Пролог
Питер закончил вторую школьную ступень на полгода раньше основной группы; к тому времени у него было чёткое представление о том, кем он хочет быть (морским экологом) и чего на избранном пути желает достичь (вычистить от остатков токсичной дряни те впадины морского дна, куда предшественники-экологи ещё не добрались). Идея большого «выпускного» путешествия принадлежала не Питеру даже – Пандему; зато Питер сам выбрал маршрут. Ему хотелось социальной экзотики.
Он прекрасно знал, что вовсе не все люди на Земле живут так, как его друзья, родственники и те будущие коллеги, с которыми он каждый день общается по сети. Ему хотелось увидеть не столько экзотические экосистемы (плавали, видели, знаем), сколько экзотическое общество; по наивности своей он думал, что так называемые традиционные общины доживают последние годы, потому что люди ведь по сути своей одинаковы, и значит, с Пандемовой помощью установят вскоре по всей Земле одинаковый, удобный для жизни уклад…
Город, куда Питер прибыл на маленьком туристическом новолёте, казался призрачным не только из-за странной архитектуры, не только из-за изумрудных вьющихся растений, заполонивших все улицы (гибрид лианы и фикуса?), не только из-за неестественно-синего неба и сахарного цвета мостовой; сверху палило солнце, а в городе работал климат-контроль, и потому воздух дрожал. Из марева вырастали шпили, акварельно-размытые у основания, с вершинами, будто нарисованными тушью. Питер был полон благоговения и слегка растерян.
Пандем очень подробно объяснил ему, как себя следует вести, что надо делать и чего не следует делать ни в коем случае. В прохладной комнатке, похожей на ячейку пчелиных сот, Питер скинул комбинезон и переоделся в местное; вскоре оказалось, что город ведёт себя так, будто никаких туристов нет и в помине. Питер ожидал базара с яркими коврами, с оружием, со старинной посудой; Питер ожидал развлечений и этнографических зрелищ, верблюдов, коз, открытого огня под открытым небом, музыкальных инструментов, боёв и плясок; ничего подобного. Странные растения вились по резным столбам, по ступеням и стенам. Красные и белые язычки цветов сворачивались в трубочку, когда на них налипала присевшая было муха. Наблюдая за цветочной охотой, Питер понял, почему в городе так мало надоедливых насекомых.
Весь день Питер бродил один, слушая нескучные лекции Пандема по истории и этнографии, местные страшилки и анекдоты. К вечеру он значительно поумнел, а народу на улицах стало побольше; в основном это были мужчины в чёрных и цветных одеяниях, увешанные золотыми и серебряными знаками различия, и Питер ни за что не разобрался бы в родовой, клановой, цеховой принадлежности каждого, если бы не Пандем.
Женщины не ходили поодиночке – только группами; впервые увидев такую группу, Питер едва удержался, чтобы не разинуть рот.
«Пан, они в масках?!»
«Можно сказать и так…»
Одинаковые лица женщин были похожи на белые лубки с прорезями для глаз. Они шли, сбившись в плотную стайку. Питеру сделалось страшно.
«Пан… Почему они молчат?»
«Они болтают, не умолкая. Через меня».
«Почему они не поворачивают голову?..»
«У них микрокамеры установлены на лбу, висках и на затылке… Круговой обзор».
– А зачем… – сказал Питер вслух и тут же прикусил язык.
Стемнело. Марево над землёй рассеялось; теперь город казался реальным, а шпили, подсвеченные зеленоватым светом, наоборот, призрачными. Расположение домов и улиц неуловимым образом изменилось; на каждом шагу ждали распахнутые двери, за которыми галдели и смеялись, и непривычно пахло, и мерцали огни…
Протрубил, будто хриплый слон, музыкальный инструмент. В небе над огромной площадью зажёгся огромный экран; строчки и строчки, графики, имена – Питер и без Пандема понял, что перед ним колоссальный рейтинговый список. На площади варилась, как в котле, толпа – она не была единой, она дробилась на группки и островки, и каждый, похоже, находил того, кого искал – благодаря Пандему…
– Это соревнование? – спросил Питер вслух, не боясь быть услышанным в таком гаме.
«Ты хотел бы?.. В дверь направо – можно выбрать поединок на холодном оружии или просто драку. Два квартала вперёд, налево – соревнование в остроумии. А ещё есть измерение силы воли – кто дольше выдержит боль… Или кто дольше других сумеет не думать об обезьяне», – Питеру показалось, что Пандем удерживает смешок.
– А где эти… женщины?
«Войди в сеть…».
В маленькой комнате, похожей на ячейку пчелиных сот, Питер вытащил из ниши в стене маленький местный компьютер. Войти в местную сеть без помощи Пандема он не стал бы и пытаться; доступ был зашифрован, засекречен (от кого?!), затруднён…
«Давай-давай. Не ленись.»
…Ощущение было такое, будто сдёрнули с глаз пыльную занавеску. Будто чёрно-белый экранчик вдруг сделался цветным; Питер смотрел и слушал, разинув рот.
Они выходили все под одинаковым ником – «Гюрза»…
Они были такие разные! Яркие, весёлые, остроумные, они играли на органах и на домрах, танцевали на виртуальных барабанах, пели, рисовали, сочиняли стихи на многих языках, Пандем синхронно переводил – но главное, подсказывал Питеру, как себя вести и удерживал от того, чтобы сказать глупость.
– Пан! Я не хочу уходить!
«У тебя есть ещё время».
– А можно мне приходить сюда прямо из дома? Или из школы? Потом?
«Хочешь хороший совет?»
– Пан…
«Чувство меры – замечательная вещь. Подружись с ними – и расстанься прежде, чем поймёшь, до какой же степени вы разные…»
Глава пятнадцатая
Виталий Кимович Каманин, пятнадцати с небольшим лет, вышел из дома на рассвете, никем, кроме Пандема, не замеченный.
Нельзя сказать, чтобы он поссорился с родителями. Нельзя сказать, чтобы ему надоел брат. Ему просто захотелось одиночества, дороги, кого-нибудь встретить, познакомиться с кем-нибудь новым, или никого не встречать, а идти по обочине и смотреть, как вокруг меняется мир.
Позавчера Витальку срезали на отборочных в пилотскую школу. Никакой неожиданности: Пандем предупреждал, что он плохо подготовлен. В совокупности Виталька недобрал тридцать процентов – и по физике, и по физкультуре, и по психологической устойчивости; шестеро его одноклассников прошли, а Виталька – и ещё десять человек – остались за бортом.
Виталька проехал до городской черты на «червяке», который его мама иногда неправильно называла «электричкой». На полустанке было тихо, чисто и почти безлюдно; Виталька сошёл с перрона и побрёл под автострадой – по тропинке узкой, как лезвие, обрамлённой высокими ромашками и приземистыми листьями подорожника. Он шёл, слушая собственные шаги и ни о чём не думая.
Над головой проносились будто порывы ветра – автострада не спала ни днём, ни ночью, ни утром; отец рассказывал, что раньше машины были тяжёлые и вонючие. Когда-то Виталька видел такую машину у кого-то из старых соседей…
– Почему кто-то может, а кто-то нет? Мы что, не равноправные?
