На рубеже VI и VII в. исчезновение империи стало на Западе свершившимся фактом, и христианство в свою очередь столкнулось с последствиями этого ментального переворота. Однако церковь эти перемены затронули лишь постепенно и в основном позже, чем государства или общество. Институт, имеющий дело с вечностью, может позволить себе роскошь находиться вне времени. Иначе говоря, к 600 г. выбор между иератической верностью патристическому христианству и приспособлением к новым реалиям протосредневекового мира сделан еще не был.

Это соображение касалось не только монахов, медитирующих в безмолвии монастырей, или епископов, служащих молебны среди роскоши соборов. Как часто бывало, церковь менялась только под давлением мирян и по их требованию. А ведь магнаты варварских королевств проявляли не меньше благочестия, чем римские сенаторы в прошлом. Они просто искали пути к спасению, которые были бы им понятны и по возможности лучше согласовались с эволюцией их образа жизни. Что касается государя, он тоже проявлял некоторый интерес к религиозным спорам, потому что его долгом принцепса было надзирать за культами и укреплять католичество. Тем не менее ни один монарх не мог допустить, чтобы перемены в церкви поставили под угрозу социальное устройство. Впрочем, разве духовенство, богатое золотом, землями и разнообразными формами харизмы, не походило на аристократию? Оба были незаменимы для функционирования государства, оставаясь потенциально опасными. И любой король должен был трепетать, если видел, что система ценностей церкви меняется в то же время, что и ценности знати.

Однако Брунгильде в ее царствование пришлось столкнуться с тем, что следует назвать церковной реформой, то есть с ускорением адаптации христианства к окружающему обществу. На это движение, достигшее кульминации на рубеже 600 г., историки часто не обращают внимания. Конечно, оно не имело такой широкой огласки, как реформа IX в., которую инициировали Каролинги, и не идет ни в какое сравнение с григорианской авантюрой XI в. или потрясениями XVI в. Но это несомненно было реформистское движение, заставившее служителей церкви, светских руководителей и даже простых верующих усомниться в институте церкви и обновить его. Столкнувшись с феноменом, который Брунгильда не имела возможности по-настоящему контролировать, она еще раз сумела проявить свои таланты тактика. И в 602 г. папа Григорий Великий, один из настоящих инициаторов реформы, мог похвалить королеву за смелость религиозной политики:

Одно свойство ставит Вас выше всех прочих особ королевского сана: среди треволнений мира сего, часто смущающих умы государей, Вы обращаете свою душу к любви, к божественному служению и к сохранению мира в почитаемых местах, как если бы Вас не тревожила никакая иная забота. Деяния подобных правителей всегда позволяют подданным пребывать в полнейшей безопасности, и мы назовем народ франков счастливейшим по сравнению со всеми прочими народами, ибо он заслужил означенную королеву, к величайшему благу для себя {781} .

Такова была точка зрения требовательного духовного руководителя, который умел быть и ловким льстецом. Однако бесспорно, что Брунгильда всегда проявляла внимательную заботу о церкви. Зато нельзя сказать, чтобы все представители духовного сословия в равной мере ценили ее деятельность. Ведь если некоторые реформаторские течения королева соглашалась поддержать, то другим она препятствовала. И клирики, контролировавшие запись Истории, не прощали этого выбора.

 

<БЕЛАЯ> ЦЕРКОВЬ

Епископат представлял собой самое могущественное и самое заметное сословие франкской церкви. Его поведение задавало тон для остального белого духовенства. Репутацию галльских прелатов с самого зарождения здесь церкви марали кое-какие проступки, но серьезных последствий это не повлекло. Однако в VI в. многие христиане более не желали терпеть, чтобы их понтифики постоянно имели дело с деньгами, оружием или женщинами. Поведение, до тех пор обычное, теперь оказывалось скандальным. Стремление к реформам всегда было следствием не освобождения нравов, а, напротив, ужесточения морали. Добавим, что галльские епископы в большинстве были выходцами из аристократии и сохраняли привычки среды, из которой происходили, а именно определенную склонность к интригам. Однако не будем преувеличивать степень политизации высшего духовенства. На нескольких Претекстатов Руанских или Эгидиев Реймских приходилось множество старых прелатов-домоседов, желающих только как можно лучше служить духовным и мирским интересам своей общины.

Епископские выборы под королевским контролем

Сталкиваясь с нарушениями духовенством его долга, Брунгильда вела себя так же, как большинство прежних франкских королей. То есть не пыталась сместить епископов с кафедры, даже если они были людьми опасными или заведомо испорченными, а производила соответствующие замены после их естественной смерти.

Возьмем случай Пуатье. Поскольку этот город часто менял Teilreich, к которому принадлежал, то для государя, который хотел контролировать эту область, фигура местного епископа имела решающее значение. Когда Брунгильде в 585 г. удалось приобрести город, этот пост еще занимал Маровей; он не испытывал никакой симпатии к австразийцам и выражал открытую неприязнь к святой Радегунде. Однако с точки зрения канонического права он не совершил никаких непростительных проступков. Поэтому Брунгильда дождалась, пока он скончается от старости в 591 г., чтобы заменить его Платоном, архидиаконом Тура и большим другом Венанция Фортуната. Посвятил этого епископа Григорий Турский. Когда к 600 г. в свою очередь умер Платон, кафедра епископа Пуатевинского была передана самому Венанцию Фортунату. Это была «золоченая пенсия» и последняя честь, которой Брунгильда не могла не предоставить своему штатному поэту. Правда, уже несколько лет как по Фортунату было видно, что он искренне предпочитает жизнь духовного лица.

Схожая стратегия была использована и в Вердене, где епископа Агерика, тайного сторонника Бертефреда и Гунтрамна Бозона, при жизни так и не обеспокоили. Но когда в 588 г. он умер, дворец оказал нажим на местное население, чтобы выбрали не местного кандидата, а некоего Харимера, дворцового референдария. Видимо, этот бывший крупный чиновник подавал лучшие надежды на сохранение верности.

На кафедру в Меце Брунгильда, похоже, тоже старалась назначать людей одновременно верных и компетентных. Действительно, владеть городом, который стал настоящей политической столицей Австразии, должны были надежные люди. Сигиберт I в свое время доверил епископский престол Петру, близкому к Гогону. Вдова Сигиберта продолжила его политику, назначив на этот пост Агилульфа, дворцового служащего и друга Фортуната, а потом Паппола, бывшего помощника Гогона. Таким образом, до 613 г. кафедра Меца оставалась под контролем бывшей пробургундской партии Австразии, к которой королева испытывала определенное доверие.

Подобные назначения ничуть не шокировали Григория Турского. Он сам в 573 г. воспользовался этой системой. Кстати, выбор Брунгильды обычно падал на людей зрелого возраста, принявших духовный сан после долгой карьеры на государственной должности. Служба Богу после службы государству представляла собой нормальный cursus honorum [путь чести {лат.)], и пастыри, умевшие вести себя во дворце, могли осчастливить местное население. Некоторые епископы, назначенные королевой, так понравились пастве, что после смерти стали объектами религиозного поклонения. Так произошло с Гаугерихом в Камбре, с Григорием в Туре и даже с Венанцием Фортунатом в Пуатье.

В кризисных ситуациях бывало, что Брунгильда выбирала куда более спорных лиц. Так, в 584 г., когда нужно было вновь подчинить город Родез, королева велела избрать там знаменитого графа Иннокентия, который был простым мирянином и к тому же имел репутацию убийцы. Назначение каорского аристократа на должность епископа Оксера, похоже, тоже вызвало у некоторых чувство горечи.

Добавим, что не все епископские выборы обязательно носили политический характер. В Regnum Francorum всегда имелись города небольшого размера или лишенные стратегической значимости. В этом случае Меровинги начиная с первого поколения после Хлодвига усвоили обычай поддерживать того кандидата, который предложит дворцу наибольшую сумму денег. И все наводит на мысль, что Брунгильда порой принимала подарки, прежде чем произвести некоторые назначения. Такой поступок, как будто шокирующий, до 580-х гг. почти не вызывал осуждения. Он был слишком понятным в государстве, которому недоставало монетных ресурсов, но в котором жила богатая аристократия. Если лейд или сенатор вкладывали какие-то деньги, чтобы добиться епископской кафедры, это можно было воспринимать как выплату некой пошлины за занятие вакансии. А известно, что, бывало, и чиновники тайно покупали свои должности.

Римский замысел

Обычаи галльского епископата имели довольно слабое отношение к каноническому праву, каким его зафиксировала церковь со времен Никейского собора. Оно категорически запрещало избирать епископом человека, не прошедшего через ряд степеней в духовной карьере, а продажу церковных должностей рассматривало как разновидность ереси. В самом деле, согласно «Деяниям апостолов», волхв по имени Симон пытался подкупить святого Петра, чтобы получить его чудесную силу. С тех пор покупку должности клирика заклеймили как «симонию».

С V в. предпринимались разрозненные усилия бороться с симонией и назначениями мирян, столь же регулярные, сколь и безрезультатные. Но в конце VI в. римский папский престол попытался инициировать настоящую реформу. Григорий Великий писал ради этого Брунгильде в сентябре 594 г.:

Чтобы Ваши действия могли быть плодотворными в глазах нашего Создателя, пусть Ваше Христианское Величество бдит, не дозволяя в Вашем королевстве никому проникать в духовное сословие посредством денежного дара, или покровительства неких лиц, или семейных связей. Напротив, тот, кого избирают епископом или на любую иную духовную должность, должен быть человеком, который своей жизнью и нравом показал себя достойным этого. Если бы сан священника оказался продажным (чего мы не желаем!), в Ваших землях возродилась бы симоническая ересь — которая в Церкви возникла первой и была осуждена приговорами Отцов — и (да не случится этого!) подорвала бы могущество Вашего королевства. Ибо это крайне тяжкое и величайшее преступление, о коем только и можно сказать, что это продажа Святого Духа, искупившего все {790} .

Григорий Великий, очень реально смотревший на вещи, не призывал, чтобы все выборы совершались clero et populo [клиром и народом (лат.)], как требовали никейские принципы. Возможно, папа сам сознавал, что обязан своим понтификатом воле императора Маврикия, сын которого был его крестником. Григорий просил только, чтобы франкский дворец выбирал кандидатов, удовлетворяющих всем каноническим условиям.

Но не значило ли уже это требовать слишком многого? Находясь в Риме, легко было морализировать насчет епископских выборов.

