Перешагнул этот рубеж разве что Володя-старший, ничуть не придавая своему успеху ни малейшего значения, скорей всего и не подумав о нем. Как и все по-настоящему талантливые люди, он был чрезвычайно щедр, даже расточителен во всем, что делал, не суетясь, не мельтеша в заботах о создании и приумножении лестного представления о своей персоне. И эти фотографии, с которыми иной человек непременно и не без оснований отправился бы на штурм редакций и выставочных комитетов, Владимир Федорович печатал наспех, по принципу — как получится, чтобы, раздав многочисленной родне для семейных альбомов, тотчас забыть о них ради главного своего дела. Да и гидротехникой, если глянуть со стороны, он занимался порой как-то несолидно, несерьезно, то часами просиживая над совершенно чистым листком бумаги, то что-то мастеря в саду, у водопроводной трубы, из всякого железного и деревянного старья. И как соразмерить, как догадаться, не будучи посвященным в его думы, что жалкая, кое-как сколоченная модель есть прообраз тех гигантских конусных водовыпусков, из которых сейчас в горах Тянь-Шаня, на Орто-Токойском водохранилище, вырываются громадные, белоснежные, бешено рвущиеся ввысь грифоны, в сплетении радуг и алмазной измороси даруя жизнь чуйским полям?

В Ташкент, в Геологический переулок, нежданно-негаданно пришло письмо от Романа Кармена.

За письмом Кармен прислал и книгу. Она называлась «Автомобиль пересекает пустыню». В ней фигурировал гидротехник Поярков, который вместе с оператором Карменом, журналистом Эль-Регистаном и профессором Цинзерлингом в августе 1933 года участвовал в автопробеге Москва — Кара-Кумы — Москва, осуществив ряд важных исследований на самом трудном и неизведанном участке трассы — от Ташауза до Красноводска. «Скупой на слова, замкнутый, — писал о гидротехнике Кармен, — он производил впечатление человека, испытавшего много невзгод и лишений, преодолевшего немало трудностей в жизни…».

Да, это был Владимир Федорович. И он не изменился с годами.

Его ничуть не тревожило, как он выглядит со стороны, и если он одевал галстук — значит, предстояло нечто из ряда вон выходящее, а именно: поездка за границу, в Афганистан, где Владимир Федорович консультировал строительство оросительной системы и водозаборного узла на реке Кабул.

Его ничуть не занимало, достойную ли оправу своим способностям он выбрал, и в личном листке, который хранится в ташкентском «Средазгипроводхлопке», сделаны всего лишь две заимей: первая — о поступлении на работу в 1929 году, вторая — «ув. 17/Х—1968 г. ввиду смерти». Ему по разным обстоятельствам не раз приходилось писать автобиографии, но все они занимали страничку с небольшим и повторяли одна другую. Проходили годы, десятки лет, но он ничего не добавлял, не дописывал и раз и навсегда появившемся варианте, считая, что фразы «принимал участие в крупных ирригационных стройках», где он «работал ив качестве проектировщика и техноруком», вполне достаточно и большого он не заслуживает.

Доктор Айболит. Так за глаза называли его при жизни, так вспоминают его в институте «Средазгипроводхлопок» и теперь, повторяя, что раньше при всякой беде бежали к нему, а теперь вроде и бежать не к кому, не бежать же к самому себе! В официальных бумагах это было выражено следующим образом:

«Вменить в качестве основной обязанности т. Пояркову В. Ф. проведение экспертизы проектов, выполняемых в институте и его филиалах. Замкнутый, отчужденный, он безмолвно день-деньской сидел над чьими то листами ватмана и синьки, неприступный в своей хмурой нелюдимости, как это могло показаться не знающему его человеку. Но вот кто-то подошел, что-то спросил, и мягкая, добрая улыбка, постоянная готовность серьезно, мудро ответить на самый неловкий, неумный вопрос враз преображали этого пожилого, медлительного человека, прознанного за глаза «доктором Айболитом».

