — сказал его могущество Императорский маг и улыбнулся краешком рта. — Полетели?

* * *

Крылама была стара и, по-видимому, немощна. На спине ее лежало тройное седло — Варан успел заметить, что стражники всегда патрулируют по трое. Стремян не было — пятки упирались в покрытые перьями бока и все время соскальзывали.

Круг любопытных раздался в стороны, кое-кто на всякий случай присел, закрыв голову ладонями. Птица взяла разбег в сторону моря; Варана так трясло и подбрасывало в седле, что он, позабыв приличия, вцепился в плечи его могуществу магу. Добежав до кромки, птица не остановилась и продолжала разгон по водной глади. При этом она сильно и как бы раздраженно била крыльями, и тучи брызг смешались с дождем. Потом крылья перестали касаться воды. Крылама летела, с каждым взмахом поднимаясь, Варана то вдавливало в седло, то он вдруг терял вес, и желудок прыгал к горлу.

Крылама вдруг резко взяла в сторону. Правое крыло ее указывало вниз, левое — в небо; Варану показалось, что он сейчас упадет. Судорожно нащупывая ногами опору, он увидел поселок, россыпь людей на берегу, гладкое море в пятнышках дождя, лодки, дома и улицы, канавы, водосборники… И сразу же все пропало — навалился туман.

Варан задержал дыхание.

В полной тишине — ни рева ветра, ни шума винта — крылама вынырнула из облаков, и Варан зажмурился. Очки лежали в нагрудном кармане, но дотянуться до них не было никакой возможности — обе руки требовались для того, чтобы держаться за мага.

Солнце пробивалось сквозь кожу, выкусывало глаза из-под век. Варан наклонил голову; как жаль, что он такой слепой. Крыламы поднимаются неизмеримо выше, чем способен винт. Не увидеть, не успеть…

Сделалось трудно дышать. Закружилась голова. Маг что-то крикнул — Варан не разобрал.

Седло снова накренилось. Он понял, что сейчас упадет и что на этот раз смерть неизбежна. Крылама закричала — заревела начальственным басом, и снизу ей ответили такие же голоса…

Резкий толчок швырнул Варана на жесткую спину сидящего впереди мага. Горячий свет лежал на лице, как раскаленная ладонь.

— Приехали, — сказал маг. — Можешь разжать пальцы.

Варан подумал, как унизительно будет, если его пальцы придется разжимать с помощью чужих людей. Собрался с силами и освободился от мага, даже, кажется, слегка его оттолкнул. Потом полез в нагрудный карман и негнущимися пальцами выудил очки.

Видно было плохо. Посреди всего стоял черно-красный круг; только краешком глаза можно было различить каменный помост под ногами крыламы и край этого помоста, а за краем — небо и новые камни, скалы далеко внизу.

— Это башня, — сказал маг, спускаясь с седла по ременной лесенке. — По возможности смотри под ноги.

— Здесь нечем дышать, — сказал Варан через силу.

— Горни тоже трудно дышать в поддонье…

Варан нащупал на боку крыламы лесенку, спустился, путаясь в перьях, и сел на горячий камень. Ветер, коснувшийся щек, оказался ледяным.

— Домой, — велел маг птице. Варан закрыл руками уши, потому что хлопанье крыльев оглушало, а ураган поднялся совсем уж невозможный.

— Иди за мной, — сказал маг Варану. — Здесь люк.

* * *

— Красное дерево. Розовое дерево. Палисандр. Можжевельник. Орех. Дуб. Груша. Каштан…

Варан лежал на полу, водил пальцем по теплым выпуклым дорожкам. Прожилкам дерева, росшего десятки лет.

— …Можно идти день и ночь, и снова день, и сотни дней. Можно лететь или ехать, а моря все не будет. Озера, реки… Ты знаешь, что такое река?

— Текучая вода. Рассказывали плотогоны.

— То, что привозят вам плотогоны, годится разве что в печку.

— Большего нам не надо.

— А я люблю деревянные вещи. Там, на материке, всю мебель делают из дерева.

— Богачи.

— Да нет… Бедняки тоже.

— Я говорю, все люди на материке — богачи…

Помолчали.

В межсезонье башня была совсем другой. Оконные стекла плотно закрыты, и на каждом — серебристая сетка, защищающая от солнца. Сетка шевелится ветром, по деревянным панелям ходят тени и блики. В очаге горит огонь.

— Я думал, здесь всегда жарко в межсезонье.

— Здесь холодно. Просто ужас как холодно. А солнце жжет. Если останешься без крова — замерзнешь и сжаришься одновременно… Но это все-таки лучше, чем нескончаемый дождь.

— К дождю можно привыкнуть, — сказал Варан.

— Ко всему можно привыкнуть, — помолчав, ответил Лереала… как его там, и Варану показалось, что он вложил в эти слова совсем другой какой-то смысл. Что говорил он не о дожде.

Их разговор продолжался много часов. Он двигался по кругу, будто накручивая пружину для спускателя. Или по спирали, как лестница в башне. Они успели поговорить о множестве замечательных вещей, и снова возвращались к ним, и снова повторяли одни и те же слова — будто пробуя их на вкус.

— Мы иногда заходили на живые земли, — сказал маг. Варан уже успел понять из разговора, что отца у него нет либо говорить о нем не принято. И что детство он провел с матерью и почему-то в кочевьях. И успел повидать своими глазами если не весь мир, то, по крайней мере, значительную его часть. — Представь себе, плодородное поле… Такое, что дает четыре урожая в год без особых трудов… но под ним обязательно должны лежать человеческие кости. Мужчина, женщина, ребенок — все равно. И все относятся к этому совершенно спокойно — вот как вы к смене сезонов…

— Это совсем другое, — запротестовал Варан.

— Может быть, — легко согласился маг. — Или вот лес… Который очень милый, но время от времени у него наступает, гм, течка… И он просто снимается с места и идет. Ищет… другой лес. Я не совсем понимаю, есть ли у них половая принадлежность, но я клянусь тебе, Варан, когда они сходятся — такое начинается!.. Если на месте их встречи попадаются люди — они просто бегут без оглядки, бросая дома, скот, все бросая…

— Ты обманываешь меня, — сказал Варан. — Смеешься.

Маг обернулся, глаза его блеснули честным огнем:

— Да клянусь же!.. В тех местах и не такое бывает. Ты пойди когда-нибудь сам все посмотри…

Снова надолго замолчали.

— Как тебе дышится? — спросил маг.

— Ко всему привыкаешь, — Варан слабо улыбнулся.

— Я к тому спрашиваю, что нам скоро лететь… Время, когда солнце уже село, но еще не очень темно… очень короткое.

— Ты же можешь зажигать огонь… Я вот не могу понять — что ты можешь и чего не можешь?

Маг печально улыбнулся:

— Знаешь, написаны толстые книги… мудрецы тратят жизнь за жизнью, чтобы понять — что маг может и чего не может?

— Ле-реала-руун…

— Да ладно… Мое настоящее имя — Сполох… А друзья зовут… звали меня — Подорожник.

— Не понимаю, — осторожно сказал Варан.

— И не надо понимать, — отрезал маг. — Если ты будешь звать меня Подорожником, тебе будет просто, а мне — спокойно. Вот и все.

Они вылетели на пластунах, птицах относительно мелких, способных взлетать только с края скалы — в отвесном падении. Солнце коснулось края туч, белое облачное великолепие залилось красным и золотым. От этой картины у Варана перехватило дух, и он даже не успел испугаться, когда его пластун камнем рухнул вниз.

Выровнялся. Лег на теплый воздушный поток, замер, расправив неподвижные крылья. Рядом — чуть отстав — точно так же шел пластун Подорожника.

Теперь Варан был зрячим. Теперь он летал так же свободно, как прежде плавал. Он смотрел сверху вниз на Круглый Клык — и не узнавал его.

Где зелень? Где бесконечные заросли шиполиста? Где бархатки, покрывавшие самый твердый камень толстым лоснящимся ковром? Скалы, щели, снова голые скалы. Там, где было море, — пустота. Подводные красоты обнажились, как скелет. То, что было живым и красивым, теперь казалось неестественным и неприятным.

Пластун, управляемый Подорожником, нырнул под каменный карниз и скрылся из глаз. Варан, сжав зубы, направил свою птицу следом.

Для того чтобы укрепиться на камне, пластуну хватало мельчайшего выступа или крохотной щели. Оглядевшись, Варан обнаружил себя в перевернутом мире: здесь были деревья и скалы, устремленные вершинами вниз, к небу. Бездна, сказал себе Варан, и его замутило. Одно дело знать, что ныряешь в бездонном море, другое дело — увидеть однажды своими глазами…

Ветер продолжал работу воды — грыз камни, свистел в промоинах, слизывал соль. Подорожник что-то говорил, но Варан расслышал лишь со второго раза:

— …карман в скале… недоступный в сезон… смотри место, ты должен узнать…

Стараясь дышать глубоко и ровно, Варан сполз с седла. Долго выбирал, куда поставить ногу. Пахло водорослями. На темных камнях умирали без воды моллюски в плотно сомкнутых раковинах.

— Это не здесь, — услышал собственный голос.

— А где?

— Это третья «арка»… А нам надо в «каменный сад». Туда, — Варан махнул рукой.

— Далеко? Перелетим?

Пластуны один за другим упали в пропасть; чувство падения было привычно Варану, но оставалось тем не менее одним из самых неприятных ощущений. За секунду до столкновения с выступом скалы птицы расправили крылья и круто взмыли к зениту. Император свидетель, подумал Варан с закрытыми глазами. Такие фокусы, да со всадником на спине — как эта исполинская пичуга не ломает себе хребет?! Магия, не иначе…

Пластуны снова нырнули под карниз и утвердились на камне. Варан долго оглядывался, пытаясь узнать место, а узнав, сморщился:

— Надо вернуться…

— Полетели?

— Снова промахнемся, — Варан помотал головой. — Давай так… С камушка на камушек…

— Доберемся?

— Не знаю…

Маг шел первым, Варан за ним; перебираясь с уступа на уступ, они постепенно взбирались выше и выше. Ветер носил обрывки разговора, бил звуком о стену и подхватывал осколки. Иногда Варану казалось, что его слова, отраженные эхом, касаются его ушей раньше, чем он успевает произнести их.

— Норы…

— Водоросли не трогай — не удержат…

— Здесь гладко, надо правее…

— Уровень моря видишь?

— Что там?

— Порезался… Здесь ракушки…

Добравшись до «сада», оба остановились на узком карнизе вдоль скалы — Варан лицом к стене, Подорожник — спиной.

— Ты летать не умеешь? — еле слышно спросил Варан.

— Нет, — подумав, ответил маг. — Но я могу удержаться без опоры… несколько секунд. Это не называется «летать». Это на крайний случай… если тебе интересно, что будет, если мы упадем.

— Я думал, ты умеешь, — признался Варан. — Я думал, сейчас ты полетишь вниз и найдешь тайник.

— Те, кто спрятал деньги, тоже не летают, — маг разглядывал свою ладонь. Глубокий порез у основания большого пальца уже почти затянулся. — Мы закрепим веревку, и я спущусь посмотреть.

Варан глянул вниз. Сквозь щели между камнями виднелось опрокинутое небо, серо-белый ковер облаков.

— Ты слишком храбрый для человека, который не умеет летать, — сказал Варан неожиданно для себя.

Подорожник ухмыльнулся:

— Это лесть? Или предупреждение?

Варан хмыкнул. От постоянного ветра начинали ныть и чесаться уши.

— Сильных течений в сезон не бывает, — задумчиво пробормотал Подорожник.

Варан кивнул:

— Сильных — нет… Но по ночам остров втягивает воду под себя. Днем «выдыхает»… Где есть большие внутренние тоннели, движение воды чувствуется сильнее. А здесь под скалами Западный Червь, это не очень большой тоннель, но все-таки…

— Может, тайник в Черве?

— Туда не пробраться никак. Раньше были воздушные пробки, и в сезон можно было пронырнуть… ребята рассказывали. А потом там случились обвалы, ну, трещины… Воздух весь вышел.

— А в межсезонье?

Варан нехотя пожал плечами:

— Я поддонок… В межсезонье у меня другие заботы.

— И правда, — рассеянно согласился Подорожник.

Варан смотрел, как он перебирается с карниза на камень и оттуда на другой карниз. Как выбирает щель поудобнее, как вбивает в щель железный костыль, как шепчет над креплением — вероятно, колдовские слова, обеспечивающие прочность…

— Вбей два, — сказал Варан.

— Что?

— Надо две точки крепления… Лучше больше. Но хотя бы две.

— Тогда помоги…

Варан смерил взглядом расстояние до ближайшего камня. Перескочил, поскользнулся, потерял равновесие, вырвал клок сухих водорослей, испугался до холодного пота. Замер, прижавшись к камню, слушая завывания ветра далеко внизу. Снова стало темнеть перед глазами — не хватало воздуха…

Из темной щели высоко вверху выскочила многоногая тварь. Бесшумно пронеслась по отвесной скале, уронила белый комок помета — по счастью, не на голову. Оборвала ракушку со стены, снова скрылась в щели, и оттуда послышался хруст.

— К Шуу в задницу, — ругнулся Варан.

Маг сбросил вниз свободный конец веревки:

— Ну, я пошел…

Варан нашел в себе силы кивнуть.

Маг легко скользнул вниз — Варан до конца не верил, что он решится это сделать. Вот исчезла его голова, вот пропала из поля зрения исцарапанная рука с перстнем на указательном пальце. Варан преодолел головокружение и перебрался поближе к тому месту, откуда его могущество начал спуск.

Где-то там, внизу, магом играл ветер. Веревка терлась о камень, прекрасная толстая веревка. Скоро волокна начнут лопаться одно за другим, веревка разлохматится, подобно уродливому цветку. А потом порвется. Варан проглотил слюну.

Знает ли князь об их экспедиции? Разумеется, знает. Его могущество вполне мог бы прихватить сюда десяток стражников… и отправить на поиски одного из них. Но предпочел спускаться сам…

Солнечные пятна ползли по камням, и от них полутьма делалась почему-то темнее. Варан отодвинулся, пряча лицо от жгучего пальца, пробившегося сквозь щель в скале. Может быть, маг до сих пор подозревает его. А может, вся экспедиция затеяна для того только, чтобы он, Варан, каким-то образом себя выдал…

Он утвердился на карнизе так надежно, как только мог, и заглянул в расщелину.

Веревка, такая толстая вблизи, по мере удаления делалась все тоньше и тоньше, и на паутинном ее конце болтался человечек — очень легкий. Ветер вертел им, как заблагорассудится, а человечек если и поднимался вверх, то очень медленно и вяло.

Может быть, его магия ему поможет, подумал Варан. Я многое не успел спросить… О лесах, о дорогах, о подвале, где сидят маги с хвостами… И что у них было с Нилой в тот раз. Нет, я знаю, что ничего не было… Но пусть скажет сам. Пусть удивится. Пусть рассмеется мне в лицо, и я пойму наконец, что — дурак…

Он сел на карниз, уперся ногами в камень, взялся за веревку и принялся тянуть изо всех сил.

— Там голая стена, — сказал Подорожник. Он едва дышал. Он явно не умел летать; более того, спускаясь по веревке, он переоценил собственные силы.

— И там такой ветер…

— Нам очень важно найти этот тайник? — осторожно спросил Варан.

— Мне очень важно найти этот тайник, — сказал Подорожник, не глядя на него. — Вполне возможно, что если я не найду…

Он замолчал.

