Портрет Людовика XVIII, который оставила нам история, далеко не похож на портрет Адониса. Вид короля, с тучным телом, которое кажется прикованным к креслу, в черных, доходящих до бедер гетрах, с лицом старой куклы под редкими седыми волосами, напоминает портрет одряхлевшего старика, кажущегося даже намного старше своего возраста. И надо иметь богатое воображение и добрую волю, чтобы представить в нем соблазнителя женщин. То, что он смог завоевать сердце графини Зоэ Дюкейла, молодой и красивой женщины, бывшей на тридцать лет моложе его, особенно если нам известен «послужной список» любовников графини, трудно объяснить любовью. Причина, толкнувшая Зоэ на колени Людовика – это была одна из любимых поз фаворитки, когда они оставались наедине, – типична для ее «коллег»: то личный интерес. Бесспорно, мадам Дюкейла чувствовала к королю определенную нежность, как понятно и то, что она испытывала бесконечную благодарность за все благодеяния, которыми он ее осыпал. Но все ее чувства не имели ничего общего с любовью, как бы она ни старалась убедить нас в обратном. Лицемерие было ее второй натурой и иногда даже, в зависимости от ситуации, превосходило натуру первую. Она намного лучше других умела придавать себе вид, который ничуть не соответствовал ее личности, и виртуозно владела искусством скрытности. У нее было неподражаемое умение добиваться от короля всего, чего она желала, делая при этом вид, что оказывает ему честь, принимая от него подарки. По правде говоря, с добрым Людовиком XVIII Зоэ воевала на уже покоренной территории, настолько он был ею увлечен.

Если это описание менталитета графини походит на расследование, поспешим добавить, что у нее были смягчающие обстоятельства. Рожденная в конце правления Людовика XVI, а значит, в обстановке всеобщего потрясения, в семье, которая чаще фигурировала в судебной, чем в светской, хронике, она не имела большого выбора средств. В те смутные кровавые времена все приемы были хороши для тех, кто хотел сохранить голову на плечах. Зоэ пришлось самой «выкручиваться», и в том, что она сумела извлечь выгоду из своей внешности, не стоит ее упрекать в силу сложившихся в то время обстоятельств. Что же касается ее поведения с Людовиком XVIII, то хотя оно и не было бескорыстным, но и не было столь же алчным, каким было поведение Анны де Писсле или Дианы де Пуатье. Зоэ даже можно поставить в заслугу то, что последние годы жизни монарха были овеяны ветерком счастья. Да, конечно, это была иллюзия счастья. Конечно, верность графини надо оценивать с оговорками. Конечно, блага, которыми она была осыпана, очень дорого обошлись государственной казне. Но она, по крайней мере, своей добротой, своим хорошим настроением сумела создать вокруг Людовика мирную обстановку, чего часто не делали, как мы уже видели, многие другие «королевы сердца». Кроме того, она не очень вмешивалась в вопросы политики, и у нее хватило мудрости не поддаться искушению и не стать на сторону ультраконсерваторов, сплотившихся вокруг брата короля графа д’Артуа. В списке королевских фавориток Зоэ не стала самым губительным элементом для страны, хотя и не была самым безобидным из них. Особенно если добавить к этому ее чувство дружбы и преданности. За отсутствием любви, и это было уже немало.

Рожденная 25 августа 1785 года, Зоэ Талон, которой выпала честь стать впоследствии последней королевской фавориткой, казалось, была обречена судьбой влачить тихую жизнь. Конечно, на здании королевского дома появлялись все новые и новые трещины, раздавались голоса, которые предсказывали ужасное будущее королевской власти, если та не решится на коренные реформы, но никому в голову не могло прийти, что будет уничтожено общество, которое руководило страной на протяжении тысячи лет. Именно к этому обществу и принадлежала семья Зоэ. Ее отец, маркиз Омер Талон, был потомком длинной череды судейских чиновников, а сам он на момент первых раскатов революционной бури занимал важную должность лейтенанта гражданской службы в Шатле, то есть должность прокурора. В этой должности в 1790 году он оказался замешанным в одном темном деле, чьи последствия сказались не только на его судьбе, но и на судьбе его дочери. Один дворянин, маркиз де Фавра, сохраняя преданность королевской семье, организовал заговор с целью похищения Людовика XVI и его родных и избавления их от контроля со стороны Национального собрания. В этом заговоре принял участие младший брат короля граф Прованский. Но кажется, что этот последний работал скорее на себя, нежели на короля. Поскольку, если бы король больше не смог бы исполнять свои обязанности, был бы введен институт регентства, и власть могла бы быть передана будущему Людовику XVIII. Было у него или не было желания воспользоваться ситуацией, чтобы вознестись на самую вершину власти в стране, неизвестно. Известно лишь то, что граф Прованский был в курсе планов де Фавра и поддерживал их. Но Фавра был разоблачен и арестован, и в суде, который должен был его судить, председательствовал Омер Талон. Революция только началась, и многие роялисты еще продолжали занимать ключевые посты в стране. Среди них был и Омер Талон. И перед ним стояла одна-единственная задача: сделать так, чтобы не скомпрометировать брата короля. Однако в надежде спасти свою голову Фавра написал подробные признательные показания, в которых фигурировал граф Прованский. Талон пришел к маркизу в камеру и после продолжительной беседы сумел убедить заговорщика пожертвовать собой ради королевского дела… и исповедоваться перед ним. 19 февраля Фавра взошел на эшафот, став жертвой своей отваги… и своей наивности. Талон изъял у него письменные показания, чтобы быть отмеченным сторонниками короля и оказывать некоторое моральное давление на графа Прованского. Хранение этих улик, от которых он отказался отделаться, обернулось для него спустя несколько лет, при консульстве, тюремным заключением. Именно Зоэ он, по всей вероятности, передал этот документ перед тем, как умереть в 1811 году. Таким образом, благодаря странному повороту истории, судьба маленькой девочки Зоэ оказалась переплетенной с судьбой ее будущего обожателя. И если спустя двадцать лет Людовик XVIII легко согласился принять незнакомую ему графиню Дюкейла, то явно потому, что он предполагал, что у нее было признание маркиза де Фавра. А уже потом соблазнительность Зоэ сделала все остальное.

Некоторые историки пошли еще дальше в исследовании этой гипотезы и высказали предположение о том, что молодая женщина могла пойти и на шантаж. Но это предположение представляется маловероятным по двум причинам: прежде всего, то, что нам известно о характере Зоэ, несовместимо с таким поступком: да, графиня любила деньги и для того, чтобы их раздобыть, была готова предложить свое тело, но угрожать королю Франции… Кроме того, ей не было никакой необходимости к этому прибегать, ведь король с первой же встречи был ею очарован. Но, даже если она никогда и не думала использовать это оружие, одно то, что Людовик XVIII мог ее разоблачить, вполне могло повлиять на изменение отношения к ней короля в лучшую сторону. Но мы снова оказались в области предположений…

Возвращаясь к Омеру Талону, отметим, что политические убеждения привели его к тому, что в первые годы революции он стал связником между роялистами, оставшимися на национальной территории, и штабом эмигрантов. Эта позиция, как можно предположить, была очень рискованной, но не безвыгодной. Действительно, именно через него шли средства из-за границы для разжигания в стране роялистской агитации. А Омер Талон не стеснялся пользоваться этими средствами, полагая, естественно, что опасность, которой он подвергался, заслуживала достойных «чаевых». Впрочем, эта деятельность вынудила его срочно покинуть Францию. Вначале он уехал в Англию, а затем перебрался в Америку, где под прикрытием различных тайных поручений сумел провернуть множество небезвыгодных для себя гешефтов. Он вскоре занялся различного рода поставками, более или менее законными. Да так удачно, что за несколько лет бывший судейский сумел сколотить себе приличное состояние. Когда про источник этого состояния стало известно, он подвергся критике со стороны своего лагеря. Но осуждение партии роялистов его уже не волновало: Талон так полюбил деньги, что они стали единственным его интересом в жизни. Кстати, именно он передал дочери страстную любовь к золоту.

А пока муж, таким образом, делал деньги, мадам Талон в них очень нуждалась. Вернувшись во Францию в 1795 году, она не знала, на что кормить детей. Кроме того, она оказалась замешанной в еще один заговор контрреволюции. Эта неосмотрительность привела ее в тюрьму… где она провела целых три года!

