1

Ламартин писал, что все великое начинается с женщины. Это бесспорно. В конце концов, женщины произвели нас на свет, так что с них всегда начинается все. Но, намеренно или нет, они также присутствуют и при начале всего ужасного.

Уинслоу переехали в Рим. Свежее пополнение полка писателей, творящих за рубежом. Разумеется, Китс, который там умер. А еще, без всякого порядка в перечислении, Байрон, Гёте, чета Браунинг, Джеймс, Паунд.

Гарри и Мэдди жили неподалеку от церковной версии Джермин-стрит. В Риме даже священники следят за модой. Днем улица полна архиепископов и кардиналов всех размеров, форм и расцветок из Соуэто и Оттавы, Куала-Лумпура и Каракаса, покупающих сутаны, ризы, пилеолусы и стихари. В витринах выставлены красные, золотые, белые и пурпурные одеяния. Раскрашенные деревянные статуи святых и Девы Марии. Говорят, лучшие – у Гаммарелли.

У них прекрасная квартира. Хозяева уехали в годичный отпуск. Высокие потолки, изящная мебель, на стенах портреты носатых аристократов в париках и кирасах. По всем каналам телевидения показывают женщин с обнаженной грудью, и они решают спрятать телевизор в кладовку – из-за Джонни. К квартире прилагается пожилая женщина, Анжела, которая не говорит по-английски. Мэдди пытается объясняться с ней на своем зачаточном итальянском, переходя на школьный французский, когда не знает слова. Это неважно. Они друг другу нравятся.

Джонни, с точки зрения старушки, безупречен. «Ma che bello!» – восклицает она, потрепывая его по щеке.

Анжела готовит и убирает. Гарри с удовольствием обнаруживает, что она даже гладит его купальные трусы.

Ранняя осень в Риме. Тибр сверкает. Еще можно поесть за столиком на улице. Рядом с пьяцца делла Ротонда есть кафе, куда Гарри, Мэдди и Джонни ходят по утрам выпить латте с плюшками. Джонни пьет свежевыжатый морковный сок. Они читают «Интернэшнл гералд трибюн» и продираются сквозь «Коррьере делла Сера», поглядывая в словарь.

Мэдди шлет мне имейлы, в которых рассказывает обо всем. Я завидую их жизни. Первые недели они проводят, гуляя и поедая вкусности, бродят по музеям и церквам, восхищаются базиликой Святого Петра. Каждая улица – словно урок истории. Они повторяют путь святых и вандалов, поэтов и туристов. Встречаются с людьми, со знакомыми знакомых. Беттина и Микеле, римляне, занимающие целый этаж в палаццо на пьяцца деи Санти Апостоли. Среди их предков есть папа римский, что является для семьи источником и гордости, и шуток. В столовой у них висит большой портрет понтифика. Микеле работает на Чинечитта. Еще приятели. Митци Коллоредо. Семья Руполи. Робиланы. Английские банкиры. Представитель рода Габсбургов с супругой.

Вскоре они уже бегают по вечеринкам и заводят новые знакомства. «В Риме достаточно познакомиться с кем-то одним, – говорит Беттина. – И вы всех знаете». Книгу Гарри перевели на итальянский, и она уже выдержала три издания. Однажды вечером он дает автографы в книжном магазине возле пьяцца ди Спанья, и магазин полон покупателей.

Они ездят на выходные к морю в Анседонию, с Баркерами – наш однокурсник из Йеля женился на итальянке. Мэдди рассказывает мне, что море там такое же, как у нас. Гарри покупает «Веспу».

Они открывают для себя траттории. «Нино», «Делла Паче», «Даль Болоньезе» на пьяцца дель Пополо – чтобы понаблюдать за людьми, а не поесть, «Байрон» на Париоли, но больше всего любят ту, что на пьяцца Сан-Игнасио, укромной площади недалеко от их дома. Я ходил с ними туда, когда приезжал в первый раз. Это один из тех прекрасных старых римских ресторанов, где в конце обеда выставляют на стол самбуку, чинар, амаро, домашнюю граппу, настоянную на инжире или фруктах. На стенах висят фотографии незнакомых итальянских знаменитостей.

Самое замечательное в ресторане – персонал, который весь словно взят из фильма Феллини. С каждым из официантов что-то не так. Один сильно хромает. Другой заикается. У третьего на лбу опухоль, похожая на усеченный конус. Все они очень приветливы и обожают Уинслоу, которые обедают у них минимум раз в неделю.

– Мы теперь даже в меню не смотрим, незачем, – говорит Гарри. – Нам просто приносят блюдо дня, и это всегда вкусно.

У всех в жизни наступает момент, когда, сидишь ли ты в ресторане, смотришь ли, как твой ребенок играет в футбол, идешь ли один по улице, возникает вопрос: что еще тебе надо? На данный вопрос, однажды задав его себе, почти невозможно ответить. Тебе может быть ничего не нужно именно в этот момент – ни еды, ни питья, – тебя может устраивать кровать, в которой ты спишь, любимое кресло, вещи и имущество. Есть еще и то, что нельзя потрогать: любовь, дружба, страсть, вера, реализация. Но ты снова и снова задаешь себе этот вопрос, потому что у очень немногих есть то, что им нужно – или очень немногие думают, что у них оно есть, что, в сущности, одно и то же. Эта мысль может превратиться в барабанный бой. Что еще можно сделать? Достаточно ли я сделал? Необходимо ли мне больше? Доволен ли я?

В нас есть врожденная жадность, это часть человечности. Она заставила Еву откусить от яблока; велела Бонапарту вторгнуться в Россию и стала причиной смерти Скотта в ледяных пустынях Антарктики. Мы называем ее по-разному. Что такое любопытство, как не жадность до опыта, до признания, до славы? До дела, какое отвлечет нас от нас самих? Нам ненавистна мысль, что мы идем лишь настолько далеко, насколько готовы зайти. И нас не устраивает то, что у нас есть, и то, к чему мы пришли. Нам хочется большего, идет ли речь о еде, знании, уважении, власти или любви. Нехватка покоя толкает нас пробовать новое, бросать вызов неизведанному, менять жизнь и рисковать всем тем, что у нас уже имеется.

Гарри часто сочинял сказки, чтобы рассказывать их Джонни перед сном. Мне очень нравилась история про Короля Пингвинов. Джонни с ума сходил по пингвинам. Он знал все про разные виды. Императорские, адели, «скалолазы». Где живут, чем питаются. Много раз, когда Джонни укладывали спать, я стоял у его кровати вместе с Мэдди, пока Гарри рассказывал сказку. Она каждый раз менялась, но начиналась всегда одинаково:

– Жил-был на Южном полюсе Король Пингвинов. У него была семья, Королева Пингвиния, принцы и принцессы. Принцы и принцессы были очень симпатичные. Король Пингвинов был самым большим и сильным пингвином, его боялись даже морские львы. Но ему было грустно.

– Почему грустно, пап?

– Потому что он устал от снега, льда и морских львов. Устал плавать. Устал даже от Королевы Пингвинии и принцев с принцессами.

– Ужас. И что он сделал?

– Однажды он сказал Королеве Пингвинии, принцам и принцессам, и всем пингвинам на Южном полюсе, что хочет повидать мир. Он мечтал увидеть Нью-Йорк, и Францию, и Пекин, и пустыни, и небоскребы, и деревья. Все пингвины стали плакать и просить: «Не уезжай, не уезжай. Ты ведь наш король». Принцы сказали: «Кто будет нас защищать от морских львов? Кто покормит нас крилем?» Принцессы спросили: «Кто согреет нам лапки?»

– Я все решил, – заявил он. – Я должен увидеть мир.

Когда он уходил вразвалочку, все смотрели ему вслед и плакали. Он забрел дальше, чем когда-либо прежде. Шел целых два дня. Вышел к океану и увидел большой корабль. «Отлично, – сказал он. – Это то, что мне нужно, чтобы увидеть мир».

– Не ходи на корабль! – вмешивался Джонни.

– Жаль, что тебя там не было, чтобы его предупредить, потому что именно это он и сделал. Король Пингвинов подошел к кораблю и приказал людям, которые там находились, поднять его на борт. Они были очень высокие, но сделали, что он велел. Они взяли его на корабль и дали ему много рыбы.

Прошло какое-то время, он точно не знал, сколько, и корабль остановился. К удивлению короля, его посадили в ящик и вынесли с корабля. Когда ящик открыли, он увидел вокруг других пингвинов. В этом месте странно пахло, словно тухлой рыбой. «Где я?» – спросил он. «В зоопарке», – ответили другие пингвины.

– Что такое зоопарк? – спросил он.

– Тюрьма. Отсюда никто не выбирается.

– Но я же Король Пингвинов.

– Здесь – нет. Здесь ты просто пингвин, как все.

– Что я натворил? – воскликнул Король Пингвинов. – Не надо было мне оставлять свою семью и королевство. Какую глупость я совершил.

Он сел и заплакал. Он скучал по Королеве Пингвинии, по принцам и принцессам. Он никогда их не увидит. Не сможет защитить от морских львов, поплавать с ними в глубоком океане или согреть им лапки. «Если бы только я мог вернуться домой, – сказал он, – я бы больше никогда не ушел».

– А что было потом, пап?

– А что, по-твоему, должно было случиться?

– Я думаю, Королева Пингвиния, все принцы и принцессы пингвины станут ниндзями, найдут корабль и спасут короля!

Гарри смеется.

– Отличная мысль. Хорошо, значит, однажды ночью, когда он спал и видел во сне снег, в его клетку постучали. Он посмотрел вверх и увидел Королеву Пингвинию с принцами и принцессами. Там были все его дети, даже самые младшие, они уже выросли и сменили детские серые перья. Они все были в черном. Охрана снаружи была связана.

– Что вы тут делаете? – спросил Король Пингвинов. – Убегайте, а то вас тоже посадят в зоопарк.

Он не мог вынести даже мысль о том, что они будут страдать, как он.

– Нет, они не побегут, – сказала Королева Пингвиния. Никогда она еще не была так прекрасна. – Мы много месяцев искали тебя, и никто не знает, что мы здесь. Идем с нами, быстрее, мы сможем отсюда выбраться.

И Король Пингвинов пошел за своей красавицей-женой и детьми к реке, и они все прыгнули в воду. Он был счастлив, что снова может плавать, крепко обнял жену и детей. «Как мне повезло, что у меня такая чудесная семья. Поверить не могу, что раньше вас не ценил. Обещаю, я больше никогда вас не покину». А потом они все поплыли домой и жили долго и счастливо. Конец.

Джонни почти всегда хотел, чтобы конец был счастливым, и Гарри охотно ему подчинялся. Но однажды, когда Джонни уснул, Гарри признался, что думает, будто финал должен быть другим.

– А чем там, по-твоему, все кончается, милый? – спросила Мэдди.

– Король Пингвинов остается гнить в зоопарке. Он это заслужил.

 

2

В начале ноября Гарри звонит его нью-йоркский редактор. Хочет обсудить новую книгу. Может ли Гарри прилететь на пару дней? Издатель тоже будет. И другие важные люди. Ему закажут билет. Бизнес-класс, разумеется. Это широкий жест, он свидетельствует о больших ожиданиях. Нью-йоркская квартира Уинслоу, два нижних этажа дома из бурого песчаника к востоку от Лексингтон, сдана. Не проблема, его поселят в отеле. Когда он сможет приехать?

Он не хочет ехать, но обещает. Только вот Мэдди придется остаться в Риме, потому что у Джонни занятия в школе. В Нью-Йорке у них была няня, которая могла бы за ним присмотреть, но тут нет.

– А если с ним что-нибудь случится? Мне надо находиться здесь, – говорит она.

Его не будет всего две ночи. Самое большее, три. Они впервые будут спать врозь с тех пор, как он ушел из морской пехоты.

Через неделю Гарри прилетает в аэропорт Кеннеди. Возле таможни стоит водитель, держащий табличку с его именем. После древних камней Рима Нью-Йорк кажется нелепо современным. Гарри и раздражает, и обнадеживает то, что кругом говорят по-английски, всюду реклама знакомых товаров, бейсболки команды «Янки», большие машины.

День проходит во встречах. Здесь холоднее, чем в Риме. Гарри в новом синем кашемировом пальто, которое Мэдди купила ему у Бриони. Он пожимает руки важным людям, многие из них занимались его последней книгой. Его приветствуют как возвратившегося героя. Девушка приносит ему эспрессо, чашку за чашкой.

– Гарри, ты еще чего-нибудь хочешь? – спрашивает Норм, издатель.

Приносят ланч. Сэндвичи, салат с пастой. Открывают презентацию «Powerpoint». Таблицы, графики, динамика продаж. Книгой заинтересовался Голливуд. Вскоре Гарри отпускают в отель поспать. Рубен, его агент, отведет его пообедать. А потом можно заехать на несколько вечеринок.

Они обедают в ресторане, который любят крупные издатели. Метрдотель тепло пожимает руку Гарри и говорит, что рад его видеть, все ждут не дождутся, когда можно будет прочитать его новую книгу. Когда она выйдет? К их столику постоянно подходят люди. Кто-то присаживается выпить или посплетничать об издательских делах. Гарри устал. Он пьет, чтобы не заснуть. Пытается отговориться, но Рубен настаивает, что надо заглянуть хотя бы на одну вечеринку. Это в Челси, у реки. Еще один клиент Рубена. Он обещает, что будет весело. Молодежь. Не такие, как мы. Узнаешь что-нибудь новое. Просто зайдем выпить. Гарри соглашается, но в машине зевает и смотрит на часы. Уже слишком поздно, чтобы звонить Мэдди.

Откуда я все это знаю? Гарри записал, а я потом прочел. События поездки и многое другое. Это ведь и делают писатели, правда? Пока что-то не будет написано, его словно не существует. Хотя многие подробности я узнал лишь годы спустя.

Вечеринка проходит в похожем на пещеру помещении. Рубен представляет Гарри другому своему клиенту. Тот намного моложе, чем был Гарри, когда была опубликована его первая книга. Гарри почти уверен, что он и Рубен на этой вечеринке самые старые. Молодой автор держится приветливо, рассказывает Гарри, в каком восторге от его книги. Он тощий, с кудрявыми темными волосами, у него внимательные карие глаза. Выглядит лет на двенадцать. Лицо трикстера. Гарри даже не может запомнить, как его зовут. Он уверен, что никогда не слышал про книгу молодого человека, тем более не читал ее. Я сейчас живу в Риме, говорит он в свое оправдание. Рубен мне сказал, что книга потрясающая.

У писателей своя иерархия. Несмотря на то, что Гарри старше и получил премию, он знает, что не слишком опережает этого молодого человека. У него нет собрания опубликованных сочинений, чтобы прикрыть тылы. Его карьера пока может пойти в любую сторону. Только следующая книга покажет, настоящий ли у него талант, или все это было случайной удачей.

А потом оно происходит – неизбежно, непоправимо, словно выпали гадальные кости, точно начался отлив. Он слышит сзади женский голос:

– Гарри! Что ты тут делаешь?

Он оборачивается. Клэр.

– Рад тебя видеть, – произносит он, целуя ее в щеки. Кожа у нее теплая, мягкая. – Так это делается в Италии, – смеется Гарри. – Замечательный обычай.