— Императорские маги могут чего-то бояться? — спросил Варан шепотом.

Подорожник поморщился и кивнул:

— Не отвечу за всех Императорских магов…

Выл ветер. Высохшие водоросли колыхались, напоминая иногда бороду старосты Карпа, иногда волосы мертвой женщины, которую в прошлом году море бросило на отцовский огород. В лицо Варан не смотрел, но волосы — запомнил…

— Может быть, нам поискать как-то по-другому? — спросил он тихо. — Здесь столько пещер… Иногда очень маленьких… Разломы, колодцы… Попробуем найти вход?

Подорожник подумал.

— Море смыло человеческий запах, — сказал он наконец. — Если бы это была просто пещера… Даже спустя месяцы… годы… запах сохраняется. Особенно запах того, кто оставляет тайник. Он волнуется, боится разоблачения… Он возбужден… Я бы учуял.

— Так это правда, что ты можешь выйти на балкон, понюхать ветер над поселением и узнать все помыслы?

— Не все… Только самые сильные. Страх, ненависть… любовь.

Варан разглядывал его лицо — сейчас очень усталое и немолодое. Серые глаза провалились, так что невозможно было различить их выражение. Губы запеклись.

— Чем я пахну? — тихо спросил Варан.

Маг взглянул на него. Хмыкнул:

— Любопытством. Очень мало — страхом… Но любопытством — больше.

— Можно спросить?

— Попробуй.

— Сколько тебе лет?

Подорожник покачал головой:

— Как тебе сказать… Зависит от счета. Спроси меня потом как-нибудь…

Темная тень на секунду погасила солнечное пятно. Потом следующее, потом — дальше; снаружи вокруг острова кружила большая птица. Крылама.

— Нас ищут, — сказал Варан.

Маг усмехнулся:

— Пускай… Давай послушаем тебя и станем просто заглядывать во все дыры. Авось повезет.

Варан быстро на него взглянул:

— Ты ведь не думаешь, что я знаю, где тайник?

— А было бы проще, если бы ты знал, — пробормотал Подорожник.

День клонился к вечеру.

Они перебирались с камня на камень, то и дело рискуя свалиться вниз, в бездну. Варан не раз прикидывал — сколько займет времени свободный полет до поддонья? Успеешь вспомнить если не всю жизнь, то, по крайней мере, самые пакостные ее моменты…

Они находили в скале провалы без света, без дна, и маг бросал в них камушки. Камушки горели пламенем против всех законов природы, и падали, освещая склизкие стены, разломы и щели, и часто гасли, не добравшись до дна. Один раз в расщелине обнаружился труп большого морского зверя — Варан так и не понял какого.

Близился вечер.

— Наши пластуны не улетят?

— Они обучены ждать до последнего. Был такой случай — хозяин забыл пластуна на скале, и тот сдох от голода — в ожидании…

— Ты смеешься, — Варан неуверенно улыбнулся.

— Смеюсь, — маг вздохнул. — Пластуны будут ждать до заката, на закате вернутся к кормушкам, и для начальника птични это будет сигнал тревоги…

— Я не боюсь.

— Я знаю. Я тоже не боюсь. Я просто устал… Кстати, как тебе дышится?

— Плохо.

— Понимаю… Скоро вернешься в свое поддонье. Будешь выращивать репс, накручивать пружину винта… Ты странный персонаж. Поддонок, соединяющий верхний и нижний мир… Проводник…

Варан обеспокоенно покосился на Подорожника: ему показалось, что маг бредит.

— Ничего, — Подорожник провел ладонью по лицу. — Ничего… В эту дыру мы уже заглядывали — видишь, я ее пометил… Попробуем взять левее. На тот камень можно как-то залезть?..

До заката оставалось полчаса, когда горящий камушек осветил внизу подобие ступенек.

Ни Варан, ни маг не издали ни звука. Только переглянулись.

— Надо спускаться, — сказал Подорожник.

— Давай я, — сказал Варан.

Маг долго его разглядывал.

— Я покрепче буду, — сказал Варан, оправдываясь за дерзость.

— Давай, — согласился маг.

Закрепили веревку.

— Я попробую тебе светить, — пообещал маг.

— Ага…

Темнота нервировала, но не пугала. Спускаясь, Варан упирался ногами в каменную стену. Сверху летели, кружась, светящиеся искры — казалось, вся пещера светится, как теплое море.

— Здесь лестница, — сказал Варан, достигнув дна. — Идти?

— Иди, — голос мага прозвучал непривычно низко, эхо повторило его сто раз, перебросив от стены к стене. — Только. Ничего. Не трогай. Просто. Посмотри.

— Ага…

Сверху полетел, кружась, как бабочка, комок пылающих водорослей. Сухая трава горела, но не сгорала. Когда подарок опустился на дно, в пещере посветлело настолько, что Варан смог рассмотреть нижние ступеньки каменной лестницы и узкий ход у ее подножия.

— Я пошел, — сказал он на всякий случай.

Комок водорослей покатился за ним по земле, будто гонимый ветром. Варан остановился — огненный шар остановился тоже.

— Здорово, — одобрил Варан.

Ход был узкий — такой, что даже тощему Варану пришлось бы протискиваться боком. Другое дело, что протискиваться Варан не собирался — осторожно просунул голову.

Огненный шар оказался смелее. Миновав порог, покатился вперед по узкому коридору. Кое-где на полу еще не высохли лужи. В дальнем углу лежала раздувшаяся рыбина.

— Ого, — сказал Варан.

Шар остановился перед каменным сундуком с расколотой крышкой. Трещина светилась радужным светом; на большом железном замке было крупными буквами написано: «Малышка, мастер Сосн во славу Императора». А еще ниже, маленькими буквами: «Ты мертв».

Варан стоял, не в силах отвести взгляда.

Огненный шар взорвался, разбрасывая дымящие вонючие стебли; за мгновение до взрыва Варан успел увидеть, как маленькие буквы стекают с замка железным быстрым червячком.

Не видя ничего, кроме красных прожилок на собственных веках, Варан кинулся назад. Император хранил его — он не поскользнулся и не споткнулся на ступеньках; он сразу нашел веревку, вцепился в нее, и веревка с неожиданной силой потащила его вверх.

Не хватало воздуха. Потемнело в глазах, и новая темнота была куда гуще привычной темноты подземелья.

Руки перестали слушаться. Тонкая ладонь ухватила его за запястье…

Варан уверенно потащил спасителя вниз.

Он увидел, как маг Подорожник переваливается через край колодца. Как лопается веревка. Как на фоне светлого проема мелькают ноги в башмаках из рыбьей кожи…

«Ты мертв», — сказал кто-то.

Падение замедлилось. Теперь Варана снова тащили наверх.

Свет проема был все ближе. Варан увидел над собой белое лицо с крохотными, глубоко ввалившимися глазами.

Следующим рывком его перебросило через край; он едва не соскользнул в соседнюю расщелину. Цепляясь руками и ногами, задержал падение. Замер. Ныл ветер. А больше не было ни звука.

* * *

— Ты врал мне. Ты умеешь летать.

Они сидели на каменном карнизе. Пластуны, как и было предсказано, сбежали, едва дождавшись заката. Спасибо верным птицам — пометили место, оставив на карнизе две едко пахнущие кучки. Варан уселся рядом без всякой брезгливости, но маг не успокоился, пока не нашел способ сбросить пластунов подарочек в бездну.

Теперь они сидели в темноте, которая с каждой минутой становилась все гуще и определеннее. Нагретый солнцем камень отдавал тепло.

— Не говори ерунды, — вяло огрызнулся маг. — Я могу продержаться в воздухе несколько секунд… ну, минуту… в крайнем случае. Честно говоря, никогда не встречал магов, которые летали бы сами, без помощи птиц или заговоренных предметов…

Подорожник наклонился и плюнул вниз, в бездну. Плевок засветился зыбким неприятным светом. К ночи ветер стих, и мерцающая искра падала почти отвесно, пока не погасла где-то в облаках.

— Во рту пересохло, — пожаловался Подорожник.

— Я бы поплевал, — сказал Варан. — Но у меня так не получится…

— Начальник птични сам ничего делать не станет — побежит к князю. Тот либо примет его, либо велит обождать до утра… А если примет — потеряет полчаса на приступ напускного гнева… За гневом так удобно прятать панику…

— Чего ему бояться?

Подорожник почесал кончик носа:

— У нас сложные отношения с князем Круглоклыкским… Но за жизнь мою он отвечает головой.

— Перед кем?

Подорожник удивленно на него покосился. Варан прикусил язык. Маг снова наклонился над трещиной и выплюнул условный сигнал.

В глубине разломов что-то шелестело и потрескивало. Возникли в темноте чьи-то светящиеся глаза. Мигнули, погасли. Снова тишина. Шорох осыпающегося песка…

— Завтра вернусь со стражей, — пробормотал Подорожник. — Ты говоришь, там трещина в крышке?

— Еще какая. И сквозь дырку в сундуке светят деньги.

— И кто бы это мог быть, — пробормотал маг совсем тихо, себе под нос. — Скажи мне название чего-нибудь кислого.

— Перекисший репс.

— Не знаю, не ел…

— Уксус.

— О-о! — Маг снова плюнул. На этот раз плевок светился ярче обычного.

— У тебя воды совсем не осталось, — сказал Варан.

Маг потряс пустой флягой.

— Нет, внутри, — сказал Варан. — А может…

— Это идея, — сказал маг.

Последовала возня на карнизе. В темноте Варан совсем потерял мага из виду; вдруг вниз полетела, переливаясь голубым и зеленым пламенем, струя жидкого огня.

— Ого, — только и сказал Варан.

Струя быстро иссякла.

— Ты прав, воды не осталось, — печально сказал маг. — Ни внутри, ни снаружи… И они вовсе не спешат меня искать.

Варана немного обидело, что он сказал «меня», а не «нас». Хотя, с другой стороны, это было правдой — на поиски Варана здесь, наверху, вряд ли найдутся охотники.

— Но они же не могут совсем о нас забыть, — сказал Варан.

Возможно, маг кивнул. Варан уже не видел ничего вокруг — только зеленые глазки-бисеринки снова вспыхнули в дальнем разломе, переметнулись поближе, мигнули и снова пропали.

— Это люты, — сказал маг. — Души преступников.

— Что?!

— На самом деле это просто звери… Хотя и странные. Например, они запросто жрут друг друга. Живут семейкой — самец, самка и детеныши. Потом вдруг самка ни с того ни с сего съедает потомство и супруга… Или самец. А бывает, подросший детеныш съедает отца и мать, братьев и сестер.

— Кошмар, — пробормотал Варан.

— Поэтому они не плодятся. Но в то же время их не становится меньше… Говорят, преступников на земле всегда одно и то же число. Если одного повесят — другой тут же родится. На Болотном Крае считается плохой приметой, если младенец родился в один день с казнью. Такого, чуть подрастет, пытаются выжить куда подальше… А на Россыпи преступников вообще не казнят.

— А что с ними делают?

— Сажают в тюрьму на всю жизнь…

Варан поежился:

— Еще сторожить их…

— А их не надо сторожить. Там тюрьма большая, целый город под землей… А вход один. И в этот вход уже сто лет как врос большой крючник.

— Кто?

— Такая тварь… Вроде как червяк. Спереди дырка, сзади дырка, по бокам костяные крючки — добычу хватать, ползать, опять же… Он быстро ползает по земле, по камню все едино… И вот, пока он свободно гуляет, ничего особенного — ну, хищник… Ну, овец крадет… А если почему-то застревает в земле… Это редко, но бывает… Тогда с голодухи пускает корни из крючков. Укореняется, и уже не сдвинуть…

Варан нервно сглотнул:

— Ты сам… видел?!

— Вот этими глазами, — серьезно отозвался маг. — Так вот. На входе в тюрьму у них врос крючник. Питается водой, земляными соками… То есть уже как бы не хищник, а растение. Но рот остался, и полость внутри, и дырка сзади. Так вот преступника, которого осудили, дают ему сглотнуть. Это противно, но не больно. Он проходит тварь насквозь и выходит сзади… невредимый. А обратно — никак. Пища у крючника только в одном направлении движется…

— Шуу, — еле слышно прошептал Варан.

— А ты думал… Мир богат чудесами, и не все из них миленькие.

Горящие глазки мерцали теперь у них над головами. По-видимому, лют, или кто это был, легко перемещался по отвесным камням.

— Он на нас сверху не кинется?

— Нет… Никогда.

— А ты мог бы его прогнать?

Подорожник щелкнул пальцами. Глазки исчезли.

— Ты, наверное, очень могущественный, — сказал Варан, помолчав.

Подорожник ничего не ответил.

— Я слышал, — осторожно начал Варан, — что магами рождаются… То есть я хотел сказать, что от рождения… ну…

— Когда-то давно, — устало сказал Подорожник, — я рассказывал тебе историю… пытался рассказать. Про Печника — мастера очагов. Бродягу, который никогда не ночует дважды под одной крышей.

— Да, — неуверенно сказал Варан. И подумал: если на материке дороги такие длинные, как прожилки на древесных стволах… можно позволить себе такую роскошь — быть бродягой.

— У него нет имени. Ни родины. Никого. Он ходит от дома к дому, от селения к селению… В жилище, где он разложит огонь в очаге, всегда — пока стоят стены — будет мир и достаток. Хоть двести лет… Я видел такие дома. Развалюхи, едва держатся… а их подкрашивают, латают, мастерят подпорки, хотя давно могли бы поставить новый дом.

— И у них действительно мир и покой? — недоверчиво спросил Варан.

— Представь себе…

— А что ему стоит — разложить огонь во всех домах по очереди?

Маг тихонько хмыкнул:

— Он никогда не слушает ничьих советов. Никто не знает, как он ищет место для ночлега… Если бы он выбирал дома, где живут порядочные, работящие, и так далее, и так далее… Или, наоборот, несчастные, нуждающиеся в утешении… Но нет. Он может постучать в любую дверь, совершенно в любую…

— А если его прогонят? — жадно спросил Варан. — Он накажет, наверное, молнию нашлет или еще что…

— Какую молнию, опомнись, — маг засмеялся. — Тем, кто его прогонит, ничего не будет. Ни хорошего, ни плохого. Ничего… Кстати, его и гонят довольно часто. Потому что одно время, когда слухи о нем были особенно громкими… развелось Шуу знает сколько бродяг, просившихся на ночлег и с таинственным видом разводивших огонь. Самозванцы. Это всем надоело, ну и…

Подорожник замолчал.

— Почему же у него нет знака, — сказал Варан. — Какой-то метки, по которой его можно было бы отличить…

— Ага-ага, — хмыкнул Подорожник. — Звезды во лбу, да?

— Может, и звезды, — пробормотал уязвленный Варан. И спохватился: — Так это легенда или все-таки правда? Если ты видел те счастливые дома…

— Я много чего видел, — Подорожник вздохнул. — Может, те люди… получили свое счастье как-то по-другому. А может, и не было счастья. Может, они хотели удивить соседей… И придумали себе сказку… Что еще у нас есть кислое?

— Кисляк из кричайкиного молока.

— Не пил… Какой вы, однако, гадостью питаетесь там у себя в поддонье… Ладно. Опять уксус. Уксус, да?

Прошла долгая минута, прежде чем вниз полетел тусклый, еле заметный огонек.

— Все, — выдохнул Подорожник. — Думаю, надо поспать.

— Ага, — буркнул Варан. — И проснуться на полдороге в поддонье.

