Дождливым осенним днем в деревню Яскино под Смоленском пришли немецкие солдаты. Они окружили деревню и согнали жителей на площади. Потом отобрали всех мужчин и расстреляли за околицей. Мужчин — это громко сказано; к тому времени в деревне остались лишь глубокие старики и подростки. Их тела лежали в грязи, вокруг страшно выли женщины, а деревня пылала, подожженная с трех концов.

В деревне Починок, стоявшей неподалеку, плакать было некому. Немецкие каратели загнали всех жителей в помещение правления колхоза, подперли двери кольями и подожгли. Старики и старухи, женщины и дети метались в огне; жуткий крик сжигаемых заживо людей разносился окрест, каратели бесстрастно смотрели на дело своих рук, и лишь небо плакало о погибших.

Много лет спустя командующий 9-м армейским корпусом генерал пехоты Герман Гейер, описывая боевые действия своих частей под Смоленском, между прочим заметит: «Вообще трудностей с населением не возникало, так как мы своевременно издали строгие приказы».

Эти слова — квинтэссенция истребительной политики, проводившейся нацистами по отношению к населению оккупированных областей.

С самого начала войны немецким войскам было разрешено совершать любые преступления против жителей оккупированных территорий. Одним параграфом указ «О военном судопроизводстве» освободил немецких военнослужащих от ответственности за убийства и изнасилования; другим лишил всяких прав оказавшихся под оккупацией советских граждан. Теперь их можно было произвольно расстреливать за любой реальный или мнимый проступок.

После начала войны германское командование стало выражаться еще более откровенно. «У тебя нет сердца и нервов, на войне они не нужны, — говорилось в одном из обращений к солдатам вермахта. — Уничтожь в себе жалость и сострадание — убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик — убивай, этим ты спасешь себя от гибели, обеспечишь будущее твоей семьи и прославишься навеки».

Неудивительно, что с первых же дней войны войска вермахта проявляли должную беспощадность по отношению к мирному населению. «Захват сел и городов обычно начинается с постройки виселиц, на которых германские палачи убивают первых попавшихся под руку мирных жителей. При этом фашисты оставляют виселицы с повешенными на много дней и даже на несколько недель. Так же они поступают с теми, кого расстреливают на улицах городов и сел, оставляя трупы по многу дней неубранными», — доносила в Москву партизанская разведка. А один из германских генералов в докладе командованию так объяснял действия своих подчиненных:

«Немецкий солдат не может рассматривать обитателей этой страны как равных… С этим связаны частые пожары и разрушения в городах — слишком частые и слишком обширные, по сравнению с Польшей и Францией» 346 .

Действительно: человек не может рассматривать животных как равных, а советские недочеловеки — это почти что животные. «Письма, доходящие до нас с фронта, — вещали радиоприемники по всей Германии, — свидетельствуют, что в этой борьбе на Востоке не один политический строй сражается против другого, не одно мировоззрение против другого, а культура, цивилизация и человеческое достоинство борются против дьявольских принципов недочеловеков».

Впрочем, что — животные! Русские гораздо омерзительнее. Под Херсоном осколком артиллерийского снаряда была убита собака командира разведывательного батальона лейбштандарта СС штурмбаннфюрера Мейера. За свою собаку Мейер отомстил как за истинного арийца: согнал свыше тридцати местных жителей на площадь и лично их расстрелял. Разве собака арийца не ценнее русских свиней?

Проходя через деревню близ Велижа, солдаты одного из подразделений 11-го полка 14-й моторизованной дивизии решили немного развлечься. Под командованием своего обер-лейтенанта они согнали из ближних домов жителей, в том числе женщин и детей, и бросили их в реку. В тех, кто не тонул, бросали камнями, в тех, кто пытался уплыть, — стреляли. Не уцелело никого.

Под Брянском, увидев наступающих немцев, население деревни Большая Березка спряталось в лесу. Им было приказано возвратиться. «150 стариков, женщин и детей возвратилось домой. После этого согнали их в колхозные амбары, перекололи всех штыками и перебили прикладами. 11 детей в возрасте 12–13 лет закопали живыми в землю».

Когда немцы ворвались в город Остров, они развлекались расстрелами мирных граждан. «Немцы согнали несколько десятков женщин и детей на огород и неожиданно стали расстреливать их из автоматов, — рассказывал позднее пробившийся к своим офицер Чеботарев. — Затем туда же привели еще двадцать пять женщин и тоже расстреляли их. Все это я видел своими глазами, находясь в укрытии возле этого огорода».

Солдаты, развлекавшиеся под Велижем, Брянском и в Острове, и многие сотни тысяч, подобных им, были нацистской расой господ. «Мы создадим человека нового типа, расу господ и породу вице-королей», — сказал по этому поводу Гитлер и, словно спохватившись, добавил: «Естественно, не может быть и речи об использовании людей этого типа на Западе!» Оговорка эта была весьма важной: раса господ на Востоке творила такие преступления, что, сотвори они хоть что-нибудь, отдаленно похожее на Западе, этот ужас европейцы запомнили бы навсегда.

Когда фронт уходил вперед, жителям оккупированных районов могло поначалу показаться, что самое страшное уже позади. Части вермахта уходили дальше, и можно было надеяться на то, что все произошедшее — массовые изнасилования, расстрелы и грабежи — были лишь неизбежными на войне эксцессами. Что на смену военному хаосу придет какой-никакой, а порядок.

Порядок действительно пришел — но это был нацистский порядок.

Согласно предвоенным разработкам вся полнота военной и оккупационной власти на захваченных советских территориях вначале передавалась армейскому командованию. Командующие оперативным тылом групп армий назначались лично фюрером и действовали в соответствии с его директивами, переданными через начальника штаба ОКВ. Их обязанности заключались в обеспечении безопасности оккупированной территории.

Нацисты расстреливают мирных жителей в Каунасе.