А что же в эти годы делала ее дочь? В десять лет Зоэ была красивым ребенком с живым характером и уже проснувшимся умом. Будучи разлучена с родителями, она стараниями теток, которые заботились об ее будущем, была помещена в пансионат мадам Кампан. Эта бывшая камердинерша Марии Антуанетты открыла в Сен-Жермен-ан-Лей заведение для обучения благородных девиц. Некоторые ученицы были выходцами из семей старого режима, но большинство представляло новую, революционную знать. Мадам Кампан, хотя она и была роялисткой, пришлось приспосабливаться к обстоятельствам, ведь жить-то надо было… Зоэ Талон тоже вынуждена была приспосабливаться. Хотя она и сожалела об обществе, в котором родилась, она приняла правила игры. Ее лучшими подругами стали Гортензия де Богарне, дочь Жозефины, приемная дочь «узурпатора», и Лора Пермон, которая впоследствии вышла замуж за маршала империи Жюно и стала герцогиней д’Абрантес… Это была дружба, на которую такая роялистка хороших кровей, как Зоэ, не должна была идти, но мы знаем, что в средствах эта дама не стеснялась. Она доказала это в последовавшие годы.

В заведении мадам Кампан Зоэ смогла углубить свои знания и обогатить уже сообразительный ум. Одновременно она стала соблазнительной и… рано созревшей молодой особой. В тринадцать лет она уже была влюблена, а предметом ее страсти стал не кто-нибудь, а Эжен де Богарне, другой отпрыск прославленной Жозефины и приемный сын будущего владыки страны. И снова-таки это родство, судя по всему, не смутило девушку. Эжен однажды приехал навестить сестру Гортензию и смог по этому случаю встретиться с Зоэ и зажечь в ней первое чувство любви. Но дальше этого дело не пошло: мадемуазель Талон была еще совсем ребенком, а у Эжена были дела поважнее, чем амуры с дочерью эмигранта. Впрочем, события в судьбе Зоэ стали вскоре ускоряться: в 1801 году умерла ее мать, а в 1802 году отец добился разрешения вернуться во Францию. Несколько взяток сумели заставить забыть про его статус эмигранта. Тем более что вернулся он не с пустыми руками, а с большими деньгами. И поэтому ему не составило большого труда найти дочке мужа в лице графа Ашиля Дюкейла, бывшего на десять лет старше невесты, потомка семьи, сохранившей преданность старому режиму. Отец жениха сражался в рядах эмигрантов, да и сам новобрачный некоторое время прослужил в армии принца Конде. Зато его дядя по материнской линии примкнул к делу генерала Бонапарта, и молодой человек смог вернуться во Францию и мирно устроиться в семейном замке неподалеку от Монпелье. Именно там после свадьбы суждено было жить и Зоэ. Эта ссылка была ей не в радость, но никого ее мнение не интересовало. Отец даже не спросил ее о женихе, с которым она увиделась лишь накануне свадьбы, и не сказать, чтобы влюбилась в него с первого взгляда. Впечатление от внешнего вида будущего мужа было отнюдь не радостным. По правде говоря, Омер Талон «пробил» женитьбу дочери только потому, что не хотел быть связанным ее присутствием рядом. И поэтому какое ему было дело до того, что будущий зять вовсе не был красавцем: Зоэ пришлось к этому приспособиться. Зато этот опытный юрист так составил брачный контракт, что приданое дочери было надежно защищено.

С первых же недель брачной жизни Зоэ представилась возможность убедиться в обоснованности опасений, которые охватили ее при первой встрече с Ашилем. По свидетельству одного из ее современников, сей муж был «диким неотесанным хамом, который сам никуда не выходил из дома и удерживал жену в своей берлоге».

Можно себе представить, что должна была чувствовать семнадцатилетняя девушка, которую вырвал из ее круга некий ворчливый и грубый незнакомец и запер в четырех стенах замка, ставшего для нее скорее тюрьмой, чем домом. Вряд ли у кого повернется язык упрекнуть ее за то, что она позже украсила голову мужа рогами в таком количестве, что они стали напоминать настоящий лес! А пока у Зоэ был только темперамент, которому суждено было неоднократно проявиться впоследствии, а кроме того, союзница в лице своей свекрови, графини Сюзанны. Между графиней и Зоэ со временем завязалась дружба, что редко бывает в отношениях между свекровью и невесткой. Материнская нежность мадам Дюкейла и ее природный оптимизм помогли Зоэ в первые месяцы ее провинциального затворничества, которое продлилось целых два года. Вдовствовавшая графиня была светской дамой, и ей очень нравилась парижская жизнь. В Тюильри собрался вселиться новый монарх, чьим первым желанием стало встряхнуть аристократию, с которой он раньше боролся. Поскольку власти он добился своей шпагой, а не получил ее в наследство, Наполеон пожелал создать законность, призванную заставить людей поверить в новый режим. Конечно, вначале между уцелевшими осколками старого дворянства и выскочками из новой аристократии стояла стена, но она оказалась непрочной, и ее разрушила сама «ворчливая оппозиция». Блеск власти манил. Мало-помалу настоящие аристократы стали вылезать из своего Сен-Жерменского предместья и являться в Тюильри, где их с забавной снисходительностью встречали Наполеон и его окружение. С гибкостью в спинах, которая, очевидно, передается придворным по наследству, уцелевшие представители старого режима старались забыть свое прошлое. Приведем по этому случаю слова маршала Мармона, хорошо объясняющие обстановку, которая царила в отношениях между старой и новой аристократией:

«Господин де Бриссак, – вспоминал он, – поспорил со мной, кто из нас глубже поклонится матери императора. Он выиграл – его голова оказалась ниже моего!..»

Заметим, что Мармон и сам, благодаря Наполеону, стал герцогом де Рагузом, что не помешало ему впоследствии служить Людовику XVIII и командовать в июле 1830 года войсками, которые тщетно старались удержать на троне Карла X. Рыба ищет где глубже, а человек где лучше – так было во все времена и при всех режимах!

Почему же было Зоэ Дюкейла в этих условиях не последовать за развитием событий? В глубине души она продолжала оставаться монархисткой, но при сложившихся обстоятельствах предпочла не показывать своих чувств. Благодаря подругам по пансиону Гортензии де Богарне и Лоре Жюно, она была введена в высшее общество империи, и новая знать сразу же заметила ее очарование и ум. Даже сама будущая императрица проявила к ней интерес. Жозефина де Богарне умела сразу же распознавать женщин с избытком честолюбия и недостатком совести, как у нее самой. Отсюда и появилась определенная приветливость к новенькой. Однако Зоэ была достаточно ловка для того, чтобы сохранить репутацию роялистки, тесно общаясь с бонапартистами. Эта предосторожность потом окажется как нельзя кстати после Ста дней. А пока Наполеон устраивался на императорском троне, Зоэ Дюкейла сумела совместить свои личные убеждения с потребностями времени. Эта способность ловко учесть интересы волка и овец оказалась тем более ценной, что в те времена реставрация Бурбонов казалась делом химерическим. Партия роялистов, которая до того времени убаюкивала себя мыслью о том, что Бонапарт сам уступит трон Людовику XVIII, внезапно проснулась. Граф Прованский после официального объявления о кончине дофина в Тампле напрасно присвоил себе титул короля: он был лишь изгнанником, которому пришлось колесить по Европе под грохот сапог императорской армии.

Охваченные разочарованием роялисты утешились тем, что начали плести заговоры против Наполеона, один смешнее другого. Зоэ поостереглась впутываться в них, что нельзя сказать о ее отце. Результат не замедлил сказаться: в 1803 году Омер Талон был арестован. Вначале его содержали в Тампле, а затем выслали на острова Святой Маргариты с запретом вести переписку с семьей и с друзьями. Зоэ попыталась было похлопотать за отца, но ее осторожное вмешательство ни к чему не привело.

Савари, руководивший в то время национальной жандармерией, лично принял участие в аресте Талона и попытался изъять у пленника знаменитое признание Фавра, столь скандальное для репутации графа Прованского. Но Талон заявил, что якобы не знает, где находится этот документ. Зная методы работы полиции, Талон понял, что обладание этим документом было для него гарантией от возможного «несчастного случая». Что он останется в живых, пока все будут считать, что документ у него.

Арест отца, естественно, отразился на положении Зоэ: Гортензия де Богарне, вышедшая к тому времени за младшего брата императора Луи Бонапарта, порвала связи с бывшей подругой по пансиону. С того момента графиня Дюкейла стала «считаться» роялисткой и снова очутилась в Сен-Жерменском предместье. Но она не очень переживала эту символическую ссылку, которая к тому же совпала с ее глубокими чувствами. Кстати, дворянство старого режима обрадовалось вливанию новой крови благодаря появлению в его рядах этой красивой женщины, чья элегантность и чувство юмора всех очаровали. Свидетельством тому служит портрет, который набросала в те годы герцогиня де Майе:

«Ее выделяет и притягивает к ней множество друзей ее веселый нрав, естественность и ровность в отношениях. Она легко восторгается тем, что говорят другие, она смеется над их шутками, у нее, как принято говорить, легкий характер. Это делает ее очень хорошей собеседницей в обществе».