Маг засмеялся:

— Ну, давай приклеимся к скале… Есть способ…

— Я не хочу спать, — признался Варан. — Я хочу пить.

— Я тоже, — серьезно ответил маг.

— Ты не мог бы наколдовать воды?

— Сейчас? Нет.

Помолчали.

— Самого главного я тебе не сказал, конечно, — тихо проговорил Подорожник. — В доме, где он своими руками сложит очаг… там родится маг.

— Ты хочешь сказать, — подумав, пробормотал Варан, — что в других местах маги не рождаются? Ни во дворцах, ни…

— Только если он сложит очаг. Во дворце ли… в шалаше…

— А ты…

— И я. Все. Поэтому их так мало. Нас.

— Значит, среди поддонков бывают маги?!

Подорожник засмеялся:

— Там, где он ходит, не бывает поддонков и горни. Там земля простая и плоская, как стол… и нет моря.

— Да, ты говорил. Озера, реки…

— Дороги…

— И деревья до неба.

— Да. Если повезет попасть в настоящий лес…

— Я хочу туда! — вырвалось у Варана.

— Тебе поздно, — серьезно заметил Подорожник. — Ты ведь уже родился…

Посмеялись вместе. Варан оборвал смех: ему показалось, что из-за ближайшего камня кто-то глядит.

— Этот… который сидел на замке…

— СТОРОЖОК?

— «Ты мертв», — Варан содрогнулся, вспомнив ползущие буквы на замке.

— Скверно, — маг вздохнул. — Тот, кто оставил тайник, был серьезный человек… Или есть. Вряд ли он сгинул… не таков мастер, чтобы сгинуть ни с того ни с сего… Хотя бывают неожиданности… вот камнем ухнуло по крышке. Честно говоря, Варан, если бы сундук был целый и сторожок действовал в полную силу…

— И что бы оно со мной сделало? — спросил Варан с болезненным любопытством.

— Ничего особенного. Смертельный испуг… Трупы кладоискателей, умерших от разрыва сердца, производят неизгладимое впечатление на тех, кто идет следом. У них, знаешь, такие лица… гм. Сторожок может сто лет как протухнуть, а клады лежат себе, полеживают…

— Я же сам вызвался, — сказал Варан после длинной паузы. В голосе мага ему померещились муки раскаяния.

— Совестливые вы там, в поддонье, — хмыкнул маг. — Ради порядка должен заметить, что отправить сначала тебя — грамотное решение. Ведь ясно, что тайник поврежден… а значит, и сторожок подранен.

В глубине горы что-то громко треснуло. Посыпалось. Стихло.

— Что молчишь?

— Да так, — глухо сказал Варан.

— А вот не надо привыкать ко мне, — сказал Подорожник другим, холодным и отстраненным голосом. — Дружка нашел…

Из щелей повеяло слабым, неожиданно теплым ветром. В отдалении крикнула птица, еще и еще. Маг Лереаларуун торжественно поднял руку с перстнем. Красный луч ушел вниз, мигнул, погас — и загорелся снова, указывая стражникам путь к пропаже.

— Кто таков?

Серебристые латы горели под солнцем так, что прокопченные стекла очков не спасали.

— Поддонок.

— Почему не в поддонье?

— Винтовой… сушняк вожу. Воду.

— Почему слоняешься без дела?

Стражникам было скучно. Их осталось всего несколько человек на опустевшем острове. Императорская гвардия ушла, поручив неудачникам охранять голый камень, где из развлечений доступны только карты да пара потасканных шлюх.

Варан набрался наглости:

— Был вызван по личному распоряжению князя. Выполняю задание его могущества Императорского мага…

— Чего?!

— Охота — проверяйте, — с легким сердцем предложил Варан.

Стражники благоразумно сочли, что береженого Император бережет. Для порядка хотели дать Варану пинка, но тот привычно увернулся.

Опустевший Круглый Клык пугал его. Лысый, высохший, жалкий, неожиданно маленький; поднимись на горку — оглядишь весь остров от берега до берега. Белый камень, редкие островки растрескавшейся земли, жгучее небо, ледяной ветер… Там, где раньше помещались целые кварталы летних жилищ, теперь гладко и голо да ржавеют забытые в щелях колышки палаток. Варан попытался отыскать место, где была отцовская харчевня, но не нашел.

Каменные дома горни стояли в центре острова — спина к спине, как горстка бойцов, готовых обороняться до последнего. Княжеский дворец, в сезон утопавший в зарослях ктотусов и шиполиста, оказался не таким уж большим и не таким величественным, как о том принято было говорить. Зато башня не изменилась нисколько — обиталищу мага плевать было на сезон и межсезонье, она все так же смотрела в небо, и на крышу ее как раз опускалась сверкающе-белая, до боли в глазах, и очень большая крылама.

Варан потупился и часто заморгал. Поддонку не подобает так долго смотреть на небо, хоть три пары очков надень. И что ему за дело, кто и с чем навестил сегодня Императорского мага? Хотя крылама явно не княжеская. Здешнюю-то птичню он видел: четыре птицы поменьше, для патрулирования, и одна большая, для гонцов, но у той большой порода порченая — крылья с черными маховыми перьями…

Значит, к магу прибыл гость из столицы. И речь пойдет скорее всего, о сундуке с поддельными деньгами…

Варана чуть знобило — он не спал ночь и, что хуже, со вчерашнего дня ничего не ел. На рассвете его отвели на причал; здесь работали кое-какие знакомые поддонки — ворошили разложенную под солнцем морскую траву, сгребали сушняк, чинили причальные доски. От них Варан узнал, что отец на винте был здесь вчера вечером, расспрашивал о сыне, даже ходил к старосте причала, но ничего не узнал и ничего не добился. Обещал подняться на другой день после полудня.

— Он винт недоворачивает, — с осуждением сказал молодой работник, имени которого Варан не помнил. — Едва цепляется, на последнем издыхании… Причальники говорят — нет хорошей накрутки, торопится слишком. Эдак он однажды навернется, и нам причал сломает, и машину к Шуу разобьет, вот помяните мои слова…

Вскоре за этим едва не случилась драка. Работник искренне не понимал, что он такого сказал; Варана оттащили, вразумили грубыми словами и велели тихо сидеть, пока не поднимается винт. Поесть не предложили — слава Императору, на пристани нашлась бочка с водой и железная кружка на цепи…

Варан, которому давно надоела пристань с ее лабиринтом вонючих нор, тесными складами и спесивыми причальниками, не стал дожидаться винта. Все равно отец поднимется не «после полудня», а самое раннее вечером: даже при половинной накрутке пружину так быстро не завести… Варан тщательно обновил слой копоти на своих очках и отправился в мир горни, под солнце.

Каменная дорога поднималась на пригорок и ныряла вниз, теряясь из глаз. Казалось, она уходит прямо за горизонт. Варан наполовину опустил веки; приятно было воображать, что странствуешь. Что можно идти и идти, с рассвета до заката, и радоваться оттого, что дороге нет конца…

Он прошел сотню шагов. Остановился на пригорке. Теперь перед ним открылся край света — пелена облаков внизу. Дорога спускалась вниз и обрывалась там, где над самой пропастью болтался и дымил погашенный сигнальный фонарь.

А может, прыгнуть, подумал Варан ни с того ни с сего. Оттолкнуться от края — и как в море… Пронизать навылет облака. Увидеть на секунду залитое дождем поддонье. И навеки избавиться от всех разочарований…

Он ужаснулся собственным мыслям. Вероятно, сказывались голод и недосып, и еще то, что он никак не мог набраться решимости и приблизиться к жилищам настоящих горни. Сезон уравнивает, зато межсезонье напоминает о пропасти между верхним и нижним миром. Нила — наполовину горни, а значит, все случившееся летом — змейсихи, пещеры, запах сухих водорослей — приснилось Варану. Виноват сезон — навевает странные сны…

Красно-желтое крыло бабочки, придавленное черепком глиняной вазы, подергивалось на ветру, как живое. Варан, не думая, поднял черепок и взял крыло в руки. Ладони покрылись пыльцой, пыльца взлетела ярким облачком, которое тут же расплылось и растаяло. Крыло осталось в руках у Варана серой, кое-где прозрачной тряпочкой.

Он выпустил крыло, и оно взвилось в воздух почти торжественно, почти красиво — в последний полет…

Варан вытер руки о пучок бурой травы-бархатки, неизвестно как сохранившейся в щели под камнем. Может быть, придумать какой-нибудь предлог? Ведь он, Варан, является носителем тайны и — что очень кстати — никому не обещал хранить ее. Он летал сперва на крыламе, а потом на пластуне, он слушал рассказы Императорского мага, он нашел тайник и едва спасся от стража-заклинания… (В этом месте размышлений Варана передернуло. Надо же, какая гадость — «Ты мертв»…)

Глупо и неестественно будет, если он, Варан, проведя почти целый день наверху без дела, не попытается разыскать Нилу и рассказать ей последние новости. Он вздохнул, еще раз отряхнул ладони, вытер слезы, катившиеся из глаз, несмотря на очки, и направился к сердцу острова — домам, сложенным в незапамятные времена из больших и мелких каменных глыб.

Нет никого хуже слуг, живущих наверху, — так когда-то говорил отец. Варану редко доводилось встречаться с этой породой, но каждая такая встреча лишний раз подтверждала отцову правоту. Я потомственный горни, читалось на лбу у каждого из них. То, что я выношу горшки за княжеским племянником, и отец мой выносил, и дед выносил, — не имеет значения. Я вырос под солнцем, и ты, прячущий глаза за темными стеклами, не смеешь смотреть мне в лицо, как не смеешь взглянуть на взрастившее меня светило…

— Ступай прочь, поддонок, или я позову стражу!

— Что ты здесь делаешь, жаба? В Кишку захотел?

— Я ищу девушку по имени Нила, — повторял Варан, как заведенный. — Она служит во дворце…

— Идиот! Ты думаешь, тебя кто-то подпустит близко к дворцу? Ступай в свое поддонье!

Перед воротами дворца помещался резервуар с водой, там плавали солонухи — две штуки. Варан подкрался поближе; рыбины, и большая и маленькая, были на редкость уродливы. Бесформенные тела их покрывала корка соли; солонухи были едва ли не самым ценным княжеским достоянием, потому что обладали свойством превращать морскую воду в чистейшую пресную — примерно по стакану в день. Отцу нынешнего князя преподнесли их в подарок чуть ли не за сто лет до Варанова рождения, и с тех пор ни один рыбак и ни один путешественник не могли преумножить сокровище, более того, никто не знал толком, где такие рыбы водятся. Поддонки втихомолку радовались этому — неизвестно, как сложились бы отношения верхних и нижних княжеских подданных, если бы пресная вода доставалась верхним без помощи водосборников нижних…

К воротам дворца вел горбатый мостик, красиво отражался в круглом озерце.

— Эй, ты! — стражник у ворот зачем-то поднял копье. — А ну, отойди!

И Варан поскорее отошел. С его-то счастьем — обвинят в покушении на жизнь драгоценных рыб и повесят с облегченным вздохом: наконец-то!

В животе бурчало все настойчивее. Варан вернулся на пристань, зарылся в кучу сушняка и проспал до заката — пока его не разбудили, тряхнув за плечо. Разбудивший оказался отцом — лихорадочно-веселым, непривычно говорливым, не верящим, кажется, в свое счастье, — в который раз потерянный сын снова возвращается живым и здоровым…

Варан отмалчивался — то, что можно было рассказать Ниле в самых красочных подробностях, показалось бы глупой выдумкой, вздумай он поделиться пережитым с отцом. Взвалив на спины по мешку с сушняком (тяжесть невелика, но равновесие трудно удержать — сдувает), они один за другим прошли по причальной доске, навесили груз на крючья по бокам корзины, вернулись за новыми мешками и так, шагая взад-вперед по узкому причалу над бездной, нагрузили на винт восемь мешков сушняка и четыре мешка сухой, еще теплой соли.

Отец задыхался. А Варан ничего — привык, наверное. Придышался к воздуху горни.

Солнце уходило за край облаков. Подсвеченные сбоку, они казались совершенно реальной местностью с горами и пещерами, с деревьями, с обитателями; даже Варан, много раз испытывавший облака на ощупь, загляделся. Уж не та ли это страна, куда уходят горни после смерти?

— Пошли домой, — отец положил руку ему на плечо. — Мать измучилась… Ночь не спала… Пойдем.

Варан кивнул, прекрасно понимая, что дела его наверху закончены, и немного стыдясь того, что о матери за все эти полтора дня не подумал ни разу. Причальник Горюха махнул рукой, давая добро на спуск; отец первым влез в корзину, осмотрел крепления груза, кивнул Варану:

— Император с нами… Загружены под завязку, ну да вниз — не вверх… Давай, сынок.

Варан перебросил ногу через край корзины и в последний раз обернулся на пристань — причальные доски, как растопыренные пальцы, черные дыры складов, два причальника на краю каменного карниза сидят, свесив ноги, поплевывают в бездну, благо поддонкам все равно, плевки или дождь…

Причальники разом обернулись, заметив что-то, невидимое Варану, и через секунду из темного коридора выскочила Нила. Варан моментально узнал ее, несмотря на то, что была она не в привычных брюках, а в платье. Широкополая шляпа сдвинута на затылок, рваной паутинкой болтается светлая вечерняя вуаль — Нила выглядела как настоящая горни, только что проснувшаяся на куче сушеных водорослей.

— Нила! — Варан замахал рукой, разом забыв о причаль-никах, об отце и о винте. — Нила!

Дежурный причальник поднялся, шагнул к Ниле, протянул руку, будто преграждая ход; Нила увидела Варана. Причальник крикнул что-то предостерегающее, но Нила уже бежала по доске, сложная конструкция раскачивалась под ее ногами, и крепления, удерживающие винт, стали опасно скрипеть.

— Стой! — крикнул отец. — Да что же!.. Нельзя… Куда?!

Ниле, казалось, наплевать было на облака внизу. Она добежала до половины причальной доски и тут только заметила, что настил скачет, как пойманная рыба. Тогда она остановилась, присела, ухватилась руками за причальную доску — и наконец-то испугалась.

— Стой! — снова крикнул отец. — Да ты…

Варан встал на четвереньки и, вовсе не заботясь о том, чтобы не выглядеть смешным, пополз к Ниле. Растревоженный причал ходил ходуном.

Нила смотрела потрясенно — как будто за время, что они не виделись, у Варана выросла вторая пара ушей.

— Здесь нельзя бегать, — сказал он и обнял ее за плечи.

— Меня сейчас вырвет, — простонала она замогильным голосом.

— Я тебя искал, — признался Варан.

Причальники вопили и ругались. Ветер уносил их слова.

— Мне сказали, — пробормотала Нила.

Варан крепче прижал ее к себе.

— Как там? — спросила она глухо.

— Внизу?

— Вообще…

— Нормально, — отозвался он, не уверенный, что правильно понял вопрос.

— Ну… ты скучаешь? — Нила требовательно взглянула ему в глаза.

— А ты как думаешь?

— Эй! — резко крикнул отец. — Да что же такое, а?!

Они болтались между небом и землей, между отцом и причальниками, болтались, вцепившись в доску и друг в друга.

— Как у тебя? — спросил Варан, чувствуя, как секунда за секундой выходит время их разговора.

— Нормально, — она слабо улыбнулась. Перевела дыхание; ветер отогнул край богатого кружевного воротника, и Варан увидел, как на тонкой белой шее переливается огнями ожерелье.

— Что это?! — поразился он.

