В одном франкском монастыре через много лет после событий 575 г. неизвестно чья рука составила список франкских королей, за которых молится община. Этот монах или эта монахиня написал(а):
Теодорих
Теодоберт
Хлотарь
Сигиберт
Брунгильда, покровительствовавшая этой обители, позаботилась, чтобы имя ее умершего мужа не было забыто. Тем самым Сигиберт оказался рядом с предками, изображенными на диптихе из слоновой кости.
Попросив это сделать и несомненно предложив ради этого монастырю богатства, Брунгильда думала прежде всего о спасении души мужа. Члены семьи должны были помогать душам умерших попадать в рай, искупая грехи их земной жизни. Они этим занимались тем охотней, что их духовные и мирские интересы совпадали. Действительно, поминание мертвых сохраняло память о роде, демонстрировало его единство и способствовало его славе. Всякий, кто слышал бормотание монахов, перебирающих имена покойных, не мог сомневаться, что Сигиберт был одним из величайших королей Австразии и что его вдова пребывает в духовном единении с ним. А ведь Брунгильда нуждалась в этом непрочном капитале — престиже, чтобы совершить отчаянную попытку выжить в Regnum Francorum, равнодушном или враждебном к ней.
НЕЙСТРИЙСКАЯ АВАНТЮРА (575–577)
Плен
В конце 575 г. Брунгильда и ее дети были еще в Париже, когда до них дошла весть о гибели Сигиберта. Григорий Турский описывает скорбь королевы, но прежде всего подчеркивает, что она «не знала, что ей делать». Эта нерешительность — не признак слабости характера, а подавленность женщины, понимающей, что у нее нет никаких средств, чтобы действовать.
Где находилась сокровищница Сигиберта — неизвестно, но не в Париже. Без этого запаса богатств и символов у Брунгильды не было никакой надежды взять под контроль аристократию. Конечно, в меровингском мире овдоветь не обязательно значило впасть в бедность. Так, Брунгильда сохраняла права собственности на свой утренний дар, и смерть Сигиберта позволила ей свободно распоряжаться своим приданым, то есть, вероятно, севеннской местностью Аризит. К тому же пять аквитанских городов, которые она унаследовала по смерти Галсвинты (Бордо, Лимож, Каор, Беарн и Бигорр), по-прежнему находились в ее личной власти. Но это были скорей теоретические права, чем осязаемые ресурсы, когда она оказалась блокирована в Париже.
Из всего имущества Брунгильда могла по-настоящему рассчитывать только на личную казну, которую возили за ней во всех разъездах. Содержащиеся там богатства, хоть и слишком небольшие, чтобы покупать верность магнатов, были достаточны, чтобы обеспечить их обладательнице реальную власть. К сожалению, пока что ее сокровищница больше ее стесняла, чем помогала ей, потому что эта масса украшений и тканей в сравнительно громоздких сундуках и узлах делала невозможными быстрые перемещения. Брунгильда была вынуждена оставаться в Париже и дожидаться прихода австразийских воинов, которые бы согласились служить ей охраной.
Лейды Сигиберта, уцелевшие после бедствия в Витри, действительно прошли через Париж, но они прежде всего спешили покинуть Неистрию, ставшую небезопасной. Среди этих беглецов находился герцог Гундовальд, который забрал с собой единственное сокровище, одновременно ценное и транспортабельное, какое он нашел в столице, — маленького принца Хильдеберта II. Неизвестно, дала ли мать согласие на это спасение, но у герцога могло не быть времени ее спрашивать. Через три четверти века хронист Фредегар рассказал дивную историю о ребенке, которого мать, находящаяся в полном отчаянии, положила в мешок и передала через окно; но это явный вымысел.
Тогда, в конце 575 г., все были намного прагматичней. В Париж спешил Хильперик, и если бы он захватил сына Брунгильды, то устранил бы его, либо убив, либо выбрив ему тонзуру. Как только этот ребенок выбыл бы из числа наследников, короли Нейстрии и Бургундии по закону могли захватить и расчленить королевство Сигиберта. А ведь австразийские магнаты опасались такой аннексии, которая бы уничтожила независимость их региона и прежде всего помешала бы им управлять государством до совершеннолетия короля. Чтобы этого не допустить, им нужно было любой ценой сохранить живого Меровинга, пусть даже все остальное — а именно женщины из королевской семьи — будет потеряно.
