Мне так хотелось поговорить по душам, что когда Диган перестал мною интересоваться, я купил подержанный «Форд гэлэкси» – забавное стечение обстоятельств.

Каждый вечер я возвращался с работы, оставлял мотоцикл, садился на «Форд» и медленно ехал по Хай-стрит в направлении университета, расположенного на возвышенностях Санта-Круса. Университетские здания скрывались за деревьями. Лани на холмах кормили своих детенышей травкой, не обращая никакого внимания на студентов. Средоточие такого количества умов в одном месте меня завораживало, и каждый колледж я воспринимал, подобно разным извилинам одного мозга.

Мать считала, что я не сто́ю и мизинца студентов, поэтому я наблюдал за ними, пытаясь понять, что нас так уж сильно отличает. Я не злился на них за то, что мать меня презирает, однако они меня интриговали: я знал, чем они интересуются, к чему стремятся, о чем мечтают. В те времена я совершенно не мог заставить себя поддерживать диалог ни с кем, кто ставит себя выше меня. Единственным способом общаться со студентами, не чувствуя себя слабым звеном, оказался автостоп. Когда я оказывал ребятам услугу, они благодарили меня, чувствовали мое превосходство и уважали мои размеры.

Я не выбирал друзей – я просто проезжал мимо университета и, как только видел парня или девушку с поднятой рукой, останавливался. Обычно я подвозил ребят до дому и, когда мне предлагали вернуть деньги за бензин, великодушно отказывался. С начала десятилетия автостоп вошел в моду у молодежи. Студенты, которых я подхватывал по дороге, хотели отплатить мне приятной беседой, которая, впрочем, редко длилась дольше четверти часа: примерно столько мы добирались до центра города. Неприязнь к хиппи никак не сказывалась на моих водительских способностях. Напротив, я решил всё о них разузнать. Во-первых – потому, что моих друзей-копов, завсегдатаев бара «У присяжных», страшно беспокоило их поведение. Во-вторых – потому, что меня интересовали психология и антропология.

Мое стремление к общению быстро переросло в зависимость. Я высаживал одного студента, чтобы заняться другим, парнем или девушкой. Девушки часто сомневались, хотя в ту пору автостоп еще не имел дурной репутации. Впрочем, истории о маньяках и насильниках уже успели всем попортить нервы. Хиппи, адепты свободной любви, не так боялись принудительного секса, как богатенькие отличницы с Клифф-Драйв. Чтобы произвести хорошее впечатление, я смотрел на часы с видом очень занятого человека: мол, не уверен, что есть время кого-то куда-то подбрасывать. В итоге все таяли. Воображалы из буржуазных кварталов следовали тому же стереотипу поведения, что обычные девчонки. Сперва они боялись меня, затем чувствовали благодарность за услугу и, наконец, презрение к парню из низшего общества, который пережрал гамбургеров и скоро умрет от ожирения.

Я, наверное, мог бы врать насчет своей матери – говорить, что она преподает какую-нибудь науку в университете, – но я не хотел. Сказать о матери добрые слова – непосильный труд даже ради того, чтобы впечатлить девушку. Презрение меня бесило, снисходительность – тоже. Порой мне хотелось пронзить кулаком небо или проломить череп глупышке, которая так разочарованно смотрела на меня, когда я представлялся продавцом мотоциклов. Впрочем, я всегда себя сдерживал, задавал барышням массу личных вопросов, а затем высаживал возле дома и улетал восвояси.

Они вечно хвастались, в частности своей семьей, и это выводило меня из себя. Ни одного жалкого типа – все сплошь доктора наук, предприниматели или титулованные спортсмены. Я успевал лишь вспомнить парочку заслуг своего отца, за что удостаивался высоко поднятых бровей, а затем секунда – и снова бравада, поток замечательных обстоятельств, приведших к рождению Мари, Лилли, Сары или Кэти. Прекрасные американки с нежной кожей и ухоженными ногтями жили в чудесном защищенном мире.

Они редко смотрели на меня как на человека, скорее – как на потребителя отходов производства их высокопоставленных отцов. Вряд ли я смог бы выносить этих претенциозных дурочек при других обстоятельствах, хотя сексуально они меня привлекали. Блондинки или брюнетки, девушки из хороших семей не имеют ничего общего с простолюдинками. Я чувствовал, что могу очень сильно захотеть такую девушку. Они напоминали мне детей Кеннеди, которых учили, что деньги оправдывают всё, – и не важно, как их заработали. Освальда следовало бы признать святым за то, что он показал народу силу воли Господней. Так я говорил своим попутчицам, когда они выдавали Кеннеди за Христа. Невзирая на моду, многие семьи придерживались республиканских ценностей. Для некоторых молодых людей присоединение к хиппи было реакцией на удушающую атмосферу республиканского общества.