Она так дернулась, что чуть не свалилась в пропасть. Поняла вопрос, но зачем-то притворилась дурочкой:

— Что? О чем ты?

— Камни, — сказал Варан.

Причальная доска дернулась сильнее — это отец выбрался из корзины. Варан видел, как Ниле хочется поправить воротник, но она не решается отнять руки — левую от края доски, правую от Баранова плеча.

— У князя на службе все такие носят? — спросил Варан медленно.

Нила вдруг разозлилась:

— А мне перед тобой отвечать? Оправдываться, что ли? Я его украла у тебя? Ты мне кто — хозяин? Отец? Иди себе…

Злость помогла ей преодолеть страх. Она наконец-то выпрямилась и, балансируя, на трясущихся ногах побрела обратно — к скале, где бранились причальники.

Отец взял Варана за шиворот. Поставил на ноги:

— А если бы навернулись?! А если… Скотина ты такая, мать все глаза выплакала… А ну пошел!..

И Варан пошел. Сел на дно корзины. Обхватил руками колени.

Голубое небо гасло — наступал вечер. Звякнули, открываясь, крепления; корзина замерла в обморочной тишине, покачнулась и начала падать. Этот момент полета Варан любил меньше всего.

Засвистел ветер; развернулся, повинуясь ему, винт, распустился цветком, и в зловещий свист ворвался рокот лопастей. Винт занял собой все обозримое небо.

Падение перешло в полет.

Весь следующий день он провел, двигаясь по кругу, наворачивая пружину. Рядом отец длинно ругался со старостой Карпом и парой механиков с Малышки, по личному повелению князя присланных для запуска второй винтовой установки.

— Не пойдет под таким углом! — кричал отец угрюмому Карпу. — Накренит машину, улетим в море к Шуу в гости, ищи потом… Если ставить — вот здесь! — и тыкал пальцем в камень.

— Здесь скала, — бубнили механики. — Камень долбить — сами не управимся, давай помощников, староста…

— Нету у меня помощников! — брызгал слюной Карп. — Все на работе — кто в море, кто на полях, и без того задолжал нам этот винтовщик, сколько парней тут у него вертелось бесплатно…

— Князь велел вторую пружину…

— Ну так ставьте здесь, где мягко!

— Да не пойдет под таким углом!..

Разговор их шел по кругу, и кругами ходил угрюмый Варан. Пружина, поначалу длинная и вялая, понемногу сжималась, наливаясь злой силой. В детстве Варан думал, что пружина живая, и недоумевал, откуда в таком маленьком существе столько мощи — рвануть трос, закрутить винт, чтобы он пробился к солнцу…

Откуда у нее ожерелье? И не то ли это самое?..

Подарок, и сомневаться нечего. Там, наверху, скучно. Горни развлекаются, делая подарки хорошеньким девицам…

Но Нила!..

Дождь барабанил по капюшону. В мокром камне отражалась размытая фигура, бредущая по кругу.

— …А что делать? — кричал отец сорванным уже голосом. — Что, мне девчонок выгонять сюда — камень долбить?! Много они надолбят вам, так надолбят — князь просто от счастья умрет… И не грози мне, Карп! Я честный винтовщик, мне бояться нечего! У меня у самого донные не сжаты, вот осыпаться начнут! Кто мне детей кормить будет — ты, Карп?!

Варан осторожно закрепил ворот — не приведи Император, сорвется, вся работа насмарку. Подошел ближе, глянул через плечо старосты на предмет спора — две меловые отметки, на земле и на камне, полусмытые дождем. Отец хочет ставить вторую пружину как раз напротив первой…

— Я выдолблю, — сказал он тихо.

Его услышали спустя полминуты. Как ни в чем не бывало, спорили, орали, ссорились; потом одновременно замолчали и обернулись. Механики смотрели удивленно, Карп — раздраженно, во взгляде отца ясно читалось: «Сдурел?!»

— Выдолблю, — повторил Варан. — Только если наверх — меня. Только я чтобы. Я и дважды в день могу…

Карп отозвался первый:

— Вот оно что… Загор, — это отцу — женить бы парня. Смотри, как рвется. Девка у него наверху, крепенькая такая штучка… Долбить он хочет, — и староста улыбнулся так паскудно, что у Варана свело челюсти.

— Пусть тогда община платит, — хмуро сказал отец. — Он мне на другое нужен… Один добытчик в семье — я на винте, мать на поле, а с девчонок что взять…

Заспорили снова, как-то устало, без прежней ожесточенности. Варан снял ворот со стопора и привычно пошел по кругу. Каждый круг приближал его встречу с Нилой.

А со старостой Карпом он посчитается потом — и сразу за все.

Неделю он не разгибал спины, спал урывками, видел перед глазами только скалу, только проклятый камень. Он даже наверх не поднимался — это делал за него отец. Варан говорил себе, что нанят нижней общиной и потому не должен прерывать работу даже на короткое время подъемов; на самом деле он боялся, что, поднявшись, не увидит Нилу. Не успеет. Или она не пожелает. Или, что еще хуже, придется снова спрашивать, откуда взялось ожерелье…

Временами он проклинал себя за эту дурацкую затею. Кто тянул за язык?! Лунка росла день ото дня, в ней скапливалась вода, Варан вычерпывал воду и зажигал в лунке масляный костер, а когда камень раскалялся, снова поливал водой; потом вбивал железные штыри в образовавшиеся трещины и бил, бил, колотил молотом…

Он почти не бывал дома и спустился на берег только однажды — когда пришли плотогоны.

Деревянное колесо смутно отражалось в неподвижной воде, подернутой пленкой дождевых капель. Вокруг плота кружили лодки, люди приценивались, торговались, отбирали одиночные бревна и целые связки; плотогоны, покраснев от натуги, волочили проданный товар к краю плота и бросали в воду, поднимая высокие брызги. Покупатели на лодках цепляли покупку крючьями и радостно волокли к берегу, где уже высились большие и малые поленницы…

Варан толкался среди односельчан. Что они о нем думали — сейчас было неважно, в такие дни забывались и дружбы, и обиды, все теряло значение, кроме дерева, смолистого и жаркого, твердого и податливого, дерева для лодок, для прекрасных душистых скамеек, для детских игрушек, для женских украшений и для очага, разумеется — ведь межсезонье впереди…

— По два реала?! Ну это вы дешево, дядя, сговорились, такой товар — и по два реала…

— А подход надо знать, — объяснял довольный сосед. — Плотовщик, он когда видит, что ты не Шуу деланный и в древесине разбираешься — он обязательно уступит, поверь, парень…

Варан гладил рукой мокрую кору. Считал годовые кольца. Иногда, будто наклонившись за чем-то, ненароком прижимался щекой к душистому и колючему, шероховатому или гладкому дереву. Вечером на берегу зажгут большой костер — каждая семья пожертвует на праздник по несколько бревен. Нет ничего красивее, чем осенний костер до неба; тучи подсветятся снизу, капли дождя испарятся, не долетая до земли. Наверное, даже горни увидят отблеск пламени сквозь толстый слой туч. Дети уже сейчас предчувствуют праздник — носятся по берегу, орут и смеются, пересыпают в ладонях мокрые опилки…

В этот день играют свадьбы.

Варан не станет дожидаться огня. Он возьмет отцов фонарь, поднимется на винтовую площадку и станет долбить камень под вторую пружину.

И пусть староста смеется сколько влезет.

* * *

Винт, основательно накрученный, с полной загрузкой, завис сильно в стороне от причала. Варан налег животом на рычаг — подобрался ближе, но не дотянул. Бросил цепь с крюком — и попал; причальник попробовал зацепить корзину длинным багром — и промахнулся.

— Держись! — крикнул причальник.

Варан, чья голова после бессонных ночей работала, на удивление, ясно, думал только о том, как бы не сломать машину. Вцепившись в стержень винта, он дождался момента, когда лопасти замрут, и сдернул вниз железное кольцо; лопасти сложились, хоть и не до конца. В следующее мгновение винт опрокинулся и повис на единственной цепи; выдержи, подумал Варан. Кузнецы с Малышки клялись, что на такой цепи можно Шуу вытащить со дна… Выдержи меня с полной загрузкой, я ведь не такой тяжелый!..

Винт раскачивался. Корзина лежала на боку. Бурдюк с водой, привешенный к борту, опрокинулся внутрь и прижал Варана к винтовому стержню.

Свистел в ушах ветер. Варан видел облака вверху; перевернутое небо. Обрывком вспомнился полет на пластуне, бездонные пещеры, надпись на замке — «Ты мертв»…

Корзина дернулась и поползла вверх. Хоть бы они не порвали цепь, подумал Варан. Из такого положения, боком, никак не поймать баланс, хоть до самого поддонья лови…

Корзина замерла. Невысоко над Вараном ухали и переругивались, корзина покачивалась, как пустое ведро на воде. Причальники, конечно, первым делом снимали груз.

Кровь прилила к голове. Очки соскользнули с носа — Варан не успел их подхватить. Он тут же зажмурил глаза, спасаясь от солнца, но в воображении своем продолжал видеть, как они летят вниз, как ныряют в облака…

Хоть бы не отцу на голову. Хоть бы отец вообще ничего не заметил — а то подумает Император знает что. Лишь бы оправа не очень погнулась, а стекла можно вклеить новые…

— Эй, ты! На стержне! Живой там?

— Был бы мертвый — свалился, — пробормотал Варан, едва шевеля губами.

— А чего глаза закрыты?

— Очки упали…

Причальники захохотали — добродушно, впрочем. С симпатией.

— Чего мимо причалов мажем, винтовой?

— Это ж воздух, он дурной, как баба, — повторил Варан слова, однажды слышанные от отца в подпитии, и причальники обрадовались еще больше:

— Дело говоришь…

— Ха-ха-ха! Воздух, как баба!

— Ну, цепляйся, пацан, не век же вниз головой висеть…

Кинули веревку и помогли выбраться, а потом уже втащили корзину. Варан сидел на причальной доске, по-прежнему не открывая глаз.

— Что? Припекает?

— Рад бы поддонок ночи…

— Нечего ржать. Винт ночью обороты теряет от холода.

— Эй, слепыш! Как на берег пойдем?

— Отстань от него… Лучше за руку возьми да проведи…

— Ишь, какие нежности…

— А то. Парень, можно сказать, чуть Шуу душу не отдал… Я как посмотрел, где он завис, — ну, думаю, плакал винт, плакала наша водичка…

— Смотри! Девка-то…

— А ты что, не допер, кого она высматривает?

— Дождалась…

— Перепугалась…

— А то…

Варана, державшего глаза зажмуренными, вели под руки с двух сторон. Три человека на доске! Ему страшно было даже представить, как шагают причальники — по самому краю, не иначе… Друг перед другом красуются.

— Эй, девка! — крикнул старший. — Праздник тебе пришел, дружок твой не свалился в поддонье, как поначалу собирался… Да ты ревешь, что ли?!

Варан чуть приподнял веки — и тут же опустил. Перед закрытыми глазами поплыли красные пятна.

Потом он почувствовал запах. Пахло Нилой.

А потом его обняли за шею и ткнулись в лицо чем-то гладким и мокрым:

— Ты… Зачем?! Не летай больше на винте, не летай…

И чужие слезы покатились по Варановым щекам.

— Я думала… не знала, что и думать. Почему ты не поднимался? Целую неделю…

— Поговорила бы с отцом…

— Ага! Я твоему отцу боюсь на глаза попадаться. Смотрела на него из пещеры, через щелочку…

Они сидели на каком-то складе, где на полу хрустели остатки сушняка, а в углу стояли бочки со смолой и будоражили резким запахом. Причальники, растрогавшись, позволили Варану не помогать в погрузке.

— …Каждый день. Как вырвусь… такая скука! Сидишь под камнем день-деньской… Они ничего не делают, только болтают. Иногда книжки читают вслух, но и книжки какие-то глупые. Одеваются час и прихорашиваются час, а потом сходятся… Поедят, попьют, поболтают — и снова расходятся по домам… И все учат меня, учат — горни то, горни се, а ты это, какая же ты горни…

— А чего ревешь?

— Прости… Я столько всего… а когда ты перевернулся… видит Император, я бы за тобой — вниз головой, вдогонку.

Варан смотрел на нее и не узнавал. Нила была какая-то новая; видно, ей и правда несладко наверху, иначе откуда эта лихорадочная нежность, да еще страх в глазах — выражение, которого прежде не было никогда… В сезон Нила одна могла на семинога выйти с маленьким ножиком, и зубоскалила бы, и шутила. В сезон Нила никогда бы не призналась в решимости скакнуть за Вараном в бездну — вниз головой…

А может быть, в сезон Нила не боялась его потерять?

— У нас костер был, — сказал Варан.

— Да? — Нила уставилась на него с ужасом и надеждой.

— Чего ты?

— Ничего, — она быстро отвела глаза. — Значит, на Малышке скоро будет…

— Ты правда каждый день сюда ходишь?

Она посмотрела тревожно. Поняла, что сболтнула лишнее.

— А я думал, ты с этим, — сказал Варан мстительно. — Который ожерелье.

Нила поправила воротник платья, и Варан увидел, что ожерелья сегодня нет.

— Что же так? — спросил он с самому непонятной жестокостью. — Поссорились?

Нила просто смотрела на него. Он отвел глаза:

— Ладно… Прости.

— Он сказал, что он твой друг, — вдруг призналась Нила.

— Кто?

— Подорожник…

Варан прищурился:

— Как?!

— Я никогда раньше не говорила с магами, — еле слышно пролепетала Нила. — Я думала… Ну, они живут под землей… Или никогда не спускаются с башен… У них хвосты… И все такое… Мне так плохо здесь было, Варан, а ты не приходил… Я уж думала, может, ты сговорился и с кем-то свадьбу сыграешь… Под костром…

— Дурочка, — нежно сказал Варан. И, наверное, впервые за всю историю их знакомства ощутил, какая она маленькая, глупенькая и уязвимая.

Нила тряхнула головой:

— А откуда мне знать? Я же здесь сижу… Отсюда вниз — никак… Только на крыламе… Или… так. Навсегда.

Нечто в ее глазах не понравилось Варану, даже напугало. Нила второй раз за десять минут говорила о самоубийстве.

— Ты подумала, что я готовлюсь к свадьбе… и потому не поднимаюсь?

— А что я должна была думать?

— Ну, — серьезно сказал Варан, — ты могла бы подумать, что я готовлю яму под новую пружину… Чтобы почаще наверх летать. Каждый день… А иногда — по два раза…

— Я дура, — шепотом сказала Нила. — Я такая…

— Вовсе нет, — сказал Варан с легким сердцем. — Переживем межсезонье, потом сезон… И поженимся. Зачем себя ругать?

Причальник, заглянувший на склад в поисках потерявшегося Варана, застал трогательную, но вполне целомудренную картину: девушка рыдала, по-видимому, от счастья, парень мудро, чтобы не сказать снисходительно, пытался ее утешить:

— Ну, ну… Воды тебе не жалко? Зря вытекает, а я потом носись с бурдюками… Эй, ну перестань, что случилось-то?..

— Везет, — искренне сказал причальник Горюха, человек незлобивый и несчастный в семейной жизни. — Ну, давай, там тебя нагрузили по дружбе, так что чуть корзина не отваливается…

Варан вышел к причалу, прикрыв глаза ладонью, глядя сквозь крохотные щелочки между пальцами. Нила, памятуя опыт путешествия по доскам, осталась на камне.