«Не равноправные. Они ведь не умеют рисовать как ты».
– А если я не хочу рисовать? Кто это определяет – кому чем заниматься? Кому летать, а кому сидеть носом в коленки?
«Природа».
– Ну не надо, Пан! Ну не надо! Какая-такая природа? Если ты видишь, что человек чуть-чуть на тест не дотягивает – почему ты не выправишь ему, например, вестибулярный аппарат? Чтобы стал как надо?
«У разных людей разные вестибулярные аппараты».
– Почему? Что от тебя отвалилось бы, если бы я сдал тест?
«От меня бы ничего не отвалилось. От тебя бы отвалилось, и очень сильно».
– Что?
«Воля. Способность к соревнованию».
– Ладно… Есть человек, который выбрал себе работу. И работу, которая тебе, между прочим, нужна! Почему этого человека надо ссадить с трапа? Ты же знаешь, я бы выучился!
«Ладно так ладно. Ты предлагаешь, чтобы я подкрутил винтики в твоей голове, сделав из тебя первоклассного пилота, в перспективе космонавта… А если я подкручу другие винтики? Чтобы ты захотел быть иллюстратором детских книг? Так и так ты будешь счастлив. Во втором случае – гораздо счастливее, потому что природу никто не отменял».
Солнце поднималось выше. Виталька шёл и шёл; справа и слева был уже лес, настоящий, не городской, и на опушке паслись, мирно опустив морды в зелень, пятнистые коровы, которых никто никогда не зарежет.
«Виталя, люди соревнуются. Друг с другом, с предками, с потомками, со временем, со мной… Когда они правильно соревнуются – у них есть стимул к жизни, есть цель, есть уважение к себе, к победителям, к побеждённым…»
– Я, значит, проиграл, чтобы кто-то порадовался победе? Массовку сыграл?
«А как насчёт реально оценить свои силы?»
– Если бы у меня был сын, допустим, приёмный, и от меня зависело, полетит он или нет… А я бы знал, как он хочет полететь! Я помог бы ему. Тем более, что хуже от этого не было бы никому.
«Хочешь – так полетишь. Это не последний набор».
Виталька подумал, что Пандем утешает его такими же словами, какими он сам себя утешал. Ещё перед тем, как идти на тест. Вот как, глубоко внутри себя он ждал, оказывается, поражения…
– Ты знал?
«Да ты и сам знал. Просто не признавался себе… Но у тебя ещё есть шанс. Хороший шанс, Вит».
– Знаешь, Пан… – Виталька мимоходом удивился сам себе. – Если бы сейчас была война – я убежал бы на войну.
Он постоял, ожидая, что скажет Пандем, но Пандем молчал, и Виталька свернул в лес.
Здесь, в двух шагах от города, было заброшено и дико, нетронуто, нетоптано. Трава распрямлялась, скрывая Виталькины следы. Бесшумно вились мошки. Из-под ног шарахнулось маленькое, быстрое, с бурой спиной и пушистым хвостом.
Качнулись кусты.
Виталька остановился.
Он был совсем ещё ребёнок, когда они играли с Пандемом в индейцев. И он так верил в эту игру, что сердце выпрыгивало. Один, отважный, мужчина перед лицом врага может рассчитывать только на себя; это осознание переполняло его такой гордостью, такой…
«А если бы тебя убили на той войне, куда ты собрался – ты, умирая, спрашивал бы, почему? Почему такая несправедливость: кто-то жив, а кого-то хоронят?»
Виталька вздохнул.
– Одно дело – мир, где тебя нет… Я, правда, не понимаю, как это может быть, но ведь папа говорит, что так было… Жалуйся-не жалуйся, вроде как некому… А если ты говоришь, что любишь меня, а простую вещь ради меня сделать не хочешь…
«Утю-тю… Плакать будем?».
– Нет, – сказал Виталька хмуро.
* * *
К полудню Виталька добрался до энергостанции. Цилиндрическая башня, похожая на опрокинутый стакан, стояла посреди зелёного поля, у подножия её свернувшейся змеёй лежала тяжёлая чёрная труба – якорь, а высоко в небе вертелся и выгибался, будто танцуя, парус.
Ни запаха, ни звука. Сверчки и разогретая трава – как будто станции нет здесь.
Неподалёку от башни на траве сидели две девочки и двое парней чуть постарше Витальки. Одна из девчонок загорала, раздевшись до трусов и растянувшись на полотенце. Другая сидела по-турецки, сложив руки на щиколотках и заворожено глядя на парус.
Ребята грызли яблоки. Рядом на траве валялись четыре велосипеда.
– Привет, – сказал Виталька.
Та девчонка, что загорала, чуть приподняла голову:
– Привет. Ты не стесняешься?
– Нет, – сказал Виталька как можно равнодушнее.
– Ну, я перевернусь, – сказала девчонка и действительно перевернулась на живот, открыв Виталькиному взгляду смуглую спину со следами отпечатавшихся травинок.
– Пришёл посмотреть? – спросил парень постарше.
– Просто гуляю, – сказал Виталька и только потом осознал двусмысленность вопроса. – Просто гуляю, – повторил он и разозлился на себя за дурацкое смущение.
– А мы пришли посмотреть, – сказал второй парень, и Виталька окончательно уверился, что он имеет в виду станцию. – Мы, вообще-то, энергетики. Будущие.
– А я пилот, – сказал Виталька и отвёл глаза. – Будущий.
– Тебя как зовут? – спросила голая девчонка, выгибая спину.
Виталька назвался. Та девчонка, что смотрела на парус, покосилась на него круглым карим глазом – и вернулась к своему созерцанию.
– Садись, – сказал парень постарше.
Виталька сел и тоже поднял голову. Как работают энергостанции, Пандем объяснил ему ещё в трёхлетнем возрасте (правда, Виталька видел однажды одного уважаемого физика, папиного знакомого, который клялся, что ни чёрта в этом не понимает). Но вот если так сидеть и смотреть на парус, как он играет, закрывая полнеба, как выгибаются серебристые рамочки-усы…
– Кажется, что небо гнётся, – сказала девчонка, сидящая по-турецки. – Что ходит волнами и меняет цвет. Небо. Нет?
– Да, – сказал Виталька.
Он устал. Он полдня шёл, не останавливаясь. Гудели ноги. Смотреть на парус было приятно.
– А ведь полгорода питает, – с гордостью объяснил парень постарше. Виталька и без него это знал.
– Чего гордится? – сказал он неожиданно для себя. – Не мы это придумали.
– Зато мы сделали, – слегка обиделся парень. – Мой отец вот монтировал…
– Вот если бы твой отец это придумал, – сказал Виталька, – тогда другое дело.
– А моя мама говорит, что мы все вместе придумали Пандема, – сказала голая девочка и села. Отпечатки травинок были теперь у неё на груди. – Что мы придумали Пандема, а уже он помог придумать энергостанции, новомобили и всякое. Значит, это придумали мы.
Виталька заставил себя отвести взгляд. Ну что у них за мода – загорать почти нагишом.
– Ты, наверное, есть хочешь? – спохватился парень помладше. – Возьми, там в корзине полно всякого. Не стесняйся, мы уже обедали.
