Дама без камелий

Второе июня 1963 года, священный город Кум, север Ирана.

Чета Хомейни спит в простеньком домике, который служит пристанищем им и их детям уже полтора десятка лет. Из внутреннего дворика можно попасть в любую из четырех больших комнат со скромным убранством. Единственной ценностью являются несколько персидских ковров ручной работы, на которых сидят посетители и неброские узоры которых отнюдь не притягивают к себе взгляд. Несмотря на всю бедность, дом в глазах хозяина имеет одно ничем не заменимое преимущество: его фасад обращен в сторону Мекки.

Как и в любой другой вечер, ужин сегодня был скромным. Рис, забродившее молоко, чечевица, немного фисташек и фруктов – вот и все «лакомства», которые составляют рацион аятоллы Рухоллы аль-Мусави аль-Хомейни. Выполнив ритуал вечерней молитвы, семья легла спать в строго определенное время – как это происходило на протяжении уже тридцати лет.

Незадолго до трех часов ночи идеальный покой этого дома, в котором, похоже, никогда не происходило ничего чрезвычайного, нарушает ужасный грохот: через крышу в дом проникают сотрудники тайной полиции шаха – САВАК. От грохота просыпается супруга Рухоллы – Хадижа Сагафи. Несколькими часами раньше полицейские укрылись в находящемся за домом фруктовом саду для наблюдения за происходящим в доме и вокруг него… Раздается шум вышибаемых дверей, слышатся женские крики. Полиция мгновенно берет весь дом под свой контроль. В каждой из комнат производят тщательный обыск: ищут хозяина дома. Полицейские сгоняют слуг – их всего семнадцать – и допрашивают, пытаясь заставить признаться, где скрывается аятолла. Проходит три четверти часа, но никто из обитателей дома так ничего и не говорит полиции. Однако шум привлек внимание соседей, и они собираются перед домом.

Хомейни, услышав незадолго до вторжения подозрительные звуки, укрылся вместе со старшим сыном Мустафой в доме напротив. Сюда доносятся крики слуг и жены. В конце концов аятолла возвращается к себе во двор, превратившийся в своего рода поле битвы. Подойдя к полицейским, он кричит: «Арестовывайте! Я – Рухолла Хомейни. Если вы ищете меня, то перестаньте терроризировать этих бедных людей». Когда полицейские ведут его к припаркованному неподалеку «фольксвагену», сыновья Хомейни пытаются вмешаться. Восемнадцатилетний Ахмад преграждает им дорогу, требуя, чтобы арестовали и его. Упрямство юноши вынуждает одного из офицеров выхватить свое оружие, и это охлаждает сыновний пыл. Старший сын Хомейни, Мустафа, по совместительству личный секретарь отца, решает спровоцировать беспорядки, чтобы не позволить полицейским увезти аятоллу. Взобравшись на крышу, он пытается науськать толпу на полицейских и взывает к правоверным: «О народ ислама, проснись!» Некоторые из зевак, завидев Хомейни, бросаются к нему и целуют его ноги и ладони. Полицейские с невозмутимым видом уводят шестидесятилетнего имама. Перепрыгивая с крыши на крышу, Мустафа следует за отцом вплоть до места парковки автомобиля, на котором Хомейни должны отправить в Тегеран. Видя, что аятоллу вот-вот увезут, Мустафа угрожает: «Если вы не отпустите отца, я брошусь в пропасть!» Хомейни, услыхав слова сына, приказывает ему вернуться домой, к матери.

Хадижа чувствует себя подавленной. Впервые в ее жизни арестовали человека, с которым она не расстается уже не одно десятилетие. Не зная, что теперь предпринять, она звонит подруге. «Она плакала и говорила, что они приехали из Тегерана, чтобы разыскать ее мужа, что они связали ему руки и увели под вооруженным конвоем. Я, чтобы ее успокоить, сказала, что приду к ней утром. Однако утром все дороги перекрыли, закрыли школы и университеты».

Рухолле приходится провести месяц в тюрьме. За публичные высказывания против шаха его хотят наказать. В последнее время отношения между шахом и аятоллой стали очень напряженными. Мохаммед Реза стремится избавить Иран от влияния религиозных деятелей, которые, по его мнению, препятствуют проводимой им политике кардинальной модернизации страны. Шах считает, что клирики упорно толкают Иран в «эру ишака», тогда как он, Мохаммед Реза Пехлеви, стремится к тому, чтобы его народ шагал в эру реактивных самолетов. Поэтому шах без колебаний разворачивает оголтелую кампанию, направленную против этой привилегированной касты. В принадлежащих ему газетах священников называют «содомитами и агентами, работающими на англичан». Незадолго до ареста шах направил личное послание Хомейни (это послание ему вручит прямо в мечети одетый в униформу полицейский): «Ведите себя тихо, или мы переломаем вам кости». Рухолла невозмутимо ответил: «У нас тоже есть силовые структуры, и пусть Его Императорское Величество примет это к сведению». Тем самым была объявлена война между этими двумя людьми, имеющими диаметрально противоположные взгляды на будущее своей страны.

Первая атака со стороны Хомейни состоялась во второй половине того же дня – пламенная речь, произнесенная во время лекции. «Жалкое существо […]. Почему САВАК не хочет, чтобы вы говорили о шахе и Израиле? Может, шах израильтянин? Может, шах еврей? Должен ли я, господин шах, объявить, что вы язычник, и изгнать вас из нашей страны? Разве вы не осознаете, что в тот день, когда ваш народ восстанет, будет перевернута страница истории, и ни один из ваших друзей не придет вам на помощь?» Реакция шаха на такие заявления была отнюдь не словесной.

Хадижа ждет возвращения мужа из тюрьмы, она не получает от него никаких известий. За прошедшие более чем тридцать лет они расставались всего лишь один раз – когда Хомейни совершал паломничество в Саудовскую Аравию, в Мекку, в результате которого он стал хаджи. Это было еще в 1937 году. Находясь в порту Сайда в Ливане, «он сфотографировался в фотоателье рядом с цветочной вазой, а затем написал на обратной стороне фотографии: “Я мечтаю о тебе”». Он тогда около шести месяцев пребывал в разлуке с той, которая когда-то отказывалась выйти за него замуж.

До встречи с Хадижой Хомейни был прилежным – иногда даже слишком прилежным – студентом, который вызывал в Куме уважение своих преподавателей теологии. Однако его усердие по части учебы привело к тому, что он упустил один из важных моментов жизни мужчины: Рухолла, которому исполнилось 27 лет, не женат и не планирует обзаводиться семьей. Лавасани, один из его товарищей по духовной школе, полагая, что Рухолла потерял довольно много времени, как-то раз спрашивает его:

– Почему ты не хочешь жениться?

– Мне еще никто не приглянулся, и я не хочу жениться на девушке из моей деревни, – отвечает Хомейни.

– У господина Сагафи есть две дочери, которые, как говорит моя невестка, вполне годятся для того, чтобы на них жениться.

Сагафи – богатый аятолла из местечка Шахр-е-Рей, который, кроме того, является, как и Хомейни, Сеидом – потомком пророка Мухаммеда. Если эти два человека породнятся, будет замечательно. Более того, Хомейни значительно улучшит свое материальное положение и повысит социальный статус. Основу для этого он уже заложил: зарекомендовал себя как безупречный студент.

Приняв решение, товарищи отправляются в дом идеально подходящего для Хомейни тестя. Рухолла покупает шафран, бирюзу, лазурит, коврик для молитв, а также четки, бусины которых не совсем обычные: они сделаны из глины, взятой у могилы шиита, считающегося святым.

С этими подарками студенты приходят к почтенному Сагафи и рассказывают ему о цели прихода. Сагафи, пообщавшись с Хомейни, приходит к выводу, что тот «образованный, целомудренный, умный и набожный». Дело улаживается очень легко. Рухолле вскоре показывают хрупкое создание, укутанное большим толстым черным платком, позволяющим рассмотреть лишь глаза: эта девушка молча приносит чай. Хадижа, которой едва исполнилось 13 лет, украдкой поглядывает на кандидата в женихи. По внешности и поведению в данный момент еще ни о чем нельзя судить: девушка, принадлежащая к элите страны, воспитывается не как служанка, а как женщина, которой предстоит быть хозяйкой дома, где полно прислуги. Привыкнув к тому, что ее отец пользуется большим уважением, она, несмотря на юный возраст, тонко чувствует все то, что относится к вопросам иерархии и взаимоотношениям между людьми. Она и Хомейни не обмениваются ни единым словом: по существующим обычаям, хорошо воспитанная девушка не должна давать незнакомцу возможность услышать ее голос – чтобы не пробудить в нем через слух желание, которого не смогло вызвать то, что он видит.

Однако Хадижа отнюдь не стремится выходить замуж за муллу: ей хочется связать себя брачным союзом с государственным служащим и жить в столице. Она заявляет, что не принимает его предложение выйти за него замуж. «Потребовалось целых десять месяцев для того, чтобы она в конце концов дала согласие», – вспоминает один из близких родственников. Рухолла умеет быть настойчивым и почти каждый день присылает своего «эмиссара» к Сагафи. Ведение переговоров поручено матери его друга Лавасани, однако согласиться девушку заставит вмешательство кое-кого посолиднее.

Хадижа видит во сне нечто такое, что заставляет ее прекратить сопротивление: пророк Мухаммед, его дочь Фатима и его зять Али пришли к ней в гости. Кто-то четвертый показывает на них пальцем и говорит: «Ни один из этих троих тебя сейчас не любит». Она спрашивает почему и слышит в ответ: «Потому что ты отвергла их сына». На следующий день она «делает поворот на сто восемьдесят градусов»: «Я сказала родителям, что изменила свое мнение». Она наводит кое-какие справки и выясняет, что Рухолла вообще-то родился в тот же самый день, в который родилась Фатима. Смысл увиденного сна становится понятен. Фатима явилась ей в точно таком же доме, какой они снимут позднее, как раз в их будущей спальне, в которой она затем даже узнает занавески. «Просветленная» видением девушка, однако, ставит будущему жениху одно условие: он должен позволить ей закончить учебу. «Но поскольку жена священника не могла ходить в школу одна, она предложила ему стать ее преподавателем, на что он согласился», – вспоминает аятолла Мохаджерани, будущий министр культуры и исламской ориентации.

Вскоре после этого, радостного для Хомейни, поворота событий, а именно в конце лета 1929 года, друг Рухоллы Лавасани организует небольшую церемонию, в результате которой Рухолла и Хадижа становятся супругами. На Хадиже черно-белое одеяние с тонкой узорной вышивкой. Хомейни, прежде чем вернуться в Кум, где ему необходимо подыскать дом, наконец получает возможность увидеть лицо молодой супруги. Она спрашивает у него, чего он ждет от нее как от жены. Его ответ прямой и откровенный. «Он сказал, что он не мракобес, который стал бы требовать от меня, чтобы я полностью взяла на себя всю работу по дому. Единственное, что он от меня хотел, – так это чтобы я соблюдала правила ислама», – вспоминает Хадижа.

Рухолла, женившись, всячески старается обеспечивать семье тот уровень жизни, к которому с детства привыкла его супруга. Она не должна работать, а только руководит прислугой. Сейчас она для него таинственная девушка, вдохновляющая на написание стихов, которые вряд ли кто стал бы ожидать от этого сурового священника; она для него – «невеста сада».

Рухолла женится 27-ми лет от роду. Хадижа же дарит ему весну своей жизни. Земная любовь, которая описывается в стихотворении, всего лишь отражение любви, которую вызывает у него Бог. Цветок миндального дерева, как и любовь, становится вечным лишь в Боге, и горе тому, кто думает, что лепестки никогда не увянут! Хомейни осознает, что любовь – даже самая романтическая – мимолетна.

 

Семейный роман

В январе 1930 года Хадижа приехала в Кум. Она рассталась со своими близкими, но вскоре у нее появятся новые близкие: она беременеет через некоторое время после своего прибытия в этот город, где живут самые что ни на есть консервативные люди. В Куме нет ни кинотеатров, ни каких-либо других мест, где можно развлечься, и вся жизнь города концентрируется исключительно на изучении исламских традиций. По состоянию на начало 1930-х годов в Куме имеется множество медресе – мусульманских духовных школ, в которых ученики – талибы – объединены вокруг наставника – аятоллы. Вся общественная жизнь города крутится вокруг святилища сестры восьмого имама. Сторожа мавзолея день напролет окропляют его розовой водой. Женщины приезжают в священный город Кум, чтобы вымолить семейное счастье и плодовитость. В этом городе, построенном на высохшем соленом озере, имеется недостаток воды, а потому на санитарно-гигиенические цели – например, на поддержание чистоты улиц – ее расходуется очень мало. Система водостоков здесь архаическая: использованная вода вместе с жидкими бытовыми отходами попросту течет по центральной части извилистых улиц – улиц, на которых можно увидеть всевозможных приезжих. Горбатые, слепые, хромые, психически больные и просто немощные приезжают за чудесным исцелением в этот иранский аналог Лурда.