В общем, Зоэ прекрасно себя чувствовала в окружении людей, которые улыбались ей и говорили любезные слова. А тут случилось еще одно событие, укрепившее ее желание служить монархической идее: казнь герцога Энгиенского. «Это хуже чем преступления, это ошибка…» – вынужден был признать Талейран. В этой надгробной речи не было человеческой теплоты – откуда ей взяться у такого прожженного политика? – но великий интриган констатировал серьезную ошибку, допущенную режимом. Основным виновником этой ошибки был Савари, который, как всем казалось, действовал в интересах Наполеона. Тот же самый Савари арестовывал в свое время и отца Зоэ. Этот его новый «подвиг» дал ему возможность получить чин дивизионного генерала.

Драматическая кончина герцога Энгиенского сильно потрясла Зоэ, и она, как и все роялисты, стала проклинать Савари… Однако… Но не будем забегать вперед, давайте лучше рассмотрим повнимательнее один из аспектов характера Зоэ, который очень много значил в ее жизни, хотя она всячески старалась его скрыть: ее тягу к удовольствиям вообще и… к известным удовольствиям в частности. После двух лет пребывания в замкнутом пространстве с мужем, она была твердо намерена восполнить все, что за это время потеряла… при условии сохранения своей репутации в глазах общества. Однако же, несмотря на предпринимавшиеся ею меры предосторожности, случилось так, что слухи об ее «подвигах» проникли за стены ее узкого мирка. Ее самый верный друг Состен де Ларошфуко, писавший ей едва ли не каждый день, очень обеспокоился из-за того, что Зоэ, по его мнению, не слишком набожна. В ответе она даже не пыталась оправдаться:

«Вы говорите, что я недостаточно набожна; уверяю вас, я бы очень хотела быть более набожной, но говорю вам честно, что не смогла бы верить в тысячу мелких частностей, которые кажутся мне очень незначительными и весьма далекими от нашей священной веры. Я уважаю их в других людях, и это все, что я могу сделать».

Состен де Ларошфуко взялся в некотором роде за руководство сознанием Зоэ. Какая тяжелая задача! Для того чтобы выполнить ее, он засыпал Зоэ кучей рекомендаций, советов, предупреждений. Его неутомимое, но утомляющее рвение в один прекрасный день было вознаграждено: прекрасная Зоэ осыпала его милостями, на которые никогда не скупилась. Но это было мимолетное увлечение, и г-ну де Ларошфуко в дальнейшем пришлось удовольствоваться дружескими отношениями. Он сменил в «сердце» мадам Дюкейла маркиза Кристиана де Николаи, с которым она познакомилась в 1807 году. Таким образом, ей пришлось прождать всего четыре года, чтобы украсить Ашиля Дюкейла парой рогов, которые он вполне заслужил. Кристиан де Николаи стал первым из серии воздыхателей Зоэ. Слово «серия» здесь вполне уместно, ибо мужчин, вкусивших прелестей красавицы-графини, было множество. Кристиана сменил неутомимый Со-стен, быстро ставший своего рода аксессуаром. Затем Зоэ «заблудилась» на какое-то время в связях, которые можно было бы назвать «приключениями на балах». Она повадилась чуть ли не каждый день отплясывать в особняках Сен-Жерменского предместья, где роялистское общество подпитывало музыкой свою ностальгию по старым добрым временам. На этих вечерах она встречалась с довольно интересными людьми, но держала их имена в абсолютной тайне. Однако у нее было одно любовное приключение, скрыть которое она не смогла. Огласка этой связи произвела эффект разорвавшейся бомбы в маленьком мирке преданных сторонников короля.

Этот мирок сужался по мере возрастания могущества империи. Надежда на то, что «узурпатор» падет, стала исчезать, и его противники становились все более и более «игрушечной» оппозицией. Со своей стороны, восстановив пышные придворные праздники, женившись на эрцгерцогине Австрийской Марии-Луизе, император сделал все, чтобы люди забыли о его происхождении, и многие бывшие противники встали под его знамена. Зоэ, которая возвела свои личные интересы в культ, решила, что пришла пора снова переменить свое отношение к режиму. Ее освобожденному из тюрьмы по состоянию здоровья отцу жить оставалось всего несколько месяцев. Естественно, он оставлял ей огромное состояние, но с ним и довольно запутанное социальное положение. Ашиль Дюкейла, ее муж, до того времени прекрасно без нее обходившийся, также мог выставить свои требования. Больше, чем когда-либо в жизни, Зоэ почувствовала нужду в чьем-нибудь покровительстве перед лицом неясного будущего.

И она нашла это покровительство в лице одного из тех мужчин, которые вообще не должны были бы появляться в ее жизни. Уволив Фуке, которого он не без основания заподозрил в грязных махинациях, Наполеон поставил на его место в министерстве внутренних дел человека, в чьей преданности он был совершенно уверен. Генерал Савари, ставший благодаря своему господину герцогом де Ровиго, вступил в новую должность с задачей продолжить политику примирения общества. Задача была очень сложная, если иметь в виду прошлое Савари и его роль в трагедии с герцогом Энгиенским. Узнав о его назначении, сторонники старого режима почувствовали, что над ними нависла серьезная опасность. Для того чтобы подправить свою скандальную репутацию, Савари пошел на разумный шаг и сделал публичное заявление: «Я внушал ужас всем, – написал он, – но в те времена каждый исполнял свой долг. Все говорили только о ссылках, арестах и того хуже. Но теперь я считаю, что новая чума больше уже никому не грозит!»

Как и ее друзья, Зоэ восприняла продвижение герцога де Ровиго без удовольствия. Но супруга нового министра Фелиситэ была одной из ее подруг по пансиону, а кроме того, чтобы приручить ее мир, Савари устраивал праздник за праздником в своем особняке на набережной Вольтера. Поэтому, не испытывая особых опасений, она однажды вечером ответила на приглашение, присланное лично ей министром. Спланировал ли он все заранее? Другими словами, приглашая молодую женщину в свой кабинет, догадывался ли он уже об ее задних мыслях? В биографии «последней фаворитки» Катрин Декур сообщает нам, что разговор начался довольно холодно. Савари начал с напоминания Зоэ о том, что именно он спас жизнь ее отца, подчеркнув таким образом, что молодая женщина имела перед ним некие моральные обязательства. Этот долг Зоэ была готова оплатить немедленно в обмен на некоторую компенсацию. Об этом она и намекнула собеседнику. И разговор сразу же стал намного более любезным. Савари старался очаровать собеседницу, Зоэ, надо полагать, старалась ничуть не меньше. Когда они распрощались, то обменялись многообещающими улыбками.

Что же могло произойти в сознании Зоэ, чтобы случилась такая метаморфоза? Неужели она, убежденная роялистка, уже забыла о трагической гибели герцога Энгиенского и о той роли, которую в этом деле сыграл герцог де Ровиго? Конечно же нет, но графиня в очередной раз показала, что у нее практический склад ума. Она всегда отличалась тем, что реально оценивала складывавшуюся ситуацию, что было удивительно для особы, которой едва исполнилось двадцать пять лет. То, что всего несколько недель тому назад казалось ей немыслимым, ужасным, свершилось: она очень скоро стала любовницей Савари. Есть несколько причин, которые объясняют эту, по меньшей мере, неожиданную связь. Прежде всего, герцог был красивым мужчиной, а это для мадам Дюкейла имело большое значение при выборе партнеров. Но главное, положение, которое он занимал, делало его, в какой-то мере, еще более привлекательным в глазах молодой женщины. После удачного проведения кампании кокетства она почувствовала, что получила над министром достаточно власти, чтобы перейти к более серьезным вещам. Для начала она попыталась вернуть полностью или частично огромную взятку, которую Орес Талон был вынужден дать в министерстве полиции за получение права вернуться во Францию после эмиграции. Влюбленный, покоренный, покладистый Савари взялся за это дело, нашел концы, нажал на кого надо и в конце концов возвратил молодой женщине большую часть отцовских денег. Средства, выплаченные правительством, были не единственными, которые попали в кошелек Зоэ. Савари добавил к ним «подарки» от себя лично. Подарки эти были с удовлетворением приняты – деньги мадам Дюкейла любила не меньше, чем удовольствия. В ответ Зоэ согласилась оказывать некоторые незначительные услуги. Вращаясь в монархически настроенных кругах общества, она могла без труда оценивать состояние умов и сообщать любовнику обо всем, что там думали относительно императорской власти. Впрочем, Савари, возможно, надеялся получить от Зоэ то, что ему не удалось вырвать у ее отца: знаменитое признание Фавра, которое в случае его обнародования поставило бы крест на всех надеждах графа Прованского.