Дни, разделявшие их, исчезают.

– Я думала, ты в Риме. Вы уже вернулись?

– Нет. Издателю было нужно, чтобы я приехал на несколько дней. Я прилетел сегодня утром.

– Как Мэдди? И Джонни? Они с тобой?

– У них все замечательно. Они остались в Риме. Как ты?

– Отлично, – отвечает Клэр. – Правда, хорошо. Слушай, мне очень жаль, что все так вышло. Тогда, у нас. Надеюсь, ты на меня не сердишься.

– Не на что сердиться, – отвечает он. – Скорее я должен быть польщен. Было и утекло, да?

Они берут по бокалу. Усталость Гарри исчезла. Они говорят о Риме. Клэр там никогда не была. Это волшебство, утверждает он. Каждому нужно там пожить хотя бы недолго.

– Хорошо выглядишь, – говорит Гарри.

Клэр изменилась. У нее новая работа. Редактор в журнале. Зарплата выше, уважения больше. Она идет в гору. Есть еще кое-что. Клэр постриглась. Летом у нее были длинные волосы. Сейчас прическа короче, более стильная. Так она выглядит старше, утонченнее.

Я с ней тоже встречался. Мы выпили по коктейлю вскоре после того, как Уинслоу уехали в Рим. Никогда раньше не видел ее на высоких каблуках.

– Ну, так уж вышло, – говорит Клэр. – Что ты тут делаешь?

– Меня Рубен привел. Мой агент. Помнишь, ты с ним как-то встретилась на улице? Он решил, что мне надо познакомиться с молодым поколением.

– Он представляет Джоша?

– Его так зовут?

– Да. Это вечеринка в его честь.

– Вы с ним друзья?

– Встречались какое-то время.

– Ты представить не можешь, как я рад тебя видеть. Я на этой вечеринке ни души не знаю, кроме Рубена.

– Давай, я тебя с кем-нибудь познакомлю? – предлагает Клэр.

Вскоре вокруг них собирается небольшая толпа желающих познакомиться со знаменитым Гарри Уинслоу. Худые, старательно небрежные мужчины в черном. Женщины, похожие на бродяжек, многие пьют пиво из бутылок. Его усаживают на диван. Он в центре внимания. Торговец историями открывает свой мешок. Достает одну историю, потом другую. Клэр приносит ему виски со льдом. Гарри сбился со счета и забыл, сколько уже выпил. Но точно знает, когда она отходит и когда возвращается. Он дает представление для нее.

Все вокруг как в тумане, но ему хорошо. Молодые мужчины и женщины хотят узнать о его новой книге, о его взглядах на современную литературу, терроризм, Ближний Восток. Он действительно был военным летчиком? Один молодой человек спрашивает, приходилось ли ему сбивать вражеские самолеты.

– Нет, – отвечает Гарри. – Я служил в мирное время.

Он рассказывает, как ему однажды пришлось совершить вынужденную посадку в Северной Африке во время тренировочного полета и провести ночь в марокканском борделе. Все смеются.

Клэр примостилась рядом с ним на подлокотнике дивана. Их тянет друг к другу, как магнитом. Он сегодня любимец публики, она знала, что так и будет. Его успех – ее успех. Я не знал, что ты знакома с Гарри Уинслоу, говорят ей. А, да. Мы старые друзья.

Уже полночь. Официанты убирают посуду. Вечеринка завершается.

– Мы идем в бар, – говорит Клэр. – Хочешь с нами?

Гарри оглядывается. Рубена не видно.

– Конечно, почему бы нет, – отвечает он.

В Риме уже утро.

На улице они останавливают такси. Клэр называет адрес. Гарри несет ее ноутбук и спортивную сумку.

– Куда мы едем? – спрашивает он.

– Сначала надо заехать ко мне. Хочу бросить сумки. Минутное дело. Бар практически за углом. Не возражаешь?

– Нет.

Она живет в Ист-Виллидж. Новая квартира, Клэр сняла ее в начале сентября. Неприметное здание, старый многоквартирный дом. Швейцара нет. Над тротуаром висят ржавые пожарные лестницы. Входная дверь открывается ключом, есть домофон с отчеканенными возле кнопок фамилиями жильцов, многие заклеены бумажками с именами новоселов, некоторые написаны от руки. Тяжелая вторая дверь с противоударным стеклом.

– Я на четвертом этаже, – сообщает Клэр. – Лифта нет, придется идти пешком.

Гарри несет ее сумки.

Мраморные ступени стерлись от времени. Здесь была станция отправления для многих поколений ньюйоркцев. Разница в том, что сейчас этот район стал модным, за квартиру берут дорого. Вытоптанная плитка на полу. Чугунные перила. Потеки на стенах. Меню из китайского ресторана, подсунутые под двери.

– Пришли, – говорит Клэр.

Еще один ключ. Сейфовый замок.

– Здесь на самом деле не так опасно, – улыбается она. – Замки остались от восьмидесятых.

Квартира маленькая, почти без мебели. Непонятно, неделю она здесь живет или год. Вдоль одной стены расположены книжные полки. С другой стороны маленькая кухня, совмещенная с комнатой. Диван, небольшой обеденный стол, на котором разбросаны бумаги, пара туфель, пустой винный бокал с засохшим осадком на дне. В мойке грязная посуда. В углу составлены коробки. Неприбранная одинокая жизнь. Спальня слева. Гарри с первого взгляда определяет, что холодильник тут из тех, в которых пусто – разве что обнаружится скисшее молоко, засохший лимон, вино, разлагающаяся китайская еда да банки с горчицей.

– Ничего выдающегося, но не приходится ни с кем делить жилье, – объясняет Клэр. – Хочешь выпить? Я сейчас.

Она находит почти пустую бутылку виски и выливает остатки в кофейную кружку.

– Извини, – говорит Клэр. – Я нечасто принимаю гостей.

– Ничего. Это ты?

На книжной полке выставлены фотографии. Девочка на парижской улице. Рядом стоит мальчик помладше, явно ее брат. Цвета поблекли. У нее лицо печального ребенка.

– Да. Мне было лет восемь.

– А это кто?

– Мама.

Маленькая семейная история. Эти фотографии стоят на виду, чтобы помнить, что́ у тебя за спиной. На одной она с друзьями по колледжу, кажется на футбольном матче. На другой – с подругой на вечеринке в саду. Обе в белых платьях. На полках стоят обычные книжки. Т.С. Элиот, Воннегут, Толстой, Джебран. Несколько новинок. Обе его книги. Первую только что переиздали. Гарри смущенно улыбается и проводит пальцем по их корешкам.

– Если не возражаешь, то мне бы как минимум надо их подписать, – произносит он, вынимая ручку.

– Буду рада.

Он пишет с росчерком: «Клэр, которая прекрасно разбирается в литературе. Гарри Уинслоу».

Он протягивает ей книги. Она читает надписи.

– Спасибо, – говорит Клэр и тянется поцеловать его в щеку.

– Когда-нибудь они будут стоить как раз столько, сколько ты за них заплатила, – улыбается Гарри.

Она улыбается в ответ.

– Я сейчас, – говорит она.

Гарри валится на стул. Он устал. Он слишком много выпил. Пора уходить.

Из другой комнаты слышен шум. Звук бьющегося стекла.

– Твою мать, как больно!

– Ты цела?

В спальне темно.

– Клэр?

– Я тут, – отвечает она. – Ногу порезала.

Гарри проходит через маленькую темную спальню в ванную. Там горит свет. На стене висит плакат французского кинофестиваля. Клэр сидит на унитазе. Ступня у нее в крови. На полу рассыпаны осколки стекла.

– Извини, – говорит она. – Уронила. Я такой лох.

Он осматривает порез на ее ступне.

– Могу перевязать. Не так все страшно.

Гарри берет аптечку и ищет антисептик.

– У тебя есть перекись? Или что-либо подобное?

– Вряд ли.

– Давай-ка сначала сделаем вот что.

Гарри достает носовой платок, смачивает его водой и смывает кровь с ее ноги. Потом заклеивает порез пластырем. Пятка у Клэр розовая, ногти на ногах выкрашены красным лаком. У нее красивые ступни, тонкие щиколотки. Ему приходится неуклюже двигаться в крохотной ванной. Гарри терпелив, как родитель.

– Ампутация не понадобится, – с улыбкой говорит он. – Идти сможешь?

– Попробую.

Гарри обнимает Клэр и поднимает ее, удивляясь, какая она легкая. Ему приходится повернуться боком, чтобы пройти в дверь.

– На кровать, – говорит она.

Он кладет Клэр на кровать, и вдруг ее руки обвиваются вокруг него, тянут вниз. Губы Клэр прижимаются к его губам. Ладони скользят по его телу, по рукам. На сей раз Гарри не сопротивляется, не может. Потом она перебрасывает ногу и садится на него верхом. Стаскивает платье через голову и беспечно бросает на пол. Темные вершины ее грудей выделяются на бледном теле в синеватом свете из окна. Его охватывают ее руки, запах, мягкость кожи, тепло. Язык Клэр ощупывает рот Гарри, живой и теплый. Она берет его за руку, направляя к своей твердой груди, потом между ног, прижимает его пальцы к тонкому шелку, давая ему почувствовать влажность, прежде чем снова потянуть руку вверх. Гарри оказывается сверху, она обхватывает его ногами, тянет к себе. Ее руки расстегивают его ремень, раскрывают ширинку, пальцы скользят под его трусы. По-прежнему обвиваясь вокруг Гарри, Клэр расстегивает его рубашку, спускает брюки, запускает пальцы в волосы на груди. Опускает руку и берет его, чувствуя, как он твердеет, как стучит кровь, как скачет сердце. Обнимая его, она шепчет ему на ухо:

– Я люблю тебя. Я твоя.

Она встает возле него на колени. Ее язык касается его уха, ласкает сосок, живот, медленно опускаясь, потом она берет его в рот, сначала медленно, потом дольше, глубже, и Гарри уже не может терпеть.

– Не могу, – шепчет он. – Не могу. Прости. Мне надо идти.

Но Гарри бессилен. Сила, мышцы подводят его. Завеса разодрана, граница пересечена; теперь есть только другая сторона. Он падает туда. Он тайно этого желал. Клэр тянет его обратно на кровать, ласкает, обвивает ногами, ее тело обжигает его, ее ступни взлетают в воздух, ритмично, вперед-назад, не хватает дыхания, ближе, дальше, скользя в поту, ее рот ищет его губы, его губы на ее груди, ключицах, шее, ее пальцы царапают спину, задыхание, стоны, ее вскрики, его рычание, и они обрушиваются вместе.

– Не выходи, – шепчет Клэр.

Она крепко прижимает Гарри к себе.

Полежать, отдышаться. Его голова лежит на ее подушке, они смотрят друг другу в глаза, сцепив руки, мешая дыхание, слившись телами. Он не помнит, когда в последний раз ощущал такой покой.

– По-моему, я тебя тоже люблю, – произносит Гарри.

Говорит ли? Может, он это только думает, и эта мысль его смущает. Может, для него слова означают не то, что для остальных?

Клэр вздыхает и целует его, уже спящего, утомленного перелетом, виски и сексом.

 

3

Утром Гарри просыпается оттого, что Клэр возвращается в постель, слегка прихрамывая из-за пореза на ноге. Сквозь занавески смутно просачивается раннее солнце.

– Я подумала, тебе может оказаться кстати, – говорит она и целует его в губы.

Дыхание у нее несвежее. Клэр ставит две кружки чая на столик у кровати. Гарри садится, прислоняясь к подушкам. Она голышом. У нее белая, мягкая, упругая кожа. На бедре родинка. Волосы между ног густые и черные. Клэр двигается так, словно всю жизнь готова провести без одежды. Хотел бы он на это посмотреть.

– Доброе утро, – произносит Гарри. – Иди сюда.

Клэр идет к нему на четвереньках, как животное, не сводя с него глаз. Жадно целует его. Он укладывает ее на спину, опускаясь лицом между ее ног. Она уже влажная. Стонет, хватая его за затылок, пока его язык снует внутрь и наружу.

– Ох, да. Еще.

В том, чтобы заниматься любовью при свете, есть особая близость. Спрятаться некуда. Все остальные собираются на работу. Гарри входит в нее. Они молча смотрят друг другу в глаза, у нее карие, у него серые, общение без слов. Потом веки Клэр опускаются, и она запрокидывает голову, открывает рот, толкает бедрами, коротко, долго, коротко, любовная морзянка, пока наконец ритм не ускоряется, глаза ее не раскрываются снова, и они движутся быстрее, быстрее, быстрее, глядя друг на друга, и она кричит:

– Да, да, да!

– Я хотела проснуться рядом с тобой с тех пор, как мы встретились на пляже, – позднее говорит Клэр. Они лежат, распластавшись на кровати, утомленные, словно атлеты. – Но никогда не думала, что получится.

– Ну, получилось. Это то, на что ты надеялась?

– Лучше. – Она целует его.

– Сколько времени?

– Почти восемь. Я не хочу, но мне надо собираться. Что ты сегодня делаешь?

– У меня опять встречи. Ланч. Бар. Обед.

– Хочу тебя увидеть. Можешь не ходить на обед?

– Я так и планировал. Мне куда больше хочется увидеться с тобой.

Клэр ослепительно улыбается.

– Когда встретимся? Я постараюсь уйти пораньше.

– В половине восьмого?

– Отлично.

В душе она намыливает волосы и грудь, прижимаясь ложбинкой между ягодицами к Гарри, возбуждая его. Медленно, молча, она расставляет ноги, нагибается спиной к нему, упираясь руками в кафель. Он приседает из-за разницы в росте. Смотрит, как входит в нее. Сейчас все происходит быстро. Вода скатывается с их тел, плещет на пол. У Клэр красивая спина.

– Хочу трахаться с тобой без остановки, – произносит она.

– Может, и придется остановиться, – улыбается Гарри. – Не уверен, что выдержу такой ритм. Мне уже не семнадцать лет.

– Значит, надо кормить тебя устрицами.

На улице они прощаются, поцеловавшись. Она диктует ему свой телефон.

– Я позвоню тебе позже, – говорит Гарри.

Он смотрит, как Клэр уходит в холодное серое утро, помня ее тепло.

После поездки на такси Гарри входит в свой отель. Это его любимый отель в городе. Тихий, уединенный, в квартале от парка. Черно-белый мраморный пол. В баре делают лучший буллшот на Манхэттене.

– Доброе утро, мистер Уинслоу, – улыбается швейцар.

Здесь провел последние два года своей жизни отец Мэдди, разрушенный алкоголем.

В его номере мигает на телефоне красный огонек. Сообщение от Мэдди: «Привет, это я. Наверное, у тебя встреча утром. Позвони нам. Джонни тебя целует. Мы скучаем!»

Еще есть сообщения – от Рубена, от Норма и от меня. Мы должны встретиться вечером и выпить. Гарри звонит в обслуживание номеров и просит принести кофе и яичницу с беконом. Потом раздевается и идет в ванную, где стоит несколько минут под обжигающим душем, прежде чем побриться. Приносят завтрак. Гарри расписывается в счете и оставляет чаевые наличными.

Он позвонит Мэдди позднее.

В три часа Гарри звонит Клэр.

