На второй день после прибытия, в субботу, присланный учитель попытался провести со мной свой первый урок. Этот русоволосый, курносый парень лет двадцати семи пытался подойти к делу со всей ответственностью. Он внёс в светлицу, где должны были проходить занятия, дощечку с влажным песком, пару толстых фолиантов и пучок свежих розог. Такой набор школьного оборудования меня озадачил, поротым я становиться не собирался, да и смотреть на то, как секут присутствующих со мной Баженку и Габсамита, совершенно не хотелось.

— Зачем сие? — я указал на свежие ивовые прутья.

— Для вразумления отеческого ленивых и нерадивых, — степенно ответил Семён сын Владимиров.

— Что ж это за проступки такие? — вопрос звучал риторически, но уточнить детали стоило.

— Леность сиречь неисполнение уроков учительских, а небрежение — непослушание казателю своему да шалости разные, — поучал подьячий.

— Значит, если задание не выполнить, то накажут? А как же моё звание княжеское рода Рюрика? — в возможность ежедневной порки верить не хотелось.

— Писаны слова святого Иоанна Златоуста в Измарагде: и не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрёт, но здоровее будет, ибо ты, казня его тело, душу его избавляешь от смерти, — Семейка прямо наслаждался своим положением. — В том будет мне одобрение и от опекуна твово оружничего Богдана Яковлевича, и от царя всея Руси Фёдора Иоанновича, и от всех отцов нашей святой церкви.

— Какие науки изучать станем? — расписание предметов стоило знать.

— Письменность, счёт, читать начнём святые книги на словенорусском, да латынь выучим. Ежели прилежными и понятливыми отроками себя покажете, то и скорописью овладеете, — перечислил всю программу на ближайшие годы придворный учитель.

— Что ж, делать нечего, розги так розги, — притворно согласился я. — Но токмо и наставнику, ежели он хуже воспитанника науку знает, положено наказание за такову оплошность. Да не как юнцам — прутками, а как мужу взрослому — плетьми.

— На кажный вопрос, который решение имеет и человеком постигаем, мною ответ вскоре даден будет, — усмехнулся Семён.

— Хорошо. От яблока отрезать треть, да еще четверть, да пятую часть, да одну шестую, да одну двадцатую, сколько частей в яблоке останется? — задачка вышла убийственной, приведение дробей к общему знаменателю славянским счётом мог осилить только математик незаурядного ума.

Головин ломал голову и чиркал на песке с полчаса, выходил у него остаток то десятая часть, то двадцатая.

— Самому-то, как исчислить, сие ведомо? — чеша затылок, озадаченно поинтересовался подьячий.

— Конечно. — Подойдя к учителю, прошептал ему на ухо: — Ничего не останется, а как считается — татарчонок покажет, таковое даже дикие степняки ведают.

Габсамит, с которым мы пару недель занимались взаимным образованием, он учил меня переводу арабских цифр в славянские, а я его дробям, простым уравнениям, умножению да делению столбиком и лесенкой, оказался козырной картой.

Проследив за его решением на песчаной доске, Семён мало что понял и проверять взялся с помощью черчения круга и измерения длин долей окружности длинной ниткой. Результат новоиспечённого учителя обескуражил, наш ответ к реальности оказался ближе, чем его собственный.

Далее присланному светилу от педагогики для решения была представлена несложная задача с двумя неизвестными, в которой фигурировали гонцы из Москвы в Углич, время в пути и вёрсты.

— Никак нет способа то рассчитать, нету тут числа верного, — наконец вынес свой вердикт Головин.

— Покажи посольскому приказному, каким обычаем сие счисляют, — подал я знак донельзя довольному собой татарскому отроку.

Габсамит резво присвоил неизвестным цифрам буквы греческого алфавита, составил два уравнения и в пять приемов выдал ответ.

На подьячего было больно смотреть, его мнение о себе как о высокообразованном преподавателе трещало по швам.

— Бажен, крикни конюхов с плетьми. Да пусть скамью дубовую тащат покрепче, — на это моё распоряжение Семейка даже не дёрнулся, видимо, физические мучения его пугали меньше, чем моральные, причиняемые невозможностью решить детские задачи для кочевых скотоводов.