Не принимая во внимание эту жизненную прозу, разделяла ли Зоэ чувства, которые герцог испытывал к ней? Несомненно, он ей нравился. Ее подкупили его динамичный характер и та решительность, которую он проявлял в каждом своем поступке. Эту решительность в другие времена она проклинала. Но в очередной раз в сознании Зоэ прошлое затмили потребности текущего дня. Это позволяло ей быть счастливой и не чувствовать угрызений совести. Однако, продолжая по-прежнему заботиться о респектабельности, графиня принимала все меры предосторожности, чтобы об этой связи никто не знал. Хотя она и жила вдали от своего невыносимого супруга, ей все же приходилось помнить о том, что она как-никак замужем. Кроме того, у нее была свекровь, такая ярая роялистка, что ее хватил бы удар, узнай она, что ее невестка стала любовницей «людоеда» Савари. И наконец, были еще знакомые из Сен-Жерменского предместья… Как бы они отнеслись к этому любовному приключению?

Но если Зоэ рассчитывала сохранить свою тайну, то она глубоко ошибалась. На самом деле если ее друзья не упрекали ее в этой странной перемене позиции, то лишь потому, что думали о будущем. В 1810 году, когда Зоэ бросилась в объятия министра полиции, Наполеон был на вершине могущества, и его режим казался непоколебимым. Даже самые закоренелые роялисты больше уже не лелеяли надежду когда-нибудь вновь присутствовать при возвращении Бурбонов. Принц, который упорно продолжал называть себя Людовиком XVIII, стал всего лишь безнадежным претендентом на престол. И поэтому все решили, что было бы полезным иметь представительницу старой знати, которая была бы вхожа днем – а главное, ночью – к одному из самых могущественных лиц государства. И в Сен-Жерменском предместье все закрыли на это глаза…

Но в конце 1812 года один комичный случай послужил поводом для разрыва между графиней и министром. Жена министра Фелиситэ со своей стороны не отказывала себе в многочисленных идиллиях. Настолько многочисленных, что однажды, когда Савари пожаловался одному из своих друзей на то, что семь рожденных ею детей весьма его обременяют, он услышал в ответ: «Отправь каждого из них к его отцу, и тогда сможешь заниматься только собой!» Но романы на стороне не мешали мадам де Ровиго быть ревнивой. Фелиситэ была вне себя. Мало того что муж ей изменяет, так еще и с подругой ее молодости! Она начала вести слежку за любовниками и однажды застала мужа в кабинете с Зоэ на коленях. Одежды Зоэ были в беспорядке, что ясно говорило о том, какую именно аудиенцию давал ей министр. Охваченная яростью, Фелиситэ вылила на влюбленную парочку графин воды и на весь особняк принялась кричать о своем несчастье. В этой ситуации мадам Дюкейла больше уже не смогла продолжать строить из себя невинность. Именно тогда вдовствующая графиня Дюкейла вовремя сказалась больной, чтобы невестка смогла уехать к ней и удалиться из Парижа… и от скандала. Зоэ, если можно так выразиться, уехала не с пустыми руками: она увезла с собой мальчика, которого родила за год до этого и который был одним из «сувениров», подаренных ей герцогом де Ровиго. Разумеется, Ашиль Дюкейла дал свое имя рожденному в грехе ребенку, как за пять лет до этого уже «удочерил» девочку, к рождению которой имел чисто гипотетическое отношение!

Как бы частые любовные похождения графини Дюкейла ни были удивительны для читателя, они не были исключением из правил. Для дам высшего общества измены мужьям стали настоящим ритуалом. Так сестры императора, принцесса Полина Боргезе и королева Неаполитанская Каролина Мюрат, кочевали из постели в постель, Гортензия де Богарне забыла своего мужа, короля Голландии, в объятиях графа де Флао, а герцогиня Лора д’Абрантес была безумно влюблена в красавца Мориса де Баленкура, которого она «увела» у Дезирэ Бернадотт, будущей королевы Швеции. Именно на Мориса де Баленкура пал выбор Зоэ, когда она решила утешиться после разрыва с Савари. Проявив заботу о свекрови и убедившись в том, что та встала на ноги, молодая женщина решила, что настала пора снова придаться удовольствиям. До чего же соблазнительным был этот Морис де Баленкур! В свои двадцать три года он уже успел побывать любовником жен многих высших должностных лиц империи. Как большой знаток, он смог по достоинству оценить прелести графини Дюкейла… к огромному разочарованию мадам д’Абрантес, испытывавшей к нему истеричную страсть. Заметим, кстати, что Лора, как и Фелиситэ Савари, училась в заведении мадам Кампан в одно время с Зоэ. Решительно, Зоэ была бичом для своих бывших одноклассниц! Кстати, и встретилась-то она в первый раз с Морисом у другой своей подруги по пансионату, Гортензии де Богарне, с которой снова завязала дружбу. Этому новому роману суждено было продлиться всего несколько месяцев: с помощью криков, стонов, попыток покончить жизнь самоубийством герцогине д’Абрантес удалось вернуть любовника. Пришла пора и Зоэ познать горький привкус любовных разочарований, и это ей пришлось не по вкусу. Для того чтобы заполнить одиночество, в ее распоряжении оставался лишь вечный друг Состен де Ларошфуко. А это было весьма слабым утешением.

Проболев несколько месяцев, ее отец умер, оставив ей приличное состояние. Как и можно было предугадать, Ашиль Дюкейла потребовал свою долю этого пирога. А чтобы получить дополнительные козыри в этой игре, он потребовал также оставить ему ее детей, которые, как мы знаем, не были его детьми. Естественно, Зоэ не была намерена уступать ни гроша из своих денег, равно как и своего потомства. И тогда началось длительное противостояние, из которого она вышла победительницей благодаря самой королевской из своих побед: овладению сердцем короля Людовика XVIII…

Именно дело брата Людовика XVI, которое все уже считали похороненным, возродилось из пепла: теперь армиям империи противостояла вся Европа. Только поражение Бонапарта могло вдохнуть новую жизнь в старый режим, только иностранные оккупанты могли привезти в обозе короля, которому пришлось бежать из страны за двадцать лет до этого. По мере того как удача в боях поворачивалась к врагам Франции, партия роялистов поднимала голову и отходила от столпов императорской власти. Зоэ была одной из первых, кто сделал такой разворот. Вдохновленная Состеном де Ларошфуко, про которого можно было сказать, что он был еще большим роялистом, чем сам король, графиня Дюкейла снова воспылала любовью к королевскому строю, и пламя этой любви становилось все ярче по мере приближения вражеских армий к Парижу. Когда столица была взята союзниками, начался праздник ностальгии по прошлому. На площади Людовика XV – нынешняя площадь Согласия, – стоя в первых рядах толпы, приветствовавшей русских и прусских солдат, Зоэ и ее верный Состен проявляли безудержную радость. Такое поведение стало причиной строгой выволочки, которую спустя некоторое время устроил ей Эжен де Богарне, встретивший ее у своей сестры Гортензии:

«Забыть о том, что вы воспитанная женщина, что вы француженка, пойти приветствовать иностранную армию, поздравлять ее, обнимать мундиры, покрытые кровью французов! Скажите мне, что вы потеряли голову, и только тогда я смогу вас понять!»

Это было справедливое возмущение: возвращение Бурбонов на штыках врага осталось для них в истории постоянным большим упреком. Упреком, который Зоэ не желала слышать: для нее цель оправдывала средства. Как всегда, мадам Дюкейла была очень прагматична!

Правда, она была далеко не единственной «коллаборационисткой» того времени! Среди служащих императорского режима, исключая некоторых несгибаемых, оставшихся верными Наполеону, шла борьба за то, кто быстрее станет другом иностранцам. Императрица Жозефина, ее дочь Гортензия, многие крупные военные и гражданские чины империи без зазрения совести сумели договориться с оккупантами. Среди монархов, одержавших победу над империей, особенно выделялся русский царь Александр. Все светские салоны боролись за честь его принять, и Зоэ была одной из тех, кто посетил салон Гортензии для того, чтобы познакомиться с ним. Очевидно, она испытала разочарование, поскольку царь сказал ей всего несколько банальных слов.