– Я ждала твоего звонка целый день, – говорит она. – Постоянно думаю о тебе.

– Прости, только освободился. Вечер наш?

– Если по-прежнему хочешь.

– Конечно, хочу. Я встречаюсь с Уолтером в его клубе в шесть часов, выпьем по стаканчику. А потом к тебе.

Клэр смеется:

– О боже. С Уолтером?

– Да. Отказаться нельзя. Кстати, мне нравится Уолтер.

– Мне тоже, но все как-то совпало. Думаешь, он что-нибудь заподозрит?

– С чего бы? Он не знает, что мы виделись.

– Где встретимся?

– Мне все равно – лишь бы там подавали устрицы, и много.

Она смеется.

– Я знаю одно место на Спринг-стрит. Там отличные устрицы. – Клэр называет ресторан и адрес.

Гарри вешает трубку и сам удивляется тому, насколько взволнован.

Мы с Гарри встречаемся в шесть часов. Он, как обычно, забывает надеть галстук, но в моем клубе их дают напрокат, держат специально для таких, как он. Он хорошо выглядит, правда, немного устал, но, учитывая разницу во времени, этого можно было ожидать. Мы сидим в баре. Рядом несколько членов клуба играют в нарды.

– Как твои встречи?

– Хорошо. – Гарри пожимает плечами. – Все в этом бизнесе сейчас нервничают, поэтому хотят отслеживать, как движется работа над книгой. В конце концов, они в меня серьезно вложились. Не могу представить, чтобы Хемингуэй так работал. Он бы их, наверное, послал куда подальше.

Мы говорим о Риме, о планах на Рождество, о Мэдди, о здоровье Джонни. О новой книге.

– Как она продвигается?

Гарри отпивает из бокала.

– Медленно.

– Почему?

– Не знаю. Я думал, что переезд в Рим вдохновит меня, но это оказалось даже слишком возбуждающе. Сажусь работать и не могу сосредоточиться. Вместо этого часами гуляю.

– Помогает?

– Нет. Но Мэдди там нравится. Она ходит на кулинарные курсы, на уроки итальянского. И Джонни в полном восторге. Один из его лучших друзей – сын австралийского посла. Учит Джонни играть в крикет.

Гарри как всегда обаятельный. Рассказывает смешную историю, как они заблудились, поехав на Виллу Д’Эсте. Но что-то изменилось. Исчезла непринужденность. Потом мне придет в голову, что это один из немногих раз, когда я видел его без Мэдди. Без десяти семь он поднимается:

– Прости, Уолт. Мне пора.

Мы пожимаем друг другу руки, и Гарри устремляется к выходу. Я не возражаю. Речь шла всего лишь о том, чтобы выпить вместе. Я заказываю себе еще и жду, чтобы кто-нибудь пришел. Если мне повезет, кто-то из членов клуба явится без компании, и мы вместе пообедаем. Позже, когда я буду уходить из клуба, мне сообщат, что Гарри забыл вернуть галстук.

 

4

Когда Гарри входит в ресторан, Клэр уже там. На улице темно. Она встает из-за стола, красивая, полная ожидания, и шепчет ему на ухо:

– Устрицы могут подождать, а я нет. Идем со мной.

Гарри шагает за ней вниз по лестнице. Здесь большие туалеты. На двери замок. Клэр обнимает его, словно наверстывая упущенное время, одной рукой привлекает его к себе, а другой тянется к его ширинке.

– На мне нет белья, – шепчет она, задирая платье.

Клэр уже влажная. Гарри поднимает ее, прижимает к стене, она хватается за его плечи, он поддерживает ее руками, она коротко, тяжело дышит, закрыв глаза, зажимая рот, чтобы не закричать.

Они возвращаются за стол, разрумянившиеся, объединенные еще одной тайной среди многих. Официант принимает заказ на напитки. Клэр наклоняется и заговорщицки спрашивает:

– Думаешь, он понимает?

Гарри откидывается на стуле и медленно, мелодраматически обводит взглядом зал, подняв одну бровь. Она хихикает.

– Да, безусловно, – отвечает он. – Все понимают. По лицам видно. Но они, конечно, пытаются соблюсти приличия.

– Разумеется.

– Поэтому на нас никто не смотрит, а официант обращается с нами, как со всеми остальными клиентами, но все равно заметно.

Клэр кивает, подавляя смех.

– Ты прав. Я вижу.

– Мы бы могли неоновую вывеску над столом зажечь: «Только Что Потрахались в Туалете», – эффект был бы тот же.

– Неудобно. Как нам это пережить?

– Показав всем, что мы выше этого. Поднявшись над этим.

– А может, просто повторить? – Клэр плотоядно смотрит на него.

Официант приносит напитки. Оба пьют мартини.

– Боже, ты ненасытна. Можно хотя бы выпить?

– Заслужил. – Клэр под столом кладет руку ему на бедро.

Они смотрят меню.

– Что будем есть? – спрашивает она.

– Ты знаешь, я для начала закажу устриц.

– Да уж закажи.

– Сколько взять?

– А есть какая-нибудь математическая формула? В смысле, столько-то устриц сгорают за столько-то оргазмов? Если съесть пять дюжин, будет пять оргазмов?

– Понятия не имею. Но не уверен, что смогу съесть сегодня пять дюжин устриц.

– Да, это многовато. Надо съесть все сразу или распределить на ночь? Ну, знаешь, съел дюжину – потрахался. Еще дюжину – еще раз.

– Отличный вопрос.

– Это разумнее звучит, чем заглотать сразу пятьдесят. А то вдруг будет всего один огромный оргазм – и все? Пятьдесят устриц, бум, и нет.

– А если это будет величайший оргазм в истории? Пятьдесят устриц могли бы такое обеспечить. Разве не лучше получить один невероятный, изменяющий сознание, переворачивающий мир оргазм, чем связку мелких?

– Я бы, наверное, предпочла много мелких. Потому что, даже если у меня будет самый невероятный в жизни оргазм, через несколько минут я захочу еще, но буду не в состоянии. Ну, или ты будешь не в состоянии.

– Умно. Женщинам не нужны устрицы.

– Может, посоветуемся с врачом, выясним правильное соотношение?

– Или ловцом устриц?

– Лучше с женой ловца устриц.

Когда они выходят из ресторана, начинается мелкий дождь. Здесь осень продвинулась дальше, чем в Риме. Почти все листья уже опали. Клэр крепко берет Гарри под руку. Он замедляет шаг, чтобы подстроиться под ее маленькие ножки. Этот город нов для них обоих. Огни горят только для них.

Они заходят выпить в бар возле ее дома, но, когда заказывают, Клэр говорит:

– Я не хочу пить. Хочу тебя. Ты не возражаешь, если мы просто пойдем?

– Хорошо, – отвечает Гарри и кладет несколько банкнот на стойку рядом с нетронутыми напитками.

Наверху, в ее слабо освещенной спальне, Клэр встает перед ним.

– Хочу, чтобы ты меня раздел, – произносит она.

Он медленно расстегивает «молнию» на спине ее платья и спускает его с одного плеча, потом с другого, пока оно не падает на пол. Клэр в бледно-розовом бюстгальтере, который Гарри осторожно расстегивает. Затем медленно он обходит ее и, как проситель, встает перед ней на колени, утыкаясь носом ей в живот. Разворачивает Клэр, сажает на постель и снимает с нее туфли. Обнаженная, она встает и смотрит на него.

– Трогай меня везде, – шепчет она.

Гарри трогает: ласкает грудь, спину, руки, между ног.

– Поцелуй меня, – говорит Клэр.

– Теперь ты меня раздень.

Она снимает через голову его взятый напрокат галстук и, держа его обеими руками, водит им по своему телу. Потом заводит его за спину Гарри и притягивает его к себе. Стоя на цыпочках, она нежно целует его в губы и, хихикая, отбрасывает галстук. Клэр расстегивает рубашку, проводя пальцами сквозь волосы на его груди, целует и лижет его, пока не добирается до пупка. Обходит Гарри, снимая один рукав рубашки, потом другой, снова оказывается перед ним, и ее руки тянутся к ремню.

– Не шевелись, – шепчет она.

Клэр стаскивает с Гарри брюки, целуя и лаская языком тыльную сторону его ног, потом ее рука проскальзывает под его трусы, чувствуя, что ткань уже натянулась. Она медленно водит рукой вперед-назад, затем стягивает с него трусы.

– О боже!

Стоя за спиной Гарри, Клэр снимает с него один ботинок, потом другой, чтобы стащить брюки. Разворачивает его к себе лицом и берет в рот, медленно, медленно, вдоль стержня, затем обратно, дразня, поглядывая на него снизу.

Словно по команде Гарри делает шаг назад и разворачивает ее лицом к кровати. Клэр подается вперед, встает на четвереньки. Он входит в нее сзади, и когда проникает на всю глубину, она вздрагивает и вскрикивает. Гарри наблюдает, как погружается в нее и выходит обратно, завороженный этим первобытным движением. Он смотрит на склон ее спины, на свои руки на ее бедрах. Клэр постанывает, сжимаясь, как кулак. Он хочет быть во всех ее уголках сразу, чувствовать то, что чувствует она, знать то, что она знает. Это самая большая близость с другим человеком, доступная нам, и все-таки этого недостаточно. Гарри кладет Клэр на постель, на бок, ее правая нога оказывается в воздухе, его правая рука у нее за головой, левая на груди. Они лежат бок о бок. Теперь они равны. Сам не желая, он выскальзывает из нее, и с теплым смешком Клэр возвращает его на место.

– Люблю, когда ты внутри, – говорит она.

Гарри переворачивает ее на живот и глубоко вонзается в нее, прогибая спину, глубже, глубже, глубже. Ее глаза широко распахиваются, она вцепляется в простыню, повторяя «боже, боже, боже, боже», пока ее голос не плавится в одном сплошном крике, когда он ускоряется, и она хватает воздух ртом, утыкаясь лицом в кровать, и они оба вскрикивают, будто от боли, а не от наслаждения.

Вскоре Клэр идет в ванную. Вернувшись, спрашивает:

– Тебе действительно нужно завтра улетать?

– Да. Мне уже купили билет.

– Не хочу, чтобы ты уезжал, – говорит она, беря Гарри за руку. – Теперь, когда я тебя нашла, не хочу, чтобы ты пропадал. Ты не можешь остаться еще на несколько дней?

– Это не так просто. Мэдди… – Он впервые за все это время произносит имя жены. – Она меня ждет.

Клэр вздыхает.

– Знаю.

Они молчат.

– Когда ты опять сумеешь приехать?

– Не знаю.

– А если ты скажешь, что тебе нужно что-нибудь проверить в доме?

– У нас есть смотритель. Он бы позвонил, если бы что-нибудь случилось.

Клэр отворачивается.

– Значит, ты уезжаешь. И я ничего не могу сделать, чтобы ты остался?

– Дело не в том, что я не хочу остаться. – Гарри кладет руку ей на спину.

– Что мы будем делать? – У Клэр дрожит голос. – Это что, все? Ты мой на несколько дней, а потом все становится как прежде?

– Не знаю.

Она снова поворачивается к нему:

– Я тоже не знаю. Но теперь все по-другому. Я не пытаюсь разрушить твой брак. Хочу, чтобы ты это понял. Я люблю Мэдди. Но тебя я люблю больше. И мне невыносимо думать, что я тебя не увижу, не смогу обнять.

– Повод. Мне нужен повод.

– Тебе нужен еще какой-то повод, кроме того, что есть девушка, которая хочет с тобой трахаться? – спрашивает она со смехом.

– Отличный повод. – Гарри улыбается, нежно целуя Клэр в плечо.

– Так что, останешься?

– Посмотрим. Нужно узнать в авиакомпании.

– Я скажу на работе, что заболела.

– Что будем делать?

– Я хочу съездить на море. Я там никогда не была в это время года.

– Там красиво. Гораздо тише. Никого нет. Особенно по будням.

– Устроим пикник.

– В доме нельзя ночевать. Вода отключена. Все заперто.

– И не надо. Переночуем в гостинице. Или просто вернемся в город. Будет у нас приключение.

На следующее утро Гарри звонит Мэдди из гостиничного номера.

– Тут кое-что изменилось, – говорит он. – Ничего, если я останусь еще на денек?

У нее расстроенный голос:

– Джонни так тебя ждал. Написал для тебя приветственный плакат. На итальянском.

– Я вернусь в субботу. Совсем скоро.

Повесив трубку, Гарри сидит возле телефона и смотрит на него. Ему хочется перезвонить и сообщить, что он все-таки прилетит. Не останется. Он скучает по ним и не может дождаться, когда они увидятся. Все это ошибка. Шутка. Но звонит телефон, и Гарри, вздрогнув, снимает трубку.

– Мистер Уинслоу, это администратор. Ваша ассистентка просила передать, что ждет вас у главного входа. В машине.

– Да, – говорит он. – Спасибо. Сейчас спущусь.

Гарри закрывает за собой дверь. Если и была возможность повернуть обратно, то она упущена.

 

5

Автомобилей почти нет. Мимо мелькают съезды с шоссе. Клэр в бежевом свитере с высоким ребристым воротом, который она постоянно теребит. Она сидит на переднем сиденье взятой напрокат машины, настороженная, не желающая ничего упустить, как ребенок на школьной экскурсии. По пути Гарри рассказывает смешные истории, и Клэр смеется тем смехом, который я сразу у нее отметил. Серебряный колокольчик. Смех, который хочется слышать всегда.

Задолго до ланча они проехали через городок, растерявший летнее оперение. Это похоже на репетицию без костюмов, когда актеры одеты в свою уличную одежду, а в зале никого нет. Город снова стал домом для местных жителей. На главной улице скучают припаркованные пикапы. Висят объявления, предлагающие поесть спагетти в пожарной части. Под небом землистого цвета тренируется школьная футбольная команда.

– Больше всего люблю бывать тут в это время года, – говорит Гарри. – Здесь очень спокойно. Понятно, почему сюда так тянуло художников и писателей. Но старые заведения закрылись. Аренда становится дороже, местным не по карману. Большинству художников тоже не по карману. Видишь, вон там? – Он показывает на магазин, торгующий дорогой мебелью для ванных. – Там был бар. «Бар Большого Эла». Там выпивал Джексон Поллок.

Вскоре Гарри разворачивается и останавливается напротив вокзала.

– Надеюсь, это место не закроется, – говорит он. – Здесь так вкусно.

Они заходят. Справа в витрине-холодильнике выставлены цепочки колбас, сыры, острые перцы, ветчина, оливки. У противоположной стены ряды пасты, домашних соусов, супов, напитков и мороженого. Пахнет оливковым маслом и горячим хлебом. Очередь из мужчин, рабочих и строителей – белых и латиноамериканцев. Они заказывают сандвичи. На стенах фотографии и открытки от постоянных клиентов.

– Тут почти так же хорошо, как в Риме, – шепчет он Клэр на ухо.

– Эй, Гарри! – восклицает один из продавцов. – Как жизнь? Тебя не было в последнее время.

Они пожимают друг другу руки.

– Привет, Руди. Уезжал. Работаю над новой книгой.

– И как?

– Нормально.

– Как миссис Уинслоу? – Он смотрит на Клэр.