Уже ступив на причал, Варан вдруг обернулся:

— А Подорожник… чего он от тебя хочет?

— Ничего, — Нила смутилась. — Мы с ним иногда разговариваем… Просто от скуки.

Варану показалось, что она чуть не спросила: «Можно?» В последний момент прикусила язычок.

— Ну, Император в помощь, — строго сказал Варан и зашагал к винту.

Он не видел Нилу, но очень надеялся, что она не смотрит ему вслед виновато и умоляюще.

Однажды вечером, когда света в поселке было — только тусклые пятна окон, Варан подстерег старосту Карпа, идущего из кабака. Прыгнул из темноты, повалил на камень и несколько раз окунул башкой в сточную канаву.

Домой вернулся довольный. Отцу сказал, что задержался у винта, и это было почти правдой — с тех пор как мастера с Малышки установили вторую пружину, работа на винтовой площадке «вертелась» чуть ли не круглосуточно.

Наутро староста учинил дознание, и, разумеется, не ошибся с первым подозреваемым. Варан смотрел ему в глаза легко и весело, разводил руками: пусть меня Шуу отрыгнет, ежели вру. Не понимаю, о чем вы, староста. Как, избили?! И сколько же их было? Шесть? Десять? Ах, один… Печально, но при чем же тут я?!

Он недооценил мстительность старосты. Не в силах ничего доказать, тот тем не менее не собирался спускать обиду.

Отец, которого Карп позвал себе для беседы, не возвращался полдня — это при том, что работа стояла! Варан прилежно накручивал пружину; вернувшись, отец не стал подниматься на винтовую — прислал Тоську с приказом немедленно идти домой.

Варан предположил, что дело не столь безоблачно, как ему поначалу думалось, и оказался прав.

Отец встретил его оплеухой — да такой, что Варан отлетел к стене. Быстро вернул равновесие; не отдавая себе отчета, принял боевую стойку. Когда понял — было поздно: стоял, напружинившись, низко наклонив голову, прижав локти к бокам — словом, вполне готовый драться с родным отцом.

Тоська, ставшая свидетельницей, заверещала. Отец выпроводил ее за дверь, стараясь при этом не поворачиваться к сыну спиной; эта деталь охладила Варана лучше любой взбучки. Он выпрямился. Потер горящее от удара ухо.

— Дурак, — сказал отец с такой тоской, что Варан встревожился не на шутку. — Один сын — и такое… отродье.

Плечи у отца опустились, руки повисли вдоль тела, Варан понял, что бить его больше не будут, но что от этого — не легче.

Отец тяжело уселся на новую деревянную лавку. Рукавом вытер испарину с каменного стола:

— Ты ж знал, какое дерьмо этот Карп. На тебе ж столько всего висит теперь…

— Да чем он докажет, — сказал Варан.

— А не надо ему доказывать! — отец поднял на него воспаленные злые глаза. — Он просто так нас со свету сживет… Зять у него давно метит в винтовые… А, ты не знал. Ты ничего не знаешь, кроме своей горни-полукровки…

Варан сжал зубы. Отец поднялся, прошелся по дому, пытаясь выровнять тонкий слой соли на полу, который ровняй не ровняй, а все равно собьется комьями. Подкинул сырое полено в печь; угли зашипели, наполняя комнату паром.

— Вот что, — сказал отец через силу. — Матери пока не скажем… Оставаться тебе нельзя. Покуда… Ладно, возьму я его зятя помощником… А он от тебя отстанет. Тебе убраться надо с глаз его… на Малышку. Дам письмо к тетке… Там люди нужны. Не в рудники, так на рыбу. А ты, хоть и полудурок, а работящий…

— Я не полудурок, — обиженно сказал Варан.

— Да? — Отец подошел вплотную, попытался взять Варана за грудки, но влажная кожа сытухи не давалась, выскальзывала из пальцев. — А кто влипает во все дерьмо, которое только может найти?! Сколько раз тебя мать оплакала — знаешь?

— Я не поеду на Малышку, — сказал Варан. — Чего это, к Шуу, я должен…

И осекся. Отец разглядывал его долго и внимательно; наконец отошел. Снова сел на лавку.

Замолчали.

Огонь все-таки справился с сырым поленом, сделал его частью себя, и в доме сделалось светлее.

— Хорошо, — сказал Варан. — Я поеду. Макей повезет почту…

Отец поднял голову:

— Дам тебе лодку. На Малышке лодка понадобится… Макея ждать нельзя. Сегодня, сейчас, пока не стемнело, бери себе в мешочек пожрать — и с Императоровой помощью…

— Погоди, — сказал Варан. — Погоди… Что, море загорелось? А что же мать… девчонки… А как…

И замер с открытым ртом, будто теперь осознав до конца, что происходящее — не шутка.

— Нацарапай записку, — сказал отец, глядя в сторону. — Завтра с грузом подниматься буду — передам.

 

Глава пятая

Лодка была новая, хорошего дерева, просмоленная, со своим водосборником. На носу болталась в рамке металлическая рыбка, острой мордой указывала, куда плыть.

На всякий случай отец сунул Варану карту — дешевую, грубо процарапанную на тусклой раковине, единственную карту, которая нашлась в доме: вот Круглый Клык, вот Малышка, вот силуэт металлической рыбы — чтобы сориентироваться. А вокруг — приблизительные очертания отдаленных островов, которые тщательно прорисовывать нет смысла: в межсезонье только почтарь Макей туда ходит…

Мать прибежала на берег, много и бестолково плакала, обнимала, слабо пыталась удержать. Варан отчалил с тяжелым сердцем. С моря, хвала Императору, шел туман, и лодке было куда спрятаться. А то ведь, доведись Варану увидеть на пирсе старосту Карпа — может, и кончил бы свои дни в Тюремной Кишке, за кровавое преступление на глазах всего поселка…

Лодка нырнула в туман, и стало хорошо. Как будто летишь в облаках, и скоро просвет, скоро синее небо, вот-вот проглянет солнце…

Варан поработал веслами с полчаса, а потом положил их на корму. Расстелил просмоленную ткань, наладил водосборник. Устроился поудобнее в гнезде из свернутой рыбачьей сети. Запрокинул голову к небу, позволяя дождю охладить горячее лицо.

Он ни о чем не жалел и сам удивился своему равнодушию. Мирок, в котором он жил, — проклятый винт, вокруг которого вертишься ночами и днями, короткие встречи с Нилой на глазах всей верхней пристани, отец и мать, дом, девчонки, поселок, работники, староста Карп — вся эта привычная цепь развалилась в полчаса, и Варан не испытывал горечи. Наоборот — он вдруг понял, что свободен. Ото всех. Вообще. Навсегда… или, по крайней мере, до следующего сезона.

Рыбу можно есть сырьем.

Водосборник позволит ему не умереть от жажды.

Зачем ему Малышка? Ряд чудовищных печей на берегу, дым и копоть, и тучи всегда темнее, чем над Круглым Клыком. Рудокопы, месяцами не выходящие из-под земли. Рыбаки с неподвижными лицами, привычно говорящие сами с собой. Скрип и грохот, искры… И, возможно, кто-то, кто хорошо знает Нилу. Подруги… Отец…

Варан лежал, закинув ногу на ногу. Он так привык вечно суетиться, малейшую минутку урывать для лишнего витка вокруг проклятой пружины, таскать мешки и пузыри, приближать и приближать всякий новый подъем, как нечто важное, главное в жизни… И всякий раз, опускаясь, падая вниз и слушая нарастающий свист ветра вокруг корзины, обещать себе, что уж в следующий раз у них все будет по-другому. По-старому…

Он так привык крутиться, как плотогон в колесе, что минута покоя, одиночества и тишины вдруг показалась нежданным подарком.

Он вытащил карту. Если верить приблизительным расстояниям, до Малышки еще три четверти пути… Торопиться некуда. Правда, к вечеру похолодает, но все же не так резко, как наверху. А к вечной сырости он привык.

А если взять левее и попробовать добраться, например, до Седого Крыла?

У Варана захватило дух. Седое Крыло — это уже чужая земля. Там никто его не ждет, и это к лучшему. Он может рассказать о себе какую-нибудь небылицу… Стать совсем другим человеком. Придумать себе имя… А потом отправиться дальше, к Ночному Архипелагу…

Тогда все-таки придется заехать на Малышку и оставить у тетки прощальное письмо. Потому что если Нила может через день утешиться, то мать — совсем другое дело, пусть знает, что Варан не утонул и его не съели…

Очень низкий, едва уловимый звук прокатился над водой. А может, под водой; вздрогнул корпус лодки. Варан прислушался. Тишина; туман съедает звуки.

Никто из рыбаков не видел Утробу, донного дракона. А кто говорит, что видел, — брехуны; Утроба, любимое детище Шуу, ходит вдали от населенных островов. Утробой пугают детей; правда, когда поверх тумана наваливается темнота, в Утробу верится легче, чем дома перед очагом.

Варан приложил два пальца к губам. Вряд ли этот излюбленный старостой жест сможет помочь ему — но все-таки…

Он осторожно улегся на дно лодки, под брезент. Пусть Утроба ходит рядом — она слепая и чует только движение либо тепло. Лодка сидит в воде неподвижно. Варан в сытушьей шкуре мало отличается от большой рыбины… Пусть лодка стынет под дождем…

Варан закрыл глаза — и увидел дороги на древесном срезе. Они становились больше, тянулись дальше, превращались в настоящие и лежали не на воде, а на твердой обитаемой земле…

Он увидел, как винт прорывает облака.

И уснул.

* * *

Наутро водосборник был полон дождевой воды. Варан напился, слил остатки во флягу и доел домашние припасы. Ему было спокойно и привольно как никогда, вот только спина ломила и затекшие ноги требовали движения.

Он взялся за весла и греб, пока серые облака над головой не почернели. Туман пошел прорехами, и в одну из дыр Варан разглядел очертания близких скал.

Металлическая рыбка не обманула его.

Над водой стелился дым; Варан закашлялся. На берегу у причала никого не было, кроме пары совсем маленьких мальчишек в сопровождении няньки, — старшей сестры, играющей сама с собой «в камушки» и потому не замечающей ничего вокруг. Тот из карапузов, кто был тверже на ногах, кормил песком другого, который передвигался на четвереньках.

Варан привязал лодку. Девочка наконец-то оторвалась от игры, в ее мутном взгляде скользнула заинтересованность:

— Ты че?

— Ниче, — ответил Варан.

Ощущать твердую землю под ногами было приятно, но при мысли о том, что вот сейчас придется идти в поселок, дышать дымом, разыскивать тетку и ждать, пока она прочитает письмо отца, — при неуклюжей этой мысли Варану сделалось тоскливо. Только что обретенная свобода висела, казалось, на волоске; а если лодку уведут?..

У самого причала стоял железный ящик без крышки. «Почта», было нацарапано на ржавеющем боку. Рудокопы любили нововведения; Варан заглянул внутрь.

Горка исцарапанных раковин. «Кр Кл Моркам Лина сестра понесла». «Кр Кл Семовихе Мать пришли денег». «Седое Крыло Лещам работа есть привет Труш»…

Девчонка продолжала таращиться, не обращая внимания на то, что оба ее подопечных уже барахтались в холодных волнах.

— Гляди, потонут, — сказал Варан.

— Не потонут, — беспечно возразила девчонка. — Ты откуда?

— С неба, — Варан указал пальцем на черные задымленные тучи.

Девчонка выкатила глаза:

— Да-а?

Варан отыскал на песке большую раковину, щербатую, но вполне годную для письма. Нашел в лодке гвоздь, сел на край причала, вывел мелко, но очень разборчиво: «Кр Кл винтовому 3».

Рука слушалась с трудом — со времени обучения грамоте он почти ничего не писал.

«Жив уплыл не бойтесь В».

Потер написанное пальцем. Полюбовался оттенками перламутра. На Круглом Клыке нет никакого почтового ящика — всем известно, что Карп читает письма, прежде чем передать адресату…

Ну и пусть читает.

Варан забрался в лодку и тут только вспомнил, что еды больше нет, а сырая рыба — сомнительное лакомство, причем ее нужно еще поймать.

— Эй! — обернулся он к девчонке. — Репса принести можешь?

— Лепешку? — с готовностью уточнила та. — А что дашь? Варан порылся в ящике со всякой мелочью. Нашел красивое грузило в форме капельки:

— А вот.

— Фу, — девчонка сморщилась. — У меня таких железяк — завались!

Это Малышка, понял Варан с опозданием. Железкам тут знают цену…

— Вот, — поколебавшись секунду, он вытащил из кармана покореженные очки без стекол. — Две лепешки принесешь — получишь.

— Ого! — сказала девчонка и сбежала, бросив малышей на произвол судьбы. Варан выбрался из лодки, взял обоих за шиворот и вытащил на сухое.

Упавшие очки он отыскал, но так и не починил. Поднимался с тех пор в отцовых; оправу носил с собой, все хотел приладить стекла — но времени никак не находилось… А может, боялся, что они принесут неудачу?

Девчонка вернулась через четверть часа, красная, задыхающаяся от бега, с двумя репсовыми лепешками в руках. Варан отдал ей разбитые очки — последнее, что связывало его с миром горни.

После чего, жуя на ходу, покинул закопченный берег Малышки.

В ящичке на корме обнаружилась закидушка с многими крючками. Варан ловил на крошки репсовой лепешки, на моллюсков, на живца. В животе одной особенно крупной рыбины нашел треть реала и долго мечтал, что было бы, если бы рыбы глотали деньги, которыми заезжие богачи разбрасываются в сезон…

Но в рыбьих животах больше не было денег. Были склизкие кишки с их содержимым, иногда — мальки в отличном состоянии. Варана поначалу мутило от такой еды, потом он немного привык.

Иногда среди ровного моря попадались маленькие скалы, необитаемые, если не считать сытух и диких кричаек. Варану посчастливилось разорить несколько гнезд, но сытушьи яйца оказались не вкуснее, чем сырая рыба, а подоить кричайку ему так и не удалось.

Он мечтал об охапке сушняка и маленькой поленнице.

Тогда можно было бы развести костер на скале и запечь рыбу. Но топлива не было.

С наступлением темноты Варан старался не шуметь и поменьше двигаться. Несколько раз среди ночи он слышал — или ему слышались — низкие крики Утробы.

Ему снились дороги, и тогда хотелось поскорее уплыть подальше, ступить на большой берег, пройти по земле, где чужакам доверяют разводить огонь в очаге, где рождаются маги. Иногда снилась Нила, и тогда это были мучительные сны. Он не мог понять, как отважился бросить все и уплыть, почему даже не попытался остаться наверху, прижиться среди горни, побороться за свое счастье — нет, уплыл, сбежал…

Потом он понял, что заблудился.

Согласно карте, он должен был уже добраться до Седого Крыла, тем не менее дни шли, а никакого подобия острова впереди не показывалось. Поначалу Варан радостно вздрагивал при виде каждой подводной скалы, чуть выступающей из моря, — потом радоваться перестал. Скал было много, ни одна не обозначена на карте, да и карта ли это? На Малышку по ней еще можно доплыть. Но — никуда больше.

У Варана начали кровоточить десны. Лодка наткнулась на подводный камень и получила пробоину. Дыру Варан кое-как заделал, но вода просачивалась все равно, ее надо было вычерпывать. Нельзя было спать больше трех часов подряд — приходилось просыпаться и браться за черпалку; в конце концов он так устал, что уснул надолго и крепко, и проснулся оттого, что хлебнул воды: — лодка, наполненная до половины, тонула.