Движимая любопытством, Зоэ побывала также в Опере, чтобы поближе увидеть нового короля Франции во время его первого появления на людях. Можно сомневаться в том, что она внезапно воспылала любовью к мужчине пятидесяти девяти лет, уже казавшемуся старцем. Но если внешне король и выглядел непритягательно, разум его оставался живым и, главное, трезвым. В отличие от большинства своих сторонников, Людовик XVIII прекрасно понимал, что невозможно было разом выбросить на свалку истории прошлые двадцать пять лет. Даже если все видимые завоевания революции и империи были официально забыты, они оставались в умах людей. Да, революцию кошмар времен террора выставил жупелом, но блеск славы, связанный с годами империи, оставил в сердцах неоспоримую ностальгию. Весной 1814 года, возможно, было хорошим тоном проклинать «Буонапарте», как все стали тогда его называть, его образ еще не стерся из памяти французов. И Людовик XVIII со свойственной ему ловкостью стал стараться успокоить бонапартистов и умерить требования ультра.

Но пока Зоэ, продолжая радоваться реставрации монархического строя, не сильно задавалась вопросами политики. Ее дорогая свекровь снова слегла, и Зоэ пришлось за ней ухаживать. В качестве «багажа» король привез во Францию тех, кто смог выжить в эмиграции. Среди них был и ее свекор, граф Франсуа-Эркюль Дюкейла. После четвертьвековой разлуки встреча свекрови и свекра была довольно прохладной, встреча сына с отцом также не отличалась теплом. Поведение мужа Зоэ не изменилось, он продолжал оставаться ненавистным. Более того, он как никогда упорно требовал, чтобы дети оставались при нем, поскольку вознамерился пакостить жене по полной программе. Компенсацией за все это стала вылазка в Дьепп вместе с соблазнительным Морисом де Баленкуром, которому на время удалось вырваться из щупальцев Лоры д’Абрантес.

А затем – как снег на голову – возвращение Наполеона. Все, кто предал императора, снова сделали разворот и сплотились вокруг него. Остальные устремились в Гент вслед за Людовиком XVIII, который уехал из Тюильри, несмотря на призывы Шатобриана: знаменитый писатель хотел, чтобы король пожертвовал собой ради дела монархии. Это было бы подвигом, но героизм никогда не входил в число добродетелей брата Людовика XVI. Как и когда-то, во время революции, он предпочел держаться от опасности подальше! Когда он прибыл в Гент, то первым делом очень огорчился… что во время поспешного бегства забыл в покоях дворца свои домашние туфли. А когда один дворянин из его окружения удивился тому, что в столь ответственный момент короля огорчил такой пустяк, тот тяжело вздохнул и отрезал: «Вам не дано знать, что такое домашние туфли, сшитые по ноге!» Да уж, высказывание поистине историческое!

Оставшись в полном одиночестве в Париже, Зоэ Дюкейла заскучала: не было больше балов, изысканных ужинов, а главное, обожателей, она не знала, чем занять дни… и ночи. Для того чтобы скрасить одиночество, она располагала только письмами Состена. Опять он, все время он… Как и следовало ожидать, г-н де Ларошфуко последовал за королем в Гент. При этих обстоятельствах Зоэ стала относиться к его письмам уже не с досадой, а с волнением. Тон ее ответов отражает состояние ее духа. Поэтому после Ста дней, когда королевский «обоз» снова прибыл в Париж, для Состена был праздник. Даже двойной, поскольку Зоэ встретила его с распростертыми объятиями и дала возможность отведать вкус встречи после разлуки. Но вскоре ей пришлось уехать вместе со свекром и свекровью в Монпелье, и переписка между любовниками возобновилась. Письма Со-стена выражали не только страсть, но и ревность: он достаточно хорошо знал Зоэ, и его недоверие к ней было вполне оправданным…

А в это время второе отречение Наполеона и возвращение короля в Париж, опять в обозе врага. Пробили час реванша для ультра, в число которых входил и Состен. На этот раз они решили больше не проявлять снисхождения к бывшим друзьям «Буонапарте»! Во всей стране началась охота за ведьмами. К чести Людовика XVIII следует отметить, что у него хватило благоразумия ограничить чрезмерное рвение своих сторонников или, скорее, сторонников своего брата. Последний вместе с двумя своими сыновьями, герцогом Ангулемским и герцогом Беррийским, а также с мадам Руайяль, своей племянницей и невесткой, стали в авангарде когорты мстителей, которая мечтала снова пережить прошлое, пройдя по трупам всех тех, кого они считали политически неблагонадежными. Единственной гарантией свобод стала Хартия, которую дал французам Людовик XVIII после своего возвращения. Он твердо держался за нее, поскольку понимал, что ее отмена могла привести к крушению королевской власти.

Когда в конце 1816 года Зоэ вернулась в Париж, политическая обстановка была очень напряженной, что ее лично никак не устраивало. Кроме того, свекровь ее была очень плоха и вскоре умерла, к огромному огорчению нежно ее любившей невестки. Молодая графиня Дюкейла вдруг почувствовала себя совершенно одинокой. К тому же ей уже стукнуло тридцать, что по тем временам означало для женщины конец молодости. Но она ничего не потеряла ни в своем очаровании, ни в соблазнительности. Эти качества совершили чудо в 1817 году, когда она познакомилась с королем. Постоянно осаждаемый просителями и посему редко соглашавшийся на аудиенции, Людовик XVIII на сей раз не заставил себя упрашивать и немедленно принял графиню Дюкейла. Конечно, в поспешности, с которой он согласился ее принять, не обошлось без воспоминания о признаниях маркиза де Фавра, которые преследовали его, как туника Нессуса. Он, вероятно, не без беспокойства, спрашивал себя, обладала ли его посетительница документом, выставлявшим в неприглядном свете его прошлое. Не менее вероятным кажется и то, что Зоэ поостереглась делать малейший намек на столь компрометировавший короля документ. Гораздо более действенным было бы оставить висеть в воздухе вопрос о судьбе этих бумаг. Графиня, которая чувствовала себя всеми покинутой и опасалась, что у нее могли забрать детей, попросила защиты у монарха, который, со своей стороны, ограничился расплывчатыми обещаниями. Но его поведение во время их второй встречи явно свидетельствовало о том, что с первой встречи он уже был в плену ее очарования…

Эта вторая просьба об аудиенции была спровоцирована письмом Ашиля Дюкейла к королю, в котором он представил жену в неприглядном свете и, в частности, привел список ее измен супружеской верности! Поэтому молодой женщине было не по себе, когда она снова входила в рабочий кабинет короля. Но очень скоро она успокоилась, если верить рассказу барона Ида де Невиля:

«Еще довольно молодая, смущенная изучающим и глубоким взглядом короля, графиня подошла к стулу, на который ей указали, не заметив, что на ее пути стоял столик с какими-то бумагами. Она смахнула их на пол неловким движением, и бумаги разлетелись по ковру кабинета… Несчастная просительница смущенно бормотала извинения, поднимая с пола разбросанные бумаги. Она попробовала их сложить по порядку, читая несколько строк взволнованным голосом, потом поняла свою неловкость и, как это бывает в подобных случаях, смутилась еще больше… Король улыбался. Она протянула ему манускрипт, который он отказался взять в руки.

– Продолжайте, мадам, – сказал он ей, – Пусть очарование вашего голоса добавится к очарованию видеть вас.

Несчастная женщина совсем растерялась, но решила, что проще всего подчиниться. Она прочла доклад, содержание и слова которого понимала с большим трудом. Наконец король прервал ее словами: “Спасибо, мадам, я всегда мечтал о том, чтобы иметь такую умную и очаровательную чтицу, как вы. Приходите ко мне почаще”».

Зоэ была слишком умна, чтобы не понять, какое действие она произвела на Людовика XVIII. Что, в общем-то, было не столь удивительно, ибо тот всегда неровно дышал к прекрасному полу. А в тот момент, даже несмотря на то, что силы Людовика в сфере любви были ограниченны, он воспылал к тридцатидвухлетней женщине страстью, которая затухла только вместе с ним.