– Хорошо, Руди. Спасибо, что спросил. Это Клэр. Наша подруга. Я ей рассказывал, что у тебя лучший прошутто по эту сторону Пармы.

Руди почтительно поднимает руки, принимая комплимент.

– Чем вас порадовать?

Они заказывают хлеб, сыр, мясо. Пища рабочих, пища итальянских крестьян. Пища, которую едят руками.

– Думаю, Руди не одобряет, – замечает Клэр, когда они выходят на улицу. Она старается сказать об этом легко.

Гарри кладет пакет на заднее сиденье.

– Неловко получилось, – соглашается он.

– Может, не надо было показываться на людях?

– Чушь. Садись. Нужно еще вина купить.

На пляже пусто. Серые волны шумно бьются о берег. Слишком холодно, чтобы ходить босиком. Гарри приносит еду и одеяло.

– Вода в это время года совсем другая, – произносит Клэр. – Как будто сердится.

Гарри опускается на песок, расстилая одеяло, и вынимает из кармана штопор.

– Ты настоящий бойскаут, – усмехается она.

– «Будь готов!» – мой девиз. Надеюсь, ты умеешь пить из бутылки.

– Попробуй меня остановить.

После ланча они лежат на одеяле и смотрят в небо. Клэр кладет голову на живот Гарри. У земли не так холодно. Неподалеку садится одинокая чайка, дожидаясь подачки.

– Обломись, – говорит Гарри, бросая в нее щепкой, и птица, хлопая крыльями, перелетает подальше.

– Она голодная, бедняжка, – вздыхает Клэр.

– Голодная, да. Но если ее покормить, она приведет всех подружек на вечеринку – и прощай, тихий пикничок.

Они идут по пляжу мимо каменных молов и пустых домов миллионеров.

– У меня была тайная причина приехать сюда, – улыбается Клэр. – Здесь мы впервые встретились.

Она поворачивается к Гарри и зарывается под его куртку, он обнимает ее, волосы треплет ветром. Он еще не привык к тому, какая она маленькая.

– Разве я мог забыть?

– Ты – мой спасатель, – тихо произносит Клэр и тянется к нему губами. – Я могла утонуть, а ты бы меня спас.

– Но тебя не надо было спасать.

– Надо. И сейчас тоже.

Он ничего не отвечает.

– Я хочу все начать сначала, – объясняет Клэр. – Побывать везде, где мы были этим летом, но на сей раз мы будем вдвоем. Хочу в те же рестораны, в те же магазины, опять полетать на твоем самолете.

– Хорошо.

– И зайти в дом.

– Он заперт. Там ничего нет.

– Мне все равно. Хочу туда. Пожалуйста.

Он соглашается. Я часто размышлял, почему Гарри согласился. Я понимаю, почему туда хотела Клэр. Но он? Это дом, где Гарри жил с Мэдди, с Джонни. Особенное для них место. Для всех нас. Зачем он его осквернил? Наверное, человек, попавший в его положение, уже тратит деньги, которых у него нет. Больше, меньше – какая разница?

Они едут по знакомой дорожке и останавливаются. Дом не такой большой, как казалось Клэр. Снаружи он выглядит нежилым, пустая ракушка. С деревьев опали листья. Под ногами хрустит гравий. Гарри достает из-под цветочного горшка ключ. Внутри все серо, воздух затхлый, словно входишь в склеп. Клэр удивлена, как все прибрано. Обувь убрали, где-то сложили теннисные ракетки. Двери и окна закрыты.

– Холодно, – говорит она.

Клэр стоит посреди гостиной. Здесь все знакомое и в то же время чужое. Комната полна призраков лета. Полузабытые разговоры, стук крокетных шаров на лужайке, жужжание насекомых за сетчатой дверью, запах скворчащих на решетке стейков, смех.

– Интересно, рад ли он, что мы здесь? – произносит она. – В смысле, дом.

– Давай я разожгу камин, – говорит Гарри, проходя мимо нее.

Он открывает вьюшку. Дрова совсем сухие, газеты – от прошлого августа. Через несколько секунд в камине потрескивает огонь.

– Раз уж мы здесь, давай все осмотрим, – предлагает он. – Пару лет назад енот прогрыз крышу, и мы потом обнаружили целое семейство у Джонни в шкафу. Можешь представить, что они там устроили.

Они начинают с чердака, Гарри несется вперед, как мальчишка. На чердаке душно, пахнет нафталином, кругом пыльные сундуки, пустые чемоданы, чехлы для одежды, заброшенные игрушки, сломанные вентиляторы и стулья, старые журналы, коробки со старыми елочными игрушками, потрескавшиеся жокейские сапоги, которым больше не бывать в стременах.

– По-моему, зверьков нет, – говорит Клэр. – Слишком много барахла. Можно раскапывать неделями.

– Да, тут и наше, и то, что осталось от семьи Мэдди. Где-то здесь платья ее прабабушки. Зачем мы их храним? В моду они больше не войдут.

– А это что?

– Моя старая спортивная сумка.

– А что внутри?

– Так, всякие армейские штуки.

– Можно посмотреть?

Гарри открывает сумку. Сверху лежит его мундир.

– Интересно, влезу ли я в него? – Он снимает куртку и надевает мундир. – Тесноват.

Клэр усмехается:

– Красавец…

Они осматривают второй этаж. Сначала комнату Джонни, потом комнату для гостей. И наконец, их с Мэдди спальню. Клэр впервые туда зашла. Раньше она бы не решилась. Простая уютная комната. Стены и деревянный пол выкрашены в белый цвет. Клэр смотрит в окно, сквозь голые ветви видны поля. Кровать застелена лоскутным покрывалом. Под кроватью стоят тапочки. На тумбочке лежат книги. На письменном столе – фотографии, щетки для волос, духи, запонки, мелочь в вазочке. Тайная жизнь семьи.

Клэр передергивается.

– Мне здесь не место, – говорит она. – Идем вниз.

Гарри находит ее на диване перед камином, она сидит, упершись подбородком в ладони.

– Зря мы сюда зашли, – замечает она, глядя на горящие поленья.

– Почему?

– Это ваше место. Твое и Мэдди. Я думала, сумею его сделать своим, но ошиблась. Мечтала заняться с тобой любовью на вашей кровати. Знаю, звучит отвратительно. Прости. Я хотела что-то доказать, но, когда вошла в вашу комнату, поняла, что не смогу. Осознала, что делаю что-то нехорошее. Раньше мне казалось, будто речь идет только о нас. Что, если мы с тобой будем вместе, все будет хорошо. Но сейчас не уверена.

Гарри тянется к ней, берет ее за руку.

– Хочешь, поедем назад в Нью-Йорк?

Клэр кивает.

– Да, – говорит она. – Прости.

На обратном пути они молчат. Разговор заменяет радио. Когда проезжают мимо старых павильонов всемирной выставки, Гарри спрашивает:

– Хочешь, чтобы я сегодня ночевал у тебя?

– Да. Если ты хочешь.

– Очень.

Они паркуются у ее дома ранним вечером. Все еще на работе. Поднимаются, забирают по пути почту из ящика.

– По поводу того, что было, – говорит Клэр, когда они сидят на диване. – Это было как-то слишком, понимаешь?

– Да. Я никогда раньше этого не делал.

– Никогда?

– Нет.

– У тебя не было романов?

– Нет.

– И никогда не хотелось?

– Нет, пока не встретил тебя.

Клэр молча встает и ведет Гарри за руку в спальню.

Потом они лежат на кровати, опустошенные, простыни скомканы у них в ногах.

– Сколько у тебя было любовниц? – спрашивает она.

– Не много. Несколько девушек в школе. Одна или две на первом курсе в колледже. Но с тех пор, как появилась Мэдди, никого.

– Тогда почему я? Не верю, что не было женщин, которые тебя хотели.

– Были.

– И?

– И я не стал.

– Почему?

– Они были неважны.

– А я важна?

– Ты – это ты. Потому что это мы.

– Хочешь сказать, есть мы?

– Теперь есть.

– Ты этому рад?

– Не знаю, но понимаю, что был бы несчастлив, если бы этого не случилось.

– Почему?

Он отвечает не сразу:

– Хороший вопрос. Может, потому, что не могу перестать думать о тебе. Когда ты только появилась в нашей жизни, в тебе уже чувствовалось нечто особенное. Когда мы встретились на пляже, я заметил, что ты красивая, но это мне не запало в душу. Но когда ты пришла к нам на вечеринку в тот вечер, я разозлился, что ты встречаешься с Клайвом. Я знал, что ты заслуживаешь лучшего, хотел, чтобы у тебя был кто-то другой.

– А ты лучше? – улыбается Клэр.

– Не знаю. Но ты была для меня важна. Я это понял почти сразу.

– Правда?

– Я не хотел, чтобы ты знала. Ты была нашей гостьей. Нашим приемышем. Летним проектом Мэдди.

– Так-то ты обо мне думал?

– Нет. То есть я хотел так думать. Я бы потерял покой, если бы позволил себе думать иначе.

– Когда Клайв наговорил всякого в ресторане?

– Вот именно. Наверное, я так разозлился из-за того, что в глубине души знал, что он отчасти прав. Но только я сам об этом не подозревал. Ты была под нашей защитой, понимаешь? Мне в голову не могло прийти, что так получится.

Клэр придвигается к нему.

– Мне жаль.

– Нет. Не жалей.

– Мы совершили ужасную ошибку?

– Надеюсь, что нет.

– Но ты женат. У тебя с Мэдди целая жизнь. И Джонни.

– Да.

– Я не хочу причинить ей боль. Если бы можно было создать маленькую параллельную вселенную, где мы с тобой могли бы быть вместе, а ты бы все равно находился с ней, и никто бы не пострадал…

Гарри целует ее в макушку – как поцеловал бы ребенка, который хочет, чтобы речка была из шоколада или чтобы каждый день наступало Рождество.

– Все, что я знаю, – говорит он, – что, гуляя по Риму, часто думал о тебе. Представлял, чем ты занимаешься. Как проводишь дни. С кем дружишь. Обнимает ли тебя кто-нибудь.

– Правда?

– Да. Но я не знал, увижу ли тебя еще когда-нибудь. Так, фантазировал. Видимо, дело в возрасте. Некоторые мужчины покупают спортивные машины. Я мечтал о красивой девушке за тысячи миль от меня.

– А теперь все сбылось, – мурлычет Клэр, играя волосами на его груди.

– Да.

– И что мы будем делать?

– Завтра я возвращаюсь в Рим. Придется работать над книгой.

– Ты про нее не рассказывал, а я не хотела спрашивать. Как она?

Он вздыхает:

– Хуже, чем мне хотелось бы.

– Почему?

– Я вчера рассказывал Уолтеру, что меня отвлекает Рим – виды, звуки. Это, наверное, отчасти так и есть. Рим может отвлечь. Но и в Нью-Йорке легко отвлечься, и это меня раньше не останавливало.

– Тогда в чем дело?

– У меня в армии был друг, опытный пилот, из Техаса, такой настоящий ковбой. Квадратная челюсть, смелый, отличная реакция. Однажды попал в аварию. Не по своей вине. Техническая неисправность. Но его карьера пилота на этом закончилась. Ему давали шанс снова летать, но он не смог. Не сумел заставить себя сесть в кабину. И просто ушел в отставку. Мы с ним больше не виделись.

– И?

– И теперь я знаю, как он себя чувствовал.

– Но ты же не разбивал самолет. Твою книгу хорошо приняли. Тысячи людей по всему миру прочитали ее. Тебе присудили национальную премию.

– Мне страшно. Боюсь снова сесть в кабину, потому что не уверен, что у меня и на сей раз получится. А если новая книга окажется пустышкой?

– Так нельзя думать.

– Знаю. Но каждый раз, когда сажусь сочинять, ощущаю неуверенность, которая раньше не возникала. Пытаюсь работать, но скоро мне хочется сбежать, и я отправляюсь гулять.

– Сколько ты написал?

– Вот о том и речь. Написал сотни страниц, но почти все выбросил.

– Зачем?

– Направление постоянно меняется. То, над чем я сейчас работаю, очень не похоже на то, с чего я начинал. Борюсь с голосами, с персонажами. Сажусь, пишу что-то, что мне нравится, а потом перечитываю – такая гадость.

– Я могу чем-нибудь помочь? Понимаю, это глупо, но, если тебе нужно с кем-нибудь поговорить, на ком-то опробовать идеи, всегда рассчитывай на меня.

– Спасибо, но что мне действительно нужно – это вернуться в Рим и засесть на несколько недель, сосредоточившись на работе. Надеюсь, к тому времени у меня что-нибудь прояснится.

Клэр встает и идет в гостиную, включить музыку.

У нее белые круглые ягодицы, ноги коротковаты для ее роста. Гарри нравится смотреть, как она ходит.

– Хочешь, пообедаем? – спрашивает он. – Еще не поздно.

Они одеваются и выходят на улицу. У них свое время, отличное от всего мира. Рядом с домом находится французский ресторанчик. Они заходят туда, держась за руки.

– Умираю с голода, – говорит Гарри.

– Я тоже.

– Я намерен кутить, закажу бутылку настоящего хорошего вина.

Вино обходится в несколько сотен долларов. Это, думает Гарри, самое дорогое вино, какое Клэр приходилось пить. Подарок ей, один из многих, которые он хочет сделать. Деньги значения не имеют. Он мечтает, чтобы она была счастлива.

Официант наливает вино в бокалы.

– Потрясающе, – говорит Клэр, отпив глоток.

– Всегда его любил. Это «Пойак». Пятый урожай. Не такое дорогое, как «Премьер крю», но, по-моему, ничуть не хуже. Восемьдесят второй был особенно хорошим годом.

– Говоришь как Уолтер, – замечает Клэр.

Гарри смеется:

– Да. Наверное, из-за того, что он меня научил многому. Йель и армия – хорошая школа, там узнаешь многое. Но не о французском вине.

За обедом они говорят о Клэр, о ее семье, о работе. Они все еще узнают друг друга. Заполняют пробелы. Гарри узнает, что из фруктов она больше всего любит груши, что не любит Ренуара, но обожает Дега, умеет танцевать чечетку, и что носила очки до старшей школы, а потом перешла на линзы. О его жизни известно больше, он человек публичный. Ее – только предстоит открыть. Но, как в детской игре, где соединяют точки, чем больше линий Гарри проводит, тем больше Клэр становится тем человеком, которым он уже знал ее в глубине души.

– Что бы ты сделал, если бы мы встретили твоих знакомых? – спрашивает она. – Если бы они нас увидели здесь, вместе?

– Не знаю. Я об этом думал, конечно. Зависит от того, кто это, что бы мы делали. Нет же ничего подозрительного в том, что мы обедаем вместе? Мы друзья. Ты у нас часто гостила летом. Что плохого?

– Люди могли бы понять не так, но уверенности бы у них не было.

– Но они были бы правы. Трудно скрыть язык тела, особенно если спишь с кем-то. От любовников исходит какой-то жар, даже если они стоят в разных концах комнаты. Он словно снимает с нас одежду.

Гарри берет Клэр за руку.

– Я бы хотел с тобой поездить по свету, – произносит он.

– И куда бы мы отправились?