* * *
Вечером они распрощались возле автострады. Новые знакомые разъехались по домам («Ну, будет что-то интересное – дай знать через Пандема»), а Виталька снова побрёл по тропинке под автострадой, и над головой у него носились теперь уже ветер и огни.
«Домой не хочешь?»
Виталька хотел. Пандем знал, что он хотел. Но Виталька молчал.
В старину дети – и подростки – убегали из дому на свой страх и риск. Шли куда глаза глядят, становились чьей-то добычей, но чаще – Витальке так казалось – выходили победителями и возвращались домой совсем другими людьми. Взрослыми.
«Первобытное представление об инициации».
– Да, – устало согласился Виталька. – Пан… А можно мне хоть раз, ну хоть раз в жизни испытать смертельную опасность?
«Как это?»
– Это так, что если я ошибусь – я умру, как старик. По-честному.
«А что скажут твои родители, если ты умрёшь, как старик?»
– Но я же на самом деле не умру! Будет только вероятность, понимаешь, только вероятность, я буду об этом знать… Только по-честному.
«Если эта «по-честному вероятность» по-честному реализуется – что скажут твои родители?»
– Разве я собственность моих родителей? – Виталька вздохнул. – Родители, может быть, хотят, чтобы я всю жизнь был маленьким. Мама так точно… Пандем, а ты можешь сделать так, чтобы я всегда был ребёнком?
«Что за глупый вопрос. Зачем мне это надо?»
– А вот моей маме надо!
«Дуралей. Он мечтает увидеть тебя взрослым и сильным».
Виталька вздохнул снова. Ноги ещё шагали, но им требовался отдых, а особенно им требовалась тёплая вода, хотя, конечно, просто ручеёк тоже сгодится на крайний случай…
– Виталик!
Он вздрогнул.
Неподалёку от дороги стоял новый дом, с балкона второго этажа махала рукой незнакомая женщина в красном светоотражающем сарафане; в свете фар пролетающих машин она была похожа на маленький пожар.
– Виталик, иди сюда…
Он подошёл.
– Можешь переночевать, – сказала красная женщина с балкона. – У меня сын в лагере, муж в командировке, комната свободна. Ужинать будешь?
* * *
Она не докучала Витальке ни расспросами, ни инструкциями. Накормила ужином, показала комнату и ушла к себе за компьютер.
– Спасибо, – сказал Виталька, вылезая из ванной.
«Не за что. Не бросать же тебя посреди дороги».
– А как мне её… отблагодарить?
«Скажешь завтра, что ты благодарен».
Виталька завернулся в плед. Вышел на балкон; спать хотелось ужасно и не хотелось вовсе. Небо было всё в звёздах, как стакан с газводой – в пузырьках.
– Пан… Я очень-очень туда хочу.
«Там вовсе не так красиво, как кажется отсюда».
– Откуда ты знаешь? Ты там бывал?
«Так далеко – нет».
– Значит, для тебя это тоже будет впервые?
«Да».
– А что, если там ты… тебя не будет?
«Я буду, не волнуйся. Я буду с вами… всегда. Что бы ни случилось».
Виталька сел на скамеечку и обнял себя за колени. Автострада была совсем рядом, вперёд-назад носились сполохи, то затмевая звёзды на небе, то позволяя звёздам затмить себя.
– Пан… А есть ещё такие, как ты? Там, на звёздах?
«Не знаю. Думаю, есть».
– А… это не опасно?
«Входить на чужую территорию всегда опасно… Но тут, на Земле, наша территория. Тут никого не бойся».
– Слушай, Пан, а ты чего-то боишься?
Кажется, Пандем усмехнулся:
«Нет».
– Ничего-ничего?
Коротенькая пауза. Перемигивание звёзд.
«Да нет, Виталя, ничего. И ты не бойся».
Некоторое время Виталька молчал, глядя на небо и перебирая, как чётки, собственные пальцы.
– Ты скажи, пожалуйста, моим родителям, чтобы они не сердились. Что мне просто… ну.
«Я сказал им. Они понимают гораздо больше, чем ты думаешь».
– Я не думаю, – сказал Виталька и покраснел.
«Вот и славно».
– Пан, – Виталька замялся. – А вот… Когда человек умирает – он после смерти живёт или нет?
«В этом мире нет».
– А другие миры действительно существуют? Ты знаешь?
«И знал бы – не сказал бы…»
– Почему?!
«Было бы неинтересно. Всё равно как подарок на день рождения хранить целый месяц на видном месте».
– Хорошенький подарочек… Мне, может быть, страшно умирать!
«Ничего тебе не страшно. Тебе ещё минимум восемьдесят лет… Или вдвое больше. Или втрое. Или вообще не умрёшь. Зачем тебе знать, что там?»
Виталька долго молчал, глядя на звёзды.
– А интересно, – сказал он наконец.
* * *
Он заметил сперва стоянку «ездилок», и потом только вход на стадион. Сосчитал блоки на стоянке и присвистнул: праздник, что ли?
У выхода на поле белокурая розовощёкая женщина рылась в сумке; нашла, вытащила яблоко, такое же белокурое и розовощёкое, как она сама. Протянула маленькой пухлой девчонке в тяжёлом шлеме с наушниками:
– Погрызи перед заездом…
Девчонка укусила яблоко, поправила выбивающуюся из-под шлема косу и потрусила к странному сооружению, ожидающему её на дорожке. Это было нечто вроде большого колеса с сиденьем внутри, со сложной системой приводов и противовесов, с красным флажком на руле (а у сооружения был руль). Виталька присмотрелся. «Сделала сама», – гласила гордая надпись на флажке.
Он подошёл к барьерчику и стал смотреть.
Да, местные ребятишки преуспели. Одних велосипедов было десять разновидностей. Педальные ползуны, ходульные самоступы, хитрые транспортные приспособления, чей вид одновременно смешил и вызывал уважение; половина изобретений гордилась красным флажком «Сделал сам», прочие были маркированы синими флажками («Подсказка Пандема») и жёлтыми флажками («Помощь Пандема»). Всё это ездило по зелёному полю, маневрировало и сигналило, желая показаться во всей красе. Трибуны полны были восхищёнными родителями.
– А что, эта мелочь с косичкой действительно совсем сама построила эту штуку? – вслух спросил Виталька. Всё равно за шумом стадиона его никто не слышал.
«Не только построила, но и придумала сама… Женечка Усова, десять лет. Хочешь познакомиться?»
– Нет, – быстро сказал Виталька. – Толку в её изобретении… так, баловство. Тем более что ты всё это знал заранее – ещё до того, как она…
«Да, знал. Ну и что? У них самостоятельные мозги, они гордятся тем, что кое-что умеют сами. И они правы».
– А у меня что, несамостоятельные мозги?!
«Ты ведь хотел бы чего-то там в них подкрутить… Правда, это уже в прошлом?»
Виталька повернулся и пошёл прочь со стадиона. На противоположном конце поля поздравляли победителей; не оборачиваясь, Виталька миновал стоянку и замедлил шаг, проходя мимо придорожного кафе.
– Виталик! – девушка в окне кухни помахала ему рукой. – Иди есть!