Но совсем иначе дело обстояло в Галлии, где Меровинги извлекали многочисленные выгоды из укоренившейся системы. Поэтому Брунгильда предпочла сделать вид, что ничего не слышала, и в июле 599 г. Григорию Великому пришлось повторить свои наказы. На сей раз папа подкрепил свой план реформ присылкой легата, аббата Кириака, человека, уже добившегося превосходных результатов в аналогичной миссии на Сардинии. Кроме того, Григорий Великий попросил Брунгильду позволить папскому легату созвать национальный собор франкской церкви, в ходе которого бы официально осудили симонию и назначение мирян на должности епископов. Однако, делая жест примирения, папа соглашался, чтобы на этом торжественном собрании председательствовал епископ Сиагрий Отёнский, о котором было известно, что он близок к королеве.

Идея созыва национального собора могла только встревожить Брунгильду: чем собрание было многочисленней, тем трудней оно поддавалось контролю. Так, в 541 г. Четвертый Орлеанский национальный собор стал настоящей пощечиной для власти Хильдеберта I. А в 567 г. скромного Второго собора в Туре хватило, чтобы пошатнуть позиции Хариберта I. К тому же в 599 г. разнородные государства, над которыми Брунгильда осуществляла власть, подавали признаки недовольства, и представителям городов лучше было не давать трибуну. Поэтому королева отказала в созыве собора, которого требовал Рим, и легат Кириак в конечном счете уехал в вестготскую Испанию улаживать другие дела.

Григорий Великий окончательно не отказался от своего замысла. В июне 601 г. он еще раз напомнил Брунгильде о своем желании, чтобы епископы Галлии собрались вместе. Поскольку королева была занята подавлением восстаний в периферийных герцогствах, папа заявил: Бог даст победу тем, кто борется с грехами внутри церкви. Чтобы приглушить критику, королева согласилась созвать собрание умеренной представительности в 602 или 603 г.; решения этого собора не сохранились, но, похоже, туда были созваны только епископы Бургундии. Однако в ближайшее время Хлотарь II, видимо, вспомнил, что его великая соперница так и не созвала национального собора, и собор в Париже в 614 г. имел некоторый оттенок реванша.

Церковная дисциплина: дело Дезидерия Вьеннского

Пока что Брунгильда отказывалась созывать своих епископов, но не возражала против попыток повысить нравственность духовенства. Она только хотела, чтобы реформа происходила под ее руководством, а не под покровительством папских посланцев и не в рамках большой национальной дискуссии. Может быть, Меровинги еще мечтали сохранить модель античной церкви, подчиненной принцепсу? Или они скорее имели отношение к некой средневековой церкви, которая колебалась между ультрамонтанством, концилиаризмом и галликанством? Ничто не позволяет заходить в выводах так далеко. Скажем так: Брунгильда не хотела допустить, чтобы благородные идеи Григория Великого сотрясли ту ненадежную и часто вязкую почву, на которой стояла франкская церковь. Меровинги нуждались в епископах, чтобы управлять своими королевствами; они бы несомненно предпочли, чтобы духовенство было честным, но надо было отдавать себе отчет, что это не так.

В большинстве случаев Брунгильда по отношению к «трудным» епископам, похоже, занимала легалистскую, но осторожную позицию. Так, когда в 589 г. сообщили, что епископ Дроктигизил Суассонский подвержен припадкам безумия, королева созвала небольшой судебный собор, чтобы расследовать этот случай; выяснилось, что Дроктигизил регулярно злоупотреблял алкоголем, но никакого другого греха не совершил. Поэтому ему разрешили сохранить свой пост. В 602 г. один епископ в Лионской области был поражен более серьезной психической болезнью, и Брунгильда написала в Рим запрос, имеет ли она право его заменить. Папа попросил ее дождаться, пока у больного наступит ремиссия, чтобы он сам мог сложить с себя сан; до этого королева имела только право назначить клирика для временного исполнения обязанностей. Брунгильда, похоже, согласилась на такой вариант.

В случаях, когда епископы обвинялись в более тяжких прегрешениях, королева без колебаний строго наказывала их во имя соблюдения канонических правил. Так, в 590 г. она добилась, чтобы судебный собор осудил Эгидия Реймского, который, конечно, был одним из ее врагов, но бесспорно вел себя недостойно клирика. А когда епископа по имени Менан — где была его кафедра, неизвестно, — обвинили в преступлениях, Брунгильда передала его в Рим на папский суд; папа его отправил в 602 г. обратно, оправдав, после того как тот принес очистительную клятву на гробнице святого Петра.

В Галлии были также епископы, проступки которых носили столь же интимный, сколь и шокирующий характер. Григорий Великий тактично упоминает о них в письме Брунгильде, датированном июнем 601 г.:  

Из рассказов многих лиц мы узнали — о чем не можем говорить без чрезвычайного прискорбия! — что некоторые епископы в Вашем королевстве ведут себя настолько бесстыдным и неподобающим образом, что нам стыдно об этом слушать и горько говорить. Узнав о подобной безнравственности, мы обязаны с негодованием восстать и покарать ее, страшась, чтобы чужая испорченность не заманила нашу душу или Ваше королевство в ловушку своего греха, а равно страшась, чтобы преступление немногих не погубило многих. Ибо дурные епископы губят народ. Кто станет предстателем за грехи народа, если епископ, которому следовало бы молиться, совершает еще более тяжкие прегрешения? {801}

Слова папы не отличаются предельной ясностью, но речь здесь явно идет о сексуальной морали. Однако призывать духовенство к воздержанию было еще очень трудно, поскольку каноническое право пока допускало, что епископ может быть женатым. Церковь осуждала только повторную женитьбу вдовцов. Так, когда в 602 г. дворец собрался дать епископскую кафедру человеку, женатому дважды, Брунгильда поделилась своими сомнениями с папой. Тот ответил, что такой выбор противоречит каноническим правилам, и, видимо, королева отказалась от этого назначения.

С конца V в. соборы выступали за урезание матримониальных прав духовенства. После посвящения епископ должен был прервать всякое плотское общение с супругой и призвать ее удалиться в монастырь. Однако «епископским» парам было очень трудно отказаться от супружеской жизни. И некоторые прелаты почтенного возраста, уступая искушению, тайно встречались с супругами, что, как правило, вызывало у современников умиленную улыбку. Однако в письмах Брунгильде Григорий Великий упоминал ситуации, который считал куда более шокирующими, а именно наличие наложниц у епископов. Для их выявления папа предложил прислать легата, чтобы он расследовал это дело вместе с представителями меровингского государства.

Королева снова в принципе согласилась на эту реформу, но предпочла действовать сама. Похоже, именно на такой вывод наталкивает дело Дезидерия Вьеннского. Наше представление об этом драматическом эпизоде царствования Брунгильды сильно искажено, потому что основывается на двух «Житиях святого Дезидерия», крайне пристрастных. Первое было сочинено в 610-х ггг. одним клириком из Вьенна, принявшим участие в кампании по damnatio memoriae [проклятию памяти (лат.)] королевы Бургундии. Автором второго, составленного почти в то же время, был вестготский король Сисебут, не испытывавший никакой любви к франкам вообще и к Брунгильде в частности.

На основе этого крайне ненадежного материала можно попытаться реконструировать факты. Дата избрания Дезидерия, выходца из аристократического рода, на вьеннскую кафедру точно неизвестна: в период между 586 и 596 гг. Кстати, довольно вероятно, что избранием он был обязан Брунгильде, судя по неловкому молчанию его биографов на этот счет. Человек очень просвещенный, новый епископ организовал обучение грамматике на основе мирских произведений. Но им двигала любовь не только к беллетристике, коль скоро благородная матрона по имени Юста обвинила его в том, что он позволял себе вольности в ее отношении. Все источники утверждают, что это была полная клевета и что истоки этого доноса надо искать в заговоре, который возглавляли епископ Аридий Лионскийи крупный светский чиновник, в котором, судя по всему, следует видеть Протадия.

Однако Дезидерий вел себя так, что подозрения стали возможны. В условиях кампании по повышению нравственности франкской церкви Брунгильда была обязана созвать собор, чтобы судить епископа. Не допускать, чтобы «преступление немногих погубило многих», — так велел Григорий Великий. А ведь Вьенн был одной из самых престижных митрополий Галлии, и обвинения, тяготевшие над его епископом, пятнали весь франкский епископат. К тому же процесс против Дезидерия был не единичным: в тот же период дворец тайно начал расследование поведения епископа Лупа Сансского, заподозренного в том, что он выказывал «неумеренную любовь» по отношению к одной монахине из своего города. Добавим — и, нет сомнений, это небезразлично, — что, похоже, и Рим имел о Дезидерий Вьеннском не лучшее мнение. Поэтому по просьбе королевы епископы, собравшиеся на Шалонский собор, рассмотрели дело и сделали заключение о виновности своего коллеги. В 602 или 603 г. Дезидерий был смещен, отправлен в монастырь и сменен на своей должности неким Домнолом.

Последующие события менее ясны. Известно только, что вскоре после 605 г. Брунгильда и Теодорих II вызвали Дезидерия во дворец и вернули ему епископский сан, вероятно, в результате нового собора. К тому времени Протадий умер. Возможно, Брунгильда вспомнила о жертвах свергнутого палатина и решила вернуть толику популярности у своих магнатов. Но наши источники утверждают, что реабилитации Дезидерия способствовала скорей молва о совершенных им чудесах. Оба этих объяснения не обязательно исключают друг друга. Действительно, во время изгнания предполагаемого обольстителя дама Юста умерла от тяжелой болезни. Брунгильда могла с чистой совестью счесть, что это кара Господня постигла женщину, виновную в лжесвидетельстве. Что и позволило оправдать освобождение Дезидерия и возвращение ему сана как раз в момент, когда, вероятно, это было выгодным в политическом плане. Как и в деле об убийстве Сихара, Меровинги всегда находили возможность пересмотреть свои приговоры, когда было надо.

Дезидерий уже с большой помпой был возвращен в свой город, когда в 607 г. (или, по другой версии, в 611 г.) он вновь поссорился с дворцом. Вьеннский клирик — автор первого «Жития» утверждает, что Дезидерий упрекнул короля в посещении наложниц, но это может быть литературная контаминация. Скорей, похоже, дело было в том, что во Вьенне началось народное восстание. Брунгильда послала трех графов, чтобы восстановить порядок и арестовать прелата, которого сочли виновным в волнениях. Дезидерий был схвачен в своем соборе, и его выслали далеко из Вьенна под сильной охраной. Когда он пересекал Дижонский диоцез, один солдат при неясных обстоятельствах бросил ему в голову камень. Епископ скончался на месте, и его похоронили в деревне Присциниак — ныне Сен-Дидье-де-Шаларонн — на берегах Соны.