Одним из этих людей стал генерал пехоты Карл фон Рок, возглавивший оперативный тыл группы армий «Юг». 14 июля он издал приказ, согласно которому всех мужчин на оккупированной территории следовало заключать в лагеря для военнопленных.

«Военнослужащих Красной Армии, которые в гражданской одежде бродят по дорогам боевых действий и прежде всего шатаются в больших городах, необходимо задерживать… С пойманными следует обращаться как с военнопленными… Там, где гражданские лица отрицают свою принадлежность к Красной Армии, с ними следует обращаться как с партизанами» 354 .

Подход был таков: если пойманный мужчина призывного возраста не признавал себя солдатом Красной Армии, его расстреливали как партизана; если признавал — бросали в лагерь. Впрочем, многие германские генералы в приказах высказывались гораздо более откровенно, чем фон Рок. «Всех мужчин, способных носить оружие, задерживать и отправлять на сборные пункты военнопленных», — приказывал командир 18-й танковой дивизии генерал-майор Вальтер Неринг. Благодаря этому новшеству число военнопленных в отчетности ОКВ постоянно росло, вызывая восторг у геббельсовских пропагандистов. Невозможно подсчитать, сколько мирных жителей было загнано в лагеря военнопленных; однако только в одном Минском лагере на 100 тысяч пленных солдат и командиров, по немецким данным, приходилось 40 тысяч гражданских «в возрасте от 15 до 50 лет». А всего за шесть месяцев сорок первого года, насколько можно судить по косвенным данным, в лагеря для военнопленных было брошено более миллиона гражданских лиц, большинство которых там и погибло.

Таковы были первые действия оккупационных властей.

Однако поначалу не все офицеры вермахта понимали, что на Востоке ведется особая, истребительная война. Поэтому в первые месяцы явочным порядком распространилась практика, в корне расходившаяся с указаниями из Берлина. Военные коменданты на местах стали отпускать попавших в лагеря мужчин, если за теми приходили их жены или родственники; при этом порою отпускали не только гражданских, но и красноармейцев, которым повезло попасть в плен в родных местах.

Кроме того, в некоторых оккупированных районах вместо поголовного заключения в лагеря всех трудоспособных мужчин были применены более дифференцированные подходы. Например, командующий 26-м армейским корпусом генерал Альберт Водриг распорядился разделить население на подведомственной ему территории по трем категориям.

В первую входили государственные и партийные деятели, члены местных и районных Советов народных депутатов и «лица, внесенные в списки партизан». При выявлении их немедленно расстреливали.

Во вторую категорию входили коммунисты, комсомольцы, председатели колхозов и совхозов, «лица, не имеющие постоянного места жительства», лица, которые скрывают хозяйственные ценности и призывают к неподчинению оккупационным властям. Их ждал концлагерь.

К третьей категории относились жители, которые «открыто проявляли пассивное сопротивление», уклонялись от принудительных работ или участвовали во встречах и собраниях. По отношению к ним применялись «арест и избиение», в случае повторного задержания — заключение в концлагерь.

Однако вскоре подобные проявления сомнительного гуманизма были пресечены, а немецкие войска получили приказ от изоляции наиболее активной части советского населения в лагерях перейти к акциям уничтожения.

Приказ был получен от высшего военного командования. Ровно через месяц после вторжения в Советский Союз фельдмаршал Кейтель подписал директиву, касающуюся населения оккупированных территорий. «Войск, выделенных для несения службы охраны в занятых восточных районах, — писал Кейтель, — хватит для выполнения задач лишь в том случае, если всякое сопротивление будет ликвидироваться не путем судебного наказания виновных, а распространением со стороны оккупационных властей такого страха и ужаса, который отобьет у населения всякое желание противодействовать… Командующие должны изыскивать средства для обеспечения порядка в охраняемых районах, не запрашивая новых охранных частей, а. применяя соответствующие драконовские меры».

Еще через два дня штаб ОКХ конкретизировал эти указания. Командующие войсками тыла групп армий получили специальные указания об обращении с гражданским населением и военнопленными.

«Большое расширение оперативного пространства на Востоке, коварство и своеобразие большевистского противника, особенно на чисто русских территориях, уже с самого начала требует обширных и эффективных мер, чтобы управлять занятой территорией и использовать ее.

Стало известно, что не везде еще действуют с нужной строгостью. Частично это объясняется недостаточной еще до сих пор обученностью вновь привлеченных и используемых учреждений и войск…

Необходимое быстрое умиротворение страны возможно достичь только в том случае, если всякая угроза со стороны враждебно настроенного гражданского населения будет беспощадно пресечена. Любая снисходительность и нерешительность — это слабость, представляющая собой опасность…

Там, где возникает пассивное сопротивление или же где при завалах дорог, стрельбе, нападениях и прочих актах саботажа сразу обнаружить виновных и указанным образом покарать их не удается, следует незамедлительно прибегать к коллективным насильственным мерам на основании приказа офицера, занимающего служебное положение командира батальона и выше. Категорически указывается на то, что предварительный арест заложников для предотвращения возможных незаконностей не требуется. Население отвечает за спокойствие на своей территории без особых предупреждений и арестов…

Всякая поддержка или помощь со стороны гражданского населения партизанам, бродячим солдатам и т.д. точно так же карается, как партизанщина.

Подозрительные элементы, которые не уличены в тяжких преступлениях, но по своим убеждениям и поведению представляются опасными, должны быть переданы оперативным группам, то есть отрядам полиции безопасности и СД. Передвижение гражданских лиц без соответствующих пропусков следует прекратить» 359 .

Практически одновременно схожую директиву под названием «Основные задачи по прочесыванию и контролю в заболоченных местностях» выпустил и рейхсфюрер СС. «Если население с национальной точки зрения враждебно, а в расовом и человеческом отношении неполноценно или даже, как это бывает в местах среди болот, состоит из осевших там преступников, которые, возможно, поддерживают партизан, то все они подлежат расстрелу», — указывал Гиммлер.