Он потоптался. Свернул с тропинки, вымыл руки в рукомойнике-фонтане, уселся за дальний столик под пыльной сосной.
– Ешь, – девушка поставила на скатерть тарелку любимого Виталькиного супа. – А то через час у нас тут будет жарко. Все с соревнований как повалят…
– Спасибо, – сказал Виталька.
Девушка махнула рукой. У неё были ямочки на щеках и очень большая, едва усмирённая футболкой грудь.
Виталька застеснялся.
* * *
– Мальчик!
Уже оборачиваясь, Виталька спросил себя, что не так. И понял: незнакомые взрослые люди обращались к нему «Виталик». Звать мальчика просто «мальчик» – как-то странно, у мальчика ведь есть имя…
Старик смотрел сверху, с автострады. С виду лет восьмидесяти. Путешественник.
– Да? – вежливо спросил Виталька.
И подумал с холодком в животе: он из этих. Виталька знал, что они есть, но не доводилось встречаться.
– Я ищу дорожный указатель, – суховато сказал старик. – Обычно я пользуюсь картой, но эта, кажется, уже устарела… за последние пару месяцев, – и он хлопнул по костлявому колену свёрнутой в трубочку натурпластовой картой.
– Я могу указать дорогу, – предложил Виталька. – Если вы спросите…
– Спасибо, я предпочёл бы указатель, – ещё суше сказал старик.
Виталька растерялся.
«За поворотом».
– За поворотом, – сказал Виталька.
– А-а-а, – кивнул старик как-то очень устало. – Спасибо…
И скрылся из глаз – наверное, вернулся к своей «ездилке» на обочине автострады.
«Кто он?»
«Человек».
Виталька сунул руки в карманы штанов:
«Пан…»
«Ты напрасно испугался».
«Я испугался?!»
«Да. На одну маленькую минутку».
«Послушай… Он что, не говорит с тобой никогда-никогда?»
«Я с ним не говорю. А он… С собой ведь он говорит».
Виталька попытался представить себе, каково это – жить человеку, с которым никогда не разговаривает Пандем. Как это? Всё равно что не думать ни секунды, но так ведь не получится…
«А как же он живёт?»
«Живёт, как ему нравится».
«А почему…»
– Мальчик! – донеслось с автострады.
Виталька вздрогнул и поднял голову.
– Может, тебя подвезти? – спросил старик. – Тебе куда, в город?
– Н-ну… – пробормотал Виталька.
«Испугался?»
«Я не хочу с ним в одной машине!»
«Дуралей. Он такой же человек, как ты. Не укусит».
– Ах, извини, – сказал старик. – Наверное, тебе запрещено общаться с такими как я?
* * *
Его звали Владимир Альбертович. Свою машину он вёл сам, это стоило усилий и отбирало немало внимания. Виталька подумал было, что его спутник не может говорить во время движения – но Владимир Альбертович мог, оказывается.
– Виталик… а кем ты хочешь быть?
Виталька почему-то смутился. Одно дело сказать тем ребятам, будущим энергетикам, что перед ними, мол, будущий пилот. И другое дело – Владимир Альбертович, который живёт без Пандема… Ещё подумает, что Виталька хвастается…
– Я ещё не решил, – скромно сказал Виталька. Покосился на спутника: неужели так вышло, будто он, Виталька, соврал?!
«Врут по-другому. Успокойся».
На обочинах цветными пятнами мелькали припаркованные машины. Обрывок музыки прилетел – и остался позади вместе с посёлком, который они миновали; теперь слева проносились сосновые посадки на месте бывших полей, а справа – каштановые кроны. Или не каштановые – не разберёшь на такой скорости.
– Странно, что ещё не решил, – сказал старик. – Хотя, конечно, это не моё дело… Может быть, ты вообще не хочешь со мной говорить?
– Ну почему же, – сказал Виталька. – Я хочу.
– У меня вот была интересная работа, – Владимир Альбертович усмехнулся. – Я был министром.
– Да? – заинтересовался Виталька.
– Да, – старик смотрел на дорогу. – Я был хорошим министром. Потому что, видишь ли, это большая наука – движение финансовых потоков, развитие одних процессов и угнетение других…
– Не понимаю, – признался Виталька.
– Не мудрено, – пробормотал старик.
«О чём это он?» – быстро спросил Виталька.
– Подожди, я сам тебе объясню! – почти выкрикнул старик.
Виталька удивился.
– Извини, – сказал Владимир Альбертович тоном ниже.
– Вы не хотите, чтобы я говорил с Пандемом?
– Я живу среди призраков, – пробормотал старик. – У меня такое впечатление, что вы все – персонажи кино. Вы все – подключены к одной машине, иногда мне кажется, что я вижу проводочки, торчащие из ваших голов…
Машина катилась всё медленнее.
«Виталя, у него жена умерла месяц назад. Она была очень старая, старше него. Он совершенно одинокий. Совершенно».
– Очень жаль…
– Что ты сказал? – встрепенулся старик.
– Вы мне хотели что-то объяснить, – подумав, напомнил Виталька.
– Да, – старик нажал на тормоза слишком резко. Виталька слегка стукнулся о панель. – Извини…
Виталька потёр ушибленное место. Боль улетучилась, будто её вытянули пылесосом.
– Огромная махина, – сказал старик. – При мне отрасль наконец-то заработала… Это значит, что на заводы пришли люди, и что они делали комбайны, трактора, горнодобывающие машины, экскаваторы… и что за эти машины потом было кому платить… Ты ведь знаешь – мало выпустить продукцию, надо наладить систему сбыта, так вот при мне эта система… – он сам себе прервал. – Ты, наверное, не знаешь, что такое сбыт?
– Мы учили, – сказал Виталька.
– Вы учили… Ты играешь в шахматы?
– Да.
– Так вот… Представь, что все клетки стали одного цвета, и все фигуры стали пешками. Представил?
Виталька пожал плечами.
– Или вот ещё: ты часовых дел мастер, придумал тончайший механизм, собрал вместе шестерёнки, пружинки, винтики, всё это филигранно подогнано одно к другому и работает так точно, что за сто лет не собьётся ни на минуту… Пришёл Пандем, механизм выбросил, а стрелки стал переводить пальцем. Вот так.
В стороне от автострады стояла башенка, похожая на энергостанцию в миниатюре, только вместо паруса над её крышей кружилась голубиная стая.
– Мне не для чего жить, – пробормотал старик. – Я всю жизнь работал. Я шёл к своему успеху, как альпинист к вершине… Потом все горы исчезли, я стою на равнине, мне всё равно, куда идти.
– Успех – это когда о вас все знают? – спросил Виталька. – Вот у меня есть тётя Александра, она искусствовед, и она говорит…
– Искусство здесь ни при чём, – оборвал его старик. – Вертеться среди поклонников – это не успех… Успех – это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех – это власть, если хочешь знать… Самым большим успехом в нашем мире пользуется знаешь кто? Пандем. Он уже изменил мир до неузнаваемости, и ещё изменит. Он владеет всеми нами, его воля – верховная…
Голуби сделали ещё один круг.