Вьеннский клирик изображает эту смерть как несчастный случай, тогда как другие авторы измыслили побивание камнями по всей форме, организованное Брунгильдой. Конечно, несчастный случай организовать можно. Но странно представить, чтобы Брунгильда, сохранившая жизнь страшному Эгидию Реймскому, пожелала бы устранить Дезидерия, который в худшем случае был неудобным человеком. Нелепая смерть епископа Вьеннского надолго запятнает репутацию королевы.

Но разве Брунгильда не шла сама на этот риск, предложив себя в качестве «светской руки» для проведения реформы, желательной для Рима? Галльские клирики могли благочестиво внимать словам папы, о котором все знали, что он бессилен, но они не могли потерпеть, чтобы мирянка вынуждала их воплощать эти красивые слова в жизнь. За один и тот же замысел Григория Великого причислили к лику святых, тогда как Брунгильда попала в число худших королев-гонительниц.

Спор из-за ленты

Конечно, немногие франкские епископы носили образ королевы в сердце. Но не объяснялось ли это как раз тем, что она была слишком связана с Римом и в результате папская власть, до тех пор далекая, начала ощущаться в Regnum Francorum как реальная? Ради этого и были задуманы перемены в церковной географии.

До конца VI в. над всей иерархией галльской церкви возвышался епископ Арльский. Он один имел должность папского викарияи право носить паллий — ленту из белого льна, расшитую черными крестами, которая означала, что он представляет Рим в данном регионе. Он также был вправе рассматривать конфликты между галльскими епископами, относящиеся к «малым делам» (causes mineures), и передавать их на рассмотрение римского престола или не передавать.

Однако на политической карте меровингского мира Арль находился в стороне от центров власти в Teilreiche. За счет этого папский викарий мог иметь больше самостоятельности, но трудней было обеспечить его верность. Чтобы предотвратить всякий риск, Брунгильда, похоже, пожелала изменить расклад сил в церкви, придав больше значимости кафедре Отёна, который был ближе к центру и, главное, к основной области проживания королевы. В 597 г. Брунгильда попросила Григория Великого даровать право носить паллий Сиагрию Отёнскому. Чтобы повысить шансы на успех, она обратилась с этим ходатайством к императору Маврикию, который передал его папе. В самом деле, лучше было собрать больше рекомендаций, потому что подобный запрос мог показаться дерзким. Отён не был митрополией, и его епископ не мог привести ни одного приемлемого довода, оправдывающего подобную уступку.

Обращение к посредничеству императора в таком сугубо внутреннем деле западной церкви несколько удивило Григория Великого, который сделал из этого вывод, что пожалованию паллия Сиагрию Брунгильда придает большое значение. Папа не мог ни в чем отказать своей корреспондентке, оказавшей ему много услуг, но он сколько мог тянул время с отправкой инсигнии, чтобы дать прочувствовать ценность того, что предоставлял. Так, в 597 г. папа сослался на то, что гонец, посланный Брунгильдой в Рим за паллием, — схизматик: нельзя передавать драгоценную ленту такому человеку. Кроме того, Сиагрий Отёнский не представил личного прошения, как требовал обычай. Григорий заявил, что из дружеских чувств к Брунгильде все-таки согласится отступить от обычных процедур, но новое письмо показывает, что в июле 599 г. Сиагрий все еще не получил своего паллия {822} . В следующем году епископ Отёнский умер; так и неизвестно, достался ли ему в конечном счете этот предмет.

Возможно, Григорий Великий рассчитывал, прежде чем повышать в ранге отёнскую кафедру, получить немедленные компенсации со стороны Брунгильды. Но задержку с отправкой паллия можно счесть мудрой, поскольку известие о неожиданной чести, оказанной Сиагрию, вызвало нездоровую зависть у франкских епископов. Так, в 599 г. в Рим написал Дезидерий Вьеннский, прося тоже предоставить ему паллий, потому что его город имеет высокий престиж. Папа сухо ответил: пусть предоставит документы, которые бы доказали, что его кафедра пользуется этой привилегией с древних времен. Возможно, Дезидерий затаил злобу на королеву за то, что не поддержала его, как его отёнского коллегу. Это могло бы объяснить, почему их отношения в начале 600-х гг. приняли драматический характер.

Галлия перед лицом раскола

Среди многочисленных забот в период своего понтификата папе Григорию Великому пришлось столкнуться с распространением «раскола трех глав». Это побочное следствие реконкисты Юстиниана по-прежнему создавало тяжелые проблемы, особенно в Северной Италии, где все больше епископов отпадало от Рима. А ведь у Меровингов сохранились владения в Венеции и в области Турина. Брунгильда не могла не оказаться втянутой в это дело.

Позиция Брунгильды в этой богословской дискуссии, отягощенной экклезиологическими дебатами и политическими подтекстами, выглядит несколько неопределенной. Возможно, до конца содержание проблемы она и не постигла, но можно ручаться, что поняла: византийцам это дело в высшей степени неприятно. Поэтому лучше не давать ему затухать. Так, в конце 560-х гг. Сигиберт I дал убежище схизматическому епископу Альтино, города, который пожелали прибрать к рукам имперцы. Есть все основания предполагать, что италийские епископы, которых Брунгильда и Сиагрий Отёнский приняли в 599 г., тоже были сторонниками «Трех глав». А в 597 г. в ближайшем окружении Брунгильды был по меньшей мере один схизматик.

Двойственный характер церковная политика имела не только у франков. В Италии король лангобардов Агилульф заявил католикам, что желает обратиться в их веру, как только будет улажен доктринальный спор; но в то же время он выказывал знаки симпатии схизматическому митрополиту Аквилейскому. Жена Агилульфа, франко-баварская принцесса Теоделинда, похоже, тоже не определилась в этом вопросе, потому что не пожелала слышать о решениях Пятого вселенского собора.

Но шли ли нежелание Брунгильды и ее современников занять четкую позицию дальше стремления насолить византийцам? В Галлии некоторые по-прежнему не разделяли осуждение папой Вигилием «Трех глав», но, похоже, такие люди не были ни многочисленны, ни типичны. Григорий Великий сознавал это сам и не выразил никакого беспокойства в связи с христологической позицией галльского епископата. Ничто не побудило его усомниться и в ортодоксальности Брунгильды. Полвека тому назад папа Пелагий I собственноручно записал символ веры и отправил Хильдеберту I, сопроводив множеством поучений. У Григория Великого подобного беспокойства отнюдь не заметно. Очевидно, что в качестве пастыря папа бесспорно хотел, чтобы королева способствовала возвращению Северной Италии в лоно Рима. «Тех, кто отпадает от церкви, впадая в заблуждения схизматиков, позаботьтесь возвратить к единству и согласию», — писал он. Но как дипломат Григорий, вероятно, понимал причины скрытого бездействия своей корреспондентки.

Кстати отметим, что никто и никогда не требовал от Брунгильды ближе знакомить подданных с христианской догмой. План церковной реформы не шел дальше повышения нравственности клира и христианизации Regnum'a. Конечно, Григорий Великий, лично благоговевший перед святым Цезарием Арльским, первым оплакивал уход великих галльских богословов. Но небольшое сокращение спекуляций не обязательно вредило церкви. Низкий уровень культуры европейских клириков означал и малочисленность ересей. Кстати, если для себя Григорий старался постичь Священное Писание, его настоящей страстью было скорей распространение Божьей вести среди тех, кому она была еще неведома. И он надеялся, что в этом предприятии Брунгильда сыграет свою роль.

 

БРУНГИЛЬДА И ОБРАЩЕНИЕ ЗАПАДА

Идея миссионерства

В 580-е гг. Григорий Великий был послом своего предшественника Пелагия II при императорском дворе. Во время долгого пребывания в Константинополе он выявил уязвимые места византийской риторики: несмотря на громогласное провозглашение универсализма, византийский император был уже не в состоянии завоевывать новые земли и добиваться, чтобы следом за римскими армиями распространялась христианская вера. Модель имперской церкви отжила свое, и мир переменился. Чтобы крест воздвигся до земных пределов, надо было обращаться к королям германских народов. А ведь в Константинополе Григорий также подружился с Леандром, епископом Севильи, который обратил в католичество Герменегильда, зятя Брунгильды. Существование таких людей показывало ему, что диалог с варварами не только необходим, но и возможен.

Григорий Великий не довольствовался тем, что совершил эту революцию, достойную Коперника. В течение четырнадцати лет своего понтификата он без устали писал письма лангобардам, еще язычникам или еретикам, и вестготам, как раз обращавшимся в католичество. Но, конечно, главной его собеседницей была королева франков. Из всей сохранившейся переписки Григория Великого десять писем было адресовано непосредственно Брунгильде, и все они упоминают церковные или миссионерские задачи; ответы королевы пропали, но известно, что их было много. Для сравнения: папа адресовал одиннадцать посланий византийским императорам Маврикию (582–602) и Фоке (602–610), но их численность менее весома, поскольку они касались почти исключительно административных или военных вопросов. В конечном счете, с политической точки зрения Григорий Великий был еще подданным Византии. Но в религиозной сфере он полностью принял на себя роль патриарха западных народов, и Брунгильда с полным правом могла выглядеть его старшей дочерью.

Тем не менее в начале понтификата Григорий Великий еще смотрел на франкский мир с некоторым недоверием. Даже если в церкви святого Петра можно было видеть золотую корону, преподнесенную Хлодвигом, настоящими ли христианами стали эти варвары, Меровинги? И, главное, стараются ли они распространять религию среди подданных? Так, в 597 г. папа попросил Брунгильду запретить жертвоприношения идолам. В Галлии настоящих язычников оставалось немного, но во всех периферийных зонах франкского мира, в Саксонии, в Тюрингии и на земле васконов, Брунгильде, конечно, приходилось царствовать над населением, состоящим по большей части из идолопоклонников. Папа удивлялся, что христианская монархиня это терпит, и побуждал ее исправить положение.

Еще активней, чем к борьбе с язычниками, Григорий Великий призывал к защите католиков. В 599 г. он попросил Брунгильду выпустить закон, который бы запрещал галльским евреям владеть рабами-христианами. В самом деле, церковь раннего средневековья страшно боялась еврейского прозелитизма, хотя трудно понять, существовал ли он в реальности или это была коллективная галлюцинация. В любом случае рабство считалось формой ущемления воли, и, обоснованно или нет, духовенство опасалось, как бы евреи-хозяева не принудили своих слуг-христиан принять обрезание. Однако Григорий Великий допускал существование иудейской религии и ее присутствие в Галлии. И когда скандально известный епископ Теодор Марсельский стал у себя в городе насильно крестить евреев, папа обратился к нему с особо резкими упреками.

