Таким образом, благодаря странному стечению обстоятельств, я за весьма короткий срок оказался гораздо ближе к немецким подводникам, чем мы могли рассчитывать с Милой. Когда мы встретились в первый раз после моего подключения к сети, она пробыла со мной немногим больше минуты и мгновенно исчезла, убедившись, что все в порядке. Следующая наша встреча была более продолжительной. Тем не менее на всем ее протяжении она сохраняла непроницаемую холодность, предназначенную для того, чтобы защитить ее от меня и меня от нее. Мы говорили об Агате, которая вскоре должна была присоединиться ко мне в роли третьей официантки. Неожиданно быстрый и тесный контакт, возникший у меня с подводниками, делал ее присутствие менее необходимым. По крайней мере, так думал я. Мила же считала иначе. Она стремилась все время увеличивать количество осведомителей. На это я заметил, что в таком случае возрастает и степень риска. В особенности это касалось Агаты, создания простодушного и плохо подготовленного. Тем не менее Мила оборвала меня в своем обычном стиле:

— Мы организуем настоящую облаву. В действии должно находиться как можно больше наших агентов. Несмотря на возрастание степени риска. Наше начальство начинает беспокоиться. Подлодки необычно долго остаются на базе. Похоже, что готовится какая-то крупная операция. Нашим людям, которые занимаются снабжением базы продовольствием, стало очень трудно получать информацию. Работников французского интендантства немцы все чаще и чаще заменяют своими людьми. И вам придется заполнять возникающие пробелы. Не забывайте, что каждый конвой союзников, добирающийся до Англии или Северной Африки, приближает дату высадки в Европе. В этой схеме вам отведено исключительно важное место.

Она говорила со мной так, как говорит командир батальона с крыши бронетранспортера, когда хочет ободрить своих бойцов. И я, разумеется, отвечал ей как образцовый исполнитель. На этом все у нас и заканчивалось. С разбитым сердцем я смотрел ей вслед, подавленный ее холодностью, проявляющейся с каждой новой встречей все более явно. После ее ухода у меня оставалось чувство острой печали. Я понимал, что существую для нее только как ячейка сети, к которой мы вместе с ней принадлежали. Но чем недоступней она казалась мне, тем сильнее я любил ее.

Агата добралась до нашей таверны в пятницу вечером. Ее появление вызвало заметное волнение среди посетителей заведения, привыкших к невзрачным официанткам, швырявшим кружки с пивом на столы с той же грацией, с которой бомбардировщик освобождается от своего груза над вражеской территорией. На ее лице постоянно светилась улыбка человека, к которому судьба всегда благосклонна и которого везде ждет удача. Искреннее участие к окружающим резко контрастировало с тупым усердием таможенных чиновников, характерным для двух прежних официанток. Эти развратницы уставились на новенькую с таким злобным видом, что я испугался, как бы ее не начали третировать так, что она могла проговориться о мотивах ее поступления на работу в наш бар. У Агаты не было ни достаточно гибкого ума, ни умения вести двойную жизнь, почему я и не сказал ей всей правды. Она сняла с помощью нашей сети Сопротивления комнату в соседней деревне. Ей также полагалась небольшая ежемесячная сумма на текущие расходы. Она считала, что эти деньги идут из специального фонда маршала Петена. Чтобы успокоить ее квартирную хозяйку, постоялице даже раздобыли портрет защитника нации во весь рост, который она и повесила в своей комнате.

В итоге ее появление в баре оказалось неудачей. Ее многообещающие формы и простодушие могли спровоцировать желание, но отнюдь не склоняли к откровенности жаждущих. Поэтому я решил несколько изменить диспозицию наших сил. Я посоветовал Агате не распыляться на всех посетителей таверны, а постараться добиться устойчивой связи, желательно, с каким-нибудь юным лейтенантом. У нее так и получилось с пухленьким блондином, входившим в команду Динозавра. Это не сильно обогащало нас новой информацией, поскольку у меня и без того были достаточно доверительные отношения со всей командой. Но завоевывать внимание офицера с другой подлодки было уже поздно.

Так проходили неделя за неделей. Появлялись новые экипажи, потом исчезали, но мы не могли получить никаких сведений для передачи в центр. Размах попоек подводников постепенно возрастал. Отчаяние, заставлявшее их все энергичнее закладывать за галстук, регулярно приводило их в туалет, где они избавлялись от выпитого и съеденного. Я находил их там, прислонившихся к стенке; изо рта у них тянулась струйка рвотной массы, покрывавшей грудь, увешанную боевыми наградами. Нередко мне приходилось помогать распихивать их по машинам, которые присылали с базы за наиболее высокими чинами. По дороге на базу они обгоняли вереницу рядовых подводников, которые развлекались тем, что дружно мочились с высоких откосов на проезжавших мимо офицеров. Последние обычно ограничивались кислыми улыбками, если, конечно, до них доходило происходящее. Да и как можно наказать осужденных на смерть?

Однажды поздно вечером, когда мы уже собирались закрываться, повар незаметно показал мне, что хочет что-то сообщить. Я подождал, пока управляющий и обе дурехи отвлекутся, а затем незаметно проскользнул на кухню. Повар был взволнован, словно ребенок, впервые выигравший приз ярмарочной лотереи. Он получил информацию от службы снабжения базы подлодок. Одна субмарина должна покинуть базу послезавтра еще до восхода солнца.

Мы узнали эту новость в воскресенье, а я должен был встретиться с Милой только в среду. Вернувшись к себе, я долго не мог уснуть. У меня были полномочия поднять тревогу, но эта процедура не вызывала у меня удовольствия. Рано утром я решил, что наша сеть должна быть продублирована, как системы управления самолетом. И я отправился на явку, куда меня направили в тот день, когда я впервые появился в городе. Я сказал хозяину бистро, что должен срочно встретиться с высокой девушкой, которая заходила в бар в день моего появления. Назначив время встречи, я скрылся в своем убежище. Ожидание напомнило мне самое начало моей подпольной жизни, когда много дней подряд ничего не происходило, но я должен был постоянно находиться в состоянии готовности. Я лег на постель, заложив руки за голову и уставившись в потолок. Не имея возможности заняться чем-либо, кроме размышлений, раньше в такие часы я думал о женщинах. Все равно, о ком, о любой женщине, способной пробудить мое воображение, колебавшееся между инстинктом самца и общечеловеческой потребностью в привязанности. Но теперь, подобно испорченным часам, у которых стрелки застыли на циферблате, я мог думать только о Миле. Когда-то считавший, что женщины — всего лишь существа с изящными формами, но пустые внутри, теперь я неотступно думал об одной из них, о нематериальном создании, неотступно тревожившем мои сны. Похоже, такое возможно лишь в том случае, когда тобой прочно завладела настоящая любовь.