Утро выдалось сырое, ветреное, холодное. Было еще темно. Шел мокрый снег и дождь. Автомобили, автобусы и троллейбусы проносились по проспекту с зажженными Фарами. Уличные фонари раскачивались из стороны в сторону. Свет их расплывался в желтые трепещущие пятна.

Свист ветра покрывали разноголосые гудки машин.

Напротив стадиона в очереди на троллейбус стоял Владимирович Песков. Он беспокоился: то и дело вскакивал на дорогу, вглядывался, прикрывая глаза ладонью, не идет ли троллейбус.

На, повороте мелькнула яркая, искрящаяся дорожка, показались знакомые «усики». Подошел троллейбус. Тотчас вся очередь пришла в движение. Народу было много. Иван Владимирович понял, что ему не попасть. Троллейбус тронулся.

Иван Владимирович заметил, что на перекрестке зажегся красный глазок светофора. Он мелкой рысцой побежал за троллейбусом. Водитель, увидев полковничью папаху, открыл переднюю дверь.

Молодой лейтенант уступил ему место. Иван Владимирович сел. И сразу его начало клонить ко сну. Он почти три ночи не спал. Под утро наконец была закончена многострадальная статья о гастритах (кое-что он выдумал, кое-что взял из последних журналов и переписал своими словами).

Кто-то легонько ткнул Ивана Владимировича в спину. Он открыл глаза, недовольно повернул голову. Позади него сидел Николай Николаевич Кленов.

— Дорогой товарищ, станцию свою проспишь, — наклоняясь к уху Пескова, шутливо сказал Николай Николаевич.

В ответ Песков что-то буркнул под нос.

— Ты не бурчи, а давай мне язвенных больных.

— Нет подходящих.

— Ты посмотри получше.

— Гм… народ молодой.

— Вот и давай, пока не состарились. Состарятся — поздно будет.

Давнишней страстью Николая Николаевича было подкусывать терапевтов.

— Давай. Все равно ваша терапия лечит по принципу; да исцелися сам.

Песков молчал.

— Кстати, у вас гнойный перикардит появился. Что это за больной?

«Ну и пройдоха, — с раздражением подумал Песков Голубеву. — Везде раззвонил. Все уже знают. Это возмутительно!»

— Плох. Очень плох, — сказал Песков, поворачивал вполоборота к Николаю Николаевичу.

— Давай оперировать.

Кленов уже загорелся, сдернул очки, в глазах появился азартный блеск.

— Это бессмысленно. — Песков покачал головой, зашептал в самое ухо Кленова: — Что я тебе, труп привезу. Если желаешь, можно сделать тактический ход: чтобы умер не у нас, а у вас.

— Ты говоришь, не операбельный?

— Да-с. Не надо его тревожить. Все равно не поможете.

— Как его фамилия?

— Гм… фамилия… Сухачев.

— Я посмотрю его на всякий случай.

Песков покашлял. В нем боролось несколько чувств: глубокое убеждение, что больному ничто не поможет, боязнь ответственности, если операция, не дай бог, состоится, и, наконец, болезненное самолюбие — все идет как-то мимо него.

— Взгляни, если хочешь. Но, по-моему, напрасен весь этот «новаторский» шум. Лучше оставить больного в покое.

В проходной госпиталя полковникам сообщили, что нужно идти в конференц-зал на совещание.

Когда они поднялись на третий этаж, там уже все были в сборе. Офицеры сидели группами, большинство в конце зала. Халаты повесили перед собой на спинки стульев.

Песков и Кленов прошли в первые полупустые ряды: Иван Владимирович — налево, Николай Николаевич — направо.

Увидев Кленова, Голубев поднялся.

Николай Николаевич шел своей особой, подпрыгивающей походкой. Туго набитый портфель он носил не в руках, а под мышкой, очки поднял на лоб и то и дело раскланивался с товарищами, блестя гладко выбритой лоснящейся головой.

Подождав, пока Николай Николаевич сядет, Голубев подошел к нему, поздоровался.

— Ба, дорогой товарищ! Что же вы не заходите! — Николай Николаевич долго жал руку Голубева. — Вам отыграться надо.