Патримоний в Галлии

Лучше разобравшись в ситуации, Григорий Великий, конечно, понял, что Regnum Francorum Брунгильды — глубоко христианская территория и что граница, за которую надо посылать миссионеров, находится дальше. Чтобы найти настоящие языческие народы, надо было добраться до Британии. Так, анекдот, записанный в начале VIII в., рассказывает, что однажды Григорий Великий увидел в Риме мальчиков из племени англов. Он якобы воскликнул, что это не англы (Anguli), a ангелы (angeli), которых надо спасти от ада. Неизвестно, есть ли у этого анекдота реальная основа, но в собственных письмах папа выражал глубокую решимость добиться обращения Англии.

До конца VII в. апостолический престол никогда не посылал миссий дальнего плавания, за исключением небольшой операции в Ирландии в понтификат Целестина (422–432). Однако Григорий Великий, который был крупным чиновником, прежде чем стать папой, понял, что подобная затея потребует тяжелой и дорогостоящей подготовки. А ведь несколько десятилетий войны и чумы опустошили италийские земли и подорвали ресурсы церкви. Все начало своего понтификата Григорий посвятил совершенствованию управления землями, которыми Рим владел на Сицилии и в Южной Италии. Прироста их доходности едва хватило, чтобы прокормить бедняков в городе. Для английской миссии надо было искать другой источник капиталов.

С поздней античности апостолический престол владел землями в Провансе, и это имение называлось «патримонием святого Петра в Галлии». Он находился очень далеко от Рима, и надзирать за ним было сложно. В середине VI в. папы решились предоставить управление им епископам Арльским или светским правителям Прованса. Тот, кто назывался «ректором патримония», заставлял местных крестьян возделывать земли и отсылал доходы папе. По крайней мере, так дело обстояло теоретически, потому что некоторые из этих управляющих были не слишком честными и предпочитали оставлять все себе.

В 592 г. Прованс был воссоединен Брунгильдой и управление патримонием перешло в руки нового правителя, патриция Динамия. Тот, как и во всем, показал себя здесь эффективным управленцем. Он добился, чтобы земли святого Петра стали доходными, и начал получать ежегодный барыш в четыреста золотых солидов, которые честно посылал в Рим. Папа мог снова мечтать об извлечении прибыли из провансальских имений. Но, чтобы еще повысить их доходность, надо было сократить долю, какую взимали посредники. В самом деле, даже если ректор оказывался честным, он все равно брал себе жалованье, вознаграждая себя за труд.

Поэтому после кончины Динамия в 595 г. Григорий Великий попросил Брунгильду разделить должности патриция Прованса и управляющего патримонием святого Петра в Галлии. Королева согласилась. Должность патриция перешла к некоему Аригию, тогда как управление папскими имениями было поручено римскому диакону Кандиду. Как клирик последний отныне управлял патримонием в Провансе бесплатно. К тому же Кандид стал кем-то вроде официального представителя Григория Великого в Галлии, и в этом качестве ему полагалось собирать сведения о франкских королях или обращаться к ним от имени папы.

Чтобы провансальские имения приносили богатство, надо было еще иметь возможность их сохранить. На плохо защищенные церковные земли зарились магнаты, всегда находя повод их захватить. Чтобы избежать всякого риска, папа уговорил Хильдеберта II и Брунгильду взять патримоний в Галлии под личное покровительство. Это несомненно значило, что судебные процессы, связанные с римскими землями, должен был проводить дворцовый суд. Диакон Кандид тоже попал под покровительство королевы и в результате мог не опасаться, что его попытаются запугать.

Отныне провансальские земли при правильном использовании могли служить базой снабжения и финансовым резервом. С сентября 595 г. Григорий Великий направлял Кандиду указания, чтобы тот покупал молодых англосаксонских рабов; их следовало посылать в Рим, чтобы их там крестили и помещали в монастырь. Видимо, этим подросткам предстояло стать сотрудниками и переводчиками будущих миссионеров.

Проезд римских миссионеров

В 596 г. Григорий Великий наконец почувствовал, что готов воплотить свою мечту. Он обратился к монахам основанного им ранее монастыря, выбрал им настоятеля в лице некоего Августина и отправил их в Англию. Однако когда эти люди прибыли в Прованс, до них стали доходить жуткие слухи об англах. Перепуганные монахи отказались следовать туда, где их убьют. В этой ситуации Августин предпочел повернуть назад и поехал в Рим для получения новых указаний.

Папа успокоил своего посланника, как мог, и велел посвятить его в епископы для повышения авторитета. Он также направил слова порицания и ободрения монахам, оставшимся в Галлии. Тем не менее, осознав все опасности предприятия, папа принялся тщательней готовить почву для него. В июле 596 г. он написал письма всем галльским епископам, резиденции которых находились на пути следования миссионеров, — в Марсель, Арль, Вьенн, Отён и Тур, — призвав предоставить последним всю необходимую помощь. Брунгильду и ее юных внуков Теодориха II и Теодоберта II он также попросил оказать поддержку миссии. Чтобы умаслить собеседников, папа заявил, что это будет делом простым и законным, ведь Меровинги располагают властью над Британией. Поскольку англосаксонские короли в лучшем случае всего лишь принадлежали к клиентеле Меровингов, это был оптимистичный взгляд на вещи.

Тем не менее, обратившись к Брунгильде, Григорий Великий нашел хорошую деловую партнершу. С тех пор папа пользовался поддержкой королевы и ее сторонников, а именно патриция Прованса Аригия и монахов Лерена. Последние скинулись, чтобы предоставить Риму ложечки. Известно, что эти столовые приборы, служившие для того, чтобы давать причастие, были ввезены в Англию римскими миссионерами, которые дарили их первым обращенным. Франкский епископат, похоже, поддерживал английскую миссию куда более вяло. Один Сиагрий Отёнский оказал римским монахам реальную помощь. Но это был прелат, самый близкий к королеве.

Что касается Брунгильды, она лично пожелала видеть Августина и его монахов, готовых отбыть в Англию, и предоставила им превосходный прием у себя во дворце. Папа в новом письме с жаром благодарит ее за это: 

Мы узнали, из рассказа некоторых наших верных, как Ваше Величество повели себя в отношении нашего брата и сотоварища по епископскому служению, Августина, и какую любовь проявили к нему по наущению Божию. За это мы выражаем Вам благодарность и молим божественную Силу быть столь милосердной, чтобы Она хранила Вас на этом свете под Своим покровительством и чтобы через очень многие годы позволила Вам воцариться в вечной жизни, как [Вы царите ныне] среди людей {854} .

К «верным», которые информировали папу о положении в Галлии, следует в первую очередь отнести диакона Кандида. Его тревожил счетный баланс патримония в Провансе, и он, конечно, выказал радость в связи с тем, что королева согласилась участвовать в финансировании миссии.

Весной 597 г. римские монахи наконец высадились в Юго-Восточной Англии, в королевстве Кент. Выбор этого государства для первой попытка евангелизации был не случайным. В то же королевство Кент несколько лет тому назад франки выдали замуж одну из своих принцесс, за принца Этельберта. С тех пор он стал королем и, если мы правильно толкуем источники, лично просил о приезде римских миссионеров. Это желание могло только усилиться, если на короля оказала нажим Брунгильда. Действительно, в глазах могущественных Меровингов властитель Кента был всего лишь скромным царьком.

При дворе Этельберта миссионеры быстро приступили к работе при помощи переводчиков, предоставленных франками. Через два года Григорий Великий наконец получил вести от своих посланцев. Они были превосходными. По словам Августина, счет обращенных шел на тысячи, и сам король Этельберт подавал знаки, позволявшие предсказать, что он скоро крестится. Папа немедленно решил отблагодарить Брунгильду за сотрудничество с английской миссией. Она лично получила римские реликвии, и, действуя с более дальним политическим прицелом, Рим согласился возобновить переговоры о предоставлении Сиагрию Отёнскому паллия {857} .

В 601 г. Григорий Великий отправил в Англию новую группу монахов. Она должна была усилить группу Августина в Кенте и сделать ее достаточно многочисленной, чтобы распространять христианство в других англосаксонских королевствах. Совершенно естественно, что папа снова попросил Брунгильду оказать материальную помощь. Дальнейший ход английской миссии позволяет также понять, что Regnum Francorum должен был служить и убежищем для евангелизаторов в случае сопротивления со стороны язычников.

Какую выгоду находила Брунгильда в том, чтобы помогать Григорию Великому в его дерзкой, но в конечном счете успешной попытке обратить Англию? В каждом из писем папа утверждает: он верит, что королева старается ради собственного спасения. В конце концов, почему бы нет? Епископы непрестанно напоминали: у мирских властителей есть много поводов грешить, связанных с их функциями, но их власть также дает им возможность творить больше добра, чем способен кто-либо. Уже в конце 590-х гг. Брунгильда была в глазах современников очень старой женщиной, которая готовится со дня на день предстать перед Создателем. В глазах изощренной бухгалтерии загробного мира усилия, которые она делала ради спасения душ англов, могли бы позволить ей компенсировать свои грехи.

Конечно, всегда приятней делать то, что является добром в глазах Бога, когда извлекаешь из этого непосредственную выгоду. А ведь, предоставляя материальную и дипломатическую поддержку миссионерам, Брунгильда давала франкской династии возможность усиливать влияние на королей Британии. И в течение первых трех четвертей VII в. англосаксонские дворы будут находиться в сильной религиозной, культурной и иногда политической зависимости от меровингского континента. Кроме того, оказав покровительство Августину и его спутникам, Брунгильда сделала Григория Великого своим должником, что позволило ей уравновесить свой отказ созывать национальный собор.

 

ПЕРЕМЕНЫ В МОНАШЕСТВЕ

Монахи, которых Григорий Великий отправил в Англию в 596 г., жили по уставу святого Бенедикта. Однако к тому времени они одни в Западной Европе повиновались наставлениям этого малоизвестного италийского аббата, жившего в первой половине VI в. Успех английской миссии и благосклонность папы со временем обеспечили триумф бенедиктинской модели. Но в царствование Брунгильды еще ничто не было решено, и монахи, равно как и прочие христиане, испытывали неопределенность, характерную для эпохи реформ.

