Глава 1

ОБЕРОН

Все началось в ноябре, темным дождливым вечером. Вернее, это был еще не совсем вечер — всего каких-нибудь пять часов! Летом в такое время еще можно загорать. А тут — темнотища, холод, и с неба сыплется не то морось, не то снежная крупа.

А у меня за плечами — тяжеленный школьный рюкзак, потому что сегодня было семь уроков и еще я взяла в библиотеке две книжки. И весит рюкзак килограммов десять, как у туриста. Разогнуться невозможно.

И я решила подъехать домой на троллейбусе.

Ждать пришлось долго. Проходили маршрутки, но все переполненные — люди в них стояли, скрючившись под низкой крышей. Собралась толпа, я уже стала жалеть, что не отправилась сразу пешком. И тут подошел троллейбус — набитый, как бочка с селедками.

В троллейбусе был скандал.

Я так и не узнала точно, что произошло. Там ехала цыганка с цыганчатами — может, они обидели эту тетку, или тетка сама на них взъелась, но когда открылась дверь, цыганчата посыпались, как из мешка, а тетка выскочила на тротуар и закричала не своим голосом:

— Заберите этих щенков! Чтобы они сдохли! Чтобы вы все повыздыхали!

У меня всегда мурашки по коже, когда кто-нибудь так кричит. Вот у нас биологичка тоже… Когда она начинает орать, мне хочется не то убежать и спрятаться, не то вообще исчезнуть и не жить на свете. Ненавижу биологию.

А эта тетка кричала стократ хуже биологички. И мне захотелось не спрятаться, а… Сама не знаю. Подойти и встряхнуть ее за воротник? Так я и до воротника не дотянусь, она здоровенная, а я — от горшка два вершка.

Вся толпа от этой тетки брызнула в разные стороны. А я наоборот. Я к ней подскочила, и…

Мне расхотелось ее трясти. Она же только пуще разозлится. Поэтому я просто посмотрела ей в глаза и сказала:

— Нельзя так злиться. Нельзя!

И провела рукой, как будто вытирая запотевшее стекло.

И вот тут меня мурашки пробрали от затылка до пяток и в голове что-то сжалось. Сама не знаю, как так вышло. Тетка перестала кричать: глаза у нее раньше были мутные от ненависти, а теперь стали нормальные. И она заморгала, будто проснулась. Будто с нее сдернули черное непрозрачное полотнище, и она увидела фонари вокруг, людей, меня…

Тогда я быстренько повернулась и, чтобы не видеть здесь никого и чтобы меня не видели, побежала по улице домой. Подумаешь — две остановки.

Сердце во мне колотилось как бешеное: я всегда, когда влезаю в какой-нибудь скандал, потом жалею. Ну что мне было нужно от этой тетки? Она же не на меня кричала?

С неба по-прежнему что-то сыпалось, и я постепенно начала остывать. Фонари отражались в мокром асфальте, получалось два ожерелья огней — одно в небе, другое под ногами. И я совсем было успокоилась, как вдруг заметила, что он за мной идет.

Сперва почувствовала — что-то не в порядке. Оглянулась раз — идет. Два — идет, не отстает.

Тогда я нарочно перешла улицу и заглянула в хозяйственный магазин. Долго ходила там вдоль прилавков, спрашивала, что сколько стоит, уже всем продавцам надоела. Прошло минут двадцать. Я выхожу…

Опа! А он стоит у ларька напротив и делает вид, что минеральную воду покупает.

Сначала я испугалась. А потом глубоко вдохнула и подумала: ну чего мне бояться? Еще не поздно, улица людная, народу кругом полно, вон менты на машине поехали. Что он мне сделает, старикашка?

Ему с виду было лет сорок. Плечистый, высокий, но не качок. Бородка аккуратная, коротко подстриженная. Пуховая куртка. Так посмотришь — вроде приличный человек. Ну чего он ко мне привязался?

К тому времени у меня плечи устали — сил нет. И живот потихоньку начал болеть от голода. Я за весь день только и съела, что бутерброд с сыром и «Чупа-чупс» в столовой.

И ноги озябли в сырых ботинках. Надо было идти домой, тем более что в шесть часов придет мама и, если меня не будет, закатит скандал.

С другой стороны, фонарь у нас во дворе третий день не горит. Подъезд может оказаться пустой. И лифт. Что, если этот дядька за мной в лифт полезет?

Может, подождать маму у гастронома на углу?

И тут меня зло взяло. Ну с какой это радости усталый, измученный, голодный человек, у которого еще уроки не сделаны, должен полчаса торчать под дождем потому только, что за ним увязался незнакомый хмырь?

Я развернулась и пошла ему навстречу. Думала, он отведет глаза и пройдет мимо — так нет же, смотрит прямо на меня!

— Чего надо, дядя? — спросила я довольно грубо. А как с ним еще прикажете разговаривать?

Думала, он сделает большие глаза, мол, что такое, с чего ты взяла, иду, мол, по своим делам… Но он даже притворяться не стал:

— Поговорить надо.

От такой наглости я опять немножко струхнула. А в следующую секунду он как схватит меня за локоть, как дернет куда-то — я еле на ногах устояла. А может, и шлепнулась бы, если бы он меня не держал.

А в это время мимо проскочил троллейбус на полной скорости, в лужу колесами — плюх! И то место, где я только что стояла, обдало грязной водой, будто из поливальной машины.

Этот дядька меня отпустил.

— Пойдем? — говорит.

Я поправила рюкзак — он уже к тому времени килограммов сто, наверное, весил. Ну что делать в такой ситуации?

И побрели мы рядышком. Вернее, я пошла, как ни в чем не бывало, домой, а он со мной — шаг в шаг. Не отстает. Молчит.

Я не выдержала.

— Ну говорите, — говорю.

— Что?

— Говорите. Начинайте.

— Да я не знаю, с чего начать…

Как-то очень по-честному он это сказал. Когда наша классная говорит: «Я даже не знаю, что тебе сказать», — это полемический прием, другими словами, вранье. Прекрасно она знает: такая, растакая, школьный пиджак не надела, на физкультуру без формы, с биологичкой опять поругалась…

А этот дядька и в самом деле не знал, что мне сказать. Зачем тогда увязался, спрашивается?

— Тогда зачем вы за мной… идете?

— Потому что очень важно, чтобы ты мне поверила.

— А чего это мне вам верить? Я вас в первый раз вижу!

И я на него покосилась — снизу вверх. Он, конечно, не похож на тех злодеев, которыми нас в школе пугают. С другой стороны, настоящий злодей и должен выглядеть приятно — чтобы не вызывать подозрений. Чтобы своим видом завораживать жертву.

— Ну, — заговорил он снова, — если я начну с того, что меня зовут Оберон… Ты мне, конечно, не поверишь.

— Оберон… Аргон, неон, криптон, ксенон, — пробормотала я себе под нос. У нас в кабинете физики таблица Менделеева висит, здоровенная, во всю стену. Я ее со скуки наизусть выучила. Из тамошних названий имена хорошие получаются. Командир космического корабля Барий Рубидиевич… достойно звучит.

— Скажи, пожалуйста… а что ты сделала на остановке?

У меня опять мурашки по спине побежали.

— Когда? На какой остановке?

— С женщиной, которая кричала.

— Я ничего не сделала. Я просто ей сказала, что так нельзя. И ушла. А вы видели, что ли?

— Я видел… Ты ей не просто сказала. Иначе бы она еще хуже разоралась бы. Ты не просто сказала — ты сделала. Осознанно? Или случайно?

— Случайно, — сказала я. — И ничего я не делала. Я ее пальцем не коснулась. Если вы видели, то вы и должны…

— Погоди. Ты ее коснулась не руками.

— А чем же?

И я начала смеяться. Не потому, что мне сделалось смешно, — боже упаси, у меня зуб на зуб не попадал. Просто надо же было показать этому человеку, что я его не боюсь и все его домыслы — ерунда на постном масле.

— Ты меня испугалась?

Опять он очень честно спросил. И честно удивился. А как же: в темноте увязывается за девчонкой здоровенный мужик, бородатый, почти старый. Называется Обероном. Задает дурацкие вопросы. И еще удивляется, что мне чуть-чуть не по себе.

— Не бойся, — сказал он. — Я же не затем, чтобы тебя ругать. Наоборот, я давно ищу кого-нибудь похожего на тебя. Который умеет то, что ты сделала сегодня на остановке.

— Да я ничего не умею! Это было случайно, понимаете? Мне просто… всегда плохо, когда кто-то орет, ссорится. Я хотела, чтобы она замолчала!

Я запнулась. Выходило так, что я оправдываюсь. А с какой стати?

Мы шли все медленнее и медленнее и наконец остановились перед витриной гастронома. Налево, во двор, второй подъезд, восьмой этаж; только я ни за что не пошла бы туда со странным дядькой на хвосте. Дураков нет.

— Ты бы хотела попасть в Королевство?

— В Англию, что ли?

— Почему в Англию?

— Потому что Великобритания — Соединенное Королевство.

— Нет. Не в Англию. В Королевство.

— Нет, спасибо. Лучше вы сами.

— Ладно. — Он не обиделся. — Я тебе дам одну вещь. Когда решишься — бросишь ее на землю. Я буду ждать.

И сунул мне теплый шарик в ладонь.

— Ну, до свидания…

Он уходил по улице, все дальше и дальше, а я смотрела ему вслед. Надо же убедиться, что он в самом деле ушел и не сможет за мной погнаться.

Огляделась — не следит ли кто-нибудь еще?

Нырнула во двор. Взлетела по лестнице в парадное. Бегом проскочила в лифт.

И там уже разжала ладонь.

На другой день у меня было особенное настроение с самого утра. Пускай не выспалась, пускай скандал случился ни свет ни заря: за столом Петька кидался кашей в Димку, а Димка бил ложкой Петьку по голове. Я отвесила подзатыльники обоим, чтобы не орали. Пришла мама и отвесила подзатыльник уже мне — потому что я, видите ли, взрослая и должна следить за порядком, а не драться. Я схватила бутерброд со стола и так, с бутербродом в одной руке и рюкзаком в другой, выскочила на лестничную площадку. Поставила рюкзак на перила, сунула руку в карман куртки…

Он был стеклянный и немного светился изнутри. Внутри шарика стекло колыхалось, как студень, и в этом студне плавал ключ — с виду медный, с зелеными пятнышками на бородке, он замирал, когда я прямо на него смотрела. А когда я отводила взгляд и косилась исподтишка — он начинал медленно поворачиваться и мерцать, как далекая звездочка.

Ключ от Королевства.

Я будто разделилась надвое: одна моя половина прекрасно понимала, что шарик — просто красивый сувенир, а вчерашний дядечка — в лучшем случае мирный сумасшедший.

Но у меня было особенное настроение с самого утра. Потому что вторая половина уже вовсю играла в Королевство. Где зубчатые скалы, замок на горе и лес вокруг. Потому что невозможно всерьез принимать этот ноябрь, этот дождь и вечную темень. Можно же верить во что-то красивое…

Я мечтала три урока подряд. На перемене между третьим и четвертым заявилась в столовую — и наскочила там на трех идиоток из десятого «Б».

— А кто это такой? — очень громко спросила Зайцева у Лозовой. — Почему эта девочка из второго класса пришла в столовую на взрослой перемене? Время малышей — между вторым и третьим уроком. Я права?

Лозовая заржала. Хворостенко захихикала, Эта Хворостенко живет в нашем подъезде и, когда встречает меня в лифте, смотрит в сторону — просто не замечает. А когда рядом Зайцева — проходу не дает, все ищет, к чему прикопаться. Это проверено.

— Девочка, девочка, в каком ты классе?

Зайцева знает, в каком я классе. Ей просто кажется очень смешным, что я маленького роста. Ей кажется это настолько забавным, что она всякий раз придумывает новенькую шутку — все на ту же нестареющую тему.

А я расту. Я почти каждый день отмечаю свой рост на дверном косяке. Я в самом деле становлюсь больше, просто мои одноклассники растут тоже, и у них получается быстрее…

— Девочка, а девочка, а может, ты карлик?

У меня в руке был стакан с яблочным соком. Р-раз — и Зайцева оказалась мокрой с головы до ног: и лицо, и пиджак, и волосы.

— Ах ты, гадина!

Я не успела отскочить. Мокрая Зайцева заехала мне кулаком по физиономии, так что в глазах на секунду стало светло-светло. Лозовая вцепилась в волосы — хорошо, что у меня короткие волосы, не так-то просто удержать…

Я запустила в Зайцеву стаканом. Стакан отлетел от ее живота и разбился на полу; полетели в разные стороны осколки.

Хворостенко заверещала.

Кто-то налетел и вцепился в меня сзади; я, не глядя, лягнула каблуком.

Оказалось, это биологичка.

— Если тебя обидели словесно — ну так и отвечай словесно! Что это за дикость — жидкостью в лицо?! Что это за хамство — драться? Ты посмотри на себя! От горшка два вершка, а агрессивная, как уголовник!

Завучиха возвышалась передо мной, будто айсберг — меньшая часть над столом, большая — невидимая, под столом на стуле. Завучихе легко и просто сказать мне, что я — от горшка два вершка. А если я скажу ей, что она — жирная корова…

Ой, что будет!

Или хуже все равно уже ничего не будет? И можно спокойно сказать, что думаешь?

В этот момент завучиха меня ненавидела. Не за яблочный сок, и не за разбитый стакан, и даже не за синяк на ноге биологички. Она готова была меня убить за все плохое, что было в ее жизни. Как вчерашняя тетка ненавидела цыганчат — не за то, что они грязные и попрошайки, а за то, что у тетки был тяжелый, серый день — один из многих, и так до самой смерти.

Глядя в поцарапанный линолеум, я снова вспомнила все, что было на остановке. Как я будто отодвинула черную пелену, тетка замолчала, захлопала глазами, лицо ее из остервенелого вдруг стало нормальным, даже добрым…

Может, и с завучихой так получится?

Я подняла глаза.

Нет, не получится. Я поскорее снова потупилась — в пол смотреть безопаснее.

— Ты знаешь, что с четырнадцати лет наступает уголовная ответственность?

Мне еще только тринадцать исполнилось. Вон у Зайцевой уголовная ответственность давно наступила — и что?

— Ступай домой — немедленно. Приведи мать — немедленно.

— Она на работе.

— Значит, ступай на работу… Или я сама к ней пойду!

Было еще светло. Еще даже уроки не закончились.

Зайцева, Лозовая и Хворостенко преспокойно сидели на какой-нибудь географии и перемигивались со своими мальчишками. Героини.

Мой рюкзак остался в учительской. И даже лучше: не надо таскать на спине такую тяжесть.

Я села на скамейку возле школьных ворот. Идти к маме на работу — полное безумие. Во-первых, у себя в конторе она всегда занята, ей даже звонить можно только в крайнем случае. Во-вторых…

Я даже не стала додумывать эту мысль до конца. А просто вытащила из кармана куртки стеклянный шарик с плавающим ключом.

Теперь он не казался волшебным. И все особенное настроение, которое было у меня с утра, испарилось. Ключ от Королевства… вот вам ключ от Королевства, в Королевстве город…

Идите вы все в баню со своими сказками!

Я со злостью размахнулась и забросила шарик в кусты.

Надо было пойти вчера с этим дядькой. Пусть бы он оказался маньяком, заманил меня в лес и убил. И сегодня завучиха, вместо того чтобы шипеть на меня, трагическим голосом объявила бы на школьном собрании о моей смерти. И целый месяц в школе только и было бы разговоров, что обо мне — какая я была, в сущности, неплохая девчонка…

Я рассмеялась. И опять не потому, что мне было смешно, — а потому, что это самая глупая малышовая мысль: пусть я умру, и они все попляшут. Детский сад, честное слово. Почему я должна умирать? Из-за Зайцевой?

Мне стало жалко шарик. Все-таки он был прикольный. Его можно подарить Петьке и Димке… Правда, они из-за него подерутся. Ладно, можно объявить между ними соревнование: кто будет лучше себя вести — тому дам шарик ненадолго поиграть.

Вот так примерно размышляя, я поднялась со скамейки, подошла к голым кустам и, наклонившись, стала высматривать на земле шарик.

Шарика не нашлось — в раздражении я очень далеко его зашвырнула. Но кусты были не особенно густые, поэтому я, присев на корточки, потихоньку в них залезла.

Шарика не было. Я посмотрела направо и налево; на земле, голой и гладкой, имелся фантик от конфеты и размокший окурок. Куда же, елки-палки, я его забросила?

И я продвинулась еще немного вперед. Кусты уже должны были закончиться — за ними газон, где летом водятся кузнечики. Может быть, шарик на газоне?

Я полезла вперед, как медведь сквозь чащу. Газона не было! Я обернулась — дорожка тоже скрылась за сплетенными ветками. Куда ни посмотришь — кусты, кусты, кусты…

Тогда я выпрямилась. Был, конечно, риск, что меня увидят из окна учительской, и тогда ко всем моим провинностям прибавится еще и «разорение зеленых насаждений»…

Я огляделась вокруг — и почти сразу тихо заорала.

 

Глава 2

АУДИЕНЦИЯ

— Вот, ваша милость, мальчишка забрался в королевский сад. Наша вина, недоглядели. Хотя, лопни мои глаза, как он пролез? Изгородь вроде цела…

«Ваша милость» был высокий старик, одетый в черное. Глядя на него, я поняла, что наша завучиха — милейшей души женщина и красавица к тому же.

Тот, что меня поймал, и сейчас еще держал мои руки заломленными за спину. В жизни никто со мной так не обращался — даже Зайцева.

— Пусти!

— Ишь ты, еще дергается. Так вам его оставить, ваша милость? Или уж по-простому, отодрать кнутом да отпустить?

Я задергалась сильнее, но мужичок так крутанул мне локти, что пришлось успокоиться.

— Не выйдет по-простому, — сказала «милость» скрипучим, как ржавые петли, голосом. — Мальчишка-то непростой, издали видать… А ну, говори, стервец, чего тебе в саду надо было?

— Меня пригласили! — О том, что я вообще-то девчонка, страшно было и заикаться. — Мне дали ключ!

— Ключ от сада?

— Ключ от Королевства!

— Вот как? — Крючковатый нос «милости» описал в воздухе сложную фигуру. — Кто?

(Неон? Криптон? Ксенон? Как его звали-то?!)

— Оберон. — Я обрадовалась, что помню его имя.

Хватка того, что держал меня за локти, чуть-чуть ослабла. Видно, Оберона тут знали.

— Врешь, — предположила крючконосая «милость». — Сторож, яблок-то он много натрусить успел?

— Не нужны мне ваши яблоки! Я к ним не прикаса… лся. Я из другого мира, у меня редкие способности, Оберон меня специально пригласил!

— Тронутый мальчонка, — с сочувствием сказал сторож и наконец-то выпустил меня. «Милость» молчала, уставив желтые круглые глаза.

Я посмотрела на свои руки. Остались красные вмятины от пальцев сторожа — наверное, будут синяки. Но все это ерунда по сравнению с кнутом, который мне скоро светит!

— Я говорю правду, — сказала я, стараясь не зареветь.

Вокруг было темно и гулко. Горели факелы, продетые в крепления на стенах. Высокий потолок был закопчен до черноты. Ну где же, где наша милая учительская? Где полки с классными журналами, где наглядные материалы на веревочных петельках?

Какого лешего мне понадобилось в этом проклятом «королевстве»?!

— Я говорю пра… хотите, спросите у Оберона… ну пожалуйста.

— И как, — спросила «милость» после долгого неприятного молчания, — как спросить о тебе, сопляк?

— Скажите, Лена Лапина…

«Милость», кажется, поперхнулась. И я поперхнулась тоже. Я вспомнила, что там, на ноябрьской дождливой улице, Оберон не спросил, как меня зовут! А вздумай спросить — я бы не сказала. Не говорю я своего имени незнакомцам.

— Как есть тронутый, ваша милость, — заступился за меня сторож. — Видно же — не в себе. Давайте, я его кнутом — так, для порядку только… И пусть себе идет…

— Отведи в каземат, — скучным голосом сказала «милость». — Дело непростое.

Я вообще-то люблю животных. И даже мышей и крыс. Но тут их было как-то слишком много, и они вели себя нагло.

Я с ногами залезла на деревянную скамейку, она шаталась и скрипела подо мной, грозя обрушиться. В темнице не было факела, только светилось маленькое окошко. Крысы сновали вдоль стен, и казалось, что пол шевелится. А в дальнем темном углу лежала куча тряпок, от нее вела цепь, как шнур от телевизора, только не к розетке, разумеется, а к большому кольцу в стене. Эта куча лежала так неподвижно, что уже через полчаса напряженного сидения то на корточках, то на коленях мне было совершенно ясно: это истлевший труп предыдущего узника.

Хорошенькие дела творятся в вашем Королевстве!

Хочу домой, мысленно взмолилась я. Хочу в кабинет директора — «на ковер». Хочу скандал с мамой. Пусть орут Петька и Димка, пусть отчим для виду уговаривает маму быть помягче, а на деле еще больше против меня настраивает. Даже если меня отдадут в школу для неисправимых малолетних преступников — хуже, чем в этом подземелье, наверняка не будет…

И когда я шепотом пообещала прилюдно попросить прощения у Зайцевой — заскрипела дверь. От этого скрипа у меня слиплись в комок внутренности и очень захотелось в туалет.

На грязный пол упала полоса света. Крысы неторопливо разошлись по норам — будто для приличия. Некоторые даже не спрятались совсем: там и тут было видно, как торчат из щелей острые усатые морды.

— Выходи, — сказали снаружи.

Кроме одетого в черное старика («его милости»), у входа в темницу обнаружились два стражника в коротких малиновых штанах, в полосатых не то кафтанах, не то камзолах. У них были такие суровые лица, что я совершенно уверилась: ведут меня либо на плаху, либо в камеру пыток.

— Можно в туалет?

— Что?

— Ваша милость, — от отчаяния я решила подлизаться, — можно мне в туалет?

Я не ждала, что мне ответят, но процессия («милость» впереди, я между двух стражников позади) замедлила ход.

— Отведи, — сказал старик усатому стражнику (второй был без усов, зато с бородкой клинышком)

Тот взял меня за плечо — правда, не больно, а так, «для порядку», — и повел по лабиринту коридоров.

Я потихоньку оглядывалась. Бежать тут было некуда — заплутаешь в два счета. Некоторые коридоры походили больше на щели, и стражнику приходилось протискиваться в них боком. Между прочим, мой малый рост и малый вес могли бы сослужить мне службу: на открытом месте кот всегда догонит мышь. А в лабиринте узких ходов — фиг вам!

Правда, стражник наверняка знает этот лабиринт как свои пять пальцев. В отличие от меня.

— Пришли. Смотри не провались.

Он подтолкнул меня к низкой двери и подсветил факелом.

Даже мне пришлось пригнуться — а такие, как он, должны были чуть ли не на четвереньках входить сюда.

Шумела вода. Глухо. Еле слышно. Далеко внизу. Я подождала, пока глаза привыкнут к полумраку…

И это называется туалет?!

Довольно просторная комната, и в центре ее — дыра. Я осторожно, очень осторожно, подошла, заглянула…

Внизу текла речка. Натуральная река — полноводная, как Днепр. А я находилась над ней на высоте, наверное, стоэтажного дома. И вниз уходили отвесные стены — вниз, вниз…

Мне сразу расхотелось пользоваться этим туалетом. Мне вообще всего расхотелось, кроме одного — немедленно заплакать.

— Эй! Ты долго там?

Я выбралась через низкую дверцу, прищурилась от света факела. Пусть уж ведут меня, куда знают. Пусть.

Зал, в который меня втолкнули, оказался величиной с наш стадион, а высотой, наверное, с десятиэтажку — если в ней поломать перегородки между этажами. И в этом зале наконец-то были окна; в окна светило солнце, это был нормальный человеческий свет, даже радостный какой-то — не осенний, не зимний. Лето или поздняя весна.

Посреди зала стоял трон и спинкой почти доставал до потолка. Тот стражник, что водил меня в туалет, наклонил мою голову к полу — небольно, но решительно.

— Благодарю за службу, — послышался голос непонятно откуда. — Теперь оставьте нас.

Затюкали железные каблуки по каменному полу. Чуть слышно хлопнула дверь. И стало тихо, а я все смотрела на свои ботинки — не решаясь поднять голову.

Кто-то прошел мне навстречу. Остановился рядышком:

— Лена?

Я сначала узнала его голос и только потом отважилась на него посмотреть.

…Ну почему, почему он мне сразу не сказал, что он король?!

Даже если не считать золотой короны на голове, мантии из горностая и всего прочего, во что он был одет. У него было такое королевское лицо…

— Здрасьте, — сказала я и заплакала.

— Ты, наверное, случайно вошла, — сказал Оберон. — Иначе бы я тебя встретил.

Он не обращал внимания на мои слезы — будто не замечал их. От этого мне легче было успокоиться.

— Я вообще никуда не входила. Я бросила шарик в кусты… А потом полезла искать…

— Ну, понятно. — Он положил мне руку на плечо. — Извини, что так вышло. У нас есть теперь две возможности: либо я тебя сразу же отправлю домой…

— Да! Да!

— …Либо все равно отправлю домой, только сперва мы с тобой посидим, поговорим, я тебе расскажу…

— Нет! Ничего мне не надо! Только домой!

Он, кажется, огорчился:

— Ты уверена? Я понимаю, ты устала, голодная, но здесь же есть вкусная еда, теплая вода, если ты хочешь помыть руки…

— Я хочу домой, и все.

— Не бойся. Ты в полной безопасности. Я обещал тебя вернуть — и я верну. Один шаг, и ты будешь дома, но все-таки подумай…

Не слушая его больше, я шагнула.

Это был самый длинный шаг в моей жизни.

Я сидела на скамейке у школьных ворот, и все мои проблемы никуда не делись. Рюкзак с книжками и тетрадками — в учительской, мама — на работе, синяк — под глазом и большой скандал — не за горами.

 

Глава 3

КОРОЛЕВСТВО ОТПРАВЛЯЕТСЯ В ПУТЬ

Вы можете похвастаться, что у вас есть знакомый король?

А король в золотой короне? В мантии? С аккуратно подстриженной бородой?

А у меня был знакомый король. Был — но я добровольно отказалась от этого знакомства.

Надо ли говорить, как страшно я жалела?

Что мне стоило хотя бы выслушать его? Ведь что-то он хотел же мне предложить? Может, ему нужна была принцесса? Или кто там еще может понадобиться королю — в волшебном-то Королевстве?

«Очень важно, чтобы ты мне поверила». Так он говорил в первую нашу встречу. Я помнила тот разговор до мельчайшей подробности, до единого слова. И все пыталась понять: от чего же я так по-глупому отказалась?

С мамой мы не разговаривали почти месяц. Она хотела, чтобы я первая пришла мириться, чтобы попросила прощения. А за что? Конечно, в темнице, где крысы и чей-то скелет в углу, захочешь мириться даже с Зайцевой. А так… Ну должно же быть на свете хоть немножко справедливости!

Каждый день (ну, почти каждый, когда мне не мешали) я лазала в тех кустах напротив лавочки. Разумеется, шарика с ключом не нашла. Разумеется, кусты были самые обыкновенные — с одной стороны асфальтированная дорожка, с другой — газон. Ни королевского сада (а я его как следует даже не рассмотрела), ни замка (а какой он красивый!), ни намека на другую жизнь.

— Лапина, что ты там делаешь? Перестань ломать кусты немедленно!

Так я и жила, кусая локти, пока не выпал снег. А новый снег — это немножко новая жизнь: кажется, теперь все будет лучше и интереснее.

Уже приближался Новый год, а значит, каникулы. А значит, контрольные. Новая полоса препятствий: только с мамой помирились — и заново повод для ссоры. Вообще-то я круглой идиоткой в классе не считалась, задачи нормально решала и писала почти без ошибок, но вот водилась за мной особенность: как ни контрольная — так провал. Волнение тому виной, или невезение, или еще что-то, только учителя мне сами признавались: у тебя, говорят, в табеле оценки на порядок ниже, чем ты обычно заслуживаешь. Не умеешь ты писать контрольные. Учись, мол, сосредотачиваться, жизнь нас судит по экзаменам, и так далее.

И вот все витрины в гирляндах, елки то там, то здесь, Новый год на носу… А я иду домой на другой день после контрольной по алгебре.

С оценкой в дневнике.

Снег пошел… Мохнатый такой. Хлопьями. А у меня настроение — хоть садись в сугроб и засыпай до весны.

Заворачиваю я к себе во двор и вижу: на скамейке рядом с подъездом кто-то сидит. Ничего особенного: там вечно то старушка отдыхает, то парень девушку ждет. А тут сидит мужчина в пуховой куртке, в шапке, и давно сидит — снег уже сугробами на плечах.

Прохожу я мимо, к подъезду, гляжу под ноги, читаю следы на снегу… Полозья — кто-то тяжелые санки протащил… Рифленые ботинки… Коньки — это Катька, соседка, на коньках по снегу катается… дура… Иду — и на мужчину этого искоса, ради любопытства — зырк!

А это Оберон.

У меня ноги так к снегу и примерзли.

Обозналась, думаю. Вдруг это совсем другой человек, просто похожий?!

И сразу же понимаю: не переживу такого разочарования.

Но это он, точно он. Бородка аккуратно подстрижена. Глаза внимательные. И лицо королевское. Без короны, без мантии, но посмотри внимательно — и все поймешь.

Я стояла перед ним минуты три. Снежинки щеки касались — и таяли сразу, такая у меня была горячая физиономия.

Наконец он скамейку рядом с собой от снега отряхнул — голыми руками, без перчаток, без варежек.

— Здравствуй, Лена. Присядешь?

— Здравствуйте…

Я подошла, но садиться сразу не стала. Вот здорово мечтать о чуде, а когда оно приходит, все-таки страшно. Если честно — дыхание перехватывает.

— Здравствуйте, — сказала я громче (вдруг он первый раз не слышал?), — ваше величество…

— Садись.

И я села с ним рядышком.

Мы сидели на виду у всего дома. Если бы кто-то из соседей сейчас выглянул в окно, а потом спросил бы меня, с кем это я разговаривала… Я бы соврала, наверное, что это мой учитель. Или отец подружки.

Ни за что, никому я не сказала бы, что это король-волшебник.

А мне так хотелось! Так хотелось, чтобы они об этом знали!

— Ну, как у тебя дела? — спросил Оберон.

Я хотела сказать сразу: «Плохо». Учителя придираются, алгебра уродская, контрольную завалила. Заберите, мол, меня в Королевство…

А потом подумала: как я ему, королю, буду признаваться в собственной глупости, скулить о какой-то «паре»?!

— Хорошо дела. Спасибо. А как у вас?

— У нас похуже. — Оберон рассеянно стряхнул снег с плеча. — Мы отправляемся в путь… Это опасно.

Я растерялась:

— Вы куда-то уезжаете?

— Да. И далеко.

— Вы бросаете замок, сад… Вы бросаете свое Королевство?!

— Нет. Я веду Королевство — на новые земли… А замок и сад бросаю, да. Они живут своей жизнью. Они мне надоели.

Я поводила подошвами по снегу, будто шлифуя. Оберон говорил непонятно, и я, честно говоря, ждала совсем другого.

Я ждала, что он пригласит меня в замок. Лучше на бал. Или нет — лучше на турнир… Да все равно, лишь бы в Королевство. И пусть все ему кланяются, а он мне, вот так, запросто: заходи, мол, Лена…

И, будто услышав мои мысли, он вдруг сказал:

— Пойдем?

Хлопья завертелись у меня перед глазами. Я шлифовала и шлифовала снег под скамейкой, уже до асфальта протерла и все не могла понять: почему же мне так страшно? Ведь я хотела, мечтала, ждала… Дождалась — и трусливо хочу удрать. Нырнуть от него в подъезд. Чтобы все было снова скучно, плохо, трудно…

Обыкновенно.

— А меня мама ждет, — сказала я и покраснела еще больше. Потому что знала, что мама на работе и будет к шести. Пусть я пудрю мозги учителям, но как я посмела соврать королю Оберону?!

— То есть она будет ждать, — поправилась я. — Если меня не будет… к шести.

— У Королевства есть закон, — он смотрел мне прямо в глаза и говорил, как обычно, очень спокойно и по-честному, — если человек входит в него из вашего мира, он возвращается обратно в ту же точку. В тот же час. То же самое верно наоборот: я перешел в ваш мир, когда мой канцлер начал: «Путеше…» Я успел погулять по городу, подождать тебя здесь на скамейке. А когда вернусь — канцлер скажет «..ствие» и преспокойно продолжит свой доклад. Да что я рассказываю: ты ведь помнишь, как было в прошлый раз?

Я, конечно, помнила.

— А вы потом вернете меня обратно?

— Слово.

Если бы наши мальчишки умели вот так сказать: «Слово», и чтобы сразу, безо всяких клятв, стало ясно: этот не предаст!

Но это что же получается? У меня совсем-совсем не осталось оправданий для трусости? Мама не будет волноваться. В Королевстве я навечно не застряну. Экскурсия — туда и назад. Лучшее в мире развлечение…

Развлечение?

— Простите, ваше величество… А зачем я вам все-таки нужна?

Здесь не было зимы. Так что я сразу сбросила и куртку, и шапку, и шарф. И сняла бы ботинки, если бы не колготы под брюками. Ходить в колготах по траве — что может быть глупее?

Но и жарко не было. Воздух… В прошлый раз я его как следует не разнюхала. А в нем плыли одновременно запахи и леса, и моря, и дождя.

На этот раз Оберон вышел меня встречать, и слуги у ворот замка замерли в поклоне. Конечно, они кланялись королю. А так выходило, будто и мне немножко.

— Ты не запыхаешься, если по лестнице долго подниматься?

Я помотала головой. Не очень люблю лестницы — серые, унылые, с бесконечными одинаковыми пролетами. А по этой шла бы и шла до самого неба: она вилась внутри замка, то пряталась в башню, то снаружи лепилась к стене, и тогда захватывало дух, потому что лестница была без перил.

Чем выше мы поднимались, тем шире становился окружающий мир. С одной стороны горизонта высились зубчатые скалы; с другой — лес без конца и края, с третьей — город под красными крышами, с флюгерами и узкими улочками, и за городом снова лес. А с четвертой — море, на море цветные паруса и далекий остров на горизонте.

— Это Королевство, да? Все это — Королевство?!

От восторга я потеряла осторожность; Оберон взял меня за локоть и аккуратно отодвинул от края лестницы:

— Я все тебе расскажу. Сюда…

Вслед за ним я вошла в полукруглую арку. Он пригнулся в проеме, я — нет.

За нашими спинами задвинулась портьера.

Я огляделась.

Круглая комната. Письменный стол — не такой, конечно, как у нашей завучихи, а королевский, дубовый. Резной трон — точная копия того, что в тронном зале, только поменьше. И книги, книги, какие-то свитки, бумаги, у стен — мраморные плиты с непонятными символами. Гадкая маска на стене, сделанная из очень некрасивой кожи, полуистлевшей, полуобгоревшей. Я решила на нее не смотреть.

Стеклянные пирамидки и шарики на веревочках, солнце светит сразу в три окна, по деревянному потолку прыгают солнечные зайчики. А на полу песок. Толстенный слой, как на самом чистом пляже. Теплый — я рукой потрогала. Оберон прошел по песку к своему трону — осталась цепочка следов. И следы эти почти сразу стали изглаживаться, таять, как будто дует сильный ветер (а ветра в комнате не было), как будто проходят годы и годы, века…

Мне стало не по себе. Я где стояла, там и села прямо на песок. Даже куртку не подстелила.

— Тебе здесь нравится?

— Да, — сказала я. И на всякий случай вежливо добавила: — Ваше величество.

Он сидел передо мной за письменным столом — такой, каким я встретила его на скамейке во дворе. Куртка (расстегнутая), из кармана торчит свернутый клетчатый шарф. Ни короны. Ни мантии. А вокруг, за окнами — скалы, лес, паруса…

— Так вот. Это не Королевство.

Вот тебе и на.

Мне показалось, что он говорит ерунду. Очень обидную, вредную ерунду. Будь он учителем — я бы огрызнулась…

А так мне только и оставалось, что жалобно спросить:

— А что?

Он мельком просмотрел какие-то бумаги. Захлопнул огромную книгу — пыль поднялась столбом, закружилась в солнечном свете. Вздохнул. Вышел из-за стола, уселся, как и я, на песок.

— Королевство, Лена… Это я, да мой сын — принц, да шесть его невест. Комендант — ты с ним знакома, у него нос крючком. Канцлер. И еще примерно сотня людей — слуги, глашатаи, повара, конюхи, стража, придворные маги, егеря, музыканты. Вот это Королевство. Мы странствуем по свету, как цыганский табор или бродячий цирк. И однажды находим нетронутое место, где высокие горы с зубчатыми скалами, или дремучий лес, или и то и другое вместе. Где стоит на обрыве брошенный замок. Впрочем, замок мы можем выстроить и сами…

Он говорил и пересыпал песок из ладони в ладонь. Я тоже зачерпнула пригоршню — и чуть не вскрикнула от боли. Что-то кольнуло меня в мизинец. Я присмотрелась — из песка торчала пика. Маленькая. Пика солдатика; я откопала его. Он был тяжелый — наверное, оловянный.

— И вот мы поселяемся там, — продолжал Оберон, поглядывая на меня из-под опущенных век. — Мы основываем новое Королевство. В садах живут феи, в озере — русалки. В лесу — лешие или чего похуже. В скалах гнездятся драконы… Потому что мы изменяем тонкий мир. Сама земля вокруг нас становится Королевством. А это очень притягательно для людей… И понемногу они к нам сходятся отовсюду: крестьяне распахивают пашни, ремесленники ставят мастерские, купцы привозят товар, устраивают торги. Строятся дома, мосты, мельницы, кузницы, лесопильни. В горах закладываются шахты и рудники. Изобретаются новые способы обработки металлов, окраски тканей и удобрения полей. Появляются и крепнут экономика, финансы, внешняя и внутренняя политика, судопроизводство. На Королевстве нарастает броня — броня толстого мира, весомого, настоящего, очень важного и нужного для людей… И когда броня становится слишком толстой — Королевство теряет подвижность, теряет власть над тонким миром, гибнет… Тебе интересно?

— Да! — Я подпрыгнула. К тому времени в песке отыскались пять оловянных солдатиков и развалины маленького каменного дома. В нем могли бы жить люди ростом с мой ноготь на большом пальце. А может, и жили когда-то?

Оберон помолчал. Под его взглядом я перестала копаться в песке — не ребенок.

— Да, Лена, — сказал Оберон, когда я чинно сложила руки на коленях. — Я, может, многого от тебя хочу… Но мне нужна не маленькая девочка, а солдат. Помощник, от которого в один прекрасный день будет зависеть судьба Королевства. Боевой маг, которому многое позволено, но с которого потом сурово спросится. Вот кем я тебя вижу… А ты?

— А я слушаю, — сказала я честно и захлопала глазами.

Оберон усмехнулся:

— Так вот… Когда груз толстого мира, наросший на Королевстве, становится неподъемным, мы все бросаем и снова пускаемся в странствия. Через хаос. Через неоткрытые земли, населенные чудовищами. Через моря, через снега, мимо вулканов, по воздуху, под землей. Мы должны найти новое место для Королевства. А его с каждым разом все труднее найти.

— Но почему? — Я покосилась за окно. Море волновалось, валы пены отсюда, сверху, казались совсем маленькими, но я видела, как болтаются на волнах корабли. — Если здесь так хорошо… А дорога такая опасная… Почему вы не можете остаться?

Оберон провел рукой по волосам. В комнате задрожал воздух…

Пропала куртка, пропали вытертые джинсы, пропал клетчатый шарф. Он сидел передо мной в мантии, в камзоле и коротких полосатых штанах, в ботфортах выше колен. А на голове его блестела корона.

Это было странное зрелище — король, который сидит на песке по-турецки. Будто почувствовав эту странность, Оберон поднялся — не касаясь пола руками. Будто взлетел.

Я тоже встала. Я просто не могла перед ним сидеть!

— Потому что мы Королевство, — сказал он совсем другим, низким и суровым, властным голосом. — И заботимся не о своих удобствах, а обо всем мире. Ты думаешь, в этих скалах остался хоть один дракон? Ты думаешь, хоть одна русалка выбирается на берег лунной ночью? Мир завоеван людьми, отдан людям, и это правильно. Но правильно и другое: завтра в полдень, ни минутой позже, Королевство уйдет отсюда на поиски новой земли. Так решил король.

— А я ничего не говорю, — залепетала я, перепугавшись. — Только… А как же я? Я-то что должна делать?

Он снова уселся за стол. Улыбнулся. Сказал теперь уже обычным своим голосом:

— А ты ничего не должна, Лена. Дело обстоит вот каким образом: ты по натуре — маг. Ты можешь изменять то, что я называю тонким миром, а большинство людей даже не знает о его существовании… Сейчас у нас в Королевстве очень не хватает магов. В дороге они необходимы. Я один не смогу присматривать за всем караваном, вовремя замечать все опасности, помогать всем, кто нуждается в помощи… Есть еще Ланс, мой старший ученик, и Гарольд, мой младший ученик. Этого мало. Чем больше магов в караване — тем безопаснее путь, тем больше вероятность, что все доберутся до нового места живыми и невредимыми. Я предлагаю тебе поступить в Королевство на должность младшего мага дороги. Ты либо соглашаешься — и тогда завтра идешь вместе с нами. Либо не соглашаешься — один шаг, и ты дома. Но в этом случае я никогда уже больше за тобой не приду… Ты сразу скажешь или дать тебе время на размышление?

— Но, Оберон, — у меня вдруг затряслись коленки, — я же ничего не умею. И с чего вы взяли… Это из-за того случая на остановке, да? Так я с тех пор пыталась это снова сделать, но у меня не выходило. Если я даже маг, я… у меня не получится. Мне же только тринадцать лет! Может, потом, когда я вырасту…

Я говорила и говорила, а уши у меня горели все ярче и ярче. И мне хотелось провалиться в этот песок под ногами. Пусть бы Оберон никогда меня не встречал, пусть не приводил бы в Королевство, и тогда не случился бы со мной такой позор. Вот этот самый миг я буду вспоминать, конечно, до старости — какая я была трусиха и дура…

Оберон вытащил что-то из ящика стола и подбросил на ладони. Я избегала смотреть ему в глаза, но на руки посмотрела — он держал здоровенный кинжал с тонким лезвием.

И в следующую секунду, почти не замахиваясь, метнул кинжал в меня!

Острие нацелилось мне в левый глаз.

Как только я умудрилась не запачкать штаны? Честно говоря, еще чуть-чуть — и стать бы моему позору неотвратимым…

А так — я просто заорала как бешеная и оттолкнула этот проклятый кинжал… я так и не поняла — чем. Клинок на мгновение завис прямо перед лицом, а потом аккуратненько раскололся вдоль, на две половинки: правую и левую. И обе половинки кинжала беззвучно упали в песок к моим ногами.

У меня мурашки пробежались от затылка до пяток и в голове что-то стиснулось. Может, мозги мои куриные решили сжаться в кулак?

— А ты говоришь, не получается, — очень серьезно сказал Оберон. — Врожденные данные у тебя хорошие. Но если не развивать — так и пропадут годам к восемнадцати.

Я подумала: может, возненавидеть его на всю жизнь?

Зареветь?

Пусть немедленно домой возвращает?

Реветь я не стала. Только спросила с упреком:

— Вы же меня могли убить?

— Ерунда. — Он даже улыбнулся. — Смотри…

Вытащил из ящика еще один кинжал и, прежде чем я успела испугаться, метнул прямиком в гадкую маску. Миг — и кинжал вернулся к нему в руку. Я не успела понять, как это произошло, но только маска висела невредимая, все такая же отвратительная, как прежде.

— Это такой кинжал?

— Нет, это я так бросаю… И ты так сможешь. Когда научишься.

— Правда? А что еще могут маги?

— Усмирять чужой гнев. Слышать и видеть тайное. Чувствовать опасность. Строить воздушные замки. Летать. Убивать взглядом. Зависит от степени мастерства.

Я задумалась. И мне страшно захотелось научиться… нет, не убивать взглядом. Хотя в случае с Зайцевой было бы очень кстати. Захотелось летать — так захотелось, что подушечки пальцев зачесались и я даже стала, кажется, немножко легче.

— Оберон…

— Да?

— Если я соглашусь идти с вами, то вы потом вернете меня домой?

— Как только обоснуемся на новом месте. Один шаг — и ты дома. Только и всего.

— А если, — я запнулась, — если я передумаю… по дороге? И захочу вернуться?

— Не выйдет. Мы можем ходить между мирами только тогда, когда они существуют и устоялись. А странствующее Королевство — нестабильная структура. Так что лучше и не пытаться.

— А, — во рту у меня пересохло, — странствия… это… сколько?

Он пожал плечами. Мол, как считать. Мол, не слишком ли долго приходится тебя уговаривать?

Я представила себе: один шаг — и я дома. Там зима, снег идет. Можно взять санки, покататься с горы… Вернуться домой, получить по ушам за контрольную по алгебре… И за несделанные уроки… И за невытертую пыль… И вот так жить, жить и знать, что была в Королевстве и сама — сама! — от него отказалась.

А главное — знать, что Оберон меня презирает.

С другой стороны, я ведь потом вернусь в то же самое время. В ту же секунду. И успею покататься на санках, получить по ушам… И встретить Новый год…

— Оберон…

— Да?

— А вы умеете убивать взглядом?

— Да. А что?

— Ничего. — Я с трудом сглотнула. — А вы вообще суровый король?

— Ты хочешь знать, не казнят ли тебя на площади за какую-нибудь провинность? — Его глаза смеялись.

Я смутилась:

— Нет, я о таком не думала… Но в пути — там же опасности? Вы говорили — чудовища?!

— Да.

— Значит, там можно погибнуть?

Он опустил подбородок на сплетенные пальцы:

— Знаешь, Лена… Я не могу гарантировать полную сохранность твой жизни. Как жизни любого из моих подданных. Но я могу обещать, что буду сражаться за тебя, как за себя самого. Как за любого из нас. Вот так. Теперь решай.

 

Глава 4

У ЗЛА НЕТ ВЛАСТИ

— На вот, выбери себе. — Гарольд бросил передо мной на стол ворох одежды, в основном кожаной. Чистоты она была средней, и запах от нее был так себе. Я двумя пальцами взяла большую черную куртку с железными заклепками:

— А может, оставить мое? Брюки…

Гарольд окинул меня взглядом:

— Там, куда мы идем, такое не носят.

Ему было лет семнадцать, и он здорово походил на тех десятиклассников, что дружили с Лозовой и Зайцевой. Нахальный тип. И мне очень не понравилось, когда Оберон вызвал его к себе в кабинет, поставил меня перед ним и сказал: «Гарольд, это наш новый маг дороги. Поступает к тебе в обучение».

Я-то думала, что учить меня будет Оберон!

— Ну, выбирай. Штаны там, рубаху, сапоги. Или тебе платье с кринолином? — Он теперь уже явно издевался.

Пришлось мне все-таки разбираться в этой груде. Почти вся одежда была пошита на взрослых, и, пока я отыскала небольшие штаны и сносную куртку, выбора у меня не осталось.

— Слушай, Гарольд… А куда мы идем?

— Отучаемся говорить «Слушай, Гарольд». Учимся говорить: «Скажите, мастер».

Я подумала, что раньше у него в подчинении никого не было. Мне предстояло быть первой подопытной свинкой.

— Э-э-э… мастер. А Оберон говорил…

Он насупился всерьез:

— Еще раз скажешь «Оберон», и я тебе нос расквашу. Говори «его величество».

Я покрепче сжала зубы. Ладно-ладно. Еще неизвестно, кто кому первый расквасит нос.

Переодеваться пришлось здесь же, на складе, за штабелем потертых седел (по-моему, седла были не для лошадей. Слишком большие). Поверх своих колготок и футболки я натянула штаны, рубаху и слишком длинную, не по росту, куртку. Сунула ноги в сапоги: наши модницы, наверное, подрались бы за такие ботфорты… если бы они были хоть чуть-чуть новее.

Гарольд осмотрел меня (чучело чучелом, если честно) и остался доволен.

— Урок первый. — Он заложил руки за спину и отставил ногу, чтобы казаться солиднее. — Маг дороги должен уметь защищать себя от зла. Иначе как он сможет защитить других?

Он круто развернулся, из его руки вылетела железная стрелка и воткнулась в глазную прорезь тяжелого шлема, ржавевшего на стойке вместе с доспехом. В пустой голове у «рыцаря» полыхнуло, изо всех щелей доспеха повалил дым.

Я разинула рот. Наблюдая за мной краем глаза, Гарольд слепил прямо из воздуха дрожащий струйчатый шарик, подбросил к потолку. Шарик взорвался, на нас посыпались искры, по потолочным балкам размазалась черная клякса копоти.

Веснушчатый нос моего учителя поднялся к этой кляксе, будто указка.

— Маг дороги ничего не боится. Скажи: «У зла нет власти!»

— У зла нет власти, — послушно повторила я.

— Уже хорошо. Сейчас мы с тобой пойдем в город… и там потренируемся. Только смотри, от меня ни на шаг!

Зря он это сказал: я и так боялась отойти от него хоть на полшага. Один раз даже ухватила его за рукав — правда, тут же опомнилась и убрала руку. Еще подумает, что я трусиха!

Прежде мне казалось, что в Королевстве очень мало людей. А их здесь было столько, что могли затоптать в два счета. Мужчины почти все бородатые, длинноволосые, похожие не то на разбойников, не то на рок-музыкантов. А женщины разные — и высокие, и маленькие, побогаче одетые и победнее, то чистенькие и аккуратные, а то такие чучела в лохмотьях — с виду настоящие ведьмы. И все одновременно говорят: зовут кого-то, ссорятся, мирятся, зазывают в лавочки, смеются, поют…

А улицы? Разве это улицы? У нас в школе коридоры и то шире. А мостовая? Горбатая, щербатая, с выбоинами, деревянные башмаки по ней — цок-цок-цок! Кованые сапоги — бах-бах-бах! И тут же лошади… Я бы, например, запретила на лошадях ездить в таком тесном месте. Еще наступят кому-нибудь копытом на ногу.

А запахи!

То дымом потянет. То свежим хлебом. То вонища шибанет, хоть нос затыкай. Я попробовала дышать ртом, но тут же закашлялась: пыль оседала в глотке. И в этот самый момент вонищу сдуло ветром. Повеяло удивительным запахом с моря: он был такой… прекрасный и ужасный, как этот город.

Мне сделалось страшно и весело.

А толпа вокруг кружила. Я не успевала всего рассмотреть, потому что надо было следить за Гарольдом, чтобы не отстать. И потому перед глазами у меня замирали будто фотографии: деревянная лодочка в сточной канаве… Подкова на мостовой… Кузнец работает прямо на улице (а грохоту! Искры летят!), мальчишки играют под ногами толпы, и никто на них не наступает, вот что удивительно. Мы спускались ниже, ближе к морю, ближе к порту, и все свежее делался ветер и гуще — толпа. А потом Гарольд взял меня за локоть и втянул в переулок — сквозь низкую арку в глинобитной стене.

Здесь почти никого не было. Толстая женщина выплеснула помои из тазика в канаву, равнодушно посмотрела на нас, ушла. Брели по улице двое мужчин, в обнимку, пошатываясь, пьяные, что ли? Завернули за угол, скрылись из глаз…

Все окна деревянных домов были закрыты ставнями. Три собаки лежали у низкого порожка — а над порожком была вывеска: «Трактир „Четыре собаки“.

— А где четвертая собака?

Гарольд нахмурился:

— Что?

— Здесь написано…

Он посмотрел на вывеску, на собак, понял и нахмурился еще сильнее:

— Не отвлекайся по пустякам. Значит, так. Сейчас мы зайдем в трактир. Там собираются всякие… ну, нехорошие люди. Но нам они сегодня не нужны.

— Лично мне они вообще не нужны…

— Не болтай! В дальнем углу на тряпочке сидит нищий. Ты к нему подходишь, останавливаешься прямо перед ним, делаешь глубокий вдох и кладешь монету в его шляпу. — Гарольд протянул мне тусклый кругляшок. — Он начинает на тебя орать. А ты говоришь: «У зла нет власти». И делаешь вот так, — он провел рукой перед моим лицом, — сметаешь поток зла со своей дороги. Потом поворачиваешься и выходишь. Мы идем в замок, и я говорю Оберону, какой ты талантливый ученик. Ну?

Я переступила с ноги на ногу. Оказывается, слишком большие сапоги уже натерли мне пятки.

— Э-э-э… Скажите, мастер. А почему он будет на меня орать, если я ему дам монету? Он же для этого там сидит, для денег, в смысле?

Гарольд засопел:

— Он злой потому что! Деньги ему не нужны, его там и так кормят. И вообще, не задавала бы ты лишних вопросов. Идем.

Я не двинулась с места.

— Скажите, мастер… А если у меня не получится?

Гарольд рассердился всерьез. У него даже щеки втянулись.

— «Если у меня не получится» — еще раз услышу, излуплю как козу! Никаких «если»! Должно получиться. Вперед!

И мы вошли в трактир «Четыре собаки».

Вы знаете, как выглядит гнусный притон? Вот и я до этого времени не знала.

Во-первых, там воняло стократ хуже, чем на улице. Во-вторых, едкий дым заставлял глаза слезиться и моргать. В-третьих, за грязными столами там сидели такие страшные рожи, что, будь я стражником Королевства, просто перехватала бы всех подряд и посадила в темницу на веки вечные.

Они сидели и пили что-то из грязных кружек. Когда мы вошли, покосились на нас мутными своими глазищами — будто решая, мы вкусные или нет и как нас лучше готовить. Я задрожала; а рожи тем временем зырк-зырк — и равнодушно так отвернулись. Как будто нарочно давая нам понять, что мы им неинтересны; я вспомнила волка из сказки: «Я передумал! Я не буду есть этих худосочных поросят!» И я поняла, что они только делают вид, что им на нас наплевать, а вот когда мы поверим, перестанем ждать нападения — тут они ка-ак…

— Добрый день, Гарольд, мой мальчик…

Я еле удержалась, чтобы не взвизгнуть на весь трактир. Из-за стойки вышел человек с повязкой на полголовы. Как будто у него болели одновременно зубы, ухо, шея, затылок и нос. Или будто он был мумией, только не до конца обработанной.

— А это кто у нас? Будем есть, пить, безобразничать?

— Это новый маг дороги, — мрачно сказал Гарольд.

Человек-мумия меня оглядел. Правый его глаз был ничего себе, нормальный, зато левый смотрел сквозь прорезь в бинтах. Меня мороз продрал по коже.

— Это? — спросил человек-мумия. С таким видом, будто ему подсунули таракана и говорят, что вот, мол, собака ротвейлер.

— Приказ короля.

— А-а-а, — сказал человек-мумия совсем другим голосом. — Его величеству — поклон и привет… Заходите.

Гарольд взял меня за руку и потащил через весь трактир, мимо столов и сидящих за столами разбойников, мимо печки, возле которой возилась та самая толстая женщина, что выливала помои. Потащил в самый дальний угол. И я увидела, что там на самом деле сидит нищий — лысый, как картошка, грязный и, кажется, немножко горбатый.

— Ну, — Гарольд наклонился к моему уху. — У зла. Нет. Власти. Запомнила?

— Ага, — ответила я трясущимся голосом.

— Иди!

И он подтолкнул меня в спину.

Нищий сидел, скрестив тонкие ноги. Между его коленями лежала на полу соломенная шляпа с широкими полями. Я подошла, зажав монетку в кулаке. Нищий на меня не смотрел — он, кажется, спал сидя.

Не доходя до нищего трех или четырех шагов, я прицелилась. Уж по физкультуре-то у меня всегда отличные оценки — я и бегаю быстро, и в баскетбольную корзину попадаю с середины поля. Меня бы в школьную команду взяли, если бы не рост…

И вот я прицелилась — и бросила монету в корзину… то есть в шляпу. Монета ударилась о соломенную стенку и скатилась на дно. Есть!

Не успела я обрадоваться, как нищий разлепил веки и посмотрел на меня. И ноги мои прилипли к грязному полу.

— Чтобы вы все сдохли, — сказал нищий. И в его проклятии была такая сила, что я вдруг поняла: оно сбудется. Оно погубит не только меня, но и весь этот город, Гарольда, Оберона… Потом оно просочится в наш мир и погубит маму, Петьку и Димку, даже отчима, даже завучиху и весь наш класс…

А нищий, видя мой страх, ухмыльнулся беззубым ртом и заорал во весь голос:

— Чтобы вы все сдохли! Чтобы! Вы! Все!

— У зла нет власти, — забормотала я сквозь подступающие слезы. — У зла нет власти…

И провела рукой, как показывал Гарольд, но даже дым не разогнала.

Нищий выпрямился, горб его пропал, весь он стал выше и толще, рот разинулся черной дырой.

— Сдохли! Сдохли!

— У зла нет власти! — Я уже ревела. Потому что ясно же: «волшебные» слова — вранье, у зла есть власть, да еще какая!

— У зла нет власти, — сказал кто-то за моей спиной.

Нищий вдруг заткнулся на полуслове. Посмотрел поверх моей головы; потом съежился, как моченый помидор, который прокололи вилкой. И стало ясно: все, что он говорил, — всего лишь болтовня старого, злобного, выжившего из ума человека. У этого беззубого зла действительно нет власти ни над чем…

Нищий снова закрыл глаза и моментально заснул. Или притворился, что спит.

А у меня за спиной стоял Гарольд. Бледный-бледный. И губы у него тряслись.

И всю обратную дорогу, до самого замка, он не сказал мне ни слова.

— Ну скажи, что я сделала неправильно?

— Ты все сделала неправильно! Ты вообще ничего не сделала! Вместо того чтобы остановить зло, ты стала подкармливать его своим страхом. Я тебя об этом просил?

В большой и очень уютной комнате горел камин, пахло свежим деревом, дымком и сеном. Вдоль стен тянулись лавки с тюфяками, ложись себе — и отдыхай, слушай тишину за распахнутыми окнами, мечтай о полетах…

Как бы не так.

Я, скрючившись, сидела на лавке, а Гарольд, черный как туча, расхаживал из угла в угол. И это у него получалось так свирепо, что любой тигр в клетке позавидовал бы.

Мой страх улегся. Осталась только обида.

— А о чем ты меня просил? Подойти и сказать слова! Я подошла? Сказала? А что вышло не так — так ты меня не научил, как надо!

Он бросил на меня такой взгляд, что я отодвинулась назад на своей лавке. Еще драться полезет, чего доброго. Ну, пусть попробует, я его до крови укушу.

— Знаешь, — сказал он в сердцах, — если бы его величество… сам не сказал, что у тебя есть талант, — я бы…

И он замолчал.

— Что? — спросила я ехидно. — Не поверил бы? Королю бы не поверил, да?

Гарольд ничего не ответил. Еще раз прошелся из угла в угол.

— А знаешь, — сказал вдруг спокойно. — Давай спать. Завтра рано в поход… Если ты не передумаешь, конечно. А то ведь, пока не протрубит труба, можно попросить его величество вернуть тебя обратно… откуда взяли. Ты только скажи…

Он отошел в дальний угол и там улегся на соломенный тюфяк. Укрылся клетчатым шерстяным одеялом и вскоре засопел.

 

Глава 5

КОГДА ПРОТРУБИТ ТРУБА

Разумеется, я не заснула.

Пусть тюфяк был чистый и в меру мягкий, пусть огонек в камине так уютно потрескивал, пусть снаружи за окном потихоньку пели ночные птицы и светили огромные, ненатуральные, сказочные звезды. Пусть все было хорошо — но мне-то было плохо.

Во-первых, стыдно и страшно было вспоминать мое первое «магическое» задание и как я его провалила. Это вам не контрольная. Если бы Гарольд не вступился — прямо и не знаю, что со мной стало бы.

Во-вторых… меня страшно обидели слова Гарольда. Он не верил, что я маг. Он хотел, чтобы я струсила и сбежала в свой мир. Он прямо мечтал об этом. Тогда бы он сказал Оберону с притворной грустью: «К сожалению, ваше величество, она всего лишь девчонка, да еще и маленькая для своих лет. Я очень хотел научить ее магии. И я бы ее научил, конечно, если бы она не перепугалась…»

И когда я воображала Гарольда, который говорит все это Оберону и сокрушенно качает головой, мне хотелось грызть одеяло.

С другой стороны, мне очень хотелось домой. Прямо-таки до слез. Отсюда, из Королевства, все домашние беды казались маленькими и ненастоящими.

Гарольд сопел во сне. Как-то очень громко, ненатурально сопел. Я вдруг подумала: а так ли просто ему заснуть? Ведь если я провалила первое задание — то и он провалился как учитель. А Оберон ведь ему доверяет…

Будто в ответ на мои мысли Гарольд засопел громче и перевернулся с боку на бок. И захрапел так, чтобы всем было ясно: спит человек.

Камин догорал. Скоро в комнате стало совсем темно.

Открываю глаза — а в окна бьет солнце. На полу соломинки блестят, как золотые. В дальнем углу комнаты сидит Гарольд и натягивает сапоги.

— Подъем. Иди умывайся.

— Доброе утро, — сказала я вежливо.

В коридоре был рукомойник, я еще вчера запомнила, где он стоит. И только я задумалась, как половчее себе на руки слить из ковша — как появилась женщина в переднике, кругленькая, веснушчатая, приветливая. Мне показалось, что я ее где-то раньше видела.

— С добрым утречком, новый маг дороги! Давайте-ка пособлю… Отхожее место, — она понизила голос, — нашли уже?

Отхожее место я нашла еще ночью. Просто горшок в закоулке, и все.

— Умывайтесь, собирайтесь, скоро выступаем… — Она лила мне воду в ладони, вода была холодная, тугая, с меня сразу же слетели остатки сна. — Нате вот, — протянула чистое полотенце. — Тут вам одежку прислали из мастерской — по особому заказу… Гарольд! — крикнула она в комнату. — Его величество велел поторопиться!

— Сейчас, — глухо отозвался мой учитель. Женщина бесцеремонно сунула нос за дверь:

— И чтобы ты мне старую куртку не бросал здесь, а с собой взял. Она теплее новой, а в горах будет мороз.

— Ну чего ты, ма, у меня и так сумка лопается…

— Ты слышал, что я сказала?

— Ну, слышал…

— Давай-давай, уже трубачи к воротам поехали. Через час выступаем.

И она убежала куда-то, на ходу одарив меня улыбкой. Я поняла, на кого она похожа: тот же веснушчатый нос, длинные бесцветные ресницы, каштановые волосы. Только Гарольд был тощий и костлявый, а мать его — круглая, как мячик.

На лавке, где я спала, лежал объемистый мешочек. Одежда?

— Это кому? — Я была уверена, что вчерашние обноски так со мной и останутся на весь поход.

— Тебе, — ответил Гарольд, не глядя. — Мне, что ли?

Я протянула руку, осторожно раскрыла мешок…

Ух ты!

Полотняные рубашки, как раз моего размера, три штуки. Нитяные штаны — две штуки. Жилет с нашитыми на него стальными пластинками, но все равно не очень тяжелый. Кожаная куртка — скроенная точно по мерке, красивая и мягкая, на железных застежках, с отворотами на рукавах. Штаны — тоже из кожи тончайшей выделки. Теплый плащ — кажется, шерстяной, темно-синий, с гербом. Пояса, платки, еще какие-то замечательные мелочи и — внимание! — сапоги. Если бы Зайцева увидела меня в этих сапогах, да в школе…

Она бы умерла от зависти. Упала бы на пол и умерла на месте. Вот какие это были сапоги.

— Это все мне? Это мне? Это все-все мне?!

Гарольд смотрел на меня удивленно и немножко презрительно. Под этим взглядом я, как могла, умерила радость: все-таки я маг дороги, а не девчонка в универмаге.

— И вот еще. — Он вытащил со дна мешка странную штуку, похожую на вышитую серебром косынку. — Повязываешь на голову, чтобы узел был как раз над правым ухом. Это знак мага дороги.

Я взяла «косынку» в руки…

И радость моя исчезла, как не бывало. Разве я настоящий маг? Разве я имею на все это право — на такой плащ, куртку… на королевский герб с буквой О и драконом?

Гарольд заметил, что я скисла.

— Ну что? — спросил с фальшивым сочувствием. — Решила остаться с нами? Или сомневаешься?

Я подумала: могу же я надеть все это хоть раз? Хоть единственный разочек в жизни?

У ворот замка ко мне подвели коня. Батюшки-светы! Я ведь только мечтала научиться ездить верхом, а сама если и пробовала, то только на соседском сенбернаре!

Серый конь был такой высокий, что я могла. только чуть пригнувшись, пройти у него под брюхом. И, конечно, нечего были и мечтать залезть на него без посторонней помощи. Я представила, как мне к седлу привязывают складную лестницу…

Если бы на мне была в это время моя обычная одежда или вчерашние обноски — я бы сделала вид, что оказалась тут случайно. Но к тому времени на мне был полный наряд королевского мага, сапоги до колен, плащ с гербом, на голове — черный с серебром платок. И потому я не стала дожидаться помощи, а влезла сначала на створку ворот (она была фигурная, решетчатая, со стальными ветками и листьями), а уже оттуда перебралась в седло.

Мне показалось, что я сижу на слоне и что земля внизу далеко-далеко. Конь переступил ногами — я вцепилась в луку седла. Конь медленно двинулся вперед; я ничего не видела и не слышала, у меня была одна цель: не свалиться.

— Ноги засунь в стремена…

Гарольд, оказывается, ехал рядом. Сидел в седле пряменько и расслабленно, как принц.

— Ноги в стремена, говорю. Пятку вниз. Носок вверх и в сторону. Иначе ступни провалятся внутрь, лошадь испугается и понесет, а ты будешь волочиться сзади…

Я поняла, что все, хватит, время отсюда сматывать. Походили в красивой одежде, похвалились гербом, покатались верхом, возомнили себя королевским магом — пора и честь знать. Пока меня здесь не прикончили — домой!

Стремена оказались подогнанными под мой рост. Я кое-как последовала совету учителя — растопырила носки, опустила пятки. Мой конь медленно и плавно шел за лошадью Гарольда, и я смогла наконец-то оторвать глаза от земли и посмотреть вокруг.

А вокруг народу! Народу!

Стражники стояли цепью. Серьезные, усатые, с пиками наперевес. За этими пиками толпились горожане — бывшие обитатели Королевства, которые теперь оставались сами по себе.

— Ура! Ура! Слава!

Что-то пролетело по воздуху. Шлеп лошадь по шее! Цветы. Букетик фиалок. Он упал в пыль, и вслед за ним полетели розы, гвоздики, еще какие-то огромные и непонятные цветы, они пролетали у меня над головой, над головой Гарольда, падали под ноги лошадям…

А лошади и ухом не вели. Шли себе и шли. Торжественно выступали.

Откуда-то играла музыка, и она становилась все громче.

— Слава королю!

— Прощай, Королевство!

— Слава Оберону!

— Слава магам дороги!

Мои щеки становились все горячее и горячее. Я выпрямилась в седле, подражая Гарольду. Навернулись слезы — то ли от ветра, то ли оттого, что я понимала: это последние минуты моего триумфа. Больше никто никогда не назовет меня магом дороги и не бросит букет под копыта моей лошади…

Вслед за Гарольдом я выехала на площадь. Здесь уже выстроились караваном лошади и повозки, кареты и всадники: это и было странствующее Королевство, и оно показалось мне неожиданно маленьким.

Серый конь — вот умница! — безо всякого моего участия встал на положенное место, рядом с лошадью Гарольда. За нашими спинами стражники покрикивали на толпу, которая хотела все видеть и потому напирала и напирала.

— Гарольд… Гарольд…

Молчание.

— Скажите, мастер…

— Чего тебе?

— Что сейчас будет?

— Выйдет мэр. Скажет пару слов. Потом Оберон… его величество отдаст ему символические ключи от города. Протрубит труба… Кстати, ты не передумала?

Я промолчала.

Толпа заволновалась сильнее.

— Мэр!

— Где?

— Там! Смотрите!

— Слава господину мэру! Слава Королевству!

Из седла мне было все отлично видно: на укрытое ковром возвышение поднялся толстенький человек, эдакая бочка на ножках. Он был разодет в парчу и бархат, но шляпу держал в руках. Ветер тормошил редкие вьющиеся волосы вокруг розовой от волнения лысины.

И почти сразу толпа отпрянула от кордона сомкнутых копий. Я сама подскочила в седле.

Оберон взялся будто бы ниоткуда. Он возвышался надо всеми — над пешими, и над всадниками, и над мэром, взобравшимся на помост. Под королем был белый конь с очень длинной и гибкой шеей. Я присмотрелась и обмерла: морда королевского коня была похожа скорее на морду крокодила, зубы торчали вверх и вниз. Шелковая белая грива то открывала, то снова закрывала от меня это зубастое рыло…

И все равно этот крокодилоконь был красивый в каждом своем движении. Казалось, он парит над землей. А может, так оно и было?

Король сидел в седле, чуть отведя руку с большой белой палкой, на конце которой мерцал красно-зеленый шар. Наверное, это был волшебный посох. Я хотела спросить Гарольда, но тут горожане опомнились и завопили так, что даже коняга подо мной, уж на что спокойный, вздрогнул.

— Обер-рон!

— Слава королю!

— Слава!

В этом реве и гвалте потонули слова мэра — тот обращался к Оберону и кланялся, приложив руку к сердцу. А король сидел в седле и смотрел на него так же спокойно и внимательно, как смотрел еще недавно на меня…

Я покосилась на Гарольда. Он не сводил с Оберона глаз и был непривычно бледный, даже веснушки пропали. Я подумала: а ведь для Гарольда все это, как и для меня, в первый раз. В первый раз на его памяти Королевство бросает насиженное место и уходит в никуда, и неизвестно, что там, впереди, ждет.

Интересно, он взял с собой старую куртку, как велела ему мать?

Пока я об этом раздумывала, мэр закончил свою речь. Оберон коротко кивнул ему и обвел площадь глазами. И сказал одно слово — будто бы негромко, но голос его перекрыл гул толпы:

— Прощайте.

И протянул мэру большой ключ, вроде как из спектакля про Буратино. Люди вокруг заревели, завопили, в воздух полетели шапки, шляпы, свернутые платки…

А меня будто булавкой кольнули: значит, сейчас уже протрубит труба? И у меня не будет пути к отступлению?!

Я повернула голову. Гарольд смотрел прямо на меня:

— Ну что? Твой последний шанс вернуться. Давай.

Он изо всех сил старался говорить равнодушно, но на последнем слове голос его выдал. Мой учитель очень хотел, чтобы я ушла восвояси и унесла с собой его хлопоты.

Оберон на своем крокодилоконе медленно ехал вдоль каравана — от хвоста, где стояли хозяйственные повозки, к голове, где было его место. Иногда останавливался и перекидывался с кем-то парой слов.

Вот он все ближе к нам… все ближе… И времени на решение у меня все меньше… меньше…

Его конь был совсем близко, когда я увидела, что к бокам чудовища (и к коленям Оберона) прижаты перепончатые крылья, а из ноздрей немножко вылетает дым.

— Привет, Лена.

Я выпрямила спину, как могла.

— Добрый день, ваше величество, — и попыталась улыбнуться.

Оберон был серьезен:

— Ну что же, решай. Ты идешь с нами — или возвращаешься к себе?

— А вы знаете, у меня ничего же не получается…

(Что я делаю? Вся площадь на нас смотрит, каждая секунда на счету, сейчас протрубит труба…)

— Разве я нужна вам, ваше величество? Я маленькая…

Гарольд засопел, еле слышно постанывая.

— Конечно, ты нужна нам. — Оберон и бровью не повел. — Итак?

К полудню мы въехали в другой город, поменьше. Здесь тоже набежала толпа, и тоже стражники с копьями стояли вдоль дороги, и тоже кричали «Слава» и «Прощайте». Я к тому времени так устала, что готова была вывалиться из седла. Гарольд молчал всю дорогу. Он был неимоверно разочарован, прямо-таки убит.

Я уже ничего вокруг не замечала и смотрела вниз, на свои руки с уздечкой. Мой конь не нуждался в командах — он был значительно умнее меня и сам шел в строю, то ускоряя, то замедляя шаг. Я краем уха слушала приветственные крики, а сама думала: долго еще? Когда же привал? Когда это кончится?

Даже когда радостные вопли вокруг стали совсем уж оглушительными, я не сразу поняла, в чем дело. А потом вдруг оглянулась — рядом с моим конем, шаг в шаг, плыл белый крокодилоконь Оберона.

— Устала?

— Нет, — сказала я, пытаясь выпрямиться в седле. Спину ломило — сил нет.

— Хочешь, что-то покажу?

— Хочу, конечно…

— Перебирайся. — Он протянул руку.

Я не поняла даже, что он задумал, все получилось само собой. Только что сидела на своем послушном коньке — и вот уже в седле Оберона, на спине «белого крокодила». Прямо передо мной — длиннющая шея, развивается на ветру молочная грива, косит через плечо глаз — карий, умный, почти человеческий.

— Смотри. — Оберон сидел за моей спиной, я видела только его руки. — Видишь всех этих людей?

— Вижу…

— А теперь погляди сюда…

Он поднес к моему лицу ладонь. Я посмотрела в щелочку между его пальцами…

Никого не было! Пустая дорога, вдоль дороги — дома, ползет караван. Гарольда вижу, он смотрит в сторону… Всадника перед Гарольдом вижу… А там, смотрите-ка, мой знакомец, крючконосый комендант замка, «его милость». А где же люди вдоль обочин?

Оберон убрал руку, и я снова всех их увидела. Мальчишки на крышах и на деревьях. Малыши на плечах отцов. Женщины размахивают платками, шляпами, цветами…

Посмотрела еще раз сквозь пальцы Оберона — пусто. Караван идет по пустой дороге.

— Почему это так?

— Обычным взглядом ты видишь два мира сразу. Сочетание двух миров. А я тебе показываю только то, что видно «тонким взглядом». Это Королевство. И ты ему принадлежишь.

— А… можно еще раз?

Его рука была белой и теплой. На этот раз я увидела, что на дороге, кроме растянувшегося каравана, есть еще одна женщина — высокая, прямая, в длинном плаще. Стоит в отдалении. Не кричит, не машет руками. Просто смотрит.

— А это кто?

— Где?

Он быстро глянул в сторону женщины («обычным взглядом» я ее не видела, она пряталась за спинами толпы).

— А-а-а… это… она решила остаться.

— Разве так можно?

— У нее серьезная причина.

— Какая?

— Ну, Лена, это как-нибудь потом.

Секунда — и меня пересадили обратно на спину моего коняги. Крокодилоконь Оберона выгнул шею — и вот он уже далеко впереди, во главе каравана.

— Когда говоришь с королем, — Гарольд по-прежнему не глядел на меня, — не забывай, пожалуйста, добавлять «ваше величество». Если Обе… если его величество не делает тебе замечания, это не значит, что он твоей наглости не видит, поняла?

Так я стала частицей Королевства.

Это здорово.

Но, наверное, мне не раз еще придется об этом пожалеть.

 

Глава 6

ЦВЕТЫ И ЗМЕИ

Едва только закончились поля, едва только по обе стороны дороги потянулись луга и рощи, как в голове колонны сыграли «привал». Раньше я никогда не слышала такого сигнала (два трубных звука один за другим, высокий и низкий), но подозревала, что теперь он станет моим любимым.

Я сумела без посторонней помощи сползти с седла. Конек стоял смирно, глядел сочувственно — он мне все больше и больше нравился, мой серенький. Хорошо все-таки иметь в Королевстве еще какого-нибудь друга, кроме Оберона.

Засуетились люди, забегали, запылали костры, запахло вкусненьким. Оказалось, мне не надо ни хворост собирать, ни бутерброды нарезать, как на школьных пикниках. Мне одной из первых поднесли миску каши с мясом, да кружку бульона, да еще кружку не то морса, не то компота, ягодного и очень сладкого (я с него, собственно, обед и начала). Да, еще ломоть хлеба — ржаного, вкуснющего, с дымком. И когда я это все с удовольствием сжевала и выпила, ощущение непоправимой ошибки, которую я совершила, выбрав Королевство и не вернувшись домой, стало таять, таять, пока не растаяло совсем.

А когда потом обнаружилось, что мне не надо даже мыть посуду… Что в обозе едут слуги, которые для того и приставлены, чтобы нас, магов дороги, кормить, поить и обихаживать…

Вот здорово!

Я отошла в сторону, улеглась на травке и стала смотреть в небо. А небо было такое синее, как в нашем мире не бывает, и облака белые-белые, и ласточки.

Я подумала: вот я и в Королевстве. Король — мой друг и в обиду не даст. Разве что надо, в самом деле, приучиться звать его «ваше величество». А то дружба дружбой, а вежливость вежливостью.

А где, интересно, принц? Он ведь тоже где-то здесь, а я его еще ни разу не видела. А невесты принца? Оберон говорил, их несколько, шесть, что ли? Зачем так много? Надо будет спросить…

И я, наверное, ненадолго заснула. Потому что ночью очень мало спала — урывками. И вот я задремала, и снится мне, как я лечу без крыльев — все выше и выше, в этом синем небе, и ласточки вокруг водят хороводы…

— Ну, разлеглась! Учиться кто будет?

Я с перепугу так и села. Гарольд стоял рядом, решительный и мрачный.

— А ты меня будешь учить?

— Нет, смотреть я на тебя буду! Быстро вставай. У нас полчаса всего.

Нечего делать — пришлось мне подниматься с теплой травки и идти за учителем. Он привел меня на опушку рощицы, поставил среди поросших травой кочек и дал в руки палку с утолщением на конце.

— Это посох. Урок первый: маг дороги должен чувствовать опасность.

— Ты же в прошлый раз говорил, что урок первый…

— В прошлый раз не считается! И не перебивай. Итак: маг дороги должен чувствовать опасность. Под одной из этих кочек в норе — ядовитая змея. Определи, под какой.

— Змея?

— Да! И хватит переспрашивать!

— А как определить? Потыкать палкой?

Гарольд закатил глаза к небу, как покойник. Мне даже страшно стало.

— Ну что ты злишься? Ты же не объясняешь — как!

— Вот так! — Он изо всех сил сдерживал себя. — Берешь посох правой рукой. Пеленгуешь, то есть водишь туда-сюда, пока не чувствуешь… такое особое ощущение в ладони. Ну, будто ты посохом чувствуешь опасность.

— А как я могу посохом чувствовать…

— Можешь, если ты в самом деле маг! Действуй!

Я послушно взяла палку у него из рук. Поводила туда-сюда… Ничего не случилось. Гарольд стоял над душой, поедал меня глазами, и весь его вид говорил: чтобы тебя змея живьем проглотила. Бестолочь.

— Я что-то делаю неправильно?

— Ты все делаешь неправильно. Ты должна ловить посохом тонкие сигналы, понимаешь?

— Как антенной?

— Как посохом! Давай еще раз.

Я снова поводила палкой. Присмотрелась к кочкам: в двух из них темнели круглые дырки. Норы? А в третьей вроде бы ничего не было.

— Вот здесь змея. — Я наугад ткнула пальцем по направлению одной из дыр.

— Нет. Змея не там. И ты ничего не почувствовала. Ты даже не стараешься.

— Я стараюсь.

— Тогда ищи змею!

Моя палка ходила туда-сюда, как «дворник» на стекле машины.

— Змея там. — Я показала на другую кочку.

— Нет!

— Может быть, здесь вообще нет никаких змей?

— Есть! Здесь совсем рядом сидит очень ядовитая и страшная змея. Ее укус убивает в несколько минут… в страшных муках. Она прокусывает насквозь сапоги. И даже доспехи. Это жутко и опасно, понимаешь? Думай об опасности. О том, что может с тобой случиться через несколько секунд!

Он переборщил.

Он хотел, чтобы я посохом нашла «тонкий» сигнал об опасности, вместо этого я перепугалась так, что чуть не намочила новые штаны. Я отпрыгнула, хлестнула палкой по высокой траве…

Это в самом деле была очень страшная змея. Гораздо крупнее гадюки, черная с зелеными разводами. Удивительно, как подробно я успела ее разглядеть. Змея, разозленная моим ударом, прыгнула (да-да, клянусь! Прыгнула!) по посоху вверх и сжала челюсти на моем запястье.

Больно не было. Я тряхнула рукой — змея свалилась и уползла в траву. Моментально.

На руке остались две красные точки. И они очень быстро превратились в две синие точки.

— Ой, — сказала я.

Тут меня схватили за шиворот и поволокли. Я, конечно, споткнулась и упала; тогда меня подхватили на руки, забросили через плечо (это очень неудобно, висеть вниз головой) и потащили куда-то со страшной скоростью, только трава запрыгала. Свалился с головы черный с серебром платок. Замелькали сапоги Гарольда — раз-два-три…

Потом у меня ненадолго потемнело в глазах, а когда темнота разошлась, я увидела прямо перед собой огромный шелковый шатер, белый и с зелеными узорами. У входа в шатер стоял стражник.

— Пропусти! — сдавленно пискнул Гарольд.

Стражник отодвинулся, и Гарольд втащил меня в шатер на руках.

— …переход границы. Если бы это было зимой — я первый сказал бы, что не стоит и пытаться. Но сейчас весна, и довольно сухая…

Люди сидели на складных стульях, изучали карту, расстеленную на полу, и говорили, судя по их лицам, о чем-то серьезном. Гарольд, ни слова не говоря, сгрузил меня прямо на карту перед Обероном, который восседал здесь же и внимательно слушал собеседников.

— Это в долинах весна сухая, — сказал король, ни на секунду не прерывая разговора. — А за горами, между прочим, вполне себе льет, и я не уверен, что ледяной фонтан в этих условиях — лучшее место для перехода…

Он взял мою руку в свою, поддернул рукав (я увидела, на что стала похожа моя кисть, и тут только испугалась). Потянулся за посохом, приложил к следу укуса изумрудно-рубиновое навершие.

— …Давайте не принимать скороспелых решений. У нас еще неделя спокойного пути как минимум, а вас, канцлер, я попрошу очень подробно расписать все достоинства вашего предложения… и недостатки, разумеется, какими вы их видите.

Моя ладонь из синей и толстой на глазах становилась белой и щуплой, как раньше. Боли я по-прежнему не чувствовала.

— Вас, господа советники, я попрошу заняться разведчиками, меня смущает недостоверность новых сведений…

Он выпустил мою руку:

— Гарольд, я тобой недоволен.

Бедный Гарольд! Мне даже стало его жалко. Он выбрел из шатра, еле волоча ноги. Чтобы ободрить учителя, я догнала его и сказала как могла весело:

— А я не испугалась.

Он посмотрел на меня, и я отстала. Не нужно ему было мое ободрение. Ему нужно было, чтобы я провалилась сквозь землю, и чем скорее, тем лучше.

— Гарольд! — от одной из хозяйственных повозок его окликнула мать. — Что случилось?

— Ничего, ма. Все прекрасно.

В голосе его был такой траур, что мать забеспокоилась всерьез:

— Ты был у короля?

— Я занят, ма!

И, чтобы показать матери, что действительно не находит ни минутки свободной, Гарольд взял меня за шиворот и потащил туда, где бродили, пощипывая травку, наши кони.

Я молчала и не сопротивлялась. Видно же, что человек не в себе.

Он выпустил мой воротник. Я чуть не упала.

Он отошел в сторонку и сел на поваленный ствол ко мне спиной.

— Зачем ты била по траве посохом? — спросил бесцветным голосом.

— Потому что испугалась. Ты меня испугал.

— Я испугал, — повторил он с горькой иронией.

— Послушай, Гарольд… То есть, скажите, мастер… А Оберон… то есть его величество, он может любые раны вот так, не глядя, исцелять?

Он так долго молчал, что я уже думала — не ответит.

— Нет. Только те раны, что нанесены обыкновенными, немагическими… животными. Ну и людьми из «толстого» мира. А когда мы перейдем границу… Слушай, ты в самом деле такая тупая?

— От идиота слышу, — сказала я холодно.

И мы поругались навеки.

Заночевали на берегу реки, на холме, где поддувал ветерок и комары почти не кусались. Лошади паслись в темноте, тихонько пофыркивали. По всему лагерю горели костры. Люди бродили от огня к огню — бывало, что стражник подсаживался к поварам, а егерь — к музыкантам. Кто-то пел, и очень здорово пел, прямо за душу брало. Почти везде смеялись — путешественники еще не устали, у них было легко на сердце, они без сожаления бросили все, что было в прошлом, и с надеждой шли теперь в будущее…

Мне неохота было сидеть у костра рядом с насупленным Гарольдом, и я пошла прогуляться. Спустилась к реке; здесь было очень шумно от лягушачьего кваканья. Потрогала рукой воду — нет, купаться рано, еще холодная.

Хотя кто-то купался.

Плескался, нырял на самой середине реки. Покрякивал от удовольствия. Мужчина. Мне стало неудобно: ясно же, что он голый, а я будто бы подглядываю. И, чтобы не оказаться в неловком положении, я быстро пошла наверх, к лагерю.

Дорожка потерялась в темноте. Хорошо, что на мне были высокие сапоги: ни роса не страшна, ни крапива. Я спотыкалась о кочки, ругалась про себя и думала, что настоящий волшебник сейчас взлетел бы. Поднялся к луне, повисел над водой, раскинув руки… Нет, неужели я никогда не научусь летать?!

Я забралась в колючие кусты и долго искала способ из них выбраться. А когда нашла наконец дорожку, то…

— Ой!

— Извините.

Я на него почти налетела. Он был одет в темное, а я зазевалась.

— Это вы извините, — сказала я, вспомнив, что надо быть вежливой. — Просто я не вижу в темноте.

— Правда? А я думал, что вы маг дороги…

Ну вот. Хотел бы он нарочно мне досадить — горшего издевательства придумать трудно.

— Ну конечно, я маг дороги. Только не вижу в темноте. Чего тут странного?

— Ничего. — Он удивился. — Ну… вы идете наверх? Может, вас проводить?

— Не надо, — сказала я довольно грубо. — Просто идите, а я за вами.

Он шел быстро — ноги длинные. Я запыхалась. Когда мы поднялись на холм, стало светлее от разожженных повсюду костров. Я заметила, что волосы у моего случайного спутника мокрые.

— Это вы купались?

— Я.

— А разве не холодно?

— Холодно.

Я разглядела его лицо. Молодое. Довольно-таки симпатичное. У нас был такой учитель географии — он, правда, месяц всего проработал. Получше должность нашел. А жаль: мы его любили…

— А вы пойдите к костру и погрейтесь, — сказала я.

— А вы составите мне компанию?

Я растерялась:

— Зачем?

— Например, затем, что мне хочется послушать про мир, откуда вы родом. — Он улыбнулся.

— А вы знаете, что я из другого мира?

— Конечно.

Я не сразу сообразила, куда он меня ведет. А когда сообразила — было поздно.

Шесть девиц! Шесть разодетых в длинные платья, с накидками и шалями на плечах, завитые (в походных условиях!), с подкрашенными глазами. Одна похожа на Мальвину, только волосы не голубые, а золотистые. Еще одна рыжая, в веснушках. Одна немного напоминает Зайцеву, если ее облагородить. Еще трех я не рассмотрела, только заметила, что они красивые, гораздо красивее меня. И все сидят на складных стульчиках вокруг костра, разговаривают и хихикают.

— Ваши высочества, позвольте представить вам Лену, нашего нового мага дороги.

— Здрасьте, — пробормотала я себе под нос. Эти девицы еще и высочества, оказывается.

Невесты принца!

Оглянулась я на своего провожатого…

— Ну и где тебя носило? — спросил Гарольд. Маленький костерок, возле которого он коротал вечер, давно прогорел.

— Да так. Беседовала с принцем, — сказала я небрежно. — Рассказывала ему о нашем мире… Тебя же это не интересует?

Он не ответил. А я вытянулась на тюфячке, который специально для меня расстелили, посмотрела в звездное небо и размечталась.

…А принц симпатичный. И купается в холодной воде.

Конечно, эти его невесты… никто мне так и не объяснил, зачем их шесть штук. Они, конечно, принцессы и так далее. Но с другой стороны — я же маг дороги!

Ладно, пусть будущий маг.

Конечно, им всем лет по восемнадцать, а мне только тринадцать. Но зато когда они растолстеют и им стукнет двадцать пять, я как раз подрасту!

И я заснула под звездами. Снился мне бал в королевском дворце, принц и я сама — только не в кожаных штанах, а в длинном платье. И прямо во время нашего танца я начала взлетать, взлетать к потолку, тянуть его за собой…

— Вставай. Нечего разлеживаться. Да просыпайся же ты!

Только что рассвело. Мой тюфяк, и одеяло, и вообще все было мокрым от росы.

— Гарольд… Который час?

— Вставай, пожалуйста, Лена.

От такого обращения сон с меня слетел, как по команде.

Гарольд сидел надо мной и улыбался. Очень старательно и немножко неестественно. Улыбался, кивал, всем своим видом показывал, как рад меня видеть.

— Вставай, пожалуйста. У нас мало времени. Нам надо тебя выучить хоть чему-то прежде, чем мы перейдем границу.

— Ты уверен?

Мне стало не по себе. Болели руки и ноги, от сырости колотил озноб, а кроме того, этот новый вежливый Гарольд собирался меня учить. А я уже знала по собственному опыту, что ничем хорошим это кончиться не может.

— А что мы будем… э-э-э… делать?

— Я тебе все объясню. Пойдем.

Лагерь спал, только костры кашеваров уже горели вовсю. Гарольд отвел меня к обрыву. При свете нового дня я увидела место, где вчера встретилась с принцем: колючие кусты, в которых заблудилась, дорожку…

Над водой стелился туман.

— Я все понял, — бормотал Гарольд. — Я понял свои ошибки. Я учил тебя, как мальчишку, и не учел, что у девчонок другие, эти… особенности. Теперь все получится… Смотри сюда.

Гарольд указал вниз. Я присела на корточки. Среди травы рос одинокий цветок, похожий на тюльпан, но только очень большой и фиолетовый. У цветка явно были неприятности: он склонился головкой к земле. Не исключено, что вчера на него наступили.

— Урок первый, — волнуясь, начал Гарольд, и я не посмела перечить. — Маг дороги должен быть готов отдать часть своих сил тому, кто в этом нуждается. Кто ослабел и… это… деморализован. Что значит — пал духом. Вот вы, девочки, любите цветы… зверушек… Ты бы не могла помочь этому цветочку?

— А как? — спросила я еле слышно.

Гарольд улыбнулся шире:

— Очень просто. Протяни над ним ладонь, правую. И скажи: «Оживи». Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчелка прилетела… э-э-э… и все такое. Ты скажи вот так ласково: «Оживи», и он оживет.

Я протянула над цветком выпачканную землей ладонь:

— Оживи.

Как и следовало ожидать, цветок не шевельнулся.

— Оживи! — сказала я громче. — Оживи!

— Ничего, — сказал Гарольд, улыбаясь из последних сил. — Я же тебя не тороплю. У всех не выходит сразу. Нужно еще пробовать. Передай ему свои силы. Вот ты свежая, выспалась… А цветочек сдох совсем… Жалко цветочек… Давай.

— Оживи! — заорала я во всю глотку. — Оживи! Оживи!

Сидя на корточках, я так низко склонилась над цветком, что потеряла равновесие и упала вперед.

Хрясь!

Никогда уже пчелки не прилетят на этот цветочек. В поисках опоры я пополам переломила и без того вялый стебель.

— Гарольд, я…

Он уже уходил, не оглядываясь.

 

Глава 7

БУРЯ

В седло я взбиралась минут тридцать. Уехал Оберон, уехали стражники и принц с невестами, укатилась карета, вереницей потянулись всадники. Уже и обозные телеги тронулись в путь, проехали мимо нас и пристроились в хвост уходящему каравану. Луг, покрытый черными пятнами прогоревших костров, совсем опустел — а я все пыталась вскарабкаться на спину бедному животному, приспосабливая для этого камни, кусты и кочки, прыгая с разбега и на месте, цепляясь за седло и гриву.

Гордость не позволяла мне позвать на помощь Гарольда. А бросить меня ему не позволял долг. Потому он следил за моими попытками, жуя травинку и время от времени похлопывая по шее свою нервную рыжую кобылу.

Я выбилась из сил и замучила животное. Гарольд ждал. Время шло; неизвестно, что было бы дальше (или нет, известно: я бы скорее сдохла на месте, чем попросила учителя подсадить меня). Но тут в траве нашелся березовый чурбачок — наверное, на нем сидели у костра, а потом забыли или бросили. Подставив чурбачок под ногу, мне удалось сначала лечь на седло животом, потом усесться лицом к хвосту и только потом — наконец! — занять подобающее всаднику положение.

Гарольд, увидев меня в седле, ничего не сказал — только вспорхнул на спину своей Рыжей, будто птичка на веточку. И, не оглядываясь, тронул кобылу с места.

Мой конек без напоминания пристроился Рыжей в хвост.

Гарольд поторопил кобылу пятками — он, конечно, хотел догнать караван. И мой конь перешел на рысь.

Я изо всех сил вцепилась в него руками и ногами. Лошадиная спина прыгала — это было страшно…

Но это было и весело.

Мышцы болели уже не так сильно. Даже то место, на котором сидят, скоро притерпелось к жестким хлопкам седла. Или я научилась наконец-то пружинить ногами?

Мой серенький бежал весело — ему было легко. Сколько там во мне килограммов? Неслась назад трава, летели кусты, вставало солнце — все выше, выше… И все светлее и светлее, все ярче и ярче становилось вокруг.

Мой серенький обогнал кобылу Гарольда. Я бы с удовольствием обернулась и показала учителю язык, но побоялась, что не удержусь. Ветер бил в лицо. Мне захотелось петь, и я запела ту песню, которой когда-то учил меня дед:

Серый перешел в галоп. Я быстренько сжала зубы, чтобы не откусить язык. Меня подбрасывало и шмякало о седло, снова подбрасывало и шмякало, а я вцепилась в переднюю луку, растопырила ступни пятками вниз, носками наружу и от ужаса закрыла глаза.

Серому, видно, понравилось, как я пою. Потому что когда песня оборвалась — он почти сразу сбавил скорость, перешел опять на рысь и потом на шаг. И вовремя: я готова была свалиться, как груша.

Подскакал Гарольд, злой, как оса:

— Сдурела?

— А что, нельзя?

Он пробормотал что-то под нос и поехал вперед.

— Скажите, мастер, а у нас сегодня будет первый урок?

Дело было во время дневного привала, я уже высмотрела себе очень удобный камень для взбирания на лошадь и потому чувствовала себя уверенно. А Гарольд, услышав мой вопрос, покраснел как свекла и уткнулся в свою миску, делая вид, что оглох.

Я давно заметила: в школе дразнят обычно тех, кто очень обижается на дразнилки. Когда Зайцева доводит меня — я на стенку лезу от обиды. И тут же, на следующей перемене, могу сама мучить Батона. Он противный, честно говоря, он давит жуков просто для удовольствия, бьет собак ногами, и еще он ябеда. Его полезно дразнить: он, может быть, перевоспитается. И приятно, когда он ревет от обиды, — такой ведь гад.

При мысли о Батоне что-то в моей душе царапнулось. Как-то расхотелось дальше об этом думать. Ну, задразнили ябеду до слез — и задразнили…

Я обхватила руками колени. Гарольд давно доел свою кашу, его миска была пуста, но он зачем-то водил по дну ложкой — как будто ему нравился противный звук, который при этом получался.

А может, во мне и нет никаких магических способностей?

Я расколола летящий нож Оберона на две части — взглядом. Вернее, это он мне так объяснил. А может, сам Оберон его и располовинил? Чтобы я поверила в себя?

Как-то странно — разве может король врать? Возмутительно даже так думать. И потом, зачем ему это?

Гарольд отставил миску в сторону. Он был жалкий, красный, растрепанный, он казался младше своих лет. Это от обиды: на обиженных, говорят, воду возят.

А если во мне нет магических способностей, что будет? На площади голову не отрубят — Оберон обещал. А вот отправить в обоз к поварам, чистить картошку, мыть посуду — это запросто.

И это не так уж плохо, кстати. Дома я только и делаю, что чищу картошку и мою посуду. Все наши разговоры с мамой с этого начинаются: Лена, ты почистила? Убрала?

Но все-таки обидно. Неудобно перед принцем. Одно дело — маг дороги, другое дело — какая-то девчонка на побегушках.

— Скажите, мастер, — начала я очень вежливо и даже льстиво.

— Да?

Я продолжала, преданно глядя ему в глаза:

— А если в день проводить по три первых урока, в неделю это сколько будет? Трижды семь — двадцать один первый урок. А в месяц?

Он покраснел еще больше:

— Заткнись.

— Можно подумать, мастер, вы не умеете считать. А я же знаю, что умеете. Это скромность в вас говорит. А если постараться, то запросто можете двадцать один умножить на четыре…

Он завелся. Лицо пошло пятнами. Кулаки стиснулись — и бессильно разжались снова. Как говорила наша завучиха, «если тебя обидели словесно, ну так и отвечай словесно!».

— …Двадцать на четыре — восемьдесят, да плюс четыре, — продолжала я очень серьезно, будто раздумывая, — да плюс еще девять — это тот «хвостик», три дня… Вот и выходит в месяц девяносто три первых урока. Неплохо для нача…

Ноги мои забились в воздухе. Гарольд поднял меня за шиворот — воротник впился в шею.

— Идиот! Пусти!

У него было взрослое, очень злое лицо. А глаза — те вообще старческие, сумасшедшие. Он ненавидел меня в этот момент — сильнее, чем завучиха. Даже, может быть, сильнее, чем тот ненормальный нищий в харчевне «Четыре собаки». Ему хотелось бить меня головой о землю, бить и бить, пока я не умру.

За то, что я опозорила его перед Обероном. За то, что я тупица, деревяшка, безмозглая балда и он ничему не сможет меня научить никогда-никогда. А Оберон велел меня научить. А Гарольд не может, потому что я тупее поварешки. А Оберон велел. А Гарольд не может, потому что я пустоголовее овцы. А Оберон велел! И это замкнутый круг, из него нет выхода…

Я испугалась: ведь он маг, хоть и младший. И я не знаю точно, умеет ли он убивать взглядом; если умеет — мне точно конец.

И, ни о чем не думая, а только желая спастись, я провела рукой перед его лицом и прошептала:

— У зла нет власти…

Получилось, будто я стерла пыль со стекла. На самом деле, конечно, никакого стекла между нами не было — но лицо Гарольда вдруг изменилось, просветлело. Он перестал буравить меня глазами и заморгал, как от яркого света. И почти сразу меня выпустил.

Я быстренько отползла в сторону. Оглянулась: видел ли кто? Придут ли ко мне, в случае чего, на помощь?

Гарольд стоял и смотрел на меня — как будто впервые видел. Смотрел, смотрел…

— У тебя есть магические способности, — сказал одними губами.

Повернулся и куда-то ушел.

Часов в пять вечера (время я определяла наугад), когда солнце было еще высоко, труба в голове колонны сыграла сигнал, которого я раньше не слышала. Оказывается, он означал надвигающуюся бурю.

Началась суета.

Посреди чиста поля составили телеги и кареты — кольцом. В центр собрали людей и лошадей, соорудили навесы. Я видела, как Оберон на своем крокодилоконе объезжает лагерь, и навершие его белого посоха смотрит то в землю, то в низкое, быстро темнеющее небо.

Мимо нас с Гарольдом прошел принц. Улыбнулся мне:

— Лена, если вечером вам станет скучно и вы захотите поболтать… Мы с высочествами будем в большом шатре. Заходите по-простому.

Я кивнула, не глядя на Гарольда.

Стемнело слишком рано. Налетел ветер. Тучи ползли такие свинцовые, такие жуткие в них закручивались смерчи, что страшно было смотреть.

— Если ты идешь в большой шатер, — сказал Гарольд, — то лучше сейчас. А то потом смоет.

— А если не иду?

Гарольд помолчал.

— Тогда залезем под телегу. Моя мать нам поужинать даст.

Он все еще смотрел в сторону. С обеда — с того самого момента, как обнаружились мои магические способности, — он не решался посмотреть мне в глаза.

— Ну, полезли, — сказала я неуверенно.

На земле под телегой было не очень чисто, зато душисто и мягко от рассыпанного сена. Справа и слева свисали опущенные борта, почти не пропускали ветер. Я так устала за этот день, что просто растянуться на куче соломы казалось королевским, неслыханным удовольствием.

Сверкнула молния. Даже под телегой на какое-то мгновение сделалось светло.

— Гарольд… А что Оберо… его величество делал? Зачем этот круг?

— Защита лагеря. Дождик промочит, но ни молния, ни смерч, ни смырк не пробьются.

— А что такое смырк?

— Ты не знаешь, что это такое?

Он не издевался. Он в самом деле удивился, как можно не знать таких простых вещей.

— У нас их нет, — сказала я осторожно. На самом деле я не была уверена. Я ведь не все на свете знаю. Может быть, у нас где-то есть и смырки.

— Ну… это такая тварь, зарождается в грозовом фронте… Ты знаешь, что такое грозовой фронт?

— По географии учили.

— Ну… вот. На самом деле смырк — это как огромная тонкая рука, на ней сто пальцев или больше, они все перепутаны. Падает с молнией и хватает человека в горсть.

— И что? — спросила я напряженно.

— И все. Представь, что ты на сильном ветре держишь пепел в горсти… Его уносит. Вот так же и с человеком.

Снова ударила молния.

— Опа, — сказала я потрясенно.

— Да не бойся… Здесь их мало. Считай, почти и нет. А вот когда мы перейдем границу…

Мы помолчали. Снаружи пошел дождь. Телега поскрипывала, сверху сыпался песок — там кто-то сидел под навесом, негромко переговаривался. Потом женский голос стал громче:

— Гарольд! Вы с Леной кашу будете, которая с обеда осталась?

— И вино, — мрачно сказал Гарольд. — Горячее.

— А я не пью вина, — пробормотала я тихонько.

— Ну, глотнешь один раз. Чтобы согреться.

— А мне не холодно…

Я сказала это и сразу же начала дрожать.

— Я сейчас подогрею, — сказал Гарольд. Он вытащил нож, проковырял в земле дырку, воткнул туда нож кверху лезвием. Лезвие сперва засветилось белым, потом на глазах начало краснеть. От него шел неяркий свет — и тепло, как от электрического обогревателя.

— Здорово. Научишь?

У него сделалось такое лицо, что моментально пожалела о своем вопросе.

Приподнялся борт телеги. Я увидела небо, серо-черное, и тонкую радужную пленку, вроде как мыльный пузырь, между нами и этим небом.

— Что это?

— Каша, — сказала милая женщина, мать Гарольда, подсовывая нам деревянный поднос с едой. — И вино. И хлебушек. Ешьте.

Борт снова опустился.

— Что это было? Такое… разноцветное?

— Да Оберонова защита, — сказал Гарольд равнодушно. — Он поставил видимую, чтобы лошади не боялись. Ну и для тебя, наверное…

— Для меня?

— Ты же его любимица, — заявил Гарольд неожиданно зло. Взял с подноса кружку с вином, отвернулся.

— И зачем я в большой шатер не пошла? — спросила я сама себя — вслух.

— Так иди. Там принц с высочествами. Иди.

Мне захотелось надеть ему на голову тарелку с кашей. Его жалеешь, понимаешь, к нему проявляешь чуткость, а он…

— Ну что ты все сначала? Как будто я виновата.

Он молчал и сопел.

— Хочешь, я пойду к Оберону и скажу, что ты прекрасный учитель, просто я тупая ученица? И не могу поэтому учиться?

Снаружи грохнул гром и страшно взвыл ветер.

Острие ножа перестало светиться. Под телегой сделалось темно.

— Ты вот что, — сказал Гарольд. — Ты… запомни. Мне Оберон велел тебя выучить. И значит, я или выучу тебя, или сдохну прямо на уроке. Причем если я сдохну — это будет означать, что я не справился… И не вздумай ничего говорить его величеству, иначе я тебя убью!

 

Глава 8

ХРУСТАЛЬНЫЙ ГРОТ

Под утро я так задубела под телегой, что даже зубами стучать не могла. Очень кстати оказались бы магические умения Гарольда. Но когда я поинтересовалась, как мне согреться, — он, такой же синий и продрогший, посоветовал:

— Побегай.

И я принялась нарезать круги по мокрой траве.

Вот удивительное дело: дома я после такой ночи слегла бы с воспалением легких. А тут ничего: поднялось солнышко, я согрелась и за весь день даже ни разу не чихнула. Вот это настоящее волшебство!

И еще: дома я бы ни за что не продержалась столько часов в седле. А тут едем и едем, и хоть ноги, конечно, побаливают (а место, откуда они растут, тем более), но особенных каких-то страданий на мою долю не выпало.

А дорога на третий день нашего пути вышла сказочная. Караван спускался в низины и поднимался на вершины холмов, и всякий раз перед нами открывались то черный лес с острыми верхушками, то озеро с изумрудной водой, то развалины города — дух захватывало. Мы с Гарольдом по-прежнему держались в середине колонны. Оберон ехал впереди. Приподнявшись в стременах, я могла видеть навершие его белого посоха.

Когда мы проезжали мимо развалин, из-под камня у самой дороги метнулось что-то зеленое, похожее на обрывок бархатной тряпки, взлетело на высоту трех человеческих ростов и пропало за остатками городской стены. Я от неожиданности натянула поводья так, что серый конек обиделся.

— Что это?

— Да не обращай внимания, — сказал Гарольд с ноткой раздражения. — Он просто летает.

— Кто? — Я выпрямилась в седле. Не люблю, когда меня считают трусихой.

— Хватавец.

— Кто-кто?!

— Ну, когда их много, несколько сотен, они налетают на путника со всех сторон, облепляют так, чтобы не было щелочки, и… в общем, до свидания. Но когда он один — ерунда. Просто летает.

— А ты почем знаешь, что он один? Что он не полетел звать на помощь своих знакомых и родственников?!

Гарольд улыбнулся — вот, мол, какие простые вещи приходится объяснять.

— Семьи хватавцев даже средненький маг отслеживает за три версты. Вот я могу. А если король повел сюда караван — как ты думаешь, можно доверять его величеству?

Я насупилась. Вышло так, что я не доверяю Оберону.

— Учить меня будем? — спросила я, чтобы стереть с лица Гарольда снисходительную улыбочку.

Вышло даже лучше, чем я ожидала. Он не просто перестал улыбаться — он перестал на меня глядеть. Отвернулся.

После полудня мы поднялись на очередной гребень, выше всех прочих, и я зажмурилась.

Перед нами было море. И выход к морю — неглубокое ущелье между двумя старыми, разрушившимися хребтами. Правый был каменный. Левый — я присмотрелась и ахнула — был натуральный хребет, как в зоологическом музее. Костяк чудовища размером с гору лежал здесь, поросший молодым ельником.

— Гарольд! Что это?

— Город тысячи харчевен, — похвалился мой спутник, на время забыв печаль. — Мы тут останемся дня на два… Ух и наедимся всяких вкусностей!

Я проследила за его взглядом и увидела в самом деле городок у моря, маленький и аккуратный, будто сложенный из песка.

— Да нет, не это! Вот эти кости, чьи они?

— А-а-а, — Гарольд пожал плечами, — ну, дракон упал и околел от старости. Последний, наверное, дракон в этих землях… Слушай, я есть хочу. А ты?

Скелет дракона лежал головой к морю. Его череп возвышался над городом, в пустых глазницах день и ночь горели огни — сигналы для заблудившихся в море судов. Ни за что на свете не согласилась бы здесь жить, под таким-то страшилищем!

А сам город был приветливый и маленький. И очень мокрый: он лежал, оказывается, в устье подземной реки, и потому отовсюду здесь били родники. Почти на каждом перекрестке булькал фонтан со статуей: каменная женщина с каменным тазиком в руках давала напиться коленопреклоненному человеку в лохмотьях (тоже каменных или слепленных из глины, это как уж скульптор постарался). Оказывается, это местная легенда. Раньше здесь было сухо. Какой-то дядька заблудился на берегу и не мог найти воды, чтобы напиться. Ему встретилась женщина с тазиком (откуда она там взялась?) и в ответ на его просьбу напоила его. С тех пор здесь и днем, и ночью журчит вода: открылись родники под каждым камнем. Потому здесь и построили город — город тысячи харчевен.

— Чем ближе к морю, тем перченее еда. В портовых харчевнях вообще жрать невозможно — проще горячие угли глотать. На улице Хлебников вкуснющие сыры, но зато нет мяса… Если любишь кислятину, то это к Молочным Братьям, мы туда не пойдем — фу, гадость. Пойдем на западную окраину, там целая площадь таких заведений, что ты пальцы проглотишь!

Мой учитель держался приветливо, но я-то понимала, что он притворяется. Я была для него вроде гири на ногах или, может быть, петли на шее. Гарольд делал вид, что ничего не происходит, — а сам тонул, погибал на моих глазах, потому что время, отведенное Обероном на мое учение, истекало.

А Гарольд, как маленький, не хотел даже говорить со мной об уроках! Как будто от того, что о проблеме забудешь, она сама собой исчезнет…

Караван вошел в город под приветственные крики здешних обитателей, которые брызгали на дорогих гостей водой. Так велел местный обычай, не очень вежливый, как по мне. Белый плащ Оберона, которого поливали особенно охотно, вымок до нитки, но его величество все равно улыбался. Что значит королевская выдержка!

Королевство разместилось на нескольких постоялых дворах. Люди торопились отдохнуть, помыться, выспаться. Что до Гарольда — он давно мечтал пройтись по городским харчевням, и желательно без меня.

Я ему не навязывалась, честное слово. Я готова была сидеть в той клетушке, что мне отвели под ночлег, и питаться дорожной кашей, которая, надо сказать, приелась. Гарольд ушел — якобы проведать наших лошадей; я легла животом на деревянный подоконник и выглянула наружу со второго этажа.

Фу! Пахло навозом. Я сморщилась и хотела было закрыть окно, но тут во дворе появился Оберон.

Уж не знаю, куда он девал своего крокодилоконя. Сапоги короля ступали по прелой соломе так же уверенно, как по белому мрамору. Слуги и конюхи низко кланялись. Я подумала: прилично окликать короля из окна? Или неприлично? И в тот момент, когда я задалась этим вопросом, Оберон поднял голову:

— Привет, Лена. Как дела?

Как будто мы снова встретились на скамейке возле моего дома!

— Нормально… ваше величество.

— Как учеба?

— Нормально… ваше величество.

— Та история со змеей тебя не очень огорчила?

— Нет… ваше величество.

— Ну, передавай Гарольду от меня привет…

И он ушел куда-то по своим королевским делам, а я осталась торчать в окне, совершенно не обращая внимания на запах навоза. Через минуту или две во двор вышел Гарольд, кислый, как угощения Молочных Братьев. Под мышкой у него была серая сучковатая палка, в которой я не без труда узнала магический посох.

— Ну ты идешь? Сколько можно ждать?

Я не заставила себя упрашивать. Страшно хотелось побродить по городу тысячи харчевен.

— Его величество передавал тебе привет, — сказала я, выскочив во двор и прыгая на одной ножке, чтобы повыше натянуть сапог.

Он покосился на меня, как волк на капусту:

— Знаю. Я его встретил.

И вот теперь мы шли с ним по улице, он рассказывал о секретах местной кухни и делал вид, что ничего не происходит.

— А почему ты с посохом? — как бы невзначай спросила я, разглядывая узловатую деревяшку.

— Его величество велел, — сухо отозвался Гарольд. — Приграничье… Так вот. Площадь пятиугольная, на одном углу пекарня, на другом коптильня, потом еще одна пекарня, потом кабачок одного моряка — если он еще не умер, конечно. А на пятом углу — «Пятый угол», ты увидишь, там подают птицу, запеченную…

— Гарольд, — сказала я, обрывая его безо всякой вежливости. — Когда ты думаешь учить меня волшебству?