Видя такое его состояние, намечавшееся наказание я остановил, к разочарованию всех находившихся рядом, народ смотреть на порку московского приказного сбегался с самых дальних уголков дворца. Попив холодного бражного кваса, Головин пришёл в себя и, изгнав любопытствующих, продолжил уроки.

Выяснив на следующих предметах дико хромающую грамотность, учитель совершенно оправился и, приободрившись, стал поучать, но за розги более не хватался. В общем-то все проблемы состояли в правильном начертании букв и знаков, формальных правил не существовало, каждый писал так, как слышал. Обучение словесности представляло собой разучивание наизусть текстов из Святого Писания да запись под диктовку их же. Зубрёжка мне казалась явно бессмысленной, и я ею успешно манкировал.

Семён, глядя на это, довольно мягко попенял:

— Для учёного человека знание священных книг есть первое дело. Каким образом правоту в письмах и диспутах подтверждать, ежели изречениями апостолов и святых свои глаголы подкрепить не сможешь?

— Логикой докажу, учитель, — услышал он мой ответ.

— Логика есть баловство ума прежде Христа рождённых мудрующих. Наша же крепость — в вере. Верой держится земля Русская, — вздохнул молодой наставник и прибавил: — Коли не изучишь Писания, то по гроб жизни станешь именоваться бесписьменным.

Правописание, несмотря на отсутствие общих правил, мне также не давалось. Где писать букву S — зело, а где Z — земля, где Н — иже, а где I — и, было абсолютно неясно. Также у меня не получалось уразуметь, чем отличается буква «Я» от «юса малого», «У» от «юса большого», «ферт» от «фиты», и зачем нужны в русском языке двойная «В» — W и прочие «пси» и «ижицы». Причём эти буквы ещё и читаться могли по-разному в зависимости от своего места в слове, прям как в каком-то английском, пишем «стол» — читаем «табуретка».

— Зачем одинаковые звуки писать разными буквами? — взбунтовался от такой перегрузки мой разум. — Сократить алфавит, всем проще будет.

— Что ж ты такое речёшь, княже, — возмущению Головина не было предела. — А заветы отеческие и дедовские, а красота говора нашего славянорусского? Пропадёт такой язык, оскудеет, станет словно скоропись дьяческая, в коей множество буквиц пропускают, а иные парой в одну пишут. Как юные отроки понимать будут книги древние да молитвы церковные? Не выдержит эдакова надругательства речь наша, иссякнет, чужим говором сменится, а с ней погибнет Русь, пращурами нам доверенная.

Говорил наставник горячо и убедительно, но память подсказывала, что язык и письменность изменятся, а Россия от этого жить не прекратит. С грехом пополам осилив чтение пары страниц, перешли к короткому диктанту. Написал я его современными моему первому телу буквами и таким же округлым стилем. Разобрать мою писанину Семёну было сложно, и читать текст он заставил меня.

— Вельми складно, хоть и странно звучит. Словеса твои, княже Дмитрий, выглядят нелепо, но за скоропись сойдут, токмо грамотным письмом надобно овладеть непременно, — такой заключительный вердикт вынес учитель.

Следующим днём, в воскресенье, или, по-старорусски, на неделе, прибыл к нам учитель закона Божьего архимандрит Воскресенского монастыря Феодорит. Он посетовал, что не заходил к нам раньше из-за кучи хозяйственных забот. Визита священнослужителя я побаивался, вступать в конфликт с церковью виделось невозможным, а в свои способности прилежно учиться молитвам мне не верилось. Однако старец оказался настроен весьма благожелательно, не стращал и адскими муками за нерадение не грозил. Особое его внимание оказалось уделено Габсамиту; выяснив, что в тереме есть ещё мусульманин и язычник, святой отец предложил их также пригласить на изучение святых текстов. Байкильде напрочь отказался, а бездельничающий Гушчепсе прибрёл от скуки послушать занимательных историй.

Начали мы, как всегда, с традиционного молебна, к немалому моему облегчению он был довольно короток. Через некоторое время я подметил, что отче Феодорит не сильно способен к чтению и не особо разбирается в религиозных тонкостях. Но рассказчик он был отличный, многие религиозные притчи он излагал со своими объяснениями и, в общем, довольно занимательно.