Он черпал до самого рассвета, черпал и кашлял. Дождь стучал по сытушьему капюшону. Варана трясло; ему мерещилось в полусне: а что, если никакого другого мира и нет вовсе? Есть Круглый Клык и Малышка, а все остальное — и все остальные — видимость, призраки, исчезающие всякий раз, когда перейдена невидимая черта вокруг настоящего мира. Императора нет, магов нет, вернее, есть один только маг, склонившийся над доской для игры, на этой доске — Круглый Клык и Малышка… А вокруг — зеркало… И его, Варана, уже нет. Он перешел черту и скоро испарится, исчезнет, чтобы не нарушать простоту и гармонию этого маленького мира…

Его мутило и рвало, тем не менее он продолжал забрасывать снасть и вел лодку в направлении, указанном хвостом железной рыбки на носу. Он потерял счет дням; иногда, просыпаясь среди ночи, спрашивал себя удивленно: а вдруг уже скоро сезон?

Однажды он сидел, скрючившись, на корме и наживлял кусочки рыбьей печени на крючки. Море было такое ровное, что хотелось выбраться из лодки и попробовать пройтись по этой глади; потом прошла пологая волна, еще одна, и Варан ощутил на лице дуновение ветра.

Он поднял голову. В это время в межсезонье все засыпает, море застывает, как масло, утыканное каплями дождя. Откуда ветер?

Он набрал в грудь воздуха — но так и не смог выдохнуть. Между водой и низкими тучами летела, разбивая дождь, крылама.

Варан прекрасно знал, что гордые птицы брезгуют поддо-ньем. Что только в редких, редчайших, исключительных случаях опытный наездник сможет заставить птицу лететь вот так — под слоем туч, сквозь дождь.

Он не знал, что ему делать, — то ли кричать и размахивать руками, то ли упасть на дно лодки и замереть. В какой-то момент показалось, что птица вот-вот исчезнет в тумане или взлетит вверх, к солнцу; крылама не стала этого делать, а, резко изменив курс, повернула прямо к лодке. Пронесясь у Варана над головой, приземлилась на воду, протянула за собой длинный пенный хвост. Лодка закачалась, Варан чуть не выпустил снасть.

Крылама снова развернулась. Вода кипела вокруг часто работающих перепончатых лап. Всадник сидел высоко над морем, смотрел на Варана сверху вниз. На нем были доспехи стражника, но лицо оставалось открытым.

— Ну и вонища, — с чувством сказал Императорский маг Лереаларуун. — Отыскал бы и ночью — по запаху…

Варан держал в правой руке крючок, в левой — кусок рыбьей печени.

— Ты что, заблудился? — ухмыляясь, спросил маг. Варан молчал.

— Хм, — маг похлопал крыламу по шее, успокаивая. — Язык проглотил? Ты куда плывешь вообще-то?

Варан понимал, что надо ответить бойко, лучше всего пошутить…

И продолжал сидеть, не двигаясь и не разжимая губ.

— Держи, — маг бросил пышную репсовую лепешку. Варан поймал. Поднес к лицу. Не успев ни о чем подумать, откусил.

На лепешке осталась кровь.

— Ну ты сумасшедший, — сказал маг с непонятным выражением. — Давай… садись.

— Лодка, — шепотом сказал Варан.

— Жизнь дороже, — серьезно возразил маг. — Ну что, полетели?

* * *

Только спустившись на ощупь по узкой лесенке, Варан наконец-то открыл глаза. С того момента, как крылама разбила крыльями тучи, и до мгновения, когда над головой хлопнул, закрываясь, деревянный люк, мир был доступен ему преимущественно в звуках, запахах и прикосновениях.

Они возвращались долго и трудно. Ветер ревел в ушах, крылама брезгливо стряхивала дождевые капли и плохо слушалась узды — полет в поддонье был для гордой птицы неслыханным унижением. Варана мутило, он болтался между небом и землей и только изредка, на особо крутом вираже, на секунду разлеплял ресницы. В белом жгучем свете видел плечо мага, серые перья, похожие на облака, и облака, неотличимые от перьев, и все это тут же заливалось слезами из воспаленных глаз. Ветер размазывал влагу по лицу, скатывал в шарики и уносил назад, и там эти капли падали, наверное, сквозь облака и смешивались с дождем…

Очутившись в обшитой деревом комнате, Варан первым делом зашатался — и сел на деревянный пол.

— Мда-а, — маг ходил по комнате кругами, Варан видел, как ступают по дереву мягкие кожаные башмаки. — А ведь помер бы, путешественник, непременно околел бы через неделю…

Под руками у мага звякнуло стекло. Густо забулькала жидкость, комната наполнилась запахом не то чтобы противным, но таким, что Варан забеспокоился.

— Я тебя не отравлю, — пробормотал Лереаларуун, в который раз проявляя пугающую проницательность. — Но местными травками тебя выхаживать не один месяц, ты уж извини…

— Скажи, — начал Варан, заставляя распухшее бревно языка производить прямо-таки акробатические упражнения. — Меня снова… ведь не может быть… по тому делу?

— Не понял, — после паузы признался маг.

Тогда Варан принудил себя спросить напрямую:

— Ты… по приказу князя?

— Какого князя? — снова спросил маг. Он стоял, склонившись над столом, и Варан не видел его глаз.

— Круглоклыкского, — выговорил Варан.

— Ага, — подумав, пробормотал маг. — Не думаешь ли ты, что все, что я делаю на этом острове, я делаю по приказу князя или хотя бы с его ведома?

— Значит, это не…

— Любезный поддонок, на кой Шуу ты сдался князю?

Из-под рук Лереаларууна вылетело облачко мерцающих искр. Запах пропал.

— У князя, — снова начал Варан, — может быть надобность посадить меня зачем-то в Тюремную Кишку… А вот на кой Шуу я сдался тебе?

— Хороший вопрос, — маг встряхнул крошечную стеклянную бутылочку, зажав горлышко указательным пальцем. — А ты задумывался когда-нибудь, что такое этот ваш Круглый Клык, особенно в межсезонье, и каково на нем жить человеку с большой земли?

Жидкость за прозрачным стеклом поменяла цвет с темно-синего на нежно-розовый.

— На, глотни, — маг вышел из-за стола. — Да не вороти ты рыло — на вкус она вода водой…

Варан глотнул. В первый момент свело челюсти, но потом стало легче. Даже нудный шум в ушах почти затих.

— Здесь удивительно скучно в межсезонье, Варан, — признался маг. — Каждый развлекается, как может.

— От скуки чаще губят, — сказал Варан, вытирая губы. — Чтобы высокородный горни от скуки кого-нибудь спас…

Маг долго смотрел на него. Потом усмехнулся:

— Откуда ты знаешь? Что-то ты мудр не по годам…

Варан отвел глаза:

— Вы с ней виделись, — сказал, не спрашивая, но утверждая, помимо своей воли переходя на «вы». — Оно и понятно. Здесь скучно в межсезонье… А она так одинока…

— Ну-у, — протянул маг. — Если честно, то она первая искала со мной встречи. И не затем, чтобы спрятаться от одиночества. А затем, чтобы бухнуться в ноги и умолять найти тебя, вот так…

Варан кивнул:

— Я так и думал.

Маг рассмеялся:

— А ты тоже развлекаешься доступным способом… Ты ревнуешь. Ты бросил ее и уплыл к Шуу на зубы, но я посмел говорить с ней в твое отсутствие, и ты — о ужас — ревнуешь…

Варан погладил половицу. Провел пальцем по выпуклой древесной жилке.

— От кого ты хотел убежать? — мягко спросил Лереаларуун.

— Я хотел увидеть лес.

— Вполне возможно, увидел бы — в предсмертном бреду. Потому что в той стороне, куда ты так усердно греб, нет ничего, кроме воды… На год пути примерно.

Варан молчал.

Чужой человек, сидя в неподвижной лодке, подумал тогда о Ниле: через день утешится…

Маг снова прошелся по комнате. Взял с деревянной полки нечто, тускло звякнувшее, кинул на колени Варану. Это была «сеточка стражника», тяжелая сетка с крохотными колечками металла, защищающая лицо от солнца.

Круглый балкон на верхушке башни казался полями шляпы. Сеточка щекотала лицо и с непривычки мешала, но Варан теперь, по крайней мере, не был слеп. Что до мага, то Лереаларуун смотрел на солнце широко раскрытыми глазами — у Варана мурашки бежали по коже, и он торопился отвести взгляд, как от человека, ковыряющего ножом в собственной ране.

Огораживающая балкон балюстрада давно нуждалась в починке. Варан старался не опираться о растрескавшийся, выпитый ветрами камень. Лереаларуун, навалившись на балюстраду тощим животом, разглядывал Круглый Клык — нагой и жалкий в межсезонье. Над каменными крышами горни дрожал разогретый воздух. Варан дрожал от ледяного ветра.

Ноздри мага дернулись.

— Она дома. Она уже знает, что ты здесь. Это к лучшему, потому что ее патронесса всерьез обеспокоена разбухшим носом и вечно красными глазами своей компаньонки…

— Откуда она знает, что я…

— Видела птицу. Она, понимаешь ли, всякую свободную минуту тратит на то, чтобы пялиться в небо…

Варан молчал.

— В поддонье она была горни, — сказал маг. — Ей следовало оставаться… там. Выйти за тебя замуж… великолепный был шанс… для жизни.

— Она не виновата, — сказал Варан сквозь зубы, — что меня засадили. Что мне попались эти проклятые деньги… и я купил это проклятое… которое ты ей потом подарил!

Здесь, на вершине башни, выл ветер, и потому приходилось кричать.

— А его уже никто не брал, — невозмутимо отозвался маг. — Ожерелье, с которым связана темная история… которое купили, а потом вернули… все камни погасли. Я выкупил его по дешевке. Снял с нитки, выдержал три дня в молоке кричайки, потом еще три дня заговаривал… Теперь оно приносит ей если не счастье, то хотя бы — временами — спокойствие…

Он обошел балкон по кругу — раз, потом другой; толкнул деревянную дверь, открывавшуюся внутрь. Скрылся в башне, и Варан последовал за ним, как привязанный.

— …Она живет наверху, — продолжал маг, как ни в чем не бывало. — Теперь она — поддонок… Ты заметил перемену. Она заметила, что ты заметил. Ты сбежал, а она кинулась ко мне за спасением…

— Я не сбежал, — Варан отбросил сетку на затылок.

— Я хотел бы увезти ее отсюда, — тихо сказал маг. — Она стоит большего… ваш мир ее губит. Уже погубил.

— Неправда.

Маг не ответил. Поправил ткань, закрывавшую окно. Уселся за стол, сплел пальцы:

— Видел я ваши «карты»… Двух одинаковых нет. Круглый Клык и Малышку рисуют похоже, а все прочее — либо выдумывают, либо перерисовывают выдуманное другими.

— Я давно признал, что ты спас меня, — устало кивнул Варан. — Что без тебя, могучего и заботливого, я сгнил бы в море…

Маг порылся в своем сундуке. Вытащил свиток — лист бумаги, свернутый в трубочку. За один такой лист можно купить десять ожерелий.

Развернул — показал Варану сперва вверх ногами, потом, спохватившись, перевернул.

Нарисовано было мастерски. Серое море. В правом нижнем углу сидела Шуу, изображенная со знанием дела, так что мурашки по коже. В левом верхнем море заканчивалось, волны нависали над берегом, и там на резном троне сидел Император с золотым лицом, милостиво смотрел вниз.

А между ним и Шуу были очертания островов, большие и малые. Верхние земли обведены были белилами. Земли поддонья выделялись зеленым и бурым. Между островами на серой глади лежали сытухи, сидели на воде кричайки, кое-где виднелись лодки и колесные корабли…

Маг молча расстелил карту прямо на полу. Варан склонился над ней; у него пересохло во рту.

Надписей на карте не было, но Варан нашел Малышку по знакомым очертаниям. А потом нашел Круглый Клык. И понял с ужасом, как велик мир, на котором его остров — все равно что капля…

Ветер поддувал в щели плотно закрытых окон. Колебались занавески. Казалось, комната дышит.

— Как это — увезти ее? — тихо спросил Варан. — Куда?

Маг сел рядом. Тоже склонился над картой. Поводил пальцем над далекими берегами, вздохнул:

— Ты прав. Нет смысла. Если бы она не была так к тебе привязана… И если бы я был свободен. Тогда, может быть…

— Ты не свободен?!

Маг усмехнулся. Поднялся, осторожно свернул карту:

— Иногда ты проницателен. Иногда — ну как ребенок. Я же тебе сказал, как меня зовут…

— Не понимаю, — признался Варан.

— Ну и не надо, — маг потер кончик загорелого носа. Слишком длинные светлые волосы висели сосульками, закрывая от Варана Лереаларууновы глаза. — Тебе пора идти. Она ждет и волнуется.

Варан посмотрел на дверь — не маленькую деревянную, которая вела на балкон, а широкую железную, ведущую на винтовую лестницу.

— Брось, — маг вяло махнул рукой. — Зачем тебе объяснения со стражей… Поднимемся наверх, я свистну пластуна… Ты же знаешь, где она живет… Нила?

Маг впервые назвал ее по имени. Голос его странно изменился.

Варан хотел снова о чем-то спросить, но Лереаларуун в самом деле свистнул — негромко, но так, что заложило уши. И, не дожидаясь Варана, двинулся по лесенке наверх, к люку; снаружи закричал пластун, Варану ничего не оставалось делать, как поспевать следом, прикрывая лицо, уворачиваться от бьющих крыльев, взбираться в седло и молить Императора, чтобы не свалиться в полете…

Пластун сорвался с башни, прижав крылья к Варановым лодыжкам. У Варана перед глазами расплылись черные узоры. А я ведь не знаю, где она живет, успел он подумать прежде, чем черная птица выровняла полет — у самой земли.

Винт повис прямо над пристанью, причальник Лысик ловко зацепил корзину крепежной скобой. Варан видел, как отец тормозит лопасти, как они складываются и наконец замирают, как отец тяжело выбирается на причальную доску. Большие очки закрывали половину его лица. Варан задержал дыхание.

Отец взвалил на плечи мешок с почтой. Причальный работник дождался, пока он сойдет с доски и пока доска перестанет колебаться, и тогда осторожно, боком, двинулся на разгрузку.

Варан стоял у входа в портовую пещеру, в тени. Отец прошел мимо, не заметив его или не узнав; только сделав еще несколько шагов, вдруг споткнулся, остановился — и после секундного колебания обернулся.

— Я заблудился в море, — быстро сказал Варан. — Господин маг меня спас — на крыламе…

Отец медленно стащил с головы капюшон. Короткие жесткие волосы его были почти сплошь седые.

Сзади, из темного угла, тихонько подошла Нила. Остановилась рядом:

— Он чуть не погиб. Из-за неточной карты… Но господин маг был столь милосерден, что…

И она вдруг быстро опустилась на колени:

— Позвольте нам… я буду ему хорошей женой, обещаю!

Отец смотрел, но прокопченные стекла надежно скрывали его глаза.

* * *

«Настоящее мое имя — Сполох».

Варан проснулся и сел. Память свалилась на него, как небрежно брошенный мешок.

Рядом глубоко дышала Нила. Ей ничего не снилось.

Они гуляли по острову, пока держали ноги, — благо, Нила на сегодня выпросила у патронессы отпуск. К ночи ветер стих, но сразу после захода солнца сделалось нестерпимо холодно. Варан и Нила пробрались на причал, тайком залезли на склад и устроились греться в груде сухих водорослей.