Он так горько и укоризненно посмотрел, будто я посреди веселого пира напомнила о его неизлечимой болезни.

— Гарольд, — сказала я твердо. — У меня два младших брата. Я пыталась их учить читать. Это ужасно. Проще убить.

Он отвел глаза.

— А потом они пошли в школу, и ничего — читают, пишут… Значит, их все-таки можно было научить?

— Это не твоего ума дело, — сказал он хрипло. — Я обещал тебя выучить — и выучу. Будь спокойна.

— Когда?

— Завтра!

— Почему не сегодня?

— Слушай… что ты пристала? Давай спокойно поедим хотя бы… Мы в этом городе никогда уже не будем, понимаешь, никогда! Перейдем границу — и тю-тю, обратно дороги нет…

Я замолчала. Он был по-своему прав. Весь город прорезан был ручьями, через них вели горбатые мостики. Кое-где с каменных крыш струились водопады. Вертелись мельничные колеса — и мололи на мельницах не только муку. Один квартал насквозь пропах корицей, в другом я расчихалась от перца. Вода журчала так, что звенело в ушах. В круглых озерцах плавали утки, а кое-где, присмотревшись, можно было разглядеть спину огромной рыбины…

— Гарольд! Дружище!

Я подняла голову. Навстречу нам шагал по улице человек в одежде матроса; у него были такие широкие плечи и такие длинные руки, что, когда он открыл объятия, улица оказалась полностью перегороженной.

— Дядя Щук!

Гарольд по-настоящему обрадовался. Моряк обхватил его вместе с посохом, помял, потискал и отпустил. Я на всякий случай отошла в сторону: меня так тискать нельзя. Сломаюсь.

— Лена, — Гарольд почувствовал неловкость, — это старый приятель моего отца… дядя Щук. Дядя, это Лена — наш новый маг дороги, — последние слова Гарольд произнес совсем тихо, себе под нос.

— Искал тебя! — закричал дядя Щук на всю улицу (не то он был глуховат, не то морские штормы приучили его разговаривать во всю мощь легких). — Сказали, пошел в «Пять углов»! Гарольд, мальчик, да разве «Пять углов» дело? Пошли в «Хрусталь»! Угощаю!

Гарольд на секунду растерялся:

— Дядя, у меня, это, деньги есть, что же я буду… неудобно выходит…

— В последний раз видимся! — рявкнул дядя Щук так, что я отпрыгнула еще на полшага. — Сына моего друга — в «Хрусталь»! Будет о чем вспомнить!

— Но я же не один.

— Друга сына моего друга, нового мага дороги — угощаю!

Оказывается, дядя вовсе не был глухим. Только как бы ему объяснить, что «Лена» — имя девочки?

И стоит ли объяснять?

Этот «Хрусталь», честно говоря, стоил того, чтобы на него посмотреть. Я вошла — и разинула рот.

Хрустальный грот. Хрустальные колонны. Свечи в хрустальных шарах плавают в круглом озерце с хрустально-прозрачной водой. И потолок прозрачный! Видно — хоть и искаженное — небо, и дым поднимается вверх по прозрачному дымоходу… Одна стена тоже наполовину прозрачная, мутноватая, правда, как толстый лед, вся в трещинках и мелких цветных прожилках. За стеной горели огни — получалось очень красиво.

Людей было совсем немного — в одном углу трое горожан жевали, хлебали, негромко переговаривались. В другом ужинала супружеская пара с мальчиком. Перед пацаном на столе высилась цветная башенка с зубцами, флажками, с лепестками и листьями — десерт? Мороженое?

И я такое хочу!

Дядя Щук усадил нас с Гарольдом за столик под хрустальной гроздью винограда. Свет дробился в каждой виноградинке, переливался красным, зеленым, бирюзовым. Даже Гарольд, кажется, забыл о своих бедах и заулыбался, предвкушая отличнейший вечер.

— Видишь его? — Дядя Щук склонился ко мне, ткнул пальцем в Гарольда. — С отцом его сто морей прошел. Вот это был друг! На дне успокоился. Из наших был, из простых. А сын уродился в Королевство… И вот теперь — прощайся. Жили-были — все, уходят, а чего им не сидится? Сидели бы… Несет их нелегкая по таким местам, что не за столом будь сказано. Неймется. А почему?

— Дядя! — Гарольд нахмурился. Посох его, непрочно прислоненный к спинке стула, упал. Гарольд поставил его снова — посох заново грохнулся.

— Да пристрой его где-нибудь, — печально посоветовал дядя Щук. — Я понимаю. Король сказал — в поход, значит, в поход. Ну, коли в последний раз за человеческим столом сидите… Какого тебе, Гар? Сладкого?

— Да. — Гарольд пристроил свой посох в углу. — И ей, — кивнул на меня, — тоже.

— Так ты девчонка? — Дядя Щук если и удивился, то не очень. — Ох, времена пошли, у Оберона в магах дороги девчонка служит… Сейчас принесут.

Он встал и удалился за хрустальную стену. Стена была неровная: дядина тень плыла, делаясь то больше, то меньше, будто отражение в комнате кривых зеркал, и наконец встретилась с другой тенью. Послышался неразборчивый шепот: кажется, дядя заказывал для нас ужин.

— Здесь все дорогое, да?

— Ага. — Гарольд улыбался. — Сейчас вино принесут. Сладкое. Тебе тоже можно.

— А у тебя отец был моряком?

— Да.

— А чего ты не рассказывал?

— А тебе разве интересно?

Я замолчала, раздумывая: обидеться?

Две тени за хрустальной стеной разошлись. Дядя Щук вернулся, и почти сразу нам принесли поднос с тремя большими стаканами. Один дядя пододвинул Гарольду, другой поставил передо мной, третий взял себе.

— Ну, дети мои, — он вдруг подмигнул мне, как будто мы сто лет были знакомы, — легкой вам дороги через земли неоткрытые, через тьму, через мрак…

Мы чокнулись. Мне не понравился запах красного напитка. Какой-то слишком приторный, противный.

Я коснулась губами края стакана. Пусть дядя думает, что я пью. Не жаловаться же, что в самом их роскошном ресторане вино несъедобное.

Гарольд отпил половину от своего стакана. Блаженно улыбнулся. Я вспомнила, как мы на дне рождения Ритки пили шампанское — потом, правда, Лешка опрокинул Риткин аквариум с рыбами, но шампанское, по крайней мере, вкусное. И пахнет приятно. В отличие от этой бурды.

В зал вошли новые посетители, заняли стол напротив; а ведь мне будет скучно, подумала я. Как бывало скучно с гостями отчима — вроде бы все довольны, еды на столе полно (весь день готовили), и говорят, говорят, смеются, а скучно — хоть под стол лезь.

— Сейчас, — сказал дядя Щук. — Сейчас овощи принесут, потом горяченькое, потом сладенькое — для зрения полезно… Пойду-ка гляну, как они там.

И опять ушел за прозрачную стену. И опять я увидела, как его тень встретилась с другой тенью.

— Гарольд…

Он задумчиво допивал свое вино. И все улыбался. Рот его расползался шире, шире…

— Гарольд?

— А?

— Нет, ничего… Ты не пьяный?

— Маги не пьянеют.

— Да ну?

Он глядел в свой стакан, будто любовался пустеющим донцем. От нечего делать я обвела взглядом хрустальный зал.

Те, что были с ребенком, поднимались, чтобы уходить. Новые посетители, трое в одинаковых темных одеждах, о чем-то совещались, сдвинув головы. Один из них будто мельком глянул в нашу сторону…

Меня пот прошиб. Взгляд был не случайный. А тот, кто его бросил, коренастый мужчина с лицом таким бледным, что в свете хрусталя оно казалось синим, показался мне очень нехорошим человеком.

Может быть, он вообще вампир. Только у вампиров бывают такие одутловатые белые лица и темные, почти черные губы. А глаза, наоборот, светлые, желтоватые.

— Гарольд…

— У?

Мой учитель сидел перед пустым стаканом, упирался руками в стол и явно старался не упасть носом в столешницу. Глаза у него были бессмысленные, круглые, стеклянные.

Почему я не завопила от страха? Откуда я поняла, что надо вести себя тихо?

Быстро глянула за хрустальную стену. Дядя-тень совещался с неизвестной темной тенью. Прозвучали разборчивые слова в этом шепоте — или мне померещились?

— Как условлено. Получишь. Делайте, а меня оставьте. Привел — и все. Нет, ты погоди…

У Гарольда в глазах был страх. С ним явно творилось неладное, он не ждал такого подвоха от простого стакана вина.

— Твой дядя привел нас в ловушку, — прошептала я одними губами.

Он все-таки упал лицом в стол, и я подумала, что в стакане был яд, что все пропало. Как выбираться? Мимо синелицых, что сидят и зыркают? И как мне выбираться одной — бросать Гарольда?!

Он упал — но сразу же поднялся. На лице у него было напряжение штангиста, который вот-вот провалит очередную попытку.

— Ле…на… беги.

Я громко рассмеялась и потрепала его по плечу — чтобы синелицые, зыркавшие на нас по очереди, не поняли, что происходит.

— Куда я убегу? — спросила я, не переставая по-дурацки хихикать. — Думай, что делать… У тебя же есть посох…

Гарольд снова упал, лбом расколол пустой стакан, осколок врезался в бровь. Дядя и тот, с кем он беседовал за стенкой, разошлись; дядя Щук вышел в грот и двинулся к нашему столику. Лицо у него было напряженное, глаза так и шныряли. Он увидел лежащего Гарольда и осколки пустого стакана.

— А ты что же не пьешь, девочка?

Я поднялась, держа в правой руке свой стакан, полный до краев. Улыбнулась дяде Щуку…

Как все повторяется в жизни!

Я с размаху выплеснула вино в широкую матросскую рожу. И прежде, чем дядя протер глаза, успела схватить посох Гарольда, стоявший в углу.

Это я, Лена Лапина. Новый маг дороги. Ничегошеньки не умею, но дядя Щук об этом не знает!

Он и вправду не знал. Увидев посох, направленный ему в грудь, прекратил ругаться и отступил на два шага.

— Э-э-э… Ты… девочка… я-то при чем?

Развернулся и бросился за хрустальную стену, только башмаки загрохотали!

А синелицые за столиком напротив уже не сидели и не зыркали. Они стояли, плечом к плечу, и смотрели на меня оценивающе.

— Гарольд… Гарольд!

— Цве…ток, — пробормотал он, не поднимая головы. Я решила, что он бредит.

Так, что я могу этой палкой? Прежде чем ее вырвут у меня из рук? Могу разбить хрустальную виноградную гроздь над столиком… Могу сбить пару светильников, но толку-то?!

— Цветок, — стонал Гарольд, пытаясь подняться. В этом ненужном сейчас слове был для него какой-то важный смысл. Он пытался мне передать… Подсказать…

Цветок — это такая штука с лепестками. Иногда пахнет. Иногда его рвут, плетут веночки… Но что имеет в виду мой непутевый учитель?!

Синелицые двинулись на нас — медленно, осторожно, по-прежнему плечом к плечу, и тут я поняла.

«Очень просто. Протяни над ним ладонь… И скажи: „Оживи“. Если ты в самом деле захочешь, чтобы он снова раскрыл свои лепестки навстречу новому дню, чтобы пчелка прилетела… и все такое. Ты скажи вот так ласково: „Оживи“, и он оживет…»

Я перебросила посох в левую руку. Правую протянула над Гарольдом:

— Оживи!

Разумеется, ничего не случилось. Разве что синелицые задвигались быстрее.

— Оживи! Оживи ты! Ну, ОЖИВИ!

Мне как утюг приложили к ладони. На мгновение. На долечку секунды. Рука подпрыгнула сама собой, будто ее подбросили воздушным потоком.

И Гарольд вскочил. И схватил посох, который я и так чуть было не выронила. Синелицые были близко, я увидела, как блеснуло в хрустальном свете лезвие ножа..

Мой учитель грянул посохом о пол. Так Дед Мороз на школьных утренниках «включает» елку. Но ни одному Дед Морозу не добиться такого эффекта: из навершия посоха вырвался луч и ударил в хрустальный потолок. И пошли трещины, трещины, исчезла прозрачность, полетели осколки, кто-то завопил: «Спасайся!»

Я отлично помню хрустальную виноградную гроздь на каменном полу. Все «виноградинки» расколоты. На трещинах дробится гаснущий свет.

 

Глава 9

ПЕРВЫЙ БОЙ

По неопытности я «перелила» Гарольду почти все свои силы подчистую. Не потому, что такая щедрая, а потому что не умела еще отмеривать. Что там было в «Хрустале», как меня Гарольд вытащил из-под развалин — не помню.

А очнулась я оттого, что кто-то брызгал на меня водой. Открываю глаза — а это мой учитель, весь изрезанный и поцарапанный, плещет мне на лицо из сложенных лодочкой ладоней. Оказалось, мы сидим на краю обычного фонтана с обычной здешней статуей (каменная женщина поит каменного бродягу), а вокруг — ни души. То ли оттого, что вечер, то ли потому, что попрятались.

Первым делом я потрогала нос — не отрезало ли падающей хрустальной сосулькой? Нет, цел пока нос. И уши на месте. Значит, ничего страшного. Только сил нет, как после болезни. Даже хуже.

— Оберон меня убьет, — сказал Гарольд шепотом.

— За что?

— Да есть за что… Ну, пошли.

Легко сказать. Я на ноги подняться не могу — будто на катке в первый раз. Только встану — и шлеп назад.

— Залезай на спину.

Ну, на спине кататься — другое дело; я уселась на моего учителя верхом, ухватилась за плечи, и он пошел — потихоньку, опираясь на посох. Видно, всех моих сил было недостаточно, чтобы окончательно его, такого взрослого, оживить.

— Гарольд… Это был яд?

— Нет… Пыльца скныря. Отбирает силы.

— А что такое скнырь?

— Я потом расскажу…

Гарольд остановился, поднял посох и поводил им, как антенной, справа налево, слева направо. Оглянулся, «послушал» посохом, что там сзади.

— И как?

— Сзади опасно. Кто-то идет за нами. Впереди чисто, справа и слева — чисто…

— Гарольд, — я завозилась у него на спине, устраиваясь поудобнее, — ты не можешь быстрее идти?

— Могу. Сейчас.

И в самом деле пошел быстрее. И молчал, только носом сопел все громче и громче. А потом задышал ртом. Нам физкультурник вечно говорил: ртом дышите только в крайнем случае…

— Гарольд? А кто это такие вообще, чего им от нас надо?

Он промычал что-то на ходу — мол, не до разговоров мне. Помолчи.

Быстро темнело. Мы двигались сейчас от моря к горам; прямо перед нами светились в вышине два огненных глаза. Это горели костры-маяки в пустых глазницах древнего дракона.

— Гарольд…

Я хотела сказать, что мне страшно, но в последний момент удержалась.

— Слушай, может, кого-то позвать? Оберона?

— Сами справимся.

На очередном перекрестке он остановился и снова «запеленговал» посохом опасность: по кругу.

— Ну что?

— Сзади. И справа опасность. Впереди нет.

— А слева?

— Какая разница?

— Может, я сама пойду? — предложила я несмело.

Он тут же с облегчением сгрузил меня на мостовую. Я заковыляла, спотыкаясь и цепляясь за его локоть, а он и сам, кажется, едва держался на ногах.

Город будто вымер. Редко-редко светились огоньки в окнах. В темноте шипели фонтаны. Горбатые мостики оказались очень неудобными — слишком крутыми, слишком скользкими, а некоторые еще и без перил.

Когда я почувствовала, что вот-вот упаду, Гарольд остановился и еще раз повел посохом.

— Ну?

Он молчал. Я и сама чувствовала, что ночь вокруг нас сжимается враждебным кольцом.

— Меня надо убить, — сказал Гарольд похоронным голосом. — За то, что я такой болван.

— Нас окружили, да?

Гарольд ударил в мостовую посохом. Как тогда, в «Хрустале», из навершия вырвался луч и высоко в темном небе взорвался синими искрами. Это было похоже на фейерверк, только беззвучный и бесконечный: искры кружили, как стая голубей, меняли цвет с сине-фиолетового через желто-зеленый к темно-красному и обратно. Я разинула рот: сколько видела салютов, но такого — никогда!

По всему городу прошел будто ветер. Захлопали ставни. Засветились свечки. Кажется, Гарольд сделал что-то по-настоящему значительное — но при этом потратил последние силы. Засопел, навалился на посох, как древний старик: казалось, выдерни у него опору — упадет.

— Ленка…

— Что?

— Прости меня. Ты хороший товарищ…

Он говорил, будто прощался навеки. Честно говоря, в этот момент я сильно струсила.

— Эй-эй! Мы бежим — или как?

— Нам некуда бежать…

Я огляделась. Искры в небе гасли одна за другой. Справа был тупик — улица упиралась в каменную стену. Слева — кривенький переулок с далеким огнем в глубине. Улица уходила вперед, в полумраке там угадывался мостик, и что за мостиком — не было видно. А сзади приближались шаги, мерцали огни — будто люди несли свечи в руках или, к примеру, фонари.

— Сюда…

Волоча за собой едва живого Гарольда (откуда только силы взялись?), я кинулась в переулок. Поворот, еще один поворот — и снова тупик. На этот раз дорогу преградила стена, сложенная из серых гладких валунов. По стыкам, замазанным глиной, скатывались струйки воды — здесь пробивался ручей.

— Приехали…

Я оглянулась. За поворотом не было видно огней, но я точно знала, что они там. Наши преследователи, кем бы они ни были, уже свернули в переулок, и бежать теперь на самом деле некуда.

— Дай мне посох.

— Что?

— Учи меня, как драться посохом! Должно же быть какое-то заклинание. Молнией их поразить, ослепить хотя бы. Давай учи!

— Это высшая боевая магия!

— А я маг дороги! И я… я хочу вернуться домой!

Гарольд сидел на земле. В темноте я не видела его лица. Он сопел.

Уже можно было разобрать грохот башмаков и приглушенные голоса.

— Значит, так, — сказал Гарольд спокойно и немножко сварливо, как он обычно со мной говорил. — Урок первый. Поражаем врага боевым заклятием. Возьми посох двумя руками, навершие — вперед, на врага. В животе, на месте солнечного сплетения, почувствуй горячий клубок — это твое желание остаться в живых и вернуться домой. Усилием воли сожми клубок потуже, подними вверх, в грудь, через сердце и левую руку передай в посох, он усилит твою волю… И выбрасывай вперед, врагу в лицо!

В этот момент из-за поворота показались огни. Это были факелы — лоскуты огня на палочках. В их свете я увидела синие рожи, здорово изрезанные, исполосованные хрусталем. Блестели зубы. Блестели клинки. Один «вампир» держал перед собой какую-то штуку, кажется, арбалет…

Я ощутила, что у меня в животе действительно ворочается тугой горячий клубок!

Не знаю точно, где у меня сердце. Мышцы живота заболели; усилием воли я подняла клубок в горло, поперхнулась, снова уронила вниз, подняла на этот раз правильно — почувствовала, как затрясся посох в руках. Левая ладонь сделалась горячей, а правая — ледяной. И вот когда самый главный синелицый поднял свою стреляющую штуку — я плюнула ему в лицо огнем из посоха.

Бабах!

Перед глазами на мгновение сделалось белым-бело. Меня швырнуло к стене. Я стукнулась затылком, но посоха не выпустила. Свободной рукой протерла глаза: видят ли?

Враги в переулке исчезли. На земле валялись два факела, валялись и горели.

Вз-з! — просвистела стрела. Тюкнулась в камень за моей спиной.

— Ложись! — крикнул Гарольд. Я упала на землю рядом с ним. Перекатилась на правый локоть, выставила посох перед собой.

— Они вернутся, — сказал Гарольд.

— Пусть возвращаются! — хвастливо предложила я.

Ох, напрасно я хвалилась. Второй раз поразить врагов у меня не вышло — посох только плюнул синими искрами. Враги, правда, отшатнулись, но тут же снова перешли в наступление. Их было пятеро или шестеро. Они подобрались так близко, что я почувствовала их запах — отвратительно кислый, вонючий дух.

Неужели я никогда больше не увижу маму?!

Неужели не вернусь домой, не стану наряжать елку с Петькой и Димкой?

Посох выбросил сноп огня — конечно, не такой сильный, как в первый раз. Но и враги на этот раз были ближе. Обожженные, они завопили, заругались на непонятном языке и отступили за угол.

— Гарольд, ну чего они пристали? Что им от нас надо?!

Мой учитель не отвечал. Только вздыхал тяжело и с присвистом: как будто и дышать ему было трудно. Я прицелилась.

Теперь я знала, как выталкивать огонь из посоха. И знала, как много сил на это требуется. И чувствовала, как с каждым «выстрелом» меня становится все меньше и меньше. Я будто таяла, худела и слабела. Глаза слезились, плохо видели, приходилось полагаться на слух. Враги старались двигаться бесшумно, но битый камень под их подошвами скрипел со страшной силой.

Бабах!

Успели увернуться. Отскочили за угол.

Бабах!

Один, кажется, упал. Другой ругается. Значит, попала.

Уйдут они когда-нибудь?!

Бабах!

Я видела, как огненная струя вырывается из посоха. Как летит, освещая землю и даже низкие облака. Но вместо того, чтобы ударить во врага, мой огонь вдруг отразился, будто от зеркала, и ровной струей ушел вверх, в небо. А посох в руках затрясся, задергался, затрещал — и вдруг переломился пополам!

— Ай! Гарольд! Ай!

— Тихо, Лена, — донесся из переулка знакомый голос. — Свои.

И я увидела Оберона.

По рассказу моего учителя выходило, будто лучшее, что может сделать сейчас король, — отрубить ему, Гарольду, голову при большом стечении народу — или хоть при малом, лишь бы поскорее. Оберон слушал его так серьезно, что я испугалась: а вдруг сейчас возьмет да и отрубит?!

Гарольд брал на себя вину в том, что пошел, как дурачок, со старым знакомым в трактир, дал себя напоить вином с «пыльцой скныря», подверг меня смертельной опасности и вместо того, чтобы сразу же, едва вырвавшись из «Хрусталя», звать короля на помощь, — решил скрыть происшествие, понадеялся на собственные силы и опять-таки подверг меня смертельной опасности. Я поначалу пыталась вставить в его рассказ объяснения от себя — но Оберон один раз искоса на меня взглянул, и я замолчала.

Гарольд закончил свой рассказ. Оберон ни о чем не стал переспрашивать, только сказал, как ни в чем не бывало:

— Иди умойся.

И Гарольд, понурив голову, вышел. Он в самом деле выглядел ужасно: царапины затянулись, но лицо было сплошь вымазано кровищей, и волосы слиплись сосульками.

Оберон перевел взгляд на меня.

— Вы же не отрубите Гарольду голову? — выпалила я.

— Я похож на человека, который рубит головы верным людям и отличным бойцам?

Мне стало неудобно.

Мы сидели в королевском шатре, раскинутом посреди самой большой городской площади. Здесь было тепло и спокойно; снаружи мерно стучали шаги — расхаживала стража. Не верилось, что какой-нибудь час назад я лежала в грязи на пузе и прощалась с жизнью.

— Испугалась? — спросил Оберон.

— Да, — призналась я. — Очень.

— Понимаю. — Оберон кивнул, будто снимая с моей души груз. — Я в тебе не ошибся, Лена.

— Мы там один ресторанчик разнесли вдребезги, — сказала я извиняющимся тоном.

— Поужинать хоть успели?

— Нет, — призналась я и поняла, что до этой минуты есть мне совсем не хотелось.

Оберон сдернул салфетку с тарелки на низком столике. Без слов пододвинул ко мне. Ломтики мяса и ломтики теста остыли, но, когда я вонзила в них зубы, во рту моем образовался вкус праздника.

— К сожалению, — сказал Оберон, — сегодня ты испугалась не в последний раз. Это как штормовое предупреждение — путь на новое место будет очень трудным. Может быть, самым трудным за все время существования Королевства.

— А… кто эти люди? — спросила я, жуя. — Чего им надо было?

— Лишить нас, магов, дороги.

— Зачем?

— Чтобы Королевство, заблудившись в неоткрытых землях, никогда не нашло нового пристанища. Никогда не основало нового мира.

— Зачем?

Король по-особенному на меня посмотрел. Я перестала жевать.

— Ваше с Гарольдом приключение, — сказал Оберон, — не единственное происшествие сегодня. Было еще кое-что… Доешь и ступай-ка спать. Завтра утром — первый большой совет магов дороги.

 

Глава 10

СОВЕТ МАГОВ

Думала, не засну. Ага, как же. Как упала на хлипкую гостиничную кровать, так и продрыхла всю ночь без снов. Только под утро приснилась какая-то муть, и то потому только, что меня трясли за плечо:

— Лена… вставай.

— Ну ма-а… Ну еще пять минут… Ну я успе…

Я села рывком. Передо мной стоял Гарольд, немного бледный, но в целом живой и бодрый.

— Тьфу ты, — сказала я виновато. — Что… уже пора?

Старшего мага дороги, Ланса, я до сих пор видела только издали. Он мне казался сердитым и неразговорчивым дядькой. На правой руке у него не хватало среднего пальца, и это тоже немножко пугало. А больше всего пугали его глаза: он смотрел очень холодно и пристально. Будто не просто умел убивать взглядом, но любил это делать при каждом удобном случае.

Когда Гарольд привел меня к королевскому шатру, Ланс стоял у входа и внимательно разглядывал свой посох — желтовато-белый, костяной, украшенный резьбой сверху донизу.

— Доброе утро, Гарольд. Доброе утро, Лена.

Он поздоровался со мной, как с равной! Оберон позвал нас в шатер. И пока мы рассаживались кружком в раскладных креслах, мне приходилось изо всех сил сдерживать губы. Они так и расползались к ушам: меня позвали на совет магов! Наравне со взрослыми! Наравне с Гарольдом и даже этим суровым Лансом! Ура! Ура! Вот это жизнь!

Так получилось, что Оберон сидел прямо напротив меня. Он казался, как обычно, спокойным, но морщинки между его бровями пролегли чуть глубже, чем обычно.

Мы расселись. Несколько минут никто ничего не говорил, в шатре стояла тишина, и только снаружи доносилось фырканье лошадей, шелестение воды, далекие крики не то торговцев, не то зазывал каких-нибудь. Уж не знаю, о чем они там кричали.

Суровый Ланс все рассматривал свой посох, как будто впервые видел. Гарольд сидел, низко опустив голову, недовольный тем, что ее так и не отрубили. Оберон смотрел по очереди на каждого из нас, и под его взглядом я потихоньку перестала улыбаться.

— Итак, — сказал наконец Оберон, — вчера Королевство подверглось первой атаке. Ланс, будь добр, расскажи молодым людям, что случилось вчера с тобой и с высочествами.

Я навострила уши. С высочествами мы не виделись с того самого вечера, когда, сидя с принцем у костра, я рассказывала об обычных в нашем мире вещах — троллейбусах, самолетах, жевательной резинке… Три дня назад — как это было давно! Принц слушал внимательно, но его невесты, кажется, ревновали. Между ними и так шла скрытая война — ведь принц уделял каждой из них одну шестую часть свободного времени, а это до обидного мало, я понимаю…

Суровый Ланс крепко сжал губы, и без того будто склеенные. Положил посох на колени и, не глядя на нас с Гарольдом, начал свой рассказ.

Он, как старший маг дороги, отвечал за личную безопасность принца и его невест. Вчера трем девушкам (а именно Алисии, Эльвире и Ортензии) захотелось осмотреть город, в то время как остальные три (Филумена, Стелла и Розина) решили остаться в гостинице, принять ванну и отдохнуть.

Его высочество принц поначалу тоже решил остаться, но в последний момент передумал и присоединился к экскурсантам. Ланс пересчитал подопечных по головам (интересно, он заставлял их становиться парами и браться за руки?), после чего вея компания двинулась в пешую прогулку по городу, причем экскурсоводом вызвался быть хозяин той самой роскошной гостиницы, где поселились принцессы.

Поначалу все шло гладко. Принцессы умывались из фонтанов, восторгались живописными улочками и великолепным видом, который открывался с Черепа Дракона. Чтобы они не слишком утомились в пути, Ланс незаметно «подпитывал» их — ну и, разумеется, на всякий случай поглядывал по сторонам.

Первый раз он засек опасность, когда принц затащил девушек в оружейную лавку — его заинтересовал необычный меч на витрине, и он решил поболтать с хозяином о премудростях заточки. Ланс заподозрил оружейника, однако опасность исходила не от него: что-то странное творилось в городе ближе к порту, причем сразу в нескольких местах.

Тогда Ланс, который был опытнее Гарольда раз в двадцать, без лишних слов сообщил высочествам, что экскурсия окончена и они возвращаются в гостиницу. Девушки давно знали старшего мага дороги и потому хоть и оскорбились, но спорить не стали. Зато принц вдруг повел себя необъяснимо: он заявил, что ничего не боится, не верит страхам Ланса и продолжит прогулку в одиночестве.

Ланс соображал моментально. Уговаривать принца он не стал, применять силу — тоже; он велел экскурсоводу (то есть хозяину гостиницы) без промедления отвести барышень домой. А сам остался с принцем.

Причем так, что его высочество Ланса не видел.

Принц, никем из горожан не узнанный, побрел по улочкам наугад: казалось, он не знает, куда идти. Прогулка его ни капельки не радовала — похоже, его высочество настоял на ней только затем, чтобы показать свою независимость. Ланс крался за ним; опасность то обнаруживалась, то снова пропадала, но Лансу не нравилось, что всякий раз она возникает чуть ближе.

Потом его высочество встретил женщину. Это была красивая, богато одетая, молодая, но вовсе не юная дама, присевшая отдохнуть на камень возле большого фонтана.

Принц уселся рядом, на соседний камень.

— Вы устали? — спросила дама. — Вы тоже чужой в этом городе?

— Я чужой везде, — печально ответил принц.

— Хотите пить? — спросила дама.

Сняла с головы плоскую шляпку, по форме напоминающую тазик, и зачерпнула воды из фонтана. Ланса поразило, как точно она скопировала жест, запечатленный во всех статуях города: женщина дает напиться страннику из мелкой круглой посудины. И принц, рассмеявшись, принял игру: встал на колени и прикоснулся к воде губами…

Нервы Ланса были напряжены, но ничего не случилось. Принц поднялся, отряхнул штаны и пригласил даму вместе зайти в харчевню. Дама согласилась. Ланс, никем не замеченный, проследовал за ними, занял столик в темном углу и велел слуге принести себе стакан молодого вина.

Вино было отравлено пыльцой скныря. Ланс определил это, едва поднеся стакан ко рту. (В этом месте рассказа Гарольд, слушавший, вытянув шею, снова сгорбился и чуть не застонал: опытный Ланс легко избежал ловушки, в которую мой учитель угодил с потрохами.)

Едва учуяв отраву, Ланс отбросил всякую деликатность и прицельным ударом посоха вышиб стакан из рук его высочества. Дама, нимало не удивившись, исчезла из-за стола — и тут же возникла снова за спиной Ланса.

Случился бой, подробности которого Ланс описывал тщательно и даже занудно, но пользовался при этом такими словами, что я ничего не поняла:

— Чередуя появления, исчезновения и фантомную атаку, противник намеревался рассеять мое внимание. В такой ситуации показано веерное трассирование, но ввиду того, что его высочество находился в зоне поражения, я вынужден был переменить тактику и рискнуть…

Гарольд слушал так напряженно, что у него даже пот на лбу заблестел. Он тоже, кажется, не все понимал, но изо всех сил старался разобраться.

— Убедившись, что поле боя на время очищено, я подал установленный сигнал о помощи, взял принца, к тому времени обездвиженного, и с ним покинул поле боя. Время — восемь часов четыре минуты. Видимость — ограниченная. Его величество пришел ко мне на помощь через три с половиной минуты и осмотрел место схватки, но противник удалился, не оставив следов…

Я вдруг сообразила, что все это было почти одновременно с нашим бегством из «Хрусталя»! Интересно, что опытный Ланс не постеснялся позвать Оберона на помощь. В отличие от Гарольда, который тянул до последнего; я потихоньку покосилась на моего учителя. Гарольд сидел красный, насупленный и на мой взгляд не ответил.

— Собственно, это все, что я могу сообщить, ваше величество, — сказал Ланс и снова взялся за посох. Правая рука его, четырехпалая, ласково погладила костяное навершие.

— Спасибо, Ланс. — Оберон кивнул. — Итак, господа маги дороги…

Гарольд быстро поднял голову. А я и так смотрела на короля во все глаза.

— Итак, вы все уже поняли… а кто не понял, я объясню: Королевству объявлена война. Здесь, в границах «толстого» мира, наш враг действует подкупом, ядом, силой и хитростью. Когда мы пересечем грань, отделяющую привычный мир от неоткрытых земель, сила нашего врага возрастет стократно. Я, король, и вы, маги дороги, — мы вчетвером стоим между нашими людьми и лютой смертью. Мы, четверо, отделяем будущее Королевства от хаоса без будущего. Тебе ясно, Лена?

Я подпрыгнула в кресле. Почему именно я? Я что, тупая? Как мне может быть не ясно?

Ланс, который все разглядывал навершие посоха, кивнул, как ни в чем не бывало. Как будто речь шла о чистке зубов или там о сосисках. Гарольд, из красного сделавшийся бледным, сильнее сдвинул брови.

Оберон встал. Прошелся по шатру, откинул крышку длинного сундука, вытащил оттуда что-то завернутое в черную ткань. Развернул; это был посох полированного дерева, темный, с красноватым отливом.

— Возьми, пожалуйста, Гарольд, вместо того, что я сломал вчера у Лены в руках…

Гарольд вскочил, опустился перед королем на одно колено, принял посох со склоненной головой, встал, огляделся, будто не зная, куда девать себя и громоздкую вещь в руках. Сел на свое место, прижимая посох к груди.

Король неторопливо перебирал вещи в сундуке. Я поняла, что, если и мне сейчас не дадут посох — все равно какой, пусть старый, пусть некрасивый, — я умру от обиды, не вставая с этого кресла.

— Лена…

Я подскочила. Оберон смотрел на меня через плечо, будто раздумывая. Будто прикидывая, достойна ли я, от горшка два вершка, носить боевое оружие мага дороги.

— Ну-ка, встань.

Я поднялась, стараясь казаться выше. Ну что за унижение мой рост, вот и новые учителя всегда смотрят с недоверием, как будто я приперлась сюда из младшего класса безо всяких на то оснований…

Оберон внимательно смерил меня взглядом. А потом вытащил из сундука что-то длинное, завернутое в кожу.

Оно было почти с меня ростом!

— Лена, — сказал Оберон спокойно и буднично. — Благодари своего учителя — за несколько дней ты усвоила больше, чем я считал возможным. Поэтому я считаю, что ты достойна носить посох. Возьми.

И развернул кожу.

Батюшки-светы!

Я забыла, что надо опуститься на одно колено. Я вообще обо всем забыла. В руках у Оберона был его собственный посох! Белый, тонкий и длинный, с двуцветным навершием — наполовину изумрудным, наполовину рубиновым!

— Разве мне такое можно?!

Гарольд больно ткнул меня в спину костяшками пальцев. Оберон ждал, как ни в чем не бывало. Я быстро плюхнулась на одно колено, протянула перед собой трясущиеся ладони, и Оберон положил в них посох — неожиданно легкий. Только навершие тянуло к земле.

Я села на пятки, да так и осталась сидеть. Гарольд возмущенно зашипел за моей спиной, но Оберон сказал ему просто:

— Оставь ее в покое.

И меня в самом деле оставили в покое — минут на десять, а может, на пятнадцать. Что-то бормотал скучным голосом Ланс. Громко и быстро говорил Гарольд. Потом Оберон сказал: «Делайте», и они оба вышли; я с трудом поднялась на ноги, все еще держа посох перед собой. Мне тоже надо было уйти; мне теперь предстояло доказывать, что я достойна этой замечательной, восхитительной, волшебной штуки…

— Лена, присядь на секундочку.

Я быстро села на свое место. Я испугалась, что король будет меня за что-то ругать. Скоренько перебрала в голове: не соблюдаю этикет; не говорю «ваше величество»; болтаю глупости, да и в учебе, если честно, вовсе не так преуспела, как думает король. «Усвоила больше, чем я считал возможным»… Получается, я его обманываю, что ли?

Посох лежал у меня на коленях. Я стиснула его двумя руками:

— Ваше величество, я…

И запнулась. Опять по-дурацки получилось: по этикету мне надо сидеть и слушать, что скажет король, а не лезть со своими разговорами. От стыда я втянула голову в плечи, как перед этим Гарольд.

Оберон уселся напротив:

— Лена, во-первых, я знаю, что ты еще не самый лучший на свете маг. Если я сейчас попрошу тебя повторить то, что ты делала вчера в переулке, — ты не повторишь. Но главное не в этом: вчера в переулке ты сражалась с людьми, которые были много тебя сильнее. Ты знала, что скорее всего проиграешь, но дралась за победу — до конца. Вот это качество настоящего мага дороги, и теперь я окончательно понимаю, что не ошибся в тебе.

Уши мои как вспыхнут красным огнем — р-раз!

Слезы как брызнут из глаз — буль! И на посох: кап-кап-кап…

А Оберон продолжал, как ни в чем не бывало:

— Разумеется, главные трудности у нас впереди, и особенно радоваться пока нечему. Завтра утром выступим из города, заночуем на границе ведомых земель и послезавтра с рассветом перейдем ее. Я просил Гарольда отработать с тобой несколько приемов… Тебе хочется о чем-то спросить?

Я к тому времени кое-как подобрала сопли. Неприлично — зареванный маг дороги.

— Ваше величество, а кто наш враг? Кто была та женщина, про которую рассказывал Ланс? И эти, с синими лицами, — они вампиры?

— Нет, они не вампиры. Они живут в подводном поселке неподалеку отсюда — знаешь, под водой наполненные воздухом купола, эти люди там живут и промышляют в море. От свежего воздуха они пьянеют, их легко подкупить, уговорить на что угодно… Не всех, конечно, хотя разбойников среди них необычайно много. Они такие же люди «толстого» мира, как любой крестьянин или купец: если бы ты посмотрела на них вот так, — он поднес ладонь к глазам, глянул на меня сквозь щелку между пальцами, — ты бы их не увидела…

— А женщина?

— С женщиной хуже. Собственно, та женщина — один из обликов нашего врага… Она принадлежит к тонкому миру. Она, в какой-то степени, его королева.

— Королева?! А вы?

— У меня есть Королевство. А у нее — только туман над пропастью, только студень неоткрытого мира… Она там живет. Всегда. Мы готовимся вступить в ее владения.

У меня мурашки побежали по спине — от затылка к пяткам.

— А… чего она от нас хочет?

— Ничего особенного. Она хочет, чтобы нас не было.

— Почему? Что мы ей сделали?

— Мы связываем тонкий мир — и «толстый». А она разделяет их навсегда. Если нас не будет — ей будет вольготно.

— Как это?

— Ни одно новое Королевство не будет основано. Ни одна новая песня не будет придумана. Ни один влюбленный не подумает: «Ее глаза как звезды». Он подумает просто: «У нее богатый папа, женюсь-ка я и проживу жизнь безбедно».

— Не может быть, — пробормотала я.

— Может. И будет. Если мы не сделаем то, что должны. У тебя есть еще вопросы?

Я секунду раздумывала — может, хватит злоупотреблять королевским временем и уйти, пока Оберон добрый? С другой стороны, когда еще я смогу с ним вот так спокойно поговорить…

— Ваше величество… А почему у принца шесть невест? У него что, будет гарем?

— Нет, что ты. Считается, будто шесть невест нужны, чтобы выбрать одну.

— Ну, это как-то… унизительно. — Я смутилась. — Получается, они перед ним как на ярмарке… Как на прилавке, а он долго выбирает…

— Я сказал «считается». На самом деле все сложнее… В Королевстве не может быть просто случайных людей, зевак или прохожих. Ты — маг дороги. Мать Гарольда — повариха и нянька. Я — король. Людо — канцлер, Говард — комендант… А они — принцессы. Из них только одна происходит из Королевства — Ортензия. Другие пришли к нам еще девочками, босиком, с узелком за плечами, со свидетельством на гербовой бумаге, что отец их — король далеких стран… Таков обычай. Мы приняли их, и они стали принцессами-невестами, частью нашего Королевства. Понятно?

— М-м-м, — я честно пыталась разобраться во всех этих сложностях, — а что с ними будет потом?

— Потом, на новой земле, они выйдут замуж за кого-то из местных. Остепенятся, освоятся, нарожают детишек, станут частью «толстого» мира.

— И я перестану их видеть, если буду смотреть вот так? — Я приложила ладонь к глазам.

— Перестанешь. Но в этом нет ничего страшного, просто «толстый» мир живет по своим законам.

— А принц?

Оберон чуть нахмурился:

— Что принц?

Я смутилась:

— Ну… почему он сказал той женщине у фонтана, что он чужой везде?

Оберон молчал довольно долго.

— Лена, — сказал он наконец. — Не хочу врать… Можно, я пока тебе не отвечу?

 

Глава 11

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

До обеда я упражнялась с новым посохом, а Гарольд меня учил. Честно говоря, толку было немного: мой наставник все время забывал, что вещи, для него понятные и простые, для меня — новые и сложные.

— Ну ты что, совсем не соображаешь? Или ты нарочно отключила голову?

Он раздражался от каждой мелочи. Если бы не доверие Оберона, если бы не слова, которые король сказал мне утром в шатре, — я не сдержалась бы, да и огрела Гарольда посохом по шее. Батюшки! Это какое же ангельское терпение у школьных учителей, если они день за днем повторяют одно и то же, одно и то же, а когда кричат — то не беспрерывно ведь. Хоть паузы делают.

Наконец моего наставника позвали по какому-то делу. Мы оба обрадовались: он — потому что можно наконец дать горлу передышку. Я — потому что от его воплей уже звенело в ушах. Гарольд ушел, и тренировка пошла на лад: я подавала в небо сигналы, и растягивала над собой едва заметную «защитную сеточку», и катала по земле маленький камень, не прикасаясь к нему, и чем больше пробовала — тем лучше у меня получалось. Посох сам меня учил: он был такой удобный, такой послушный и легкий, как будто Оберон передал мне вместе с посохом частицу своего могущества…

Наконец затрубили на обед.

Во дворе гостиницы под открытым небом был накрыт большой стол. За ним сидели слуги, конюхи, музыканты, стражники, егеря и портные. Я шла мимо, и каждый из них — каждый! — провожал глазами мой посох.

Я подошла к другому столу, где еще были свободные места. С посохом возникла заминка: лежа у меня на коленях, он занимал два стула справа и слева, а будучи поставлен торчком, норовил упасть. В конце концов я приспособилась: зажала посох между коленками, положила верхней частью на плечо (навершие при этом оказалось много выше моей головы), и так, скособочившись, стала есть.

Гарольд задерживался. Оберон обедал у себя в шатре. Прошел по двору Ланс, взял со стола ломоть хлеба и, задумчиво жуя, удалился. Мать Гарольда, веснушчатая, кругленькая, заботливо выбрала для меня лучший кусочек:

— После хорошей работы — хороший обед, это уж закон, кушайте на здоровье…

Голодная, как сто волков, я смолотила две порции, тщательно вытерла руки салфеткой и, по-прежнему держа посох на виду у всех (оно и понятно — как бы я такую громадину спрятала?), побрела обратно — на задний двор.

Я шла и раздумывала: браться за тренировки сразу же? Или все-таки устроить себе «тихий час»? Сытое брюхо к ученью глухо, как говорил наш физик. Что будет, если я залезу на сеновал и полчасика поваляюсь?

И я совсем уже решила устроить себе маленький отдых, когда из дверей гостиницы вышел мне навстречу его высочество принц. Вышел и остановился, заглядевшись так, как будто я была не я, а невиданное чудо в перьях.

— Добрый день, ваше высочество, — сказала я скромно.

— Лена! У вас посох Оберона!

Сегодня все смотрели мне вслед с уважением, но принц, казалось, был потрясен до глубины души.

— Да, — сказала я еще скромнее. — Его величество отдал мне свой посох. Все-таки, вы понимаете, время неспокойное, послезавтра границу переходить…

— Что же вы сделали? Что совершили? Отец никогда никому не выказывал такого доверия…

Опять пришлось удерживать губы — чтобы не расползались в глупую улыбку до ушей.

— Знаете, я так рад, что он достался именно вам, — сказал принц искренне. — Если бы отец доверил посох Лансу…

И он состроил такую физиономию, что сразу стало ясно: старший маг дороги не заслуживает посоха ни в коем случае.

— У Ланса есть свой, — сказала я, чтобы хоть немножко соблюсти справедливость.

— А знаете, Лена, — принцу, кажется, пришла идея. — Вы уже обедали?

— Да. Только что из-за стола.

— Тогда поднимитесь ко мне в комнату, а? Мне так нравится слушать рассказы о вашем мире…

Я колебалась недолго. В конце концов, мой план по тренировкам на сегодня уже перевыполнен.

Я не давала королю обещания держать в тайне все, что услышала на утреннем совете. Но чутье (а вместе с посохом у меня, кажется, появилось настоящее чутье!) подсказывало, что болтать не следует. Тем более что в рассказе Ланса принц выглядел не лучшим образом: сперва заупрямился, доказывая свою независимость, потом путался у мага под ногами, не давая применить «веерное трассирование»…

Я рассказала принцу, как устроены пылесос и паровое отопление. Он слушал внимательно, а сам все поглядывал на мой посох и качал головой, будто никак не мог поверить моему счастью.

— Лена, — сказал он, когда я закончила. — Признайтесь. Что вы сделали? Если отец дал вам посох — значит, что-то было, что-то очень важное…

— Ничего особенного, — сказала я, стараясь казаться невозмутимой. — Вчера мы с Гарольдом оказались вдвоем против целой шайки разбойников. Гарольд был… э-э-э… плохо себя чувствовал. Пришлось мне брать его посох и отбивать атаку…

— И вы отбили?!

— Почти, — призналась я. — В самый нужный момент пришел Оберон… э-э-э, то есть его величество, и немножечко мне помог.

— Завидую вам, — с горечью сказал принц. — Я бы тоже хотел быть магом дороги.

— Но, — пробормотала я неуверенно, — ведь быть принцем — тоже неплохо, да?

Он опустил глаза.

Послеполуденное солнце било в высокое окно, освещая большую комнату со множеством зеркал и гобеленов. В этом свете я разглядывала принца, не стесняясь — он все равно не видел моего взгляда. Прежде он казался мне много старше Гарольда, я думала, ему лет двадцать с небольшим. А теперь обнаружилось, что его высочеству не больше восемнадцати: просто в отличие от моего учителя, который хоть и задирал нос, но не умел вести себя солидно, принц держался и говорил как серьезный, много повидавший человек. Сейчас он казался очень грустным.

— Э-э-э… Ваше высочество?

— Лена, — тихо сказал принц. — Ланс уже рассказывал вам, что я дурак и неумеха?

— Нет, — соврала я, не моргнув глазом. — Ланс просто… ну, он же отчитывался перед королем о том, как на вас напали…

— Да кто напал?! — Принц поднял голову. — Это дурацкое недоразумение. Сначала Лансу всюду мерещится опасность, и он не дает нам гулять. Потом он ни с того ни с сего выбивает у меня стакан… Разгромил харчевню, распугал посетителей. Я чуть со стыда не сгорел. Ты думаешь, он позволил мне хотя бы заплатить хозяину за разгром? Спасибо, что не поволок меня за шиворот через весь город! А потом, конечно, представил все это отцу, как удачно отбитое покушение. Ланс же у нас герой — если проходит месяц без подвигов, он устраивает провокацию, чтобы покрасоваться перед королем…

Я растерялась. Принц говорил горько и правдиво. И смотрел мне в глаза.

— Но эта женщина… — начала я.

— Женщина?! Он и женщину приплел? То-то я думаю, почему высочества на меня смотрят волком… Им-то зачем было рассказывать…

— Вы хотите сказать, что там не было никакой женщины?

Принц отвернулся. Лицо его сделалось скучным.

— Лена… Не знаю, может, отец запретил говорить со мной на эту тему? Может, вам запрещено, а я заставляю вас нарушать запрет?

— Никто мне ничего не запрещал, — сказала я обиженно. — Просто… Если Оберон доверяет Лансу, а Ланс дурак, то надо же сказать королю?

Принц улыбнулся:

— Ну иди скажи. Только сразу распрощайся с посохом. Потому что, когда я сказал королю, что Ланс дурак и предатель, он меня, родного сына, чуть из Королевства не выгнал. Вот так.

Я вернулась к себе в комнатушку мрачнее тучи. Поставила посох в угол, стянула сапоги и мешком повалилась на кровать.

Ох уж мне эти штаны, застежки, металлическая жилетка! Хорошо бы сейчас накинуть махровый халатик и посидеть у телевизора. Как долго уже я кино не смотрела? Почти неделю…

Ну зачем мне этот принц по дороге попался? Все было так хорошо… Совет магов, Оберон… Пусть король не ответил на мой вопрос — но он же и врать не стал! Он мудрый, уверенный, все предвидит. А по словам принца выходит, что он слепой какой-то: Ланс обманывает, а король ему верит больше, чем сыну. Хотя Людовик Тринадцатый верил же кардиналу Ришелье… И специальное есть слово — «серый кардинал» — для людей, которые обманывают короля, правят вместо него, а король этого и не замечает…

Я села на кровати. Мне надо было с кем-то посоветоваться. Вот только с кем? С Гарольдом? Я снова обулась, вышла во двор и подошла к хозяйственным телегам. Обед только что закончился, слуги хлопотали у бочек с горячей водой, мыли посуду, драили столы, а мать Гарольда, подпоясанная передником, о чем-то спорила с главным поваром. Кажется, о том, что подавать на ужин: перловку или овсянку?

— Простите, — я вмешалась в их разговор, — вы не видели Гарольда?

— Он в городе. — Женщина сдула со лба упавшую прядь волос. — Король его отослал с поручением.

— Спасибо, — сказала я, отошла и задумалась: что мне теперь делать?

Дождаться Гарольда — или искать правды прямо здесь, сейчас ?

Задумавшись, я позволила ногам нести куда захочется. Ноги принесли меня к шатру Оберона. У входа стоял, небрежно отставив пику, усатый стражник в железной кирасе.

Я его немножко знала — Королевство маленькое, рано или поздно с каждым познакомишься.

— Добрый день, — сказала я так твердо, как только могла. — Мне нужно срочно видеть короля.

— Король очень занят, Лена, — ответил стражник, с любопытством разглядывая мой посох. — У него совет с комендантом и канцлером.

И не двинулся с места, все так же загораживая вход.

Я отошла.

За время похода я привыкла, что ко мне относятся по-особенному и многое позволяют. И вот в первый раз мне дали понять, что Лена Лапина вовсе не центр вселенной: Оберон занят, и как бы я к нему ни рвалась — его величество не станет говорить с младшим магом дороги…

А если я должна сообщить что-то очень важное?

Я огляделась.

Площадь, на которой стоял королевский шатер, была такая большая, что на ней помещались сразу три фонтана. И возле одного из них прогуливался, разглядывая окрестные крыши, Ланс.

Как всегда, он был сосредоточен и мрачноват. За спиной у него покачивался посох в длинном кожаном футляре; в правой руке Ланс держал грифель, а в левой — маленькую книжечку. И он чертил в ней что-то, глядел по сторонам и снова чертил: со стороны можно было подумать, что старший маг дороги сочиняет стихи.

Может быть, спросить у него?

А как я узнаю, говорит ли он правду? И не навредит ли это принцу? И не разгневается ли Оберон?

Я три раза обошла вокруг шатра. Мне надо было набраться решимости: с каждым кругом моя сила воли натягивалась, будто пружина. Наконец я набрала в грудь побольше воздуха и зашагала к фонтану.

Ланс стоял ко мне спиной, я увидела листок в его книжечке, исчерканный будто набросками: линия крыш… Череп дракона на холме… Силуэт статуи из фонтана…

— Простите, пожалуйста…

Он обернулся. У него было такое недовольное, высокомерное лицо, что я попятилась.

— Да, Лена, — сказал он равнодушно. Хорошо хоть ругаться не стал.

— Я хотела спросить…

Он смотрел на меня неподвижно, бесстрастно, и под этим взглядом у меня язык прилип к зубам. И когда я уже совсем решила бросить свою затею и сбежать, Ланс вдруг шагнул вперед, взялся за посох Оберона, передвинул мою руку вверх по древку:

— Привыкай сразу к правильной хватке. Между навершием и правой рукой должно помещаться от локтя до двух. Не больше. Что ты хотела спросить?

— Я хотела, — пролепетала я, глядя в его белесые глаза, оказавшиеся теперь очень близко, — спросить… а что такое веерное трассирование?

Он совершенно не удивился.

В следующую секунду его собственный посох был у него в руках. Ланс легко крутанул его на пальце. Раздалось шипение. На секунду мы оказались в центре «шатра» из дугообразных огненных струек.

Посох замер, мерцание прекратилось, «шатер» исчез. Мы стояли в дымящемся кругу — там, где огненные струйки касались мостовой, теперь догорали щепки, солома и прочий уличный мусор.

Взвилась над площадью перепуганная стая голубей. Где-то загавкала собака. Над водой в фонтане облачком поднялся туман.

— Здорово, — сказала я хрипло.

— Это все, что ты хотела узнать?

И я струсила.

— Да, — сказала я торопливо. — Большое спасибо.

 

Глава 12

ПЕРЕХОД

Город тысячи харчевен был последним человеческим поселением на нашем пути. Стоило каравану перевалить через холмы — и началась безлюдная дикая местность. Огромные птицы кружили над караваном, каждая размером с небольшой самолет. В полдень их крылья то и дело закрывали солнце, но это было еще полбеды: птицы кричали так пронзительно и жалобно, как будто их жарили и ели прямо там, в поднебесье.

— Гарольд? Может, у них болит что-то?

— Они здоровее нас с тобой!

— Тогда почему так орут?

— Порода такая. Похоронники называются.

Я покосилась в небо. Похоронники метались, всплескивали крыльями, то падали камнем, то снова набирали высоту. Им явно нравилось над нами издеваться.

— Гарольд? Может, их разогнать?

— Будет приказ — разгоним, — степенно отвечал Гарольд.

Но приказа не последовало. Птицы мало-помалу отстали сами по себе. У меня на душе стало легче, но ненадолго: теперь вокруг воцарилась тишина, как под подушкой. Не шелестели листья. Совсем не было ветра. В низинах собирался туман. Лошади ступали по траве совершенно бесшумно, только где-то в хвосте колонны, в обозе, глухо звякал колокольчик.

Мне опять захотелось домой. Подумать только: пока я здесь воюю, там застыл в воздухе падающий снег, замерли троллейбусы и машины, мама замерла у себя на работе перед экраном компьютера, и экран не мерцает…

Надеюсь, с ней ничего не станется, пока я здесь? С ними со всеми без меня ничего не случится?

— Гарольд… А что бывает с теми городами и странами, откуда ушло Королевство?

— Живут себе. Некоторые получше, некоторые похуже… Оберон… его величество говорит, что со временем такой мир может разрастись со страшной силой, покорить небо и землю, а потом построить огромный летающий дом и улететь к звездам.

— Гарольд, — у меня вдруг пересохло во рту. — А Оберон не говорил…

— Не «Оберон», а «его величество»!

Я не стала с ним спорить. Хлопнула пятками по упругим бокам моего Серого, тот зашагал быстрее, перешел на рысь (меня стало трясти и подбрасывать) и скоро оказался в голове колонны.

Крокодилоконь Оберона (это чудище звалось нежно — Фиалк) плыл над дорогой, едва касаясь ее широченными копытами. Стражники покосились на меня, но пропустили к королю; рядом с Фиалком шел коричневый конь принца, покрытый попоной так, что виднелись только хвост и голова.

Отец и сын разговаривали. Я поняла, что опять не вовремя. Принц сидел в седле красный, очень обиженный: вот так же выглядела наша отличница Фролова, когда новая математичка влепила ей трояк по самостоятельной…

В руках у короля был его новый посох — черный, будто смоляной, с навершием в виде корявого древесного корня.

Оберон почувствовал мое приближение. Глянул через плечо:

— Добрый день, Лена. Что скажешь?

Он говорил спокойно и приветливо, как обычно, но мне все-таки показалось, что в его голосе нет прежней доброты.

— Вы заняты? — спросила я. И поспешно добавила: — Ваше величество.

Оберон улыбнулся:

— Представь, что во время битвы офицер приходит к полководцу: «Простите, вы не заняты?» Нет? А мне показалось… Я только хотел сказать, что враг прорвал левый фланг и армия отступает в беспорядке…»

Я покраснела. Конечно, я задала глупый вопрос, но зачем же надо мной подтрунивать в присутствии принца?

— Не обижайся. — Оберон поманил меня пальцем, серый конь правильно истолковал его жест и почти поравнялся с зубастым Фиалком. — Мне кажется, что со вчерашнего дня ты какая-то… не такая. Что тебя мучает?

Принц на меня не смотрел — изучал горизонт. Лицо у него было отчужденное, мол, предавай меня, не тяни.

— Нет, ваше величество. То есть я немножко волнуюсь, все-таки переход границы… то-се…

Король чуть приподнял бровь. Я солгала, он это понял. Принц по-прежнему смотрел вдаль. Неезженая дорога, поросшая травой и кустами, вела вперед и вперед, терялась за холмом. А впереди стояли тучи — плотной черной стеной.

Над караваном висела зловещая тишина. Если бы принц догадался отстать! Я поговорила бы с Обероном начистоту… Вот ведь дурацкое положение! Заговорить — получится, будто я сплетница и ябеда к тому же. Не заговорить — выходит, что я вру.

— Я хотела спросить только… Наш мир — мой настоящий… то есть родной мир… может быть, в нем тоже когда-то было Королевство? А потом Королевство покинуло его, мир разросся, изменился, стал таким, как теперь?

Крокодилоконь по имени Фиалк обернул ко мне зубастую морду. Удивленно покосился карим глазом: как ты, мол, догадалась?

Принца не интересовали отвлеченные вопросы. Он не повернул головы.

Оберон улыбнулся:

— Знаешь… Не исключено. Может, и было такое Королевство. Давным-давно. Уже никто толком и не помнит.

— Ну, кто-то помнит, — сказала я, помолчав. — Ведь если бы того Королевства не было — зачем бы я пришла к вам? Зачем бы училась волшебству, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор?

Принц оживился:

— Телевизор — это штука, которая показывает картинки?

— Мне нравится ход твоей мысли, — серьезно сказал Оберон, не слушая сына. — Да. Наверное, ты права.

И он так это сказал, что на душе у меня снова стало спокойно. Пусть отец и сын не всегда понимают друг друга, пусть с принцем связана какая-то тайна — но Оберону я могу верить до конца, что бы там ни было.

— Горы. — Король протянул вперед свой черный посох. Я посмотрела, куда он указывал…

То, что раньше казалось тучами, обернулось на самом деле немыслимыми, страшенно высокими, покрытыми снегом горами.

Мы разбили лагерь у подножия скалы, треугольной, похожей на парус. Здесь везде был камень, скалы торчали тут и там, как щербатые зубы. Стемнело моментально, будто выключили свет. Я как раз занималась своими делами в укромном местечке. Выбралась оттуда, на ходу застегивая штаны, выпучив в темнотищу глаза: ничего же не видно!

Постояла, поморгала, понемногу сориентировалась. Костры, разведенные стражей и поварами, светили тускло: экономили топливо. Можно, конечно, идти на свет, но где гарантия, что по дороге не угодишь ногой в щель, не свалишься в яму, не покалечишься?

— Гарольд? Гарольд, ты где?

В ответ пришел откуда-то ветер, пробрал до костей, но главное — принес звуки. Странные, смазанные, жутенькие.

— Гарольд? Помоги мне!

Над королевским шатром вдруг зажегся круг света. Сразу стали видны и повозки, и карета, и сам шатер, и люди вокруг…

И Гарольд. Он нашелся совсем рядом, с посохом наперевес:

— Звала?

— Ну… потерялась, в общем.

— Ты дура, да? «Помоги мне» — это сигнал, что напали враги!

— Я не знала…

— Тс-с-с…

Мы замолчали. Люди у костров молчали тоже; снова потянуло ветром. Крики… звон металла… Грохот… Вопли…

Я вцепилась Гарольду в рукав.

— Что это?

— Эхо, — ответил он шепотом. — Это ведь граница… Тут ветер носит отголоски всех битв, которые только были на свете. Не обращай внимания, это безопасно.

Держась друг за друга, мы вернулись к повозке, у которой привязаны были наши кони. Пастись тут было негде — и лошади проводили время, сунув морды в мешки с овсом.

— Гарольд… ты не замечал, что принц сегодня странный?

— Будешь странным, на его-то месте…

— А что у него за место?

— Он принц, понимаешь? Такая должность. А он хочет быть королем. Хотя бы в будущем.

— О-о, — от этой мысли мне сделалось неприятно. — Он что же… ждет, когда Оберон умрет?

— Перестань. Он порядочный человек, любит отца… Но, конечно, ему нелегко. Еще высочества эти… от них кто хочешь с ума сойдет.

Мы подошли к самому большому костру. Стражники без слов подвинулись, давая нам место.

— Что, братцы-волшебники, — сказал тот усатый, что не пустил меня вчера в шатер к Оберону. — Битву на Перевале слышали?

— Это не Перевал был, — возразил другой, бородатый. — Там слоны ревели. Боевых слонов на Перевале не водилось. Это осада Кремня.

— Тихо! Опять…

Над лагерем прокатилось далекое эхо — явственно слышались рыдающие тонкие голоса. Я зажала уши.

— А это я уже не знаю что такое, — пробормотал усатый. — Разграбление Городища, что ли? Скорее бы смотаться отсюда, я знаю одного парня, который вот так сидел-сидел на границе — и сбрендил…

— Вы как хотите, — сказала я как могла спокойно, — а я иду спать. С меня на сегодня достаточно.

Мы шли в темноте. Ни один факел не мог ее рассеять; я держалась одной рукой за конский хвост — это была лошадь Гарольда. Другой рукой тянула за уздечку Серого. Или он меня тянул. Он вообще был смелее и умнее меня: то и дело прижимался боком к плечу, согревая и поддерживая, давая понять, что конец пути близок.

Потом мы шли — вереницей — в густом облаке, липком и почти непрозрачном.

А потом облако рассеялось, и я увидела, что все мы — все маленькое Королевство — стоим плечом к плечу на нешироком каменном карнизе. Слева — отвесная стена. Справа — пропасть. Клубится какой-то бурый дым, пахнет удушливо и гадко. Небо темно-серое, картонное, и вокруг ни кустика травки. Ни листочка. И нас так мало, жалкая горстка людей. Мы напуганные, мы такие беззащитные… Гарольд ткнул меня локтем в бок:

— Приготовь посох.

— Что?

— Оружие вынимай, а не «что»!

Я засуетилась, запуталась в ремешках на футляре (посох был приторочен к седлу). Наконец высвободила свое оружие, взялась двумя руками, мельком вспомнила наставление Ланса: «Между навершием и правой рукой должно помещаться от локтя до двух…»

— Готова? — прошипел Гарольд.

В ту же секунду в серое картонное небо ударил ярко-белый луч. И сразу же — красный луч. Гарольд, коротко вздохнув, ударил в камень своим посохом — из навершия вырвался синий луч; все ждали только меня, меня-неумеху…

Закусив губу, я грохнула о землю посохом и… попала себе по ноге. От боли навернулись слезы, но луч — зеленый, изумрудный, веселенький такой — уже вырвался из двуцветного навершия и ушел в небо.

Белый луч пересекся с красным. Синий лег на место их соприкосновения; трясущимися руками я направила зеленый луч в ту единственную маленькую точку, где уже соединялись белый, красный и синий.

Вспышка!

Огненный шар раскрылся, как цветок, у нас над головами. Маленькое солнце осветило скалы и пропасти; пропал бурый туман, смягчились тени, как языком слизало ужас и слабость, охватившие меня при виде этого жуткого места.

— Да здравствует Королевство! — басом взревел кто-то из стражников. И его крик моментально подхватили несколько сотен голосов:

— Да здравствует Королевство! Да здравствует Оберон! Да здравствуют маги дороги!

Огненный цветок поворачивался и плыл, согревая, радуя и подкрепляя силы, а я сжимала посох, направленный вверх, и чувствовала в этот момент руки и Оберона, и Ланса, и Гарольда.

Чего нам бояться?

Мы прорвемся. Мы дойдем. Потому что мы вместе.

 

Глава 13

РАЗВЕДКА БОЕМ

Вечером меня позвали на военно-дорожный совет.

Почти все уже спали — измученные дорогой в горах, над пропастями, и сквозь пещерные тоннели, и по хлипким каменным мостикам над бездной. Я тоже едва стояла на ногах; Гарольд смерил меня взглядом, протянул руку над моей головой:

— Оживи…

Глаза мои тут же открылись, сон улетучился. Зато Гарольд заметно побледнел.

— Тебя же не просили, — сказала я с укоризной. И, спохватившись, добавила: — Спасибо, конечно…

Шатер был разбит на этот раз на опушке леса. Деревья очертаниями напоминали елки, но с серой и черной хвоей. Я потрогала одну ветку — фу! Иголки были похожи на жесткие человеческие волосы. Ну и местечко, скажу я вам!

И все-таки здесь было красиво. Непривычно и страшно, как на другой планете (фиолетовое небо на закате… Елки эти волосатые, вершины скал — как запрокинутые в небо носатые злые лица…), но все-таки красиво, и в животе у меня тоненько запела «путешественная» струнка. В дальние страны лежит наш путь, где-то там, на далеких берегах, начнется новое Королевство!

Военно-дорожный совет на этот раз был расширенный. Кроме Оберона и нас, магов, там были канцлер, комендант, принц и начальник стражи. Все они по очереди говорили, но слушать их было вовсе не интересно.

Комендант долго и нудно докладывал о том, сколько муки, вяленого мяса, овощей и круп расходует караван ежедневно, сколько овса съедают лошади, какие ремонтные работы нужно провести в ближайшее время, как уменьшить расход топлива, сколько подков потеряно, сколько дегтя требуется для тележных осей и так далее. Канцлер, слушая его, все надувался и краснел, а потом закричал, что это головотяпство и саботаж, лошади при таком пайке сдохнут от голода через три дня, а если «его милость» не образумится, то сдохнем и все мы.

Комендант не согласился, стал возражать и ругаться. Принц слушал с болезненным вниманием. Я покосилась на Оберона — тот улыбнулся мне чуть заметно, мол, ничего страшного. Обычное дело.

Наконец начальник стражи гаркнул на сцепившихся коменданта и канцлера, велев им либо замолчать, либо говорить по очереди. Спорщики разошлись в разные углы шатра, совсем как боксеры в перерыве между раундами, и там сопели, вздыхали, бормотали под нос и обменивались сердитыми взглядами.

— Что у нас с высочествами? — спросил Оберон принца.

Тот устало пожал плечами:

— Как я и говорил. Стелла, Розина и Ортензия ведут себя как люди. Ну, иногда капризничают. Но можно терпеть. Алисия и Филумена требуют танцев, развлечений, трижды надень валятся в обморок, но и это можно терпеть. Но Эльвира! Ей придется затыкать рот, запирать в карете, усыплять… Я не знаю, что с ней делать, она постоянно сидит и бормочет, что все пропало, что мы погибли, зачем мы покинули старый замок, теперь нас всех ждет мучительная смерть. Другие слушают ее и заражаются, как гриппом, — начинаются истерики, обмороки… Ваше величество, я прошу вас решить этот вопрос, потому что за вами, в конце концов, последнее слово.

— Ты предлагаешь сбросить ее в пропасть? — спросил Оберон без улыбки.

— Я с самого начала говорил, что ее нельзя брать. — Принц чуть побледнел. — Она истеричка и паникерша.

— Она часть нашего Королевства. Не все, что в Королевстве, — сахар.

Принц опустил глаза:

— Что мне делать?

— Приведешь ее ко мне завтра утром.

Я попыталась вспомнить, кто из высочеств — Эльвира. Кажется, это та самая, похожая на Мальвину… Или веснушчатая? А может, брюнетка, которая смахивает на Зайцеву? Мне стало смешно: вот бы Зайцеву с Лозовой сюда, под эти черные елки! Тоже небось скулили бы и предвещали всякие беды…

Интересно, Оберон поругает ее? Или заколдует, чтобы долго не возиться?

Я пропустила доклад начальника стражи — впрочем, он больше хвастался, чем докладывал. Все, мол, стражники верны королю, все бодры духом и намерены преодолевать трудности лихо и с песней, и ну и все такое. Трубач, правда, кашляет — простудился, но начальник стражи отдал ему свой личный запас драконовой смолы, которая, как известно, борется с кашлем, как дракон.

Потом слово перешло к Лансу, Тот пожал плечами, будто говоря: ну что вам еще рассказывать?

— Господа, мы успешно пересекли границу неоткрытых земель. Концентрация зла вокруг Королевства не превышает обычного для этих мест фона. Сегодня мною остановлены две лавины средней тяжести, которые, однако, были естественным порождением физических законов, а не проявлением чьей-либо злой воли. Пока оснований для паники я не вижу. Следите за средствами оповещения — сигнал «магическая опасность» остается прежним, это прерывистый луч в небо. У меня все, ваше величество.

— Очень хорошо, — сказал Оберон. — Перед тем как мы разойдемся, я хочу напомнить вам, господа, об одной очень важной вещи. Здесь, на неоткрытых землях, Королевство выживет только в том случае, если будет едино. Попытка оставить службу в пути расценивается как измена и карается смертью… Надеюсь, все ваши люди об этом знают?

Интересно, что я этого не знала. Хоть я и не собиралась оставить службу Оберону, а все-таки в животе у меня наметился холодок.

— Что же, господа, — заключил Оберон и оглянулся на начальника стражи. — Мне не стоит проверять ночные караулы?

Тот даже поперхнулся от рвения — разумеется, его величество может спокойненько почивать в своем шатре, караулы надежны, бессонны и сменяются каждые четыре часа.

— Благодарю за службу, — сказал Оберон. — Господа, все свободны, все могут идти «почивать»…

Я не удержалась и зевнула, прикрыв рот ладонью. Гарольд, увидев это, заразился и зевнул тоже. Оберон что-то шепнул ему на ухо; Гарольд удивленно на него глянул. Потом кивнул и побрел к выходу, не оглядываясь на меня.

— Гарольд, ты совсем заснул?

Я поторопилась за ним, но Оберон мягко перехватил меня за плечо:

— Лена… Останься.

Опустился полог шатра за последним из уходящих, начальником стражи. Мы с королем остались вдвоем; я вопросительно на него уставилась — снизу вверх.

Оберон протянул ладонь над моей головой:

— Оживи…

Р-раз!

Захотелось прыгать мячиком, бегать, кувыркаться, драться с кем-нибудь, совершать подвиги… И летать! Ах, как мне захотелось летать!

Я не удержалась и подпрыгнула. Еще и еще; а Оберон ни капельки не изменился. Как будто и не передал мне целую кучу собственных сил!

— Спасибо, — пробормотала я. — Э-э-э… ваше величество. Я теперь точно не засну!

— Собственно, спать тебе не придется, — немного виновато сказал Оберон. — Я собираюсь взять тебя с собой на разведку. Как ты на это смотришь?

Фиалк не стоял, привязанный, с другими лошадьми, не хрустел овсом; он явился из темноты, молочно-белый, свободный, по-лебединому изогнул шею, сверкнул крокодильими зубами. Карий глаз уставился на меня вопросительно.

— А где твой посох? — спросил Оберон.

Батюшки! Я пришла в такой восторг от его слов о разведке, что забыла свое оружие в шатре! Позор мне на голову!

Я ждала, что вот сейчас он скажет: ну, раз ты так обращаешься с посохом, я не возьму тебя с собой. Я была к этому совершенно готова — но Оберон только укоризненно покачал головой:

— Иди и поскорее принеси.

Я вернулась, запыхавшись, с посохом наперевес, с налитыми кровью ушами:

— Я больше никогда его не забуду, честное слово… ваше величество!

Вместо ответа Оберон взял меня под мышки и легко поднял, водрузил на седло. Я тут же поджала ноги, потому что Фиалк пожелал в этот момент расправить тонкие кожистые крылья. Когда Оберон вскочил в седло за моей спиной, крокодилоконь сложил крылышки, и я коленями почувствовала, какие они теплые — прямо горячие.

— Ты видишь в темноте?

— Нет, — призналась я.

Он поднес ладонь к моему лицу. Сквозь щелочку между пальцами я увидела свет — деревья и скалы будто светились изнутри, каждый камушек объемно выступал из мрака, но не отбрасывал тени. Оберон убрал руку. Снова сделалось темно.

— Не вижу, — жалобно сказала я.

— Это просто. Закрой глаза…

Я послушалась. Он легко прижал мои веки ладонью:

— Представь, что у тебя во лбу, чуть выше переносицы, прожектор. Как у поезда в метро.

Я засмеялась. Уж очень забавно было здесь, в неоткрытых землях, в чужом странном мире вспоминать о метро.

— Ты не смейся, ты делай…

Я постаралась представить себя поездом. Получилось почти сразу: в последние дни, тренируясь с посохом, я здорово приручила свою фантазию. Вот у меня загорелась, зачесалась точка на лбу…

Оберон отнял руку. Я открыла глаза: вокруг было светло. То есть не совсем светло, конечно, а так, будто на освещенной многими фонарями ночной улице. Только теней не было и все вокруг походило на объемную картинку.

— Получилось?

Я оглянулась на Оберона. Борода его в ночном свете казалась стальной, кожа мраморно-белой, а глаза вообще были жуткие — они светились изнутри, бледно мерцали зеленым.

— Ой! — Я даже вздрогнула.

— Что?

— У вас глаза… светятся.

— У тебя тоже светятся, не сомневайся. Ты же смотришь ночным зрением.

— А-а-а…

Оберон тронул Фиалка, и тот пошел с места сразу в галоп. Я ухватилась за седло; правда, на спине крокодилоконя было не так тряско ехать, как на моем Сером. Казалось даже, что Фиалк не касается земли — а если и трогает ее мохнатым копытом, то только для приличия. Я глядела во все глаза — справа от нас тянулась каменная пустошь, слева качал волосатыми лапами черный лес. Между деревьями мне виделись вспышки, проблески, чьи-то глаза.

— Вон там! Вон там!

— Это птицы. Они не посмеют напасть.

— Ничего себе птицы — с такими глазищами!

— Это глупости, Лена. Настоящие опасности будут потом. А пока все спокойно. Мы вошли на территорию нашего врага, а он не кажет носа. С одной стороны, это хорошо. С другой… подозрительно. Будто ждет, чтобы мы успокоились, расслабились, потеряли бдительность…

— Но мы же не потеряем?

— Конечно, нет. Мы будем внимательными, очень внимательными. Ты еще что-то хотела спросить?

— Да, — я вспомнила холодок в животе от тех его слов: «карается смертью». — Что это значит — «оставить службу в пути»? Разве есть такие дураки, которые здесь, в этих местах, бросят нас и убегут?

Прямо под копытами Фиалка вдруг открылась трещина без дна. Я разинула рот; Фиалк, как ни в чем не бывало, развернул крылья, на секунду завис в воздухе и, перелетев пропасть, мягко приземлился на той стороне.

— Понимаешь, Лена… Дураков, конечно, нет. Все прекрасно понимают: пока мы держимся друг за друга, у нас есть шанс. Но в пути бывают такие ситуации… Нам будет страшно. Всем. А страх выворачивает из людей чувства, о которых они раньше не подозревали. Начнутся свары, раздоры…

— Как у канцлера и коменданта?

Оберон вздохнул:

— Ты думаешь, они прежде не ругались? Ругались, еще как. Поэтому их размолвка меня не волнует. Пока. Пока они не вздумают делить власть.

— А принцессы…

— То же с принцессами. Ты думаешь, Эльвира раньше не капризничала? Александр с ней намучился…

Я не сразу сообразила, что Александр — имя принца.

— Так не проще ли, — начала я давно волнующую меня тему, — оставить принцу одну невесту?

— Проще, конечно… И гуманнее. Но невозможно.

Фиалк перелетел еще через одну трещину. На этот раз я даже не вздрогнула.

— А почему?

— Потому что таковы законы Королевства. Босая девушка, постучавшаяся в ворота рано утром, назвавшаяся дочкой далекого короля, желающая стать невестой принца, должна быть принята. Принцессы-невесты очень желательны для тонкого мира — они исполнены надежд, вокруг них устанавливается гармония…

— Ничего себе гармония! Вокруг этой Эльвиры?

— Представь себе. Думаешь, она капризничает со зла? Да она борется за свое счастье! Она таким образом хочет обратить на себя внимание принца… И ей это удается. Он только о ней и говорит.

— Он же ее терпеть не может!

— Это сейчас ему так кажется. А на самом деле он к ней неравнодушен.

— Да-а? — протянула я.

Иногда мне кажется, что я ничего не понимаю в жизни.

Оберон вдруг сдавил мое плечо:

— А вот теперь смотри вперед. Видишь?

Я посмотрела, куда он указывал. Черное уродливое дерево на границе леса и пустоши вдруг забилось, задергалось — и взлетело в воздух, осыпая камушки с коротких корней. Ветки-лапы хлопали, ствол распрямлялся и складывался, как перочинный ножик. Такой твари я не видала никогда, ни на одной картинке: это была не птица, не ящер, а какое-то летающее безобразие!

— Очень опасны, — шепотом сказал Оберон. — Это разведчик. Сейчас он подаст сигнал…

Тварь разразилась скрежетом железа по стеклу. Я еле удержалась, чтобы не заткнуть уши.

И тут из леса как взовьется стая таких же точно летающих елок!

Они не кричали. Они молча взмыли над нами — мне показалось, что их там штук сто, не меньше.

— Это сосуны. Сейчас они построят хоровод — круг в круге. Начнут вращаться в разные стороны. От этого их кружения сдвигаются слои земли. Жертву затирает камнепадом. Сосуны садятся на труп или трупы, пускают корни и мирно растут несколько лет, пока хватает поживы.

Я вцепилась в его руку:

— Бежим скорее!

— Но мы же разведчики, а не беглецы… Берись за посох. Делай, как я.

Он одной рукой вскинул свой черный посох. Тонкий луч перерезал стаю, твари бесшумно забились. Оберон ударил еще и еще; запахло свежей древесиной, как в столярной мастерской. На головы нам посыпалась хвоя. Фиалк вытянул шею, расправил крылья, поднялся на дыбы. Черная тварь ринулась вниз, явно собираясь вцепиться когтями мне в глаза. Я заорала от страха, зажмурилась, вцепилась в посох, левая ладонь сделалась горячей, правая — ледяной. Бабах!

— Лена, сражайся как маг, а не пали мне бороду своей самодеятельностью! Ну-ка!

И Оберон соскочил с седла, подхватив меня под мышку.

Пс-с-с! — взвился его луч. Тресь-тресть-тресь! — посыпались опилки. Стая черных существ, уже собравшаяся было в хоровод, снова разлетелась ошметками копоти.

Я уперлась посохом в землю, сама толком не понимая: это мне оружие или костыль? От страха дрожали коленки, черные сосуны метались над головой, но самым ужасным было то, что вот сейчас Оберон их всех перебьет — а на мне останется клеймо труса!

Я выровняла дыхание. Почувствовала теплый клубок в животе, подняла его в сердце, в левую руку, в посох… Огонь!

Небо осветилось зеленым и красным. Мой залп получился красивее, чем у Оберона, но никого из тварей я, кажется, не задела.

— Экономнее, Лена, тонким лучом, прицельно. Давай.

Я снова ощутила под грудью теплый клубок…

Когда начинаешь по-настоящему драться, страх уходит. Я это давно заметила, еще в песочнице, когда ко мне приставали большие девчонки. Получите и распишитесь, граждане сосуны!

Черная стая распалась. Половина повернула обратно к лесу. Половина поднялась выше и там занялась «воздушной гимнастикой», но тварей было слишком мало, чтобы построить два хоровода. Получалась какая-то испорченная дырявая карусель. А после того, как Оберон прицельно сбил троих, летающим елкам расхотелось иметь с нами дело. Все они скрылись за верхушками леса.

Я стояла, как треножник, — навалившись на посох. Подошел Оберон. Глаза у него светились ярче, но одна половина бороды была явно короче другой.

— Вот видишь. Совершенно тут нечего бояться.

Я поежилась. Опустила глаза:

— Это я… вам в лицо… что же теперь будет?

— Ничего не будет, отрастет… Да ты молодец, молодец, не хнычь!

Он одной рукой прижал меня к себе — на секундочку. И я поняла, что это и есть счастье, Скромное боевое счастье мага дороги.

Обратно мы возвращались уже на рассвете.

— Сегодня, Лена, мы поведем здесь караван. Вот этой дорогой. Там две пропасти, через них я наведу временные мосты. Ты поедешь во главе каравана, и как только увидишь черного разведчика — сбивай. Нельзя допускать, чтобы они кричали своим. Иначе беда.

— Но вы же их прогнали, — рискнула заметить я.

— Мы их прогнали, Лена. Но через полчаса здесь опять вырастут их посты.

— Но мы же побеждаем!

— Нас было двое, и каждый дрался в полную силу. При виде Королевства их слетятся не просто сотни — многие тысячи… А нас четверо. На весь караван. Если только они успеют построить круг, завести хоровод… хоть на секунду — считай, конец. И прибавь сюда панику, лошади испугаются, побегут, переломают ноги…

Он очень убедительно говорил. Мне снова стало страшно.

— А… почему я? То есть я, конечно, все сделаю… Но вдруг я промахнусь?

— Не промахнешься. К тому же с тобой будут Ланс и Гарольд.

— А вы?

— А я буду ждать других неприятностей. Сосуны — идеальное средство, чтобы отвлечь внимание. На месте нашего врага я дождался бы момента, когда все маги смотрят в небо, и напал бы со спины…

Я испуганно кивнула. Но тут же подумала, что настоящий маг дороги в такой ситуации должен быть немножко увереннее.

— Я поняла, ваше величество. Можете на меня надеяться.

— Ну конечно, я на тебя надеюсь… Ты еще что-то хочешь спросить?

Вокруг становилось все светлее. Глаза Оберона перестали гореть зеленым. Я мигнула, потерла веки, а когда открыла — мое зрение было обыкновенным. Я видела очертания деревьев, видела тени. Наступало утро, но мне по-прежнему не хотелось спать.

— Я хотела спросить… почему, когда я дралась в переулке, я не боялась? Ну, почти не боялась? А этих… честно говоря… в первый момент мне было не по себе.

Он потер свою опаленную бороду:

— В переулке ты понимала, что тебе не на кого рассчитывать. Гарольд был отравлен. Ты считала его подопечным, а не защитником, и вела себя соответственно. А от меня ты вправе ждать защиты. Ты думаешь, я прикрою, все сделаю за тебя.

— Нет!

— Не обижайся, это происходит помимо твоей воли. Вернее, происходило. Я затем и взял тебя с собой — чтобы ты стала моим воином, а не цыпленком под крылышком курицы. Понятно?

Фиалк перемахнул через расщелину, и мы увидели лагерь.

 

Глава 14

МАГИ В ДОРОГЕ

Наутро караван двинулся в путь — мимо опасного леса, в глуши которого гнездились чудовища.

Люди притихли. Королевские музыканты не бренчали струнами, не переговаривались стражники и повара. Комендант и канцлер ехали по разные стороны кареты. Шторки на окнах их высочеств были наглухо задернуты.

Два раза караван пересекал узкие трещины, через которые не мог бы перепрыгнуть ни конь (не считая Фиалка, разумеется), ни человек. Я впервые увидела, как строят воздушные замки, вернее, воздушные мосты: это были совсем настоящие, прочные горбатенькие мосты из гладких бревен, они возникали из ниоткуда по велению посоха Оберона и таяли в воздухе, как только последняя повозка перекатывалась на противоположный край расщелины. Казалось, король колдует легко, будто играет, — но я была уверена почему-то, что эти мосты стоят Оберону немалых сил.

Чутье?

Король верхом на Фиалке двигался вокруг каравана, то уходя вперед, то отставая, то держась сбоку. Я ехала во главе колонны между Лансом и Гарольдом, и у нас не было времени на то, чтобы словом перекинуться. Каждую секунду над караваном мог взвиться черный разведчик, и судьба Королевства зависела только от нашей меткости.

Первого разведчика увидел Гарольд, но сбить не смог — промахнулся. Я видела, как луч, пущенный моим наставником, проскользнул под уродливыми растопыренными корнями, едва не задев их. Ланс, как в замедленной съемке, еще только поворачивал голову; ни о чем не успев подумать, я сжала посох мокрыми ладонями и распилила летящего сосуна пополам — как пилят дерево циркулярной пилой.

Запахло стружкой. Разведчик развалился на две половинки и рухнул в стороне от каравана. Сзади кто-то закричал «ура», кто-то зааплодировал, но я ничего не почувствовала, кроме раздражения: не время шуметь! Не время радоваться! Их тут могут быть сотни!

Второго разведчика сбил Ланс, едва шевельнув плечом.

Потом очень долго ничего не было. Постоянное напряжение сводило с ума, дорога не менялась, черный лес все так же тянулся по правую руку, и все такой же серой оставалась пустошь. Мне хотелось, чтобы хоть что-нибудь произошло, — я была будто пружина, которую все растягивают и растягивают, а спустить забывают…

А потом разведчики взлетели сразу втроем. На такой случай у нас был договор — я сбиваю того, что в центре, Ланс левого, Гарольд правого. Но эти черные постоянно менялись местами! В которого мне бить?!

Едва не случилось несчастье: мы с Гарольдом выбрали одну цель. Ланс тут же подрезал другого, но третий — третий поднялся выше, расправил ветки, мне показалось, что я уже слышу скрежещущий крик…

И тут Ланс выпустил в него не просто луч — струю огня. Огонь охватил сосуна полностью; разламываясь в воздухе, он полетел вниз и, упав, сделался кучей черной пыли.

Мы молчали. Это было самое страшное ожидание в моей жизни: мне мерещились стаи чудовищ, взмывающие над лесом. Вдруг они услышали?!

Ничего не происходило. Гарольд выдохнул сквозь стиснутые зубы.

— Обошлось, — сказал Ланс.

И больше ничего не говорил на протяжении многих часов.

Черный лес заметно поредел. Изменился воздух — стал более влажным, сделалось легче дышать. Проскакал мимо Оберон, вылетел наперед; провел посохом, улавливая опасность. Обернулся к нам:

— Сворачиваем налево! К реке!

И поскакал впереди, указывая путь.

Это было еще одно жуткое и красивое место. Река, протекавшая в белом каменном ложе, походила на рыцаря в игольчатой броне: берега были покрыты огромными кристаллами льда, ледяные шипы торчали со дна, будто зубы Фиалка. Кое-где над водой нависали ледяные линзы, такие совершенные по форме, будто их специально вытачивали на оптическом заводе. И они действовали, эти линзы, еще как: по реке как раз плыл труп какого-то мелкого зверька, и, когда он проплывал под линзой, я увидела каждую шерстинку, каждый мокрый усик, каждый пупырышек на вываленном черном языке…

Мне сделалось противно. К счастью, повара не брали воду прямо из реки: они ломали, как хворост, гигантские сосульки и растапливали в котлах.

Странно: несмотря на ледяную реку, здесь вовсе не было холодно. Над водой постоянно клубился редкий туман. Интересно было бы прогуляться вдоль берега; впрочем, я так устала от охоты на разведчиков, что ни о каких прогулках и речи идти не могло.

— Лена!

Я обернулась. Принцесса, похожая на Мальвину (а я теперь точно знала, что это Эльвира), сидела на складном кресле перед расколотой ледяной линзой, улыбалась и манила меня пальцем.

— Чего?

Наверное, надо было сказать «слушаю, ваше высочество» или что-то в этом роде — но у меня язык не повернулся. Да кто она такая, принцесса-невеста? Груз, вещь, традиция, которую терпят для приличия и возят в карете с плотно задернутыми занавесками? Нехорошо, конечно, так думать о человеке, которого к тому же плохо знаешь, — но разве я обещала быть все время хорошей?

— Лена… Вы здорово стреляете. Я видела.

Нет, не зря в школе учат басню про ворону и лисицу. А может, наоборот — зря. Потому что «все не впрок», и если тебе правильно льстят — ты начинаешь улыбаться.

— Как же вы видели? У вас ведь занавески…

— А я в седло пересела, ехала верхом и все видела. Издали, конечно, нелегко разобрать, кто именно сбил чудище. Но у вас луч зеленый, я знаю. По-моему, этот зеленый луч сосуны запомнят навсегда.

— Да ничего они не запомнят, — сказала я скромно. — Те, кто видели, дохлые валяются.

— Они возрождаются из спор, — возразила Эльвира. — Как грибы. Одной веточки бывает достаточно, чтобы выросло новое чудище. И память передают потомству… Правда, что у них за память? Они же простейшие из чудовищ. Растения, по сути.

— Э-э-э, — сказала я. Мне было неприятно осознать, что какая-то принцесса знает больше меня. Но, с другой стороны, она ведь в этом мире родилась, выросла, всю жизнь прожила…

— А откуда вы, простите, все это знаете?

— Из книг. — Эльвира грустно улыбнулась. — У меня целая библиотека… была. Ее всю заставили бросить. В странствиях лишний груз.

— Э-э-э, — снова пробормотала я, не зная, что еще сказать. Эльвира вовсе не походила на истеричку, какой я ее представляла. — А… на новом месте книг у вас не будет?

— Никто не знает, что будет у нас на новом месте, — сурово сказала Эльвира. — Никто не знает, будет ли у нас хотя бы крыша над головой… Давайте не будем говорить об этом, Лена. Король не любит, когда об этом говорят. А кого не любит король, тому нелегко живется в Королевстве, можете мне поверить.

Она говорила с такой горькой убежденностью, что у меня заныло под ложечкой.

— Мне кажется, — сказала я осторожно, — его величество справедлив…

— Да, — Эльвира кивнула, но ее улыбка была какой-то очень грустной. — Разумеется. Справедлив. Лена, его высочество сказал, у себя дома вы учитесь в школе?

Она не очень ловко меняла тему разговора.

— Ну да, в школе. — Я вспомнила, что в самом деле что-то такое говорила принцу. — А что?

— Расскажите, — жадно попросила Эльвира. — Мне так хотелось бы… побывать в настоящей школе. Хоть раз.

Я раскрыла рот, чтобы ее успокоить: ничего хорошего она не потеряла. Быть принцессой-невестой куда веселее, чем каждое утро вставать ни свет ни заря, влезать в дурацкую форму, брать тяжеленную сумку с пыльными скучными книжками и идти туда, где тебя будут шпынять, погонять, дразнить, а потом еще и орать на тебя из-за того, что ты перепутала «плюс» и «минус» или, к примеру, забыла дома спортивные штаны. Я уже открыла рот, чтобы все это сказать, но Эльвира смотрела на меня своими выпуклыми глазами, небесно-синими, восторженными, и я скрепя сердце подумала: зачем портить человеку праздник?

— Школа, — начала я, сперва краснея, а потом все больше и больше входя во вкус, — это такое огроменное здание. Каждый, кто имеет право туда ходить, называется учеником. И ему покупают на школьном базаре потрясающе красивую форму, чтобы все люди на улице видели: идет ученик. Утром мы рассаживаемся каждый за свой стол, приходит учитель, и тут… начинается такое!

— Что? — Эльвира слушала, открыв рот. Глаза ее, и без того большие, сделались просто огромными — как у Мальвины, которую кто-то сильно напугал.

— Уроки! Это безумно интересно. То скелет принесут. То в банке искры прыгают. То как начнут писать на доске — прямо дух захватывает!

Эльвира мечтательно улыбалась. Мне сделалось стыдно: вышло так, будто я издеваюсь над принцессой-невестой.

— А… где его высочество? — на этот раз уже я неуклюже переменила тему.

— Не знаю, — сказала Эльвира, и ее глаза из мечтательных сделались злыми. — Гуляет с девочками. Или у отца в шатре… Лена, как я вам завидую.

— Да почему же?

— Потому что вы маг дороги. Вы необходимы королю, Королевству, и вы это понимаете… У вас есть дело, настоящее дело — охранять нас от чудовищ. А я могу только…

Она замолчала и закусила губу. Кажется, она жалела о своих словах. Они вырвались у нее почти против воли.

— Но вы ведь принцесса, — сказала я ободряюще.

Она махнула рукой:

— А знаете, какое было у нас королевство? Две коровы, две козы, один министр и один палач. Отец сам сказал: иди-ка ты, дочка, ищи себе принца… Я и пошла. Босиком. Ноги стерла до крови. Зато теперь принцесса-невеста. Повезло.

По тону и голосу Эльвиры выходило, что участь ей выпала самая незавидная. Я не могла ее понять.

— Вы… не дружите с принцем? Ссоритесь?

— Отчего же. Он очень милый.

Она опять горько усмехалась.

— Может быть, у вас не сложились отношения с королем?

— Лена, — принцесса вздохнула, — видите это кресло? Я добыла его в королевском шатре, долго просила и умоляла, клялась, что не могу сидеть на камне… Простужаюсь… Король уступил мне его с таким видом, будто я требую у него полкоролевства.

— Не понимаю, — сказала я честно. — Его величество…

— Не будем, Лена. Извините, что я вас потревожила, — и, обхватив руками плечи, Эльвира уставилась на реку.

Пообедали мы скромно. В этих местах негде было пополнить припасы — приходилось экономить. И даже хорошо, что разговор с принцессой Эльвирой огорчил меня до потери аппетита.

Ну надо же. Кресло она у короля просила.

Мне снова захотелось поговорить с Обероном. Ну вот немедленно, прямо сейчас. Я пришла к шатру, но оказалось, что Оберон опять уехал в разведку — на этот раз с Лансом. Без меня.

Глупо было обижаться, но я ощутила едва ли не ревность. Разве я плохо себя проявила в походе? Разве не я подбила первого разведчика, когда Гарольд промахнулся, а Ланс вообще ворон считал? Разве не я уложила сегодня штук десять сосунов?

С помощью посоха я научилась делать ледяные фигурки. Это было увлекательное занятие: бралась сосулька потолще и попрозрачнее, и тонким лучиком, как резцом, вырезались на ней ноги, лапы, рога, морды… Я увлеклась, С каждым разом получалось все лучше и лучше, а когда зябли руки, я грела их, положив на теплое навершие посоха. Время от времени я оглядывалась, не появится ли Фиалк возле шатра — это означало бы, что Оберон вернулся.

Но минуты шли, а Фиалка не было. Походный лагерь жил своей жизнью: стража натягивала палатки и тенты. Канцлер с комендантом вполголоса спорили, почти соприкасаясь носами, будто ощетинившиеся коты. Музыканты разучивали какую-то пьесу, их музыка странно вплеталась в пение реки. Маясь в ожидании Оберона, я решила прогуляться по берегу.

— …Это трусость. Это всего лишь трусость в тебе говорит!

Ужасно не люблю подслушивать чужие разговоры. Принц и Эльвира меня не видели: они брели, беседуя, вдоль потока, а меня скрывала от их глаз мутная ледяная глыба.

Я направила зеленый луч на воду. Зашипели, испаряясь, сосульки. Со звоном лопнула небольшая линза. Принц и принцесса, говорившие разом, замолчали, будто им одновременно заткнули рты.

— Это Лена, — сказала наконец Эльвира и попробовала улыбнуться. Она была вся красная. Интересно, в какой такой трусости обвинял ее принц?

Может, она нудит и жалуется потому, что трусиха?

— Хотите? — Я протянула ей ледяного оленя на ладони. Честно говоря, он и за лося сошел бы. И за козу. Но все равно был красивый и, главное, твердо стоял на четырех прозрачных ножках.

— Александр, какая прелесть! — Эльвира взяла оленя в свои руки. — Лена… Мы тут говорили о всякой ерунде… Вы ведь не принимаете близко к сердцу?

— А я ничего и не слышала, — честно призналась я.

Принц едва удержал вздох облегчения. Интересно: а что это у них за тайны?

Оберон вернулся поздно вечером. Я уже дремала, когда за мной прибежал начальник стражи:

— Лена! Тебя к королю!

Я наполовину обрадовалась, наполовину струсила. Прихватила на всякий случай посох — вдруг опять возьмут в разведку?

Оберон стоял посреди шатра, и вид у него был усталый и какой-то тусклый.

— Лена, добрый вечер… Как дела?

— Хорошо… ваше величество.

— Я хочу тебе сказать одну важную вещь. Потом могу забыть, а это слишком серьезно. Я научу тебя, как вернуться в твой мир. В один шаг. Без моей помощи.

— Сейчас? — Я чуть посох не выронила.

— Нет, не сейчас. Когда Королевство осядет на месте, пустит корни и выстроит замок. Тогда. Если меня не будет рядом.

— Как это вас не будет рядом?

Он посмотрел мне в глаза:

— Если меня убьют, я хотел сказать. У нас впереди опасная дорога. Очень опасная.

Я смотрела на него, не находя слов. То, что он говорил, было невозможно. Как это — его убьют?!

— Итак. Ты мысленно рисуешь черту… посохом. Сосредотачиваешься на чем-то, ради чего тебе следует вернуться. Это может быть человек. Или абстрактное понятие, не важно. Уходить в свой мир легко, гораздо труднее пробираться в чужой… Вот. Делаешь шаг за черту — и ты дома. Сидишь себе на лавочке, падает снег.

— Ваше величество, — сказала я дрожащим голосом. — Вас не могут убить.

Он улыбнулся. Положил мне руку на плечо:

— Я еще жив, как видишь, и умирать не собираюсь. Но если не предусмотрю такую возможность — буду дурак или преступник. Ты все запомнила?

Я вернулась к месту своего ночлега — шатру-палатке на берегу ледяной речки — как пьяная, не видя, куда иду. Наступила в темноте Гарольду на ногу.

— Ты чего?!

— Извини.

— Ты чего? — спросил он уже другим тоном. Понял, что со мной неладно.

— Гарольд…

Я запнулась. Мне надо было с кем-то поговорить. Вот как просто на разведке или в боевом строю — только поглядывай по сторонам, только успевай сшибать чудовищ… И как тяжело, когда надо поговорить, а не знаешь, с чего начать.

— Гарольд… А ты своего отца помнишь?

Он не ожидал такого вопроса:

— Помню, конечно… А что?

— Он… погиб?

— Ну да, — к счастью, Гарольд говорил спокойно, — они, моряки, всегда прощаются навечно, когда уходят. Мне было десять лет.

— А от меня ушел отец, — сказала я с обидой.

— Как ушел?

— Очень просто. Собрал свои вещи и ушел. Я была еще маленькая. Но все равно помню. Я думала, он хотя бы позвонит потом. Но он ни разу не позвонил! Даже не спросил, как там я! Лучше бы…

Я закрыла себе рот ладонью.

— Лучше бы он умер? — закончил за меня Гарольд.

— Так нельзя говорить.

— Я знаю, что нельзя… А зачем ты об этом начала?

Мы сидели рядышком на свернутом в рулон тюфяке. Засыпал лагерь. Темное небо мерцало, как легкая блестящая ткань, которую раздувает ветер. Шелестела ледяная река.

— Принц ненормальный, — сказала я грустно. — У него такой отец… А ему все не нравится.

— Что не нравится?

Я спохватилась: не сболтнуть бы лишнего.

— Ну, все ходит недовольный какой-то… Еще принцессы эти… Гарольд, а я бы хотела, чтобы Оберон был моим отцом.

Я боялась, что Гарольд засмеется. Или фыркнет. Или еще как-нибудь меня оскорбит. Но он молчал, и я была ему благодарна.

На реке треснул лед. Плюхнулась в воду грузная сосулька. И снова тишина, шелест воды. Запах тумана.

— Знаешь, — сказал Гарольд, — это моя вина, что мы вдвоем одного сосуна подбили. Он был твой. Просто они в последний момент поменялись местами.

— Да брось. Все ведь хорошо кончилось.

— Хорошо… А могло не кончиться. У нас впереди еще столько страшилищ… И самый первый раз я промахнулся.

— Ну, мы же друг друга страхуем!

— Ленка, — сказал Гарольд. — Ты настоящий друг.

И мы замолчали.

 

Глава 15

ПЕРЕДЫШКА

За те несколько дней, которые прошли после сражения у черного леса, я заново осознала слова Оберона: в этих краях без мага никому не выжить.

От стражников, конечно, тоже был толк: они оказались годны не только для парадов. Их мечи и пики очень удачно сослужили службу, когда из неприметной пещеры (которую, впрочем, Оберон нам заранее указал) толпой полезли, давя друг друга и толкаясь, существа, похожие на огромные отрубленные пальцы с короткими ножками у основания. Я при виде такого зрелища на секунду потеряла самообладание, а начальник стражи — ничуть не бывало: он ломанулся в самую гущу крошить и рубить, и «пальцы» скоро убрались, оставляя на поле боя трупы товарищей и орошая камни темно-коричневой кровью.

Но что могли сделать стражники, когда из расщелины перед караваном вдруг выплыла гигантская одутловатая фигура, с виду похожая на ожившую смертельную болезнь?

Оберон опомнился первым: его посох выстрелил белой мерцающей сетью. Сеть окутала чудовище. Подоспел Ланс, посохом поймал свисающую нить, натянул; Гарольд поспешил на помощь старшим. Я подскакала к Лансу — тот перехватил мой посох, зацепил им край сетки, снова сунул мне в руки и ускакал. Я осталась удерживать тоненькую нитку, на конце которой ворочалось в коконе существо-опухоль, чудовище-нарыв; от него веяло жутью и тоской всех больниц и кладбищ на свете. Я тянула и думала: что будет, если нить порвется?!

Мы с Лансом и Гарольдом с трех сторон тянули сеть к земле. Оберон на Фиалке носился кругами, заключая чудовище в горящую белую спираль. Страшная тварь съежилась, смялась, как кусок газеты, скрутилась в жгут — и пропала, только туман растаял на том месте да опали на землю обрывки сети.

И что могли бы тут поделать стражники?

Дни проходили за днями. Я устала и измоталась. Дневала и ночевала с посохом в руках, ежесекундно ждала нападения — с неба, со спины, из-под земли. Нервное напряжение давало себя знать: однажды я чуть не убила Гарольда, который внезапно вышел в сумерках из-за камня.

— Ты чего?!

— Ничего. — Я опустила посох. — Извини…

Казалось, конца-края не будет этим гадким чудесам и подлым опасностям, — когда однажды в полдень мы вышли на зеленую лужайку возле самого обыкновенного зеленого леса. Пели самые обыкновенные птицы, паслись белые козы, и самый обыкновенный мальчишка (ну, может, не совсем обыкновенный — у него были перепонки между пальцами) вытаращился на нас с изумлением и ужасом.

— Ну вот, — с облегчением сказал Гарольд.

В караване за нашими спинами заговорили громче, засмеялись, кто-то запел. Я подумала: может, это и есть та новая земля, которую искал Оберон? Может, тут и остановимся?

Этот мир обступали гребни зубчатых скал. Текла река, довольно широкая, спокойная, впадала в озеро. Стоял на холме поселок; навстречу нам выступило местное начальство: седой старик, неловко поддерживающий собственную бороду, и толстая чернявая женщина в красивой шерстяной накидке.

— Мир вам, — сказал с поклоном Оберон. — Даст ли эта земля пристанище и отдых странствующему Королевству?

Они называли себя речными людьми и возделывали на дне реки какой-то особый подводный злак. Жили не так чтобы очень богато (речка была маленькая, всех не кормила, постоянно случались споры из-за подводных наделов), но и не бедно: в лесу водились птица и дичь, в озере рыба, на берегах рос лен, паслись козы. Работали семьями, старейшину выбирали сообща — в общем, жили себе не тужили, разве что чудовища из окрестных гор порой утаскивали зазевавшегося пастушка.

Нас встретили со всеми почестями, на какие были способны. Когда мы шли через селение, нам кланялись в пояс, а некоторые особенно впечатлительные валились ниц; не могу сказать, чтобы мне это нравилось. О чем можно говорить с человеком, который, не успев поздороваться, падает в пыль лицом?

Нас, магов, звали поселиться в доме старейшины, но я сразу сказала, что не пойду. Чтобы он мне кланялся все время? Лучше я с караваном, на травке, на опушке леса: после долгой дороги по камню трава казалась мягкой, как облако, лес светлым и звонким, будто серебряный колокольчик, и ничего не хотелось — только дышать и наслаждаться жизнью, чувствовать и понимать, что вот оно, счастье.

Гарольд тоже отказался от комфортного ночлега. Ланс остался с королем; высочества разделились: пятеро выразили желание ночевать под крышей, в лучших и богатейших домах селения. Эльвира — а кто же еще? — решила спать в карете.

Вечером разожгли костры. Как я соскучилась по большому огню! В походе, экономя топливо, жгли едва-едва, чтобы только кашу сварить. А здесь — наконец-то! — сложили целые горы хвороста, подожгли, и я вспомнила единственное свое лето в лагере: отряд у нас собрался на удивление приличный, никто никого не дразнил, и, обмениваясь адресами в конце смены, мы плакали возле такого вот костра…

Мы сидели у огня со стражниками (сдружились за время похода, все-таки братья по оружию). Правда, я скоро заметила, что мешаю им. То один, то другой запинался и обрывал наполовину сказанное слово: они стеснялись ругаться при мне! Вот еще церемонии: наши мальчишки ни капельки не стесняются…

Больше всех следил за приличиями один парень, белобрысый, коренастый. Он так яростно шикал на всех, что разговор у костра скоро совсем прервался. Я заерзала: может, мне уйти?

А тут пришел из селения мальчик-пастушок, босой. Его длинные перпончатые ступни были похожи на розовые поцарапанные ласты. Стражники стали угощать его чем-то, и я, воспользовавшись заминкой, отошла от костра. Пусть чувствуют себя свободно.

Темнота мне была теперь нипочем. Я остановилась на берегу озера; вода лежала тихой пленочкой, и только покачивались на волнах цветные поплавки — межевые знаки, обозначающие, где чей надел.

Один поплавок двигался. От него полукругом расходилась волна…

Два поплавка!

Они купались вдвоем!

Я потрогала воду кончиками пальцев. Бр-р. Холодная.

У меня и в мыслях не было ни за кем подсматривать. Просто, уж если ты маг дороги, у тебя сами собою обостряются зрение и слух. Тем более ночью; я отошла подальше и села на траву.

Они выбрались на берег, не глядя друг на друга. Быстренько оделись. Я в это время деликатно разглядывала слизняка, ползущего по стебельку ромашки.

— Посмотри, какое небо, — сказал принц.

Я тоже посмотрела вверх. Луны не было, зато горели звезды. Именно горели: их было здесь мало, но каждая сияла, как небольшой прожектор.

— Мне кажется, это твои глаза смотрят на меня сверху, — сказал принц.

Я вспомнила слова Оберона: «Если не будет Королевства — ни один влюбленный не скажет: ее глаза как звезды. Он скажет: у нее богатый отец, женюсь-ка я…»

Но принц-то каков! Я-то думала, что у них с Эльвирой — война!

— Ты преступник, — сказала принцесса. — Государственный преступник. И я — преступница. Скажи, тот белобрысый парень в страже — он в самом деле…

— Да. Он не любит об этом говорить. Но он палач, а не стражник. И я видел его работу.

— Правда?!

— Это было до того, как ты к нам пришла. Дело о государственной измене.

Сделалось тихо.

— Александр, — наконец сказала Эльвира. — Я согласна умереть. Если мне предложат выбирать, быть с тобой или…

Я потихоньку улеглась в траву. Влюбленные вздохи — не по мне, я их по телевизору в сериалах наслушалась, скукота, короче. Но о каком преступлении они говорят? И при чем здесь палач? И не того ли белобрысого они имеют в виду, что не давал стражникам браниться при мне?

Если дать сейчас знак, что я здесь, — выйдет просто неприлично. Один выход — подождать, пока они уйдут. А пока уши заткнуть, что ли?

— Ты доверяешь Лене? — спросила Эльвира.

Вот и затыкай после этого уши!

— Совершенно, — сказал, подумав, принц. — Она благородный человек.

— Но ведь она предана Оберону?

— Разумеется. Но она уже имела множество случаев на меня донести — и не сделала этого.

— Если она узнает нашу тайну…

— А что нам скрывать? За нами — естественное человеческое право на жизнь и судьбу. Кто сказал, что Королевство — превыше всего? Королевство, а не наша любовь?

И они стали целоваться при звездном свете. Я легла на пузо, закрыла глаза, оперлась подбородком о ладони: имеют же влюбленные люди право на уединение?

А вот что у них за тайны — подумаем завтра.

Назавтра выяснилось, что поселение речных земледельцев не подходит для Королевства. Собственно, это всем было сразу понятно, кроме меня.

— Мало места, — сказал Гарольд, видя мое разочарование. — Это же тупик, понимаешь? Где тут город строить, какой тут порт, на мелкой-то речушке? Хутор, одним словом.

— Тут скалы кругом красивые…

— Одних скал мало! Мы должны выйти на берег моря.

— Так что нам — снова тянуться через эту пустошь?!

Гарольд сдвинул брови:

— Ты присягала на верность Королевству? Через пустошь, через что угодно, под землей, если прикажут!

Так можно всю жизнь проходить, подумала я обиженно. Но вслух ничего не сказала.

День мы провели, отдыхая. Стражники соорудили удочки и ловили рыбу на берегу зеркального озера; я присматривалась к белобрысому. С первого взгляда он не отличался от прочих, но, если призадуматься, кое-какие различия все-таки находились. Например, у него не было герба на плаще. И вооружен он был не мечом, как прочие, а топором странной формы. Этот топор болтался у него на спине даже тогда, когда он азартно следил за поплавком…

Он палач?

В каждом Королевстве должен быть палач? Неужели Оберону случалось выносить смертные приговоры?

И что за тайна у принца и Эльвиры (кроме того, естественно, что они целуются при звездах)? Целоваться — дело нехитрое, вряд ли за это рубят головы. Но почему они говорили о преступлении?

Эх, если обо всем задумываться — мозги засохнут. Влюбленные всегда молотят чушь. Это и в сериалах показывают; я решила не заморачиваться ерундой.

Попросила у белобрысого удочку на полчаса — и вытянула огромную серебряно-розовую рыбину.

В тот же день оказалось, что не только я хотела бы остаться здесь, на лужайке, не только мне сводит челюсти при мысли о новой дороге в никуда, по никудышным землям. Из поселения, где отдыхали принцессы, был послан гонец к королю.

Гонец до короля не дошел (местные вообще робели и не осмеливались приближаться к шатру), а передал письмо первому встреченному человеку из Королевства. И этим человеком, как назло, оказалась я: сняв сапоги и подвернув штаны, я бродила по щиколотку в воде, пытаясь поймать нежно-розовую лягушку, которая никак не давалась в руки. Это была необыкновенная, резвая и красивая тварь, она будто дразнила меня, всякий раз выскальзывая из-под пальцев. Наконец я захватила ее двумя руками — вместе с пригоршней донного ила, вместе со стебельками травы и мелкими камушками, но поймала-таки! Лягушка была здесь, она возилась и щекотала мои ладони, оставалось только вымыть ее, как старатели вымывают золото из песка, и рассмотреть…

— Господин! Добрый господин, маг дороги!

Я обернулась. Плечистый дядька, усатый, серьезный и одновременно напуганный, держал в перепончатых лапах свернутый трубочкой лист.

…Письмо не было запечатано, и по дороге я его случайно прочитала. Их высочества Ортензия и Алисия уведомляли короля Оберона, что измучены дорогой, восхищены миром речных жителей и намерены остаться здесь навсегда, вне зависимости от того, какое решение примет Королевство.