В процессе занятий разговор перешёл на бытовые темы, и архимандрит попечалился на излишек забот.

— Братии у нас немного, десяток иноков, а о них, да служках и детёнышах монастырских всё одно заботиться каждый Божий день нужно. Хозяйство обители хоть и малое, четыре сельца, да слободка ремесленная, и детёнышей слободка, обаче ж преизрядно хлопотное.

— А детёныши — это кто? — поинтересовался я необычным эвфемизмом для обозначения зависимых людей.

— По-разному, кто из сирот вскормленных, кто сам своей волей прибился, а иные по родству потомственному, работают для блага монастыря Воскресения Господня, — пояснил настоятель.

В течение беседы мне стало известно, что архимандрит — выходец из воинского сословия, как и большинство монахов.

Недоумение моё в свою очередь удивило отче Феодорита.

— Тако почитай на всей Руси старцы и чернецы пострижены из служилого люда, окромя них токмо дети попов да служек церковных и купцы постриг принимают и в зрелых летах, и пред упокоением.

Получение сведений о том, что большое число иноков являются военными ветеранами, да и у многих из них в миру остались дети, продолжающие служить стране военной обязанностью, изрядно разрушило мою мечту о лёгком переделе церковной земельной собственности. Получалось, что во всех без исключения обителях, выглядевших как разного размера крепостицы и в большинстве своём имевших военные арсеналы, имелось кому защищать стены и использовать запасённое оружие и припасы. Наконец, пригласив нас заходить к себе для наставления и вразумления, благо монастырь находился на западной окраине города, в пятистах метрах от кремля, пообещавшись также по возможности появляться для тех же дел в княжеском дворце, старец, благословив всех, удалился.

Новая неделя или, как говорили в это время, седмица началась с приёма работ по усовершенствованию прялки, выполненных плотником Саввой. Ножную самопрялку он выполнил близко к моим указаниям, а многоверетённую измыслить не смог, далее удвоения числа рабочих приспособлений фантазия его не продвинулась.

— У людей же всего две руки, десница и шуйца, как более чем две нити сучить и тянуть единовременно, не могу уразуметь, — оправдывался древоделя. — Да и с парой-то навык весьма искусный нужен, вряд ли в Угличе на таковое способных найти мочно.

— Ладно, смастери хоть такую, с двумя веретёнами, — выдал я невольному рационализатору текстильного производства новый заказ.

Далее для испытаний с женской половины палат вызвали наиболее искусную пряху. Испробовав изделие на шерстяной и льняной кудели, она посетовала на плохую работу прялки с животным волосом, изготовление нити из растительного волокна замечаний не вызвало. После многолюдного обсуждения путей устранения найденных недостатков, Савва понёс своё изделие для усовершенствования.

Тут на память пришли мои мучения со стилом да пером и, окрикнув плотника, попросил его обождать с уходом. Позвав Лошакова, опросили его на предмет нахождения у Красильников карандашного камня, за которым он был в своё время послан.

— Добыл я с полпуда. Отдал Ждану, он теперича заместо казначея да головного ключника, — доложил исполнительный Иван.

После небольшой суматохи у наших ног лежала рогожа с кусками графита. Я же втолковывал Савве, как из двух щепок заготовить палочки с выемкой, после соединения которых в отверстие требовалось закладывать толчёный, перемешанный с клеем минерал.

После такого удачного ускорения прогресса в эволюции письменных принадлежностей мы с Тучковым отправились к гончарам осматривать образцы глины. Представленная горшечником порода смотрелась на мой малоопытный взгляд вполне пригодной. Однако перемешать сырьё с карандашным камнем и изготовить горшки Иван брался к следующему лету. Остолбенев от таких сроков исполнения заказа, я стал требовать объяснений такому саботажу.

— Глину выморозить накрепко надобно, — растолковал мне нюансы гончарного дела мастер. Примешивать углеродную добавку он предполагал перед самой ручной лепкой тиглей.

— Так дело не пойдёт, — выдал своё резюме донельзя странный малолетний угличский князь.

Стало ясно, что для начала хоть какого-либо производства стали необходимо обзавестись глиномешалкой и простейшим формовочным прессом. Что означало новые задания плотникам и кузнецам и новые страдания Ждана по утекающему серебру.