Традиционное галльское монашество

Королевство, которое занимали франки, было с давних пор землей монашества. С конца IV в. подвиги отцов церкви из египетских пустынь вдохновляли их подражателей в Галлии, и великие местные деятели, как святой Мартин Турский, приняли участие в насаждении восточной модели. Тем не менее галльские монахи существенно отличались от восточных собратьев, хотя бы социальным происхождением. Если пустыни Фиваиды и Сирии заселили по преимуществу простые люди, часто неграмотные, то на Западе в монахи шли скорей представители высших слоев общества. Так, в течение V в. в Аквитании, в Провансе и в Юре многие аристократы превращали свои виллы в монастыри и приглашали туда отдельных друзей, чтобы вести благочестивый образ жизни, по преимуществу по умеренным правилам общежительства. Многие из этих людей были интеллектуалами. Они искали Бога с помощью аскезы и молитвы, но также с помощью литературы и богословских умозрений. Однако им приходилось бороться с гордыней — грехом, присущим всякой элите. Поэтому их уход от мира сопровождался отказом от почестей. По этой причине большинство галльских монахов предпочитало не принимать рукоположения, пусть даже в каждой общине нередко можно было найти нескольких священников.

В V в. самой характерной для этого раннего монашества обителью был монастырь Лерен на острове в районе Канн. Особы высокого происхождения жили там в состоянии непрестанной духовной лихорадки, рискуя впасть в ересь или, что бывало чаще, умереть от истощения вследствие того, что подвергали себя чрезмерным лишениям. Но престиж Лерена был огромен, и галльские города часто предлагали его монахам епископские посты на континенте. В ответ святые из Лерена после многих стонов иногда соглашались пожертвовать собой и вновь погрузиться в треволнения мира.

Во времена Брунгильды это раннее течение начало иссякать. Виной тому были не кризис традиционных центров или отсутствие пополнения. Напротив, такого количества монахов в Галлии еще никогда не было. Некоторые монастыри даже считали, что подобный наплыв ставит под угрозу экономическое выживание обителей, и Брунгильде приходилось идти на существенные уменьшения налогового бремени для некоторых общин, особенно в Оверни. Скажем так: рьяный энтузиазм первых времен исчез, и духовный поиск выродился в карьеризм. Почти повсюду аббаты в конечном счете написали уставы, которые указывали, как монахам вести себя, и гарантировали им спасение, если те будут придерживаться этих правил. По большей части монастыри теперь довольствовались этим благочестивым, но остепенившимся образом жизни, порой позволяя себе неслыханный прежде комфорт. Так, в монастырях Прованса VI в. ели досыта, к великому возмущению сторонников самых консервативных нравов. Галльское монашество, которое до тех пор было передовым движением, погружалось в рутину.

Естественно, менее элитарный путь привлекал меньше оригинальных личностей. Пусть даже в 590-е гг. патриций Динамий писал, что Лерен — по прежнему «райские врата», но это выражение больше напоминало рекламный слоган для изысканного заведения на Ривьере, чем призыв покинуть суетный мир. Впрочем, Брунгильда, похоже, воспринимала большинство монастырей как прибежища отставных аристократов, более склонных к интригам, чем к мистике. Она как будто с подозрением относилась даже к монастырю святого Маврикия в Агоне, слишком активно поддерживавшему интересы заюрцев и поэтому даже опасному. Во всяком случае один из его монахов, Амат, имел связи с людьми, определенно не принадлежавшими к друзьям королевы. Что касается Лерена, то Брунгильда использовала его как престижную транзитную гостиницу для официальных лиц по дороге в Рим.

Отношение населения Галлии к монастырям как будто подтверждало, что последние переживают духовный упадок. В частности, города уже редко обращались к элите монахов, чтобы приобрести служителей для своих соборов. Новая аристократия тоже чутко прислушивалась к модным веяниям. Так, в начале VII в. два знатных австразийца, Ромарих и Арнульф, собрались было удалиться в монастырь в Лерене. По размышлении они предпочли отказаться от этой мысли, чтобы найти заведение более динамичное и, возможно, менее тесно связанное с окружением Брунгильды.

У деревенских жителей, похоже, также переменились объекты истовой веры. Чем искать чудес и поучений у монахов, крестьяне теперь предпочитали обращаться к более харизматичным существам — отшельникам. Дворец и епископат этих людей не любили. Никто толком не знал, что они рассказывают простонародью. Уединенно жившие в лесах или странствовавшие как проповедники, они, вероятно, были многочисленными, и Григорий Турский их опасался. Они на свой лад тоже требовали реформ, но делали это в слишком радикальной и недостаточно институциональной форме, чтобы власти могли предоставить им трибуну. В середине 580-х гг. один из этих визионеров, некий Вульфилаих, обосновался на столпе в Арденнах и начал оттуда проповедовать окружающему населению. Магнерих Трирский, советник Брунгильды, был вынужден велеть ему спуститься. Правда, климат региона не благоприятствовал этой форме аскезы, которая производила такой фурор на Востоке. Но с высоты своего столпа Вульфилаих еще и призывал слушателей отказаться от языческих обычаев. Подобные речи могли казаться подрывными во времена, когда епископы хотели сохранять контроль над проповедями, а королевская пропаганда утверждала, что Австразия уже стала христианнейшим государством.

Женские монастыри

Похоже, во времена Брунгильды только женский вариант традиционного монашества сохранял всю силу. Женские монастыри еще обладали очарованием новизны, потому что первые из них появились в Галлии в 500-гг. До тех пор Запад почти не знал женских общин. Поэтому в VI в. приходилось заново придумывать и создавать все — постройки и уставы, обычаи и нарушения. Вдохновляли это движение несколько крупных личностей, самыми выдающимися из которых были настоятельницы обители святого Иоанна в Арле и королева Радегунда, основательница монастыря Святого Креста в Пуатье.

Женское монашеское движение получило в Regnum Francorum большой успех, потому что отвечало многим ожиданиям, не находившим удовлетворения. В новые монастыри попадали женщины, страстно стремившиеся жить как духовные лица, девушки или вдовы, не желавшие (повторно) выходить замуж, а чаще всего дочери, которых решила туда поместить семья, на время или насовсем. Аристократические роды с давних пор старались избавляться от своих незамужних представительниц, которые могли слишком легко поставить под угрозу честь (и достояние) группы. Этим хрупким существам монастырь предлагал прибежище и, главное, смысл жизни. В самом деле, монахиня становилась супругой Христа, а многие отцы считали Господа идеальным зятем, который сможет защитить семью жены, если понадобится. Так что уход в монастырь представлял собой не изгнание из рода, а форму служения группе при помощи молитвы, а не воспроизводства. И если эта участь не всегда выбиралась добровольно, она ни в коем случае не была плачевной. Многие франкские дамы, не выходя за стены монастыря, по-прежнему распоряжались значительными состояниями и взаимодействовали с окружающим обществом.

Тем не менее женские монастыри не были защищены от риска определенного рода, обычно соизмеримого с высотой их внешних стен. В самом деле, каноническое право запрещало женщине, принесшей монашеский обет, возвращаться в мир. Но власть настоятельницы уважали не всегда, а епископ-опекун часто не имел ни возможностей, ни желания вмешиваться. Многие из этих историй начинались во дворце. Так, Брунгильда, которой самой приходилось идти на ухищрения, чтобы не попасть в монастырь, не раз улаживала скандалы с побегами монахинь.

Самая известная история случилась в монастыре Святого Креста в Пуатье, где после смерти святой Радегунды и кончины настоятельницы Агнессы община начала утрачивать единство. Так, в 589 г. несколько сестер стали оспаривать власть новой аббатисы Левбоверы и обвинили ее в безнравственности. Этот мятеж возглавили две меровингских принцессы, помещенных в эту обитель, — Хродехильда, дочь Хариберта I, и Базина, дочь Хильперика I. Видимо, некоторые из этих дам хотели произвести реформу дисциплины, которая при Радегунде была довольно свободной, а другие увидели здесь возможность покинуть монастырь, в который попали не по доброй воле. Окрестные епископы попытались восстановить дисциплину собственными силами, но монахини Святого Креста отказались им повиноваться. Они наняли воинов для своей защиты, и начались столкновения. Когда кровь пролилась даже в часовне, где находилась реликвия Святого Креста, пришлось вмешаться Брунгильде и королю Гунтрамну. Оба правителя назначили следственную комиссию, состоящую из епископов, которые провели допросы под защитой светских властей. Аббатиса Левбовера была признана невиновной в распутствах, в которых ее обвиняли, а монахинь, виновных в мятеже, прелаты отлучили. Принцесса Хродехильда попыталась оправдаться, обвинив нескольких близких к аббатисе людей в том, что они — агенты Фредегонды. Это, конечно, могло бы повлиять на позицию Брунгильды, но доказано ничего не было.

Бунт монахинь Пуатье закончился странно. В самом деле, через некоторое время дворец потребовал от епископов снять отлучение, и принцесса Базина воспользовалась этим, согласившись вернуться в монастырь. Но Хродехильда отвергла полюбовное соглашение, и Брунгильда в конечном счете предоставила ей для жительства виллу из фиска. Видимо, в Святом Кресте сошлось столько противоречащих друг другу интересов, династических и дипломатических, политических и духовных, что даже Меровинги были вынуждены идти на сделки с этой обителью. Они терпели от монахинь из Пуатье такое, чего никогда бы не допустили со стороны ни одного из подданных-мужчин. Что касается свободы, которая в конечном счете была дарована Хродехильде, — возможно, ее следует связать с нехваткой принцесс на выданье, от которой в 580-е гг. страдала Австразия. Во времена, когда Брунгильда вынашивала планы брачных союзов с Павией или Толедо, дочь Хариберта I могла оказаться полезной. Если только не предполагать, что королева Австразии, опасавшаяся в свое время, как бы ее саму не заключили в монастырь, пожелала избавить от такой судьбы племянницу, показавшую себя столь смелой. Но меровингской династии чувствительность была не особо свойственна.

Во всяком случае, освобождение Хродехильды позволяет сделать вывод: Брунгильда полагала, что ни монастырские уставы, ни церковные каноны, регламентирующие жизнь общин, не могут препятствовать ее монаршей воле. В монастырях, основанных Меровингами, в частности, в Святом Кресте, последние вели себя так, как считали нужным. И допускали, что так же могут поступать другие семейства в обитателях, которые основали.