Таким образом, и использовавшиеся для охраны тыла части вермахта, и подразделения СС получили одну и ту же задачу — расстреливать как можно больше народу. Неудивительно поэтому, что солдаты вермахта и эсэсовцы тесно сотрудничали. В белорусском городе Августове, например, расстрелы проводились совместно: кроме эсэсовцев к ним привлекался разведотряд 87-й пехотной дивизии. Ефрейтор Фриц Гойзелер вспоминал: «Как-то за один день было расстреляно 269 человек. Это были белорусы, русские, евреи и поляки, в том числе 14 женщин и девушек. Приговоренные к смерти группами по 25 человек подводились ко рву… и их по двое расстреливали… Если кто-нибудь еще оставался жив, то его доканчивали эсэсовцы».

Штаб ОКХ сетовал на «недостаточную обученность войск», из-за которой оккупационные части порою не проявляли должной свирепости. Поэтому для солдат использовавшихся в тылу частей вермахта начали проводиться специальные курсы, где им разъясняли принципы деятельности на оккупированных советских территориях. «На курсах, — рассказывал старший ефрейтор вермахта Рецлав Рейнград, — было даже организовано несколько лекций руководящих работников германской тайной полевой полиции, которые прямо утверждали, что народы Советского Союза, и в особенности русские, являются неполноценными и должны быть в подавляющем большинстве уничтожены, а в значительной своей части использованы в качестве рабов. Эти указания исходили из политики германского правительства в отношении народа оккупированных территорий, и надо признать, что в практической работе каждым военнослужащим германской армии, в том числе и мною, неуклонно выполнялись».

Впрочем, летом сорок первого основные усилия СС и охранных частей вермахта были отвлечены на уничтожение военнопленных и евреев; очередь населявших оккупированные земли русских, белорусских и украинских недочеловеков еще не пришла.

Проводившиеся акции уничтожения местного населения носили пока не столько массовый, сколько целевой характер: уничтожались граждане, в чьей преданности советской власти не приходилось сомневаться.

Впрочем, даже те, кто к советской власти особых симпатий не испытывал, скоро начинали понимать, что немцы относятся к ним как к каким-то животным. Поступки оккупантов говорили яснее любой пропаганды. «Еще что не могу забыть, — рассказывала жительница украинского поселка Буков. — По улице идут двое детей, лет четырех и двух, сзади на бричке немецкий комендант. Дети отпрянули, но немец успел схватить маленького за ручки и со всего размаха бросил в придорожную канаву. Сломал малышу руку».

В центре Харькова нацисты убили 12-летнего мальчика. Мальчишка спрятал в сарае двух красноармейцев. Кто-то выдал, его пытали, отрубая по очереди пальцы. Сейчас на этом месте — мемориал, одну из могил которого называют «детской».

Мирные жители, повешенные гитлеровцами.

Шли грабежи: тыловые части не собирались отказываться от своей доли трофеев. «В г. Любани офицеры и солдаты бродят по домам местных жителей в поисках патефонов и швейных машин, проявляя к их розыску особое рвение, — докладывала в Центр советская разведка. — Награбленные вещи отправляют посылками в Германию». Грабили даже в относительно лояльных к оккупантам прибалтийских республиках; там масштабы грабежа оказались настолько велики, что даже встревожили начальника генштаба сухопутных войск. Гальдер записал в дневнике: «Полковник Галль (начальник штаба первого военного округа) явился для доклада… Он сообщил о весьма прискорбных фактах грабежей, производимых немецкими солдатами в Литве, и об отправке ими добытых таким образом „трофеев“ домой».

«Местное население, — докладывала партизанская разведка, — стонет от непосильного грабежа оккупантов. Передовые части, проходя через населенный пункт, иногда местным крестьянам (дер. Ивановское Калининская область) раздают кооперативное имущество, но вторые эшелоны, идя за первыми, это все отбирают. У населения дер. Поповка, Ореховка немцы забрали скот, теплую одежду, белье, и это не как единичный факт, а как массовое… То первое впечатление, которое воспроизвели немцы на местное население, как „хороших“, исчезает как миф».

Продолжались изнасилования; правда, и они приобрели организованный характер. Из мест дислокации частей вермахта время от времени в окрестные населенные пункты отправлялись «охотничьи экспедиции». «Мы отправились в село Рождествено близ Гатчины, — рассказывал служивший на Северском аэродроме рядовой Петер Шубер. — У нас было задание: привезти девушек господам офицерам. Мы удачно провели операцию, оцепив все дома. Мы набрали полный грузовик девушек. Всю ночь девушек держали господа офицеры, но утром выдали их нам — солдатам».

В крупных городах организовывались стационарные бордели. Это было стандартной практикой вермахта. «Были солдатские бордели, „пуффы“ назывались, — вспоминал штурмбаннфюрер СС Авенир Беннигсен. — Почти на всех фронтах. Девчонки со всей Европы, всех национальностей, изо всех лагерей собраны. Кстати, непременной принадлежностью немецкого солдата и офицера были два презерватива, которые регулярно выдавались в армии». Но если в европейских странах бордели вермахта комплектовались более или менее добровольно, то на советской земле оккупанты подобной деликатности проявлять не собирались. Девушек и женщин для немецких солдат по большей части собирали насильно — сцены, которые навсегда запомнили оказавшиеся под оккупацией люди. В Смоленске, к примеру, женщин тащили за руки, за волосы, волокли по мостовой — в офицерский бордель, организованный в одной из гостиниц. В случае отказа остаться в публичном доме следовал расстрел.