Нетрудно понять, какие сомнения охватили молоденькую девушку из зажиточной семьи, когда она приехала в это место, находящееся на расстоянии ста пятидесяти километров от столицы. Ее отец заботился об образовании дочери до того, как та вышла замуж, и девушка успела доучиться до четвертого класса школы. Рухолла пообещал, что супруга не будет отставать от сверстниц, и он это обещание выполняет: на протяжении первых восьми лет супружеской жизни он лично обучает жену, что дает Хадиже возможность достичь такого уровня образованности, который отнюдь не характерен для иранских женщин той эпохи.

Рухолла во многих отношениях проявляет себя как муж, заботящийся о благополучии своей половины. «Он всегда предлагал мне самое лучшее место в гостиной и не ел сам до тех пор, пока и я не садилась за стол. Он проявлял ко мне большое уважение и не хотел, чтобы я выполняла работу по дому. Он повторял мне: «Не подметайте!» Когда я хотела постирать одежду в тазу, он подходил ко мне и говорил: “Не надо, вы не должны этого делать”». Как ни странно, этот имам считает, что работа по дому недостойна его жены. «Если я в силу необходимости иногда делала такую работу, он всегда смущался, поскольку считал, что это является проявлением несправедливости по отношению ко мне». Чтобы его беременная жена не утомлялась, он не позволяет ей даже чуть-чуть напрягаться: «Даже когда я заходила в комнату, он никогда не говорил мне «Закройте за собой дверь». Он дожидался, когда я сяду, а затем вставал и закрывал дверь сам». Сомнения, поначалу терзавшие Хадижу относительно замужества, быстро развеиваются, и ее брачный союз кажется ей очень гармоничным: «Я чувствовала себя свободной, как птица».

Забота, которой Рухолла окружил супругу, не спасла ее от беды. Молодой женщине пришлось пережить удар несколько месяцев спустя: Хадиже не удается благополучно выносить и родить их первенца. Духота, царящая в Куме в теплое время года, рои надоедливых мух и плохая питьевая вода подточили ее физические и духовные силы. Она оказывается в исключительно сложной ситуации, поскольку женщина, которой не удается родить, считается обузой, к ней прилепляется ярлык «бесплодная». К женщинам, которые рожают только девочек, относятся немногим лучше, их называют «производительницами девочек». Только женщины, родившие двух мальчиков, пользуются большим уважением и занимают привилегированное положение среди других жен. В те времена каждый ребенок должен участвовать в работе по дому и тем самым облегчать жизнь родителям, поэтому женщины стремятся рожать как можно больше детей. Не рождающая детей воспринимается как бесполезное существо. Если же рождаются девочки, то им рано или поздно предстоит покинуть родительский дом и перебраться вместе со всем, что имеется ценного, в дом мужа, в котором они становятся домашними хозяйками.

К счастью, менее чем через год у Хадижи рождается сын, и это избавляет ее от незавидного статуса. Рухолла дает первенцу имя «Мустафа»: так звали его отца, которого он никогда не видел. Предки отца аятоллы участвовали в завоевании Индии персами в XVIII веке и обосновались в Кашмире, где дед Рухоллы впоследствии создал медресе. Им пришлось вернуться в Иран после завоевания Индии англичанами. Обосновавшись в небольшом городке под названием Хомейн, отец Рухоллы Мустафа занимается сельским хозяйством на небольшом участке земли, унаследованном от одного из доблестных предков. Он живет со своей женой Садиккой и четырьмя детьми в маленьком глинобитном домике, зажатом между другими такими же домами.

В марте 1903 года – через шесть месяцев после рождения Рухоллы – Мустафу убивают в стычке с другими землевладельцами, начавшейся в ходе дележа урожая. Косвенно виновным в этом преступлении признают ребенка: вскоре распространяется слух, что Мустафа получил шесть ножевых ударов, что соответствует возрасту его маленького сына – шесть месяцев. Тут же делается вывод о том, что малыш приносит несчастья. С этого момента ближайшие родственники начинают относиться к будущему аятолле кто настороженно, а кто и враждебно. Малыша принимает его тетя. Рухолла проводит бóльшую часть времени вне дома, на улице. Он часто приходит измазанный в грязи, покрытый пылью и царапинами. Будучи проворным и физически крепким, мальчик постоянно выигрывает в местных состязаниях по борьбе и лучше всех играет в чехарду. Однако больше всего ему нравится игра «в вора и в визиря»: вора хватает стража, и его приводят к визирю, который должен наказать преступника. С самого раннего детства родственники Хомейни узнают в нем черты характера, которые были свойственны его погибшему отцу: он вспыльчивый, бескомпромиссный, злопамятный, легко выходит из себя по любому пустяку. Будучи от природы непритязательным в быту и суровым по отношению к самому себе, он с юных лет очень стремится к одиночеству и не жаждет быть среди людей, поскольку те, по его мнению, погрязли в пороках.

Рухолла, которого его тетя согласилась взять к себе лишь на несколько месяцев, живет в доме своей второй матери до пятнадцати лет. Когда подросток собирается отправиться в Кум, рассчитывая получить образование, его мать и тетя умирают одна за другой с перерывом в месяц. В результате Рухолла становится полным сиротой, его уже ничто не связывает с городом Хомейн, в который он никогда больше не возвратится. Пережив смерть близких и поневоле привыкнув переносить подобное горе, Хомейни наряду с тягой к изучению религии будет стремиться отрешиться от земного мира. Смерть становится частью его повседневной жизни. Вскоре она станет таковой и для Хадижы.

Ее сын Али и две дочери умирают в раннем детстве у нее на руках. Лишь с рождением в 1936 году Ахмада несчастной матери удается снова обрести душевный покой. Вслед за Ахмадом – с интервалом в один год – рождаются три девочки. Однако судьба еще раз заставит Хадижу пережить горе: в 1944 году она потеряет еще одну дочь, та утонет прямо у нее на глазах. Один из друзей семейства Хомейни вспоминает эти события: «Жена Хомейни в отчаянии рвала на себе волосы. Когда пришел муж, он спокойно помолился над телом погибшей дочери – самой младшей из детей. Я всмотрелся в его лицо и не смог увидеть на нем ни малейших признаков скорби. Мне было известно, что он очень любил этого ребенка. Тем не менее он не выказал ни малейших эмоций, ни малейших страданий». Помолившись, Рухолла спокойно говорит: «Бог дал мне этого ребенка, а теперь Он его забрал». Рухолла воспринимает смерть с удивительной невозмутимостью. В одной из речей он рассказывает о своей отрешенности от земной жизни: «Этот мир всего лишь переправа, это не тот мир, в котором мы должны жить. Это всего лишь дорога, всего лишь узкая дорога. То, что называют жизнью в этом мире, – не жизнь, а смерть. Лишь в потустороннем мире возможна настоящая жизнь […]. Никто не может стать человеком, не пройдя сначала по узкой дороге».

Сталкиваясь с суровыми реалиями жизни, Хомейни создает «семейный роман» в соответствии со своим идеалом. Он стойко переносит все трудности, сравнивая свою семью с семьей пророка и уподобляя свою жизнь жизни Али. Пророк Мухаммед испытывал большую привязанность к Али, двоюродному брату, который жил в его доме. Отец Али – Абу Талиб – умирает и оставляет сына сиротой всего в шесть лет. Али поселяется в доме пророка, который воспитывает его и делает из него первого человека, «приобщенного» к новой зарождающейся религии. Поскольку Али герой военных побед ислама, демонстрирующий огромное мужество, многие видят в нем преемника Мухаммеда. Али известен своей борьбой с несправедливостью, которая вызывает восхищение у всех шиитов. Брату пророка с детства приходится очень туго, поскольку он был лишен отцовской любви.

Хомейни узнает в Али себя. Он, как и Али, сирота. Отличаясь безупречной набожностью и бескомпромиссностью по части моральных ценностей и принципов, он живет очень скромно, без роскоши, презирая земные удовольствия. Как и Али, Хомейни убежден в том, что он следует путем, указанным пророком, с наибольшим рвением и наиболее последовательно. Будучи учеником Мухаммеда, Али с детства буквально купался в потоке изречений пророка, а он, Хомейни, в шесть лет уже знал наизусть весь Коран. Желая продемонстрировать свою отрешенность от мирской суеты – как от радостей, так и от горестей, – Рухолла произносит после гибели дочери: «Даже если бы он взял моего сына, моего маленького Ахмада, и если бы он его убил, я не сказал бы ни слова». Его аскетизм должен стать нормой жизни и для всей семьи. Рухолла неоднократно приводит примеры из жизни Али – образцового верующего: «Он заявил своей дочери, втихаря взявшей из шкатулки ожерелье: “Я тебе гарантирую, что ты будешь первой женщиной, которой отрубят руку”». Этот пример достаточно убедителен для того, чтобы задать нормы поведения в доме аятоллы.

Дом семейства Хомейни в Куме был поврежден в результате урагана. Каменщик советует Рухолле заменить потертые кирпичи в имеющейся во дворе лестнице, но аятолла отвечает очень коротко: «Отнеси эти потертые кирпичи обратно и положи туда, где они лежали». Его аскетизм обращает на себя внимание всех, кто к нему приходит. Один из его приверженцев вспоминает, что Хомейни преподал ему настоящий урок бытовой экономии: «Однажды он увидел, что два зернышка граната упали в раковину. Он тогда сказал мне, что не следует понапрасну разбрасываться пищей».

Хомейни перенимает у Али не только его высокие нравственные качества, но и подражает ему в личной жизни. Он, как и Али, всю свою жизнь остается одноженцем, хотя ему как мусульманину разрешается иметь четыре жены. Али женился на Фатиме – единственной дочери Мухаммеда, которая повсюду следовала за ним. «Фатима – часть меня, и тот, кто ее разозлит, разозлит и меня», – говорил Али. Хадижа тоже является частью Хомейни, и даже ее собственные дети не должны никогда ее обижать. «Он был так сильно привязан к супруге, что сажал ее с одной стороны от себя, а своих детей – с другой», – вспоминает его дочь, Садиге Мостафави. Еще одна дочь Рухоллы и Хадижи – Фариде – рассказывает: «Он считался с ней и всегда спрашивал ее мнение относительно семейных проблем. Он установил правило: никогда не начинать есть, пока не начнет есть она. Вся семья должна была ждать ее».

Фатима давала отпор противникам своего мужа. Она – женщина с сильным характером – отказалась разговаривать с первым халифом Абу Бакром после инцидента, связанного с наследством. Халиф приказал захватить земли, которые она унаследовала от Мухаммеда. Считая этот поступок несправедливым, Фатима решила никогда больше не разговаривать с Абу Бакром. Хадижа, как и Фатима, всегда поддерживает своего мужа в его борьбе. В 1936 году шах Реза-хан, следуя примеру Турции, превращенной из мусульманской в светскую страну, решает активизировать усилия по проведению в Иране кардинальных реформ. Он появляется на церемонии вручения дипломов в Тегеране с супругой и дочерью-принцессой. И жена, и дочь – в дамских костюмах и шляпках, привезенных по заказу из Парижа и Лондона. Шах призывает иранских женщин последовать их примеру и снять с себя чадру – «символ несправедливости и стыда». Через несколько дней выходит закон, запрещающий ходить в чадре в общественных местах. Нововведения внедряются силовыми методами: с любой женщины, которая осмелится нацепить на себя этот символ мракобесия, чадра будет сорвана полицейскими, а сама женщина в случае сопротивления угодит в тюрьму.

Некоторые женщины воспринимают это в штыки. Хадижа выражает свой протест тем, что не выходит из дому в течение почти целого года. Она считает, что уж лучше обходиться без общественной бани, чем ходить по улицам с непокрытой головой. Когда тучи рассеиваются, она, решив наконец выйти из дому, в знак своей неуклонной приверженности традициям надевает не одну, а две чадры. Хомейни по поводу этого нововведения пишет: «У наших женщин не было выбора: либо стать проститутками, либо сидеть дома». Хадижа, конечно, не имела права прослыть в глазах своего мужа и других иранцев «проституткой». Жена аятоллы должна давать всем правильный пример. Ей не следует демонстрировать чужим людям свои волосы, выкрашенные хной так, как нравится мужу. Ее прическа вообще-то вполне может вызвать удивление: под чадрой супруга Хомейни скрывает рыжеватые локоны.

В дом аятоллы теперь приходит множество учеников, с которыми он проводит занятия. Проповеди Рухоллы слушаются очень внимательно, и властям поневоле приходится считаться и с ним, и с другими клириками. Хомейни направляет свой гнев на американских офицеров, прибывших в качестве советников в вооруженные силы Ирана. «Если наша страна оккупирована американцами, скажите об этом. Если это и в самом деле так, арестуйте нас и вышвырните за пределы нашей страны», – провокационным тоном заявляет он. Эта его «просьба» вскоре будет выполнена.

Четвертого ноября 1964 года – через неделю после этого смелого заявления – Рухоллу арестовывают в собственном доме. Хадиже снова приходится столкнуться с сотрудниками САВАК, ее дом окружают солдаты. Однако на этот раз нет никакого насилия и никто не проникает в дом через крышу. Ее муж позволяет себя арестовать на ее глазах без какого-либо сопротивления. Как ни странно, когда ему предлагают взять с собой в изгнание кого-нибудь из членов семьи, он категорически отказывается. Хадижа хочет разделить с супругом его судьбу, но Рухолла запрещает даже пытаться отправиться вслед за ним. Однако просить об этом – значит плохо знать, какой решительной может быть Хадижа. Когда супруга увозят в сторону турецкой границы, она поспешно собирает вещи и покидает Иран вместе с несколькими детьми.

