На улице рассвело. Поднявшись по ступеням к храму, мы, пройдя паперть, вошли в залитый ранним солнцем притвор. Андрей Козлов остался там, а остальные поволокли меня внутрь.

— А он чего не идёт? — спросил я, указывая на отставшего.

— Нельзя ему, батюшка осерчал, епитимью наложил, — ответил мне присоединившийся к свите неизвестный дворовый. — Звал анчутку беспалого прямым именем.

— Кого звал?

— Нечистого, — посмотрел на меня как на умалишённого сопровождающий.

— Это, что ли, чёр… — договорить я не успел, рот прикрыл крепкой ладонью Ждан.

— Не поминай имя-то всуе, — поучал воспитатель. — Учует аспид, еже кличут его, сице явится на вызов.

Проведя к алтарю, меня поставили рядом с женщиной, числящейся моей нынешней матерью, вокруг нас встала её родня и ближние люди. Дьякон, и протопоп уже начали службу.

— Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святого Духа, и ныне и присно, и во веки веков! — выводил священнослужитель.

Прихожане вторили ему.

— Аминь, — далее вступал дьякон. — Миром Господу помолимся.

— Господи, помилуй, — отвечали все и крестились, я старался не отставать.

Однако моё религиозное рвение вызвало в толпе шёпот и пересуды, причина чего быстро стала ясна, ведь все, кроме меня, крестились двумя пальцами. Поспешно исправившись, я пытался следовать окружающим, но, когда дело дошло до молитв и тропарей, религиозное невежество проявило себя в полной мере. Даже шевелить губами в такт молящимся не получалось. Обряды продолжались более часа, и первые минуты казалось, что закончится молебен изгнанием еретика, то есть меня, из храма.

Но по прошествии времени стало ясно, что службы идут своим чередом, а жизнь своим. Прихожане переговаривались, сплетничали, на полу играли малые дети. По завершении молитв иерей стал совершать евхаристию. Механически скопировав действия причащённых, я получил свою долю Святых Тайн. После чего, пробормотав вместе с остальными благодарственные молитвы, был выведен из храма под напутствия священника:

— С миром изыдем!

— То Борискиным наущением не поминают имени твово ни в охтениях, ни в многолетях, будто ты не великого князя семя! — сказала высокая, статная женщина, что считалась в этом мире моей матерью, по выходе из собора и горько вздохнула. — Ладно, сын, ступай, гуляй с робятками-жильцами. А вы, дворовые, глядите за царевичем, дабы не тешился опаскою, головой за него в ответе!

Мне, старику, волей провидения занесённому в тело ребёнка, играть с детишками не хотелось совершенно, особенно во дворе, где недавно пролитая кровь была лишь присыпана землёй и песком. Поэтому, скрывшись из виду вдовы великого князя, я потребовал от кормилицы отвести меня к её мужу. Семья Тучковых была единственными людьми, которым хотелось полностью доверять. Воспитателя встретили у Красного крыльца. Закончив давать задания младшим слугам, он подошёл и внимательно осмотрел меня.

— Полехшало тебе? — не дожидаясь ответа, Ждан нахмурился. — Се худо травница цельбу творила. Лихоманка не трясёт? Разумею, жегомый ты, господине.

Голова у меня чуть побаливала, рана на лице практически не беспокоила, изредка лишь дёргаясь пульсирующей болью, и причина тревоги воспитателя была не вполне ясна. Но Ждан уже кликнул дворовых и, отдав малопонятные распоряжения, куда-то целенаправленно меня потащил. По пути удалось убедить его отвести меня в ближайшую светлую горницу. Там после неудачных попыток объяснить, что мне нужно зеркало, я добился лишь деревянной кадки с водой. Даже в таком несовершенном приборе для самонаблюдений было видно, что кожа вокруг пореза на щеке изменила цвет и припухла. Видимо, местный знахарь обработал мне рану действительно некачественно, просто промыв её и залепив живицей, и результат его трудов — вполне вероятный сепсис. Умирать в этот воскресный день хотелось не более, чем во вчерашний, и я начал требовать у дядьки хоть каких хирургических инструментов, медикаментов и перевязочных средств.

— Вельми ты речи не достижны моему разуму молвишь, — озадачился Тучков-старший. — Глаголы изрекаешь то русские, то немецкие, то еллиньские, аки во языце вавилонского столпотворения.