Еще одна иллюстрация — случай, когда незадолго до 599 г. монахиню из Отёна по имени Сиагрия насильно увезли из монастыря и выдали замуж против воли. Брунгильда не вынесла никакого приговора, и галльский епископат тоже промолчал. Однако похоже, что эта история не была связана с развратом, поскольку похититель открыто выразил недовольство недостаточным богатством дамы. Для объяснения здесь приходиться прибегать к гипотезам. Может быть, знатной сенаторской семье Сиагриев внезапно понадобилось заключить союз, а ни одной дочери на выданье у нее не было. Поэтому они извлекли родственницу из монастыря, пусть и несколько грубовато. Конечно, это было нарушением канонического права, заставившим римского папу побледнеть, едва он об этом узнал, но Брунгильда могла счесть, что это частное дело, в которое дворец не должен вмешиваться. К тому же разве епископ Сиагрий Отёнский не был тоже членом рода Сиагриев?Королева ничего бы не выиграла, помешав осуществлению планов рода, который оказывал ей поддержку, тем более в городе Отёне, где у нее были грандиозные замыслы.

Заведения, основанные в Отёне

Если Брунгильда и допускала нарушения уставов и канонов, она отнюдь не презирала традиционное галльское монашество. Лучше всего она это доказала, заложив во второй половине 590-х гг. монастырский комплекс в Отёне. Строительство велось при поддержке епископа Сиагрия, но завершилось только в 602 г., вскоре после смерти прелата.

Сердцем обители был женский монастырь, посвященный Деве Марии. Брунгильда сделала значительный начальный дар, состоявший, вероятно, из земель и рент, и получила гарантии сохранения этого владения. А именно: по ее просьбе папа пожаловал защитную привилегию, запрещавшую королям или власть имущим отчуждать владения монастыря. Этот документ позволяет нам узнать имя первой аббатисы, которую назначила Брунгильда, — Таласия; к сожалению, родственные связи этой дамы неизвестны. Важней всего, возможно, тот факт, что монастырь святой Марии Отёнской оказался под личным покровительством Брунгильды и только во вторую очередь — Теодориха II. Королева явно хотела показать, что она здесь главная основательница, а значит, в первую очередь имеет право на получение выгод от мирских и духовных последствий появления данного заведения.

На территории женского монастыря появилось непривычное строение — ксенодохий. Этим словом называли всякий приют, предлагавший кров путникам, пищу неимущим и заботу нуждающимся. Основание такого заведения позволяло Брунгильде публично продемонстрировать милосердие и попечение о беднейших из своих подданных. Ей следовало поддерживать репутацию христианской королевы. Этот жест также позволял провести кое-какие престижные параллели внутри Regnum Francorum: когда-то великий Хильдеберт I и его жена Вультрогота основали подобное заведение в Лионе.

Содержание приюта требовало ежедневного контакта персонала с больными. А ведь если бы монахини день и ночь находились у постели пациентов — половина которых неминуемо была мужчинами, — это, вероятно, повредило бы репутации монастыря святой Марии. Поэтому Брунгильда поручила техническое управление ксенодохием мужской общине. Ее аббату следовало быть священником, потому что он должен был оказывать последнюю услугу душе, когда не удавалось исцелить тело. Поскольку рукоположенный клирик неминуемо находился в подчинении епископа Отёнского, Брунгильда приняла меры, чтобы он не избежал контроля с ее стороны. Так, в хартии об основании она уточнила, что только государи Бургундии имеют право назначать аббата монастыря, окормляющего ксенодохий. К тому же этот человек не имел права претендовать на пост епископа — чтобы земля, дарованная благотворительному заведению, не перешла под контроль собора.

По просьбе Брунгильды Григорий Великий согласился пожаловать всем этим учреждениям охранные привилегии. Для большей надежности эти документы были составлены в трех экземплярах и помещены в архив Отёна, в королевские франкские архивы и в скри-ний Латеранского дворца в Риме. Однако можно задаться вопросом о смысле этих папских привилегий. Просила ли их Брунгильда потому, что они предоставляли реальную юридическую защиту? Или, что больше похоже на правду, потому что они давали международную огласку ее благотворительной деятельности?

В целом основание заведений в Отёне, конечно, шло на пользу пропаганде Брунгильды, потому что означало выполнение связной программы. Монахи и монахини сообща трудились для облегчения жизни бедняков и вместе молились за основателей, Брунгильду и Теодориха II. Но на женский монастырь было возложено духовное руководство, тогда как мужская община брала на себя решение самых практических задач. Тем самым отёнские монастыри можно считать отражением власти Брунгильды: мужчины обладали видимой властью, тогда как женщинам, почти незаметным, принадлежала власть реальная.

Столь значительное заведение, как отёнское, конечно, дорого обошлось франкскому государству. Однако отданные земли окупились как нельзя лучше: Брунгильда приобрела любовь подданных, восхищение церкви и, возможно, прощение некоторых грехов. Если смотреть с более практической точки зрения, то уступленные владения стали собственностью Богоматери. Значит, их отчуждение полностью исключалось, что позволит будущим Меровингам опосредованно пользоваться доходами с них, не опасаясь утратить их из-за необдуманного дарения.

Вызывает вопросы и размах, с каким велось строительство в Отёне. Не собиралась ли Брунгильда сама удалиться в этот монастырь, как некогда святая Радегунда в Пуатье, а королева Батильда в 664 г. удалится в Шель? Если так, значит, ухудшение отношений между Австразией и Бургундией заставило ее отказаться от этого плана; а ведь первые признаки кризиса появились в 602 г., как раз когда комплекс был завершен.

Ирландское монашество: встреча с Колумбаном

Относительно традиционный характер Отёнского монастыря в начале 600-х гг. контрастировал со стремлениями к обновлению, обуревавшими духовенство на Западе. Началось это движение, вероятно, с галльских отшельников, об обновлении монашества могли мечтать и некоторые женщины. Но настоящим его вдохновителем был святой Колумбан, находившийся в сложных отношениях с меровингскими государями и особенно с королевой Брунгильдой. Его приключения пространно описаны в «Житии», составленном в 642 г. италийским монахом Ионой из Боббио. В этом тексте Брунгильда выглядит воплощением зла. По счастью, сохранились и фрагменты переписки Колумбана. Они бросают совсем иной свет на фигуру человека, которого ученики хотели изобразить жертвой королевы франков.

Колумбан родился в Ирландии около 540 г. Там еще в юности он поступил в монастырь Бангор, где показал способности к латинскому языку и склонность к суровой дисциплине. Ирландские монастыри позволяли также приобщиться к изощренным политическим играм, поскольку их настоятели в основном принадлежали к королевским родам и вели себя как настоящие князьки. Некоторые из них даже целиком или частично присваивали епископские полномочия. Однако ирландское монашество было элитарным не только по составу, но и по духовным устремлениям. Там монахов побуждали доходить до крайностей, поощряя соперничество даже в покаянии или умерщвлении плоти. Самой примечательной — но не самой распространенной — практикой было peregrinatio [паломничество], то есть добровольное изгнание, в которое монах уходил, чтобы стать по-настоящему чуждым миру. Так, некоторые ирландцы садились в лодку и отдавались воле волн, чтобы те отнесли их к берегам, какие укажет Бог; они надеялись, что море их выбросит на какой-нибудь остров, где они оснуют новый монастырь, а еще лучше — что они высадятся на берегу, где языческое племя преподнесет им венец мученика, зверски убив их. Этот путь совершенствования избрал и Колумбан. В возрасте около пятидесяти он в обществе двенадцати спутников покинул Ирландию и высадился в Британии. Потом по неизвестным причинам он направился дальше, в Regnum Francorum.

Пусть по прибытии на континент Колумбан и констатировал, что «религиозная жизнь почти угасла», он должен был признать, что Меровинги — не язычники. Чтобы найти смерть, ему надо было идти дальше. Поэтому около 591–592 г. он предстал перед, меровингским двором — либо двором Гунтрамна, либо, что более вероятно, Хильдеберта II — и попросил разрешения пересечь франкскую территорию, чтобы далее нести Евангелие отдаленным народам. Король ответил, что ему лучше остаться в Галлии и найти «пустынь», чтобы жить в святости. Колумбан, похоже, всегда колебавшийся между искренним желанием идти навстречу мученичеству и ловким умением избегать последнего, заявил, что удовлетворен этим решением. Тогда король предложил ему небольшую территорию Аннегре, расположенную в Вогезах близ бывшей границы между Австразией и Бургундией. Там был основан маленький монастырь, и Колумбан стал его первым настоятелем.

Ирландец не был лишен ни харизмы, ни красноречия, как свидетельствуют его сохранившиеся «Проповеди». За несколько лет он сумел привлечь большое количество монахов. Поскольку ресурсов местечка Аннегре не хватало, чтобы кормить всех, даже скудно, Колумбан получил от дворца в дар новое владение Люксёй, расположенное в нескольких километрах от первого заведения. Так как постоянно поступало новое пополнение, он основал в том же районе еще один монастырь, получивший название Фонтен. С тех пор Колумбан начал создавать свою сеть. Он поселился в Люксёе в ранге аббата и делегировал руководство другими домами заместителям, которые были ему подчинены. Кроме того, он написал устав, чрезвычайно строгий, который был рассчитан на то, чтобы придать дисциплине единообразие.

До начала 600-х гг. Брунгильда, похоже, поощряла колумбановский эксперимент. Благочестивой христианке, какой она была, ирландское монашество должно было казаться привлекательным. Оно предлагало чистую и строгую религиозность, казалось, возвращавшую галлов к истокам первоначального монашества. Ирландцы были настоящими «атлетами Христа», и молились обитатели Люксёя на голодный желудок, как в Египте при святом Антонии или в Лерене V в. Кроме того, у Колумбана монахи трудились собственными руками, чтобы смирять гордыню. Зрелище этих людей, убирающих урожай на своих полях, впечатляло, и по сравнению с ними комфортабельные аристократические монастыри в окрестностях имели бледный вид. Впрочем, ручной труд монахов соответствовал духу времени или, точнее, духу реформы. Еще два поколения назад святой Бенедикт подчеркивал его необходимость в своем уставе, и Брунгильда заставила своих монахов и монахинь в Отёне работать в ксенодохии.