Иранский офицер увозит Рухоллу Хомейни в Турцию, в город Бурсу. Там он передает его офицеру турецких спецслужб по имени Али. Придя домой к турку, Хомейни с ужасом видит, что головы жены и дочери этого офицера непокрыты. Рухолла бурно негодует по поводу такой легкомысленности. «Вся жизнь Хомейни была связана с его стремлением создать себе определенный имидж, и я думаю, что […], если бы там не было иранского полковника, он не повел бы себя так грубо по отношению к моей дочери», – вспоминает турецкий офицер. В Турции Рухолле приходится столкнуться с различными неприятностями. Он мучается там от холода. Его сын Ахмад вспоминает, что Рухолла чувствовал себя на чужбине как «рыба, которую вытащили из воды». Хомейни пишет Хадиже, мысли о которой позволяют ему преодолевать трудности.

«Я сейчас страдаю от того, что Вас нет рядом со мной. Вы – свет моих глаз и сила моего сердца. Я постоянно говорю о Вас, и Ваше красивое лицо отражается в зеркале моего сердца. Моя драгоценнейшая, я надеюсь, что Аллах благословит Вас и позаботится о том, чтобы Вы пребывали в безопасности и были счастливы. Моя жизнь течет наихудшим образом. Тем не менее все, что произошло до сего момента, меня устраивает. Я сейчас нахожусь в красивом городе Бурсе. По правде говоря, мне очень не хватает Вашего присутствия рядом. Хотя перед моими глазами открывается удивительная панорама города, а море вызывает радость, я с глубоким сожалением констатирую, моя дорогая любовь, что Вас нет рядом со мной, и это мешает мне наслаждаться и панорамой города, и морем. […] Если Вам захочется написать господину V и госпоже VI, заверьте их в моем к ним уважении и передайте привет […] доктору VIII».

Пребывая в изгнании, Хомейни часто посылает письма двум своим сыновьям, и в каждом он просит их хорошенько заботиться о матери. Через два месяца после прибытия в Бурсу он получает разрешение перебраться в Анкару, где проводит долгие месяцы в разлуке с Хадижой. Она, чтобы ему не было одиноко, присылает в Турцию их сына Мустафу.

Я могу возблагодарить Аллаха за то, что Мустафа прибыл целым и невредимым и что дела у нас обоих идут очень хорошо. Пожалуйста, не переживайте. Пишите каждому из нас отдельно, своей собственной рукой, и рассказывайте нам о себе. Погода здесь очень хорошая. Надеюсь, что у вас все хорошо – настолько хорошо, насколько это угодно Аллаху. Сообщите мне новости о здоровье всех наших домочадцев и передайте им от меня привет [ … ] .

«Старая акула лишилась своих зубов»

Эн-Наджаф, ноябрь 1965 года. Рухолла рад, что Хадижа ему не подчинилась. После почти года, проведенного в ссылке в Турции в разлуке с супругой, ему разрешают переехать в гораздо менее чуждый для него город, а именно в самый священный для шиитов город Эн-Наджаф, где его ждут могила Али и упрямая Хадижа, которой удалось самостоятельно пробраться в Ирак.

Здесь они пытаются снова наладить семейную жизнь, для начала сняв небольшой домик из двух комнат, который им по карману. Хадиже впервые приходится обходиться без помощи прислуги. Кухня очень маленькая. Именно на крохотной кухне и будет теперь в основном проходить жизнь Хадижи, ставшей обычной домашней хозяйкой. В городе она никого не знает, здесь она всего лишь жена одного из бесчисленных мулл. Атмосфера в городе, как в каком-нибудь святилище. Или нет, хуже – как на каком-нибудь кладбище. Шииты платят огромные деньги за возможность похоронить своих усопших родственников поближе к праху Али. Тот, кого хоронят в этом месте, наверняка попадет в рай, и ему даже не придется представать перед судом Аллаха.

Эн-Наджаф как город производит удручающее впечатление: культ смерти довлеет над жизнью. Хадижа пишет множество писем своему сыну Ахмаду, который пока остается в Иране. «Она очень болезненно воспринимала эту разлуку, поскольку была сильно привязана к своим детям», – вспоминает один из близких знакомых семьи Хомейни. Как только Хадиже предоставляется возможность, она на время удирает из этого города-кладбища и едет в Багдад. У Рухоллы же очень строгий распорядок дня, и он не может позволить себе даже таких развлечений. Он встает примерно в пять часов утра, чтобы помолиться на рассвете, а затем снова ложится, чтобы еще немного поспать. Хадижа ставит завтрак супруга, состоящий из хлеба и небольшого количества меда, возле его простенькой циновки, которая положена прямо на пол. В одиннадцать часов она приносит ему фруктовый сок, в полдень – немного риса с чечевицей или простоквашу, иногда сыр. После этого он ложится спать, просыпаясь во второй половине дня, чтобы помолиться. Он ежедневно совершает две двадцатиминутные прогулки – одну утром и одну с наступлением темноты. В течение дня он преподает небольшой группе учащихся, принимает посетителей, пишет письма. Спать он ложится всегда в одно и то же время. Все в его жизни происходит согласно распорядку, который он никогда не меняет.

В 63 года Рухолла выглядит еще более суровым и мрачным, чем раньше. Он страдает от сердечной недостаточности, у него проблемы с почками, его регулярно мучают головные боли. В Тегеране все думают, что его жизнь подходит к концу и что он скоро умрет. Агенты САВАК, навещающие изгнанника, обосновавшегося в Эн-Наджафе, сообщают шаху, что «старая акула лишилась своих зубов». Хомейни и в самом деле только тем и занимается, что ругает «аморальность этого развращенного мира». У него мало приверженцев, и к нему мало кто приезжает. Даже в этом городе, который он выбрал в качестве места изгнания, его прибытие не вызвало у населения абсолютно никакого энтузиазма. Полагая, что о нем здесь наслышаны, он целую неделю ждал в своем новом доме, что самые уважаемые аятоллы города придут его приветствовать. В конце концов ему пришлось, подавив самолюбие, первому сделать шаг навстречу. Это стало еще одним унижением для человека, едва не впадающего в депрессию.

Рухолла и Хадижа живут практически в изоляции. Если местные религиозные лидеры не захаживают в его дом, то так же поступает и остальное население. «Когда он в первый раз пришел на могилу Али, его охватило разочарование от того, что никто – или почти никто – не обратил на него внимания. Люди не подходили его приветствовать и не собирались толпой вокруг него», – вспоминает Абольхасан Банисадр, будущий президент Ирана. Ситуация внутри семьи отражает эту тяжкую утрату престижа и отсутствие финансовых поступлений. У них нет слуг. В роли личного секретаря Рухоллы приходится выступать его сыну Мустафе. Ахмад, приехавший к родителям и брату в Эн-Наджаф, пытается было поступить на химический факультет университета, но отец – к превеликому горю Хадижи – запрещает это и заставляет его переписывать от руки листовки, текст которых сочиняет сам Рухолла, и затем раздавать их жителям города.

Младший сын Рухоллы и Хадижи всегда отличался от своего брата. Если Мустафа унаследовал от своего отца вспыльчивый и несгибаемый характер, то Ахмад относится к маленьким человеческим слабостям более терпимо. В ответ на отказ отца признавать эмансипацию женщин он полностью отвергает религиозную культуру, а вместе с ней и арабский язык, лишь азы которого он успевает освоить. Он посвящает себя изучению персидской литературы, а также французского и английского языков. Тем не менее он понимает, что по вине отца ему пришлось пожертвовать своими личными амбициями. Ахмаду остается утешаться тем, что отца удалось заставить прочесть несколько европейских романов, в том числе и произведение Достоевского «Братья Карамазовы». Не намек ли со стороны Ахмада? Роман описывает аморального и грубого человека, которого убивает один из его сыновей, ведущий разгульную жизнь и отвергающий веру…

Членов семьи Хомейни не косит поголовно депрессия только благодаря Хадиже, чей непоколебимый моральный дух не позволяет сломить душевное равновесие ее удрученных ближайших родственников. Она занимается не только приготовлением пищи, но и выполняет вообще всю домашнюю работу. Ей помогает только муж – он, в частности, возложил на себя мытье посуды. Рухолле теперь также приходится самому заправлять свою постель и самому готовить себе чай, который он пьет на протяжении дня. Единственный предмет роскоши, который попал в дом Хомейни, – это флакон лосьона после бритья «Пако Рабан», купленный Ахмадом непонятно зачем: все мужчины в семье носят бороды. Придя, тем не менее, в восторг от экзотического и абсолютно безобидного запаха, Рухолла и его сыновья брызгают себе на бороды. При этом Рухолла устанавливает жесткие правила использования лосьона. «Он часто подчеркивал, что никакие благовония не должны использоваться вне дома, – вспоминает одна из внучек. – Мне помнится, что как-то раз имам подарил другой своей внучке пузырек духов, а мне – что-то другое. «Вы ведь еще не замужем, и поэтому у вас нет необходимости использовать духи!» – сказал он мне».

Только Хадиже разрешено приезжать в Иран. Она пользуется этими поездками для того, чтобы встретиться со своими детьми и рассказать им о том, как живет Рухолла, а также – и даже в большей степени – для того, чтобы побывать на религиозных занятиях в Куме. Ее муж очень серьезно относится к ней как к своему «эмиссару»: благодаря посещениям Кума Хадижа держит его в курсе ситуации в этом невралгическом центре новых религиозных идей. После каждой поездки в Иран Хадижа возвращается в Эн-Наджаф с огромным грузом новой информации, которую Рухолла ждет с большим нетерпением.

Но несмотря на то что Хадижа ездит в Иран по очень важным, можно сказать, политическим делам, каждое расставание воспринимается и ею, и Рухоллой болезненно. В 1972 году она катается туда почти ежемесячно, оставляя Рухоллу тосковать и переживать в Эн-Наджафе. В августе 1972 года он ей пишет:

Весьма уважаемой матери Мустафы .

Надеюсь, что у Вас все в порядке. Лично у меня, слава Аллаху, все хорошо. Не переживайте за меня, потому что все, что происходит по воле Аллаха, – это все абсолютно правильно [ … ]. У Мустафы тоже все хорошо, переживать не о чем. Я только немножко обеспокоен из-за того, что не получаю от Вас известий [172] .

В сентябре, наконец-таки получив письмо от Хадижи, которая только что стала бабушкой, он шутит по поводу того, что внешность у новорожденного внука весьма своеобразная. «Ахмад сказал, что его ребенок «и в самом деле уродливый». Вы же сказали, что он похож на Ахмада, так что тут нет ничего удивительного. Однако в своем втором письме он написал, что «глаза у ребенка, как у его матери», и это забавно. Напишите мне, как Вы поживаете».

В Иране у Хадижи много дел, касающихся ее детей. Ее дочь Фариде страдает от депрессии, и Хадижа делает все, что можно, для того, чтобы вывести ее из кататонического состояния. Несколькими неделями позднее Рухолла присылает письмо, тон которого довольно мрачен.

Самой уважаемой и самой великой из женщин .

Во-первых, все то, что Вы написали мне о нашей дочери Фариде, которую Вы привезли в Мешхед [173] , чтобы вывести из депрессии, вызвало у меня большое беспокойство. Кроме того, тот факт, что Вы отправили мне письмо из Тегерана, а сама она не написала мне даже и одного словечка, вызвал у меня обиду и встревожил меня. Похоже, что ее дочь Фереште не была вместе с Вами во время этой поездки, и я не понимаю почему. Сообщите мне, нет ли у нее каких-либо проблем со здоровьем или же возникли проблемы взаимоотношений внутри семьи. Я по этому поводу очень сильно переживаю. [ … ] В-третьих, не пишите мне больше того, чего Вы сами точно не знаете, потому что меня это раздражает. В-четвертых, я надеюсь, что Ваша поездка в Мешхед была для Вас приятной. [ … ] Расскажите мне о своих делах подробнее, чем обо всем остальном, потому что Ваши рассказы о самой себе для меня очень приятны .

В течение нескольких месяцев он получает сведения о событиях в Иране и о политической ситуации в стране только через свою жену, причем в ее интерпретации. В этом же 1972-м году, после семи лет материальных затруднений, Рухолле и Хадиже становится немного легче благодаря тому, что аятолла снова начинает получать финансовую помощь от своих приверженцев. Хомейни снимает соседний дом, у него появляются помещения, в которых он может проводить занятия со своими учениками. Он выплачивает ученикам стипендии. Снаружи вид дома оставляет впечатление зажиточности, однако его внутреннее убранство и на этот раз соответствует традициям Хомейни: в зале для приема посетителей – дешевенький персидский ковер, символ бедности, мебель как таковая отсутствует, на потолке – самый простой вентилятор. В общем, ничего из ряда вон выходящего. Обстановка рабочего кабинета Рухоллы на втором этаже тоже довольно незатейливая: низенький столик, ковер, несколько книг.