– Во Францию. Хочу съездить с тобой в Париж и на юг Франции. А потом в Марокко, Танжер, Занзибар.

– Схожу за зубной щеткой.

– Я не шучу. Могли бы найти что-нибудь подешевле и прожить год на побережье. Ты бы ходила топлесс, и грудь бы у тебя стала цвета карамели. Но сначала хочу тебя уложить в постель в «Ритце». Заказать еды в номер. Я знаю, ты ездила в Париж с родителями, еще маленькая. Когда ты последний раз там была?

– Когда училась в колледже.

– Но в «Ритце» не останавливалась?

– Это не вписывалось в бюджет.

– Где ты еще была?

– Кроме Парижа, в Мадриде и Барселоне. Потом во Флоренции и Венеции. И две недели в Греции. На Санторини. Обгорела.

– Ты ездила одна?

– С парнем. Его звали Грег. Вскоре после этого мы расстались. Так всегда бывает. Путешествуешь с кем-то и устаешь от него. Его привычки начинают тебе действовать на нервы.

– Знаешь, что говорят о Венеции?

– Что?

– Если поедешь туда с кем-то, кто не женат, то вы никогда и не поженитесь.

– Ничего. Ты уже женат.

Гарри пропускает это мимо ушей, но Клэр становится интересно, как он отреагирует.

– Значит, ты не против со мной путешествовать? А если я тоже начну действовать тебе на нервы? – с улыбкой спрашивает он.

– Если можешь с кем-то вместе путешествовать и он тебе по-прежнему нравится – значит, это твой человек.

– Тогда нам остается только проверить?

Вино выпито, закуски съедены, он расплачивается, и они уходят. Это его последняя ночь в Нью-Йорке. Завтра вечером Гарри улетает в Рим. Следующий день они проводят в постели. Спят, занимаются любовью. В последний раз – почти час, медленно, осторожно, как ныряльщики за жемчугом, набирающие в легкие воздуха. Багаж Гарри все еще в отеле, в номере, которого он почти не видел. В четыре часа ему приходится уходить.

– Так хочется остаться, – вздыхает он.

Клэр сидит на кровати, завернувшись в черный халат, скрестив руки, словно хочет защититься. Комната освещена заходящим солнцем, час между светом и тьмой. Клэр отдаляется, ждет удара.

Гарри хочет что-то сказать, утешить ее. Но не находит слов.

– Это все? – тихо спрашивает Клэр, не глядя на него.

Он мечтает сказать «нет», но не хочет лгать. Гарри не знает, что считать правдой. Он надевает пальто. Готов вернуться в другую свою жизнь.

– Я знаю, нельзя просить, чтобы ты не уходил, – произносит Клэр. – Ты должен вернуться к Мэдди и Джонни.

– Должен.

– И я не буду просить, чтобы ты мне что-нибудь пообещал.

– Мне очень жаль, что я ничего не могу обещать.

– Но я себе пообещала, что не буду стервой и не заставлю тебя чувствовать себя виноватым.

У нее влажные глаза. Голос срывается. Гарри подходит к ней, берет за руку, ее чистые белые пальцы податливы и мягки. У нее красивые руки, ни украшений, ни колец, ни лака. Руки аристократки, гейши.

– Не хочу тебя терять, – говорит он. – Я вернусь. Не знаю как, но что-нибудь придумаю.

– Я буду ждать.

– Может, ты приедешь в Европу? У меня тур с книгой через месяц. Мы где-нибудь встретились бы.

– А Мэдди? Она поедет с тобой?

– Нет. Она не захочет. Она останется с Джонни. И это будет недолго. Всего пару дней.

– Согласна.

– Только я бы хотел чего-то большего.

– Я тоже.

Клэр встает и прижимается к Гарри, ее халат распахивается, открывая голое тело.

– А теперь тебе лучше уйти, – говорит она, касаясь губами его губ. – А то я начну соблазнять тебя.

Он запрокидывает голову и смеется.

– Мне будет тебя не хватать, – говорит Гарри. Он никогда так сильно ее не хотел.

– Я люблю тебя, Гарри.

– И я тебя люблю.

Теперь он это произнес. Без сомнения.

Последнее объятие, дверь, пустой холл, старая лестница. Его шаги глухо отдаются эхом, пока он спускается. Из-за других дверей доносится запах готовки, звуки телевизора. Обычная жизнь. Гарри знает, что Клэр не смотрит ему вслед. На улице он оборачивается и поднимает голову, считая этажи, чтобы найти ее окна. Она не показывается. Через мгновение Гарри спешит вдоль по улице в поисках такси. Его пальцы хранят ее запах.

 

6

Проходят недели. Рябь от камня, брошенного в воду, не ощущается. Жизнь идет по-прежнему. Повседневные дела, Джонни надо отвезти в школу, заплатить по счетам, сходить в salumeria. Новые вечеринки, поездки за город, посещение церквей. Не исчезла доброта, общие шутки, любовь. Однажды вечером Гарри возвращается с прогулки с огромным букетом. Внешне ничего не изменилось. Но он не спит, а он всегда крепко спал. У него солдатская способность уснуть где угодно. Гарри лежит в их арендованной кровати и смотрит в потолок. Ждет.

– Что случилось? – к его удивлению, шепчет Мэдди.

Он думал, она давно уснула. Уже глубокая ночь.

– Ничего. Просто не могу уснуть.

– В последнее время это часто бывает.

Гарри считал, что она не замечала. Он старался вести себя тихо.

– Это из-за книги?

– Да.

– Я могу помочь?

– Нет, нет. Спасибо. Мне просто нужно кое-что обдумать. Я, пожалуй, пойду, поработаю. Прости, что разбудил. Спи.

– Удачи, милый, – говорит Мэдди, засыпая, уверенная в своей любви.

Он нежно целует ее в лоб и тихо закрывает за собой дверь, выходя из спальни.

За компьютером начинается его еженощное предательство. Гарри ждут сообщения от Клэр, полные страсти, признаний в любви, откровенных описаний того, что она хотела бы с ним сделать. Его дневная маска сброшена, и он отвечает, возбужденный, отвечает в том же духе, общаясь с ней в виртуальном мире.

«Не могу дождаться, когда мы увидимся в Париже, – печатает он. – Есть старая испанская песня, в которой женщина просит: займись со мной любовью так, чтобы бубенчики у меня на щиколотках звенели, оглушая меня. Я заставлю твои бубенчики звенеть. Я даже привезу бубенчики с собой».

Ветер стучит ветками по стеклу. Свет горит только у Гарри. Даже городские коты уже спят. Он удивляется, как легко все получается. Как естественно он врет. И все же это не только ложь. Гарри любит жену и сына. Они – всё для него. Но он обнаружил, что есть что-то еще, что-то, о чем он не знал прежде, иное измерение, где время и пространство существуют иначе. Словно исследователь, открывший земной рай, Гарри потерял вкус к миру за его пределами, и все, о чем он может думать, – это пересечь снежный мост на обратном пути в Шангри-ла.

Наступает День благодарения. Мэдди устраивает пир. Она нашла мясника на Трастевере, заказала у него двух целых индеек, птицу, какую редко используют в местной кухне. Остальные продукты легче достать. Разумеется, картофель. Фаршированный. Лук в сливочном соусе. Я отправляю ей почтой несколько банок клюквенного соуса «Оушн спрей», который невозможно добыть в Италии. Мы всегда предпочитали его изысканным деликатесам. Она печет яблочные пироги и даже тыквенный. Приходит толпа американцев, друзья друзей, дети. Местные дипломаты, художники, пара журналистов, те, кто не может позволить себе слетать домой на праздник. Их набирается более двадцати. Гости приносят вино и шампанское. Все имеющиеся в доме стулья заняты. В приглашении значилось: выпивка с двух, обед в три. Они поют гимны, Гарри читает молитву. Не хватает только футбола по телевизору. Джонни сидит между родителями. Слева от Гарри – жена архитектора. Он обсуждает с ней свои любимые римские постройки, но вскоре понимает, что та не разделяет увлечений мужа. Словно заговорил с женой игрока на шорт-стопе о бейсболе, и выяснилось, что она не интересуется спортом.

После основного блюда, перед десертом, пока стынут пироги, все идут погулять. Выдвигаются на пьяцца Навона, восхищаются фонтаном Бернини. У римлян просто обычный четверг. Есть что-то порочное в том, чтобы выпивать среди дня, когда все вокруг работают. Словно сбежал с уроков.

Они доходят до Тибра и возвращаются. Уже темнеет. Офисные служащие спешат домой. Народ заполняет кафе, подростки курсируют по улицам в поисках девочек. Магазины закрываются.

– Люблю День благодарения, – говорит Мэдди, когда гости расходятся.

Они в кухне. Она моет бокалы, Гарри вытирает. Тихо звучит музыка.

– Мне придется ехать в Париж, – объявляет он. – Только что узнал. Не хотел говорить раньше, портить праздник. Прости.

Мэдди смотрит на него.

– Опять надо уезжать? Ну почему они не могут оставить тебя в покое и дать поработать?

Гарри пожимает плечами:

– Меня пригласили на встречу с французскими издателями. И еще хотят, чтобы я побеседовал с читателями. Судя по всему, я довольно популярен во Франции.

– Французы считают, что Джерри Льюис – гений комедии, – улыбается она. – Когда ты едешь?

– На следующей неделе. В понедельник. Меня не будет дня три.

Мэдди убирает с глаз волосы тыльной стороной запястья, чтобы в глаза не попало мыло.

– Я не смогу поехать, ты же знаешь. У Джонни занятия.

– Да. – Гарри рассматривает бокал. – Буду по тебе скучать.

– Я бы очень хотела поехать. Мы давно не были в Париже.

– Может, в следующий раз. Тебе бы все равно было скучно. Я целый день на встречах, на деловых обедах. Все захотят отломить от меня кусок. Ты это ненавидишь.

– Да.

– Давай я тебе что-нибудь привезу, например платье? – предлагает он. – Новую сумочку? По последней моде?

– Ты прекрасно знаешь, что я меньше всего хочу какое-нибудь платье, которое все равно ни разу не надену.

– Красавица, отлично готовит, прекрасная мать, ненавидит шопинг. Ты идеальная жена.

Гарри с любовью целует Мэдди в щеку. В душе он ликует. Моряк, получивший три дня увольнительной.

В тот вечер он снова рассказывает Джонни историю о Короле Пингвинов. Потом они с Мэдди занимаются любовью. Сначала она не хочет, твердит, что устала и наелась. С годами они занимаются любовью все реже и реже. Это мне потом расскажет Мэдди. Их отношения стали рабочими, страсть исчезла. Они были командой, объяснила она мне. За двадцать лет многое меняется.

Было бы упрощением считать это причиной, по которой Гарри сделал то, что сделал. Моя половая жизнь никогда не была, как говорится, удовлетворительной, но полагаю, что, как мышца или иностранный язык, она может пропадать от недостатка практики. Я не жду многого от секса, поэтому не выставляю планку высоко и нахожу для себя иные радости плоти – еду и выпивку. И, как с едой, человек едва ли пойдет в другой ресторан, если в том, куда он ходит постоянно, по-прежнему готовят так, что это возбуждает его аппетит.

Я часто думал о том, как тогда жила Мэдди. Как верила. В каком неведении пребывала. Она дала клятву и была ей верна. Не возникало ни тени сомнения в том, что она ее сдержит. Но, несмотря на свою красоту, она не была особенно сексуальна. Не то чтобы она была равнодушна к сексу, просто относилась к нему как к шоколаду или физическим упражнениям. У него были свои преимущества, даже радости, но он бледнел в сравнении с тем, что являлось для нее действительно важным – любовью и семьей.

Как те, кто родился в бедности, жаждут богатства, те, кто родился без любви, хотят ее сильнее других. Она становится великим решением, ответом на все вопросы. Когда Мэдилейн было всего полгода, ее мать ушла. До замужества мать была очень красивой, высокооплачиваемой моделью скромного происхождения, но ушла она не к другому мужчине. Ее выжила свекровь, богатая и влиятельная, не одобрявшая выбор сына. А он не стал бороться. Для него все свелось к выбору между любовью и деньгами, выбору тем более простому, что я не уверен, что он когда-нибудь кого-нибудь любил. Он так и не открыл Мэдди правды – вместо этого рассказывал, что ее мать была сумасшедшей наркоманкой.

Они это легко провернули. В те времена такое было вполне возможно. Для богатых одни правила, для всех остальных – другие. Им всего лишь потребовалось позвонить юристу. Прозвучали угрозы, бумаги были подписаны. Следующие несколько лет Мэдди жила с бабушкой, пока ее отец не женился второй раз – на ком-то, кого сочли более подходящей кандидатурой. Ее старший брат, Джонни, остался с отцом, они уезжали из страны, несколько лет прожили на Сан-Круа. Но ее мать, ставшая жертвой системы, которой она так и не поняла, исчезла из их жизни. Была пара попыток позвонить по телефону, на день рождения Мэдди и на Рождество, но в разговор всегда вмешивался отец – он просто клал трубку.

Когда Мэдди исполнилось семь лет и с нее еще не сняли нарядное платье, она вошла в комнату, где отец клал трубку на рычаг. «Кто звонил, папа?» – спросила она. «Ошиблись номером», – ответил он. Мэдди пока не научилась не доверять отцу.

Она снова увидела мать только на первом курсе колледжа. Мэдди жила недалеко от Бостона, в тех местах, где выросла. Сомневалась, следует ли с ней связываться, есть ли в этом смысл, но в глубине души понимала, что ей не все рассказали. В конце концов Мэдди позвонила матери и договорилась о встрече, не зная, чего ожидать. Какая женщина не станет бороться за своего ребенка? Мэдди была в том возрасте, когда все еще ждешь ответов.

Мать жила в бедном районе старого промышленного городка. Дома на несколько семей, отделанные пластиковым сайдингом, дети играют прямо на улице, магазины за железными ставнями, потрескавшиеся тротуары, за заборами лают сидящие на цепи питбули. Я до сих пор не знаю, как Мэдди ее нашла. Она не лжет, но очень избирательно рассказывает.

Она добралась до места, и мать ее встретила. В квартире почти не было мебели. Краска на стенах облупилась, пахло кошками. Очевидно, Мэдди прежде не бывала в подобных домах. Она оказалась в совершенно другом мире. В единственном кресле перед телевизором сидел мужчина. Он даже не поднял головы. Из-за двери кухни робко выглядывала хорошенькая светловолосая девочка.

Подобно тому, как мы рисуем в воображении образ героя книги, Мэдди всегда представляла, как выглядит ее мать. Она была слишком маленькой, чтобы ее помнить, а отец уничтожил все фотографии. Был ли образ матери рожден смутным полувоспоминанием, неясной тенью лица, склонившегося к ней, той, что поднимала ее из кроватки, подносила к груди? Увидит ли она в матери себя, как в зеркале, показывающем постаревшее отражение?

Женщина, стоявшая в дверях, конечно, не была тем образом, какой Мэдди хранила в памяти. От красоты, которой она славилась, почти ничего не осталось. У нее было измученное нищетой лицо. Плохие зубы. Растрепанные неухоженные волосы. На мгновение Мэдди засомневалась, туда ли попала.

– Я Мэдилейн, – произнесла она.

