Я поехал по дороге сто один в направлении Сан-Франциско. Сюзан выглядела взволнованной, то и дело подпрыгивала на сиденье и вздыхала. По радио пел Чак Берри, и Сюзан хотела, чтобы я переключил программу. Я не уступал.

– Почему дверца с моей стороны не открывается?

Я не торопился с ответом.

– Думаю, машина стареет, механизм выходит из строя.

– Странно. А у меня такое ощущение, что вы просто заставляете себя быть крайне недружелюбным.

– Я никогда себя не заставляю, и в этом моя проблема.

Чем ближе мы подъезжали к Сан-Франциско, тем гуще становился поток машин. Я сбавил скорость. Сюзан внимательно меня разглядывала.

– Чем вас привлекает сообщество? Вы похожи, скорее, на одиночку. Вам что, действительно интересны другие люди?

– Нет, но я учусь проявлять интерес к другим.

– Видимо, вы на той стадии, когда у вас уже нет выбора. Вы не будете возражать, если я закурю?

– До сих пор в этой машине никто не курил.

– То есть я могу закурить?

Я ответил категоричным «нет», и девушка замкнулась в себе. Затем она страшно захотела писать. Мы приближались к Бэй-Бриджу, и я не знал, где можно остановиться.

– Проедем Золотые Ворота – остановлю.

– А когда мы проедем?

– На такой скорости – примерно через час.

– Это невозможно!

Она пищала и визжала и в результате вынудила меня остановиться, обойти машину и открыть ей дверь. Она пописала, спрятавшись в кустах. Сначала я хотел бросить ее в кустах: в конце концов, я знал, как добраться до сообщества, не лучше, чем она; однако мои интересы взяли верх. Без нее я буду выглядеть слишком подозрительным.

Город Сан-Франциско погрузился в туман; было так влажно, словно шел дождь. Машины не желали освобождать дорогу.

– Думаю, я никогда не вернусь к жизни в нашей цивилизации, – прошептала она.

– Как ты можешь знать?

– Потому что наша цивилизация бессмысленная. Посмотри вокруг: мы стоим в этой пробке, словно стадо коров, которых скоро порубят на колбасу. Мы живем в обществе потребителей. Представляю себя в маленьком домике с садиком и соседями, которые приносят мне яблочный пирог с кремом, приветствуют меня в новом месте, украдкой заглядывая в гостиную в поисках распятия. Никто нигде никогда не извлекал из христианства столько выгоды, сколько в нашей чертовой стране, – а от Христа новостей нет: либо он умер и воскрешение провалилось, либо он отчаялся и опустил руки. Мне нравится, что наше поколение до сих пор не утратило надежду; мы до сих пор лелеем мечту о христианской любви.

– Хоть бы вы только заткнулись.

– Почему?

– Потому что человек от природы грешен. Зло присутствует в нем с рождения. Посмотри на любой школьный двор. Чем он лучше тюремного двора?

– А ты бывал в тюрьме?

– Дело не в этом.

Парень прямо перед нами вдруг резко затормозил. Я задел его слегка, не оставив даже царапины, однако он вышел из машины с твердым намерением меня убить.

– У тебя что, глаза на пятой точке, козел?

Я вышел из машины, и парень увидел сперва великана, затем девятимиллиметровый револьвер у великана в руках. Незнакомец дал деру мгновенно и даже не обернулся. Сюзан смотрела на меня круглыми глазами.

– Вы револьвер вытащили! Вы в своем уме?

– Не люблю, когда со мной обращаются неуважительно.

Мы двинулись дальше. Через три километра, пережив момент ярости, я произнес:

– Я не жалею. Когда я был мальчишкой, меня постоянно оскорбляли, и мне это надоело. Если не хочешь ехать со мной дальше, я тебя высажу, где скажешь.

– Это не очень здорово, ты вел себя совсем не классно, совсем не классно.

Она повторила свои слова несколько раз, но всё же осталась.

Затем она попросила меня избавиться от оружия.

– В любом случае это нелегально.

– Давай поставим все точки над и. Я полицейский. Я имею право носить с собой оружие: это моя работа. Я ищу двух исчезнувших девушек. Надеюсь обнаружить их в сообществе хиппи. Если я их не найду – значит, их убили. Заруби себе это на носу. Понятно? Я готов понять твоих друзей, но я никогда не буду одним из вас. Я не люблю ни бороды, ни длинные волосы, ни сигаретный дым, ни секс, ни грязь.

Дождь усилился и застучал в окна, молчание стало переносить легче. Сюзан обняла колени и приникла к дверце. Она привязалась ко мне, словно жертва к своему палачу. Я мог говорить всё, что хотел; я мог оскорблять ее – она всё равно меня не бросила бы. Меня от нее тошнило.

– Ты едешь туда, чтобы трахать всех подряд?

– Почему вы так говорите?

– Потому что свободная любовь – для дурнушек. Красивая девушка может поиметь любого, разве нет?

– Почему вы так злы со мной? Что вам это дает?

– Ты мне не нравишься. Что-то в тебе есть отвратительное.

– Потому что вы меня не хотите, да? Вы с радостью совместили бы приятное с полезным, но я вам не нравлюсь, правильно? Но ведь вы все-таки посадили меня в свою машину! Зачем?