Поэтому, вернувшись в Австразию, герцог Гундовальд собрал бывших «верных» Сигиберта и немедленно возвел Хильдеберта II на трон, на Рождество 575 г. Поскольку новому государю было всего пять лет, в среде аристократии началась борьба кланов за захват того, что можно назвать несколько анахроничным термином «регентство». Хотя никаких подробностей о ней не известно, можно понять, что вскоре верх взяла группа, которую возглавляли герцог Луп и граф Гогон. Эти два человека располагали значительными козырями: Луп управлял герцогством Шампанским, главной областью восточного королевства; что касается Гогона, он благодаря группировке друзей и обязанных ему людей контролировал дворец и государственную администрацию. К тому же они представляли «пробургундскую» партию австразийской аристократии и в этом качестве могли привлечь к себе тех, кто желал реванша над Хильпериком. Чтобы легитимизировать свою новую власть, Гогон присвоил титул «воспитателя» короля, благодаря чему обеспечил себе фактическое регентство.
Тем не менее многие австразийские магнаты, не принадлежавшие к победившей группировке, сочли себя обиженными этим раскладом и перешли в другой лагерь. Так, некий Годин, бывший полководец Сигиберта, предложил, за деньги, свои услуги Хильперику. И Сиггон тоже перешел в нейстрииский дворец, где, сменив печать Сигиберта на печать Хильперика, сумел сохранить титул референдария. Оба получили земли близ Суассона — города, в который Хильперик вернулся и который вновь сделал столицей. Другие магнаты предпочли воспользоваться беспорядком, чтобы обогатиться. Так, герцога Берульфа, управлявшего областью между Туром и Пуатье, позже обвинили в том, что он присвоил часть сокровищницы Сигиберта.
Среди его приближенных был человек, известный только по имени — Арнегизил, который, возможно, принадлежал к роду Пипинидов, позже прославившихся под именем Каролингов.
Что касается Брунгильды, ее судьба никого не заинтересовала. Может быть, австразийские магнаты были даже рады, что им не нужно вступать в переговоры с вдовой Сигиберта по поводу регентства. Когда Хильперик наконец вступил в Париж, королева с дочерьми еще находилась там, и он взял их в плен. Победитель на тот момент, он тем не менее не проявил никакой жестокости по отношению к пленницам, и это позволяет предположить, что он не считал Брунгильду лично ответственной за войну между Австразией и Нейстрией. К тому же Хильперик знал, что женщины королевской крови могут оказаться полезными для создания матримониальных союзов. Однако оставлять пленниц в Париже было опасно. Город по-прежнему оставался неделимым: права на него имел Гунтрамн, и юный Хильдеберт II тоже мог бы притязать на них как на наследство отца. Поэтому Брунгильду и ее сокровища отвезли в Руан, где Хильперик передал их под охрану Претекстату, епископу этого города. В самом деле, это был один из редких прелатов, не изменивших прежнему королю, когда в Нейстрию вторгся Сигиберт. Должно быть, доверив ему военную добычу, Хильперик выказал ему признательность. Что касается дочерей Брунгильды, их отправили в Mo. Мать разлучили с дочерьми, вероятно, чтобы снизить опасность побега, ведь Брунгильда не рискнула бы покинуть Нейстрию, оставив здесь ценных заложниц. Возможно, этим поступком Хильперик хотел вознаградить за верность некое лицо: в частности, известно, что в Mo жил со своей семьей Эберульф, камерарий короля Нейстрии.
Свадьба в Руане
Вступив в Париж и посадив Брунгильду в охраняемую резиденцию, Хильперик принялся возвращать себе луарские и аквитанские города, которые в предыдущие годы завоевал Сигиберт. Австразийская армия, пришедшая в полное расстройство, казалась неспособной их защитить.
Для начала весной 576 г. Хильперик послал полководца Рокколена завоевать Тур. Помимо этой стратегической цели, планировался захват в плен австразийского герцога Гунтрамна Бозона, которому король не простил гибели своего сына Теодоберта. Тур без труда заняли, но Гунтрамну Бозону со всей семьей удалось укрыться в базилике святого Мартина, расположенной в непосредственной близости от города. Там хранились мощи евангелизатора Галлии, и право убежища там было настолько священным, что люди Рокколена не посмели ступить за ограду. Теперь Хильперику, если он собирался долго удерживать Тур, надо было считаться с постоянным присутствием мятежника в нескольких сотнях метров от городских стен. Все было бы просто, если бы епископ Турский был достоин доверия, но Григорий был заведомым ставленником Сигиберта и Брунгильды. Чтобы контролировать завоеванное, Хильперик решил назначить графом Тура некоего Левдаста. Он уже занимал этот пост во время краткого нейстрийского владычества в городе, но был изгнан в 573 г., когда австразийцы отвоевали Тур. Левдаст ненавидел Григория Турского, который отвечал ему тем же.
