Вчера было четвертое июля, и Филлип предложил подняться на крышу амбара, посмотреть салют. Я боялась подниматься по приставной лестнице, а еще больше боялась находиться с девочками на крыше старого разваливающегося амбара. Но Филлип сказал, что он крепкий и надежный, и если он выдерживает его, то выдержит и нас. Итак, мы все взобрались на лестницу, и он перенес девочек на крышу. А. четыре года, а Дж. год, и она лазает везде, где может. Она всегда на ногах. Она лепечет: «Лиса, папа, мама».

Вечер сегодня теплый. Сияют звезды, а месяц стоит прямо надо мной. Сижу на крыше и думаю о маме и наших спорах о луне и месяце. Я думаю о ней и пою про себя песню, что мы пели вместе: «Я вижу луну, а луна видит меня. Боже, храни луну и, Боже, храни меня». Я так по ней скучаю.

Дж. беспокоится, она без остановки вертится. Нэнси пытается поговорить с ней и заставить посмотреть на салют. Думаю, громкие звуки пугают ее, и мне очень хочется взять ее на руки, но я не хочу, чтобы это выглядело, будто я отнимаю ее у Нэнси. Дж. верещит и старается освободиться из рук Нэнси. Она тянется ко мне, чтобы я ее забрала. Говорю Нэнси, что могу ее подержать, если она не возражает, но Нэнси считает, что девочку пугает салют. По ее мнению, нам следует вернуться в дом. Теперь уже озабочен Филлип, мы все спускаемся вниз. Нэнси дает ребенка, чтобы я покормила его грудью. Иногда мне кажется, что это мое единственное занятие. Дж. любит поесть, но еще для нее это возможность успокоиться. Она всегда столь беспокойна и неугомонна. Она очень любит свою соску, мы называем ее «дружком». Когда она оказывается у меня на руках, мне становится лучше. Тогда, на крыше, у меня сердце было готово выскочить из груди. Мне хотелось выхватить ее и прижать к себе. Не знаю, что бы я говорила Нэнси после этого. Наши отношения такие сложные. Я изо всех сил пытаюсь сохранить то хорошее, что есть между нами.

Филлип и Нэнси берут нас сегодня на пляж. Я немного боюсь, поскольку я не была среди людей так долго. Что, если я поведу себя как-то не так? Филлип говорит, что мы просто будем обычной семьей на пляже. Не о чем беспокоиться.

На пляже у меня возникает поразительное ощущение свободы, хотя я знаю, что несвободна. Мы паркуемся у скалистого утеса и выходим посмотреть на океан.

А. ужасается утесу и в страхе падает на колени. Я хочу успокоить ее, но тут к ней подходит Филлип и говорит, что отнесет ее к океану.

На пляже мы провели много часов. Мне очень нравится плескаться в воде с девочками, Нэнси тоже возится с нами. Филлип сидит на одеяле и читает свою Библию. После ланча мы гуляем вдоль пляжа. Мои ноги болят, хотя я и занималась физкультурой с Нэнси. Девочки счастливы, и я очень рада, что у них получился такой замечательный день. У Филлипа обгорела спина, мы возвращаемся к машине и едем домой, на задний двор.

Несколько недель спустя Нэнси хочет поехать со мной на маникюр. Она убеждает Филлипа, что это улучшит наши отношения. В глубине души мне не хочется никуда ехать, я боюсь. Филлип дает сто долларов и говорит, что Нэнси вывезет меня в свет. Говорит, что я получу удовольствие.

Сажусь в машину Нэнси, и мы едем в маникюрный салон. Я очень нервничаю. Вдруг маникюрша увидит дрожание моих рук? Когда мы приезжаем, я мысленно надеваю маску «я сделаю это» и следую за Нэнси. Она говорит встретившей нас японке, что нам нужен маникюр. Я сажусь на кресло и потягиваю руку мастеру. Слава богу, рука спокойна, но меня бьет внутренняя дрожь. Я хочу домой, к девочкам. Маникюрша спрашивает меня о чем-то, я автоматически отвечаю. Меня здесь нет. Я не являюсь реальной личностью. Я — никто. Никто не видит меня.

Мои ногти готовы, и мы снова в машине. Мы останавливаемся перекусить в ресторане быстрого питания и едим в машине. Нэнси очень нравится процедура обработки ногтей. У нее французский маникюр, и она говорит, что мастер обломала ей ноготь. Я утешаю ее, что этого не видно, что ногти изумительны.

Мы приезжаем домой. Филлип читает Библию, а дети смотрят «Король Лев». Ничего не изменилось, и вместе с тем изменилось все. Я выезжала сегодня и вернулась, и никто не заметил. Никто не озаботился спросить, кто я такая.

Наш следующий выезд — в супермаркет «Уолмарт». Я смущенно прижимаюсь к Нэнси. Никому не смотрю в глаза, руки дрожат… Кто-нибудь заметит?

Размышления

Когда младшей дочери исполнилось два года, нас повезли в Брентвуд на фестиваль зерна. К поездке меня очень коротко подстригли и покрасили волосы в каштановый цвет. За беременность я поправилась на тридцать фунтов, и Филлип решил, что никто и ни за что меня не узнает. Я очень нервничала, когда мы приехали, держалась поближе к Филлипу, и шла, не поднимая глаз. Нэнси дала мне мешковатую черную футболку и черные джинсы. Тот день мне запомнился тем, что я молчала, а не кричала во все горло: «Эй, это я, Джейси!», хотя испытывала такое желание. Я была Аллисой, женщиной, которая родила двух дочерей, нуждающихся в защите от зла, царящего в мире, и это было моей основной целью. Филлип побуждал меня прокатиться на аттракционах. Я не хотела идти одна, но потом все же пошла на качели, которые кружатся вокруг своей оси. Качели кружились, а я думала о том, что хотела бы быть свободной, подобно людям вокруг меня на этих качелях. Свободной идти куда пожелаю, свободной быть самой собой. Но я не была.

В следующий раз мы выезжали на Хеллоуин того же, 1999 года на ферму Смита. Все надели маскарадные костюмы — мы с Нэнси были хиппи, А. была красоткой из «Красавицы и чудовища», а младшая дочка — Блу из «Умной собачки Блу». Филлип нарядился в свой старый рок-н-ролльный прикид в стиле 70-х, который он сохранил с тех времен, что играл в группе. Он взял гитару и пел всякому, кто готов был слушать. Конечно, выглядело это неловко, но народ вокруг был вежлив и дружелюбен. Дети выбирали тыквы, и это было для них настоящим удовольствием. Одно лишь оставалось неизменным: я знала, что мне предстоит вернуться на «потайной задний двор», где у меня не было настоящего дома, а лишь помещение и палатка.

За одним выездом следовал другой. Я научилась не смотреть людям в глаза. Я полагала, если буду смотреть, они станут задавать мне вопросы, на которые я не смогу ответить. Я держалась поближе к Нэнси, мои руки дрожали, когда я касалась каких-то предметов. Со временем выходы в люди стали проще, и мы даже брали девочек с собой в магазины. Но я так никогда и не избавилась от чувства, что в один прекрасный день кто-нибудь спросит: «Послушай, не ты ли та пропавшая девочка?» Но никто так и не спросил. Я была никем, и никто меня не видел.