Мустафа переехал вместе с женой и тремя детьми в более солидный дом, находящийся неподалеку, на той же улице. Рухолла чувствует себя одиноким, тем более что Хадижа в ходе своих бесконечных переездов уже не так усердствует в написании писем, как раньше. «Я получил Ваше письмо, прождав его долгое время. Мне кажется, что Вы покинули Эн-Наджаф для того, чтобы полностью меня забыть, не думая о том, что если я не буду получать известий, то это может меня встревожить. Но это не важно, и я надеюсь, что у Вас все хорошо», – пишет он ей в июле 1974 года.

Похоже, в жизни аятоллы скоро произойдут изменения к лучшему – произойдут после нескольких лет бедности, изгнания и разочарований. Однако 21 октября 1977 года сердце Хадижи снова обливается кровью: Мустафа умирает у себя дома в возрасте 45 лет. Внезапность этой смерти шокирует всех родственников. Сердечный приступ, ставший для Мустафы смертельным, возможно, являлся следствием склонности старшего сына Хомейни к обжорству и, как результат, его чрезмерной дородности. Хадижа чувствует себя подавленной. Рухолла, в своих письмах супруге сетующий по поводу разлуки с ней и постоянно заявляющий о своей любви, не может позволить себе отнестись к смерти сына столь же эмоционально. «Бог его нам дал, Бог его у нас забрал», – мрачно твердит он. Эти слова Хадижа слышит во второй раз, и они, возможно, больше не имеют для нее прежней силы.

Рухолла, верный своему стоицизму, отправляется в мечеть, чтобы присутствовать на церемонии похорон. «Когда мы пришли в мечеть, толпа стонущих и плачущих людей расступилась перед ним. Однако люди начали с удивлением перешептываться: “Что происходит? Имам даже не плачет?”». Представляя, насколько сильные страдания испытывает в душе Хомейни, священник, руководящий молитвой, пытается облегчить их и поэтому очень громко выкрикивает имя Мустафы, чтобы заставить Рухоллу заплакать. Однако имам остается абсолютно невозмутимым. «Когда он читал строки из Корана, он посмотрел на меня, и я испугался, – признается впоследствии Хомейни, – потому что если бы я заплакал, это стало бы проявлением тоски по моему сыну, но это отнюдь не было бы угодно Аллаху».

По Тегерану ходят слухи, что Мустафу убили сотрудники САВАК, и это вызывает симпатии к его отцу со стороны многих людей. Сочувствие находит свое отражение в спонтанных манифестациях, которые проходят по всему Ирану. Хомейни получает по спецпочте репортажи, фотографии, аудиозаписи, молитвы и видеозаписи, на которых толпы людей, воспользовавшись данным поводом, собираются на улицах и бросают вызов правоохранительным органам. Рухолла понимает, что он вновь представляет угрозу для власти шаха и большинство оппозиционеров теперь воспринимают его как лидера всех разобщенных движений, выступающих против «Царя царей». У старой акулы снова появились зубы.

Саддам – сосед, который желает добра

Тегеран, сентябрь 1978 года.

Самолет «Боинг» авиакомпании «Иракские авиалинии», садясь на взлетно-посадочную полосу международного аэропорта иранской столицы, поднимает облачко пыли. Появление авиалайнера провоцирует множество вопросов. Его единственному пассажиру поручено выполнить миссию, которая определит судьбу всего региона. Барзан Тикрити, брат Саддама Хусейна и глава иракской службы безопасности, – первый иракский чиновник, посещающий эту страну за прошедшие несколько десятков лет. Саддам, который вот-вот станет абсолютным хозяином Ирака, желает решить очень важную проблему Ирака и Ирана, а именно избавить страны от «фанатика» Хомейни, угрожающего как трону шаха, так и молодой иракской республике.

Барзана немедленно берут под опеку агенты шаха: они везут его через ночной Тегеран в шахский дворец «Ниараван». Дворец этот уже не тот, каким бывал раньше во время официальных приемов. Это скорее осажденная крепость, поскольку здание погружено в темноту: сторонники Хомейни перерезали по его требованию провода по всей столице, чем вызвали немалый гнев шаха. Однако особой помпезности для того, чтобы передать послание Саддама, вовсе и не требуется: «Пусть Его Величество стоит на своем, а уж иракские власти сделают все, что в их силах, для того, чтобы ему помочь». Барзан дает шаху понять, что единственно возможным решением проблемы является физическое устранение аятоллы и что для этого нужно всего лишь его, шаха, согласие. «Мы ответили отказом, полагая, что иначе его начнут считать мучеником», – вспоминает Фарах Диба, супруга шаха. Саддам прекрасно понимает, что Хомейни вполне может стать в будущем хозяином Ирана, и его очень пугают политические проекты аятоллы: «Сукин сын! У Хомейни есть план, он хочет объединить шиитов Ирана, Сирии и Ливана и тем самым взять меня в кольцо! Он хочет взорвать мир суннитов! Неизвестно, к чему это может привести. Я не знаю, куда мы катимся», – говорит Саддам в ту пору одному из своих архитекторов – Фавзи Чалхубу.

Когда руководитель иранских спецслужб приносит Хомейни письменный отчет об операции, осуществляемой против него Саддамом, тот реагирует совершенно неожиданным образом: он просто берет листок, на котором написан отчет, переворачивает его и пишет на обратной стороне листка стихотворение. Десять четверостиший весьма мистического содержания – вот и весь ответ Хомейни человеку, спрашивающему у него, какие ответные меры следует принять против Саддама.

А вот Саддам Хусейн отнюдь не отличается выдержкой. Он знает, что аятолла, пребывая в Эн-Наджафе, является подстрекателем различных шаек, которые, действуя скрытно, сеют хаос по всему Ирану. Уже более года антишахская оппозиция сплачивается вокруг Хомейни после манифестаций, спровоцированных известием о смерти его сына Мустафы. Эта смерть не только приносит горе матери умершего, но и предоставляет хороший шанс семидесятишестилетнему политику, который видит, что узкая дорога перед ним наконец начала расширяться. Толпа сделала из Мустафы мученика, а из Хомейни – лидера «партизанской войны», которая началась в иранских городах.

Месяцем раньше, 19 августа, в фешенебельном кинотеатре «Рекс» богатого нефтяного города Абадан демонстрируют документальный фильм, посвященный шаху, а затем – художественный фильм, снятый популярным в те времена иранским кинорежиссером. Зрители – а их тысяча человек – посреди сеанса замечают, что в здании начался пожар, распространяющийся с молниеносной скоростью. Буквально через несколько секунд весь зал охвачен пламенем. Все бросаются к выходу, однако, к своему ужасу, обнаруживают, что все заперто. Вышибить двери не удается. Пожарные, которых поставили в известность о бедствии с некоторым опозданием, через пятнадцать минут приезжают на место, но ничего не могут сделать: в водопроводах Абадана нет воды, поскольку все рабочие системы водопроводов объявили по указанию Хомейни забастовку. Наконец пожарные пробиваются в пылающее здание, но спасти удается только половину зрителей: в пожаре гибнут 477 человек. Через несколько часов после несчастья Хомейни публикует коммюнике: «В этом бесчеловечном и противоречащем законам ислама акте, конечно, нельзя обвинять противников шаха. А уже появились кое-какие признаки того, что в этом злодеянии могут обвинить исламское движение». Существующие в Иране и противоборствующие друг с другом революционные движения всячески пытаются снять с себя подозрения и свалить вину на своих соперников. Подозрение падает прежде всего на Хомейни. Тот защищается и оправдывается так яростно, что даже начинает обвинять в этом поджоге официальные власти. Коммунистическая партия Ирана использует данное обвинение для того, чтобы присоединиться к Хомейни, намереваясь воспользоваться в своих целях назревающей в стране нестабильностью.

Однако уже в самом начале расследования выяснится, кто на самом деле виноват в трагедии. По заявлениям следователей, поджог кинотеатра был задуман в маленьком тихом домике, в котором живут в Эн-Наджафе Рухолла и Хадижа. Джавад Бишетаб, иранец, живущий в изгнании во Франции, рассказывает, как все происходило: по его словам, аятолла Джами из Абадана должен был доставить три бидона с керосином, которые затем надлежало поджечь троим его подручным, слившимся с толпой. Аятолле также помогал еще один человек: он должен был запереть двери снаружи, обрекая на гибель в огне не только обычных кинозрителей, но и своих сообщников.

Мохсен Резайи, возглавлявший Корпус стражей исламской революции, объясняет, почему именно кинотеатр «Рекс» стал объектом нападения: «Движение исламского толка принципиально несовместимо с местами разврата – такими как кабаре, танцплощадки, кинотеатры, банки, магазины, в которых продают продукцию порнографического характера, – и вообще со всеми проявлениями загнивающей западной цивилизации. Именно по этой причине во многих кинотеатрах были совершены поджоги». Цель данного поджога, чем-то напоминающего поджог Рейхстага, была достигнута: был посеян хаос, а вину за преступление возложили на шаха.

Нападения на символы загнивающей западной цивилизации принимают совершенно неожиданные формы: в Тегеране небольшие группы боевиков на мотоциклах, «мотоциклистов Аллаха», которые, чтобы узнавать друг друга, носят зеленые нарукавные повязки, совершают тщательно подготовленные, разрушительные и непредсказуемые налеты на банки и государственные учреждения. Однако тактика, которую пытается использовать Хомейни, не всегда столь примитивна и отчаянна. Аятолла рассчитывает привлечь все население к своей борьбе в той или иной форме.

Его замысел прост: чтобы не угодить в лапы органов охраны правопорядка, его боевики не должны вступать с полицией в прямое противостояние. Более разумно – выставлять перед собой «заслон» из женщин, детей и стариков, чтобы полицейские поневоле сталкивались с трудным выбором: или стрелять в беззащитных людей, или вообще не предпринимать никаких действий. Настоящие боевики в этом случае будут действовать под «прикрытием», в результате чего эффективность действий повысится. «Смерть ребенка приобретает особое значение. Она разоблачает истинную сущность этого сионистского режима», – заявляет Хомейни. Он призывает женщин выйти из домов и внести свою лепту в освобождение страны. Однако когда они с чрезмерным рвением устраивают демонстрации в защиту своей свободы и своих прав, боевики Хомейни без колебаний набрасываются на них и обезображивают их лица при помощи лезвий и кислоты.

Предложение Саддама поступает к шаху слишком поздно: он понимает, что общественное мнение отныне на стороне Хомейни, а потому не может дать согласие на его физическое устранение. В ходе переговоров в конце концов достигается компромисс: иракское правительство изгонит ставшую опасной «акулу» за пределы страны.

За несколько месяцев Хомейни стал главным врагом существующего в Иране режима. Верная Рухолле Хадижа, однако, знает его только как заботливого мужа, который сам встает ночью, чтобы потушить свет в гостиной, который забыли выключить, вместо того чтобы заставить жену. Она с беззаветной преданностью заботится о нем уже пятьдесят лет, а теперь ей приходится стать для него медсестрой: состояние здоровья Хомейни за время его пребывания в Ираке ухудшилось, и она боится, что его постепенно слабеющее сердце не выдержит такого напряженного ритма жизни. Она мало что знает о политических авантюрах аятоллы, а ведь именно политика их и разлучит.

Парижские каникулы

Прошло несколько недель с момента, как Рухолла улетел в Париж вместе со своим телохранителем и сыном Ахмадом. Хадижа остается одна в Эн-Наджафе, к которому она питает отвращение. К тому же отсюда она защитить своего мужа не может. Никогда расстояние между ними не было таким огромным. Их разлука усугубляется еще и тем, что Рухолла категорически отказывается пользоваться телефоном. Они попрощались друг с другом 12 октября 1978 года. Несколькими часами позже он приземлился во французской столице, а затем проехал весь путь от аэропорта до Кашана с опущенными глазами, чтобы не осквернить себя лицезрением окружающей его развращенности. Кашан, ничем не примечательный маленький городок, был выбран комитетом по встрече Хомейни, возглавляемым Абольхасаном Банисадром – иранским интеллектуалом, учащимся в Сорбонне. «К приезду Хомейни один из друзей освободил свою квартиру в Кашане. Однако через четыре дня после того, как Хомейни в ней обосновался, его сын Ахмад пришел ко мне и сказал, что аятолла хочет переехать в какой-нибудь особняк, так как желает, чтобы к нему приехала его жена».

В этом новом командном пункте Рухолле Хомейни не хватает Хадижи. Чтобы она – жена руководителя – могла приехать, срочно подыскивается резиденция, в которой было бы не стыдно ее поселить. Банисадр вскоре находит особняк в городке Нофль-ле-Шато: его уступает смешанная франко-иранская семья. Однако приготовления к переезду неожиданно омрачаются неразрешимой проблемой: Рухолла с ужасом обнаруживает, что туалеты в особняке сделаны как в европейских странах, а не как в Турции. Он категорически отказывается пользоваться такими туалетами. Их приходится переделывать, причем срочно – чтобы успеть к приезду Хадижи. Кое-какие изменения вносятся и в общую компоновку особняка: его часть, предназначенная для женщин, будет полностью изолирована от остальных помещений.