Оберон был у себя, и его, по счастью, не отвлекали никакие важные дела. Я нерешительно вошла в шатер и остановилась у порога.

— Что случилось, Лена? Кто тебя напугал?

Я протянула ему письмо. Вот уж не думала, что придется выступать в роли почтальона Печкина. Оберон просмотрел письмо сперва мельком, потом еще раз, внимательнее.

— Ты прочитала?

— Случайно. Оно развернулось…

— Брось, я не собираюсь тебя ругать. Что ты такая нервная?

— Вы же не отрубите им головы… за измену?

— У тебя прямо мания — всем рубить головы. Послушай: если бы Алисия и Ортензия хоть на минутку поверили, что я их здесь оставлю, они не написали бы такого письма ни за какие коврижки. Ну подумай, что им тут делать? Быть смирной женой при донном земледельце ни одна не согласится. А принцессы здесь не нужны — нет такой должности, понимаешь? Так что это письмо — каприз в чистом виде, еще одна попытка привлечь внимание Александра…

Он выглянул из шатра и приказал кому-то:

— Позови принца. Быстро.

Ответом был удаляющийся топот.

— Спасибо, Лена, — вернувшись в шатер, король бросил письмо на низкий столик. — И не забивай себе голову ерундой… Завтра мы выступаем. Постарайся как следует отдохнуть.

Принц вышел из шатра красный как рак, чем-то очень недовольный. Вскочил на коня и ускакал; через час все пять принцесс, накануне ночевавших в селении, были водворены на место.

После ужина меня опять вызвали к королю. Оберон был в шатре не один: в одном из раскладных кресел сидел, виновато улыбаясь, наш трубач. Он был без сапог, правая нога обмотана тряпкой, и бурые пятна на серой ткани становились все больше.

— Несчастный случай, — сказал мне Оберон. — Вот что бывает, если упражняться в фехтовании, хлебнув перед этим вина… Да перестань! — Это трубачу, который виновато опустил голову. — Я же тебя не ругаю? Лена, — это мне, — ты, надеюсь, знаешь в общем, как устроен человек?

— Ну да, — в горле у меня почему-то пересохло. — Кости там, вены, артерии… в животе желудок и печень, в груди — сердце, в голове — мозги…

— Мозги — это замечательно, — сказал Оберон без улыбки. — Сращивать кости тебе рановато, да и необходимости такой, по счастью, нет. Рассечены мягкие ткани, повреждено сухожилие. Осторожно собираем все обратно, перед тем обезболив. Давай.

Трубач принялся разматывать ногу; я смотрела на него в ужасе:

— Как? Я?!

— Маг дороги обязан врачевать раны, — сухо сказал Оберон. — До сих пор обходилось. Но что-то мне подсказывает, что наше везение — ненадолго. Возьми посох, направь на поврежденное место, представь, что у тебя немеют ладони.

Трубач вытянул окровавленную ногу — и тихо охнул.

Боюсь крови. У меня от одного ее вида в глазах темнеет. Я глянула на рану — и тут же отвела глаза. Желудок, запрыгав, поднялся к самому горлу.

— Ему больно, между прочим, — тихо сказал Оберон. — Очень. Ты когда-нибудь резала себе руку или ногу?

Я только палец однажды резала. Не помню боли — помню страх…

Взявшись за посох, я поднесла красно-зеленое круглое навершие к изуродованной, расползающейся ноге.

— Немеют ладони, — все так же тихо подсказал Оберон.

Руки, сжимающие посох, одеревенели. Трубач вдруг перестал улыбаться, вздохнул сквозь зубы… И обмяк в кресле. Расслабился. Я только теперь поняла, как он был до сих пор напряжен.

— Умница, — тихо сказал Оберон. — Соединяем ткани, начиная с самых глубоких. Видишь сухожилие?

Я выбрела из шатра на слабых ногах, ощущая себя мясником и почти героем. Трубач вышел вслед за мной. Он почти не хромал и говорил без умолку. В голосе его было колоссальное облегчение, а слов я не понимала. Да разве они имели значение, слова?

Вечерело. Розовые лягушки светлели, как жемчужины, на темно-зеленых листьях кувшинок. Услышав их кваканье, любой соловей удавился бы от зависти: это был не «лягушачий хор» в обычном понимании слова. Это был настоящий музыкальный ансамбль, меняющий мелодии, я все высматривала в камышах дирижера…

Интересно, здесь, наверное, нет цапель? И вообще никаких естественных лягушачьих врагов? С таким бесстыдным цветом их же видно за версту!

— Здорово поют, — сказала Эльвира за моей спиной.

Я поздоровалась.

— Добрый вечер и вам, Лена… Я ушла из кареты. Там рев да сопли. Как будто сразу не было ясно, чем закончится эта их провокация.

— Мне тоже не хочется ехать, — сказала я честно. — Но ведь и оставаться здесь тоже…

— Кто бы спорил. — Эльвира печально вздохнула. — Вы не видели принца?

— Нет, — я почему-то встревожилась, — а что?

— Бродит где-то в одиночестве, — в голосе Эльвиры опять обозначилась злость. — Когда у него неприятности — он обижается на всех. Особенно на меня.

— А какие у него неприятности?

Эльвира покосилась на меня, будто решая, говорить или нет.

— У принца, Лена, одна большая неприятность — он не похож на отца. Не выдерживает никакого сравнения с Обероном… так ему кажется. Собственно, так ему и внушалось с детства. Он робкий, слабовольный, мягкий. Но главное — он не маг. А Оберону хотелось, чтобы его сын был волшебником.

— Ну, — пробормотала я растерянно, — его величество все равно любит…

— Конечно. Но вполовину меньше, чем любил бы сына-мага, похожего на него самого. Разве это не ясно?

Я молчала. Лягушки пели, заглушая Эльвирины вздохи.

— Вы не думайте, Лена… Я прекрасно понимаю Оберона: король не может быть сентиментальным. На нем такая ответственность… Она оправдывает многое. Скажем, он может себе позволить взять чужого ребенка из чужого мира, поставить себе на службу, подвергнуть смертельной опасности…

— Я не ребенок! И я сама выбрала…

— Разумеется. Вы сами. У Оберона всегда так получается — само собой. Нет, Лена, не обижайтесь на меня! И не обижайтесь на Александра, если вам покажется, что он ведет себя глупо. Представьте, каково это: постоянно ощущать свою никчемность рядом с блестящим родителем!

Из лягушачьего хора вырвался одинокий голос солиста. Звук вился, становясь все прозрачней и тоньше, пока не оборвался вдруг обычным хрипловатым «Квак!».

Я провела носком сапога по влажной траве:

— Принц… Э-э-э… Разве его величество…

— Его величество — полководец во главе армии. В военное время. У него есть много других занятий, кроме как щадить нежные нервы принца. — Эльвира грустно покачала головой.

— Но мы ведь придем на новое место? И Королевство отстроится заново? И принц сможет жениться…

Я чуть было не ляпнула «на вас», но вовремя прикусила язык.

— Может быть, — согласилась Эльвира безо всякой уверенности. — Будем надеяться, Лена. Будем надеяться.

 

Глава 16

АТАКА

Я снова ехала во главе колонны, на этот раз рядом с Обероном. Замыкали строй Ланс и Гарольд — защищали Королевство с тыла.

Отступал лес. Все реже попадались островки зеленой травы. Позади осталась речка. Ветер носил тучи пыли; Оберон на ходу научил меня, как защитить нос и рот от удушливых пыльих стай. К обеду мы перевалили через невысокую цепь холмов, и перед нами открылось песчаное море.

Никогда в жизни не была в пустыне. Меня поразил цвет песка: он был не белый и не желтенький, как на пляже. Он был темно-кирпичный, почти красный. И он не стоял на месте: в сравнении с пляской этих красных гор даже море в шторм показалось бы, наверное, спокойным.

— Привал, — спокойно сказал Оберон, и трубач, ехавший сразу за нами, проиграл мой любимый сигнал из двух нот.

Караван привычно распался — каждый занимался своим делом. Здесь не было воды, зато в избытке имелось топливо — кустарник вокруг был наполовину сухой, мертвый. Суетились слуги, повара; стражники расставляли шатер, комендант везде совал свой нос и всем мешал.

Только Оберон верхом на Фиалке не двигался с места, молчал и смотрел на пустыню. Мне не понравилось выражение его лица.

Подъехал Гарольд. В руке у него было что-то похожее на грязное и рваное махровое полотенце.

— Где взял? — спросил Оберон, не оборачиваясь.

Гарольд махнул рукой куда-то за ближайший холм:

— Там их полно. Целое кладбище.

— Что с ними случилось?

— Сдохли.

Оберон ухмыльнулся:

— Исчерпывающее объяснение… Брось эту гадость.

Гарольд уронил тряпку на бурую растрескавшуюся землю. Я присмотрелась… лучше бы я не присматривалась.

— Что это?

— Хватавец, — отозвался Гарольд бесстрастно. — Хочешь, поедем посмотрим? Погадаем, отчего они все окочурились?

— Гарольд, — сказал Оберон с укоризной.

Странный звук пришел из пустыни — не то вой, не то вздох. Всплеснулся песок, будто на секунду из него вырвались в небо зубчатые стены невиданного замка. Я даже увидела окно, длинное и черное, как кошачий зрачок. «Замок» разрушился на наших глазах, опал, разваливаясь, как все на свете песчаные замки, нам в лица пахнуло горячим воздухом.

— Что это? — спросила я шепотом. — Мы туда пойдем?!

Фиалк щелкнул своими крокодильими зубами, покосился весело и бесшабашно. Оберон потрепал крылатого коня по шее:

— Пойдем, Лена, пойдем… Нет другого пути.

И мы пошли.

Оберон вел караван, и мохнатые копыта Фиалка оставляли в красном песке ровную, как строчка, борозду. Король ни на секунду не опускал посоха: «прощупывал» дорогу впереди. Удерживал громады песка, которые то поднимались, оставляя нас на дне глубокой ямы, то опадали, и тогда караван оказывался на пике высоченной горы. Ни одна волна пока нас не накрыла, но от песочных танцев кружилась голова. В карете маялись принцессы, бледные до зелени — их тошнило. То одна, то другая перегибалась из окна в приступе рвоты. Заходился кашлем канцлер, даже стражники приуныли.

— Пойди скажи им, чтобы держались! — крикнул мне Оберон, не сводя взгляда с песчаной горы на пути каравана. — Осталось немного! Скажи, мы скоро выйдем на ровное место!

Я развернула коня. Песок обладал странным свойством: по нему можно было скакать, не проваливаясь, но стоило на секунду остановиться — и ноги, и копыта, и колеса увязали.

— Держитесь! — крикнула я стражникам. — Король сказал, еще немножко! Держитесь! — крикнула я коменданту и канцлеру. Подскакала к карете, мое лицо оказалось как раз на уровне окошка: — Осталось чуть-чуть! Потерпите еще!

Занавеска отдернулась. Я увидела Эльвиру — бледную, с опухшими веками.

— Скоро будут ровные пески, — сказала я ей.

— Лена! — Эльвира смотрела на меня взглядом животного, угодившего в капкан. — Пожалуйста… Пообещай мне, что ты никогда не бросишь нас в пути.

— Обещаю, — сказала я удивленно.

— Так мне спокойнее. — Она через силу улыбнулась, но улыбка ее тут же застыла — Эльвира смотрела куда-то мне через плечо.

Я обернулась…

Огромный песчаный гриб, похожий на ядерный взрыв, поднялся над красной пустыней. Вот его шляпка превратилась в прекрасное женское лицо… Потом в череп без нижней челюсти… А потом все опало, рухнуло, затряслась земля под ногами и копытами, хлынул вихрь с миллионами острых песчинок…

Закричали люди и кони.

Карета покачнулась и медленно, мягко опрокинулась, задрав к небу вертящиеся колеса.

— Мама! — кричал Гарольд, разгребая песок, под которым бились, пытаясь подняться, повара и слуги. — Ма! Ты где?!

Сжав зубы, я направила навершие посоха на ближайшую песчаную кучу. Песок стал дымиться и плавиться, спекаясь в черное стекло.

— Не так. — Мой посох перехватили сзади. — Призываем ветер, а не огонь. Движение производится по спирали, против часовой стрелки, со все нарастающей интенсивностью…

Ланс крутанул своим посохом. Песок закружился, разлетаясь в стороны, показались чьи-то руки, ищущие опоры, колесо повозки, рваный мешок, медный котел, голова лошади…

— Мама! — в голосе у Гарольда было отчаяние.

Я сжала посох влажными ладонями. Изо всех сил постаралась не плакать. Сосредоточилась и закрутила вихрь так, как показал перед тем Ланс.

Никогда в жизни у меня не было в руках такого сильного пылесоса! Только он не втягивал воздух, а, наоборот, выбрасывал его, закручивая маленьким смерчем. Песок разлетался в стороны. Люди, только что погребенные без надежды выбраться на свет, вдруг оказывались на свободе, кашляли и терли глаза, помогали друг другу; кто-то не мог подняться. Кто-то лежал неподвижно.

Гарольд схватил за руку женщину, с трудом выбиравшуюся из-под опрокинутой телеги:

— Мама…

— Спокойно, все живы, — пронесся над караваном голос Оберона. — Стража, соберите раненых. Конюхи, проверьте лошадей… Маги дороги — ко мне. Быстро.

Оберон казался удовлетворенным, даже веселым:

— Начинается настоящая война. Если через полчаса-час мы не восстановим караван и не продолжим движение — считайте, что Королевству конец. Лена, ты занимаешься ранеными. Гарольд, ты ставишь на место все, что сломалось. Ланс…

— Впереди спазматические сгустки зла. — Ланс водил костяным посохом, как антенной. — Концентрация несовместима с жизнью.

— Что?!

Оберон поднял свой посох. На секунду лицо его застыло.

— Вот оно, — сказал он шепотом. — Вот.

И добавил еще что-то — совсем неслышно.

— Назад? — спросил Ланс, невозмутимо разглядывая остаток среднего пальца на правой руке.

— Оглянись, — оскалился Оберон.

Ланс красивым плавным движением перевел посох за спину. Мигнул. Слабо усмехнулся:

— Ловушка. Нам остается только…

Оберон вдруг взял его за воротник и притянул к себе. Я испугалась: просто не поняла, что происходит.

Это был длинный и страшный момент. Ланс и король смотрели друг на друга в упор.

— …Только уйти через тоннель, — невозмутимо закончил Ланс.

Гарольд шумно сопел у меня над ухом.

Оберон разжал пальцы. Старший маг отодвинулся как ни в чем не бывало, потер шею:

— Разве у нас есть выбор, государь?

Оберон сдвинул брови. Лицо его сделалось суровым и надменным, почти злым.

— Гарольд, Лена, вы что, не слышали приказаний?!

Мы кинулись к каравану. Везде были ругательства, стоны, плач, смех, ржание перепуганных лошадей; к моему великому счастью, раненых было немного. Кого-то ударило опрокинувшейся повозкой, кого-то лягнула лошадь, кто-то потерял сознание, когда его завалило песком. Судорожно вспоминая учебник биологии и наставления Оберона, я приводила в чувство, расширяла сосуды, затягивала раны, снимала отеки и очищала забитые песком трахеи. Я одна работала, как небольшой госпиталь, и, честное слово, могла гордиться собой: десяток высококлассных врачей не способен на чудо, подвластное одному магу дороги. И в этой суете, в крике, в нервном напряжении у меня не было времени думать ни о словах Ланса, ни о решении короля.

— Королевство! — Голос Оберона накрыл нас, как волной. Разом оборвался галдеж, даже лошади замолчали. — Пришло время проявить все наше мужество. Напал враг, мы не сможем дать бой, но мы уйдем из-под удара. Карета останется здесь, и повозки тоже. Перегружайте продовольствие на лошадей. Все, что можно бросить, должно быть брошено. Комендант, начинайте перегрузку. У нас есть пятнадцать минут.

Кто-то из принцесс заплакал в голос.

Оберон подскакал ко мне.

— Лена… Иди сюда.

Он все еще казался спокойным, но я чувствовала, как тяжело и страшно ему в этот момент.

— Слушай… мы сейчас рискуем. Очень. Мы должны силой магии пробить тоннель в песке и держать его, чтобы не обвалился. И пройти под землей несколько десятков километров… Оживи! — Он протянул надо мной ладонь.

— Мы пройдем, ваше величество, — сказала я, чуть задыхаясь. — Что мне надо делать?

Темнота.

Песок под ногами. Тонны слежавшегося песка над головой. Такое ощущение, что тащишь на спине невероятный груз; иногда от этой тяжести валишься на четвереньки, но все равно встаешь и идешь дальше. Тоннель в земле открыли ровно такой, чтобы могла пробраться лошадь; животные шли, пригибая шеи, тихие, отрешенные, какие-то «механические» — чтобы затащить их сюда, Оберон наложил на них заклинание, что-то вроде магического наркоза.

А людей никто наркозу не подвергал. Мы идем вереницей, держась друг за друга, — Оберон впереди, он пробивает тоннель. Ланс позади — он держит просевшие своды, норовящие накрыть хвост процессии. А мы с Гарольдом идем в середине каравана, и ощущение такое, что держишь все небо на своих плечах.

Гарольд кашляет. Потолок сразу становится ниже; кто-то испуганно вскрикивает. Я напрягаюсь так, что начинают носиться перед глазами светящиеся «ракеты». Стонет песок (или мне кажется?). Свод поднимается чуть выше, я уже не касаюсь его навершием посоха…

Хорошо, что я маленького роста. Не надо идти, согнувшись в три погибели, как Гарольд. Навершие моего посоха бледно светится зеленым и красным; от этого света темнота становится еще гуще, еще черней. На ночное зрение не хватает сил. Не на что смотреть, ничего не надо видеть — надо ползти, как червяк, по узенькому тоннелю, грозящему вот-вот завалиться, и держать его, удерживать, реветь от натуги — но держать…

Нечем дышать.

Никогда больше не войду в лифт. Никогда не спущусь в подвал с низким потолком. Дайте мне пространства, дайте воздуха, неужели я больше не увижу солнце?

Нарастает усталость. Все сильнее хочется бросить посох и упасть, а там пусть хоть что, пусть тонны песка накроют меня — я согласна, лишь бы отдохнуть, отдохнуть… Потолок проседает. Рядом хрипит, поднимая его, Гарольд.

— Ленка… ты… песню… какую-нибудь… знаешь?

Какую там песню — грудь сдавило так, будто моя песчаная могила уже накрыла меня. Тем не менее я выдавливаю из последних сил:

— «Наверх вы… товарищи… все по местам… последний парад наступает! Врагу не сдается наш гордый „Варяг“. Пощады никто не желает!

Невпопад, но довольно громко подпевает Гарольд.

И на мгновенье становится легче.

Небо. Без облаков. Странный сиреневатый оттенок.

Я лежу на спине. Вернее, я полусижу, навалившись спиной на что-то мягкое. Белая рука с длинными пальцами ложится мне на плечо, и я понимаю, что рядом со мной — Оберон.

Другой рукой он обнимает Гарольда. Тот закатил глаза под лоб и блаженно улыбается. Под носом и на подбородке у него запеклась кровь, свежая струйка бежит из уголка рта. Оберон протягивает над ним руку, шепчет:

— Оживи…

Гарольд продолжает улыбаться.

На четвереньках подходит Ланс. Тянет за собой посох. Неровная дорожка на светлом и гладком песке. Ланс падает лицом вниз; Оберон протягивает руку над ним:

— Оживи…

Ланс поднимает голову.

Оберон валится навзничь. В бороде короля — кровь и песок.

Он без сознания.

 

Глава 17

БРОДЯЧЕЕ ВРЕМЯ

Мы шли теперь по равнине, чуть волнистой, светлой. Брели, увязая в песке, лошади. Оберон шел впереди, вел под уздцы Фиалка; на моем Сером были навьючены мешки и бурдюки, он перешел в распоряжение коменданта.

Я шагала рядом с Обероном, несла посох в опущенной правой руке. Навершие посверкивало зеленым и красным.

А вокруг ходил ветер. Из песка торчали зубцы разрушенных башен, обломки шпилей и стен. Наверное, здесь была когда-то страна — могучая страна; не знаю, что с ней произошло. Ничего не осталось. Все поглотил песок.

— Ваше величество… что с ними случилось?

— Их погубило время, Лена. Самый безжалостный убийца, вандал и разрушитель.

Оберон чуть заметно прихрамывал.

— Почему вы не радуетесь? Мы ведь смогли… Мы прорвались…

Он улыбнулся:

— Не могу тратить сил на радость. Когда мы выйдем на зеленую равнину, где под сенью молодого леса будет место для нашего замка… Мы молодцы с тобой, Лена. А Гарольд и Ланс — вообще чудо. Мы не потеряли ни одного из наших людей. Хорошо бы всем теперь хватило воды…

Песок скользил, волнами обтекая статую, косо торчащую из бархана в стороне от дороги. Она походила на шахматную фигуру — строгое лицо, руки, сложенные на рукояти меча, полуприкрытые веки. Белели кости большого животного. Выныривала из белых волн гранитная рыба, разевала жаждущий рот, набитый песком. Текучие струйки вокруг создавали иллюзию движения.

Я вспомнила кабинет Оберона: песок на полу, а в песке оловянные солдатики, потерянные игрушки. Может быть, мы и есть такие солдатики, крохотные, упрямые, идем через пустыню, которая на самом-то деле — всего лишь чья-то песочница?

Не замедляя хода, я отвинтила колпачок фляги, болтавшейся на груди. Я хотела сделать всего один глоток — но не удержалась и допила все до дна. И вспомнила город тысячи харчевен. Как много там было вкусной воды!

— Ваше величество… а вы хорошо знаете наш мир?

— Не так чтобы в совершенстве… но я жил там годами. Бывал в разных странах. Работал, между прочим, инженером на большом заводе, водителем, переводчиком…

— И всегда возвращались в тот самый момент, из которого ушли?

— Да. Ты беспокоишься о своем мире?

— Нет. Да. Только не теперь… А в нашем мире волшебство действует?

Оберон улыбнулся:

— В каком-то смысле. Ты ведь остановила ту женщину на остановке, выгнала ненависть из ее души — хотя бы на секунду. Помнишь?

— А вы… как вы увидели меня? Как вы там оказались, в той толпе?

— Не случайно. Я давно тебя приметил. Ведь я искал человека с магическим даром.

— А по мне что — заметно?!

Он хотел ответить, но черный посох в его руке дрогнул.

— Впереди опасно, — буднично сказал Оберон. — Подавай сигнал магической тревоги — прерывистый луч в небо.

Их почти не было видно. Дуновение, дрожание воздуха, перетекание песка. Живые существа? Сгустки неведомой силы? Я не имела понятия. Я даже не могла себе представить, чем они опасны.

— Вижу четыре, — сказал Ланс своим обычным скучным голосом. — Государь?

— Четыре, — подтвердил Оберон. — Пятый зарождается.

Я видела только три, сколько ни хлопала глазами. С каждой секундой наши непонятные враги становились все прозрачнее и больше, расплывались, как бледные пятна краски в воде. Сквозь них просвечивала пустыня.

— Уровень зла незначительно превышает фоновый, — пробормотал Ланс. — Имеем ненулевой шанс пройти.

Оберон подался вперед, как вратарь перед штрафным ударом:

— Значит, пройдем…

Силуэты пустынных призраков двигались медленным церемонным танцем, под ними странно подергивался песок. Оберон вскочил верхом:

— Стража! Замыкайте колонну. Отстающих подгоняйте копьями! Оживи! — Король протянул руку над головой обессилевшей матери Гарольда, потом поскакал вдоль колонны, подтягивая слабых и отчаявшихся: — Оживи… Оживи… Оживи…

Колонна сбилась плотнее. Стражники встали в хвосте.

— Королевство! — Оберон вскинул посох, Фиалк на секунду взмыл над песчаным барханом. — Двигаемся бегом, плотным строем, след в след за мной. Ни шагу в сторону — ни в коем случае! Лена, Гарольд, в строй. Помогайте тем, кто собьется с шага. Кто упадет — погиб. Бегом!

Гарольд встал рядом с матерью. Я побежала к принцессам и тут же поняла, что ошиблась: они молодые и здоровые, вон какие кобылы, а среди поваров и музыкантов есть люди постарше, есть слабые женщины… Я метнулась назад.

— Лена! — рявкнул Оберон. — Что ты скачешь, как блоха?!

Я не ответила. Затесалась среди стражи, в самом хвосте колонны — отсюда мне будет видно, кто ослабел…

— Ну, маги дороги, не оставьте, — нервно засмеялся белобрысый, когда-то — страшно давно! — одолживший мне удочку.

Проревела труба. И мы побежали.

Летел песок, забивая глаза. Споткнулась повариха…

— Оживи!

Я закашлялась и сама чуть не упала. Рассчитывать надо помощь, рассчитывать! Или я сама свалюсь раньше всех, а это в мои планы не входит.

— Пошли! — орал начальник стражи, подталкивая копьем толстого одышливого конюха. — Пошли, бего-ом!

Колонна вильнула — это Оберон там, впереди, изменил направление. Музыканта, тащившего на себе лютню, занесло; усатый стражник, когда-то не пустивший меня в шатер к Оберону, схватил его за руку и дернул в строй.

Все смешалось — небо, песок, бегущие люди. Кажется, строй безнадежно распался; лицо одышливого конюха синело. Я на бегу протянула руку:

— Ожи…ви…

Конюх приободрился, а я поняла, что задыхаюсь.

Вокруг дрожал воздух. Нас накрывало пустынным студнем, мы увязали в нем и пропадали навеки. Передо мною кто-то упал, но его тут же схватили за шиворот и почти на руках потащили дальше — какие они все-таки здоровые, эти стражники…

Колонна вильнула снова. Я вдруг увидела, что бегу одна среди чиста поля, вернее, среди пустыни, и прямо передо мной струится жирными потоками, манит в объятия неведомое существо…

— Лена!

Это Гарольд. Он схватил меня за руку. Я снова была в строю, передо мной прыгали чужие спины, мелькали пятки. Я вспомнила кросс на уроке физкультуры. Тогда можно было капризно крикнуть: «Я больше не могу!» — и перейти на шаг…

В классе я самая маленькая.

В Королевстве тоже. Все здесь выше и крепче меня, у них ноги длиннее…

Я пробежала еще десять шагов и упала, больно ударившись о посох.

Гарольд вытащил меня на спине, как мешок. Помню, меня забросили в седло Фиалка; помню его понимающий карий глаз.

Стражники, подгоняя отстающих, все-таки нарушили строй — растянулись по пескам. Текучие призраки расплывались, как тающее мороженое; вот один из них лизнул, будто дрожащим языком, последнего из бегущих, усатого стражника… Стражник упал.

Оберон вскочил в седло за моей спиной, развернул крылатого коня. Стражник лежал на спине. Глаза его поблекли и запали. Кожа обвисла коричневыми морщинами. С лысого черепа осыпались, как осенние листья, одинокие седые волосинки. Этому парню, еще недавно молодцу хоть куда, на вид было лет девяносто…

Не обращая внимания на дрожащий вокруг воздух, Оберон соскочил на песок, с натугой поднял лежащего, перекинул через седло:

— Лена! Скачи… Быстрее!

Я хлопнула Фиалка пятками. Крылатый конь понесся, взлетая и опускаясь, поднимая фонтанчики песка. Это было бы прекрасно, если бы не моя ноша; я вцепилась в страшного черного человека, который, казалось, разлагался на глазах. Он захрипел. Он был жив. Я оглянулась.

В небе, рядом с маленьким белым солнцем, летела, раскинув руки, человеческая фигура.

— Это время, Лена. Просто убийца-время.

Шатра больше не было. Зато был родник. Слуги почистили его, принцессы обложили по кругу белыми камушками. Мы с Обероном сидели на жухлой траве, пили по очереди ледяную душистую воду и вполголоса разговаривали.

— Он… умрет?

— Не сегодня. И не завтра. Такие раны плохо лечатся. Но он перестанет стареть; с сегодняшнего дня он будет потихоньку становиться моложе. Через десять лет станет крепким стариком, через двадцать — пожилым человеком, а лет через пятьдесят станет таким, как был… до того, как его накрыло.

— А потом? Будет ребенком?

— Честно? — Оберон потер подбородок. — Не знаю. Но жить он будет долго… если, конечно, Королевство выживет.

— Как же не выживет, — сказала я с обидой. — После всего, что было… Разве нам еще что-нибудь страшно?

— Не знаю. — Оберон покачал головой. — Хотелось бы верить, конечно, что главные неприятности позади. Мы прошли пустыню; с каждым днем все крепче надежда, что вот-вот мы найдем нашу новую родину. Ты себе не представляешь, Лена, как прекрасно новое Королевство. Какие добрые чудеса творятся вокруг. Какие заветные желания исполняются. Я тебя прошу: не спеши уходить в свой мир сразу, останься хоть на недельку — ты увидишь такое…

Оберон мечтательно улыбался. Лицо его совершенно преобразилось, он сразу стал моложе лет на двадцать.

— А знаешь, Лена? Я сейчас и сам поверил, что мы близки к цели. Прежде у меня не было такого чувства.

— А когда? — Я сильно воспряла духом. — Завтра?

— Не исключено… Хотя, скорее всего, все-таки через несколько дней.

— Ваше величество. — Я смутилась.

— Что?

— Научите меня летать.

Оберон хмыкнул:

— Учти, сразу не получится. У тебя дома есть напольные весы?

— Есть. Мама худеет все время.

— Представь, что ты стоишь на таких весах… И твой вес становится все меньше и меньше. А когда на воображаемых весах будет «ноль» — тогда легонько оттолкнись от земли, подпрыгни…

Я с замиранием сердца встала. Сосредоточилась. Представила весы под ногами. Напряглась…

Ничего не случилось. Только живот заболел.

— Не огорчайся. — Оберон смотрел сочувственно. — Когда-нибудь ты взлетишь. Это я тебе гарантирую.

Две лошади пали в пути.

Груза становилось все меньше — кончались припасы и топливо.

Шли медленно — все измучились. К тому же при нас теперь был древний старик, его по очереди несли на самодельных носилках. Прошло три дня; однажды на закате мы вышли в долину между двумя цепями холмов. Вышли — и остановились безо всякой команды.

Густой сосновый лес был подсвечен заходящим солнцем. Блики дробились на глади огромного озера. Верхушки гор на горизонте поблескивали льдом, легкими поросятами розовели застрявшие в расщелинах облака. Простирались луга и пашни, поднимались дымки над человеческим поселком. И вела вниз дорога — настоящая утоптанная дорога, какой давно уже не видели ни наши люди, ни лошади.

— Пришли, — благоговейно сказал трубач.

Я посмотрела на Оберона.

Он глядел вниз, по-кошачьи жмурил глаза и улыбался.

 

Глава 18

НОВЫЙ МИР

Я проснулась.

Пахло лесом. Пели птицы. Пока я спала, кто-то укутал меня вторым одеялом. Теперь на серой ворсистой ткани сверкали капли росы.

Я села. Протерла глаза. Огляделась кругом.

Лагерь проснулся. Воздух был наполнен домашним смолистым дымком от костров. Кто-то смеялся. Тихо побрякивала лютня.

— Доброе утро, Лена!

Мать Гарольда улыбалась мне от котла, в котором кипело под ее присмотром что-то вкусное.

— Доброе утро, Лена! — приветствовали музыканты.

— Доброе утро! — пробегая, кланялись слуги.

— Доброе утро, маг дороги, как спалось?

Я шла, улыбаясь, зевая и прикрывая рот ладонью, кивала, здоровалась, кланялась в ответ. Я хорошо знала этих людей. Каждого из них я видела в минуты смертельной опасности. Кого-то спасла. Кто-то спас меня. Они были мне ближе, чем самая близкая семья; мои люди. Мое Королевство. Моя судьба.

Я умылась из родника, присела на пенек и получила на колени миску мясной каши со свежим сливочным маслом. И, облизывая ложку, подумала: а была ли я когда-то той самой Леной Лапиной, ученицей седьмого «Б»? Не приснилась ли мне вся моя прежняя жизнь? Вполне может быть, что и приснилась…

Подошел, жуя, Гарольд и молча сел рядом. Мы не нуждались в словах. Дорожное братство боевых магов — разве что-то в жизни может с этим сравниться?

Привалившись к сосне, отдыхал на солнышке дряхлый старик. Грелся, подставляя лучам морщинистое лицо. Улыбался беззубым ртом.

И я улыбнулась ему в ответ.

Наверное, это был самый счастливый день в моей жизни. И я еще долго буду его вспоминать.

Местные жители приняли нас неплохо, но все показались мне какими-то сквалыгами. Вопрос, который чаще всего задавали местные, звучал просто: «А что мне за это будет?»

После завтрака мы с Гарольдом пошли прогуляться. На окраине поселка нас окружила стайка ребятишек. Гарольд сперва показал им искрящийся фонтанчик на ладони (здорово, почему он мне такое чудо не показывал?!), потом вытащил изо рта живую белку.

Наш класс, покажи ему такой фокус, на стенку полез бы от счастья. А эти стояли, как примороженные, поглядывали с интересом, но без особого удивления. Такое впечатление, что все у них в роду были иллюзионисты.

Гарольда, кажется, сильно разочаровал его сценический провал. Он раздумал заходить в поселок и повел меня вдоль опушки к реке.

— Да не обращай ты внимания, — попыталась я его утешить.

Он взглянул на меня сумрачно:

— Ты что, не понимаешь, что это значит?

— Ничего не значит. Просто здешние дети не удивляются чудесам.

— И это, по-твоему, ничего?!

Я почувствовала себя невеждой. Гарольд, как ни крути, обладал характером сложным и вздорным, был самолюбив и принимал мелочи близко к сердцу, а спорить с ним сегодня не хотелось. Ведь вокруг был такой солнечный, такой легкий, такой красивый день!

На берегу ручья стояли и беседовали принц, Эльвира и Оберон.

При виде нас с Гарольдом Эльвира заулыбалась, бросилась ко мне, порывисто обняла за шею:

— Леночка! Поздравляю… Вы нас спасли. Вы нас всех спасли. Спасибо вам!

— Ну, это, — мне стало неловко, я попыталась освободиться. — Не за что…

— Я знаю, вы думаете обо мне, что я взбалмошная особа, нытик, еще что-нибудь… Может, вы думаете, что я не люблю его величество?

Она выпустила меня и обняла на этот раз Оберона. Принц засмеялся.

— Клянусь, я ничего такого не думала, — пробормотала я неуверенно. — Честно-честно…

Эльвира тут же выпустила короля, чмокнула меня в щеку, махнула рукой принцу и убежала в лес. Мелькали пятки — принцесса была босая; еще долго из леса доносились хруст веток и счастливый мелодичный смех.

— Как бы ногу не занозила, — сказал принц озабоченно. — Отец, я прослежу.

— Проследи.

Принц удалился. Оберон смотрел ему вслед, и в этом взгляде не было отцовской гордости. Я невольно вспомнила слова Эльвиры: «У принца одна большая неприятность — он не похож на отца…»

— Лена! — Оберон перевел взгляд на меня. — Никогда не говори «клянусь» в простом разговоре. В Королевстве клятва — не слова. Каждое «клянусь» — это обязательство, которое рано или поздно о себе напомнит… Понятно?

Мой серый конек, переживший дорогу и в последние дни служивший вьючным животным, встретил меня искренней радостью. Я чуть не прослезилась, прижавшись лицом к его теплой морде. Конюхи поработали на славу: Серый был чист, накормлен и готов нести меня в объезд новых владений.

На разведку мы отправились втроем: Оберон, я и Гарольд. Фиалк трусил как-то расхлябанно, по-хулигански, топтал ромашки волосатыми копытищами и то сворачивал, то разворачивал крылья.

— Как красиво!

Я приложила ладонь к глазам. Залитый полуденным солнцем, этот мир нравился мне еще больше, чем утром, казался еще теплее, чем на закате.

Покачивались ветки сосен над водой. Шумел вдалеке водопад. По озеру ходили волны, набегали на берег, опрокидывались, оставляя волнистые следы на песке. Интересно, теплая ли тут вода? Может быть, можно искупаться?

— Ваше величество, — спросил Гарольд, — а где Ланс?

— В поселке. Ведет торг с этими… крепкими хозяевами. Обещают и лошадей, и телеги, и все, что нужно в дороге, взамен мы должны будем кое-что для них сделать. Как минимум мельницу починить, часть леса расчистить, вылечить жену старосты от икоты…

— Погодите, — невольно перебила я. — Какие телеги? Мы ведь здесь остаемся?

Гарольд глянул на меня — и отвел глаза. Оберон смотрел, по своему обыкновению, серьезно и прямо:

— Мы не можем здесь остаться, Лена. Поднакопим сил, наберем припасов и двинемся в путь. Это место нам не подходит.

— Но почему? Почему?!

— Потому что — иди сюда…

Мой Серый оказался бок о бок с Фиалком. Оберон наклонился ко мне, закрыл мне ладонью глаза. Сквозь щелку между его пальцами я посмотрела на прекрасный мир вокруг: серый, пыльный, пустой. Растрескавшееся дно высохшего озера, черные скелеты сосен…

— Нет! — Я отшатнулась. — Что это?

Оберон посмотрел на Гарольда. Тот прерывисто вздохнул:

— Помнишь, я детям фокусы показывал?

— Ну?

— А ты сказала, что здесь не удивляются чудесам?

— Ну и что, ну и что?

На этот раз Гарольд взглянул на Оберона, будто обращаясь с просьбой о помощи.

— Тонкий мир здесь до того истончился, что его и нет почти, — тихо сказал Оберон. — Основывать тут новое Королевство — все равно что в ванне рыбу ловить.

Мне хотелось плакать от разочарования.

— Но как же наши люди? Они же радуются! Они думают, что путешествие закончено!

— Они отдохнут, — мягко сказал Оберон. — Им станет легче. Ничего тут не поделаешь, Лена, это наш долг — идти, искать…

— А почему это наш долг? Зачем вообще все? — Я слабо понимала, что говорю. Оберон не разгневался.

— Потому что есть вещи, о которых не спрашивают «зачем». И Королевство — одна из таких вещей.

— А если мы… если мы погибнем в дороге — значит, все, что случилось с нами раньше, все, что мы пережили… это было зря?

— Что значит «зря»? Если так думать, то вообще нельзя никакого дела начинать. Лучше сразу пойти и утопиться.

Гарольд сопел. Он всегда сопит, если огорчен или злится. Я смотрела на озеро: прозрачные воды, чистый песок, тени облаков на воде — значит, все это иллюзия?

Но глаза ведь говорят мне, что нет!

Я смотрела на этот мир — теперь уже безо всякой радости.

Эльвира сильно порезала ногу обломком ракушки. Я пришла, чтобы затянуть ее рану; принцесса не хныкала, не ныла, хотя крови из ноги налилось — будь здоров.

В небе кругами ходили белые птицы. Опушка леса полнилась шалашами, самодельными палатками, в стороне возвышался новый королевский шатер.

Пахло смолой и спокойствием. Временным. Очень коротким.

— Спасибо, Лена. — Эльвира сидела, разглядывая исцеленную мною пятку, полы длинной юбки складками лежали на траве. — Могу пройти еще столько же… И еще столько же… И ходить всю жизнь. — Она улыбнулась, по обыкновению грустно.

— Вам нельзя босиком, — рискнула посоветовать я. — Ноги нежные.

— Истоптать сто пар железных башмаков, — сказала Эльвира, как будто повторяя чьи-то слова. — Ис-топ-тать сто пар… Слышите? Топот.

— Ну да. А если сказать «шесть мышат» — будет шелест…

Принцесса серьезно на меня посмотрела:

— Вы знаете, Лена, историю о короле-призраке?

— Как это?

— Один король — в давние времена — повел Королевство в поход. Поход был долгий и трудный, они потеряли много людей… И вот они нашли новый мир, но король сказал, что он недостаточно хорош. Королевство снова отправилось бродить, и вскоре люди вышли на прекрасный берег, но король сказал, что королевству здесь не место. Они снова бродили, падали и умирали в дороге, а когда те, кто выжил, снова вышли на зеленый луг под сенью леса — просто не смогли остановиться. Король вел их вперед и вперед, умершие присоединялись к каравану бесплотными призраками, и сам король стал бесплотным. Они до сих пор бродят по неоткрытым землям — процессия мертвецов… Они никогда не остановятся. Даже когда будут изношены сто пар железных башмаков.

Эльвира говорила спокойно, даже улыбалась, но у меня холодок пробежал по спине.

— Но, ваше высочество, вы же не хотите сказать…

— Конечно, не хочу. Я просто делюсь своими страхами… Мне снятся кошмары, Лена. Я вижу, как все мы идем, мертвые, истлевшие, и вы, и… и Александр.

Она потупилась.

— Но ведь здесь в самом деле почти нет тонкого мира! — горячо забормотала я. — Я сама видела! Это место не подходит, разве король виноват?!

— А что такое тонкий мир? — вдруг спросила Эльвира.

Я растерялась:

— Вы не знаете?

— Все говорят о нем, но разницу между «тонким» и «толстым» видят только маги… Вы видели?

— Да, — сказала я неуверенно. — Его величество показывал мне…

Эльвира ничего не ответила, только уголки ее губ опустились книзу.

— Его величество не стал бы показывать мне того, чего нет, — сказала я упрямо.

— А я разве это имела в виду? Я надеялась, что вы, как человек сведущий, объясните…

— Гм, — я прокашлялась, — тонкий мир — это… ну что-то вроде волшебной оболочки, которая окружает любые, самые неволшебные вещи. Примерно так.

— И при чем тут Королевство?

— А Королевство, — я старалась придать голосу уверенность, — это что-то вроде зерна, из которого вырастает новый мир. Упало зерно — мир проклюнулся. Сперва он молодой и волшебный. Потом созревает, теряет волшебство. А когда мир совсем созрел, зерно должно отделиться и снова упасть на землю. Вот так я понимаю.

Эльвира внимательно слушала. Я приосанилась — почувствовала себя «человеком сведущим».

— А здесь нет подходящей почвы для нашего «зерна». Не бросать же его на камень, верно?

— Ты меня убедила, — сказала Эльвира серьезно. — Честно… спасибо тебе. За мою пятку… и вообще за все.

— Да не за что.

У меня было странное чувство, будто в нашей с Эльвирой паре старшая — я, а не принцесса. Очень редко большие девчонки умеют общаться с мелкими, будто с равными. Во всяком случае, мне на таких раньше не везло.

Хорошо бы у них с принцем все сложилось нормально.

Прошло несколько дней. По распоряжению Оберона мы с Гарольдом оказывали сельчанам разные «магические услуги» — это была плата за повозки, провиант, свежих лошадей, одежду и обувь и все, чем нас снабжал этот прижимистый народец. Самым трудным, как ни странно, оказалось излечить от икоты жену старосты: она икала уже много лет подряд, давно привыкла к этому и всячески сопротивлялась нашему колдовству. Гарольд, у которого вечно недоставало терпения, разозлился и в конце концов так «вылечил» старостиху, что та чуть не задохнулась. Мы пережили несколько неприятных минут, но в конце концов этот рискованный опыт пошел женщине на пользу: она смирилась с тем, что больше икать не будет, и даже слегка обрадовалась. А муж ее — тот вообще пришел в восторг, обещал поддержку Оберону (в разумных пределах) и выдал нам по крохотному сморщенному яблоку — «на дорожку».

Мы возвращались в лагерь — пешком. Из-за всех заборов на нас глазели настороженные, недоверчивые глаза.

— Скупердяи, — бормотал Гарольд, подбрасывая на ладони свое яблоко, отчего червяк, сидевший внутри, то выглядывал испуганно наружу, то снова прятал головку. — Я бы тут не остался ни при каком раскладе. Чего там! Будь я королем — просто пригрозил бы. Не дадите повозку — нашлю сосунов или хватавцев. Пугнуть, так они иначе запели бы…

— Хорошо, что ты не король. — Я улыбнулась. — Король должен быть добрым.

— Король не должен быть добрым. Король должен быть королем.

— Не поняла. — Я удивленно покосилась на учителя. — Оберон не добрый, по-твоему?

— Добрый. — Гарольд кивнул. — Но не только.

Я задумалась.

Мы вышли из селения. Из-за крайних домов выскочили две огроменные собаки и с гавканьем кинулись в нашу сторону. Гарольд кровожадно ухмыльнулся, поднял посох; собаки моментально сделали вид, что им нет до нас никакого дела, и быстренько исчезли в бурьянах.

— Гарольд, а что за легенда о короле-призраке?

— Это не легенда. Они на самом деле ходят.

— Что, целое призрачное Королевство?!

Гарольд кивнул:

— Да. Они так и не нашли себе нового места. И все погибли в пути, и призраки понемногу присоединялись к живым… Что? Струсила? Поджилки трясутся?

Гарольд делал вид, что это смешно. Я тоже через силу улыбнулась.

 

Глава 19

ТУМАН

И вот мы снова вышли в путь. Не могу сказать, чтобы я так уж огорчалась по этому поводу: когда схлынула усталость и задремал страх, мне самой расхотелось оставаться по соседству со «скупердяями».

Нам выпал целый день легкой дороги. Весело катились новые повозки. Резво бежали отдохнувшие и отъевшиеся кони. Реял впереди Фиалк, то приподнимался над землей, то снова мял траву копытами, вытягивал лебединую шею, посверкивал крокодильими зубами. Интересно, какой он породы? И есть ли такие кобылы? И бывают ли у них жеребята? А не подарил бы мне Оберон крылатого зубастого жеребенка — когда-нибудь потом, за верную службу?

Наши посохи пророчили безопасный путь — ни справа, ни слева, ни спереди, ни сзади Королевству не грозило никакой беды. Не путешествие — прогулка; я до того расслабилась и развеселилась, что прямо на ходу, в седле, занялась упражнениями по взлету.

На привале я тренировалась каждый день. Иногда вовсе ничего не получалось, а иногда мне удавалось уменьшить свой вес настолько, что даже травинки под ногами разгибались. Я пыталась заставить Гарольда учить меня, он долго увиливал и наконец признался, что сам летает плохо. И в самом деле: то, что он смог мне показать, походило скорее на барахтанье в киселе, чем на парящий полет Оберона.

Серый конь странно отреагировал на мои тренировки в седле: ему, наверное, не понравилось, что всадник на спине становится то легче, то тяжелее. Он ржал, взбрыкивал и возмущался до тех пор, пока я не соскочила с седла и не побежала рядом, иногда подпрыгивая и на мгновение зависая в воздухе.

Подъехал Ланс, некоторое время наблюдал за моими упражнениями, потом сказал:

— Завышаешь точку приложения силы — центр тяжести у тебя не в голове! И обрати внимание на вектор. В динамике он иной, чем в статике.

И поехал дальше, в голову колонны. Ну что у него за манера выражаться, в самом деле?

На другой день мы въехали в лес, холодный и мокрый. Земля здесь была изрезана оврагами, завалена мертвыми стволами. То сгущался, то редел туман. Гнилые пни стояли, как уродливые памятники. Все вдруг вспомнили, что мы на неоткрытых землях и что, может быть, самое трудное еще впереди.

— Смэ-эрть, смэ-эрть!

Маленькая черная птичка вилась перед моим лицом, кричала голосом сумасшедшего нищего из таверны «Четыре собаки»:

— Смэ-эрть!

— Заткни ее, — бросил Гарольд. — Чего смотришь? Это смертоноша, от нее никакого вреда, кроме шума…

— Смэ-э-эрть!

— Заткнись! — Гарольд стрельнул в птичку маленькой колючей молнией. Полетели перья. Припадая на одно крыло, смертоноша поднялась вверх и сбросила оттуда вместе с каплей помета:

— Нэ-энавижу!

— К дождю, — невозмутимо сказал Гарольд.

Я перевела дыхание.

Мы разбили лагерь на краю оврага. Здесь было относительно чистое место: в овраге лес редел. Появился ветерок, снес мошкару, развеял туман, и все увидели, что на противоположной стороне оврага белеет круглая башенка с широкими зубцами на крыше.

— Что это, ваше величество?

Оберон разглядывал башенку из-под ладони:

— Эх, Лена… Будь я моложе да будь нас всех немножко меньше — я бы, честное слово, основал бы Королевство там. Очень хорошее место. Даже странно — посреди такого леса, и такое спокойное, такое чистое место…

— Там живут?

— Пока нет. Но обязательно поселятся.

— А кто построил эту башню?

— Никто. Такие белые башни — как маяки, они дают нам знать: здесь благосклонен к нам тонкий мир…

— Как это? Она сама выросла, что ли, будто дерево? Такое бывает?

— Бывает. — Оберон все еще смотрел через овраг. — Эх, Лена, где мои тринадцать лет? Или хотя бы двадцать? А?

— Вы совсем не старый.

— А кто сказал, что я старый? — Оберон рассмеялся. — Но я и не молодой, вот в чем беда. А ты уже ужинала?

Трудно заснуть, когда над ухом то и дело кто-то орет «Смэ-эрть!». Кажется, смертоношам нравилось над нами издеваться: они специально дожидались, пока человек заснет, и тогда орали ему в ухо. Приходилось, ругаясь, вскакивать, хватать посох, стрелять в темноту — а черной птички к тому времени уже и след простыл, она потешалась над нами в ветвях ближайшей елки. Кончилось тем, что мы с Гарольдом под руководством Ланса накрыли лагерь звуконепроницаемой сеткой.

Сетка держалась до утра. И странно было видеть молнии, пересекающие все небо, и не слышать при этом ни звука.

— М-да, — задумчиво сказал Гарольд. — Сегодня мы далеко не уйдем.

Оберон, как и в прошлый раз, укутал лагерь радужной защитной пленочкой. Дождь молотил по нашим палаткам, по наскоро срубленным еловым шалашам. Грустили мокрые лошади. Шевелилась опавшая хвоя — это лезли, разрыхляя почву, остроконечные белые грибы на тонких ножках. Каждый гриб глядел на нас выпученным, белесым, мертвым глазом. Их топтали, сбивали, сжигали посохом, но они все равно лезли и глядели.

Все Королевство провело этот день у костров. Я сидела, нахохлившись, между Эльвирой и Гарольдом, слушала разговоры и старалась не смотреть наверх.

Потому что утром я видела смырка — огромную многопалую ладонь, потянувшуюся с неба ко мне. Именно ко мне; ладонь раскрылась, собираясь схватить меня в горсть, но наткнулась на радужную пленку Оберона и убралась опять на грозовое небо.

Одна была польза от ливня и грозы: смертоноши больше не орали.

Замучили они совсем. Честное слово.

— Лена? Лена, вы спите?

Мне как раз снилась мама. Как она ласково будит меня, гладит по щеке, и ладонь ее пахнет знакомыми духами. Будто она одета как на праздник, улыбается, зовет: «Леночка, доченька, вставай…»

— Лена!

Я села, перехватив поудобнее посох, готовая сбить с лету все, что движется.

— Лена… Это я! Александр!

Я протерла глаза. Посмотрела ночным зрением: действительно, полог шалаша был приоткрыт, в дверях стоял на четвереньках принц. Верхняя половина его была в шалаше, нижняя — снаружи.

— Лена, — шептал он, — пожалуйста… Надо поговорить.

— Ночью? — спросила я сварливо. Мне было обидно и грустно, что мой сон оказался только сном. Да, этой ночью я хотела к маме, как последняя детсадовка. И мне было досадно, что принц меня разбудил.

— Другого времени не будет… Выходите, больше нет дождя.

Сопя, как Гарольд, я выбралась. Огляделась…

С меня моментально слетел сон.

Ночное небо сияло. На фоне звездных скоплений тянулись друг к другу руки-ветки. Было тихо, торжественно тихо, и от того, что этот мир такой прекрасный, у меня слезы навернулись на глаза.

На дне оврага лежал туман. Он был очень плотный, его верхние слои казались поверхностью молока в блюдце. А над туманом, на другой стороне оврага, светилась башенка. Вот прямо-таки светилась — как звезды.

— Лена… — еле слышно бормотал принц. — Сейчас Гарольд на страже, но он следит за лесом, а не за лагерем… Я вас прошу: храните в тайне наш разговор. Что бы там ни было, что бы вы ни решили — никому не говорите. Поклянитесь.

— Клянусь, — сказала я и тогда только вспомнила, что говорил мне король насчет клятв. — А… что случилось?

Из-за ствола большой елки вышла Эльвира. В свете звезд она была бледной и такой красивой, какой прежде я ее не видела. В волосах у нее блестели жемчужные капли — венец? Диадема? Или просто капли дождя с необсохших еловых ветвей?

— Случилось вот что. Мы с Александром хотим… вернее, мы твердо решили… Основать свое Королевство. Новое. Молодое. Вы слышали, что сказал вчера Оберон?

— Что?

Эльвира протянула руку к белой башенке на склоне оврага:

— Это место для нас, Лена. Это наш единственный шанс. Маленькое Королевство в дремучем лесу.

— Но там же никто не живет!

— Там поселятся. Стоит нам с Александром занять это место, стоит увенчать головы коронами, хоть бы они были из шишек, и сесть на троны, хоть бы они были из пеньков, — и на другой же день здесь поселятся новые люди. А Оберон со своими пойдет дальше, найдет место, пригодное… И рано или поздно признает, что Александр ничем не уступает ему. Когда из нового могучего Королевства придут к нему послы… Он поймет! Он поймет, что его сын достоин его славы! Так будет, Лена, ну разве это не справедливо?

— А… вы уже говорили с Оберо… с его величеством?

Эльвира и принц переглянулись.

— Лена, — глухо сказал принц. — Он нас не отпустит. Он не верит в меня.

Я, кажется, слегка побледнела. Во всяком случае, щеки стали холодными.

— Но… вы же не можете… без его разрешения? Его надо как-то уговорить?

— Его не уговоришь, — твердо сказала Эльвира. — Поймите, Лена: Оберон признает только одного короля. Себя. Сама мысль о том, что кто-то еще может претендовать на это звание…

— Я ведь не хочу его свергать! — Принц сцепил ладони. — Мне не нужен его трон! Мне нужен мой собственный…

— Мы уйдем без разрешения, — шепотом сказала Эльвира. — Вот, слово сказано. Если вы сейчас пойдете и донесете королю — вполне возможно, нам отрубят головы.

— Нет. — Я даже засмеялась. — Он же никак не наказал тех принцесс, Алисию и Ортензию!

— Ш-ш-ш! — Эльвира испуганно глянула по сторонам. — На этот раз речь идет не о капризе. Речь идет о настоящем расколе, настоящем бунте… как их понимает король. Это серьезно, Лена.

Она так это сказала, что я вдруг поняла: да. Серьезно.

И щеки мои совсем онемели.

— Я же поклялась молчать… И вообще, при чем тут я? Зачем вы меня позвали?

Принц и Эльвира взялись за руки. Посмотрели друг на друга. Потом вместе — на меня.

— Нам нужен маг, — сказала Эльвира. — Нам — в смысле, нашему королевству. Верховный маг. Самый главный. Магистр.

— Я?!

— А почему нет? Ты делом доказала, что твое могущество не уступает могуществу Ланса. Или даже самого Оберона.

— Ну что вы…

— Да. А недостаток опыта — дело поправимое. Ты бы согласилась?

Я проглотила слюну:

— Нет. Простите, я не могу. Я не предам Оберона.

— Мы так и думали, — сказал принц после паузы. — Ты не просто могучий маг, ты благородный человек. Но у нас есть еще одно предложение. Когда там, в башне, возникнет новое Королевство, ты сможешь перенестись домой. В один шаг.

Я вспомнила сон, прерванный появлением принца. Домой, вернуться домой… К маме… Она вот-вот придет с работы. Станет кормить ужином Петьку и Димку, а я обниму ее за шею и пообещаю обязательно исправить алгебру. Жизнь ведь судит нас по экзаменам, правильно говорят учителя…

— Погодите, — сказала я растерянно. — Как же… Ведь все равно выходит предательство. Выходит, что я бросаю Королевство в пути. А что там впереди, мы же не знаем? Может, все они погибнут потому, что не будет рядом лишнего боевого посоха?

Принц и Эльвира переглянулись в третий раз.

— Мы знали, что ты откажешься, — очень грустно сказал принц. — Что предпочтешь, может быть, умереть в дороге, но не бросить Королевство Оберона… Тогда у нас к тебе последнее предложение. Вернее, просьба. Если ты нам откажешь, мы не будем в обиде. Просто… мы тогда погибнем, наверное.

— Отчего?!

— Мы пойдем туда, через овраг, — заговорила Эльвира, и свет звезд матово разливался на ее белом лице. — Через туман. Пожалуйста, проводи нас немного. Посмотри, открыт ли путь, нет ли опасности…

Я невольно глянула на башенку. Сейчас, под звездами, она казалась очень близкой. Прямо рукой подать.

— Но король ведь все равно завтра узнает…

— …Что ты нам помогала? А как он узнает? Никак. Если ты сама ему не скажешь.

— Нет, он узнает, что вы ушли!

— Тогда будет поздно нас возвращать, — сказала Эльвира со скрытым торжеством. — Мы будем суверенным Королевством.

Я молчала, растерянная.

— Сперва король будет гневаться, — сказал принц. — Но потом — потом все уляжется. Он сам поймет, как был не прав. И когда через много лет он узнает, что ты не допустила нашей гибели в этом овраге, — он будет благодарен тебе.

— Благодарен, — подтвердила Эльвира.

Я посмотрела теперь уже на овраг. Туман… А что там, под туманом?

— Нет, ребята, мы так не договаривались, — сказала я чуть охрипшим голосом. — Врать Оберону…

— В чем врать? Просто промолчи!

— В конце концов, ты ведь не обещала не отходить от лагеря ни на шаг? Почему бы тебе не прогуляться под звездами? Почему бы тебе при этом не пощупать посохом возможную опасность? А мы просто случайно оказались рядом… Мы ведь за себя отвечаем, а не ты за нас, — у Эльвиры ясно блестели глаза.

Я посмотрела на нее: совсем взрослая… красивая… влюбленная. И принц рядом. Смотрит жалобно, как собачка:

— Мы же все равно туда пойдем! И если мы погибнем — как ты будешь дальше жить?

Я молчала.

— Мы уходим. — Принц поправил на плече мешок. — Прощай.

Они повернулись и зашагали в темноту.

— Стойте! — Меня трясло. — Ладно… Час могу вам выделить. От силы час! Если там опасность на дне — тогда отступаем, ясно? И если вы меня предадите, если расскажете Оберону…

— Ни за что! — Принц вспыхнул. — Лена… Приезжай потом к нам в Королевство! Вот увидишь — я велю поставить тебе памятник!

Я фыркнула. Представила себе этот памятник у входа во дворец: каменная, я стою в гордой позе с посохом, из навершия бьет фонтан…

Елки-палки! А хорошо бы!

Ночь стояла тихая-тихая. Из палаток доносились храп и сонное бормотание: лагерь, измученный грозой, спал, и только Гарольд…

— Кстати, где Гарольд?

— На другой стороне лагеря, не беспокойся, он и ухом не поведет. Да и вообще: ты что, не имеешь права погулять?

Насчет права на такие прогулки я сильно сомневалась. Ничего: в любой момент можно повернуть назад. В конце концов, я отказалась от должности верховного мага, от немедленного возвращения домой… Я не предательница. Наоборот, могу собой гордиться.

Путь в овраг был непростой, но и не очень сложный. Спускались налегке, только принц нес на плечах дорожный мешок — в нем что-то негромко звякало — наверное, котелок. Я шла впереди, смотрела ночным зрением, подсказывала принцу и принцессе, куда лучше ставить ноги.

На границе туманной пелены остановилась. Поводила посохом вперед-назад, вправо-влево… Вроде бы опасности не было. Вот только туман…

Он мне не нравился.

— Может, дальше вы без меня? — спросила я и покраснела. Выходило так, будто я отправляю беззащитных людей навстречу опасности.

— Только двадцать минут прошло, — сказал принц, цокая от сырости зубами. — Ты же нам обещала час?

— Там что, нечисто? — спросила Эльвира.

— Да как сказать… — Я покачала головой. — Ланс сказал бы… уровень зла не превышает фоновый.

— Тогда пойдем?

— Давайте держаться друг за друга, — решила я. — И, если что, выполнять мои приказания немедленно!

Сжимая одной рукой посох, а другой ладонь принца, я смело ступила в туман.

Он в самом деле был как густое молоко. Он поднялся мне до колен, потом по грудь, потом по шею. Погружаясь с головой, я невольно задержала дыхание и зажмурилась. Открыла глаза — ура! Я видела! Видела в тумане! Правда, нечетко. Все вокруг было подернуто дымкой, похожей на желтоватый расплавленный парафин.

Дно оврага было гладкое, без впадин, без острых камней. Я поводила посохом — уровень опасности не вырос. Осторожно ступая по песку, перемешанному с опавшей хвоей, я повела принца (он ничего не видел, таращил слепые глаза) и Эльвиру (она, кажется, видела лучше, во всяком случае, пыталась всматриваться) к противоположному склону.

Да тут совсем недалеко.

Я доведу их до той стороны оврага — и вернусь. И еще успею поспать до утра.

А если спросят, почему не рассказала вовремя о планах принца и принцессы, — скажу чистую правду. Я ведь поклялась молчать, а клятва — это обязательство.

Мы все еще спускались, но самое низкое место оврага было уже совсем рядом, тут, перед нами…

Дернулся посох у меня в руке. Как чуткая удочка, ощутившая поклевку. Я повернула голову…

— Опасно! Назад! Назад!

Чуть не выворачивая руку принцу, я кинулась вверх по склону. Он был тяжелее меня, он не мог понять, что происходит, а тащить его у меня просто не было сил. Я снова глянула на темное и мутное, похожее не то на поток пенной воды, не то на приближающийся по дну оврага огромный поезд; у нас еще был шанс отскочить с его дороги, когда Эльвира вдруг рванулась вперед, на ту сторону, к своей мечте, к новому Королевству. И потянула принца за собой.

Рука принца вырвалась.

Не соображая, что делаю, я прыгнула за ними, уперлась посохом в песок и хвою, наставила навершие против лавины, изо всех сил пытаясь остановить ее…

Меня подхватило и понесло, будто в потоке меда. Липкое, теплое, тугое, не встать на землю, не выплыть, не вырваться.

Рядом барахтался принц.

Я видела, как тщетно пытается вырваться влипшая в воздух Эльвира.

Одно хорошо — посох из рук я так и не выпустила.

 

Глава 20

ОДНИ

Если бы вы упали в реку со сгущенкой…

Если бы миллионы змей, изготовленных на кондитерской фабрике из безвкусного желе, все перепутались и стали медленно извиваться…

Если бы… Короче, никакого удовольствия в этом не было.

В плотной струйчатой массе можно было дышать (с трудом) и кое-что видеть (как сквозь мутную воду). Ни вкуса, ни запаха, ни вообще понятия, что это такое, — как будто сам туман сгустился и сделался нашим врагом. В нем нельзя было плыть: проваливались руки, ноги не находили опоры. Мы барахтались, как космонавты-новички, впервые угодившие в невесомость. Вертясь и дергаясь в прозрачном киселе, мы ухитрились схватиться за руки и не дали «туману» растащить нас в разные стороны — но это была наша единственная победа.

Вокруг неслись, смазываясь, черные тени холмов и деревьев, и только небо, безмятежное жемчужное небо, оставалось неподвижным. Долго это продолжалось? Сто лет. Или тысячу. И я, как ни старалась, ничего не могла сделать до тех пор, пока несущий нас поток тумана не схлынул сам и мы не зависли — на мгновение — в воздухе, между звездами сверху и черной темнотой внизу.

— Ай!

Упав, я ушиблась грудью о посох. Было больно, и кружилась голова, но я все-таки вскочила — как мне показалось, сразу же, хотя на самом деле, наверное, прошло несколько секунд. Рядом поднимался с земли принц…

А прямо перед нами высилась фигура, неясная, серая, почти невидимая в свете звезд. Сжав зубы, я заставила себя посмотреть на нее ночным зрением…

Огромная баба, толстая, приземистая и голая, была соткана, кажется, целиком из тумана. На круглом лице бродили глаза — именно бродили, не имея постоянного места, это были маленькие черные воронки в полупрозрачном студне. Бесформенный нос нависал, будто огромная капля, вот-вот готовая оторваться и упасть. Ее тело оплывало, как горячий ком жира, не разобрать было ни рук, ни ног, ни груди; из уголка большого рта тянулся, как макаронина, редеющий поток полупрозрачного «желе» — того самого, что принесло нас сюда.

От ужаса и отвращения у меня остро заболел живот. Трясущимися руками я подняла посох, заранее зная, что обречена: с этим чудовищем, наверное, не смог бы справиться и сам Оберон. Это она? Та самая, о ком он говорил? «Королева тумана»?!

С хлюпающим звуком баба втянула в себя остатки струйчатой массы. Облизнулась бесформенным и рыхлым, как она сама, языком. Посмотрела прямо мне в глаза. Я отступила, все еще держа перед собой посох — но уже готовая бросать его и бежать, ломая ноги, хоть навстречу верной смерти…

— У зла нет власти! — пискнула я. Набрала побольше воздуха и крикнула еще раз, почти басом: — У зла нет власти!

Навершие моего посоха тускло полыхнуло. Я подняла руку, будто отводя от глаз наваждение. Я хотела, чтобы чудище исчезло, истаяло, провалилось…

Черный рот, утопающий в складках тумана, ухмыльнулся. Снова послышался звук — уханье, бульканье, сип и свист; бабища смеялась. Она сделала, что хотела, ей было любопытно поглядеть, что из этого выйдет. Хрюкнув, она подалась вперед, нависла над нами, как облако, а потом вдруг взмахнула всеми своими складками и взлетела.

И поднималась все выше, улетала все дальше, пока не прояснилось над нами небо, пока мы не остались одни на бесконечной черной равнине.

— Это вы во всем виноваты.

Я их ненавидела — обоих. Они сидели, понурившись, рядышком на стволе упавшего дерева. И принц, и принцесса выглядели неважно — грязные, бледные, у Эльвиры лицо в полосках от слез. У принца разбита губа. Я могла бы подлечить — но вот фигушки. Пусть мучается.

— Это вы! Что вы сделали! Что теперь будет!

Молчание.

Ни у высочеств, ни у меня не было понятия, куда нас занесло и как отсюда выбраться. Мой посох не находил в обозримом пространстве ни Оберона, ни Гарольда, ни Ланса, зато постоянно напоминал об опасности.

Кругом опасность. За каждым колючим кустом, за каждым кривым деревцем, за каждым гниющим пнем. Под ногами — болото. Небо затянуто туманом. Где Королевство? Как его искать?

Что подумает Оберон, когда ему доложат, что принц, принцесса и младший маг дороги пропали?

Ясно, что он подумает. И будет прав: измена. Я польстилась на обещания, захотела стать магистром… Захотела домой… Захотела себе памятник у входа во дворец… И предала Оберона. Предала всех, кто мне верил.

— Значит, так, — сказала я голосом, дрожащим не то от ярости, не то от страха. — Я ухожу. Основывайте свое Королевство… Вот прямо здесь, на этом болоте, и оставайтесь!

Повернулась и пошла прочь. Хлюпала под ногами вода. Когда-то здесь был могучий лес, и торчащие к небу гигантские корни тому свидетели. Потом прошел ураган, или пожар, или еще какая-то беда… Хоть бы и туманная бабища потопталась. Старый лес умер, а новый так и не вырос — разве это скопище древесных уродцев можно назвать лесом?!

Воняло сыростью и гнилью. Посох то и дело содрогался в руках: опасно справа… опасно слева… Я шла все медленнее, вертела головой: мне очень не нравились полянки, затянутые мхом. Хорошо, если там просто трясина под зеленым покрывалом. А если в трясине есть еще и хозяева?!

И еще эти точки в небе… То появляются, то пропадают в тумане. Птицы? Хотелось бы верить…

Те, кто летали, спустились пониже. Их было штук двадцать, из тучи появлялись все новые и новые — мамочки, да сколько же их! Похожие на огромных бабочек… нет! Больше всего эти твари походили на летающие махровые полотенца.

Хватавцы! Множество! Тучи!

Собираются плотной стаей — к счастью, не надо мной… Что-то их заинтересовало совсем неподалеку, там, откуда я пришла…

Принц и Эльвира!

У меня перехватило дыхание.

Я оставила их одних.

«Когда их много, — говорил Гарольд, — они налетают на путника со всех сторон, облепляют так, чтобы не было щелочки, и…»

— На помощь!

Принц стоял, привалившись спиной к тонкому стволу, отбивался от хватавцев палкой. Ему оставалось жить несколько секунд — вот они кинулись все разом, облепили его, будто мокрой тканью, залепили рот, и крик оборвался.

Эльвира кинулась ему на помощь. Голыми руками попыталась оторвать хватавцев от Александра, но где там — ее тоже накрыло, спеленало, как орущую танцующую мумию…

— Держись! — заревела я незнакомым взрослым голосом и ударила по хватавцам «рассыпными искрами», как научил меня недавно Оберон.

Зашипело. Завоняло гарью. Стаи тварей над головой не поредели, ничего не изменилось — принц и принцесса отбивались все слабее…

Рискуя переломать ноги, я скакнула через поваленное дерево, через вывороченный пень — и ударила таким фейерверком, что волосы задымились на голове.

Те из присосавшихся, что остались в живых, поднялись в небо. Остальные скукожились, как горелая бумага. Принц заворочался, стряхивая с себя обрывки дохлятины. Эльвира лежала неподвижно. У меня не было времени помогать ей — на меня нацелилась с высоты многосотенная стая, и весь мой боевой опыт, приобретенный за время странствий, пришелся теперь как нельзя кстати.

Хлопья гари сыпались с неба. Я задыхалась и кашляла; прошла минута, другая, казалось, это никогда не кончится, — и вдруг небо очистилось. Только одна издыхающая тварь планировала, подлетая и переворачиваясь, как надутый ветром полиэтиленовый кулек.

Я всем своим весом навалилась на посох. Оглянулась…

Они были живы, оба. Правда, у принца кровоточила половина лица, будто по ней прошлись наждаком. А Эльвира пребывала, кажется, в шоке — белая, с широченными зрачками, прерывисто дышит, смотрит, но ничего не может сказать…

Я опустилась на колени. Протянула над головой принцессы дрожащую грязную руку с обломанными ногтями:

— Оживи.

Эльвира опустила веки и задышала ровнее.

Принц нервно посмотрел в небо. Я оглянулась, будто опомнившись, подняла антенну-посох, пощупала…

Везде опасность. Но глухая, затаившаяся.

Через несколько часов мы набрели на озерцо и устроили привал. Судьба наша к тому моменту прояснилась окончательно.

Королевства не найти. Мы потерялись на неоткрытых землях.

Без мага дороги принц и принцесса проживут здесь минут тридцать, не больше. А сколько проживем мы все втроем — знает только «королева тумана».

Усевшись на берегу, мы дружно впали в оцепенение. Не хотелось ни двигаться, ни говорить; на поверхность озерца время от времени вырывался со дна большой пузырь, лопался, и тогда по масляной глади расходилась круглая волна.

— Что это было? — спросил наконец принц. — Кто там смеялся?

Оказывается, они с Эльвирой не видели туманную бабищу. Только ощущали беду и слышали смех. Я описала им, не жалея подробностей, все, что произошло в первые минуты после нашего освобождения из потока.

— Значит, это она все подстроила?! — Принц почти кричал. — Значит, это она… Она внушила нам идею уйти, оставить Королевство, зажить своей…

— Никто вам не внушал, — сказала я жестко. — Вы сами этого хотели уже давно. Вы только об этом и мечтали. Я слышала ваши разговоры!

— Ты подслушивала?!

— Тише, принц, — сказала Эльвира. — Лена не сказала ни слова королю, вот о чем подумай. Если бы она не была такая благородная…

— Мы бы здесь не сидели, — зло оборвала я. — Надо было сразу все выложить, и тогда…

— Нам бы отрубили головы, — спокойно закончила Эльвира. — Вернее, мне. Александр все-таки единственный сын короля. А я — ходячая угроза раскола. Оберон не стал бы со мной церемониться.

— И правильно! — Я смотрела ей в глаза. — Потому что теперь — теперь! — Королевство осталось без мага дороги. Как эта баба и хотела с самого начала. И они там могут погибнуть, все наши люди, все…

— Не преувеличивай. — Эльвира чуть улыбнулась. — Потерять тебя Оберону обидно, конечно, но это не самая страшная потеря. Магической силой король превосходит тебя в тысячу раз. А есть ведь еще Ланс. И Гарольд…

— Ах, вот как?! Что же ты мне раньше говорила, что я могуществом равна Оберону? Подлизывалась, да?

— Не кричи, — устало вздохнула Эльвира. — Я, может, хочу тебя успокоить. А ты злишься.

Мы замолчали. Стало тихо. Только булькали, поднимаясь со дна, пузырьки: буль… буль…

— Нам нет смысла ссориться, — снова начала Эльвира. — Мы в одной яме. Надо выбираться. И ты, Лена, прекрасно понимаешь, что твоя ответственность сейчас — это мы. От тебя зависит, будет жить сын короля — или его сожрет какая-то пакость.

Разумеется, мне нечего было ей возразить. Я уныло молчала.

— Мы должны бороться и выживать, — продолжала принцесса увереннее. — И когда мы выйдем на новое место — мы все-таки обоснуем там Королевство. Тогда ты станешь верховным магом… или уйдешь домой. Для тебя это тоже единственный шанс, пойми!

— Все равно я останусь предателем.

— Кто сказал? Кто сказал «предатель»? Оберон, может быть, никогда не узнает, что с нами случилось. Например, он подумает, что на нас с принцем напало чудовище, ты кинулась нас защищать и мы вместе погибли… Оберон, может быть, тебя павшим героем считает, а вовсе не…

— Кого ты хочешь обмануть? — Я смотрела на озеро. — Оберона? Меня? Себя?

Какая неприятная, неестественная тишина стояла в этом лесу!

— А что мы будем есть? — уныло спросил принц.

Спросил бы чего-нибудь полегче!

Без посоха просто не знаю что бы я делала. А так удалось и огонь развести, и одежду высушить, и отыскать среди множества уродливых грибов такие, которые безопасно есть. Мы накалывали грибы на прутики и пекли на углях. Хорошо бы еще рыбу поймать, да удочки нет, а посохом я не умею…

Мы согрелись, кое-как утолили голод и даже немножко поспали — принц с Эльвирой в обнимку, я в стороне, свернувшись калачиком. Они любили друг друга, жалели друг друга, поддерживали, я не могла этого не видеть, эта любовь могла быть хоть слабым, но оправданием тому, что мы сделали…

Только мне не было оправданий.

Будь проклят день, когда я познакомилась с принцем на берегу. Будь проклят день, когда я стала хорошо к нему относиться. Он чувствовал во мне эту слабость: не пошел ведь к Лансу, к Гарольду — ко мне пошел, предлагая измену, и не ошибся.

А казалось так просто: перейти овраг и вернуться обратно!

Я лежала в обнимку с посохом и вспоминала того, кто дал мне мое первое магическое оружие. Воображала, как Оберон сидит в шатре, спокойный, как обычно, и суровый, как никогда прежде. И Гарольд не знает, куда девать глаза. И Ланс разглядывает свой костяной посох с полным равнодушием на лице: измены случались прежде, измены будут всегда. Не беспокойтесь, ваше величество, еще есть маги, верные вам и Королевству…

А если навалятся сосуны?

А если снова придется уходить от опасности под землей? Втроем не удержать тоннель, он завалится, все погибнут…

А что думают обо мне стражники? Повара? Музыканты? Мать Гарольда? Наверное, только и разговоров…

Или наоборот: все молчат, будто сговорились забыть мое имя. Будто меня никогда с ними не было. Как будто я не спасала их, рискуя жизнью…

И я заплакала от жалости к себе. И еще от стыда.

…Хорошо, что нет пути назад. Потому что не знаю, как бы я осмелилась посмотреть в глаза Оберону. Будь что будет: я доведу влюбленных до безопасного места. Пусть делают что хотят. Пусть строят свое Королевство — на предательстве… А я уйду домой. И больше никогда в жизни не открою ни одной сказки, буду читать и смотреть только о том, что существует в моем мире. О политике, технике, спорте. О моде. Выучусь, стану экономистом. Заработаю много денег. Куплю квартиру…

Слезы текли по моим щекам, падали в мох и тонули в нем, не оставляя следов.

 

Глава 21

СКИТАНИЯ

Вот оно, мое Королевство. Бредут, взявшись за руки, глядя под ноги. И правильно делают: земля неровная, торчат корни, то и дело попадаются то ямы, то чьи-то норы…

Содрогнулся посох в руке. Опасность. Где, сверху? Справа? Слева? Где?! Ах, снизу…

Так и есть: в дыре под раскоряченным пнем поблескивают глазки. Вроде маленькие. Но не дадим себя обмануть: «оно» может быть ядовитое. Или их много. Или это не глаза, а…

Посох реагирует быстрее, чем я. То, что казалось пнем, на самом деле что-то совсем другое. Вот оно поднимается, опираясь на «корни», с треском делает несколько шагов вперед…

Красно-зеленая струя охватывает его будто огненным поясом. Тварь содрогается, но все равно идет, тянется корнями-щупальцами, одно из них обвивает посох и рвет из рук — сдирая кожу с ладоней.

Но главный удар уже нанесен. Пламя взметывается откуда-то снизу и охватывает пень целиком. Я вырываю посох из конвульсивно дергающегося щупальца.

Воняет. Фу. Ну и гадость.

Из костра разбегаются, посверкивая глазками, коричневые плоские существа. Каждое похоже на крысу, которую переехал асфальтовый каток.

«Пень» валится на бок. В основании у него — подгоревшая мясная гадость, похожая на иллюстрацию из врачебного справочника.

Я отвожу глаза.

Как считать дни? Делать зарубки на посохе? И есть ли вообще смысл — их считать, если один похож на другой?

Мертвый лес казался бесконечным. Из еды имелись только грибы, меня уже тошнило от одного их запаха. Из развлечений были страшилища, атаковавшие нас почти непрерывно, днем и ночью.

Но главное — я была одна. Совершенно. Как никогда в жизни.

Эльвира и принц были вдвоем. А я — я не имела с ними ничего общего.

Однажды ночью (а ложилась я в одежде, с посохом в руках, надеясь на чуткость моего оружия) я никак не могла заснуть. Лежала и ворочалась, и смотрела, как ползет по небу луна; мне казалось, что я заболела, валяюсь с температурой и вижу бесконечный страшный сон.

Тихо встал принц — мое ухо, тренированное, различало треск каждой иголочки у него под ногами.

Он наклонился ко мне. Он знал, что я не сплю.

— Лена… давай помиримся, а?

— Я с вами не ссорилась.

— Видишь ли… Все равно ничего не вернуть. Какой смысл на нас обижаться? Эльвира переживает за тебя… Она по-своему тебя любит, хочет, чтобы вы были подругами. Пойми: все это когда-нибудь кончится. У нас впереди много хорошего. Свое Королевство…

— Это у вас впереди, а не у меня.

— А ты максималистка. Знаешь, что это? Это человек, который не признает никаких компромиссов, соглашений… Мы виноваты перед тобой, это правда. Но мы ведь сознаем свою вину. И просим прощения. И готовы загладить… Лена! Ты замечательный маг дороги! На тебя вся наша надежда, мы будем очень благодарными — всю жизнь… Ну прости ты нас, пожалуйста! Так же нельзя идти — врагами…

— Я вам не враг, — сказала я упрямо.

На другой день после долгого, утомительного пути по болоту мы вышли к тому самому озерцу, от которого началось наше самостоятельное путешествие.

Я пыталась убедить себя, что это другое, просто очень похожее место. Но самообман не мог длиться долго: вот следы от нашего костра. Вот зарубки на стволе. Вот клочок Эльвириной юбки.

Не осмеливаясь глядеть на своих спутников, я села на берегу. Уставилась на воду. Все так же поднимались пузырьки со дна: буль-буль…

Оберон не успел научить меня ориентированию на магической местности. Он просто не знал, что мне это понадобится. А может, все дело в туманной бабище? Может, именно это она имела в виду, когда смеялась над нами?

Все было кончено. Так мне показалось в эту минуту. Я поняла, что никогда не вернусь домой. Никогда не увижу маму.

А следующая мысль была еще ужаснее: а что будет с моим миром, если я в него не вернусь?! Он ведь так и застыл, ожидая меня, на дороге домой я должна прийти в то же самое мгновение, из которого ушла… А если я никогда не приду? Что же, мой мир так и будет застывшим до скончания веков?! И мама никогда не придет с работы… И…

Я хотела зареветь, но в этот момент за моей спиной горько, громко, по-девчоночьи разрыдалась Эльвира. Я оглянулась: принцесса плакала, как маленькая, на плече принца, а тот гладил дрожащей рукой ее волосы и что-то шептал на ухо. И я увидела, как ему страшно и горько и как он собирает все мужество, чтобы казаться спокойным. И тоже, наверное, прощается со всеми своими мечтами: жениться, жить долго и счастливо и умереть с принцессой в один день…

Тогда я встала.

Закусила губу. Ударила в землю посохом…

Бабах!

Зеленый луч ушел в небо. И еще раз. Бабах!

Ответа не было, но я и не ждала ответа. Это был знак мне самой — и туманной бабище. Посмотрим, кто посмеется последним.

Эльвира перестала плакать. Смотрела на меня со страхом и удивлением. Наверное, у меня было в этот момент какое-то особое лицо…

— Не бойтесь, — сказала я им обоим. — Я все равно вас выведу, и ничего с нами не случится. Клянусь.

Теперь мы продвигались медленнее, то и дело останавливаясь. Но это и к лучшему: во-первых, так труднее попасть в западню. А во-вторых, я на этот раз была уверена, что не вожу свое Королевство по кругу.

В самом деле, скоро местность вокруг начала меняться.

Исчезли старые пни и завалы. Появилась травка. Деревья вокруг уже не казались такими измученными рахитиками, как прежде. Суше стал воздух, легче дышалось, появился ветерок. И однажды под вечер мы вышли к развалинам замка.

Несмело подошли к мертвой громадине — и остановились.

Впервые за много дней очистилось небо. Косые лучи лежали на щербатых стенах из серого камня. Одна башня чернела, когда-то сожженная, другая наполовину обрушилась. Ров был пуст, мост опущен. И — ни души.

Я подняла посох. Опасность в замке была, но старая, приглушенная. Наверное, крыша грозила обвалиться. А может, ядовитые змеи поселились в развалинах.

— А давай туда не пойдем, — тихо сказала Эльвира.

— Там не опасно.

— Просто неохота.

Мне меньше всего хотелось смеяться над ее трусостью.

— Если подняться на башню, — предположила я неуверенно, — можно осмотреть все вокруг. Вдруг здесь поблизости есть безопасное место? А мы его пропустим?

— А как ты поднимешься на башню? — возразил принц. — Тут же все от одного чиха развалится…

— Посмотрим. — Я поудобнее перехватила посох. — Давайте поглядим: вдруг здесь найдется что-то хорошенькое для нас?

Хорошенькое нашлось. Во-первых, колодец с чистой водой, глубокий, но с хорошо сохранившимся ведром на цепи и скрипучим воротом. Во-вторых, домик для стражи — во всяком случае, мы решили, что именно стража моста обитала здесь раньше. Эта простенькая с виду постройка не сгнила и не развалилась, хоть дерево и почернело от времени, пусть земляной пол порос травой и мхом. Принц нарубил еловых веток, мы устлали в хижине пол, развели огонь в маленькой глиняной печке и впервые за много дней устроились с каким-то подобием комфорта.

— Я там кролика видел, — сказал принц.

Я оживилась:

— Да? Пойдем на охоту?

— Поздно, — сказала Эльвира. — Темнеет… Что мы, ночь не переночуем без вашего кролика?

Ей нездоровилось в последнее время — болел желудок. Она сильно исхудала, ослабела, но есть почти не могла; я надеялась, что, когда мы добудем нормальную пищу, здоровье принцессы пойдет на лад.

— Ночь мы, положим, переночуем. — Принц с хрустом потянулся. — Но завтра на рассвете… Как их ловят вообще-то?

— Поймаем и голыми руками. — Я смотрела на огонек печи, это было стократ прекраснее любого телевизора. — И запечем… Или сварим? Или половину запечем, а половину сварим?

— Тише, — сказала вдруг Эльвира. — Вы ничего не слышите?

Мы с принцем сразу замолчали.

Издалека приближался шум. Сначала он был смутным, почти неразличимым, но уже через пару минут можно было разобрать мерный конский топот. Бряцание металла. Стук колес. И — от этого звука меня мороз продрал от макушки до пяток — пение трубы. Знак, что поход продолжается и обозу нельзя отставать…

— Оберон идет! — прошептала я в ужасе и восторге. — Это наши…

Эльвира и принц побледнели так, что даже отблески огня в печи не могли придать их лицам теплый оттенок.

Звук каравана приближался.

— Погоди! — шепотом взмолился принц. — Подожди… минуточку…

А у меня и у самой пропало желание бежать навстречу. Ведь придется отвечать. Прямо сейчас. И что я скажу?!

Мы втроем припали к маленькому окошку. Вот показались флажки на копьях… Белый конь и его всадник, на голове всадника блестела корона…

Это был не Оберон.

Замерев, сдавив ладони друг друга, мы смотрели, как появляются один за другим люди. Всадники и пешие. Кареты. Телеги. Снова всадники… Много, длинная вереница, целое Королевство…

Ночь просвечивала сквозь их тела, одетые в лохмотья. Серые призраки-слуги шагали за обозом. Призрак-король восседал на дохлом коне, торчали сквозь кожу круглые лошадиные ребра. На ногах у идущих звякали ржавые железные башмаки. Призрак-трубач поднял ржавую трубу…

Только не привал! Пожалуйста! Только не привал!

Трубач сыграл «долгую дорогу».

Караван миновал замок, даже не глянув на него. Последние из идущих давно скрылись в темноте, а мы все стояли у окошка, держа друг друга за руки и не произнося ни звука.

В эту ночь я совсем не спала. Я думала о нашем Королевстве — том, которое мы покинули. Об Обероне. О Гарольде и его матери.

Что, если их ждет такая же участь? Если они не найдут пристанища и обречены бродить вечно, безостановочно, в железных башмаках?

Печка остыла, в домике стало холодно. Я выбралась наружу (приближался рассвет) и побрела на разведку.

Обойти замок по кругу не удалось: противоположный склон холма был изрезан оврагами и заплетен колючими кустами. На дне рва пузырилась какая-то грязь; я осторожно перешла мост, вошла в открытые ворота и остановилась в нерешительности.

Пустота, гниль, запустение. Ржавое оружие на полу. Человеческий костяк на подступах к лестнице, рядом сломанное тусклое лезвие — кто бы он ни был, но умереть ему посчастливилось прямо на боевом посту…

В дальнем темном углу еще кто-то лежал, но я не стала его разглядывать. Осторожно обойдя останки на лестнице, двинулась вверх по ступенькам. Разрушенный замок был пуст, только звук моего сердца, дыхания да жалобное бурчание в животе нарушали тишину. И я совсем было успокоилась, когда навстречу мне шагнул из-за угла кто-то черный, невысокий, с горящими зелеными глазами.

— А-а-а!

Струя огня ударила из навершия посоха. Чудище пропало — не умерло и не смылось, а просто исчезло. Трясясь, я заглянула за угол: передо мной висели на стене остатки серебряного зеркала, когда-то искусно отполированного, а теперь закопченного дочерна, с рваной дырой посередине.

— Опа, — сказала я жалобным голосом.

Через несколько пролетов обнаружилось еще одно зеркало, и то, что я в нем увидела, неожиданно мне понравилось. Девочка, глядящая на меня из Зазеркалья, была, конечно, чумазая и растрепанная, с губами, обметанными лихорадкой, с незажившей царапиной на носу, — но глаза, налитые зеленым огнем, внушали уважение. От одного такого взгляда нормальный человек кинется бежать без оглядки. Даже чудовище сто раз подумает, прежде чем напасть. К тому же очень внушительно выглядел посох: я держала его небрежно и одновременно цепко, так что сразу было видать: это не игрушка и не бутафория. Навершие посоха озарялось то спокойным зеленым, то мрачным красным огнем.

Вот бы Оберон меня сейчас увидел…

После этой мысли мне сразу расхотелось любоваться собой. Вздохнув, я двинулась дальше — предстояло отыскать безопасную дорогу наверх.

Черная от копоти, сморкаясь и чихая, я выбралась на вершину обгоревшей башни в тот самый момент, когда из-за леса выглянуло солнце.

Зажмурилась, сменяя ночное видение дневным.

Открыла глаза — и снова зажмурилась от яркого мира вокруг, от ветра, забивающего дыхание, от сияния солнечного диска, который наполовину еще был скрыт горизонтом. Потерла воспаленные веки. Посмотрела в третий раз.

Клубился туман над полудохлым леском, где мы бродили много дней. Где-то там серая злая бабища? Следит за нами — или потеряла? Хочет нас погубить — или взялась теперь за Оберона и его людей?

Или ей достаточно того, что в Королевстве — раскол? Ох, не верю: такие бабы все доводят до конца…

Я вздохнула. Пора запрещать себе подобные мысли: после них всегда хочется лечь да помереть, а помирать никак нельзя: я отвечаю за принца и Эльвиру. Осторожно перенесла вес тела с одной ноги на другую (ни одна ступенька здесь не вызывала большого доверия). Посмотрела на запад — туда, куда солнечные лучи едва-едва добрались.

Тоже лес. Но с виду вроде бы поздоровее. Дубы? Сосны? Проклятый туман… В кронах есть просветы, и немаленькие. Поляны? Земля идет под уклон… Пологий спуск… А что там дальше? Там, за лесом?

Туман расступался, как толпа, солнечные лучи расталкивали его, отгоняли к земле. Я прищурилась, всматриваясь. У меня нарастало чувство, что рискованный путь на башню был мною проделан не зря. Там что-то есть, на юго-западе. Сейчас солнце поднимается выше, и я увижу…

Небо. Синее небо. Больше ничего. Крутой склон? Низина? Овраг, что ли?

Стоп, стоп. А небо ли это?

Море.

Мурашки хлынули потоком холодной воды — от затылка до пяток. Море! Там море! Я знаю, куда идти!

Я набрала воздуха, чтобы закричать от радости во все горло. В этот момент камень под моими подошвами вдруг решил, что он слишком долго был частью старой лестницы.

Крак!

Падая, я ухватилась одной рукой за край стены. Подо мной загрохотало, снизу повалила пыль столбом, окутала меня хуже самого густого тумана…

Если бы я научилась летать!

Я попробовала подтянуться на одной руке. Ноги мои заскребли по камню, ища опоры. Вроде бы нащупали крохотный выступ… Я уперлась подошвами, всем телом прижалась к черной стене…

Пальцы соскользнули. Я полетела вниз.

Никогда в жизни не ломала костей. Вот такое счастье: были растяжения и ушибы. Переломов — никогда.

Я лежала на куче камней, недавно бывших лестницей. Надо мной светлел кусочек неба в рамке закопченных каменных зубцов. Ничего себе я летела! Как там мой позвоночник?!

Так, руки вроде бы слушаются. А ноги?!

Я приподняла голову. Посмотрела на свои ноги в черных от копоти сапогах. Правая в ответ на мое усилие чуть пошевелила ступней, будто успокаивая меня: тихо, Лена, все в порядке.

Левая лежала, как-то странно вывернувшись. Я присмотрелась… у меня потемнело в глазах.

Это не просто перелом. Это перелом, как говорят врачи, со смещением. Может, вообще открытый. Ма-ма…

Спокойно. Только не впадать в панику. Никто мне не поможет: принц и Эльвира даже не знают, где я. А догадаются — не решатся войти в замок. А если решатся — не смогут найти дороги. А если и нашли бы — чем они могут мне помочь? Ну чем?

Нога надувалась, начинала пульсировать. Это я пока не чувствую боли. А что будет через несколько минут?

Страх мешал думать. Страх не давал шевельнуться. Я, как муха, застыла на краю паники, еще секунда — я свалюсь в воронку, из которой нет возврата. Меня ждет длинная, мучительная смерть…

Почему туманная бабища не убила меня сразу?

Зачем я вообще согласилась на дурацкое предложение дурацкого Оберона? Как он мог затащить ребенка в мир, где нет гарантии счастливого исхода? Как он смел так рисковать мной?

Оберон!

«Кости тебе сращивать рановато…»

Самое время.

«Возьми посох и представь, что у тебя немеют ладони…»

Посох застрял между камнями — навершием вниз. Что, если изумрудно-рубиновый шар раскололся от удара?

Нет. Этого не может быть. Это посох Оберона, сам король дал мне его, а значит, посох меня не предаст.

Я напряглась что есть сил. Оттолкнулась от камня здоровой ногой. Сдвинулась на сантиметр (обломки камней, поворачиваясь, впивались в спину). Потянулась к посоху… Еще чуть-чуть!

Сломанная нога дернула болью — сразу по всему телу. Казалось, каждая косточка трещит. Каждый нерв просит пощады. Ну!

Я рванулась к посоху. Боль сделалась нестерпимой; пальцы сомкнулись на знакомом древке. Я потянула…

Посох не поддавался. Крепко застрял в щели.

— У зла нет власти! У зла нет…

Скрипнуло, будто железом о стекло. Посох оказался у меня в руках, и навершие полыхнуло зеленым и красным.

Приподнявшись на локте, я обратила навершие к месту перелома. Ладони тут же онемели; боль в последний момент дернула — и растаяла совсем. Вот что почувствовал трубач, мой первый в жизни пациент. Вот почему так прояснилось его лицо…

Несколько минут я отдыхала, лежа на спине. У зла нет власти; мне не больно и уже почти не страшно. Я маг дороги. Я выберусь.

Только надо вспомнить, как выглядят кости. Не те, что в мясном ряду на прилавке. А те, что в учебнике по биологии — мы же учили скелет… В руке их две — локтевая и лучевая. А в ноге?! Где тут голень, где бедро, где коленная чашечка?

Используя навершие посоха как ножик, я разрезала кожаную штанину. То, что я под ней увидела, — синее, раздувшееся, с торчащими обломками кости…

Меня снова чуть не покинуло мужество.

Бедные врачи. Они все это учат. Они все это лечат; у них нет посоха. А у меня есть. В конце концов, пусть срастается кое-как, лишь бы крепко, лишь бы я могла ходить. Неужели не справлюсь?

Отдышавшись, я поудобнее устроилась среди камней, закусила губу, крепко сжала посох — и принялась за дело.

— Где ты была?! Мы уже думали… Мы думали… Мы не знали, что думать!

Был почти полдень. Я вышла из замка, сильно хромая, опираясь на посох, как на клюку. Эльвира кинулась мне навстречу, готовая одновременно целовать и бить по щекам; правда, встретившись со мной взглядом, принцесса поубавила пыл и заговорила тише:

— Лена… Что с тобой?

— Там море. — Я указала на юго-запад. — Не очень далеко. Если по прямой — так вообще рукой подать.

— Ты была на башне?

Спокойно и сухо, как подобает боевому магу, я рассказала Эльвире и принцу обо всем, что со мной случилось. Оба долго молчали. Под их потрясенными взглядами я чувствовала, что расту, расту, утыкаюсь макушкой в небо…

— Я там кролика испек, — сказал принц шепотом. — Пойди поешь… а?

 

Глава 22

ПОЕДИНОК

Я научилась ловить посохом рыбу!

Так рыбачить было куда интереснее, чем удочкой. Если бы меня попросили научить кого-то — я бы, наверное, бессильно подбирала слова, водила в воздухе руками и раздражалась, как Гарольд, от того, что ученик такой тупой. Вот так подводишь… чувствуешь — рыба? Не чувствуешь? Но это же очень просто. Спускаешь в воду воображаемую петельку, цап — за жабры… что, непонятно, как это «цап»? Да вот попробуй!

Мысли о Гарольде — и вообще о Королевстве — уже не были такими мучительными. Мне приятно было вспомнить, как мы вместе сражались и вместе отдыхали. Как мы болтали, покачиваясь рядом в седлах… И как у нас не было ни минутки на лишнее слово, потому что надо было сбивать сосунов-разведчиков…

И как Гарольд сказал: «Ленка, ты настоящий друг». Тогда мне было приятно, но я не придала его словам особенного значения.

А теперь все чаще думала: что он имел в виду?

Принц и Эльвира добровольно приняли на себя обязанности поваров. И принц, между прочим, оказался в этом деле весьма полезным — он умел то, за что я никогда бы не взялась. Например, разделывал кроличьи тушки. А я даже смотреть на это не могла.

Эльвира чувствовала себя лучше — с тех пор, как мы перестали есть грибы и ягоды, ее желудок явно повеселел. Я шагала бодро, хоть и прихрамывала: нога все еще плохо разгибалась и временами болела. Я старалась не обращать внимания: вот наберусь опыта и сращу кости получше. А может, само пройдет.

Места, по которым мы теперь шли, оказались не такими щедрыми на чудовищ: один раз я прикончила гигантскую «двойную змею», неприятно похожую на набитые песком колготки, в другой раз попалось какое-то чучело на тонких ножках, с круглым волосатым брюшком и огромным ртом. Чучело в жизни не видело боевого мага и страшно удивилось, когда я засадила ему молнию прямо в разинутую пасть. Завоняло паленым; чучело кинулось удирать, я ударила вслед, но промахнулась…

Мы шли под уклон, к морю. Каждый вечер я надеялась, что вот еще несколько дней — и мы почувствуем его запах, услышим шум, выйдем наконец на берег. Но дни проходили, и я стала беспокоиться. Что, если туманная бабища и здесь нас настигла? Ночью снились кошмары: будто мы, описав круг, снова выходим к разрушенному замку. Я просыпалась, переводила дух, засыпала — и все повторялось сначала…

— Лена, мы правильно идем? Ты верно выбрала направление?

— Да, — отвечала я, твердо глядя в глаза Эльвире и принцу. — Просто с башни я недооценила расстояние.

— Но там в самом деле море?

— Ну конечно! — Я начинала раздражаться. — Я вас обманываю, что ли?

Они переглядывались и оставляли меня в покое. Тем временем чистый лес со множеством зеленых полянок, ручьев, речушек и маленьких озер сменялся ельником — густым, темным, неприветливым.

— Лена, где же море?

— Мы идем на юго-запад. Я слежу.

На самом деле я уже была уверена, что туманная бабища играет нами, как котенок клубком. Я не знала, как сказать об этом принцу и Эльвире; впрочем, скоро оказалось, что говорить ничего не надо.

Странный ветер прошелся по лесу — влажный, с запахом сырой земли и глины. Странный шум вплелся в привычный шелест елок — как будто гудела возле уха огромная раковина. Впереди показался просвет; мы припустили почти бегом. Как мешала моя хромая нога!

И мы выбежали на берег, но не моря, а громадной пропасти без дна. Как будто землю тут разрезали ножом и аккуратно разделили пополам — мы стояли на краю земли в прямом смысле слова, дальше не было ничего, только редкий туман, темнота и первые вечерние звезды почти под ногами.

— Этого не может быть! — твердо сказала Эльвира. — Это, наверное, сон… Лена? Лена?!

Я легла на живот и подползла к краю пропасти. Срез был ровненький, его можно было показывать в школе как иллюстрацию устройства Земли: сверху почва (здесь извивалась половинка червяка, как будто его перерезали лопатой минуту назад). Дальше песок, глина, камни; дальше, наверное, видна была бы мантия и раскаленное земное ядро — если бы не расстояние, не темнота, не туман, который с каждой минутой становился гуще.

Я встала. Выпрямила спину. Обернулась к Эльвире и принцу:

— Это она. Она придет за нами. Но мы не дадимся.

Оберон никогда не узнает, как мы погибли. И очень жаль — может быть, тогда пятно измены не лежало бы так густо на наших именах.

Туман сплотился, образуя приземистый трон, широкий, как диванище. А еще через минуту моим глазам открылась восседающая на троне королева — туманная баба. С момента последней нашей встречи ее нос набряк еще больше, казалось, он вот-вот сорвется с лица под грузом собственного веса. Ее необъятный зад казался черной грозовой тучей. Глаза-воронки сошлись в кучку подо лбом: королева смотрела на меня, и только на меня. Эльвиру и принца она вообще в расчет не брала.

— У зла нет власти, — сказала я скорее себе, чем чудовищу.

Бабища ухмыльнулась.

Я спросила себя: страшно?

Очень.

Хочу ли я бежать, скулить, удирать обратно в ельник?

Не хочу. И это даже странно; наверное, так чувствует себя настоящий солдат. Не новобранец и не юнга, я теперь боец, за моей спиной беззащитные люди, передо мной путь к морю.

И путь домой. К маме.

А кто осмелится встать между магом дороги — и его мамой?!

И я ухмыльнулась бабище в ответ.

Показалось мне — или она смутилась? Неужели глаза-воронки вильнули на секунду, неужели в них промелькнула растерянность?

Бойся меня, туманная толстуха. Бойся, жирная тетка. Убирайся с дороги, самозваная королева!

Навершие моего посоха полыхнуло так, что ненужным стало ночное зрение. Серый тусклый мир озарился зеленым и красным. Лицо бабищи набрякло, тело сделалось еще более рыхлым и складчатым. В глазах-воронках загорелись мертвенные бледные огоньки. Она подняла руку — толстую, трехпалую; она будто подавала кому-то знак: майна, вниз.

И я вдруг увидела, как опускается небо.

Само небо, укрытое серыми тучами, шло на нас, будто давильный пресс. Заметался жуткий ветер, затрещали ветки за моей спиной, верхушка самого большого дерева сломалась, за ней другая, третья… Вопя от ужаса, попадали на землю принц и Эльвира.

Тогда я уперла посох в землю и сказала себе: держать.

Из навершия вырос будто огненный столб. Он уперся в тучи и замедлил их движение. Небо напряглось, навалилось, и я вместе с моим посохом превратилась в колонну, поддерживающую небеса.

Небо напирало. Посох трещал. Туманная бабища смотрела на меня, ее черный рот кривился в усмешке. Вот я проиграла миллиметр… Еще один… Еще…

— У зла нет власти! — закричала я, изо всех сил отшвыривая от себя наступающие тучи. — Держать! У зла нет власти!

Внутри меня будто открылся вулкан. Горячий поток хлынул изо рта, из ноздрей, из ушей, и с этим потоком рванулось, как заклинание:

Столб света вырвался из навершия посоха и высоко-высоко отбросил наползавшие тучи. Запрыгали молнии по всему небу. Гром ударил по ушам, я оглохла. Затрещали, валясь, елки, задрожала земля, но я навалилась на посох и устояла. Я стояла, стояла и держала, прошла минута, другая, третья…

То ли оттого, что уши мои не выдержали грохота, то ли еще почему-то, но вокруг сделалось тихо, как в подушке.

Небо висело надо мной. Обыкновенное, звездное. Очень высоко. На месте. Невинное. Как будто не оно здесь елки ломало.

Я посмотрела на бабищу — ее не было. Струйками расползался туман. А пропасть…

И пропасти не было. Перед нами лежал пригорок, безлесый, песчаный, кое-где поросший редкой травой. И стояла дверь; вот она приоткрылась со скрипом, и это был первый звук среди долгой тишины.

Из узкого проема упал лучик света… Это светил фонарь на перекрестке возле моего родного дома. Там тихо падал снег. Лежал на скамейке длинными белыми валиками. Поблескивали следы от санных полозьев. Хлопнула дверь подъезда, соседка вывела гулять закутанного малыша…

Я видела все это на бегу. Я неслась, забыв о больной ноге, ни о чем не думая, желая только одного: туда! Там мой дом, там мама… Это мне награда за смелость. Скорее, пока ничего не случилось, пока не закрылась дверь…

На меня навалились сзади и придавили к земле. Вырвали из рук посох…

И все пропало.

— Лена… Лена, у тебя лицо в крови. На, выпей водички…

Веки опухли, я глядела на мир через узкие щелочки.

— Лена… Ты величайший маг. Ты не слабее Оберона, теперь мы точно это знаем. Может, ты даже сильнее… Умойся, а?

Утреннее солнце отражалось в воде быстрой речушки. Шелестела и булькала вода. Пахло дымком, пахло лесом, и совсем немного — пахло морем.

Да. Теперь уже точно море близко.

Но что со мной случилось? Почему принц и Эльвира отводят глаза?

Я потянулась к воде. Над речушкой таял утренний туман…

Туман. Я все вспомнила. Я была почти на пороге дома!

— Это ты меня сбил? — прямо спросила я принца.

Тот смотрел в сторону:

— Понимаешь… мы так поняли, что… ты хочешь нас бросить. Там, за дверью, был твой мир?

Я молчала.

— Это наверняка была ловушка. — Голос Эльвиры дрожал, но она старалась говорить бодро. — Не во власти королевы ходить между мирами.

— А если во власти? — угрюмо спросила я.

— Нет. Это была иллюзия.

— А если правда? Кто вы такие, чтобы за меня решать?

Принц облизнул губы.

— Мы никто, — сказала Эльвира, теперь в ее голосе был упрек. — Просто мы твое Королевство. Просто ты наша единственная надежда.

— Вот-вот! Вы меня использовали. И тогда, когда захотели уйти от Оберона… и сейчас.

— Лена! — Принц повысил голос. — Ты сама не понимаешь, что говоришь! Ты выдержала такой бой, что о нем впору слагать песни… И будут слагать! Будут петь о твоей победе над королевой тумана! Тебя ждет слава, тебя ждет…

— Засунь свою славу… знаешь куда? Я домой хочу!

Пошатываясь, я встала. Речка делала изгиб — в излучине лежал песчаный пляжик, чистый и светлый. Берега поросли травой. Вокруг камней бурлили водовороты. Хлюпнула большая рыба. Хорошее место.

— Где мой посох?

— Вот. Возьми…

Я вырвала свое оружие из рук принца и, ни на кого не глядя, зашагала прочь.

День я провела, валяясь на горячем песке нагишом — на дальнем берегу, защищенная от чужих взглядов двумя большими валунами. Тело мое, покрытое синяками, с грубым шрамом на месте перелома и жалобно торчащими ребрами, привело бы в ужас любого участкового врача.

Когда солнце поднялось совсем высоко, я переползла в тенек и поспала пару часиков. Мне ничего не снилось.

Носились над водой стрекозы.

Я знала, что до моря рукой подать. Завтра мы выйдем на берег. И, может быть, завтра же Эльвира и принц смогут наконец основать свое Королевство…

Хотя теперь мне слабо в это верилось.

Свет фонаря, падавший из приоткрытой дверцы, становился в моей памяти все бледнее и бледнее. Как было бы здорово, если, остановившись на пороге своего мира, я гордо повернула бы обратно! И сказала принцу и Эльвире… Да где там — сказала бы в лицо туманной бабище, которая решила напоследок надо мной посмеяться… сказала бы твердо и с достоинством: нет, я отказываюсь возвращаться домой, пока мой долг здесь не выполнен. И бабища убралась бы, посрамленная. И принц с Эльвирой опустили бы глаза.

…Неужели это могла быть иллюзия? Ловушка? Неужели я не узнала бы родной дом, подъезд, такую знакомую скамейку, на которой мы с Обероном сидели рядом?

Не имеет значения.

Проклятая бабища все-таки украла мою победу, вместо гордости оставив разочарование и стыд.

 

Глава 23

НАДЕЖДА

Ранним утром мы молча доели остатки вчерашней ухи, молча умылись из речки и молча тронулись в путь.

Ветер приносил запах йода. Елки сменились соснами. К их шуму примешивался далекий звук волн.

Увязая в песке, мы поднялись на пригорок и увидели его. Оно лежало, такое, как в моих мечтах, такое, как на рекламных картинках и цветных фотографиях: сине-бирюзовое, в пенных барашках, свободное и чистое море.

Подошел принц. Крепко обнял меня за плечи:

— Ты сделала это, Лена. Ты смогла. Спасибо тебе.

Я осторожно высвободилась:

— Не за что. Пойдем дальше или устроим привал?

Ночью принц и Эльвира пошли купаться. Они резвились в волнах почти голые, брызгали друг на друга, смеялись, визжали и вели себя как дети в первый день каникул.

Для них все страшное кончилось. Они победили и могли теперь радоваться жизни на полную катушку. Влюбленные скоро поженятся — разве не повод для ликования?

Я сидела на песке, и у меня не было желания не то что входить в воду — даже снимать тяжелые сапоги. Ночное зрение позволяло подглядывать, но я смотрела в другую сторону. Мне не было дела до принца с Эльвирой. Пришло время моего полного одиночества.

Эти двое получили, что хотели, — во всяком случае, скоро получат, это совершенно точно. На закате, вскарабкавшись на сосну, я увидела за пригорком дымы рыбачьего поселка… Значит, уже завтра, может быть, принц станет королем, Эльвира — королевой, а я смогу вернуться домой.

Вот только радости не было. Была тоска, будто в очереди к зубному, — скорее бы все это кончилось.

В песке догорал костерок из смолистых сосновых веток. На расстеленном носовом платке горкой лежали фрукты — их здесь водилось много, они росли на кустах и на низких корявых деревьях, по вкусу напоминали яблоки, только слаще и сочнее. Принц и Эльвира собирались устроить маленький предсвадебный пир…

Пусть пируют.

Я подобрала несколько фруктов, сунула за пазуху и побрела вдоль берега — искать себе уединенное место для ночлега.

Солнце стояло уже высоко, когда мы отправились добывать моим высочествам новое Королевство.

Шли по кромке влажного песка между морем и берегом, и за нами тянулась тройная цепочка следов. Принц безостановочно говорил, смеялся, напевал, Эльвира нежно улыбалась, поглядывая на него. А я шагала рядом, косилась на этих двоих и все больше начинала беспокоиться.

Нет, опасности впереди не было — посох молчал. Но беспокойство нарастало, и я не могла понять, что именно мне не нравится. Солнышко светит, море успокоилось и больше не штормит, на полоске мокрого песка блестят, живописно разбросанные прибоем, перламутровые осколки ракушек…

Все хорошо. Все должно закончиться благополучно. Как же иначе?

Рыбачий поселок был уже отлично виден. Большой, основательный, дома красивые, кое-где двухэтажные. Деревянная башенка возвышается надо всеми строениями — может, ратуша? И лодки в море — много лодок, поближе и подальше, под белыми, желтыми и зелеными парусами.

Принц замедлил шаг:

— Может быть, не спешить? Они сейчас все на промысле… Дождемся, когда соберутся на берегу?

Я пожала плечами:

— А вдруг у них работа посменно?

— Что? — удивилась Эльвира.

— Ну, пока одни ловят, другие отдыхают, а потом меняются местами.

— Нет, — твердо сказал принц. — Ночью в море небезопасно. Они вытащат лодки на закате, вот увидишь!

Мы нашли себе местечко в тени двух сосен, выросших из одного корня. Я прилегла на песок, а принц и Эльвира занялись своей внешностью.

Эльвира вычесывала свалявшиеся волосы. Принц чистил песком пряжки на одежде и обуви. Они трудились как пчелки, расправляли, выравнивали, приглаживали, оттирали пятна, и к моменту, когда солнце засобиралось на покой, оба приобрели если не блестящий, то, по крайней мере, не очень оборванный вид.

— Неплохо, — сказала я, не поднимаясь со своего песчаного ложа. — По крайней мере, гораздо лучше, чем было.

Принц посмотрел нерешительно:

— Ну… пойдем?

— А я вам зачем? Вы же король и королева… Я тут посижу. На фига мне чужая слава?

Принц глянул на Эльвиру в поисках поддержки.

— Ты обязательно должна пойти, Лена, — мягко сказала принцесса. — Можешь не выходить вперед. Но ты же — часть нашего Королевства, ты маг дороги, люди сразу должны тебя увидеть. А о чужой славе вообще говорить не приходится — это твоя слава. Твоя, заслуженная. И когда они станут нас приветствовать — ты должна быть рядом, понимаешь? Это справедливо…

Я ухмыльнулась. Принцесса умела быть убедительной.