Мэдди не поцеловала мать. Она даже не знала, как ее называть. Слово «мама» прозвучало бы неуместно. Слишком много времени прошло. Они были совсем чужими.

– Здравствуй, милая, – с явным бостонским выговором ответила мать. – Заходи.

У каждой истории две стороны. Женщины сидели в кухне, прихлебывая кофе в картонных стаканчиках, который принесла Мэдди. Не было ни обвинений, ни показных чувств, ни слез. С обеих сторон. Как вернуться почти на два десятилетия? Никак. Но Мэдди ясно понимала, что ее мать страдала все это время. Они неловко беседовали о том, что изучает Мэдди; о ее брате Джонни; даже, очень осторожно, о ее отце.

– Он был такой красивый, – заметила мать. – Никто перед ним не мог устоять.

Почему она ушла? Моей вины в этом нет, ответила мать. У них на руках были все козыри. Что я могла? Пожилая женщина невесело улыбнулась. Улыбкой заключенного, отбывающего пожизненный срок. Столько лет прошло.

Это было невыносимо. Через час Мэдди придумала повод, чтобы уйти. Прощаясь, они обнялись. О том, чтобы увидеться снова, разговора не было.

Когда Мэдди вернулась в свою комнату, я спросил ее, чего она ожидала? Неужели надеялась, что они со слезами помирятся? Упадут друг другу в объятия после девятнадцати лет разлуки?

– Это был кошмар, – вздохнула она. – Ты представить не можешь.

– Сочувствую.

– Дело даже не в том, что она бедно живет. Просто я всю жизнь так себя жалела. Думала, какое она чудовище, раз отказалась от меня. А все было совсем не так.

– Ты о чем?

– Она этого не сказала прямо, но я осознала, что настоящая жертва в этой истории она, а не я. И вдруг поняла, какая я дрянь, что все эти годы думала о ней плохо. Я всегда ненавидела ее за то, что она меня бросила, за то, что из-за нее я осталась без мамы. Но это они заставили ее уйти. Они ей угрожали. Разве у нее был выбор? У них были деньги, юристы, полиция. А у нее – ничего. Мы сломали ей жизнь.

– Мы? Ты-то тут при чем?

Она подумала.

– Я ни при чем. Но и я тоже. Это все из-за меня. Бабушка не хотела, чтобы мама меня растила. Она была не той породы. Мне заявили, будто она сошла с ума. Что ей надо было в психушку. Поэтому она и ушла. Но это неправда. Ей они сказали, что ее арестуют, если она попытается найти меня. Уничтожат ее братьев. Они ей лгали. Они лгали мне.

Мэдди плакала. Я редко видел ее в слезах. Это меня испугало. Я вспомнил ее бабушку: внушительная пожилая вдова приводила меня в ужас, когда я был маленьким, но всем сердцем любила Мэдди. Ее отец – очаровательное чудовище, замечательный спортсмен, побивший почти все рекорды клуба – в то время был еще жив, недавно развелся с третьей женой. Он был единственным родителем, которого Мэдди знала. Она не позволяла дурно отзываться о нем, даже когда он переходил все границы, – хотела в него верить, чувствуя, что ложный бог лучше, чем никакого.

Вскоре Мэдди встретила Гарри и больше не оглядывалась на прошлое. Теперь он стал ее семьей. Все должно было пойти лучше. Они не торопились с заведением ребенка. Она не была готова делить Гарри с кем-то еще. Я был с ними в день, когда родился Джонни. Во всем ощущалось движение прочь от того, что Мэдди знала прежде, к чему-то лучшему, светлому. Я так гордился ею, я и сейчас горжусь.

Зачем я об этом рассказываю? Неужели и так не ясно? Годами меня считали асексуалом или геем. Я не был ни тем ни другим. Не женился потому, что уже был влюблен. Мэдди была первой и единственной женщиной, которую я любил. Я пробовал сблизиться с другими, но ни одна женщина не была так добра, как она, не обладала ее характером, ее силой. Я был испорчен с ранней юности. Но поймите, эта любовь не была эгоистичной. Когда она познакомилась с Гарри, я все понял. Они идеальная пара. Я был тогда уже достаточно взрослым, знал о своих недостатках и понимал, что ей нужен кто-то вроде него. Сильный. Верный. Тот, кто возьмет Мэдди на руки и защитит. Я являлся наперсником, товарищем и свел себя до этой роли, потому что так ей было лучше.

Однажды я попытался. Мы были подростками, лет пятнадцати, и как-то ночью, когда мы опять сбежали из дома, я попытался поцеловать ее. Но она засмеялась.

– Ты чего?

– Я тебя люблю, – сказал я, живое воплощение подростковых терзаний.

Мы находились на пляже. Выбрались на очередную ночную прогулку. Я принес зефир и бутылку вина, которую стащил из винного погреба родителей. Целую неделю набирался смелости. Нет, всю жизнь.

Мэдди молчала. Казалось, это длится вечность. Потом она сказала мне, что я – ее лучший друг, а в каком-то смысле и единственный. Ей не нужен парень. Необходим друг. К тому времени у нее уже оформилась грудь. Она была, как бы это сказать поделикатнее, восхитительно большой. На удивление. Я умирал от желания ее потрогать. Но Мэдди ее ненавидела.

– Чувствую себя уродом, – вздыхала она.

Она уже была потрясающе красива, и я не один так думал.

Несмотря на то, что время Мэдди предпочитала проводить со мной, в ее жизни возникали другие мужчины. Остановить их было невозможно. Они окружали ее, но ей не было до них дела. Появился один испанский мальчик, с которым она познакомилась в Швейцарии, но, думаю, то был в большей степени эксперимент. Желание узнать, как это бывает. Это длилось недолго. Мы никогда это не обсуждали в подробностях. Я его ненавидел, хотя мы никогда не встречались. Гонсало или Фелипе. Я даже не помню его имени, хотя он стал моим врагом, когда она мне о нем рассказала, и я не понимал, что она в нем нашла.

Но я понял Гарри. Он был именно таким мужчиной, какого Мэдди должна была полюбить, и она его полюбила. Красивый, уверенный в себе, талантливый, добрый – и он ее любил. Он был тем, кто ей нужен, и я – вечный евнух, верный друг – знал, что она счастлива. Утешение горькое, но его хватало.

 

7

Я вижу их в номере отеля. Гарри и Клэр. Меня там нет, но я представляю это. Тяжелые шторы задернуты. Комната тонет в пурпурном сумраке, однако предметы различимы. Лепной потолок футов в двадцать высотой. Здесь ночевали королевы и кинозвезды. Середина дня, но погода отвратительна. Шумят машины. Мимо проносятся курьеры на мотоциклах. Стоят такси, ожидающие клиентов. В холле, в витринах за пуленепробиваемым стеклом мерцают бриллиантовые ожерелья, а хорошо откормленные банкиры возвращаются с ланча.

Они в кровати, занимаются любовью. Поспешно, отчаянно, как ест умирающий от голода на пиру. Клэр даже не сняла туфли и блузку. Чемоданы там, где их поставил носильщик. Бутылка шампанского от отеля стоит нетронутая в потеющем ведерке со льдом. Только первобытные звуки. Плоть, шлепающая о плоть, рычание усилия, стон удовольствия. Половины целого соединились. Амулет, ключ от королевства. В мире больше ничего не существует.

Потом Клэр говорит Гарри, что это было хорошо как никогда. Она обнимает его, у нее прохладные руки.

– Да, – утомленно улыбается она. – О боже, да.

Он дает ей поспать, она устала из-за долгого перелета и смены часовых поясов. У него время прежнее. Гарри одевается и выскальзывает из номера, тихо закрывая за собой дверь. Лифт не вызывает, идет вниз пешком по покрытой ковром лестнице. Кивает администратору на ресепшене и швейцару, те вежливо улыбаются ему в ответ. Они его не знают. Гарри не был здесь много лет. Ему еще предстоит произвести впечатление. Они принимают его пальто, его ботинки. Он дает хорошие чаевые? Они запомнят, как его зовут, одарят его своими знаниями, связями, перед ним откроются двери. Если мало дать на чай, мсье обнаружит, что столика не найти, а билетов, к несчастью, нет. Простые отношения, самые простые.

Гарри волнует анонимность, она окутывает его, как защитный покров. Он идет по рю де Кастильоне в сторону Риволи, к колоннаде, мимо кафе и магазинов для туристов. Вдали виднеются голые деревья Тюильри, бурый газон, пустые скамьи. Он осторожно переходит пляс де ля Конкорд и направляется к Сене. Это не настоящий Париж – не Париж студентов, худых, как нож, алжирцев, старушек, подкармливающих бездомных котов. Дешевых лавочек, профсоюзов и улиц, названных в честь давно забытых побед. Это не Франция рабочих людей, обедающих дома, Франция рынков и плохой обуви. Это Париж для гостей, Париж богатых, дипломатов и тех, кто на них работает. Фасад, но он все-таки хорош.

Много лет назад Гарри был знаком с одним гомосексуальным типом, жившим в квартире неподалеку. Фантастическая квартира, похожая на египетский ночной клуб. Гарри и Мэдди выпивали с хозяином по ночам и всюду с ним таскались. «Ледойен», «Кастель», «Ле Барон», и в конце концов, когда начинали петь птицы, они возвращались в квартиру comte выпить по последней. К тому времени уже светало. Мужчина, немолодой и коренастый, говорил Мэдди, что Гарри повезло, что с ним жена. Гарри улыбался, не пугаясь; его веселило это декадентство во вкусе Пруста.

Моросит мелкий дождь, волосы у Гарри влажные. У него нет ни шляпы, ни зонта, но ему безразлично. Он любит гулять. Нью-Йорк, Лондон, Рим, Париж. Неважно, какой город. За это он и не любит Лос-Анджелес и большинство американских городов. Мало тротуаров.

Он шагает вдоль реки до пляс де Вож, самой старой в Париже, потом поворачивает обратно. Выходит на Сен-Оноре. Идет мимо знаменитых магазинов. Их элегантные товары благоухают красивой жизнью, лыжными курортами, средиземноморскими островами, богатыми загорелыми мужчинами, аристократическими женщинами. Гарри останавливается перед одной из самых больших витрин и, поддавшись порыву, заходит в магазин. Высокие элегантные vendeuses наблюдают за ним. Он не привык к подобным магазинам. В отличие от большинства мужей его не таскали на шопинг, не заставляли томиться в ожидании у примерочных, наблюдая за сложными танцами продавца и покупателя.

Он смущенно бродит между вешалками, рассматривает ценники, стараясь не показать своего изумления. Внимание его привлекает черное коктейльное платье. Оно стоит тысячи долларов. Мэдди никогда в жизни не покупала ничего настолько дорогого. Но цена не имеет значения. Ему нужно, он хочет купить что-нибудь для Клэр. Это щедрость свежей любви.

Гарри подзывает одну из продавщиц. Пытается говорить по-французски и не путать французский со своим еще более условным итальянским. В отличие от Мэдди языки даются ему нелегко.

– Je veux acheter cette robe.

– Mais oui, monsieur. Savez-vous la taille? – Она рисует руками в воздухе очертания женской фигуры.

Гарри растерянно смотрит на нее. Он понятия не имеет, какой у Клэр размер.

– Не знаю, – говорит он, чувствуя себя идиотом.

Продавщица подносит руки к своим бедрам.

– Как я? – спрашивает она по-английски.

Он забыл слово.

– Нет, меньше.

– Ah, pas de problème, – говорит она.

Она находит то же платье меньшего размера.

– Если не подойдет, я смогу его обменять?

– Oui, monsieur. Конечно, мсье.

Уже почти стемнело. Гарри возвращается в отель, помахивая пакетом, где в коробке свернуто платье, защищенное слоями папиросной бумаги. Это не он. Это кто-то другой. Тот, кто останавливается в дорогих отелях, ходит по дорогим магазинам, встречается с женщиной, на которой не женат. Это роль, в ней он обживается. Здесь все нереально. Если кто-нибудь его ущипнет, он проснется. Но Гарри не хочет просыпаться.

Он поднимается в номер. Там так же темно, как было, когда он уходил. Обнаженная Клэр едва шевелится. У нее теплое тело, волосы растрепались, дыхание несвежее.

Она улыбается, приоткрыв глаза.

– Хорошо прогулялся? – сонно спрашивает она, подавляя зевоту.

– Да. Люблю. Это, однако, была моя самая дорогая прогулка по Парижу. – Гарри с улыбкой показывает ей пакет. – Я купил тебе подарок.

Клэр садится в постели.

– Боже, обожаю эту фирму!

Она забирает у него пакет. Покрывало соскользнуло, открыв ее грудь. У нее мягкие розовые соски. Он думает о том, что пока находится под покрывалом.

Клэр поднимает платье и восклицает:

– Какая красота! Не верится, что ты его купил.

Она спрыгивает с кровати и обнимает его.

– Это лучший подарок за всю мою жизнь, – говорит она, целуя его. – Спасибо тебе.

– Примерь. Посмотрим, подойдет ли. Я не знал, какой у тебя размер. Продавщица сказала, что можно обменять, если что.

– Я сейчас.

Клэр убегает в ванную. Тяжелая дверь щелкает, закрываясь. Гарри сидит на кровати и ждет ее.

– Идеально! – кричит она из-за двери.

– Покажись.

– Нет. Я хочу устроить сюрприз.

Клэр выходит из ванной, дразняще обнаженная. Подходит к нему, наклоняется, качая грудями у него перед лицом, как спелыми грушами, слегка касается губами его щеки.

– Дай, я тебе покажу, как мне понравился подарок.

Вечером она надевает платье на ужин. Черные волосы, черное платье, светлая кожа. Клэр – сама юность, живость, сексуальность. Она самая красивая женщина в ресторане. Посетители поднимают головы и смотрят на нее, когда она входит. Словно на ней вовсе нет одежды. От того, что идешь за ней, кружится голова. Метрдотель проводит их к столику.

Гарри поражается переменам, произошедшим в Клэр. Из безыскусной девушки она превратилась в эту даму, одетую по последней моде. Какой была бы ее жизнь, если бы она не встретилась с ним на пляже? Если бы не пришла на ту судьбоносную вечеринку?

– Поверить не могу, что мы в Париже, – взволнованно говорит она.

Сегодня Гарри и Клэр ужинают в отеле. У здешнего ресторана две звезды. Завтра они куда-нибудь сходят.

Они обсуждают планы. Она знает этот город с детства, он отчасти навсегда связан для нее со скучными воскресеньями и душными комнатами. Гарри хочет показать ей другой Париж.

Официант приносит меню. Они заказывают коктейли. У Клэр безукоризненный французский. Официант старается не показать своего удивления. Он принимал ее за американку.

– Я и не знал, что ты так хорошо говоришь, – замечает Гарри. – Мой французский в основном сводится к тому, что можно заказать из меню или винной карты.

– Давно не говорила, – произносит Клэр. – Занималась перед поездкой, но пока еще не освоилась до конца. И я так много забыла. Мама всегда утверждала, что у меня хорошее произношение. Я много лет жила с французским паспортом. У меня было двойное гражданство, пока не заставили выбирать. Паспорт у меня до сих пор сохранился. Лежит дома в шкафу. В нем фотография, на которой мне тринадцать или четырнадцать лет. Я его храню, он мне напоминает, что я все-таки наполовину француженка.