После того как войска Красной Армии выбили немцев из Керчи, взглядам красноармейцев предстало страшное зрелище: «Во дворе тюрьмы была обнаружена бесформенная груда изуродованных голых девичьих тел, дико и цинично истерзанных фашистами». Много позже благополучно избежавший возмездия фельдмаршал фон Манштейн, чьи войска так хорошо отметились в Керчи, в мемуарах напишет, что он-де препятствовал преступлениям подобного рода и даже приговорил к смерти двух солдат, изнасиловавших и убивших старую женщину. Подобное заявление трудно квалифицировать иначе как циничное издевательство.

Впрочем, тыловые войска не брезговали и децентрализованным насилием. В городе Тихвине Ленинградской области старшеклассницу М. Колодецкую, раненную шальным осколком, привезли в госпиталь. Госпиталь находился в бывшем монастыре; расположившиеся там немецкие солдаты не могли пропустить такого удачного случая. Как впоследствии показали свидетели, «несмотря на ранение, Колодецкая была изнасилована группой немецких солдат, что явилось причиной ее смерти».

К осени сорок первого года оккупационный террор усилился. Ознакомившись с настроениями местного населения «вживую», а не по рассказам беглых белогвардейцев, немецкие власти пришли к очень неприятным для себя выводам. Какая там ненависть к большевизму! Какая там благодарность за избавление от советской власти! «Население высказывается очень сдержанно. Люди старшего поколения более доступны, и если они разговаривают один на один, выражают ненависть к старой большевистской системе… Самая опасная возрастная группа — 17–21 год. Она заражена на 99%, и ее следует вычеркнуть из списка живых…»

Сказано — сделано. 16 сентября фельдмаршал Кейтель подписал приказ о борьбе с партизанами.

«Меры борьбы с этим общим коммунистическим повстанческим движением, которые предпринимались до сего дня, оказались недостаточными. Теперь фюрер отдал приказы о том, чтобы мы вступали в действие повсеместно, прибегая к самым жестоким средствам, чтобы в кратчайший срок сокрушить это движение. Восстановить порядок может только такой путь, которому успешно следовали великие народы на протяжении истории распространения своего влияния.

Действия, предпринимаемые в этом деле, должны соответствовать нижеследующим общим указаниям:

a. Любые выступления против оккупационной германской власти следует рассматривать как проявление коммунистических происков вне зависимости от конкретных обстоятельств.

b. Для того чтобы задушить такие вылазки в зародыше, необходимо при первых же проявлениях применять самые суровые меры, с тем чтобы поддержать авторитет оккупационных сил. Кроме того, нельзя забывать, что в данных странах человеческая жизнь нередко ничего не стоит, и в целях запугивания населения мы можем проявлять совершенно необычайную жестокость…

Командующие войсками на оккупированных территориях должны проследить, чтобы об этих принципах были поставлены в известность без промедления все военные организации, которые имеют отношение к мерам против коммунистического повстанческого движения» 376 .

Верховное командование вермахта требовало «совершенно необычайной жестокости»; действия частей по охране тыла и вправду ужасали даже некоторых немецких офицеров. Проезжая через Старую Руссу, армейский хирург Ханс Киллиан увидел зрелище, поразившее его до глубины души. «На одном из перекрестков я невольно поднимаю глаза. На балконе дома в разодранных в клочья лохмотьях болтаются тела троих повешенных. Густель тоже заметил их. Судорожно вцепившись в руль, он продолжает вести машину. Отвратительная картина преследует нас по пятам. На каждом фонарном столбе мы обнаруживаем новых повешенных, со свернутой набок головой, с выпавшим языком. На нас смотрят сине-серые лица с остекленевшими глазами, устремленными в пустоту».

Порядок прежде всего: перед казнью нужно проверить прочность виселицы.

Виселицы стали непременной частью оккупационного пейзажа. Уже через несколько недель после захвата Одессы весь центр города был увешан телами казненных. «Хватали всех подряд. Людей вешали прямо на улицах, — рассказывала школьница Александра Стройна. — Проспект Мира, Привокзальная площадь, улица Ленина — везде на деревьях, на столбах висели казненные. Забрали и нашу маму».

В сотнях километрах севернее, в городе Пушкине, некогда звавшемся Царским Селом, казненные висели на каждом перекрестке. Жители оккупированного города, пробиравшиеся по улицам, могли видеть таблички на шеях повешенных. На табличках излагалась вина казненных перед германской империей. «Повешен как шпион». «За содействие партизанам». «Он был коммунист». «Это жид». В прилегающих к величественному Екатерининскому дворцу парках расстреливали евреев — восемь сотен мужчин, женщин и детей. Неевреев убивали повсюду. Всего из сорока тысяч довоенного населения Пушкина за два года оккупации нацисты уничтожили 18 368 человек.

Когда части 35-й пехотной дивизии проходили через Волоколамск, солдаты увидели шесть повешенных: четверых мужчин и двух девушек. «Лейтенант Шварц приказал остановиться и выстроил нас полукругом вокруг повешенных. Он сказал нам: эти партизаны будут висеть здесь, пока не сгниют, — вспоминал рядовой Эдмунд Беднарик. — Унтер-офицер Пельц забавлялся тем, что раскачивал трупы двух девушек, отпуская похабные остроты».

Комендантский час тоже многим стоил жизни. «Всю ночь слышались выстрелы то тут, то там, — вспоминал один из жителей оккупированного Киева. — Бабка видела на Бессарабке убитую молодую женщину — с остекленевшими глазами, она лежала поперек тротуара, все ее обходили. Говорили, что вечером она спешила домой после наступления комендантского часа, ее застрелил патруль и оставил лежать, чтобы все видели».

Однако немецкое командование требовало еще большей жестокости. 10 октября командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау издал приказ «О поведении воинских частей на Востоке».

Документ этот заслуживает обширного цитирования.

«Основной целью похода против еврейско-большевистской системы является полный разгром их окруженных сил и искоренение азиатского влияния на европейскую культуру.