Пахло морем. Все время хотелось чихать. Разговор не клеился, ласки не складывались — каждое движение будило в сушняке треск и шорох. Казалось, рядом прячется кто-то еще, казалось, вокруг ползают змеи, и страшно было, что сторож услышит треск и прибежит глянуть, в чем дело…

Они заснули рядышком, и все было хорошо, пока Варану не приснились эти его слова: «Настоящее мое имя — Сполох».

«Разве императорские маги кого-нибудь боятся?»

«За мою жизнь князь отвечает головой».

«Если бы я был свободен…»

Если бы у Варана было время задуматься над этими словами! Но его постоянно что-то отвлекало — страх за свою жизнь, страх потерять Нилу, любопытство, любовь, снова страх…

Проклятый сушняк кололся даже сквозь кожу сытухи. У Нилы, по счастью, был плотный плащ — настоящий плащ горни…

«Внизу она была горни. Теперь, наверху, она поддонок…»

Варан потихоньку выбрался из сердито поскрипывающего сушняка. В темноте прокрался к выходу из пещеры; самое страшное преступление на пристани — разводить огонь вблизи складов. Впрочем, у Варана и огнива-то не было… Снаружи было почти светло — из-за звезд. Варан долго смотрел на них; нагретый камень остывал, воздух подрагивал, звезды будто подмигивали. Огромные зловещие звезды межсезонья.

Потихоньку, кое-где на четвереньках, Варан добрался до причальных досок. Облака внизу казались мертвенно-серебряными. Сторожа нигде не было слышно.

Варан пошел по причальной доске. Доска подрагивала; дойдя до края, Варан осторожно опустился на колени, а потом лег, вытянувшись, на живот. Подобрался к самому краю.

Глянул вниз.

Нет, стоит все-таки жить. Хотя бы ради того, чтобы однажды вот так посмотреть в залитую звездным светом бездну. Там, внизу, кромешная тьма, идет дождь, все спят… И мама…

Варан вздохнул.

Причальная доска подрагивала. Лежа вот так, Варан ощупал себя частью острова. Частью неба. Немного даже частью облаков.

Итак, Лереаларуун. Императорский маг. Для друзей — Подорожник.

Настоящее имя — Сполох.

Имя Императора. Так редко упоминаемое, что Варан даже не вздрогнул, когда там, в башне, Подорожник впервые назвал себя.

Варан осторожно повернулся. Сел на доску верхом — лицом к острову. Из-за темной каменной гряды поднималась башня, отлично различимая на фоне звезд. Может быть, Императорский маг стоит сейчас на балконе, смотрит вниз, поводит тонкими ноздрями…

— Сполох, — беззвучно сказал Варан.

Прошла долгая минута темноты.

С верхушки башни ударил в небо тонкий красный луч. Задержался на мгновение — и погас.

* * *

Мать Нилы не удостоила Варана аудиенции. Он даже не узнал толком, кто она и сколь высоко ее положение. По всему выходило, что высоко — каменный дворец, в прихожей которого Варану пришлось дожидаться невесту, немногим уступал княжескому. Во всяком случае снаружи.

Никто не ответил «да» на вопрос о предстоящей свадьбе, никто не сказал и «нет». Варан с Нилой будто зависли в воздухе — ни вниз, в поддонье, ни вверх, к горни. Думая о предстоящей (неизбежной) свадьбе, Варан не испытывал радости.

Девушки в белых штанах, расшитых камушками, самоуверенной насмешливой особы, что учила его ездить на змейсихах и показала ход в тайную сухую пещеру, той Нилы, которая выбрала его и завоевала, не существовало больше. Изменили ее не платье и не шляпа с вуалью. Должно быть, Императорский маг был прав: что-то случается с полугорни, когда они живут наверху. Как если бы сытуху скрестить с крыламой: из поддонья полукровка станет рваться вверх, но наверху, на пожираемых ветром скалах, вдруг испугается высоты и захочет спрятаться — вниз…

Они нашли временный приют в хозяйственной пещерке — там стояла парусная лодка с высокими мачтами, ждала сезона. Под высокой кормой постелили одеяла; Варан спокойно спал бы и на голом камне — но Нила…

— Где мы будем жить? — спрашивала она в сто первый раз. — На Круглом Клыке нельзя… этот ваш староста…

Варан молчал. Со старостой, в конце концов, тоже можно договориться. Покланяться, повиниться, в грязи поваляться… Наглумившись, позволил бы. Другое дело… захочет ли Варан после всего, что с ним было, лизать Карпу сапоги?

— Может, на Малышке? — нерешительно спрашивала Нила.

Она рассказывала о шахтах, где сверкают самоцветы, где самый крошечный огонек тысячу раз отражается в каменных зеркалах и где такое прекрасное эхо, что все работники всегда поют. А Варан вспоминал черные облака, печи вдоль берега, грохот и вонь. Наняться на рудники — запросто, там всегда не хватает молодых и сильных, только пожелай — не заметишь, как и жизнь пролетит под тюканье кирки…

Чего мне надо, спрашивал себя раздраженно. Накручивать винт, грузить-разгружать немногим легче. А что чистое небо увидишь раз в три дня… так ведь и причальник издевается, и спина болит, и навернуться из поднебесья — ерундовое дело. Мечтал же — вот женюсь… Любил же, придумывал будущую жизнь, детей, хозяйство… Куда все делось?

— Не приживешься ты на Малышке, — отвечал через силу.

Нила неуверенно улыбалась:

— Я ведь там выросла!

— Ну… — Варан разводил руками, пытаясь найти слово или хотя бы жест. — С тех пор… Ты ведь теперь горни…

— Тогда останемся здесь! — горячо предлагала Нила. — Я попробую… устроить… давай останемся!

Разговор повторялся — с вариациями — день за днем.

Варан успел спуститься вниз, повидать мать и сестер (тайком), провести ночь в отцовском доме (здесь было сыро и душно, ныли кости… разве когда-то было иначе?), смастерить новые очки и опять подняться наверх. Права жить в мире горни у него не было, поэтому он прятался, укрывался и лгал. По счастью, стражникам было велено не трогать «бродягу» — а кто отдал этот приказ, Варан так и не узнал.

Он прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может. Следовало выпросить место слуги (кажется, мать Нилы обещала посодействовать), жениться и забыть обо всем. О карте, расстеленной на деревянном полу. О полетах на крыламе. «Ваш мир ее губит. Уже погубил»…

Он искал встречи с Лереаларууном с того самого момента, как Нила, сраженная радостью встречи, перестала наконец плакать. Он шатался вокруг башни — но охрана там была столь внушительна, что Варан даже пытаться не стал. Придет дознаватель Слизняк — и того не пустят без специального распоряжения, что уж говорить о приблудившемся молодом поддонке!

Слизняка Варан однажды встретил на узкой улочке. Шарахнулся, влип в каменную ограду; дознаватель прошел мимо, не узнав его. А если и узнал — не счел нужным показывать.

«Выйди на балкон и понюхай, — просил Варан молча. — Выйди и понюхай и догадайся, что я хочу… мне есть что сказать тебе. Или ты все врал насчет своего чудесного носа?!»

«А что, собственно, я скажу, — думал он через минуту. — Что я догадался, кто он? Должен был догадаться давным-давно… Мне ничего не нужно от господина Императорского мага. Ему ничего не нужно от меня. Как он сказал тогда? Не нужно ко мне привыкать. Дружка нашел…»

Отец поднимал воду, рыбу, репс — теперь почти ежедневно, потому что оба винта работали в полную силу. Варан помогал ему разгружаться — всегда молча. Иногда, в порядке исключения, отец сообщал новости.

Староста Карп совсем обнаглел — на винтовой площадке постоянно вертится кто-то из его людей. Зять его, Ройка, неплохой, по сути, парень и науку схватывает быстро, но трусоват и в винтовые не годится. Карп этого не знает — большие надежды возлагает на зятя, а Варанов отец до поры до времени его не разочаровывает — пусть себе надеется…

Через день оказалось, что староста хочет немедленно видеть Ройку на винте. Отец хмурился.

Еще через день вместо отца поднялся Ройка. Варан ждал на пристани и все видел.

Ройка был старше его лет на пять, шире в плечах и тяжелее. Винт завис над пристанью — чуть левее, чем надо, и Варану показалось, что новый винтовой готов потерять сознание — таким белым было его лицо.

Кром, старый опытный причальник, подвел скобу. Ройка кинул крюк, но промахнулся. Корзина накренилась, лопасти треснули, смялись, как сухие листья. Бурдюки, висевшие с левого борта, хлопнули, будто крыло, причальная скоба соскользнула, и корзина с грузом и винтовым рухнула вниз.

Пристань, видавшая всякое, заорала в один голос. Варан наклонился над каменной кромкой и успел увидеть, как мертвый винт проваливается в облака…

Длинных несколько минут после этого ничего не было слышно. Причальники, работники и Варан сидели и стояли, глядя кто вверх, в зеленоватое небо, кто вниз, на облака.

Начальник пристани доложил князю. Тот послал вниз стражника на крыламе. Через несколько часов на пристани узнали новость: винт разбился, Ройка разбился, Варанов отец цел, второй винт работает.

О том, что сказал староста Карп, ничего не сообщали.

В тот вечер Нила опять плакала. Она умоляла Варана дать ей клятву, что тот никогда больше не войдет в корзину винта; Варан не мог дать ей такой клятвы, и оттого она плакала горше, а Варан злился — и раздражался оттого, что не может справиться с этой злостью. Наконец он оставил Нилу и вышел из пещерки, служившей им убежищем, под звезды.

Он бродил по каменной пустоши и смотрел на башню. И думал, на этот раз угрюмо: как ты там? Не спишь? Башня оставалась темной. Ни лучика.

* * *

Спустя два дня — Варан уже устал ждать — поднялся отец. Он выглядел усталым, но не побежденным; конечно, староста первым делом обвинил в гибели зятя винтового Загора. Конечно, винтовой Загор напомнил ему, что именно он, Карп, чуть ли не силой заставил Ройку подняться. Предложил старосте самому сесть на оставшийся винт. Или найти охотника — после того, как чуть не все селение видело, что осталось от бедного Ройки… И напоследок — сложил с себя полномочия винтового. Пусть, мол, староста сам объясняется с горни насчет воды и прочего.

— Ты бы видел его лицо, — говорил отец с мрачным удовлетворением. — Похоже, Варашка, с этой стороны нам беды не ждать — пока во всяком случае. Парня жалко… Жалко Ройку, говорю, но Карпу уже со всех сторон тыкают: зачем выжил, мол, Варана, кого теперь найдешь винтовому в подмастерья… Погоди, может, и вернешься скоро… Мать-то как обрадуется…

Варан вообразил, как на такую перемену в судьбе откликнется Нила, и вымучил улыбку.

* * *

Вечером, под мигающими звездами, он вдруг решил свою судьбу. Так лихо решил, что даже споткнулся о камень. Остановился.

Им с Нилой не жить на Круглом Клыке, ни сверху, ни снизу. И на Малышке им не место. Они уйдут в далекие земли — уплывут. Все равно как. Должен быть способ…

Варан нашел место, где в сезон любил сидеть над морем, смотреть на огоньки кораблей и мечтать. Теперь здесь было ветрено и холодно, огней не было, моря не было, только дышали под звездами мертвенно-серебряные облака. Варан плотнее закутался в сытушью куртку.

…Можно уйти с плотогонами. Конечно, это крайний случай… Сам-то он теперь сможет ходить в колесе, но вот Нила… И плотогоны…

Можно уйти в сезон, это вполне возможно. Накопить денег. Купить место на кораблике попроще. Или временно наняться гребцом, а за Нилу заплатить из жалованья…

Варан смотрел на звезды, а перед глазами у него стояла карта: серое море, Император глядит сверху, Шуу пялится снизу, а между ними — берега, берега, извилистые кромки… Как прожилки в темной древесине…

Он обернулся на башню.

Башня оставалась темной.

Нила очень уставала на своей службе. От нее ничего особенного не требовалось — подавать мелкие вещи, внимательно слушать, вовремя улыбаться; тем не менее она возвращалась из покоев княжны едва живая, отупевшая, безвольная.

Варан не решился сразу сказать ей о своем решении. Подумал: лучше утром.

А утром ветер завывал во всех щелях, напоминая, что убежище их временное, а у Нилы есть свои собственные уютные покои, куда Варану ход заказан. Солнце тыкалось сквозь камни, ложилось на пол сверкающими кляксами, заставляло морщиться, и Варану показалось, что Нила недовольна им. Что она ждала от него другого, а он не оправдал, не смог, не проявил достаточно усердия. И сам морщился, давая повод заподозрить его в нелюбви…

Нила ушла, всхлипывая, и Варан понимал, что княжна снова будет недовольна — зачем ей в свите столь кислая физиономия? Но главное — он опять ничего не сказал Ниле, побоялся сказать, побоялся, что невеста посмотрит на него, как на сумасшедшего.

Надо было чем-то занять себя. Отец поднимался вчера — значит, сегодня на пристани делать нечего. Можно, конечно, грызть сушеную рыбу с работниками, травить байки с причальниками, в который раз обсуждать ужасную гибель Ройки…

Варан до капельки выпил воду, которую Нила принесла для него из покоев, и вышел под солнце. Широкополая шляпа, раньше принадлежавшая кому-то из слуг, прекрасно затеняла лицо, можно было гулять даже в полдень. Очки, прежде натиравшие переносицу, совсем почти не чувствовались — он привык.

Варан вдохнул ветер — и первым делом посмотрел на башню. И вовремя посмотрел.

Высоко — в зените — летела повозка. Четыре птицы, запряженные попарно спереди и сзади, тянули крылатую конструкцию: Варан знал, что «летучие кареты» строят из полотна и перьев, дерева и рыбьего уса. Треугольные крылья торчали по обе стороны повозки, но не взмахивали — как будто грандиозное сооружение было слишком величественно, чтобы стараться самому, хватит того, что вокруг надрываются крыламы…

Повозка описала широкий круг над башней. По всему острову выглядывали из окон и щелей любопытные головы, кое-кто выбежал на улицу: вот так новость, межсезонье — и такие гости.

Заиграла труба у княжеского дворца. Засуетились стражники. Крыламы, на минуту зависнув в воздухе, медленно стали опускаться на специальную посадочную площадку.

Варан знал, что хозяин повозки прилетел не к князю.

Он вернулся в пещерку, где ждала сезона парусная лодка, и растянулся на своей подстилке. Бежать, толкаться, выведывать — небезопасно, да к тому же бесполезно: никто ничего не скажет. Никто ничего не знает сам. Ну, прилетел посланец от Императора… Ну, к господину Императорскому магу… Вечером сходить на пристань, может, кто-то что-то разузнал через знакомых слуг…

Он проснулся через несколько часов оттого, что во сне его хлопали крылья. Вскочил, едва не стукнувшись головой о нависающую корму. Затряс головой — крылья хлопали наяву, ветер, распахнувший двери, гулял по камню смерчиками перьев и пыли.

Варан метнулся наружу.

На ближайшей скале стояла небольшая серая крылама. Всадник ее был одет неподходяще для верховых прогулок — на нем была широкая светлая хламида, длинная, переливающаяся складками. На указательном пальце поблескивал под солнцем красный камень. Лицо было закрыто серебряной сеточкой стражника.