– Если бы вы поговорили с Пандемом, – тихо сказал Виталька, – вы поняли бы, что это не так. Вот у меня есть дядя Алекс, он тоже говорил, что Пандем – чудовище, которое хочет всех поработить. Но даже он теперь так не считает!
Владимир Альбертович странно усмехнулся.
– Я не понимаю, – сказал Виталька после длинной-длинной паузы. – Мне кажется, это всё равно что завязать себе глаза и говорить, что не нуждаешься в свете.
Старик молчал.
– Вы обижены на него, – сказал Виталька. – Потому что у вас была работа, которая стала ненужной.
– Мальчик, – сказал Владимир Альбертович, одним этим словом загоняя Витальку во множество мальчиков, какие только есть на свете. – Мне восемьдесят семь лет… И почти семьдесят два из них я прожил, не нуждаясь в Пандеме.
– Но это же не довод, – тихо сказал Виталька. – Человечество тысячи лет жило, не зная земледелия… ремёсел… машин… Наверняка находился кто-то, кто говорил: не поеду на этом паровозе…
Владимир Альбертович посмотрел на Витальку с интересом.
– Экий у тебя… технократический подход. Пандема сравниваешь с паровозом?
– Нет, конечно, – Виталька смутился. – Но есть такая теория, что Пандем – нормальный этап в развитии человечества. Что это скачок, сравнимый с возникновением жизни на земле, возникновением разума… Человечество теперь достигнет космоса и станет бессмертным. А без Пандема этого не вышло бы.
– Почему? – тихо спросил Владимир Альбертович. – Это Пандем тебе сказал? Что человек без него, Пандема, ничего не может? Ничего не стоит? Да?
– Ой, – Виталька поёрзал. – Ну это неправильно – противопоставлять человека и Пандема. Это всё равно что выбирать, правая рука лучше или левая нога. Это части одного целого…
– В мои времена человек был сам по себе, – сказал Владимир Альбертович. – Сам себя делал, сам за себя отвечал… а вовсе не был чьей-то левой ногой…
– Но он же не среди пустыни жил, – удивился Виталька. – Какие-то были общие, эти… законы! Это было гораздо хуже, потому что перед законом вроде бы все равны. Все одинаковые. А Пандем – никогда не скажет, что люди одинаковые. Для него они всегда очень разные. Вот для него они – каждый сам по себе…
– Вас в школе так учат? – после паузы спросил Владимир Альбертович.
– Нет, – Виталька не понял, прозвучало в словах его собеседника уважение или, наоборот, презрение. – Чему тут учить? И так ведь всё понятно, стоит чуть-чуть задуматься… И потом, Пандем ведь сам про себя ответит, если только его спросишь.
– А не соврёт?
Виталька долго смотрел на него. Обыкновенный человек, ну, старый. Одинокий.
– Как это – Пандем соврёт? Вы ещё скажите – Пандем умрёт…
Владимир Альбертович молчал.
– А мой папа говорит, – сказал Виталька, – что Пандем, может быть – недостающая деталь для человечества. Что человечество с самого начала было каким-то не очень правильным – как будто его сделали, но забыли, зачем. Вот люди и мучались. А потом пришёл Пандем – вернее, появился, а не пришёл – и встал, как влитый, в свою нишу. И теперь наконец-то человечество в своей тарелке и в своём уме.
– А кто, интересно, сделал человечество? – странным голосом поинтересовался Владимир Альбертович.
– Я не знаю – сказал Виталька. – Я это просто так сказал: «как будто» его сделали.
– А твой папа кто?
– Учёный. Биолог.
– А-а, – тускло протянул старик. – Понятно… А скажи, он знает, откуда взялся Пандем?
– Самоорганизовался, – не очень уверенно ответил Виталька. – Из информационных… полей. Из информации, короче говоря.
Старик молчал, и Виталька добавил чуть виновато:
– Наверное.
– Он не говорит, откуда он взялся, – сказал Владимир Альбертович. – Вот ты, Виталик, или твой папа… кто-нибудь из вас может точно знать, что Пандем – друг человечеству, а не враг?
– Ну, если вы посмотрите вокруг, – предположил Виталька, – и сравните с тем, что было пятнадцать лет назад…
– Как ты можешь об этом судить?
– Зато мой папа может. Кроме того, я ведь читаю книжки… Ещё старые газеты, например. Очень поучительно.
– А поросёнок, которого сытно кормят, прежде чем… а-а, извини. Я забыл, что ты не знаешь, для чего откармливают поросят.
– Теперь ни для чего, – тихо сказал Виталька. – Это раньше ели животных. До Пандема.
Владимир Альбертович вдруг улыбнулся; Виталька вздрогнул: это была улыбка молодого человека. Может быть, лет пятьдесят-шестьдесят назад он вот так же улыбался, встречая после работы жену…
– Я уже очень давно не разговаривал ни с какими пацанами, – пробормотал Владимир Альбертович. – Ты, наверное, очень даже неплохой – голова светлая… Но мне тебя никогда уже не понять. Как и тебе меня. Ты – человек, который никогда не оставался в одиночестве…
– А одиночество – разве это хорошо? – удивился Виталька.
Старик хотел ответить, но промолчал.
Глава шестнадцатая
Юлия Александровна Тамилова, двух с половиной лет от роду, плавала в бассейне. Цветное мозаичное дно круто уходило вниз, и на глубине трёх метров заманчиво пестрели ракушки, шарики, бусинки, зеркальца, вертушки; Юлия Александровна выныривала, довольно ухая, и рассматривала добычу, лёжа на спине, неприятно похожая в такие минуты на забытую в ванной пластмассовую куклу (во всяком случае Александру Тамилову-старшему, молодому деду этой девочки, казалось именно так).
Алекс стоял у бортика, глядя, как ныряют, выныривают, плавают наперегонки, брызгаются, скатываются с водяных горок разнообразные дети от года до десяти; когда кто-нибудь из них уходил в воду дольше, чем на минуту, Алекса захлёстывал древний, не подчиняющийся разуму инстинкт: нырнуть, достать, спасти немедленно.
Он плавал плохо, а нырял и того хуже. Мог бы он вытащить свою внучку с глубины хотя бы в три метра, если бы она, внучка, тонула?
– Папа, – позвал его Александр Тамилов-младший, Шурка. – Чего ты там ищешь?
Алекс огляделся. Никто, кроме него, не стоял у бортика; молодые мамаши с молодыми папашами читали книжки и разговаривали друг с другом. Только чья-то бабушка – полная женщина немногим старше самого Алекса – вертела головой, стараясь не выпускать внука из виду.
– Ты чего? – удивился Шурка. – Что она тебе, утонет, что ли?
– Зачем ты вообще нужен? – раздражённо спросил Алекс, усаживаясь рядом в садовое кресло. – Ты, отец?
Посреди бассейна раскручивалась вертушка – то горизонтально, как карусель, то под углом, то вертикально, как мельничное колесо. Дети постарше с визгом цеплялись за поручни, пролетали в воздухе, разбрасывая брызги, плюхались в воду и уходили в глубину, чтобы вынырнуть с другой стороны, снова взлететь на воздух, оторваться и шлёпнуться, и вынырнуть со смехом и фырканьем.
– Ты опять, – печально сказал Шурка.