Хадижа приезжает в октябре 1978 года в квартиру в Кашане, а затем едет к мужу в его новую штаб-квартиру в городке Нофль-ле-Шато. Один из тех, кому довелось в этой квартире побывать, кратко описывает ее внутреннее убранство следующим образом: «В главной комнате имелись деревенская печь и швейцарские стенные часы с кукушкой, которые давным-давно не работали. Обои в бледный цветок и темно-красные шторы, освещенные тусклой лампочкой, – вот и все, что было в этом незатейливом интерьере».

Семейная жизнь Рухоллы и Хадижи мало-помалу возвращается в свое привычное русло. Они живут, огороженные от той шумихи, которую вызвал их приезд сюда: ставни на окнах их особняка всегда закрыты. Хадижа выступает в роли самой настоящей домохозяйки, терпеливо готовя чай для десятков приверженцев ее мужа, которые постоянно толкутся в этом доме и называют ее теперь «Кодси», что является сокращением от «Кодс-е Иран» и означает «мать Ирана». Поскольку Рухолла категорически отказывается есть какую-либо французскую пищу, она готовит ему и его «воинству» национальное блюдо, которое представляет собой пюре из турецкого гороха и картофеля, помещенное в душистый бульон. Хадижа постоянно крутится у двух предметов современной бытовой техники – газовой плиты и стиральной машины.

Однако Рухолла не хочет, чтобы только на плечи супруги падала тяжесть обслуживания этого «революционного гнезда», в котором замышляют свергнуть иранского шаха. Как-то она замечает, что ее педантичный муж уж слишком долго находится в недавно отремонтированном и переоборудованном на турецкий лад туалете. Четверть часа спустя она видит, как он выходит с засученными рукавами и с ведром в руке. Когда она устремляется к нему навстречу, чтобы помочь ему опорожнить и вымыть это ведро, он заявляет: «Люди, которые приходят сюда и пользуются здесь туалетом, – мои гости, и это мой долг – помогать тебе поддерживать везде чистоту».

Вообще-то Хадиже и в самом деле приходится прилагать немало усилий, чтобы поддерживать порядок в особняке. Здесь развернута весьма бурная деятельность. Дом не пустеет даже ночью. Сейчас, в октябре, когда еще тепло, телохранители и боевики аятоллы спят вповалку прямо на полу в гостиной. Командный пункт в городке Нофль-ле-Шато, по изначальному замыслу, должен был вмещать не более двенадцати человек. Однако вскоре – после прибытия из Тегерана пятидесяти телохранителей – маленький особнячок переполняется. Помещения используются по максимуму, и в одном из них – примыкающем к кабинету аятоллы – даже размещается импровизированная школа для племянников и внуков Рухоллы и Хадижи. Однако после того как по заказу аятоллы местная телефонная компания устанавливает в особняке шесть телефонов и два телекса, проводить занятия и предаваться размышлениям под беспрестанные телефонные звонки становится трудно. Поэтому Рухолла использует в качестве импровизированной мечети находящийся напротив его особняка сине-белый полосатый шатер цирка шапито, в котором уже давно не проводят представления.

Подношения приверженцев аятоллы и иранской диаспоры вскоре позволяют Хадиже перебраться в более спокойное место: чета Хомейни снимает находящийся рядышком с особняком коттедж, чтобы им и их детям можно было обрести немного покоя. Рухолла как никогда раньше рассчитывает на то, что его суровость и педантичность не позволят ему поддаться влиянию того хаоса, который он сам и посеял: движение сопротивления власти шаха приобретает в Иране огромные масштабы и становится неконтролируемым. Пунктуальность аятоллы, доведенная до крайности, является объектом шуточек сотрудников французских спецслужб, которым поручено обеспечивать безопасность имама. Если у них появляются сомнения насчет того, правильно ли идут часы, они могут проверить это, следя за аятоллой, который выходит из дому и вообще совершает те или иные ежедневные процедуры строго в определенное время – минута в минуту.

Данный период бурной деятельности в чуждой аятолле зарубежной столице все-таки внесет кое-какие изменения в уклад жизни весьма консервативной четы Хомейни. Определенное любопытство, которое вызвал у Рухоллы и Хадижи окружающий их незнакомый мир, подтолкнет иранцев к кое-каким – не очень-то характерным для них – вольностям.

Однажды вечером Рухолле приходит в голову удрать от окружающих его многочисленных охранников и журналистов и прогуляться в одиночку по городку Нофль-ле-Шато, названия которого он еще ни разу не произносил. Этот человек, проехавший с опущенными глазами все расстояние от аэропорта до своей квартиры, чтобы не поддаться «соблазнам Запада», выскальзывает из особняка и отправляется на прогулку по ночному городку, воспользовавшись тем, что телохранители и дежурящие перед особняком французские полицейские на что-то отвлеклись. Телохранители и полицейские, в конце концов заметив, что Хомейни куда-то запропал, поспешно прерывают развлекательную прогулку аятоллы.

Для жителей городишка это была отнюдь не единственная возможность наблюдать молчаливого имама. Началась зима, и приближается Рождество. Рухолла в качестве извинения за то, что он и его приверженцы своим появлением в городке нарушили его тихую и размеренную жизнь, решает преподнести местным детям рождественские подарки. Возле нарядной ели дети видят щедрого старика с большой белой бородой, однако это никакой не Пер Ноэль (французский аналог Санта-Клауса), пусть даже окружающие его переводчики и утверждают обратное.

Хадижа утоляет терзающее ее любопытство, совершая поездки в столицу и посещая там красиво оформленные и заваленные товарами магазины. Она расхаживает по Парижу в сопровождении давних приверженцев Хомейни, и среди свиты Судабе Содейфи, которая теперь учится во Франции. Именно она и ее муж – Ахмад Газанфарпур – предоставили Хомейни, когда тот приехал во Францию, свою квартиру в Кашане. Во время пребывания четы Хомейни во Франции эта молодая женщина становится довольно близкой знакомой Хадижи и сопровождает ее в прогулках по парижским магазинам, когда бы та ни пожелала.

Здесь, во Франции, супруга Хомейни в полной мере приобретает статус аристократической дамы, которой оказывается всяческое уважение. Она верховодит в обществе женщин, составляющих штат ее собственной «штаб-квартиры» как первой леди будущей исламской республики, – в обществе жен будущих депутатов, министров и руководителей Корпуса стражей исламской революции.

В Париже у нее появляется возможность обрести то, чего ей очень не хватало в захолустном Эн-Наджафе: она может потешить свой вкус и завоевать репутацию элегантной и изысканной женщины. «Она и в самом деле понимала толк в элегантности», – вспоминает Фируза Банисадр, дочь будущего президента Ирана. «Это была весьма далекая от политических реалий и очень поверхностная женщина», – высказывается в адрес Хадижи Огра Банисадр, мать Фирузы. Она вспоминает о том, как как-то раз ходила вместе с Хадижой по парижским магазинам. «Она пришла ко мне и предложила пойти прогуляться. Она хотела пройтись по магазинам, чтобы купить какую-то обувь. Шофер отвез нас в квартал Алезия, и мы прошлись пешком до площади Данфер-Рошро. Поскольку она останавливалась у очень многих витрин, мужчина, который нас сопровождал, потерял терпение и, бросив нас, ушел. Он сказал, что будет нас ждать в 18 часов в кафе, чтобы отвезти домой. Но в оговоренное время его там не оказалось. Она очень разозлилась. Я предложила ей присесть в теплом уголке и чего-нибудь поесть или выпить, но она тут же отказалась, заявляя, что пить что-то в иностранном кафе – это значит запятнать себя грязью. Однако я слышала еще раньше от другой своей подруги, что она, Хадижа, как-то раз согласилась поесть пирожных в “Галери Лафайет”».

Рухолла же по-прежнему не хочет и смотреть на окружающие его предметы, являющиеся, по его мнению, символами развращенности и легкомысленной жизни. Он, в частности, категорически отказывается приближаться к современной «Вавилонской башне», построенной Гюставом Эйфелем. «Как-то раз, когда ему пришлось согласиться на операцию, он попросил, чтобы автомобиль, на котором его везли домой, сделал большой крюк, потому что он опасался, что его могут сфотографировать где-нибудь неподалеку от Эйфелевой башни», – вспоминает один иранский интеллектуал. «Это полностью испортило бы мой имидж», – сказал Хомейни своему шоферу.

Этот свой имидж ему удается мало-помалу улучшать вопреки подозрениям, что именно по его указанию был устроен поджог кинотеатра «Рекс», в результате которого погибло много людей. Президенты Джимми Картер и Валери Жискар д’Эстен постепенно начинают с ним считаться, полагая, что только он может навести порядок в Иране, но требуют от него кое-каких гарантий: американцы – в том, что обеспечит политические свободы; французы – в том, что он не станет притеснять религиозные меньшинства. Франсуа Шерон – один из трех адвокатов, на которых возложена задача позаботиться о законности всех действий, совершаемых во Франции приверженцами Хомейни, – слышит от личного переводчика аятоллы неожиданное признание. После встречи на высоком уровне в городке Нофль-ле-Шато он сообщает ему, что должен поехать в Париж и купить там кое-что для аятоллы, причем это «кое-что» не что иное, как одеколон.

– Ему нравится одеколон «О соваж» компании «Кристиан Диор», – добавляет переводчик.

Адвокат от изумления начинает громко смеяться.

– Хомейни? «Кристиан Диор»? – переспрашивает он, не в силах скрыть удивление.

– Ну конечно, а почему бы и нет? Нет такого закона, который запрещал бы хорошо пахнуть. Вы знакомы с супругой Хомейни? Бóльшую часть времени она проводит в Париже, причем покупает одежду в магазинах компании «Кристиан Диор», – отвечает, оправдывая своего шефа, преданный переводчик.

– Я не знал, что в ее бюджете предусмотрена такая статья расходов. Она, наверное, под своей длинной черной чадрой выглядит очень элегантно, – ухмыляется Шерон.

– Именно так, – с самым серьезным видом кивает переводчик.

Шестнадцатого января 1979 года, после того как Рухолла закончил свою утреннюю молитву, один из его боевиков сообщает ему новость, которую он ждал в течение всех своих пятнадцати лет пребывания в изгнании: «Наши братья говорят, что шах покинул страну, и об этом сообщило тегеранское радио». Хомейни, сидя со скрещенными ногами с невозмутимым видом, несколько секунд молчит, а затем спрашивает: «Какие еще новости?» Поскольку его взволнованному собеседнику добавить нечего, разговор закончен. Обитатели особнячка в городке Нофль-ле-Шато в скором времени смогут вернуться в Иран.

 

Супруга правителя

Первое февраля 1979 года, Тегеран.

Сторонники Хомейни заполонили столичный аэропорт. Все население готовится к возвращению в Иран святого человека. Налево и направо раздаются кассеты с ранее запрещенной песней «Хомейни эй Имам» (что означает «Хомейни – наш имам»), которую теперь слушают в иранских домах с утра до вечера. Женщины, видящие в нем защитника их чести и впервые в жизни собирающиеся толпами на улицах, с нетерпением ждут возвращения супруги Хомейни, надеясь, что она их примет и выслушает.

Рухолла прибывает в Иран на борту самолета авиакомпании «Эр Франс», в котором вместе с ним прилетает и добрая сотня журналистов – ну… чтобы этот самолет не вздумали сбить последние верные шаху воинские подразделения. Рухолла в очередной раз требует от Хадижи, чтобы она не возвращалась в Иран ни с ним, ни сразу же вслед за ним: он не хочет подвергать ее какой-либо опасности. Поэтому иранкам приходится ждать еще несколько дней, прежде чем появляется возможность воочию увидеть лицо новой героини.

Прибыв в Иран, Хадижа чувствует, что ее жизненная ситуация кардинально изменилась. Задача ее мужа и ее самой уже не в том, чтобы руководить мятежами издалека, а в том, чтобы создать в Иране первую в мире исламскую республику. Вместо ничем не примечательного и надежно охраняемого пригородного особнячка чете Хомейни теперь – по их собственному выбору – предстоит жить в весьма странном «дворце», из которого они и будут осуществлять революцию, отбрасывающую иранское общество в его историческом развитии назад. «Дворец» этот – школа для девочек, расположенная в южной части Тегерана, в нескольких сотнях метров от парламента (меджлиса). Способное вместить в себя три сотни учащихся вместе с их преподавателями, это здание дает Хомейни возможность разместить в нем, кроме своей семьи, весьма многочисленных соратников и – пребывающие пока еще в зачаточном состоянии – органы «идеальной республики», которую он собирается создать.

К супруге нового руководителя страны через несколько часов после ее приезда приставляют более восьми сотен боевиков «Хезболлы» – так называемой партии Аллаха, созданной в Ливане и ставшей милицией радикальных мусульманских священнослужителей. Весь квартал вокруг дворца оцеплен и тщательно охраняется. Хомейни настоял на том, чтобы все его ближайшие родственники жили либо вместе с ним во дворце, либо хотя бы на той же улице, и поэтому дети и четырнадцать внуков Рухоллы и Хадижи обосновываются рядышком со своей любящей матерью и бабушкой. «Она предпочла бы поселиться в доме поизысканнее, к которому привыкла. Однако она примирилась с тем, что ей придется жить в грубоватом жилище, поскольку этого от нее требовала сложившаяся ситуация», – вспоминает одна из близких знакомых четы Хомейни.