Но, возможно, королеву привлек также антиконформизм характера Колумбана. Как священник — носитель ирландской традиции он проводил церемонию причащения так, как считал нужным, публично проповедовал, позволял себе налагать епитимью и отлучал грешников, каких выявлял среди современников. Многим франкским епископам едва ли нравилось, что их прерогативы присвоил простой аббат. Но, может быть, Брунгильде было выгодно поощрять такое соперничество внутри церкви между бюрократами и харизматиком? У нее было несколько явных столкновений с епископатом, прежде всего в обширном Заюрском округе. А ведь она сознавала, что, поддерживая присутствие Колумбана в Вогезах, подрывает авторитет епископа Протагия Безансонского, в отношении которого можно предполагать, что он был связан с заюрской аристократией. К тому же чистота жизни ирландцев и их отвращение к сексуальным проступкам позволяли клеймить распутство, реальное или предполагаемое, некоторых галльских прелатов. Возможно, Дезидерий Вьеннский стал косвенной жертвой появления новой атмосферы, созданию которой способствовал Колумбан.

Кроме того, в 600-е гг. Брунгильда искала для своей семьи духовного наставника, который бы не принадлежал ни к одной из бургундских группировок. Известно, что Теодорих II регулярно встречался с аббатом Люксёя и вел с ним благочестивые беседы. Однако в стремлении исправлять нравы Колумбан заходил слишком далеко. Так, он упрекал короля за то, что тот держит только наложниц и отказывается взять себе законную супругу. Это значило указать пальцем на проблему, которую никто не смел затрагивать открыто: как королева, которая столь внимательно следит за нравственностью своих епископов, может допускать, чтобы ее внук погрязал в разврате? Колумбан, как и все его современники, конечно, знал ответ: Брунгильда не хочет, чтобы во дворце кто-либо мог соперничать с ней во влиянии. Но она не затыкала Колумбану рот. Святому или шуту можно было позволить многое. И в мизансцене, очень напоминающей ветхозаветную, ирландский аббат выступал в роли доброго пророка, дающего доброму королю советы, как избавиться от последних грехов. Это не могло принести настоящего вреда, и, взвесив все, лучше было позволить добродетельному аббату бранить королевскую семью, чем допустить, чтобы это делал мятежный епископ. Королева могла помнить о пагубном влиянии Претекстата Руанского на Меровея или Бертрамна Бордоского на Гундовальда; Колумбан как ирландец и как монах представлял собой меньшую опасность.

Таким образом, в первое время аббат Люксёя, похоже, был близок к Брунгильде и Теодориху II. Известно, что во время проезда английской миссии он дискутировал с Кандидом, ректором патримония святого Петра в Галлии. Через некоторое время он написал папе, проявив некоторую надменность, поскольку считал естественным, что его апостолический корреспондент ответит. Возможно, он был прав, коль скоро Григорий Великий послал копию своего «Пастырского устава» священнику по имени Colombus, которого можно отождествить с ирландским реформатором. Можно также предположить, что Колумбан недолгое время пробыл в Лерене, в 600 г., участвуя в переговорах между Римом и Меровингами.

Таким образом, престиж Колумбана отчасти создавался благодаря использованию связей Брунгильды. И, хотя Иона из Боббио в «Житии» своего святого не обмолвился об этом ни словом, королева также защищала аббата от многочисленных врагов. В самом деле, Колумбан присвоил право рассчитывать дату Пасхи по ирландским обычаям и отказался пользоваться пасхалиями Виктора Аквитанского, принятыми на континенте почти повсюду. Некоторые епископы, жаждавшие столкновения, поставили этот вопрос на повестку дня галльского собора — несомненно собора в Шалоне-на-Соне, состоявшегося в 602/603 г. Подробности этого собрания неизвестны, но никакого осуждения Колумбану официально вынесено не было, хотя споры выдались жаркими. Вероятно, кто-то оказал нажим на епископов, чтобы добиться этого результата. Епископ Арегий Гапский, которому Григорий Великий предложил принять участие в подготовке национального собора, похоже, затаил злобу на королеву после пребывания в Шалоне.

Однако по-настоящему Колумбан мечтал не о том, чтобы оказаться поближе к государям, а о том, чтобы его общины как можно шире распространились по Бургундии. Дворец же, похоже, предпочитал, чтобы опыт Колумбана ограничился теми несколькими обителями, какие уже существовали. Может быть, Брунгильду забавляла возможность дразнить бургундских епископов, размахивая ирландским жупелом, но королева слишком нуждалась в иерархах «белой» церкви, чтобы всерьез желать этой иерархии пошатнуться. Поняв, что от дворца ему ждать больше нечего, Колумбан постепенно начал искать новых покровителей. Он нашел их в лице региональных аристократов. Так, незадолго до 604 г. он сблизился с патрицием Заюрской Бургундии Вандальмаром; он стал крестным отцом сына последнего, Доната, который сделался облатом в Люксёе. Колумбан имел влияние и на одного нотария из дворца Теодориха II, Агрестия, принадлежавшего к могущественному семейству из области Женевы.

Впрочем, не была ли колумбановская религиозность особо рассчитана на аристократию? Ирландец предложил новую практику покаяния: грешник тайно признавался священнику в грехах, и последний накладывал на него епитимью, сообразную проступку. С этой целью Колумбан написал «Пенитенциалий» — сочинение такого жанра, какой еще не был известен на континенте. В нем можно усмотреть целое мировоззрение, сильно отличающееся от мировоззрения древних христиан:

Если мирянин совершил клятвопреступление, сделав это из алчности, пусть продаст свое имущество, отдаст деньги бедным и посвятит себя Господу, выбрив тонзуру, простившись с миром, и пусть служит Богу в монастыре до смерти. Если он сделал это не из алчности, а из страха смерти, пусть кается три года на хлебе и воде, как изгнанник, и без оружия; пусть еще на два года лишит себя вина и мяса; пусть подарит жизнь, искупая свою душу, то есть освободит раба или рабыню от ига рабства; еще два года он должен подавать щедрую милостыню, но может есть все, кроме мяса; через семь лет он может вновь причаститься {883} .

Это новое ирландское покаяние по отношению к старому каноническому было тем же, чем германское право было по отношению к римскому. Речь шла уже не об угрызениях совести, а о компенсации, в логике, близкой к логике выплаты вергельда. Кроме того, такое аурикулярное и тарифицированное покаяние давало все возможности для казуистики, с помощью которой магнаты — христиане, но интриганы — могли охранять свои мирские интересы, не рискуя спасением души.

Брунгильда не могла допустить, чтобы Колумбан пытался увеличивать свои социальные ресурсы, покидая орбиту франкской монархии. Отношения между дворцом и Люксёем понемногу начали приобретать напряженный характер. В конце 600-х гг. разногласия вылились в открытый кризис, когда Колумбан приехал на королевскую виллу Брокариак (несомненно Буршересс, в нескольких километрах к югу от Отёна). Там жила Брунгильда вместе с правнуками Сигибертом II, Хильдебертом, Корбом и Меровеем. Видимо, аббат приехал просить какие-то субсидии в деньгах или землях. Взамен королева попросила его дать благословение маленьким принцам, чтобы обеспечить их будущее. Колумбан ответил, что отказывается благословлять сыновей блудниц и что, кстати, они не имеют никакого права на трон. Неизвестно, какую долю истины содержит рассказ Ионы из Боббио, но, очевидно, в тот день Колумбан вышел за пределы того, что мог потерпеть двор, даже со стороны святого. Прежде всего, в меровингских традициях ничто не препятствовало сыновьям наложниц подниматься на трон. Далее, отказ благословить невинных детей был жестом враждебности, который Колумбан совершил в отношении своих покровителей сознательно.

Честь меровингской семьи задели публично, и Брунгильда приступила к ответным действиям, пусть даже умеренным. Так, она издала декрет, запрещавший монахам Люксёя покидать монастырь и устанавливать связи с соседями. Колумбан оскорбился. Поскольку весь год он посещал жилища аристократов, он, видимо, забыл, что первоначально задумывал жить уединенно. Покинув Брокариак, он направился в Эпуасский дворец, где жил Теодорих II. Там король счел хорошим политическим ходом возобновить переговоры и пригласил аббата Люксёя пообедать. Но ирландец принялся бить бутылки и бросать оземь тарелки, вопя, что не хочет мараться «дарами нечестивых». Ему можно было бы возразить, что в дар от «нечестивых» он получил земли Аннегре, Люксёй и Фонтен. Но Теодорих II предпочел смириться. Никогда не стоило сердить божьего человека, особенно когда у него есть еще и сильные связи среди мирских вельмож.

Если король поставлен в глупое положение в собственном дворце, это может навести некоторых аристократов на определенные мысли. Брунгильда, прибыв в Эпуас на следующий день после инцидента, могла только констатировать, что имиджу монархии нанесен урон. Чтобы его загладить, она принесла Колумбану публичные извинения и отменила санкции, наложенные на монастыри в Вогезах. Согласие унизиться перед святым человеком позволяло государю спасти честь, поскольку у такой сцены было множество библейских и исторических аналогий. Впрочем, Колумбан был обязан простить раскаявшихся грешников. Что он и сделал скрепя сердце.

Однако дворец не мог позволить, чтобы подобный скандал повторился. Люксёй и его сеть взяли слишком много власти; этих монахов-реформаторов следовало поставить на подобающее им место. Отныне Брунгильда сблизилась с епископами и повела кампанию по дискредитации устава Колумбана. Он, конечно, представлял собой ахиллесову пяту заведения. Ирландец отстаивал в нем чужие и чуждые обычаи, например, благословение при входе в монастырские здания или крестное знамение, каким монахи должны были осенять ложку перед едой. В 626 г. в связи с этим будет созван собор в Маконе, и Колумбан на нем едва не лишится ореола.

После того как ирландца вывели из равновесия, оставалось только оправдать его осуждение, подтолкнув его к совершению непростительного поступка. В 606 г. по требованию бабки Теодорих II нанес в Люксёй официальный визит. Прибыв на место, он потребовал впустить его за монастырскую ограду для проверки, как живут монахи в обители. Как король и особенно как даритель земель он имел на это право. В Отёне Брунгильда ранее напомнила, что эти учреждения остаются под полным контролем Меровингов. Однако Колумбан считал себя единственным повелителем Люксёя, как духовным, так и мирским, и отказался впускать Теодориха II. Произошла гротескная сцена: аббат провоцировал короля в надежде, что будет убит за непокорность, а государь изо всех сил старался уладить дело миром. Иона из Боббио с удовольствием пересказывает ее и заканчивает рассказ таким обменом репликами:

Теодорих бросил: «Ты надеешься, что я доставлю тебе венец мученика», добавив, что не настолько глуп, чтобы совершить подобное преступление, а будет, в общих интересах, вести себя наилучшим образом: коль скоро Колумбан отвергает все обычаи мира, ему лучше бы вернуться туда, откуда прибыл. <…> На что Колумбан ответил, что не покинет ограды монастыря, если только его не исторгнут оттуда насильно {887} .