В гостиной, между двух окон — несколько фотографий, прибитых гвоздиками прямо к стене, так, чтобы они всегда были на виду. Внуки. Отцы и дети. А вот и он сам, Владимир Федорович Поярков, с широким русским лицом, с мешками под глазами, весь в пыли, сидит, запахнувшись в овчинный тулуп, пристроив, шись прямо на земле, где-то в пустыне, посреди изжеванных ветром метелок чия, с карабином под рукой. Снимок сделан во времена каракумского пробега. Впрочем, это не совсем точно. Пробег — всего лишь яркий, эффектный, но все же частный случай в растянувшейся на годы тяжелой изыскательской работе. Да и не только изыскательской. Дом в Геологическом переулке хранит два небольших альбома из серого картона, очень скромных, даже без обложек. Вот она, вся его жизнь, увиденная его глазами и рассказанная им самим! Пустыня и облака. Одинокий тополь, гнущийся под ветром в закатном небе. Обрывистые, лессовые берега, медленно проплывающие мимо экспедиционных лодок, изыскатели, плывущие куда-то вниз по великой Аму. Туркменка в своем перегруженном украшениями наряде. Строители, роющие канал. Строители, сколачивающие опалубку, вяжущие арматуру, отдыхающие с карабинами в руках, потому что совсем рядом, в песках, отсиживаются последние охвостья джунаид-хановских банд. Строители, обнаженные по пояс, с кетменями и тачками, в полосатых бухарских халатах, в красноармейских гимнастерках, в черных сатиновых косоворотках. Базар в Ходженте. Крупно, во весь кадр — прилавки, заставленные горшками. Во весь кадр — сплошные ряды тюбетеек. Древняя дверь с круглыми шляпками кованых гвоздей. Горец, заглядывающий под колеса впервые увиденной машины. Фелюги под парусами. Руины средневековых гробниц Куня-Ургенча, купола и минареты, экспедиционный пикап, по ступицу застрявший в кишлачной грязи. И снова вододелители, черные от загара люди с лопатами, топорами, геодезическими рейками в руках, буфера вагонов и рябь шпал под ними, трактора «Интернационал» под развернутыми транспарантами. И еще — давно не беленная стена, гвоздь, на гвозде кепка, карабин, бинокль, полевая сумка. Под снимком надпись: «Конец изысканий».

В снимке и надписи сквозит явное облегчение. Нет, настоящий изыскатель так не скажет. Разве можно жить без нехоженых трон и костров, палаток, первых колышков, всего того, что столь упорно воспевается в написанных на этот счет романах и песнях, рассказах и кинолентах, которым нет числа, всего того, что позволяет изыскателям встать на цыпочки и с этой высоты поглядывать на всех тех, кто идет следом? А тут повесил на гвоздь кепку, полевую сумку, протер носовым платком стекла очков и облегченно вздохнул, дескать, все несущественное, прогулочное осталось позади, а вот теперь, наконец-таки, можно заняться делом и посерьезней.

Да, Поярков не был настоящим изыскателем, хотя, к примеру, он инструментально доказал возможность подачи амударьинской воды в обход Сарыкамышской впадины в древнее русло Западного Узбоя, чтобы оросить восточное побережье Каспия. Он был «Сооружением», и ни одно крупное ирригационное строительство в Средней Азии в наиболее ответственных частях не обошлось без его самого активного, решающего участия. Он занимался обводнением западной Туркмении, переустройством орошения Ферганы и Хорезма. Строил Куйган-Ярскую плотину, Фархадскую и Варзобскую каналы Большой и Южный Ферганские, Большой Гиссарский, Сеаеро-Ташкентский, Аму-Бухарский, он разработал несколько типов оригинальных гидротехнических сооружений, и за новый тип плотины был удостоен большой серебряной медали ВДНХ. Третий орден «Знак Почета» он получил за Айни. Он сидел, обедал, когда нарочный из института передал просьбу выехать в командировку на Заравшан, где у кишлака Айни сошел громадный оползень, преградив путь реке. Река перед завалом превратилась в озеро, угрожая опустошительным наводнением расположенным ниже по течению селениям и древнему Самарканду.

— Когда ехать? Завтра?

— Сейчас. Машина у ворот.

Он уехал дня на два, по вернулся лишь через месяц. Газеты тех дней много писали о мужестве бульдозеристов, пробивших в толщезавалаобводной канал. И это святая правда. Хотя и не вся. Но о мужестве людей, принимающих то или иное ответственное решение, писать не принято. Может, оттого, что оно не столь очевидно, как очевиден, скажем, бульдозер, ворочающийся под ненадежной, грозящей обвалом стенкой забоя.