Ее мужу и ей самой постоянно угрожает опасность, покушения на них совершаются едва ли не ежедневно. Рухолла, пользуясь тем, что в здании полно помещений, никогда не спит две ночи подряд в одной и той же комнате. Вскоре по его распоряжению дворец соединяют подземными ходами с соседними зданиями, и у него появляется больше возможностей для безопасного отдыха. Бывшая школа для девочек очень быстро превращается в место паломничества тысяч людей, ежедневно собирающихся толпами за ее металлической оградой.

Хадижа не горит желанием постоянно находиться в центре этой шумной возни. Она размещает свою «гостиную» в особняке, расположенном в тихом и фешенебельном квартале в северной части Тегерана. Там она принимает жен высокопоставленных чиновников формирующихся органов власти, а также встречается с различными группами иранских женщин, которым взбрело в голову, что они обязательно должны увидеть супругу святого человека. Одна из тех, кому посчастливилось встретиться с Хадижой, вспоминает о том, как это происходило: «Моя бабушка привела нас к ней, чтобы мы выразили ей свое уважение. Когда пришла наша очередь ее приветствовать, она уже села на пол. Мы опустились на колени, чтобы поцеловать ее в щеки и пожелать ей, чтобы у нее после ее возвращения в Иран все было хорошо. Моя бабушка слегка подтолкнула меня к ней, в результате чего я упала прямо на колени госпожи Хомейни. После этого бабушка посмотрела на меня и сказала, что я только что получила подобным образом благословение».

Однако засвидетельствовать почтение новой первой леди приходят не только женщины – у ее двери толкутся и чиновники нового режима, в том числе и сам Али Хаменеи, будущий высший руководитель Ирана. Этот политик так часто захаживает к чете Хомейни, что Хадижа начинает называть его «другом». Это весьма символично для женщины, чурающейся мужчин.

Рухолла замечает, что его, как ни странно, стали считать чудотворцем. Перед его дворцом теперь толкутся и женщины, и один только вид непреклонного мстителя Божьего вызывает у них бурное ликование. Впрочем, обещания Хомейни таковы, что прельстить ими женщин совсем не трудно: он намекнул в одной из своих речей, что собирается сделать бесплатными воду и электричество и даже отменить квартплату. «Собралась большая толпа, и, насколько известно, 817 женщин в этот день упали из-за начавшейся давки в обморок», – вспоминает один из очевидцев. При этом приходится прикладывать усилия для сохранения приличий. «Когда они падали в обморок, у нас не было другого выбора, кроме как класть их на носилки и принимать меры к тому, чтобы не было видно их волос и ступней. Мы сообщили об этом ему и сказали: “Дайте нам разрешение арестовывать женщин, которые рвутся с вами встретиться”». Однако ответ Хомейни категоричен: «Вы думаете, шаха свергли с престола мои призывы и мои речи? Нет, его свергли вот эти женщины. Относитесь к ним с уважением!»

Однако свергнуть монарха – это всего лишь полдела. Нужно еще создать новую систему власти и сделать ее легитимной. Даже в среде священнослужителей многие муллы выступают за терпимое отношение к политическим противникам и диалог с ними. К таким священнослужителям относится, в частности, Мухаммед Сагафи, отец Хадижи. Игнорируя неодобрение своего уважаемого тестя, Рухолла обещает в своих речах «выбить зубы» всем, кто встанет на его пути, и посылает недавно сформированные отряды боевиков сжечь дотла штаб-квартиры оппозиционных политических партий, а заодно и жилища последних сторонников монархии. Выражать неугодные новому режиму мнения становится опасно: на редакции и типографии, печатающие газеты с критическими статьями, да и вообще на всех противников Хомейни совершают нападение молодчики, вооруженные ножами, цепями и топорами. Летом 1979 года Хомейни становится полноправным и единственным правителем Ирана.

После нескольких месяцев всеобщего хаоса чета Хомейни решает позволить себе – вполне заслуженно – отдохнуть в городе Куме, где Рухолла и Хадижа снова погрузятся в атмосферу набожности и благочестия, в которой они пребывали в течение первых сорока лет супружеской жизни. Однако среди родственников, которые собрались – и мужчины, и женщины – в одной комнате, чтобы поговорить об отъезде, возникают разногласия. Одни хотят выехать пораньше, другие – попозже, и все спорят по поводу того, сколько нужно автомобилей. Спор затягивается, никакого решения… Хадижа, с самого начала спора молча выслушивавшая различные мнения, неожиданно удивляет всех собравшихся. «Она сильно ударила себя по колену, крикнула «Мы поступим так!» и сразу же заставила всех согласиться с тем, что она затем предложила», – вспоминает Аднан Табатабаи. «Она говорила мало, но когда она говорила, все замолкали».

Хадижа чувствует себя в Куме в большей безопасности, да и у Рухоллы там больше нет потребности в телохранителях. Хадижа в течение одного лета воссоздает «двор», который был у нее во время пребывания в изгнании во Франции. Жены многочисленных ближайших соратников ее мужа являются к ней домой на обед. Она принимает их, надев безукоризненную разноцветную чадру, которую носит только в обществе близких людей, тем самым подчеркивая эту их близость к ней. Официальных же посетителей, желающих выразить ей свое почтение, она принимает, сидя за занавесом и не позволяя подходить близко.

Однако имеется и обратная сторона этой новой медали: ее муж ежедневно занимается насаждением исламских традиций, выставляя напоказ свое праведное поведение, и Хадиже приходится вслед за ним являть собой «поучительный пример» того, как следует вести себя женщинам. Пятнадцатилетняя Фируза Банисадр одна из тех, кому довелось с этим столкнуться.

«Моя мать перевела одну из книг Хомейни, и издатель отправил француженку получить разрешение аятоллы на публикацию. Мы все трое пришли к ним обедать – в ту часть дома, которая была отведена для женщин. Когда слуги принесли фрукты, тарелок для всех не хватило. Я сказала, что это пустяки и что я буду есть из одной тарелки с моей соседкой по столу, француженкой. Хадижа тут же меня с суровым видом упрекнула: “Почему ты так поступаешь? Она же не мусульманка!”» В доме Хомейни больше нет места религиозной терпимости, и Хадижа вынуждена заставлять своих гостей соблюдать мусульманские традиции.

Осень – время триумфа исламской республики. Власть разделена на две ветви: «Высший руководитель» остается настоящим руководителем страны, однако грядут президентские выборы, которые поставят во главе политических институтов мирянина – человека, не являющегося священнослужителем. В январе 1980 года верный сторонник аятоллы Абольхасан Банисадр становится президентом Ирана. Он побеждает на выборах при помощи Хомейни, который, однако, чтобы ограничить свободу его политического маневра, учреждает в стране должность премьер-министра.

Жена, предпочитающая не вмешиваться в дела мужа

Год 1980-й начинается для Хомейни, которому скоро исполнится 80 лет, очень благоприятно. Наконец-то полностью прибрав к рукам власть в стране, он не может допустить предательства со стороны соратников. Самый лучший способ обеспечить неизменную преданность человека – это его запугать. Поэтому Хомейни устраивает целую серию арестов и казней людей из своего ближайшего окружения. Переводчика, находившегося с ним во Франции, арестовывают. Банисадр заступается за беднягу. Его жена Озра звонит Хадиже и просит замолвить слово за переводчика перед Рухоллой. Ответ Хадижи робкий и расплывчатый: «Он сказал, что ему пойдет на пользу, если он посидит немного в тюрьме».

Тех, кто пытается обратиться к госпоже Хомейни с просьбой о пощаде для них или для их близких, она выслушивает с сочувствием, но ни за кого не заступается. Ее вера в непогрешимость мужа безгранична, и поскольку она считает, что его решения всегда верны и направлены исключительно на всеобщее благо, у нее не хватает решимости их оспаривать. Один из активистов, узнав, что его вроде бы собираются арестовать, пустился в бега. Его родственник, являющийся также и родственником госпожи Хомейни, пришел к Хадиже, чтобы получить от нее обещание, что активиста не тронут. «Пусть он придет и сдастся, его отпустят на свободу», – отвечает Хадижа. Активист так и поступил, но его посадили в тюрьму.

Однажды к супруге аятоллы приходит женщина, которая хочет поговорить с ней по поводу предстоящей казни некоего чиновника бывшего режима. По мнению этой женщины, данный человек ни в чем не виновен. Хадижа же, не моргнув глазом, отвечает, что «если он невиновен, то он сразу отправится в рай, так что тут нет никакой проблемы». Власть, похоже, затуманила глаза верной супруге Рухоллы.

Когда Озра – формально первая леди страны – попыталась навестить госпожу Хомейни, ей преградили путь охранники. «Я – супруга президента», – говорит Озра, полагая, что ее немедленно пропустят. «Это ничего не значит», – отвечают ей охранники. Ей приходится связываться по телефону с самой Хадижой, чтобы та вмешалась и чтобы супругу президента пропустили. Когда совершается попытка военного переворота, множество жен священнослужителей приходят к Хадиже, чтобы высказать свое осуждение этого события. «Они ругали этих мятежников, заявляя, что те в качестве наказания заслуживают смерти. Я ужаснулась грубости их высказываний», – вспоминает Озра.

Тех, кто пытается открыть Хадиже глаза на происходящее вокруг, она резко одергивает – то ли потому, что видит эти события совсем в другом свете, то ли потому, что осознанно закрывает на них глаза. «Как-то раз она пришла к моей тете, – вспоминает Фируза Банисадр. – Я была сердита и сказала ей: «Что означают все эти казни, спровоцированные священнослужителями?» И я сделала рукой жест, изображающий головной убор мулл. Она восприняла это очень болезненно и сказала мне: “Твой дедушка был аятоллой, ты должна уважать священнослужителей! А твой отец, между прочим, главнокомандующий вооруженными силами, почему он сам все это не прекратил?”». Напряжение в разговоре этих двух женщин – пожилой и молодой – нарастает. Фирузе хорошо запомнился этот их спор. «Она упрямо спорила со мной, однако как только спор закончился, сразу же успокоилась», – вспоминает Фируза.

Даже когда «чистки» затрагивают непосредственное окружение Хадижи, она не пытается ни во что вмешиваться. Десятого июня следующего года очередь доходит и до Банисадра: его смещают с поста президента, на котором он успел пробыть всего лишь несколько месяцев. Смещает его лично Хомейни, который тем самым демонстрирует, кто настоящий хозяин в стране. Судабе Содейфи и Ахмада Газанфарпура – тех самых, которые предоставили Хомейни свою квартиру в Кашане – арестовывают и сажают в тюрьму. Судабе, ходившую по шикарным парижским магазинам с госпожой Хомейни, пытают, и жена аятоллы не может ей ничем помочь.

Озру Банисадр тоже арестовывают и допрашивают. Прислужники Хомейни хотят узнать, где скрывается ее муж, который дал деру из страны, переодевшись в женщину и, при содействии своих сторонников, улетевший из Ирана на борту угнанного им самолета «Боинг-707». В ближайшем окружении четы Хомейни происходит раскол.

Раздоры в семье

Хадиже – сдержанному человеку, ненавидящему конфликты – всегда удавалось оставаться в стороне от политических авантюр мужа. Кровавое рождение новой республики заставляет ее изменить линию поведения. Отныне ей приходится удерживать вместе родственников, мнения которых прямо противоречат друг другу.

Еще в ходе пребывания в изгнании в Ираке между членами семьи Хомейни возникло сильное напряжение. Не испытывал ли Мустафа – старший сын Рухоллы – опасений относительно политических намерений своего отца? «Я не хочу, чтобы шаха сменил мой отец, он будет хуже шаха», – сказал как-то старший сын Мустафы Хосейн Банисадру, повторяя слова своего отца. Следует ли видеть в подобных речах полное непринятие политики Рухоллы его внуком, который с 1980 года находится в оппозиции? В июне 1980 года он публично заявляет перед толпой в Мешхеде, что правление его дедушки будет «восстановлением религиозного фашизма, самым плохим из всего, что только может быть». Хомейни вызывает к себе этого внука, выступающего против него, Рухоллы, и бросает за решетку почти на шесть месяцев. Его мать, жена Мустафы, рассказывает одной из подруг о том, почему Хосейна в конце концов выпустили: «Госпожа Хомейни спасла моего сына, выступившего против своего дедушки. Она позаботилась о том, чтобы с ним ничего не произошло».

В результате этого ареста в число отступников попадает не только сам арестованный, Хосейн, но и его мать – невестка Рухоллы. К их числу уже относятся старший брат Хомейни, Мортеза, а также сын Мортезы Реза, который отнюдь не испытывает симпатий к своему дяде. Следует отметить, что Мортеза был для Рухоллы не просто братом, а еще и активнейшим участником политической борьбы аятоллы. Когда Рухолла в 1964 году отправился в изгнание, Мортеза взял на себя заботы о его семье, оставшейся в Иране. Он передавал священнослужителям в Куме тексты выступлений своего брата, направленные против шаха. Он также занимался сбором денег от имени Рухоллы и пересылал эти деньги мечетям и учащимся. Мортеза тем самым в какой-то степени подготовил восхождение брата к высотам власти и его триумфальное возвращение в Иран, хотя в области политики был гораздо более либеральным, чем Рухолла.