— Ну ладно. Только я издали посмотрю. Когда пойдете в замок, или куда там вас поселят, — махнете мне рукой, вот и все.

На том и порешили.

Солнце склонялось. Принц оказался прав — к этому часу лодок в море почти не осталось. Все жители поселка были теперь дома, и наступило самое время для явления короля народу.

Взявшись под руки, принц и принцесса пошли по ленте мокрого песка, как по ковровой дорожке. Я выждала немножко и побрела параллельным курсом — выше по берегу, от сосны к сосне.

Между поселком и морем было что-то вроде площади — высокий камень, похожий на памятник, гладкие сосновые стволы, похожие на парковые скамейки, резные деревянные ворота — они стояли здесь только для красоты, потому что ограды вокруг поселка не было. О приближении чужаков рыбаки узнали, конечно, заранее, иначе откуда тут взяться такой плотной, такой возбужденной толпе? Все, кто жил в поселке, высыпали навстречу принцу и принцессе. Прыгали загорелые дети, ходили по песку колесом. Женщины умирали от любопытства — издали видать. Мужчины старались хранить суровость, но и у них блестели глаза и разевались удивленно рты.

Ступая все медленнее, все величавее, принц и Эльвира вышли на середину площади и остановились.

Я потихоньку влезла на укрытый среди сосен камень. Встала на четвереньки. Отвела колючие ветки от лица, выглянула, как партизанский разведчик.

Принц говорил. К сожалению, я не слышала ни слова — гудел ветер в соснах, уносил слова Александра в море, к рыбам. Эльвира слушала и милостиво улыбалась. Жители поселка тоже слушали, даже дети прекратили прыгать и вопить. Я поудобнее устроилась на камне; ну, скоро все повалятся ниц?

Александр говорил. Рыбаки слушали. Минуты шли одна за другой. Дети возвращались к своим играм, и их вопли — в отличие от негромкого голоса Александра — отлично долетали до моего убежища.

Рыбаки переминались с ноги на ногу. Переглядывались; в этих взглядах было недоумение.

Принц говорил. Лицо его сделалось сперва розовым, потом свекольно-красным. Эльвира все еще улыбалась, но улыбка была вымученная.

Что происходит?

Я вспомнила смутное беспокойство, не дававшее мне покоя целый день, покрепче ухватилась за сосновые ветки — и вдруг все поняла.

Да они же не похожи на короля и королеву!

Сколько ни чисти пряжки, ни разглаживай складки и старые кружева — принц и Эльвира оставались парнем и девушкой, просто парнем и девушкой, приблудившимися невесть откуда и заявившими права на трон. Королевский трон, которого в этом поселке отродясь, наверное, не было…

Потихоньку, стараясь не опираться на поврежденную ногу, я соскользнула с камня вниз.

— Я как-то по-другому это себе представлял, — уныло пробормотал принц.

Мы втроем сидели на гладком сосновом стволе среди перевернутых лодок. Над морем поднималась большая желтая луна.

Местные жители, не желая оскорбить принца и принцессу, не стали гнать их. Но и в поселок не пустили: сказали, надо посовещаться.

— О чем им совещаться? Ну о чем? Я не понимаю…

На принца было жалко смотреть. Эльвира сидела, подобрав юбку, сурово поджав губы. В качестве милости от жителей деревни нам был предложен ужин: котелок ухи и краюшка хлеба, по которому мы так соскучились, что тут же и сжевали все до крошки.

Уха осталась. И сейчас мы неторопливо хлебали из одного котелка тремя круглыми деревянным ложками.

— Лена, — снова начал принц. — Ну ты как маг скажи: в чем наша ошибка?

Я пожала плечами:

— Я же маг, а не принцесса и не принц. Откуда я знаю, как основывают новые Королевства?

— Хорошо… Что бы сделал Оберон?

Зря он вспомнил это имя. Я положила ложку на край котелка.

— Лена… Ну ты чего?

— Оберон бы вот что сделал, — сказала я, сдерживая раздражение. — Он просто выехал бы перед ними верхом на Фиалке… и ничего не сказал. Они скоренько признали бы в нем короля.

— А если бы у него не было Фиалка?

— Тогда он вышел бы пешком. Посмотрел на них, и они…

— Признали бы в нем короля? Без слов? Почему?

— Потому что он король! — Я почти кричала. — Потому что, когда он пришел ко мне домой в куртке и простой шапочке, какие у нас каждый пацан носит… я все равно поняла, что он король. Величество. У него лицо королевское. Не надо короны, не надо мантии. Ничего не надо. Если человек король…

— А я не король? — страшным шепотом спросил принц.

Я осеклась. Облизала губы:

— Я разве так сказала? Просто ты спросил, что сделал бы Оберон… Ну и вот.

Эльвира тяжело дышала. Глядела на меня с ненавистью. Наверное, раньше — пару месяцев назад — я испугалась бы такого взгляда. А теперь только усмехнулась:

— Не ешь меня глазами. Я, может, больше всех хочу, чтобы у вас было Королевство. Мне домой надо. Но, елки-палки, я свой долг выполнила? Выполнила. Я вас сюда привела? Привела. Давайте теперь выполняйте свой долг, уговаривайте их, что ли, проситесь на испытательный срок…

Принц резко встал, отбросил ложку в песок и зашагал к морю. Ракушки и мелкие камушки возмущенно скрипели под его сапогами.

— Зачем ты так? — спросила Эльвира.

— Как? — удивилась я. — Ну что мне теперь делать? Вы же обещали мне Королевство!

— Александру недостает веры в себя! Ты должна поддержать его, а не унижать… в такой момент!

— Эля, — сказала я неожиданно для себя. — А если у него никогда не будет Королевства — ты ведь его не бросишь?

Глаза принцессы сузились.

— Не брошу, даже если он будет больным, одноглазым, калекой…

— А если он не будет королем?

— А почему ты спрашиваешь? Ты что, думаешь — я по расчету? Да? Я что, давала тебе повод так думать?

На ресницах у нее уже блестели слезы.

— Ну ладно, — сказала я примирительно. — Ничего страшного… Не конец же света. В крайнем случае пойдем дальше.

Эльвира уронила ложку в котел, закрыла лицо руками и расплакалась.

 

Глава 24

КОРОНАЦИЯ

— Лена? Лена?

История повторялась. Принц снова будил меня среди ночи и снова прерывал сладкий сон, только на этот раз мне снилась не мама, а наше Королевство на привале. Я сижу у огня, напротив сидит Оберон, по правую руку — Гарольд…

— Лена, прости, я тебя разбудил…

Луна переместилась на середину неба, из желтой сделавшись белой, как фонарь перед нашим подъездом.

— Что случилось?

— Ничего… У меня идея. Послушай… Давай воспользуемся твоим авторитетом.

— То есть?

— Вот посмотри. Мы пришли к ним, по сути, голые-босые, потрепанные, все имущество в одном заплечном мешке. Ни свиты, как у Оберона, ни слуг, ни стражи. Конечно, у них есть основания нам не верить… Но у нас есть доказательство наших прав — это ты, маг дороги.

— И что?

— Завтра мы выйдем им навстречу. И… ты можешь поднять бурю? Небольшой такой шторм?

— Зачем?

— Затем, что ты — наше могущество. В тебя они поверят. Я видел, как косились на твой посох… Если не можешь бурю — просто ударь молнией в небо. Один раз. Не надо никого запугивать, поджигать, всякое такое…

— Ловко, — пробормотала я себе под нос.

— Ну что ты морщишься? Главное — утвердиться, а потом законы Королевства сделают все за нас. Пусть только нас признают. Пусть признают, а там и поверят, и полюбят… Ну?

— А если я скажу «нет»?

Принц молитвенно сложил ладони:

— Если ты скажешь «нет», твои шансы попасть домой резко упадут.

— Тебе не королем быть, — сказала я сквозь зубы. — Тебе иезуитом быть…

По счастью, он не знал, кто такие иезуиты.

На другое утро ни свет ни заря толпа местных жителей вывалила за ворота, чтобы сообщить решение общины. Наперед вышел приземистый лысый мужичок с выгоревшими добела бровями и ресницами:

— Господа, мы тут посоветовались и, стало быть, не примем вас. Харчей на дорожку дадим, воды, если надо, хороший путь вам укажем… А Королевство строить — извиняйте. Не созрели мы. Не готовы.

Не глядя на принца, я ударила посохом в песок. Из навершия вырвался столб огня, рванулся почти до неба и опал, рассыпался искрами. Толпа рывком отхлынула назад. Кто-то закричал — кого-то придавили.

— Мы тоже посоветовались, — мягко сказал принц. — С госпожой… э-э-э… с нашим магом дороги. Наш маг считает, что отступать от древних законов королеприимства — не только неразумно, но и в какой-то степени преступно. Попахивает изменой.

Уж кто бы говорил про измену, уныло подумала я и выбросила из посоха еще один огненный столб.

Толпа редела. Те, кто стоял сзади, разбегались.

— Ы-ы-ы, — растерянно протянул безбровый, глядя на меня с откровенным страхом. — Ежели так… Ежели вы так поворачиваете, то… Искры-то, искры! Лодки нам не попалите!

Я опустила посох.

На месте, где минуту назад была толпа, стоял теперь наш безбровый собеседник — да еще две-три женщины, любопытные, бесстрашные, упершиеся кулаками в тугие круглые бедра.

У их ног ветер играл длинным грязным птичьим пером.

Помещение, где нас поселили, никак нельзя было назвать дворцом. Сарай сараем: стены покосились, из щелей дует, крыша дырявая. Хорошо, что погода держалась сухая, теплая и солнечная.

Пока.

Лысый безбровый мужичок, говоривший от имени своих односельчан, оказался местным старостой по имени Голыш. Он долго извинялся, что не нашлось для нас дворца: людей много, плодятся, понимаете, дети рты разевают — дай. Рабочие руки все заняты — в море, понимаете, косяки вдоль берега ходят, а когда они уйдут — тогда другое дело, тогда сложим вам хоть какой дворец, а пока тут поживите — дом хороший…

«Дом» стонал под порывами ветра и вот-вот грозил завалиться. Тюфяки, набитые сухими водорослями, нам положили прямо на пол. На обед принесли все ту же уху, все ту же краюшку хлеба и, в виде деликатеса, немного салата из морской капусты.

— Ничего, — бодро сказал принц, когда закрылась дверь за старостой Голышом. — Главное — они нас признали. Сегодня вечером — коронация и свадьба.

— И кто вас будет женить? — меланхолично поинтересовалась я.

— Как это?

— Ну, кто спросит: согласна ли ты, Эльвира, взять в мужья Александра? Согласен ли ты, Александр, взять в жены Эльвиру? Кто скажет: объявляю вас мужем и женой?

Принц и принцесса переглянулись.

— А у тебя хорошо выходит, — лукаво ухмыльнулась Эльвира. — Конечно, это будешь ты.

— Я?! Да вы что, я вам ЗАГС, что ли? Бракосочетательная контора?

— Ты маг дороги. А значит, у тебя есть право заключать браки, — твердо сказал принц.

Я растерялась. За время странствий стало ясно, что маг дороги в самом деле может многое, на многое имеет право. Но женить? О таком Оберон мне не говорил…

Может, потому, что не было надобности?

А ведь это прикольно. Рассказать бы девчонкам в классе…

Я вспомнила свой класс, Ритку Репину, с которой сидела за одной партой, нашу классную… Даже биологичку вспомнила чуть ли не с любовью. А ведь шутки шутками, если и брак, и коронация состоятся — я смогу увидеть их всех очень скоро!

— Ну хорошо, — сказала я, сдаваясь. — А где мы возьмем короны?

Эльвира весь день мастерила короны из сосновых шишек. Получилось красиво, даже как-то благородно — можно было поверить, что короны настоящие. Хотя я, честно говоря, все не могла отделаться от ощущения, что мы готовим для рыбаков театральный спектакль.

Вечером у огромного костра на берегу собралось все население деревни. Мельком скользнув взглядом по жениху и невесте, люди разглядывали меня. Я отражалась в их глазах — страшная, опасная, с волшебным посохом в руках. Меня сторонились; куда бы я ни пошла, вокруг появлялось свободное место.

Староста Голыш и не думал выходить вперед и обращаться к сельчанам. Принц и принцесса тоже чего-то ждали. Сельчане шептались, переглядывались, кто-то хихикал. Костер прогорал.

— Лена! Ну давай же…

— Что «давай»?

— Объявляй, что сейчас будет свадьба и коронация!

Я вышла на середину площади, чувствуя себя массовиком-затейником. Когда-то мне выпало быть Снегурочкой и вести новогодний утренник с первоклассниками, но там я не была так одинока. Там имелись еще по крайней мере Дед Мороз и баянист…

Грянув посохом о землю, я выбросила в темнеющее небо сноп красных и зеленых искр. Посмотрела ночным зрением; глаза мои вспыхнули. По толпе пронесся ропот ужаса и восхищения.

Ну, что теперь говорить?

«Здравствуйте, дорогие рыбаки и рыбачки»?

«Поздравляю, к вам приехало Королевство»?

Как легко красивые и благородные вещи превращаются в комедию, в насмешку, в фарс…

— Принц Александр и принцесса Эльвира! Согласны ли вы взять друг друга в мужья и жены?

— Согласны, — после короткого замешательства ответили они в один голос.

— Тогда я, маг дороги Лена Лапина, объявляю ваш брак сверши… ну, короче, вы теперь муж и жена. Поздравляю.

Кое-где в толпе зааплодировали. Я повернулась к новобрачным, впервые на них посмотрела; они стояли, взявшись за руки, слегка растерянные, но, в общем-то, счастливые.

— А теперь я вас короную, — сказала я уже не так уверенно.

Они оба опустились на колени и протянули мне каждый свою корону. Я подошла к принцу, приняла «сосновый венец» из его рук:

— Властью, данной мне королем Обероном…

Голос сорвался. Я в ужасе подумала: что я делаю? Оберон не давал мне никакой такой власти! Я не имею права… это самозванство!

Я глянула назад. Рыбаки и рыбачки, подавшись вперед, жадно ловили каждое мое движение.

Без единого слова я напялила корону из шишек на склоненную голову принца.

В конце концов, пусть разбираются сами.

А мне домой пора.

Ночь я провела, болтаясь по берегу. Даже искупалась разочек. Вода казалась теплой, волнение совсем улеглось, берег был пуст и темен. Я долго лежала на спине, глядя на луну, позволяя волнам потихоньку качать меня.

Вернулась в поселок, только когда солнце поднялось. Большая часть лодок вышла уже в море; я брела по узкой улочке, из-за каждого забора меня провожали внимательные настороженные взгляды.

Молодожены чувствовали себя прекрасно — завтракали молоком и хлебом, потом весело обустраивали сарай, придавая ему сходство с королевским жильем; они смотрели друг на друга с такой нежностью, что даже мое скверное настроение немного улеглось.

— Ну что? Королевство основано? Могу я уже уходить домой?

— Погоди. Понадобиться совсем немного — пару часов… в крайнем случае, пару дней. Дай Королевству пустить корни!

Прошел день. Посреди сарая возвышались два «трона» из сосновых чурбачков с приколоченными спинками. Король и королева часами восседали на них, болтая о пустяках.

В качестве прислуги староста приставил к нам пару пожилых женщин. Они готовили еду, хоть и не очень сытную, выметали мусор и выбивали тюфяки. Новоиспеченной королевской чете старухи кланялись и говорили «ваше величество». Меня сторонились.

— Ну что? Это уже Королевство?

— Не совсем. Погоди.

Я начинала раздражаться. Все происходящее казалось мне дурацкой игрой. «Королевство» напоминало игрушечный мобильный телефон: и кнопочки есть, и музыка играет, и внешне — почти как настоящий… Но связи нет. И быть не может.

Молодожены хотели почаще оставаться наедине. Я поселилась, как беспризорник, на берегу, под опрокинутой лодкой.

— …Госпожа!

Было позднее утро. Сквозь рассохшееся днище пробивались солнечные лучики. Рядом стоял на четвереньках староста, заглядывал под лодку:

— Госпожа! Позвольте с вами поговорить?

— Отчего же нет, — сказала я, подтягивая к себе посох. — Говорите.

Староста смущенно улыбнулся:

— Не угодно ли у меня позавтракать? А то молодожены, понимаю, у них свои интересы…

Я подумала и согласилась.

Дом старосты поразил меня удобством и аккуратностью: ни о каких щелях и дырах здесь речи не шло. Стены были увешаны тонкими циновками, на полулежали циновки погрубее. Большая печка, множество плетеной мебели, на полочках — раковины, глиняные кувшины, букетики сухих цветов.

— Жена моя, — похвалился староста, проследив за моим взглядом. — Мастерица… Пожалуйте завтракать.

Стол, накрытый белой скатертью, ломился от тарелок, мисок и блюд. Я поняла, что голодна, что голодаю давно, что рыба приелась и за кусочек вот этой курицы, приготовленной в сметанном соусе, я готова короновать кого угодно — хоть Голыша. Хоть прямо сейчас.

Я взяла себя в руки. Проверила посохом — нет ли опасности? Нет: еда, по крайней мере, не была отравлена. Я осторожно поставила посох в угол — так, чтобы сразу дотянуться в случае чего. Не то чтобы я ждала от Голыша неприятностей. Просто привычка такая.

Лысый староста уселся напротив. Разрезал курицу. Положил мне куриную ногу и бедро в поджаристой шкурке. Себе взял гузку.

— У вас тут куры? — рискнула спросить я.

— И куры. — Староста степенно кивнул. — Живем не бедно, не так, чтобы рыбой одной… Прокормим, кого полагается. И дворец построим… все сделаем, дайте только время.

Я впилась зубами в куриную ногу. Не потерять бы бдительности: не дать себя заболтать.

— Вы, госпожа, очень молоды. — Голыш ел аккуратно, как человек, привыкший каждый день наедаться досыта. — Вы, это… Жечь-то нас не за что. Мы народ смирный.

— Да кто же собирается вас жечь?

— А кто вас поймет, магов. Искры одной достаточно. Поселок-то деревянный. Сосна — она горит…

— Не собираюсь я вас поджигать. — Я отодвинула тарелку. — Что вы такое говорите?

— Это хорошо, если не собираетесь. А король-то ваш… это самое. Не будет тут Королевства, хоть он пляши. Я-то закон королеприимства хорошо знаю… От отца, от деда. Королевство само растет, как сосна из семечка. Если семечко гнилое или высохшее, к примеру, — ничего не вырастет, кукиш. Как увидит ваш король, что не складывается у него, — так и велит нас жечь…

— Мне он ничего не велит. Я ему не подчиняюсь, — выпалила я.

Голыш посмотрел с одобрением:

— А вот это славно, госпожа. Это хорошо…

— Погодите. Почему тут не будет Королевства?

Голыш неторопливо вытер пальцы вышитой салфеткой.

— Вы маг, госпожа, вам ли не видеть… ненастоящий король. Порча на нем какая-то. Вроде как гнильца… Из гнилого семени — что вырастет?

Он еще говорил и говорил, но я не слышала.

Ненастоящий король. Не будет Королевства. Все напрасно.

 

Глава 25

ВОДОЛАЗЫ И НОВОСТИ

Не возвращаясь в «тронный» сарай, я ушла из поселка. Староста дал мне узелок с едой и деревянную флягу с водой. Я шла на запад по линии прибоя, не думая о тех, кого оставляю за спиной.

Пусть утешатся. В конце концов, они в самом деле любят друг друга. По правде. Без дураков. Пусть строят себе дом, пусть учатся ловить рыбу… А сосновыми коронами потом будут играть их дети.

Я не желаю им зла. Но и смотреть на них больше не могу. Уж лучше в одиночестве.

Носились над водой бело-серые растрепанные птицы. Кричали, ловили рыбу кривыми носами и потом дрались за нее, сцепившись и падая в пену прибоя.

Почему не Оберон первый нашел рыбацкую деревушку? Ведь это место так подходит для Королевства. Белый песок и сосновый лес, далекие скалы, нормальные работящие люди… Жив ли Оберон? Жив ли Гарольд? Все, кого я успела полюбить, за кого я отвечала и кого предала, — они-то живы?

Дорога была легкой, и даже больная нога не беспокоила меня. В полдень я нашла укромное место в тени сосен, пообедала гостинцами старосты, проспала часов шесть и на закате проснулась, чтобы продолжить путь.

Так я шла всю ночь. Утром, когда вышло солнце, я просто шлепнулась на песок, заснула — и целый день открывала глаза только затем, чтобы переползти с палящего солнца в тень.

Вечером я проснулась и поняла, что очень хочу есть. Огляделась; деревья с сочными «яблоками» росли на опушке сосновой рощи, а камни на линии прибоя были сплошь покрыты большими ракушками. Топлива было полно, огонь я развела с помощью посоха; сидя в одиночестве у ночного костерка, я впервые задумалась: а что мне теперь делать? Куда идти?

Надежда на возвращение домой таяла и таяла, пока не пропала вовсе. А надежда встретить когда-нибудь Оберона…

Лучше бы не встречать его никогда. Лучше не знать, какие беды случились из-за меня с караваном; лучше верить, что все мои спутники выжили, нашли себе новое место и основали там настоящее Королевство — красивое и мудрое, с русалками в озерах, с драконами в горах…

И пусть думают, что я погибла.

Прошло несколько дней. Я все так же брела по берегу, то останавливаясь на отдых и рыбалку, то снова отправляясь в путь. Наконец мне подвернулась пещерка в скале, такая уютная, что я решила остановиться здесь надолго.

Я натаскала в пещеру травы и сухих водорослей. У входа вырыла ямку для костра, обложила ее обломками ракушек — вышло неплохо. Заготовила топлива про запас. Посох показывал смутную опасность, таящуюся в море, но я так привыкла жить среди неприятностей, что не придала этому значения.

Напрасно.

Я лежала в своей пещерке и уже почти спала, когда с моря донесся странный звук — как будто вырывались на поверхность огромные мыльные пузыри. Я схватила посох; бульканье сменилось плеском, а потом тяжелыми шагами, это были человеческие шаги. И людей, судя по звуку, было много.

Я выглянула из своего укрытия…

«С ними дядька Черномор».

Из воды выходили один за другим люди, похожие одновременно на рыцарей в латах и на старинных водолазов с огромными круглыми головами. Влажно поблескивал металл их панцирей и шлемов. Вместо рук были железные клешни, вроде как у крабов, только тяжелее и больше раз в сто. В сравнении с верхней половиной тела ноги казались бледными и тонкими — они были покрыты нежной светлой чешуей, напоминавшей о брюшке змееныша.

Я насчитала два десятка чудовищ, а из моря все лезли новые. Что им понадобилось именно здесь? Собрание у них, или парад, или митинг какой-нибудь? И, главное, найдут ли они в пещере — меня?

Берег вздрагивал под их шагами. Прибой кипел. «Водолазы» разбрелись, как будто что-то искали. Я вспомнила, что весь песок вокруг пещеры разукрашен моими следами, и если у этих существ есть хоть капля мозгов…

Скрежетнуло железо. Один из «водолазов» наклонился над входом в пещеру; я подалась назад.

«Водолаз» булькнул. Это был неприличный и даже смешной звук. Я бы расхохоталась, если бы все прочие железные страшилища не повернули, как по команде, ко мне свои круглые «консервные банки».

Новое бульканье — и «водолазы», как один, бросили все дела и подошли посмотреть, что такое отыскал товарищ. Сомкнулся круг железных пластин, чешуи и клешней.

Я замерла в глубине пещерки, выставив перед собой посох и прекрасно понимая, что отсидеться не удастся. Возможно, клешнястые «водолазы» явились из моря специально за мной. Но даже если это не так, если им случайно подвернулось мое убежище — все равно они видят во мне не Лену Лапину и не мага дороги, а теплое живое мясо. И придется потрудиться, чтобы заставить их изменить свое мнение. Как говорила наша завучиха, «попробуйте меня переубедить»…

Снова заскрежетало. «Водолазы» пытались расширить узкую щель, в которую никому из них было не пролезть. Зашатались камни, в пещерке сделалось теснее, чем раньше. Кто-то ходил у меня над головой — я слышала тяжелые шаги и шелест оползающего гравия; тянуть дольше не имело смысла. Убежище в любой момент могло превратиться в западню.

— Ну держитесь, головастики, — пробормотала я сквозь зубы.

Первым ударом мне обязательно надо было отбросить их от входа как можно дальше, напугать, оглушить и выиграть несколько секунд (потому что вылезать из щели на четвереньках и одновременно использовать посох не смог бы, наверное, даже Оберон). С другой стороны, как бы мне самой не поджариться — а если луч отскочит от камня рикошетом?

Железные страшилища, сами того не ведая, облегчили мне работу — раскачивая и выворачивая из песка огромные камни, они расширили вход в мое убежище. Внутрь по-хозяйски полезла железная клешня: ночным зрением я могла разглядеть ее очень подробно, до царапинки, до приставшей песчинки. Такой клешней — зазубренной, острой — запросто можно отхватить человеку голову…

Я уперлась в песок коленками и локтями, нацелила посох на клешню — и шарахнула молнией. Пещера наполнилась пылью и копотью, посыпались мелкие камушки, я закашлялась — но и «водолазу» не поздоровилось тоже. Снаружи послышались скрежет и визг, клешня убралась, освобождая выход. Не дожидаясь, пока враг опомнится, я кинулась вперед — вырваться из западни и принять бой на открытом пространстве.

Ох, как их было много!

Они отступили, как зрители, готовые дать пространство акробату или жонглеру. И тут же сомкнулись плечом к плечу, повернув ко мне безглазые круглые лица. Это было жутко — но я много жуткого перевидала за последние недели и не собиралась дать себя сожрать каким-то двуногим крабам. Вскинула посох…

Заскрежетало сзади. Я оглянулась — они брали меня в кольцо!

Железные клешни смыкались и размыкались на уровне моих глаз. «Водолазы» не спешили — они были разумные, может, я могла бы с ними говорить…

— Что вам надо? Уйдите — и останетесь в живых!

Зря я заговорила. Во-первых, голос получился слишком тихий и писклявый. Во-вторых, сама попытка договориться показалась этим существам признаком слабости; они перестали выжидать и одновременно двинулись на меня со всех сторон.

Я ударила. Кольцо разорвалось — и тут же снова сомкнулось, лязгнули панцири. Я крутнулась волчком, ударила опять и опять…

«Отряд не заметил потери бойца». На песок упали несколько отсеченных клешней, покатилась под чешуйчатые ноги круглая голова — никто и не думал пугаться или горевать по этому поводу. Твари наступали, их было много, и они твердо решили перекусить меня пополам.

Кто об этом узнает?

Оберон? Вряд ли. Принц и Эльвира? Тем более… Кому, кроме меня, будет хуже, если сегодня на мирном песчаном берегу эти невозмутимые твари перемелют клешнями все мои кости?

Если бы здесь был Ланс с его «веерным трассированием»!

Мне не удастся по-взрослому крутануть посох вокруг пальца. Я же не жонглер…

Зато я много раз видела вертолеты.

Я вскинула посох над головой. Со стороны, наверное, это было похоже на детскую игру в «геликоптер» — свистнул надо мной воздух… Посыпались сначала редкие искры, потом струйки огня, потом вокруг меня вдруг раскинулся непроницаемый зеленый шатер. Посох вертелся уже сам по себе; ежесекундно рискуя его уронить, я видела, как попятились мои враги, как повалились самые смелые, как закипела вода у берега — гости уходили несолоно хлебавши, удирали, прямо сказать, в свою пучину, на дно морское, или где там у них дом… И вот уже берег опустел, а я стояла в центре зеленого огненного шатра, посох вертелся у меня в руках, а я не могла его остановить!

Эти несколько минут были самыми ужасными из всей схватки. Пальцы онемели, руки готовы вывалиться из суставов, враги давно разбежались… А посох свистит над моей головой, не замедляя вращения. Не останавливаясь.

Мне помогла больная нога. Я оступилась на камне — и упала.

— Вот она! Вот!.. Ой, а что это?!

Я сидела на песочке, задумчиво выгрызая жареных моллюсков из их закопченных раскрывшихся домиков. Костер погас. Высоко стояло солнце; весь берег за моей спиной был завален оторванными железными клешнями, а кое-где валялись и головы. Я нарочно села спиной к месту битвы, чтобы аппетит не портился.

Я узнала голос. Но обернулась не сразу. Пусть посмотрят, им полезно. Может, расхочется ходить по берегу одним, без мага дороги.

— Лена! — Голос был теперь слабый, едва слышимый. — Лена, ты жива?

Я нехотя повернула голову:

— Нет, меня убили.

— Зачем ты ушла? Как ты могла нас оставить?

Принц и Эльвира спешили ко мне по берегу, осторожно обходя железные останки:

— Эти люди… Знаешь, что они нам сказали, когда ты ушла? Они послали нас чистить рыбу!

— И правильно сделали.

Принц замедлил шаг. Выпустил руку Эльвиры:

— Что ты сказала?

Я поднялась. Взяла посох. Пошла принцу навстречу; он был много выше меня, но это дела не меняло.

Я остановилась перед ним, и принц тоже остановился. Я направила посох ему в грудь. Он побледнел:

— Ты что?!

— Идите назад. Вы оба. Не смейте ходить за мной!

Подбежала Эльвира. Принц дернул ее за руку, заслонил собой. Было жалко и смешно смотреть, как он защищает от меня принцессу; я рассмеялась.

— Вы, оба, предатели. Из-за вас, может быть, погиб Оберон… и многие наши друзья. Из-за вас. И из-за меня.

Принц стал еще бледнее. Зрачки у него расширились, глаза сделались черными и бездонными, будто объективы. Губы затряслись.

— Я привела вас к людям, — продолжала я безжалостно. — А вы не смогли основать Королевство. Вам не быть королем и королевой. А я не вернусь домой. Так нам и надо, всем троим. А теперь уходите отсюда, идите в поселок и садитесь чистить рыбу. И забудьте, как меня зовут! А если вы еще раз увяжетесь за мной…

Я стукнула посохом о песок. Злой зеленый луч взметнулся в небо. Я ударила снова; воздух шипел, разрезаемый изумрудным огнем. Принц попятился, все еще прикрывая собой Эльвиру. Они оба смотрели с таким ужасом, будто я на их глазах сбросила кожу.

А потом они вдруг разом оторвали взгляды от меня и уставились вверх, в пространство над моей головой. Я обернулась…

В воздухе над дальними холмами таял след белого луча. Секунда — и новый луч, яркий даже на фоне дневного неба, поднялся в синеву, на секунду замер и медленно начал таять.

— Что мы говорим? Давай, решаем! Мы должны говорить одно и то же, от этого зависит жизнь, ты понимаешь?

— Говорите что хотите. — Я сидела на песке и глядела на волны.

— Этого мало! Ты, Лена, должна говорить то же, что и мы!

На щеках у Эльвиры горели красные пятна. Я сама чувствовала, что горю. Меня и Оберона разделяло несколько часов пути, не больше; от одной этой мысли начинали трястись поджилки, и я сама не знала, чего хочу больше — бежать навстречу или спасаться без оглядки.

— Значит, так, — принц старался сохранить самообладание, — вечером мы с Эльвирой пошли прогуляться, на нас напало чудовище, Лена нас спасала. Потом всех подхватило и унесло туманом… Все.

— Какое чудовище?

— Да любое!

— Я имею в виду, как оно выглядело? — Эльвира кусала губы. — Мы должны говорить одно и тоже!

— Ну… с рогами… такое… — Принц руками изобразил нечто столь же свирепое, сколь и непонятное. — Да придумай любое чудовище и расскажи нам! Чтобы мы знали…

Я через плечо покосилась на холмы. Дрожал воздух над разогретым песком; Оберон уже знал, что я здесь, он узнал мой луч и ответил на него. Он знает, где мы, и идет сюда… И будет здесь… когда? Может быть, с минуты на минуту?

— Лена! Лена! Ты слышишь?

Они оба стояли надо мной, у обоих были бледные лица и требовательные голоса:

— Лена! Вставай! Мы должны идти навстречу, быстро и с радостью идти, ты поняла? И чтобы никакого намека на виноватый вид! Не отводить глаз, не смущаться! Если тебе не дорога твоя голова — пожалей наши! Пожалуйста!

Навалившись на посох, я тяжело поднялась на ноги.

Мы шли целый день, но ни одно живое существо не попалось нам на пути. Похоже, Оберон вовсе не спешил к нам навстречу — он ждал, когда мы сами придем к нему. В этом равнодушии мне виделся недобрый знак.

Принц и Эльвира говорили без умолку — успокаивали друг друга, придумывали одно за другим чудовищ, которые якобы на нас напали и вынудили оставить караван. Я волочила ноги по песку, за мной оставался след, как за трактором. Всякий раз, когда мы поднимались на холмик, меня начинало мутить от волнения — сейчас появится караван, сейчас мы его увидим…

Но всякий раз перед нами открывался только песчаный берег, бело-серые птицы, расхаживающие по песку, и далеко впереди — новый холм.

Солнце село. Эльвира и принц охрипли.

— Может, нам вообще померещилось? — тихо спросил принц после длинного молчания.

Я покачала головой. Уж сигнал-то Оберона я ни с чем не спутаю. Но, может быть, караван уходит от нас? Но и следов никаких не было — чистый, вылизанный ветром и морем песок…

Совсем стемнело. Мы шли бездумно, как катится заводная машинка. Поднялись на пригорок…

И увидели огни. Вокруг костров двигались тени, сидели, ходили, суетились; я насчитала три, четыре, пять… восемь костров! Значит, караван не понес потерь, во всяком случае, таких, которые можно было бы увидеть с первого взгляда!

Честное слово — у меня будто гора с плеч свалилась.

 

Глава 26

ЛОЖЬ

Принц и Эльвира шагали впереди, взявшись за руки, — ни дать ни взять, блудные детишки, которые сперва потерялись в лесу, а потом с победой — живые все-таки! — вернулись обратно. Я тащилась за ними, и с каждым шагом посох в руках становился все тяжелее.

У ближайшего к нам костра сидели стражники и трубач. Эльвира и принц шли, все ускоряя шаг, я успела услышать, как принцесса шепнула: «К королю первым делом, он должен услышать все от нас, а не…» Последние ее слова потонули в гомоне — стражники увидели нас. Они нас ждали.

Кто-то сразу же побежал через весь лагерь к королевскому шатру. Всюду на пути бегущего поворачивались головы, люди вставали, поднимались на цыпочки, торопились к нам — удостовериться собственными глазами, рассмотреть поближе. Я узнавала их в свете больших костров: егеря и слуги, музыканты, конюхи и тот белобрысый, о котором Эльвира когда-то говорила, что он королевский палач…

У меня душа ушла в пятки. Я уселась на песок в стороне от костра; Эльвира и принц что-то рассказывали в два голоса, размахивали руками — их черные силуэты на фоне огня казались бархатными, плоскими.

— Чудовище набросилось на нас, и тогда маг дороги… Лена? Ты где?

Все обернулись ко мне. Трубач, которого я когда-то лечила, подбежал, чтобы помочь мне подняться. Будто не замечая его протянутой руки, я нехотя встала и подошла к огню.

— Лена, маг дороги, охраняла нас от опасностей, спасла, была с нами во многих переделках… Лена, что же ты молчишь? — Принц говорил лихорадочно, будто ему вот-вот грозили заткнуть навеки рот. — Расступитесь! Нам надо немедленно к королю!

В этот момент прибежал, запыхавшись, гонец от шатра. Это был начальник стражи — он здорово исхудал за время пути, и пышные усы его поседели.

— Распоряжение короля…

Стало тихо. Даже принц с Эльвирой замолчали.

— Его величество повелевает: прибывших накормить и устроить на ночь. Не спускать с них глаз, чтобы опять не пропали. Завтра утром состоится суд и будет принято решение.

— Э-э-э, — пробормотал принц. — Я хотел бы видеть отца сейчас…

— Его величество повелел — завтра утром. — Начальник стражи смотрел спокойно и просто. — Приказ короля.

— Мы рассчитывали на более теплый прием. — Эльвира через силу улыбнулась. — В конце концов, мы преодолели столько опасностей на пути…

— Приказ короля, моя принцесса. Ничего не могу поделать.

Он обвел толпу глазами, будто кого-то искал. Его глаза нашли меня.

— Госпожа маг дороги! Король повелел — ваш посох вернуть ему до завтрашнего разбирательства.

— Мой… посох?

Вот и все.

Дураки принц с Эльвирой. Еще на что-то надеются, будто Оберон круглый дурак. Мне их даже немножко жалко… Но жальче всего — себя.

— Пожалуйста, — сказала я твердо, даже безмятежно. — Я должна отдать посох королю лично?

— Нет. Передать через меня.

— Возьмите.

Голос мой все-таки дрогнул. Кажется, целое Королевство собралось сейчас вокруг, все смотрели, как я отдаю посох начальнику стражи. Мой посох. Посох Оберона с изумрудно-рубиновым круглым навершием.

Этим посохом я, между прочим, проучила туманную бабу…

Я видела в старых фильмах, как исключали из пионеров перед строем. Или снимали погоны с какого-нибудь кадета. Как отбирали у человека в наказание что-то очень важное, дорогое, лишали права называться другом и верным товарищем. Очень неловкая сцена. Единственное спасение — сделать вид, мол, «не больно-то надо».

Я выпустила древко из рук. Спросила, как могла, равнодушно:

— Больше король ничего не повелел?

— Ничего. Только ждать утра.

— Значит, будем ждать.

Ни на кого не глядя, я отошла опять в тень. «Накормить»? «Устроить на ночь»? Мне ничего от них не надо. Скорее бы это утро — а там, глядишь, и голову снесут, и можно будет вздохнуть спокойно…

Принца и Эльвиру, растерянных, увели куда-то к другому костру. Обо мне они даже не вспомнили. И очень удачно — видеть их не могу. Понемногу все успокоилось — стражники расселись на свои места, говорили мало, выглядели усталыми и сонными. А тот, которого Эльвира назвала палачом, сидел мрачнее других — я видела его лицо, подсвеченное пламенем. Он явно был не в восторге от предстоящей работы. Еще бы: рубить голову человеку, с которым недавно вместе рыбу удил!

А где Гарольд? Где Ланс? Почему они не пришли посмотреть на меня? Неужели даже не спросят, не дадут и слова сказать в оправдание? Ведь я же совсем не виновата — это принц с Эльвирой обманули меня, втянули в историю. Неужели мне даже не дадут защищать себя?

Не может быть. Оберон справедливый, а значит, на суде и меня выслушают. А я не буду никого покрывать — расскажу всю правду, всю до копеечки. И пусть принц с Эльвирой попробуют что-то возразить!

В конце концов, Оберон ведь обещал мне, что меня ни в коем случае не казнят! Я спросила — «Вы суровый король?» А он сказал: «Гарантирую»… Я человек из другого мира, меня нельзя казнить. Ведь если я не вернусь — мой мир так и останется застывшим, как фотография. Пусть король презирает меня — но пусть отправит обратно!

А если Гарольд и Ланс погибли?

Я ведь даже не спросила у стражников, что стало с караваном после нашего ухода. Что случилось. Все ли живы.

Гасли по всему лагерю костры. Люди ложились спать. Поднималась луна над морем — уже не желтая, а какая-то красная. Я легла на бок и подтянула колени к животу. Меня знобило.

Оба мага дороги погибли, теперь это ясно, как небо. Стоит ли рассчитывать на пощаду?

Я закрыла глаза.

Все перепуталось в моем сне. Оберон в короне и мантии выходил на середину вагона метро, говорил перепуганным пассажирам: не беспокойтесь, это всего лишь дракон в тоннеле…

— Лена! Лена!

Кажется, я только задремала, а луна скакнула по небу от горизонта к горизонту.

— Лена! Ты спишь?

Это был Гарольд. Живой. Пискнув, я обхватила его за плечи, прижала к себе, раздавила бы, если бы могла. Гарольд живой. Ура. Ура!

И он меня тоже обнял. Так мы тискали друг друга, как маленькие, минуты две. Потом смутились и разжали объятья.

— Ленка, ты жива.

— И ты живой. Я уже думала…

— И я думал. Я был уверен…

— Да перестань! Что мне сделается! Я даже этих дурачков, Эльвиру и принца, целенькими сохранила!

Гарольд помрачнел:

— Лена… Правда, что вы сбежали? Что это измена?

Я задержала дыхание.

— Гарольд… Я завтра все на суде скажу.

— Так это правда?!

— Нет! Конечно, нет.

Он немного расслабился:

— Фу-ух… Я так всем и говорил, что этого быть не может. Ты бы скорее умерла, чем предала Королевство и Оберона.

— А ты будешь на суде?

— Да. Король велел быть мне, канцлеру, коменданту… Начальнику стражи, трубачу, глашатаю, потом еще по одному человеку от каждого цеха…

— И Лансу?

— Ланс погиб.

— Что?!

Гарольд перевел взгляд на море.

— Ланс погиб. Он дрался… Он спас нас всех.

— Когда?!

Двумя руками я вцепилась в песок. Песчинки вытекали, продавливались между пальцами, щекотали ладони.

— Как это случилось?

Гарольд прерывисто вздохнул:

— После того как вы исчезли, королевство потеряло баланс. Вроде как канатоходец идет по канату — и вдруг у него отваливается рука. Он теряет равновесие. Вот так и мы. Несколько дней все ждали, искали, думали, вы вернетесь… Потом Оберон велел… ну, короче, пошли дальше. И началось: ядовитый туман, смерчи, лихорадка… А потом налетела она. Королева тумана. Мы с Обероном и Лансом встали треугольником, между нами — все люди… И стояли так, отбиваясь, трое суток без передышки. Всех сохранили. Но гора, под которой мы стояли, не выдержала. Пошла лавина. На Ланса. Он ее посохом придержал… Пока мы спасали людей… А как только всех вытащили — он упал. Там и остался…

Я закрыла глаза и увидела все это. Летящие на головы валуны. Сухого и тощего, вечно равнодушного Ланса, который стоит против лавины, сжимая посох девятью тонкими нервными пальцами: «Время — шесть часов восемь минут. Видимость — ограниченная. Тип атаки — камнепад. Площадь поражения — максимальная. Временной зазор — пять минут тридцать две секунды. Показано: провести эвакуацию в как можно более сжатые сроки…»

— Он погиб, как герой, — сказал Гарольд чужим и скучным голосом.

А я погибну как изменник.

Утром мне дали поесть — не помню, что было в миске.

Начальник стражи явился за мной, чтобы вести в шатер. Не помню, что он мне сказал.

Королевство в это утро собралось вокруг шатра, начальнику стражи пришлось даже прикрикнуть, чтобы освободили дорогу. И в шатре было полно народу — все, кого назвал накануне Гарольд. Крючконосый комендант, канцлер, одетый в черное, трубач и глашатай, представители каждого цеха — и в центре Оберон. Я мельком взглянула на него — и отвела глаза.

Принц и Эльвира тоже были здесь. Оба красные, оба улыбающиеся. Век бы не видеть таких улыбок.

Начальник стражи занял свое место. Я встала рядом с принцем и принцессой. Выпрямила спину — хоть на суде хотелось выглядеть достойно, а не так, как эта улыбающаяся парочка.

— Доброе утро всем, — сказал Оберон. Голос его не изменился — он был, как всегда, спокойный и доброжелательный. От этого голоса во мне вдруг проснулась надежда — я быстро глянула в лицо королю…

Никогда прежде он не смотрел на меня так холодно и равнодушно. Я отвела взгляд.

— Итак, господа, мы собрались здесь, чтобы услышать пояснения от принца Александра, принцессы Эльвиры и Лены, мага дороги: как случилось, что эти трое оставили Королевство в пути и тем самым подтолкнули его на грань катастрофы?

Сделалось тихо. Даже снаружи, где ждала решения толпа, не доносилось ни звука.

— Все очень просто, ваше величество, — начал принц. — Случилось так, что мы с моей невестой Эльвирой решили прогуляться звездной ночью… Что вполне естественно. Мы отошли от лагеря… на несколько десятков шагов. Конечно, это было неблагоразумно, но мы, признаться, заговорились. Засмотрелись на звезды. И вдруг! Из темноты бросилось на нас чудовище, похожее одновременно на быка и лягушку. Я выхватил кинжал, но мое оружие было бессильно против клыков…

Все внимательно слушали. Принц говорил с трудом, от волнения у него сдавило горло. А меня мучил стыд. Впервые в жизни я слышала, чтобы человек так беззастенчиво врал, спасая свою шкуру.

— …И пришла нам на помощь. Вероятно, ей тоже не спалось, она тоже поднялась, чтобы прогуляться, и случайно наткнулась на нас — как раз вовремя, чтобы спасти… Правда, Лена?

Я нервно сглотнула. От меня еще и требуется всю эту чушь подтверждать?

Оберон неожиданно пришел мне на помощь:

— Мага дороги мы спросим потом. Рассказывайте, что было дальше, ваше высочество.

— Ну… после нападения чудовища мы были… растеряны. Мы немного заблудились… Тут нахлынул туман, такая струйчатая река. Подхватил нас всех троих и поволок по дну оврага…

— Так это было в овраге?

— Это… — Принц запнулся. — Ну, в общем… мы очутились овраге, да. После чудовища у нас помутились мозги…

— Настолько помутились, что вы не могли найти лагеря «в нескольких десятках шагов»?

— Это было очень свирепое чудовище, — подала голос Эльвира. — Вам ли не знать, ваше величество…

— Прошу вас, принцесса, помолчите. У вас будет возможность высказаться.

Эльвира покраснела еще больше.

— Итак, вас понесла туманная река… И куда она вас занесла?

— В неизвестную местность. — Принц приободрился, ведь теперь он говорил чистую правду. — Мы увидели женщину, сотканную из тумана, она жестами и смехом дала нам понять…

— Спасибо, достаточно. Я догадываюсь, что именно дала вам понять туманная женщина. Принцесса Эльвира, вы хотите что-то добавить?

— Да, ваше величество. — Эльвира сделала кокетливый реверанс. — Мы прекрасно понимаем, как дорого обошлось Королевству наше внезапное исчезновение. Но я говорю и повторяю: это был несчастный случай. Как если бы на нас упало, например, дерево. Мы столько всего пережили… нам горько, что в родном Королевстве нас считают… я даже не понимаю кем.

— Изменниками, — тихо сказал Оберон. — Изменниками вас считают… Вы подтверждаете все, что говорил принц? Вы пошли прогуляться звездной ночью, прихватив заплечный мешок с едой, котелком и сменой белья? На вас напало чудовище, похожее на быка и лягушку? Но не нанесло вам вреда, а дождалось, пока на помощь придет маг дороги?

— Да, — медленно сказала Эльвира. — Я только не понимаю: при чем здесь какой-то мешок? И что это за справедливый суд, если нас заранее называют изменниками? Сначала наша вина должна быть доказана, а потом уж…

— Хорошо, — оборвал ее Оберон. — Скажите еще раз, громко и внятно: была у вас с принцем цель покинуть Королевство — или не было?

Протянулась длинная пауза.

— Но я же говорю…

— Вы хотели уйти — или не хотели?

— Не хотели, — твердо сказала Эльвира. — Мы гуляли. В темноте забрели в овраг. У нас же нет ночного зрения!

— Тогда спросим того, у кого ночное зрение есть.

Снова стало очень тихо. Мои уши грозили лопнуть от жара, отвалиться и шлепнуться на пол.

— Лена, — сказал Оберон спокойно и холодно. — Ты готова отвечать?

— Да.

— Тогда скажи: все, что говорили здесь эти люди, — правда? Ты можешь подтвердить?

Умоляющие взгляды принца и Эльвиры лежали у меня на щеках. Я вела этих двоих, много раз спасая от смерти. Я отвечала за них. Да, они думают только о себе. Да, они лгуны и дураки. Но ведь они, проклятые, в дороге стали моим Королевством. Неужели я берегла их для палача?

Ну что мне делать? И да и нет — плохо. Получится, что я предала сперва одно свое Королевство, потом другое…

— Маг дороги, мы ждем твоего ответа. Почему ты молчишь?

— Нас в самом деле подхватила туманная река. И занесла во владения такой толстой, бурой… бабы.

— Понятно. Река текла по дну оврага?

— Да.

— Как вы очутились на дне оврага?

Принц еле слышно застонал сквозь зубы.

— Так как вы очутились на дне оврага, Лена?

— Мы туда… зашли.

— Зачем?

— Мы… гуляли.

— Втроем? Влюбленная пара — и маг дороги?

— А почему нет? — не сдержавшись, выкрикнула Эльвира. — На нас напало…

— Вас мы уже слышали, принцесса… Лена, ты станешь лгать мне или все-таки скажешь правду?

— Это давление, — быстро сказал принц. — Отец! Вы же давите на нее, заставляя…

— Помолчите, принц. Лена? Твое слово?

— Мы гуляли втроем, — сказала я тихо. — Нас унесла туманная река. Вот и все.

— Все?

— Все. — Я закрыла глаза. — Можно, я пока ненадолго выйду?

…Толпа снаружи расступилась передо мной, как перед прокаженной.

 

Глава 27

РАСПЛАТА

Вот так бесславно я перестала быть магом дороги. Потому что настоящий маг, пусть даже маг-изменник, спокойно смотрел бы в глаза судье и без трепета выслушал приговор, каким бы суровым тот ни был. А юлить, краснеть, отговариваться и врать — на это способны только принцы и принцессы.

Хотя какие же они «высочества» после этого!

За мной никто не следил. Оно и понятно: куда я денусь? Куда убегу? Даже если бы захотела?

Гарольд остался в шатре — там продолжалось совещание. Те, что столпились вокруг, провожали меня взглядами, и, чтобы от этих взглядов спрятаться, я побрела по берегу.

На запад вдоль кромки прибоя. Наверное, по привычке.

В двух шагах от лагеря было очень красивое место. Из песка здесь выступала огромная скала — она была похожа на толстого кота, лежащего на брюхе, распростершего перед собой передние лапы. Приглядевшись, можно было даже различить кошачью морду с прищуренными глазами. Камень был темно-красный, с серыми прожилками, и кое-где поблескивали кристаллы кварца. Я остановилась.

Что-то величественное было в этой скале. Каменный кот щурился, глядя на море, и будто говорил: глупые, суетливые люди. Вот вы постареете и умрете, и внуки ваши умрут от старости, а я буду смотреть на море и жмурить глаза. Чего стоят ваши беды в сравнении с моей неподвижностью?

Я подняла камень и бросила в море. Прибой сглотнул подачку и попросил еще.

Я повернулась к морю спиной и медленно двинулась в обход скалы.

В трещинах росли колючие травы. На черных шипастых веточках покачивались белые, зеленые, красные и синие цветы. Непонятно было, как такое уродливое растение может производить на свет такую красоту. Чем выше, тем цветов было больше. Ни о чем особенно не думая, я стала взбираться вверх, тем более что «кот» оказался очень удобным для лазанья.

Чем выше я поднималась, тем сильнее задувал ветер. Он приносил запах моря, леса, трав — настоящий ветер странствий, которые для меня, увы, закончены. Вокруг все шире открывался мир — и линия прибоя, и светлый сосновый лес на берегу, и море в барашках и солнечных бликах. Со страшной скоростью неслись по небу облака. Это было красиво и жутковато: все, как обещал Оберон. Скоро поблизости встанет замок, забелеют паруса на горизонте, из речки выглянет русалка, а над горами пролетит дракон.

Только я ничего этого не увижу.

И мне стало жалко себя. Почему, собственно, Королевство — пусть даже сто человек — важнее меня? А я что, не важная? Другой Лены не будет… Кто имеет право сравнивать мою жизнь, мое здоровье — и благополучие какой-то сказочной страны? Меня так любит мама… Я же хорошая девчонка, храбрая, умная, добрая! Кто вообще смеет меня в чем-то обвинять?

Я заревела в голос, и на смену жалости к себе пришел стыд. Он погнал меня выше и выше. Я цеплялась за каждую трещину, за каждый выступ, даже за колючие стебли. Пару раз чуть не свалилась вниз. Слезы высыхали, их сдувал ветер, я лезла и лезла, не обращая внимания ни на что, и когда я выбралась на «плечо» коту и посмотрела вокруг — у меня дух захватило.

Вот она, новая волшебная страна. Такая красивая…

Я уселась на камень и обхватила колени. Вот бы никогда не уходить отсюда. Здесь и остаться навсегда.

Что случится с моим миром, если я здесь — в Королевстве — погибну? Вряд ли Оберон не предусмотрел этой возможности. Он всегда был со мной честным, Оберон. В дороге с магом может случиться что угодно — разве это повод навсегда «замораживать» его мир?

Жаль, я вовремя не спросила об этом короля. А теперь придется догадываться, убеждать себя: мир вернется к обычной жизни. Только меня уже в нем не будет. Жальче всех маму, но даже она утешится. У нее же есть Петька и Димка…

Шло время. Наверное, совет уже закончился. Интересно, какой нам вынесли приговор? Хотя нет. Ни капельки не интересно. Море штормило все сильнее — барашков становилось больше, а солнечные блики, наоборот, пропали: на солнце набежала туча, море сделалось матовым и непрозрачным. Волны разбивались о камни между передними лапами «кота». «Плечо», где я сидела, было высотой примерно с девятиэтажный дом.

Над кручей — вдоль «морды» кота — тянулся выступ, не шире жестяного козырька над балконом. Подходящая тропинка для горной козы: не помню, кто мне рассказал «козью тайну». Коз долго считали самыми храбрыми на земле животными: как же, прыгают по камушкам над страшной пропастью! А потом оказалось, что они просто очень близорукие и не видят ничего дальше собственных копыт…

Я встала. Ступила на выступ. Повернулась к скале спиной, прижалась, сделала приставной шаг.

Ветер гладил лицо. Теплый ветер странствий. Я почему-то вспомнила Ланса, который погиб из-за меня. И сделала еще один шаг.

Вниз не смотрела. Что мне там надо? Ну, острые скалы. Ну и пусть.

…А все-таки было много хорошего. Был день, когда мне вручили посох. Была разведка с Обероном. Был тот момент, когда Гарольд сказал мне: «Ты настоящий друг». Был трубач, которому я затянула рану. Все было. Есть что вспомнить.

Даже моя победа над туманной бабищей чего-то стоит. Даже «водолазы», которых я расшвыряла позапрошлой ночью, стоят немало. Конечно, в последних моих «подвигах» была храбрость, но не было славы…

Может, принц и Эльвира догадаются рассказать обо всем Оберону? И тот признает: все-таки она была достойным магом дороги. Давайте не будем вспоминать ее предательство…

Каменный карниз сделался совсем узким. Ступни могли вот-вот соскользнуть. Я посмотрела на горизонт…

В этот момент солнце проглянуло из-за облаков, между мной и горизонтом легла сверкающая дорожка.

Преодолевая ужас, от которого сводило живот, я раскинула руки и запела, стараясь перекричать ветер:

На слове «Варяг» я оттолкнулась от скалы и полетела вниз, на камни.

Ветер сделался плотным до невозможности и почти горячим. И он сжался, как резиновая подушка. Само время сжалось: мне казалось, что я падаю очень медленно. Мне казалось, я вижу, как приближаются скалы, и хочу закрыть глаза, но не могу! И вот верхушка самого острого камня уже перед моим лицом…

Время остановилось совсем. Я зависла в воздухе… Замерла…

И вдруг заскользила над скалами по воздуху, как по льду, самому скользкому, раскатанному санками и ногами и чьими-то пальто. Я скользила вперед и вниз, вот уже подо мной море, и я зависла над волнами метрах в трех…

Я увидела свою тень на поверхности воды. Завопила от ужаса, потеряла равновесие и грохнулась вниз, в море, в волны и брызги. Вода тут же набралась в сапоги, я испугалась теперь уже, что тону, забилась, забарахталась…

И нащупала ногами дно. В этом месте вода была мне по грудь. Я встала; большая волна подхватила меня под мышки, протащила вперед и кинула на песок. Мокрая, жалкая, я поднялась на четвереньки и выбралась на берег — пока другая волна не приложила меня о камень…

У меня зуб на зуб не попадал.

— Лена!

В двух шагах стоял Оберон — а ведь еще минуту назад никого поблизости не было!

— Ты что, рехнулась?!

Он схватил меня за шиворот и рывком вздернул на ноги. Он был по-настоящему взбешен: борода стояла дыбом, глаза казались черными из-за огромных зрачков, на щеках горели красные пятна. Я испугалась, что он меня ударит.

— С ума сошла? — Он здорово тряхнул меня за плечи. — Так никто не взлетает! Так даже я не взлетаю! Так можно разбиться, ясно тебе? Это же черт знает что! Это самоубийство!

Он кричал на меня — в первый раз в жизни. А я смотрела и не понимала, чего он хочет.

Он вдруг перестал кричать. Присмотрелся. Сказал другим голосом, тихим и хрипловатым:

— Лена? Ты что?

Я молчала.

— Лена, — сказал он с ужасом. — Ты…

Он выпустил меня, и я сползла, как дырявая надувная кукла, на песок.

Король стоял надо мной. Ветер раздувал его дорожный плащ. И шумело рядом море. И ползли по мокрому песку уносимые волной камушки.

Оберон наклонился и взял меня на руки. И куда-то понес. Я слышала его шаги и дыхание и видела, как летят по небу облака.

— Лена, так нельзя.

— Почему?

— Потому что это глупость. И еще потому, что человек отвечает не только перед собой. О маме ты подумала?

— Подумала… Я все равно к ней не вернусь.

— Почему?

— Потому что я предатель.

Он долго молчал.

— Вы же сами знаете, что я предатель.

— Лена, — сказал он почти жалобно. — Ты можешь рассказать мне, что случилось?

— Пусть они расскажут.

— Они не расскажут! Они будут врать, бесполезно, по-глупому, но будут врать и делать наивные глаза… И тебя заставят.

— Меня не заставят.

— Уже заставили! Только им как с гуся вода, а ты со скалы кидаешься…

Под ногами у короля поскрипывал гравий. Он нес меня легко, будто мне было годика три.

— Почему он такой?

Оберон тяжело вздохнул — я почувствовала, как поднялась и опустилась его грудь.

— А какой он? Просто парень. Просто слабовольный. Просто эгоист. Мало таких?

— Не знаю.

— Много… Мне так стыдно за него, Лена. Ты себе представить не можешь.

— Могу.

Над нами пролетела птица. Король перехватил меня поудобнее; я боялась пошевелиться. Будет ли у меня еще шанс рассказать ему правду?

— Я сражалась с туманной королевой и победила ее.

Он сжал меня чуть сильнее.

— Небо стало опускаться, но я не дала ему упасть… А потом она открыла для меня дверь, вроде бы вход в мой мир. Во двор. Там фонарь, скамейка… Это по правде? Или все-таки ловушка?

— Не знаю, — сказал он, подумав. — Я… нет, честно, не знаю. Может, и ловушка.

— Простите меня, ваше величество, — сказала я шепотом.

— Я простил.

— А Ланс?

— А Ланс был солдат и знал цену жизни и смерти. Он простил бы тоже.

— А вы отрубите мне голову?

— Сейчас, — сказал он с нервным смешком. — Вот только сгоняю за топором.

В лагерь мы вошли рядом — впереди Оберон, я чуть позади. Все Королевство явилось навстречу. Смотрели жадно, с надеждой — то на меня, то на короля.

— Почему толпимся? — спросил Оберон спокойно. — Комендант — готовимся к переходу, снимаем лагерь, сегодня же выступаем, не дожидаясь утра… Это что?

Люди расступились, и вперед вышел принц. Он был бледный, как привидение. Ладони его сжимались и разжимались.

— Ваше величество…

— Что? — спросил Оберон с вежливым удивлением.

Принц сделал несколько шагов — и вдруг опустился на колени. Я отпрянула.

— Ваше величество, — сказал принц громко. — Я… лгал вам… и всем. Только я виноват в том, что случилось: я хотел основать свое Королевство… и обманом заманил с собой Эльвиру и Лену. Я единственный изменник, я расколол Королевство… и делайте со мной, что хотите.

Он опустил голову, будто подставляя ее под топор палача. Я в ужасе посмотрела на Оберона…

Король счастливо улыбался. Он казался помолодевшим, отдохнувшим, свежим; он поднял глаза к небу, будто призывая солнце в свидетели своего триумфа.

— Наконец-то я слышу хоть что-то достойное мужчины и моего сына… Несмотря даже на то, что ты опять лжешь. Вставай и занимайся делом: суд примет окончательное решение, когда Королевство обоснуется на новом месте. В дорогу!

Все снова расступились, а Оберон взял меня за руку и повел к шатру.

 

Глава 28

КОНЕЦ ПУТИ

Из шатра к тому времени вынесли всю походную мебель, кроме нескольких грубо сколоченных кресел и узкого стола, прежде служившего, похоже, верстаком для какого-нибудь ремесленника. Стол был пуст, если не считать кувшина и пары глиняных кружек. Оберон наполнил обе, одну пододвинул мне:

— Теперь, когда принц наконец сознался… Ты расскажешь мне эту историю? В подробностях?

Говоря так, он коснулся посохом моего рукава, и от мокрой одежды сейчас же повалил пар.

— Времени у нас, как обычно, в обрез… Ну что же ты? Выпей воды.

Я отхлебнула из кружки. В жизни не пробовала ничего вкуснее. Пар от меня все валил и валил, я стояла, окутанная облаком, — не то паровоз у перрона, не то призрак из бани. Мокрая одежда высыхала на глазах. Отваливались песчинки, падали на пол.

Оберон расхаживал по шатру туда-сюда. Глядя на его сапоги, я начала свой рассказ — от того момента, как принц разбудил меня среди ночи. Я рассказывала очень подробно, стараясь ничего не забыть, ничего не исказить и не перепутать; Оберон оставался совершенно бесстрастным, непонятно было, слушает он меня или нет. Только когда я дошла до заброшенного замка и падения с башни, он вдруг поднял голову:

— А теперь снимай штаны и ложись вот сюда.

И убрал со стола кувшин и кружки. Я обомлела:

— За… зачем?

Мой страх его развеселил.

— Затем, что ты же не собираешься хромать до старости, так? Что там у тебя с ногой? Давай-давай, я отвернулся…

Моя рубашка все равно была длиннее самой длинной мини-юбки. Одернув подол пониже, я кое-как вскарабкалась на стол. Оберон подошел, присвистнул и долго молчал, разглядывая мою ногу.

— Как ты падала? Спиной?

— Я толком не помню…

— Везучая, что не сломала позвоночник. Какого лешего ты вообще туда полезла?

— Выбрать направление. Я увидела море…

— Мда, нехороший был перелом… Да не дергайся, это же не хирургия, больно не будет. Рассказывай дальше.

Моя нога онемела. Лежа на спине, глядя в серый от дождей купол шатра, я рассказывала о сражении с туманной бабой, о том, как мы вышли к морю, и о том, как принц и Эльвира попытались основать свое Королевство.

— Я их женила. Это по правде? Они теперь в самом деле муж и жена?

— Они давно уже муж и жена, Лена, дело не в том, кто им устроил бракосочетание… Они любят друг друга и никогда не расстанутся. Во всяком случае, хочется верить.

— Ваше величество, — рискнула я спросить. — Если вы видите, что они… ну… зачем остальные пять невест? Это ведь все случилось потому, что принц и Эльвира, ну… удрали от такой жизни. Им просто хотелось быть счастливыми.

Оберон отставил в сторону посох. Я снова начинала чувствовать ногу: она была покрыта «гусиной кожей». Я замерзла, меня знобило.

— Ты думаешь, я всего этого не понимаю? — тихо спросил король.

Я молчала. Получилось, что я считаю Оберона глупее себя.

— Одевайся… Теперь я тебе расскажу. Когда мы тронулись в путь, ни о какой любви речь не шла — был принц, и были шесть принцесс-невест, каждая в тайной надежде. Эти шесть надежд поддерживали Королевство в пути, будто шесть маленьких крыльев. Но в пути все чувства обостряются — принц сделал свой выбор раньше времени. Я просил его держать себя в руках. Я объяснял ему, чем грозит Королевству его своеволие. Но он уже слушал только Эльвиру…

Я села на столе. Моя нога была покрыта пупырышками, но совершенно цела. Только маленький шрамик под коленом напоминал о прежнем уродстве. Может, Оберон его специально оставил — на память?

— Ваше величество, — я боялась того, что собираюсь сказать, но все-таки говорила, — разве это так можно — использовать… надежду принцессы-невесты? Зная, что пять надежд из шести все равно будут обмануты?

Оберон резко обернулся. Я засуетилась:

— Я понимаю… Королевство должно найти новое место, это нужно для общего блага, для всего мира… Но надежда на счастье — это ведь не дрова, чтобы ими топить костер?

Оберон взял мои штаны, брошенные на спинку кресла. Штаны были совсем сухие, только задубели немного от морской соли.

— Возьми. — Он положил их мне на колени. — Лена, ты когда-нибудь мечтала выйти замуж за принца?

— Нет. То есть да… То есть все девочки мечтают, когда им лет двенадцать. Наверное. Но… — Я запнулась. У меня чуть было не вырвалось, мол, кто познакомится с принцами поближе — тот не станет о таких мечтать. — Ваше величество… отвернитесь, пожалуйста.

Оберон отвернулся. И так, стоя ко мне спиной, сказал:

— Давай-ка теперь я расскажу тебе, что стало с нами, когда вы исчезли. Эльвира… милая девушка, но, честно говоря, и без нее мы бы спокойно жили по-прежнему. Потеря мага дороги — тяжелейший удар, я не был уверен, что смогу теперь вывести Королевство из беды. Но самое страшное, Лена, не это. Помнишь, я рассказывал тебе, что в Королевстве у всякого есть свое место? Так вот: принцессы-невесты вдруг сделались лишними. Они перестали быть невестами. Они перестали надеяться, а стали обижаться, злиться и ненавидеть — друг друга, принца, меня, всех. Представляешь?

Я с трудом застегнула штаны.

— Это было похоже на нарыв. Идет здоровый человек, сильный, и вдруг его будто взрывает изнутри, и он начинает рассыпаться на части. Так и наше Королевство. Я несколько дней не решался тронуться с места — ждал, что вы вернетесь, все ждал, ждал…

— Но я же не знала! — вырвалось у меня. — Я не думала…

— Принц знал. Обязан был знать. Но он, как ты справедливо заметила, стремился к личному счастью, и не в будущем, а здесь и сейчас… Я что, тебя ругаю? Нет же. Я объясняю. Нужно было новое предназначение для принцесс, новая сила, которая вернула бы их в Королевство и переплавила раздражение во что-то более подходящее для путешествия… В идеале — снова в надежду.

Я вспомнила, что ни вчера, ни сегодня высочества мне не попадались.

— Вы их заколдовали?!

— Нет, ну что ты. Я… короче, теперь они члены Ордена сестер-хранительниц Обещания.

— Монашки, что ли?

— Не совсем. Сестры-хранительницы.

— Хранительницы чего?

— Обещания. — Оберон все еще стоял ко мне спиной.

— Какого?

— Моего обещания, Лена. Что каждая из них получит своего принца раньше, чем на висках у нее пробьется первый седой волосок.

— О-о-о, — сказала я удивленно. — Так ведь принц…

— Ничего не поделаешь, теперь у меня прибавится головная боль — выдавать их замуж. Пять принцев к сроку — что может быть проще? — В голосе у Оберона появился сарказм.

— И ваше обещание вернуло им надежду?

Оберон наконец-то обернулся. Он казался смущенным, это меня поразило.

— Да, Лена. Потому что это ведь обещание короля.

— А если, — я задержала дыхание, — вы не сумеете найти им принцев, пока они не начнут седеть?

За серыми стенками мелодично проиграла труба.

— Время шатер сворачивать, — деловито сказал Оберон. — Твой Серый цел и невредим, иди к конюхам, скажи — я велел…

— Ваше величество! Что будет, если вы не найдете принцев?!

Он улыбнулся:

— Да найду я. Не бойся.

И вот мы снова ехали рядом с Гарольдом в самой середке каравана — как будто ничего и не было. Мне все время казалось, что вот-вот покажется Ланс, проедет мимо, приглядывая, все ли в порядке, и заодно даст мне скучным голосом какой-нибудь совет.

Но Ланса не было.

Я повторяла свою историю — на этот раз для Гарольда. Теперь я рассказывала по-другому: в основном расписывала свои сражения и победы, а Гарольд по ходу дела объяснял, какого рода чудовище мне попалось, какие у него повадки и что оно обычно делает с жертвами.

— …И тут оно поднимается на ноги — и это не пень вовсе! Это такая штука с глазами…

— Понятно. Пальцеед-пирожник. Месит добычу ложнокорнями, пока она не превратится в фарш, затем вытягивает соки хоботком, который расположен под корнями…

— Фу, Гарольд!

— Ты его завалила?

— Разумеется. Иначе где бы я сейчас была?

— Понятно где… Ну, что дальше?

Когда я дошла до поединка с туманной бабой, он округлил глаза и тихо охнул.

— Слушай… А я тебя неплохо выучил. Ну скажи — неплохо?

Я рассмеялась.

День сменялся вечером. Караван шел теперь не по берегу — мы углубились в сосновый лес. Опасности не было — так говорил посох Гарольда. Мой посох остался у Оберона, и король пока не выказывал желания вернуть его.

Принцессы ехали в карете. Занавески на окнах были плотно опущены. Насколько мне было известно, ни одна из сестер-хранительниц не снизошла до бесед с принцем или с Эльвирой; новобрачные плелись в хвосте каравана. На них никто не обращал внимания.

Теперь Гарольд рассказывал мне о том, что случилось с караваном в наше отсутствие. Оберону и магам дороги пришлось не легче, чем мне, а может, даже тяжелее — ведь на их попечении было столько людей! Подробный рассказ о гибели Ланса я выслушала, низко опустив голову.

— …А теперь уже недолго. Нюхом чую — где-то тут будет наше новое Королевство. Может быть, сегодня туда придем. Ты представляешь, Лена, — сегодня!

— Гарольд, — сказала я тихо. — А что будет с королем, если он не сможет выполнить обещания?

Гарольд вскинул голову:

— Он тебе рассказал, да?

— А по-твоему, мне нельзя доверять?

— Я не в этом смысле. — Гарольд смутился.

— Я маг дороги!

— Хорошо, не злись. Сама подумай: он поклялся жизнью. Что с ним станет, если клятва будет нарушена?

— Он умрет?!

Гарольд сопел.

— Но это же несправедливо!

Гарольд смотрел вдаль.

— Надо отыскать для него этих пятерых принцев, — сказала я твердо. — Хоть из-под земли.

Гарольд вздохнул:

— Если бы это было так просто…

Лес расступился. Караван вышел на высокий берег; море лежало далеко внизу. Террасами спускались вниз зеленые луга, а справа и слева горели в закатном солнце верхушки гор.

Трубач вдруг заиграл незнакомую мелодию, такую пронзительную и радостную, что у меня каждый волосок поднялся дыбом.

— Что он играет?

— Прибытие, — хрипло сказал Гарольд. — Он играет прибытие Королевства — и конец пути.

 

Глава 29

ВСЕ ЗАНОВО

Замок менялся каждую секунду. Вот он совсем игрушечный, будто шоколадный, с тоненькими башенками, с кружевными решетками; вот он на глазах огрубел, посуровел и превратился в крепость — твердыню с неприступными стенами, с глазами-бойницами. Вот он сделался белым как снег и праздничным; вот его стены приобрели розовато-кирпичный оттенок, а башни потолстели, как бочки. Вот он снова начал изменяться: струился в воздухе, перетекал сам в себя, пока не сделался естественной частью пейзажа. На фоне далеких скал, в компании с высокими соснами, в дружбе с лугами и морем — казалось, он вырос здесь сам по себе, именно такой, как захотелось природе, и если его не будет — мир вокруг обеднеет…

Я бешено зааплодировала. Люди, стоявшие вокруг, покосились с удивлением. Я смутилась и спрятала ладони под мышки.

— Вот примерно так, — сказал Оберон.

Воздушный замок на секунду стал почти осязаемым — а потом растаял без следа. Оберон опустил посох.

Люди, до того стоявшие тихо-тихо, разом заговорили, задвигались, кто-то счастливо рассмеялся. Я с сожалением смотрела на место, где секунду назад был замок — такой красивый! Это сколько же времени потребуется, чтобы построить его из песка и дерева, камней и глины — по-настоящему?

Вокруг были только счастливые лица. Даже древний старик (за последние несколько недель он ни капельки не помолодел) улыбался, сидя на носилках. Комендант раздувался от важности: в руках у него был свернутый в трубочку план, он раздавал поручения. Канцлер, наоборот, весело скинул куртку и закатал рукава рубашки: он собирался складывать печь для обжига кирпичей. Оберон что-то объяснял начальнику стражи, который стал теперь бригадиром лесорубов; стражники стояли сомкнутым строем, на плече у каждого был топор — а у блондина, который делился со мной удочкой, даже два топора…

Стайкой прошли бывшие принцессы-невесты — а теперь хранительницы Обещания. Я исподтишка на них посмотрела — да они девчонки совсем, еще не скоро небось поседеют; у меня немножко отлегло от сердца.

— Лена! — Оберон шагал теперь ко мне. — Тебе придется дежурить на кухне… — Он замедлил шаг. — Или ты хочешь прямо сейчас — домой?

Я с сожалением посмотрела на то место, где раньше стоял воздушный замок.

— А можно? Домой прямо сейчас?

— Ну конечно, — сказал Оберон устало. — Королевство укоренилось. Один шаг — и ты там, откуда я тебя взял… Что ты решаешь?

Он выглядел чужим. И Гарольд насупился и отвернулся. Я обиделась: они оба, что ли, верят, что я вот так их брошу?

— Я вас брошу, что ли?

Они переглянулись. Оберон фыркнул. Гарольд улыбнулся во весь рот.

— Она нас не бросит, — сказал Оберон почти нежно. — А кашу варить ты умеешь?

— Да уж сварю как-нибудь!

Ох уж эти котлы, висящие над костром! И нет выключателя, чтобы сделать огонь меньше или больше. А дыма, дыма! А копоти! А попробуй дотянуться до дна — пусть даже длинной ложкой!

Я совсем отчаялась, когда на помощь мне пришла мать Гарольда. Она была отменной поварихой: даже то, что у меня вышло с комками, она ухитрилась размять, а то, что у меня подгорело, — довести до съедобного состояния. В короткие минуты передышки я дула на обожженные пальцы; вот так бывает: из мага дороги — в кухарки. Но что делать, если даже канцлер таскает камни, если даже сестры-хранительницы (будь они неладны), подобрав юбки, месят ногами глину!

Над грандиозной стройкой витало ощущение праздника. Трубач, забравшись на обломок скалы, без передышки играл веселые мелодии, и только когда Оберон махнул ему снизу посохом — подал сигнал к обеду; я стояла на раздаче. Зачерпывала из котла дымящуюся кашу, клала в подставленные тарелки, кружки и миски.

— Спасибо, Лена.

— Спасибо, маг дороги!

— Спасибо!

Только теперь мне стало ясно, что они меня простили — полностью, без оговорок, без камня за пазухой. Просто забыли, что случилось, и все тут; я желала всем приятного аппетита и тихо надеялась, что каша (хвала матери Гарольда!) получилась съедобная.

После обеда никто не отдыхал — снова засновали люди, затюкали топоры, а где-то поблизости ударил кузнечный молот. Мне пришлось драить котел (такой грязной я не бывала даже в болоте), потом заново бежать к ручью за водой, заново складывать костры и готовить теперь ужин. Начинала сказываться усталость. Руки, привыкшие к посоху, от всех этих ложек-ведер-скребков моментально покрылись мозолями.

И каково же было мое удивление, когда через час примерно после обеда на нашей «кухне» появились посторонние! Человек десять мужчин и женщин, по виду крестьяне, аккуратно одетые, робкие, с походными мешками на спинах, явились спрашивать, не нужна ли рабочая сила!

— Зови короля, — со значением сказала мне мать Гарольда. И я побежала; работа не прекращалась ни на секунду, пахло дымом, сырой глиной, свежим деревом и могучим потом.

— Короля не видели?

— Был здесь минуту назад… Возле замка ищи!

Удивительно — но фундамент был уже заложен. Я остановилась перед ним с разинутым ртом: такое впечатление, будто здесь день и ночь работали экскаваторы, бульдозеры, бетономешалки!

— Лена? Ты меня звала?

Я обернулась. Оберон был, как и все, перепачкан землей и глиной, в руках у него было что-то вроде строительного отвеса — груз на ниточке.

— Там люди пришли…

— Очень хорошо, идем.

На каждый шаг Оберона приходилось почти два моих.

— Они ищут работу!

— Они ее нашли.

— Да кто они такие? Откуда взялись?

— Это наши люди, Лена, новые жители нового Королевства. Тонкий мир уже начал преобразовываться, а значит, «толстый» от него не отстанет. Сейчас сюда валом повалит народ, только успевай встречать.

— Правда?!

Новоприбывшие по-прежнему стояли тесной кучкой. При виде Оберона оживились; крепкий бородатый мужчина вышел наперед — и вдруг склонился в поклоне. И все его товарищи поклонились точно так же:

— Приветствуем ваше величество…

Откуда они знают, подумала я. Он же без короны, без мантии, грязный, с отвесом…

— Милости просим, — весело сказал Оберон. — Входите. Живите. Работайте. Королевство для вас!

Мать Гарольда, стоявшая рядом, прослезилась.

Так закончилась моя вахта поварихи, и я, честно говоря, была очень рада. Новоприбывшие женщины гораздо лучше умели готовить еду на костре; некоторое время я исполняла мелкие поручения — пойди отыщи щавеля, пойди принеси соли, отнеси нож в заточку, и все такое в этом роде. Потом работа на «кухне» совсем наладилась, и обо мне все забыли. Вертя головой, я побрела по лагерю-стройке; да здесь полно уже работало чужих! Незнакомые мужики таскали бревна, незнакомые парни месили глину вместо сестер-хранительниц, бегали чьи-то дети — я уже отвыкла от вида детей…

Мне стало немножко грустно. Одна сказка заканчивалась, начиналась другая, и я не знала, есть ли для меня место в этом новом зарождающемся мире. Куда уходят маги дороги, когда дорога заканчивается?

Кони бродили, отдыхая, по еще не вытоптанной траве. Белым пятном выделялся Фиалк; я подумала: как же он пасется, с его-то зубами?

Будто услышав мои мысли, крокодилоконь поднял голову. Хлопнул крыльями по бокам, неторопливо направился ко мне. Бухали о землю мохнатые круглые копыта. Развевалась грива, струилась и падала молочными волнами. Фиалк подошел совсем близко, по-приятельски глянул карим глазищем, тронул меня кончиком крыла.

Я погладила его по шее:

— Я бы с удовольствием, Фиалк. Но без разрешения Оберона я же не могу?

Фиалк мотнул головой, будто говоря: да перестань, что за условности. Я прижалась щекой к теплому жесткому крылу:

— Я скоро уйду, Фиалк.

Он дышал мне в ухо. Огромные зубы были совсем рядом — мне даже боязно стало.

— Я соскучилась по дому… Но и уходить тоже… как будто была хорошая песня — но ее нельзя допеть. Понимаешь?

Фиалк смотрел насмешливо куда-то мне за плечо. Я обернулась.

— Это была знатная каша, — серьезно сказал Оберон.

— Да бросьте… горелая.

Король усмехнулся.

— Покатаемся?

— А можно?

— Кто сказал, что нельзя?

И через минуту мы уже сидели на спине Фиалка — без седла. Крылатый конь трусил по лугу — как будто неторопливо, но цветы и камни неслись назад со страшной скоростью, а в ушах моих все сильнее свистел ветер.

— Смотри. Вот граница нового Королевства. Она пока не очень заметна — но если присмотреться…

И я присмотрелась.

Наверное, обычный человек, не маг, и не смог бы ее различить. За этой чертой неуловимо менялись движения ветра, травы, даже облаков. Едва ощутимая грань, почти недоступная глазу разность оттенков. Вот растут рядом два одинаковых цветка, но один чуть ярче. И по-разному качают головками. И бабочка, преодолевая невидимую черту, на секунду исчезает — но тут же появляется снова.

По ту сторону грани — просто луг и просто цветы. По эту — вдруг взвивается кузнечик, зависает, расправив крылья, и я вижу, что он глядит на меня! У него кукольное личико, зеленые бархатные штаны разорваны на коленках. На коленках, торчащих назад!

— Ай!

— Не пугайся. Через несколько дней здесь расплодится множество самых разных существ. Почти все они будут дружелюбны. Ведь это наше Королевство.

На моих глазах бутон, только что бывший по ту сторону границы, вдруг дрогнул, раскрыл лепестки, и воздух над ним заструился.

— Смотрите! Граница движется!

— Конечно. В первые дни она расширяется особенно быстро. Через несколько лет все, что ты видишь — лес, горы, море, берег, — все это будет в границах Королевства.

Фиалк взмахнул крыльями, скакнул с уступа на уступ, понесся между деревьями. С разгону вскочил в ручей, поднял копытами радужные брызги.

— Это река… Будущая река. Сейчас здесь воды по колено, но когда вырастет Королевство — здесь будут ходит лодки и большие суда. Знаешь, что это? Рождение мира, Лена, ты не можешь этого не чувствовать.

— Я чувствую. Все счастливые.

— А ты?

Фиалк шагал вверх по течению ручья. Осторожно ступал, пробираясь сквозь чащу.

— И я, — сказала я не очень уверенно. — Ваше величество… а где принц с Эльвирой?

— У них шалаш вон там. — Оберон указал куда-то в сторону гор. — Им в самом деле нужно уединение. Во-первых, они молодожены…

— А во-вторых — их будто не замечают? Бойкот?

— Все изменится. — Оберон вздохнул. — Все изменится, вот увидишь. Схлынет первая волна работы — соберу новый суд и объявлю им оправдательный приговор. Нельзя же их вечно грызть, они уже и так наказаны… Смотри. Здесь исток нашей речки.

Мы спешились перед отвесной скалой. Высоко над нами вода пробиралась сквозь камни, разбивалась брызгами, падая с высоты, и снова собиралась в поток, и бежала вниз, к морю. Над ручьем покачивались цветы на длинных стеблях. Дно пестрело разноцветными ракушками.

Я запрокинула голову:

— Может, надо там сверху камни разобрать? Ясно же, он едва пробивается…

— Он сам пробьется, Лена, всему свое время… Знаешь что? Надо дать ему имя. Ведь теперь это не просто дикий безымянный поток — это наша будущая река. Давай назовем его как-нибудь?

Я задержала дыхание. Всеобщий праздник, витавший над стройкой и до сих пор задевавший меня только краешком, вдруг ворвался, обнял теплом и скакнул в груди, как мячик.

— Давайте, — сказала я шепотом.

— Ну, называй.

— Я?

— Почему нет? Дай ему имя.

— Королевский ручей? — спросила я неуверенно.

— Гм… Можно и так. Но это как-то… расплывчато и не очень интересно. Все равно что светловолосую девочку назвать Маленькой Блондинкой.

— Э-э-э, — я смутилась, — можно подумать?

— Конечно.

Над нашими головами пели птицы. Зеленый листок упал на воду и заскользил вниз по течению, как лодочка. Я вспомнила все, что было; я присела на корточки и погладила зеленый мох.

— Давайте назовем его Ланс. В честь…

Я замолчала.

— Согласен, — сказал Оберон после коротенькой паузы. Шагнул вперед, протянул над водой руку:

— Дается тебе имя — Ланс, в честь воина, павшего в битве. Зовись так, и только так, во веки веков.

Вода вдруг зашипела, как будто напор ее увеличился вдвое. Полетели со скалы брызги, упали в поток несколько мелких камушков, ручей замутился, забурлил — и снова опал, успокоился, будто заснул.

— Он что, понял?! — спросила я потрясенно. — Это что… на самом деле? Он знает свое имя? Да?

— Лена, — Оберон смотрел на небо, — это же новое растущее Королевство, ничего волшебнее и прекраснее не бывает на свете. Здесь ты с каждым деревом можешь говорить — и оно тебе станет отвечать…

— Да?! А как же мы их рубим?

— Мы рубим только те, что позволяют себя срубить… Они продлевают себя в Королевстве. Собственно, как мы. Как Ланс. Как я…

— Но вы-то живы? — быстро спросила я.

Шумела вода. Вертелась водоворотами. Оберон молчал.

— Ваше величество?

Он улыбнулся:

— Знаешь… Нам предстоит еще придумать столько имен! Там есть озеро в горах. Скоро мы увидим над ним драконов.

— Ваше величество, — я вытерла кулаком сухие глаза, — поклянитесь, что, если вашей жизни будет угрожать опасность, вы позовете меня на помощь.

— Понимаешь, Лена…

Я упрямо смотрела ему в глаза:

— Клянитесь. Сейчас.

Он молчал. В бороде у него застряла паутинка.

— Вы не доверяете мне? — Я злилась. — Клянитесь!

— Клянусь, — сказал он очень тихо. Но я услышала.

Когда мы вернулись на стройку и подъехали к будущему замку, я разинула рот. Уже поднимались стены! Работа, на которую в этих условиях должен был уйти по крайней мере месяц, была сделана за один день. По волшебству.

— Представь, что железные опилки рассыпаны на листе картона. И вот с обратной стороны листа поднесли мощный магнит. Опилки пришли в движение, хаос сменился порядком — они выстроились вдоль силовых линий. Это очень грубый пример… Ладно. Представь, что умный и талантливый человек целыми днями валяется на диване, не способный ни к чему. И вдруг им завладевает идея, он встает, идет, работает день за днем, тянется вперед в поисках большого смысла, который ему — мельком, краешком — открылся… Вот так и мир тянется за Королевством. Замок хочет быть построенным, ручей хочет стать рекой. Крестьянин мечтает выстроить здесь дом, ремесленник — мастерскую… Смотри!

Я проследила за его пальцем и на секунду увидела, как над верхушками гор пролетела, вытягивая длинную шею, штуковина вроде парящего динозавра.

Поздним вечером я выбралась из шалаша, где перед тем проспала в блаженстве часов пять или шесть. Работа на стройке не прекращалась даже ночью; сделав небольшую зарядку, я побрела мимо печей, где обжигались красные, светящиеся изнутри кирпичи, мимо кузницы, чудом выстроенной за несколько часов, мимо пильни, утопающей в горах опилок и стружки. Прошла через вырубку и углубилась в лес; ноги мои шли сами, и я только на полдороге сообразила, что иду, оказывается, проведать Эльвиру и принца.

Принести им радостную весть — они будут прощены, и все забудется.

Граница Королевства, отлично различимая ночным зрением, за день продвинулась на много тысяч шагов и добралась теперь почти до самого ручья. Ручей по имени Ланс встретил меня приветливым плеском.

— Доброй ночи, — сказала я вежливо. И подумала: может, Оберон подшутил надо мной? Ручей — это все-таки не животное… — Тебя назвали в честь хорошего человека. — Я присела на корточки и сунула в воду ладони. — Можно, я тут умоюсь? Он был немножко зануда, но в общем… будь достоин его, ладно?

Вода все так же пробивалась сквозь камни, разбивалась, и брызгала, и собиралась в поток.

— Ничего ты не понимаешь, — сказала я с сожалением. — Лучше с котенком разговаривать, чем с тобой… Ну ладно. Я пошла.

Скоро за деревьями стал виден огонек. Я замедлила шаг; мне только теперь пришло в голову: а что я им для начала скажу? Как поздороваюсь?

Они сидели у костра, над которым булькал котелок с варевом. Запах был скорее неприятный — какого-то вонючего жира. Когда я вышла из темноты, они испуганно повернули головы — одинаковым движением.

— Это я, — сказала я примирительно. — Привет.

— Привет, — хрипло отозвался принц. Эльвира не ответила.

— Э-э-э, — я переминалась с ноги на ногу, — как вы тут?

— Хорошо. — Принц подбросил веточку в огонь. — Мы думали, ты к себе домой ушла.

— Нет, — я смутилась, — рано еще.

— Что, король не пускает?

— Пускает, почему…

— Оправдал тебя?

Я вздохнула:

— Скорее простил. Как и вас.

Эльвира неприятно усмехнулась, но продолжала молчать.

— Когда будет суд, знаешь? — после паузы спросил принц.

— Когда замок достроят. Или раньше. Да какая разница? Я же говорю — простил…

— А нам не нужно его прощение, — зло сказала Эльвира. — Мы сами по себе. И скажи ему, пусть тебя больше не присылает.

— А он и не присылал! Я сама…

Эльвира ухмыльнулась еще противнее и навсегда перестала быть похожей на Мальвину.

— Так мы тебе и поверили…

Я подумала, что из-за них не только Ланс погиб — из-за них Оберон дал обещание, которое угрожает его жизни. Я хотела сказать, что они дураки и эгоисты и всех судят по себе; я хотела сказать, что зря сюда приперлась поздно вечером — не хотят по-человечески, ну и не надо…

Вместо этого я молча повернулась и ушла обратно в лес. Шла и слушала хруст веток под сапогами, смотрела ночным зрением — плоский мир без тени, без объема.

Может, полетать?

Я не пробовала летать с того самого дня, как Оберон подобрал меня на берегу под скалой. Слишком неприятные воспоминания. Страшно. Да и кто летает ночью, только совы и нетопыри…

Я остановилась у ручья по имени Ланс. До новой границы Королевства было всего-то десять шагов, но мне вдруг стало почему-то очень холодно.

Зябко потирая ладони, я подняла голову…

И увидела ее.

Ее невозможно уничтожить.

Ее невозможно забыть — рыхлое серое тело, нос-капля и глаза, похожие на две бродячие воронки. Она ждет, пока ты расслабишься, пока ты поверишь в свою победу, пока ты будешь думать совсем о другом, — и тогда появится перед тобой во всем своем уродстве. Будь у меня посох — я нашла бы чем ее встретить, но у меня не нашлось при себе даже перочинного ножичка.

Граница! Несколько шагов — и она не сможет меня достать!

Бабища ухмылялась черным ртом. Это был ее последний шанс — уже завтра здесь будет Королевство, где нет места повелительнице тумана.

Я кинулась бежать. Поток тумана, длинный, как кишка, перехватил меня и вернул на место. Теперь я висела над землей, опутанная упругими желтоватыми «соплями», беспомощная, парализованная не столько ужасом, сколько обидой: как же так?! Королевство обосновалось… Все прекрасное только начинается… И я уже сто раз могла уйти домой!

— Отпусти меня, дрянь!

Оберон в лагере, и он, наверное, спит, измученный. Может ли он услышать мой призыв? Успеет ли прийти мне на помощь?

Туманная баба осклабилась, и поток тумана залепил мне рот.

— М-м-м! Гм-м-м!

Мною встряхнули, как игрушкой йо-йо на веревочке. Я перевернулась и стукнулась лбом о землю — пока несильно, чуть-чуть…

Она играла. Ей очень хотелось отомстить мне за ту прежнюю победу. Когда еще у меня был посох, когда еще я была магом дороги, когда сражалась за свое Королевство.

Я билась, как муха в паутине, ни на секунду и не думая сдаваться. Я даже ухитрилась взлететь, но клейкие нити тянули вниз. Что ж, это даже справедливо, я умру сражаясь, как умер Ланс, и тем самым…

Ланс?!

Сначала послышалось шипение, как будто в тысяче домов одновременно прорвало водопровод. Потом высоко надо мной закачались камни. Обвившие меня нити тумана напряглись, явно собираясь задушить и раздавить меня; туманная бабища, серо-бурое жирное чудовище, подняла свою круглую оплывшую голову…

И камни сорвались с верхушки скалы, вылетели, как снаряды из пневматической пушки, и вслед за камнями ринулась вода. Секунда — бабищу накрыло целиком, закидало камнями, залило сплошным потоком. Завизжал и заклубился туман, будто в бане. Ручей по имени Ланс нашел время, чтобы вырваться из западни и сделаться наконец рекой.

Я поняла, что могу двигать руками и ногами. Маленький камень больно клюнул в плечо. Меня подхватило и закружило, как на водной горке, я захлебнулась и почти утонула. Схватила ртом воздух, закашлялась — и поняла, что лежу на подстилке из мягчайшего глубокого мха, а рядом катится к морю небольшая быстрая речка, и в глубине ее тают, растворяются мутные пятна…

Показалось мне или нет, что я вижу в рисунке волн сухощавое скучное лицо с вечно холодными глазами?

Кем бы ты ни был — спасибо, Ланс.

Через несколько дней снова состоялся суд — так, простая формальность. Оберон во всеуслышанье объявил, что принц Александр и принцесса Эльвира отныне прощены, их брак признан действительным и могут жить, где хотят и как хотят.

Принц и Эльвира выслушали новость с каменными лицами.

— Он лишил меня наследства, — сказал принц, когда мы вышли из шатра. — «Жить, где хотят»… Иди куда хочешь, так, что ли?

— Хватит ныть, — сказала я зло. — Все в твоих руках. Люди работают, между прочим, а ты хоть бы кирпичик подал!

Принц посмотрел на меня с удивлением. Люди в самом деле работали. И замок рос — трудом или волшебством, а вокруг него разрастался будущий город, появились первые улицы, и мы с Обероном, то всерьез, то дурачась, придумывали им названия…

— Лена. Можно тебя?

На этот раз король был очень серьезен. Я вошла в шатер; там ждал Гарольд. Громко сопел.

— Что случилось?

— Ничего. — Оберон улыбнулся. — Вот твой посох.

Я протянула руки — но король неожиданно опустился передо мной на одно колено и с поклоном подал мне мое оружие, то самое, с которым я столько всего прошла.

Я растерялась.

— Нельзя отбирать у мага дороги посох, — серьезно сказал Оберон. — Возьми.

— Спасибо… — Я сдавила ладонями знакомое древко. — Ну… я пойду?

Гарольд сопел совсем уже оглушительно.

— Тебе пора домой, — мягко сказал король.

Я сама прекрасно об этом знала. Я каждое утро просыпалась и говорила себе: ну, завтра. Завтра, точно, обязательно, я так соскучилась…

— Пора, Лена, — повторил Оберон. — Твой мир тебя заждался. Не надо прощаний. Это все ерунда — мы ведь скоро увидимся.

— Правда?!

— Разумеется.

— И вы мне дадите ключ — ключ от Королевства?

Король покачал головой:

— Нет. На этот раз нет. Наш молодой мир — слишком хрупкий, чтобы можно было безнаказанно нарушать его правила.

— Но вы сказали, что мы увидимся…

— Конечно. Так всегда говорят, расставаясь.

— Но это не вранье?

— Чистая правда.

Я опустила голову.

— Король благодарит тебя за службу, Лена Лапина, и освобождает от данных ранее обещаний. — Низкий голос Оберона прозвучал сурово и властно. — Один шаг — и ты будешь дома.

Я испуганно оглянулась:

— Гарольд!

Подскочил мой учитель, схватил за руку и грубовато потряс. Сказал простуженным голосом:

— Ленка… Спасибо. Удачи тебе.

— И тебе удачи… Но как же так! Я даже не успела ни с кем…

И когда я готова была разреветься, как маленькая, Оберон вдруг провел рукой по моим волосам:

— Иди. Все будет хорошо.

Хлюпая носом, я шагнула.

Это был самый длинный шаг в моей жизни.

 

ЭПИЛОГ

Никогда еще у меня не было такого веселого Нового года.

На школьном вечере я отплясывала как сумасшедшая. А ведь раньше не танцевала почти совсем — мне казалось, что я неуклюжая, да и вообще, что люди подумают… еще засмеют. А хоровод водить вокруг елки — как можно, мы ведь не маленькие!

Теперь я сама заводила хоровод, и, что удивительно, одноклассники, поначалу стеснявшиеся, тоже понемногу начинали веселиться со мной. Уж мы вертелись вокруг елки, уж мы хохотали! Ждали чудес, и случилось чудо: биологичка, уныло сидевшая в уголке и смотревшая за порядком, вдруг поднялась, отложила сумку и тоже встала в хоровод, как раз между мной и Максом Овчининым из параллельного класса! Вот это да!

Маме и отчиму я склеила дедов морозов из цветного картона, а Петьке и Димке нарисовала настольную игру с пещерами, чудовищами и запутанными правилами. Думала, они посмотрят и бросят — так нет же, увлеклись, играли, даже дрались иногда из-за того, что Петька жульничал. Я слышала их разговоры: «Сюда нельзя, тут же хватавцы! Вон их целая куча!» — «А у меня два посоха есть, что мне твои хватавцы!»

Новогоднюю ночь мы встретили как приличная семья — все вместе, за столом. Мама поставила моих дедов морозов на самую видную полку, все время поправляла волосы, и говорила, и смеялась, и обнимала отчима за плечи, и казалась счастливой.

Каникулы пролетели моментально, началась третья четверть. Однажды на перемене ко мне подошел Овчинин из седьмого «А» (он у них самый высокий. Физкультурник хотел даже отдать его в баскетболисты).

— Лапина… Что с тобой такое, вообще-то?

— А что со мной?

— Ты вроде это… выросла.

Я в самом деле выросла на пять сантиметров и очень этим гордилась.

— Ну да, — сказала я небрежно. — Не только тебе расти, правда?

Он покраснел:

— Я в другом смысле. Слушай… Может, в зоопарк сходим?

Я благосклонно улыбнулась:

— Ну давай. Если хочешь. Что, слонов давно не видел?

К счастью, тут прозвенел звонок, и Овчинин убежал, записав на ладони мой телефон.

А на другой перемене подкатилась Зайцева, волоча за собою, как свиту, Лозовую и Хворостенко:

— А что это тут за малые дети опять, что, детский сад на ремонт закрыли?

Кажется, все, кто был в этот момент в коридоре, бросили свои дела и уставились на нас.

Я чуть повернула голову. Посмотрела на Зайцеву через плечо. Только посмотрела: глупая девчонка-переросток, бройлерный цыпленок, ну что ее ждет за жизнь? Сначала тряпки-мальчики, потом пеленки-сплетни, потом развод-скандалы, потом сразу старость и обида на весь мир…

И так я четко все это увидела, что ухмылочка на круглом лице Зайцевой вдруг побледнела и увяла совершенно. Может, и она увидела тоже? И ужаснулась?

— Да не бойся, — сказала я ей серьезно. — Все в твоих руках… Еще не поздно стать человеком!

Вз-з — только ветерком повеяло. Где Зайцева? Где ее свита? Только ноги топочут в конце коридора.

А я пошла в класс. Шла и думала: а что ждет меня? Кем я стану? Чего мне надо? Магам дороги проще: они знают, для чего жить. Даже когда я поневоле была предателем, я дралась не только за свою жизнь, но за Эльвиру и принца. А теперь не надо драться — надо изо дня в день жить и верить, что в Королевстве все хорошо…

Перед началом урока наша классная сказала, что в пятницу родительское собрание и чтобы родители были все до единого. А потом обернулась ко мне:

— Лапина, я не видела твоих родителей с начала года. Мать придет?

— Она в пятницу работает. А отчим в командировке.

— Значит, объясняйся с завучем! Иди и объясняйся! Почему я могу откладывать свои дела ради собрания, а твоя мать не может?

— Потому что она работает!

— А в другое время зайти? У Кочкарева мать тоже на собрания не ходит, но она же в школе бывает каждую неделю!

Я молчала. Что я скажу?

— Будут решаться финансовые вопросы! — не утихала классная. — Будет выступать родительский комитет! Почему некоторые родители могут работать в комитете на общественных началах, а твоя мать даже на собрание не соизволит прийти?

— Ну что я могу сделать?!

Классная вздохнула:

— Сядь, Лапина, и приготовься к крупным неприятностям.

Я уселась. И уже не слышала, что она там дальше говорит.

…Когда я очутилась снова перед своим домом, снег еще не успел нападать на скамейку, где мы с Обероном сидели. Прошла секунда; на мне была привычная старая одежда, под скамейкой — школьный рюкзак, а вот посоха не было. Посох не нужен здесь, это же не игрушка, это оружие, и место ему — в волшебном мире…

Здесь я не могу летать. Только, став на весы, умею делаться легче на несколько килограммов. Маме однажды показала, так та схватилась за голову: «Дистрофик!»

Здесь я могу — иногда — отводить зло. Скажу: «У зла нет власти», — и раздраженный человек успокаивается.

Здесь я чувствую себя сильной. Вот только с несправедливостью ничего не могу поделать. Как сейчас: ну что мне, наизнанку вывернуться? На аркане я, что ли, мать притащу?

А что скажет мама, я знаю заранее. «Ты знаешь, сколько надо денег заработать, чтобы безбедно жить семье с тремя детьми? Ты знаешь, что я работаю как лошадь? У меня нет времени на собрания, ты достаточно взрослая, чтобы сама заниматься учебой!»

И почему я не разбилась, сиганув со скалы? Оберон бы меня похоронил с почестями…

Я вздохнула. Воспоминания о Королевстве были и радостные, и грустные. Потому что слезы сами собой лились. Как там было хорошо…

Наступила пятница. Классная была злая как собака с самого утра.

— Вы предупредили родителей? Тридцать человек в списке — чтобы тридцать было на собрании!

Она всегда так говорит.

Закончился шестой урок. Самые нетерпеливые родители уже ждали в коридоре. Тут же полезли в класс — расспрашивать о дорогих детках, показывать всем видом, какие они к детской судьбе неравнодушные… Но почему я на них злюсь? Так нельзя. Никто не виноват в моих бедах. Да и не беды это, так, мелкие неприятности.

Вчера я все-таки выцарапала у мамы обещание, что она, может быть — вряд ли, конечно, но может быть, — все-таки придет.

— Лапина! Мать будет?

— Обещала, — соврала я.

— Ну так сиди за партой и не смей уходить, пока она не явится!

Класс наполнялся. Школьников становилось все меньше, родителей — все больше. Отцы — их было всего человек пять — чинно держали шапки на коленях. Матери смеялись, переговаривались, болтали вполголоса. Пришли три или четыре бабушки и даже один дедушка; еще немного, и я останусь в классе единственная школьница…

— Лапина! Все собрались. Мы ждем только твоих родителей! Где они? Встань!

Я встала.

— Вот здесь, перед родителями одноклассников, скажи — где твоя мать? Где твой отец? Почему они снова не явились?

Все притихли и с интересом на меня смотрели. И я почувствовала, как прежняя Лена, никогда не бывавшая в Королевстве, затравленная и злая, возвращается.

Все возвращается и становится как было. Серо. Безнадежно. Навеки несправедливо.

Два с лишним десятка взрослых молча глазели на меня. Было тихо-тихо…

И в этой тишине вдруг скрипнула дверь за моей спиной.

— Добрый день, это седьмой «Б»?

Мурашки хлынули от затылка до пяток. Мне послышалось! Мне показалось! Не может быть!

— Да, — нелюбезно сказала классная. — А вы, простите, кто?

— А я пришел на родительское собрание…

Я обернулась.

Оберон стоял в дверях, аккуратный, чуть насмешливый, любезный. С меховой шапки у него в руках падали, искрясь, талые капельки — бывшие снежинки.

 

Глава 1

Возвращение старого друга

Был апрель, снег сошел, и пробилась первая травка, а главное – яблони изготовились цвести.

Очень люблю это время. В воздухе висит еще не праздник, но предвкушение праздника. Почки у каштанов большие, будто лапы у щенят. Утром светлеет все раньше. И в классе приходится задергивать шторы, потому что солнце бьет и палит, и какой же дурак в такую погоду станет думать об уроках!

И вот мы шли из школы – я, моя подружка Ритка и Макс Овчинин из параллельного класса. Максу на самом деле было не по пути, но он придумал, что ему надо на почту. Ему каждый день чего-нибудь надо – то на почту, то в мини-маркет, то к приятелю зайти, лишь бы не домой, а вместе с нами. Он высоченный, в седьмом классе – метр семьдесят. Ритка ему по плечо. А я, хоть и выросла за полгода на восемь сантиметров, все равно в этой компании самая маленькая.

– Ленка, хочешь, твой рюкзак понесу?

– Я что, слабосильная?

Ни Макс, ни Ритка не знали обо мне всей правды. Никто на свете не знал, даже мама. И я, честно говоря, сама иногда сомневалась: а случилось ли это взаправду? Была ли я магом дороги, воином странствующего Королевства и другом короля Оберона? Носила ли посох с изумрудно-рубиновым навершием?

– Ты чего улыбаешься? – с подозрением спросила Ритка.

– Ничего, – я потерла кончик носа. – Просто погода хорошая.

Погода в самом деле была потрясающая: солнце шпарило, небо сверкало, а воробьи чирикали и купались в лужах. Весь мир вокруг был похож на мое Королевство. В такие дни хорошо мечтается – о лете, о море и о том, что Оберон когда-нибудь придет за мной, куда-то позовет, и еще хватит на мою долю волшебных сражений и походов…

Я ведь каждый день ждала, что он придет. Если у нас во дворе кто-то сидел на лавочке, я всякий раз еще издали начинала присматриваться. Сердце подпрыгивало: Оберон? Нет…

Три с половиной месяца я его не видела. С того самого дня, как он пришел к нам на родительское собрание. С того самого дня, как наша классная перестала ко мне придираться. Вот не знаю, Оберон ее заколдовал, что ли?

– Ну, пока, – сказала Ритка на углу у мини-маркета. – Овчинин, если тебе на почту – пошли.

Макс замялся:

– Иди сама. Я догоню.

Ритка хмыкнула, забросила рюкзак повыше на плечо и пошла домой. А Макс остался.

– К себе не позову, – сказала я деловито. – У нас не прибрано. И вообще… Шел бы ты, Макс, уроки делать.

Он покраснел и улыбнулся:

– А я завтра в школу не иду. У меня олимпиада по математике.

– Везет, – сказала я с сожалением. – Ну что тут стоять, давай хоть во двор зайдем, что ли…

И мы вошли во двор.

На скамейке напротив моего подъезда сидел плечистый мужчина в светлой ветровке. Не Оберон. Я еще издали это поняла: Оберону лет сорок, а этому чуть больше двадцатника. У Оберона волосы с проседью, а этот чернявый. Не Оберон. Ну и ладно.

Я сказала себе «ладно», но настроение вдруг испортилось. Как будто шарик проткнули иголкой: хлоп! А вдруг король никогда-никогда за мной не придет? Жди, Лена, год, и два, и десять…

– Ты чего? – спросил Макс.

– Ничего. Тебе какое дело?

Макс опустил уголки губ:

– Во как у тебя настроение меняется… Только что цвела, а теперь на людей кидаешься. Ни с того ни с сего. Я тебе виноват?

– Не виноват, – сказала я нехотя. – Ладно, Макс, ты меня в самом деле, это… прости. За малыми надо в садик, уроки, все такое…

– Понимаю, – сказал Макс и понурился. – Ну пока?

И я уже шагнула к своему подъезду, как вдруг…

– Лена!

Мурашки по коже. Как горячая вода от затылка до пяток. Я обернулась…

Нет, это был не Оберон. Я вообще его не знала, этого человека. Разве что…

Я присмотрелась еще. Не поверила глазам: он был похож на старшего брата одного моего друга.

Он встал мне навстречу:

– Ты что, меня не узнаешь?

И голос ведь его!

– Гарольд? – сказала я потрясенно.

Он виновато улыбнулся:

– Гарольд!

Уж не знаю, что подумал обо мне Макс Овчинин, который еще не ушел и стал свидетелем этой сцены. Я взвизгнула, прыгнула и повисла на шее у незнакомого мужчины – потому что теперь узнала его совершенно точно. Пусть он изменился за прошедшие четыре месяца – но это был Гарольд, мой друг и учитель, бывший младший маг дороги, а теперь, наверное, уже старший маг…

– Гарольд… это точно ты?

Он мог бы не отвечать. За время, которое мы провели в седле бок о бок, я успела изучить все его выражения лица.

– Ленка… а ты такая же.

– Вот еще, – я отстранилась. – Я выросла на восемь сантиметров, между прочим, это… погоди, Гарольд. Погоди…

Догадка была такая страшная, что у меня онемели щеки.

– Гарольд! Сколько лет прошло в Королевстве?!

Он опустил глаза:

– Шесть…

– Сколько?!

Все понятно. Когда мы расставались, Гарольду было семнадцать, и я считала его старшим братом. А теперь ему, выходит…

Но дело ведь не только в этом!

– Гарольд! Его величество…

Он понял с полуслова и поспешил меня успокоить:

– Здоров. Не пугайся.

– А принцессы? Принцессы, то есть сестры-хранительницы! Вышли замуж?

– Нет.

Я села на скамейку. Гарольд уселся рядом. Макс Овчинин стоял в десяти шагах и смотрел обалдело, но мне сейчас было не до Макса.

Однажды, спасая Королевство от гибели, король Оберон дал обещание – каждая из пяти принцесс, бывших невест его сына, получит по принцу в мужья, и случится это раньше, чем на висках у любой из них пробьется первый седой волосок. Залогом обещания стала жизнь короля. Когда я покидала Королевство, принцессы и не думали седеть – они ведь были всего на пару-тройку лет старше меня. И вот: у нас прошло почти четыре месяца, а у них, оказывается, пролетело шесть лет!

– Почему вы не сказали мне, что в Королевстве время идет быстрее?!

– Я сам не знал, – сказал Гарольд с досадой. – Наше Королевство – молодое, понимаешь? Оно только что обосновалось на новом месте, только пустилось в рост, вот и время… ты никогда не замечала, как оно летит, если делаешь что-то интересное?

Я разглядывала его со странным чувством. Все-таки он был слишком взрослый. И одет не похоже: клетчатая рубашка навыпуск, светлая ветровка, не очень чистая, джинсы, растоптанные кроссовки… Я-то привыкла видеть его в дорожном облачении мага!

– Значит, время летит, – я закусила губу. – И что же, король до сих пор нашел ни одного принца?

Гарольд опустил голову:

– Он искал. Но ведь у него нет ни минуты свободной. Там дракон повадился посевы жечь. Там пираты напали на побережье. Там купцы завышают цены… Он, конечно, посылал гонцов туда и сюда, но все возвращались с пустыми руками.

– Что, совсем-совсем нету принцев?!

– Паниковать пока что рано, – сказал Гарольд без особой уверенности. – Знаешь… пойдем-ка в лес или еще куда-то. Тут воняет так…

Я потянула носом, но ничего не почувствовала.

– Откуда воняет?

– С улицы. От этих, которые ездят.

– А-а, выхлопные газы… Пойдем ко мне домой. Я форточку закрою.

– Нет, – Гарольд решительно покачал головой. – Мне такой дом не нравится, извини. Тут есть поблизости деревья.

– Парк?

– Ну да. Пойдем. Погода хорошая.

– Ладно, – я снова забросила рюкзак на плечо. – Пошли.

На выходе со двора меня догнал Макс.

– Лена, можно тебя на минуточку? – спросил странным напряженным голосом.

Я отошла:

– Чего тебе?

Макс нервничал:

– Кто это?

– Мой друг.

– Куда ты с ним идешь?

– А тебе какое дело?

– Лена! Ты посмотри на него! У него же такое лицо… будто он убийца! Это взрослый мужик, зачем ты ему нужна?!

Я прищурилась:

– Ты меня воспитывать, что ли, будешь?

– Ты с ума сошла, – сказал Макс жалобно. – Откуда ты его знаешь?

– Я с ним сражалась бок о бок, – сказала я сухо. – Он мне жизнь спасал. А я – ему. Его зовут Гарольд, и он такое видел, от чего ты в штаны наложил бы моментально. И если ты кому-то скажешь, что я с ним пошла – можешь заранее справлять поминки, он тебе голову отрежет… Понял?

Я ушла, а Макс остался стоять. Я подумала мельком: может, зря я так? Может, это слишком?

Но Гарольд шагал рядом, с неприязнью косился на проносящиеся по улице машины, и мысли мои переключились на другое.

* * *

– Ну расскажи скорее, как там все? Как наши?