Выпроводить упрямца за границу не было самым мирным из решений? Кстати, Теодорих II и Брунгильда предоставляли монахам ирландской национальности право с почетом сопровождать своего аббата на пути в изгнание (но только если они этого захотят), тогда как галльские монахи могли бы по-прежнему содержать в порядке Люксёй и окружающие монастыри. Речь шла не об уничтожении реформаторского ирландского течения, а только об удалении его неугодного вождя.

Но Колумбан остался глух к этому предложению. Теодорих II сумел захватить его в плен, но тому удалось бежать и вернуться в Люксёй. Аббата снова схватили и посадили под надежную охрану. Однако дворец позволил ему переписываться с общиной и организовать передачу его аббатского сана. Видимо, к великому разочарованию заинтересованного лица, Брунгильда упорно не желала делать из него мученика. Возможно, у всех на памяти еще было дело Дезидерия Вьеннского, и королева не собиралась повторять своей ошибки. То есть были приняты меры, лишавшие Колумбана возможности как бежать, так и стать жертвой притеснений. Охрана отконвоировала его до моря через Безансон, Отён, Аваллон, Оксер, Орлеан и Тур, то есть через ту часть Бургундии, которую королевская власть лучше всего контролировала.

В Туре, на последнем переходе к океану, епископ этого города пригласил Колумбана на завтрак. Последнему это дало возможность встретиться с зятем Брунгильды, Хродоальдом. Поскольку этот Агилольфинг колебался в выборе, сохранить ли ему верность Австразии или Бургундии, Колумбан стал поощрять его к дурным высказываниям о Теодорихе II. Хродоальд счел более благоразумным напомнить пленнику, что с тем обошлись не слишком плохо. Согласно Ионе из Боббио, Колумбан ответил:

Поскольку ты связан с Теодорихом клятвой верности, передай своему господину и другу отрадную весть. Вот что ты сообщишь ему: не пройдет и трех лет, как он и его дети погибнут и Господь истребит его род подчистую {890} . 

В 640-х гг. такое пророчество было написать легко, но этот тон, одновременно ироничный и агрессивный, вполне узнаваем по сохранившимся сочинениям самого Колумбана. Даже его учеников коробила такая дерзость, не принятая на континенте, хоть бы и в поведении святых. Впрочем, Иона из Боббио оправдывает своего героя, напоминая, что его устами говорил Бог.

Приехав в Нант, Колумбан столкнулся с враждебным отношением со стороны епископа и графа города, намеренных выполнить приказы Брунгильды. Зато местные аристократы оказали изгнаннику поддержку. Возможно, этим людям и удалось его освободить, когда его пытались посадить на купеческое судно, готовое к отплытию в Ирландию. Но как «Житие» Ионы из Боббио, так и сам Колумбан в переписке не сообщают об обстоятельствах этого странного побега ничего особо внятного.

Освободившись, Колумбан сразу же направился к нейстрийскому двору, где Хлотарь II принял его с симпатией, но без чрезмерного энтузиазма. В 609/610 г. сын Фредегонды пытался сохранить мир с Брунгильдой, а прием изгнанника был, конечно, не лучшим средством для этого.

Однако Колумбан добился, чтобы его сопроводили до Австразии. Этот путь привел его в Париж — город, похоже, с 595 или 600 г. снова ставший неделимым, а потом в Mo, где он завязал новые дружеские связи с аристократией. Наконец он предстал перед Теодобертом II, у которого попросил права идти проповедовать в чужие земли. На языке Колумбана это значило, что он просит землю для основания монастыря, и король это отлично понял. Колумбан остановил свой выбор на Брегенце, поселении на Боденском озере, не очень далеком от границы с Бургундией. Теодоберт II, пишет Иона, рассматривал Колумбана как «трофей, взятый у противника», который надо выставлять. В самом деле, образ несправедливо гонимого божьего человека мог пригодиться австразийской пропаганде, все более враждебной по отношению к Брунгильде.

Тем самым на последующие века королева приобрела мрачную репутацию. Ее обвиняли в том, что она изгоняла и убивала святых. В действительности Брунгильда осудила Дезидерия Вьеннского и Колумбана Люксёйского не затем, чтобы сокрушить церковь. Напротив, во всяком случае официально, она действовала во благо реформ. Дезидерий представлял самые архаичные тенденции в «белом» духовенстве, а Колумбан — самую революционную в монашестве. Изгоняя этих людей, королева только старалась удержать усилия по модернизации церковных структур на золотой середине. И, естественно, руководствовалась при этом собственными интересами.

 

ПРИГОТОВЛЕНИЯ К ПОСЛЕДНЕМУ ПУТИ

Если публично приверженность к установленной церкви Брунгильда демонстрировала не раз, пусть не обязательно искренно, то проявления ее личного благочестия найти трудней. Но существовала ли в раннем средневековье реальная разница между интимной верой индивида и показными выражениями его рвения? В случае Брунгильды даже самые личные поступки приобретали политическое измерение.

Так, похоже, королева читала благочестивую литературу. В 597 г. она просила Григория Великого прислать ей религиозное произведение (хотелось бы знать название), и он передал ей экземпляр через диакона Кандида. Может быть, Брунгильда действительно хотела познакомиться с неким произведением, известные копии которого находились только в Риме. Но она вполне могла также знать, что папа предоставляет книги только лучшим корреспондентам. Если просьба Брунгильды была удовлетворена, она символически вошла в круг друзей Григория Великого.

Как и многие ее современники, королева особо почитала реликвии. В 595 г. Хильдеберт II получил из Рима «ключ святого Петра», то есть нечто вроде ковчежца, содержащего немного железных опилок, которые были соскоблены с цепей, когда-то сковывавших апостола. Апостолический престол довольно регулярно отправлял такой подарок монархам, покровительством которых хотел заручиться. В следующем году Брунгильда уже лично просила папу прислать ей реликвии святого Петра и святого Павла. Папа согласился, но потребовал, чтобы эти предметы были выставлены в церкви. В самом деле, многие христиане хранили реликвии у себя в жилище, из соображений престижа, а то и в мешочке, повешенном на шею, чтобы обеспечить себе их постоянное покровительство. Видимо, Григорий опасался, что королева так и поступит.

Несмотря на связи с римскими святыми, молиться Брунгильда, похоже, предпочитала Мартину Турскому. В самом деле, солдат, поделившийся плащом с нищим, был главным покровителем франкской монархии и патроном города, с которым королеву связывали важные интересы. Но, может быть, Брунгильда испытывала к Мартину личную признательность за то, что он защитил ее в Руане в тот день 576 г., когда ее преследовал Хильперик и она укрылась в часовне, посвященной этому святому. В честь Мартина королева в 590-х гг. начала строить церковь близ Отёна при поддержке епископа Сиагрия. Это здание было завершено в 602 г., и Брунгильда добилась для него всех привилегий, какие мог даровать Рим. Церковь украсили с особой заботой, и было предусмотрено, что она останется под властью франкской монархии. Брунгильда, по всей вероятности, рассчитывала, что там будет находиться ее гробница, как и гробница Теодориха II. В самом деле, после истории с паллием Отён мог выглядеть религиозной столицей королевства. К тому же гробница в церкви святого Мартина дала бы Брунгильде возможность не соседствовать с Гунтрамном в Шалоне или с Фредегондой в Париже. Может быть, разные ветви династии и не вели меж собой войну на истребление, как иногда пишут, но они предпочитали не контактировать даже в вечности.

Смерть Сиагрия, вероятно, сорвала этот план. Действительно, Брунгильда забросила Отён и стала отдавать предпочтение Оксеру, где епископ Дезидерий стал ее советником. Королева совершила ряд дарений и обменов землями в пользу местной церкви. Дезидерий воспользовался этим неожиданным богатством, чтобы перестроить Оксерский собор с явным намерением сделать его похожим на церковь, которую выстроил в Отёне Сиагрий. «Огромная сводчатая апсида, отделанная золотом и мозаиками, блеск которых был прекрасней всего», должна была свидетельствовать, что верховенством теперь обладает не тот город, а этот. А Брунгильда для украшения нового собора отдала чашу из оникса, отделанную золотом.

Пышность Оксера объясняется тем, что там жила королева, но еще и тем, что теперь она решила там упокоиться. Так, в «Деяниях епископов Оксерских», составленных в каролингскую эпоху на основе архивов местной церкви, содержится несколько ценных фрагментов завещания Брунгильды. Она попросила, чтобы ее похоронили в церкви святого Германа, и отказала этому храму значительное количество серебряных изделий. Большинство преподнесенных сосудов, судя по украшению, имели античное происхождение либо были получены в подарок от Византии. Таким образом, Брунгильда опустошила личную сокровищницу ради церкви, где найдет последнее пристанище, — ведь этой мирской посуде предстояло служить дискосами или потирами. В целом вес завещанного достигал 119 фунтов 5 унций, то есть около сорока килограммов чистого серебра.

Почему королева выбрала последним пристанищем церковь, освященную в честь святого Германа? Конечно, следует признать, что этого мы не знаем. Но Герман Оксерский в V в. принял участие в распространении христианской религии в Британии, прежде чем на остров вторглись англосаксы. Может быть, Брунгильда, которая способствовала новому обращению этих территорий, хотела прибегнуть к посредничеству святого, принимавшего близко к сердцу участь обитателей земель за Ла-Маншем?

«Деяния епископов Оксерских» также сообщают, что при епископе Дезидерий та же церковь святого Германа получила землю в дар от «королевы Ингунды». Каноники IX в., делавшие эту запись, видели хартию, но затруднились с идентификацией дарительницы. Поскольку Дезидерий был епископом в 605–623 гг., они предположили, что это была жена Хлотаря II. Но у короля Нейстрии никогда не было супруги с таким именем. Единственной «королевой Ингундой» во франкском мире была жена Хлотаря I, умершая задолго до этого периода и не проявлявшая никакого интереса к Оксеру. Скорей соблазнительно предположить, что Брунгильда, выбирая последнее пристанище, пожелала почтить в завещании память своей дочери Ингунды, королевы вестготов, чье тело покоилось далеко, в византийской земле. В самом деле, известно, что Брунгильда просила монашеские общины, которым покровительствовала, молиться за душу дочери.

Если дело было так, волю королевы не исполнили. Оксерская церковь с удовольствием приняла драгоценные сосуды и земли, но память об Ингунде была утрачена. Что касается Брунгильды, ее не похоронят в церкви святого Германа Оксерского и ни в одном из зданий, которые она строила или обогащала.