В связи с этим перед воинскими частями ставятся задачи, выходящие за пределы прежних солдатских задач. На Восточном фронте солдат является не только воином по правилам военного искусства, но и носителем немецкой идеи и мстителем за зверства, причиненные немцам и родственным им народам. [….]

Борьба с врагом в тылу ведется пока с недостаточной серьезностью. Все еще продолжают квалифицировать коварных, жестоких партизан и развратных женщин как военнопленных. Все еще продолжают рассматривать одетых в полугражданскую и гражданскую одежду вооруженных подростков и бродяг как порядочных солдат и помещают их в лагеря военнопленных. [….]

Выдача питания местному населению и военнопленным, которые не работают на пользу германской армии, войсковыми кухнями является ошибочной человечностью. [….]

Если устанавливается, что в тылу армии действуют партизаны, то необходимо действовать драконовскими методами. Это нужно распространить также на мужское население, которое могло бы причинить вред. [….]

Прежде всех политических задач в будущем немецкий солдат должен выполнить две следующие задачи.

Первое. Полное уничтожение большевистского ложного учения, большевистского государства и его вооруженных сил.

Второе. Беспощадное искоренение коварства и зверства и тем самым охранение жизни немецких вооруженных сил в России.

Только так мы разрешим нашу историческую задачу и освободим раз и навсегда немецкий народ от азиатско-еврейской опасности» 384 .

Как видим, фон Рейхенау призывал к еще большей жестокости и в первую очередь к безусловному расстрелу всех подозрительных, даже если это заведомо гражданское население. Следует обратить внимание также на слова о «развратных женщинах»; этот пункт де-факто легализовывал изнасилования с последующим убийством.

Приказ вызывал нешуточный резонанс в военном руководстве Германии. Уже через два дня непосредственный начальник фон Рейхенау, командующий группой армий «Юг» генерал-фельдмаршал фон Рундштедт ознакомил с ним всех подчиненных ему командующих армий и корпусов, добавив, что он полностью согласен с содержанием приказа. Вот он, пример для подражания! Заметим — преступное распоряжение одобрил тот самый фельдмаршал фон Рундштедт, который двумя годами раньше в Польше активно препятствовал действиям эсэсовцев. В самом деле: там были хоть и славяне, а все же европейцы, а здесь… «Русские — только для уничтожения».

Приказ фон Рейхенау был введен в действие и в других армиях. Командующий 18-й армией фельдмаршал фон Кюхлер, командующий 17-й армией генерал-полковник Гот и командующий 11-й армией генерал-полковник фон Манштейн переиздали его для своих частей. Командующий 51-м армейским корпусом генерал пехоты Георг Рейнгардт распорядился, чтобы положения этого приказа «обязательно были вручены каждому солдату», а генерал Гот, обосновывая необходимость людоедского приказа, писал:

«Поход на Восток должен закончиться иначе, чем, например, война против французов. В это лето нам становится все яснее, что здесь, на Востоке, борются друг против друга два внутренне непреодолимых воззрения: германское чувство чести и расы, многовековое немецкое воинство против азиатского типа мышления и примитивных инстинктов: страх перед кнутом, пренебрежение нравственными ценностями, уравнивание по низшим, пренебрежение своей не представляющей ценности жизнью.

Сильнее, чем когда-либо, мы верим в исторический поворот, когда к немецкому народу в силу превосходства его расы и его успехов перейдет управление Европой. Яснее сознаем мы наше призвание спасти европейскую культуру от азиатского варварства. Теперь мы знаем, что нам предстоит бороться с озлобленным и упорным врагом. Эта борьба может закончиться только уничтожением той или другой стороны; никакого соглашения быть не может.

…Для этого мы боремся и трудимся» 388 .

Еще через две недели положения приказа «О поведении воинских частей на Востоке» были распространены на все действующие на Восточном фронте войска.

Фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау. Его приказы, призывавшие к массовому уничтожению советских граждан, стали образцами для всего вермахта.

Рейхенау, однако, не успокаивался и призывал своих подчиненных к новым свершениям.

«Солдаты 6-й армии! Вы должны стать мстителями в организованной борьбе с бессовестными жестокими убийцами. Для этого необходимо, во-первых, оставить свою беспечность в этой коварной стране и, во-вторых, использовать такие средства уничтожения убийц, которые нам несвойственны и никогда не применялись немецкими солдатами против вражеского населения.

Поэтому я приказываю:

1) Все захваченные партизаны обоего пола в форме или гражданской одежде подлежат публичному повешению. Любое сопротивление при допросе или при транспортировке пресекать самым жестоким образом.

2) Все деревни и хутора, в которых скрывали или снабжали партизан, надлежит путем конфискации продуктов, поджога домов, расстрела заложников и повешения соучастников наказать, в случае если не будут представлены убедительные доказательства сопротивления жителей против партизан и жертв с их стороны…

Страх населения перед нашими карательными мерами должен быть сильнее, чем страх перед партизанами.

3) Все войска, включая снабженческие и строительные, обязаны вести борьбу против партизан в случае их появления или обнаружения…

Обо всех мероприятиях, при которых уничтожено больше 10 партизан, докладывать мне лично. Я сохраняю за собой право награждать тех, кто отличился в борьбе с партизанами, и даю право командирам приравнивать представление к наградам за храбрость в борьбе с партизанами к представлению к наградам за подвиги в регулярных сражениях.

Фон Рейхенау, генерал-фельдмаршал» 390 .

Когда со всеми этими приказами ознакомились в СС, там были удовлетворены. «Вооруженные силы восприняли опыт полиции безопасности и их метод в борьбе против партизан», — с удовлетворением отмечалось в отчете айнзатцгруппы «А». Метод этот был весьма прост: он заключался в проведении массовых акций уничтожения.