– Ты никогда не хотела проводить здесь больше времени? В смысле, пожить?

– Ребенком – нет. Я ненавидела сюда ездить. Наверное, мне повезло. Большинство моих ровесников отправлялось в «Диснейленд», а я – в Париж. Но это был Париж без радости, без веселья и без красоты, без искусства, без всего того, ради чего сюда приезжают. У моих дедушки и бабушки даже не было телевизора. Мы с братом долгие часы сидели на жесткой кушетке у них в гостиной, пока мама с ними болтала, пила чай и грызла печенье. Это было невыносимо. Я видела небо за окном, представляла, как другие дети, настоящие французские дети, играют в парке или идут в зоопарк. Когда умерли бабушка и дедушка, мне стало легче. Я знаю, ужасно звучит, но это правда.

– По крайней мере, ты видела настоящую Францию. Я был во Франции, не знаю, раз двадцать или около того, иногда приезжал ненадолго, иногда на дольше, когда в Париж, когда нет – но никогда не видел того, что видела ты. Только голливудскую версию, которую Франция хочет нам показывать. А ты жила за занавесом.

– Вероятно, но здесь мне нравится больше. За занавесом хуже кормят, – смеется Клэр.

У нее озаряется лицо. У нее белые зубы. Гарри видит ее розовые десны.

Клэр заказывает биск из лобстеров с фисташками и морской язык с трюфелями. Гарри подзывает сомелье. Они останавливаются на монтраше.

– Умираю от голода, – признается Клэр.

– И не надо волноваться, что переешь. У них прекрасный спа с бассейном. Во время заплыва в этом бассейне умерла Памела Гарриман.

– Кто?

– Знаменитая куртизанка, – объясняет он. И добавляет: – Вообще-то, она была американским послом в Париже. Была замужем за несколькими богачами, а романы крутила вообще с целой толпой.

После ужина они идут по длинному коридору в отель. В середине недели постояльцев немного. Бизнесмены обмениваются визитками. Они направляются в небольшой бар, вниз по короткой лестнице. Пахнет дорогими сигарами.

– Это мой самый любимый в мире бар, – говорит Гарри.

Он пришел бы сюда, даже если бы не мог позволить себе остановиться в этом отеле.

Они входят в бар. Клэр удивляется, насколько он маленький. Посетителей много. В воздухе висят клубы дыма. Все столики заняты, но есть два места возле узкой барной стойки. Жорж, бармен, смешивает коктейли.

– Мистер Уинслоу, – произносит Жорж на хорошем английском. – Рад снова вас видеть у нас, сэр.

Он выше среднего роста, лысоватый, в белом пиджаке, движения у него ловкие. Гарри уже отправил ему записку, сообщая, что придет не с Мэдди.

Они пожимают друг другу руки.

– Рад тебя видеть, Жорж. Это Клэр.

– Добро пожаловать, – говорит тот. – Вы, очевидно, только что поужинали. Могу я предложить вам дижестив?

Гарри смотрит на Клэр.

– Что бы он ни предложил, соглашайся. В его руках шейкер – это кисть Пикассо.

– Хорошо, Жорж. В таком случае я совсем не откажусь от дижестива.

– Замечательно. Могу я узнать, любите ли вы арманьяк?

Клэр кивает. Он орудует за стойкой инструментами своего мастерства. Его руки искусно возносят, рубят, крутят, разливают. И, наконец, цветочный лепесток в виде украшения.

– Voilà.

Она делает глоток.

– Бесподобно.

Довольный, Жорж позволяет себе улыбнуться.

– Я подумал, вам понравится.

– Что там? – спрашивает Гарри.

– Называется «Отель де Франс». Две части арманьяка. Одна часть крем де кассис. Семь частей охлажденного шампанского. Шот грушевого ликера. Ликер я делаю сам. А вам, мистер Уинслоу?

– Удиви меня.

И снова руки пускаются в полет над барной стойкой. Cледить за ними – все равно что пытаться поймать шулера на жульничестве с картами.

– И еще раз voilà.

– Отлично, – кивает Гарри. – Что это?

– Вариация на тему классического французского. До обеда я использую джин. После обеда лучше брать коньяк. И, разумеется, сахар, лимон и шампанское.

– Превосходно.

– Всегда рад. Прошу меня простить.

Его зовет другой клиент. Жорж заговаривает с ним по-испански. Подходят другие, он отвечает по-французски. Он похож на блистательного финансиста или на того, кто может посоветовать, на какую лошадь ставить на скачках; он всем нужен.

– Удивительный человек, – замечает Клэр. – Никогда не встречала бармена, который бы с таким почтением относился к своей работе.

– Ты права. Для него это священнодействие. Во всех областях должны быть лучшие. Лучший юрист, лучший сапожник, лучший пекарь. А он – лучший бармен. Посвятил этому жизнь. Представляешь, каждое утро Жорж читает газеты на пяти языках, просто чтобы поддерживать разговор с клиентами на интересную для них тему.

– Он знает китайский?

– Пока нет.

– Надо бы.

– Наверное, но китайцы сюда пока не добрались. По крайней мере, их не так много.

Она отхлебывает из бокала.

– Дай срок.

Как это часто бывает, Жорж представляет друг другу клиентов. Они знакомятся с испанской парой из Мадрида. Потом с немцами. И наконец, с двумя молодыми американками, путешествующими на деньги родителей. Клэр болтает с ними. Гарри курит сигару. Толстую кубинскую «Корону».

– Тебе весело? – спрашивает он, когда она снова поворачивается к нему.

Клэр сжимает его руку.

– Да, – отвечает она. – А тебе? Рад, что ты здесь? Со мной?

– Я бы нигде так не хотел быть, как здесь. И ни с кем. Я тебе говорил, какая ты красивая?

– Говорил, но мало.

– Ты красивая.

– Спасибо. За это, за все.

Позднее, в номере, Гарри стоит у нее за спиной и смотрит, как она чистит зубы. Вода льется из крана, похожего на золотого лебедя. Клэр очень старательна. Пока Гарри чистит зубы, она идет в туалет, оставляя дверь открытой. Он видит ее белые колени. Слышит, как поворачивается на держателе рулон бумаги, когда Клэр ее отматывает. Его переполняет ощущение близости, он шагает к ней, видит трусики у нее на щиколотках, сомкнутые колени, голую грудь. Стоит в дверях, глядя на нее. На ее руку между ногами. Клэр удивленно поднимает голову.

– Прости, – говорит Гарри. – Я хотел на тебя посмотреть.

– Ничего.

– Раньше я этого никогда не делал.

Клэр спускает воду и встает, оставляя трусики на полу.

– Я понимаю, – произносит она, целуя его. – Новизна во всем.

Когда Гарри входит в комнату, она ждет его в постели. Он видит, что на телефоне есть сообщение, горит красная лампочка. Но не обращает на это внимания и опускается в объятия Клэр.

 

8

Они проводят день, как положено любовникам. Утром им приносят в номер завтрак. Клэр с хихиканьем прячется под одеяло, пока Гарри в одном купальном халате расписывается в счете. Официант держится с галльским безразличием. Он все это уже видел. Кофе, круассаны, масло, яичница, хрустящий бекон. Салфетки так белы и накрахмалены, что похожи на бумагу.

– Попробуй, какой кофе, – говорит он, протягивая ей чашку с блюдцем. – Лучший в мире.

– Ты так говоришь почти обо всем в этом отеле. Однако ты прав. Кофе очень вкусный.

– Еще бы. За такие деньги.

– А яичница? Объедение! Я и подумать не могла, что проголодаюсь после вчерашнего ужина, но умираю с голода.

После завтрака они идут гулять. В небе отражаются серые камни площади. Водители в темных очках и темных костюмах стоят возле «Мерседесов», припаркованных у входа, говорят по сотовым телефонам и ждут пассажиров.

Они поворачивают на рю де ла Пэ и направляются к зданию Оперы.

– Куда пойдем? – спрашивает Клэр, взяв Гарри под руку. На ней шерстяные перчатки и шарф. Я никогда не ношу шапку, сказала она ему.

– Куда пожелаешь.

– Я не хочу в музей. Знаю, что надо. Но это как идти в церковь, проснувшись в воскресенье. Обязанность, а не удовольствие.

– То есть церкви тоже исключаются? – улыбается Гарри.

– Я была в Нотр-Дам. Там красиво и величественно, но у нас мало времени. Предпочла бы провести его не в заплесневевшей церкви.

– Куда бы ты хотела пойти?

– Обратно в отель и в постель? – произносит она, широко улыбаясь. – Мне хочется просто погулять, пока не проголодаемся, а потом где-нибудь пообедать.

– Замечательно.

Они идут на север. По его представлениям, это примерно в направлении Монмартра, но он готов сменить курс.

Они шагают в умиротворенном молчании, временами показывая друг другу что-нибудь странное или забавное. Так естественно держать ее под руку.

– Здесь маленькие машины, – замечает Клэр. – Словно на них ездит племя карликов.

У подножия Монмартра они садятся на фуникулер, идущий к вершине. Наверху любуются базиликой Сакре-Кер, высшей точкой Парижа.

– Я тут никогда не была, – говорит Клэр.

Они смотрят на город с высоты, на Сену, извивающуюся на солнце, как ленивая серебряная змея.

– Считается, что главная достопримечательность Парижа – Эйфелева башня, а мне кажется, что вот она, – говорит Гарри. – Ты знаешь, что башня старше базилики?

– Правда?

– Да. Базилику достроили после окончания Первой мировой войны. А Эйфелеву башню соорудили в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году. Но люди приходили сюда веками. Говорят, здесь было святилище друидов.

– Стой там, – говорит Клэр.

Она вынимает из сумочки маленький фотоаппарат. За спиной Гарри до горизонта простирается внизу Париж.

– Улыбнись!

Он улыбается.

– А теперь ты меня сними.

Они просят какого-то туриста снять их вместе. Я видел эту фотографию. Гарри и Клэр похожи на всех остальных туристов в Париже. Интересно, так ли они себя чувствовали?

Они заходят пообедать в ресторанчик, полный голландских туристов. Потом идут по Монмартру до Пигаль, мимо «Мулен-Руж», мимо «Бато-Лавуар», пережившего дни своей славы, когда по соседству жили Лотрек, Пикассо и Утрилло. Сворачивают на бульвар Клиши и видят вывеску «Musée de l’érotisme».

– Многообещающе, – усмехается Клэр.

– Ты же не хочешь в музей.

– Это другое дело. Идем.

– Уверена?

– Кто знает. Вдруг узнаем что-нибудь новое.

Гарри покупает билеты, и они заходят в музей. Он явно популярен у туристов. На стенах висит порнография со всего мира. Резные фигуры из Индии, современные фотографии обнаженных женщин в коже, комиксы, огромные фаллосы, целый этаж отведен парижским борделям девятнадцатого века. Они умирают от смеха перед некоторыми изображениями.

Внизу находится сувенирная лавка, где продают книги, плакаты и эротические открытки.

– Жди здесь, – говорит Клэр.

Через пару минут она выходит, в руках у нее пакет из упаковочной бумаги.

– Я нашла ее.

– Что?

– Посмотри!

Она протягивает Гарри пакет. В нем французское издание «Камасутры».

– Говорят, тут шестьдесят четыре позы, – произносит Клэр. – Не терпится изучить.

В отеле они сидят друг против друга на кровати. Клэр переводит: «…типы сексуальных союзов согласно размерам, силе желания или страсти, и времени».

– Тут сказано, что мужчины делятся на три типа: заяц, бык и конь.

– Очень лестно для мужчин.

– Это зависит от размеров лингама.

– То есть…

– Именно. А женщины делятся на три типа, согласно размерам йони: олениха, кобыла и слониха.

– Слониха? Мама родная!

– Прекрати.

– А почему нет слона? Это несправедливо.

– По отношению к кому?

– Ко всем. Прежде всего к бедной слонихе. Нет слона, который бы ее удовлетворил. И ко мне. В смысле, кто посмеет сказать, что я не слон? Мне всегда казалось, что я довольно слоноват.

– Еще как, милый. А теперь помолчи. Тут говорится про три равных союза, основанных на совпадении размеров. Смотри, вот диаграмма. Мужчина-заяц и женщина-слониха – неравный союз.

– Звучит разумно. Как в том анекдоте про слона и блоху.

– Мне читать дальше или нет?

– Конечно, – говорит Гарри, поглаживая ее бедро. – Читай.

– Тут сказано, что лучший союз – тот, в котором мужчина превосходит женщину размером.

– А мы кто?

– Я олениха, а ты конь.

– Я бы предпочел быть слоном.

– Замолчи.

Волосы падают ей на лицо, и она отводит их рукой. Они недостаточно длинные, чтобы удержаться за ухом.

Внезапно на столике у кровати, как сигнал тревоги, звонит телефон, низко и длинно, разбивая вдребезги тишину.

– Черт, – бормочет Гарри, перекатываясь по кровати. – Милая, – говорит он слишком громко, – прости, что не позвонил. Тут дурдом.

Гарри сидит на краю кровати голой спиной к Клэр. Их разделяет узкая полоса белой простыни, непреодолимая преграда.

– Нет, нет, просто задремал. Как ты? Как Джонни? Расскажи, что у вас нового.

Клэр замирает, ей слишком страшно, чтобы шевелиться. Она едва дышит. Возникает ощущение, будто Мэдди стоит за дверью. Но Гарри даже не оборачивается, чтобы прижать палец к губам или как-то еще попросить вести себя тихо. Он забыл о Клэр. Словно ее не существует. Они больше не в одной комнате, не на одной постели, не в одном мире. Они больше не любовники, готовые предаться страсти. А может, он, как Лотова жена, не хочет оглядываться, чтобы не превратиться в соляной столп?

Клэр смотрит ему в спину, не зная, что делать. На мгновение ей хочется зашуметь, чтобы Гарри как-то отреагировал, даже если испугается. Это было бы просто. Слово. Звук. Захлопнутая дверь. Это бы все открыло. Но она ничего не делает. Вместо этого Клэр лежит и слушает о его домашних делах, прислонившись к подушке, думая, прикрыться ей одеялом или нет. Она смотрит на свои ноги, на часы, на позабытую вдруг книгу, которая так много обещала недавно.

– Я буду дома в пятницу, – произносит Гарри. – Да, да. Я тебя тоже. И я тоже скучаю. Поцелуй от меня Джонни. Ciao, bellissima.

Это его маленькая шутка.

Он кладет трубку, но продолжает сидеть неподвижно, лицом к стене. Клэр больше не может ждать. Черта пересечена, момент ушел. Она ничего не говорит, просто быстро встает с постели и уходит в ванную, закрывая за собой дверь. Через несколько секунд выходит одетая, причесанная. Останавливается, словно собирается что-то сказать, но молчит. У нее сильно колотится сердце. Гарри наконец поворачивается.

– Ты куда? – спрашивает он.

– Мне нужно на воздух. Вернусь позже, – отвечает Клэр, берет пальто и выбегает из номера. Большая тяжелая дверь хорошо подогнана, не хлопает.

– Подожди! Вернись! – кричит Гарри.

