На набережной приверженцы здорового образа жизни бегали трусцой в спортивных костюмах и выгуливали собак. Я сел в машину на Бич-стрит и поехал в участок. Диган только что пришел. Арест Макмаллана позволил ему немного расслабиться и привести себя в порядок. Зато меня он нашел уставшим и выразил искреннее беспокойство.

– Наверное, всё из-за того, что я почти не сплю, – ответил я.

– У тебя есть причины не спать?

– Может быть, и нет. Но факт остается фактом.

Он похлопал меня по плечу.

– Когда будешь каждую ночь ложиться рядом с моей дочерью, бессонницу как рукой снимет. Нет лучшего лекарства для сна, чем женщина. Как расследование?

– Я обнаружил следы девушек в одном сообществе хиппи на севере Сан-Франциско. Либо они решили в принципе там не задерживаться, либо скоро туда вернутся. Там непросто проводить расследование: хиппи укрывают дезертиров и молчат как рыбы. При виде меня они тут же понимают, что я чужой.

– Теперь ты специалист по исчезновениям студенток. Успокоил господина Дала?

– Да, если можно так сказать. Родители отреагировали очень отрицательно: они думали, что знают свою дочь.

– Это понятно. По крайней мере, теперь Дал перестанет названивать мэру, а то он мне все нервы истрепал. Не знаю, что я сказал бы, если бы Венди перешла на сторону хиппи. Думаю, когда вы поженитесь, этот вопрос можно будет закрыть. Кстати, насчет свадьбы. Мы об этом никогда не говорили, Эл, но какую религию ты исповедуешь?

– Католическую.

Диган широко улыбнулся.

– Католическую? Черт возьми, это прекрасно! Знаешь, меня обычно мало интересуют такие вещи. Я хожу в церковь, хоть и не верю толком, но мои бабушка с дедушкой – они с юга Ирландии, и меня бы напрягало, если бы… в общем, ты католик, я рад. Хорошо…

– Венди вам не рассказала о том, как мы договорились?

– Нет… Венди мне далеко не всё рассказывает о вас. Кстати, пропали еще студентки…

Он порылся в бумагах на своем столе, напоминающем Иерусалимский храм после сожжения, и протянул мне три листка.

– Ничего особенного. Но хорошо бы, чтобы ты занялся…

Он положил ноги на стол и поглядел в окно.

– Я допрашивал Макмаллана. Никогда в жизни не видел таких психов. Я говорил с его матерью. Она утверждает, что до смерти лучшего друга Макмаллан был блестящим уравновешенным мальчиком. А после смерти друга он замкнулся в себе и стал сходить с ума до такой степени, что родители решили поместить его в психиатрическую больницу. Парня полечили и выпустили. Но нескольких минут разговора достаточно, чтобы понять: этот человек совершенно сумасшедший. Семьи погибших даже не увидят его на электрическом стуле.

– Почему?

– В Калифорнии принят мораторий на смертную казнь. Думаешь, Макмаллан родился убийцей?

Я глубоко задумался: вопрос того стоил.

– Думаю, процент людей, рождающихся убийцами, ничтожен. Остальные просто хотят расквитаться с обществом за пережитую боль. И когда я говорю «общество», я имею в виду в особенности семьи. Семья – рассадник преступности. Вместо того чтобы говорить о том, каким удивительно нормальным был Макмаллан, лучше бы его мать рассказала, что привело его к срыву, как семья боролась с его гомосексуальностью, как его жестоко подавляли и как, в конце концов, он выплеснул свой гнев и свою неудовлетворенность, вскрыв животы бедным девушкам, словно собственной родительнице. Из сотни людей с теми же проблемами около шестидесяти справляются при помощи алкоголя и наркотиков. Около тридцати восьми человек кончают жизнь самоубийством. И еще двое становятся серийными убийцами. Всё просто.

– Надеюсь, что второй негодяй будет убивать в другом штате. Калифорния уже достаточно настрадалась.

Дигана вызвали на место заурядного преступления: муж избивал жену, и та пустила ему пять пуль в лоб. Видимо, несчастная страдала долго – иначе и одной пули хватило бы. Перед уходом Диган пригласил меня на ужин в субботу вечером.