– Я опять, – Алекс скрестил руки на груди. – Я всё время… вы смотрите на меня, как на дурачка. Как на городского сумасшедшего. И ты, и мама, и Вика, кстати, тоже.
– При чём тут Вика? – насупился Шурка.
Пробегающий мимо пацанёнок лет четырёх выронил на траву обёртку от мороженого. Вернулся, молча подобрал обёртку, пустился к ближайшему утилизатору.
– Ты окончательно решил? – спросил Алекс.
– Что? – Шурка смотрел, как летает над водой красно-жёлтый глянцевый мячик.
– Насчёт работы?
– А… да. Агрегаты и узлы.
– Ещё одна Пандемова марионетка, – Алекс отвернулся. – Ещё один живой манипулятор. Ещё одна светлая голова, которая будет работать проводником Пандемовых идей…
– Что ты предлагаешь? – помолчав, спросил Шурка.
Алекс пожал плечами:
– Да ничего… Тебе решать. Я бы на твоём месте не спешил бы так. В строй.
– Какого чёрта, – Шурка, по всему видать, с трудом сдерживал себя. – Знаешь, ты иногда просто… Я, конечно, почуял, в чём дело, ещё когда ты вызвался сюда, посмотреть на Юльку. На Юльку тебе, как я понимаю, плевать… Но почему тебе так хочется сказать гадость? Да, я хочу работать на космическую программу! И буду делать то, что мне скажет Пандем! Потому что это его идея и его проект! Потому что я мог бы сидеть в норе, изобретать велосипеды, как малыши в технических школах…
– Мне – плевать на Юльку?
– Ну конечно. Ты с ней хоть раз говорил о чём-нибудь? Кроме «Здравствуй, внученька, как дела»? Или ты думаешь, что можешь её воспитать лучше, чем Пандем?
– Ну, всё, – Алекс поднялся. – Финиш. Папаша признаётся, что даже не пытается воспитать своего ребёнка, потому что Пандем это сделает лучше него…
– Не передёргивай, – Шурка был очень красный. – Это моя дочь, я её понимаю и люблю… Но без Пандема я её понимал бы хуже!
– Прости, – сказал Алекс – Я опять сел в лужу. Опять попытался убедить тебя в чём-то, в то время как Пандем…
– Ты – убедить?! – Шурка тоже встал. – Это называется убедить? Ты просто достал уже всех, и меня, и маму, и Вику, между прочим!
– Не ругайтесь, – сказала Юлия Александровна, возникая в траве между отцом и дедом.
Алекс, начавший было отвечать, осёкся.
– Пандем просил передать, – сообщила Юлия Александровна, вытирая двумя тоненькими пальцами мокрый нос, – просил передать, что я вас обоих люблю-у.
С длинных волос её струилась вода.
* * *
– Аля, я тебя в самом деле достал?
Алекс сидел на куске бронзы – ещё вчера это была абстрактная скульптура на магнитной подушке, но сегодня утром автор, одержимый творческими метаниями, собственноручно низверг своё творение с пьедестала. Александра не стала вызывать автоуборщик – по её мнению, будучи брошенной на землю, скульптура значительно выиграла и превратилась из посмешища галереи в украшение её.
Алекс, инстинктивно любивший всё, в чём заключён был бунт, выбрал для сидения именно бронзовые останки.
– Аля, наш сын сказал, что я достал тебя, его и всех. Наш сын – болван при Пандеме, к этому я привык. А ты? Тебя я тоже достал?
Александра проводила взглядом группку запоздавших экскурсантов. Их смеющиеся голоса прыгали от одной глыбы к другой; музей под открытым небом назывался «Поляна видений» и полностью соответствовал названию. Александра гордилась сложной и продуманной структурой экспозиции: скульптуры (по условиям устроителей не менее двух метров в высоту) выстраивались таким образом, чтобы эмоциональное состояние идущего сквозь экспозицию человека плавно менялось от экспоната к экспонату, и, чтобы пройдя через «созерцательный», «беспокойный» и «печальный» модули выставки, посетитель выходил из неё с ощущением едва ли не эйфории.
Александра перевела взгляд на сидящего Алекса. Подошла, положила руки на опущенные плечи, поцеловала в редеющие на макушке волосы.
Теперь, оглядываясь назад, она понимала, что бросить школу в шестнадцать лет и выйти замуж за невыносимого подростка, каким был Алекс, её принудило не сочувствие и ни в коем случае не любовь, а тайное знание. Так получилось, что она единственная в целом свете знала, как уязвим на самом деле этот «анфан террибль», какой у него, ходячего источника конфликтов, низкий болевой порог. Что он защищается, нападая, и что его выходки – всего лишь реакция на постоянные раздражители, почти незаметные прочим, зато невыносимые для мальчика без кожи. И что в целом мире у него нет ни одного защитника, потому что миру кажется, будто уж этот-то в защите не нуждается…
Но пусть у неё было в какой-то момент желание податься к нему в адвокаты – она вышла замуж не за подзащитного, а за бойца. Он был воин в душе, солдат и мужчина, стойкий оловянный солдатик; наверное, жена единственная понимала, что приход юного Алекса в военное училище вовсе не был демаршем: восемнадцатилетнему Александру Тамилову хотелось привести свою жизнь в соответствие со своей сутью…
– Разумеется, ты достал меня, – сказала она, расправляя рубашку на его плечах. – Давным-давно. Что в этом удивительного?
– Давай жить вместе, – сказал Алекс.
– Да, но мы ведь живём вместе…
– Нет. Давай как раньше. Пусть у нас будет один дом. И, когда ты куда-то поедешь, пусть я поеду с тобой.
– Гм, – сказала она, слегка сбитая с толку. – Да ведь тебе не будет интересно таскаться по всем моим презентушкам, марафонам… Во-первых, ты всегда был равнодушен к «изо». А во-вторых – как мы с тобой уживёмся, ты представляешь себе?
– А как мы раньше уживались? До Пандема? У нас была однокомнатная квартира…
Александра сняла руки с его плеч. Обошла сидящего мужа по дуге, разглядывая, будто какой-нибудь экспонат:
– Сашка… Ты меня пугаешь.
Алекс молчал, нахохлившись, похожий на огромного больного воробья.
– Пока ты возмущаешься, злишься, доказываешь всем, какое уродище Пандем и какие дураки люди – я спокойна за тебя. Но когда ты начинаешь вспоминать, как хорошо нам было в однокомнатной квартире…
Алекс молчал.
– Сашка… Поехали домой. По-моему, ты нуждаешься в хорошей супружеской ночи…
– Куда домой – ко мне или к тебе? – тихо спросил Алекс.
– На этом континенте, – Александра улыбнулась, – моя база всё-таки ближе.
Алекс не шелохнулся.
– Аля… Ты довольна жизнью? Собой?
– Вполне, – она помедлила и уселась рядом.
– Я тебе всё ещё нужен?
– Не забивай себе голову глупостями. Если даже Ким смог преодолеть свой бзик, и теперь у них и с Ариной всё в порядке, и с Пандемом всё в порядке…
– Семья втроём?
Александра улыбнулась:
– Вот теперь я узнаю тебя. Какой ты брутальный, Сашка. Мне нравится.
