Примерно за неделю до описанного случая я получил официальное письмо от психиатрической комиссии. Мне предлагали явиться на осмотр и навсегда освободиться от врачей и полиции. Мне предстоял экзамен на нормальность.

Комиссия находилась в Сан-Франциско – туда я и отправился. Из окна зала заседаний открывался прекрасный вид на Бэй-Бридж и на океан изумрудного оттенка. Реабилитация меня мало интересовала. Один я знал, кто́ я на самом деле. Но я хотел получить разрешение на выезд из штата, в котором застрял. Пожилые эксперты, в количестве трех человек, не спешили, изучая мое досье со всей внимательностью и тщательностью. Их лица не выражали ничего. Время от времени они поднимали головы, чтобы оценить, совпадает ли то, что они читают, с тем, что видят.

Вскоре они заговорили о моей матери. Я рассказал о ее работе в университете, о том, как мы жили в доме с двумя этажами и двумя входными дверями, о несчастном случае с мотоциклом и так далее. Врачей беспокоили мои отношения с матерью. Им не нравилось, что я у нее жил. Я упомянул, что как раз очень рассчитываю на освобождение, которое позволит мне переехать.

– И что вы собираетесь делать? – спросил маленький лысый мужик.

– Заработаю немного денег, чтобы изучать криминалистику.

Он улыбнулся, обернулся на своих коллег.

– Интересно. Зачем же?

– Я интересуюсь криминалистикой. Кроме того, не скрою от вас, я собираюсь жениться на дочери главы уголовного розыска Санта-Круса и уже сотрудничаю с ним. Простите, но мне кажется, что мое собственное преступление помогает мне понять природу маниакальности, которая навсегда останется тайной для неофитов.

Эксперты покачали головами. На лице одного изобразилось удовлетворение. Я воспользовался ситуацией, чтобы окончательно убедить всех в своей правоте:

– Я не скрываю от вас того факта, что, несмотря на свой рост, наводил справки о поступлении в полицию. Я понимаю, что, пока я пациент, работать в полиции для меня лишь мечта. Я очень хотел бы забыть о своем прошлом и об ужасном убийстве, которое я совершил во время сильнейшего приступа шизофренического бреда.

– С тех пор шизофрения как-то проявлялась?

– Желание убивать, вы имеете в виду?

– Да.

– Нет, никогда.

– Даже при контакте с матерью?

– Скажу вам честно: моя мать не сильно изменилась за последние годы, но я научился вести себя спокойно, потому что осознал: ребенок не обязан любить родителей, не достойных его любви. Эта мысль помогла мне справиться с чувством вины; теперь я могу вести себя адекватно и смотреть на вещи здраво. Объективный взгляд на то, кто́ моя мать и что она мне сделала, выстраивает между нами стену безопасности.

– А что насчет вашей сексуальности? Как вы себя ощущаете? Как часть своего поколения или как… изгоя?

– Буду откровенен. Думаю, что проблемы сексуальности – и вчера, и сегодня, и всегда – это мужские проблемы. Свободная любовь, консолидация или разделение общества по сексуальной принадлежности – идея мужчин, а не женщин, хоть нас и пытаются убедить в обратном. Контрацепция – единственная женская идея. Мужчины хотят секса без границ и без тормозов, поэтому женщины придумали контрацепцию. Я достаточно высокого мнения о женщинах. Не думаю, что женщины мечтают спать с несколькими партнерами, как утверждают хиппи. Думаю, все эти фантазии связаны с желанием мужчин подчинить женщин своей воле. Я этого не разделяю. И не считаю, что любовь и секс – разные вещи. Я за традиционные браки. Они уже доказали свою устойчивость и обоснованность.

– Вы настоящий феминист, – прыснул мужик, буравящий меня взглядом с начала заседания.

Все воспользовались случаем, чтобы посмеяться, и я продолжил свою речь, спокойную, но страстную.

– Не хочу, чтобы вы думали, будто я недооцениваю свой акт. Я каждый день о нем думаю. Я необычный человек. Убийство – это преступление, прыжок через границу, который просто так не забывается. Я встречал людей, служивших во Вьетнаме. Многие из них спиваются: не могут простить себе, что убивали. Я их понимаю, однако Нация узаконила их убийства. Мое убийство не узаконят никогда. Мне больно, и даже если чувство вины меня не преследует, то всё равно оно всегда со мной: этого достаточно.

Я сам удивлялся тому, как хорошо и четко формулирую свою мысль. Обычно мои мысли расплываются. Эксперты внимательно меня разглядывали, и я читал в их взглядах удовлетворение. Они созерцали чудо искупления.

– Я продолжаю считать, что вам стоит держаться подальше от матери, – сказал мужик, возглавлявший комиссию. Он сидел посредине.

– Это вопрос нескольких дней, доктор. Мой несчастный случай привел меня к матери, как легкое судно, потерпевшее крушение, прибивает к берегу. Но я не собираюсь оставаться с матерью, об этом не может быть и речи. Я не хочу дальше наблюдать за ее самоуничтожением.

– За каким еще самоуничтожением?

– Мать пьет. У нее развился алкоголизм. Она всегда выпивала, но я вижу, что сейчас ситуация крайне серьезная. Днем ей удается обвести коллег вокруг пальца, но вечером она напивается до состояния полной невменяемости.

– Чем вы это объясняете?

– Неудачами в отношениях с мужчинами. Мать ненавидит мужчин. Ее отец злоупотреблял своей властью над дочерьми. Мать с ним так и не расквиталась: ее родители рано погибли в автокатастрофе в Монтане. С тех пор она мстит всем мужчинам на своем пути.

– Вы с ней об этом говорили?

– Никогда.

– Кто из вас не хочет об этом говорить: она или вы?

– Оба. Я жду, что она заговорит первой. Просто жду. Но она этого никогда не сделает. В психушку надо было заточить ее, а не меня. Понимаете, я не хочу больше быть ее марионеткой. Когда я убивал бабушку с дедушкой, я был, в каком-то смысле, ее марионеткой. Я больше не хочу ни убивать, ни как-либо еще нарушать закон, потому что это мать вложила в мои руки винтовку, – и я не хочу больше доставлять ей такое удовольствие.

Председатель комиссии улыбнулся, глядя на своих коллег.

– Кажется, наш друг более опасен для самого себя, чем для общества. Этот пункт стоит внести в заключение. Прекратите кататься на мотоцикле, Кеннер, вот вам наш совет. В остальном, похоже, вы двигаетесь в правильном направлении.

Третий эксперт, который за всё заседание не сказал практически ни слова, однако выглядел наиболее здравомыслящим, спросил:

– Вы действительно думаете, что отец вашей матери ею воспользовался?

– Точно не знаю. Я только слышал разговор своих родителей, когда был ребенком. Но ведь есть какое-то объяснение. Иначе почему она годами пестует в себе ненависть к собственному сыну?

Психиатр сделал вид, что задумался.

– Какой же вердикт мы вынесем?

Председатель комиссии удостоил меня широкой улыбкой:

– Мы вернем молодому человеку нормальную жизнь. Никаких врачей, никакого преследования по закону.