Я называла жителей Королевства «наши» совершенно естественно и по праву. Потому что еще недавно я, будучи магом дороги, защищала их, помогала в переделках, лечила, делилась своей силой и даже однажды сварила кашу в большом котле. Правда, каша чуть-чуть подгорела. Гарольд улыбнулся:

– Ты сейчас Королевство не узнаешь. Народу понаехало – тысячи! Город, лавки, мастерские, даже цирк свой на окраине есть. Циркачи не хотят уезжать – у вас, говорят, весело, люди щедрые и умеют удивляться…

Я вспомнила, что говорил мне когда-то Оберон. Там, где люди умеют удивляться, есть место для волшебства. Там процветает тонкий мир – волшебная оболочка неволшебных предметов.

– Принцессам построили храм Обещания. Туда люди толпами валят – поглядеть. Принцессы танцуют, поют, изучают науки. И каждое утро начинают у зеркала – смотрят, не пробился ли у кого первый седой волос?

– Да сколько же им лет? – спросила я неуверенно. – Слегка за двадцать?

– Ну и что? Один волос может просто случайно вырасти. Она мышь, к примеру, увидит, испугается – волосок и поседеет…

Гарольд говорил, сдвинув брови и глядя перед собой. Мы сидели на скамейке в маленьком пыльном парке. В грязном озерце толпились утки – требовали хлеба. У меня где-то остались в рюкзаке остатки бутерброда, но вещи, которые сообщил мне Гарольд, были слишком серьезными.

– Слушай, – спросила я неуверенно, – а… за кого-нибудь другого их можно выдать замуж? Чтобы не за принца, а просто так?

– Женихи толпами валят, – Гарольд смотрел на уток. – И наши, и чужеземные. Моряки, купцы, рыцари. Приходят в храм, вроде бы просто в гости, и начинают хвосты распускать. Один капитан бросил свое судно, бросил команду, переселился к нам. Так влюбился в Ортензию – не уеду, говорит, без нее. Ты думаешь, она на него хоть раз взглянула? У них разговор простой: принц? Нет. Ах, нет? До свиданья!

– Вот дуры! – сказала я в сердцах. – Что им принцы? Чем принцы лучше других? Взять хотя бы нашего… Как они там живут, кстати, принц Александр с принцессой Эльвирой?

Гарольд пожал плечами:

– Как ожидалось, так и живут. Она на нем только что верхом не ездит. Дети у них – уже трое…

– Да?

– Конечно. Вообще, многие переженились за это время, много детей народилось.

– А… – Я запнулась, покосилась на Гарольда. – Слушай… А ты не женился?

Он опустил глаза. Щеки его чуть порозовели:

– Женился. Сын у меня. Полтора годика.

– А-а-а, – сказала я тихо.

Ну представьте: вот вы не видите человека четыре месяца. Вы привыкли, что он вам вроде как старший брат. И… не совсем брат. Друг, в общем. И вот вы узнаете, что он женат, оказывается, что у него ребенок подрастает, а вы в это время все учитесь, учитесь в своей школе…

Во-первых, у них шесть лет прошло.

А во-вторых, разве нас с Гарольдом что-то связывало, кроме боевой дружбы?

– Поздравляю, – выдавила я, стараясь, чтобы голос звучал весело. – А на ком ты женился?

– Из новеньких, – Гарольд смотрел мимо. – Ты ее не знаешь.

Ну и глупый у меня, наверное, вид…

– Ладно, – сказала я, стараясь замять неловкость. – Как же тебе удалось перейти из мира в мир? Я раньше думала, что только Оберон…

– С трудом, – признался Гарольд. – Его величество говорит – только в свой мир возвращаться легко… Он меня все учит и учит. То – «Гарольд, встречай послов». То – «Гарольд, поезжай на острова усмирять людоедов». То – «Гарольд, отрабатывай переходы»… Я ночами не сплю, своего ребенка месяцами не вижу. Ты знаешь, – Гарольд понизил голос, хотя подслушивать нас было некому. – Мне кажется, он готовит меня себе в преемники.

– Как?!

– Да вот так.

– А принц Александр?

Гарольд вздохнул:

– Его всерьез никто не принимает. Даже если бы не было того случая с предательством… Ну какой он король? Подловил меня недавно в лесу… я, говорит, никаких прав на корону не имею и притязаний заявлять не буду. Мы, мол, с тобой друзья и останемся друзьями… и помни об этом, будущий король Гарольд… Тьфу! – мой друг так саданул кулаком по скамейке, что утки испуганно разлетелись. – Ты понимаешь, он уже сейчас видит Оберона мертвым. Боится со мной ссориться, планирует себе спокойное будущее… ну какая он скотина!

– А король? – спросила я упавшим голосом.

– С ним нельзя ни о чем таком говорить. Понимаешь? Он тоже вбил себе в голову, что доживает последние годы, чуть ли не последние дни. Когда у кого-то из принцесс пробьется первый седой волосок…

– Перестань!

– Вот и он тоже. «Перестань, Гарольд, нам надо думать о налогах», «Перестань, Гарольд, нам надо думать о драконах», «Перестань, нам надо думать о людоедах»…

– Людоеды-то откуда взялись?

– А откуда они обычно берутся? Живут себе на островах, проходящие суда топят… У нас уже три их племенных вождя в темнице сидят, а им хоть бы что… «Перестань, Гарольд, я хочу оставить тебе и людям как можно меньше проблем…»

Гарольд вдруг закрыл лицо руками. Это было странно, потому что я знала его – он всегда был мужественный. А теперь он был еще и взрослый – совсем взрослый, недосягаемо…

– Ну ты что? – спросила я испуганно.

– Ничего, – он глядел сквозь пальцы на осмелевших уток. – Мне Оберон как отец. Знаю, что и тебе тоже.

Я вспомнила, как Оберон появился на родительском собрании. Как с шапки, которую он держал в руках, падали талые капельки – бывшие снежинки.

– Что же нам делать, Гарольд?

– Я отдохну, – сказал он глухо. – Хоть немного посижу спокойно. Пока я здесь, там время замерло. Все застыло. И принцессы не смотрятся в зеркало, и королю не угрожает опасность… А я так устал.

По дорожке мимо нас прошли молодая мама с ребенком. Женщина катила коляску. Малыш – пластмассовую гусеницу на колесиках.

– Гарольд, – сказала я твердо. – Если в вашем мире так много принцесс – почему проблемы с принцами? А?

– Объясняю, – в голосе Гарольда мне вдруг послышались интонации Оберона. – Принцессой считается всякая девушка, явившаяся в Королевство на рассвете босиком и предъявившая грамоту, что ее отец – правитель далеких земель. Таких «правителей» могут быть десятки, потому что карликовые королевства, ни на что не годные, рождаются, как брызги, и так же исчезают… А девочки хотят принца. А Королевство по закону должно их принять.

– Дурацкий закон.

Гарольд вскинул брови:

– Это закон нашего мира. Может, тебе не нравится, что дождь мокрый, а снег холодный?

– Очень нравится, – сказала я примирительно. – Прекрасный закон… Гарольд, а где есть принцы? Где их можно искать?

– Король знает. Но не говорит. Мне, во всяком случае.

– Почему?

– Потому что: «Мы должны думать о нашем народе! Мы должны думать о будущем! Я не могу рисковать тобой, своим единственным магом!»

– Значит, это опасно, – сказала я упавшим голосом.

– Лена, – Гарольд уперся ладонями в колени. – Я пришел за тобой, потому что… Ну поговори ты с ним, а? Может, тебе его удастся уломать?

– Мне? Оберона? – спросила я с сомнением. И тут же спохватилась: – Я хочу в Королевство, Гарольд! Я так соскучилась! Я хочу все увидеть… Ты ведь сможешь меня перевести, да?

Замок стоял среди сосен. Лес обступал его плотно, но и почтительно – оставляя вокруг свободное пространство, пропуская солнце в высокие стрельчатые окна. На горизонте возвышались горы с зубчатыми верхушками. Зеленели луга; все это я видела раньше, все это я помнила, все это мне снилось – кроме нового города с красными крышами, с мощеными площадями и медными флюгерами на шпилях, кроме нового порта, где покачивались у причалов гребные и парусные суда, кроме речки, довольно широкой, пробившей себе ложе среди камней, корней и мха.

– Ланс, – вырвалось у меня.

– Да, – Гарольд кивнул. – Это Ланс.

Море простиралось до самого горизонта, и всюду на волнах пестрели разноцветные паруса.

Я глубоко вдохнула. Пахло хвоей и дымом. Мне сделалось спокойно-преспокойно: я в Королевстве. Я дома. Теперь все будет хорошо.

* * *

Мы шли по лесу, такому светлому и яркому, как ни один сказочник еще не описывал. Деревья, казалось, позировали, желая произвести на нас наилучшее впечатление. Некоторые изгибались корягами, стараясь казаться зловещими. Другие тянулись вверх, поражая стройностью. На лужайках алели полчища мухоморов, а приличные грибы играли в прятки, чуть-чуть приподнимая шляпками ковер из опавших листьев. Грибнику тут было раздолье.

Мы с Гарольдом шагали бок о бок, и я то принималась дышать полной грудью, желая пропустить через себя как можно больше лесного воздуха, то замирала, не смея вздохнуть. Лес потрескивал, покачивал ветвями, шептался – казалось, каждое дерево провожает нас веселыми глазами. Что-то метнулось по стволу – белка? Я разинула рот: рыжее пушистое существо в синих штанах (с прорезью для хвоста) нырнуло за дверцу, прикрывающую вход в дупло, и оттуда уставилось на нас смышлеными настороженными глазками.

Я вспомнила слова Оберона о том, что в молодом Королевстве полно чудес на каждом шагу. Интересно, кого еще можно встретить в этом лесу?!

Что-то просвистело мимо уха. Насекомое, похожее на большого кузнечика, с лету зацепилось за ветку, повисло вниз головой и состроило мне рожицу. Я выпучила глаза:

– Гарольд!

– Да?

Мой друг даже не повернул головы: шагал, не глядя, думая о своем, и это меня беспокоило.

– Что с тобой?

– Послушай, Ленка… Я вообще-то не знаю, что на это скажет его величество. То есть он всегда рад тебя видеть, но может, он решит… что мы слишком своевольничаем, а?

– То есть пусть погибает спокойно, мы и пальцем не пошевельнем?

Гарольд вздохнул. Провел рукой по волосам; задрожал воздух. Пропала светлая куртка, пропали джинсы и клетчатая рубаха навыпуск – Гарольд стоял передо мной в красном бархатном камзоле и таких же штанах. Высокий ворот, шитый золотом, подпирал подбородок, с плеча ниспадал тонкий черный плащ, высокие светлые сапоги горели на солнце. Я невольно подумала, что, когда мы с Гарольдом знались раньше, он одевался скромнее.

– Ого, – сказала я с уважением.

– Приходится, – мой друг поправил черный с серебром платок, знак мага дороги. – Войдем в замок тайным ходом. Не хочу, чтобы сразу слухи пошли, толпа сбежалась…

– А меня помнят? – спросила я кокетливо.

– Еще как…Стой!

Я замерла. Совсем рядом из лесу вышел мальчик, мой ровесник, ведущий на поводу круглого, как бочка, ослика. На спине осла покачивались две большие вязанки дров.

Я отступила за дерево.

– Будьте здоровы, господин главный королевский маг! – увидев Гарольда, мальчик покраснел от волнения и поклонился чуть ли не до земли.

– Будь и ты здоров, – отозвался мой друг приветливо, но холодновато, как и положено важной персоне. Мальчик удалился, часто оглядываясь: наверное, всем друзьям побежит рассказывать о замечательной встрече на опушке…

– Вроде бы никто не чихал, – сказала я Гарольду.

– Что?

– Ну, у нас «будь здоров» говорят, когда кто-нибудь чихает.

– Ага, – пробормотал он, явно думая о другом. – На всякий случай запоминай приметы: двуглавая сосна, от нее на север к зеленому камню… Ты следишь?

– Слежу.

– Положишь на камень руку, скажешь «Откройся», откроется подземный ход, – Гарольд опустил ладонь на поросший мхом валун. Земля под ногами дрогнула. Камень приподнялся; это выглядело так, как если бы огромная черепаха встала на дыбы. Из черной щели потянуло холодом, гнильем и грибами-поганками.

– Нам туда?

– А что тебе не нравится? Извини, у нас метро пока не проложили!

Скрючившись в три погибели, Гарольд полез под камень, а я подумала с интересом: успел он покататься на нашем метро – или король ему рассказывал?

Жесткая трава отпечатывалась на ладонях. Встав на четвереньки и стараясь дышать ртом, я вползла в щель вслед за Гарольдом (мне, конечно, было удобнее – я меньше раза в два). Покатый склон резко пошел под откос, я не удержалась и съехала на животе, так что полоска дневного света осталась далеко вверху.

А через секунду и она исчезла – камень опустился на место. Я огляделась.

Да, я умела видеть в темноте – меня когда-то научил Оберон. У человека, глядящего ночным зрением, светятся глаза; я это знала – но все равно на секунду испугалась, увидев Гарольда. Глазищи его горели двумя зелеными лампами на бледном лице, губы казались черными, а зубы – хищными. И кто бы мог подумать, что эта зловещая рожа принадлежит моему милейшему и добрейшему другу!

Я потихоньку улыбнулась.

Подземный ход был в самом деле «не метро»: Гарольду приходилось протискиваться боком. Свисали с потолка толстенные хваткие корни, все норовили вцепиться в волосы. По стенам ползали мокрицы, иногда с потолка за шиворот капала вода. В одном месте стенка сплошь поросла грибами мерзкого вида: мне казалось, они поворачивают шляпки нам вслед. Приглядывают. Следят.

– Гарольд, ты наш мир хоть успел увидеть? Краешком глаза?

– Ну, – Гарольд, пыхтя, протискивался через особенно узкое место. – Так. Немножко. Мне было не до прогулок, сама понимаешь, я тебя искал.

– Хочешь, я тебе потом все покажу?

– Ну… потом. Может быть.

Я на секундочку представила, как веду Гарольда… куда? В зоопарк? Так он таких зверей в своей жизни видел, рядом с которыми даже слон – ничем не примечательный и обыкновенный. В супермаркет? Ерунда, не годится, надо хорошенько обдумать, что есть в нашем мире такого, чтобы боевого мага удивить…

– Гарольд… А как сына назвали?

Он выпрямился, глянул на меня через плечо и почему-то засопел. Я уж думала, он не ответит, и стала гадать, как мог такой простой вопрос его смутить – когда он бросил на ходу, не оборачиваясь:

– Елен.

Я сперва не поняла:

– Как-как?

– Еленом назвали. Имя такое. Елен.

Я споткнулась о камень и чуть не упала.

– Так это… это ведь женское имя!

– Кто сказал? – спросил Гарольд задиристо. – Где это написано? Где такой закон?

Я остановилась. Гарольд прошел несколько шагов и оглянулся:

– Ну ты чего?

Я сама не знала, что со мной. Неужели он назвал сына в мою честь?

– Скучал, – признался Гарольд, глядя на мокрицу, пробирающуюся по земляной стене. – Когда люди происходят из разных миров… Им лучше не заводить дружбы. Потом одно огорчение.

Дальше мы шли молча. Мне казалось, я слышу, как корни пробираются сквозь землю и глину. Шелестят, раздвигая мелкие камушки. Ищут воду. Ищут зазевавшихся подземных путников.

Я на всякий случай догнала Гарольда и пошла очень близко – едва не наступая ему на пятки.

Плавный подъем сменился довольно-таки крутой лестницей. Ступеньки были где сложены из камня, где вытесаны в скале. Закончились корни и мокрицы (я вздохнула с облегчением). Подземный ход превратился в коридор без окон, со стенами из темно-желтого кирпича. Изменился и запах: теперь пахло, как в школьной библиотеке во время ремонта. Мокрая известка, свежее дерево и пыль, пыль… Апчхи!

Мы остановились перед массивной деревянной дверью без ручки. Гарольд приложил руку к месту, где у дверей обычно бывает замок:

– Откройся…

Я ждала скрипа, но дверь распахнулась в полной тишине. И снова изменился запах: сделалось свежее, запахло лесом и морем, немножко дымом и совсем чуть-чуть – розовым маслом.

Мы на цыпочках вошли в незнакомую комнату. Я мигнула, прощаясь с ночным зрением; здесь было светло и даже разноцветно – из-за витражей, встроенных в узкие стрельчатые окна. Замок Оберона! Когда я уходила из Королевства шесть лет назад, он не был выстроен и наполовину…

Дверь все так же бесшумно закрылась за нами. С обратной стороны ее был гобелен, изображающий пустыню: мимо развалин, кое-где встающих из песка, шел караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне.

Я присмотрелась:

– Гарольд! Это Оберон? Это мы, Королевство в дороге, да?

– Подожди, пожалуйста…

Гарольд проверил, плотно ли закрылась дверь. Я огляделась внимательнее. Мы находились в коридоре, длинном, широком, изогнутом, как лук. На вогнутой стене горели солнечным светом витражные окна. Та, из которой мы вышли – выгнутая, – была увешена гобеленами, и много бы я дала, чтобы разглядеть их внимательнее!

– Это галерея истории, – Гарольд говорил вполголоса. – Сто вышивальщиц трудились сто недель. Только сейчас совсем нет времени.

– Ну пожа-алуйста, хоть мину-уточку…

– Послушай, король не знает, что ты здесь. Я не хочу, чтобы он нас застукал, как заговорщиков. Мне надо его подготовить. Пошли!

И он потащил меня за руку – по коридору налево, потом вверх по винтовой лестнице, да так быстро, что у меня закружилась голова. Внутреннее убранство дворца сливалось в яркую ленту картин, скульптур, пышных тканей, лепных и кованых украшений, но как я ни вертела головой – ничего как следует не могла рассмотреть.

Наконец Гарольд втолкнул меня в маленькую комнату с единственным плотно занавешенным окном.

– Подожди здесь. Разведаю, в каком настроении король. В последнее время он что-то часто гневается…

И он ушел.

Я огляделась; в комнатке не было мебели. Две двери, одна против другой, прикрывались неплотно. Я заглянула за одну – длинный коридор, тишина. Заглянула за другую – лестница, тишина, пахнет дымом и розовым маслом. А ведь замок, наверное, большой, пойду гулять – наверняка заблужусь…

Интересно, где все? Где слуги, стражники, сторожа, где его милость комендант, в конце концов? Или у них обеденный перерыв?

Я подошла к окну. Потихоньку раздвинула бархатные шторы; цветная солнечная полоска легла мне на лицо. Я нашла среди витражных стеклышек одно, самое прозрачное, и, прищурившись, посмотрела сквозь него.

Подо мной лежал залитый светом город (немножко желтый, потому что я смотрела через бледно-желтое стекло). Скаты черепичных крыш, трубы и флюгера, деревья, улицы, площади, статуи, мосты, и надо всем этим, как елочная игрушка – серебряный купол в форме капли. Интересно, что это – храм? Или дворец какого-нибудь местного богача?

Приблизив лицо к стеклу, я поднялась на цыпочки. Город казался огромным, он простирался до самого моря, и я, как ни вытягивала шею, не могла увидеть его целиком. Сколько же там живет народу?

Когда Королевство пришло сюда – нас было человек сто, не больше. Но в первый же день стройки явились новые люди – сказали, что ищут работу…

Оберон всегда говорил, что Королевство, едва угнездившись на новом месте, тут же притягивает к себе новых и новых людей, а людям не терпится с утра до ночи возводить стены, ковать железо, строить, мастерить и торговать. Но одно дело знать – и совсем другое увидеть этот город на месте бывшей пустоши!

Не знаю, как долго я смотрела на это чудо. Привлеченная солнечным светом, откуда-то выползла муха и стала биться о витражи, и тогда я спохватилась: где же Гарольд? Где же Оберон?

Я поняла, что могу встретиться с королем с минуты на минуту – и вдруг заволновалась. У меня с его величеством сложные отношения: с одной стороны, он мне как отец, тут Гарольд прав. С другой стороны, я его немножко боюсь – не потому, конечно, что он умеет убивать взглядом (а он умеет), а потому, что мне страшно перед ним опозориться. Однажды такое уже случилось…

Я осторожно опустила штору на место. Пригладила волосы; хорошо бы найти здесь какое-нибудь зеркало. Или хотя бы…

Разворачиваясь, я резко шагнула от окна – и врезалась, ну прямо-таки налетела на человека, тихо стоявшего у меня за спиной. От неожиданности испугалась. Отпрянула. Ощетинилась – и тут испугалась второй раз, до мурашек по коже.

– Ваше вели…

Он ни капельки не постарел. Ни одного седого волоска не прибавилось в аккуратно подстриженной бороде. Ни одной новой морщинки на лбу и щеках.

– Добрый день… ваше величество!

В волосах короля поблескивал золотой обруч. В походе Оберон не носил корону. Но теперь – другое дело: теперь он живет в замке и правит огромной страной! И одет он был по-королевски, и горностаевая мантия на его плечах не казалась ни показной роскошью, ни карнавальным костюмом.

Он молчал и разглядывал меня как-то отстранение, будто впервые видел. И я вдруг посмотрела на себя глазами вот этого величественного короля: явилась без разрешения! Без зова! Ни с того ни с сего, по каким-то своим соображениям, самовольно и самоуправно, как верно заметил Гарольд…

И где, кстати, Гарольд? Что же мне, одной теперь объясняться с его величеством?!

Минуты шли, а Оберон молчал. Даже не ответил на приветствие.

– Я… не вовремя?

– Ты выросла, – сказал он задумчиво.

Лучшего комплимента он не смог бы придумать.

* * *

В новом королевском кабинете не было особенной роскоши, но каждая вещь, если присмотреться, оказывалась замечательной и страшно удобной. Деревянные кресла (гладенькое, теплое, чисто отшлифованное дерево!), большой стол (груды бумаг и свитков), скамейки, заваленные клетчатыми шкурами (это что за звери – в клеточку?), высокие кованые подсвечники у стен, а посреди комнаты – тренога с черной доской, похожей на школьную. И на этой доске какой-то чертеж. Паровая мельница, что ли?

Окна кабинета выходили на три стороны, так что видны были сразу и горы, и море, и город, и лес.

– Ты есть хочешь?

– Нет.

– А если подумать?

– Я пить хочу, – призналась я.

– Морса?

– А есть?

– У короля все есть, – ответил он серьезно. – Садись, где тебе нравится.

Я присела на краешек деревянного кресла. Провела рукой по подлокотнику. Понурилась.

– Что ты мостишься, как чужая?

Я посмотрела на него – и вдруг заревела. Сама не знаю почему. Слезы брызнули из глаз, как у клоуна в цирке, – струйками, будто из пипетки. Я столько дней мечтала об этой встрече, и вот она случилась, но все не так. У них здесь шесть лет прошло, шесть лет Оберон обо мне не вспоминал зачем я пришла – похвалиться новым ростом?! Подумаешь, от горшка два вершка плюс восемь сантиметров…

Оберон, не замечая моих слез, протянул мне кружку; я стала пить, роняя слезы в сладкий ягодный морс.

– Мне кажется, ты слишком строго обошлась с этим парнем.

– С ка… каким?

– С Максом. Максимом, то есть. Человек искренне о тебе заботится – нельзя срывать на нем раздражение.

Я вскинула глаза:

– Так вы…

– Только не подумай, что я за тобой все время следил. Нет. Я только иногда, редко-редко. Я должен был увериться, что с тобой все в порядке, ничего не случилось плохого, все идет, как обычно…

– Как обычно, – горестно пробормотала я, рукавом вытирая сопли.

– Мы скучали по тебе, маг дороги, – мягко сказал Оберон. – Я рад тебя видеть. И напрасно Гарольд…

В дверь стукнули коротким условным стуком. Это был Гарольд, легок на помине, бледный и очень расстроенный.

– Ваше величество… Лена!

– Заходи, – Оберон поманил его пальцем.

– Я искал ваше величество в зале совета…

– Прошу тебя, учись скрывать свои чувства, а то ведь у тебя на лбу все написано. Не очень прилично для человека, который претендует на власть.

– Я ни на что не претендую, – Гарольд нахмурился сильнее. – Я хотел сообщить вашему величеству, что привел младшего мага дороги.

– Я заметил, – Оберон чуть улыбнулся. Я глядела в кружку с остатками морса. Мне не хотелось, чтобы старший маг увидел меня зареванной.

– Гарольд, знаешь что? – Оберон вдруг просиял, как будто в голову ему только что пришла отличная идея. – Почему бы тебе не проведать жену и сына? Прямо сейчас, а?

Я убедилась в правоте короля: у Гарольда в самом деле на лице отражалась мельчайшая мысль. Он расцвел – и тут же устыдился своей радости. Заново сдвинул брови, но губы все равно расползались в улыбке. А ведь взрослый человек, подумала я укоризненно; впрочем, сейчас он казался таким, как раньше. Моим старшим братом.

Я не выдержала и улыбнулась тоже.

– Я хотел… – начал Гарольд.

– Я знаю, что ты хотел, – мягко прервал его Оберон. – Мы с Леной уже давно друг друга знаем. Мы сможем найти общий язык, даже если ты в это время будешь играть со своим ребенком. Правда, маг дороги?

Я кивнула, не поднимая глаз.

И Гарольд ушел.

Оберон пошире отдернул занавеску на том из трех окон, из которого видны были город и море. Солнце пронизывало рваные тучи миллионом длинных тонких пальцев. Блики-зайчики отражались от воды и начищенной меди. Море полнилось парусами и пенными барашками.

– Ты себе не представляешь, Лена, как непросто бывает избавиться от пиратов. Вообрази себе – длинное изрезанное побережье, бухты, бухты, острова… И везде торговля, такая оживленная, что море прямо кипит! Ну как тут не собрать шайку, не угнать с верфи шлюп, не заняться разбоем? Это ведь так выгодно и увлекательно… А люди потом рассказывают о тебе сказки и поют песни.

– Вы шутите? – я с опаской покосилась на Оберона. Он говорил мечтательно, как заправский морской разбойник.

– Нет. Я их вполне понимаю. Но пришлось и пиратам меня понять – спокойствие в королевстве дороже пары-тройки новых легенд. Можешь расспросить Гарольда… Нет, лучше не расспрашивай. Он не любит вспоминать. Хотя другой на его месте гордился бы – три пиратских капитана, обезвреженных за неделю!

– И что вы с ними сделали?

– Гм, – Оберон потер бороду. – Один сейчас командует охраной порта. Другой в темнице. А третьего застрелили в бою. И это к счастью, потому что иначе его пришлось бы повесить. Это был не тот человек, с кем я пошел бы на переговоры, нет, не тот…

– А людоеды? – спросила я жадно.

– Людоеды, – Оберон вздохнул. – Давай сейчас о них не говорить?

– Давайте, – я облокотилась о подоконник. Прищурилась; бликовали латы стражников на городском мосту. Город тянулся к небу флюгерами и шпилями, «загорал» на солнышке скатами крыш. В серебряном куполе-капле отражались, как в кривом зеркале, облака.

– Это Храм Обещания, – негромко сказал Оберон.

Я отшатнулась. Купол моментально перестал мне нравиться – я готова была поклясться, что ничего уродливее не видела в жизни.

– Тот самый?

– Да. Наши принцессы – а теперь сестры-хранительницы – там живут, развлекаются и ждут женихов, – Оберон говорил спокойно, как будто речь шла не о его жизни и смерти, а, скажем, о погоде на завтра. – Гарольд привел тебя, чтобы я отпустил его на поиски принцев?

– А вы не отпустите?

– Нет. Гарольд нужен Королевству.

– Вы тоже нужны Королевству. Даже больше, чем Гарольд.

Он грустно улыбнулся:

– А я, Лена, уже сделал для Королевства самое главное. Я привел его сюда. Теперь оно справится без меня.

Мне вдруг сделалось тошно. Мурашки пробежали по спине, и волосы на руках встали дыбом. Я вспомнила слова Гарольда: «Он вбил себе в голову, что доживает последние годы, чуть ли не последние дни…»

– Ваше величество, – сказала я медленно. – Вы дали обещание принцессам, чтобы спасти Королевство в пути. Но и мне вы тоже кое-что обещали. Помните?

Оберон аккуратно закрыл окно. Задернул занавеску. Прошелся по комнате, у противоположного окна поднялся на цыпочки, поправил складку на портьере. Потянул за шелковый шнурок. Портьера раздвинулась, открыв моим глазам зубчатые пики гор. Над одним из них метнулась огромная тень – и тут же исчезла.

– Ты видела? – Оберон обернулся. – Семья драконов живет на озере. У них, насколько мне известно, трое детенышей.

– Ваше величество, не может быть, чтобы вы забыли свою клятву _мне._

– Я помню, – Оберон уселся в кресло с высокой спинкой, положил руки на подлокотники и сразу сделался важным, суровым, недосягаемым. – Я обещал, что позову тебя на помощь, если моей жизни будет угрожать опасность. Но ты, Лена, мой друг, в отличие от принцесс… и поэтому ты вернешь мне мою клятву. Прямо сейчас.

– Почему это?

– Потому что я так прошу.

Он смотрел все еще благосклонно, но на дне его глаз уже наметился лед. Ох, как я знала этот его взгляд! Равнодушный, холодный, совершенно отстраненный и чужой. Вот точно так же он смотрел на меня, когда я была в его глазах предателем…

Я проглотила застывший комок слюны:

– Нет, ваше величество. Вы мне обещали – и я буду _требовать_ исполнения обещания.

Он смотрел, как через толстое стекло:

– Требовать не получится, Лена. Я просто верну тебя в твой мир – навсегда.

Я задержала дыхание – грудь, казалось, сейчас лопнет:

– Возвращайте. А все равно обещание останется. Вы его нарушите?

– Какая разница – одно обещание нарушать или два? Если уж мне суждено умереть клятвопреступником…

– Вы не умрете. И вы не клятвопреступник. Я поеду и добуду вам принцев. То есть не вам, а этим дурам, идиоткам, крысам, жабам, стервам…

– Достаточно, – уголки его губ чуть-чуть приподнялись. – Ты никуда не поедешь, потому что… потому что туда нельзя. А теперь говори и думай что угодно. Ничего не изменится. Я решил.

– Вырешили?!

Мне захотелось убить его на месте. Если бы под руку попалось что-то тяжелое… я бы швырнула в него, честное слово, только бы стереть с его лица это показное равнодушие, разбить, да хоть надколоть его ослиное упрямство. Он решил, ну вы подумайте!

– Получается, это было самоубийство? Выходит, давая обещания принцессам, вы заранее знали, что принцев для них не найдется? Ведь вы даже не пытаетесь бороться! Думаете, Королевство вам скажет спасибо, если вы умрете и бросите его? Ради чего? Зачем?

– Не кричи.

– Почему, – я заставила себя понизить голос, – почему вы могли позвать меня в дорогу, прекрасно зная, что это опасно для жизни… А я не знала тогда, как посох в руках держать! Вообще ничего не понимала! Тогда мною можно было рисковать? А теперь нельзя?

– Тогда я знал, что ты будешь рядом и я смогу тебе помочь. Тогда мы все рисковали – ради Королевства, ради целого мира и множества людей. А отправлять тебя… да кого угодно! Отправлять за Ведьмину Печать ради спасения моей шкуры… ты за кого меня принимаешь?!

Он по-прежнему смотрел очень холодно. Как будто перед ним по комнате бегало странное, докучливое, не очень уместное животное. Я сжала кулаки – так что ногти врезались в ладони:

– Я вас принимаю за мудрого государя. Который знает, что его шкура – это шкура его страны. Она не только ваша! Что будет с Королевством, если вы умрете так…

Я запнулась. Мне было страшно говорить то, что я собиралась сказать.

– Так глупо? – Оберон поднял брови. – Ну говори…

– Так паскудно, – выговорила я. – Нарушив клятву… нарушив эту идиотскую клятву. Что станет с тонким миром? Со всем этим вашим волшебством? Неужели всем будет все равно? И Королевству?

– Понятно, – его голос не дрогнул. – Ну-ка иди отсюда.

– Как?

– Иди. Ступай!

Я закусила губу, повернулась на каблуках… Я хотела бежать и разыскивать Гарольда. Я готова была выскочить на площадь, влезть на какую-нибудь бочку и заорать оттуда благим матом: люди! Ваш король сошел с ума! Идите и скажите ему кто-нибудь, что нельзя смиряться, нельзя терять времени, надо рисковать, пусть кто-то идет за эту дурацкую Ведьмину Печать, да хоть я пойду…

Стоило мне сделать один только шаг – как мир вокруг перевернулся.

Я сидела на скамеечке возле маленького грязного пруда. Утки переваливались с лапы на лапу, требовали хлеба. А у меня в рюкзаке завалялся недоеденный бутерброд…

По дорожке катилась, погрохатывая колесами, пластмассовая гусеница. Гуляющие мама с малышом брели вдоль озера обратно; как и раньше – как всегда, – я вернулась в свой мир именно в тот момент, из которого исчезла.

Только Гарольда рядом не было.

Меня вышвырнули!

Оберон меня прогнал. «Я просто верну тебя в твой мир – навсегда». Вот и вернул!

Я опустила лицо в ладони. Такого отчаяния – и такой обиды – мне очень давно не доводилось переживать.

– Ленка… Ты чего?

Проклятый Макс. Следил он, что ли, за нами?

– Ленка… Да что случилось? Из-за… того, да? Из-за того хмыря!

– Сам ты хмырь… Уходи.

У Макса, конечно, гордости немного, но кое-какая все же есть. Через минуту я снова была одна – только утки нахально требовали еды да грохотала в отдалении пластмассовая гусеница.

Я вытащила остатки бутерброда. Затвердевший сыр съела сама, крошки хлеба бросила уткам. Они тут же устроили драку – те, что посильнее, гоняли тех, что послабее. Ненавижу эти так называемые законы природы!

Жаль, что пруд в нашем парке махонький, грязный и мелкий. Будь он чуть побольше и поглубже – ухнула бы туда с головой – и привет. Одна мысль о том, что надо теперь идти домой и завтра будет новый день, а потом еще, и целая вереница дней, а Оберон, которого я любила и за которого сражалась, просто вышвырнул меня из Королевства… Одна такая мысль может кого угодно вывернуть наизнанку.

Утки наелись и ушли.

Солнце опускалось все ниже. Стало прохладно. Я застегнула куртку, надвинула на лоб капюшон. Скоро совсем стемнеет. Мама, наверное, уже вернулась домой с малыми. Увидела, что меня нет, и ругается. Говорит отчиму, что я неизвестно где гуляю и отбилась от рук. А если не приду к девяти – она с ума сойдет от беспокойства…

У меня есть телефонная карточка. Можно пойти на остановку и позвонить.

А потом что? Возвращаться и сидеть на скамейке до утра? Мало ли кто в этом парке ночует…

Идти домой? Тошно, если честно. Никого не хочется видеть.

А может, и не было ничего? Не приходил ко мне Гарольд, не уводил в Королевство? Скоро май, а там лето, каникулы…

Загорелись фонари над прудом. В полутьме не было видно пластмассовых стаканчиков, плавающих у берега, и разбитых бутылок в зарослях камыша. Огни красиво отражались в воде – можно было представить, что пруд чистый, и берег чистый, и вообще ничего плохого в жизни не произошло…

На поверхность пруда упала тень. Двое парней шли в глубь парка от автобусной остановки – двое почти взрослых, неряшливых, каких-то странных парней. Я поднялась со скамейки – что мне, ждать, когда они подойдут поближе?

– Эй, малая!

Я глянула направо, налево… Почти совсем стемнело. И кругом, как назло, ни души. Будь я магом дороги с боевым посохом в руках – испугалась бы хоть на минуту.

Но я была просто девчонкой и потому быстро-быстро пошла по аллее прочь.

Парни заржали. Может, они смеялись каким-то своим разговорам, но мне-то ясно было, что хохочут надо мной. И прибавили шагу не случайно – гонятся. А дорожка ведет в тупик… То есть ведет она к детскому аттракциону «Автодром», но он по будням не работает.

Я шла все быстрее, пока не побежала. Рюкзак тяжело подпрыгивал на плече. Мимо проносились кусты, деревья, скамейки. Это было как страшный сон какого-нибудь зайца – он бежит, спасая жизнь, а за ним собаки…

За спиной хохотали уже как-то с повизгиванием. Ноги у парней были куда длиннее моих.

Я чуть не налетела на железные ворота – второй выход из парка. Ворота всегда закрыты. Висячий замок намертво проржавел. Направо – стена «Автодрома». Налево – склон, колючие кусты, внизу еще одно озеро…

Задыхаясь, я перемахнула через кусты. Здесь, в чаще, еще не выросла трава – ноги мои тут же заскользили по мокрой земле и глине, я потеряла равновесие и покатилась, как мешок, вниз, вниз, в грязный, покрытый пеной пруд.

У самой кромки воды падение оборвалось: меня схватили за шиворот. Треснули нитки. Я рванулась, готовая биться не на жизнь, а на смерть. Парни перекрикивались и бранились где-то наверху, в отдалении, так кто же был этот новый враг?!

Собираясь завизжать, я посмотрела вверх; надо мной возвышался человек с горящими в темноте глазами. Не как у кошки – ярче раз в десять. Как будто включили две зеленые лампочки со зрачками, с тоненькими кровяными прожилками.

Я ослабела.

Сверху трещали кусты. Парни утюжили их, как два полоумных бульдозера.

– Где? Вот коза! Куда она…

– А-а-а! А-А-А!

Уж не знаю, что подумали пешеходы на улице за забором. Парни дико заорали в два голоса – один густо и хрипло, другой тоненьким козлиным тенором. Затрещали кусты, затопотали ботинки – и все стихло.

И было тихо минуты две или три.

– Ты не ушиблась?

– Нет.

Оберон помог мне подняться на ноги. Глаза у него по-прежнему жутко светились в темноте, куда ярче, чем у меня или у Гарольда. Король смотрел ночным зрением.

А я в самом деле почти не ушиблась. Только изгваздалась вся в мокрой земле, да еще коленки тряслись. И в рюкзаке что-то треснуло. Наверное, линейка сломалась.

– Идем.

– Куда?

– Отведу тебя домой. Мать с ума сходит.

Я вырвала руку из его руки:

– Не надо. Я сама дойду. У вас же дел полно.

– Пока я здесь, время в Королевстве остановилось, – мягко напомнил Оберон.

– Я сама дойду, – повторила я упрямо. – Вам не нужна моя помощь, ну а мне – ваша. Разошлись по своим мирам, и ладушки.

– Ну что за детский сад!

Я повернулась и полезла вверх по склону – на четвереньках. Подошвы скользили. Я цеплялась за ветхие кустики желтой прошлогодней травы.

Парней, конечно, и след простыл. Тускло горели фонари. Я кое-как отряхнула с колен песок и налипшие комья земли. Интересно, что скажет мама, когда я заявлюсь домой в таком виде.

И ведь как хорошо начинался день…

Оберон выбрался на дорожку вслед за мной. Его глаза больше не светились – они глубоко запали, спрятались под бровями, и тени вокруг были, как темные очки. Я вдруг сообразила – пока я хныкала на скамейке в парке, в Королевстве прошло несколько суток!

– Лена, ты меня прости.

Я молчала, опустив голову.

– Ты просто не понимаешь, чего требуешь.

– Нет, это вы не понимаете, что такое для Королевства – потерять вас.

– Я-то понимаю, – сказал он тихо. – Ты сама не знаешь, как ты права.

– Если понимаете – почему не ищете принцев? Почему не позволяете Гарольду? Почему не позволяете мне?

Мы медленно шли по пустынной дорожке вдоль пруда. В воде отражались фонари.

– Вот телефон, – будничным голосом сказал Оберон.

– Ну и что?

– Позвони матери. Скажи, что придешь через полчаса.

Мне захотелось реветь. Он был такой спокойный, равнодушный… непрошибаемый. Как бетонная стенка – хоть голову о нее разбей.

– А я не буду звонить. И не приду через полчаса. И… уходите!

Он схватил меня за клапан рюкзака. Удержал:

– Подожди. Даже если ты пойдешь сейчас со мной в Королевство, и проживешь там годы и годы, и будешь сражаться с кем захочешь за что захочешь – ты все равно будешь дома через полчаса… Понимаешь?

На королевском письменном столе царил беспорядок. Громоздились бумаги и свитки, неровными рядами стояли склянки и чашки, большая чернильница лежала на боку. Старая серая крыса с подвязанным к спине хвостом меланхолично промокала губкой высыхающую чернильную лужицу. Я разинула рот.

– Это Дора, уборщица… не пугайся. Она свой человек.

– Человек? Вы превратили ее в крысу в наказание?!

– Нет, что ты, она всегда была крысой. «Свой человек» – в смысле, ей можно доверять.

Оберон уселся за стол, локтем сдвинул в сторону бумаги. Полетела вниз подставка для перьев в виде мага с посохом; Оберон поймал ее на лету. Поставил на край столешницы. Крыса перехватила статуэтку за талию и поволокла в глубь завала, оставляя за собой мелкие чернильные следы.

Я огляделась.

Похоже, в королевском кабинете несколько дней не прибирался никто, кроме Доры. А крысе не под силу было расставить по местам сдвинутые лавки, поднять опрокинутый стул, сменить портьеру, опаленную снизу огнем упавшего канделябра. Моя мама при виде такого «порядка» упала бы в обморок.

Посреди комнаты стояла на трех деревянных ногах уже знакомая мне доска, покрытая меловой пылью. На ней много раз что-то писали – и стирали небрежно, так что буквы и чертежи, проглядывая друг через друга, образовывали красивый бессмысленный узор.

– Итак, Лена, я готов перед тобой отчитаться, – Оберон вытащил из-под груды бумаг тугой свиток, развернул, и я увидела красивую географическую карту – черный рисунок на желтоватой бумаге. – Королевство растет с каждым днем. Кроме столицы, основаны десять больших городов и несчетное множество деревень и поселков. Земли плодородны. В лесах полно дичи и леших. В горах гнездятся драконы, в реках безобразничают русалки, монетный двор чеканит монету, купцы везут богатые товары из-за моря. Все, как обычно, все, как должно.

Я разглядывала карту, и мне казалось, что нарисованные тушью корабли покачиваются на кружевных волнах, кивают парусами.

– Все, да не все. Разве заморские принцы не знают, что у вас пять принцесс на выданье?

Оберон потер переносицу:

– Лена. Ты когда-нибудь задумывалась об устройстве нашего мира?

– Ну вот же, – я показала на карту. – Моря, берега, реки… У вас земля круглая?

Король ухмыльнулся:

– Вообрази, что ты стоишь в темной комнате. Или нет… Что ты летишь в темной пустоте. Если ты зажжешь огонь – высветится круг. Ты увидишь ближайшие предметы. Чем ярче горит твоя свечка, тем больше их будет. Моря, берега, реки. А за пределами освещенного круга – мрак, и ты не знаешь, что там. Где сейчас наш старый мир? Тот, что мы с тобой вместе покинули? Мы прошли через неоткрытые земли и никогда не сможем вернуться. Освещенные пятна летят сквозь темноту, ежесекундно отдаляясь на тысячи лет, на миллионы полетов стрелы…

– Это что, – спросила я шепотом, – как в космосе?

– Не знаю, – сказал король после паузы. – Я это представляю именно так: пузырьки света, плавающие во мраке. Королевство – искра, способная преодолеть темноту и зажечь новый свет. А когда он разгорится – снова уйти в темноту. Вот наш мир, Лена, для него не составлено карт, не придумано глобусов. Большое море – огромное темное пространство, никто не знает, что лежит за ним. Может быть, ничего не лежит. И нет никаких заморских принцев.

– А заморские купцы есть?

Оберон пренебрежительно махнул рукой.

– Они плавают вдоль побережья. Берут лес и шерсть в устье Ланса и везут вот сюда, в Смильну, – Оберон ткнул пальцем в изображение тупомордого чудовища на карте. – Здесь продают, как товар из-за моря… А шелк, ковры и шкуры бебриков везут обратно в столицу. Так и торгуют.

– Шкуры бебриков? – переспросила я машинально.

– Контрабандой. Наша таможня не успевает проверить все трюмы. Но, честно говоря, жителям Смильны все равно приходится отстреливать бебриков десятками – они плотоядны, вытаптывают посевы, крадут скот, а размножаются со страшной скоростью, делясь надвое и натрое…

Я внимательнее присмотрелась к тупомордому чудовищу на рисунке. Его шкура была клетчатая, как занавески у нас на кухне.

– И они несъедобны, – сказал король, будто извиняясь.

Дора, крыса-уборщица, выбралась из завала. С трудом поставила на место опрокинутую чернильницу. Метелкой, связанной из трех облезлых перьев, принялась мести стол. Полетела пыль.

– Значит, – спросила я тихо, – в этом мире вообще нет принцев, кроме Александра, вашего сына?

Оберон молчал.

– Значит, вы обещали принцессам принцев, заранее зная, что обещание невыполнимо?

Дора ненароком смела со стола большой кусок мела. Грянувшись об пол, мел разлетелся на много осколков. Крыса бросила метлу и схватилась лапами за голову.

– Разве я самоубийца? – тихо спросил Оберон. – Надежда была, и довольно твердая. Вот, например, если бы жители островов оказались не людоедами, а приличными людьми, и власть у них не выгрызалась зубами, а давалась по праву наследования, наши принцессы давно были бы замужем.

Я оживилась:

– Может быть, выдать принцесс за людоедов?

– Заманчиво, – серьезно кивнул Оберон, – но Обещание от этого не исполнится.

– А… принцессы могут вообще-то выбирать? Если вы приведете какой-то из них принца, она обязана выйти за него, даже если он горбатый?

– Если горбатый – можно отказаться. Но если у него прыщ на носу, или он ревнив, или склочен, принцесса тем не менее должна идти к нему в жены, иначе сразу лишится звания сестры-хранительницы.

– А если принц, к примеру, вдовец?

– Не имеет значения. Принцесса обязана за него выйти.

В голове у меня закрутились цветные картинки. В тот момент они даже не казались мне страшными, наоборот: на секунду я поверила, что нашла выход. Это же проще простого…

Я глупо улыбнулась. Мысли, без спросу забравшиеся ко мне в черепушку, были смешные и гадкие одновременно. Хорошо бы Оберон не догадался, о чем я подумала.

Но главное – надежда есть. Маленькая, но есть.

– Ваше величество, а если принцессы сами, по доброй воле, вернут вам ваше Обещание?

Оберон внимательно меня разглядывал. Понял он или нет, что за идея меня посетила?

– Они не вернут, – сказал он наконец. – Знаешь, как только в округе разнесся слух о сестрах-хранительницах, к нам толпами повалили разнообразные женихи. Но ни одна из пяти принцесс не променяла будущего принца на семейное счастье здесь и сейчас.

– Понятненько, – я закусила губу. – А вы с ними разговаривать не пытались?

– С женихами?

– С принцессами!

– О чем?

– О том, что нехорошо так себя вести!

– Я дал им обещание. Как мне объяснить, что ждать его исполнения нехорошо?

– Можно, я с ними поговорю? – спросила я небрежно.

Ах, как мне было страшно, что он откажет!

– Не стоит, Лена, – сказал король, и мое сердце ухнуло в пятки. – Хотя… Как хочешь.

Я перевела дыхание. Надежда окрепла.

– Ваше величество, а если у меня получится уговорить не всех принцесс, а только некоторых? Или даже одну?

Король испытующе на меня посмотрел. Поднялся, прошелся перед доской взад-вперед, под подошвами у него похрустывали осколки мела, но он не обращал внимания.

Остановился. Широким рукавом смахнул с доски пыль и остатки чертежей. Поднял с пола самый большой меловой осколок.

– Смотри. Вот пять принцесс – Алисия, Ортензия, Филумена, Стелла и Розина.

Постукивая мелком, он быстро нарисовал на доске пять фигурок в треугольных платьях.

– Вот Обещание…

Он обвел фигурки пунктирной линией, заключая их в круг.

– Любая из принцесс вольна выйти замуж за кого угодно, – Оберон пририсовал к одной из фигурок стрелку, выводящую за рамки круга. – При этом прочие могут последовать ее примеру, а могут ждать принца до первого седого волоса. Но как только – если! – какой-нибудь принц назовет одну из наших девушек своей невестой… – он пририсовал рядом с верхней фигуркой человечка в короне, – остальные обязаны будут ждать своей очереди. То есть Обещание становится непроницаемым, вот таким… – и Оберон навел поверх пунктирного круга толстую непрерывную линию. – Понятно?

– Как это все сложно, – протянула я с грустью.

– Ничего сложного. Принцессы прекрасно знают, что, пока на горизонте не появится первый принц, они совершенно свободны. Но что-то пока не спешат этой свободой воспользоваться…

Я мрачно улыбнулась собственным кровожадным мыслям.

– Ваше величество… когда мне можно будет с ними поговорить?

* * *

У Гарольда был собственный дом под красной крышей, с серебряным флюгером-драконом. Его жена оказалась милой толстушкой, а сын – воинственным крикливым созданием, так и норовящим ухватить меня за волосы.

– Слушай, – сказала я Гарольду, когда ребенка увели кормить. – Я знаю, как отменить Обещание.

– Врешь!

В минуты волнения Гарольд, взрослый дядька и старший королевский маг, говорил и вел себя как мальчишка из седьмого класса. Оберон прав: ему надо учиться владеть собой.

– Знаю, знаю, – повторила я снисходительно. – Только ты должен мне помочь.

– Как?

– Пойдем со мной к принцессам. Я буду говорить, а ты – подтверждать. Ну и… Если они вздумают драться, мне с ними не справиться, сразу с пятью. А ты – можешь.

– С чего им драться?

– Я буду говорить неприятные вещи, – пояснила я сухо. – Я заставлю их отказаться от обещания по доброй воле.

Гарольд сник. Только что надеялся – и вот разочаровался. Опустил глаза:

– Не выйдет. Я уже пытался.

– И что ты им говорил?

– Ну всякие слова о разуме, о совести. Что Оберон из-за них умрет, Королевство придет в упадок, и они ведь ничего не добьются – принцев как не было, так и нет. И что какой-нибудь честный капитан или купец лучше принца в сто раз. И что, мол, какой им смысл стареть в этом храме Обещания?

Гарольд засопел.

– А они?

– Смеялись, – признался старший королевский маг. – Прямо животики надрывали. Заправляет у них эта… Филумена. Так она… – Гарольда передернуло. – Знаешь что? Им на всех начхать. Что им Оберон, что им Королевство? Им нравится жить в храме, у всех на виду, нравится, что все с ними носятся, о них только и говорят… – он замолчал и опустил голову.

Я вдруг поняла, как сильно устала. Там, в нашем мире, был уже поздний вечер, а здесь только солнце склонялось над морем. В комнате у Гарольда было светло и удивительно чисто – вымыты гладкие деревянные стены, вытерта пыль с мебели и карнизов, отполирован узловатый посох мага, стоящий в углу на особой стойке. Мирно покачивались занавески.

– А если они влюбятся в кого-нибудь?

– Они? Брось. Они не способны ни любить, ни влюбляться. Они хотят только привлекать внимание, сводить с ума и потом прогонять. Расчетливые стервы, вот кто они такие.

– Тем лучше, – я улыбнулась. – Значит, их не жалко.

– Не жалко? Что ты задумала?

– Увидишь… Гарольд, возьми свой посох. И найди мне подходящую одежду – я хочу выглядеть прилично, потому что через час у нас свидание с принцессами в храме. Король отправил им посыльного, чтобы ждали.

– Надеюсь, ты в самом деле придумала что-то умное? – сказал Гарольд без особой уверенности.

– Не сомневайся, – я выпятила грудь. – Знаешь что? Добудь мне сапоги на каблуках. Чтобы казаться повыше. Надо, понимаешь, для дела.

Солнце склонялось все ниже, но до темноты было далеко. Я шла по улочкам нового города, закутавшись в плащ до самого носа. Да, у меня теперь был плащ с королевским гербом, черный с серебром платок – знак мага дороги, тонкая рубаха и кожаные штаны, и жилетка с нашитыми металлическими пластинками: все мои старые вещи кто-то, оказывается, бережно сохранил, вычистил, выстирал и заштопал дыры. И пусть рукава и штанины были короче, чем надо, – меня это только радовало. Плюс восемь сантиметров – не шутка!

Гарольд шагал рядом, степенный и хмурый. Постукивал посохом по мостовой. Перед нами расступались: только что была толкучка, и вдруг – вжик-вжик – свободный коридор. Гарольду кланялись, на меня поглядывали с недоумением: что это, мол, за мелочь рядом с королевским магом?

Они меня не знали, новые обитатели Королевства. Ничего! Скоро узнают.

Мы вышли на площадь, и сердце во мне снова скакнуло. Самой площади было всего ничего, так, перекресточек. Зато храм! Вблизи он оказался просто огромным, не меньше королевского замка. Солнце отражалось в сверкающем куполе.

У входа в храм сидели на ступеньках музыканты. Играли вроде бы каждый свое, но вместе получалась жутковатая завораживающая музыка. Я струхнула.

Самоуверенных бьют по ушам, как говаривал наш физкультурник. За шесть лет, которые прошли в Королевстве в мое отсутствие, бывшие принцессы-невесты успели повзрослеть. Я перед ними – маленькая девочка, ребенок-из-пеленок. Они смеялись над Гарольдом – как же они будут потешаться надо мной?!

Мы шли через площадь, и народ глазел на нас со всех сторон. Я споткнулась раз, потом другой. Может, еще не поздно повернуть обратно?

Нет. Поздно. Вот затихли музыканты, вот плавно, с завораживающей медлительностью, растворились ворота. Я прищурилась. Похоже, у них в храме было светлее, чем на залитой солнцем площади!

Музыканты вскочили со ступеней, привычно расступились и по щелчку невидимого дирижера заиграли новую мелодию – веселую, танцевальную. В ритме музыки выскочили девушки в веночках – я испугалась, что это принцессы и есть, но их было, по крайней мере, штук пятнадцать. Изгибаясь во все стороны, кувыркаясь и подпрыгивая, девушки прошлись по площади в танце, потом выстроились у входа в храм, образовали живой коридор и прокричали хором:

– Госпожи! Сестры-хранительницы! Приветствуют! Королевского мага Гарольда! И маленького незнакомца! Входите! Вам позволено!

Голоса у девушек были звонкие, как визг циркулярной пилы. Я обомлела от такой наглости: ну надо же! «Маленького незнакомца»! Да еще и «позволено»! Ну, распустил их тут Оберон…

Когда я сильно волнуюсь, меня начинает немного мутить. Вот и теперь: со всех сторон доносились крики толпы (Еще бы! Бесплатное представление!), девчонки улыбались напомаженными ртами, а я все силы бросила на то, чтобы удержать дрожь в ногах да не побледнеть слишком резко. У меня кожа тонкая: что краснею, что бледнею – в один момент.

Гарольд молча двинулся вперед, сквозь живой коридор этих дурищ в веночках, я задрала нос до самого неба и зашагала за ним. Да, легко строить планы, а когда дойдет до дела – знай коленки удерживай, чтобы не тряслись.

Мы поднялись по истертым ступеням (Храм-то новый! Когда же успели до дыр истоптать!), миновали створ ворот и вошли в светлый, прямо-таки сверкающий зал. Все здесь было очень яркое, все золотое или позолоченное, все, что могло блестеть – блестело. При виде такого великолепия любая сорока удавилась бы от зависти.

Купол изнутри был полый, чем выше, тем темнее. На внутренней его стороне нарисованы были звезды, и в высоте носились, вспыхивая, искорки-светлячки.

– Наши гости поражены великолепием храма, – прозвучал под этим куполом необычайно громкий, будто по радио, голос. Откликнулось эхо; мы с Гарольдом стояли, как на арене цирка, на пятачке мозаичного пола, а перед нами возвышались полукругом пять огромных кресел. На каждом восседала женщина: в сравнении с креслами все они казались маленькими. Разодетые в пух и прах, красивые, самодовольные, они глазели на нас сверху вниз, а та, что сидела в центре, еще и ухмылялась.

И это те самые принцессы-невесты, которых я когда-то защищала? Которых мы везли в караване почти как груз? Те самые «высочества», которые в присутствии Оберона стеснялись поднять глаза?

– Приветствуем сестер-хранительниц, – сухо сказал Гарольд, изображая поклон. – Мы к вам по делу.

– Неужели? – удивилась та, что сидела в центре. Ее голос усиливался каким-то приспособлением и разносился по залу, как мелодичный грохот. Я прищурилась: на спинке среднего кресла имелась золотая табличка с надписью «Филумена».

Ах, вот оно что. Вот кто у них заправляет.

– Какая скука, – сказала Филуменина соседка справа, рыжая, как апельсин. Ее голос, тоже громкий, оказался еще и хрипловатым. На спинке кресла я прочитала: «Алисия».

– А что это за малявку ты нам привел? – спросила толстячка, занимавшая крайнее правое кресло. Я зыркнула в ее сторону: «Ортензия». Как она располнела за шесть лет! Была ведь тоненькая, как травинка, а теперь… Толстые щеки, толстые пальцы, зад едва в кресле умещается. А туда же – «малявка»!

Я выждала секунду – и откинула капюшон. Конечно, они моментально меня узнали. Одна только Филумена догадалась притвориться, что задумалась и вспоминает: прочие раскололись сразу же. Алисия выпучила удивленно глаза, Ортензия сказала «Ох», та, что сидела крайняя слева – Розина, – захлопала в ладоши. И только девушка, чье кресло помещалось между Филумениным и Розининым – Стелла, – просто улыбнулась.

– Лена! – выкрикнула Розина. – Маг дороги! Откуда?

– От верблюда, – сказала я степенно. Мне уже было совершенно ясно, что разговора в этом зале не получится. Стоишь тут, как мышь перед динозаврами, поди-ка заставь себя слушать!

Принцессы изучали меня, переглядываясь, перемигиваясь, точь-в-точь как противные десятиклассницы.

– Ты мало изменилась, – Филумена прищурила черные, обрамленные пушистыми ресницами глазищи. – В вашем мире все такие маленькие?

Ну вот. Нашла слабое место и бьет, и лупит!

– В нашем мире, – сказала я холодно, – прошло всего лишь четыре месяца. Так что пока вы тут думаете о седых волосах, я еще седьмой класс, к сожалению, не успела закончить.

Они снова переглянулись.

– Мы вовсе не думаем о седых волосах, – сказала толстая Ортензия, нервно поправив светлый локон на виске. В своем голубом платье она была похожа на необъятное облако.

– Мы думаем о принцах, – сказала Розина и захихикала. Она была самая некрасивая из принцесс и самая расфуфыренная – серая мышь в алых и золотых кружевах. На прическе у нее сидела алмазная бабочка с проволочными усиками, и, когда Розина смеялась, эти усики тряслись так, будто бабочка собиралась чихнуть.

Стелла, ее соседка, молчала. Она была единственной, кто пока не проронил ни звука.

– Принцессы, – я прокашлялась. Голос мой звучал не очень-то внушительно, но в этом зале и тихие звуки усиливались и поднимались под купол. – Я пришла к вам с важным и неотложным делом. Речь идет о вашей жизни или смерти, поэтому давайте-ка побеседуем, как старые знакомые. Без всего этого, – я обвела рукой вокруг, – цирка.

Розина перестала улыбаться и испуганно затрясла бабочкой. Стелла и Ортензия быстро взглянули на Филумену. Рыжая Алисия рассеянно подтянула кружевную перчатку, изумрудную с золотом, в тон потрясающе красивому зеленому платью.

– Гарольд, – невозмутимо проговорила Филумена. – Поясни бывшему магу дороги, что за время, пока мы не виделись, в государстве произошли кое-какие изменения. Сестры-хранительницы сами выбирают, где и как принимать гостей и принимать ли вообще. Вас прислал король?

– Да, – сказала я быстро, не давая Гарольду возможности ответить. – Шесть лет – долгий срок. Но за последние сутки в Королевстве произошли еще кое-какие изменения. И вы о них пока не знаете, хотя касаются они прежде всего вас!

Толстая Ортензия колыхнулась в кресле, как студень. Рыжая Алисия откинулась на спинку, придав лицу утомленно-загадочное выражение. Стелла нервно сцепила пальцы, Розина икнула.

– И ребенок из другого мира явился, чтобы нас просветить? – холодно спросила Филумена.

Я задержала дыхание.

Когда мы шли по неоткрытым землям, я была не «ребенок». Я убивала сосунов, корнями пьющих человеческие соки, я держала своды подземного тоннеля, я освобождала принцесс из-под завалов песка. И теперь они смеют так со мной разговаривать!

Я выдохнула, снова набрала полные легкие воздуха и оттолкнулась ногами от мозаичного пола. Если у меня не выйдет, если я разучилась или плохо сосредоточилась – получится смешной прыжок на месте, тогда уже точно пиши пропало…

Я зависла в воздухе над самым полом. Мое тело раздумывало: то ли опуститься обратно, то ли подниматься выше?

В этот момент я встретилась взглядом с Филуменой. Она глядела на меня, как на обезьянку в футбольных трусах.

Ну погоди.

Надувшись как шар, я поднялась еще на несколько метров. Гарольд смотрел на меня с тревогой. Со свистом выдохнув, я зависла почти под куполом – вровень с лицами сидящих на тронах принцесс. Ощущение было такое, будто впервые после долгого зимнего перерыва сел на вихляющийся чужой велосипед, где и сиденье слишком высокое, и педали неудобные, и руль немножечко свернут в сторону, а ты все равно едешь, удерживаешь равновесие и весело думаешь: а как тормозить?

Я раскинула руки. Свет бил со всех сторон, мои крестообразные тени лежали на полу и на стенах, и, что самое приятное, одна из них пришлась прямо на лицо Филумены. Значит, сейчас она видит только мой подсвеченный сзади силуэт.

Ага, «ребенок из другого мира»?! Розина вздрогнула, Ортензия обмерла, Стелла подалась назад, Алисия, наоборот, сильно наклонилась, словно разыскивая под ножками кресла слетевшую с губ презрительную ухмылочку.

Складки моего плаща расправились. Я замерла, опасаясь лишним движением нарушить равновесие.

– Что же ты хочешь сказать нам, маг дороги? – после длинной паузы спросила Филумена.

– Вы в опасности, – я говорила отрывисто, берегла дыхание. – Совет магов моего мира принял решение.

– В твоем мире нет магов, – пробасила Ортензия.

– Что вы знаете о моем мире? Совет магов не потерпит. Решено исполнить обещанное королем.

Снизу доносилось дыхание Гарольда. Слишком громкое. Хоть бы он проследил за лицом, не выдал меня случайным словом или глупой миной. Держись, Гарольд, ты все-таки главный королевский маг!

– Нам приведут принцев из твоего мира? – Алисия наконец-то выпрямилась. Щеки ее налились неприличным бордовым цветом, даже зеленый с золотом наряд не казался теперь таким красивым.

– Нет. Вас выдадут замуж здесь.

– За кого? – быстро спросила Розина.

Меня стало немного кренить вправо. Кренить и разворачивать. Что здесь, ветер? Сквозняк? Пытаясь удержать равновесие, я поднялась еще выше. Тень сползла с лица Филумены. Принцесса прищурилась.

– Вас решено выдать за принца Александра.

Три выкрика раздалось одновременно:

– Бред!

– Ерунда!

– Дура!

Промолчали только Стелла и Филумена. Первая, в жемчужно-белом платье, все так же заламывала пальцы. Вторая внимательно меня разглядывала: для этого ей приходилось теперь смотреть вверх, запрокидывая голову.

Как далеко внизу осталась мозаичная «арена»! Каким маленьким кажется Гарольд! Он тоже смотрит на меня, но видит только подметки да полы плаща…

– Все просто, – я старалась, чтобы они не услышали моего тяжелого дыхания. – Сейчас принц женат на Эльвире. Если Эльвиру уронить с корабля в море, принц будет снова свободен. После Эльвиры выйдет замуж Филумена. Ей поднесут на ночь сонную траву, и она не проснется. После Филумены настанет очередь Алисии. И так до тех пор, пока каждая из вас не получит принца в мужья. Все справедливо. Все, согласно Обеща…

Я не могла больше говорить – меня опять стало кренить вправо. Звезды, нарисованные изнутри на куполе, мягко мерцали. Вокруг кружились золотые искры, не то бабочки, не то светляки. Навернусь с такой высоты – мокрое место останется. Никакая магия не поможет.

Принцессы говорили разом. Их голоса сплетались, отдавались эхом, до меня доносился рубленый салат их воплей: «Да как они посме… она лже… это пра… я боюсь… они не посме…»

– Выход один, – я вскинула правую руку, будто призывая к вниманию, на самом деле, чтобы не завалиться на бок. – Вы сегодня же, сейчас. Объявляете королю и Королевству. Что больше не ждете принцев. Что отдаете Обещание назад. Решайте быстрее.

Я затрепыхалась, как подстреленный воробей. Хотела опуститься, но вместо этого поднялась еще выше, под самые звезды.

– Я готова вернуть обещание, – раздался вдруг голос, которого я раньше не слышала. Это была Стелла.

– Только попробуй! – зашипела Алисия.

– Не давай себя запугать, – голос Филумены был непривычно тонким, но говорила она уверенно. – Это обман. Это блеф!

– Нет, – рявкнула я из-под купола. – Даже если его величество Оберон… проявит благородство… Совет магов из моего мира сделает все, как я сказала!

Эти мои слова оказались большой ошибкой.

Принцессы разом замолчали. Со своей верхотуры я видела пять запрокинутых лиц.

– Вот оно что, – медовым голоском пропела Алисия. – Значит, совет магов твоего мира главнее Оберона?

– Значит, – подхватила Филумена, – король больше не хозяин в своей стране?

– Придет совет магов и переспорит Оберона, – хмыкнула Ортензия. – Хи-хи.

– Фу, врунья! – выкрикнула Розина. – А я поверила!

Стелла молчала.

– Лена, – я услышала напряженный голос Гарольда, – спускайся…

– Слушайте, вы! – я никак не желала принимать поражение. – Ну что вы уперлись, как козы? Вы же состаритесь в этом храме! Вас же проклянут все на свете, сами люди после смерти Оберона храм развалят, а вас прикончат! Вас же на куски порвут!

– Прекрати истерику, маг дороги, – с отвращением промолвила Филумена. – Никто не состарится. Никто не умрет. Просто вы, могучие маги, оторвете наконец зады от кресел и отыщете то, что обещал Оберон. Нам все равно, откуда вы приведете принцев – но вы их приведете. Это наше последнее слово.

– Ах так! – закричала я. – Ну погоди. Я вам достану принцев! Одного ревнивого, другого прыщавого, третьего… людоеда! А четвертого…

Тут воздух перестал меня держать, и я полетела вниз – сначала медленно, поворачиваясь вокруг своей оси, а потом все быстрее и быстрее. Перед глазами сделалось сперва красно-красно, а потом темно. И затихал вдали издевательский хохот принцесс.

Спас меня Гарольд. Сплел посохом сеточку и сумел поймать меня у самой земли, вернее, у самого мозаичного пола.

В гробовом молчании мы с ним вышли из храма и побрели, куда глаза глядят. Вышли за городские ворота (стража приветствовала нас, кое-кто меня узнал, но мне было не до разговоров и не до объятий). Выйдя на берег речки Ланс, мы уселись на перевернутую рыбачью лодку и уставились на поросший лесом противоположный берег.

Солнце село. Закатное небо отражалось в широких и спокойных водах Ланса.

– А какая хорошая идея, – сказал Гарольд.

– Что?

– Да отличная ведь мысль… Выдавать их замуж по очереди. За Александра, – Гарольд плотоядно усмехнулся.

– Не любишь ты принца.

– А за что его любить? Знаешь, я бы последней выдал замуж Стеллу. Пусть она останется в живых. Она из них единственная нормальная, только Филумена на нее давит.

– Спасибо, – сказала я со вздохом.

– За что?

– За то, что я – это я, а не мокрое место в храме на полу.

– Не за что. Ты здорово летала.

Я улыбнулась:

– И план, говоришь, хороший?

– Ага. Жаль только, что невыполнимый. Для Оберона.

– Так я ведь знаю. Я хотела только, чтобы они испугались.

Гарольд невесело покачал головой:

– Теперь еще они нажалуются королю…

– Пусть жалуются, – сказала я зло. – Гарольд… А что такое Ведьмина Печать?

Он вздрогнул. Покосился с подозрением:

– Откуда ты знаешь?

– Король сказал. Чтобы я, мол, пустил тебя за Ведьмину Печать, да ради собственной шкуры…

Небо потихоньку меняло краски. Будто линяло, сменяя золотую шкурку на светло-бежевую.

– Ленка, – сказал Гарольд. – А ты ведь совсем ребенок.

– Ты же знаешь, что нет. Я маг дороги.

– Знаю. Раньше, когда я сам был сопляком… Я ведь не понимал, какая ты маленькая.

– Я большая. Помнишь, как мы с тобой…

– Да помню! Все помню. Только не знаю, что мне делать. За Ведьмину Печать тебе нельзя… Одной точно нельзя.

– Пойдем вместе?

Гарольд сглотнул. Снова посмотрел за реку. Мне показалось: сейчас он согласится. Сейчас скажет: пойдем вместе. Как в прежние времена. Пойдем и добудем пять принцев для этих поганок-принцесс, и пусть с ними делают, что хотят. Храм Обещания разберем по камушку, на его месте построим цирк… или школу… или просто пусть будет широкая площадь…

Раздался топот. На берег, выбрасывая из-под копыт фонтанчики песка, вылетел приземистый черный конь. В седле его подпрыгивал стражник:

– Господин верховный маг! Еле нашел… Вам письмо, срочное!

И бросил свиток с печатью. Гарольд поймал на лету. Распечатал. Просмотрел. Поскучнел, опустил плечи:

– Ну вот… Опять. Кочевники на севере. Захватили целый город, а там женщины, дети… Хорошо. Ладно. Они у меня попляшут.

И обернулся к всаднику, ожидавшему приказаний:

– Собирай людей. На рассвете выступаем.

Стражник ускакал.

– Вот так, Ленка, – с тоской сказал Гарольд. – Обещал жене сегодня дома ночевать.

Я опустила голову. Топот копыт затих, над рекой протяжно прокричала вечерняя птица.

– Ведьмина Печать – это место? Туда можно попасть?

– Ведьмина Печать – это… Слушай. В нашем мире были времена, когда мертвые не умирали насовсем. Они отправлялись в другую страну. Их нельзя было привести назад, но всегда находились умельцы, которые из этого мира попадали в тот и обратно. Могли передать мертвецу весточку от родственников. И наоборот.

– Загробный мир? – я разинула рот.

– Конечно, тот мир был не совсем… человеческий. Но ведь все знали, что рано или поздно туда попадут. Посредники – те, кто ходили туда-сюда – очень ценились. Кроме того, что они передавали вести от родственников, они еще и хорошее местечко могли приготовить. Представь: помираешь и знаешь, что тебя уже ждут…

– Ну ничего себе, – вырвалось у меня.

– Да. Те, кто могли ходить в тот мир и возвращаться, были в основном некроманты. Ты знаешь, кто такие некроманты?

– Обалденно злые маги, специалисты по мертвецам, – я поежилась.

– Вот-вот. А они не из тех, кто особенно церемонится, особенно если чуют выгоду. Вот они ходили с того света на этот, и узенькая лазейка между мирами становилась все шире и шире. И живого народу туда попадало все больше и больше. И в какой-то момент все перемешалось. И мертвые существа из того мира ломанулись в этот.

– Бр-р-р… – мне все больше становилось не по себе.

– Тут бы всему и конец, но нашлась одна ведьма – имени ее никто не помнит. Она запечатала проход между тем и этим миром. Много веков между ними вообще не было связи. Мертвые, как ты понимаешь, назад не приходили, рассказать было некому… Я вообще всегда думал, что это сказки. Только когда Оберон в позапрошлом году показал мне эту Печать…

– Оберон? Она у него?

– Она ни у кого. Просто есть люди, которые умеют Печать открывать и закрывать. И Оберон бывал за Печатью, давно. Это больше не царство мертвых… но место очень неприятное.

– М-да, – пробормотала я.

Вечер был теплый, безветренный, напевал сверчками, еле слышно шелестел водой, а я сидела вокруг всего этого мира и спокойствия, и мне представлялось бывшее царство мертвых, захламленное и запертое, как чулан.

– Как-то, знаешь… – начала я без уверенности. – Есть легенды про героев, которые спускались в загробное царство. Н-но… Это в самом деле были великие герои…

(И все взрослые мужчины, добавила я про себя.)

Гарольд пожал плечами:

– В настоящем загробном царстве, действующем, у нас хоть какая-то была бы подмога: Ланс, например. Мой отец… А так – подмоги не дождаться.

– Но там есть принцы?

– Да! Оберон рассказывал, там очень много маленьких королевств. Все со всеми воюют. Конечно, там есть принцы.

Понемногу темнело. Небо окончательно вылиняло, из бежевого сделавшись голубым, а потом и синим.

– А почему Оберон сам туда не пойдет?

Гарольд хлопнул по колену хрустящим свитком:

– Да потому что… понимаешь, здесь только с виду все спокойно и хорошо. А на самом деле у Королевства полно врагов. Стоит им узнать, что короля нет на месте – тут такое начнется…

– А если он умрет? Не начнется?

Гарольд виновато опустил голову.

– Ну что ты молчишь?

– Если он умрет, – сказал Гарольд глухо, – король все равно будет на месте. Я.

– Вот как? – спросила я противным голосом ябеды. – Ты что, ровня Оберону?

– Нет, – Гарольд глядел за реку. – Но когда… если… он умрет, я получу по наследству часть его силы.

– Тогда о чем мы вообще беспокоимся? – спросила я после длинной паузы.

Гарольд коротко взглянул на меня. Мне сделалось стыдно.

– Прости.

Он молчал.

– Ну прости, пожалуйста. А ты сам не можешь туда…

– Ну что мы одно и то же по кругу повторяем? – в голосе Гарольда было теперь раздражение. – Я пойду, а там пусть кочевники детишек режут.

– Ты на меня рассчитывал, – сказала я грустно. – Ты меня привел, чтобы я отправилась за Ведьмину Печать.

– Я тебя привел, чтобы ты уговорила Оберона, – возразил Гарольд не очень уверенно.

– Зачем его уговаривать, если ты сам говоришь – он не может идти?

Над рекой зажглась первая тусклая звездочка.

– Если честно, – тихо сказал Гарольд, – я тебя привел просто от отчаяния. Ты единственный человек… единственный здесь маг, кроме меня и Оберона. Мне хотелось с тобой… поговорить, что ли.

– Ну вот и поговорили.

– Поговорили, – Гарольд вздохнул. – Лучше тебе вернуться, конечно. Все равно…

Он замолчал.

– Как он мог дать такое глупое обещание? – вырвалось у меня. – Не мог придумать что-нибудь другое?

– Может, и мог, – голос Гарольда посуровел. – А может, не было ничего другого. Не было выбора, понимаешь?

Звезды загорались одна за другой, словно рассыпали белую крупу. И чем темнее становилось, тем ярче они горели, мерцали, едва заметно меняли цвет.

– Значит, и у нас нет выбора? – спросила я тихо.

Гарольд молчал.

– А время? Время там такое же?

– Оберон говорил, такое же точно. День в день.

– Уже веселее, – я нервно захихикала.

Гарольд взялся за голову:

– Ленка… Эта ведь Печать – такая подлая штука. Если за нее кто-то войдет с нашей стороны – пока он не выйдет обратно или не погибнет, Печать никому не подчиняется. Это значит, что никто никому не придет на помощь. Если вошел – рассчитывай на себя!

Холодный ветер прошелся над речкой, и мне показалось, что звезды на минуту пригасли.

* * *

Мы долго спускались по узкой лестнице – в подвал, в подземелье. Шли в полной темноте – ночным зрением я различала влажные стены, кое-где поросшие плесенью, и гладкие ступеньки под ногами. Время от времени лестница поворачивала под прямым углом. Трижды за весь наш путь за поворотом показывался свет – стражники несли вахту на узких лестничных площадках.

Пять или шесть раз Гарольд останавливал меня, чтобы показать ловушку. Человек, не знающий как следует коридора, обязательно задел бы невидимый волосок, протянутый над полом, или наступил на широкую – шире других – ступеньку, или заставил бы вздрогнуть паутинку в углу. Такого неосторожного ждал каменный мешок, а среди стражи поднялась бы тревога.

– Там внизу что, сокровища? Тайник? Ведьмина Печать?

– Тюрьма.

Я притихла.

Наконец, спустившись глубоко-глубоко, мы оказались в большой комнате под низким потолком. На потолке темнели рисунки и надписи, сделанные копотью свечей: «Люблю Элизу», «Здесь сторожил Василек» и тому подобная ерунда. Вдоль стен горели факелы. Стояло большое кресло (как его только протащили по этому узкому коридору?) и несколько бочек, больших и маленьких.

Кое-где на кольцах, вмурованных в камень, висели обрывки цепей.

– О-о, – сказала я, оглядываясь.

– Побудь здесь, – Гарольд взял один из факелов. – Я скоро вернусь.

И так, с факелом, прошел сквозь каменную стену. Только спустя секунду я поняла, что на самом деле в стене был проход – узкий, замаскированный игрой тусклого света.

Я огляделась еще раз. Мне приходилось много раз бывать в разных неприятных зловещих местах, но это подземелье показалось едва ли не рекордсменом по неприятности и зловещести. Чтобы придать себе мужества (я все-таки не пленник здесь, а королевский маг), я уселась в кресло.

Оно было рассчитано на крупного взрослого человека, мужчину. Я попыталась пристроить руки на подлокотниках – локти задрались, как крылышки жареного цыпленка. Чтобы опереться на спинку, надо было принять неудобную, полулежачую позу. Ноги болтались. Повозившись немного, я сползла на край деревянного сиденья, положила ладони на колени и попыталась повторить про себя правописание суффиксов –онн, –енн.

Вспомнить правило мне не удалось, но я, по крайней мере, восстановила присутствие духа к тому моменту, когда из стены – из узкого прохода, где скрылся Гарольд, – без всякого предупреждения показались двое.

Один был мой друг и учитель.

Другой – здоровенный детина, бородатый и лохматый, как дикарь, и голый до пояса. Коричневые волосы росли у него из ушей, из ноздрей, из подмышек, сплошным слоем покрывали живот и, кажется, спину (я сразу не успела рассмотреть). Руки он держал скрещенными перед грудью, и каждая рука была, как тельце барашка, – такая же большая и шерстистая. На запястьях желтели браслеты. Из бороды, колтунами затопившей все лицо, глядели желтые и круглые, как у кота, глазищи. Клювом выдавался белый острый нос; ростом волосатый был примерно с Гарольда, но зато в полтора раза шире. Я оцепенела в своем кресле.

– Познакомься, Лена, – сказал Гарольд буднично. – Это Уйма… Бывший племенной вождь и бывший людоед. Уйма, это Лена – маг дороги.

Желтые глазищи окинули меня внимательным взглядом, и я сильно усомнилась в словах Гарольда. С какой стати мой друг решил, что людоед «бывший»? Зачем он вообще привел сюда это чучело? С ума сошел, что ли?

– Лена, – Гарольд коротко вздохнул. – Я не могу отправиться с тобой сам. Но и одну тебя отпускать – глупость и преступление. Вот Уйма. Он один стоит десятка бойцов. И он согласен пойти с тобой за Ведьмину Печать.

О да, подумала я в ужасе. Он согласен, какая радость. Это что же, один из племенных вождей, захваченных Обероном на островах? В тюрьме показал себя как примерный вегетарианец, «перевоспитался», и теперь Гарольд не просто его отпускает – предлагает мне в спутники? Чтобы первым людоедским блюдом после долгого перерыва стала Лена Лапина?!

– Спасибо, – сказала я, откашлявшись. – Но лучше я все-таки одна.

Гарольд нахмурился, не понимая. Поглядел на Уйму, на меня. Я сделала вид, что рассматриваю черные надписи на потолке.

– Уйма, – сказал Гарольд напряженно, – подожди минуточку…

Он взял меня за локоть и вытащил в коридор, нисколько не заботясь о том, что людоед остался без присмотра.

– Ленка, я ему доверяю. И ты можешь ему доверять. Я бы никогда не отправил его с тобой, если бы хоть одно сомнение…

– А почему он у вас в тюрьме сидит?

– Он не сидит. Он добровольно решил разделить участь своих соплеменников, а среди них есть такие, которые глотают людей целиком.

Я поперхнулась.

– А он, стало быть, не глотает?

– Он вообще людей не ест! Давно!

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда! Я королевский маг или кто?

– Не знаю, – сказала я, сдерживая злость. – Не знаю, почему, отправляясь в опасное место, мне главную опасность надо брать с собой.

– Он не опасен! Или ты идешь с ним, или вообще никуда не идешь.

– И пусть все остается, как есть?

Бледное лицо Гарольда пошло красными пятнами. Он выпрямился, едва не стукнувшись головой о низкий потолок, и сразу сделался суровым и чужим:

– Ты оскорбляешь меня недоверием, маг дороги?

– Почему недоверием? – пробормотала я примирительно. – Почему оскорбляю?.. Я не хочу с ним идти, Гарольд, он мне не нравится.

Он некоторое время постоял, как статуя на постаменте, а потом выдохнул и поник:

– Полночи позади. Чтобы открыть Ведьмину Печать, нужно часа четыре, не меньше. На рассвете я выступлю на кочевников, и никуда от этого не деться. Долго мы еще будем препираться?

Втроем мы поднялись наверх – Гарольд впереди, за ним Уйма и я в хвосте процессии. Кожаные штаны людоеда были пришиты к его мягким сапогам. Ступал он бесшумно и очень легко – как будто огромная туша была надута воздухом.

Мы миновали первую стражу, затем вторую и третью. Стражники реагировали на Уйму по-разному – некоторые степенно кивали как ни в чем не бывало. Другие выпучивали глаза. А один молодой солдат, видимо новичок, схватился за пику и приготовился к схватке.

Храбрые ребята в Королевстве.

Мы успешно обошли все ловушки (Уйма, похоже, знал их не хуже Гарольда), поднялись наверх и вернулись во дворец по длинной темной галерее (в том, что Уйма видит в темноте, не приходилось сомневаться).

Замок пронизан был потайными ходами. Гарольд затащил нас за какую-то портьеру (людоеду пришлось протискиваться боком). По винтовой лестнице, чуть не наступая на беспечных крыс, мы поднимались так долго, что я окончательно выбилась из сил. Гарольд ругался вполголоса. Уйма плыл, едва касаясь лестницы косолапыми ступнями, парил над крысами, как волосатый дирижабль, и дышал бесшумно. А может, вовсе не дышал.

Наконец Гарольд привел нас в большую комнату, очень похожую на кабинет Оберона, с такой же деревянной мебелью, с такой же доской на треноге, с таким же захламленным письменным столом. Я поискала взглядом крысу Дору и не нашла.

– Это мой кабинет, – сказал Гарольд. – Мой собственный. Уйма, ты пролезешь вот в такую, – он развел руками, как рыбак из анекдота, – вот в такую дыру?

– Лишь бы пролезет голова, – сказал людоед. Я впервые услышала его голос. Он говорил не на выдохе, как все люди, а на вдохе, и звук получался до того жуткий, что я в отчаянии села на лавку.

– Тогда я навожу Печать, – Гарольд коротко вздохнул. – Эх, времени нет ни на что…

Он быстро развернул доску, протер ее рукавом, как Оберон. Минуту постоял, взвешивая в руке длинный острый мелок. Потом со стуком ткнул в самый центр доски. Полетела меловая крошка.

Гарольд прерывисто вздохнул и повел мелок от центра по спирали. Поначалу мне казалось, что он водит по одному и тому же месту, и только спустя минут десять удалось разглядеть первые результаты его работы – узор, напоминающий годовые кольца на срезе дерева.

– И так надо разрисовать всю доску? – ужаснулась я.

Гарольд тряхнул головой, мол, не мешай.

Уйма бесшумно бродил по кабинету. Брал в руки то одну, то другую вещь. Постоял перед посохом Гарольда, небрежно брошенным в углу; я обнаружила, что держу в руках тяжелый подсвечник. Если бы людоед прикоснулся к посоху – клянусь, одним броском расколотила бы ему голову!

Чувствуя мою решимость – а может, по другой какой-то причине, – Уйма отошел от посоха, не попытавшись дотронуться до него.

Гарольд работал. Мелок полз по доске, не отрываясь. Сыпалась белая пыль. Узор – кривой, несимметричный, какой-то очень знакомый – разрастался на доске, но происходило это так медленно, что я с беспокойством поглядела за окно. Скоро рассвет?

Горели далекие морские огни, горел маяк на каменном мысу, а город утопал в темноте, и легко было представить все таким, как раньше. Когда мы только пришли сюда, когда никакого города не было.

Я поймала на себе взгляд Уймы. Желтый, оценивающий взгляд. Я обернулась – людоед отвел глазищи.

Не к добру.

Я обхватила себя за плечи и вдруг вспомнила, что не ела уже много часов. Что устала топать по этим лестницам, спина ноет и колени болят, и хочется спать. Да: прикорнуть бы хоть на полчасика, пока Гарольд рисует узоры. Но нельзя, ведь людоед здесь. Может, он только и ждет, когда я отвернусь…

Гарольд замер, не отрывая мела от доски. Закрыл глаза. Он был бледнее, чем раньше, на лбу блестела испарина.

– Лена… Там в шкафу… Твой посох. Возьми.

Я подскочила. И усталость, и сон слетели с меня моментально. Шкаф был здоровенным дубовым сооружением в противоположном углу комнаты, за доской. Косясь на людоеда, я распахнула дверцу; внутри царило безобразие из набросанных как попало книг, бумаг, разноцветных перьев, сушеных ящериц и лягушек, бутылочек и баночек в сургучных шапках, светильников, морских раковин, огарков свечей, песочных часов, и все это было покрыто слоем пыли.

Я чихнула. Удивительное дело: в шкафу был сквозняк. Словно там, за нагромождением волшебных предметов, работал мощный вентилятор. Я чихнула еще раз и увидела в глубине шкафа круглое навершие моего старого посоха – наполовину рубиновое, наполовину изумрудное. Я протянула руку, но посох отодвинулся, не желая даваться хозяйке. Я потянулась сильнее…

И вдруг меня как схватят за запястье!

Я не закричала только потому, что мне пылью забило дыхание. А в следующую секунду я увидела большой желтый скелет: он держал меня, одновременно прикладывая костяшку-палец к выпяченным белым зубам. Велел молчать!

– Что там, Лена? – обеспокоенно спросил Гарольд.

Я молчала, но не исполняя приказ скелета, а потому, что у меня отнялся язык. Я могла только вырываться изо всех сил, но скелет держал крепко.

– Костяк, – невозмутимо проговорил Уйма, неведомо как оказавшийся рядом со мной.

– А, – пробормотал Гарольд. – Это сторож. Уйма, скажи ему, пусть отдаст.

Почти коснувшись меня, людоед подошел к шкафу, просунул внутрь волосатый кулак и заехал скелету в зубы. Послышался хруст, костяные пальцы разжались, я отлетела, споткнулась и грохнулась на пол.

В шкафу что-то гремело и перекатывалось. Ни на что не обращая внимания, Уйма аккуратно закрыл дверцу и протянул мне мой посох.

Я поторопилась встать, хотя колени тряслись и поджилки дрожали. Уйма преспокойно ждал; я выдернула посох из его огромной руки. Сжала его в мокрых ладонях и только тогда – немножко – успокоилась.

– Гарольд! Почему ты не предупредил… Почему не сказал мне, что в шкафу скелет!

– А где же ему быть? – Гарольд устал, это чувствовалось по голосу. – Конечно, в шкафу! Я не подумал, что ты не знаешь, извини…

Я обошла комнату и заглянула Гарольду в лицо. Он работал; пот на его лбу блестел обильнее. Нет, по счастью, это не шутка и не издевательство: мой друг в самом деле считал вполне нормальным, чтобы в шкафу у мага сидел сторож-скелет.

Пошатываясь, я подошла к окну. Глубоко вздохнула. Прижалась лбом к навершию посоха.

– Как же ты пойдешь за Ведьмину Печать? – спросили у меня за спиной.

Я резко обернулась. Волосатый дикарь Уйма глядел желтыми гляделками, бесстрастно и пристально, как кот.

– Ногами, – ответила я сквозь зубы. – А что?

– Ты испугалась обыкновенного дохлого костяка…

– Я не испугалась.

– И ты боишься меня…

– Не боюсь!

Уйма мигнул:

– А они дают тебе посох. Я бы не дал.

– А тебя никто и не спрашивает.

Уйма не ответил. Задумчиво покачивая головой, пересек комнату и уселся на скамейку.

Ну вы видали! Какой-то дикарь станет меня учить. Какой-то людоед будет упрекать меня в трусости. И все из-за Гарольда: возьми, мол, в шкафу…

Я крепче сжала посох. Пусть я не держала его в руках четыре месяца – его дал мне Оберон, и я таких тварей, бывало, побеждала, перед которыми самый волосатый Уйма безобиден, как мышка. Вот так.

Я прицелилась посохом за окно и выпустила в небо изумрудный светящийся луч.

И сразу стало легче. Я ничего не забыла, не разучилась. Я по-прежнему маг, и мой посох при мне, и что мне какие-то людоеды?

Не глядя на Уйму, я распахнула шкаф. Скелет на этот раз затаился. Я мигнула, посмотрела ночным зрением, разглядела очертания гладкой желтой черепушки. Несильно размахнувшись, ткнула навершием посоха. Захрустело, посыпались кости, череп, отвалившись, выкатился из шкафа и юлой завертелся посреди комнаты.

– Что ты делаешь? – простонал Гарольд. – Ты мне мешаешь!

– Был сторож – и нету сторожа, – заметил Уйма. – Приходи, вор. Бери.

Ну на редкость противный дикарь!

– Это ты его развалил, – я попыталась закрыть шкаф. Берцовая кость застряла в двери, мешая ей затвориться. Носком сапога я затолкнула кость поглубже.

Уйма хмыкнул. Гарольд снова остановился, не отнимая мелка от доски:

– Я вас обоих прошу – помолчите. Мне уже немного осталось. Если я сейчас ошибусь – все насмарку, и заново уже не успею.

Не выпуская из рук посоха, я уселась на подоконник. Уйма замер на скамейке – нога на ногу. Круглые желтые глаза разглядывали меня без всякого стеснения.

Я отвернулась.

Что скажет Оберон, когда узнает, что мы с Гарольдом его не послушались?

Это зависит от того, приведу ли я из-за Печати принцев. Победителей не судят… А если не сумею? Оберон, скорее всего, отправит меня домой без права снова увидеть Королевство…

Звезды уже не казались такими яркими. И я снова почувствовала усталость.

Приближался рассвет.

– Все, – сказал Гарольд.

Он стоял перед доской, когда-то черной, а теперь почти полностью белой, разрисованной. Его правая рука висела плетью, пальцы сжимали крохотный огрызок мела, и, казалось, мой друг сейчас грохнется в обморок. Я встала на цыпочки, дотянулась до его головы:

– Оживи!

Пробежали мурашки вдоль позвоночника. Гарольд выпрямился, расправил плечи, и я поняла: получается. Я умею. Я могу. Я еще не то могу. Видел ли Уйма?

В следующую секунду у меня подкосились ноги. Я передала Гарольду большую часть собственных сил, а ведь их и без того осталось не так много.

Людоед наблюдал за мной. Пытаясь скрыть слабость, я присела на край кресла. Посмотрела на доску и впервые поняла, что нарисованные Гарольдом узоры – не что иное, как отпечаток человеческого пальца, увеличенный во много раз.

«Ведьмина Печать». Теперь понятно, каким образом эта самая ведьма запечатала вход в бывшее царство мертвых.

Сейчас бы поспать…

– Лена, – сказал Гарольд. – Твоя задача – привести принцев _сюда._ Где будут жить новобрачные – в Королевстве или за Ведьминой Печатью – решится потом. Главное, запомни, пять принцев. Совершеннолетних. Желательно, как ты понимаешь, благородных, красивых, отважных…

– Ага, сейчас, – пробормотала я, вспомнив ухмылочку Филумены.

– …Но на самом деле – все равно каких. Лишь бы принцы.

– А как я узнаю, что принц настоящий?

– Узнаешь. Ты маг или не маг? Обещай им красавиц-невест. Обещай какие хочешь призы и награды, – мы не поскупимся на приданое. Лишь бы они согласились.

– Рассвет, – сказал Уйма.

За окном серело. Гарольд нервничал.

– Мне надо идти. И вам надо идти. А я не успел объяснить, рассказать, дать советы…

– И жрать нечего, – сказал Уйма. Меня передернуло. Я крепче сжала посох.

– Там есть леса, – сказал Гарольд. – Там есть овощи, рыба, дичь. Уйма, ты отвечаешь за то, чтобы Лена была накормлена.

– Угу, – сказал людоед.

– На, – Гарольд вытащил из стола и протянул мне круглый кожаный кошелек. – Не знаю, какие там деньги сейчас в ходу, но золото – в любом случае хорошо.

Кошелек был тяжеленный.

– Кто-то идет по лестнице, – сказал Уйма, потирая ухо. – Далеко.

Гарольд перевел дыхание:

– Сейчас я открою Печать, а потом запечатаю своим пальцем. Лена, для того чтобы вернуться обратно…

– Король, – сказал Уйма. – Это шаги короля.

Мы переглянулись.

– Что я делаю, – прошептал Гарольд. – Батюшки-светы, что я творю…

Он вытащил свечку из подсвечника и плеснул на стол расплавленного воска. Получилась маленькая лужица.

– Для того чтобы снова оказаться здесь, – сдавленным голосом продолжал Гарольд, – надо вернуться к тому месту, где вход… на той стороне увидите… И распечатать. Раскрыть Печать вот этим вот ключом.

Морщась, он прижал к горячему воску большой палец.

– Это ключ. Ради всего святого, не потеряйте! Иначе никогда не сможете вернуться, и мы никогда не сможем вам помочь!

– Он идет сюда, – сказал Уйма.

Гарольд отодрал от столешницы лепешечку теплого воска со своим отпечатком. Протянул мне:

– Не потеряй. Пожалуйста.

У меня руки уже были заняты, пришлось сунуть кошелек под мышку, а восковой отпечаток – в карман.

– Что ты скажешь королю? – спросила я с беспокойством.

– Я успею удрать. В шкафу потайной ход. Ну сейчас – или никогда.

И он вдруг сгреб Уйму за кудрявую шерсть на груди, будто за ворот рубашки:

– Ты за нее отвечаешь. Если с ней что-то случится…

– Ничего не случится, – флегматично отозвался людоед.

Гарольд выпустил его. Схватил мою руку с посохом, судорожно сжал:

– Не поздно передумать. Ты девчонка…

– Я воин! – выкрикнула я, хоть мужества моего осталось совсем чуть-чуть. – Я маг дороги!

– Он сейчас будет здесь, – сказал Уйма.

Гарольд вдруг обнял меня. Выпустил. Схватил свой посох, направил на доску с нарисованным отпечатком. Из навершия ударил синий луч, меловые линии задрожали и стали таять. В доске открылась дыра размером с колесо самосвала.

– Я вперед, – сказал Уйма.

Он ловко вскарабкался на край доски (я думала, она рухнет) и полностью скрылся в черной дыре – осталась только волосатая рука, вцепившаяся в подставку для мела.

– Хорошо, – голос Уймы гулко доносился из небытия. – Можно.

– Лена, давай, – Гарольд подал мне руку.

Я тряслась, как отбойный молоток. Мне не хотелось опираться на руку Гарольда – он бы эту дрожь почувствовал. Отвергнув помощь, я сама кое-как взобралась на край доски и оказалась лицом к лицу с совершенной черной пустотой, где даже ночное зрение ничем не могло помочь. Гарольд подал мне мой посох.

– Прыгай, – сказал свистящий голос Уймы. – Я поймаю.

В дверь комнаты постучали. Вежливо, но твердо. Я сидела на краю доски, наполовину на этом свете – а наполовину уже на том.

– Так, Ленка, вылезай, – решительно сказал вдруг Гарольд. – Никуда ты не пойдешь. Прости меня, дурака. Давай руку!

Дверь за его спиной открылась, и появился Оберон. Гарольд не видел короля, зато я встретилась с ним взглядом…

И, потеряв равновесие, полетела в черную яму – вслепую, вниз, в объятия к людоеду.

Уйма поймал меня, как и было обещано. Руки у людоеда оказались твердыми, будто трамвайные рельсы. Я поспешила высвободиться, встала на трясущиеся ноги и сделала вид, что нисколько не волнуюсь.

Там, откуда я только что свалилась, быстро затягивалась дыра в стене. Словно испарялась радужная клякса.

– Тут они и падали, – просвистел Уйма, втягивая в себя плотный сырой воздух. – Помер – плюх – и здесь.

Я оперлась на посох – для уверенности – и огляделась.

Загробное царство и выглядело соответственно – черная пещера с нависающими сводами. Теперь, когда «вход» закрылся, мы с Уймой оказались в тупике: вверх и вверх тянулась неровная, черная, будто облитая мазутом стена.

– А вот так они поднимались, – Уйма коснулся железной скобы, вбитой в стену. Чуть выше была еще одна скоба. И еще одна.

– Некроманты, – Уйма шевельнул ноздрями, глядевшими из бороды, как бледные ласточкины гнезда. – Вишь, лесенку себе прибили, трупоеды, жритраву, – в его голосе было неодобрение.

– Что?

Уйма обратил ко мне желтые глазищи:

– Ключ потеряла?

Я испуганно схватила себя за карман. Отпечаток пальца Гарольда был на месте.

– А деньги?

Кошелек с золотом остался лежать на подставке для мела, и я только теперь об этом вспомнила.

Людоед глядел на меня сверху вниз. Мне не нравилось, как он глядел. Неприятно было, что он сразу же поймал меня на оплошности. Подумаешь, золото забыли!

– Ну пошли, – предложил людоед снисходительно.

Еще и командует! Я взвесила посох в руке:

– Ты что, здесь раньше бывал?

– Нет.

– Так куда мы пойдем?

– Туда, – Уйма показал пальцем. – Что, еще есть куда?

Я повертела головой. Проклятый людоед был прав: из тупика вел только один путь.

Не дожидаясь моего согласия, Уйма повернулся и пошел вперед, по обыкновению легко и бесшумно. Мне пришлось почти бежать, чтобы успеть за его неторопливым шагом; мельком глядя по сторонам, я впервые обрадовалась, что Гарольд навязал мне в спутники людоеда. Окажись я в этом месте одна… Нет, я не струсила бы ни за что… Но.

Повеяло ветерком. Уйма остановился. Я догнала его, встала рядом, стараясь дышать поспокойнее и потише.

– Тут они шли, – сказал Уйма.

Перед нами был глубокий ров шириной с небольшую улицу. Через ров была перекинута медная труба – во всяком случае, мне подумалось, что это должна быть медь. Никогда в жизни не видела такого музыкального инструмента – он был похож на распрямленный и вытянутый в струнку саксофон колоссальных размеров.

Слева от трубы ров был неглубокий, можно было разглядеть кучи хлама на каменистом дне. Справа зияла черная пустота. Уйма столкнул туда камушек носком сапога – звука падения мы так и не дождались.

– Тут они шли, – повторил Уйма. – Кто, к примеру, дурак – валится налево. А кто, скажем, трус – направо…

– Трус?

– К примеру, жритраву. А кто хороший – переходит на ту сторону.

– По-твоему, если не дурак и не трус, то уже хороший?

Уйма уставился на меня с непонятным выражением. Я смутилась.

– Ну а мы куда свалимся? – спросила грубым, как после простуды, голосом.

– Мы хорошие, – возразил Уйма. – К тому же мы живые. Зачем нам идти через эту трубу? Там перелаз есть…

Я проследила за его взглядом. Слева, чуть в стороне, ров был завален каменными глыбами, и по их гребням можно было перебраться на ту сторону.

Уйме было просто – он перешагивал с камня на камень. Мне мешал посох, и, если честно, ноги оказались коротковаты. В одном месте я не удержалась и сползла по скользкому камню почти на самое дно.

Людоед, к моему ужасу, не стал тут же вытаскивать меня. Он, наоборот, спрыгнул, перелетел через мою голову и приземлился на дне – беззвучно.

Присел. Потрогал черный камень.

– Тут был огонь, – в голосе его звучало удовлетворение. Звук отражался от низкого потолка, от скал и от стенок рва, казалось, сама пещера говорит многими свистящими голосами. – Для дураков, значит.

– По-твоему, дураки хуже всех? – спросила я угрюмо.

– Нет, – Уйма почесал бородищу. – Там, с другой стороны, вообще непонятно что. Дырка. Пустота. Трусу, стало быть, долго лететь.

– Значит, трусы хуже всех?

Уйма посмотрел на меня с подозрением. Хотел ответить, но что-то привлекло его внимание. Он наклонился и вытащил из каменного крошева тусклый волнистый меч с остатками вцепившейся в него руки.

Стряхнул кости вместе с ветхим рукавом. С удовольствием примерился к мечу, взмахнул и так и сяк – засвистел воздух.

– Это что, тоже осталось от мертвых? – у меня заныло под ложечкой.

– Это уже потом, когда живые тут ходили, – сказал Уйма с удовольствием. – К Печати шли. Хотели, значит, обратно выбраться, некроманты, жритраву.

Я попыталась влезть на обломок скалы. Ничего не получалось.

– Уйма, мы что, так и будем в яме сидеть?

– Не будем.

Он подал мне волосатую пятерню, и я уцепилась за нее почти с облегчением.

– Трудно быть мертвым, – бормотал Уйма, помогая мне выбраться на противоположный край рва. – И без того трудно, а тут еще некроманты. Попадись мне хоть один…

– Откуда ты знаешь, кто такие некроманты?

– Откуда? А у нас на островах они тысячу лет гнездились, и вот что за беда – их жрать несподручно.

– Ядовитые?

– Не то чтобы. Неприлично их жрать. Однажды некроманта съешь – потом всю жизнь тыкать пальцем будут.

Я заглянула Уйме в волосатое лицо. В бороде не понять было, говорит он правду или издевается.

* * *

Еще примерно через полчаса мы выбрались на узкий каменный карниз. Пещера осталась позади – над нами было небо, черное, без луны и без звезд. Ветер пахнул дымом. Впереди расстилалась, кажется, равнина – я увидела много огней, стекающихся к одному большому пожарищу.

Я посмотрела ночным зрением. Так и есть – посреди равнины горели развалины, их со всех сторон атаковали не то люди, не то призраки, издалека не разберешь.

– Жизнь идет, – задумчиво сказал Уйма, и я снова не поняла, не смеется ли он надо мной.

Неподалеку от нас стоял еще один замок – почти целый, с виду неприступный, закутанный в стены и бастионы, как младенец в пеленки. В окне башни мелькнул огонек; я присмотрелась. Нет, не показалось, вот снова мелькнул.

Я поводила посохом, как антенной, пытаясь уловить, откуда исходит опасность. От горящих развалин опасностью несло за версту. Но и темный замок вовсе не внушал доверия.

Под нами была отвесная круча. Чтобы спуститься здесь, надо было быть дипломированным скалолазом с полным набором снаряжения.

– Это путь для хороших, – Уйма читал мои мысли. – Должна найтись лесенка.

Я хмыкнула.

– Там, – Уйма указал вдоль карниза. – Поищи. И стоило мне завернуть за угол – как «лесенка» нашлась. Она была сложена из мрамора, она была укрыта остатками ковра! Я подумала: а может, я несправедливо обидела Гарольда? Может, Уйма в самом деле стоит десятерых?

– Спускаемся, – сказала я начальственным голосом. Пусть людоед не забывает, кто здесь главный.

* * *

Если бы вам пришлось добывать принцев в совершенно незнакомой стране – куда бы вы для начала направились?

Думаю, в замок. Где замок – там, возможно, принцы. Или хотя бы кто-то, кто знает, где этих принцев искать.

К тому времени, как мы с Уймой постучались в ворота, я уже едва держалась на ногах. Я умирала от усталости, мне хотелось пить, есть, а больше всего – проснуться в своей постели и вздохнуть с облегчением.

И ведь кого винить? Некого винить. Сама пошла, сама напросилась. Не послушала Оберона (а ведь могла бы припомнить, чем такое непослушание обычно кончается). Может, еще не поздно вернуться в пещеру, дойти до Печати и сбежать из этого неуютного мира?

– Ключ потеряла? – спросил Уйма. Волнистый меч он взял с собой и держал теперь под мышкой, как огромный градусник.

Я так устала, что даже не вздрогнула в очередной раз. Восковой отпечаток Гарольдова пальца лежал в глубине кармана, я и без Уймы проверяла его каждую секунду.

– Ты не нагрей его. А то размажется, и все.

Поучи меня, подумала я сумрачно.

Мешал плащ. Мешали сапоги. Даже посох казался слишком большим и тяжелым. Я опиралась на него, как старец на клюку. И повелитель людоедов из меня, если честно, не вышел. Всего несколько часов мы провели за Ведьминой Печатью, но Уйма уже полностью утвердил свое главенство – по праву сильного. Более того: захоти он сожрать меня прямо здесь и немедленно, я бы даже не удивилась, наверное.

– Сейчас, – сказал Уйма, чуть различимо усмехаясь в бороду, – нас встретят, как дорогих гостей. Накормят мясом. Напоят. И уложат спать.

Он издевался. Он издевался надо мной почти всегда, когда говорил.

– Это же ты захотел идти в замок, – сказала я, хоть это было неправдой. Мы оба захотели идти в замок. Куда еще?

Уйма со свистом втянул в себя воздух – засмеялся. В этот момент в воротах открылось окошечко.

– Кто там? – в голосе не было ни радости, ни гостеприимства.

– Друзья, – отозвался Уйма, прежде чем я успела открыть рот.

– Ждите… Окошечко закрылось.

– Почему «друзья»? – спросила я шепотом.

– Потому что или друзья, или враги. Он бы тебя кипящим маслом со стены – и жритраву.

Я попятилась от ворот. Запрокинула голову. Прямо над нами в самом деле нависал глиняный раструб.

– Давай отойдем.

– Если друзья, – резонно возразил людоед, – то стой и жди.

– А если здесь нет принцев?

– Значит, нет.

– А если…

– А если глаз отвалится и в кишки провалится? Ты вот что, маг дороги. Никому не говори, откуда мы. И про ключ молчи.

В этот момент заскрипели ворота.

* * *

В длинной полутемной комнате сидели кружком люди. Живые, насколько я могла судить. Воины в доспехах, среди них, к моему удивлению, две плечистых женщины. Старичок, лысый и бородатый. Еще кто-то – я не успела рассмотреть.

Они сидели, не сводя глаз с трупа, который валялся на мозаичном каменном полу. Я испугалась.

Мертвый мужчина лежал, глядя в потолок стеклянными голубыми глазами. Его кружевная рубаха была наполовину белая, наполовину темно-красная. Из окровавленной груди торчал не то кинжал, не то стилет – я увидела рукоятку и быстро отвела глаза. Ну надо же, попали как раз на похороны.

– Садитесь, – сказал пожилой стражник, который нас привел.

Уйма, ни о чем не спрашивая, опустился на пол. Я присела рядом на корточки. Это что, у них такой обряд похоронный? Сидеть и пялиться на павшего воина? Но этот, кажется, погиб не в бою – скорее, его в постели предательски подрезали.

Может, это был принц? Единственный принц здешних мест?

От жажды у меня растрескались губы. Перед глазами темнело. И вот, когда я уже готова была сдаться и грохнуться в обморок рядом с бездыханным телом, труп вдруг мигнул.

Никто не удивился. Никто не испугался. По комнате прошел радостный шепоток, и многие вздохнули с облегчением.

Труп мигнул еще раз. Приподнялся на локте. Протер глаза. Оглядел собравшихся. Взгляд его остановился на Уйме.

– Кто такой? – спросил он голосом большого начальника.

– Друг, – Уйма даже не мигнул.

– Будешь биться?

– Буду, – отозвался Уйма после едва ощутимой заминки. Бывший труп осклабился:

– Поглядим, как ты бьешься…

Он сел и с натугой выдернул из груди стилет – я рассмотрела черное от крови треугольное лезвие. Его взгляд равнодушно скользнул по мне (посох, к счастью, лежал на полу за спиной широкого Уймы).

– А это кто?

– Слуга, – отозвался Уйма без зазрения совести. – Мальчишка.

Я поперхнулась и закашлялась. Рассудок мой жалобно кричал, что Уйма прав и нечего здесь размахивать посохом, но все равно обида была ужасная. Вот так – из магов дороги к людоеду в мальчишки!

Бывший труп совершенно удовлетворился этим ответом и больше на меня не смотрел.

– Братья, – сказал он без всякого выражения, будто читая заученный текст. – Я с вами. А значит, мы победим… Если у вас есть хоть пара десятков солдат, – добавил он, внезапно засомневавшись.

– У нас почти сотня, Мастер-Генерал! – радостно сообщила одна из бронированных дам.

– На стены, – все так же без выражения сказал Мастер-Генерал. – Все на стены! Это наш последний бой. Пусть атакуют.

* * *

В наступившей суете Уйма куда-то подевался. Я нашла себе уголок, села, пристроив посох в темном местечке, и задумалась: умирать сейчас или погодить?

Уйма появился минут через десять. Сперва я услышала чавканье, потом запах жареного мяса, наконец, в коридоре появился людоед. В правой руке у него был меч, в левой – огромная кость с остатками мяса. Не иначе, убил кого-то и доедает.

– Идем.

– Куда?

– Здесь кухня.

В проеме между двумя окнами Уйма остановился. Рванул со стены ветхую портьеру. Затрещали нитки.

– Ты чего?

– Посох замотай. Кто спросит, скажи – лыжи.

– Что?

Уйма, не слушая меня, удалялся по коридору. Волоча в одной руке посох, а в другой обрывок портьеры, я поспешила за ним. Ну откуда, скажите пожалуйста, волосатому людоеду с островов знать, что такое лыжи?

И кто с собой потащит лыжи в осажденный замок?

– Ты издеваешься, – сказала я жалобно. – Ты опять смеешься надо мной.

– Нет.

И он втолкнул меня в просторное, пропахшее дымом и жиром помещение. Здесь никого не было, если не считать крысы, которая при нашем появлении даже не соизволила убежать – просто ушла в нору, неторопливо и вразвалочку.

Я со стоном повалилась на деревянный стул.

– Заматывай посох, – Уйма заглянул в котел, висевший на треноге рядом с погасшим очагом. – Кашу будешь?

– Пить хочу.

– Вино будешь?

– Нет.

Уйма фыркнул:

– Тогда водичка.

Я вспомнила морс, которым меня угощал Оберон.

– Зачем мы сюда пришли, если тут нет принцев?

– На, – Уйма поставил передо мной тарелку каши и кружку с водой. – Скажешь Гарольду – Уйма заботился.

Не знаю, сколько я спала. Просто упала на деревянную лавку и так, не снимая сапог, выключилась, словно электрическая игрушка. Мог приходить кто угодно, отбирать посох, красть восковой ключ, резать меня или есть живьем – я бы и бровью не повела.

А когда проснулась – за узенькими окошками уже был день, в отдалении что-то грохотало и стены замка сотрясались.

Сражение!

Я нащупала посох, завернутый в остатки портьеры. Надо было, по крайней мере, увидеть, что там происходит, кто побеждает и жив ли еще Уйма. А еще неплохо бы появиться на поле боя, ударить в небо зеленой молнией, и пусть они признают во мне могучего боевого мага, а не мальчишку на побегушках…

Я подошла к очагу посмотреть, не осталось ли в котле еще каши, и в этот момент в трубе зашуршало. Шлеп! – в остывший очаг вывалился человек; я вскинула посох наизготовку.

Он был небольшой. С меня ростом. Мальчик, одетый в черное, с наполовину черным от сажи лицом, с очень белыми, но перепачканными волосами. А глаза у него были чернющие, так что даже зрачков почти не разглядеть.