У Владимира Федоровича не было ученой степени. Но б рабочем столе чуть ли не каждого гидротехника хранится счетная линейка инженера Пояркова. Она очень похожа на знакомую-всем логарифмическую линейку и столь же обязательна в работе тех, кто занят расчетами каналов. Линейку Поярков изобрел в 1933 году. И с тех пор постоянно над ней работал, совершенствуя ее в соответствии со всем тем новым, что появлялось в гидротехнике. Линейка сберегала и сбережет проектировщикам не одну тысячу дней работы. Но вот, чтобы добиться ее издания, Пояркову понадобилось ничуть не меньше. Не получил он и патента на свое изобретение. Видно, и впрямь «нет пророка в своем отечестве», тем более для работников патентного бюро. Первое время Поярков и его единомышленники сами делали линейки — из фанеры и фотооттисков. Затем ее издал Ленинград. Теперь — Киев. Но этой киевской, модернизированной линейки Володя-старший уже не увидел.

Последние годы он часто вспоминал гражданскую войну, с глубоким замиранием сердца вновь и вновь переживая посвист пуль, пролетавших над его головой чуть ли не полвека назад. Наверное, теперь страшила не смерть. Вернувшееся поздним эхом и оттого еще более острое чувство было вызвано сознанием той очень возможной и непоправимой нелепости, когда бы одна из шальных пуль нашла его и когда бы враз ничего не стало: ни университета в Ташкенте, ни изысканий на Аму, ни славного каракумского пробега, ни Большого Ферганского канала, ни счетной линейки, ни коробчатых воздушных змеев, которых он запускал для всей той поярковской детворы, что приходила, уходила, а он, Володя-старший, оставался. И это было бы куда большим несчастьем, чем сама смерть.

Проще простого могло с ним такое случиться. С осени 1918 го да по ноябрь 1921 года служил он рядовым стрелком и связистом в 135 полку 15 дивизии Южного фронта. А чтобы расшифровать эту строчку из куцей, в духе Владимира Федоровича написанной автобиографии, следует обратиться к тем страницам из книг Михаила Васильевича Фрунзе, которые касаются разгрома Врангеля вообще и действий в этой операции 15 дивизии шестой армии в частности. В ночь с 7 на 8 ноября по приказу командующего Южным фронтом бойцы 52 и 15 дивизий вошли при десятиградусном морозе в ледяные топи Сиваша и неожиданным для белых ударом обрушились на укрепления Литовского полуострова, угрожая Перекопу с фланга и тыла. Их косили пулеметами. Забрасывали снарядами. Снаряды уходили на дно Гнилого моря и выбрасывали оттуда черные фонтаны грязи, разя осколками. Раненых не было они тонули. А когда красноармейцы пошли в рукопашную, враг бросил в контратаку свои лучшие силы — офицерство дроздовской дивизии и отряд бронемашин. Весь день — ожестом ченный бой. В обледенелых гимнастерках. Без пищи. Без воды. Без возможности обогреться, без мало-мальски налаженного снабжения, ибо все обозы остались на северном берегу. Ветер, согнавший воду с Сиваша, до поры до времени был союзником. Но затем переменил направление. «К вечеру наше положение здесь стало весьма угрожающим, — докладывал «командюж» Фрунзе в телеграмме главкому, копия — В. И. Ленину, — в связи с прибылью водв в Сиваше, грозившей отрезать 15-ю и 52-ю дивизии… В связи с сложившейся обстановкой и возможностью контратаки к утру, и в 24 часа отдал категорический приказ произвести немедленно ночной штурм Перекопа с ударом на Армянок частями 15-й и 52-й дивизий. Штурм увенчался успехом. Противник обороняется ожесточенно, и мы несом очень большие потери»…

Оснью 1921 года профессор Туркестанского университета Эраст Федорович Поярков отправил письмо своему гимназическому другу Мише Фрунзе, теперь, впрочем. Михаилу Васильевичу Фрунзе-Михайлову, командующему всеми вооруженными силами Украины и Крыма, уполномоченному Реввоенсовета. В письме была просьба разыскать Володьку; по семейным слухам он находился где-то во вверенных ему, Фрунзе, частях.

Эраст писал, что Володька — парень совершенно исключительный. Пока учился, его четыре раза выгоняли из гимназии за всякие проделки, но голова есть, а может стать и полезной. При университете открылся военный факультет, приемный устав которого разработан, кстати, им же самим, Михаилом Васильевичем. Володьке надо учиться.

Письмо дошло. В результате переписки двух друзей детства рядовой 135-го полка Поярков Владимир (1900 года, русский, беспартийный, сын военного врача, среднее, холост, не подвергался, не имеет, не имеет, не имеет), оказался в конце концов в Ташкенте, в доме своего старшего брата. Военный факультет был к тому времени упразднен, и Владимир поступил на инженерномелиоративный.