Жестокость по отношению к местным становилась привычной. «Акции проходят везде одинаково, и к этой работе быстро привыкаешь, — вспоминал полицейский 105-го резервного батальона. — Повсюду сгоняют людей, потом их проверяют, спрашивают о партизанах, а всех подозрительных забирают. Чаще всего эти акции проходят безрезультатно, так как партизаны живут не в деревнях, а где-то в лесу».

Заложники, повешенные в Старой Руссе.

Для того чтобы понять, что стоит за этими бесстрастными строчками, следует обратиться к свидетельствам «другой стороны». Вот рассказ командира подразделения Красной Армии, попавшего в окружение и пробивавшегося к своим. Рассказ об ординарной трагедии, свидетелями которой стали «окруженцы».

«Подошли мы к Ольховке. А в это время там находилась группа фашистских карателей. Как потом выяснилось, предатель выдал командира партизанского отряда, который заночевал в своей родной семье. Командиру удалось бежать, но в руки палачей попали его жена и ребенок. Жену немцы начали пытать, издеваясь над ребенком. В конце концов палачи эту девочку закололи, а жена сошла с ума.

Как только узнал я об этом, немедля ударил всей нашей силой по селу и, честно говоря, за ребенка я ни одного из них не пощадил, побили всех до единого!» 393

Немецкий хирург Ханс Киллиан не видел убийства детей, однако и расстрелы так называемых «партизан» произвели на него не менее удручающее впечатление.

«Медленно Густель проезжает мимо бревенчатых домов. Вдруг мы замечаем группу эсэсовцев в плащах с автоматами и карабинами в руках. Они охраняют несколько русских мужчин, выстроенных в ряд с поднятыми вверх руками, лицом к стене. Я обращаюсь к одному эсэсовцу:

— Что здесь происходит? Кто эти люди?

— Партизанские свиньи, — раздается в ответ, — сейчас мы их уложим.

И парень ухмыляется так, словно все это доставляет ему удовольствие. К горлу подкатил комок. Я тороплю Густеля ехать подальше отсюда» 394 .

Гражданское население смотрело на происходящее с ужасом; казалось невероятным, что подобная жестокость вообще может существовать. В селе Агрофеновке Ростовской области каратели арестовали все мужское население от 16 до 70 лет и каждого третьего расстреляли. В деревне Басманово Смоленской области немцы «выгнали в поле более 200 школьников, прибывших в деревню на уборку урожая, окружили их и перестреляли. Большую группу школьниц они вывезли в свой тыл „для господ офицеров“.

Деревня Перелом Тосненского района в сентябре была оцеплена немецкими солдатами. Каратели собрали мужчин и начали их избивать, требуя выдачи партизан. Немцы приехали со списком деревни, в который были включены местные жители, ушедшие в партизаны, и коммунисты. Жен коммунистов жгли живьем в избах.

285-я охранная дивизия уничтожила полторы тысячи „партизан“; собственные потери составили 7 убитых и 11 раненых. 707-я пехотная дивизия за месяц расстреляла в Белоруссии 10 431 человек, потеряв при этом 2 человек убитыми и 5 ранеными. Части охраны тыла группы армий „Юг“ за такой же период расстреляли около 2,4 тысячи человек, потеряв 7 человек убитыми и 5 ранеными. Убивать безоружных женщин, стариков и детей — это так безопасно!

Казнь минских подпольщиков 26 октября 1941 года.

Многие деревни уничтожались полностью; на пепелищах кости мешались с золой, и лишь печные трубы напоминали о человеческом жилье, ставшем братским погребальным костром. Латвийская деревня Аудрины, жители которой помогали советским партизанам, была сожжена дотла, все ее жители, включая новорожденных детей и столетних старух, — расстреляны. Аудрины стали самой известной деревней, уничтоженной в ту пору; самой известной, но далеко не единственной. Если во Франции деревни при борьбе с партизанами стали сжигать лишь летом 1944 года, то на Восточном фронте это было тривиальным мероприятием, не вызывавшим у немцев особых эмоций. К концу сорок первого счет сожженных карателями деревень шел на сотни.

Мероприятия по массовому уничтожению мирного населения совпали по времени с главным итогом деятельности гражданских оккупационных властей — организованным ими страшным голодом.

По мере продвижения фронта на Восток на смену военной оккупационной администрации приходила гражданская. И если задача военной администрации по большому счету заключалась единственно в усмирении завоеванных территорий, то задача гражданских властей состояла в организации их эффективной эксплуатации. „Меня знают как жестокого пса. Поэтому меня и направили комиссаром Германии на Украину, — заявил назначенный рейхскомиссаром Украины Эрих Кох. — Наша задача заключается в том, чтобы, не обращая внимания на чувства, на моральное и имущественное состояние украинцев, выжать из Украины все. Господа, жду от вас абсолютной беспощадности в отношении всех туземцев, населяющих Украину“.

Когда на Западной Украине под Львовом подразделения организации Тодта, привлекая местное население к работам, начали было выплачивать рабочим мизерную зарплату, из Берлина последовал резкий окрик.

„Как я уже подробно разъяснил всем сотрудникам во время моей последней поездки, на русской территории действуют другие правила использования рабочей силы, чем в Западной Европе. Использование рабочей силы нужно главным образом осуществлять в порядке трудовой и гужевой повинности без вознаграждения. Рабочий за это получает скромное питание“ 402 .

Заставить людей работать на столь ужасных условиях было просто. На стенах комендатур висели грозные предупреждения: „Кто отказывается от работы, считается врагом германского государства и будет расстрелян“. Это были не шутки: когда в поселке Мизихеева Поляна под Краснодаром люди отказались выйти на лесоразработки, 207 человек были немедленно расстреляны. То же самое произошло и в Армавире. Еды, выдаваемой за такую работу, едва хватало на одного. Норма выдачи хлеба составляла 200–300 граммов на работающего члена семьи в сутки, а иждивенцам, в том числе и детям, выдавалось 100 граммов. Однако и эти нормы не соблюдались; вынужденные делить паек со своей семьей люди находились на грани голода.