Чрезмерно жестокие и зачастую неправомерные решения, принимаемые в ходе судебных заседаний, проводимых во дворце Рухоллы, навсегда разобщат двух братьев: Мортеза неоднократно публично выражает свое недовольство судьей Халхали – безжалостным законником, способным за какие-нибудь полчаса вынести обвинительные приговоры шестидесяти курдам. Судья отправил тысячи иранцев на казнь через повешение (за что его даже прозвали «судьей-вешателем»). В телеграмме президенту Банисадру Мортеза пишет: «Я с сожалением констатирую, что никогда в истории таких действий еще не совершалось. Люди не ожидали, что исламское правительство будет действовать подобным образом».

Способности Хадижи примирять людей подвергаются серьезному испытанию. Дело касается ее младшего сына. Ахмад оказывается в сложной ситуации. Он заменил Мустафу в роли личного секретаря Рухоллы и затем стал, по сути, начальником канцелярии. Однако его мнение по очень многим вопросам не совпадает с мнением его отца. У него хорошие отношения с умеренными политиками и даже с демократами. Поддержав Банисадра в его попытке ограничить власть священнослужителей, он подружился с весьма образованным и авторитетным министром культуры и будущим реформатором Мохаммадом Хатами, а также с аятоллой Монтазери. Монтазери был признан в качестве официального преемника Хомейни, однако он начал все более активно выступать в защиту прав человека вообще и прав женщин в частности, а потому в 1988 году его лишили статуса преемника Хомейни. Ахмад всячески поддерживает Монтазери и отказывается публиковать критическое письмо, которое написал относительно него уже угасающий Рухолла, поскольку Ахмад испытывает большую симпатию к Монтазери и его идеям. Он будет прятать это письмо вплоть до смерти своего отца.

К счастью для Хадижи, далеко не все ее ближайшие родственники выступают против ее мужа. Сын Ахмада Хасан относится к действиям Рухоллы более чем одобрительно: будучи религиозным фундаменталистом, он, как и его дедушка, становится аятоллой. На взгляды внука оказали очень сильное влияние взгляды Рухоллы. Захра Мостафави – дочь Рухоллы и Хадижи – тоже весьма одобрительно воспринимает отцовскую идеологию. Получив ученую степень доктора наук по философии и являясь главой Ассоциации женщин Ирана, она активно борется за то, за что боролся он: «Хиджаб защищает женщин от посягательств и способствует сохранению семьи. Мужчины при этом понимают, что никаких внебрачных связей с женщинами быть не может, и становятся более верными по отношению к своим женам». Хадижа тем самым может рассчитывать на помощь Захры в вопросе восстановления мира и спокойствия внутри семейства Хомейни.

Любезный дедушка

Рухолла кажется со стороны замкнутым человеком, появляющимся перед иранцами с неизменно серьезным, а то и сердитым лицом. Одна молодая женщина как-то сетует госпоже Хомейни, что ее муж выглядит уж очень «суровым». Ответ Хадижи довольно неожиданный: «Как раз наоборот. Когда рядом с ним находится Халхали, мой муж смеется и забавляется!» Самый гнусный палач режима Хомейни является в какой-то степени шутом аятоллы. Рухолла смеется только тогда, когда рядом с ним «судья-вешатель». Даже внуки Рухоллы и те могут вызвать у него лишь улыбку.

«Когда я зашел в комнату, – вспоминает журналист, встречавшийся с аятоллой, – Хомейни сидел на полу скрестив ноги. Он не пожал мне руки и не поднялся, чтобы меня встретить. В течение тех сорока пяти минут, которые длилось интервью, Хомейни улыбнулся всего лишь один раз – когда его внук, зайдя в комнату и забравшись ему на колени, стал настойчиво требовать, чтобы он его поцеловал».

Дочь аятоллы Фариде вспоминает, что Рухолла относился к своим детям «так, что каждый из нас чувствовал себя его любимцем». Однако она добавляет: «Мне, тем не менее, казалось, что он больше благоволит своим дочерям, нежели своим сыновьям». Другая его дочь Захра вспоминает, что ее отец иногда все-таки шутил и смеялся: «Он имел обыкновение позволять нам залезать под его длинные одежды, чтобы поиграть в прятки». Однако Фариде и ее сестры отдают себе отчет в том, что их детей – то есть своих внуков – Рухолла любит еще сильнее и позволяет им больше вольностей: «Позднее мы заметили, что наш отец по отношению к своим внукам был гораздо более открытым и дружелюбным, чем по отношению к своим детям».

Его внимательность по отношению к внукам охватывает буквально все возможные аспекты. Как-то раз жену Ахмада Фатеме угораздило привести к Рухолле своего сына Хасана в штанишках с заплаткой на колене. Это сразу же вызвало недовольство у имама.

– Почему он так одет? – спрашивает Рухолла у Фатеме.

– Такова уж жизнь у бедных людей, у которых нет ни гроша, – отвечает она шутливым тоном.

Лицо Рухоллы морщится.

– Будьте благоразумны, не относитесь небрежно к внешнему виду, чтобы угождать тому или иному человеку, вместо того чтобы угождать Богу.

Рухолла вообще не скупится на советы своим невесткам и дочерям. Одна из них вспоминает о том, какой последний совет он дал ей перед свадьбой: «Если твой муж нервничает или если он упрекает тебя, какими бы ни были его мотивы, или если он поступает плохо, не говори ему в этот момент ничего, даже если ты права. Не трогай его, пока он не успокоится, а тогда ты уже выскажешь ему то, что у тебя на душе». Рухолла дает аналогичный совет своему будущему зятю, проявляя себя знатоком человеческой души и прежде всего души женщины.

«Вы – женщины, вы – шарм»… революции

Свою главную задачу в отношении женщин Хомейни видит в том, чтобы не позволить иранкам развратить себя гнусными нравами, царящими в странах Запада. Женщинам, считает он, «не следует думать, что быть женщиной – это значит разукрашивать себе лицо косметикой, чтобы выглядеть красивее, и появляться на улицах без хиджаба […]. Роль женщины заключается не в этом, и вести себя так – это значит играть в куклы».

Одна из таких «кукол», «изготовленных» в Италии, – журналистка Ориана Фаллачи. Первой из западных журналисток получив возможность взять интервью у нового хозяина Ирана в Тегеране, она задает ему злободневный вопрос о том, следует ли женщинам скрывать свое лицо. Ответ она получает довольно резкий: «Женщины, которые совершили революцию […], это не элегантные и накрашенные – такие, как вы – женщины, которые прогуливаются, не скрывая своего тела, и тащат за собой целый вагон мужчин. Шлюхи, которые красятся и ходят по улицам, выставляя напоказ свою шею, свои волосы и свои женские формы, не боролись против шаха […]. Они не умеют приносить пользу – ни в социальном, ни в политическом, ни в профессиональном плане»61.

Журналистка, которую отнюдь не убедили эти эмоциональные заявления, весьма далекие от реальных повседневных нужд женщин, не унимается и, продолжая провоцировать аятоллу по части его идеологических взглядов, вынуждает его проявить такую неучтивость, какой он, пожалуй, по отношению к женщинам еще никогда не проявлял.

– Я лично вижу в подобном одеянии проявление дискриминации по отношению к женщинам […]. Вы можете объяснить мне, как можно плавать в чадре?

– Это вас не касается […]. Если вам не нравится исламская одежда, никто не принуждает вас ее носить. Она предназначена для молодых и порядочных женщин.

Эта его неучтивая реплика больно задевает пятидесятилетнюю журналистку.

– Очень любезно с вашей стороны. Поскольку вы сами мне это предложили, я немедленно снимаю с себя эту дурацкую средневековую тряпку. Однако скажите-ка мне вот еще что: если бы такая женщина, как я […], пошла на войну и переспала на фронте с солдатами, она, по-вашему, аморальная женщина или старушенция с подозрительным поведением?

– Об этом известно только вашей совести. Я не сужу конкретных людей.

Ориана Фаллачи, сама того не ведая, затронула в этом интервью то, что после исламской революции станет ключевым моментом «хомейнистской» пропаганды, – «женский вопрос». Женщины в глазах Хомейни – первостепенные политические союзники, важнейшие колесики и винтики в механизме того общества, которое он задумал создать. «Женщина – воплощение самых фундаментальных чаяний мужчины. Она – кормилица пожилых женщин и мужчин. Именно в утробе женщины человек начинает свое духовное восхождение».

По мнению Хомейни, без созидательной роли женщин народы стали бы деградировать. На женщинах лежит задача воспитания детей, и они первыми получают возможность обратить в истинную веру будущие поколения.

Фатеме Табатабаи, супруга Ахмада, вспоминает, как однажды она спровоцировала своего свекра на высказывания по данному вопросу. «Иногда мы шутили, говоря ему, что женщина должна все время сидеть дома. Он нам отвечал: “Не умаляйте значение дома! Воспитание детей – это не пустяки! Если женщина сумела надлежащим образом воспитать личность, она тем самым оказала обществу большую услугу!”».

По мнению Хомейни, мужчины вообще не способны воспитывать детей. Только женщины обладают нежностью, правильным пониманием семейных ценностей и способностью любить, необходимыми для надлежащего воспитания детей. Ставки здесь высоки: одна-единственная развращенная женщина может развратить целый мир. «Он считал чадру символом революции», – вспоминает Фатеме. Не нарушая своего правила служить «примером для подражания» для своего народа, Рухолла уделяет очень большое внимание одежде окружающих его женщин: «Если во время ужина наши ладони высовывались из рукавов больше, чем дозволяется, он непременно делал нам замечание».

Пропаганда нового режима всячески пытается привлечь на сторону Хомейни тех женщин, которые особой симпатии к нему не испытывают. Рухолла первым делом уравнивает женщин в статусе с мужчинами, что является первым шагом к социальному равенству. «Ислам поставил женщину лицом к мужчине и при этом даровал им равенство по отношению друг к другу», – говорит он, хотя и уточняет потом, что, «конечно же, есть заповеди и предписания, касающиеся исключительно женщин». Он также предоставляет женщинам право на развод, но только в том случае, «если их муж совершает аморальные поступки, если он ведет себя по отношению к ним плохо и обращается с ними грубо». Хомейни в конце концов открывает женщинам путь в политику, подчеркивая, что это «их долг», но при этом не подпуская их к ключевым постам, поскольку, по его заявлению, на которое обращает внимание Абольхасан Банисадр, женщины «ни в коем случае не могут стать правителями и не могут властвовать над народом».

Образцовая женщина

Среди всех женщин одна обращает на себя особое внимание Хомейни. Ее безукоризненность то и дело вызывает похвалы с его стороны. «Все положительные качества, какие только можно вообразить в женщине и в человеке, имелись у Фатимы. Она не была обычной женщиной – она была женщиной высокодуховной, ангельской. Она была совершенным существом, точным подобием существа идеального. Она была воплощением сущности женщины, воплощением сущности человека».

Это воплощенное в конкретном человеке совершенство отнюдь не плод воображения. У Хомейни в течение всей его жизни имеется такой совершенный человек – Хадижа. В его «семейном романе» Хадижа – женщина стойкая и скромная – с течением лет приобретает черты преданной супруги Али – Фатимы. Как и его высочайший идеал, Хомейни всю свою жизнь отказывается брать себе еще одну жену и остается верным той, которая была для него, по словам будущего президента Рафсанджани, «самым близким и самым терпеливым помощником своего мужа».

Хадижа оставляет супруга одного в Тегеране только раз – когда она совершает самое святое из всех паломничеств, а именно отправляется в Саудовскую Аравию, в Мекку. Эта поездка оказывается тяжелым испытанием для обоих, оказавшихся вдали друг от друга, супругов. В 1987 году вражда между суннитами и шиитами достигает своего апогея. Одним из проявлений является вовсю громыхающая война между Ираком, в котором правят сунниты, и Ираном, в котором у власти шииты. Иранские фанатично настроенные паломники пытаются захватить главную мечеть Мекки, выкрикивая лозунги в поддержку Хомейни. Они заполоняют узкие улочки города, из которого пророк отправился на завоевание Ближнего Востока, но затем их отбрасывают воинские подразделения Саудовской Аравии. На мостовой остаются четыре сотни трупов. Рухоллу беспокоит не только данный инцидент, имеющий политический характер, но и судьба оказавшейся в тот момент в Мекке Хадижи. Политика впервые смешивается для него с личной жизнью. Дочери Рухоллы и Хадижи, находящиеся рядом с отцом, пытаются поднять его моральный дух, подшучивая над ним. «Когда мама находится здесь, наш имам смеется, а когда ее нет, наш имам грустный и пребывает явно в плохом настроении», – говорит ему одна из них. «Как мы над ним ни подтрунивали, он все равно хмурил брови». Видя, что он и в самом деле серьезно переживает и ничто не может отвлечь его от беспокойства за Хадижу, она затем говорит ему:

– Как сильно повезло нашей матери в том, что вы ее так любите!