Он уставился на меня вот этими черными глазами, и у меня вдруг от страха поджилки затряслись. Хотя он вовсе не выглядел сильным – тощий, будто его год не кормили. Узкие плечи. Острый нос.

– Привет, – сказал он как ни в чем не бывало. – А я что-то про тебя знаю.

– Привет, – отозвалась я, стараясь выглядеть насмешливо. – Я тоже про тебя что-то знаю. Ты трубочист.

– Я такой же трубочист, как ты – слуга этого волосатого, – он ухмыльнулся.

– А кто я? – мне очень хотелось, чтобы голос звучал потверже.

– Ты маг, – он перестал скалиться.

Это было так неожиданно, что я опустила посох.

– С чего ты взял?

– Но и это не главное. – Он выбрался из очага, заглянул в котел, поморщился, рассеянно оглядел кухню, словно решая, чем тут можно поживиться. – Главное – ты оттуда. Из-за Печати.

– Нет, – сказала я поспешно.

– Да, – он зажмурился, как кот на солнцепеке. – Здесь где-то были яблоки в сахаре. Ты не знаешь?

– Не знаю, – я едва удержалась, чтобы не проверить в кармане восковой ключ.

– Жаль, – он потянул носом воздух. – По-моему, первая атака отбита. Ты как считаешь?

– Я не знаю, – повторила я хмуро. – Ты сам кто такой?

Он остановился передо мной. Ему было лет двенадцать, и богатырским сложением он, как и я, не отличался.

– Я? – он улыбнулся, на запачканном сажей белом лице проступили милые ямочки. – Я тебе расскажу. Но сперва давай посмотрим, как там дела на поле боя?

* * *

Ну кто там обычно лазает по трубе, кроме трубочистов? Санта-Клаус с большим мешком? То-то я ему не завидую…

Мальчишка поднимался первым, я видела его башмаки, ловко переступающие с одной железной скобы на другую. Скобы отстояли далеко друг от друга, в расчете на взрослого человека, и оказались они такими грязными, что противно было прикоснуться. Отовсюду летела сажа. Когда мы наконец выбрались из трубы на крышу, я вовсю чихала, кашляла и была чумазая, как мой спутник.

Из рваных туч проглянуло солнце. Я огляделась, и у меня захватило дух: мы сидели на крыше башенки, возвышающейся над остальными, как бледная поганка над скопищем ложных опят. В отдалении дымились развалины соседнего замка, а наш собственный был виден как на ладони. Прямо под нами суетились люди на зубчатой стене, подносили камни, заряжали катапульты и выстреливали, не целясь, только воздух вокруг свистел.

Замирая от страха, я подобралась к самому краю крыши (стараясь не забывать о мальчишке, – мало ли что ему в голову взбредет!). Отсюда стали видны враги – большое разноцветное войско, в этот момент как раз отступающее от стен. Врагов по пятам преследовали защитники замка, и когда я их разглядела, то чуть с крыши не свалилась!

С флангов сражались обыкновенные люди, кто в доспехах, кто без, а Уйма (я и его смогла разглядеть) – вообще голый до пояса. Но в центре, в передних рядах, стояли большеголовые, в полтора человеческих роста, страшилища!

– Что это?

– Куклы, – пренебрежительно сказал мой спутник. – Боевые игрушки Мастера. Безнадежное дело, замок не взять. Принц-деспот может прямо сейчас поворачивать и уходить.

– Кто?

– Принц-деспот, – мальчишка стрельнул на меня черными глазами. – Только пришельцы из-за Печати могут быть такими незнайками.

Он помолчал и добавил высокомерно:

– Особенно если они девчонки.

Вот как. А я-то думала, что в мужской одежде похожа на мальчишку.

– Кто тебе сказал, что я из-за Печати? – я сделала вид, что не заметила насмешки.

– Сам догадался. Я тоже маг. И поумнее тебя.

– Хвастался бы меньше, – сказала я, отползая от края крыши и подтягивая к себе посох.

Мальчишка прищурился:

– Хочешь, сыграем в интересную игру?

– Не хочу. Мне сейчас не до игр.

– Это особая игра. Называется «вопрос – ответ». Ты ведь хочешь меня расспросить?

Он попал в точку.

– Вот-вот, – он глянул на горизонт, прикрыв глаза ладонью, потом снова на меня. – Я тоже кое-что хочу знать. Честный ответ в обмен на другой честный ответ. Идет?

Атаковавшие замок враги отступали. Чудища, в самом деле похожие на неумело сшитых кукол, в какой-то момент замерли, как по команде, потом одновременно повернули обратно.

– Как они… они живые или мертвые? Это Мастер-Генерал ими командует?

Он прищурился:

– Как много вопросов… И все бесплатно.

– Жалко тебе ответить?

– Не жалко. Будем играть?

– А если ты соврешь?

– Есть средство, – мальчишка посерьезнел. – Чтобы и мне не врать, и тебе не врать. Ну? Давай?

* * *

Лезть обратно в трубу мне, к счастью, не пришлось. Мальчишка знал тут все входы и выходы – по узенькой лестнице (Уйме бы не протиснуться) новый знакомый привел меня в маленькую круглую комнату, где и пол и стены были увешаны и устланы старыми, ветхими полотнищами. Узкая дверь, едва закрывшись, спряталась под парчовыми и бархатными, цветными и черными тканями.

Сквозь высокое окошко едва проникал солнечный свет. Я присмотрелась: на обгоревших, продырявленных, изорванных тряпках кое-где сохранилась золотая и серебряная вышивка. Летящие орлы, скачущие кони, скрещенные мечи…

– Это знамена?

– Это вопрос?

– Нет, – не дожидаясь приглашения, я уселась на низкую табуретку. – Это я так. Сама с собой разговариваю.

Мальчишка снова ухмыльнулся. При том, что он вел себя просто по-свински, при том, что от его взгляда у меня мороз пробегал по коже, проскальзывало в нем что-то симпатичное. Может быть, потому, что в этот момент у меня появилась надежда?

– Ну вот, – мальчишка открыл дверцу в стене, вытащил что-то, моментально закрыл, и я так и не поняла, как его тайник работает. – У меня тут осталось немного.

И он высыпал на деревянный темный стол горсть кругляшков. Не то горошины, не то конфеты – желтые, зеленые и серые.

– Это семечки правды. Ты берешь одно, я – другое. Глотаем на счет «три».

Я насторожилась:

– Ты даже не сказал, что это такое!

– Я сказал – это семечки правды. Я глотаю – ну и ты глотаешь. Все честно.

В нем было что-то завораживающее. У меня никогда, даже в младенчестве, не было охоты тянуть в рот что ни попадя. А тут я, как загипнотизированная, поднесла к губам желтый кругляшок.

Он тоже взял желтый:

– На счет «три».

Я вдруг подумала: что если я проглочу, а он не проглотит? Если это отрава, и он задумал обмануть меня?

– Давай поменяемся, – сказала я решительно. – Давай свой.

– Осторожная, – он сверкнул белыми зубами. – Они одинаковые. Но – как хочешь.

Мы поменялись горошинами.

– Раз, – очень серьезно сказал мальчишка, – два… Три!

Я все-таки дождалась, пока он проглотит, и тогда только – так уж и быть! – проглотила и свою горошину. Хотя безопаснее, наверное, было бы спрятать ее за щекой.

– Ты хотела жульничать, – сказал мальчишка.

– Нет. Просто…

– Хватит. Теперь решаем, кто первый спрашивает. «Камень-ножницы-бумага».

В эту игру я играла с мальчишками еще в детском садике, но никогда бы не подумала, что она в ходу здесь, в бывшем загробном царстве.

– Раз-два-три, – снова сказал мальчишка.

Надо отдать ему должное – он не жульничал ни капельки. Мы одновременно выбросили руки – у него был кулак, то есть «камень». У меня открытая ладонь, то есть «бумага». Бумага накрывает камень, а значит, первой выпало спрашивать мне.

– Давай, – мальчишка сдвинул брови. – Быстрее.

Его бледное лицо еще больше побледнело под сажей.

– Как тебя зовут? – выпалила я.

Он вздохнул с облегчением. Прямо-таки обмяк:

– Максимилиан. Ничего глупее ты спросить не могла?

– Ты правда маг?

– Это второй вопрос. А теперь моя очередь… Смотри только, не соври. А то знаешь что будет…

– Не знаю, – мне вдруг стало неуютно.

Он поднял белесые брови:

– Плохо, если не знаешь. Соврать с семечком правды в животе… М-да. Слушай мой вопрос. Ты можешь уйти назад, за Печать?

Я облизнула губы. Все это было как-то… будто понарошку. Будто не со мной. Эта комната, увешанная флагами поверженных армий. Этот мальчишка с нехорошими глазами. Это «семечко правды» у меня в животе…

Живот вдруг как заболит! Я охнула и скрючилась на табуретке.

– Отвечай скорее. Оно не будет долго ждать.

– Да, – выдохнула я. – Да.

Боль исчезла так же мгновенно, как и появилась. Мальчишка торжествующе ухмылялся:

– Еще по вопросику?

– Погоди, – я тяжело дышала, мне было страшно. – Что делает семечко правды, если съесть его и соврать?

– Я бы тебе показал, – мальчишка покосился на свои кругляшки. – Но у меня их мало. Жаль просто так тратить… Ну короче, кто соврал – умирает. Так что не ври.

Я уставилась на рассыпанные по столу горошины. Вот это игра. Вот это развлечение. И надо же мне было так по-глупому проворонить вопрос!

«Максимилиан»… Что мне его имя? Надо было спрашивать про принцев!

– Еще? – он видел, что я трушу.

– Ладно, – я подавила дрожь. – Еще по одному.

Мы одновременно взяли горошины. Я чуть не поперхнулась – «семечко правды» встало у меня поперек горла.

– Раз-два-три!

На этот раз у меня были «ножницы», а у него – по-прежнему «камень». Камень тупит ножницы. Первый ход достался Максимилиану.

– У тебя есть ключ, чтобы открыть Ведьмину Печать? – отчеканил он, глядя мне в глаза.

Я закусила губу. Вот попалась, так попалась; в животе заныло, как будто я проглотила кнопку. Боль нарастала со скоростью несущегося поезда.

– Да, – выплюнула я сквозь зубы. В глазах Максимилиана появился нехороший блеск.

– Теперь ты.

Я набрала побольше воздуха:

– Какие тут есть принцы?

Он удивился. Захлопал глазами. Поморщился, приложил ладонь к животу, заговорил быстро-быстро:

– Принц-деспот. Он сейчас атакует наш замок. Принц-пленник. Это его брат, он сидит в темнице неизвестно где. Принц-саламандра, он живет в стране вулканов. Был еще Принц-рыба, но он утонул… Принц-чума, будь он проклят. Все, больше ничего не знаю!

Он вздохнул с облегчением и помассировал живот:

– Ну у тебя и вопросики.

– У тебя не лучше.

Максимилиан прищурился:

– Еще по одному?

Я знала, что он спросит. Он спросит, где ключ, и я ему покажу – или помру с этим проклятым «семечком» в животе.

– Нет, – сказала я. – Хватит.

– Ты ведь ничего про меня не узнала. Кроме имени.

– Значит, обойдусь, – я встала. – Спасибо за угощение, спасибо за развлечение. Я ухожу.

Максимилиан остался сидеть:

– Прежде чем выйти, теперь придется спросить, где дверь. И как найти дорогу назад.

Я раздвинула тряпье на стене в том месте, откуда мы вошли. Каменная кладка, и никаких признаков двери. Я сорвала висящий рядом флаг – то же самое. Максимилиан за моей спиной громко хихикнул.

Змееныш.

Я медленно обернулась. Одним красивым движением сдернула тряпку с посоха. Поднесла изумрудно-рубиновое навершие к лицу мальчишки, по-прежнему сидящего за столом:

– Понюхай, чем пахнет.

Он хохотнул еще громче:

– Ты мне ничего не сделаешь, малявка.

Я ударила молнией в стол – несильно, только чтобы напугать. Максимилиан подался вперед, поймал огонь ладошкой и отправил мне в лицо. Еще мгновение – и я бы сама себя ослепила.

Раскатились по всему полу кругляшки – семечки правды. А Максимилиан вскочил, вскинул руки, как дирижер, и по-паучьи зашевелил пальцами. В комнатушке запахло сыростью, плесенью, еще какой-то дрянью, с пальцев негодяя полетели искры. Я широко взмахнула посохом: искры погасли, запах разом исчез.

– Тоже мне маг, – Максимилиан встряхнул кистями, как фокусник. – Недоучка. Отдавай ключ.

Я разозлилась, но, к счастью, рассудка не потеряла. Собрала свою злость в животе, перекатила тугой комок в грудь, потом в левую руку – и вытолкнула из посоха, как из шланга, струю настоящего злого огня.

Максимилиан увернулся – быстрый и черный, как летучая мышь. За его спиной задымились флаги на стене. Язычки огня поползли по фигуркам всадников, уцелевших когда-то в сражении. Максимилиан снова вскинул руки, но тут я изо всех сил треснула его посохом по голове – без всякого волшебства, просто, как палкой.

Он взвыл, сорвал со стены флаг и пошел на меня, размахивая тлеющей тряпкой. Вокруг вертящейся ткани собирался плотный воздух, казалось, из рук мальчишки вырывается серый удушливый смерч.

– Сожгу! – мой посох плюнул бледным лучиком. Я струсила, я готова была отступить: в Максимилиане было что-то, заставляющее цепенеть. А смерч нарастал, развевались ткани на стенах, холодный ветер нес запахи гнили и дохлятины.

– Отдай ключ, – мой враг ухмылялся. – И тогда я тебя выпущу живой.

– Не надейся!

Посох наконец-то разразился боевым зеленым сполохом. Максимилиан опять уклонился, но его гадкий смерч исчез, а флаги на стене вспыхнули, будто на них плеснули бензином. Мы с мальчишкой кружили по комнате, не сводя друг с друга глаз, выбирая время для атаки и не позволяя ударить другому. Огонь расползался все шире. Дым лез в горло и выедал глаза. Пора было уносить ноги, но я не знала, где выход.

– Сдаешься? – спросил Максимилиан.

– Давай по-хорошему? – предложила я, сжимая посох мокрыми ладонями.

– По-хорошему я не умею, – он с сожалением оглядел горящие знамена. – Сколько ты тут напортила… Огонь, умри.

Он поднял руку. По комнате прошел ветер, я пошатнулась и чуть не упала. Огонь исчез отовсюду и сразу, и даже обгорелые края знамен больше не дымились.

– Ну ты кое-что умеешь, – сказала я после паузы, стараясь, чтобы голос звучал снисходительно.

– Зато ты не умеешь ничего, – сказал мальчишка.

– Послушай, – теперь я боялась, если честно, с ним ссориться. – Почему ты сразу начинаешь драться? Если тебе надо пройти за Печать, то так и скажи. Мы ведь можем договориться, правда? Ты мне поможешь здесь, я тебе помогу там…

– Да-да, – сказал он, скаля зубы. – Ты со мной по-доброму, я с тобой по-доброму…

– Вот-вот, – я понимала, что он насмехается, но старалась соблюдать спокойствие.

– Не выйдет, – Максимилиан смотрел мне в глаза своими черными гляделками, от этого взгляда я чувствовала себя мокрым канатом, который наматывают на палку. – Я некромант, девочка. И папаша мой был некромант. И дед. И прадед. И еще сто поколений некромантов.

Среди полутемной, задымленной комнаты я разглядывала его, будто в первый раз увидела.

И тут под стенами замка победно взвыла труба.

Молча, не глядя друг на друга, мы собрали с пола семечки правды. Во всяком случае, те из них, на которые еще никто не наступил.

– Пока мне от тебя один убыток, – сказал мальчишка.

– Будет и прибыль, – пообещала я без особой охоты. – Если ты нам поможешь.

– Я никому не помогаю просто так. Хочешь меня спрашивать – сама глотай семечко.

– Ты меня уже обо всем расспросил.

– Не обо всем. У меня полно вопросов. Будешь еще играть?

– Там сражение кончилось, – напомнила я.

– Известно, чем кончилось. Принц-деспот положил здесь половину своих и ушел.

– Меня ищут.

– Пусть ищут. Здесь никогда не найдут.

– Послушай, – я глубоко вздохнула. – Мне нужно сделать одно важное, трудное дело. От этого зависит… очень многое.

– Например?

– Например, жизнь одного хорошего человека.

Максимилиан присвистнул:

– По-твоему, это называется «многое»?

– Да, – я старалась не терять терпения. – Для меня это очень важно. И потом, знаешь, по ту сторону Печати люди привыкли дорожить жизнью.

Максимилиан моргнул.

– Твои предки-некроманты, – осторожно начала я, – из тех, кто ходил туда-сюда? Из того мира в этот? Когда Печати еще не было, когда здесь было царство мертвых?

– Хочешь бесплатный ответ?

– Хочу.

– Не получишь, – Максимилиан облизнул тонкие высохшие губы. – Или ты играешь, или нет.

– Почему ты не хочешь помочь мне? Просто советом? Подсказать?

– Потому что не хочу, – он улыбнулся, и на его щеках опять проявились ямочки. – Между прочим, мои предки так допрашивали пленников – они им семечки правды засовывали в рот насильно. И спрашивали. А те отвечали. А я с тобой честно играю. Хотя мог бы просто прикончить.

– Ну попробуй, – я снова разозлилась.

– Потом, – загадочно пообещал Максимилиан. Протянул руку, взял со стола зеленое семечко. Я, вздохнув, сделала то же самое.

– Раз… два… три!

Первой спрашивать выпало мне.

– Как мне встретиться с Принцем-деспотом?

– Его замок на севере, туда ведет большой тракт. Вдоль дороги стоят виселицы. Принц-деспот встречается с чужими только для того, чтобы решить – казнить их или оставить в рабстве.

Этот жених – для Филумены, подумала я отрешенно.

– Скажи, – глаза Максимилиана блеснули, – что такое из себя представляет твой ключ?

Ну конечно. Мог ли он спросить что-то еще?

– Это отпечаток на воске, – сказала я, не дожидаясь, пока прихватит живот. – Отпечаток пальца человека, который запер Печать с той стороны.

– Ух ты, – Максимилиан, кажется, удивился. – А в старину пальцы просто отрубали и давали тем, кто ушел. У моего прапрадеда к концу жизни один палец остался… На правой руке указательный.

Пора спрашивать, как отсюда выйти, подумала я.

– Играем? – спросил Максимилиан. – Еще?

– Еще.

В молчании мы заглотнули еще по горошине. Спрашивать первым выпало некроманту.

– Где ты хранишь ключ-отпечаток?

– В кармане, – простонала я.

– В правом или в левом?

– Это уже другой вопрос… Как найти Принца-пленника?

– Не знаю, – он довольно улыбался. – И это сущая правда. Просто не знаю, и все.

Я чуть не завыла в голос. Теперь он спросит, в каком кармане у меня ключ, а я… я спрошу, как отсюда выйти. И получится, что он меня ободрал как липку, узнал все до ниточки, а я знаю только, что Принц-деспот убивает гостей. Если не обращает их в рабство, конечно. Ценнейшая информация.

Правда, есть еще и Принц-саламандра, и Принц-чума. И очень жаль, что Принц-рыба утонул…

Но мне нужно пять принцев. Пять. Значит, придется привлекать не только деспота и чуму, но и Принца-утопленника, если получится. А не получится – значит, все зря, все прахом, напрасно я не послушала Оберона, напрасно все эти ужасы, напрасно Уйма, напрасно Максимилиан…

А может, мальчишка просто всего не знает? Мир здесь большой, неужели не найдется других принцев, поприличнее?

Максимилиан наблюдал за мной. Катал на ладони серую горошину. Я вдруг ощутила кураж приговоренного к смерти: он ведь все у меня выпытал! Велика ли разница – в правом кармане или в левом? Да как только выйду отсюда, ключ в другое место переложу!

И я храбро взяла новую кругляшку со стола.

– Раз-два-три!

– Как найти Принца-саламандру?

– Лететь до земли вулканов на огненном шаре. Перевозчики дерут страшные деньги, а по земле туда не добраться – гмурры.

– Кто?!

– Лишний вопрос. И моя очередь. Вот что…

Он открыл рот, чтобы спросить про карман, – и вдруг осекся. Наверное, в этот момент ему подумалось, что я никуда не денусь – ведь вопрос про то, как отсюда выйти, остался незаданным. А может быть, он, как и я, решил, что переложить восковой отпечаток из кармана в карман – дело одной секунды. Так или иначе, Максимилиан задумался. На мгновение. Не больше.

– Зачем тебе принцы?

– Чтобы женить на принцессах, – выпалила я.

– Что?!

Наблюдая сейчас за Максимилианом, я получила вознаграждение за все неприятности, какие скверный мальчишка успел мне доставить. Кажется, это называется реванш: юный некромант выпучил глаза, разинул рот и вдруг покраснел. Алый цвет пробился сквозь слой сажи на его щеках.

– Ты врешь, – сказал он с ужасом. – Но ты не можешь врать… А ну-ка!

И он схватил со стола целую пригоршню семечек правды.

Дальше мы играли в бешеном темпе, как шахматисты, затеявшие блиц-турнир. Я перечислила Максимилиану имена принцесс. Он поведал, что замок, в котором мы сейчас находимся, принадлежит его мачехе. Я рассказала об Обероне и его Обещании. Некромант выложил все, что знал о Принце-чуме:

– Он появляется неизвестно откуда и так же исчезает. Его можно узнать по запаху: трупная вонь тянется за ним, словно шлейф. Кого он коснется – умрет самое позднее через три дня, в страшных мучениях. И тот, кто коснется его жертвы, тоже умрет. И кто коснется того, кто коснулся, и так до бесконечности… Он вечный принц – его отец уже тысячу лет как обращен в камень вместе с троном, сидит там ни живой и ни мертвый. Ничего нет страшнее Принца-чумы. Ну разве что гмурры.

Нет, это все-таки не жених, подумала я с опасливым разочарованием. Даже для Филумены. Такого вообще нельзя пускать по нашу сторону Печати – мало ли, кого ему захочется коснуться!

Мы глотали и глотали горошины, я узнала, что Максимилиан давно решил уйти за Печать, он там будет промышлять магическим ремеслом и когда-нибудь найдет способ открыть проход для всех, как это было в старину. Я рассказала о Гарольде и с удовольствием призналась, что Печать с той стороны надежно охраняется. Максимилиан пересказал мне последние новости (такой-то осадил такого-то, победил и пошел на такого-то, но тот собрал войско…), а также рассказал, как умел, об окружающих землях (там развалины, там выжженное поле, там полуразрушенный город, а там оживленный базар). Мы так увлеклись, что не заметили, как со стола исчезла последняя целая горошина. На полу валялись раздавленные; Максимилиан полез под стол, и я слышала, как он там шарит ладонями и еле слышно ругается.

Я так и не спросила у него, как выйти. Все откладывала на потом. Дооткладывалась.

Некромант выбрался из-под стола с пустыми руками. Я молчала; за всю нашу длинную беседу я успела усвоить одно правило: у этого мальчика ничего нельзя просить. Откажет просто так, из вредности.

– Ну что? – Максимилиан уселся напротив.

– Скромненькие у тебя запасы, – на самом деле у меня уже живот пучило от этих «семечек».

– Это ты их сапожищами растоптала. Да еще флаги мне спалила. Недотепа.

Я сдержалась.

– Ладно, – Максимилиан вздохнул. – Пошли.

* * *

В замке справляли победу.

На кухне, где утром было пустынно и холодно, теперь дым стоял коромыслом. Вертелись над огнем огромные куски мяса, шкворчал жир на сковородах, гремели котлы и стучали ножи. Я поняла, что голодна до умопомрачения.

Максимилиан на секунду исчез, потом вернулся с жестяной коробкой под мышкой. Там были не колбасы, как мне хотелось бы, не лепешки и не овощи – там были мелкие красные яблочки, засахаренные до крахмального хруста.

– Угощайся, – Максимилиан протянул мне коробку царственным жестом. Я не стала даже задумываться, отравлены эти яблоки или нет: взяла первое попавшееся и сунула за щеку, как леденец.

Мне нужно было найти Уйму. О том, что людоед мог запросто погибнуть в бою, страшно было и думать.

– Макс, где они все? Где воины?

– Как ты меня назвала? – удивился некромант.

Я вспомнила Макса Овчинина. Какой он все-таки хороший, спокойный, совершенно безопасный парень.

– Извини, – сказала я Максимилиану. – У меня один знакомый есть… А тебя нельзя так называть – Макс?

Он пожал плечами:

– Ну называй, если хочешь. А пируют внизу, в чертоге.

– Я пошла, – сказала я решительно. – Спасибо, Макс, ты меня развлек…

Он улыбнулся невинно и сладенько:

– Тебя в чертог не пустят. Без меня – ни на порог.

– А вот проверим.

– Проверяй, – он взял из коробки еще одно яблоко. – Удачи.

Мы стояли, прижавшись к стене широкого коридора, и мимо нас – туда-сюда – бегали слуги. В спертом воздухе носились запахи пота и чеснока. На нас никто не обращал внимания; я оперлась о посох:

– Прощай.

– Прощай, – он раскусил яблоко с таким звуком, будто сплющился под молотом чей-то высохший череп.

– Я пошла.

– Иди.

Я повернулась к нему спиной и пошла по коридору налево. Дошла до развилки. Остановилась и оглянулась. Максимилиан не двигался с места – стоял, глядел мне вслед и ел засахаренные яблоки.

Рука моя потянулась к карману. Восковой оттиск был на месте. Я завернула за угол – и быстро переложила ключ из одного кармана в другой.

Да, великая тайна. Большой секрет. Надо скорее разыскивать Уйму и удирать отсюда куда глаза глядят, хоть бы и в лапы к Принцу-деспоту.

Мимо протрусил, одышливо посапывая, слуга с кастрюлей на голове. Не раздумывая, я пристроилась за ним в затылок. Слуга топотал, я бежала за ним. Поначалу пыталась вести счет поворотам и лестницам – но потом сбилась.

Чем ниже, тем захламленнее становились переходы. Валялись деревянные обломки с остатками резьбы, обгорелые тряпки, хрустели под ногами глиняные и фарфоровые черепки. На покосившемся трехногом столе кто-то лежал. Я мельком на него взглянула – и остановилась, словно налетела на стенку.

Это был Мастер-Генерал! Он лежал на спине, раскинув руки, голубые глаза стеклянно глядели в потолок. Все та же кружевная рубаха взялась коркой от крови, а из груди торчал все тот же стилет – мне показалось даже, что я узнаю рукоятку.

Какой кошмар. Он помог им выиграть битву, отстоять замок, выжил в бою… А они в благодарность зарезали его и бросили валяться здесь, среди хлама и мусора. А сами пируют в чертоге.

Мне стал противен и весь этот замок, и его защитники. Захотелось уйти поскорее, а главное – со страшной силой захотелось домой. Я повернулась…

Незнакомый воин стоял в дверном проеме, почти упираясь макушкой в низкий потолок. Отправляясь на победный пир, он даже не снял доспехи – на груди его поблескивали, затейливо переплетаясь, стальные пластины. Широкие плечи, прикрытые массивными наплечниками, полностью загораживали проход. В опущенной руке воин держал шлем с помятыми перьями, а под мышкой у него торчал тусклый волнистый меч.

Он молчал и глядел на меня, будто ждал ответа.

Я отступила. Подняла посох. Железный человек не удивился и, конечно, не испугался. Его желтые глаза, круглые, как у совы, мигнули – и снова неподвижно уставились мне в лицо.

– Что вам надо? – почти выкрикнула я.

– Мармелада, – сообщил воин. У него была странная манера говорить не на выдохе, а на вдохе, и от этого голос получался жуткий, свистящий.

В этот момент я его узнала – и от удивления чуть не выпустила посох.

– Уйма?!

Звякнув кольчугой, он подошел ближе. Я глазела на него, забыв, где нахожусь.

Он побрился. Борода, в которой раньше тонуло его лицо, валялась теперь на полу какой-нибудь цирюльни… Хотя что я говорю? Острый ножик и обломок зеркала – вот вам и вся парикмахерская. Под бородой обнаружился незнакомый человек – белое, даже синеватое лицо с толстым шрамом на скуле, со впалыми щеками и круглыми розовыми губами. Из ноздрей крючковатого носа по-прежнему выглядывали короткие волоски, и два пышных куста росли из ушей жалкими воспоминаниями о былой людоедской красоте.

– Ого, – пробормотала я. – Где ты взял доспехи?

– Добыл в бою, – бывший людоед небрежно тряхнул шлемом. – Надо уходить. Я здесь все уже узнал.

– Это я здесь все уже узнала!

– Мы здесь все узнали, – примирительно сказал Уйма. – Пошли.

Он отодвинулся, освобождая проход, из-за спины у него выскочил слуга с блюдом, полным раскаленных углей. Я отшатнулась, забыв о трехногом столе. Крак! – еще одна ножка подломилась, столешница накренилась кузовом самосвала, и мертвое тело со стилетом в груди сползло на пол, оставляя за собой красную дорожку.

Слуга даже не повернул головы – умчался по делам. Я подошла поближе к Уйме. Превозмогла желание ухватиться за толстую руку в кольчужном рукаве:

– Кто его убил, ты не знаешь?

– Никто его не убивал, – Уйма разглядывал мертвеца, лежащего теперь на боку. – Он у них всегда так – полежит-полежит и встанет. Если враг у ворот. Если в нем большая нужда, вроде как вчера.

– Пойдем отсюда, – сказала я, помолчав.

– Ты ужинала?

Полчаса назад я готова была проглотить слона. Сейчас у меня начисто пропал аппетит.

– Пойдем, Уйма, пожалуйста…

Он пожал плечами.

* * *

Мы вышли за ворота без лишнего шума, но ни от кого особенно не прячась. Поле перед замком было вытоптано, у ворот лежало опрокинутое стенобитное орудие. Чуть дальше – обломки катапульты. Поодаль высилась куча мешков, набросанных один на другой; я присмотрелась. Мешки смутно напоминали человеческие фигуры с руками-ногами, а кое-где на мешковине были даже нарисованы лица! Огромные куклы были изрублены, распороты, песок из них почти высыпался, осталась куча тряпья.

– Что это?!

– Сам удивляюсь, – пробормотал людоед. – Понаделали кукол, набили песком, пришел Мастер-Генерал – куклы встали и пошли. Страшное дело. Стрелы в них увязают, мечи тупятся… Его в клочья надо изрубить, чтобы он рассыпался, а разве он даст себя рубить?

Я вспомнила Максимилиана: «Куклы. Боевые игрушки Мастера». Солнце склонялось к горизонту; куча тряпичных бойцов отбрасывала длинную тень.

– Этот Мастер-Генерал… Он как-то их оживил, да?

– Мастер-кукловод, – проворчал Уйма. – И ведь не только кукол водит.

– А кого еще?

– Людей, разумеется. Я видел. Как он скомандовал: «В атаку». Все вперед как бешеные ломанулись. Слабые, сильные, трусливые, хромые… все.

– А ты?

Людоед долго молчал.

– И меня пробрало, – признался наконец. – Сперва ничего, ничего… А потом ка-ак… барабаны в ушах, в животе боевая песня. Вспомнил юность, понимаешь.

Уйма улыбался незнакомой улыбкой. Может, все дело в том, что лицо у него бритое? Я попыталась справиться с нарастающим беспокойством. Дальше мы шли в молчании шагов примерно сто.

– Потом просыпаюсь, – проговорил вдруг Уйма, – посреди мясорубки. Те и рады уже отступить, так наши фланги сомкнули и месят направо и налево. А я вообще уже не различал – кто наши, кто ихние…

– Ты знаешь, что такое мясорубка?

– А как же!

И снова его ответ мне очень не понравился. Зачем им на островах мясорубка, людоедам? Уйма снова замолчал, и я не стала его расспрашивать.

Отойдя на приличное расстояние, мы оглянулись.

Мрачное серое строение с высокими стенами, с двумя башнями по бокам и массивным выступом в центре, замок был похож на боевого носорога, всю жизнь проведшего в схватках. Ни тебе балов, ни турниров, ни прочих радостей жизни – только бойня, атака за атакой, короткий перерыв на ужин и снова война.

– Кто это там? – спросил Уйма.

– Где?

Я присмотрелась. С такого расстояния мои глаза ничего не могли разобрать.

– Мальчишка? – спросила я с нехорошим предчувствием.

Уйма кивнул, не сводя с замка глаз.

– Он далеко, – сказала я. – Он нас не достанет.

– Кто это?

– Да так, – я отвела глаза. – Просто один знакомый.

Мы шли на север. Наступал уже вечер, когда у дороги нам повстречалась первая виселица.

– На верном пути, – сказал Уйма.

К моему большому счастью, виселица была пуста. Черная петля покачивалась, притворяясь безвредной веревкой.

– Сядем и перекусим, – предложил Уйма.

Я согласилась. Запасливый людоед утащил с праздничного стола целый мешок мяса, сыра, лепешек и кислых бледно-синих слив. От странных фруктов сводило скулы, зато они утоляли жажду.

Я ела и поглядывала на Уйму. Невозможно было привыкнуть к его новому обличью. Только я успела притерпеться к тому, что у меня в спутниках людоед, как вдруг знакомый дикарь без всякого волшебства превратился в незнакомого рыцаря. И это меня скорее пугало, чем радовало: дикаря, как известно, можно обмануть, провести, ну как-то «превзойти мозгами». А от этого нового Уймы я не знала, чего и ждать.

Так примерно я размышляла, но по мере того, как мой желудок становился все полнее, настроение делалось все лучше, и скоро мне уже не хотелось задумываться о неприятных вещах.

– Дело не так-то уж плохо, – взялась я рассуждать, когда ужин был съеден. – Принц-деспот – это раз. Принц-пленник – это два…

– Никто не знает, где Принц-пленник, – заметил Уйма.

– Ну его братец-то должен знать? Я так поняла, что Принц-деспот его и запленил… Заточил… Посадил, короче.

– Он запленил его не за тем, чтобы женить, – возразил Уйма.

– Тогда мы должны уговорить – пусть выпустит, – сказала я не очень уверенно. – Все-таки брат… Ты не знаешь случайно, из-за чего они поругались?

– Жритраву, – задумчиво сказал Уйма, поглядывая на пустую петлю. – Из-за чего ругаются принцы? Из-за трона. Я так думаю.

Я уныло смотрела на обглоданную кость в его руках. Ну почему, почему все так сложно? Почему за Ведьминой Печатью нам не встретилась мирная, процветающая страна, где прекрасные, благородные принцы рвут ромашки, мечтая о невестах?

– Может быть, нам начать с Принца-саламандры?

– Гмурры, – коротко ответил Уйма.

– Кто это?

– Не знаю. Но все говорят, что до Принца-саламандры только на огненном шаре. Из-за гмурров.

– А где тут остановка огненных шаров?

– Остановка?

– Ну станция. Пристань. Гнездо.

– На запад за лесом, на высоком холме. Но сперва нам надо награбить денег.

– Мы не грабители.

Уйма не удостоил меня ответом. Он лег на спину, вытянувшись во весь рост, и закинул руки за голову. Железные пластинки панциря чуть разошлись, как чешуйки, на его груди. Наверное, это был очень хороший доспех.

– Мы напрасно идем к Принцу-деспоту, – изрек Уйма лежа. – Он убьет тебя, а меня приспособит крутить какое-нибудь колесо. На мельнице. Или на руднике.

– Он же разбит, – напомнила я. – Он потерпел поражение. У него не осталось войска.

– Мой папа, Охра Костегрыз, никогда не уходил в поход, не оставив дома, в деревне, запасной отряд. Почему ты думаешь, что Принц-деспот должен быть глупее моего папы?

Я молчала. Мне нечего было ответить. Уйма валялся, отдыхая, расстелив по траве широкие кольчужные рукава.

– Зачем таскать на себе эту тяжесть? – спросила я, ни к кому не обращаясь.

– А мне нравится. У нас на островах такого нет.

Вечерело. Я страшно устала. Ныли ноги. Клонило в сон. Мы только сутки за Печатью, а кажется – целый год. И ничего еще не сделано. Надо вставать и идти, а сил нет.

– Уйма, давай здесь заночуем.

– С дороги бы убраться, – людоед смотрел в темнеющее небо. – Мало ли кто тут ездит…

Будто в ответ на его слова в отдалении, там, откуда мы пришли, послышался негромкий топот.

– Уходим! – я вскочила, откуда только силы взялись. Уйма остался лежать:

– Три лошади. Одна повозка. Пеших с десяток, не больше. Ничего они нам не сделают, а вот спросить – спросить у них можно.

Я снова села и положила посох на колени.

Путники показались через полчаса. Лошадей в самом деле было три: одна запряжена в телегу, две с поклажей, их вели под уздцы тощие женщины в рваных плащах. Впереди выступал старик, борода у него была седая и клочковатая, а на голове поблескивала странная шапка. Только когда он подошел поближе, я поняла, что это корона! За коронованным шли, понурив головы, мужчины и женщины разных лет, одна несла на руках младенца.

Король? Принц?!

– Здравствуйте, люди добрые, – сказал Уйма с добродушием истинного людоеда. – Куда путь держите? И что везете?

Он вытянул шею. Я посмотрела на повозку и обмерла: на дне ее, устланном плащами, лежал, глядя в вечернее небо, Мастер-Генерал! Я захлопала глазами; даже в сумерках ошибиться было невозможно, я ведь видела его и вчера живым, и сегодня мертвым. Это был точно Мастер, только рубашка на нем была не белая, а синяя, и из груди торчал не стилет, а сразу две стрелы. Я быстро отвела глаза.

– Идем по своим делам, – глухо ответил старик в короне. – Ищем справедливости.

– Уж не у принца ли деспота? – удивился Уйма.

Люди мрачно переглянулись.

– Настанет время, – с угрозой проговорила женщина, когда-то красивая, а теперь очень костлявая и бледная, – и Мастер откроет глаза. Тогда мы посчитаемся с деспотом и отвоюем свой замок. Тогда ты не станешь насмехаться над нами, чужак.

И все они с надеждой посмотрели на труп, а труп глядел в небо, никак не отвечая на их молчаливую мольбу. Я тряхнула головой; когда они успели выкрасть труп из замка? Переодеть? Заменить стилет двумя стрелами? Когда они все это успели, но главное – зачем?

Уйма был озадачен не меньше меня.

– Вчера он уже открывал глаза, – сказал он нерешительно. – Еще сегодня утром я бился под его рукой.

Люди на дороге разом загомонили, обращаясь друг к другу. В их голосах была горечь и злость.

– Справедливость есть, – сквозь зубы сообщила Уйме бывшая красавица. – И мы встанем. Это будет скоро!

– Погодите, – вмешалась я неприлично тонким голосом. – Мы не знаем, кто вы…. Нет ли среди вас принцев? Настоящих?

Все замолчали и так на меня уставились, что мне захотелось спрятаться за Уйму.

– Наших принцев, – глухо сказала женщина, – убили враги много лет назад. Но мы еще поквитаемся!

И, не тратя больше слов, потащила за повод лошадь с поклажей. За ними двинулась телега; выпучив глаза, я смотрела, как проплывает мимо пронзенный стрелами Мастер-Генерал.

Хромая, спотыкаясь, усталые люди уходили все дальше, пока наконец не скрылись из виду. Мы с Уймой еще долго молчали.

– Может, это его брат-близнец? – спросила я наконец.

Людоед пожал бронированными плечами.

* * *

Уйма заснул первым. Дышал он, как всегда, бесшумно, так что я долго не могла понять: спит? Или притворяется?

Он спал.

Из-за облака вылезла луна и уставилась на меня гипнотизирующим взглядом. Я повернулась на бок, закрыла глаза.

Что сейчас делает Оберон? Считает ли он, хоть в глубине души, что я не упрямая маленькая дура, а верный Королевству маг, рискующий жизнью ради своего государя?

Что сейчас делает Гарольд? Не сидит ли в тюрьме по обвинению в государственной измене?

Отбита ли атака кочевников, и спасен ли город?

Уйма сладко облизнулся во сне. Потянулся – и снова успокоился. А еще дикарь, называется. Нет чтобы караулить ночью. А то ведь напрыгнут враги и возьмут нас, тепленьких…

Над землей стелилась ночная сырость. Я обхватила себя за плечи и перевернулась снова на спину. Зажмурилась, чтобы не видеть луну.

Кто такой Мастер-Генерал? И почему он то оживает, то умирает снова?

Зачем те люди, которых мы встретили, возят мертвое тело в повозке?

Какая странная страна…

* * *

Я всю ночь спала урывками и проснулась первой. Уйма дрыхнул. На пластинах его панциря (а он спал, не снимая доспехов) выступила роса.

У меня затекли руки, ноги, шея, даже, кажется, язык. Морщась и потирая бока, я взобралась на небольшой кряж, нависающий над дорогой.

Пусто. На севере, в тумане, виднеется следующая виселица – путеводный знак, ведущий к принцу-деспоту. Я вздохнула; хотелось принять душ. Или хотя бы умыться, желательно не росой.

В стороне от дороги я разглядела заросли камыша. Озеро? Болотце? Подойти и глянуть поближе?

Уйма спал. Я попыталась вытащить мешок с продуктами из-под его локтя, но людоед был не прост – разлегся так, чтобы даже во сне защищать свое добро. Рука у него и так была тяжеленная, а кольчужный рукав сделал ее просто неподъемной. Я сдалась.

Над крохотным озерцом кружились мошки. Раздвигая посохом камыш, я пробиралась вперед; уже показалась вода, чистая, прозрачная до самого дна. Я сделала еще шаг…

Над моей головой свистнула веревка. Петля захлестнулась на посохе. Рывок – гладкое дерево, обжигая ладони, рванулось из рук, и сколько я ни пыталась удержать его – упустила.

Из камышей поднялись трое. Двое взрослых (я мельком видела их в замке) и Максимилиан.

– Далеко собрались, пришельцы из-за Печати? – мальчишка ухмылялся во весь рот. Один из стражников, тот, что кидал лассо, перебросил ему мой посох. Максимилиан поймал.

– Ого, – взвесил посох в руке. – Стоящая штука. Можно крышу подпереть, если вдруг просядет.

За моей спиной была вода в болотистых берегах. Справа – один взрослый враг. Слева – другой. А прямо передо мной – мальчишка Максимилиан; раздумывать было некогда.

До него было пять шагов, или два прыжка. Он вскинул мне навстречу руки, согнул пальцы наподобие когтей. Я почувствовала, как сгущается вокруг него гнилой и тусклый кокон заклинания, но не захотела остановиться. Или не смогла.

Поняв, что не успевает с колдовством, он попытался увернуться, и это ему почти удалось. Почти, потому что я все-таки успела ухватиться за навершие своего посоха. Долю секунды мы тянули его в разные стороны, как щенята большую кость, потом я поняла, что тут мне все равно не победить, и разжала пальцы. Максимилиан не удержался на ногах и шлепнулся, ломая камыши, а я бросилась туда, где бессовестно дрыхнул мой защитник.

Далеко мне уйти не удалось. Петля захлестнулась и дернула назад, как на резинке, я упала и покатилась по земле. Веревка впилась в локти, я завертелась, как червяк на крючке, пытаясь высвободить руки.

– Убей волосатого, – услышала я голос Максимилиана. – Скорее, пока он спит!

Я извивалась на траве. Максимилиан подошел и направил на меня мой же посох:

– Тихо. Если будешь себя хорошо вести, мы не убьем тебя, когда уйдем за Печать. Останешься здесь.

Его глаза смеялись. Я горько пожалела о том, что так и не научилась у Оберона убивать врагов взглядом.

Было тихо. Очень тихо и на земле, и на небе. Не слышно ни шагов, ни борьбы, ни предсмертного хрипа. Только где-то проснулась и робко пискнула ранняя птичка.

– Где вы там? – начальственно крикнул Максимилиан.

Из-за кустов вышел Уйма. Шагал неторопливо, покачивая в руке волнистый меч, как дирижерскую палочку.

Максимилиан отбросил мой посох. Вскинул руки, растопырил согнутые пальцы с длинными ногтями, между его ладоней запрыгали искры. В следующую секунду в руках некроманта сгустилась чернота, темный клубок соскочил на траву и вдруг вырос почти до неба (так мне, во всяком случае, с перепугу показалось). Из черноты слепилось существо вроде огромной обезьяны с руками-дубинами, ручищи протянулись к Уйме, и дальше я уже не стала смотреть.

Выбраться из петли! Веревка казалась липкой, будто толстенная паутина. Веревка казалась живым существом с собственной злобной волей. Кряхтя, рыча и постанывая, я сумела все-таки сбросить ее. Мой посох лежал неподалеку, а некромант был поглощен сражением Уймы с неведомой тварью из дымного клубка.

Людоед кружил, уходя из-под ударов черного чудища. Его меч проходил сквозь морок, не нанося противнику вреда. А гадкая Максимилианова тварь только казалась неповоротливой: рука-дубина врезалась Уйме в плечо, и людоед отлетел, как пушинка.

Я дотянулась до посоха, приподнялась на колене и запустила молнию в Максимилиана. Некромант успел отразить мой удар, да так метко, что я сама чуть не поджарилась. Тем временем проклятая тварь снова дотянулась до Уймы и так стукнула его, что людоед упал и остался лежать.

У меня не было времени подниматься с колен. Страх за Уйму и злость на Максимилиана свились в один горячий клубок, поднялись из живота в грудь и хлынули через левую руку – через посох – в сотворенное колдовством чудовище. Тварь замерла с занесенным кулаком, издала странный звук, словно присвистнула сквозь зубы, и распалась черными кляксами дыма.

Пот заливал глаза. Я почувствовала себя легендарным героем, победителем страшилищ. Мне захотелось смеяться и танцевать. Захотелось подойти к Уйме и, снисходительно улыбаясь, протянуть лежащему руку…

В этот момент триумфа меня схватили за горло, сзади. Я снова упала на колени:

– Пусти! Гад!

Максимилиан хихикнул за моей спиной. У него были твердые, как проволока, и очень холодные пальцы. Я попробовала сбросить его – проще было бы избавиться от клеща. Уйма лежал, как мертвый, широко раскинув ноги в кожаных штанах.

– Ты упустила свое счастье, девочка.

В следующую секунду некромант навалился мне на плечи, я врезалась лицом в навершие посоха и чуть не ослепла от боли. Пальцы на горле ослабили хватку, зато чужая рука была теперь в моем кармане.

– Вот и все, – как сквозь туман, я увидела восковой ключ на грязной и узкой ладошке некроманта. – Что передать твоим друзьям за Печатью?

Я потянулась к посоху, но Максимилиан наступил на него сапогом:

– Вот видишь, как опасно играть в «честные ответы» с незнакомцами. Не бойся, я оставлю тебя в живых. Тут так интересно кругом, так много удивительного, ты познакомишься с Принцем-деспотом и его надсмотрщиками, со странствующими палачами, с гмуррами… Когда ты в следующий раз откроешь глаза, я буду уже…

Максимилиан не договорил. Все еще улыбаясь, он вдруг свалился на меня, легкий, как нетопырь, и безвольный, как огородное пугало.

За спиной у него стоял Уйма с окровавленным лицом. Я впервые услышала, как людоед дышит.

* * *

– Ты все ему выболтала?

– Мы играли в «честные ответы», – я отвернулась. После того как мы сражались вместе, спасали друг другу жизнь и чуть не погибли, Уйма мог бы вести себя потактичнее.

На широченной ладони людоеда лежал восковой оттиск – отпечаток пальца Гарольда.

– Отдай, – я протянула руку.

Уйма посмотрел с сомнением.

– Это было дадено мне, – я сдвинула брови. – Гарольд дал мне. Я королевский маг, ясно?

– Потеряешь, – с сожалением сказал Уйма. – Или отымут. Или расплавится. На.

Я поймала восковой отпечаток и снова положила в карман. Настроение было ужасное, болела шишка на лбу, ныло ушибленное колено. Впереди была дорога вдоль виселиц и встреча с принцем-деспотом, чьим именем окрестные матери пугают непослушных детей.

– Деньги, – с удовлетворением сказал Уйма. Стоя на коленях перед бесчувственным Максимилианом, он перебирал мешочки, привешенные к мальчишкиному черному поясу.

– Оставь, – сказала я брезгливо. Уйма и ухом не повел – выворачивал мешочки один за другим.

Максимилиан лежал, поверженный и жалкий, под носом у него запеклась струйка крови. Белое лицо казалось бумажным, белые кисти, выглядывающие из черных рукавов, – фарфоровыми. Даже длинные, хищные ногти не казались теперь зловещими – просто мальчишка с нестрижеными ногтями. Тощий, хрупкий пацан. А здоровенный дядька огрел его кулаком по затылку…

– Фу ты, – Уйма высыпал из очередного мешочка пригоршню мелких костей. – Гадость какая.

– Что это?

– Нетопырьи кости, для колдовства. Слушай, Лена, а дружок твой, часом, не некромант?

– А что?

У людоеда зашевелились волосы в ноздрях.

– Некромант?

– Откуда я знаю, – соврала я неизвестно зачем.

Уйма покачал головой:

– Хорошие у тебя друзья…

– Уйма, ты понимаешь, что говоришь?! Какой он мне друг? Он меня чуть…

Я осеклась. Уйма раскрыл следующий мешочек, тот был полон серых, желтых и зеленых горошин.

– Семена правды!

– Чего?

Захлебываясь, я рассказала Уйме все, что знала. Чем дальше я говорила, тем светлее становилось лицо людоеда.

– Жритраву, – проговорил он с явным удовольствием. – Не было матросов, так акула помогла.

В следующем мешке были мелкие засахаренные фрукты. Максимилиан тем временем вздохнул, его веки опустились ниже, в щелке между белесыми ресницами дрогнули глазные яблоки.

– Уйма, он очнулся.

Странно улыбаясь, людоед наклонился над Максимилианом и двумя волосатыми пальцами зажал ему нос. Мальчишка он неожиданности широко раскрыл рот, и Уйма уронил туда желтое семечко правды – так ловко, что парень невольно сглотнул его.

– А что тебе, дружок, связать надо, чтобы ты не колдовал?

Максимилиан широко раскрыл глаза. Прошла секунда. С ненавистью глядя на Уйму, мальчишка завозился на траве, потянулся руками к животу, скрючился, охнул, выкрикнул людоеду в лицо:

– Руки! Пальцы! Чтобы ты сдох!

Дальше мы пошли втроем. Впереди шагал Уйма, и Максимилиану, которого людоед тащил на веревке, приходилось почти бежать за ним.

Я замыкала процессию. Я тоже почти бежала, хорошо, что Максимилиан этого не видел.

На пути – то справа, то слева – то и дело возникали виселицы. Иногда пустые. Иногда на них кто-то висел, и я тогда низко опускала голову и смотрела только себе под ноги.

Скоро я заметила, что и Максимилиан не смотрит на повешенных. Только покажется из-за холма нагруженная телом виселица – мальчишка опускает глаза, высматривает что-то на дороге, будто ищет в пыли иголку.

В полдень, когда солнце поднялось высоко, мы сделали привал на верхушке кряжистой скалы – чтобы видеть дорогу в обе стороны. Уйма разделил со мной поровну остатки вчерашнего ужина. Максимилиану не дал ничего. Мальчишка сидел на камне, смотрел вдаль, словно его ничто вокруг не интересовало и ничто не касалось.

– На, – я раскрыла мешочек с засахаренными фруктами.

– Как я буду есть? – раздраженно спросил Максимилиан. Его руки были крепко связаны за спиной, и даже пальцы Уйма заботливо опутал каждый своей веревочкой.

Я поколебалась.

– Открой рот. Я тебе в рот буду класть.

Максимилиан ухмыльнулся так отвратительно, что я пожалела о своей доброте.

– Не бери в голову, – Уйма с хрустом раскусил кость. – Мы его семечками кормить будем. Семечками правды.

Улыбка на лице некроманта померкла. Уйма вытащил мешок с горошинками, взвесил в руке:

– Изрядно. Нам хватит.

* * *

– Ты некромант?

– Да! – Максимилиан чуть не поперхнулся очередным зернышком.

– Я знал, – проурчал Уйма. – Я знал… Чего боится Принц-деспот?

– Ничего он не боится!

– А что он любит?

– Захватывать чужие замки, города, рудники и рабов, – в глазах Максимилиана промелькнуло злорадство. – Воевать и сражаться! Вот что он любит!

– А еще?

Максимилиан молчал. Одно проглоченное зернышко требовало ответа только на один вопрос, и мальчишка внимательно следил за тем, чтобы не сболтнуть лишнего.

Уйма невозмутимо сунул Максимилиану в рот очередное «семечко»:

– Как сделать, чтобы Принц-деспот нас выслушал?

– Покажите ему силу, – Максимилиан поморщился. – Он уважает только силу.

Уйма подбросил на ладони новую серую горошинку.

– Дайте пожрать, – вдруг возмутился Максимилиан. – У меня живот пучит!

– Нету жратвы, – бесстрастно отозвался Уйма. – Не заработал еще.

Мальчишка стиснул губы. Уйма снова зажал ему нос; я отвернулась. Что-то мне подсказывало, что Оберон не стал бы допрашивать связанного пленника с помощью зернышек правды. Но ведь он великий волшебник и великий король…

И жизнь Оберона в моих руках. Да еще в Уйминых волосатых лапищах; я вздохнула.

– Как пройти в замок принца, чтобы нас не было видно? – вкрадчиво спросил Уйма.

– Через Соленую Бездну, – простонал мальчишка. – Эй, дайте мне хоть чем-нибудь эту дрянь закусить!

Я положила засахаренное яблоко ему в рот. Максимилиан зажмурился от удовольствия. Я дала ему еще одно.

На пятом яблоке я потеряла бдительность, и он цапнул меня зубами за палец. До крови.

От неожиданности я вскрикнула.

Максимилиан улыбался, довольный. На щеках у него играли ямочки.

* * *

Конец дня мы встретили в стороне от дороги, в чахленькой роще на вершине холма, откуда отлично просматривались и дорога, и замок Принца-деспота.

Замок не был построен людьми. Это ясно было с первого же взгляда. А скорее всего, это вообще был не замок, а что-то другое.

Ни стен, ни башен, ни окошек, ни бойниц. Ни флагов, ни балконов, ни подъемного моста. Сплошная серая глыба морщинистого камня, а на месте ворот – две колонны, массивные и толстые, как ноги раскормленного слона. Между колоннами – черная дыра, подсвеченная красными сполохами. К воротам вела дорога; на ее обочинах, между виселицами, теснились кособокие домишки и будочки. Не то деревня, не то базар.

– Взять _это_ приступом невозможно, – сказал Максимилиан. Он впервые заговорил без семечка правды в животе. Мы с Уймой удивленно уставились на некроманта.

– Мой прадед рассказывал, – Максимилиан мечтательно закатил глаза, – что раньше здесь было страшное место. Просто ужасное место. Сюда люди за много верст подходить боялись, и живые, и прочие. По доброй-то воле. А потом, когда Печать поставили, здесь долго было пусто. Пока прапрадедушка Принца-деспота, король Вырвиглаз, не пришел и не поселился. А вы идите, идите туда, внутрь. Идите, – он сладко улыбнулся.

– Что-то ты разговорился, – недобро заметил Уйма. – Давно своих катышков не жрал?

– А ты погрози мне, погрози, чучело. На рудниках поставят тебя насос качать, вот тогда вспомнишь свои угрозы. Когда плеточка по плечам – вжик-вжик…

Мне захотелось в полную силу огреть Максимилиана по белобрысой башке. Я еле удержалась. А Уйма, хладнокровный людоед, и ухом не повел:

– Насчет «вжик-вжик» поглядим, поглядим. А к Принцу-деспоту ты ведь с нами пойдешь. Мы у тебя дорогу спрашивать будем.

– Я не знаю дороги! – ощетинился мальчишка. Уйма потянулся за мешочком с семечками правды.

– Я знаю только, где вход, – быстро сказал Максимилиан. – Там старое кладбище. Очень старое. Прямо из склепа короля Вырвиглаза тоннель ведет в Соляную Бездну. Оттуда точно есть выход в замок. Но как идти – я не знаю.

– Не знаешь? – фальшиво удивился Уйма. – Ты ведь некромант…

Максимилиан замотал головой:

– Ты не понимаешь, дикарь. Это Соляная Бездна, самая страшная часть загробного царства! То есть почти самая страшная. Я туда не пойду.

– Но ведь кто-то там бывал? – спросила я. – Кто-то тебе рассказал про этот ход?

– Мой дед, – прошептал Максимилиан. – Он бывал… А я не пойду.

– Пойдешь, – усмехнулся Уйма. – Как миленький.

* * *

На закате нам наконец-то повезло – мы нашли озеро, полное рыбы. Я ловила посохом, Уйма – голыми руками, между нами шло молчаливое соревнование, и когда стемнело, на траве перед связанным Максимилианом валялась целая груда свежей, крупной, восхитительно пахнущей рыбы.

– Приспособить бы тебя чешую обдирать, – сказал Уйма, глядя на мальчишку сверху вниз.

– Давай, – с ухмылкой согласился некромант.

– Размечтался, – в тон ему ответил Уйма.

Котелка не было. Варить уху в шлеме Уйма отказался. Сам он ел рыбу сырьем, но для меня, сжалившись, испек на углях.

Что это была за вкуснотища! Максимилиан наблюдал за нами голодными глазами.

– Будешь кусаться? – спросила я его.

– Буду, – ответил он злобно. – Палец откушу.

– Ну и голодай, – Уйма сверкнул желтыми глазищами.

Я, подумав, насадила кусок рыбы на ивовый прутик. Протянула Максимилиану. Тот жадно схватил ртом угощение и, сопя и обжигаясь, сразу же проглотил.

– Смотри, – сказал Уйма. – Он тебя не пожалеет.

Я промолчала.

* * *

Когда стемнело, мы спустились с холма. На этот раз впереди шел Максимилиан. Уйма мягко ступал за ним: меч за плечами, на волосатый кулак намотана веревка-поводок. Я догнала людоеда и кое-как приноровилась к его шагам.

– Уйма? А что мы ему скажем?

– Кому? – на белом лице Уймы уже заметно подросла щетина.

– Принцу-деспоту.

– Что _ты_ ему скажешь, вот как. Ты посланец, ты королевский маг, тебя отправили за принцами. А я – так себе, глупый дикарь, мое дело – врагам шеи свертывать.

Мы прошли насквозь небольшое селение, тихое, пустое и темное. Если бы не запахи – дыма, навоза, вареной кукурузы – можно было б подумать, что тут давно никто не живет.

– Где они все?

– Затаились, – подумав, сообщил Уйма. – И правильно. Нечего тут.

Чем ближе мы подходили к серому замку, тем хуже становилось у меня на душе. Уже очень давно я не чувствовала себя такой одинокой. Уйма мне не друг, Максимилиан – и вовсе лютый враг. О чем мне говорить с Принцем-деспотом? А если…

Мысль была такой ужасной, что я остановилась. Уйма, как ни в чем не бывало, ушел вперед.

– Уйма! Погоди! А если он женат?!

Людоед расхохотался, широко разевая огромный рот. И, что самое оскорбительное, вторил ему зловредный голос Максимилиана.

Я насупилась.

* * *

Во мраке мы подобрались к замку совсем близко. Максимилиан, оказывается, видел в темноте не хуже меня, не хуже Уймы, и это открытие мне не понравилось.

– Вон кладбище, – мальчишка, у которого были связаны руки, указал вперед подбородком, но я и без него уже разглядела впереди царство безлистых деревьев и покосившихся каменных склепов.

«Уважаемый Принц-деспот! Я, посланец короля Оберона, предлагаю вам взять в жены Филумену, прекрасную принцессу и милую девушку. Она будет танцевать на балах, улыбаться, вязать вам носки…»

Я вспомнила Филумену и чуть не заплакала. Она сейчас довольна, спокойна, сыта и красива, и главное, ничегошеньки не боится. Сидит себе, в лото играет с Алисией и Ортензией… Ей не надо пробираться среди старых могил, разыскивать проходной склеп, готовить речь, обращенную к Принцу-деспоту, и знать заранее, что кроме «Ай!», скорее всего, ничего не успеешь сказать…

– Ну, гаденыш, где же склеп? – беззлобно поинтересовался Уйма.

– Здесь. На главной аллее.

Максимилиан шел все медленнее. Наконец остановился и прижался к ногам Уймы:

– Погодите.

– Что такое?

– Надо подождать, – голос Максимилиана дрожал.

Так, в молчании, мы стояли несколько минут. Я подошла и прижалась к Уйме с другой стороны. Доспехи людоеда были теплыми.

– Идем, – хрипло сказал Максимилиан. – Тут близко.

Кладбище в самом деле было старое, очень старое. Надгробья поросли мхом, будто слоем серого снега. Мы пробирались по аллее, как по лесу, то и дело отводя ветки, с треском разрывая паутину и вздрагивая от прикосновений мокрых листьев.

– У меня руки затекли, – сказал Максимилиан.

– Потерпишь.

– А если я поклянусь вам не вредить, вы меня развяжете?

– Это кто же когда верил клятвам некроманта? – усмехнулся Уйма.

Я поводила посохом, как антенной, выискивая опасность. Выходило, что опасно повсюду, но угроза была слабая, затаившаяся.

– Вот, – слабо сказал Максимилиан. – Вот склеп Вырвиглаза.

Прямо перед нами возвышалось черное каменное сооружение высотой этажа в три. Дверь была железная, очень низкая. Плющ (я думаю, что это был плющ) почти полностью закрывал ее густой темно-зеленой сеткой.

– Открывай, маг, – предложил Уйма.

Я подошла поближе. За моим плечом цокал зубами Максимилиан; я нерешительно взялась за гибкие вьющиеся стебли. Рванула. Зашуршали листья, посыпалась пыль. В ладонь мне впилась заноза. Под плющом обнаружилось металлическое кольцо, ржавое и облепленное паутиной. Я брезгливо обмотала руку полой, взялась за кольцо, подергала…

Никакого результата. Даже не скрипит.

– Пропусти, – сказал Уйма.

Он разбежался и ударил в камень ногой. Дверь вздрогнула. По кладбищу пронесся гул экспресса, летящего в пропасть. Ни на что не обращая внимания, Уйма ударил еще раз, и дверь вдруг легко провалилась внутрь, в темноту, как крышка консервной банки.

Из темноты повеяло застоявшимся воздухом.

– Я туда не пойду, – сказал Максимилиан.

– Пойдешь, – людоед наматывал на кулак веревку.

– Да послушайте вы! – в голосе Максимилиана послышались слезы. – Я… мертвых боюсь.

– Чего?! – разинул рот Уйма. – Ты же некромант!

– Боюсь, – Максимилиан дрожал, я точно видела, что он не притворяется. – Я… вообще не могу. Я боюсь.

– А как же поднимать на врага армии скелетов? – издеваясь, спросил Уйма. – У нас на островах один старикашечка, помнится, поднимал… А как же прислуга из ходячих трупов? А как же…

– Не могу! – Максимилиан трясся. – Если бы вы знали… Что у нас бывает… Вы бы не смеялись!

– Не смейся над ним, – сказала я Уйме.

Людоед взял Максимилиана за воротник черной курточки:

– Ты, гаденыш, как хочешь, а я тебя не выпущу. Нам в склеп – и тебе в склеп. Нам через Соляную Бездну – и ты пойдешь. Вперед!

И он толкнул Максимилиана в проем, туда, где виднелись пыльные ступеньки.

* * *

Это была очень богатая, очень пышная гробница. И совсем не страшная. Честно говоря, ее можно было бы принять за королевские покои со многими комнатами, коврами и мебелью, золотой и серебряной посудой, картинами, гобеленами, оружием и статуями – если бы она, эта замечательная королевская квартира, не находилась под землей на старом кладбище.

– А где же сам?.. – спросила я, когда мы прошли через четвертую комнату, длинную и почти пустую, если не считать мраморного столика для шахмат.

– Где король? – спросил Уйма у Максимилиана. Тот вертел головой и тяжело дышал.

Я на секунду остановилась посмотреть на шахматы. Фигурки были тонкой работы, одни из кости, другие из незнакомого полупрозрачного материала. Я ломала голову, что же это такое, пока не догадалась послюнить фигурку пальцем и осторожно лизнуть. Соль!

Уйма тем временем протащил Максимилиана через комнату к полуистлевшей занавеске, загораживающей выход. Обернулся ко мне:

– Эй! Не отставай!

И отдернул занавеску.

Невозмутимое лицо его застыло.

– Это они! – закричал Максимилиан. – Я знал. Они его достали!

* * *

Следующая комната оказалась королевской опочивальней. На ложе, целиком сделанном из мрамора, должен был покоиться прах покойного Вырвиглаза ~ век за веком и до скончания веков. Однако судьба распорядилась по-другому.

Королевское ложе пустовало.

В углу комнаты висел вниз головой истлевший труп – полы мантии свешивались на голову. Костяные щиколотки были намертво перехвачены стальными кандалами, цепь уходила вверх, в темноту. На полу валялась корона. Прижавшись к Уйме с двух сторон, мы с Максимилианом одновременно отвели глаза.

– Давай уйдем, – трясущимся голосом сказал некромант.

– Давай, – поддержала я.

Склеп незадачливого Вырвиглаза в самом деле оказался проходным. Прямо под мраморным королевским ложем обнаружилось отверстие, прикрытое тусклым щитом, но, когда я увидела этот «вентиляционный ход», меня охватило отчаяние.

– Уйма, ты же не пролезешь!

– Главное, чтобы пролезла голова, – повторил Уйма фразу, однажды сказанную Гарольду. И, привязав веревку, которой был связан Максимилиан, к закопченному кольцу в стене, неторопливо принялся снимать доспехи.

* * *

– Кто его подвесил?

Мы пробирались по подземному ходу, ведущему, по словам Максимилиана, из склепа в Соляную Бездну. Ход был прямой, как шоссе, и почти такой же широкий. Уйма, поразивший нас с Максимилианом умением просачиваться в узкие дыры, шагал теперь в полный рост, выпятив широченную грудь и развернув бронированные плечи.

– Кто его подвесил? – снова спросила я у Максимилиана.

– Мертвые-бессмертные, – отозвался он, глядя под ноги. – Слушай, у меня руки отнялись прямо. Вообще отсохнут. Жалко тебе развязать?

– Уйма, – нерешительно начала я.

– И не думай, – людоед взмахнул мечом, будто примериваясь снести кому-то голову. Острие задело каменный потолок, полетели искры. Уйма ударил еще раз – искры посыпались, как фейерверк.

– Кто такие эти… если мертвые, то какие же они бессмертные?

– Воевали два клана, – Максимилиан вздохнул. – Две армии. Одни были из старых…

– Как это?

– Воины, павшие в битве, по праву явившиеся в страну мертвых и вкушающие заслуженные почести, – Максимилиан, кажется, повторял заученный текст, в голосе его звучало отвращение. – На самом деле просто старые вороны, которых кто-то когда-то убил в бою. Второй раз же не умирать, вот они и бессмертные.

– А другие?

– Другие… новые. Те, кто пришли сюда не по правилам, после смерти, а живьем, через лазейку, по волшебству. Мои предки-некроманты, еще Вырвиглаз со своей ордой, еще кое-кто. Они хотели вкушать эти самые почести, но не умирать, и уж тем более не умирать в бою.

– И косточку разгрызть, и зубами не щелкнуть, – подсказал Уйма.

– А что за почести? – я забыла, где нахожусь и куда иду, казалось, я вот-вот узнаю что-то очень важное.

– Ты что, не знаешь, что погибших воинов после смерти ждут почести?

– Знаю. А на что это было похоже?

– Шагающие дворцы, – сказал мальчишка с тоской. – Были такие. Где каждый счастлив безмерно, и горд, и вдохновлен, – он снова повторял строки из неведомой книжки. – Их завалили. Наполовину наши, живые постарались, наполовину мертвые-бессмертные, чтобы нашим не досталось.

– Жалко, – сказал Уйма.

– Жалко, – Максимилиан опустил глаза. – Там такое было… Такое… Мой дед, когда рассказывал, плакал вот такими слезищами, – мальчишка хотел, видно, показать, но забыл, что у него связаны руки.

Стало тихо. Мы шли по коридору, время от времени наших лиц касался ветер – приносил запахи влаги и земли. Напоминал, что впереди есть выход.

– И кто победил? – спросила я. – Живые?

– Вообще-то да, – Максимилиан вздохнул. – Вообще-то… мой прадед сумел заколдовать почти всех старых: закатать их в каменную соль, засолить, как селедку. Но они же бессмертные. Говорят, – Максимилиан запнулся, – вот моя мачеха говорит… Что уже совсем скоро они выберутся из соляной глыбы, придут и заберут свой мир обратно. А живых, которые их обидели…

Он вдруг остановился. Я повернула голову. По бледному лицу Максимилиана потоками лились слезы.

– Вы не понимаете! Они могут в любую секунду вернуться. А я же прямой потомок Аррдаха, некроманта, который их победил. Они первым делом меня будут искать. Вырвиглаза вон уже нашли.

– Ты же говоришь, что они все в соли, – невозмутимо заметил Уйма. – Кто же его подвесил?

– Не все, – пробормотал Максимилиан. – Некоторые, которые поближе к краю соляной глыбы, смогли языком пролизать себе выход и освободиться. Теперь они… ходят. Ждут, когда освободятся остальные.

Холодный ветер снова прошелся по тоннелю. Я задрожала.

– Мне надо уйти отсюда, – жалобно сказал Максимилиан. – Я так ждал… Я ждал: придут люди из-за Печати, рано или поздно. Значит, у них ключ. Значит, я уйду. Уйду – значит, спасусь. А мертвые-бессмертные, если меня поймают, знаешь что сделают? – его лицо блестело от слез. Кончик носа покраснел.

– Ну и дурак. Объяснил бы по-хорошему, – я отвела глаза.

Уйма фыркнул:

– Ты, маг дороги, уши-то не развешивай. У него руки связаны, так он языком плетет. Смотрите-ка, вроде выход?

Шагах в тридцати перед нами тоннель заканчивался широкой железной дверью.

* * *

– Да уж. Представь себе. Вот ты пал в бою, пришел в царство мертвых, тут тебе мягкие подушки, еды и питья от пуза, красавицы, курильницы, все как надо. И вдруг являются паршивые некроманты, выгоняют тебя, честного мертвого воина, из твоего чертога, хотят сами есть-пить и целовать красавиц. Я бы обиделся.

Свистящий голос Уймы отражался от стен и куполов, от зеленоватых каменных статуй, от маслянистой поверхности непрозрачного подземного озера. Звук уползал в тоннели и еще долго отдавался там, как будто тысячи змей на все лады повторяли слова людоеда, и мне хотелось, чтобы Уйма замолчал.

Соляная Бездна оказалась совсем не такой, как я ожидала. Мы попали, словно в огромный кусок сыра с большими дырками. Это было похоже на давно покинутый парк аттракционов: пещеры, коридоры, лесенки, мосты и переходы, странные конструкции; спиральные желоба, как водные горки в аквапарке, пронизывали гулкие пустые пространства, уходили вниз на страшную глубину и там терялись из виду. Из стен выступали статуи, похожие на шахматные фигуры в склепе Вырвиглаза. Уйма поплевал на руку, помусолил ближайшую статую, лизнул палец, поморщился:

– Соль.

На дне сухих желобов ершились иголочками неблестящие кристаллы.

– Здесь, – голос Максимилиана звучал еле-еле, но, начав говорить, мальчишка уже не мог остановиться, – было место для мертвых-бессмертных, которые сбежали с поля боя.

– Для трусов, – невозмутимо уточнил Уйма. – И что же?

– Они гоняли соль по желобам. Языками.

– Тоже мне наказание, – мне было страшно, поэтому я пыталась уверить себя, что все происходящее – смешно.

Максимилиан странно покосился на меня:

– По-твоему, ничего особенного? А ты представь…

Я посмотрела на ближайший к нам желоб. Он был хитро изогнут – то резкая прямая горка, то широкая спираль, вроде как тело удава. Я вообразила: вот по желобу идут один за другим малодушные воины. Языки у них отвисли до земли, и они гонят и гонят перед собой волну соляного раствора…

– А они вверх… шли или вниз? – спросила я, давясь нервным хохотом.

Максимилиан не отозвался. Кажется, мой смех его оскорбил.

– Вверх, конечно, – ответил за него Уйма. – Потом вниз скатывались – и опять… И где они теперь?

Максимилиан вздохнул:

– Их освободил мой дед. Он думал поставить их на войну против других мертвых-бессмертных.

– Против храбрецов, – уточнил Уйма. – А они? Которых он освободил?

– Разбежались кто куда. Затаились.

– Понятно, они же трусы.

– Не все! Ты, что ли, никогда с поля битвы не бегал?

Уйма холодно усмехнулся:

– Никогда.

Максимилиан хотел что-то сказать, но в этот момент сверху послышался нарастающий шум. Я вскочила, вскинув посох. Уйма ощерился. Максимилиан присел на корточки.

Шум превратился в грохот. Отовсюду посыпались соляные кристаллы, закружились в воздухе, как снег. Я прищурила слезящиеся глаза; по одному из желобов катился череп, описывал виток за витком, подпрыгивал, грозя вывалиться за борт, но не вывалился и продолжал катиться. Все ниже… ниже…

Шум долго не смолкал. Череп скрылся в переплетении желобов, по маслянистой воде озерца все ходили судорожные мелкие волны, и летели кристаллы соли, и подрагивал воздух.

– Откуда это? – спросил Уйма. – Что там, над нами, замок?

Максимилиан помотал головой:

– Раньше это был не замок. И наверх здесь нельзя. Идти надо вдоль берега… Вдоль озера… и там будет мост.

* * *

Мы шли по слою соли, хрусткой, как снег. Уйма так хряпал сапожищами, что только крошки летели, и след за ним оставался почти как за танком. По этому следу, перепрыгивая из одного отпечатка в другой, тянулся Максимилиан. А замыкала шествие я – с посохом наперевес.

– Стой!

Людоед не сразу, но послушался. Недовольно обернулся:

– Что такое?

– Опасность, – я указала вперед дрожащим пальцем.

– Известное дело, – согласился людоед. – Так что?

Я оглянулась назад. Возвращаться? Искать обходной путь?

Не дожидаясь команды, Уйма повернулся и снова захрустел сапожищами. Я подняла посох повыше. Впереди, в коричневом плоском полумраке, уже был виден веревочный мост над густой зеленоватой водой.

На мосту кто-то стоял. Темная фигура, похожая на оплывшую черную свечку.

Уйма остановился. Максимилиан врезался ему в спину. Я замерла с поднятой ногой.

Кап, упала в воду тяжелая капля. Кап-п.

– Кто здесь?!

– Долго, – тихо сказала фигура, и от звука ее голоса вода взялась морщинками. – Долго ждать.

– Нам надо на ту сторону, – невозмутимо сообщил Уйма.

– Когда-то здесь был перевоз, – задумчиво сказала фигура.

– Теперь нет, – возразил Уйма после короткой паузы. – Теперь мост. Ты дашь нам пройти?

– Проходите, – неожиданно легко согласилась фигура. – Я возьму только _его._

Максимилиан осел на соляную россыпь.

– Кого? – спросила я, надеясь затянуть время.

– Некроманта, – уточнила тень. – Кровь Аррдаха, я чую.

– Бери, – согласился Уйма.

– Да ты что! – от возмущения у меня волосы встали дыбом.

Людоед обернулся. Я встретилась с ним глазами.

– Бери-бери, – повторил Уйма добродушно. – Только с моста сойди.

Фигура заскользила, как на коньках. Мост колыхнулся, освобождаясь от немалой, видимо, тяжести. Когда соль скрипнула под спустившейся на берег фигурой, Уйма будто невзначай вытащил свой волнистый меч.

Фигура чуть замедлила движение.

– Кто такой, чтобы ставить условия? – небрежно спросил Уйма.

– С дороги, – прошелестела тень. – Или возьму всех троих.

Уйма поднял меч, принимая боевую стойку. Я кинулась к Максимилиану. Некромант был не просто белый – зеленовато-синий, как вода в баночке у школьника, рисовавшего весну.

Я попыталась поднять его. Максимилиан был легкий, будто нетопырь: кожа да кости.

– Развяжи мне руки… – простонал он, не разжимая зубов.

Тем временем Уйма и темная фигура сошлись, и полетели во все стороны кристаллики соли.

Навершием посоха я провела по веревке, затянутой Уймой. Людоед умел связывать – каждый узел пришлось резать отдельно. Наконец разлохмаченная веревка упала, и одновременно упали руки Максимилиана – безвольно повисли вдоль туловища.

– Я же говорил, – грустно заметил Максимилиан.

Я оглянулась. Уйма пытался высвободить меч, завязший в противнике. Противник пытался дотянуться до его горла черной, будто резиновой, рукой. Единственной.

– Держись! – крикнула я неизвестно кому. Подхватила Максимилиана под мышки, набрала полную грудь воздуха и взлетела. Поднялась метра на полтора, тут же просела под грузом некроманта и задержалась в полете над самой землей, над белой россыпью соли. Надувшись, как лягушка, поднялась еще чуть-чуть и полетела – потянулась – над самой водой по направлению к мосту.

Ноги некроманта коснулись воды. Я замедлила движение, словно меня дернули назад.

– Колени согни! Подтяни ноги!

Он попытался выполнить мой приказ и подтянул колени к животу. Я опустилась еще ниже. С мокрых сапог Максимилиана срывались тяжелые капли и падали в воду, не оставляя кругов.

Когда же я научусь летать, как нормальный человек?!

Мост был уже совсем близко.

– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!

Я навалилась на веревку, служившую перилами. Поднимись я чуть выше – и мы с Максимилианом благополучно перевалились бы через препятствие и оказались на мосту. Но я недотянула.

Веревка напряглась, как ограждение ринга, и отбросила меня назад. Я потеряла равновесие и, выронив Максимилиана, полетела в воду!

Но не погрузилась даже по грудь.

Вода без брызг вытолкнула меня обратно. Я висела, как поплавок, по пояс в воде и с пустотой под ногами. Рядом барахтался некромант – руки ему по-прежнему не служили, но опрокинуло его, к счастью, не на живот, а на спину.

Уйма еще сражался. Его шлем откатился к самой воде, его меч переломился пополам, черная рука сомкнулась на его горле. Наверное, подумала я, после смерти людоед по праву мог бы рассчитывать на место в Шагающих Дворцах. И тут же спохватилась: два мага болтаются, как селедки в рассоле, в то время как простой дикарь не на жизнь, а на смерть бьется с порождением Соляной Бездны!

Я попыталась снова взлететь, но липкая вода не пускала. Я стала раскачиваться, подпрыгивая вверх и вниз, то погружаясь по грудь, то выпрыгивая почти по колено. Почти выбралась, почти смогла, потянулась за Максимилианом – и снова потеряла равновесие, упала обратно и чуть не хлебнула густой едкой жижи.

Она была, как зеленоватое молоко. Она была, как топленый жир. Она была…

Я наклонила голову. Мне показалось, что в молочной мути подо мной появляются просветы. Вот они стали шире… Еще шире… Как будто, опускаясь на самолете, я прорывала слой облаков, они становились все реже, сейчас я увижу, что под ними…

И я увидела.

Дно было страшно далеко. Я висела над ним на высоте шестнадцатиэтажного дома. И там, на дне, были люди. Они стояли толпой, плотно прижавшись друг к другу, и покачивались, словно пришли на уличный концерт.

Их головы были, как шары, белые и голые. Сперва я видела только макушки, но вот начали появляться лица с черными дырами глаз. Они задирали подбородки, они смотрели на меня, они меня видели!

Я вырвалась из воды, как ракета с прицепом, волоча за собой Максимилиана. Снова навалилась на перила моста и снова не дотянула. Веревка напряглась – и лопнула под моей тяжестью, мы упали на мост, и он заходил ходуном, как огромный гамак.

– Уйма!

Хрипя и задыхаясь, Уйма обломком меча отсек черную руку, вцепившуюся ему в горло. Кинулся за нами по мосту. Черная фигура взвыла дурным голосом и бросилась следом, на бегу опрыскивая людоеда струйками мутной жидкости. Жидкость густела с каждой секундой. Уйма увяз и свалился. Фигура нависла над ним, и тут мой посох разразился струёй зеленого огня.

Черная фигура замешкалась только на несколько секунд – но этого времени хватило и Уйме, и нам, чтобы проскочить мост и добежать до лестницы.

* * *

Воды! Воды! Ничего мне так не хотелось, как прыгнуть в речку и смыть с себя хрустящую корку соли. Кожу стянуло, все царапины, ссадины и ранки горели огнем, одежда превратилась в серый царапучий панцирь. Максимилиан казался ожившей цементной статуей и хныкал в голос. Только Уйма сохранял присутствие духа, хотя лицо у него было рассечено от виска до подбородка и панцирь потемнел, залитый кровью.

Мы остановились в темном коридоре. Посох подрагивал, обещая опасность тут и там. Пахло дымом, пылью и немытыми людьми.

– Бассейн, – сказала я. – Ну хоть бочку с водой. Ну хоть ведерко. Где взять?

Уйма покосился и ничего не ответил.

– Если вас поймает ночная стража, – сказал Максимилиан, – к утру виселицы перед замком будут заняты.

– Почему это «вас»? – удивился Уйма. – Нас, так точнее.

Я покрепче зажмурила глаза. Представила себе воду. Много воды. Наш класс выстроился вдоль кромки бассейна, у Ритки новый купальник…

Нет, не так. Надо вспомнить Оберона, Что сделал бы в такой ситуации Оберон?

Посох нагрелся под моими руками. Я представила, как вхожу в ванную, поворачиваю кран… Посох дернулся. Из навершия сперва тонкой струйкой, потом все сильнее и сильнее забила вода.

Очень долго мы ничего не делали – просто стояли и смотрели на это чудо. С еле слышным шипением вода поднималась к потолку, рассыпалась грибом-фонтаном и мелким дождем стучала по плитам. Текла по каменному полу, проваливалась вниз сквозь решетку водостока и исчезала из глаз.

Она была теплая.

* * *

Вряд ли в этом коридоре кто-то когда-то брызгался водой. Вряд ли кто-то гонял туда и сюда по мокрому полу, чтобы обдать противника теплым фонтаном. Полуголые, в мокрых рубашках, мы с Максимилианом вели себя, как два малолетних дурачка. Уйма исподлобья наблюдал за нами, но резвиться не мешал: почему бы не побаловаться, вырвавшись из лап лютой смерти?

Это, конечно, глупо, но игра с водой в подвалах Принца-деспота подарила мне замечательные, счастливые минуты. Доживу до старости – буду вспоминать, честное слово. Мы справились, мы вырвались, я показала себя настоящим магом и заново поверила в себя. Чего мне бояться? Я все могу! Я могу летать. Я могу вызывать огонь и воду. Я могу лечить раны…

Вспомнив о ране Уймы, я перестала брызгаться и скакать. Перехватив посох левой рукой, подошла к людоеду и сухим «врачебным» голосом приказала сесть на пол. Вспомнила уроки Оберона – и заодно школьные схемы, показывающие устройство кожи. Уйма удивленно следил за моими руками.

Края его раны сошлись, оставив багровый шрам. Со шрамом я, как ни билась, ничего не могла поделать. Людоеду, впрочем, на косметические тонкости наплевать: шрамом больше, шрамом меньше…

– Хорошо, – с удивлением сказал мой пациент, ощупывая рубец. – Спасибо.

Сзади подошел Максимилиан. Он был мокрый и тяжело дышал. Смотрел на меня каким-то новым, уважительным взглядом. Мы с Уймой спасли его от ужасной участи, напомнила я себе. И улыбнулась некроманту во весь рот.

Тот ответил осторожной улыбкой.

Теперь главой экспедиции была я. Мы пробирались вперед, полагаясь только на мой посох. Опасность справа! – обойдем. Опасность слева! – обойдем. Опасность прямо! – отступим.

Замок деспота не походил на другие замки ни снаружи, ни изнутри. Все здесь пришло в упадок, все было замусорено и заброшено, но истинный вид этих коридоров и комнат проявлялся то там, то здесь. Похоже, сумасшедший архитектор строил одновременно жилище и могилу и никак не мог решить, что же ему все-таки нужно – дворец или камера пыток.

Любое помещение делилось на две части – в одной высокий потолок, в другой очень низкий. В одной сохранились мозаики, роспись, барельефы и каменные цветы. В другой на покрытых копотью стенах имелись вмурованные кольца, а на полу – высеченные в камне канавки. Все это было завалено кучами хлама, горами ржавого железа, пыльными пустыми котлами и гнилыми бочками (мы пробирались, похоже, по свалке-кладовой), но странность этого места все равно бросалась в глаза.

– Проще простого, – вполголоса рассуждал Уйма. – Я, допустим, великий воитель, поймал врага, и что мне с ним делать? В подземелье? Нет, пусть живет рядышком и мучается. И при этом пусть смотрит, как мне хорошо. А я буду смотреть, как ему плохо. Вот это я понимаю – мудрость.

– А если ты – тот самый враг, которого поймал великий воитель?

Уйма снисходительно усмехнулся:

– Такие враги, как я, не попадаются, девочка… Эй, а где некромант?

Я огляделась. Максимилиан только что был здесь, шел за мной, не отставая ни на шаг, ныл, разминая опухшие руки, сопел, спотыкался и стучал зубами от страха. А теперь его след простыл. Мы с Уймой стояли у подножия винтовой лестницы, на перекрестке нескольких коридоров. Пустые коричневые тоннели вели в темноту.

– Упустили, – сказал Уйма. – Жди теперь беды.

Я поводила посохом, как антенной. В одном из коридоров таяла, растворяясь, слабая опасность.

Секунда – и нет ее.

– Может, к лучшему? – спросила я с надеждой.

Уйма вперил в меня желтые круглые гляделки. Почесал щетину на подбородке:

– И как ты жива до сих пор, такая доверчивая?

Я насупилась. В голосе людоеда слышалась искренняя печаль.

* * *

Предутренний час – самое время для разбойного нападения.

Военный совет, который мы с Уймой держали неподалеку от покоев Принца-деспота (из норы, где мы затаились, видно было, как сменяется у входа стража), прошел очень быстро и закончился моим полным поражением.

– Значит, постучать? – вопрошал людоед своим страшным свистящим шепотом. – Здрасьте, извините, мы послы из-за Печати?

– Но мы в самом деле…

– Силу он уважает! Силу, и только. Если бы у нас было войско, чтобы штурмовать этот замок, взять его, разграбить и спалить…

– Но у нас ведь нету войска.

– Пошли, – Уйма расправил плечи. – Иди за мной, королевский маг. Если нам погибнуть – мое обещание Гарольду сломается. Придется целую вечность гонять языком соль по желобам.

– Там уже нет никакой соли!

– Это шутка, – Уйма печально вздохнул. – Готовь свой посох, королевский маг. Пойдем к принцу свататься.

* * *

– Доброе утро, Принц-деспот!

Опочивальня принца была обставлена по-солдатски просто – койка, умывальник, табуретка, низкий стол. Стражники лежали за дверями, оглушенные. В руках Уймы пыхтел начальник стражи: людоед приставил к горлу начальника его же собственный длинный нож.

На кровати, в ворохе серых простыней, кто-то шевельнулся. Сел. Посох задрожал в моих руках: я впервые лицом к лицу встретилась с Принцем-деспотом.

Он был еще совсем не старый. Черноволосый. Чисто выбритый. Скуластый. На лице его лежал фигурный загар – кожа вокруг глаз, вокруг губ и на подбородке темнела бронзой. Лоб и щеки оставались незагорелыми, бело-розовыми со сна. Что это с ним?

И только минуту спустя я поняла: это же тень от шлема! Принц-деспот загорал в походах и боях…

Начальник стражи захрипел в объятиях Уймы.

– Ваше высочество, – людоед и не думал отпускать пленника. – Примите посольство.

– Посольство? – хоть в спальню принца и вломились ни свет ни заря вооруженные враги, голос деспота не выдавал ни страха, ни удивления. – В такой час?

Я выступила вперед:

– Приношу извинения вашему высочеству за причиненные неудобства…

Уйма раздраженно зыркнул в мою сторону. Он велел мне не говорить «извините» ни при каких обстоятельствах. Я поперхнулась:

– То есть дело вот в чем. Мы послы могучего короля Оберона из-за Печати. Король Оберон просит… то есть требует… то есть он выдает замуж прекрасных принцесс. Пять штук. Вам предлагается стать мужем одной из них по вашему выбору.

Пленный начальник стражи так удивился, что сделал слабую попытку высвободиться из рук людоеда. Уйма сильнее сжал его. Начальник стражи затих.

– Как вы вошли сюда? – спросил Принц-деспот после длинной паузы.

– Силой, – коротко ответил Уйма.

– Еще никто не пробирался в мои покои ни силой, ни хитростью. Вы маги?

– Я маг, – я задрала подбородок, чтобы казаться выше. – Лена Лапина, маг дороги, к вашим услугам.

Уйма глухо зарычал. К каким таким «услугам»?! Я прикусила язык.

– Маг из-за Печати, – Принц-деспот прищурился. – Редкая удача.

И тут в меня как полетит нож!

Уж не знаю, где он хранил свой арсенал. Может, у него там были ножны под ночной рубашкой. Или тайные карманы в перине. Во всяком случае, он выдернул руку из-под одеяла и в меня здоровенным ножищем – как метнет!

Я успела выставить перед собой руку. Пронеслось в памяти: кабинет Оберона… Песок на полу… И король бросает в меня ножом, вот точно так же, и нож раскалывается на две половинки…

Крак-звяк. Нож завис перед моим лицом, помедлил и упал, расколотый вдоль лезвия. Две половинки упали к моим ногам: одна воткнулась в щель, другая грохнулась на гладкие камни.

Несколько секунд никто ничего не говорил. Даже Уйма. Даже пленный начальник стражи. Принц-деспот внимательно на меня смотрел: на его двуцветном лице по-прежнему не было ни удивления, ни беспокойства.

Я подняла посох. Направила на принца, сидевшего в кровати. Клянусь, у меня в мыслях не было на него нападать, но руки решили за меня. Страх перед летящим ножом искал себе выход – и нашел. Маленький горячий комок скользнул из живота в грудь прежде, чем я успела остановить его. Через левую руку – огнем; хорошо еще, что я догадалась опустить навершие.

Ударило зеленое пламя. Вспыхнул край простыни, свисавшей до пола. Завоняло дымом. Да почему же я все всегда поджигаю?!

Мы с Принцем-деспотом смотрели друг на друга. Огонь взобрался на кровать непринужденно, будто кошка.

– Я надеюсь, эти принцессы красивы? – медленно спросил Принц-деспот.

– Они прекрасны. Они получили образование, умеют петь… и танцевать! Они великолепно танцуют!

Волоча за собой начальника стражи, Уйма подскочил к умывальнику и с грохотом обрушил его на постель. Чугунный бак опрокинулся, освободившаяся вода на мгновение замерла в воздухе дырчатой хрустальной кляксой. Огонь зашипел, захлебываясь паром.

– Заманчивое предложение, – сказал мне Принц-деспот и повернул лицо к Уйме: – Отпустите этого дурака. Неужели вы думаете, что его жизнь для меня что-нибудь значит?

* * *

В честь замечательных послов короля Оберона был дан обед. Меня усадили напротив Принца-деспота, а Уйма оказался на другом конце стола. Время от времени мы с ним переглядывались.

Перед началом трапезы мне вежливо предложили поставить посох куда-нибудь в угол, чтобы он не мешал мне «предаваться радостям застолья». Я в ответ заявила, что у нас, в Королевстве славного Оберона, маги предаются радостям застолья только с посохом в руках.

Никаких радостей за этим столом не наблюдалось. Ни музыки, ни развлечений. Даже ни одной женщины не пригласили на обед. За столом сидели хмурые, покрытые шрамами военачальники и бледный лысоватый человечек, который так резко выделялся в этой компании, что не обратить на него внимание было невозможно. Узкоплечий и щупленький, он вряд ли хоть раз надевал доспехи. Принц-деспот представил его как лекаря, посадил рядом с собой и время от времени о чем-то с ним шептался.

Лекарей они должны ценить, думала я, пытаясь разжевать кусок мяса. При их-то опасной жизни. Придворный айболит с виду не очень симпатичный, но, может быть, он искусный целитель?

На столе было мясо и больше ничего. Жареное, копченое, вареное, но все жесткое и жилистое, словно и дичь в окрестностях замка была суровой, покрытой шрамами и занималась только войной, войной и войной. Ни овощей, ни творожка, ни даже рыбы. Воины свирепо вгрызались в кости, дочиста обглоданное кидали под стол. У меня скоро заболели челюсти.

И что самое неприятное, нечего было пить. На всем столе – ни кувшинчика. Я с нетерпением ждала, когда обед окончится и можно будет где-нибудь добыть водички.

Посох, стоящий между коленями, очень мешал, но я старалась не выпускать его ни на секунду.

– Итак, – Принц-деспот наконец нарушил полную чавканья тишину, – вы проделали долгий путь, пришельцы из-за Печати. Неужели только ради того, чтобы подарить мне счастье женитьбы на принцессе?

– Да; – сказала я, облизывая неприятно-жирные губы. – То есть… на самом деле нам надо выдать замуж пять принцесс. Мы рассчитываем на вашу помощь.

Уйма странно на меня посмотрел. Опять я что-то не то сказала? Но надо же как-то делать дело, нельзя все время оглядываться на людоеда, я ведь отвечаю за успех экспедиции, а не он!

– Какого рода помощь? – заинтересовался Принц-деспот. Его фигурно-загорелое лицо сбивало меня с толку: мне все время казалось, что он в маске.

– Нам нужно отыскать еще четверых настоящих принцев. Возможно, – я запнулась, – вы знаете, где их искать? Например, кто-нибудь из ваших родственников…

Я замолчала в надежде, что вот сейчас он улыбнется и скажет: «Как же! А Принц-пленник, мой брат, сейчас я его позову!» Но Принц-деспот молчал, чуть сморщив белый лоб. Круги загара вокруг его глаз казались темными очками.

– Я слышала о Принце-саламандре, – сказала я нерешительно.

– Так-так, – Принц-деспот кивнул. – Но саламандра живет далеко отсюда, и вряд ли он согласится идти за Печать. Ведь невесты, как я понимаю, ждут женихов за Печатью?

– Да, – я немного растерялась. – Но… понимаете, нам обязательно нужно найти пятерых. Только тогда мы сможем вернуться. Все вместе.

– Как интересно, – Принц-деспот откинулся на спинку кресла. – Все вместе, радостной веселой толпой… А скажите, пожалуйста, если я соглашусь жениться сразу на пяти принцессах – король Оберон согласится?

– Нет, – сказала я быстро. – По условиям Обеща… то есть по законам нашего мира каждая принцесса должна получить отдельного мужа.

В прищуренных глазах Принца-деспота появилось сожаление. Я поймала себя на том, что огорчена не меньше: отдать бы сестер-хранительниц деспоту, всех одним махом! И им наука, и нам гора с плеч.

– Что же, – Принц-деспот выпрямился, и все за столом шумно задвигались, заскрипели стульями и зазвенели посудой. – Спасибо, я узнал все, что хотел. Эй! Пить!

Двери распахнулись, как будто слуги, стоявшие снаружи, только и ждали этого сигнала. Внесли кувшины на блюдах: первый поставили перед Принцем-деспотом, и он сейчас же его опрокинул прямо себе в глотку. Второй достался мне.

Я задрожала. Внутри у меня все лопалось и трескалось от жирной и острой еды, во рту царила поросшая кактусами пустыня. Я схватила кувшин – он был прохладный, чуть запотевший. Вино? Я так хочу пить, что напилась бы даже керосина.

Из горлышка слабо тянуло фруктами. Если это и было вино, то совсем слабенькое. Почти компот. Я закрыла глаза, обняла кувшин обеими ладонями, поднесла горлышко ко рту…

И в этот момент посох, который я придерживала коленями и локтем, сильно дернулся.

Я обмерла. Опасность?

Не опуская кувшина, я повела глазами туда-сюда. Все пили. По загорелому подбородку Принца-деспота текли струйки. В глотках у воинов хлюпало, как в водопроводных трубах. Только Уйма не торопился пить – смотрел на меня через весь стол круглыми желтыми глазищами.

Я осторожно поставила кувшин на стол. Коснулась посоха. По ладони побежали мурашки, вверх, к локтю и потом к плечу. Опасность. Питье отравлено.

Бледный лекарь, сидевший рядом с Принцем-деспотом, кинул на меня взгляд – один-единственный, как бы невзначай. И снова опрокинул свой кувшин, захлебал так громко и вкусно, что у меня губы потрескались.

Как же так?

Принц-деспот не поверил мне. Принц-деспот только для виду согласился, а на самом деле задумал свою игру. Теперь, когда я отказалась травиться, что он сделает?

– Что же вы не пьете? – спросил бледный лекарь.

– Не хочется, – ответила я, едва ворочая распухшим сухим языком. – Мне надо выйти.

– Вас проводят в покои, – сказал Принц-деспот. Показалось мне или нет, но в его глазах промелькнул интерес. – Отдыхайте спокойно.

– Пора отсюда выбираться, – сказал Уйма. В комнате, где нас поселили, имелось окно. И это очень кстати – я уже соскучилась по солнечному свету. Окно, правда, скорее походило на щель в стене, и через него невозможно было разглядеть ничего, кроме кусочка голубого неба, но мне и этого на первых порах хватило.

– Уйма. Я хочу пить – умираю.

Несколько секунд людоед внимательно меня разглядывал.

– Ключ не потеряла? – спросил он наконец.

Я отрицательно мотнула головой.

– Ну молодец, – Уйма встал. – Пойду добуду водички. И тебе, и мне.

Он вышел, и я слышала, как он переговаривается со стражником в коридоре.

Я обошла комнату. У одной стены, отделанной белым ракушечником, помещалась низкая кровать с горой тюфяков, почти как у принцессы на горошине. У противоположной стены, серой и сырой, стояло железное кресло. На подлокотниках и передних ножках ржавели тиски с огромными рыжими болтами.

Хорошенькое место.

Я села на угол кровати и почувствовала себя такой беспомощной, будто мне пять лет. Будто я заблудилась в лесу. Прав был Оберон. Он всегда прав. И я всегда дура, когда не слушаюсь его. Выбраться из этого страшного замка, кинуться назад по дороге, уставленной виселицами, подняться по лестнице в пещеру, пройти через Печать, зареветь в три ручья и признаться Оберону, что ничего не вышло и все зря. Мне так плохо, так хочется пить… Повиниться и отдать Оберону посох. И вернуться в свой мир – теперь уже навсегда.

Посох стоял в углу. Я вдруг вспомнила, как мы с Максимилианом мылись, брызгались и хулиганили. Я вскочила, схватила посох, попыталась вспомнить, как это у меня получалось – фонтан чистой теплой воды…

Посох тихо урчал, как пустая водопроводная труба. По навершию сползли две прозрачные капельки. Я слизнула их шершавым языком, но легче от этого не стало – наоборот.

Я поставила посох на место. Стянув сапоги, легла на кровать. Закрыть бы глаза – и проснуться дома. И пусть мама будит в школу…

Без скрипа приоткрылась дверь. Вошел Уйма.

У него было счастливое лицо заговорщика, а в руках – глиняный кувшин:

– На кухне добыл. Пей.

Я кинулась к людоеду, готовая расцеловать его колючие щеки. Схватила кувшин и опрокинула в себя, не задумываясь.

Это была вода. Просто вода, прохладная и вкусная. Я пила, обливаясь, постанывая, у меня даже слезы от счастья выступили. Вот до чего доводит человека жажда!

– Спасибо, Уй…

Ноги вдруг подкосились. Уйма подхватил меня прежде, чем я шлепнулась на пол, но не удержал кувшин. Загрохотала, разлетаясь, посудина, покатились черепки.

Руки мои повисли как плети. Ноги волочились по полу, когда Уйма споро тянул меня к кровати. Уложил на спину и отошел. Я не могла повернуть голову. Скосила глаза и увидела, как людоед приоткрывает дверь, впуская в комнату Принца-деспота и лысоватого айболита-отравителя.

Я зажмурилась. Это было все, что я могла в тот момент сделать.

– Где ключ? – отрывисто спросил Принц-деспот.

Уйма снова подошел ко мне. Я почувствовала его руки в карманах куртки. Ни двинуться, ни закричать.

– Вот он, пропуск за Печать, – сказал Принц-деспот, и его голос дрогнул.

Кто-то приблизился к кровати. Не Уйма. Я слышала тяжелое дыхание.

– Вы обещали мне мага, – голос бледного лекаря раздался прямо над моим лицом, на щеку упала капелька противной чужой слюны. – Она много может и еще больше знает.

– Ничего особенного она не может, – пренебрежительно сказал Уйма.

– Посмотрим, – лекарь усмехнулся.

– Стража! – гаркнул Принц-деспот.

Застучали тяжелые шаги.

– Взять _вот_это_ и отнести в подземелье господина лекаря. Запереть!

Чужие грубые руки подняли меня за руки, за ноги и потащили, как мешок.

Чуть приоткрыв глаза, я успела увидеть Уйму. Людоед улыбался.

* * *

Все оказалось даже хуже, чем я могла себе представить. Никогда-никогда на свете мне не увидеть больше ни Оберона, ни маму. Ключ от Печати у Принца-деспота. Я сижу в клетке, подвешенной на цепи к потолку, вокруг темнота и замшелые камни, нет ни посоха, ни надежды, только страх: когда придет этот бледный лекарь? Чего он от меня хочет?

Меня втолкнули в клетку, как куклу, прислонили к решетке, чтобы я не падала. И я сидела, как кукла, пока по рукам и ногам не побежали огненные мурашки. Согнулись пальцы, потеплели губы, я смогла сперва подтянуть к себе ноги, а потом встать на колени и оглядеться.

Высокий темный зал без окон и без свечей. Если бы не ночное зрение – я бы даже рук своих не увидела. А ведь ни Принц-деспот, ни его лекарь не знают, что я могу видеть в темноте.

Я присмотрелась. Зал был пуст, только в дальнем углу…

Человек был одет в черное, потому разглядеть его было нелегко. Он сидел на полу, разведя руки в стороны. Руки висели на цепях, огромные, какие-то ненастоящие, будто вылепленные, из глины. Слишком большие руки для такого щуплого человека.

Мне показалось, что он умер, и давно. Голова его и лицо были прикрыты обрывком ткани.

– Эй! – прошептала я, пугаясь собственного голоса. Эхо запрыгало между полом и потолком. Человек медленно поднял голову.

– Максими… – я поперхнулась.

– Тебя тоже поймали, – сказал он без удивления. – Я так и знал. А где волосатый?

– Он предатель.

– Я так и знал, – печально повторил мальчишка. – И меня взяли. Я зазевался. А где ключ?

– У Принца-деспота.

– Я так и… дура ты, дура! – вдруг закричал он с обидой. – Какая же ты… все из-за тебя!

Я не стала ему отвечать. Уселась на пол клетки, спиной к Максимилиану. Мне вдруг сделалось все равно.

– Теперь Принц-деспот пойдет за Печать со своим войском! Знаешь, что сделает он с твоими приятелями? С этим твоим королем? Он их на прутик нанижет!

– Оберон его превратит в жабу, – сообщила я, не оборачиваясь. – Прежде чем он скажет «Ах».

– Да? Он захватит замок, убьет мужчин, женщин и детей возьмет в плен. А кто будет сопротивляться…

– Оберон его намажет на бутерброд и скормит собакам. Или нет: он превратит его в краснозадую обезьяну и подвесит за ноги на рыночной площади, чтобы все люди…

– Да? А Принц-деспот его…

– Фига! Оберон его сильнее в сто тысяч раз!

– Да? А почему твой Оберон сам сюда не пришел, за принцами для своих принцесс? Почему?

От злости и бессилия мне захотелось кататься по полу клетки, грызть стальные прутья и выть, как гиена в пустыне. Я вскочила во весь рост (голова моя уперлась в переплетение прутьев), тряхнула решетку и вдруг поняла, что клетка, подвешенная на цепи, еле заметно качается.

Р-раз!

Держась за прутья, я присела и резко выпрямила ноги. Клетка качнулась сильнее. Р-раз! Раскачать ее было труднее, чем самые тяжелые качели, я весила мало, я болталась от стенки к стенке, как горошина в свинцовом ящичке. Ну еще! Ну еще! Р-раз!

– Что ты делаешь! – испуганно крикнул Максимилиан.

Мне было все равно. Начав раскачиваться, клетка словно вошла во вкус – дуга, которую она описывала в падении, становилась все шире. Я раскачивалась всем телом и всей волей; цепь скрежетала, я ждала, что с минуты на минуту в зал ворвутся стражники, потревоженные ужасным звуком. Максимилиан у стены то приближался, то удалялся. Р-раз! Еще раз!

Клетка ударилась о потолок. Я не удержалась и упала. Клетка завертелась, желая вытряхнуть меня сквозь прутья, сорвалась с цепи и грохнулась об пол. Я закричала.

Эхо долго не могло успокоиться. Грохот, звон, крик и снова грохот повторялись, будто записанные на магнитофон, все тише и тише, пока наконец не смолкли где-то в невидимом колодце.

Прошла минута. Другая. Я приподнялась на руках. На лбу горела и кровоточила шишка, пульсирующей болью дергало колено, но в остальном я легко отделалась. Пол был здесь, подо мной, за прутьями опрокинувшейся клетки.

– Чего ты орала? – тихо спросил Максимилиан.

– От радости, – огрызнулась я. Проверила дверцу (у меня мелькнула шальная надежда – вдруг от удара замок отскочил?). Замок оказался крепче, нежели цепь, – сидел прочно и не думал отваливаться.

– Катись сюда, – сказал Максимилиан.

– Обычно говорят – «катись отсюда»…

– Нет. Ты клетку, как белка, кати сюда. Как в колесе. Ко мне. Понимаешь?

– Зачем? Чтобы тебя придавить?

– Чтобы разбить мне руки, – сказал он серьезно. – Видишь, что они сделали?

Я только сейчас поняла, почему руки у Максимилиана такие огромные и уродливые. Это были не руки! Это были глиняные болванки, «варежки», колодки, не позволявшие некроманту шевелить пальцами!

Согнувшись и переступая по прутьям, как белка в колесе, я качнула клетку по направлению к Максимилиану. Клетка с грохотом перекатилась. Я ударилась коленками и чуть не кувыркнулась через голову.

– Быстрее ногами перебирай.

– Помолчал бы ты, а?

Я попробовала еще раз. Клетка загрохотала по каменному полу. Управлять ею было почти невозможно – в какой-то момент я была уверена, что раздавлю некроманта в лепешку.

– Поворачивай!

Клетка грохнулась о стену. Максимилиан тихо вякнул. Глиняная болванка на его левой руке треснула и осыпалась комьями.

Отступив назад, я заставила клетку откатиться. Максимилиан выдернул тонкое запястье из железного кольца, затряс рукой, шипя и подвывая:

– Ты мне чуть кости не переломала!

– А как я могла иначе?

– Ну погоди…

С видимым усилием он щелкнул пальцами. Глина на его правой руке взорвалась, обломки застучали по прутьям клетки. Секунда – и обе руки Максимилиана были на свободе. Косясь на дверь за моей спиной, он принялся растирать ладони и массировать запястья.

– Ты можешь меня выпустить? – спросила я дрожащим шепотом. Он покосился, но ничего не сказал.

– Скорее, Макс! Мы тут шумели – они могут прийти в любую минуту!

– Пусть приходят, – Максимилиан недобро ухмыльнулся. – Теперь я с ними посчитаюсь за все… Где мои деньги? Где мои семечки правды?

– У людоеда, – я опустила плечи. – Макс, освободи меня.

– Сейчас.

Он склонился над железной скобой, приковывавшей его к стене, и зашевелил пальцами, словно разминая кусочки пластилина. Скоба отскочила.

Максимилиан с трудом поднялся – видно, ноги у него тоже здорово затекли.

– Ты знаешь, как отсюда выйти? – спросила я жадно.

– Сейчас, – невпопад ответил мальчишка. Повел плечами. Плотнее запахнул свою черную куртку. Пошатываясь, в обход клетки двинулся к двери.

– Макс! Выпусти меня скорее!

Он обернулся:

– А надо?

Я задохнулась от такого коварства. Я его спасала! Я его уже дважды спасла!

– Ты что, скотина? – спросила я беспомощно. – Негодяй последний, да?

– Я некромант. Где ты слышала, чтобы некроманты были хорошие?

Он прижался к двери, будто собираясь слиться с ней, и на моих глазах просочился, как ленточка дыма, в какую-то щель.

Когда тебя предают – ужасно. Но нарваться на предательство два раза подряд – это просто свинство, невыносимое свинство!

Я сидела в опрокинутой клетке посреди темного зала, оковы, в которых прежде томился некромант, живописно валялись под стенкой вперемешку с комьями высохшей глины. Всякому, кто переступит порог, сразу же станет ясно: эта дура помогла мальчишке бежать, а он в награду оставил ее палачам на растерзание.

Наверное, я бы пала духом. Зарыдала, заплакала, потеряла сознание и осталась валяться в клетке до прихода стражи. И я бы погибла, конечно, если бы поступок Максимилиана не разозлил меня до белого каления. Ладно Уйма, в нем я с самого начала сомневалась, но мальчишка-то мне дважды обязан жизнью!

Замок на клетке был огромный, новенький, жирный от смазки. Провозившись с ним минут десять, я ничего не добилась, зато выпачкала руки чуть ли не до локтей. А ведь Максимилиану стоило только щелкнуть пальцем!

Будь у меня посох, я бы знала, что делать. Но посох достался врагу; о ключе от Печати я вообще старалась не думать. Дайте мне только выбраться из клетки – и мир переменится, все образуется, все станет на свои места!

Клетка тяжело качнулась. Ее стальные прутья могли бы, наверное, выдержать падение телеграфного столба. Дверные петли толщиной с мою руку не оставляли надежды. Но как-то ведь надо выбираться! Хоть ужом, хоть ленточкой, как Максимилиан… Жаль, что Оберон не научил меня ни в кого превращаться!

Я снова раскачала клетку и покатила ее на стену. Бабах! Искры от камня, искры из моих глаз. Вместо одной шишки на лбу сделалось сразу три, от боли на глаза навернулись слезы, а клетке хоть бы что!

Я не стала плакать. Я принялась ощупывать отдельно каждый прут. Этот держится намертво, и этот, и этот…

И вдруг железная палка под моими руками подалась!

От удара ли о стену, или от ржавчины, или еще от чего-то, но один прут в клетке был чуть изогнут и вращался вокруг своей оси. Если бы повернуть его еще чуть-чуть, между прутьями появится щель…

Я легла на спину и уперлась в сломанный прут ногами. Железо противно взвизгнуло, но я даже бровью не повела. Если стражники не услышали удара клетки о стенку – значит, либо они глухие, либо стоят за дверью и хохочут, глядя на мои упражнения. И стоит мне выбраться из клетки – тут-то дверь и распахнется…

В ряду железных прутьев случился легкий разлад. Похоже было, будто один из них чуть отклонился к соседу – пошептаться. И оставил свободной щель, в которую более-менее взрослый человек не сумел бы просунуть и руку. А я, от горшка два вершка, должна протиснуться, иначе мне конец.

Я снова вспомнила Уйму: «Лишь бы пролезла голова». Говорят, крысы умеют просачиваться в дыры размером с дверной глазок. У них как-то там череп сжимается. Жаль, что я не крыса.

Обдирая уши, поворачиваясь то так, то эдак, я сумела протолкнуть между прутьями голову. Клетка опасно качнулась. Сопя и пыхтя, я высвободила руки. Оперлась о пол – не хватало еще, чтобы клетка опять покатилась и задавила меня! Выдохнула весь воздух; мясо, которым угощал меня принц-деспот, и вода, которой угощал меня Уйма, неприятно заволновались в животе. Чтобы принцу лопнуть со своим гостеприимством! Еще чуть-чуть…

Некоторое время я лежала на холоднющем полу, переводя дыхание и стараясь унять дрожь. Потом сообразила, что мне срочно надо в туалет. Вскочила, быстро осмотрела зал, но не нашла ничего лучшего, кроме как пристроиться со своей надобностью в дальнем углу за кучей мусора.