Рейхскомиссар Украины Эрих Кох и Адольф Гитлер. Сам Кох рекомендовал себя как жестокого пса.

Один из офицеров лейбштандарта СС вспоминал, как жили люди в одном из сел под оккупированным Днепропетровском: „Уцелевшие от расстрелов жители были загнаны, как скот, в несколько сараев. Их ежедневно выгоняли на грязные работы и страшно избивали. Имущество граждан было разграблено“.

Донесения советской разведки показывают, что население оккупированных территорий находилось в по-настоящему безысходном положении.

„Рабочий день на объектах промышленности оккупантами установлен 12-часовой, заработная плата низкая и ни в какой мере не обеспечивает прожиточного минимума работающих…

Городское и сельское население ничем не снабжается. Особенно острую нужду население города и деревни испытывает в таких жизненно необходимых товарах, как соль, мыло, керосин, спички и т.д., которые невозможно приобрести в необходимом количестве даже за большие деньги…

Городское население голодает. Наиболее состоятельная часть живет за счет обмена домашних и носильных вещей на продукты. Большое количество жителей городов ходит в села и просто попрошайничает.

Хлебными пайками обеспечиваются фашистские приверженцы и незначительная часть рабочих и служащих. Известно, что рабочие и служащие ж.д. транспорта получают в день по 300 граммов хлеба, а их иждивенцы — по 150 граммов.

Организованной торговли на территории Винницкой области вообще нет“ 407 .

„Наступило странное положение, — вспоминал один из жителей Киева. — Магазины стояли разбитые, ничто нигде не продавалось, кроме как на базаре, но даже если магазины и открылись, то на что покупать?

До войны хлеб стоил в магазине 90 копеек килограмм. Теперь на базаре иногда продавали самодельный хлеб по 90 рублей килограмм“.

Впрочем, еще хуже приходилось тем, кого забирали в рабочие лагеря и так называемые „рабочие колонны“. Оторванные от дома, не имея возможности найти дополнительные источники питания, эти люди были вынуждены работать от зари до зари. Под Ленинградом жители работали на ремонте дорог, на торфоразработках и лесозаготовках с 6 часов утра до наступления темноты и получали за это только по 200 граммов хлеба в день. Сказать, что смертность в рабочих колоннах была очень велика, — значит не сказать ничего. Люди мерли как мухи, как военнопленные в лагерях. Впрочем, это никоим образом не волновало оккупантов.

На столе начальника управления военной экономики и вооружения ОКВ генерала Томаса лежала записка, исчерпывающе характеризовавшая оккупационную политику.

„Изъятие из Украины сельскохозяйственных излишков в целях снабжения Рейха мыслимо при условии, если внутреннее потребление на Украине будет доведено до минимума. Это будет достигнуто следующими мерами:

1) уничтожением лишних едоков (евреев, населения крупных украинских городов, которые, как Киев, вообще не получают никакого продовольствия);

2) путем предельного сокращения продовольственной нормы украинцев — жителей других городов;

3) уменьшением продовольственного потребления крестьянским населением.

Если украинец обязан работать, то мы должны обеспечить его физическое существование отнюдь не из сентиментальных чувств, а из трезвого хозяйственного расчета“ 410 .

Еще до вторжения в Советский Союз ведомством Геринга был разработан механизм экономического использования оккупированных территорий. Инструкции и директивы по данному вопросу были собраны в так называемую „Зеленую папку“; ее экземпляры были направлены во все инстанции, связанные с проведением „восточной политики“. Ключевой принцип экономической политики на советских территориях излагался в „Зеленой папке“ следующим образом:

„Совершенно неуместна точка зрения, будто оккупированные области должны быть возможно скорее приведены в порядок, а экономика их — восстановлена. Напротив, отношение к отдельным частям страны должно быть дифференцированным. Развитие хозяйства и поддержание порядка следует проводить только в тех областях, где мы можем добыть значительные резервы сельскохозяйственных продуктов и нефти. А в остальных частях страны, которые не могу прокормить себя сами… экономическая деятельность должна ограничиваться использованием обнаруженных запасов“ 411 .

Захваченные территории решено было превратить в зону „величайшего голода“. В ноябре сорок первого в беседе с итальянским министром иностранных дел Геринг произнес фразу, потрясшую его собеседника. „В этом году в России умрет от голода от 20 до 30 миллионов человек, — сказал рейхсмаршал. — Может быть, даже хорошо, что так произойдет; ведь некоторые народы необходимо сокращать“.

Это были не отвлеченные рассуждения; это был план.

Когда Геринг беседовал с итальянцем, работники его ведомства заканчивали разработку „Общих основ экономической политики в оккупированных восточных областях“.

„При помощи дешевой себестоимости продукции, при сохранении низкого жизненного уровня местного населения, — указывалось в документе, — ставится цель достичь наиболее высокого выпуска продукции для снабжения Рейха и других европейских стран. Таким путем наряду с возможно более широким покрытием европейских потребностей в продовольствии и сырье будут одновременно открыты источники прибылей для Рейха, которые позволят в течение нескольких десятилетий покрыть существенную часть расходов, сделанных при финансировании войны, щадя при этом как можно больше немецких налогоплательщиков“.

Для этого предлагались следующие меры: ликвидация обрабатывающей промышленности и превращение страны в сырьевой придаток; искусственное сдерживание уровня зарплаты; недопущение повышения жизненного уровня населения. По-немецки четкие формулировки звучали следующим образом:

„Об обеспечении населения ценными продуктами потребления не может быть и речи. Наоборот, все тенденции повышения общественного жизненного уровня должны заранее подавляться самыми жестокими средствами“ 415 .