Состен де Ларошфуко, чья преданность королевской власти граничила с глупостью, целомудренно написал Зоэ: «Отеческое отношение, с которым Его Величество вас принял, укрепило мое доверие». Спустя совсем немного времени у него появилась возможность оценить, как именно проявлялось «отеческое отношение» Людовика…

А пока графиня решила не терять времени и воспользоваться добрым отношением к ней короля. В ее тяжбе с мужем дело попало в руки герцога Деказеса, первого министра короля, который поручил его известному адвокату Пьеру де Пейронэ. Тот довел это дело в выгодном для клиентки ключе, и 6 мая 1818 года тяжба закончилась разводом и разделом имущества, причем дети остались на попечении их матери. Спустя четыре года Зоэ с радостью получила назад приданое, которым завладел Ашиль Дюкейла. Естественно, решающим стало вмешательство Людовика XVIII на различных уровнях рассмотрения дела. Однако Зоэ доказала, что умеет быть благодарной, и по-своему «вознаградила» Пьера де Пейронэ за усердие. Позднее она даже сделала его министром юстиции! По-прежнему благодаря своему влиянию на Людовика XVIII.

Очень скоро монарх уже не мог ни в чем отказать молодой женщине. Впрочем, он даже и не думал хоть в чем-то ей отказывать. Тем более он об этом не думал, что Зоэ никогда и ничего у него не просила, но всегда поворачивала дело так, что ее венценосный воздыхатель сам ей все предлагал. В течение семи лет своего царствования над разумом и сердцем Людовика мадам Дюкейла, не будучи влюбленной, могла все делать с расчетом, ей не мешали чувства, которые могли бы затруднить принятие решений. К этой хитрой тактике, позволившей ей стать «королевой сердца», Зоэ прибегла сразу же, как только почувствовала, что Людовик у нее на крючке. Вначале, поскольку король стал все чаще и чаще требовать ее присутствия рядом, она повела себя сдержанно. По предлогом необходимости сохранять все в тайне, она стала реже бывать в Тюильри. И тогда король потерял голову и несколько раз присылал ей горячие письма, в которых умолял ее прийти к нему, ибо он не мог без нее обойтись. Просто «по доброте душевной» Зоэ уступила его просьбам, и ее посещения Тюильри стали все более и более частыми. Как и водится, под предлогом дружбы. Когда одна из знакомых графини намекнула при ней на честь, которую Зоэ оказывал король, та стыдливо потупилась и объяснила: «Интерес Его Величества ко мне и моим детям объясняется добротой короля и моими несчастьями. Было бы черной неблагодарностью скрывать причину этого».

Король как «покровитель детей мадам Дюкейла» – вот что стало алиби при получении солидных выгод, которые Зоэ вырвала у своего щедрого венценосного любовника. Разумеется, эта лицемерная официальная версия не ввела в заблуждение ни двор, ни общественное мнение, но она позволила чувствовать себя вольготно графине Дюкейла, которая, как нам известно, любила прикинуться невинной овечкой. Вскоре ее привилегированным положением надумали воспользоваться некоторые из ее друзей, которым не нравилась излишне либеральная позиция Людовика XVIII и которые хотели вернуться к старым дореволюционным порядкам. В первых рядах этих людей был Состен де Ларошфуко. Сей муж был типичным эмигрантом из тех, что «ничего не забыли и ничему не научились». Когда он понял, какое влияние оказывала на короля мадам Дюкейла, хотя при этом он и продолжал застенчиво приписывать монарху в отношениях с ней отцовские чувства, он решил, что этот шанс упускать нельзя. Он не сомневался в том, что молодая женщина способна заставить Людовика XVIII вести более жесткую политику, и попытался убедить ее в необходимости этого шага. Но Зоэ была осторожна: она хотела самостоятельно пользоваться милостями короля и не желала подвергать себя риску их лишиться из-за неосмотрительных шагов. Другими словами, она ждала, куда подует ветер. Она отклонила просьбу своего друга, сославшись на то, что совесть не позволяет ей вмешиваться в государственные дела. И таким образом смогла успокоить ультраправых, не пообещав им ничего конкретного и не вызывая недовольства своего покровителя. Но желание не вмешиваться в политику было только внешним: продолжая делать вид, что ей ничего не нужно, графиня ставила на важные посты своих друзей всякий раз, когда хотела. Таким образом, она сумела, как мы уже видели, добиться назначения министром юстиции г-на де Пейронэ, который своим возвышением был больше обязан своим заслугам в качестве любовника Зоэ, нежели своим деловым качествам. Для того чтобы иметь возможность пуститься в это новое любовное приключение, мадам Дюкейла, как обычно, приняла все меры предосторожности: ей крайне нежелательно было, чтобы об этом прослышал король, который был убежден в чистоте любимой женщины. Она действовала с той же скрытностью, когда заводила роман со своим нотариусом. Любопытная деталь: фамилия того была… Леруа! Это слово явно преследовало Зоэ!

А настоящий король продолжал подчиняться капризам молодой женщины. «Фаворитка правит Францией», – резюмировал маршал де Кастелан.

Графиня Дюкейла удачно воспользовалась своей властью не только в личных интересах, но и в интересах своей семьи. Брат Зоэ стал фельдмаршалом и обзавелся женой с огромным приданым. Что же касалось ее дочери Валентины, то, как только ей исполнилось пятнадцать лет, король принялся подыскивать ей мужа. Задача оказалась не из легких: Валентина была далеко не такой соблазнительной, как мать, а характером так просто мегера. Несмотря на приличное приданое, пришлось ждать несколько лет, прежде чем нашелся «доброволец»… Но манной небесной, ясное дело, пользовалась сама Зоэ. Список подарков, которые она получила за шесть лет, объясняет ее присутствие рядом с королевской персоной. Только в 1824 году, последнем году своей жизни, король подарил ей около миллиона франков. Сумма по тем временам астрономическая. Да и за предыдущие годы подарки деньгами или драгоценностями она получала очень часто. Например, однажды ей была подарена бриллиантовая диадема для украшения волос на балу у герцогини Беррийской. В другой раз она получила кожаный портфель, инкрустированный тоже бриллиантами. Этот предмет предназначался для хранения писем короля к своей возлюбленной. Не забудем также о Библии… в которой каждая божественная картина была прикрыта банкнотой в тысячу франков. Странное соседство вечного и преходящего!

Самым замечательным при этом было то, что каждый раз Зоэ заставляла себя упрашивать принять то, что ей было подарено, и что Людовик XVIII всякий раз был очень счастлив, когда она оказывала ему «честь» согласиться принять его подарок. Какая удивительная наивность со стороны человека, которому нельзя было отказать в уме и сообразительности и притом знавшего цену своему окружению! Всепоглащающая любовь этого стареющего мужчины к молодой женщине несла в себе нечто трогательное… В самом начале их связи графиня появлялась в Тюильри три раза в неделю, приезжала всегда после полудня и проводила два часа в кабинете короля. Но вскоре этого стало для Людовика недостаточно, и он стал требовать, чтобы она приезжала к нему каждый день. Зоэ согласилась на это тем более охотно, что у монарха появилась очень понравившаяся ей привычка: в конце каждого ее визита король наполнял золотыми монетами небольшой кошелек и «заставлял» молодую женщину принять его. Она всякий раз соглашалась, всегда… по доброте душевной, разумеется.

Но все эти почти ежедневные презенты были всего лишь цветочками по сравнению с другими подарками короля. В Париже он купил для нее особняк Юмьер, чтобы она могла жить достойно. Но, главное, после того как за большие деньги был восстановлен замок Сен-Уэн, разрушенный пруссаками в 1815 году, король обставил его дорогой мебелью, украсил картинами известных художников и подарил его любовнице. И опять, принимая этот подарок, графиня обставила свое согласие как «доказательство своей любви». Чтобы заставить ее принять этот дар, король привел веский аргумент: «Я уже не молод, – сказал он своей нимфе, – Сен-Дени недалеко, вы будете приходить туда помолиться за меня».

Это был намек на его кончину: в аббатстве Сен-Дени, как известно, похоронены все французские короли. Мадам Дюкейла была очень растрогана этими словами, у нее не хватило мужества отказать королю в его просьбе, и она приняла от него этот замок!

Кроме того, получив назад свое приданое, благодаря протекции короля, Зоэ прикупила неподалеку от Ла-Рошели, в Беноне, большое имение. Акт о покупке был составлен г-ном Леруа, нотариусом, чьи услуги графине заключались не только в оформлении официальных документов!

