Визит в Устюжну планировался коротким, чтобы успеть вернуться домой к Рождеству. Однако планы изменились, в этом северном городке на речке Мологе нам предстояло задержаться чуть ли не до конца зимы. Постройка прообраза домны в зимний период смотрелась делом несколько фантастическим, но раз взялся за гуж, не говори, что не дюж. Первым делом я осмотрел запасённые металлургами с лета запасы руды. Такого сырья в первой своей жизни мне видеть не приходилось, этот материал оказался землистого вида, комковатым, рассыпчатым, ничем не напоминавшим магнитный железняк. Судя по всему, ещё и содержание металла в этой скорее железистой земле, чем руде, являлось крайне низким, а вот вредных примесей, судя по всему, наличествовало с избытком.

Поездка к производящим крицы домницам несколько примирила меня с необходимостью использовать в производстве болотные бурые железняки. Эта непритязательная руда оказалась достаточно легкоплавкой и легковосстановимой до железа, что позволяло резко снизить размеры прототипа домны и обойтись относительно слабым дутьём.

За оставшуюся до Рождества седмицу я провёл переговоры с дьяком Пушкарского приказа. Поручившись за посадских кузнецов, мне удалось добиться его отъезда на Москву. Несколько дней прошло в попытках найти подходящее готовое место для постройки, так как в морозы осилить изготовление фундамента не представлялось возможным. В конце концов, мой выбор остановился на старом широком овраге, в склоне которого, на одном и том же месте, неоднократно устраивалась домница. Несколько напластованных друг на друга оснований старых печей представляли прообраз фундамента. Сам овраг вокруг предполагаемой стройки местные жители давно укрепили от сползания сваями из лиственницы.

Акинфов, уже отправивший в Углич санный поезд с крицами, вместе с Тучковым занимались по окрестным деревням святотатственным делом, заливая возникающее возмущение серебром. Они изымали у сельских жителей подходящие нам по размеру дубовые колоды, которые крестьяне запасли впрок как заготовки под гробы. Нам эти деревяшки требовались для изготовления нескольких цилиндрических мехов, слишком уж быстро они изнашивались. Попутно они скупили в Устюжне весь наличный кирпич, коего, к сожалению, оказалось совсем мало. Становилось ясно, что строить придётся традиционным местным способом, а именно забивать глину в опалубку. Можно ли будет в построенной зимой по такой технологии домне осуществить хоть одну плавку? Оставалось на это надеяться. Стоило, конечно, перенести запуск литья чугуна на лето, но без подпитки вере в чудесное свойственно быстро иссякать.

Предпраздничные богослужения начались за пять дней до Рождества. Я присоединился к ним лишь в предпоследний день, когда к нашему наместничьему двору слишком зачастили святые отцы с напоминаниями. Князю удела практически по должности полагалось присутствовать на всех торжественных священнодействиях. Так что один из главных русских праздников мне запомнился практически безвыходной двухдневной службой в соборе Рождества Богородицы. Рождественский сочельник с литургией и чтением Царских часов, всенощные бдения, литии и праздничные заутрени, литургия Иоанна Златоуста, — в общем, на ночлег моё тело доставили практически в бессознательном состоянии. За прошедшие два дня я так устал от церкви, что на третий день, на праздник Собора Пресвятой Богородицы, меня туда тащили чуть ли не силком.

Следующие дни святок я просидел в дьяческой избе, лишь изредка выходя на улицу посмотреть на гуляющий ряженый народ. Священники казались весьма довольными моим благочинным отказом от переодеваний, видимо, убедить в греховности этих традиций им удавалось весьма мало прихожан. Я же больше всего страдал оттого, что совершенно невозможно было уговорить кого-либо начать работать. Если верить Ждану, мне ещё повезло, что устюженцы согласились работать неделю перед Рождеством, это тоже обычаями не приветствовалось. Изнывая от скуки, я слепил примерную модель будущей доменной печки. Собственно, это название подходило проектируемой постройке как корове — седло, но выдумывать иное для промежуточной эрзац-модели не было никакого желания. Надо признать, устюженские кузнецы, желающие овладеть новым умением, ко мне заходили и получали небольшие задания даже в святые праздники. Число вовлечённых в предприятие мастеров увеличилось до одиннадцати человек, новых участников пригласили их друзья и родственники.