Для того чтобы разъяснить исполнителям смысл „Основ оккупационной политики“, в расположившийся в Борисове штаб группы армий „Центр“ прибыл с визитом особоуполномоченный министра по делам оккупированных территорий в сопровождении с неким „высоким партийным деятелем“. За обедом у командующего группой армий фон Бока эти двое изложили цели оккупационной политики гораздо более откровенно, чем это было сделано в документе.

„Русских примерно на сорок миллионов больше, чем нужно, и они должны исчезнуть“. — „Каким образом?“ — „Голодной смертью. Голод уже стоит у дверей“. — „А по ту сторону новой границы, на востоке?“ — „Там будут влачить „степное существование“ уцелевшие евреи, русские и другие недочеловеки. И эта „степь“ не будет больше никогда опасной для Германии и Европы“ 416 .

Голод действительно стоял у дверей. Оккупационные власти целенаправленно вывозили с оккупированных территорий все необходимые для выживания местных жителей ресурсы; солдаты вермахта выгребали то немногое, что оставалось.

Министр по делам оккупированных территорий Розенберг объяснял своим подчиненным: „Вы не должны забывать, что там [на оккупированных территориях Советского Союза] было отнюдь не легко, и не можете себе представить, насколько велика была нагрузка, если за эти дни с Востока в Германию прибыло 3000 поездов с продовольствием; прибавьте к этому, что вся находящаяся на Востоке армия снабжается на месте, причем в это снабжение не входит то, что солдаты раздобывают себе сами.

Об этом не следует говорить открыто“.

„Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена, — вторил ему генерал фон Манштейн. — Положение с продовольствием в стране требует, чтобы войска кормились за счет местных ресурсов, а возможно большее количество продовольственных запасов оставлялось для Рейха. Во вражеских городах значительной части населения придется голодать. Не следует, руководствуясь ложным чувством гуманности, что-либо давать военнопленным или населению, если только они не находятся на службе немецкого вермахта“.

Грабежи со стороны армейских частей приобретали совершенно разнузданный характер. В советских документах можно встретить достаточно тому примеров.

„Объектами грабежа являются: общественное хозяйство совхозов и колхозов и личное имущество поголовно всех жителей захваченных сел… — от съестных припасов до кухонных предметов, от постельного белья до детской одежды. Так, например, у колхозницы села Кузовлево Дворцовой немецкие солдаты забрали „два мешка ржи, яйца, сахар, манную крупу, мясо, сковородку, пятилинейную керосиновую лампу, ведро, перстень с комода“…

У всех колхозников села Петрово был выгребен весь хлеб — печеный, мука, рожь. Так, у колхозника Орехова Ивана Филипповича забрали два мешка ржи. У меня взяли живьем поросенка, два ватных одеяла, три пары нижнего мужского белья, платье моей дочери Анны, брюки, шинель и ремень моего зятя Степана Белякова, туфельки внука Юрия (4 лет) и много других домашних вещей. У нас осталось только то, что было на себе, а остальное взяли немецкие солдаты и офицеры“ (рассказ Алексеева М. А. ).

Не удовлетворяясь награбленным в избах, немецкие солдаты и офицеры заставляют жителей раскапывать ямы, в которых спрятаны их вещи… Свой грабеж немецкие солдаты и офицеры сопровождают повсеместно угрозой расстрела».

* * *

Слова не расходились с делом: пытаясь защитить свое имущество, можно было запросто расстаться с жизнью. Впрочем, когда оккупанты отбирали последние продукты, без которых нельзя было пережить начавшуюся зиму, выбор оказывался невелик. Люди могли выбирать лишь между быстрой смертью от рук немцев или медленной — от голода. Некоторые выбирали первое.

«В с. Васильевке Землянского района колхозница Кулешова Т., не имевшая коровы, не могла выполнить требование немецких солдат дать им молока. За это немцы подожгли хату Кулешовой и бросили ее живой в огонь.

В с. Верейка Землянского района немцы расстреляли колхозницу Богданову, отказавшуюся дать им продукты…

В с. Крынница Острогожского района немцами избит и расстрелян колхозник (фамилия не установлена), отказавшийся рыть для немцев картофель».

Зимой сорок первого на оккупированные территории пришел, наконец, самый страшный голод в истории. В Германии, куда доходили неясные слухи, население шепталось: «Русские-то почти совсем еды не получают, бедняги. Траву жрут от голода!»

Информированные люди знали, что дела обстоят еще хуже. В отчете имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий рисовалась поистине апокалипсическая картина.

«Продовольственные нормы, установленные для русских, настолько скудны, что их недостаточно для того, чтобы обеспечить их существование, они дают только минимальное пропитание на ограниченное время. Население не знает — будет ли оно жить завтра. Оно находится под угрозой голодной смерти. Дороги забиты сотнями тысяч людей, бродящих в поисках пропитания; иногда число их доходит до одного миллиона, как утверждают специалисты» 422 .

Голод сорок первого был заранее спланирован и хладнокровно подготовлен оккупационными властями. Голод делал то же, что и оккупационные войска под видом «борьбы с партизанами»: уничтожал советских недочеловеков. Давнее высказывание фельдмаршала фон Рундштедта о том, что «голод действует гораздо лучше, чем пулемет», нашло блестящее подтверждение.

* * *

Подводя итог первого полугодия оккупационной политики, фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау — автор самых людоедских приказов, изданных армейским командованием за время Восточного похода, — флегматично заметил: «Последний русский крестьянин теперь понял, что немцы пришли в его страну не для того, чтобы освободить его от большевизма — они преследуют собственные цели… что голодная смерть или гибель миллионов не имеют для немцев никакого значения».

Согласно расчетам современных исследователей, на оккупированных немецкими войсками территориях только от голода зимой сорок первого года погибло не менее полутора миллионов человек. Еще около миллиона мирных жителей было уничтожено подразделениями вермахта, СС и вспомогательной полиции во время карательных операций.