— Зайду, — пообещал Голубев. — А сейчас у меня к вам важное дело. Разрешите?

— Пожалуйста.

Николай Николаевич придвинулся, уступил место Голубеву и, глядя на собеседника поверх очков, приготовился слушать.

— Помните, я вас позавчера спрашивал о применении пенициллина? — начал Голубев.

— При гнойных перикардитах? Помню. Голубев постучал кулаком по колену:

— Так вот, я не зря спрашивал.

— Догадываюсь, дорогой товарищ.

— У меня есть такой больной, — Голубев помедлил, будто раздумывая — говорить дальше или нет, затем решился: — Не согласитесь ли вы взять его к себе и оперировать? А туда, — он приложил руку к груди, — влить пенициллин так же, как при перитонитах?

Николай Николаевич заерзал на стуле, сдернул очки, почесал дужкой за ухом.

— Надо сперва посмотреть больного. Как его фамилия?

— Сухачев.

— Су-ха-чев? — медленно переспросил Николай Николаевич, и лицо его стало мрачнеть.

Только что об этом больном говорил с ним начальник отделения Песков; он упоминал о «тактическом переводе», о «новаторском шуме». Теперь понятно, кого Песков имел в виду. «Ну, ничего, я миндальничать не буду. Я отучил этого хитреца от порочной тактики».

— Молоды еще, дорогой товарищ, меня за нос водить, — неожиданно сердито сказал Николай Николаевич. — Не выйдет.

Голубев смотрел на Кленова, ничего не понимая.

— Нечестно так, дорогой товарищ, — гневно продолжал Николай Николаевич. — Так у нас не ходят.

Большой лоб и бритая голова Николая Николаевича покрылись крупными каплями пота. Он достал платок и, морщась, как от боли, вздохнул и повторил с упреком:

— Стыдно.

— Разрешите… — произнес Голубев.

— Не разрешу, — повышая голос, проговорил Кленов и установил свой толстый палец в грудь Голубеву: — Не разрешу хитрить. Вы думаете, вы умный, а я дурак?..

В этот момент послышалась команда: «Товарищи офицеры!»

Все встали. Генерал поздоровался, попросил пересесть поближе.

Голубев прошел на свое место.

Генерал сел за стол, накрытый красным бархатом, подождал, пока наступит тишина, и предоставил слово офицеру штаба.

Началась читка последних приказов.

Голубев не слушал. «Что же это происходит? — думал он. — За что он так? С кем бы посоветоваться?» Он огляделся и заметил знакомую голову. Она виднелась в первом ряду над всеми головами.

Это был Песков.

Сосед Пескова достал из кармана металлическую коре бочку с монпансье и угостил Ивана Владимировича. Голубев видел, как Песков вытянул два тонких, костлявых пальца и будто щипчиками взял только одну конфетку, забросил ее в рот, еле заметно кивнул головой — поблагодарил и опять замер в привычной строгой позе, вытягиваясь и распрямляя спину.

В воображении Голубева вдруг связались воедино и эти вытянутые пальцы, которыми Песков достал конфетку, и то, что он взял только одну и не положил, а забросил в рот, и его разговор о больном, и крик на консилиуме, и вчерашний неожиданный приход в палату, и сегодняшний эпизод с Кленовым, и Голубев понял, что он и начальник — совершенно разные люди, что новое столкновение с Песковым неизбежно.

Как только окончились совещание, Голубев, опережая товарищей, выскочил из конференц-зала и быстрым шагом направился в партбюро. Он хотел посоветоваться с Бойцовым.

На лестнице его кто-то нагнал, взял под руку. Он оглянулся — перед ним стоял Бойцов.

— Завтра в одиннадцать ноль-ноль консилиум по поводу Сухачева.

— Что?! Кто сказал?

— Собирает сам начальник госпиталя. Я кое-кого пригласил.

— Это очень кстати, — возбужденно воскликнул Голубев. — Очень!

Он круто повернулся и, перепрыгивая через две ступеньки, побежал по лестнице в свое отделение.