Глава семнадцатая
Кусочек суши плыл будто по воле волн, а на самом деле повинуясь скрытой навигационной системе; квадратная площадка сто на сто шагов несла на себе пять берёз, три пальмы и автоматический ресторанчик. Гостям предлагалось устраиваться как кому заблагорассудится – на гладко отёсанных брёвнах, на мягких креслах или на пожухлой травке.
В центре понтона развели костёр. Есть почти никто не хотел; Андрей Георгиевич, преисполненный умиления и гордости, прочитал стихи в честь своих замечательных дочек, а потом и спел под собственный аккомпанемент. Александра серьёзно пообещала статью в «Музыкальном обозрении», а Виталька выпустил в небо серию огней из ручного «дизайнера» – машинки для композиции фейерверков. Ромка, его восьмилетний брат, проворчал что-то в том духе, что некоторые только энергию переводят, потому что при заходящем солнце ни чёрта не видно.
Потом попросил слова Ким. Пообещал сёстрам-именинницам небывалый подарок. Вытащил из кармана плоскую коробочку с плотно пригнанной крышкой; на дне коробочки лежали семена травы. Не более того.
– …совсем вытоптали, бизоны. Смотрите…
И аккуратно высеял травку вокруг пирующих – под креслами и под ногами, всюду, куда успел дотянуться.
– Только не пугайтесь…
Мама охнула. Маленькая Юлька завизжала, но от восторга, а не от страха. Только что высеянная Кимом трава пошла в рост – земля на пятачке зашевелилась, потревоженная белыми тонкими корнями. Проклюнулись ростки; Виталька опустился на четвереньки, разглядывая экспресс-траву. После первого рывка её рост чуть замедлился – тем не менее, прислушавшись, можно было ясно различить шорох. Новая трава поднималась, раздвигая старые жухлые стебли.
Случился общий восторг. Все расспрашивали Кима – зачем трава, почему трава и что будет с этой травой дальше; Ромка обиделся, почему Ким не показал «фокус» сначала сыновьям. Виталька азартно и насильственно пытался приписать отцу звание изобретателя, хотя Ким уже много раз объяснял ему, что в современной науке единоличных открытий и изобретений практически не бывает: каждый стоит на голове у предшественника, который тут же может оказаться последователем. Трава тем временем всё тянулась и росла; гости, слегка успокоившись, расселись по местам и заново поздравили именинниц.
У меня прекрасные дети, говорил Андрей Георгиевич. Девочки-красавицы, да кто вам даст сорок? С тех пор, как мы праздновали ваш двадцатник, вы почти не изменились… Алечка, бывшая акула пера, а теперь пиранья рейтингов и рецензий… Лерочка, бывшая училка, а теперь Учитель с большой буквы… А посмотрите на моего сына! Кимка, я горжусь тобой, ты смог всё начать с нуля и выиграть. Ты хозяин своей жизни… Ведь для чего мы, если задуматься, живём? Для того, чтобы все таланты, отпущенные нам природой, развивались нам на радость и на радость людям…
Как давно я не был пьяным, вдруг подумал Ким.
Небо темнело. Гости развлекались. Трава поднималась вокруг, её приходилось приминать, иначе она закрыла бы сотрапезников друг от друга. Ким смотрел сквозь пламя костра на маму; ей было семьдесят три, и она светилась здоровьем. Маме было бесконечно приятно, что вся семья собралась вместе, впервые за столько-то лет; когда она попросила слова, Александра повелительно воздела руки, призывая гостей – а к тому времени Шурка и Вика пытались петь на два голоса, Юля играла на губной гармошке, Виталька пускал «красные солнца» вперемешку с «северным сиянием» под нудные Ромкины уверения, что, мол, брат ни чёрта не понимает в фейерверках, – призывая всю эту компанию моментально замолчать и сосредоточиться.
– Что я хочу сказать, – начала мама несколько смущённо. – Мы пили уже за именинниц, за родителей именинниц, за брата, за детей и за племянников именинниц… Все мы любим Алю и Лерочку, и все мы хотим, чтобы они были счастливы… И ещё один… из нас… Короче говоря, давайте выпьем за Пана, и спасибо ему за то, что он с нами…
Виталька зааплодировал. Лерка заулыбалась. Шурка с Викой обнялись, Юлька пристроилась у отца на коленях. Костёр выбросил в небо сноп искр. Кусочек земли с пятью берёзами и тремя пальмами плыл, дрейфуя, медленно удаляясь от залитого огнями берега. Пахло морем, и одновременно почему-то полем, лесом, дождём. Глядя вверх, можно было видеть, как звёзды прячутся в листьях пальм и выплывают снова.
Ким подумал, что в идее такого вот прогулочного плота реализовалась чья-то детская мечта о жизни на необитаемом острове. Крошечном острове с тремя пальмами – посреди океана…
– Вот что интересно – он не качается, – объяснял Шурка двухлетней дочери. – Корабль, даже самый большой, качается, когда плывёт, понтон – нет…
– Это Пандем так придумал?
– Пандем подсказал… А люди придумали и построили…
– А трава? Траву придумал Пандем или дедушка Ким?
– …Мои дети, – растроганно говорил Андрей Георгиевич. – Наши дети… Я счастливец. Я везунчик.
– А оно есть в мире – везение? – тихо спросил Алекс.
Сегодня вечером он добровольно взял на себя роль «хозяюшки» – ходил от костра к ресторанчику и обратно, разливал вино и соки, короче, был рабочей пчелой на чужом празднике.
– А почему нет? – после паузы спросил Андрей Георгиевич.
– Потому что всё в руках Пандема, – отозвался Алекс. – Удача – это маленькая несправедливость. Нет?
– Удача и везение – это всё-таки не одно и то же, – осторожно заметила Александра.
– Почему несправедливость? – вмешалась в разговор Шуркина жена Вика. – Если сегодня мне повезло, а завтра тебе… Всем поровну.
– Если всем поровну, это не везение, – заметил Алекс.
– А я счастливец! – снова воскликнул Андрей Георгиевич. – Оттого, что у меня такие дети… Внуки… Шурка! Виталька! Ромка!
– А вот интересно, какими бы они были, не будь Пандема? – кротко спросила Арина, от начала вечера на сказавшая и двух десятков слов.
– Точно такими же, – отозвался Ким прежде, чем отец успел придумать ответ.
– С такими же недостатками, – побормотал Виталька. – Ну, может быть, кто-то, – он глянул на брата, – родился бы одноглазым…
– Вит, – укоризненно сказал Ким.
– А у нас на старой квартире, – негромко начала мама, – была соседка – помнишь, Кимка? Ей действительно не везло. Прямо рок какой-то. Если она устраивалась на хорошую работу – контора тут же или прогорала, или закрывалась. Если она ехала отдыхать – в том месте случалась эпидемия, или смерч, или ещё что-то. У неё было три мужа, и ни один не умер своей смертью! От неё уже все знакомые шарахались, будто боялись заразиться. Ну, каково?
– И что с ней теперь?
– Не знаю, – сказала мама. – Спроси Пандема, если хочешь… Во всяком случае этот её «рок» больше над ней не висит.