Огромный успех мадам Дюкейла был вовсе не безоблачным. Как и всем «королевам сердца» до нее, ей пришлось испытать на себе критику любопытных, а также издевательства придворных, которые вовсю насмехались над королем и решительно осуждали его любовную страсть. Несмотря на строгую цензуру, ветер свободы, повеявший над страной в конце революции, позволял открытые нападки. На Зоэ обрушились не только памфлеты, но и куплеты, которые ходили по городу, причем авторы их уже не скрывали свои имена. Так, знаменитый Беранже, назвав Зоэ Октавией, направил в фаворитку вот такие отравленные стрелы:

При дворе оппозиционеры, в частности сторонники герцога Орлеанского, были также не очень нежны с «королевой сердца». Графиня де Буань, которая наиболее активно фрондировала против нее, прямо заявила, что «достойные сожаления приемы соблазнения старого короля она применяла только ради получаемых за это грязных де-нег». В том же духе высказался маршал Мармон, съязвив, что она была «благородной женщиной, удовлетворявшей за деньги капризы старика».

Поспешим добавить, что все эти нападки чаще всего были продиктованы завистью. Придворные времен Людовика XVIII были не более благожелательно настроены, чем придворные времен Людовика XIV или Людовика XV. Кроме того, политическая обстановка во Франции оставалась еще довольно напряженной, о чем свидетельствовали восстания, то и дело вспыхивавшие после смерти Людовика XVIII. Даже сами роялисты разделились на противоборствовавшие кланы: существовала партия короля, партия графа д’Артуа, выступавшая за более жесткую политику, была также партия герцога Орлеанского, находившаяся в либерально-прогрессивной оппозиции. Наконец, не стоит забывать бонапартистов, которых в стране еще оставалось достаточно много и в душах которых зависимость Франции от великих европейских держав возбуждала еще более сильную ностальгию по временам великой империи.

Ультраправые, орлеанисты и бонапартисты, несмотря на взаимную ненависть, сходились в одном: они критиковали окружение короля, сваливая в одну кучу политиков и его друзей. Сторонники графа д’Артуа добились смещения герцога Деказеса, которого Людовик любил как сына, но которым был вынужден пожертвовать из политических соображений. А орлеанисты ополчились на фаворитку. Отсюда и пошли те грубые нападки, один из образчиков которых мы привели выше. Повторим еще раз, эти нападки были необоснованными. Пусть Зоэ преследовала свои интересы и даже была продажна, пусть она изменяла королю и обманывала его, пусть она виртуозно пользовалась своим влиянием на него, но, по крайней мере, в заслугу ей можно поставить то, что она сделала его счастливым. Благодаря ей Людовик XVIII последние годы своей жизни провел убаюканным нежной мелодией ее голоса, очарованным видом ее молодости, забывая, благодаря ей, обо всех своих болезнях и о заботах, связанных со сложной политической обстановкой в стране. Конечно, его благодеяния дорого обошлись государственной казне, но мы уже знаем, что милости фавориток никогда не были бесплатными…

Теперь, прежде чем закончить эту главу, попытаемся пролить свет на природу отношений, которые связывали этого старого человека на закате жизни и эту молодую женщину, прелестную во многих отношениях. Каждый день, когда Зоэ входила в кабинет короля, тот отдавал распоряжение, чтобы его не тревожили ни под каким предлогом, пока у него будет находиться посетительница. Каждый день король дрожал от нетерпения в ожидании той, кого он так любил. Это волнение стало причиной забавного происшествия. Однажды, когда король ждал прибытия графини, в дверь его кабинета постучался канцлер Дамбрей.

«Входи, Зоэ!» – воскликнул взволнованный король. Но тут же разочарованно вздохнул, увидев, что обманулся в ожидании. Из-за этого случая Дамбрея стали звать Робинзоном… поскольку король принял его за Зоэ…

Осталось только узнать, что происходило, когда король и графиня оставались наедине. Некоторые историки считают, что, несмотря на старческий облик, Людовик XVIII был еще полон мужских сил и поддерживал с Зоэ классические интимные отношения. Хотелось бы верить в эту идиллическую картину, но многие свидетели той поры ее опровергают. По их словам, Людовик XVIII к тому времени совсем одряхлел, и возбудить его могло лишь удовлетворение некоторых прихотей, мягко говоря, оригинальным способом. Поэтому, когда приходила графиня, он усаживал ее к себе на колени, расстегивал корсет и насыпал на ее довольно пышную грудь понюшку табаку, которую потом вдыхал носом! Если опять-таки верить слухам, в иных случаях, когда он чувствовал себя «на взводе», король нюхал табак не с груди Зоэ, а… несколько пониже!.. После чего Зоэ забирала набитый золотом кошелек и с достоинством удалялась. В своей биографии мадам Дюкейла Катрин Декур сообщает нам, не сильно настаивая на достоверности, об одном случае, про который рассказал маршал де Кастлен: однажды, когда графиня вышла из кабинета короля после очередного «табачного сеанса» и проходила мимо караульной, находившиеся там офицеры якобы принялись громко чихать. Зоэ с достоинством прошла мимо, сделав вид, что ничего не услышала…

После каждого визита фаворитки король устремлялся к окну кабинета и посылал ей вслед воздушные поцелуи. Иногда после ее ухода он приказывал подать карету и ехал к ее особняку только для того, чтобы несколько минут посмотреть на окна ее спальни… Да, повторяем, эта страсть была очень трогательной и придавала этому преждевременно состарившемуся мужчине, почти что импотенту, пыл молодости… Как метко написал Ламартин про эту запоздалую, но не ставшую от этого менее страстной любовь: «С первого же дня родилась любовь, которая пряталась сама от себя под именем дружбы и в которой возраст монарха и сдержанность молодой женщины не позволяли признаться…»

Королю не было никакой необходимости признаваться в истинной природе своих чувств к Зоэ: после каждого ее визита на его лице читалось счастье. Даже если Зоэ и не была бескорыстной, ее нежность, по крайней мере, приносила ему успокоение, в котором он так нуждался. И то сказать, со всех сторон политические козни, а в семье король не находил поддержки, на которую мог бы рассчитывать. Его брат, граф д’Артуа, не стеснялся открыто критиковать его методы правления и не скрывал нетерпения занять его место. С самого своего восхождения на престол Карл X резко поменял политику, и нам известно, чем закончилась эта авантюра. Коль скоро родной брат не любил Людовика XVIII, то и следующее поколение не испытывало к королю теплых чувств. Оба сына Шарля, герцог Ангулемский и герцог Беррийский, были неспособны выполнить обязательства, которые истекали из их положения: герцог Беррийский думал лишь о женщинах в пределах его досягаемости, а герцог Ангулемский был человеком с ограниченным умом и без должного величия. Маниакальное пристрастие к почесыванию себя пониже спины красноречиво говорило о его королевском достоинстве! Он женился на своей двоюродной сестре, дочери Людовика XVI и Марии Антуанетты. Испытания, которые ей пришлось пережить в молодости, оставили навечно на ее лице выражение траура. В присутствии дяди она напускала на себя кислое выражение лица, словно бы упрекала его в том, что он воспользовался трагической кончиной Людовика XVI и занял его место. По причине постоянно испытываемого ею горя мадам Руайяль хотела, чтобы при дворе были запрещены все развлечения и чтобы все скучали как можно чаще… Оставался еще двоюродный брат короля, герцог Орлеанский, будущий Луи-Филипп. Но тот тоже не скрывал своих амбиций, которые были направлены на желание влить новую кровь в королевскую власть путем замены на троне старшей ветви младшей ветвью королевского рода. Он испытывал к Людовику XVIII очень слабую симпатию, за что тот платил ему той же монетой и не упускал случая его унизить. Он не забыл, что отец Филиппа в прошлом проголосовал за казнь своего кузена Людовика XVI, что в порядочных семьях как-то не принято!

Как мы можем видеть из этого краткого описания, атмосфера, царившая в окружении короля, была вовсе безрадостной, и можно понять, что Людовик искал утешения в обществе Зоэ. Убийство в 1821 году герцога Беррийского стало для короля еще одним тяжелым испытанием, которое сделало присутствие мадам Дюкейла еще более ценным. Ловкая Зоэ старалась поддерживать хорошие отношения с премьер-министром графом де Вилелем, остерегаясь при этом открыто вмешиваться в государственные дела. Зато ей пришлось противостоять надоедливости Состена де Ларошфуко, который чуть ли не ежедневно забрасывал ее предложениями, рекомендациями, проектами с явной целью заставить ее поговорить об этом с королем. Ей очень трудно было отбиваться от этого вечного просителя, чья неспособность могла сравниться разве что только с его самодовольством. Был еще один неприятный для графини момент: из небытия внезапно возник Савари и захотел с ее помощью снять с себя все подозрения, которые висели на нем после убийства герцога Энгиенского. Для того, чтобы заставить фаворитку действовать, он прибегнул к веским аргументам: у него были письма, которые она присылала ему во время их любовной связи. Если бы эти письма оказались у короля, они могли привести, по меньшей мере, к скандалу. Опасность была очень велика, но Зоэ ловко вышла сухой из воды, посоветовав бывшему любовнику опубликовать мемуары, в которых он мог бы оправдать свои действия. Савари попался в ловушку и посчитал уместным свалить ответственность за эту трагедию на Талейрана. Прочитав этот документ, Людовик XVIII пришел в ярость. Ярость эта была тем более сильной, что король знал, какие отношения поддерживали в прошлом бывший министр полиции и любимая женщина старого монарха. Результат не замедлил сказаться: Савари повелели незамедлительно покинуть двор. Зоэ была спасена, но опасность прошла совсем рядом.