Стараясь употреблять слова попроще, пояснил, чего требуется. Как раз во время разговора в духе «моя-твоя-понимать» заявилась Марья Нагая со старшим родственником и челядью. За ними вооружённые дворяне втащили и знахарку, которой сразу стали обещать разные казни за порчу царевича. Изрядным криком и симуляцией истерики удалось добиться того, чтобы нас с травницей, воспитателем и уже известными мне двумя охранниками оставили одних, остальные толпой повалили молиться об исцелении страждущего. К этому времени я уже узнал, что самое чистое место в округе — это баня, а местная народная целительница приготовилась демонстрировать свои запасы.

Из всех мало идентифицируемых листочков, корешков и порошков наибольший интерес вызвало сухое ярко-зелёное растение с четырёхлепестковыми жёлтыми цветами. Произрастало оно, согласно сведениям травосборщицы, буквально за бревенчатой стеной кремля. Послав её за этим сорняком, я отрядил Андрейку Козлова за острым ножом, а Лошаков двинулся следить за уборкой бани и растопкой там очага. Ждана Тучкова я начал расспрашивать на предмет добычи водки для дезинфекции. Слова такого он не знал, но сообщил, что в наличии дворцового сытного двора бражного пития полно. Вызванный подключник доставил на пробу черпак с хлебным вином, однако испытания огнём на крепость этот напиток не прошёл. Сообразив, что нужен горючий напиток, помощник заведующего алкогольным складом, метнувшись, доставил малый бочонок с фряжской аквавитой. Примерно через час все участники предстоящей хирургической процедуры были в сборе в княжеской бане.

Лекарке было поручено истолочь траву и смешать с водой, что вызвало очередной приступ сомнений.

— Преизлихо опасно зелье из бородавник-травы! — сказала женщина.

Но дальнейшие действия смутили невольных фельдшеров ещё сильнее. Кипячение ножа в горшке, его же охлаждение в крепком спиртном и обработка щеки этим эрзац-спиртом казались им бесовским ритуалом. Лишь читаемые для укрепления духа молитвы удерживали моих помощников от бегства. Резать щёку, перекрестясь, взялся верный дядька Ждан. Да и двое телохранителей не подкачали, удержав мои тело и голову от рывков и дёрганий. Однако обработка раны спиртом и мазью из сока ядовитой травы всё-таки в очередной раз вырвала сознание из чужого тела.

Очнувшись ночью, что было уже привычно, я, в свете мерцающей лампады, увидел рядом со своим ложем спящего на полу Баженко. Судя по ноющей щеке и присохшей к ней тряпице, сменить повязку и нанести новую порцию мази никто не удосужился. Невежливо растолкав мальчонку, услышал кучу малоприятных новостей. Мои медицинские помощники сидели в порубе и ждали решения своей участи. Губной староста Иван Муранов послал в Москву подробную весть о произошедшем в городе. Моя родня опять вечером совещалась и наказала своим холопам перебить следующей ночью посадских людей, что стояли за Битяговских, дабы в предстоящем следствии уменьшить количество свидетелей обвинения. Также паренёк сообщил, что, мол, ты, государь, в болезни изрекал словеса странны, вещал, и звал батюшку свово и брата единокровного. Опять ко мне приводили архимандрита монастыря Воскресения Феодорита, дабы он причастил Святых Тайн и отпустил грехи перед кончиной. Тот в палатах ждал полуночи, чтобы совершить ритуалы, не нарушая церковного благолепия. Разговор наш под утро был прерван пришедшими военными слугами царицы, что зашли узнать, не выздоровел ли я, и звать меня в церковь. От посещения храма удалось отговориться болезнью.

После молебна к моей кровати, устроенной на огромном ларе, опять явилась куча родственничков с прислугой. Воспользовавшись их приходом, смог умолить суровую правительницу приказать выпустить невинно заточённых невольных лекарей. Совершив одно благое дело, решил сделать и другое и уговорил младшего Тучкова сбегать на посад, предупредить жертв планируемого убийства. Тут же явились свежеосвобождённые узники, шумно выражая свою благодарность. Процедуры перевязки и смены мази были исполнены, но, похоже, воспаление не прекратилось. К вечеру начался жар, и сознание ушло в болезненный сон, лишь изредка вырываясь из него к яви.