Перед Крещением в город прибыл гонец из Углича, там беспокоились, не случилось ли чего с их князем. Никаких сногсшибательных новостей вестник не привёз и через день отправился обратно с заверениями в полном моём здравии и благополучии. Праздник Крещения прошёл благопристойно, никто меня в прорубь лезть не заставлял, к немалому моему облегчению. Болеть в эту эпоху категорически не рекомендовалось, воспаление лёгких практически гарантированно становилось летальным. Сразу после окончания рождественских праздников вернулась рабочая суета, чему я оказался весьма рад. Иначе тратить своё время, при отсутствии семьи и любых знакомых развлечений, мне не удавалось.

Устюжна-Железнопольская являлась городом металлургов. Поэтому тут проживало достаточно гончаров, у них заказывались фурмы. Нашлось несколько добытчиков камня, ими предлагался разнообразный известняк, наличных запасов вполне хватило на футеровку одной малой домны. Для чугуна, необходимого для изготовления ядер, наличие примесей было совершенно не страшно, но я решил сразу учить ремесленников делать более качественный продукт. Уже через неделю после окончания праздников в овраге начал расти бревенчатый сруб в виде башни, внутри которого в тепле и под крышей планировалось сооружать домну. Одновременно два десятка подённо нанятых крестьян начали долбить мёрзлую землю, пытаясь добыть песка. Этот нехитрый природный продукт оказался единственным материалом, запасов которого не нашлось в городе. Даже глина, и той имелось немало у гончаров, выкладывавших её на зиму огромными кучами для перемораживания. Добывать зимой песок — это труд примерно такой же эффективности, как ношение воды в решете. В связи с развёрнутой зимней стройкой большая часть населения посада потешалась над моими местными помощниками.

— Ладно, княжич, отрок неразумный, что ж с него взять. Затеял несусветное, выйдет непотребное. Ить кулик до воды охоч, а плавать не умет, — пеняли горожане поверившим мне кузнецам. — Вы ж зрелые мужи, в дурость таковскую кинулись. Да волостителя нашего в ум не привели. Стыд будет вам до седых волос.

Мастера железодельного ремесла ходили хмурые, но дезертировать никто не пытался. К концу января, в специально освобождённом складочном амбаре, из песка и известкового молока начали делать под ручным прессом формы для литья. На лицах втянутых в производство ремесленников сомнения и грусть сменились ожесточённой решительностью. В новое дело они вложили свои честные имена, а многие и последние денежные сбережения. Общая смета постройки доходила до восьмидесяти рублей, из которых половину внесли из княжеской казны.

К середине февраля, на удивление посадских, домну закончили и начали её сушку. Вышла наша металлургическая печь высотой всего шесть с половиной аршин, при диаметре по основанию около двух. Ждать завершения высыхания стенок, к которым я еще придумал присоединить камеры для обогрева воздуха, требовалось около десяти-пятнадцати дней. После оставалось обжечь футеровку, и можно было приступать к литью чугуна.

На Сретение Господне из Углича прискакал Иван Лошаков, которого я не видел уже несколько месяцев. Привёз он очередное послание, после прочтения которого Тучков схватился за голову.

— Поехали до дому, княже, — застонал преданный дядька. — Таковые дела там нераденьем приказчиков творятся, что ежели не поспеем, то полное разоренье приключится.

— Что случилось? — тревога Ждана передалась и мне.

— Беда, — чуть не плакал удельный казначей. — Токмо не пойму, от глупости великой подручников моих сие аль от прямого воровства.

Из объяснений Тучкова выходило, будто один из посланных нами торговать приказчиков распродал в Ярославле меха, железо и кучу оброчных продуктов вроде мёда и рыбы за фальшивое золото, растратив без малого шестьсот рублей.

Сумма действительно выходила очень внушительной, не заметить такую потерю было невозможно.

— Почто знаешь, что поддельное злато? Может, истинное? — допытывался я об источниках осведомлённости дядьки.

— В письме сказано, мол, сторговался с немецким купчиной на шессот пятнадцать рублёв, в плату взял тысячу семсот без четырёх золотых угорских.

— Ну и что? — не видел я подвоха.

— Как что? Ценят монету сию в пятнадцать, або до шестнадцати алтын, — возмутился Ждан. — Тут же куплю по двенадцать алтын да полушке с почкой вели. Чтоб един немчин крупную куплю да за полновесное злато почти даром сделал — не бывало того прежде. Объегорили, верно, нашего дурака.

— Езжай сам, дядька, разберись во всём.