Этот разговор казался мне бессмысленным. Мы толком даже не знали, что его спровоцировало.

– Что тебе известно об этом сообществе?

– Подружка рассказывала мне о нем лишь однажды. У них нет телефона, а поставить кабину стоит кучу денег. Люди классные, и хотя с пропитанием проблемы, они на верном пути. Думаю, мы должны что-то привезти с собой.

– Типа как на день рождения? Можем захватить вина.

– Думаю, вино они не пьют. Они скорее предпочитают травку или маленькие синенькие таблеточки.

– То есть?

– ЛСД.

Несколько минут мы молчали. На мосту было скользко. Машины ехали очень медленно. Снизу океан наблюдал за нами, словно акула за своей бултыхающейся на поверхности добычей. Вдруг Сюзан взбунтовалась:

– Даже самая некрасивая женщина всегда найдет мужчину, который захочет с ней переспать. А вот мужчина не так легко находит партнершу.

Я ничего не ответил: бесполезно отвечать на такие глупости. Дорога явно затянулась, и Сюзан снова захотела пописать. Я покинул дорогу сто один возле Саусалито – маленького прибрежного городка, пристанища богачей, художников и художников-богачей – и свернул на трассу номер один, вьющуюся среди фантастических пейзажей. Я высадил Сюзан около лесной тропинки. Она не слишком заботилась о том, чтобы скрываться от посторонних взглядов. Я рассердился и спросил, что хорошего она нашла в парне, который с ней груб.

– А я не считаю, что вы со мной грубы, Эл, – ответила она.

Дорога петляла, Сюзан внезапно извлекла из сумки противозачаточные таблетки.

– Я не знал, что у тебя есть мужчина.

– У меня никого нет, но я не люблю сюрпризы.

Она произнесла это вполне серьезно – и прибавила:

– Это изобретение века. Так мы сможем избежать трагедий. Чем люди беднее, тем больше они рожают детей, тем больше они друг на друга орут, тем больше они рожают детей. Ощущение, что дети – универсальное лекарство от всего. Я не знаю, зачем мать меня родила. Она не любила отца. И меня не любила. Но она забеременела и оставила ребенка, не успев поразмыслить о последствиях. А я, сколько себя помню, никогда особенно не хотела жить.

– Жаль, – пошутил я, – а я как раз собирался перерезать тебе горло. Теперь у меня никакой мотивации: не убивать же того, кто не хочет жить! Это не интересно.

– Клянусь, в какой-то момент я предположила, что вы можете оказаться убийцей. Я подумала: забавно было бы столкнуться с маньяком именно в тот момент, когда хочешь покончить с жизнью.

– Не могу поверить в то, что ты совсем не хочешь жить.

– На природе я порой вновь чувствую смысл, но в городе я часто думаю о самоубийстве.

– Ты уже пыталась?

– Нет, я недостаточно себя люблю, чтобы оказать себе такую услугу. Скажите, а кто эти пропавшие девушки?

– Девчонки с факультета архитектуры.

– Я с литературного, вряд ли мы виделись. Они хиппи?

– На вид?

– Да.

– Да нет, вполне традиционного вида девочки.

– Я знаю многих девушек, которые, несмотря на свой традиционный облик, перешли на сторону хиппи. Вопрос выживания. Консервативные семьи не дают своим отпрыскам дышать, поэтому им приходится сбегать. Наши старики думают: раз они выиграли войну, их пример неоспорим. Но я презираю их модель семьи, труда, церкви, Родины! Как можно гордиться тем, что ты американец, после идиотизма во Вьетнаме, в Южной Америке, в Африке? Как только появляется кто-то со здравыми идеями, его топят, объявляют коммунистом. Америка – рай тупых задниц, лицемеров…

– Если ты не заткнешься – пойдешь дальше пешком.

Она сильно возбудилась и понимала это.

– Вы ведь из Вьетнама, правда?

– С чего ты взяла?

– Я способна отличить человека, который убивал, от человека, который никогда не убивал. Вы напряжены, как человек, которого вынудили кого-то убить, как человек, который никогда не оправится, никогда не преодолеет чувства вины. Знаете, я вас понимаю: наши отцы убивали, но у них была своя мораль. А убивать во Вьетнаме – это другое: эти убийства нельзя оправдать. Вы не любите людей, потому что люди не хотят вас оправдывать, не хотят вас чтить. Но я, знаете, я прощаю вас!

Я бы ее убил, честное слово. В глазах Дигана и Дала я был кем-то другим. Я изо всех сил старался поразить их своим интеллектом, словно собственных родителей. И вдруг замарашка Сюзан вернула меня к подлинному Элу Кеннеру. Я бы убил ее и бросил в кусты, которые растут вдоль дороги и где заблудится даже бродячая собака. Однако это желание убийства относилось к числу тех, что никогда не воплощаются в реальность. Она знала, что я убийца, но она не дорожила своей проклятой жизнью и веселилась, глядя на меня. Мужчина, который хочет убить, но не осмеливается, и женщина, которая хочет умереть, но не осмеливается, – вдруг увидели вдали кусочек океана. Честно говоря, я не представляю, кому охота убить таких депрессивных дамочек.