Она не слышит его слов. Пойдет ли он следом? Клэр представляет, как Гарри второпях натягивает брюки, ищет носки, и ускоряет шаг. Проходит через холл отеля и оказывается на улице, посреди цивилизации. Есть что-то привычное, даже утешительное, в вывесках магазинов, в словах газет, в долетевших обрывках чужих разговоров. Она здесь не чужая. Как русалка, может жить и на суше, и в море.

Моросит мелкий дождь. Темнеет. Дождь мешается со слезами. Клэр очень зла на Гарри. Зла, что он ответил по телефону, когда они собирались заняться любовью, зла, что перестал ее замечать, зла, что так легко и естественно говорил с Мэдди, зла на себя за то, что предала Мэдди, и зла на то, в каком положении теперь оказалась.

Клэр пересекает оживленную улицу и заходит в Тюильри. Скамейки пусты. Под ногами хрустит гравий. Весь мир возвращается домой. Вдали в сумерках видна элегантная мощь Лувра, в мириадах окон горит свет. «Я дура, – думает она. – Это машина, несущаяся к краю пропасти. Выпрыгну я прямо сейчас или останусь в ней?»

Через час Клэр возвращается, у нее мокрые волосы. Швейцар приветственно улыбается ей.

– Мадемуазель, – говорит администратор у стойки.

– Что?

– Мсье Уинслоу оставил для вас сообщение на случай, если вы придете раньше его.

Он протягивает ей конверт из толстой бумаги с эмблемой отеля на обороте, и Клэр открывает его: «Пошел искать тебя. Если вернешься раньше меня, жди в номере. Прости. Гарри».

Клэр направляется в номер. Здесь, как на месте убийства, все осталось так же, как было, когда она убежала: простыни скручены, подушки смяты. «Камасутра» лежит там, где Клэр ее уронила.

Через четверть часа является Гарри.

– Слава богу, – произносит он, подходя к Клэр и обнимая ее. Руки и лицо у него мокрые от дождя. – Я беспокоился. Зачем ты это сделала?

– Прости. Психанула из-за звонка Мэдди.

– Ну, я сам психанул, – смеется он, снимая пальто.

Клэр улыбается вымученной полуулыбкой.

– Мне это не пришло в голову. Конечно, тебя это тоже встревожило. Просто мы были вместе, и момент особенный, и вдруг ты просто отключаешься и говоришь с Мэдди, а обо мне как будто забыл. Мне никогда в жизни не было так одиноко.

– Я понимаю. Но Мэдди – моя жена. Я люблю ее.

Она опускает голову.

– Знаю.

– И было бы странно, если бы я был в отъезде и не беседовал с ней по телефону. Мы же не хотим, чтобы она что-то заподозрила. Это бы все разрушило.

Клэр кивает:

– Да.

Гарри целует ее, и она ему позволяет. Ее злость исчезла, но страх остался.

– У тебя ледяные руки, – замечает Гарри. – Хочешь, закажем в номер чаю?

Клэр поднимает голову и улыбается. Она никогда так не хотела его, он никогда не был ей так нужен.

– Нет, у меня идея получше, – говорит она и тянет Гарри к кровати. – И на сей раз не бери трубку.

Вечером они едут на такси в Марэ, оставляя позади мерцающие огни и богатые улицы Первого округа. Район здесь немодный, улицы узкие. Это Париж дешевых гостиниц и ободранных афиш. Такси останавливается у ресторана без вывески. Его простой фасад отделан темным деревом, интерьер скрывают занавески в красно-белую клетку. На окне написано: «Restaurant a la carte foie gras a la mode des landes».

– Не пугайся того, как он выглядит, – улыбается Гарри, открывая дверь.

Они входят. Зал хорошо освещен, но запущен. В нем около двадцати столиков, но все заняты. Клэр кажется, будто в углу сидит известная кинозвезда. Она присматривается и понимает, что не ошиблась. Они садятся за столик. Официант приносит меню.

– Тут почти невозможно заказать столик, – сообщает Гарри и заказывает шампанское.

– Что это за место? – шепчет Клэр.

– Лучший ресторан Парижа.

– Шутишь?

– Нет.

– Почему у тебя все всегда лучшее?

Гарри отпивает шампанское.

– Как сказал Оскар Уайльд, у меня невзыскательный вкус. Мне всегда хватает лучшего. Ну, вообще-то я думаю, что это – лучший ресторан, и со мной согласны многие. А некоторые его терпеть не могут. Ты его не найдешь в списке Мишлена, это точно. Как видишь, на интерьер хозяева не тратятся. Но еда потрясающая.

– И чем же она так хороша?

– Секрет в жире и ингредиентах.

– В смысле?

– Большинство ресторанов в Париже сейчас учитывают то, что их клиенты следят за своим весом. Но здесь все иначе. Тут тебя готовят к сердечному приступу.

– Это хорошо?

– Попробуешь – поймешь. Во Франции много разновидностей кухни. В каких-то важно растительное масло или сливочное, а здесь важен жир. Они жарят самых вкусных цыплят в мире, и мы их, кстати, закажем. Шкурка покрыта скворчащим горячим жиром. Цыплята породы куку-де-ренн, лучшие в мире. А еще у них вкуснейший фуа-гра из тех, что мне доводилось пробовать. Его привозят прямо из Аквитании. Ты заметила, что на окне написано «foie gras des Landes»?

– Да.

– Так вот, «des Landes» означает, что он из Ланда в Аквитании. Опять же, лучший. Можешь попробовать любой другой фуа-гра в Париже, чтобы сравнить. Ингредиенты – вот в чем дело.

– Так мы закажем фуа-гра?

– А то.

Возвращается официант. Они заказывают фуа-гра и цыплят, а к ним галеты из картофеля. Из винной карты Гарри выбирает «Жевре-шамбертен».

– Готовься пировать, – улыбается он. – Картофель, в общем, лишний, но он так хорош, что я не могу отказаться.

Они пьют шампанское. Приносят фуа-гра. Три розовых ломтя с полосками желтого жира. Нарезанный поджаренный багет. Кусок несоленого масла.

– Ты меня превратишь в жирную свинью.

Клэр толстым слоем мажет фуа-гра и масло на теплый тост, они тают и смешиваются. Она вздыхает.

– Это, наверное, самое вкусное, что я ела в жизни.

– Правда? Американцы не пробовали по-настоящему хорошего фуа-гра. В том, что возят в Америку, полно консервантов. Вот этот – настоящий.

Они доедают фуа-гра. Клэр жадно вытирает последним кусочком хлеба тарелку.

– Оставь место, – советует Гарри.

– Прости. Ничего не могу с собой поделать.

Приносят цыпленка. Золотистого и сияющего, истекающего жиром. Рядом с ним лежат ломтики картофеля, приготовленные на пару и обжаренные, а потом запеченные в утином жиру и приправленные чесноком.

– Хорошо до безумия! – восклицает она, попробовав.

– Знаю. Но каждый вечер тут ужинать все же нельзя.

– Теперь понимаю, почему люди толстеют. Это необходимо. Худой все это съесть не может, хотя я очень хочу. Если бы я была толстая, было бы больше места для еды.

– Я забыл, какие тут крупные цыплята.

– Еще бы. На семью из четверых хватит.

– Наверное, я не смогу доесть.

– Исключено. Я тоже. Если я съем еще кусочек, то лопну.

– Возьмем с собой. Знаю, это дурной тон, но не могу это оставить. Слишком вкусно.

Они выходят из ресторана, держась за руки. На улице холодно, ветер несет обрывки газет. Магазины закрыты железными ставнями. Они проходят мимо почти пустого кафе. Проезжает несколько машин, потом мотоцикл. Такси нет. Они идут в сторону отеля. За занавесками в окнах слышен звук телевизора.

– Идти слишком далеко, – говорит Гарри. – Не волнуйся. Скоро попадется такси.

– После такого ужина необходимо пройтись. Кстати, спасибо.

– За что?

– За это, за все. За лучшие дни в моей жизни и лучший ужин.

Мимо них проходят по тротуару другие пары. Проезжает такси. Гарри его едва не упускает. Он свистит и кричит, и автомобиль резко тормозит. Они садятся в машину, называют адрес отеля. Огни Парижа светят только для них. Иной реальности нет. Они здесь и сейчас. Любовники в Париже. Они словно боги, тайно живущие среди смертных. Кроме них ничего не имеет значения. Внешнего мира не существует. Мир для них – вот эта Франция, этот Париж, эта комната, эта постель.

 

9

Последний день. Бульвары блестят от дождя. Клэр сидит в одних трусиках на постели, читает газету и ест апельсин. Аккуратно складывает корки в стопку. Гарри печатает. В комнате так мирно. Имитация домашнего уюта. На столе стоит поднос с пустыми кофейными чашками. Остатки завтрака. Самолет Клэр улетает сегодня днем. Его – вечером.

Она вздыхает.

– Ты чего? – спрашивает Гарри.

– Я просто не хочу, чтобы это кончалось, понимаешь? Не хочу возвращаться к реальности. Не в том смысле, что хочу остаться в «Ритце». Я хочу быть с тобой. Я даже не знаю, когда опять увижу тебя.

Он подходит к кровати и садится рядом с Клэр. Она протягивает ему дольку апельсина.

– Оно не обязательно кончится, – говорит Гарри, кладя руку ей на бедро.

– Можешь пообещать? – Ее глаза открываются шире, вглядываясь в него. – Я хочу верить тебе.

– Да, могу.

– Я прошу слишком многого.

– Мы не можем просто оставить все, как есть? А вдруг ты устанешь от меня? Встретишь кого-нибудь помоложе? Мне грех жаловаться.

– Мне никто не нужен.

– Это ты сейчас говоришь. А когда у меня выпадут волосы и зубы, призадумаешься, – говорит Гарри, смеясь. – Я намного старше тебя. Вряд ли тебе захочется менять мне калоприемник на праздничных обедах.

– Чушь. Ты станешь потрясающим стариком.

– У меня может начаться недержание. Это изрядно потрясает.

– Прекрати! – восклицает Клэр, ударив его подушкой. – Ты меня опять смешишь, а мне не до смеха.

– Как можно не хотеть смеяться? Запомни, смех – лучшее лекарство. Ты когда-нибудь была на похоронах? Всем всегда очень нравится, когда старый друг покойного начинает рассказывать совершенно неподобающие истории.

Они похожи на детей на круизном лайнере. Где-то за горизонтом ждет порт, в котором надо будет сойти. Но пока они только играют в это.

Я часто размышлял, о чем Гарри думал в те дни. Ощутил ли хоть раз вину и сожаление? Он вел себя, словно у него не было жены и ребенка. Неужели забыл о годах, проведенных с ними, о том, как они вместе смеялись, делили боль и радость, о людях, чьи жизни они затронули, чьи жизни он и Клэр могли разрушить? Куда он шел? Надеялся, что Мэдди не узнает? Может, он и хотел, чтобы узнала?

Больше всего меня озадачивает в поведении Гарри естественность, с которой у него все получилось. Словно он был рожден для измены. Возможно ли, что каким-то мужчинам она дается легче? Особенно писателям, актерам или шпионам – тем, кто так привык вживаться в другую личность, в иную жизнь, что теряет контакт с той единственной жизнью, которая важна.

Мне кажется, многие на его месте переживали бы или хотя бы нервничали. Боялись, что его поймают. Обман раскроется, и домашняя жизнь рухнет.

Но Гарри все далось легко. Вероятно, он не думал, что жизнь полна настоящей боли и настоящих испытаний. Полагаю, он всерьез работал над книгой, но разве это не часть творческого процесса? Разве художник не должен страдать? В каком-то смысле это было несправедливо. Ему уже столько было дано. Гарри просто протягивал руку, и то, что ему было нужно, оказывалось у него. Он, правда, не так уж много зарабатывал, но это не имело значения. У него имелось нечто гораздо более важное – его способность вызывать любовь. Не удивительно, что он вдохновил Клэр. В конце концов, кто бы его не полюбил? Собаки, однокурсники, друзья, читатели, незнакомцы в барах. Он набирал любовь, как машина набирает пробег. Странно то, что, внушая любовь, Гарри хотел получить ее обратно.

Даже в колледже, где он был героем и всеобщим любимцем, он сблизился с Мэдилейн. Ей он был нужен больше, чем остальным, и он посвятил себя этой священной ответственности. Вероятно, чувствовал в Мэдди какой-то надлом, что-то, что под силу исправить только ему – и, осознав это, позволил себе полностью принадлежать ей. Я не говорю, что Гарри ее не любил. Верю, что любил. Но Мэдди нуждалась в нем или в ком-то вроде него. Вряд ли ему самому был нужен кто-то. Гарри всегда был самодостаточным, уверенным в своих способностях и ни разу в них не усомнился. Не возникало повода. Гарри упорно трудился, что это был труд, схожий с тем, который талантливый атлет вкладывает в тренировки. Он помогает ему быть лучшим в игре, в которую большинство из нас не надеется сыграть, да и не делает вид, что мог бы.

Уловил ли он в Клэр нечто, что мог исправить? Или это был всего лишь эгоистичный порыв? Мэдди предназначалась ему одному? Может, после многих лет, когда он был тем, кем его видели окружающие, он позволил себе взять то, чего хотел – даже если это вело к разрушению всего остального?

Разумеется, в жизни ничто не бывает настолько умозрительно. Его предательство выглядело так же естественно, как болезнь, как рак, тихо растущий в теле, а потом неукротимо вырывающийся, когда не останется ничего, способного его сдержать.

А Клэр? Я никогда не винил ее, хотя многие считали, что надо бы. Она была красивой, чувствительной, впечатлительной. Живой. Рвущей жизнь вместе с корнями. Нуждалась в любви и внимании.

Как она могла не очароваться Гарри? Ей с таким же успехом можно было запретить чувствовать траву под ногами или соль моря на губах. Это все равно, что велеть мотыльку не лететь на огонь, а цветку приказать не распускаться. Нет, если я кого и виню, то Гарри. Это ему, герою колледжа, бывшему морскому пехотинцу, не хватило смелости и преданности. Соблазниться легко, устоит только по-настоящему сильный. Он должен был бы суметь, но он, образцовый во всем, оказался слаб.

Я мог бы и дальше описывать, как они занимались любовью, гуляли по улицам, держась за руки, как настоящие влюбленные. Как разжигали друг в друге страсть – страсть к жизни, к любви, страсть, горевшую ради себя самой. В конце концов, это эгоизм и жадность – хотеть больше, чем идет тебе на пользу. А они пожирали жизнь, торжествовали над ней. Кто будет их винить? Мало что так захватывает, так опьяняет, как сознание того, что есть кто-то, всецело тебя желающий. И если это не дозволено, тайно, запрещено, возбуждение лишь растет. Кто в такие минуты думает о других? Они не имеют значения, когда существуете лишь вы двое в своей маленькой спасательной шлюпке. Есть лишь желание. Стыда нет.

Клэр хотела Гарри, а он хотел ее. Красота приводит нас в восторг, секс помогает осознать, кто мы, простейшие вещи становятся предметом зависти окружающих. Если тебя воспламеняют, ты горишь. Невозможно не загореться. Основы физики. Даже ребенку это понятно.

Но огонь сжигает все, что возникает на его пути.