— Нет, — упёрся казначей. — Не оставлю тебя, княже, одного. Деньги наверстаем, а случись что с тобой, не дай бог, того уж будет не возвернуть.

Возвращаться действительно было нужно. Если Тучков прав, то ущерб нанесён нам огромный, требовалось без промедления организовать розыск фальшивомонетчика. Каждый пропущенный день сокращал шансы перехватить немецкого «купца» до пересечения им русской границы. Но бросить на самотёк все дела в Устюжне тоже выходило скверным, и я уговорил Ждана задержаться ещё на день-два.

После вечерней службы я побеседовал с вернувшимся Лошаковым.

— Как съездил, Иван, исполнил ли моё поручение?

— Объехал Галич, Кострому, Ярославль да Москву, також бывал в Коломне и Серпухове. Нашёл семьдесят семей детей боярских Отрепьевых, сыновей Григориев, по возрасту схожих, всего четверо оказалось.

— И что ж далее произошло? — меня распирало нетерпение.

— Двоих, что постарше, служить при твоём дворе, царевич, зазвал. Поведал им, мол, честь немалая ловчим аль стольником при сыне великого государя Ивана Васильевича состоять, — начал обстоятельно выкладывать результаты поездки мой телохранитель. — Остатние отроки вельми малы летами, яз их отцов в наш уезд переписаться улестил.

— Эт каким же образом? — меня действительно заинтересовало, чего же этим дворянам наобещал Лошаков.

— Сказывал им, поместье дадут на треть поболее нынешнего, да сыны их как подрастут, в чести великой будут от угличского князя. Они в сомнениях, вестимо, пребывали, не с чего, мол, нас жаловать да возвеличивать.

— Как же ты растолковал-то сие?

Иван слегка помялся и сконфуженно продолжил:

— Ты уж прости, княжич, сам твои речи придумал. Говорил яз детям боярским сим, будто с твоего голоса, случилось де, Дмитрию Углицкому спасение от погибели, и спас его дворянин именем Григорий, а прозвищем Отрепьев, да сам при том погиб лютой смертию. Дал тогда княжич наш зарок, принять в службу всех Григорьев Отрепьевых, на свет явившихся за пять лет до, да за стоко ж лет после его нарождения. Вот во исполнение энтой клятвы яз отроков с сим именем и разыскиваю.

— Молодец, друже, ты верно всё объяснил. Будут этим дворянам поместья, а их детям место при дворе, — одобрил я поведение Лошакова. — Значит, двоих ты привёз, а ещё пара с семьями приедут?

— Трое со мной в Углич прибыло, княже, — всё так же смущённо продолжал исполнительный Иван.

— С чего ж трое? — такая арифметика стала мне непонятна.

— Когда на Москве жил, привели мне отрока одиннадцати лет, мол, вот тебе Гриша Отрепьев, что ты сыскивал, сирота он, как отец сгиб по пьяному делу, так за дядей живёт. Ну, яз его к нам в Углич позвал, он сразу с радостию согласился, — начал объясняться мой охранник.

— Тогда пятеро мальчишек всего прибудет? — пытался я разобраться в происходящем.

— Тут моя промашка, как люди говорят — Федот, да не тот, — вздохнул Иван. — Уж с Москвы съехали, как парень проболтался, мол, не Григорей он вовсе, хоть и Отрепьев по отцу, а кличут Юшкой. В ноги пал, молил не прогонять, по сиротству идти-то некуда. Мать Христа ради жива, да дядя уже старик, сам с хлеба на воду перебивается. Яз и подумал, отрок шустрый, смышлёный, грамоте учён, к какому-либо делу сгодится.

— Да ладно, от одного лишнего мальчишки княжий двор не обеднеет, — никакой особой проблемы мне в данном происшествии не виделось. — Найдется этому Юрке место.

Вообще-то, с подростками при Угличском дворе требовалось что-то делать. Со времён хозяйствования Марии Нагой и её братьев осталось изрядное количество детей местных дворян и просто ребятишек-«жильцов», принятых в окружение малолетнего царевича. Они в своё время играли роль малого двора, по взрослении царевича становясь его постельничими, стольниками, ловчими, сокольничими и прочими придворными. Эта имитация жизни царского двора подчёркивала права юного Дмитрия на отцовское наследие. В нынешнем моём положении пользы от таких игр я не видел. Но унижать юношей и их отцов, отсылая их от двора, тоже являлось непростительной глупостью.