Иные девушки садились в мой «Форд» без вопросов. Даже сигарету не успевали загасить. Они упирались виском в окошко и просили меня поставить другую музыку. Предлагали закурить – я вежливо отказывался. Большинство, за исключением нескольких бунтарок, казались мне блаженными – я их терпеть не мог. Я бы с удовольствием отправил их в парикмахерскую, а потом в душ. Однажды я так и сказал одной девушке.

Накануне я поссорился с матерью и никак не мог прийти в себя. Одной девушке я рассказал об отце, и она заметила, что он обращался со мной, как Гитлер с евреями. Я не сильно обрадовался такому замечанию. Меня раздражала мода. Меня раздражали предложения заняться сексом посреди леса. Девушки меня не знали – они просто жалели меня: за внешний вид, за комплексы, за нейлоновую рубашку с коротким рукавом, за дурацкие усы.

Помню, одна высоченная девица через пять минут разговора принялась меня провоцировать и обзывать скрытым гомосексуалистом за то, что я не влюбился в нее с первого взгляда. Девушка была очень красивой, но когда она сочувственным тоном предложила отсосать, мне захотелось ее придушить. Она почувствовала дурное предзнаменование и спросила, далеко ли я смогу уехать на мотоцикле. Я ответил, что один могу уехать далеко. Она едва помахала мне рукой, когда я высадил ее на месте.

О себе я всегда всем рассказывал одно и то же. Я хвастался подвигами отца, объяснял свое присутствие на территории университета маминой работой и называл себя лучшим продавцом месяца. Я продавал мотоциклы выгоднее всех, однако этот факт не впечатлял ни хиппи, ни богачек, ни отличниц.

Венди и ее подружка посмотрели на меня с восхищением, когда я похвастался уровнем продаж. Они не были ни хиппи, ни богачками, ни даже студентками. Я подцепил их на Хай-стрит уже за университетом. Венди могла бы быть настоящей красоткой. Покатые плечи, потрясающая грудь, живот, слишком большой для ее возраста, и лицо, свежее и умное. Подружка сильно ей уступала: ее лицо, усеянное прыщами, вызывало лишь одно желание – хорошенько пройтись по нему наждачной бумагой. Она подчинялась Венди и ничего не делала без согласия подружки. В какой-то момент я принял их за лесбиянок. Когда я это произнес, они расхохотались, и Венди, положив ладонь на плечо подруги, сказала:

– Думаешь, если бы я была лесбиянкой, то спала бы с такой сучкой?

Она говорила без злобы – просто подчеркивала негласные правила съема. Девушки казались немного праздными, меланхоличными, не ждущими ничего особенного от жизни; они еще не определились со своей судьбой.

Я предложил пообедать вместе, уточнив, что, увы, не могу их угостить. Мы направились к парку аттракционов, который занимал добрую половину Бич-стрит. Между колесом обозрения и туристической лавкой были сплошные комнаты ужасов. Бургеры были не дороже, чем везде, но и не крупнее. Моя прожорливость впечатлила подружек: они быстро поняли, что парень, который ест за троих, не в состоянии платить за всех.

Венди встречалась с продавцом овощей из супермаркета. Он их распаковывал, не неся никакой ответственности, и Венди не слишком его любила. Мэрилин, которую родители назвали в честь актрисы, не отдавая себе отчета в том, насколько это жестоко, занималась исключительно личной жизнью подруги. Венди не распространялась о любовных отношениях и для своего возраста была достаточно скрытной.

Я быстро понял, что мы оба толком не знаем, чего хотим. Она работала секретаршей у дантиста и думала, не продолжить ли обучение. Но какая уж тут учеба, если ничем толком не интересуешься? Она считала себя созерцательницей – Мэрилин, скорее, воплощала действенное начало. Я хорошо себя чувствовал в компании девушек, которые зря не болтали. Мне хотелось наведаться в бар «У присяжных», но Венди и Мэрилин там не ждали. Сперва я отвез домой Мэрилин, затем Венди. Они с отцом жили в перестроенном мотеле. Я высадил ее в тот самый момент, когда ее отец вышел из машины. Диган не привык удивляться, поэтому, увидев меня, просто слегка поднял брови:

– Вы знакомы?

Венди развеселилась, узнав, что я знаю ее отца.

– Иногда мы вместе пьем пиво в баре напротив суда.

Диган рассказал, как мы познакомились.

– Ваша дочь ловила машину на Хай-стрит. Я решил, что со мной она в большей безопасности, чем с кем-то другим.

– Правильно. Она мое сокровище. Выпьешь пивка?