Став хозяином городов на Луаре, Хильперик попытался захватить Пуатье и поручил эту миссию своему сыну Меровею. Это принц был сыном одной из его первых супруг, Авдоверы, получившей развод, когда на ложе короля оказалась Фредегонда. Поскольку эта женщина все-таки принесла ему четырех детей, Хильперик проявил о ней некоторую заботу и нашел ей удобную резиденцию в Руане.
Таким образом, в 576 г. Авдовера, мать нового командующего нейстрийской армией, жила в том же городе, что и Брунгильда, пленница короля Нейстрии. Если обе этих женщины встретились — а трудно представить, чтобы этого не произошло, — у них были очевидные причины вступить в союз. В совпадении интересов двух изгнанниц, вероятно, и следует искать причины неожиданных событий, случившихся весной 576 г. Действительно, принц Меровей, вместо того чтобы выступить на завоевание Пуатье, как требовал отец, свернул в Тур и провел там Пасху. Потом под предлогом, что желает навестить мать, он направился в Руан. Там Меровей женился на Брунгильде в присутствии епископа Претекстата.
Мотивы главных участников этого события не в равной мере представляются понятными. Мотивы Меровея и его матери Авдоверы как будто ясны, поскольку этим браком они повышали свой статус. В самом деле, Фредегонда недавно принесла Хильперику мальчика, Самсона, а прежняя история меровингской династии показывала, что королевы всегда пытались покровительствовать своим детям в ущерб детям от других браков. Так, несколько лет назад Маркатруда, жена короля Гунтрамна, отравила своего пасынка Гундобада. Так что у Меровея были все основания опасаться за будущее, если ему не удастся обеспечить собственную легитимность. Женитьба на Брунгильде позволяла ему приобрести часть престижа Сигиберта и питать некоторые надежды, даже если они могли показаться зыбкими, на получение трона Австразии. Этого могло быть достаточно для защиты от ненависти мачехи.
Более удивительным может казаться участие в этой сцене Претекстата Руанского. Прелат не мог не знать, что Брунгильда — тетка Меровея по свойству. То есть с точки зрения канонического права их брак считался кровосмесительным. Благословляя его, Претекстат переступал через все церковное законодательство в матримониальной сфере, хотя на Турском соборе 567 г. он лично осудил короля Хариберта за подобный проступок. Но у епископа Руанского сомнения канониста, вероятно, заглушались амбициями политика. Ведь должности тюремного надзирателя при Брунгильде Претекстату, мечтавшему о большей чести и власти, несомненно было мало. К тому же Меровей был его крестником. Если бы этому молодому принцу когда-нибудь удалось свергнуть отца, епископ Руанский стал бы духовным отцом нового короля Нейстрии и тем самым его главным советником.
Позволяя вдове Сигиберта соединиться с Меровеем, не замышлял ли Претекстат мятеж против Хильперика? Многие так считали, тем более что рассказывалось, что епископ с несколько подозрительной щедростью раздавал подарки «верным» короля, словно пытался их подкупить. Ради этого Претекстат якобы даже совершенно непозволительно запускал руку в личную сокровищницу Брунгильды, хранимую им. Однако игра епископа Руанского далеко не ясна. В 575 г. он поддержал Хильперика, оказавшегося в отчаянном положении, против Сигиберта. Открытая измена в следующем же году и после того, как его вознаградили за верность, кажется несколько странной. К тому же, даже если Претекстат действительно собирал в своем городе все козыри для совершения узурпации (претендента, богатую вдову, «верных», сокровищницу), этот план совершенно не принимал в расчет рост могущества Хильперика. Но, может быть, епископ Руанский был слишком самоуверен или недостаточно осведомлен о возможностях короля оказать сопротивление?