После этого мне стало легче. Я прошлась по залу, унимая дрожь. Вокруг по-прежнему было тихо. Я прокралась к двери, прижалась к ней ухом…

Они шли сюда! Совершенно точно: я услышала далекий топот, голоса, металлический звон, и звуки эти приближались с каждой секундой!

От ужаса мне опять захотелось в туалет. Я выбралась из клетки, что с того? Куда я отсюда денусь, улечу? Шаги приближались, ой, мамочки…

Я подпрыгнула. Зависла на долю секунды, тяжело опустилась на пол. Закусила губу, подпрыгнула еще раз. Взмахнула руками, как птица. Воздух казался комковатым, словно старый ватный матрац. Выше, еще выше, вот и потолок. Одна надежда: они не видят в темноте. Они принесут с собой факелы, но я так извозилась в грязи, что сойду за причудливый известковый натек…

Загремели ключи с той стороны. Завизжал отодвигаемый засов. Я увидела полоску света под дверью. Конечно, они сразу посмотрят вверх – ведь клетка-то висела, и довольно высоко!

Я уже готова была шлепнуться с высоты на головы тюремщикам, как вдруг увидела дыру в потолке. Вроде как открытый канализационный люк, только перевернутый вверх дном. Дернувшись, как утопающий пловец, я подлетела ближе, ухватилась за край, чуть подтянулась – и одновременно со скрипом открывающейся двери влезла внутрь.

Здесь можно было опереться о стенки спиной и ногами. Замереть, как таракан в щели, и перевести дух.

Внизу метался свет факелов, гремело железо и орали три голоса. Один ругался на чем свет стоит, два других вопили в панике какие-то оправдания. «Колдуны! – доносилось до меня. – Ой, матушки-светы, да колдуны же, в воздухе растаяли!» Эхо повторяло их слова, так что шум стоял, как на дискотеке.

Я пошевелилась. Вниз посыпался мусор. Я замерла.

Они ничего не заметили. Обошли зал, осветили все факелами, нашли то место, где я, не удержавшись, устроила туалет. Взорвались такими воплями, что я бы уши заткнула – будь у меня свободными руки.

Наконец они ушли.

Я повисела еще немного, для уверенности. Посмотрела вверх: колодец, все такой же ровный и кругленький, уходил куда-то очень высоко. Что там? Куда меня выведет эта дорога?

И медленно, осторожно, то пытаясь лететь, то упираясь в стенки, я двинулась вверх по каменной кишке.

А если там, наверху, люк прихлопнут крышкой?

* * *

Крышки не было. Была решетка, такая редкая, что я пробралась через нее почти без труда. Выбравшись, легла на пол и не встала бы, даже если бы сам Принц-деспот решил прогуляться поблизости.

Кто бы протянул надо мной руку, кто бы сказал «Оживи», передавая мне часть своей силы! Нет никого. Вообще никого. Кругом темнота, железо, враги и предатели. И где-то совсем рядом – Соляная Бездна.

«Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…

Я встала и побрела по коридору, сама не зная, куда иду, и ничуть не заботясь об осторожности.

Вот я выбралась из клетки. Выбралась из темницы. Ну и что? Из замка мне не выйти ни за какие коврижки. А что я буду есть? Что я буду пить? Уж лучше сразу пойти и сдаться.

Вот так примерно раздумывая, я шла в полной темноте, пока коридор вдруг не свернул и я не увидела нишу в стене. В нише стояла не то кровать, не то скамейка, и на ней кто-то лежал.

Я сперва хотела пройти мимо, но потом все-таки не выдержала и посмотрела.

Он лежал на спине, уставившись прямо перед собой голубыми глазами. Руки его были сложены на груди. Между пальцами торчала грубая деревянная рукоятка.

– Мастер-Генерал, – прошептала я.

На этот раз он был не в белой рубахе и не в пурпурной. Золотые парчовые рукава выбивались из-под черного кожаного жилета. Этот Мастер-Генерал выглядел побогаче прежних двух и поухоженнее, у него даже волосы были кое-где заплетены в косички.

Но тоже мертвый. И тоже с дырой в груди. Может быть, он тоже умеет оживать?

– Мастер-Генерал, – сказала я шепотом. – Очнитесь. Мне одной так плохо…

Он не ответил. И какого ответа ждать от остывшего трупа?

* * *

Дальше я шла, как слепая. Вообще не помню, куда шла. Сменяли друг друга лестницы, и переходы, и коридоры. Видно, я забралась в какую-то совсем запретную часть замка – здесь не было ни души, никого: ни стражи, ни пленников. Ветер гулял по коридорам. Здесь даже пыли не было.

Потом я нашла винтовую лестницу и стала по ней взбираться. Подумала: может быть, в конце концов я найду хотя бы окно? Хотя бы бойницу или щель, чтобы можно было броситься вниз? Повезет – взлететь, а не повезет – так и разбиться?

Лестница вывела меня в огромный зал, полный шорохов и еле слышного поскрипывания. Я задержала дыхание: по гладкому каменному полу тысячами сновали черные жуки отвратительного вида. Шелест их лап и надкрыльев отражался от стен и потолка. Я испугалась, что меня стошнит, и быстренько направилась обратно.

– Кто здесь?

Я подпрыгнула.

Высоко под потолком висела, оказывается, еще одна клетка. Побольше моей и не круглая, а квадратная. В клетке сидел, держась за прутья, длинноволосый бородатый человек. Он нащупывал что-то рядом с собой в клетке и одновременно вглядывался в темноту чуть правее меня.

Узник! Мой собрат по несчастью!

– Кто здесь? – повторил он быстрым шепотом. – Ответь! Я знаю, что ты здесь!

Ему наконец-то удалось отыскать огниво. Руки у него тряслись, и он не сразу высек искру. Наконец из-под его пальцев брызнул огонек; щурясь, как от яркого солнца, узник зажег свечу и поднял над головой.

Я стояла неподвижно, давая себя разглядеть.

– Мальчик! – свечка дрогнула в его руке. – Ты как? Откуда здесь?

– Я девочка.

Он долго молчал.

– Я сбежала из клетки. Почти такой же, как ваша.

– Сбе… сбежала?

– Да, – я выпрямила спину. – Я вижу в темноте и умею летать. Я маг дороги из Королевства Оберона.

– Я не слышал о таком.

– Еще бы. Ведь это за Печатью.

Я перевела дыхание. Выложить все тайны за полминуты, да еще когда тебя не спрашивают – это надо уметь. Это подвиг разведчика.

– Удивительно, – пробормотал узник и опустил руку со свечой. – Чудеса… Расскажи мне. Я столько лет ни с кем не разговаривал…

Мне показалось, что я тоже не разговаривала ни с кем как минимум десять лет. Я готова была подойти поближе, но не идти же прямо по снующим черным жукам!

– Это смужелицы, – сказал узник, как будто эта новость должна была меня успокоить. – Ничего!

Сжав зубы и ступая на носочках, я приблизилась и задрала голову. Человек из клетки смотрел на меня сверху вниз, подсвечивая себе тоненьким язычком пламени. Он сильно щурился.

– Ты не могла бы дотянуться вон до того колеса и опустить клетку пониже?

Я проследила за его рукой. Действительно, в углу имелся механизм с колесом и рычагами, от него вела цепь к кольцу на потолке. На другом конце цепи висела клетка.

– Попробую, – сказала я, совершенно уверенная в том, что с моими весом и силой эту хитрую механику не одолеть.

Я ошиблась. Рычаг поддался, колесо повернулось, и клетка поднялась еще на полметра вверх.

– Не туда! В другую сторону!

Я снова качнула рычаг. Клетка чуть опустилась. Я дернула что есть силы, колесо завертелось, шестерни застучали, клетка рухнула вниз.

– Не так низко! Не до земли!

Я повисла на рычаге. Клетка дернулась и встала, раскачиваясь, в нескольких сантиметрах от пола.

– Спасибо, – сказал человек.

Теперь я могла разглядеть его получше. Он был бледный, тощий и давно не стриженный, но молодой и, наверное, красивый, если его побрить. Борода казалась светлой по сравнению с черными прямыми волосами. А глаза он так щурил, что невозможно было разглядеть их цвет.

– Ниже клетку опускать нельзя, – сказал он, будто извиняясь. – Тогда смужелицы полезут ко мне в постель. Подойди поближе.

Я подошла. Теперь нас разделяли только несколько шагов и решетка.

– Вы сидите здесь в темноте?

– А разве ты сидела при свете?

– Да, но меня только сегодня поймали…

Я запнулась. Время сдвинулось, я уже не знала точно, что произошло сегодня, что вчера, а что – неделю назад.

– Я тут уже очень давно, – спокойно сказал человек. – И никто ко мне не приходит.

– Как же? А ваши тюремщики? А кто вас кормит, поит?

– У меня есть вечная краюшка хлеба, если ее съесть, она всегда вырастает опять. И вечно полный кувшин молока. И луковица. И вечная свечка, но она тоненькая и в последнее время очень плохо восстанавливается. Боюсь, как бы мне не остаться совсем в темноте.

– За что?! – спросила я, потрясенная. – За что с вами так обошлись?!

– Ну как же. Ведь я должен был стать законным королем, в то время как власти желал мой брат.

– Вы Принц-пленник!

От моего крика даже невозмутимые черные смужелицы брызнули во все стороны, и на секунду их шуршание смолкло. Что до узника, то он чуть не выронил свечу:

– Что случилось? Что с тобой?

– Я нашла вас! – пустившись в пляс, я то и дело давила неосторожных насекомых. – Вы Принц-пленник! Я ради вас пришла из-за Печати, чтобы вы женились на принцессе из Королевства Оберона!

– Погоди, – сказал он тихо. – Но я ведь… я не могу жениться. Я заперт тут навечно.

– Как навечно? – я перестала танцевать. – Да я немедленно вас освобожу! Надо поднять клетку повыше, а потом грохнуть ее об пол, тогда она развалится и…

– Она не развалится, – принц смотрел на меня серьезными грустными глазами. – Освободить меня может только тот, кто возьмет замок штурмом. А этот замок невозможно взять.

– Нет-нет, – я не желала отступать. – В крайнем случае… Я добуду пилу. Я что-нибудь придумаю. Вы очень нужны. Не только мне, всему нашему Королевству. Я придумаю, как вас освободить.

– Милая девочка, – он отвел глаза. – Придумай сначала, как освободить себя.

Я замолчала.

Кто я такая? Одна, без друзей, без посоха. Ключа у меня нет, я никогда не смогу вернуться за Печать. Заблудившаяся в страшном замке, голодная, обессиленная…

– Хочешь есть? – спросил принц.

– Не хочу… отбирать у вас последнее.

– Это не последнее. Это вечное. На, – он отломил мне кусок черного хлеба. – К сожалению, это все, чем я могу тебе помочь.

* * *

Мы провели с Принцем-пленником несколько длинных часов. Его хлеб и молоко показались мне страшно вкусными – хотя краюшка, если честно, была черствовата, а молоко я с детства не люблю. Он жаловался, что забывает слова, что беседует сам с собой и боится сойти с ума. А я сидела на корточках, соломинкой отгоняла надоедливых смужелиц и с ужасом думала: что же дальше?

Можно, конечно, остаться. И принцу будет веселее, и мне не так страшно. Вечного хлеба и вечного молока нам хватит на двоих. Можно надергать соломы из тюфяка и соорудить мне постель на каменном полу. Смужелицы противные, конечно, но ведь они не кусаются…

Получится, что я сбежала из одной тюрьмы в другую. Принца, по его словам, уже давно никто не проведывает, значит, меня не найдут и не поймают. И я останусь здесь навсегда, вроде бы свободная, но в тюрьме.

– Вы знаете выход отсюда?

– Нет, – принц огорченно покачал головой. – Старые ходы замуровали и пробили новые. И у меня в памяти все путается. Я бы не смог выйти.

«И ты не сможешь», – услышала я в его голосе.

Зажмурила глаза.

Вспомнила солнышко, как оно пробивается сквозь ветки и блестит на бегущей воде. Вспомнила Оберона, как он летит по полю верхом на Фиалке, своем крылатом зубастом коне. Вспомнила, как мама ставит на стол именинный торт, смеется, а Петька и Димка сидят рядком и смотрят на свечки умильными глазами…

– Вы бы согласились жениться на принцессе? На прекрасной, умной, красивой, доброй… – мой голос дрогнул. Я кривила душой.

– Ну, конечно, согласился бы, – прервал меня принц. – Только какая разница? Я обречен навечно…

– Ничего вы не обречены.

– Я состарюсь в этой клетке…

– Ничего вы не состаритесь! – я заговорила громче, мой голос запрыгал от стены к стене. – И почему вы сдаетесь, я не понимаю? Я сейчас уйду…

– Ты уйдешь?!

– Уйду, – я вся подобралась, не давая жалости опутать меня и погасить волю. – И вернусь! Я освобожу вас, мы пойдем за Печать…

Принц смотрел на меня грустными глазами, как зверь в зоопарке:

– Тебе не выбраться из замка.

– Выбраться!

– Ты заблудишься и умрешь от голода и жажды.

– Не умру!

– Или тебя схватят, и тогда будет еще хуже.

– Не схва… – голос у меня осип, и коленки задрожали. – Пусть лучше схватят, чем вот просто так сидеть! И еще… я должна исполнить королевское Обещание.

– Разве ты его давала? Разве тебе его исполнять?

Стало тихо-тихо, только шуршали смужелицы.

– Спасибо за угощение, – сказала я наконец. – Теперь мне надо идти. До свидания.

* * *

Сначала по стенам прыгали бледные отсветы огня – горела свеча Принца-пленника. Потом он задул свечу, и стало темно.

Я спустилась до самого низа. Оглянулась, пытаясь припомнить, откуда пришла. Безуспешно: все коридоры казались одинаковыми.

Куда теперь?

Еще можно было вернуться. Без оружия, без ключа, без друзей – на что мне рассчитывать?

Я всхлипнула и зашагала по коридору – наугад. Я шла, и шла, и шла, и нарочно громко топала – если здесь ходит патруль, пусть он меня услышит. А если под замком затаился Максимилиан – еще лучше, мне давно хочется взглянуть в его черные бессовестные глаза. А если…

Мне зажали рот, подхватили и понесли. Задыхаясь и сопя, я начала последнюю битву за свою жизнь – локтями, когтями, зубами и пятками.

Противник был несоизмеримо сильнее. Вот меня скрутили и куда-то волокут, я видела только каменный пол и быстро ступающие сапоги. Очень знакомые сапоги с голенищами, пришитыми к штанам. Уйма!

Я вступила в бой с новой силой. Бесполезно – он мог одной рукой прихлопнуть десяток Лен. Но я все равно выворачивалась, теряя силы, уже зная приблизительно, что меня ждет впереди. Если бы враг – было бы не так обидно! Но предатель…

Уйма замедлил шаг. Остановился. Я чувствовала, как ходят его бока, но не слышала дыхания.

– Зачем ты удрала?

Я попыталась укусить его за ладонь. Проще цапнуть яблоко, висящее на веревке.

– Теперь я знаю, как выйти из замка. И ключ от Печати у меня.

От неожиданности я перестала вырываться.

– Твой посох в надежном месте. Сейчас сменится вечерняя стража – и заберем.

Я неподвижно, как тряпочка, висела в его руках.

– Принц-пленник в замке. В подземелье. Спрятан. Чтобы его освободить, нужно взять замок приступом. Принц-деспот покорится победителю.

Я перевела дыхание.

– Я знаю, как найти Принца-саламандру, – он наконец-то отнял руку от моего лица. Осторожно поставил на ноги. Я пошатнулась и схватилась за стенку.

Уйма еще больше оброс щетиной. Исхудал. Но желтые глазищи горели как ни в чем не бывало.

– Как я могу тебе доверять? – спросила я, пытаясь выпрямить спину.

– Как себе, – Уйма посмотрел удивленна. – Ты что, не поняла ничего?

– Не поняла, – я отвернулась. Накатило такое облегчение, что я боялась зареветь или грохнуться в обморок.

– Ну так пошли, – он осторожно выглянул за ближайший угол.

– Тут где-то Максимилиан…

– Я знаю, – беспечно отмахнулся людоед. – Я его встретил.

Человеку легко сказать: «Это было самое счастливое утро в моей жизни». А потом наступает еще одно счастливое утро, и опять хочется так сказать. Но вот, честное слово, сколько я живу – счастливее утра не припомню. Даже в день рождения.

Я проснулась на подстилке из травы и сразу увидела, как солнце пробивается сквозь ветки. И вокруг было светло, птицы чирикали, зеленые стебли пригибались от росы, и крупные капли блестели на моем белом посохе. А чуть дальше, в ложбинке, сидел спиной ко мне Уйма и жарил что-то на вертеле. Пахло дымком и шашлыками.

При виде Уймы мое счастье немножко вздрогнуло. Как дрожжевое тесто, если его тряхнуть. Людоед где-то потерял кольчугу и панцирь – зато теперь на нем была прекрасная кожаная куртка со множеством карманов, шнурков и заклепок. С кого он только снял такую?

По другую сторону костра сидел Максимилиан, бледный и обиженный. Его руки были связаны крепче прежнего. При виде пленного некроманта на душе у меня снова сделалось спокойно.

– Доброе утро, Лена, – сказал Уйма, не оборачиваясь.

Потягиваясь, я подошла к костру. Максимилиан зыркнул на меня черным взглядом и снова потупился.

– Привет, – я улыбнулась немножко натянуто.

– Завтрак готов, – Уйма в последний раз повернул вертел. – Для всех, кроме некромантов и предателей.

– Сам ты предатель, – сказал Максимилиан.

Я уселась рядом с людоедом. Мне было неловко. Я не могла к нему привыкнуть – к новому Уйме.

Мясо было не чета тем жестким тушкам, которыми нас потчевал Принц-деспот. Все-таки людоеды знают толк в кулинарии.

– Уйма… – мне не хотелось говорить при Максимилиане. – Можно тебя на минутку?

Людоед вытер рот волосатой лапищей и поднялся. Мы отошли шагов на сто – отсюда был виден замок вдалеке и широкая накатанная дорога у подножия холма.

– Как ты его поймал? – спросила я шепотом. – Он ведь по-настоящему большой колдун. Я сама видела.

– Колдун, – Уйма кивнул. – Только он мальчишка. Щенок. А я мужчина.

– Но ты не волшебник…

– Лена, – жесткий рот Уймы чуть изогнулся в улыбке. – Я сын вождя и вождь. Я водил наше племя на Шакалов и на Угробов. Что мне один сопливый некромант?

Мы помолчали. Уйма поглядывал на дорогу, сыто, расслабленно – и в то же время зорко.

– А как тебе удалось выудить ключ у Принца-деспота?

– Я ему не давал ключ.

– Что?!

– Я ему дал будто-бы-ключ. Мой палец. Жритраву, он долго будет возиться на выходе.

– У меня в кармане был отпечаток твоего пальца?!

Уйма вздохнул:

– Ключ надо беречь. Ты его уберегла?

– Ты меня обманул!

– Мы живые? Живые. С ключом? С ключом. Двух принцев нашли. Ищем третьего. Чего еще?

Я посмотрела на Уйму. Он был спокоен, как слон. Как хладнокровный сытый людоед.

– Ты… – вопрос уже вырвался, я не могла его удержать. – Ты в самом деле ел людей?

Уйма медленно перевел взгляд на меня. Я прикусила язык.

– Врагов, – медленно сказал Уйма. – Людей не ел. Врагов.

– Но враги тоже люди!

– Кто тебе сказал?

– Все знают!

Он хмыкнул:

– Тебя кто-то обманул. Везде, в любом мире. В Королевстве. Здесь. В твоем мире, где люди летают на железных птицах и знают обо всем, что происходит на свете. Везде враги – это враги. Их готовы есть. И танцевать на их могилах.

– Нет, Уйма! – я снова почувствовала себя слабой. – Нет! Ведь и Оберон твой враг. И Гарольд… и… – я не договорила.

Уйма поднял мохнатые брови.

– Оберон, – сказал он задумчиво. – С тех пор, как появилось Королевство, все не знают и спрашивают. Оберон отпускал наших людей из плена. Они топили его корабли. Он снова ловил и снова отпускал. Потом он посадил вождей в тюрьму. Меня. Моего отца. Пригнись.

Он положил мне ручищу на голову, и я рухнула в траву. По дороге пылил обоз – пять телег одна за другой, лошади, погонщики, жеребята.

– Торговый путь, – пробормотал Уйма, лежа рядом со мной. – Нам нужны деньги. Надо кого-то ограбить.

– Но у нас же есть… – я замялась. – Короче, то, что ты отобрал у Максимилиана.

– Отдал в замке кое-кому. Надо было.

– Взятка, что ли?

– Я не знаю, что такое «взятка»… У Оберона есть то, чего больше ни у кого нет. Если бы он был вождем нашего племени, его давно побили бы и прогнали. Но он – Оберон. Как можно быть с такой слабостью – таким сильным? Многие спрашивают.

– С какой слабостью?

Уйма смотрел вслед обозу.

– У него нет врагов, – сказал он наконец.

– Не может быть. Пираты, кочевники… людоеды, – я понизила голос.

Уйме на нос сел комар. Людоед отмахнулся одним пальцем. Комар, контуженный, упал в траву.

– У него – нет – врагов. Нет никого, кого бы он съел. На чьем бы трупе хотел попрыгать.

– Это что, слабость?

Уйма, казалось, меня не слушал.

– Если бы я был Оберон, я бы сперва дал Обещание. Для пользы дела. А потом отправил бы этих принцесс на поле, свеклу пропалывать. И выдал замуж за рыбаков.

– Тогда бы ты не был Оберон, – сказала я тихо.

– Тогда всем было бы хорошо. И принцессам.

– Уйма, – сказала я, помолчав. – Вот никак не могу понять: ты меня спас или предал?

Он обиженно мигнул:

– Ты что, сидишь в тюрьме? Висишь в цепях? Ты валяешься на травке и ешь свиненка. Так предал тебя Уйма или спас?

Я отвела глаза.

– Оберона ты бы так не спросила, – пробормотал Уйма себе под крючковатый нос.

Я не ответила.

* * *

Максимилиан, пока мы разговаривали, успел подобраться к остаткам завтрака и, встав на колени, пытался отхватить кусок мяса от небрежно обглоданной кости. Уйма несильно оттолкнул его сапогом. Максимилиан упал и перекувыркнулся.

– Не бей его!

– Я не бью, – Уйма припрятал остатки мяса. – Я морю его голодом. У некромантов, если долго голодом морить, колдовство пропадает, и они тогда не пакостят.

Максимилиан зашипел, пытаясь подняться.

– Может, его все-таки накормить?

– Ты – не Оберон, – наставительно сказал Уйма. – Тот сильный и может себе позволить. А ты не сильная, – людоед вдруг задумался. – Ну не очень. Не такая, как король.

– Дай ему хотя бы воды.

– Ты его прощала – он тебе отплатил. И еще отплатит, ему только дай. Еду на него переводить? Он сам еда. Только и живой до сих пор, потому что знает много. И семечки правды у нас еще остались.

* * *

Когда Уйма вышел на дорогу выслеживать путников, я дала некроманту напиться. Максимилиан хлебал жадно. Губы у него пересохли.

– Почему ты меня не выпустил из клетки? Руки бы у тебя отвалились?

Он молчал и только злобно зыркал.

– Ты думаешь, я тебе из жалости воду даю? Просто чтобы ты не сдох раньше времени.

– Не волнуйся, не сдохну, – голос у некроманта осип и свистел, почти как у Уймы. – Переживу тебя. И твоего волосатого.

– Посмотрим, – я жалела, что дала ему воды и что вообще связалась с ним.

– Посмотрим, – его черные глаза глядели так неприятно, что я не выдержала и отвела взгляд. Спрятала флягу в мешок Уймы так, чтобы некромант не дотянулся. Поднялась к людоеду на пригорок.

– Базарный день сегодня, – сказал Уйма. – Повезло. Когда купцы с базара потянутся – с деньгами, – тогда и потряхивать станем.

– А если из замка пришлют стражу?

– Когда пришлют, мы уже далеко будем.

– Уйма, – я вздохнула. – А без грабежа – никак?

– На огненных шарах перевозчик строгий. Не заплатишь – не полетишь.

– Заработать где-нибудь…

Уйма присвистнул:

– Ты будешь свиней пасти, а я бревна таскать. К осени по миске каши заработаем.

По дороге как раз гнали свиней. Какие-то странные здесь были свиньи. Черные. Шерстистые. Остромордые.

– С другой стороны, Робин Гуд тоже грабил богатых и отдавал бедным, – сказала я вполголоса.

– Кто?

– Один разбойник. Ты его не знаешь… Слушай, Уйма. Давай спросим у некроманта, кто такие Мастер-Генералы и почему они все мертвые?

Уйма медленно повернул ко мне обросшее щетиной лицо.

– Он один. Один Мастер-Генерал.

– Как один? Ты же сам видел минимум двоих…

– Один.

На дороге оседала поднятая стадом пыль.

– Я три раза видела мертвых Мастер-Генералов, – пробормотала я. – И все три были разные.

– Три раза?

– Да. Я забыла тебе сказать. В подземелье у Принца-деспота тоже один такой валяется.

– В замке?!

– Ну да. Только убили его не стрелой и не стилетом, а…

– Погоди.

По дороге из замка шагал одинокий путник. Ростом он был на полголовы выше Уймы, а шириной плеч и толщиной рук не уступал самому людоеду. Из-за спины торчали две толстые деревянные рукоятки – крест-накрест.

– Вот, – сказал Уйма. – С деньгами идет.

– Откуда ты знаешь?

Уйма мигнул:

– Опыт… Знаешь, сколько я кораблей ограбил?

– Хорош уже хвастаться своими зверствами.

– Какими зверствами? – Уйма округлил и без того круглые глазищи. – Принц-саламандра нам нужен или нет?

– Нужен.

– Ну так сиди здесь. Я пошел, – Уйма поднялся, будто распрямилась ветка. Зашагал вниз, к дороге, небрежно помахивая огромной суковатой дубиной.

Путник при виде разбойника даже не замедлил шаг. Даже не задумался ни на секунду. Как шел прежде, так шагал и теперь. Я подумала: а не слишком ли Уйма самоуверенный? Этот мужик может оказаться здешним мастером боевых искусств…

Уйма и путник встретились у подножия холма – между ними было два или три шага. Ни один из них не кинулся нападать первым. К моему удивлению, они заговорили – Уйма спросил, путник ответил. Оба стояли расслабленно: Уйма опершись на дубину, путник – упершись в бока, небрежно отставив огромную ногу в черном лоснящемся сапожище. Стояли и беседовали, как добрые друзья!

Потом Уйма подбородком указал на меня. Я подхватилась, готовая бежать куда глаза глядят; что же, он продал меня в рабство? Вот этому первому встречному?!

Я отползла назад на несколько шагов. Потом заставила себя остановиться: я могучий маг. У меня есть посох, врученный самим Обероном. Продать меня, как собаку, – это, знаете ли, даром не пройдет никому!

И, трясясь как листочек, я встала и выпрямилась с посохом наперевес.

Увидев меня, путник остановился. Он был немолодой, лет под сорок пять или даже больше. В коричневой бороде пробивалась седина. Глаза-щелочки тонули во множестве складок и морщинок. Щелочки зыркнули на меня, потом – вопросительно – на Уйму.

– Лена, – сказал людоед строго. – Не выскакивай. Дело серьезное, не время ребячиться и пугать. Вот гость у нас, уважаемый человек. Заплечных дел мастер, всегородской и пригородный, пожаловал к нашему костру. Пошли, большую игру играть будем.

* * *

Игра и вправду была серьезным делом – чуть ли не торжественным ритуалом вроде рыцарского поединка. Оказывается, в этих краях любой встречный имел право вызвать на соревнование странствующего палача – «заплечных дел мастера» – где угодно: на базаре, на улице, посреди дороги. Тот соглашался или отказывался (правда, в случае отказа его могли запрезирать друзья и знакомые). Но если соглашался, вступали в действие простые и строгие правила.

Игроки садились друг напротив друга и по очереди описывали способ какой-нибудь казни. Условие было – не повторяться. Тот, кто первый не мог придумать ничего новенького, признавал себя побежденным, и победителю доставалось все его имущество, какое только он, победитель, сможет и пожелает взять.

Наш гость, «заплечных дел мастер», разглядывал Уйму, заранее выбирая себе трофеи. Ему понравилась добротная куртка, удобная для путешествий, и еще ему понравились мы с Максимилианом.

– Ребятишки твои? На кон ставишь?

– Отчего не поставить, – беспечно отвечал Уйма. – Ставлю.

Я хотела возразить, но Уйма так посмотрел на меня, что я против воли промолчала. Ничего, пусть только попробует этот старый палач «взять» меня с Максимилианом. Для такого дела я и некроманта освобожу…

Правда, у него опять руки затекли. Может, освободить заранее?

– А ты, уважаемый, с деньгами? – поинтересовался Уйма. – Мне-то тряпок, игрушек не надо. Золото есть?

Палач щелкнул пальцами по кошельку на поясе. Зазвенело. Палач усмехнулся:

– Ты, дружок мой молодой, не туда нарвался. Тебе бы с подмастерьем моим играть. Хоть голым ушел, да наука была бы. Науку за плечами не таскать – она вся в голове. А я, милый, тридцать лет за плахой оттрубил, я такое знаю, что тебе и не снилось. Да только поздно отказываться-то.

– А я и не отказываюсь, – Уйма расселся на траве, по-турецки скрестив ноги. – Давай играть.

Палач вытащил монету, поплевал на нее, подбросил и поймал. Вышло так, что начинать старейшему.

– Стало быть, так, – начал палач, почесывая неровную бороду. – Подвешиваешь голубчика за ноги…

* * *

Через минуту я сбежала подальше от костра. Максимилиан остался – связанный, он не мог бегать, да и Уйма не собирался его отпускать. Побродив по рощице взад и вперед, я немного успокоилась. Выглянула из-за дерева – рассказывал Уйма, иллюстрировал руками: сложив кольцо большим и указательным пальцами правой руки, тыкал в него мизинцем левой. Старый палач слушал, на лице его недоверие сменялось глубоким вниманием.

Я поскорее отошла подальше. Побродила еще. Нашла поганку, разнесла ее в клочья зеленым лучом из навершия посоха. Нашла сыроежку и поступила с ней точно так же. Сила и уверенность посоха передались и мне. Подумаешь, палач с людоедом языками треплют. Что мне их языки?

Я попробовала взлететь, но получилось плохо. Я летала, как Гарольд в прежние времена, то есть барахталась над самой землей, будто утопающая курица.

Время шло. Я снова выглянула из-за дерева. Опять рассказывал Уйма – глаза его горели, он складывал ладонями «домик». Противник слушал, лицо его было хмурым. Я хотела крикнуть, что нам пора, что мы теряем время, что Принц-саламандра может куда-нибудь отлучиться, – но, открыв уже рот, так и не решилась прервать этот жуткий поединок.

Тени деревьев укоротились, описали полукруг и выросли снова. Я нашла земляничную поляну, поела и развлеклась. Уйма и старый палач все так же сидели друг против друга, все так же говорили по очереди. Палач нервно дергал себя за бороду. Уйма восседал, как статуя, и, стоило только старику закончить – без малейшей паузы заводил новый рассказ.

Они сбились только один раз.

– Это уже было! – услышала я с того места, где собирала землянику. Кричал палач, в его голосе были визгливые, истерические нотки. – Было-было, ты проиграл!

Я обмерла.

Что ответил Уйма, расслышать нельзя было. Людоед говорил, не повышая голоса.

– Было! Было! – надрывался палач. – Что недоговорил? Начало-то такое же самое!

Уйма снова что-то ответил. Палач заорал – и вдруг осекся. Свистящий голос Уймы полился дальше. Я осторожно выглянула из рощи; Уйма рассказывал, как ни в чем не бывало, палач сидел, ссутулившись и глядя в землю. Шевелил губами. Вспоминал оригинальный способ казни?

Привалившись спиной к дереву, я сползла на траву и села, подтянув колени к животу. Ну когда уже это кончится? Ну когда?

* * *

Кончилось неожиданно. Я, кажется, задремала и очнулась от того, что голоса в ложбинке больше не бубнили. Я тряхнула головой, выглянула…

Старый палач сидел, закрыв лицо руками. Уйма, шевеля губами, пересчитывал деньги из его кошелька. Я наконец-то осмелилась подойти.

Максимилиан сидел там, где утром я поила его водой. Обычно бледное лицо его было зеленым. Ну точно как ряска в пруду. Я ахнула:

– Макс! Что с тобой?

Он посмотрел на меня мутными глазами, наклонился в сторону, и его вырвало на траву. Я отступила.

– Железяки возьмешь? – не отнимая ладоней от лица, спросил старик. – Клещи? Сверла? Тесак? Топор?

– На что мне твои железяки, – снисходительно бросил Уйма. – Хотя топор, пожалуй, сгодится. Не ржавый хоть?

– Смеешься, сопляк! Из такой стали королевские мечи куют!

– Ну давай.

Максимилиан сидел, скрючившись, сжавшись в комок.

– Лена, – сказал Уйма. – Развяжи его.

Не дожидаясь, пока меня попросят дважды, я подскочила к Максимилиану и чиркнула посохом по веревкам. Руки некроманта повисли – точно как тогда, в Соляной Бездне.

Старик снял с себя перевязь с огромным топором в чехле. Бросил к ногам Уймы:

– На. Подавись. Если придешь в город на мое место наниматься – учти, что платят мало, работы много, пиво кислое, бабы тощие…

– Не приду я наниматься, – Уйма зевнул. – Ступай, уважаемый. Спасибо за науку.

Палач сверкнул глазами, но ничего не сказал. Закинул за плечи похудевший мешок (сыр, хлеб, картошка, еще какие-то продукты горкой лежали на примятой траве) и заковылял прочь.

– Ну что ты такая прибитая?

Я в самом деле шла, не поднимая головы. Хлеб, сыр, остатки вкусного мяса – все пропало в глотке людоеда, да еще бледный Максимилиан немного подкормился. А у меня аппетит как отрезало. И вот мы шагали по дороге: Максимилиан, свободный и притихший, Уйма с топором за плечами, я с посохом в опущенной руке. И было у меня на душе почти так же гадко, как в подвалах Принца-деспота.

– Что случилось, Лена? На кого ты дуешься, жритраву?

– А тебе какая разница? – огрызнулась я.

И тут же не удержалась:

– Что же ты раньше не признавался, что ты палач?

– Я? – людоед искренне удивился. – Ну ты, это… Врагов я ел, это бывало. А палачей в нашем племени не держат. Нет такой должности.

– Это не должность, – я смотрела под ноги. – Это призвание.

Максимилиан молчал. Я ждала, что он брякнет какую-нибудь гадость, но он молчал и смотрел под ноги. Это был совсем другой Максимилиан: соревнование двух палачей так на него подействовало, что он стал, кажется, ниже ростом сантиметров на пять.

И Уйма долго молчал. Я уже думала, что он не захочет продолжать разговор на эту тему. Но он сказал тихо, с упреком:

– Вот ты, значит, в школу ходишь. Книжки читаешь. Телевизор смотришь, про который мне Оберон рассказывал. А у нас на островах ни книжек, ни телевизора. Только сказки. Ну традиция такая, детям на ночь сказки рассказывать, чтобы спали хорошо! Вся сказка – три слова, жил такой-то, встретил врага и победил его. А потом на полчаса – что он с этим врагом сделал. И всякий раз по-разному. Детишки же не любят, когда одно и то же! Они нового ждут!

Я подняла голову. Уйма глядел возмущенно, будто я оскорбила его в лучших чувствах.

– Так ты ему детские сказки пересказывал?

Максимилиан свернул к обочине, склонился, и его снова вывернуло наизнанку.

– Ну обычай у нас такой, – Уйма развел волосатыми руками. – Что я могу сделать?

* * *

Стемнело. Собрались тучи, начал накрапывать дождик. Уйма шагал беззвучно, плыл над землей – ни топота, ни вздоха. Максимилиан сопел, хлюпал носом, иногда даже поскуливал; ему было тяжело удерживать заданный Уймой темп, он то отставал, то нагонял людоеда жалкой семенящей трусцой.

Я сама с трудом удерживалась, чтобы не перейти на бег. Магу не к лицу трусить вдогонку за людоедом. Я устала, запыхалась, отстала на десять шагов, потом на двадцать, и вот, когда я готова была уже махнуть рукой и сесть отдыхать на обочину – Уйма вдруг остановился.

Он смотрел в небо. Я сперва догнала его – неторопливо, стараясь дышать потише. И только потом проследила за его взглядом.

Казалось, за близким горизонтом бушевал пожар. В тучах, как в мутном зеркале, отражались красные сполохи.

– Это что?

– Это перевозчики, если хочешь знать, – сказал Уйма, не отрывая взгляда от горизонта. – Огненные шары.

Максимилиан стоял, закрыв глаза. Плечи его поднимались и опускались. На бледном лице поблескивали дождевые капли. С неба лило все сильнее.

– Дождь, – сказала я нерешительно.

– И что?

– Ну спрятаться бы. Под какой-нибудь елкой. Ночь на дворе…

Уйма наконец-то посмотрел на меня. Потом – искоса – на некроманта. Мальчишка едва держался на ногах.

– Ладно, – неожиданно согласился людоед. – Все равно до пристани еще… Смотри!

Я разинула рот. Из-за холма поднималось солнце – круглое, пылающее, вот оно вылезло наполовину, вот приподнялось над горизонтом, освещая все вокруг слабым красным светом, вот поднялось выше… И замерло, будто решая, что делать теперь.

Прошла длинная и страшная минута, прежде чем я поняла: это не солнце. Это полный огня воздушный шар.

– Неужто угнали? – пробормотал Уйма. – Опередили, что ли?

– Там их полно, – тоненьким детским голоском сказал Максимилиан. – Два или три… Вон как полыхает…

– Разговорился, – заметил Уйма, и некромант под его взглядом втянул голову в плечи. – Ну что, маг, веди нас под елку. Показывай, где ночлег.

* * *

Забившись, будто новогодние подарки, под нижние ветки большой разлапистой ели, мы кое-как умостились на подушках из буро-зеленого мха. Здесь пока еще было сухо, но первые капли уже просачивались сквозь хвою. Вспомнив, чему учил меня Гарольд, я взяла у людоеда нож, воткнула его в мох острием кверху и, сосредоточившись, попыталась раскалить лезвие.

С третьего раза у меня получилось. Нож засветился оранжевым, воздух вокруг лезвия задрожал, я протянула руки к теплу, довольная и гордая собой. Уйма, крякнув, вытянул из рукавов волосатые лапищи и сделал то же самое. Максимилиан, в последний раз хлюпнув носом, последовал нашему примеру. У него были тонкие бледные пальцы с длинными, как у Бабы-яги, когтями. Неприятно смотреть на такие руки – особенно когда знаешь, что они могут с тобой сотворить.

– Что же, – Уйма завозился, снимая с пояса мешочек с семечками правды. – Спать вроде рано еще, а вот поспрашивать можно. Да.

– Так скажу, – буркнул Максимилиан.

– _Так_ ты соврешь, обязательно соврешь, сопля. А ну-ка разевай пасть!

Максимилиан не сопротивлялся. Что же такое довелось ему услышать сегодня днем, если он не только не пытается освободиться, но покоряется Уйме, как раб?

Сглотнув серую горошину, некромант страдальчески поморщился.

– Говори, – начал Уйма, – кто такой Мастер-Генерал?

– Великий полководец.

Я наставила уши, но Максимилиан молчал. Ответ на вопрос был дан, семечко правды успокоилось, некромант смотрел на Уйму непроницаемыми черными глазами.

Людоед нахмурился.

– Я же сказал, что и так скажу, – пробормотал мальчишка, отводя взгляд. – Мастер-Генерал… Когда он жил, он был великий воин-волшебник. А мать его была ведьма, вот и дала ему не одну жизнь, а девять. И получалось вот как: его убьют в битве, он переносится в чертоги, чтобы, значит, пировать со всеми павшими воинами. Еще раз убьют – опять переносится… Честно говоря, я и сам не понимаю до конца, как это произошло, но только теперь в нашем мире есть ровно восемь мертвых тел и один живой Мастер-Генерал.

– Он что, переселяется из тела в тело?!

– Ну да. Как если бы у него было девять одинаковых домов и он жил бы в них по очереди. Где-то умер – в другом месте ожил. И сразу в бой. Чтобы не тратить время. Он не пирует, не спит и не ест, не любит женщин. Он только сражается, – некромант вздохнул. – Это большое сокровище, тело Мастер-Генерала. Если бы у моей мачехи его не было – давно бы всех перебили и замок сровняли с землей.

– Он великий воин, – сказал Уйма с непонятным выражением.

– Под его рукой, – глаза Максимилиана чуть затуманились, – все становятся воинами. Старые деды и бабы, трусы, калеки – все. И не только люди. Можно хоть кукол нашить из мешков, из дерева вытесать или из глины слепить. Правда, солдаты из глины разваливаются слишком быстро… Зверей можно послать в сражение. Если у тебя есть Мастер-Генерал – все, считай, ты победил. Да что угодно можно сделать!

Максимилиан замолчал. Большая холодная капля просочилась сквозь хвою и упала мне за шиворот.

– Что же, – тихо спросил Уйма, – и замок Принца-деспота можно взять?

– Ну, – некромант поежился под его взглядом. – Вообще-то… нельзя.

– Не пробовали?

– Пробовали… однажды. Нашлись такие. Только Принц-деспот все входы закрыл, войско побилось-побилось о камень, да и разбилось. Короля ихнего прихлопнули, а в Мастер-Генерала засадили стрелу. С тех пор они, говорят, все потеряли: и замок свой, и землю, и людей. Так и ходят, и Мастер-Генерала с собой носят, мертвого, конечно, с двумя стрелами. Думают, он оживет.

– Да мы же их видели! – не выдержала я. Некромант даже не взглянул в мою сторону:

– А только он никак не встанет, с двумя-то стрелами.

– Ну надо же, – пробормотала я саркастически. – Со стилетом вставал, а со стрелами…

– После поражения он не оживает, – Максимилиан по-прежнему обращался к Уйме. – Если разбили – значит, все. Протухло.

Красное лезвие ножа светилось в темноте. Я сидела, скрестив ноги, положив на колени посох. Что же получается? Мы с таким трудом и риском нашли двух принцев, а толку от этого никакого. Принца-деспота не принудить, Принца-пленника не освободить. Столько сил и времени – коту под хвост…

Людоед исподлобья смотрел на красное лезвие, и по глазам его нельзя было сказать, о чем он думает.

– До страны вулканов долго лететь? – спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Некромант хотел ответить, но Уйма вдруг поднял голову:

– А как он вообще выбирает, где ему оживать? Я не сразу сообразила, что он имеет в виду Мастер-Генерала.

Некромант шмыгнул носом. Вытер сопли тыльной стороной ладони:

– Говорят, он приходит на последний бой. Так говорят. Если он кому-то очень-очень нужен. Ну вот как моей мачехе, когда Принц-деспот своей армией на наш замок попер.

– А за Принца-деспота он воевал когда-нибудь?

– Сто раз! Принц с его помощью столько земель заграбастал… Правда, это было давно уже.

Снова стало тихо, только дождь по веткам шуршал.

– Выходит, он то за тех, то за этих, – пробормотала я. – Что ему, совсем все равно, за кого воевать?

– У кого последний бой, за того и воюет.

– И сколько у деспота насчиталось этих «последних боев»?

– Дура, – непочтительно сказал некромант. – Последний – это не по счету. Это по настроению. Когда вот хоть умри – а надо победить.

– Знакомо, – ухмыльнулся Уйма. – Мой папа, Охра Костегрыз, тоже так умеет. Идет к каким-нибудь недобитым Шакалам за двумя бочками рыбьего жира, а верит, будто последний бой, самый-самый важный. У него бы Мастер-Генерал вообще не умирал никогда.

– Какая нам разница, – промямлила я. – Если замок деспота все равно не взять.

Уйма поглядел на меня, потом на Максимилиана. Поманил некроманта пальцем. Тот подполз поближе.

– Удирать попробуешь? – спросил Уйма, обнажая в улыбке белые зубы.

Максимилиан отпрянул и так замотал головой, что с мокрых волос во все стороны полетели капли. Он был напуган; я покосилась на Уйму, и мне тоже сделалось страшновато.

* * *

Утром мы перевалили за холм, и нашим взглядам открылась пристань огненных шаров.

Не то чтобы я раньше никогда шаров не видела. У нас перед школой на перекрестке, помнится, целый месяц стоял надутый шар с какой-то рекламой, но тот был тряпичный, с вислыми серыми боками, и улететь на нем никуда нельзя было. А от этих, прикованных цепями к якорям, так и пыхало жаром. Всего их было три: два почти черные, тяжелые, цепи вокруг них провисли. А третий – темно-красный – висел над землей, натягивая цепи, и воздух над ним дрожал.

– Троих не поднимет, – тихонько сказал Максимилиан.

– Даже и не думай, – прочитал его мысли Уйма. – Шаг в сторону ступишь – знаешь, что сделаю?

Максимилиан повесил голову.

Чем ближе мы подходили к шарам, тем неспокойнее становилось у меня на душе. Под шарами громоздились на земле хибары и помосты, и еще какие-то странные сооружения, а вокруг не было ни души. Ни голосов, ни шагов, ни лая, ни скрипа колес – в тишине слышались только неясное царапанье, шорох и возня, будто в огромную спичечную коробку затолкали майского жука величиной с дом.

– Перевозчик! – крикнул Уйма, нарушая эту жуткую тишь.

Приоткрылась деревянная дверь, висящая на одной петле. Выглянул старикан лет девяноста, желтый и морщинистый, лысый, зато с длинной белой бородой.

– Ну?

– В страну вулканов свезешь?

– Пятьсот монет, – старик не обрадовался и не удивился.

– Триста.

– Четыреста пятьдесят, – старик опять-таки не выказал никаких эмоций, будто все вопросы и ответы были расписаны наперед.

– Триста.

– Четыреста.

Уйма отцепил от пояса кошелек. Бросил старику. Тот не поймал, разиня. Кошелек ударил его в грудь, заставив покачнуться, и шлепнулся на пол. Звякнули монеты. Старик поморщился, потирая ребра:

– Тут триста пятьдесят.

– Так мы летим или уходим?

– Летите, – старик подцепил кошелек босой ногой, поднял его ловко, как обезьяна, перехватил рукой и сунул за пазуху. – Где вам надо в стране вулканов?

Мы переглянулись.

– Мы ищем Принца-саламандру, – сказала я прежде, чем Уйма успел вмешаться.

Стариковская лысина – от бровей и, наверное, до затылка – взялась мелкой рябью морщин. Кажется, мои слова слегка поколебали его скучное равнодушие.

– Мало с вас взял, – сказал он после длинной паузы.

– Сделанного не воротишь, – сообщил Уйма, искоса зыркнув на меня круглым бешеным глазом.

– Ладно, – старик решился. – Вам, стало быть, в столицу ихнюю надо, ко дворцу. Под такое дело лучший шар запущу. Пошли.

Мы прошли вслед за ним через покосившуюся дверь и оказались в квадратном дворике. Над головами нависал горячий шар. Царапанье, шорох и возня стали громче, они доносились из шара, изнутри. А посреди дворика, опутанная веревками, стояла огромная странная штука, я с первого взгляда даже не поняла, что это такое. А когда поняла, то так и застыла с разинутым ртом.

Это был костяк! Вернее, одна только грудная клетка с ребрами. К позвоночнику крепились цепи, ведущие вверх, к шару, а внутри, где когда-то помещались легкие, сердце и прочие потроха, была устроена кабина для воздухоплавателей. Я так и встала – к земле приросла.

– Ловко, – сказал Уйма. – Это где же водятся такие птички?

– Где надо, – вежливо сообщил старик. – Голову-то пригни, а то таких здоровых мы обычно не перевозим.

Уйма пробрался внутрь, через секунду я увидела его сквозь ребра, как сквозь решетку. Теперь, когда он упомянул о «птичках», я и сама догадалась, что скелет, похоже, птичий, а значит, легкий. Вот только зачем? Что им, трудно было обыкновенную корзину смастерить?

Некромант стоял и смотрел на это уродливое чудо, видно, и на него устройство шара произвело впечатление. Тем временем старик-перевозчик влез на шаткую лестницу (мне казалось, что он вот-вот свалится) и длинной палкой заколотил по темно-красному горячему боку.

Шорох сделался громче. Послышалось шипение, а потом и свист. Шар стал разгораться изнутри, с каждой секундой становясь все ярче и горячее. Я отпрянула – таким жаром пахнуло в лицо. Старик тонко закричал и заругался, и в следующую секунду я увидела угловатые тени, которые метались там, в шаре, внутри. С каждой секундой они становились все яснее, потом сквозь полупрозрачную оболочку прямо на меня уставилась зубастая морда – глаза горели, из пасти вырывался белый огонь.

– И-и-и! – завизжал старик. – Вз-и-и! Пошли! Снулые твари, холодцовые кишки, давай, сволочи, в столицу, во дворец, чтобы вам всем повыздыхать! Вз-и-и!

И так, визжа и ругаясь, он что есть сил колотил палкой по шару. Оболочка чуть вздрагивала, а цепи, удерживающие шар на земле, натягивались все сильнее.

– Чего уставились? – крикнул перевозчик нам с Максимилианом. – Сейчас отвалит!

Некромант первый кинулся в костяную кабину, к Уйме. Я испугалась, что останусь одна, подхватила посох и побежала за ним. За секунду до того, как мне впрыгнуть внутрь, старик отпустил одну якорную цепь. Шар дернулся вверх, и костяная кабина вдруг оказалась почти в двух метрах надо мной. Старик кинулся к другому якорю, а я от страха подпрыгнула, взлетела ввысь на два человеческих роста и ухватилась за волосатую руку Уймы.

Цепь упала, я слышала ее глухой звон. Шар рванулся так, что нас чуть не распластало по деревянным перемычкам, соединяющим ребра и образующим пол. На секунду я увидела внизу перевозчика. Похоже, мне во второй раз удалось его удивить – он стоял и смотрел нам вслед, разинув рот.

Наверное, никогда не видел раньше, чтобы люди так прыгали.

Итак, мы летели.

Над нашими головами все сильнее разгорался шар, наполненный не горячим воздухом и даже не огнем, как я раньше себе представляла, а непонятными тварями, изрыгавшими пламя и легко тащившими нас как раз туда, откуда дул довольно сильный ветер.

– Это против законов физики, – сказала я, щелкая зубами. Меня бросало то в холод, то в жар, и не только из-за волнений. Воздух в небе был ледяной, зато сверху, от шара, так шпарило, что без ветра можно было превратиться в барбекю.

– Ерунда, – отмахнулся Уйма. – Ты радуйся! Летим…

Некромант молчал. Он боялся высоты: сидел, зажмурившись, вцепившись в желтое птичье ребро. Кажется, если мог бы – даже уши прижал к голове, как испуганный кот.

Огненные обитатели шара визжали, как пар в скороварке, шипели и шелестели, задевая изнутри плотную оболочку. Похоже, старик здорово раздразнил их и палкой, и обидными словами. Теперь они распалялись все больше, и шар поднимался все выше.

– Я думала, перевозчик с нами полетит, – сказала я, поближе придвигаясь к Уйме.

– Я тоже думал, – признался людоед. – Как этими пискунами управлять?

– Ими нельзя управлять, – сказал Максимилиан с закрытыми глазами. – Это огнекусы. Их запихивают в шар, покуда они в яйце. И тогда зашивают на веки вечные. Они там вылупливаются и внутри живут всю жизнь. А жизнь у них длинная. Они откладывают новые яйца, и оттуда вылупляются новые огнекусы. И так всегда.

– И никогда-никогда не вырываются на волю? – спросила я сочувственно.

– А если вырываются, – Максимилиан еще плотнее втянул голову в плечи, – то взрыв получается такой, будто взлетела на воздух пороховая башня.

– Да?!

Мы с Уймой одновременно подняли головы, но не увидели ничего, кроме птичьего позвоночника. Сквозь частокол желтых ребер пробивались жар и красный свет.

– И часто они взрываются?

Максимилиан не ответил. Он был бледнее рыбьего брюха и дышал ртом – ко всем бедам, его еще и укачивало.

Мы долго молчали. Свистел ветер, шипели и шуршали взрывоопасные огнекусы, навеки заключенные в шаре. Я смотрела вниз – мы летели под высокими облаками, и земля была видна отлично. Горы делались все моложе и выше, и почти на каждой верхушке сидела крепость, как птичье гнездо. Присмотревшись, можно было разглядеть, что все твердыни полуразрушены и брошены.

– Здесь гмурры, – задумчиво сказал Уйма.

– Кто такие гмурры?

– Молчи, – прошелестел Максимилиан. – Дура. Нельзя их вслух называть, когда они так близко!

Я животом легла на дощатый пол. Наверное, было бы весело вот так лететь над землей, если бы не огнекусы над головой и не зловещие гмурры внизу. И не ощущение, что болтаешься в пустоте без всякой надежной опоры.

– Что мы скажем Принцу-саламандре, Уйма?

Людоед не ответил.

– А если он не согласится с нами идти?

– Ты его уговоришь, – голос Уймы звучал спокойно.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что двоих ты уже уговорила.

Уйма бесстрастно глядел на меня круглыми выпуклыми зенками. Мне захотелось треснуть его посохом по башке и скинуть вниз, на землю.

– Уговорю, – сказала я сквозь зубы.

На самом деле в этот момент мне очень захотелось домой. Совсем домой – к маме. И я прокляла Гарольда, явившегося за мной, когда я ничем не могла помочь. Лучше всю жизнь ничего не знать о Королевстве и о судьбе Оберона, лучше сказка без конца, чем с таким ужасным и безнадежным окончанием. Я закрыла глаза…

– Гляди!

Уйма указывал волосатым пальцем куда-то вниз. Я проследила за его рукой, но ничего не заметила. Только тень метнулась от дерева к дереву, вот и все.

Уйма глядел вниз. Никогда раньше мне не доводилось видеть у него такого лица.

– Что там? – спросила я, чувствуя, как у меня сердце проваливается в кишечник.

– Гмурры, – глухо сказал Уйма.

И целый час не говорил ни слова.

* * *

Мы весь день болтались в воздухе. Я думала, некромант умрет прямо тут, между птичьих ребер. Его тошнило, он терял сознание, мне приходилось возиться с ним, держать ладонь над его головой и бормотать «Оживи». Мальчишке это не очень-то помогло, зато я измучилась и обессилела вконец.

Землю под нами затянуло не то низкими тучами, не то дымом, и мы летели теперь между двумя слоями облаков. Близился вечер, мы с утра ничего не ели, но, честно говоря, и не хотелось. Солнце, склонившись к закату, осветило серебристо-серые облака над нами и рыжевато-белые облака под нами, это было страшно красиво, я бы залюбовалась, если бы в этот момент некромант не застонал бы опять и не закатил глаза под лоб. Приводя его в чувство, я впервые подумала: может, проще было бы стряхнуть Макса вниз, раз-два, и дело с концом?

Огнекусы понемногу успокаивались и остывали: то ли забыли трепку, которую им задал перевозчик, то ли так задумано было, ведь мы приближались к цели. Медленно опускаясь, шар пролетел сквозь нижний слой облаков, мы сперва ослепли минуты на три (тучи противно липли к коже, вся одежда моментально вымокла), а потом увидели землю вулканов.

* * *

Дымы стояли, будто колонны, подпирающие небосвод. Если бы меня попросили нарисовать землю вулканов – я сначала бы нарисовала дымы, много толстых и тонких дымов от земли до туч, неподвижных, как огромные деревья. Безветрие стояло такое, что даже тончайший пепел, поднимавшийся в воздух с каждым нашим шагом, не улетал никуда, а оставался висеть над землей. Там, где мы прошли, долго еще таяли облачка мути.

Огнекусы, успокоившись и остыв, сгрузили нас посреди каменного плато с трехногой вышкой в центре, и первым делом мы подумали, что перевозчик обманул. Потому что какая же это «столица», и где вы тут видите «дворец»? Вокруг ни человечка, ни домишки, под ногами растрескавшийся красно-бурый камень, весь присыпанный пеплом, и только дымы тянутся к небу – белые, серые и коричневые. Уйма кое-как заякорил шар (надо же нам было как-то возвращаться), и минуты три мы с ним думали: что делать дальше?

Ужасно не хотелось бросать шар без присмотра: вдруг вылезут местные жители и на нем улетят. С другой стороны, кому поручить охрану? Идти на поиски без Уймы мне тем более не хотелось, а о том, чтобы отправить его одного, не было и речи. Оставался Максимилиан, которому, как известно, совсем нельзя доверять.

– А ты не думаешь, Уйма, что он просто улетит на этом шаре, а мы снизу ручкой помашем?

Людоед смотрел на Максимилиана. Тот сидел на камне, привалившись спиной к желтоватым ребрам нашей «кабины», полузакрыв глаза, время от времени мучительно чихая от пепла.

– Не улетит, – сказал Уйма веско.

– Не улечу, – еле слышно подтвердил Максимилиан. – Вообще. Никуда. Тут останусь. Уж лучше гмурры, лучше Принц-чума…

– Помолчи! – рявкнул Уйма и сразу посуровел.

– Тогда он просто отпустит шар, – сказала я. – А сам сбежит.

– Сбежит? – Уйма хмыкнул. Максимилиан чихнул, подняв такой ветер, что вокруг взметнулась целая туча пепла.

– Не сбегу.

– Не сбежит, – с удовольствием подтвердил Уйма. – Идем, маг. В последнее время нам не очень везло с принцами, может, теперь повезет?

И мы пошли. Облачка пепла, зависшие над землей, отмечали наш путь по плато. Уйма уверенно вел меня туда, где поднимался из-под земли ближайший столб дыма.

Это оказался не дым, а пар. Он вырывался из дырки в земле, как из-под кастрюльной крышки, а рядом лежал круглый камень. Слишком круглый, на мой взгляд. В природе камни такими не бывают.

Уйма раздумывал минуту, не больше. Потом уперся в камень сапогом, примерился и толкнул. Камень скатился в дыру. Поднялась новая туча пепла – мы с Уймой оказались в густом облаке, он по пояс, а я по грудь. Пар из-под земли перестал идти.

– А вдруг из-за этого случится извержение вулкана? – Я огляделась.

Черные конусы огромных гор возвышались вокруг плато, верхушки их скрывались за тучами.

– Уйма…

– Погоди.

Земля под ногами дрогнула. Уйма отступил, оттаскивая и меня. Круглый камень подпрыгнул, словно каучуковый, и откатился в сторону. Все вокруг подернулось пеплом, я закашлялась. Из дыры опять вырвался шипящий разъяренный пар, а потом показалась голова. Я чуть не завопила в голос!

У головы были глаза, как тарелки, черные и на все лицо. Кроме этих глаз, я ничего вокруг не видела.

– Чего надо? – спросило чудовище сварливо. – Кого тут принесло?

Уйма смотрел на меня. Я опустила посох (оказывается, за минуту до того я, сама не сознавая, изготовилась разнести чудовище вдребезги), собралась с духом и раскрыла рот, чтобы тут же закашляться.

– Ну? – рявкнуло чудовище совсем уж по-хамски. – Зачем приперлись?

Я представила, как поступил бы на моем месте Оберон. Правда, на Оберона никто и не стал бы так орать. Не посмел бы.

– Приветствуем, добрый э-э-э… поселянин. Мы послы короля Оберона из-за Печати. С важным делом к Принцу-саламандре, – я старалась говорить вежливо, но как можно холодней.

– Из-за Печати? – существо помолчало. Вокруг нас оседала, подрагивая, черная пыль.

– Мы прилетели на огненном шаре, – веско сказал Уйма.

– Ну заходите, – подумав еще, сказало чудовище. И скрылось внизу, в расщелине.

* * *

В который раз Уйма удивил меня умением просачиваться в узкие щели.

Под землей была лестница, вся укутанная паром. Я никогда не была в парной бане, но не может быть, чтобы там было горячее. Наверное, так чувствует себя крутое яйцо; Уйма покраснел. Не задумываясь, стянул с себя куртку и рубаху, и я снова получила счастье видеть его волосатую грудь и загорелый округлый живот.

А я решилась только на то, чтобы расстегнуть ворот пошире. Больше всего на свете мне хотелось выскочить наружу, но наш страшненький провожатый уже торопил нас и звал откуда-то из глубины. Уйма решительно двинулся вниз по окутанной паром лестнице, и мне ничего не оставалось делать, как задержать дыхание, прищуриться и, сопя и задыхаясь, последовать за ним.

На нижней площадке наш провожатый свернул в коридор, потом еще свернул и еще раз свернул. Мы очутились в подземном зале. Здесь было бы почти темно, если бы не красная подсветка откуда-то снизу. Я разглядела овальный мелкий бассейн, прозрачный, по колено примерно, выложенный цветными камушками по бортам и по дну. Что-то метнулось у меня над головой – я вскинула посох. Здоровенная ящерица (или маленький крокодил?) пробежалась по темному потолку, рассыпая искры. Она вся светилась от морды до хвоста, светилась горячим красным светом. Прыг-плюх – поднялся пар из бассейна – странное существо сделалось черным, мокрым, глянцевым, выскочило из воды и пропало в темноте.

– Это самое… – наш провожатый снял очки. Оказалось, его круглые глаза, так напугавшие меня, были всего лишь двумя выпуклыми стекляшками. А то, что пряталось под ними, вполне могло сойти за человеческое лицо – немолодое, не очень симпатичное, но вполне обыкновенное. У нас в школе сторож вот точно такой же.

– Это самое. Королю пойду доложить, так что докладывать?

– Лена Лапина, маг из-за Печати. Уйма, сын Охры Костегрыза, лю… мой телохранитель.

Плюх – бултых – пшшш!

Я вздрогнула. Еще одна красная ящерица упала в бассейн, как раскаленный кусок железа, изошла паром, погасла и смылась.

– Так и доложим, – строго сказал наш провожатый. – Только, это… магию у нас тут в ход не пускать! Мы народ смирный. Если что не по нам – закатаем в лаву и в сере утопим. Нам чужого не надо.

И так, бормоча, он растворился в красноватой полутьме. Мы с Уймой переглянулись.

* * *

Мы с полчаса сидели спина к спине, молчали и смотрели на ящериц. Иногда их долго не было, а то шли прямо потоком, по несколько штук сразу. Бежали по потолку, раскаленные, прозрачные, можно было разглядеть их позвоночник и ребрышки, и даже – смутно – внутренности. С шипением валились в бассейн, поднимали тучи пара, выскальзывали на бортик и разбегались кто куда – обыкновенные черные ящерицы, ну разве что очень большие.

– Уйма. Что они делают?

– А я почем знаю?

Молчание. Бульканье, шипение, шелест лап по камню. Снова тишина.

– Как ты думаешь, некромант нас дождется?

– Куда он денется, жритраву? Он боится.

– А ты не боишься?

– Кого? – Уйма пожал плечами, так что я покачнулась. От него пахло свежим потом, как в спортзале. Не очень приятный, но и не совсем противный запах.

Мы снова помолчали.

– А почему у них так жарко?

– Нравится им.

– Я вся мокрая…

– Так разденься.

– Не могу. Неудобно.

Уйма хмыкнул, хотел еще что-то сказать, но в этот момент наш провожатый вернулся. Он появился из темного проема так неожиданно, что очередная ящерица, бежавшая по потолку, оступилась, сорвалась и грохнулась на пол, рассыпая искры. Я отдернула ногу – не хватало еще обжечься!

Ящерица удрала в бассейн. Человечек торжественно поклонился:

– Ведено провести вас в покои. Его величество и его высочество примут вас.

* * *

Это был настоящий королевский дворец, даром что под землей. Красотища стояла такая, что я на время даже забыла о жаре. И мебель, и украшения на стенах, и статуи каких-то королевских предков – все было каменное и горячее.

Повсюду горел огонь – в щелях и нишах, и в огромных каминах. Понятно, откуда наверху столько дыма. Горячие ящерицы сидели на потолке, как комары в летний вечер. Их раскаленная шкурка переливалась всеми оттенками красного и оранжевого, и это было лучше, чем любая новогодняя гирлянда.

Уйма шагал среди всех диковин, бесстрастный, как настоящий дикарь, и голый к тому же. Я не знала, стесняться мне его или гордиться таким телохранителем: уж больно красиво бликовал огонь на его мускулистых, зеркальных от пота руках.

Наконец мы пришли. В высоком зале горели каминов двадцать (я готова была вот-вот задымиться), вдоль стен стояли кресла и статуи, а в центре возвышались два трона, побольше и поменьше. Я посмотрела сначала на принца – и разинула рот:

Принц-саламандра был очень худой, черный и совсем без одежды. Во всяком случае, мне так сперва показалось. Растерявшись, я взглянула на короля – тот был такой же тощий, такой же черный и гладкий, только вокруг головы у него топорщились седые волосы. В следующую секунду я с облегчением поняла, что это не нагота: тело короля было покрыто темной чешуей, чешуйчатый воротник обрамлял тонкую шею, над воротом торчал острый кадык, как у нашего физкультурника, а лицо было нормальное, человеческое и очень величественное, хоть и румяное сверх меры.

Я отвесила что-то среднее между поклоном и реверансом. Уйма, гордый дикарь, чуть наклонил голову.

– Я глядел в огонь, – сказал Король-саламандра, как только с приветствиями было покончено. – Мне было видение. Вы принесли нам либо большое горе, либо удачу и счастье. Отвечайте – что привело вас?

Я подумала, что видения у него уж очень универсальные: «Либо к сердцу прижмет, либо к черту пошлет».

– Разумеется, мы принесли вам счастье, – сказала я как могла громко и уверенно. – Король Оберон выдает замуж…

Тут я в первый раз запнулась. Мне сразу вспомнилось, как я держала речь перед Принцем-деспотом и чем это кончилось. Может, не стоит признаваться, что Оберон устраивает судьбу принцесс оптом, то есть всех сразу?

– Выдает замуж принцессу своего Королевства, это девушка невиданной красоты, доброты и скромности. Король Оберон просит Принца-саламандру…

Тут я запнулась снова. По идее, просить руки невесты должны женихи. А тут все наоборот, да еще я оказываюсь не магом дороги, а свахой какой-то.

– Король Оберон, – я перевела дыхание, – устраивает смотр женихов по ту и эту сторону Печати. На смотр допускаются только принцы, только благородные, только доблестные… короче, достойные. Король просит Принца-саламандру принять участие в смотре.

От этой речи у меня в горле пересохло, а лицо покраснело, наверное, как перезрелый помидор. Король и принц глядели на меня с интересом. Я замерла, ожидая, что они скажут: а вдруг обидятся на такой поворот дела и откажутся участвовать в «смотре»?

Они молчали долго. Статуи вдоль стен замерли, как стража, а стражники у тронов стояли неподвижно, как статуи. Переливались жаром ящерицы на потолке. Вот одна сорвалась с места, бросилась в камин и исчезла в огне.

– И каковы же мои шансы? – негромко спросил Принц-саламандра.

Я посмотрела на него внимательнее. Он был одет, как отец, – в чешую от шеи до пяток. Кожа на лице отливала медью, на этом фоне глаза казались особенно яркими и зелеными. Он смотрел прямо, спокойно и по-доброму; я поняла, что он мне нравится.

– Очень велики, – сказала я, глядя ему в глаза. – То есть… Если вы скажете «да», вы обязательно женитесь на принцессе из-за Печати.

– И смогу привести ее сюда?

Я вспомнила, что говорил мне Гарольд по этому поводу.

– Да. То есть… Ей ведь будет хорошо у вас во дворце?

Король-саламандра ухмыльнулся. Принц никак не показал, что я сморозила глупость.

– Конечно. Но при одном условии.

– При каком? – я напряглась.

Принц долго смотрел на меня.

– Какого цвета у нее волосы?

Уйма за моим плечом переступил с ноги на ногу.

– Черные, – сказала я, вспомнив Филумену. В глазах принца что-то изменилось, там мелькнуло, кажется, разочарование. – Светлые, – продолжала я без паузы, вспомнив Ортензию. – Русые, – это Розина. – Рыжие…

Я запнулась. Принц выпрямился на троне:

– Рыжие?

– Она что, меняет цвет волос в соответствии с сезоном? – поинтересовался король, не скрывая насмешки.

– Рыжие, – принц, кажется, никак не мог успокоиться.

– Огненно-рыжие, – провозгласила я, стараясь вспомнить об Алисии хоть что-то хорошее. Потрясающее зеленое платье… Длинная перчатка… Ожерелье… Красивая девица, что и говорить, только бледная от затворнической жизни, и веснушек совсем не видать. – Ее зовут Алисия.

– Алисия, – повторил принц, пробуя имя на вкус.

– Вы не все нам сказали, – резко заметил король.

– Зато все сказанное – правда, – парировала я. – Принцессу зовут Алисия. Она прекрасна, умна и добра. Она ждет Принца-саламандру.

– Отец, – по-прежнему негромко сказал принц. – Мне нужно с вами поговорить.

Пот заливал глаза. Мне отвели комнату для отдыха, довольно большую и удобную, да еще с овальным мелким бассейном, над которым поднимался пар. Вот только дверей здесь не было, а лишь плотные занавески у входа. Поначалу я дергалась, стеснялась и все оглядывалась, не смотрит ли кто, а потом не выдержала. Поскорее сорвала с себя всю одежду и плюхнулась в бассейн, как это делали ящерицы.

Вода была прохладная! И еще она была проточная, я обнаружила в одном конце бассейна дырку для слива, а в другом – холодный источник. Ближе к источнику можно было даже замерзнуть, зато над стоком было горячо, а в центре бассейна – уютно, как в теплой ванне. Никогда прежде я не испытывала такого удовольствия: плавать (вернее, бродить на руках, потому что было мелко) туда-сюда или просто лежать на воде, чувствуя ее запах, чувствуя, как смывается противный пот, как возвращаются силы и, одновременно, как подступает дрема. Честное слово, здесь можно жить, под этими вулканами. Алисия не будет в обиде.

Ящерицы иногда меня пугали. Потом я привыкла к плюханью и шипению и с интересом стала наблюдать из воды, как это у них получается. Похоже было, что у них тут нечто вроде сауны: раскалился в камине и плюх в воду. Я-то в сауне была один раз. Говорят, это совсем не то, что парная баня, но мне все равно не понравилось. А вот ящерицам нравится. Интересно, они это для удовольствия делают? Или у них работа такая – огонь поддерживать, пар производить, теплый воздух перемешивать?

Размышляя так, я чуть не заснула, положив голову на сухой теплый бортик.

– Лена!

Я вздрогнула. Уйма, ни капельки не заботясь о приличиях, вошел ко мне в комнату и задернул за собой занавеску.

– Да ты что! – я отползла в дальний угол бассейна, пытаясь поглубже спрятаться под водой. – Уйди! Быстро!

Людоед смотрел на меня круглыми блестящими глазами. Ему, дикарю, плевать было, одета я или нет. Только что случилось событие, оно распирало Уйму изнутри.

– Отвернись! – взвизгнула я.

Он неохотно отвел взгляд:

– Одевайся. Быстро. Пошли, что-то покажу.

Он не купался и не отдыхал. На его спине и плечах белой корочкой засох старый пот.

Я кое-как застегнула штаны. Возбуждение Уймы передалось и мне. Одежда липла к мокрому телу. Я подхватила посох, лежащий на краю бассейна.

– Пошли, – Уйма отдернул занавеску.

Я огляделась. В коридоре было пусто, если не считать красной ящерицы на потолке.

– У них не запираются двери, – сообщил людоед. – Пошли, не бойся, здесь никого нет.

– Но мы же гости! Разве прилично вот так…

– Тихо. Главное, что мы пройдем мимо поста.

Когда Уйма сильно волновался, он начинал говорить, как полуграмотный дикарь.

Я по-прежнему не была уверена, что мы правильно поступаем, но Уйма не оставил мне выбора. Он вел меня уверенно, будто много лет тут жил: направо, налево, по лестницам вниз и вверх. Интересно: у них там, на островах, все без компаса обходятся?

Удушливая жара королевских покоев осталась позади. Мы были, похоже, в хозяйственной части дворца. Здесь было по-прежнему очень тепло, но не горели камины, не было ящериц на потолке. Откуда-то из щелей просачивался свежий воздух. Я хватала его ртом и носом, желая надышаться впрок.

– Стой. Здесь.

Он отдернул тяжелую штору и, пригнувшись, влез в нишу под нависающей скалой. Я помедлила – но оставаться здесь одной было еще страшнее, поэтому я сжала посох и нырнула за Уймой.

В нише было темно. Моргнув, я посмотрела ночным зрением, но поначалу ничего не увидела, кроме широкой Уйминой спины. Людоед оглянулся, отступил в сторону, пропуская меня, – и тогда я поняла, почему он так заволновался.

На каменной лавке лежал Мастер-Генерал. Голый до пояса, в одних штанах. Смотрел в потолок. В безволосой белой груди торчала игла, похожая на вязальную спицу.

Я быстро отвернулась.

– Вот оно, – шепотом сказал Уйма. – Наш шанс. Шанс Оберона.

– Что?

– Слушай меня, маг дороги, слушай внимательно, – Уйма сдавил волосатой лапищей мое бедное плечо. – Мы должны его забрать.

– Как…

– Молчи. Принц купился на рыжую принцессу, я видел. Поставь условие: вы нам Мастер-Генерала, мы вам принцессу. Только так.

– Уйма, – я смотрела прямо в его круглые немигающие плошки. – Это единственный принц, который согласился с нами идти. Ну, почти согласился. Мы же рискуем его потерять! Если король узнает…

– Лена, – Уйма приподнял верхнюю губу, обнажая зубы. – Зачем нам _один_принц?_ Нам надо пять!

Сделалось очень тихо: я задержала дыхание. Уйма дышал неслышно. А Мастер-Генерал не дышал вообще.

Людоед был прав! Один Принц-саламандра не спасет Оберона. Нам надо добыть деспота, пленника, и то будет мало. Но не искать же страшного Принца-чуму?!

– Это большой риск, – сказала я шепотом.

– А что остается делать? – резонно возразил людоед.

* * *

Разбудили меня слуги: сперва они деликатно закашлялись за занавеской (на первое «кхе-кхе» я не ответила, вот они и разразились таким кашлем в два голоса, будто у них коклюш или воспаление легких), а потом, все так же не глядя, предложили мне отужинать в компании его величества и его высочества. Я вскочила, растерянная, заспанная, плохо соображая, где я и как здесь очутилась.

Зашипела ящерица, свалившись в бассейн. Я тряхнула головой. Это все духота: когда спишь на такой жаре, потом всегда башка трещит.

Кое-как умывшись и пригладив волосы, я отправилась вслед за слугами. По дороге все присматривалась к ним: куда ведут? Что обо мне думают? Может, король уже проведал о нашем с Уймой посещении Мастер-Генерала, и теперь меня ведут в темницу?

Посох в руках придавал уверенности.

Слуги привели меня в обеденную залу. Король и принц были уже здесь, и, присмотревшись к их спокойным довольным лицам, я немного успокоилась.

Все уселись за стол. Я снова вспомнила Принца-деспота: здешняя кухня была куда приятнее, а общество – приличнее. Король любезно предлагал не стесняться – это Уйме-то! Никогда в жизни не видела людоеда, который стесняется.

Все блюда были примерно одинаковые, не то паштет, не то пюре, но фокус состоял в том, что эта штука меняла вкус в зависимости от температуры. Повара изощрялись: то мороженое внутри горячей котлеты, то теплое и холодное слоями, а то вообще какие-то розочки из теста, которые во рту сперва нагревались, так что еле можно было жевать, а потом остывали, меняя вкус и запах, таяли, растекались и сами собой проваливались в живот. Я наелась, как поросенок, да еще все время приходилось следить за собой и не особо восторгаться: я ведь маг дороги, а значит, многое повидала. Честно говоря, за этим столом я и думать забыла о Мастер-Генерале: нельзя же все время вязнуть в проблемах, надо иногда от них отдыхать.

Но ужин закончился. Мы вышли из-за стола, перешли в комнату с особенно большим и горячим камином, уселись в теплые каменные кресла, и пришла пора говорить о деле.

Ручейки пота текли по спине под рубашкой.

– Итак, – начал король, – принцессу зовут Алисия. Кем она приходится королю Оберону?

Уйма искоса глянул на меня.

– Никем, – ответила я честно. – Она принцесса, дочь короля далеких стран. Однажды постучалась в Королевство босая, с узелком на плече, а в узелке грамота, удостоверяющая личность.

Король и Принц-саламандра переглянулись.

– У короля был сын, – объяснила я. – То есть не был, а… Он и сейчас есть, но он женат.

Повисло молчание. Наверное, я что-то не так сказала. Уйма осуждающе сморщил переносицу.

– Принцесс пять, – сказала я с трудом. – Но среди них Алисия – самая прекрасная.

К моему удивлению, Король-саламандра улыбнулся с облегчением:

– Примерно так я и думал. Вы выдаете замуж не одну принцессу, а полдесятка.

– Я никого не выдаю замуж, – запротестовала я. – Я посол короля Оберона, и он…

Я запнулась. Принц пришел мне на помощь.

– Разве есть какая-то разница, сколько принцесс находится на выданье? – проговорил он, будто бы сам себе. – Ведь рыжеволосая среди них – одна?

– Одна, – подтвердила я истово. – У нее огненные волосы. Просто огненные.

Принц улыбнулся. Его зеленые глаза вспыхнули ярче. Он понравится Алисии, подумала я с неожиданной грустью. Он такой симпатичный. Он и мне тоже нравится.

Я опустила глаза. Ну почему так несправедливо все устроено? Почему принцессы сидят у себя во дворце, спят, едят, развлекаются и все чего-то требуют, а выполнять их капризы должна я? Они сидят и ждут, и ставят условия, дожидаются и дождутся в конце концов: им принесут принцев на тарелочке, зеленоглазых милых принцев. А я мечусь, то мерзну, то жарюсь, устаю как собака, вожусь с людоедами и некромантами и почти все время чего-то боюсь. Я что, хуже их? Недостойная? Или просто характер слабый? Отчим любит повторять: «Кто везет, того и погоняют».

– Я согласен, – сказал Принц-саламандра. – Я поеду с вами и возьму Алисию в жены.

Мне бы обрадоваться, а я только хмуро покосилась на него, такого красивого. В этот момент меня взяло зло и на себя, и на Оберона, и на Гарольда, и на Уйму…

Уйма издал предостерегающий звук – не то кашлянул, не то зарычал.

– Одну минуту, – сказала я через силу. – Мы благодарны вам, ваше высочество, за это решение, но…

Язык не поворачивался говорить дальше. Уйма уставил на меня желтые яростные глаза.

– Есть одно условие, – выговорила я, стискивая посох. – Приданое.

– Приданое?

Король и принц снова переглянулись. Король нахмурился:

– Приданое готовят невесты!

– Калым, – сказала я и покраснела. Слово «калым» означало что-то совсем другое, оно было из другой жизни и другой сказки, я попала впросак, а Уйма и не думал помогать мне.

– Не понимаю, – сказал принц.

– Мастер-Генерал! – рявкнул Уйма, и от его голоса даже пламя в камине испуганно взметнулось. – Вы отдаете нам Мастер-Генерала, такое наше условие!

Темные стены зала сдвинулись, кажется, и духота сгустилась. Пот катился по мне градом, я вся была, как оплывающая свечка. Король-саламандра свел брови, его лицо сделалось еще суше и тоньше:

– Откуда вам известно, что в нашем замке покоится Мастер-Генерал?

– Это всем известно, – грохнул Уйма, прежде чем я вставила хоть слово.

– Он принадлежит стране вулканов, – сказал король так холодно, что у меня даже пот на мгновение высох.

– Пусть принц возьмет его с собой, а потом, возвращаясь с молодой женой, вернет на место, – не сдавался Уйма. – Страна вулканов получит его обратно. А если вы не согласитесь, то Алисию мы отдадим кому-нибудь другому, а принцу в жены достанется черноволосая злобная жена!

Принц в ужасе взглянул на отца. Я только теперь поняла, что он в самом деле очень хочет жениться на Алисии. Он не видел ее ни разу, но успел создать ее в своем воображении и влюбиться без памяти. Бедный Принц-саламандра!

– Нет, – сказал король, и слово прозвучало, как удар камнем о камень. – Я смотрел в огонь, и мне было видение… Вы, двое, убирайтесь из страны вулканов немедленно, сию секунду. Вы не получите ничего.

Я даже не расстроилась, честное слово. Даже не разозлилась на Уйму. Внутри меня было пусто-пусто: короткие гудки. Как в телефоне.

Нас опять провели по лестнице, полной пара, и от духоты я едва не грохнулась в обморок. Зато когда очутилась наконец под небом – воздух показался очень холодным, и меня стало трясти.

Была ночь. Я понятия не имела, который час. Небо, подернутое дымкой, ничем не могло мне помочь: глухой черный купол над головой, и все. В отдалении едва-едва краснел наш огненный шар. Хоть одна хорошая новость: Максимилиан не угнал его, значит, мы сможем вернуться, откуда прилетели.

Я представила, как выбираюсь из-за Печати в кабинете Гарольда. И как встречаюсь глазами с Обероном. И что его величество мне говорит… Хотя, скорее всего, ничего не говорит. Он просто посмотрит, и я немедленно уберусь домой, поскуливая как побитая собачонка.

Уйма шел впереди. От его неслышных шагов взлетали в воздух тучи пепла, я закашлялась и постаралась нагнать его. Идти за людоедом по этому плато – все равно что гнаться на велосипеде за чихающим старым автобусом…

Максимилиан сидел, все так же привалившись спиной к летающему костяку.

– Поесть чего-нибудь принесли? – спросил он вместо «Здравствуйте». Я в раздражении хлопнула себя по колену: сами-то мы наелись, а о некроманте забыли.

– Обойдешься, – сообщил Уйма. – Давай ищи палку какую-нибудь, камни там, чтобы этих тварей разозлить и…

И вдруг оборвал себя. Замер, прислушиваясь.

Ничего не было слышно. Даже ветра не было. Молча тянулись в небо серые и белые дымы.

Уйма повернулся и, ни слова не говоря, потрусил обратно. Пепел взлетал все выше, и людоед скоро скрылся в облаке.

– За бутербродом побежал, – пробормотала я устало. На самом деле у меня и догадки не было, за чем побежал Уйма. Не хватало еще и людоеда потерять.

Некромант молчал.

– Как ты тут? Видел чего-нибудь?

Некромант молчал.

– Что же ты даже не спросишь, как с нами обошелся Принц-саламандра?

– А как все обходятся, так и обошелся, – сверкнул глазами Максимилиан. – От Принца-деспота еле ноги унесли. Принц-пленник все равно что тень: то ли он есть, то ли его нет. Принц-саламандра послал вас подальше, даже и спрашивать не надо. Достаточно один раз на тебя взглянуть.

Я подняла посох:

– А если я тебя побью?

– А если я дам сдачи?

– А если я Уйме все скажу?

– А если…

Он замолчал. Я тоже услышала: шаги, голоса, кашель. Вроде бы звуки борьбы. Пепел на плато взметнулся так высоко, что не стало видно отдаленных дымов.

Я глянула на некроманта. Не хотелось, поворачиваясь к этой новой напасти, оставлять мальчишку за спиной. Зачем мы вообще его с собой тащили?!

Из зависшей в воздухе мути вырвались… я сразу и не поняла, кто это такие. Один, черный с головы до ног, тащил на плече другого, белого. И вслед за ними бежали и орали двое – погоня? Потом один из бегущих остановился и как врежет другому в подбородок! Тот зашатался и орать перестал, повернулся и припустил назад, и сразу же пропал за клубами пепла.

Я узнала Уйму, только когда он подбежал вплотную. И вовремя: у меня в животе уже собрался твердый горячий комок, еще секунда – и он хлынул бы вверх, в грудь, через левую руку – в посох и на врага. Уйма был аспидно-черный: это пепел прилип к мокрому голому телу. А тот, кто лежал у него на плече, бессильно болтал руками. А тот, что прибежал вслед за Уймой…

Принц-саламандра!

– Я решился, – сказал мне принц. – Отец не прав. Стране вулканов не нужен Мастер-Генерал, к нам ни один враг не сунется, мы его лавой зальем. А мне нужна жена. Рыжеволосая. Я столько раз смотрел в огонь, и мне было видение…

Я перевела взгляд на того, что болтался у Уймы на плече. Людоед сгрузил его на землю, вернее на камень. Я увидела стеклянные глаза, чуть запорошенные пеплом, стальную спицу в груди…

– Полетели! – заревел над моим ухом людоед. – Макс, камнями в этих тварей, быстро! Все ругательства, какие знаешь, громко! Пошел!

Некромант послушно подхватил с земли камень и кинул его в шар довольно метко. Я испугалась, что прорвется оболочка, но она только мягко прогнулась, по шару пробежали волны, и тусклый красный свет на секунду сделался ярче.

– Скорее, – прошептал Принц-саламандра. – Сейчас прибежит стража.

Я вскинула посох, но побоялась ударить: что если лучом прорву оболочку? Вдалеке уже слышались топот и лязг металла, а шар был все еще холодный, тяжелый, единственная цепь, привязывавшая его к земле, грузно провисла.

Уйма швырял в огнекусов целые глыбы и ругался на диком островном языке. Максимилиан растопырил два пальца наподобие рогатки и, бормоча заклинания, расстреливал шар тускло светящимися шариками величиной с грецкий орех. Я про себя отметила: скверный мальчишка, он так опасен, а мы терпим его рядом с собой, да еще и со свободными руками… Принц-саламандра стоял, замерев, уставившись зелеными глазами в ночь, откуда приближалась погоня.

Он в самом деле очень хочет жениться на Алисии.

Повернувшись к шару спиной, я вскинула посох. Вспомнила, как однажды мы освобождали караван из песка – я произвела тогда целый вихрь, разметавший барханы…

Я крутанула посох против часовой стрелки. Повеяло сперва чуть-чуть, а потом вдруг как взметнется ветер!

Весь пепел и вся пыль, слежавшиеся на плато за невесть сколько времени, в один миг взлетели в воздух. Я закашлялась; пропало плато. Пропал из виду шар, хоть я стояла в двух шагах от него. Пропали Уйма, принц и Максимилиан, и не стало видно распростертого на камнях Мастер-Генерала.

Там, откуда приближалась стража, раздались испуганные вопли. А огнекусы проснулись наконец, зашипели и засвистели, и шелест и свист становились все громче…

– Лена! Ты где?!

Я кинулась на голос и налетела на Уйму, ударилась в его мягкий живот.

– В корзину! Быстро!

Огнекусы визжали, как армия рассерженных чайников. Я поняла, что не знаю, где «корзина». Не видно было даже протянутой руки. Я метнулась вправо-влево, споткнулась о тело Мастер-Генерала и упала, сдирая ладони.

– Уйма! Помоги!

Он нашел меня по голосу. Подхватил тело (меня мазнуло по лицу холодной рукой мертвеца).

– Сюда!

Наконец-то я нащупала огромное птичье ребро. «Корзина» тряслась – шар рвался с привязи.

– Принц, сюда! Скорее! Где принц?!

Принца не было. Я металась вдоль решетки из ребер и никак не могла найти вход.

– Взлетаем!

Меня схватили за плечи и втянули на деревянный помост. Посох застрял между птичьими ребрами, я чуть руку не вывихнула. «Корзина» накренилась, на меня навалился всей тушей Уйма, впилась в щеку твердая пористая кость…

Рывок! Цепь не стала ждать, пока путешественники «отдадут концы», и порвалась. Нас рвануло кверху, грудная клетка огромной птицы завертелась в воздухе, как игрушка на резинке. Сперло дыхание – я бы точно задохнулась, если бы не свежий воздух, вдруг хлынувший со всех сторон.

Туча пепла, поднятая мной, осталась внизу. Мы поднимались все выше и выше к небу, над головой красным солнцем сиял шар, а прямо у меня перед глазами было плечо Уймы, черно-полосатое, в потеках пота.

– Где принц?!

Он был здесь. Сидел, вцепившись в мертвого Мастер-Генерала, и глядел на нас испуганными глазами.

– А где некромант?

У меня была тайная надежда, что Максимилиана в спешке забыли.

– Я здесь, – прохрипел мальчишка. – Пока еще… А-а-а!

Оказалось, Уйма сидел у него на груди.

* * *

Было далеко за полночь. Шар летел над низкими облаками, и мы первое время даже ни о чем не разговаривали. Отдыхали. Дышали воздухом. Скоро я начала мерзнуть. Притянула поближе посох, стала греть ладони о навершие.

– С пылью – это ты хорошо придумала, – сказал наконец Уйма.

– Спасибо… Ваше высочество? Вам удобно?

– Холодно, – тихо сказал Принц-саламандра. – Я не подумал.

Тонкий облегающий костюм вроде чешуйчатого трико делал его похожим на акробата. Такая штука хороша в раскаленных подземных чертогах, но вряд ли способна дать хоть капельку тепла. Принц в самом деле «не подумал», да было ли у него время?

Я протянула ему посох. Он положил руки на теплое навершие, и я увидела, какие у него синие ладони.

– Мы бы предложили вам что-то из одежды, но… – начала я. Беспомощно огляделась. Уйма был в одних штанах. Моя куртка или курточка Максимилиана приходились принцу явно не впору.

– Я сейчас что-то придумаю, – сказала я бодро. – Уйма, у тебя есть нож?

Я воткнула нож рукояткой в щель. Скоро лезвие засветилось красным, но тепла от него было мало. Ветер пробирал до костей. Полуголый и мертвый Мастер-Генерал лежал тут же, у всех под ногами, и никого не радовал.

Я с беспокойством поглядывала на принца. Тот все сильнее стучал зубами.

– Тут недалеко, – сказала я, пытаясь его успокоить. – А скоро солнце взойдет, согреемся…

Принц склонился над моим ножом, я боялась, что он глаз себе выколет.

Дымка над нашими головами разошлась. Загорелись звезды. Было совсем тихо, если не считать шелеста и шипения огнекусов. Мы плыли в красном ореоле – зловещий кровавый свет подкрашивал облака внизу. Наверное, издали шар выглядел как комета, вестница несчастья.

– Что мы теперь будем делать? – шепотом спросила я Уйму.

– Принц-деспот, – коротко отозвался людоед.

Максимилиан громко вздохнул.

– Замок же нельзя… – начала я неуверенно.

Уйма смотрел на Мастер-Генерала. А тот мертво глядел вверх, туда, где из-за птичьих ребер пробивался красный свет.

– В конце концов, у Принца-деспота тоже есть Мастер-Генерал, – сказала я.

Уйма молчал.

– Не может быть, чтобы здесь не было других принцев, – я покосилась на Принца-саламандру. – Принц-чума…

– Молчи! – простонал Максимилиан. – Ну почему ты такая дура?

– Ну почему ты такой трус?

Шар чуть снизился. Огнекусы над нашими головами по-прежнему шипели и пощелкивали, но спокойнее и тише. И мы молчали, долго молчали.

– Я тебе не рассказывал, как в первый раз встретил Оберона? – спросил Уйма.

– Нет.

Людоед полуприкрыл глаза:

– Он угодил прямо в засаду. Выехал на холм… Солнце вставало у него за спиной. Я поднял копье. Он смотрел на меня, а я на него. Между нами был десяток шагов… я бы не промахнулся.

Снова стало тихо, только Принц-саламандра стучал зубами от холода.

– И что?

– Он смотрел на меня, – повторил Уйма. – Без ярости. И конечно, без страха.

– И ты отказался бросать копье?

– Я бросил, – Уйма странно ухмыльнулся. – Я бросил…

– И что?

Круглые гляделки людоеда затуманились: что-то там происходило, в его воспоминаниях, что-то непростое, но очень важное для Уймы. Он открыл уже рот…

– Глядите! – взвизгнул Максимилиан. – Мы падаем!

Огнекусы поскрипывали совсем уж неслышно. Шар медленно, неуклонно снижался. Вот нас окружили низкие облака, вот они разорвались клочьями, и внизу, совсем рядом, показалась темная земля. Я мигнула, ночным зрением увидела камни, кусты, низкие деревья, затянутые ряской болота и еще что-то: неясная тень метнулась от дерева к дереву. По ряске побежали волны, но мы летели все дальше, и скоро это место пропало из глаз.

– Гмурры, – прошептал Максимилиан с таким ужасом, что и у меня мурашки продрали по коже.

Принц-саламандра поднял зеленые глаза. Я заметила: он с самого начала считал меня главной во всей экспедиции, хотя Уйма был старше и сильнее, да и сбежать из страны вулканов принцу помог людоед. Теперь принц ждал, что я приму на себя командование и разберусь с этой новой опасностью, но что я могла сделать?! У меня самой от ужаса живот заболел!

Уйма молчал. И Мастер-Генерал молчал, глядя вверх. Максимилиан сжался в комок, желая забиться между ребрами костяной «кабины». Нас было слишком много на этом шаре: трое взрослых, включая здоровенного Уйму, да еще мы с некромантом. Всей ярости огнекусов не хватало, чтобы дотянуть до пристани такой тяжелый груз.

– Что надо делать? – спросила я, обращаясь не то к людоеду, не то к некроманту.

– Надо их разозлить, – ответил за всех Принц-саламандра. – Их мало били на взлете. Надо разозлить их.

– Как?!

На земле мелькали огоньки. Не просто мелькали – перемигивались, это явно были сигналы. Дорожка мерцающих пятен бежала оттуда, где мы пролетали, вперед – туда, куда нас нес ветер и огнекусы. Туда, где по законам физики нам суждено было коснуться земли, туда, где нас уже ждали!

– Мы сядем, – сказала я, и каждое слово давалось с трудом, – и быстро разозлим их. И взлетим.

– Нам не дадут, – сказал Уйма. Он тоже смотрел вниз. У него было жуткое лицо – наверное, так выглядит людоед, которого поймали враги и тащат к кипящему котлу, а он готовится с достоинством принять смерть. – Нам не дадут взлететь.

– Мы не должны коснуться земли, – Принц-саламандра глядел на меня, надеясь на чудо. – Госпожа маг… вы… надо… надо разозлить их в воздухе.

– Ты умеешь летать? – отрывисто спросил Уйма.

– Нет, – сказала я быстро. – Я…

И замолчала, потому что все стало ясно. Я попытаюсь взлететь – из кабины несущегося над землей шара. Или взобраться наверх по ребрам и цепям – тоже хитрая затея. Так или иначе, меня сразу же снесет назад, вернее, шар улетит вперед, а я останусь. Побарахтаюсь в воздухе – и рухну в гости к гмуррам, и что они со мной сделают – никто не увидит, придется погибать в одиночестве!

Шар еще снизился. Теперь мы летели на высоте примерно пятиэтажного дома, будь здесь деревья побольше – цеплялись бы за ветки. К счастью, все, что росло на этих болотах, пригибалось к земле, будто боясь поднять голову выше дозволенного уровня.

От земли воняло. Не очень сильно, а так… словно кулек забыли прополоснуть после тухлой рыбы.

Принц-саламандра смотрел на меня. И Уйма смотрел на меня. И Максимилиан, сопя и всхлипывая, смотрел на меня. И только Мастер-Генерал, повидавший в жизни много сражений, смотрел в пространство.

– Ну ладно, – сказала я, прекрасно понимая, что еще секунда – и никакая сила не заставит меня разжать пальцы, вцепившиеся в птичье ребро. – Я… сейчас.

Я подобралась к краю дощатого настила – на четвереньках, одной рукой удерживая посох. Здесь не было никакой преграды между мной и несущейся землей, между мной и гмуррами, о которых я даже не знала, кто они такие, и знать не хотела, если честно. Мама! Как же мне хотелось проснуться в своей кровати, я даже глаза зажмурила! Вот сейчас открою их – а Петька и Димка кидаются подушками, а мама будит меня в школу…

Шар снизился еще на метр. Теперь земля неслась прямо перед глазами, казалось, протяни руку – коснешься. И падать не очень высоко…

Ага – невысоко! Как из окна нашего класса, с четвертого этажа! Директриса всегда страшно орала, если видела, что кто-то открыл окно и высунулся наружу…

Я хотела спрыгнуть, но не смогла. Села на корточки и сползла, как сползают с края бассейна те, кто боится влезть на вышку. Ветер подхватил меня и взмахнул, как флажком, я вцепилась в край доски и чуть не выронила посох. Я летела, но только потому, что все еще держалась за настил!

И не могла бы разжать пальцы никогда и ни за что.

– Давай!

Меня ударили по руке. Больно было так, что глаза на лоб полезли. Пальцы разжались сами собой. Я завизжала; это вовсе не был боевой клич. Это был визг перепуганной малявки, которой наступили на руку.

В следующую секунду я увидела шар со стороны – он все еще светился красным, хотя и очень тускло, и улетал, улетал все дальше, опускался все ниже, до столкновения с землей оставалось, наверное, несколько минут…

Я полетела вниз.

Почти упала. Почти. За секунду до удара о колючий куст мои глаза встретились с другими глазами, глядящими из темноты. Это были немигающие, очень внимательные глаза. Наверное, я буду вспоминать этот взгляд долго-долго. Наверное, он будет мне сниться.

Ужас и омерзение – вот что меня выручило. И остатки мужества. Я взмахнула руками, как птица, и подлетела вверх, не очень высоко. Распласталась в воздухе, вспомнила, как летал когда-то Оберон… Который не пускал меня сюда! Который знал, что может со мной случиться! Который ждет за Печатью, который никогда не простит себе моей смерти!

Я маг. Я умею летать.

Порыв ветра перевернул меня, как пустой полиэтиленовый кулек. Я забилась, пытаясь балансировать посохом. Огляделась. Шар был далеко в стороне – он уже почти касался земли.

Вот беда – я умела болтаться в воздухе, но летать быстро, как птица, как Оберон, я никогда не пробовала. Плыть? Я взмахнула свободной рукой, но снова потеряла равновесие. Умение плавать тут не поможет… Никто не летает ни кролем, ни брассом!

Я вытянулась в струнку, опираясь руками на посох. Мне надо быть там. Там, где шар. Мне очень надо туда попасть…

Засвистел в ушах ветер.

Я была словно иголка, проколовшая пространство. Как бы ни было страшно, как бы ни было жутко – этот скоростной полет стал одним из лучших мгновений в моей жизни. Будто петарда взорвалась в животе, будто горящий бензин хлынул по каждой жилке, я заорала – но это уже был настоящий боевой клич. Крик человека, который собирается победить. Шар становился ближе, ближе, я не стала смотреть, что там делается внизу, в «корзине» из птичьего костяка. Я подлетела к шару, где засыпали на ходу огнекусы, и изо всех сил ломанула посохом по оболочке.

– Просыпайтесь! Гады паршивые! Сволочи дебильные!

Почему-то мне вспомнилась биологичка в эту минуту. Это она нас так обзывала на уроках. Вряд ли огнекусы поняли хоть слово – но я лупила и лупила посохом, как палкой, и темный шар понемногу стал разгораться. И «кабина», едва не чиркнув по земле, снова отдалилась от нее. А я била, молотила что есть силы, иногда теряя равновесие и отлетая прочь, но потом снова возвращаясь и добираясь до лентяев своим посохом.

Шар разгорался, и скоро на него уже нельзя было смотреть. Нельзя было подлетать слишком близко, от него так и пыхало жаром. Появилась новая опасность: если я, не рассчитав, упаду на шар или коснусь его – обгорелые кости останутся!

Мы влетели в облака и вынырнули с другой стороны. Небо было все в звездах, и только с одной стороны, на востоке, вроде бы наметилась бледная полоса. Рассвет!

Я раскинула руки, как это делал Оберон. Чувство было такое, будто меня несет быстрая река – рядом с шаром, чуть в стороне. Я повернула голову – зашаталась – вернула равновесие. Теперь я летела, глядя на своих спутников в костяной корзине.

А они смотрели на меня.

Честно говоря, я бы всю жизнь согласилась вот так лететь. И пусть бы они смотрели.

Всю жизнь.

Когда мы приземлились, Принц-саламандра не смог сам выбраться из птичьего костяка. Он окоченел так, что еле говорил. Уйма вытащил его на руках и сразу же взялся раскладывать костер. Некромант помогал ему, хотя его и не просили.

Среди хибар и помостов, из которых состояла пристань, Уйма отыскал особенно ветхую развалюху и пустил ее на дрова. Никто и слова не сказал – перевозчика поблизости не было. Наверное, спал. Людоед развел костер чуть не до неба; Мастер-Генерал лежал, повернув голову, и пламя отражалось в его мертвых глазах. Вряд ли это была удачная затея – всюду таскать за собой покойника.

Принц-саламандра безучастно сидел, пока разжигали огонь. Я тревожилась все больше: а что если он теперь умрет от переохлаждения или серьезно заболеет?!

Костер разгорелся. Я отползла подальше – и без того лицо горело, обожженное ветром и дыханием огнекусов. А Принц-саламандра, наоборот, придвигался все ближе. Я не успела оглянуться – он сунул в огонь руки по локоть. По локоть! Я хотела закричать, выдернуть его из огня, но он опередил меня. Прыг – и дрова затрещали, расседаясь, выстреливая в небо искрами, а Принц-саламандра уселся в самом центре костра, скрестив ноги, и на лице у него было блаженство.

– Дорвался, – сказал Максимилиан, ни капельки не удивляясь.

Принц-саламандра грелся в огне. Языки пламени плясали вокруг его лица, черное чешуйчатое трико сделалось темно-красным. Принц улыбался мне, до ушей растягивая большой рот, посверкивая добрыми зелеными глазами.

– Вы удивительная, госпожа маг, – и голос его звучал не тихо и сдавленно, как в воздухе, а уверенно и звонко. – Никогда в жизни не видел таких, как вы.

– Я тоже, – сказала я честно.

Уйма посмеивался. Пепел страны вулканов присох к его коже, и людоед был похож на черного дэва, персонажа восточных сказок.

* * *

Почти весь день мы проспали, забившись в рощу у подножия холма. Я бы спала и ночь, и весь следующий день, но Уйма разбудил меня.

Максимилиан, поднявшийся раньше всех, наловил, оказывается, рыбы, развел костер и запек рыбу в золе. Мне показалось подозрительным такое рвение, я на всякий случай проверила посохом, не отравлена ли еда. Оказалось, нет.

– Пойдем за Печать, – сказал Максимилиан Уйме, когда от его улова остались только кости и плавники, перепачканные золой. – Нехорошо гневить судьбу. Пойдем. Пожалуйста.

В отличие от Принца-саламандры, некромант признавал главным только Уйму, и никого больше. Даже после моего ночного полета.

Уйма шевельнул толстыми пальцами:

– Возьмем тебя, не бойся. Только еще не все.

– Не все?! – некромант мельком взглянул на Принца-саламандру, задумчиво пересыпавшего из ладони в ладонь горячие угольки. – Что еще? Чего больше?

– Замок будем брать, – объяснил людоед. – Принца-деспота хватать в плен, замыкать в колодки, вести за Печать.

Максимилиан мотнул головой в полнейшем отчаянии, Взметнулись когда-то белые, а теперь грязные и спутанные волосы:

– Ну что за проклятье?! Разобьетесь в лепешку, хоть как колдуй, хоть как сражайся, опять вас схватят, посадят в клетки, отберут ключ!

– Не схватят, – Уйма глядел на мертвого Мастер-Генерала. – Ты, чем хныкать, подумал бы лучше, из чего нам войско сделать.

– Что может ваше войско?! – Максимилиан чуть не плакал. – Говорю же – пробовали уже! Это сплошной камень, его не проломишь, не взорвешь, некуда осадную лестницу забросить, некуда тараном бить… И с чего ты взял, что он, – некромант кивнул на мертвеца, – встанет?!

– Последний бой, – негромко сказал Уйма. – Должен.

– Эй, ты, – Максимилиан обернулся к Принцу-саламандре, – он у вас хоть раз воевал?

Я качнула посохом: искра, довольно крупная, щелкнула некроманта по башке, затрещали светлые космы, запахло паленым.

– Ты! – Максимилиан вскинулся, нехорошо блеснул глазами. – Ты что?

– Почтительнее с нашим гостем, – сказала я холодно. – Обращаться «ваше высочество» и вставать при этом, понял?

Некромант глянул на Уйму. Людоед добродушно оскалился:

– Дело говорит наш маг дороги. Будь повежливее, сынок.

Максимилиан посмотрел на меня с такой ненавистью, что сделалось не по себе.

Принц-саламандра, как ни в чем не бывало, подбросил сосновых веток в костер. От углей занялась сперва хвоя, потом веточки потоньше, и даже толстые сучья затрещали в огне.

– Так из чего мы сделаем войско? – снова спросил Уйма.

Мне в руку впилась будто раскаленная иголка. Я подпрыгнула: муравей! Огромный рыжий муравей, и еще несколько ползут по колену. Не хватало еще, чтобы они забрались под штаны!

– Зачем нам ломиться в замок, если можно пробраться из подземелья? – спросила я, растирая место укуса.

Некромант и людоед одновременно посмотрели на меня.

– Из Соляной Бездны? – с ужасом спросил Максимилиан.

– Чтобы освободить Принца-пленника, замок надо брать приступом, а не хитростью, – меланхолично заметил Уйма. – И потом… В ту дырку разве порядочное войско пролезет?

Я вспомнила узкий подземный ход в склепе повешенного короля Вырвиглаза.

Максимилиан скрестил руки на груди:

– Ваше дело кислое. Замок вам не взять, а если взять, то деспота живым не захватить. А если захватить – вам же все равно надо пять принцев! Пять, а не три! Какая разница, добудете вы деспота или нет? Вы все равно проиграли, так зачем же зря рисковать?

Уйма оскалился. Молниеносным движением сгреб некроманта за воротник:

– А вот сейчас мы тебя семечками правды покормим и поглядим, что зачем. Не может такого быть, чтобы других принцев в окрестностях не было!

Я покосилась на Принца-саламандру. Мне было неудобно, что все это происходит при нем, но он, казалось, не обращал внимания – забрался в костер, сел, скрестив ноги, и задумался, изредка ловя губами искры. Думал о рыжеволосой невесте?

– Все будет хорошо, – сказала я саламандре. Тот рассеянно улыбнулся.

– Давай, – Максимилиан извивался, пытаясь вырваться из цепких лап людоеда, – корми, спрашивай! Не знаю я ничего, только…

– Только что?

– Только Принц-чума, – Максимилиан обреченно обвис, и Уйма его выпустил. – Идите, ищите чуму на свою голову. Только оставьте мне ключ от Печати, потому что когда вы с ним встретитесь, вам уже ключ не понадобится!

И некромант закашлялся с таким видом, будто вот-вот умрет от разочарования. Принц-саламандра потянулся из костра, взял ветку потолще, подмостил под себя, чтобы веселее горело. Он по-прежнему делал вид, что наш разговор его ни капельки не касается.

Я вспомнила Принца-пленника. Как он сидит в темноте и разговаривает сам с собой, чтобы не забыть человеческие слова. А на полу под его клеткой шелестят смужелицы, огромные черные жуки. «Я обречен… я состарюсь в этой клетке…»

– Все равно нам надо штурмовать замок, – услышала я свой голос. – Хоть бы там что. Я сама возьму посох и…

Максимилиан противно хихикнул. Мне в который раз захотелось огреть его по башке.

– Я тоже пойду, – вдруг сказал Принц-саламандра. Я вздрогнула от неожиданности. Принц сидел в костре, положив руки на колени, в зеленых глазах отражалось пламя. – Правда, я никогда не штурмовал замки. Не приходилось. Но я возьму оружие и пойду вместе с Леной.

– Спасибо, – у меня горло перехватило от благодарности. – Но понимаете, ваше высочество…

– Пойдем вместе! – рявкнул Уйма так, что мы с некромантом одинаково подпрыгнули. – Я так и знал, что его высочество окажется достойным человеком!

– Но, Уйма, мы не можем… – начала я.

– Мы должны! – людоед дико сверкнул глазами. – Победим мы или умрем, но мы пойдем до конца и сделаем все, чтобы Обещание Оберона было выполнено! А если нам понадобится Принц-чума – притащим и чуму!

– Какой хитрый этот Оберон, – пробормотал Максимилиан, отползая на всякий случай подальше от Уймы. – Обещал-то сам, а выполнять его обещание…

Уйма потянулся, чтобы схватить его за ногу, но замер на половине движения. Он смотрел куда-то мне за спину. Не люблю таких взглядов.

Посох был уже у меня в руках. Я вскочила, оборачиваясь…

– Братья!

Мастер-Генерал, голый до пояса, со спицей, все так же торчащей в груди, сидел на опавшей хвое. Взгляд его холодных голубых глаз, еще недавно мертвых и неподвижных, остановился на мне. Бывший мертвец добавил все так же, без выражения:

– И сестры. Я с вами, а значит, мы победим. Если у вас… а кстати, есть ли у вас хоть какое-нибудь войско?

* * *

– А еще можно сколотить такие штуки из дерева, на четырех ногах, на четырех гвоздях. Облить смолой и поджечь. И пусть они бегут в первых рядах, а стражники от страха…

– Вот-вот! Стражники от страха закроют дверь, и привет! К тому же эти твои горючие твари прогорят до головешек, пока добегут. Золой рассыплются перед воротами!

Принц-саламандра опустил голову. Мне не очень нравилось, как Уйма с ним говорит – без должного уважения. Я толкнула людоеда локтем в бок. Уйма покосился. Закатил глаза к небу, будто говоря: ты еще со своими условностями.

Мы лежали на том самом холме, под которым не так давно Уйма одолел в традиционном состязании городского палача. Схоронившись в густой высохшей траве, мы смотрели на замок, и чем дольше смотрели, тем хуже становилось у меня на душе.

Серая глыба морщинистого камня казалась абсолютно неприступной. Две уродливые колонны у входа, узкий провал ворот – стоит закрыть его камнем, и можно хоть головой о стенку биться!

– Да и сколько времени уйдет на все это? – вслух рассуждал Уйма. – Кукол шить, страшил из дерева сколачивать…

– Ждать не стану, – у Мастер-Генерала был хриплый, сорванный в боях голос. – Три дня – и атакуем всеми наличными силами. Ты, я, этот парень из огня да девчонка с мальчишкой. Это будет красивая смерть.

Я не понимала, говорит он всерьез или издевается.

– А если собрать со всего леса волков? – Принц-саламандра был человек с фантазией. – Пусть идут лавиной…

– Они ворота закроют, – объяснил ему Уйма, как маленькому. – Только зря зверей губить.

– Решимости у вас на целую армию, – Мастер-Генерал усмехнулся. – А умишка, гляжу, маловато. На одного десятника не наберется.

Я хотела ответить, да что толку?

Сегодня был не базарный день. Окрестности замка расстилались, как пустыня, редко-редко прошмыгнет человечек с охапкой хвороста на плече. Домишки и будочки – базар перед замком – пустовали. Ветер покачивал петли на виселицах вдоль дороги. У меня заныло сердце: я так и представила, как мы висим рядком. Я, Уйма, некромант… и Принц-саламандра.

Ай! Муравей, забравшись под рубашку, сомкнул челюсти у меня на животе. Зашипев от боли, я перевернулась на спину и зашлепала ладонями, будто пытаясь сравнять свой живот с землей. Проклятый муравей, хоть и куснул больно, помог мне избавиться от страшной картины перед глазами.