Мы поднялись в просторную, кое-как обставленную квартиру. Окно выходило на парк аттракционов и полоску океана. Машины проносились мимо, но их почти не было слышно. Мы устроились на балконе, вокруг пластикового стола. Диган достал из холодильника три бутылки пива и улыбнулся мне. Венди потерла глаза, словно стараясь не уснуть.

– Простите, вина нет.

– Ничего, я пью его только в баре.

– Ты слишком много пьешь. Я видел тебя в деле. Это пройдет.

Я кивнул.

– Где вы встретились?

– На Хай-стрит. Я выходила с работы, – ответила Венди.

– Я думал, ты на автобусе ездишь.

– Обычно да, но тут за мной зашла Мэрилин. Мы прогулялись и решили поймать машину.

– А ты откуда возвращался?

Я несколько секунд молчал. Сложно признаться в том, какое удовольствие доставляет автостоп, даже если в этом и нет ничего зазорного.

– Я навещал мать.

– Она здесь живет?

– Она секретарша декана факультета психологии, но живет в Эптосе. Недавно переехала.

– А отец?

– Живет в Лос-Анджелесе с новой женой. От него давно ничего не слышно.

– Ты хорошо ладишь с матерью?

– Мы разные.

– Зато она у тебя есть. Пользуйся шансом: Венди потеряла мать в возрасте одиннадцати лет.

Венди не отреагировала.

– И вы потом не женились? – спросил я.

– Женщина, которая хочет жить с полицейским, – это женщина, которая хочет жить без мужчины. Мне такое не по душе. Мать Венди – исключение. Другой не нашел. Мне сказали, ты хочешь служить в полиции?

– Да, но сержант Рамирес говорит, я слишком огромный.

– Увы, это правда. Какой у тебя рост?

– Два метра двадцать сантиметров.

– Ужас. В полицию берут гномов, но не великанов. И не спрашивай почему. Правила, как топор. Ты сейчас работаешь продавцом «Харли», да? Не нравится?

– Думаю, я способен на большее. В школе я проходил тесты. У меня IQ выше, чем у Эйнштейна.

– Тогда не надо работать в полиции, сынок. – Он улыбнулся своей привычной грустной улыбкой. – А что тебя еще интересует?

– Психология. Я работал в психиатрической больнице в Монтане. Полезная для общества работа. Может, поступлю в университет.

– Хорошая мысль. Но если ты будешь заниматься психиатрией и анализировать уголовников, то я не уверен, что мы сможем общаться дальше. Психиатры – полные кретины: смотрят на меня, как на ископаемое; думают, что между кожаным футляром и сталью нет ничего – ни капли интеллекта, ни капли сострадания.

– Просто всех пациентов пытаются подвести под какую-то схему. Ни во что не ставят индивидуальность. С другой стороны, в психиатрии каждый случай уникален. Однако, по долгу службы, его обязаны классифицировать. Криминальные патологии – сложная вещь: тут не обойтись без проблемы ответственности.

Небо затянуло тучами, но дождь еще не пошел.

– Венди тоже должна снова учиться. Ты должен ее в этом убедить. Правда, Венди?

– Чему учиться?

– Хочешь всю жизнь работать у дантиста? Не самая увлекательная профессия, да, Эл?

– Может быть.

Венди встала, чтобы принести еще пива. Диган воспользовался моментом:

– Проблема Венди в том, что ей не хватает уверенности. Это, несомненно, связано со смертью матери. Я бы отправил ее к психологу, но не доверяю им совершенно. Видел бы ты ее дружка! Он овощи распаковывает в лавке. А потом серфингом занимается. Что за бред: стоять на доске и отбиваться от волн!? В свободное время он встречается с Венди, и они слушают музыку. Для меня это не музыка, это шум бесполезный. Они часами молчат. Неврастения какая-то, преклонение перед выдуманным богом. От этого парня Венди нет никакого проку. У него мозг размером со спичечный коробок. Он никакой. Он слабак. В его возрасте я в Тихом океане убивал японцев.

– А мой отец убивал немцев.

– Где он служил?

– Специальные войска. Форт Харрисон. Монтана.

– Как они назывались? Я забыл.

– Дьявольская бригада.

– Точно. Представляю себе, чего он за войну насмотрелся. Теперь мне ясно, как тебя воспитывали и почему ты такой упрямый.

Венди вернулась с пивом, и мы спокойно выпили, беседуя, словно родственники.

– Если на этот уикенд ни у кого нет планов – можем прокатиться на юг на мотоциклах. Как вам такая идея?

Я чуть не подпрыгнул от восторга. Не из-за Венди. Она была красоткой с прекрасными глазами и тонкими чертами лица. Однако она меня не привлекала. Я радовался доверию ее отца. Чувствовал настоящее удовлетворение. После третьего пива мы распрощались. Я хотел отправиться в бар, но не хотел, чтобы Диган знал о моем пьянстве.