– Как сильно мне повезло в том, что у меня такая жена! Ни одна женщина не пожертвовала бы в своей жизни ради меня стольким, скольким пожертвовала она! Если вы будете такими же, как ваша мать, ваши мужья будут вас очень любить!

Насмехаться над привязанностью Рухоллы к Хадиже не позволяется – не позволяется даже тем, в ком течет его кровь. К счастью, когда он грустит, среди его ближних всегда найдется кто-нибудь, кто отвлечет его от печальных мыслей. Аднан Табатабаи вспоминает, что в один из тех дней, когда почти все ближайшие родственники Рухоллы собрались у него дома, его сестра зашла в комнату, держа в руке новехонькую сумочку. «Эта сумка была явно очень высокого качества, нечто весьма изысканное и очень женское. Моя мать спросила у нее, где она это купила. И тут вдруг Хомейни посмотрел на сумку и, перебивая нас, с усмешкой сказал: “Эх, как жаль, что все красивые вещи предназначены только для женщин!”»

Благоговейность, к которой располагает паломничество в Мекку, и вид множества погибших в ходе беспорядков людей вызывают у супруги Хомейни желание ослабить распри, разобщающие ее родственников и близких знакомых. Она отправляет из Мекки послание Банисадру, который находится в изгнании во Франции. «Она просила меня простить и не держать зла на ее мужа за то, что произошло. Она призывала меня к примирению во имя Ирана. Я подумал, что это обман», – вспоминает Банисадр.

Рухолла, дожидающийся Хадижу в Тегеране, очень болен: рак в последней стадии, сердце слабеет. Зрение резко ухудшилось, и аятолла почти не участвует в управлении страной. Он отказывается показываться на людях в очках, опасаясь выдать свою слабость, это стало бы для него концом его политической карьеры. После ужасного покушения, которое было совершено на Хомейни 28 июня 1981 года и после которого были казнены 70 высокопоставленных функционеров Партии исламской республики (в том числе 10 членов правительства), он живет как в монастыре в квартале Джамаран, в котором один из его последователей подарил ему дом.

Видя, что новый политический режим в Иране ослаб, Ирак – давнишний враг Ирана, управляемый Саддамом Хусейном – начинает вести боевые действия гораздо более активно и оказывает беспрецедентное давление на Тегеран. Жители квартала Джамаран постепенно выдворяются из своих домов бойцами Корпуса стражей исламской революции, и в 1984 году в нем не остается уже никого, кроме имама и близких к нему людей. Квартал отныне предназначен только для Хомейни, который живет в нем, словно пленник: он никогда его не покидает.

Хадижа благополучно возвращается из своего путешествия. Рухолла ее наконец дождался. Однако для обоих эта разлука была серьезным испытанием, которое оставило свои следы. Когда в 1988 году война с Ираком прекращается, Хомейни воспринимает такой мир как ужасное унижение, потому что после восьми лет сражений стороны вернулись к тому же положению, в котором они находились на момент начала боевых действий. Давая согласие на заключение соглашения о перемирии, аятолла подумывает о том, чтобы покончить с собой, приняв яд. В очередной раз лишь присутствие рядом Хадижи утешает его и позволяет побороть уныние.

Состояние здоровья этого «ниспровергателя авторитетов» становится безнадежным. Хомейни медленно угасает в кругу близких людей – и от болезни, и от старости. Выходя из бессознательного состояния, в которое он время от времени впадает из-за мучающей его боли, он тут же задает какой-нибудь вопрос о своей дорогой Хадиже. «Каждый раз, когда открывал глаза, он, если мог говорить, спрашивал у нас: “Как себя чувствует ваша мама?”» – вспоминает одна из дочерей четы Хомейни.

– Она чувствует себя хорошо. Вы хотите, чтобы мы позвали ее?

– Нет, у нее болит спина. Пусть она отдыхает, – вот и все, что он говорит в ответ.

Третьего июня 1989 года родственники аятоллы собрались у постели имама. Он умирает. Атмосфера в комнате напряженная, все молчат. Некоторые из присутствующих едва сдерживают слезы. Рухолла, хотя очень ослабел, заставляет себя улыбнуться в последний раз и затем, медленно произнося слова, дает последние рекомендации. Его невестка Фатеме вспоминает, что он сказал следующее: «Я уже не поправлюсь. Я не хочу, чтобы вы выказывали горе или страх, и я прошу Бога, чтобы он дал вам терпение. Постарайтесь не плакать и не причитать». Последний диалог состоится между ним и женщиной, на которой женился его сын Ахмад и к которой он питает особое расположение.

– Вы, если этого возжелает Аллах, выздоровеете, – пытается она его подбодрить.

– Я уже не поправлюсь… Позвольте мне сказать вам вот это: переход в иной мир очень труден… Переход в иной мир очень труден.

– Если вы будете говорить так, мы утратим всякую надежду […]. Если он труден для вас, то как же быть нам? Мы испытываем страх и замешательство.

– Я не сделал ни одного доброго дела, которому мог бы порадоваться. Я надеюсь только на милость Аллаха, и поскольку я не сделал ни одного доброго дела, я чувствую себя неуверенно. […] Переходить в иной мир трудно. Переходить в иной мир трудно, – говорит он, а затем врачи просят всех покинуть комнату, чтобы никто не мешал имаму делать свои последние шаги по «узкой дороге».

Хадижа в очередной раз надевает траур. Она, провозглашенная «матерью революции», после смерти мужа напомнит всем свое настоящее имя. Когда Хомейни пришел к власти, все стали называть ее «Батул», что означает «Дева». Ее дочь Захра вспоминает, что причиной этому стало недоразумение, достойное бульварной комедии: «Как-то раз кто-то по ошибке написал, что ее зовут Батул, хотя в действительности так звали ее служанку. Моя мать ненавидела это имя»67. Тем не менее имя прижилось, так как аятолла не хотел привлекать внимания к своей жене, а потому не стал требовать исправить эту ошибку.

Вдова

По иронии судьбы супруга Рухоллы Хомейни лишь в возрасте 73 года предстает перед народом под своим настоящим именем – Хадижа Сагафи, – причем происходит это тогда, когда она становится вдовой. Она больше не красит волосы хной, и с каждым новым месяцем, который она проводит в одиночестве, без своего покойного мужа, седые участки волос у корней становятся все более длинными. В том же доме, в котором они раньше жили вместе, Хадижа продолжает принимать тех, кто хочет с ней увидеться: вдова аятоллы хочет играть роль супруги духовного лидера Ирана до самой своей смерти.

Позабыв о своем аристократическом происхождении, она воссоздает ту обстановку бедности и аскетизма, в которой некогда жил ее супруг. Посетителям дают странные пластиковые тарелки, украшенные утками. На эти тарелки она кладет финики и ломтики арбуза – кушанья, которые обожал Рухолла. «Мне жаль, что я принимаю вас вот так по-простецки, – оправдывается она, – но в течение восьмидесяти семи лет своей жизни мой муж всегда отдавал предпочтение простоте».

Политика снова настигнет ее в этой новой ипостаси, которая вроде бы должна обеспечить ей покой. Ее младший сын Ахмад, полагаясь на тот опыт, который он получил на посту начальника канцелярии при своем отце, через несколько месяцев после его смерти пытается стать президентом Ирана. Однако на этот пост выбирают не его, а его соперника Рафсанджани. Ахмад продолжает борьбу против могущественного аятоллы, но у него нет той поддержки со стороны народных масс и того авторитета, которые имелись у отца. В 1995 году он неожиданно умирает от сердечного приступа в возрасте чуть более пятидесяти лет. Хадижа теряет своего второго и последнего сына и впадает от этого в глубокую апатию. «Она не смогла ничего сказать. Рафсанджани настоятельно порекомендовал ей и ее близким родственникам не устраивать широкомасштабного траура, чтобы не причинить вред существующему режиму»68, – вспоминает Фируза Банисадр.

Ничто так не старит женщину, как похороны тех, кого она родила и вырастила.

Чувствуя себя очень ослабевшей, Хадижа попытается сплотить вокруг себя всех ближайших родственников – даже самых своенравных и непокорных. Она зовет к себе Хосейна – внука, неоднократно выражавшего несогласие с политикой Рухоллы Хомейни и даже ездившего в США, чтобы пожать там руку Резы Пехлеви Второго, сына свергнутого шаха. Приехав из США в Ирак, Хосейн получает срочное послание от матери, в котором та просит его вернуться ради блага всей их семьи и заверяет, что иранские власти не причинят никакого вреда. Ей удалось вырвать у преемников мужа обещание сохранить жизнь ему, Хосейну, – одному из последних мужчин в ее семье. Отправляя письмо Хосейну, она знает, что Али Хаменеи, которого она принимала у себя как друга и которого ее муж называл «мой дорогой сын», не нарушит данного ей обещания. Он будет держать свое слово вплоть до того момента, когда она присоединится в 2009 году к своему мужу в мавзолее на кладбище Бехеште-Захра.

 

Песнь песней

Даже после смерти Хомейни умудряется удивить иранцев. Он, всегда производивший впечатление человека сурового и заставлявший сдирать со стен домов Тегерана свои портреты, на которых он был изображен улыбающимся (потому что такие изображения, по его мнению, были уж слишком «женоподобными»), втайне от всех писал романтические и сентиментальные стихи, и источником вдохновения была женщина.

О какой же косе идет речь в данном эмоциональном стихотворении? В возрасте 85 лет Хомейни сохраняет в своей манере написания стихов юношеский пыл и сентиментальную утонченность, в которой вряд ли кто мог его заподозрить после того, как он, десять лет находясь у власти, насаждал неукоснительное соблюдение предписаний ислама и то и дело выступал с пламенными речами, направленными против сатаны. Хомейни ассоциировался у иранцев скорее с фетвой, чем со стихосложением. Однако в стихосложении он далеко не новичок: еще пятьдесят лет назад аятолла начал писать романтические стихи, посвящая их Хадиже.

Хомейни почти забыл время миндальных деревьев, когда начал свой долгий путь к вершинам власти. Когда же измученный и больной организм вынуждает аятоллу полностью отдать себя заботам дочери Захры и сына Ахмада, живущих с ним под одной крышей, старик обнаруживает, что в одном доме с ним находится настоящий бриллиант. Его невестка Фатеме ежедневно читает ему газеты, официальные отчеты и иногда книги, поскольку сам он уже почти слеп и читать не может. Он узнает ближе ту, кого пятнадцать лет назад выбрал в качестве невесты для своего сына в знатном роде Табатабаи, представители которого тоже являются Сеидами – прямыми потомками пророка. Он заметил ее во время пребывания в Эн-Наджафе, когда Ахмад еще находился в Иране. Его сразу поразила ее изысканность, и он решил в ближайшем будущем сделать ее своей родственницей.

Во время их ежедневных прогулок разговоры становятся все более и более откровенными, хотя и абсолютно безобидными. В 1984 году Рухолла пишет Фатеме длинное письмо по поводу ее недавней просьбы: невестка захотела, чтобы он лично преподавал ей философию. Эта просьба вызвала у Рухоллы большое любопытство. Желая проверить, насколько сильнó ее стремление изучить философию, он первым делом предостерегает ее: «Фати, ты вдруг возжелала изучать философию, о которой ты еще не знаешь ничего, кроме самого названия. Я надеюсь, волею Аллаха ты сможешь уберечь себя от философии». Он также указывает на сложность задачи, которую она ставит перед ним своей просьбой: «Требуя у меня научных религиозных знаний, Фати тем самым требует трон Соломона у обычного муравья».

Однако желание Фатеме приобщиться к философии искреннее, и это в конце концов развеивает сомнения почтенного старца. Он начинает поспешно составлять своего рода сборник наставлений для всех тех, кто стремится достичь совершенства через ислам, молитвы и медитацию. Уроки философии Рухолла – в аристотелевской манере – дает Фатеме во время тех прогулок, которые совершает ежедневно вот уже семьдесят лет. Иногда в конце занятий прилежная ученица получает от него стихотворение. В нем описывается радость Рухоллы по поводу того, что он сопровождает на пути интеллектуального развития такую красавицу, помогая ей. «Фати, нам следует двигаться навстречу Другу, мы должны преодолеть свой собственный эгоизм. Всякое знание, которое увлекает тебя к тебе самой, – это демон, которого ты должна побороть любой ценой».

В ответ на это Фатеме дарит свекру тетрадь, в которой тот дает волю своей сентиментальности и снова начинает писать стихи. До этого Хомейни писал на всем, что попадалось под руку, – на уголке газетного листа, на обратной стороне конверта… Простенький, но трогательный подарок Фатеме пробьет последнюю брешь в сердце аятоллы:

Возвращаясь к сравнению, которое он делал пятьдесят лет назад, между любовью земной и любовью божественной, Хомейни видит в Фатеме свою нимфу, видит в ней земное воплощение своей божественной любви:

Теперь даже речи нет об уроках философии. Интеллектуальный обмен и диалог приводят к рождению стихов одновременно и религиозного, и любовного характера, двусмысленность которых основывается на отсутствии понятия рода – мужского и женского – в персидском языке. На закате своей жизни Хомейни охотно выражает те чувства, которые он раньше старался не выставлять напоказ. К кому бы ни была обращена любовь Рухоллы – к Богу или к Фатеме, ясно одно: теперь им руководит именно любовь.