Тут я из прошложизненного уголка памяти извлёк сведения о детстве царя Петра Первого и его потешных полках. У меня, конечно, спутников детства не хватало на роту, не то что на полк, но в самой идее явно водилось здравое начало, стоило её обдумать более тщательно.

Отъезд наш затянулся не на два дня, как я обещал Ждану, а на полные трое суток. Всё это время, в авральном порядке, мы пытались изготовить всё, чего недоставало для удачной плавки. Испытали цилиндрические меха с конным приводом, сделали формы для ядер, а также валов и молотов, потребных Акинфову в Угличе. Мной было подробно расписано мастерам, что и когда сыпать и сливать. Делить шкуру неубитого медведя не стали, вопрос с разделом возможных доходов оставили до лучших времён.

Уезжал я с тяжёлым сердцем, неудача в первых плавках могла надолго затормозить прогресс в устюженской металлургии. Полного краха всех начинаний ожидать не приходилось, но затруднения в изменении экономики удела увеличились бы многократно. Всё чаще на ум приходили мысли, не зря ли мной прилагаются усилия толкнуть уклад местной жизни на более привычный для меня путь развития. Деятельность, начатая для улучшения качества лично своего существования, постепенно оборачивалась грандиозным предприятием, могущим изменить судьбу огромного числа людей, населяющих Московское государство. Надежда предотвратить Смутное время постепенно становилась идеей фикс. Просто живого царевича Дмитрия для этого было явно маловато, поскольку из школьных уроков я помнил, что причины того несчастья — социально-экономические, отягощённые трёхлетним голодом и иностранной интервенцией. Если уж суждено мне перевернуть здешний мир, то Угличскому уделу надлежало стать точкой опоры, а рычаг ещё предстояло отковать.

До столицы удела наш отряд добрался за четыре дня. Спешили мы, словно за нами гнались. Последний кусок пути, там, где дорога шла по Волге, нам через каждые полверсты стали попадаться трупы людей — мужчин, женщин, детей. Тела их растаскивались хищными птицами и зверьми. Именно по взлетавшим падальщикам становилось понятно, где закончился путь очередного несчастного.

— Видать, удачным вышел поход, — вздохнул Афанасий. — Ногайцы с добычей в степь возвращаются.

Мне хотелось зажмурить глаза и именно так ехать до Углича. Я был рождён в другую эпоху и не мог скользить по сторонам равнодушным взглядом, как мои сопровождающие, не обращавшие никакого внимания на чёрные кучки на снегу, над которыми скакали и дрались птицы.

По приезде первым делом Ждан бросился к денежным сундукам, а через несколько часов, выйдя от них, вид имел довольно озадаченный.

— Каждый угорский просмотрел, все истинные, — чесал в затылке наш казначей. — Даже обрезанных самый малый чуток, и двадцати не будет. Зря я на Сёмку грешил, прости меня Господь.

Позвали ездившего торговать в Ярославль приказчика Семёна Васькина, а с ним и остальных удельных торговцев.

— Поведай нам, Сёма, каким обычаем ты так расторговался? — казначей выглядел, как кот, объевшийся сметаны.

— Приехал до города, испоместился в гостином дворе. Следующим днём до целовальника мытного пошёл, явить тарханную грамоту, князь-то наш свободен от уплат пошлин на свои товары. Дал в мытной избе подъячему две новгородки, чтоб не волокитил со списком. Сел в назначенную при гостином дворе лавку, стал торговать, — обстоятельно выкладывал сведения наш приказчик, мужичок лет тридцати с невзрачным, рябым лицом. — Сосед у меня по гостинке оказался немец любечский, сам почти не торговал, только приглядывал, кто чем торг ведёт. Энтот купчина и по-нашему мал-мала балакал, слово за слово, сказал он, что по вешней воде к Астрахани тронется, с персами дела вести.

— Да быстрей ты сказывай, как угорские-то получил, — поторопил рассказчика Ждан.

— Ну дык вот, куплей мало, народец щупает, да не берёт, — не обращая внимания на поторапливания, так же неспешно продолжил Семён. — Дай, думаю, до Нижнего съезжу аль до Казани. Наново пошёл в мытную избу, нет никого. Спрашиваю — где подьячий? У стрельцов, бают. Мню, по старому знакомству да за серебро мне приказной тот грамотку и у стрельцов, и у себя в избе напишет. Пошёл искать, а нашедши — услыхал, как тот караульных стрельцов распекает, мол, пьяны, надо обыском идти, вы ж на ногах не стоите.