Я снова перевернулась на живот, как пулеметчик в засаде, и подумала: вот он, решающий момент. Мастер-Генерала мы добыли с риском для жизни, и еще неизвестно, сможет ли Принц-саламандра вернуться в родную страну. Прославленный воин ожил – а ведь некоторые такого счастья веками ждут! И замок вот он, как на ладони, там томится в темноте Принц-пленник, которому я обещала вернуться. Там прохлаждается Принц-деспот, убийца и предатель. А мы сидим, как дураки, и ничегошеньки не можем сделать перед этой серой твердыней!

Другой муравей цапнул меня за плечо. Я скатилась с пригорка, ругаясь вполголоса, и пошла куда глаза глядят. Максимилиан сидел у костра. Уйма велел ему ждать – и некромант ждал, опустив голову, насупившись, думая о своем.

– Эй, Макс! Ты можешь чудищ понатворить, чтобы они замок взяли?

– Иди ты, – некромант отвернулся. – Этот замок не берется.

– А мертвецов поднять? Тут вон кладбище совсем рядом, поднимай – не хочу. Да еще висельники. У них к Принцу-деспоту свои счеты.

Он зыркнул на меня с откровенной злобой, будто я тыкала пальцем в его болезненную рану. Ах да: он же до смерти боится мертвецов. Да и что смогут мертвецы, если каменные двери закроются?

– Может, надо мертвецов-невидимок? – подумала я вслух. – Чтобы они невидимыми дошли до дверей и навалились на стражников. Чтобы те не успели закрыть ворота… Макс, ты можешь сделать Уйму невидимым?

– А ты?

Я подумала. Повертела посох в руках:

– Нет, – призналась наконец. – Не могу.

– И я не могу. И отстань от меня.

– Ну что ты такой злой? – я села рядом. – Я тебе жизнь спасла. Ты меня предал. Я тебя простила. В стольких переделках побывали вместе. Ну зачем нам быть врагами, ты мне объясни?

Он по-собачьи приподнял верхнюю губу. Хотел что-то сказать, но в этот момент и его цапнул муравей. Некромант подскочил, шлепая себя по попе так свирепо, будто на него напало раскаяние и он решил самонаказаться сразу за все грехи.

– Вот твари, – сказала я сочувственно.

– А знаешь, что твой Уйма палачу рассказывал? – спросил меня некромант, немного отдышавшись. – Про казнь в муравейнике? Ты думаешь, так просто – посадить осужденного на кучу, и пусть муравьишки жрут его? Не-ет, все не так просто! Твой людоед придумал вот что: перед казнью жертве дают напиться сладкой воды, а потом…

Он говорил и говорил, но я его не слышала. Я смотрела, как шевелятся его губы, как сужаются и расширяются черные зрачки, а в голове у меня царил сумбур. Перед глазами стояли ворота между двух колонн, базар, виселицы… Вот ворота закрываются…

Повернувшись к Максу спиной, я рванула на вершину холма, спотыкаясь от нетерпения.

– Послушайте! Я знаю!

Ко мне обернулись три лица: бронзовое Уймино, бледное Принца-саламандры, желтоватое Мастер-Генерала.

– Я знаю! – я упала на живот между людоедом и принцем. – У нас есть войско. Мы победим!

Мастер-Генерал приподнялся на локте. В его блеклых голубых глазах появился интерес:

– Из этой бестии получился бы неплохой воин, если бы ей посчастливилось родиться мальчишкой.

– Выкладывай, – велел Уйма, ноздри его раздувались. – Но, если это ерунда, если ты орешь понапрасну… выпорю своими руками. Не посмотрю, что маг.

* * *

Вечером Уйма с Максимилианом прогулялись в ближайшую деревню и раздобыли несколько необходимых нам вещей. Не штурмовать же замок голыми?

Утром мы дождались, пока стражники откроют ворота, и двинулись по торговой дороге к базару. Вид у нас был по возможности мирный: впереди шагал Уйма, одетый по-крестьянски, с топором на одном плече и вязанкой дров на другом. Мастер-Генерал, облаченный в плащ с капюшоном, шагал за ним и вел на веревке меня с Максимилианом. Оказывается, в этих краях торговля детьми была таким обычным делом, что никто не мог вызвать меньше подозрений, чем мирный купец, ведущий на базар мальчика и девочку.

Замыкал шествие Принц-саламандра. Поверх чешуйчатого трико он натянул полотняную куртку и штаны да еще завернулся в одеяло, потому что постоянно мерз.

Он шел и оглядывался назад. По-моему, слишком часто оглядывался. Мне и самой все время хотелось обернуться, я ступала как можно тише, вслушиваясь в звуки за нашими спинами. Ветер? Трава шелестит? Мороз продирал по спине от этого шелеста. Казалось, вслед за нами идет невидимый ужас, и там, где он проходит, трава поднимается дыбом.

На базаре еще никого не было, большинство лавок стояли закрытые, сборщик податей ходил, позевывая, и от нечего делать заглядывал под прилавки, не закатилась ли монетка. При виде нас он сунул ладони за пояс:

– Чужие? Новые? С чужаков удвоенная пошлина за место, грош за почин, два гроша за охрану!

Я потихоньку выпустила веревку, которой только для виду были связаны мои руки. Максимилиан сделал то же самое. Принц-саламандра подступил ближе, в мою протянутую ладонь лег теплый посох Оберона.

– Помилуйте, – смирно сказал Уйма. – Мы ведь еще и не выторговали ничего!

Я дрожала. Принц-саламандра сдавил мое плечо. Напрасно он решил, что я трусиха: меня колотило от волнения, а не от страха!

Максимилиан с отсутствующим видом глядел в небо.

– Расплатишься товаром, – сборщику податей очень не нравился людоед. – А будешь много говорить, наведу на тебя досмотрщика. Вон видишь, патруль идет из замка?

Уйма почесал нос, вид у него был глупый:

– Патруль? Это как?

– Ты у меня договоришься, остолоп! А ну половину товара сюда, живо!

Уйма потоптался, соображая, чего от него хотят. Потом крякнул, снял вязанку с плеча и опустил на голову сборщику податей. Я зажмурилась.

– А-а-а! Патруль! Сюда!

Не знаю, кто кричал, но точно не сборщик. Тот повалился в пыль без единого слова. От замка в самом деле неслись вооруженные люди – трое с пиками, бородатые и удивленные: на их памяти никто на этом базаре не осмеливался обидеть сборщика податей!

Я вскинула посох.

Уйма поднял над головой топор. Принц-саламандра и Мастер-Генерал ощетинились мясницкими ножами.

– Время, – сказал Уйма уголком рта.

– Братья! – сорванным голосом рявкнул Мастер-Генерал и сбросил с лица капюшон. – Наш час настал!

Стражники все еще бежали. Они не узнали Мастер-Генерала с первого взгляда, они не ждали увидеть его на базаре, в сером рваном плаще, в роли торговца детьми. Но через секунду им открылось кое-что другое.

Я видела, как вдруг исказилось лицо того, что бежал впереди. Как он резко затормозил, чуть не падая, словно перед ним вдруг открылся край обрыва. Двое других налетели на него, и он все-таки упал, а пыль и мусор уже шевелились, уже явственно слышался шорох, и вот сплошной поток темно-красных лесных муравьев захлестнул базар, затопил его и хлынул дальше, на замок, на тех, кто его защищал.

В воздухе завис противный кислый запах. Они собрались из ближних и дальних муравейников. Каждый из них был теперь солдатом, и место муравьиной королевы в их крохотном умишке занял Мастер-Генерал. Не заботясь о собственной жизни (да и что такое жизнь для муравья?), они спешили вперед, туда, куда их вел приказ, и передний край шевелящегося темного ковра вздымался волной – так хотелось воинам поскорее ворваться в замок.

Бегущие стражники повернули обратно. Их пики остались валяться в пыли и через мгновение скрылись под массой муравьиных тел. А тот, что упал, не успел подняться, его захлестнуло, я увидела перекошенное лицо, по которому бежали, путаясь в бороде, все новые муравьи…

– Дайте приказ не добивать пленных! – я кричала, срываясь на визг. – Дайте приказ не добивать!

Муравьи неслись по стражнику, как по бревну или другому препятствию. Воя от ужаса, он сумел-таки подняться, покачнулся и снова упал, задавив своим телом сотни муравьев, на место которых тут же навалились тысячи.

Орали люди на полупустом базаре. Карабкались на прилавки. Я обернулась к Мастер-Генералу.

– Арьергард! – рявкнул он, свирепо глядя на Уйму. – В атаку! Ура!

Уйма взревел и крутанул в воздухе своим топором. И, утопая по щиколотку в нашем войске, мы кинулись в атаку.

Мастер-Генерал бежал впереди. Рассекаемый им воздух расходился волной в обе стороны, будто вода под ревущей моторной лодкой. Эта волна несла меня, как щепку, несла Уйму и Принца-саламандру, и некроманта, который поначалу думал сбежать, она несла тоже. Максимилиан визжал, как атакующий каратист, мы с ним неслись позади взрослых плечом к плечу.

Передний отряд муравьев докатился до ворот. Стража к тому времени разбежалась, бросив оружие, на посту остался один ветеран с нашивками – начальник. Он один попытался закрыть ворота, кинулся к подъемному механизму, однако нож, брошенный Принцем-саламандрой, вонзился ему в руку.

Мы ворвались в замок, не встретив сопротивления. Ведомые волей Мастер-Генерала, муравьи расползались по коридорам и лестницам – для них не существовало ни решеток, ни запертых дверей. Принц и Генерал подхватили с пола брошенные пики, стряхнули с них маленьких солдат. Уйма так и не расстался с топором.

Поток муравьев иссяк. Все атакующие были внутри замка; за поворотом коридора катался по земле начальник стражи.

– Не добивать пленных! – рявкнул Мастер-Генерал. – Не добивать!

У стражника было жуткое, опухшее и красное лицо. Я направила на него посох, напряглась, чувствуя, как немеют ладони. Перекатился свет в изумрудно-рубиновом навершии, будто лампочка мигнула. Отекшие глаза открылись, начальник стражи задышал, постанывая и хватая воздух ртом.

– Я тебя вылечу, – пообещала я, – если проведешь к Принцу-пленнику.

– Пленника освободит тот, кто возьмет замок штурмом, – прохрипел бедняга. Он был ранен: нож Принца-саламандры пробил ему ладонь.

– Замок взят! – рявкнул Уйма. – Или будет прежде, чем ты околеешь!

– Веди, – приказала я. – Или муравьи вернутся.

– Я поведу!

– Ищите деспота, – велела я людоеду. – Здесь полно стражи в коридорах и еще доктор-отравитель.

– В бой! – рявкнул Мастер-Генерал. – Захватить тронный зал! Захватить арсенал и кордегардию!

И добавил уже не командным, а обыкновенным человеческим голосом:

– Как долго я ждал этой минуты…

Я торопилась. Не только потому, что мне хотелось поскорее освободить Принца-пленника. Я почти жалела о своей затее: вид искусанного муравьями начальника стражи привел меня в ужас. Я надеялась, что, быстро освободив пленника, я сумею помочь остальным побежденным. Какими бы головорезами они ни были – никто не заслужил такой судьбы!

Поэтому я бежала по коридору и заставляла бежать начальника стражи. С моей помощью он почти пришел в себя, во всяком случае удушье от отеков ему больше не грозило.

– Далеко еще?

Он сопел и как-то странно на меня оглядывался.

– Далеко еще? – я почти кричала. – Если ты меня обманешь…

Он вдруг упал на колени, выронил факел, и тот продолжал гореть на каменном полу:

– Пощадите. Я не знаю, где спрятан Принц-пленник. Никто не знает, кроме нашего хозяина. Не насылайте на меня муравьев!

Я остановилась. Новость была такая, что потребовалось почти полминуты для осознания. Ну почему, с какой радости мне подумалось, что любая собака в замке посвящена в великую тайну?!

Я была в узилище принца и помню, что туда надо подниматься по лестнице. Но разве из этого следует, что я сумею заново отыскать эту лестницу в лабиринте переходов? Начальник стражи все еще стоял на коленях, и красное опухшее лицо его было вровень с моим. Мне сделалось неловко, даже стыдно.

– Э-э-э… Ну встаньте. Пожалуйста.

В замке шла борьба. Кто-то кричал, крик прыгал от стены к стене, искажался и передразнивал собственное эхо. Отчетливо запахло дымом. Неужели они решились поджечь замок, чтобы избавиться от муравьев?

Я тряхнула головой. Мне было жалко начальника стражи, но одна только жалость не могла спасти ни его, ни меня, ни Принца-пленника. Надо было принимать решение, а сил почти не осталось: я чувствовала себя маленькой, слабой и глупой. И начальник стражи прочитал это по моим глазам.

И вскочил.

Я не успела отпрыгнуть. Пальцы с широкими, коротко остриженными ногтями вцепились в посох и рванули на себя. Куда мне было тягаться со взрослым сильным мужчиной! Не знаю, как повернулась бы моя судьба (а также судьба многих других людей), если бы за секунду до того, как выскользнуть из моих рук, посох не разразился трескучей зеленой молнией.

Начальник стражи взвыл, выронил добычу и бросился бежать по коридору. Не раздумывая, я подхватила свое оружие и кинулась вдогонку. Правда ли, что вместе с посохом Оберон передал мне часть своей силы и мудрости?

Стражник легко обогнал бы меня, вздумай мы с ним бежать дистанцию на школьном стадионе. Но мы не на дорожке соревновались, а плутали в подвалах Принца-деспота. Мой соперник плохо видел в темноте, а факел остался валяться на полу далеко за нашими спинами. К тому же муравьиная атака не прошла бесследно для начальника стражи: даже сильно отстав, я слышала его хриплое дыхание.

Куда он бежал? Я не имела понятия. Запах дыма пропал, вместо него все сильнее воняло муравьями, это значило, что основная битва кипит где-то совсем неподалеку. Стражник бежал все медленнее и наконец остановился. Задержал дыхание, мешавшее ему прислушиваться. Я тоже замерла и перестала дышать, хотя отработанный воздух так и рвался наружу. Стражник на цыпочках зашел за угол, я услышала, как он стучит огнивом, потом увидела слабый свет за углом. Кажется, он зажег свечку.

Заскрежетало железо, как будто отпирали дверь или поднимали решетку. Потом я услышала срывающийся, горячечный шепот.

Я разбирала каждое слово, хоть стражник говорил еле слышно, невнятно. Может быть, во мне наконец-то прорезалась способность слышать тайное? Так или иначе, у меня мороз продрал по коже, когда я услышала:

– Поднимайтесь, Мастер! Поднимайтесь на последнюю битву! Замок взят, мы побеждены, только ваша рука вернет нам надежду! Поднимайтесь на бой – ради доблести, ради славы!

Я уже знала, с кем он разговаривает, и испытала одновременно разочарование и жалость: разве старый дурак не видел, _на_чьей_ стороне сегодня Мастер-Генерал?!

Зато невозможно описать, что я почувствовала, когда за углом раздался знакомый сорванный голос:

– Друзья… Друг. Я с вами. А значит, мы победим.

С посохом наперевес я вырвалась из-за угла и увидела Мастер-Генерала, с натугой вырывающего кинжал из собственной груди. Он сидел на краю стенной ниши, золотые парчовые рукава выбивались из-под черного жилета, по плечам рассыпались грязные волосы, заплетенные кое-где в косички. Это был совсем другой – и это был тот же самый человек, я узнала его, это он только что вел нас в атаку!

– У вас есть войско? – отрывисто спросил Мастер-Генерал у начальника стражи, опустившегося перед ним на одно колено. На меня Генерал не смотрел, а начальник стражи меня не видел, потому что благоговейно опустил глаза:

– Все войско нашего принца к вашим услугам. Три сотни бесстрашных рубак…

Три сотни! Против Уймы, меня и Принца-саламандры, а Максимилиан и муравьи не в счет!

– Идем, – Мастер-Генерал поднялся.

– Предатель! – я заступила ему дорогу (начальник стражи отшатнулся). – Ты забыл, за кого ты сражаешься? Ты же _нам_ обещал победу!

Я была готова к тому, что он сделает большие глаза и не узнает меня. Он же ответил спокойно и просто:

– Вы уже одержали победу. Замок взят. Ваш последний бой завершен. Несправедливо не дать сопернику возможность реванша.

– Реванша?! Мы еще не взяли Принца-деспота, не освободили Принца-пленника, о какой победе ты говоришь?!

Он даже улыбнулся моей наивности. Раньше я и не думала, что он умеет улыбаться.

– О победе, которая превращается в поражение и обратно. Так всегда бывает, потому что война – это и есть жизнь. А теперь уйди с моего пути, я поведу мое войско в последний бой!

И он шагнул вперед, ни капли не сомневаясь, что вот сейчас я отступлю и дам ему дорогу.

Не знаю, умела я видеть тайное или это фантазия разыгралась, но в этот момент я увидела, как муравьи, переставшие быть войском, бестолково расползаются по замку, ищут пути к отступлению и кусают при этом правых и виноватых. Как безучастно смотрит на все это Мастер-Генерал – наш Мастер-Генерал, тот самый, ради которого Принц-саламандра поссорился с отцом. У него торчит в груди стальная спица, и он опять превратился в безучастное мертвое тело, начисто лишенное совести. Минуты не пройдет, как солдаты Принца-деспота опомнятся и перейдут в наступление, им никакой генерал не нужен, на их стороне численное преимущество!

– Предатель! – крикнула я со слезами в голосе, и мой посох выстрелил зеленым огненным лучом. Луч угодил Мастер-Генералу в грудь, в то место, откуда еще несколько минут назад торчал кинжал. По черному кожаному жилету червячками запрыгали молнии. Мастер-Генерал посмотрел удивленно, шагнул вперед и повалился бы прямо на меня, если бы я не отпрыгнула.

Он не шевелился. Лежал лицом вниз. У меня раздулись ноздри – не потому, что я принюхивалась, не надо было стараться, чтобы учуять пыль и гарь в воздухе над мертвым телом. Я направила посох в грудь начальнику стражи: встань перед ним трехголовое склизкое чудовище, и то он смотрел бы веселее.

– Где Принц-пленник? – спросила я страшным голосом.

Он застонал и бросился прочь, не разбирая дороги. И на этот раз я за ним не погналась: ясно же, человек не в себе.

Догорала на полу потерянная свечка. Я огляделась. Что бы ни происходило сейчас в замке, мне надо найти Принца-пленника, ведь в прошлый раз по дороге к нему я проходила здесь, проходила мимо Мастер-Генерала…

Я посмотрела на тело, распростертое на полу. Оживет он еще когда-нибудь или нет? Мне было скверно, как будто я в самом деле убила человека. И я ведь давно его знала, еще с тех пор, как он был мертвым телом и летел с нами на огненном шаре. Я ему доверяла, шла за ним в бой, он был мой Генерал…

Я наклонилась, чтобы перевернуть его на спину, но в последний момент испугалась. Не хотелось смотреть ему в лицо. И не было времени – каждая минута могла стать последней и для Уймы, и для Принца-саламандры, и для Максимилиана… если он, конечно, еще сражается, а не сбежал куда-нибудь под шумок.

Свечка зашипела и погасла, только мне было наплевать – я ведь маг и вижу в темноте. Если бы только найти дорогу в лабиринте!

Как бы поступил на моем месте Оберон? Очень просто: в тот раз он запомнил бы дорогу и теперь просто повторил ее, вот и все. Но я ведь совсем не помню, куда шла! Мимо каменного ложа Мастер-Генерала… Вот так… К выходу из коридора… А теперь направо или налево? Я ведь уже проходила здесь. Эти стены помнят мое дыхание. Этот пол знает мои шаги. Так направо или налево?!

Неподалеку громыхнуло, и тонкой струйкой посыпался песок с потолка. Я сжала посох и вдруг ясно поняла, что поворачивать надо налево. Новый поворот – направо, коротенькая лестница – вверх… Здесь немного назад, направо и еще направо. Передо мной был теперь коридор, узкий, с неровным полом, ведущим под уклон.

Я кинулась бегом. Казалось, еще секунда – и наваждение исчезнет. Я перестану _знать._ Стены перестанут _помнить._ Я неслась в полнейшей темноте, топот отдавался эхом под низкими сводами. Выступ – перепрыгнуть! Яма – перескочить! Вот и конец коридора, здесь налево… Вниз… И еще налево… А что это там, впереди? Неужели винтовая лестница?!

Я схватилась за сердце. Не потому, что там болело, а невольно подражая маме: она всегда хваталась за сердце, когда происходило что-то значительное. Принц-пленник просидел в заточении невесть сколько лет, а теперь до его свободы остались считаные минуты!

Теперь я пошла с нарочитой неторопливостью, удерживая себя, стараясь успокоить дыхание. Все-таки это героический момент. Такой, что можно было бы показывать в кино. Сейчас я войду в темный зал, где на полу шелестят смужелицы, и скажу Принцу-пленнику: ты свободен. Я, Лена Лапина, маг дороги Королевства Оберона, возвращаю тебе то, что принадлежит каждому человеку по праву – Свободу!

И у меня дух захватило от таких воображаемых слов и слезы выступили. А лестница была все ближе, ближе, вот уже я поставила ногу на нижнюю ступеньку. Передохнула – и стала взбираться все выше и выше, и вот уже слышен шелест, как будто ветер играет ореховыми скорлупками, и виден слабый свет. Принц-пленник решился зажечь свечку? Бедняга, он же ослепнет, если будет все время сидеть в темноте…

Повеяло сквозняком. Я ухватилась за край люка, ведущего наружу, вот голова моя поднялась над полом…

– Я знал, где тебя встречу, маг.

Посох дернулся в моей руке. Слишком поздно. Я так спешила, что не давала себе труда проверить, нет ли впереди опасности. Принц-деспот, стоящий перед опущенной клеткой, вскинул арбалет и выстрелил мне в лицо.

Стрела вонзилась в посох под самым навершием. Секунду мы стояли друг против друга – стрелок, разинувший от досады рот, и я, загородившаяся посохом. Оперение стрелы мышино-серого цвета подрагивало перед моими глазами.

Принц-деспот ни капельки не изменился со времени нашей последней встречи, разве что фигурный загар, повторяющий форму шлема, стал бледнее на скуластом жестком лице. Секунда – и мой враг отступил за клетку, прикрываясь Принцем-пленником. Тот стоял, вцепившись в железные прутья, сильно прищурившись – единственный факел, закрепленный в стене его жестоким братцем, скорее мучил беднягу, чем позволял хоть что-то рассмотреть.

Принц-деспот встал так, чтобы пленник загораживал его от меня:

– Что ты за ловкая тварь, девчонка… Не двигайся. Я пристрелю и его, и тебя.

– Нет, – сказала я жалобно. – Пожалуйста, дяденька деспот, не стреляйте. Я сдаюсь.

И развела руки, будто открываясь. Навершие посоха обернулось к факелу на стене, и длинная холодная струя хлынула, как из поливальной машины.

Факел зашипел и погас, утопив зал в отвратительной вони. Трясясь, как мокрая мышь (мне до последнего мгновения казалось, что погасить факел не удастся), я отпрыгнула в сторону, а там, где я только что стояла, просвистел метательный нож.

Принц-деспот не видел в темноте.

Притаившись, я смотрела, как он бочком обходит клетку, пяля глаза и раздувая ноздри, занеся руку с еще одним ножом.

Я стукнула посохом по стене и отскочила. Я думала, он метнет нож туда, откуда слышен был стук, но мой враг оказался умнее. Вз-з-з! Все повторялось, все это уже было когда-то, но вместо того, чтобы расколоться надвое, нож пролетел мимо моей щеки и ударился в стену.

Я заставила себя рассмеяться:

– Ты забыл, с кем имеешь дело? Ты забыл, что раньше уже кидался в меня ножами и что из этого вышло?

– Я вижу тебя, – прошелестел он. Под его подошвой жирно хрустнула неосторожная смужелица. – Я вижу твои глаза.

Елки-палки!

Я прищурилась. Выдернула из посоха арбалетную стрелу. Кинула в Принца-деспота, но не попала.

– Твой волосатый слуга обманул меня, – мой враг стоял, глядя точно в то самое место, где я притаилась. – Он дал мне негодный ключ. Я был уверен, что вы больше не вернетесь, но – надо же! – какая удача… Ты знаешь, где подлинный ключ от Печати?

Холодок пробежал у меня между лопатками. До сих пор я была уверена, что ключ у Уймы. А где теперь Уйма? И что стало с ключом?

– Давай договоримся, – Принц-деспот безошибочно чувствовал смены моего настроения. – Чего ты хочешь? Вернуться домой. Хорошо, я согласен помочь тебе, только…

Он вытащил что-то из-за пазухи. Чирк-чирк – искра блеснула у него под руками, разгорелась в огонек, и в ту же секунду порыв ветра из моего посоха загасил нарождающееся пламя.

– Ты любишь темноту? – он понимающе оскалился. – Я тоже. Но до определенных пределов. Подумай, что будет, если я велю своим воинам выколоть тебе глаза. Нечему будет светиться зеленым пламенем. Для тебя наступит темнота – навсегда! Навсегда!

Меня трясло. Я была свободна, с оружием в руках, и темнота была на моей стороне, но Принц-деспот становился все сильнее. То ли он владел гипнозом, то ли сам был немножечко маг, то ли внутренняя его сила и жестокость лишали меня воли, но с каждой секундой я делалась все слабее и нерешительнее, а враг – все нахальнее и мощнее.

– Ты напрасно пришла сюда, деточка, – теперь он говорил мягко, по-отечески. – Волшебный посох и несколько фокусов… для настоящего мага это мало, очень мало. На что ты рассчитывала?

Он шел вокруг клетки, и я тоже шла вокруг клетки, повторяя его путь, отступая. Принц-пленник поворачивался вслед за голосом брата. У него было напряженное, очень несчастное лицо. Принц-деспот замолк, и несколько секунд было тихо, как будто никто из нас не дышал.

– Подумай, – снова начал мой враг. – У тебя еще есть шанс, очень маленький, но все же. Отдай мне ключ, и я пощажу тебя.

Я чуть было не сказала «У меня его нет», но в последний момент прикусила язык.

– Отдай, – глядя мне прямо в глаза, он протянул руку ладонью кверху.

– Я тебя убью, – сказала я, стараясь совладать с голосом. – Я могу убить тебя в любую секунду.

– Дурашка, – он ухмыльнулся во весь рот. – Ты не посмеешь. Ты в жизни не убивала человека и никогда не убьешь – струсишь. Сейчас я подойду к тебе, и ты отдашь мне свой посох, а я за это распоряжусь, чтобы тебя не очень больно наказывали.

– Попробуй!

Он улыбнулся, обнажив белые зубы:

– И попробую. Ведь ты всего-навсего маленькая девочка, возомнившая себя магом. Иди сюда!

Он резко шагнул вперед. Я отскочила. Он преследовал меня – в темноте! Я сделала над собой усилие и перестала смотреть ночным зрением. Мои глаза погасли, но я и сама ослепла – в этом зале не было ни огонька, ни отблеска, а ведь бедный Принц-пленник сидел тут годами!

Я затаилась. Мой враг был неподалеку. Он затаился тоже. Во всем зале не было слышно ничего, кроме шелеста смужелиц и тяжелого дыхания Принца-пленника в клетке.

– Теперь ты ничего не видишь, – удовлетворенно прошептал Принц-деспот. – Не страшно?

Он сделал ошибку, когда заговорил. Теперь я точно знала, где мой враг, и рванулась прочь, топча смужелиц, огибая клетку – в темноте, наугад. Он кинулся за мной, но не догнал. Остановился.

– Ты удираешь, отважный маг. Недолго же тебе осталось бегать, – в его голосе прорвалось раздражение. – Погоди…

В темноте заскрипело колесико арбалета. Я нащупала прутья клетки. Горячая рука коснулась моей руки – я чуть не заорала. Удивительно, как в таком стылом холоде, темноте и безнадежности у Принца-пленника могут быть такие горячие руки!

– Прятки – детская игра, – бормотал деспот. – Попрощайся со свободой, девочка. Я не стану тебя убивать. Я посажу тебя в клетку, и ты будешь сидеть там одна, день за днем, месяц за месяцем, в полной темноте. Ты будешь выть от тоски. Ты забудешь человеческие слова и разучишься говорить. И ты никогда-никогда не вернешься домой!

Стрела взвизгнула возле самого моего уха и ударилась о толстый железный прут. Я услышала, как отшатнулся Принц-пленник. Принц-деспот мог застрелить брата!

Ворот арбалета заскрипел снова, очень близко, мне показалось, на расстоянии вытянутой руки. Я кинулась прочь. Под ногами хрустнула смужелица.

– Ну что, сдаешься или продолжим игру?

Задыхаясь от страха, я мигнула. Мои глаза снова вспыхнули зеленым, я увидела зал – серый, бесцветный, без теней и оттенков, увидела Принца-деспота, стоящего спиной к клетке брата. Он стоял, почти касаясь прутьев, в его руке был взведенный арбалет. Он смотрел на меня – прямо в глаза:

– Иди ко мне, бедняжка. Давай сюда посох!

От напряжения у меня заболел живот. В этом человеке было что-то жуткое, завораживающее, в его присутствии слабели колени. Мне доводилось видеть много чудовищ и страшилищ на моем веку, но он был особенный – может быть потому, что чудовище скрывалось в оболочке человека. Обыкновенного молодого мужчины с приятным, даже красивым скуластым лицом. Я знала, что не сдамся ни в коем случае, но ощущение поражения уже одолело меня. Я не собиралась победить, нет. Я собиралась с честью умереть.

Он поднял арбалет, стрела смотрела мне в переносицу. Смогу я оттолкнуть ее, как не раз отталкивала ножи? Слабость заливала меня, как прокисший заварной крем, и мне казалось почему-то, что эта стрела уже торчит у меня между глаз. Наверное, я увижу ее, прежде чем свалиться…

– Ну же?

В этот момент за спиной Принца-деспота поднялось, как луна, бледное лицо его брата. Принц-пленник выпрямился. Принц-деспот увидел, как переметнулся мой взгляд, и хотел отскочить от клетки – но черная веревка, вся в узлах, впилась в его горло и притянула обратно.

Принц-пленник стоял, глядя в темноту, все сильнее и сильнее затягивая веревку на шее брата. Принц-деспот выронил арбалет, руки его вцепились в веревку, я была уверена, что она не выдержит и порвется, но Принц-пленник, похоже, плел ее не один день, плел старательно и на совесть. Принц-деспот захрипел.

– Он задохнется!

Принц-пленник повернул голову. Разглядел в темноте мои глаза:

– Заколдуй его. Или я его задушу.

– Не надо!

Я подняла посох. Вспомнила, как обезболивала раны. Действие примерно то же, только сила стократ большая. Ну же, ладони, немейте!

С первого раза не получилось. Со второго – тоже. Принц-деспот хрипел и царапал каблуками пол. На третий раз у меня не просто ладони онемели – чуть руки не отнялись, а Принц-деспот вдруг обмяк и повис, как кукла.

– Он притворяется? – спросил Принц-пленник.

– Нет. Отпустите его!

Принц-пленник ослабил хватку. Его бесчувственный брат сполз на землю, Принц-пленник опустился на колени, все еще удерживая петлю вокруг его шеи.

– Не подходите… к двери, – пробормотала я сухими губами.

Громыхнуло так, что даже глупые смужелицы кинулись кто куда. Запахло гарью, прутья клетки покорежились, замок наполовину расплавился, дверь клетки повисла на одной петле. Я сжимала посох, не веря себе: это сделала я?!

– Я ничего не вижу, – шепотом сказал Принц-пленник.

– Вы свободны, – я задыхалась. – Осторожно, прутья горячие. Не обожгитесь.

Он не трогался с места.

– Отпустите его. На минутку. Он парализован. Мы его свяжем, – каждое слово приходилось выталкивать силой, как первоклассника на школьную сцену.

– Вы великий маг, – благоговейно прошептал Принц-пленник.

Я вспомнила, как тряслась в темноте, цепенея под взглядом Принца-деспота.

– Помогите мне, – буркнула еле слышно. – Свяжем его моим поясом.

В замке было тихо. Странная, нездоровая тишина. То здесь, то там путь нам преграждали клочья шевелящегося ковра – муравьи в панике спешили убраться прочь из замка. Тогда я приказывала Принцу-пленнику остановиться и обождать, пока бывшие воины уйдут и проход снова станет свободным.

Бывший пленник шел, едва переставляя слабые ноги. Ему было вдвойне тяжело: он впервые за много лет вышел из клетки, он тащил за собой рогожку, на которой лежал его парализованный и связанный брат. Любой другой на месте пленника давно свалился бы, а этот шел, хрипло дышал, утирал со лба пот и время от времени повторял в пространство:

– Я счастлив…

Пока было темно, Принц-пленник шел за мной на слух. Когда в стенах стали появляться окна, из глаз его покатились слезы, и он уже не мог смотреть. Пришлось оторвать рукав от его ветхой рубашки и завязать ему глаза.

Я шла, твердо зная, что в чужом замке мне предстоит разыскать Уйму. У людоеда – наш пропуск за Печать. А еще рядом с Уймой должен быть Принц-саламандра… Мамочки мои, да ведь мы отыскали для Оберона всего лишь трех принцев! А сколько времени на это потрачено, сколько сил, сколько опасностей пришлось пережить! И ведь совершенно не понятно, где искать еще двоих. Проклятые сестры-хранительницы!

Я услышала топот и прижалась к стене. Принц-пленник поступил так же – тонкий слух делал его почти что зрячим. Мимо нас, не глядя, пронеслись два стражника – они были искусаны муравьями, но, судя по бодрому бегу, вполне здоровы. Если бы не ужас, перекосивший их лица, можно было бы подумать, что эти двое спешат исполнять чье-то важное поручение.

Они убежали. Топот затих вдали.

– Пойдем за ними? – шепотом спросил Принц-пленник.

– Я боюсь… – начала я, и мне не понравилось такое начало. – Я думаю, нам надо идти как раз туда, откуда они прибежали.

Сделалось тихо.

– Тогда пойдем, – сказал Принц-пленник.

Мы двинулись дальше. Иногда я останавливалась, чтобы посмотреть на Принца-деспота. Паралич все еще действовал: деспот мог только дышать и смотреть. И он смотрел на меня, да так, что мне всякий раз делалось жутко.

– Скажите, как выглядит место, где мы сейчас находимся?

– Довольно широкий коридор… Справа лестница, узкая, черная, а на перилах, погоди-ка… Да. Шипы. Интересно, это чтобы стражники по перилам не катались? Слева что-то вроде высохшего фонтана в стене, цветочки из белого мрамора.

– Я знаю, где мы, – он устало опустил плечи. – Пойдем к выходу?

Я прислушалась. Как тихо! Как будто и не было никакого боя, как будто все обитатели замка разом вымерли.

– Нет. Мне надо найти друзей. Вы поможете мне отыскать тронный зал… что-нибудь такое? Где все обычно собираются?

– Помогу, – сказал он после длинной паузы. – Скажите, Лена… Чем это пахнет?

* * *

Чем дальше мы шли, тем отчетливее становился запах. Тяжелый, сладковатый, такой гадкий, что у меня желудок то и дело подступал к горлу. Мне вовсе не хотелось знать, что может так пахнуть, но так выходило, что с каждым шагом источник запаха становился все ближе.

Навстречу нам пробежало еще несколько стражников. Они неслись, не обращая внимания ни на своего господина, побежденного и связанного, ни на меня с посохом, ни на Принца-пленника с повязкой на глазах. Они уносили ноги, спасали свои жизни, а на все остальное у них просто не хватало времени.

Я повела посохом, и он пообещал мне впереди опасность. Такую опасность, что я сделала шаг, другой – и остановилась.

Может быть, Уйма вовсе не там? И Принц-саламандра давно уже сбежал из замка, и они вместе ждут меня снаружи, в рощице у дороги?

Я прекрасно понимала цену таким рассуждениям. Нет, мне надо было узнать, что случилось в замке, что напугало стражу и куда девался Уйма – только тогда я смогу, если повезет, посмотреть в глаза Оберону и когда-нибудь вернуться домой.

– За поворотом кто-то есть, – сказал Принц-пленник. Я уже не в первый раз замечала, что его слух в некоторых ситуациях оказывался полезнее, чем мои глаза.

– Выходи! – я подняла посох. – Мы знаем, что ты там!

Маленькая тень шагнула из-за угла и остановилась в пяти шагах передо мной. Максимилиан!

Некромант всегда был очень бледен, но теперь прямо-таки позеленел. Белые космы прилипли ко лбу. Один глаз заплыл, как от удара.

– Ты сбежал? – спросила я резко. – Бросил их?

Он молчал.

– Отвечай!

Он перевел взгляд на Принца-пленника:

– Кто это с тобой?

– Кто надо… Принц-пленник и Принц-деспот, кто же еще!

Его уцелевший глаз округлился. Он осторожно обошел нас (Принц-пленник медленно поворачивался, чтобы оставаться к нему лицом) и остановился, глядя на парализованного и связанного врага.

– Принц-деспот, – прошептал он. – Это _ты_его одолела?

– Это он его одолел, – я кивнула на Принца-пленника.

– Нет, – сказал Принц-пленник. Деспот молчал. Его холодные глаза буравили теперь уже Максимилиана.

– Кто же такой этот Оберон, – медленно сказал некромант, – что ради него ты смогла… Он в самом деле великий король?!

– Просто хороший человек, – буркнула я.

– И все напрасно, – плечи Максимилиана опустились. – Все напрасно… Где ключ от Печати? – он вскинул голову и уперся в меня единственным черным глазом.

– Уйма… – я запнулась.

Максимилиан застонал:

– Все пропало… Там Принц-чума, в этом зале. Он ждет тебя. Говорит, что хочет поговорить с тобой о важном деле. Говорит, что ты непременно придешь.

Уж как ни страшно и тяжело мне бывало за Ведьминой Печатью, но известие о том, что меня ждет для разговора Принц-чума, готово было стать последней каплей. Я прислонилась к стенке и чуть не выронила посох.

– Спасайся, – шепотом сказал Максимилиан. – Беги куда хочешь. Я ждал тебя… чтобы предупредить.

– Ты? Ждал? Чтобы предупредить?!

– А жальче всего ключа от Печати, – Максимилиан меня не слушал. – Ничего. Я вернусь в замок к мачехе. После того как вы погибнете, ваши друзья снова смогут войти к нам, и я дождусь их. Я расскажу им правду о вашей гибели и где я вас похоронил… И в награду они возьмут меня за Печать. А не возьмут – я убью их и украду ключ, и все равно убегу отсюда! – он почти плакал.

– Успокойся, – мне было плохо, в животе бурлило, и колени дрожали. – Чтобы уйти отсюда, тебе не обязательно нас хоронить. А Принц-чума… – я собралась с духом. – Мне все равно надо было с ним кое о чем поболтать. Так что все удачно получилось.

Максимилиан разинул рот. Даже заплывший его глаз раскрылся шире.

– Не позволяй ему касаться тебя, – вдруг сказал Принц-пленник. – Любой, к кому он прикоснется, умрет.

* * *

Я вошла в тронный зал – одна.

Принц-пленник и Принц-деспот остались на попечении Максимилиана. Не то чтобы я доверяла некроманту. У меня просто не было выбора.

Подходя к залу, я чуть не задохнулась от зловония, но стоило переступить порог – запах пропал.

Это был тот самый зал, где когда-то – давным-давно – Принц-деспот кормил нас ужином с отравленным вином. Теперь здесь не было столов. Огромный зал был пуст, в центре лежал мертвый Мастер-Генерал со стальной спицей в груди. Застывший взгляд его был устремлен в потолок.

Вокруг полководца валялись в разных позах еще несколько неподвижных тел, среди них и доктор-отравитель. По залу было разбросано оружие, а пол покрыт сплошным ковром из раздавленных муравьев. Мне стало немного легче, когда я увидела, что многие из лежащих людей дышат, хотя и с трудом.

Никто не спешил раненым на помощь. Стражники, слуги, лакеи стояли под стеночкой неподвижно, как барельефы. Все смотрели вниз.

В дальнем конце зала, на троне Принца-деспота, восседал незнакомый человек. Рядом, очень близко, стояли Уйма и Принц-саламандра, плечом к плечу. У меня чуть отлегло от сердца: по крайней мере, их еще не убили. Правда, Уйма, голый до пояса, был весь в кровище, рука перевязана обрывком рубахи. А Принц-саламандра дрожал так, что подрагивали чешуйки на черном трико. Все думали, что он трус, никто не знал, что ему просто холодно!

Я, как могла, улыбнулась саламандре и заставила себя посмотреть на того, кто сидел на троне.

Он был сухощавый, бледный, только на скулах горели два красных пятна, словно румяна. Высокий лоб был перечеркнут маленькой железной короной. Коричневые губы чуть улыбались. В мутноватых глазах отражался зал, замершие люди, мне показалось, что я вижу свое отражение – маленькая фигурка с посохом, остановившаяся в широких дверях…

– Входите, маг дороги, – у Принца-чумы был мягкий бас, такой низкий, что я вздрогнула. – Я ждал вас, и вот эти господа ждали вас довольно долго. Нам нужно поговорить.

Я не хотела к нему приближаться. Но из вежливости сделала пару шагов вперед:

– Я слушаю… Принц-чума.

Он улыбнулся шире:

– Очень хорошо, что вы уже знаете, кто я такой. А говорить я хотел вот о чем: мне сказали, что вы здесь с особой миссией. По приказу короля Оберона вы собираете Принцев, чтобы отправиться за Печать и выдать за них пять прекрасных принцесс. Это правда?

– Да, – ответила я едва слышно.

– В таком случае вы, вероятно, не откажете и мне? Я вдовец вот уже много лет. Получить принцессу в жены – мое заветное желание. Насколько я знаю, у вас еще остались вакансии, – он смотрел мне в глаза, – то есть свободные места для женихов?

Все стоявшие у стен пожирали меня глазами. От их взглядов мне не делалось легче.

– Да, – ответила я едва слышно. – То есть… Н-нет. Нет. Уже не осталось мест.

– Как так? – Принц-чума поднял пушистые серые брови. – Ведь вам нужно пять принцев, не так ли? А вы нашли только одного? – он кивнул на трясущегося Принца-саламандру.

– Троих, – сказала я еще тише.

– Пусть троих, – Принц-чума кивнул. – А принцесс пять, я ведь правильно считаю?

Почему Уйма и саламандра стоят к нему так близко?

Будто услышав мою мысль, людоед сделал шаг в мою сторону. Вернее, полшага.

– Стоять, – негромко бросил Принц-чума. – Еще одно движение, дикарь, и я тебя обниму.

Я ударилась в панику.

Внешне ничего не изменилось – я все так же стояла у дверей, приклеившись подошвами к полу зато внутри – в душе – уже бежала прочь, не разбирая дороги, ударяясь о стены и обо всем забыв – точь-в-точь как бежали те стражники, которых мы встретили в замке. Уши заложило от отчаяния – после стольких трудов прийти к такому концу! Выхода не было, ни лазейки, ни щелочки, все пропало!

– Итак, – Принц-чума снова обращался ко мне, – мы можем отправиться за Печать прямо сейчас. Я буду великодушен: пусть принцы, которых вы избрали, идут с нами. Мы составим дружную веселую компанию!

– Можно узнать, – спросила я хрипло, – что стало с вашей предыдущей женой?

– Разумеется, она умерла. Иначе я не был бы вдовцом.

– А… – я еле могла говорить. – А отчего?

Принц-чума печально покачал головой:

– Я понимаю, о чем вы. Эти принцессы вам родня?

– Нет.

– Они вам близкие подруги?

– Нет.

– Так что вам за беда?

Легкий шепоток пронесся по залу.

– Соглашайся, – выдохнул кто-то совсем близко за моей спиной. – Соглашайся… Уводи его… соглашайся…

– Король Оберон обещал принцессам свадьбу, а не похороны, – выдавила я.

Принц-чума понимающе кивнул:

– Разве они собираются жить вечно? Сперва свадьба. Потом похороны. Видите ли, я и без того себя во многом ограничиваю, У меня нет друзей, которым я мог бы сердечно пожимать руку два раза подряд. У меня нет женщины, которую я целовал бы дважды. Я редко выхожу к людям, но когда я появляюсь – я вправе рассчитывать на уважение… хоть небольшое. Разве мы не можем договориться?

Я молчала.

Принц-чума поднялся со своего трона легко, как бабочка с цветка. Сделал шаг – и оказался в центре зала. Испуганно отшатнулись людоед и Принц-саламандра, люди вжались в стены, желая сделаться плоскими, как обои.

Я осталась стоять, но не от великой храбрости. У меня ноги отнялись, вот и все. Будто кто-то другой, не я, вскинул посох… Ударил зеленой молнией по длинной черной фигуре в центре зала…

Ахнула толпа. Принц-чума даже не пошатнулся, молния прошла насквозь, как лучик сквозь воду. Он сделал еще шаг – и остановился прямо передо мной. Я чуть не выронила свое оружие.

Нет, у него не грим лежал на щеках. Это горел лихорадочный румянец. А глаза и вправду были огромные, мутновато-зеркальные, так что я могла видеть свое перевернутое отражение, как в близко посаженных автомобильных фарах.

Он вытянул руку. Его палец замер в сантиметре от моего носа.

– Ну почему же ты не хочешь со мной дружить? – спросил он шепотом. – Дружба со мной сильно облегчает жизнь. А?

– Там за Печатью полно людей, – прошептала я, глядя на его палец. Ноготь был аккуратно подстрижен и отшлифован.

– Ну и что? Пойми меня правильно, горы трупов – это неприятно и некрасиво. Но я одинок. Я скучаю. Мне нужна жена.

– Возьмите себе…

– …кого-нибудь другого? – он прищурился. – Какая ты добрая девочка! Кого-нибудь другого, незнакомого, кого тебе не жалко, так?

– Мне всех жалко.

– Начни с себя. Ты себя ведь жалеешь?

– Уберите руку! – прохрипела я. Он вдруг послушался. Чуть отступил, скрестил руки на груди:

– Я ведь все равно пройду за Печать. Ключ у твоего людоеда, в кожаном мешочке на поясе. Либо отдаст мне сам, либо сниму с мертвого.

– Как вам всем хочется за Печать… – пробормотала я с тоской.

– Что?

– Ничего… А что будет, если я скажу «нет»?

– Высокая температура. Озноб. Ломота во всем теле. Рвота. Судороги и смерть. Вот что будет. Решай.

Я мигнула. Перед глазами расплылась вдруг синева, будто мелькнул край неба – и погас. Я так устала за эти дни. Я так подвела Оберона. Я сама себя подвела… Мне надо домой. Отлежаться и все забыть. Только вернуться бы за Печать, там я сама справлюсь. Один шаг – и я в другом мире, до свидания, разбирайтесь без меня. Без меня! Оберон могущественный маг, пусть он сам ищет способ договориться с чумой из-за Печати…

Договориться с Чумой!

Моих ноздрей снова коснулся запах. Тот самый, который мучил меня всю дорогу к тронному залу. Я догадалась, чем это пахнет.

Горло пересохло, поэтому я не сразу смогла заговорить. Я отступила на шаг, потом еще на шаг. Мутноватые глаза Принца-чумы глядели не отрываясь. Я себя не обманывала: ему хватило бы одного движения, чтобы дотронуться до меня.

– Ты… иди ты… пошел ты…

Я так и не решилась договорить до конца. Впрочем, Принц-чума сам уже догадался, куда именно я его посылаю. Он улыбнулся с сожалением и раскинул руки, собираясь заключить меня в объятия. Я зажмурилась…

– Н-на!

Меня накрыло будто хрустящим полиэтиленом. Я подумала было, что именно так человек чувствует прикосновение Принца-чумы, и облилась холодным потом, но визг, от которого лопались уши, вопли и топот разбегавшейся толпы заставили меня открыть глаза.

Принц-чума был рядом. За полупрозрачной стенкой, похожей на пленку, которой накрывают парники. И он бился в эту пленку, пытаясь прорваться ко мне. Пленка хрустела, но пока держала.

– Беги! Беги!

Меня схватили за руку и поволокли прочь из зала. И это был не Принц-чума. Это был взъерошенный, бледный Максимилиан. Он оттащил меня к стене, и вовремя: нас чуть не затоптала обезумевшая от страха толпа.

– Я его задержал… Минуты на две…

– – Так это ты сделал?!

– Я… все-таки некромант, – он улыбнулся с угасающей гордостью. – Только он все равно сильнее. Где Уйма? Нам надо уходить за Печать, здесь ни тебе, ни мне больше не жить.

– Уйма! – закричала я, но в стонах и воплях обезумевших людей меня в двух шагах нельзя было расслышать. Тогда я вскинула посох и ударила сигнальным лучом в потолок.

Посыпалась пыль и каменная крошка. Я ударила еще. Максимилиан закашлялся. В дверном проеме, подернутом пылью, как туманом, вдруг возник огромный силуэт людоеда. За ним я разглядела Принца-саламандру и чуть не засмеялась от облегчения.

Уйма обхватил меня лапищами, так что я чуть не задохнулась:

– Он коснулся тебя?!

– Нет. Максимилиан…

– Бежим! – завопил некромант. – За Печать!

– Погодите… Тут Принц-пленник и Принц-деспот!

– Что?! – Уйма разинул рот.

– Если их не затоптали, – пробормотал Максимилиан себе под нос. – Один слепой, один парализованный, с ними нам не уйти далеко!

– Мы должны, Макс, – прохрипела я.

– Дура! Дура! – в глазах его – и нормальном, и оплывшем – загорелась прежняя злость. – Идиотка! Зачем я старался! Он сейчас придет!

Не слушая его, я повернулась и кинулась туда, где остались братья-враги.

* * *

– Лена, это ты?

Принц-пленник стоял, вжавшись в стену. Рогожка с парализованным врагом лежала у его ног.

– Я.

– Что происходит? Чума…

– Он здесь! – взвизгнул Максимилиан. – Он за нами гонится! Он…

Порыв ветра. Порыв отвратительного запаха. Темная тень возникла в конце коридора. Одно движение – и она стала ближе шагов на десять.

– Стой!

Я вскинула посох, но Максимилиан оказался быстрее. С кончиков его длинных гибких пальцев сорвались будто кусочки серого теста, хлюп! – и они растеклись пленочкой между нами и надвигающейся бедой. Бабах! – я не успела удержаться, мой посох разразился молнией, прорвал дыру в защитной пленке, и в эту дыру с ухмылкой пробрался Принц-чума!

– И-и-и!

Максимилиан заругался так страшно, что я даже понять его не смогла. И еще раз взмахнул пальцами. Новая пленка возникла в нескольких шагах от нас, Принц-чума вломился в нее всем телом, но пленка выдержала.

Уйма забросил на плечо парализованного Принца-деспота. Я схватила за руку слепого Принца-пленника и кинулась за людоедом. Принц-саламандра побежал за мной, а позади всех несся Максимилиан. Он бежал и ругался, ругался и бежал, и скоро его брань превратилась для меня в монотонную музыку, вроде барабанного бумканья, задающего ритм гребцам на галере. Иногда некромант оборачивался и залеплял коридоры за нашей спиной новыми полотнищами защитной пленки.

– Уйма! Ты знаешь, где выход?

Людоед обернулся. Я услышала, как он дышит. Редкий случай – обычно Уйма дышал бесшумно. Он ранен, поняла я. И тащит на себе мужчину, почти такого же тяжелого, как он сам. Может, Максимилиан был прав, и нам следовало бросить принцев и спасать свои шкуры?!

За моей спиной кто-то упал. Я обернулась: на полу лежал Принц-пленник. Он потерял сознание на бегу – еще бы, ведь он столько лет провел в клетке!

– Приплыли, – сказал Максимилиан. – Все из-за тебя. Дура.

Я огляделась. Мы были в каком-то коридоре, я понятия не имела, где выход и куда бежать дальше. Уйма утер лоб, размазав по лицу кровавые полоски. Некромант злобно щерился.

– Здесь камин, – сказал Принц-саламандра.

Я повернула голову. В комнате налево и в самом деле имелся камин, огромный, как кузов самосвала. Холодный. Пустой. Я хотела сказать принцу, что здесь он, к сожалению, не согреется, но не смогла. Я тоже задыхалась.

– Каминная труба, – не сдавался саламандра. Я представила себе, как мы будем тащить вверх по трубе парализованного Принца-деспота, и улыбнулась почти так же криво, как Максимилиан.

– А я в детстве… трубочистом, – закончил свою мысль Принц-саламандра.

– Вы?!

– Ну такая игра…

Странно. Принцы играют в трубочистов. Правда, учитывая их любовь к огню и каминам…

– Я тоже, – сказал вдруг Максимилиан, и я вспомнила, как он впервые появился передо мной. Из каминной трубы.

– У меня есть веревка, – саламандра коснулся пояса. – Я всегда ношу с собой.

И, не дожидаясь возражений, он шагнул к камину, влез в него и запрокинул голову, изучая трубу.

Мои ноздри дернулись. Из ближайшего коридора опять потянуло знакомым тошнотворным запахом.

– Уйма… – я обернулась к людоеду. – Если тебе тяжело…

Он не дослушал. Поправил на плече Принца-деспота и, закряхтев совсем по-старчески, полез в камин.

– Погоди! – крикнул саламандра уже из трубы. – Я спущу тебе веревку!

– Мы оторвались, правда?

Тишина.

Мы лежали на траве у дороги, не потрудившись отыскать себе убежище. Даже костер не стали бы разводить, если бы не Принц-саламандра – он так продрог, что теперь сидел, скрючившись, в пламени и все тянулся и тянулся за новыми сухими ветками. Топливо заканчивалось.

– Мы оторвались? – повторила я с надеждой.

– Нет еще, – проскрипел Уйма.

Повязка на его руке была черной от крови. Глаза болезненно поблескивали. У людоеда поднималась температура.

– Дай-ка я тебя полечу, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Нам надо идти дальше, – прошептал Принц-пленник.

Темным вечером он снял повязку с лица. Свет костра мешал ему, но принц мужественно привыкал. Никогда прежде я не видела человека с такими огромными зрачками.

– Мы не можем идти, – я разглядывала глубокую рану Уймы. – Все просто с ног валятся. Кто потащит вашего братца?

Принца-деспота понемногу отпускал паралич, зато теперь он был связан руками людоеда, а значит, все равно что закатан в бетон. Зато его взгляд провожал меня, куда бы я ни повернулась, и очень мешал сосредоточиться.

У Принца-саламандры закончилось топливо. Он вылез из догорающего костра (чешуйки его черного трико дымились), огляделся.

– Возьми мой топор, – предложил Уйма.

– Благодарю…

Вооружившись топором, Принц-саламандра побрел к корчеватому дереву на обочине.

Мои ноздри дрогнули. С тех пор, как мы выбрались из замка, меня преследовал этот запах. Вокруг пахло свежей травой, дымком и полем, а мне казалось, что над дорогой стелется запах чумы. Но этого не может быть: мы оторвались довольно далеко. А может, Принц-чума и вовсе остался в замке?

Я плохо помнила, как мы выбирались через каминную трубу. Принц-саламандра поднялся первым и сбросил веревку. К счастью, труба была такая широченная, что в нее могли влететь плечом к плечу три толстые ведьмы на помелах. А уж щуплому Максимилиану там вообще было раздолье – он мог мотаться вверх-вниз, как йо-йо на резинке.

Помню, я протянула ладонь над головой лежащего без чувств Принца-пленника и сказала «Оживи». И Принц пришел в себя и поднялся, а я зашаталась, как бумажная кукла на ветру.

Помню, продели веревочную петлю под мышки Принца-деспота и так втащили наверх. А Принц-пленник поднялся сам, на ощупь отыскивая железные скобы. А Максимилиан ругался и подталкивал его снизу.

Помню, как все сильнее тянуло из коридора сладковатым гнилостным запахом. Когда я была в трубе, этот запах вдруг взлетел снизу, прорвался сквозь копоть и сажу, забивавшие мне дыхание, и подхлестнул таким ужасом, что я сама не помнила, как оказалась наверху.

А там, оказывается, была не крыша, а гранитный склон, такой крутой, что Принц-пленник чуть не сорвался. Труба, из которой мы выбрались один за другим, складывалась из грубо отесанных булыжников, и вот я бабахнула по этой трубе молнией из посоха, и труба превратилась в груду камней и обрушилась вниз. И мне очень хотелось верить, что Принц-чума был как раз там, внизу, в камине, и вся эта куча здоровенных каменюк упала ему на голову.

Хотя, конечно, никто в это не верил. Мой посох вел себя спокойно, когда я пыталась нащупать опасность впереди, и дергался как сумасшедший, когда я обращала его назад – туда, откуда мы сбежали.

Плохо помню, как мы спустились на землю по замусоренным водосточным желобам. Хрустела грязь под ногами, валялись крысиные и птичьи скелеты, Уйма тащил Принца-деспота и дышал все громче, и кровь из людоеда все текла и текла. Я останавливала ее – на несколько минут, не больше, а потом повязка снова пропитывалась и чернела, и не было времени остановиться и затянуть как следует рану. Максимилиан шел позади всех, часто оглядывался и ругался вполголоса, я различала только: «Дура, дура! Идиотка! Недоразвитая!»

Мы долго не решались выйти на дорогу, пробирались какими-то тропинками и лезли сквозь колючие кусты, но вскоре некромант сказал, что это бесполезно: Принц-чума нас все равно учует, а по дороге мы сможем идти в три раза быстрее. И мы выбрались на дорогу и припустили так быстро, как только позволяли нам усталость, раны и тяжеленный Принц-деспот.

То справа, то слева возникали виселицы, и Максимилиан всякий раз облегченно вздыхал, если петля оказывалась свободной. А если нет – он втягивал голову в плечи. А я, честно говоря, так устала и такого натерпелась, что даже на висельников почти не обращала внимания. К вечеру мы окончательно выбились из сил и упали на эту вот траву у дороги.

Принц-саламандра возвращался к костру, волоча топор по земле. У него хватило сил срубить одну только ветку, наполовину сухую. Он бросил ее в огонь и лег сверху, лицом вниз.

– Нам надо идти, – нервно сказал Максимилиан. – Если мы поднажмем, к рассвету, может…

– Смеешься – к рассвету? – заскрипел Уйма. – Тут еще топать и топать! А с поклажей…

Он покосился на Принца-деспота. Тот лежал, не сводя с меня пристальных глаз.

– А давайте его повесим, – шепотом предложил Максимилиан. – Это ведь он понаставил все эти виселицы! Это же он велел… – он запнулся. – Будет справедливо, если повесить его, как прочих, и пусть болтается. Никто даже знать не будет, что это за падаль, воронье его съест, и следа не останется!

Принц-деспот наверняка уже мог говорить. Но молчал, только смотрел. И почему-то смотрел на меня.

– Он нам нужен, – сказала я. – Он нужен Оберону.

– У вас только три принца! – Максимилиан привстал. – А надо пять! Обещание все равно не будет исполнено. А если Принц-чума нас догонит…

– Будет четыре, – проворчал Уйма.

– Не будет никого!

Максимилиан замолчал и грустно взялся за голову.

* * *

Принц-саламандра, кажется, заснул, лежа грудью на мерцающих угольях. Принц-пленник задремал, растянувшись на траве. Ему снились кошмары – он вздрагивал, бормотал, ноздри его раздувались. Возможно, во сне он слышал тот самый запах, что не давал мне покоя.

Принц-деспот глядел на меня. Чтобы не доставлять ему такого удовольствия, я обошла вокруг костра и подсела к Уйме.

– Ну… ты как?

– Хорошо, – людоед приподнял веки. – Нам надо добыть телегу и лошадей.

– Где?

– Где хочешь. Пошли Макса. Он добудет.

Некромант спал, по-детски подложив под щеку кулачок.

– Уйма… – я запнулась. – Что там было? Откуда он взялся?

Он без объяснений понял, о ком я спрашиваю.

– Мы сражались. Вернее, это они сражались – муравьи, а мы только шли за ними и помогали. Эти стражники – отважные ребята, они скоро догадались жечь их огнем, обливать водой. Но муравьев было много. Как песка на нашем острове. Мы вломились в тронный зал… И тогда Мастер-Генерал вдруг упал. Я не знаю, как это возможно, но его убили.

– Его не убили! Он предатель!

И я рассказала Уйме о том, что видела в подземелье. Как начальник стражи прибежал за помощью, и как Мастер-Генерал встал в другом своем теле и собрался вести наших врагов на последний бой.

Уйма долго молчал.

– Если бы они сошлись лицом к лицу… – начала я.

– Так не бывает. Он один, только один живой Мастер-Генерал. Наш упал и умер. Тот, другой, поднялся.

– Он нас предал.

Уйма ничего не сказал.

– Что было дальше? – снова спросила я.

– Генерал упал. Муравьи разбежались. Стражники все еще боялись и орали, и кидались факелами, а мы с саламандрой еще наступали и теснили их, но очень скоро стало наоборот. Мы оказались вдвоем против трех десятков…

– А Максимилиан?

– Он исчез, как только Генерал грохнулся. Сообразительный мальчишка.

– Он меня спас.

– Да… А в ту минуту я подумал – все, Уйма, предстоит тебе пить пиво где-то в посмертных чертогах, если, конечно, и туда не пробрались еще негодные некроманты. И тогда…

Уйма замолчал.

– Что?

– Он пришел.

– Как?

Уйма снова прикрыл глаза:

– Я не заметил. Было тесно – и вдруг стало пусто. А он уже сидит на троне. Я не знал, кто это, но когда увидел их синие от страха рожи…

Я содрогнулась. Потерла нос, чтобы прогнать воображаемый запах.

– Ты храбро с ним говорила, – сказал Уйма.

И снова сделалось тихо.

– Уйма, – начала я еле слышно. – Теперь я понимаю, почему Оберон не пускал меня за Ведьмину Печать и сам не хотел идти. Теперь я поняла.

Людоед облизнул пересохшие толстые губы:

– Почему?

– Вот хотя бы эти муравьи. Они жили себе спокойно в своих муравейниках. И вот пришли мы с Мастер-Генералом и погнали их вперед непонятно зачем, чтобы они кусали людей, а их за это жгли факелами…

– Муравьи, – бросил Уйма с презрением. – Нашла, кого жалеть.

– Для некоторых что муравьи, что люди. Лишь бы приказ выполняли.

Уйма мельком глянул поверх костра в ту сторону, где лежал связанный Принц-деспот.

– Это очень подлый мир, – я перевела дыхание. – А Оберон не хотел, чтобы ради него совершалась подлость.

– Подлость? – Уйма приподнялся на локте. – Ты спасла Принца-пленника! Ты…

– А что будет с Принцем-саламандрой? – я понизила голос. – Он поругался с отцом ради рыжей невесты! А где она, эта невеста? Может, вместо невесты теперь всем будет чума?

Уйма свел брови, но ничего не сказал.

– А Мастер-Генерал? – продолжала я. – Может быть, я убила его насовсем!

– Невелика беда. Оживет в другом теле.

– А все те люди, которых вы положили при штурме? Они оживут?

Я замолчала. Принц-саламандра спал, подрагивая от холода. Костер совсем догорел.

– Ты говоришь не как воин, а как девчонка. Замки всегда штурмуют и всегда защищают. Ради великой цели…

– Вот именно. А Оберон не хотел быть этой самой «великой целью». Этим он отличается от всех. И от тебя, и от меня.

Уйма задумался. На чешуйчатом трико Принца-саламандры выступили капельки росы. Завозился Максимилиан, сел, почесал растрепанную белобрысую голову:

– Уже? Уже идем?

И снова упал сонный.

– Уйма, – сказала я жалобно. – Как я буду смотреть в глаза королю? Мы столько всего натворили… а пяти принцев все-таки не нашли.

– Погоди, – буркнул людоед, отворачиваясь. – Может, ты его больше не увидишь никогда.

* * *

На рассвете мы с Максимилианом добыли в соседнем поселке и телегу, и лошадь. Хоть у нас были с собой серебряные монеты, нам пришлось сначала отбиваться от собак, потом долго стучать в низенькую дверь, потом уговаривать хозяев, что мы не собираемся их убивать. Ничего не помогало – они либо хватались за колья, либо валялись в ногах и просили помилования. Максимилиан высыпал деньги на землю перед порогом, мы кое-как впрягли лошадь в телегу (одной бы мне ни за что не справиться) и вывели на дорогу.

Поднялось солнце. Мы погрузили в телегу Принца-деспота и Принца-пленника, который опять ослабел. Максимилиан вскарабкался на лошадь верхом, а Принц-саламандра побежал рядом, пытаясь согреться.

Уйма шел сам, только иногда позволяя себе взяться за борт телеги. А я собралась с духом, оттолкнулась от пыльной земли и немножко взлетела.

В свете солнца измученная серая земля казалась золотой. Золотились виселицы у обочин. Золотая лошадь тянула телегу, Максимилиан повизгивал и посвистывал, колотя пятками по круглым лошадиным бокам. Я поднялась выше, задыхаясь от плотного ветра, стараясь, чтобы меня не слишком сносило в сторону. Игольчатая радость заколола в подушечки пальцев: я лечу! Я умею летать!

Я увидела деревню, где мы добывали лошадь, потом поднялась еще выше и увидела замок. Он едва угадывался в утренней дымке. Налетел ветер, и меня вдруг обдало знакомым смрадом! Я присмотрелась… Померещилась мне черная точка на краю дороги – или нет?!

Я чуть не свалилась из поднебесья. Приземляясь, ушибла ступню.

– Что? – крикнул на ходу Уйма.

Я тяжело вскарабкалась на край телеги:

– Гони, Макс! Он идет за нами! Он идет!

Максимилиан на секунду обернулся. Я увидела его бледное лицо, глаза-щелочки и рот-ниточку. В грязных волосах горело рассветное солнечное золото.

– Пошла! – он шлепнул ладонью по коричневому крупу, да так, что пыль полетела. – Пошла!

Толстая лошадь нехотя перешла на рысь.

Ступени, ведущие к пещере, были покрыты истлевшим красным ковром. Максимилиан тут же поскакал вверх – он оказался самым выносливым, а может быть, самым напуганным. Принц-пленник рухнул на нижней ступеньке, Принц-саламандра помог ему подняться, но сам едва не упал.

Был вечер. Быстро темнело. Уйма едва держался на ногах, я боялась, что он вот-вот потеряет сознание. В спешке я плохо залечила ему рану, и там, кажется, началось воспаление. Ничего, успокаивала я себя. Еще немного, вот мы пройдем сквозь Печать, и Оберон живо поставит Уйму на ноги.

И тут впервые подал голос Принц-деспот.

– Развяжи меня, – сказал он. – Неужели ты думаешь, что я откажусь пойти за Печать ради удовольствия встретиться с чумой?

Он обращался ко мне и только ко мне.

– Я вам не доверяю, – сказала я, глядя ему в брови.

Лицо, покрытое фигурным загаром, подернулось легкими морщинами, будто трещинками. Принц-деспот ухмылялся.

– У тебя нет выбора.

– Освободим… ему… ноги, – подал голос Уйма, задыхаясь на каждом слове. – Я… прослежу.

Уйма сам перерезал ремни, стягивавшие ноги Принцу-деспоту. Тот поднялся не сразу, но все-таки встал и, не оглядываясь на нас, двинулся вверх по лестнице. Я на всякий случай нацелилась на него посохом, но он просто шел и шел, иногда оступаясь и падая, поднимаясь без посторонней помощи (а у него ведь были скручены руки!) и продолжая путь. Да, подумала я. У меня, конечно, злобные враги, но в мужестве никому из них не откажешь.

Мы растянулись цепочкой: впереди Максимилиан. За ним два принца, саламандра и бывший пленник, за ними ковыляющий Принц-деспот. За ним Уйма и, наконец, я – с посохом наперевес.

Я шла и оглядывалась. Чем выше мы поднимались, тем дальше просматривалась дорога. Замок, где мы повстречались с Максимилианом, стоял пустой и темный – не то вымерли, не то затаились. Некроманта это совсем не волновало – вот он уже добрался до верхней площадки и бегом припустил по каменному карнизу.

Принцы и людоед ступили на карниз один за другим. Оттуда рукой подать до пещеры… Мамочки мои! Неужели мы все-таки вырвемся?!

Я на секунду остановилась на самом верху лестницы. Посмотрела на горизонт дневным зрением, потом мигнула и посмотрела ночным.

Темная точка вдали была не больше яблочного зернышка. Рывок – и вот она уже размером с половину спички. Рывок – и уже можно различить человеческую фигуру в нескольких километрах от нас. Еще рывок…

Ноздри мои задрожали. Я развернулась и, спотыкаясь, кинулась вдогонку за принцами:

– Скорее! Бегите к Печати, он сейчас будет здесь!

* * *

– Развяжи меня, – не то попросил, не то потребовал Принц-деспот.

Мы стояли перед рвом, через который была перекинута тонкая труба. Слева зияла пустота. Справа ров был завален камнями (и костями, вспомнила я), покрыт копотью, но вполне проходим.

Максимилиан перебирался с камня на камень с невиданной прытью. Видно было, что он знал эту дорогу, наведывался сюда не раз и не два. Некромант и потомок некромантов, вспомнила я. Но сейчас не время об этом задумываться.

Принц-саламандра чуть не тащил на себе Принца-пленника. В темноте пещеры тот снял повязку с глаз, но силы его давно подошли к концу.

– Скорее! – крикнул Уйма. – Быстро через ров, я пойду последним!

– Развяжи меня, иначе мне не дойти, – повторил Принц-деспот.

Я провела навершием посоха по ремням, стягивающим его руки. Ремни упали. Руки повисли плетьми. Я вспомнила, как освобождала Максимилиана, только тот был щуплый мальчишка, а этому я едва доставала до груди.

– Зря, – проворчал Уйма. – Живее. Вперед.

– Я за тобой, – сказал ему Принц-деспот.

– Сейчас! – Уйма осклабился. – Пущу я тебя за спину, жди! А ну пошел, коли не хочешь быть падалью!

К моему удивлению, Принц-деспот послушался. Зашагал с камня на камень – ноги у него были длинные, он шел легко и уверенно, успевая на ходу разминать онемевшие руки. Я подумала: как быстро он пришел в себя! Нам на правилах дорожного движения рассказывали, что если слишком долго держать на руке жгут – рука отмереть может…

Хотел ли Оберон, чтобы ради его Обещания кого-то связывали, скручивали, тащили под венец силой?

Я сползла с края рва, спрыгнула на камень и почуяла запах. Принц-чума был уже здесь. Он входил в тоннель, который мы только что прошли.

А если он прорвется через Печать вслед за нами?!

Мысль была такая страшная, что я замерла на секунду. Уйме пришлось подтолкнуть меня в спину:

– Заснула?!

– Мы не можем… – я задыхалась. – Если он… мы должны…

– Вперед! Вперед!

Я зажмурилась от страха и подумала: если не успеем – раздавлю ключ. Наступлю на восковой отпечаток Гарольдова пальца, чтобы чума не мог пройти и никто не мог пройти… Мамочки!

Я упала, ушибла колено. Поднялась. Вот уже край рва, осталось только взяться за него руками, подтянуться…

Нету сил. А сзади все сильнее накатывает запах. Как во сне: за тобой погоня, а ты не в силах пошевелиться.

– Давай!

Уйма, сопя, подсадил меня и с трудом выбрался сам. Оставалось совсем чуть-чуть. Вперед по узкой пещере, мрачной и сырой, как настоящее загробное царство… Здесь должна быть гладкая скала, из глубин которой мы с Уймой явились в этот мир. Где?!

Я обернулась направо, налево… Нагромождение камней, сталактиты и сталагмиты, как сомкнутые клыки, а где же эта черная скала?!

– Лена, вы где? Я ничего не вижу… – голос Принца-саламандры. Он стоял в десяти шагах от меня и пялился в темноту. У ног его лежал Принц-пленник. Кажется, опять без сознания.

– Сюда!

Обернувшись, я увидела Максимилиана. Никогда в жизни я ему так не радовалась. Некромант стоял, расставив ноги, хищно подавшись вперед, глаза его сверкали. Он был похож на вратаря, а за спиной его темнела та самая гладкая скала со вбитыми в нее скобами.

– Давайте ключ! Ради всего, что вам дорого, скорее давайте ключ!

Уйма снял с пояса кожаный мешочек. Мне казалось, что людоед еле движется. Очень медленно – зубами – срывает тонкий ремешок-завязку. На ладонь ему ложится восковой отпечаток – великое сокровище, за которым в этом мире нашлось столько охотников…

Ключ лежал на ладони у Уймы. Максимилиан смотрел на него, как очень голодный хищник на розовую нежную дичь. И Принц-деспот перестал себя контролировать – в его глазах зажглись цепенящие желтые огоньки.

– Дай! – некромант кинулся вперед, но Уйма вовремя убрал руку:

– Я сам.

Уцепившись за скобы, он поднялся метра на два и приложил восковой отпечаток к скале.

Ничего не случилось. Запах смерти становился все сильнее: Принц-чума переходил, наверное, ров.

Может быть, мы испортили отпечаток? Перегрели, расплющили, стерли, ведь это всего лишь воск! Сперва я таскала его в кармане, потом Уйма на поясе, во сне и в бою, и… – меня обдало морозом, – и в стране вулканов! Там ведь такая жарища… Ключ расплавился! Все пропало!

– Поворачивай, – напряженно зашептал Максимилиан. – Линии не совпали. Просто поворачивай. Она откроется, вот увидишь!

Волосатые пальцы Уймы медленно повернули отпечаток.

Я обернулась. Еще секунда – и Принц-чума окажется рядом с нами.

– А-ах!

Они вздохнули одновременно. Принц-саламандра поднял к потолку зеленые глаза, мне показалось, он готов заплакать. Некромант завизжал и повис на железных скобах. А перед Уймой – над всеми нами – загорелся огонек, сделался больше, расплылся радужным пятном, и вот уже это дыра в стене, и вот уже можно в нее пролезть!

– Пусти! – Максимилиан вцепился Уйме в штаны. – Пусти!

Людоед взял мальчишку за шиворот и с натугой перебросил его через радужный край открывшегося люка. Потом спрыгнул вниз, подхватил Принца-пленника и поволок его к скале. Пятно света мигнуло и медленно начало сокращаться, будто замерзающая полынья. Уйма, рыкнув, забросил в люк Принца-пленника и подоспевшего Принца-саламандру.

– Лена!

Я увидела его протянутую волосатую ладонь. И я шагнула к нему, поудобнее перехватив посох, но в этот момент Принц-деспот кинулся, как волк, и я отлетела назад.

Принц-деспот схватил Уйму за руку и резко рванул, так что людоед сорвался и грохнулся на каменный пол. Принц-деспот взлетел к проему в скале, обернулся и осклабился:

– Удачи.

Проем сокращался все быстрее. Принц-деспот помедлил, выжидая, пока он затянется посильнее, а потом скользнул на ту сторону; прощальный взгляд его был – за мое плечо.

Я обернулась. Принц-чума стоял шагах в двадцати и глядел мне в глаза.

– Уходи! – я выставила перед собой посох. Он покачнулся. Расстояние между нами сократилось вдвое. Я не смогу причинить ему вреда, но наверняка смогу задержать, пока дыра в скале не закроется…

– Лена!!!

Руки людоеда сгребли меня за штаны и куртку. Уйма закряхтел, прямо перед грудью у меня обнаружились ржавые скобы в скале.

– Иди!

Сжимая одной рукой посох, перехватывая скобы зубами (больно, и металлический привкус во рту), я поднялась к сужавшемуся окошку. Перекинула ногу через радужный край. Оглянулась.

Людоед стоял под скалой, спиной к лестнице, перегородив ее собственным телом. Принц-чума был в нескольких шагах от него.

– Нет!

Я весила в пять раз меньше Уймы и, конечно, по законам физики никак не могла сделать того, что случилось в следующую секунду. Уже проваливаясь сквозь Печать, я протянула Уйме посох. Людоед вцепился в древко, а я рванула посох на себя – в тот самый момент, когда от светлого проема осталось пятнышко размером с суповую тарелку.

«Главное, чтобы пролезла голова…»

Вряд ли все это сотворила я. Это сделал посох Оберона.

Уйма перевалился через радужный край, просочился в дыру, как кисель, и всем весом упал на меня. А с той стороны, из-за охлопывающейся Печати, протянулась рука с отшлифованными длинными ногтями… Замерла перед моим лицом…

И соскользнула обратно.

Проем закрылся.

Через несколько минут весь замок гомонил и мерцал огнями. В комнате, прежде бывшей кабинетом Гарольда, толпились и мешали друг другу стражники в кольчугах и кальсонах, полуодетый комендант и всклокоченный канцлер. Доска, на которой Гарольд когда-то нарисовал Ведьмину Печать, валялась на полу, рядом валялась я, не в силах подняться, а на расстоянии вытянутой руки от меня сцепились Уйма и Принц-деспот: каждый из них старался задушить другого.

– Помогите ему! – закричала я что было голоса.

Стражники Оберона не поняли, кому надо помогать (узнав среди прибывших людоеда, они в первую минуту вообще растерялись). Какой-то парень в шлеме, но без сапог, принял мою просьбу слишком близко к сердцу: не раздумывая долго, он стукнул Уйму рукояткой меча по затылку. Тот ослабел, и железные пальцы Принца-деспота уверенно сомкнулись на его шее.

– Нет! Не того! Хватайте…

Тут подскочил Принц-пленник и по-братски сцапал деспота за горло.

Я на секундочку потеряла сознание А когда очнулась – Принца-деспота уже вязали, Принца-пленника унимали, Уйму приводили в чувство, саламандре помогали подняться, и было много света, как будто солнечным днем.

А в дверях стоял Оберон.

У меня гора свалилась с плеч: проклятые принцессы еще не поседели! Оберон жив, все не напрасно, есть надежда!

Через секунду на короля глядели все, кроме разве что Уймы, который еще не пришел в себя. Принц-деспот – угрюмо. Принц-пленник – прикрыв лицо ладонью, сквозь растопыренные пальцы. Принц-саламандра – с любопытством. В комнате сделалось тихо, только шипел сквозь зубы побежденный деспот, тяжело дышал Уйма да позвякивала чья-то кольчуга.

Оберон окинул глазами комнату и остановил взгляд на мне. Я не выдержала и потупилась. На секунду мне захотелось вернуться за Печать – хотя бы и в объятия Принцу-чуме. Но в этот момент из-за спины короля показался Гарольд, и я снова задохнулась от радости: моего друга не разжаловали и не казнили, он не убит кочевниками, не впал в немилость оттого, что отправил нас с Уймой за Печать!

Радость схлынула. Остались робость и что-то вроде раскаяния.

Оберон молчал.

– Ваше величество, – дрожащим голосом начала я, потому что не молчать же всю жизнь под этим взглядом. – Разрешите представить вам… в общем, это женихи. Принц-деспот, Принц-пленник, Принц-саламандра…

Я запнулась. Чего-то не хватало. В комнате царил бедлам, голова моя шла кругом, вот почему я сразу не заметила недостающей детали…

– А где Максимилиан? – спросила я шепотом. – Здесь был мальчишка. Где он?

* * *

И наступил рассвет.

Я сидела в кабинете Оберона и ждала его, глядя на море. А король не шел.

Мне не хотелось спать. Первое, что сказал Оберон, обращаясь ко мне, – «Оживи», и это значило, что усталость прошедших дней сменилась новой энергией. Король передал мне часть своих немалых сил, и вот я сидела перед раскрытым окном и смотрела, как светлеет небо.

Здесь, в Королевстве, и воздух был другим. И тишина была другая – не зловещая, а умиротворяющая. И я была бы совершенно счастлива, даже в ожидании королевского гнева, который вот-вот на меня обрушится. Ах, как было бы хорошо, если бы мы с Уймой ухитрились выдернуть из-за Ведьминой Печати не троих принцев, а пятерых!

Впрочем, я уже знала, что скажу королю. Пусть только он придет наконец. Он так и сказал: подожди у меня, я скоро приду. И вот уже рассвет…

Скрипнула дверь. Я подскочила. Вошел Гарольд. Я хотела соскочить с подоконника, но Гарольд не дал: молча подошел и обнял меня. И я обхватила его непривычно широкие плечи, и так мы замерли минуты на две.

– Только трое, Гарольд.

Он молчал.

– Ты победил кочевников?

Он кивнул, по-прежнему не раскрывая рта.

– Гарольд, я знаю, что делать. Мы быстренько сыграем три свадьбы, и я вернусь за Печать. Если только Уйма… Уйма!

Людоед вошел, бесшумно ступая мягкими кожаными сапогами. На нем была чистая широкая рубаха, такая длинная, что из-под нее едва виднелись пришитые к голенищам штанины. Из расстегнутого ворота выглядывала здоровенная шея в ожерелье синяков – отпечатков пальцев Принца-деспота.

Я высвободилась из рук Гарольда:

– Как ты, Уйма?

– Да что мне сделается? – он ухмыльнулся во всю широкую зубастую пасть. Подошел, покосился на мой посох, который я прислонила к подлокотнику кресла. Вдруг навалился на меня, обхватил медвежьей хваткой, я готова была запищать, как резиновая игрушка.

– Гарольд. Это девчонка меня вытащила. Меня. Вытащила.

– А сколько раз ты меня вытаскивал? – пробормотала я.

Гарольд обхватил одной рукой круглое плечо людоеда, а другой – меня:

– Я на минуточку… Только на одну минутку… поверил, что вы не вернетесь.

– А мы вернулись! – я захлебнулась нервным смехом. – Гарольд, Гарольд, что тебе сделал Оберон? За то, что ты нас… За это?

– Его величество, – поправил он механически. – Его величество ничего мне не сделал, потому что я должен был немедленно идти против кочевников. Мы отбросили их и освободили заложников, но на другой день началась заварушка у людоедов.

– Что?! – Уйма выпрямился.

– Да. Угробы заключили союз с Шакалами и двинули соединенные силы на Охру Костегрыза…

– Но ведь отец здесь, в замке!

Гарольд помотал черноволосой головой:

– Они на то и рассчитывали, что племя ослаблено. Тогда Оберон… его величество… освободил твоего отца. Охра возглавил свое племя…

– Он жив? – быстро спросил Уйма.

– Да. У нас для тебя есть новость… Не знаю, как ты к ней отнесешься, Уйма.

Уйма сжал мою ладонь.

– Ай!

– Извини, – пробормотал он, выпуская мою руку и глядя на Гарольда. – Какая новость?

– Хорошая новость, – послышалось от дверей.

Мы все разом обернулись.

Оберон прикрыл за собой портьеру. Поймал мой взгляд и вдруг улыбнулся так спокойно и ласково, что сразу же стало ясно: меня не будут ругать! Камень с души свалился, честное слово.

– Сестры-хранительницы спят. Я поставил вокруг Храма стражников, чтобы ни одна болтливая сорока не прилетела из замка и не обрадовала их раньше времени, – Оберон уселся в свое кресло. – Садитесь поближе. Надо поговорить.

Он был такой же, как всегда, – настоящий король. Спокойный и уверенный, и лучистый, что ли. При мысли о том, что Обещание так и не будет выполнено, принцессы поседеют и Оберон умрет, у меня горло сдавило – как будто Принц-деспот меня душил, а не Уйму.

– Ваше величество, – начала я, ломая этикет, не дожидаясь, пока меня спросят. – Я вот что придумала. Мы трех принцесс выдадим замуж, самых старых, а я… мы с Уймой потом второй раз пойдем за Печать. Мы там еще не все разведали. Разыщем еще двух принцев и приведем. Ведь уже большая часть работы сделана! Двух принцев проще найти, чем трех!

Оберон посмотрел на меня. Без упрека. Внимательно. Я замолчала.

– Я пойду, – проскрипел Уйма. – Я готов идти с магом дороги хоть за Печать, хоть куда.

– Никуда вам идти не придется, – тихо сказал Оберон. – Посидите десять минут тихонечко и послушайте вашего короля, ладно?

Мы с Уймой потупились, пристыженные.

– Мальчишку не нашли. Его видели во многих местах, в том числе на переправе через Ланс. Он спешил убраться от города подальше.

– Это плохо, – я опять не удержалась и перебила. – Он некромант, и довольно могучий. Ему нельзя доверять.

Оберон на секунду опустил веки:

– Я бы не хотел, чтобы по Королевству бегали некроманты, но сейчас не до этого. Главное вот что: я говорил с принцами. Для саламандры приготовили комнату с большим камином, он был страшно измучен холодом. Тому, что сидел в подземелье, я помог, теперь он стал сильнее и сможет видеть днем. Этот, которого называют деспотом… Боюсь, его нельзя выпускать из темницы. Ни сейчас, ни позже.

– Он жуткий человек, – я содрогнулась.

– Тем не менее он принц, и одной из наших красавиц придется выйти за него – в полном соответствии с собственным желанием, – холодно заметил король.

– Зато саламандра и бывший пленник – очень хорошие, – робко заметила я. – Особенно саламандра. Он…

Я запнулась, встретив внимательный взгляд Оберона.

– Простите, ваше величество, – сказала я, невольно втянув голову в плечи. – Я нарушила ваш запрет, я самовольно ушла за Печать…

– Об этом мы поговорим позже. Итак, судьба четырех принцесс решена – или будет решена в ближайшие дни. Саламандра женится на Алисии, это ясно, а вот остальные…

– Простите, ваше величество, судьба трех принцесс, – я чуть не заплакала. – Трех. Мы искали, но…

– Четырех принцесс, Лена, – мягко сказал Оберон. – Дело в том, что Охра Костегрыз, в неравной схватке одолевший и покоривший два враждебных племени, основал королевство. Независимое островное королевство. И сделался его первым королем.

Сделалось тихо. Я ничего не понимала. При чем тут Костегрыз? Что за островное королевство? Почему Оберон смотрит на меня с таким значением?

Король перевел взгляд на Уйму. Людоед сидел, выпятив вперед нижнюю губу, окаменев, не сводя с Оберона круглых желтых глаз. Я посмотрела на Гарольда, будто спрашивая подсказки. Тот улыбнулся:

– Вот видишь, как удачно…

– Мне Филумену, – рявкнул Уйма. – Таково мое условие, а на любой другой я не стану жениться.

Оберон улыбнулся:

– Решено. Тебе Филумену. Саламандре Алисию. Остаются Розина, Ортензия и Стелла, пусть братья-враги сами выбирают.

– Только не отдавайте Стеллу деспоту, – быстро сказала я. И добавила, спохватившись: – Уйма! Ты теперь принц! Поздравляю… ваше высочество!

И смутилась, потому что прозвучало все это довольно глупо.

Людоед оскалил два ряда белых зубов. Похлопал меня по плечу:

– Прошу простить меня на слове, господа и дамы… Жритраву, иначе не скажешь. Жритраву!

* * *

Наутро сестрам-хранительницам объявили королевскую волю – при большом стечении народа, на залитой солнцем площади. Я находилась тут же, и наблюдать растерянные физиономии принцесс для меня было одно удовольствие.

Затем последовал грандиозный прием в замке. На приеме выбирали невест и сговаривались о свадьбах.

Больше всех повезло, конечно, Алисии. Принц-саламандра влюбился в нее заранее, а когда увидел – так и вовсе разинул рот. Взволновался, оробел, все ходил вокруг, желая и не решаясь коснуться рыжих Алисиных волос. Наконец до того смутился, что при всех нырнул в горящий камин и совсем позабыл при этом, что на нем кружевная рубаха, панталоны, камзол и прочие штучки, которые положено носить принцу. Все это сразу задымилось, кружева почернели и сморщились, панталоны обуглились, и гости в зале заволновались, учуяв запах горелого. Осознав свой промах, принц совсем потерял голову и улизнул из зала по каминной трубе. Алисия испугалась до обморока: ее отпаивали водичкой и уговаривали не волноваться, но окончательно принцесса успокоилась только тогда, когда ей предъявили живого и здорового, только очень смущенного и перепачканного сажей Принца-саламандру.

Уйма, живописно небритый, в парадном одеянии людоеда (костюм из замши с меховыми вставками и ожерелье из крупных костей, подозрительно похожих на человечьи) привлекал всеобщее внимание не только размерами, но и подчеркнутой дикостью во всем облике. Филумена, восседавшая рядом с женихом, боялась его и не умела скрыть свой страх. Я читала у нее в глазах, как в раскрытом учебнике: теперь принцесса и сама была не рада своему упрямству. Теперь она жалела, что не вернула королю его Обещание. Теперь она готова была бежать за тридевять земель от этого страшного дикаря, за которого ей хочешь не хочешь, а предстояло выйти замуж. Иногда я ловила ее взгляды: она смотрела на меня с жалобной ненавистью. Возомнила, дурочка, что это и есть моя месть: жених-людоед, которого я когда-то сгоряча пообещала!

Уйма поглядывал на невесту так лакомо, будто собирался сожрать ее прямо на брачном ложе. Филумена от этих взглядов едва не теряла сознание, а мне было даже немножко завидно. Ничего страшного с ней не случится, наоборот: будет счастлива. Правда, на первых порах Уйма ее воспитает как следует!

Принц-пленник, чисто выбритый, помолодел и похорошел до неузнаваемости. К моему удивлению, он пожелал жениться на Ортензии: чем ему понравилась эта гора мяса?! А он смотрел на нее влюбленными глазами, и толстячка, сперва бледная как мел, скоро расцвела, порозовела и завела с женихом непринужденную беседу.

Когда выяснилось, что деспот будет выбирать между Стеллой и Розиной, я кинулась к Оберону. По счастью, мне удалось застать его в кабинете – собираясь выйти к гостям, он советовался о чем-то с комендантом.

Комендант неодобрительно покосился на меня, но и слова не посмел сказать. Поклонился королю и ушел.

– Что, Лена? – рассеянно спросил Оберон.

– Принц-деспот уже выбрал? – я задыхалась и думать забыла об этикете.

– Нет.

– Не отдавайте ему Стеллу!

– Почему?

– Потому что… – я не знала, как объяснить. – Стелла из них самая порядочная. Она готова была отказаться от Обещания! Мы не можем так ее наказать – отдать деспоту. Это несправедливо!

На стол Оберона, заваленный бумагами, неторопливо вышла уже знакомая мне Дора, крыса-уборщица. Выкатила на середину столешницы туго скомканный листок, задумчиво вонзила в него зубы.

– Принц-деспот, – Оберон рассеянно погладил крысу между ушами, – конечно, очень нехороший человек. Но, во-первых, он будет сидеть в темнице и не сумеет обидеть супругу. А во-вторых… все меняется. И такие люди, бывает, привязываются к женам и по-своему любят их.

– Не отдавайте ему Стеллу, – повторила я, как заклинание. – Что это за радость – муж злодей и арестант?

– А Розина? Она тоже…

– Розина этого хотела! А Стелла – нет!

– Лена, – Оберон вздохнул. – Твое мнение очень важно. Но мнение принцесс – важнее. Может быть, спросим у Розины и Стеллы?

Я была уверена, что обе невесты откажутся с ужасом от такого жениха. Я лишний раз убедилась в том, как мало понимаю в жизни.

Прием уже начался, когда Розину и Стеллу представили Принцу-деспоту. Тот вполне пришел в себя: вымылся, отдохнул и переоделся в праздничную одежду, которую сшили ему по мерке лучшие портные Королевства. На нем не было ни цепей, ни веревок, зато у каждой двери стояло по стражнику, а на горизонте маячил мрачный Гарольд с посохом наперевес. Не обращая внимания на охрану, принц вел себя, как вельможа в собственном замке. Он учтиво и вместе с тем небрежно поклонился принцессам и завел с ними беседу. До меня долетали только отдельные слова.

Прибежал комендант – торопить гостей вниз, в залу на прием. Принц-деспот сделал вид, что очень спешит, и как бы невзначай протянул руку Стелле. Розина, не теряя ни секунды, подпрыгнула (а росточку она была небольшого, чуть выше меня), выдернула костяной гребень из волос Стеллы и, сильно оттолкнув соперницу, полоснула ее острыми зубьями по уху. После чего, как ни в чем не бывало, оперлась на руку Принца-деспота и сошла с ним вниз, не обращая внимания на стражу и молотя языком, как молотилка. Бедная злая дурочка! Красивый, высокий, сильный мужчина с властным лицом и вкрадчивым голосом, воин и полководец, не знающий пощады, – Розина была без ума от счастья…

Я подскочила к Стелле. У нее кровь шла из расцарапанного уха, воротничок был запачкан, а прическа совсем нарушилась. Не говоря ни слова, я коснулась царапины навершием посоха. Кровотечение сразу же прекратилось.

– Стелла, я так рада!

– Чему? – она смотрела на меня со странным выражением, я не сразу поняла, что это усталость. – Обещание не исполнено, и мы… я тому виной!

– Почему же вы? – я растерялась.

– Потому что… мне не надо было их слушать. Мне надо было самой, давным-давно, отказаться от этого Обещания. А теперь поздно.

– Да… – протянула я. – Теперь поздно… Но они же виноваты больше! Филумена, Алисия…

– Прошу вас, идите на прием, – в глазах Стеллы быстро набухали слезы. – Мне надо… привести себя в порядок.

– Вы ни в чем не виноваты, – сказала я, прекрасно понимая, что мои слова звучат неубедительно.

Она мотнула головой:

– Я испугалась. Что они меня будут презирать. Испугалась пойти против них – одна… И еще я подумала: вот я откажусь, а они выйдут замуж за принцев. Все равно так и случилось. Они выйдут замуж за принцев, а я… Из-за меня умрет король.

– Нет! Он не умрет. Мы вам найдем жениха, – заговорила я горячо, убеждая себя и ее. – И… не завидуйте им! Эти принцы не такие уж…

Я запнулась. По правде говоря, «не такой уж» был один только деспот. Прочие – очень достойные принцы. Это несправедливо.

Ну почему Уйме захотелось обязательно Филумену? Почему саламандра помешался на рыжих волосах Алисии? Зачем бывшему пленнику толстая Ортензия?

– Госпожа маг дороги! – надо мной навис комендант. – Прием начинается! Госпожа принцесса Стелла, я попросил бы…

– Да, – мертвым голосом сказала Стелла. – Сейчас.

И ушла, не оглянувшись ни на меня, ни на коменданта.

* * *

На приеме мне было не до тревожных мыслей. Все вокруг просто с ума сходили от радости, тысячи глаз следили за каждым движением женихов и невест. Все началось с официальной части: это значило, что король с трона обратится к собравшимся с речью.

Оберон очень коротко рассказал об истории Обещания, а потом сразу сказал, что в зале находятся два человека, которых невесты и женихи должны благодарить за свое грядущее счастье. Уйма дико завращал глазами – дикарь дикарем, в толпе испуганно заохали, а Филумена чуть не грохнулась в обморок. Я поднялась с места, деревянная, как Буратино, покраснела под множеством взглядов и тут же побледнела, увидев, как смотрит Принц-деспот. Уж он-то не собирался благодарить меня за грядущее счастье, это сразу было ясно.

Потом все стали подходить и знакомиться с принцами, расспрашивать их и говорить им комплименты, то есть хвалить за красоту, благородство и скромность. Я забилась в уголок, но меня все равно нашли: и канцлер, и придворные дамы, и еще кто-то, кого я совсем не знала, наперебой стали рассказывать мне, какой я великий маг и отважный человек, могущественный, честный, преданный Оберону! Мне бы удрать подальше от этих льстивых слов, но они все говорили и улыбались, закрывая мне дорогу. Минут через двадцать пришлось сказать, что мне срочно надо в туалет, но они и после этого не сразу меня отпустили. Выбравшись из зала, я перевела дух и вдруг увидела двух людей, стоявших у окна спинами друг к другу.

Они только что поссорились, об этом говорили и позы их, и лица. Я хотела проскользнуть мимо и не вмешиваться не в свое дело – но тут я узнала этих двоих и уже не смогла сдвинуться с места.

Это были принцесса Эльвира и принц Александр! Сын и невестка Оберона! Это из-за них я оставила в свое время странствующее Королевство, это их выручала из стольких бед, это из-за них Оберону пришлось дать свое дурацкое Обещание!

Для меня прошло четыре с половиной месяца, для них – шесть лет. Эльвира располнела. Милое выражение, которое когда-то делало ее похожей на Мальвину, исчезло с ее лица: взамен там поселилось вечное недовольство и злость на весь мир. Александр постарел не на шесть лет, а на все десять: его мягкие волосы сильно поредели на макушке, щеки ввалились, под глазами набрякли мешки, а нос покраснел.

Пьяница он, что ли?

Они одновременно взглянули на меня. Сперва с раздражением: чего, мол, уставилась? В следующую секунду их глаза округлились. Они меня узнали.

– Привет, – сказала я по возможности небрежно. – Как дела?

– Как сажа бела, – проворчала Эльвира. – Поздравляю, ты все-таки выслужилась перед Обероном. Интересно только, где он возьмет пятого принца!

Я немножко постояла, глядя на них с Александром. А потом подумала: ну что я могу им сказать?

Молча повернулась и ушла – подальше от зала, где веселятся и празднуют помолвку, подальше от этих двоих, так бездарно потративших свою жизнь. Ведь они когда-то предали Королевство и предали Оберона, а из предательства никогда ничего хорошего не получится. Тут уж, как говорится, «к гадалке не ходи»…

Вот одного я не понимаю. Как у Оберона мог вырасти такой жалкий сын?

Замок пустовал, только кое-где стояла охрана. Стражники переминались с ноги на ногу: они бы рады сейчас веселиться со всеми, но – нельзя, служба. Одного-двух я узнала. Прочие узнавали меня и брали «на караул», стоило мне появиться в конце коридора.

Я поднималась все выше, пока не нашла комнату, в которой меня поселили. Здесь я раздвинула занавески, открыла окно и уставилась на далекое море.

Медленно поднималась луна. Тянулась по морю лунная дорожка. Нежно поскрипывали сверчки. Шелестели сосны там, внизу, ветер приносил от них всякие заманчивые запахи. Наверное, в лесу и грибы есть, и ягоды, и зверье… Да о чем я думаю! Ночью там полно волшебных созданий, русалки и лешие, крылатые жуки в широкополых шляпах, светлячки с настоящими фонариками в тонких ручках, и каждое дерево говорит… вот бы пойти и посмотреть!

Пролетела в безмолвии хищная птица. Сова, что ли? Ох, какой-нибудь мыши сегодня не поздоровится…

Я поставила на подоконник локти, подбородком уперлась в сцепленные ладони. Из головы не шли слова Эльвиры: «Интересно только, где он возьмет пятого принца!»

Через несколько дней все Королевство будет праздновать четыре свадьбы. И не только Королевство. С островов, наверное, явится на свадьбу сына новоявленный король Охра Костегрыз. Оберон сказал, что Охра под страхом смерти запретил своим подданным есть врагов, на островах возможны бунты, поэтому король не сможет пробыть в гостях больше двух-трех дней…

Я вздохнула. Все пляшут и радуются, а между тем ничего еще не решено. И Стелла рано или поздно поседеет… И ведь в чем несправедливость: почему именно Стелла?! Почему эти самодовольные, упрямые, себялюбивые девки получили прекрасных (в общем-то) мужей, а Стелла осталась одна – обойденная, униженная?

И что будет с Обероном?

Мне захотелось плакать. Стояла ночь, крики гуляк слышались откуда-то из дальней дали, меня никто не видел, кроме совы, снова пролетевшей под окном. И я заплакала.

Мне было страшно вспомнить наше путешествие. И я жалела, что оно так быстро кончилось. Потому что путешествовать с Уймой оказалось почти так же здорово, как сражаться бок о бок с Обероном и Гарольдом. Наш путь никогда не повторится: Уйма женится и уедет к себе на острова – помогать отцу усмирять кровожадных подданных. А я должна буду вернуться за Ведьмину Печать – одна… От такой мысли просто мороз по коже, но отступать некуда. Надо идти, ничего-ничего. Одного принца совсем легко добыть. Только не чуму, нет. Ни в коем случае не Принца-чуму.

А если он притаился по ту сторону Печати и только и ждет, когда я вернусь?

И как хочется к маме. И как я соскучилась по Петьке и Димке, и даже по отчиму немножко соскучилась. И жалко, что нет рядом Макса Овчинина, он славный парень, а я наговорила ему гадостей. Только ради этого стоит вернуться домой – чтобы перед ним извиниться, я просто должна это сделать!

Так я раздумывала и плакала одновременно от страха и облегчения, от усталости, от тоски, когда по комнате прошелся ветер, и кто-то большой и сильный остановился у окна за моей спиной.

– Лена?

Я наскоро вытерла глаза и только потом обернулась:

– Да, ваше величество?

– Что скажешь?

Я собралась с духом.

– Я виновата перед вами и прошу прощения. Я понимаю, почему вы не хотели, чтобы я туда ходила. Там страшный мир, очень страшный и гадкий, но я… я должна еще раз туда пойти. Привести последнего принца, для Стеллы.

Он долго молчал. Наконец заговорил, и от звука его голоса у меня мороз продрал по коже:

– По какому праву ты, маг дороги, взялась выполнять за меня _мое_ Обещание?

У меня язык прилип к гортани.

– Почему ты сочла себя вправе рисковать _своей_жизнью ради клятвы, которую я дал в здравом уме и твердой памяти? Или я ребенок, неспособный позаботиться о себе? Или я дурак, который не ведает, что творит?

– Нет, нет, ваше величество!

– Нет? А ты знаешь, что случилось бы, если бы вы с Уймой погибли? Я казнил бы Гарольда. Он об этом знает.

– А? – у меня ноги разъехались, как у теленка, я мешком сползла с подоконника.

– Да! Ваш поступок еще кое-что прояснил – Гарольд не может быть королем. Он не понимает некоторых вещей. И я не уверен, что он их поймет с годами. Что было бы, если бы ты погибла?! Представь: мне осталось жить несколько лет, наследника нет и не предвидится, впереди – нарушение Обещания… Что было бы с Королевством? Вернее, так: что сталось бы с миром, в котором больше нет Королевства?!

Вот теперь я не просто плакала – я рыдала. В три ручья.

– Ваше ве… Я не… Да мне… я просто хочу, чтобы вы жили! И Гарольд тоже, потому что… Мне все равно, что будет с обеща… Даже если вы меня проклянете, прогоните… я все равно добуду принца… хоть из какой дыры… потому что вы не умрете. Я не хочу, чтобы вы умирали! Пусть меня жарят на медленном огне, но вы не умрете!

– Старый я дурак, – шепотом сказал Оберон. – Как я мог выдернуть тебя из твоего мира? Я думал, ты взрослая…

И он повернулся, чтобы уходить, но тут же вернулся. Постоял надо мной. Взял подмышки и поднял с пола.

– Лена… слушай. Да не реви ты… послушай меня. Ладно. Иди сюда.

Он легко вскочил на подоконник и вытащил меня за собой. Я не успела ничего понять, когда он вдруг оттолкнулся ногами и взмыл над окном, и летучая мышь, пролетавшая мимо, в ужасе шарахнулась в сторону.

Я вывалилась из окна следом за ним и повисла на его руке – на высоте десятиэтажного дома.

Он не прикладывал никаких усилий, просто плыл себе в воздухе и смотрел на луну, но любая ласточка рядом с ним казалась бы неуклюжей трудягой. Я долго не могла сосредоточиться: то висела на его руке мертвым грузом, то начинала извиваться, как червяк на крючке. Мы были уже над городом, когда я наконец отыскала нужное настроение. Моя грудь наполнилась воздухом, я сделалась легче, еще легче, еще – и совсем потеряла вес, выровнялась и полетела рядом с королем-волшебником.

Он летел к морю, все набирая и набирая скорость. Скоро ветер засвистел у меня в ушах. Я старалась не отставать, и это оказалось неожиданно легко – ведь Оберон держал меня за руку. Я летела даже быстрее, чем тогда, когда наш огненный шар снижался над землями гмурров. Я протыкала воздух, как иголка, далеко внизу мелькали огни города, потом блеснула речная гладь, потом сигнальный огонь на мачте корабля. Мы летели над морем, оно было, как сморщенный мокрый шелк. Высоко, почти в зените, стояла ущербная луна.

Потом Оберон сбросил скорость. Остановился совсем. Мы зависли над морем, и я снова испугалась.

Оберон указал вниз, и я увидела крошечный островок. Скалу, выглядывающую из моря, всю в белом венчике прибоя, как лысый старикашка.

Мы стали снижаться. Оберон первым коснулся скалы. Я опустилась и чуть не упала. Он удержал меня, убедился, что я твердо стою, и только тогда выпустил мою руку.

Слезы высохли, но глаза жгло, будто огнем. Это от ветра, сказала я себе.

– Садись.

Я послушно села на выступ скалы. Здесь, внизу, ветер стих, и слышны были только волны, равномерно хлюпающие о камень.

– Послушай, глупая девчонка. Ладно, ты победила. Мне некуда отступать. То, что ты сделала, могло погубить Королевство. Но ты такая, что… ты спасла его. Значит, и мне придется… кое-что сделать. Ни при каких других обстоятельствах я бы на это не пошел.

Я никогда в жизни не видела такого Оберона. Он был смущен. Он решался на что-то, стоившее ему колоссальных усилий. И причиной этого была я!

– Ваше величество…

– Помолчи, ладно? У меня есть тайна. Она не только моя. Я открою ее тебе и только тебе. Ни Гарольд, ни Уйма, ни даже твоя мама не должны об этом знать.

– Я клянусь!

– Не клянись, этого не нужно. Лена…

Он замолчал, и я вдруг испугалась, что он скажет: да ничего. Я пошутил. Полетели домой.

– Лена, – начал он заново. – Александр, которого ты хорошо знаешь, принц Александр, мой сын… он подменыш.

– Кто?!

Я ждала чего угодно, только не такого признания.

– Подменыш. Это значит, что едва он родился – его подменили.

– Кто?!

– Есть такие существа. Да ты и раньше, наверное, слышала. Подобные случаи бывали много раз, и еще, к сожалению, будут. В те дни на Королевство напали, началась война, я уехал защищать дальние границы. Мать Александра болела, а нянька проявила беспечность. Она надеялась, что никто ничего не заметит, но когда я вернулся – с первого взгляда разгадал подмену.

Оберон замолчал.

– Ну тогда все ясно, – сказала я дрожащим голосом.

Король посмотрел на меня так холодно, что я чуть языком не поперхнулась.

– Ничего не ясно. Александр – мой сын, я его вырастил и отвечаю за его судьбу… бесславную, если честно. И ты не скажешь ему ни слова. Ни при каких обстоятельствах.

– Да, ваше величество, – пробормотала я покорно.

Оберон снова замолчал. Я ждала, пока он соберется с мыслями.

– Много лет после этого я искал… другого своего сына. В том месте, куда его утащили еще младенцем.

– Нашли?!

– Да, – глаза Оберона вспыхнули. – Давно нашел. Давно за ним слежу. Сейчас он учится на третьем курсе авиационного университета в трех остановках метро от твоей школы.

– Что?!

– Ты никому ничего не скажешь, – снова предупредил Оберон.

– Это значит…

– Это значит, что по рождению он настоящий принц.

– Вы заберете его сюда? В Королевство? Вы наконец-то заберете…

– Никогда я его не заберу, – в голосе Оберона скрипнул полярный холод. – У него есть родители, мама и папа, бабушка и дедушка, которые обожают его, а он их. У него есть будущее, потому что он очень толковый и работящий парень. Я с ним даже никогда не заговорю.

– Но почему…

– Подумай своей глупой головой почему. Подумай о нем. И подумай об Александре.

Сделалось тихо. Только волны шумели.

– Я поняла, – сказала я еле слышно.

– Вот и молодец.

– Но как же мы…

– Очень просто. Ты возьмешь Стеллу с собой – в твой мир. И она там выйдет замуж за… Александра. За Сашу.

– А если он не захочет?

– Тогда все пропало, – сказал Оберон, но не сурово, а с иронией. – Не бойся. Если бы на месте Стеллы оказалась Филумена, или Розина… любая из этих принцесс, ничего не вышло бы. Но судьба выбрала Стеллу… Судьба. Или Лена Лапина.

– Ваше величество, – пролепетала я.

И тогда он обнял меня за плечи.

Мы сидели и смотрели на далекий берег. Отсюда был отлично виден замок, освещенный огнями. Отражались звезды в воде, а в глубине ходили, как звезды, особые светящиеся рыбы. Одна на секунду выскочила на поверхность, я увидела выпученные глаза и фосфоресцирующие «горошки» на шкуре. А потом она снова нырнула в глубину.

– Я пойду с вами, – сказал Оберон. И склонился к самому моему уху:

– Лена…

– Да, ваше величество?

– Спасибо… тебе.

Эпилог

Был весенний день. Шел дождик. И светило солнце.

По всему городу раскрывались почки. И орали птицы: скоро май!

У ворот авиационного университета толпились студенты, в основном парни. У них своя головная боль: скоро сессия!

– Как же он выглядит? – растерянно спросила Стелла.

– Ты узнаешь, – сказал Оберон.

Мы вместе стояли на противоположной стороне улицы. На Стелле был короткий лиловый плащик и смешной берет на голове, а в руках она неумело держала нераскрытый зонтик.

– Не бойся, – мягко сказал Оберон. – Мы же здесь.

– Только переходи на зеленый, – скороговоркой напомнила я. – Помнишь, что я тебе рассказывала про светофор?

Она неуверенно кивнула и зашагала к переходу. Там как раз зажегся зеленый, Стелла пристроилась за парочкой старушек, тащивших сумки с базара и что-то громко обсуждавших.

За переходом старушки повернули направо. Стелла остановилась на краю тротуара и неуверенно глянула на нас с Обероном. Я глазами указала ей на ребят у входа.

– Не глазей слишком пристально, – тихонечко сказал Оберон. Мне хотелось взять его за руку, но я не решалась. Тогда он сам сжал широкой теплой лапой мою замерзшую мокрую ладонь.

Стелла медленно двинулась по улице мимо авиационного университета. Она шла, глядя перед собой и не видя, куда идет, и поэтому, конечно, не успела отшатнуться, когда из ворот выскочил, лавируя в толпе, высокий парень с плоским портфелем под мышкой.

– Ой!

Они оказались нос к носу. Парень чудом успел затормозить в последний момент. Стелла смотрела на него снизу вверх – с удивлением и ужасом. А я увидела лицо парня и сама чуть не ойкнула: он был копия – Оберон, только юный и без бороды!

Король плотнее сжал мою руку.

– Ты кто? – спросил парень обалдело. Чудо – я слышала его слова на расстоянии, сквозь грохот улицы и оголтелое воробьиное чириканье.

– Стелла, – испуганно ответила принцесса. – А ты кто?

– Саша, – он поправил под мышкой свой портфель. – Ты… вообще-то… далеко собралась?

Она мигнула:

– Я… не знаю.

Молодой Оберон улыбнулся.

Я вдруг поняла, что все его товарищи-студенты смотрят на них, а больше – на Стеллу. И даже преподаватель лет шестидесяти, как раз выходивший из ворот, остановился и смотрит на Стеллу. И я знала, что они все увидели: как будто над головой принцессы прекращается дождь, а под ногами светлеет небо в синих лужах.

Наверное, им всем в этот миг показалось, что эта девушка пришла из другого мира. Может быть, кто-то из них подумал даже, что, возможно, она сказочная принцесса – несмотря на лиловый плащик и смешной берет.

– Ну, это, – сказал Александр. – Как ты смотришь на чашечку кофе?

– Смотреть не смотрю, – Стелла улыбнулась, – а вот если выпить?

– Тогда пошли!

И он взял ее под руку.

Они завернули за угол. Все смотрели им вслед. И мы с Обероном смотрели им вслед. И набухшие почки звонко лопались у них над головами, и приветственным хором орали воробьи.

– Королевство спасено? – спросила я шепотом.

Король ничего не ответил. Просто подвел меня к ларьку и купил мороженого – мне и себе.

И вот мы с королем Обероном, могущественным магом и благородным правителем, пошли по весеннему городу, подъедая мороженое и ни о чем не беспокоясь. Конечно, нам следовало озаботиться исчезновением Максимилиана, или задуматься о судьбе Принца-деспота, или о том, как вернуть Принца-саламандру в страну вулканов вместе с молодой женой. Нам было о чем подумать – но мы просто шли, и небо отражалось в лужах под нашими ногами.