Однако в 1824 году здоровье Людовика XVIII стало резко ухудшаться. Вскоре у короля не осталось никаких иллюзий на свой счет, но он воспринял этот последний поворот судьбы с большим достоинством, как и мужественно выносил боли, становившиеся все мучительнее. К счастью для него, рядом была Зоэ, и король находил в этом поддержку, чтобы на время забывать про боль. Если иногда у королей не хватало умения жить, они всегда умели умирать по-королевски. И Людовик XVIII это доказал. Противясь страданиям и предписаниям врачей, он согласился на постельный режим только 12 сентября, когда сил бороться у него уже не было. Одновременно, до последнего часа не оставляя государственных забот, он постоянно откладывал соборование. Архиепископ Парижский не осмелился приблизить момент последнего причастия и поручил сделать это… «королеве сердца»! Парадоксально, но инструмент греха превратился в инструмент спасения души! Что ж, пути Господни воистину неисповедимы…

В ночь на 16 сентября, приведя свое сознание в согласие с Богом, Людовик XVIII покинул этот мир, оставив трон Карлу X, который сумел потерять его всего через шесть лет. Как и положено, Зоэ продемонстрировала напускное горе: одетая в траурные наряды, она присутствовала на похоронах короля в Сен-Дени. За это кое-кто ее осудил, в частности герцогиня де Майе написала в своих «Мемуарах»:

«Я поехала в Сен-Дени, чтобы проводить в последний путь короля Людовика XVIII. Я очень удивилась, увидев там мадам Дюкейла. Мне казалось, что признательность, по крайней мере, должна была внушить ей боль, которая заставила бы ее остаться дома. Я не могла понять, каковы были ее намерения, когда она появилась на людях по этому случаю. Может быть, она решила, что обязана отдать последние почести покойному королю? Или решила приударить за новым королем, приняв участие в церемонии, знаменовавшей собой начало его царствования? Как бы то ни было, есть что-то оскорбительное в этом поступке, который явно таил какой-то расчет и который не мог быть основан на подлинном чувстве».

Суждение недоброе, но явно справедливое. Боль Зоэ была искренней: она, в конце концов, привязалась к этому старому человеку, который был так нежен в обожании ее, а главное, так щедр… Что могло произойти теперь, когда этого настоящего «Деда Мороза» уже нет в живых? Когда такого человека, как графиня, постоянно волнует личная выгода, есть от чего беспокоиться. Как-то должен был повести себя новый король в отношении бывшей фаворитки? Она, естественно, не могла надеяться, что на нее по-прежнему будет падать манна небесная. Но она, по крайней мере, надеялась на то, что за ней сохранятся привилегии, которых она добилась в ходе кампании по очаровыванию усопшего монарха. Для защиты своих привилегий у нее было тайное оружие: на случай, если бы распоряжения, которые он предпринял в отношении Зоэ, не были выполнены новым королем, Людовик вручил графине два письма, где он высказал свою волю, дабы она могла их обнародовать. Эта предосторожность свидетельствовала о том, что покойный монарх мало доверял брату.

Вначале мадам Дюкейла не было необходимости использовать то, что Катрин Декур назвала «посмертным шантажом». Карл X не только оставил ей все, что было подарено его братом, но и назначил ей пенсию в двадцать пять тысяч франков в год и сделал ее президентом гобеленовой мануфактуры с приличным окладом. Этого могло бы хватить с лихвой, но мы знаем Зоэ и ее неутолимый аппетит к деньгам. С Людовиком XVIII она привыкла постоянно получать новые субсидии, и то, что новый прекратил эту «халяву», повергло ее в отчаяние! В письмах своему по-прежнему верному Состену она постоянно жаловалась на финансовые трудности. А в 1827 году она добилась аудиенции у Карла X и не постеснялась пригрозить королю опубликованием известных писем брата. Карл Х, как добрый принц, смирился и увеличил размер ее ежегодной пенсии до сорока тысяч франков. Но ей этого было мало! Покинув Тюильри, она написала Состену: «Я была поражена».

Она стала «поражена» еще больше, когда после революции 1830 года герцог Орлеанский стал королем французов под именем Луи-Филиппа.

Она немедленно примкнула к оппозиции новому монарху. Из своих легитимистских убеждений, а главное, потому, что все ее пенсии были отменены, равно как и президентство на гобеленовой мануфактуре. На сей раз бедная графиня почувствовала себя разоренной. Не по этой ли причине она приняла участие в безумной авантюре герцогини Марии-Каролины Беррийской? Как нам известно, невестка Карла X мечтала вернуть престол Бурбонам в лице своего сына герцога Бордосского. Предприятие это было безрассудным, не имело ни малейшего шанса на успех, но Мария-Каролина ничего не боялась, и смелости ей было не занимать. 29 апреля 1832 года она высадилась в Ла Сьота во главе горстки своих сторонников. Прованс за ней не пошел, но она смогла захватить Вандею. Однако шуаны 1832 года были уже совсем не те, что воевали за королевскую власть в 1792 году. Мария-Каролина была арестована полицией Луи-Филиппа, заключена в каземат цитадели Блейе, откуда вышла только спустя несколько месяцев.

Проникшись монархической верой, мадам Дюкейла еще в 1831 году уехала в Англию, где при помощи финансиста Уврара попыталась собрать необходимые средства для поддержки восстания герцогини. Затем она переехала в Голландию для того, чтобы заручиться поддержкой короля Вильгельма, который был недоволен тем, что с помощью Луи-Филиппа бельгийцы освободились от голландской власти. Он думал, что реставрация Бурбонов могла бы позволить ему вернуть отделившуюся провинцию. Во всяком случае, на это надеялась графиня Дюкейла, прилагавшая все силы для поддержки дела Марии-Каролины. Несмотря на нелепость этих планов, нельзя не восхищаться упорством нашей героини, которая, готовая разменять шестой десяток, без колебаний стала заговорщицей… Добавим, что, руководствуясь своей привычкой соединять полезное с приятным, она сумела закрутить роман с богатейшим Увраром, а чуть позже и с самим королем Голландии!

Ее надеждам, увы, суждено было рухнуть, а авантюра герцогини Беррийской обернулась фарсом. Во время своего заключения в Блейе Мария-Каролина была вынуждена признаться в том, что… она ждала ребенка, как «память» о ее приключении в Вандее! И снова мадам Дюкейла примчалась ей на помощь и нашла «подставного отца», который согласился заявить о том, что он женился на герцогине до ее высадки во Франции! Конечно же, в Европе это никого не ввело в заблуждение, но приличия были соблюдены… Интересная подробность: «волонтер на роль отца», итальянский граф Луккези-Палли, получил от мадам Дюкейла за свои услуги награду… известного сорта. Доброта графини была беспредельна!

Выполнив до конца свой легитимистский долг, Зоэ Дюкейла в 1833 году вернулась во Францию. Власть явно снисходительно отнеслась к ее играм заговорщиков, и она спокойно поселилась в своем замке в Сент-Уэне. Несмотря на ее утверждения о том, что она якобы разорена, графиня продолжала устраивать у себя роскошные приемы, на которых бывали все, кто испытывал ностальгию по старому режиму, все «эмигранты» из Сен-Жерменского предместья. Все оставшиеся двадцать лет жизни Зоэ провела счастливо, ибо, как мы знаем, давно привыкла быть счастливой… Единственной тучкой на небе ее счастья была тяжба с дочерью Валентиной. Та упорно требовала от матери часть отцовского наследства. Валентина тоже любила деньги, яблоко от яблони недалеко падает…

В марте 1852 года, прожив богатую приключениями жизнь, графиня Дюкейла скончалась. Она не дожила нескольких месяцев до того, как другой «Буонапарте», как она выражалась, простер над Францией крылья имперского орла. Зоэ умерла слишком рано. Возможно, у нее была бы возможность снова поменять свои политические взгляды. Или броситься в омут нового заговора…