— Нам про пьянство не надо, нам про злато надо, — потерял терпение Тучков.

— А яз об чём? — удивился приказчик. — Пока грамотку провозную мне писали, спрашиваю: вора, что ль, ведомого изыскали, обыск-то чинить? Нет, говорит мне тот подьячий, ябеда пришла от аглицких немцев. Мол, есть на гостином дворе чужеземец, тайком в Персию пробирается, да с ним товары заповедные, да в список не внесённые.

— Ты меня нарошно, что ль, томишь, дабы язм от нетерпения извёлся? — возмутился казначей.

— Не томлю, а честь по чести сказываю, — не унимался Семён. — Воровские приметы мне обсказал приказной, ну как есть сосед мой по лавке. Но тот вроде честной купчина, злодейства за ним незаметно. Вернулся в гостинку, спрашиваю немца того: есть ли у тебя нелюбовь какая с аглицкими купчишками? Есть, говорит, ревность они ко мне имеют, что промеж них решил с Персией торговать, хоть и в Астрахани. Ну, тогда готовься, сказываю, извет на тебя послали, завтра поутру обыск тебе будет.

— Ну и где тут угорские? — Ждан уже рычал.

— Так вот гляжу — с лица спал любечанин, бает, есть у него золото, в список не внесённое, не поменял он его в Новых Холмогорах, да и грамоту на него не получил. Ну, яз ему и молвлю: лишишься ты его, да ещё и казнь какая выйдет. Немец меня просит у себя монету укрыть, яз ему отвечаю: для чего мне сие, а ну как тоже обыщут? Придумали куплю сделать, он мне угорские, яз ему товар с грамоткой провозной, видоков зазвали, по рукам ударили, вроде как в долг он взял. Но с помощи-то как честного навара не получить? Пусть радуется, что всё вместе с головой не потерял.

— Ловок, ах как ловок ты, брат, — Тучков бросился обнимать приказчика. — Княже, вели наградить сего хитреца.

— Конечно, награда ему положена, — меня не оставляли сомнения в легальности такой сделки. — Если б и правда тебя, Семён, обыскали?

— И что? — добродушно удивился Ждан. — Сказал бы, что в заклад по долгу получил, а ежель в этом какое лихое дело, то царю Фёдору Ивановичу пущай пишут, он рассудит. У нас же грамоты есть тарханные и несудимые.

Пользы от этих иммунитетных документов в здешнее время выходило никак не меньше, чем от мигалок и федеральных номеров в моей прошлой жизни.

Дальше пошёл опрос приказчиков, торговавших в Москве и Вологде. Результаты оказались близки, они продали все оброчные продукты, большинство мехов, всю обычную сталь по местной рыночной цене уклада. Высокоуглеродистый металл практически не продался, стоимость мы ему назначили шестикратно дороже обычного. По словам торговцев, оружейники брали на пробу одну-две полосы, но за новой партией никто не пришёл. Возмутился Тучков, лишь когда услышал, что именно принял в оплату части товара приказчик, торговавший в Вологде.

— Ты на что черновую медь взял? — пристал к нему Ждан.

— Дёшево выходило, выгодно, по полтора рубля пуд, — бормотал здоровенный детина.

— Дёшево, — передразнил его казначей. — Это ж ведь медь не чистая. Вот чистая — красная, та ценна, два рубля с лишком стоит, этой же и по сорок пять алтын дорого будет.

— Да ладно. Очистим, — пытался я успокоить дядьку, готового прибить нерадивого торговца.

— С очищения треть её убавится, из трёх гривенок чёрной еле-еле две гривенки красной меди выйдет. Да угля сожжёшь воз. Ладно, так медникам продадим, — махнул рукой Тучков.

На третий день после нашего возвращения из Устюжны в посаде внезапно зазвонили колокола. Я в этот момент находился в кремле и, услышав многоголосый звон, бросился одеваться. Пытаясь понять, пожар это или очередной бунт, выкатился во двор, навстречу торопливо идущему Афанасию.

— Княже, углицкая сотня с похода вернулась, — выдал мне причину переполоха Бакшеев.

Мне оставалось только ждать воинов у дворца, гадая, все ли вернулись живыми и здоровыми и кого из знакомых больше не доведётся увидеть.