— Садись…

Отплевываясь от перьев, Варан взобрался в седло за его спиной. Уже на взлете оглянулся: далеко на северо-западе, над самым горизонтом, едва маячили четыре крыламы, запряженные в летающую повозку.

* * *

— Хочешь пить? — Маг плотно задергивал занавески.

Варан не отказывался. Здесь, наверху, ему хотелось пить почти всегда — несмотря на то, что отец возил ему снизу полные фляжки.

— Что ты надумал? Я ведь еще с утра вышел продышаться, нюхнул — батюшки, весь остров провонялся твоей решимостью…

— Ты смеешься, — сказал Варан, отнимая от губ железную кружку.

Маг вышел из-за расписной тканевой ширмы. Вместо блестящей хламиды на нем был светлый костюм, в котором Варан увидел его впервые. Разумеется, чистый, сухой и отглаженный.

Варан огляделся. Комната хранила следы чужого присутствия: две большие раковины с остатками снеди… Второе кресло перед столом… Строго сдвинутые ширмы… И большой прозрачный сосуд, до половины наполненный мутноватой жидкостью. Под взглядом Варана маг убрал сосуд на полку.

И еще — в комнате был запах. Несмотря на то, что, отправляясь за Вараном, маг оставил все окна открытыми.

— Можно спросить?

— Кто это был? Да так… чиновник. Садись… Ты решился уехать? Я не могу дать тебе карту, или ты ее погубишь, или тебя из-за нее убьют. Найди себе ракушку большую и сделай хорошую копию…

Варан смотрел, как он роется в сундуке, как извлекает и разворачивает карту. Бумага похрустывала, и от этого хруста кожу царапал озноб.

— Ты ведь не Император, — пробормотал Варан.

— Правда? — хмыкнул Лереаларуун.

— Тогда кто ты, Сполох?

Не глядя на него, маг расстелил на полу карту. Взял со стола перламутровую раковину с остатками трапезы, выкинул объедки за окошко, на секунду впустив в комнату солнечный луч. Варан зажмурился.

— На, — маг бросил раковину к его ногам. — Возьми царапалку — и займись… чем болтаться без дела.

Варан нашел в кармане писчий ножик. Сел на пол. Маг примостился на краю стола, закинул ногу на ногу:

— Всем отпрыскам всякого Императора дают одно и то же имя.

— Так ты… — Варан помолчал. — Я догадался.

— Ты необычайно проницателен.

— Ну прости, — сказал Варан, рассматривая большую кричайку в левом нижнем углу карты. — Я всего лишь глупый поддонок… Что значит «всякого Императора»?

— Император бессмертен… как вечен трон. Но трон, как и всякую мебель, приходится чинить. А императоры сменяют друг друга, чтобы Император никогда не умер.

Варан поколебался.

— А… сын Императора и одновременно маг… Так бывает?

— Не бывает. Не было до сих пор. Это мой козырь — и одновременно мое проклятие. Тут либо на трон, либо… либо вообще никак.

— А твоя мать…

— Давай не будем о моей матери. Во дворцах, знаешь, тоже есть сложенные кем-то печи… Отца своего я никогда не видел, но это неважно.

Варан провел ладонью по перламутру. Увидел внутри раковины собственное искаженное отражение.

— Но что ты здесь делаешь? — спросил тихо.

— Жду решения своей участи, — сухо ответил Сполох.

— И кто ее решает?

Маг сидел, постукивая пяткой по деревянной ножке стола. Смотрел в окно, как будто мог видеть сквозь плотно задернутую штору.

— Наследников много. Император дряхл. Кланы, возглавляемые моими братьями, ведут затяжную войну, о которой тут, на Круглом Клыке, не имеют понятия, — даже князь. Я сижу здесь — меня убрали с глаз долой, спрятали в тайник, чтобы вытащить оттуда, когда кто-то победит…

— Ты же маг, — сказал Варан. — Почему ты подчиняешься?

Маг улегся спиной на стол. Хрустнули редкие сминаемые бумаги:

— У них в заложниках моя мать.

Варан молчал.

— На службе у моих братьев — тоже маги, — пробормотал Сполох, будто оправдываясь. — Но пока я не буду дергаться, мать в безопасности.

— Князь знает? — спросил Варан.

— Догадывается… Ты никогда не задумывался, зачем здесь, на крохотном островке, который совершенно бесполезен девять месяцев в году… зачем здесь Императорский маг? Это место ссылки, Варан. Или уединения. Мой предшественник, так здорово украсивший эту комнату, был престарелый мудрец, который…

Маг запнулся. Перекатился на бок, упал со стола, приземлился на четвереньки. Ударился коленом. Зашипел от боли.

— …который, по всей видимости, не брезговал играми с императорскими деньгами… Может быть, из чисто научных соображений. Может, ему льстило, сколь высокой степени искусства он достиг… А может, его сослали сюда именно за это. За подделку денег. Вряд ли мы узнаем… У тебя не так много времени, эту карту надо очень точно перерисовывать, а учитывая неизбежное изменение масштаба… работа не на один день, ты мне поверь.

— Притворись мертвым, — сказал Варан.

— Что?

— Ты же маг! Устрой как-нибудь собственную смерть. Пусть они поверят, что ты… тогда они не тронут твою мать, верно?

Сполох, он же Лереаларуун, он же Подорожник, молчал.

— Мы бы ушли вместе, — сказал Варан, сам удивляясь собственной смелости. — На лодке. Свободно… куда захотели бы. Пошли… и нашли того бродягу, о котором ты рассказывал. И спросили его…

— О чем?

— Мало ли, — тихо сказал Варан. — Мне очень о многом хотелось бы… например, как он выбирает дома, где потом будут, ну… мир и счастье? И как решает, где сложить печку, чтобы потом родился маг?

Минуты две они сидели друг против друга, смотрели и молчали.

— Спасибо за… доверие, — маг, сопя, поднялся с пола. — Твоя идея насчет фальшивой смерти… она хорошая. Но она не работает. Мне придется предъявить безукоризненный собственный труп — тогда только они поверят. Кроме того… дело может так повернуться, что я, именно я стану Императором. Собственно, я тут уже полгода сижу и гадаю, кто я — Император или мертвец…

Он слабо улыбнулся.

— Из тебя вышел бы неплохой винтовой, — сказал Варан.

Лереаларуун поднял брови:

— Это похвала? Спасибо… Теперь берись за карту. Император при смерти. Мы не знаем, когда за мной прилетят. Если завтра — ты не успеешь.

* * *

От напряженной работы у Варана болели глаза.

Бывали дни, когда Сполох-Подорожник-Лереаларуун не прилетал за ним. Тогда Варан шел на пристань, помогал работникам за кружку воды или миску репса. Слушал разговоры. Все повторялось: про гибель бедного Ройки, про донный урожай, про болезни кричаек, про слухи с Малышки. Об Императоре и близкой его смерти вообще не говорили — и посмотрели бы на Варана, как на пораженного Шуу безумца, вздумай он завести разговор на такую тему.

Нила ждала свадьбы. А Варан хотел — и не решался сказать ей о предстоящем путешествии. Куда там — о предстоящем бегстве.

— Ну и не говори, — сказал Подорожник. — Скажешь в лодке, когда отчалите… Это право мужчины — решать, так ведь?

Варан согласился.

Он не просил Подорожника помочь с картой, хотя у того наверняка была возможность перенести ее на перламутр одним движением пальца. Он понимал, что его работа — скрупулезная, изматывающая — есть единственная разновидность магии, доступной тем, кто родился в доме с обыкновенным очагом, сложенным обыкновенным печником. Как будто усилия над рисунком были жертвой, приносимой морю в пользу благополучного плавания. Как будто, проходя путь на перламутре, он заклинал его счастливый исход.

Прошла неделя с того дня, как на Круглый Клык наведалась летающая повозка. Чем ближе был конец работы, тем медленнее она продвигалась — Варан, втайне от себя, тянул с последними штрихами. Как будто боялся, что с окончанием карты мир — настоящий, а не нарисованный — изменится.

— …Если бы у меня было время, — сказал Подорожник, — я бы отбил ее у тебя.

Он не мог остановиться ни на минуту — ходил по комнате, либо перебирал бумаги, либо заставлял предметы подниматься к деревянному потолку и там зависать, покачиваясь, будто на плаву.

— А я бы не отдал, — сказал Варан, не отрывая глаз от ракушки. Это была неправда: Варан вовсе не был уверен в том, что, вздумай Императорский маг посягнуть на Нилу, та смогла бы хоть сколько-нибудь долго сопротивляться.

— Ты не пахнешь любовью, — подумав, сказал Подорожник.

Варан положил ножик. Потер ладони, помедлил — и тогда только посмотрел магу в глаза.

— Я все равно на ней женюсь, — сказал тихо.

Маг кивнул. Каменный кувшин для воды, висевший в воздухе последние несколько минут, упал и оставил вмятину на деревянном полу. Подорожник снова принялся расхаживать взад-вперед, и под скрип мозаичных половиц Варан вернулся к работе.

За его спиной зашипел воздух, запрыгали отсветы по стенам, ширмам, занавескам. Он обернулся: маг стоял, откинув голову, между его ладонями металась сине-фиолетовая огненная змея.

Нила не устояла бы, грустно подумал Варан.

И ему вдруг захотелось сказать: бери.

Человеку, которому, может быть, осталось жить несколько дней, дарована будет последняя возможность быть счастливым. Нила запомнит на всю жизнь… Волшебное приключение…

Варан низко склонился над своей ракушкой. Лицо его щипало и горело от стыда, оттого, что он не властен над своими мыслями, оттого что мысли его — ниже самого низкого, самого мокрого и зловонного поддонья.

— Что с тобой? — спросил маг. Спросил, конечно же, только затем, чтобы уверить Варана: я не догадался. Я не знаю, о чем ты подумал. Не имею понятия.

— Покажи еще что-нибудь, — попросил Варан. — Молнию… Светящийся шар…

— Все требуют фокусов, — печально сказал Подорожник. — Всегда и все, даже императоры… Как будто маг — это жонглер на ярмарке.

— А кто такой жонглер?

Подорожник поморщился. Сложил ладони, как две лодки днищами наружу:

— Не фокусы. Не летающие предметы. Не ощущение превосходства. Даже не чувство свободы. Потому что я, например, не свободен, как крыса в самой тесной клетке. Или ты спросишь, кто такая крыса?

Варан молчал.

Подорожник глубоко вздохнул и разжал ладони. Навстречу Варану выпорхнула ярко-красная горящая бабочка. Огонь стелился шлейфом, размазывал очертания крыльев; бабочка опустилась на карту, но бумага не вспыхнула, как можно было ждать. Насекомое замерло. Пламя поднималось над ним, как парус. Бабочка горела, не сгорая.

— Я знаю, кто такие маги, — сказал Варан, осторожно отодвигаясь. — Я слышал много историй… а если ты хочешь объяснить мне, как это быть магом… то я ведь все равно не пойму.

— Поймешь, — сказал Лереаларуун. — Одно дело — производить на свет монстриков, вроде этого, — он кивнул на бабочку. — Другое дело — выпустить под небо хоть одну настоящую птицу… Так, чтобы она прожила птичий век, оставила потомство и сложила кости где-нибудь подо мхом.

— Не понимаю, — пробормотал Варан.

— Тогда просто слушай, вспомнишь потом… Много еще осталось?

Варан не сразу понял, что речь идет о копировании карты.

— Нет, — он поскреб ногтем неудачный штрих. — Все… Все, что я мог сделать. Доплыву…

— Доплывешь, — подтвердил Подорожник. — Маги приносят в мир что-то, чего раньше не было.

— Любая женщина с этим справляется, — подумав, сказал Варан.

Подорожник улыбнулся. Покачал головой. Снова сложил ладони лодочкой:

— Маги… это тайна. Тот, кто принес эту тайну… знает ответы на все вопросы, на любые. Если, конечно, правильно спросить.

— Бродяга, да?

— Да… Бродячая Искра. Он знает, откуда взялся мир и почему он такой… несовершенный. Куда уходят люди после смерти… Знает все.

— Правда? — у Варана дух захватило. — Он человек или…

Подорожник разомкнул ладони — они были пусты. Набрал воздуха, будто собираясь сказать что-то важное, — и вдруг прислушался.

— Идут, — сказал негромко.

— Кто?

— Там, — Подорожник махнул рукой на северо-запад. — Они решили мою судьбу — и идут, чтобы посвятить меня… в детали.

— А как? — быстро спросил Варан. — Как они решили твою судьбу?

Подорожник бросился на балкон. Варан вытащил из кармана очки и поспешил следом; Подорожник стоял, опершись о древнюю балюстраду, подставив лицо ветру.

— Ветер южный.

— Это плохо?

— Я ничего не чую… кроме того, что вопрос решен. Я не понимаю, в чью пользу.

— Опять повозка?

— Всадники. Трое или четверо.

— Мы должны как-то… подготовиться? — с беспокойством спросил Варан. — Может быть… оружие?

Подорожник криво улыбнулся:

— Спасибо.

— За что?

— Ты скрасил мне эти дни. Теперь уходи. Там, куда он смотрел, — на северо-западе — уже можно было различить четыре точки в зеленоватом небе.

— Я останусь, — сказал Варан.

Ни слова не говоря, маг вернулся в комнату, и Варан последовал за ним. Огненная бабочка все еще сидела посреди бумажной карты в районе Ночного Архипелага. Подорожник хлопнул в ладоши — ворвавшийся в комнату ветер подхватил насекомое и вынес в приоткрытые двери.

— Закрой, — устало сказал маг, усаживаясь в кресло. Варан плотно прикрыл дверь на балкон.

— Спрячься в углу за ширмой, — сказал Подорожник, оглаживая пальцем красный камень своего перстня. — Я встречу их наверху. Ты услышишь… Если я скажу «белое», значит, можешь выйти. Если я скажу «синее», значит… значит, сиди очень тихо, пока они… мы… не улетим. Тогда быстро спускайся вниз, и еще раз вниз, в поддонье… Вместе с Нилой. Да. Карту не забудь.

Варан оттянул уголок занавески; четыре точки висели посреди неба, и уже можно было различить мерное движение — взмахи крыльев.

— Я пошел, — сказал маг, не двигаясь с места.

— Еще есть время, — сказал Варан. Маг покачал головой:

— Нет времени. Маги могут быть подлецами, дураками… Нет такого закона, чтобы… магами рождались самые добрые, умные, кроткие… Но мир тянется к ним, как ваши магнитные рыбки тянутся носом к Малышке… Принести то, чего прежде не было. Я не смог… может, не успел.

Он поднялся. Зашел за ширму, Варан услышал шорох ткани и неожиданный громкий зевок. Маг вышел, облаченный в бело-серебристую хламиду до пола. Складки мягко перетекали с плеча на плечо, падали от пояса к ступням.

— Слушай… найди его. Найди и спроси, как он выбирает дома, где зажечь огонь и где сложить печку. И почему люди умирают. И куда они уходят после смерти…

Сполох взялся за поручни лестницы, ведущей вверх. Обернулся:

— И почему время нельзя повернуть… или остановить хотя бы на минуту. А там у тебя самого… поднакопится вопросов. Найди и спроси!

Окрылся люк. Варан зажмурился. Люк упал с основательным деревянным стуком, придавил краешек светлой хламиды. Приподнялся снова, край ткани исчез.

Варан взял копию карты на ракушке. Спрятал в кожаную сумку на поясе. Вытащил. Спрятал за пазуху.

Снаружи зашумели крылья.

Варан поднялся к самому люку, прислонил ухо к теплому дереву и стал ждать.