– Рок, судьба, – Алекс вытащил сигарету. – Судьба и везение… гм. Судьба и случайность… Ким, ты у нас главный пандемовед, вот ты скажи: если нет случайностей, значит, Пан может точно предсказывать будущее?
– Спроси Пандема, – Киму не хотелось этого разговора.
– Аля, – Алекс обернулся к жене, – а творческое озарение твоих подопечных, когда скульптор вдруг понимает, что голограммку надо вставить не в правый глаз изваяния, а в левый… это случайно или как?
– Спроси Пандема, – лениво усмехнулась Александра. – Honey, ты суетишься или мне кажется?
– Жизнь, лишённая суеты, представляется картонной, – Алекс закурил, руки у него слегка дрожали. – Давайте суетиться, давайте поступать случайно, давайте путать Пану карты… Ему же от этого будет забавнее с нами возиться. Так трудно быть непредсказуемым…
– Это точно, – сказал Ким, и Алекс легко прочитал спрятанный в двух словах подтекст:
– Да, и я предсказуем. Наверное, я – особенно. А ты? А мы все?
– Карты, – мечтательно сказал Андрей Георгиевич. – Я играл бы с утра до ночи. Будь побольше времени… Ариночка, это правда, что Костя – игрок?
Арина кивнула:
– Да… У них там целая система: игра «на интерес», «на желание», «на ресурс»… Кстати, мой брат считает себя везунчиком. В картах. Ему хватает.
– Я тоже азартный! – горячо подхватил Андрей Георгиевич. – Сам играл бы! Если бы только лишнее время…
– Вот-вот, – тихонько сказала ему мама. – Кто тебя заставляет работать?
– Игра на ресурс? – переспросила Лерка. Глаза её то и дело оборачивались внутрь – она говорила с Пандемом.
Арина вздохнула:
– Котька не работает, ты же знаешь… Ему плевать на статус. Статус на хлеб не намажешь…
– Значит, у него другое понимание успеха, – Алекс затянулся. – Игра – отдушина, оставленная человечеству мудрым Пандемом. Искусство, флирт и игра. Территория, на которую Пандем демонстративно не посягает. Насколько я понимаю, с женщинами у Кости тоже всё в порядке?
– Па, давай не сплетничать, – резковато предложил Шурка.
– Нет, система статуса мудра, я же ничего не говорю, – Алекс вздохнул неожиданно печально. – Вообрази этот ужас: каждый на своём рабочем месте, и никто ни за что не отвечает, потому что Пандем страхует и ведёт на помочах. И никто не принимает решений, потому что решения давно приняты, надо только делать, что говорят… Тоска! И, чтобы этого избежать, Пандем искусственно имитирует жизненные трудности, а тому, кто наиболее успешно их преодолевает, даётся конфетка в виде статуса. Ему говорят, что он успешен, он сам себя чувствует успешным… Вот и всё везение.
Киму показалось, что Шурка хотел ответить. Но проглотил реплику; прищурился. Слушал дальше.
– Вот Аля знает, – Алекс нежно коснулся колена сидящей рядом жены. – Что такое современное искусство? Базар-вокзал. Все стали творцами, всем есть что сказать, все смотрят на мир широко раскрытыми глазами… А прорывов нет. Того, что потом сочтут гениальным, нет и в помине. Почему?
– Пятнадцать лет не срок, – возразила Александра.
– Если Пандем захочет, – хрипло сказал Виталька, – он каждого из нас может сделать гением. Прямо сейчас.
Некоторое время все молча на него смотрели.
– А почему же он не хочет? – мягко спросил Алекс.
– Потому что мы сами должны, – Виталька отвёл глаза. – Вот ты, дядь-Алекс, говоришь – статус, как будто это плохо. А вот нет ни одного человека с высоким статусом, который получил бы его незаслуженно. За просто так. По везению. Он зарабатывается, статус… Долго…
– В людях главное не статус, – тихо сказал восьмилетний Ромка. – В людях главное суть.
Виталька вздрогнул. Покосился на брата неприязненно, как показалось Киму.
– А что такое суть, Ромаша? – осторожно спросила мама.
Ромка пожал плечом:
– Спроси Пандема…
– Так говорить невежливо, – сказал Ким.
– А почему ты сам так говоришь? И тётя Аля говорит?
– Так то мы, а то ты!
– Я такой же человек, – Ромка пожал другим плечом, будто для симметрии. – Ладно-ладно… Суть – это чего человек хочет больше всего на свете. Например, дядя Костя хочет, чтобы все вокруг отдыхали и не мешали отдыхать ему. Дедушка хочет всё время работать. А Виталька хочет полететь в космос и прославиться.
Виталька встал. Во взгляде, обращённом на брата, промелькнула непривычная для Кимова сына злость.
– Вит…
– Всё-таки нет, – пробормотал Виталька. – Всё-таки… Смысл? Допустим, я был уже зачат на момент прихода Пандема, тут нечего… Но вот дети, которые были зачаты после его прихода? Почему не устроить так, чтобы и там не было никаких случайностей? Чтобы… самый удачный вариант зачатия?
– А я не самый удачный, – спокойно парировал Ромка. – Зато я настоящий, естественный человек. Да, Пандем?
– Дети, – предостерегающе сказал папа. – Я вообще не понимаю, о чём сыр-бор… Давайте музыку!
Ромка хотел ещё что-то сказать, но замолчал, прислушиваясь ко внутреннему голосу.
Ким положил руку на плечо ощерившемуся Витальке:
– Оставь. Пан ему объяснит.
– Если бы я хотел прославиться, – сообщил Виталька, – я бы чем-то другим занялся. В фильмах бы снимался… Меня даже звали, у меня лицо обаятельное…
– Виталя, – Шурка поднялся. – Пошли, я тебе кое-чего скажу…
Они стояли рядом – двоюродные братья, Витальке пятнадцать, Шурке двадцать один, но разницы в росте (каким огромным казался школьник-Шурка рядом с младенцем-Виталькой!) уже почти не осталось. Ким смотрел, как они рядом идут к берегу, то есть к краю понтона, и отблеск костра золотит им спины, и как они садятся прямо на песок, и Шурка что-то говорит, но слов не слышно за ровным шумом прибоя.
Ким оглянулся; у костра молчали. Арина неподвижно глядела в огонь; Лерка слабо улыбалась, Вика покачивала на коленях Юльку, отец обнял маму за плечи, Алекс лежал, глядя на звёзды, Александра бродила где-то рядышком, под её подошвами похрустывали ветки. Каждый из них не помнил сейчас о существовании всех остальных.
Ким уселся рядом с женой. Примятая трава была плотной, как циновка, надёжной и жёсткой.
Пока Арина была с Пандемом, Ким не хотел с ним говорить. Вопреки здравому смыслу – ведь «отвлечь» Пандема нельзя, у него бесконечная – или почти бесконечная – оперативная память…
Остров-понтон плыл, будто сквозь космос; костёр горел, не требуя новых дров, Ким глядел на огонь, внутри него проворачивалась, будто объёмная фигура на экране монитора, слышанная где-то фраза: «И свет во тьме светит…»
Бесшумно поднималась примятая трава. Между Кимом и сидящими рядом вырастали зелёные стены.