Что касается Брунгильды, ее кажущаяся пассивность в руанском деле не должна вводить нас в заблуждение. Если бы она не желала этого брака, ей было нетрудно дать о нем знать Хильперику, который бы немедленно запретил Меровею жениться. Но вдове Сигиберта надо было выбраться из затруднительного положения, в которое она попала. У нее уже почти не оставалось надежды на Австразию, где находящаяся у власти аристократическая группировка ничего не сделала, чтобы вступиться за нее. Если бы она помедлила, ее будущее было слишком легко предвидеть: Хильперик выдал бы ее за иностранного царька или за аристократа средней руки, если бы только ее не заточили в монастырь до самой смерти. Поэтому, чтобы избежать судьбы многих меровингских вдов, Брунгильда решилась выйти за Меровея, сына убийцы Сигиберта. Возможно, она полагала, что весть об этом уязвит Хильперика, и тогда это была своеобразная месть за убийство ее первого супруга. Но весной 576 г. Брунгильда, вероятно, больше думала о сохранении собственного положения, чем о памяти Сигиберта. Несколько лет назад ее мать Гоисвинта сохранила место на троне, выйдя вторым браком за честолюбивого Леовигильда, ставшего с тех пор королем вестготов; Брунгильда просто последовала материнскому примеру.
Свадьба в Руане представляет собой один из любопытных эпизодов меровингской истории, в отношении которых наша нехватка данных особенно вопиюща. Ведь смущение, которое чувствовал Григорий Турский, рассказывая об этом эпизоде, отразилось в краткости его отчета. Хронист испытывал к Брунгильде чувство почти политической верности, к Меровею — невольную нежность (враги его врагов в какой-то мере были его друзьями), а к Претекстату — чувство личной и христианской солидарности, ведь епископу Руанскому предстояло через несколько лет погибнуть как святому от ударов, направленных Фредегондой. В его «Истории» заговор, в котором, возможно, участвовали все трое, скрыт завесой молчания.
Неудача Меровея
Если заговор действительно существовал, то Брунгильда, Меровей и Претекстат существенно переоценили свои силы. Возможно, они надеялись, что от короля Нейстрии их избавит убийца, как рассказывалось позже. К несчастью для них, к Руану форсированным маршем подошел вполне живой Хильперик. Когда король вошел в город, молодоженам пришлось искать убежища в дощатой церкви, посвященной святому Мартину и построенной близ городской стены. Хильперик не рискнул нарушать право убежища, потому что не был ни настолько осмотрителен, ни настолько популярен, чтобы оскорблять святого покровителя Галлии. Чтобы побудить Меровея и Брунгильду выйти, он поклялся не разлучать их, а потом предложил совершить жесты примирения, взаимно расцеловавшись и разделив трапезу. Начинающие заговорщики могли счесть, что легко отделались. Но, когда Хильперик покинул Руан, он нарушил свои обещания, забрав с собой Меровея и оставив Брунгильду в городе.
На обратном пути Хильперик сделал неприятное открытие, обнаружив, что австразийцы пришли в себя и один шампанский отряд, вероятно, под командованием герцога Лупа, только что напал на Суассон. Фредегонда и другие члены семьи нейстрийского короля были вынуждены спешно покинуть город. Хильперик сумел отбить свою столицу, но начал испытывать подозрения насчет того, кто подстроил эту атаку. Не факт, что он был неправ. Луп в свое время был близок к Брунгильде, и его набег на Суассон вполне мог быть инспирирован из Руана. Даже если объективно можно сомневаться, что Брунгильда сохранила реальное влияние на регентов Австразии, Хильперик уступил той здравой паранойе, которая иногда продлевала жизнь меровингским государям, и велел разоружить Меровея. В воинском обществе, каким был франкский мир, это было равносильно символическому лишению индивида статуса свободного человека. Тем самым молодой муж Брунгильды был лишен возможных прав наследования, и нескольким стражникам было поручено не пускать его в Руан или Реймс. Чтобы ситуация стала еще ясней, Хильперик публично вернул расположение второму сыну, Хлодвигу. Он доверил ему армию и поручил отвоевать бывшие нейстрийские владения к югу от Луары, то есть миссию, во время выполнения которой Меровей изменил отцу.
Налет на Суассон побудил Хильперика заподозрить также австразийских перебежчиков, которых с Рождества 575 г. при его дворе было немало. Не зная, насколько им можно доверять, он изгнал полководца Година, тогда как референдарий Сиггон предпочел бежать сам и перейти на службу к юному Хильдеберту II. Чтобы заполнить вакансии в своей администрации, Хильперик облек доверием нескольких новых лиц. Тут впервые возникает мрачная фигура Раухинга — возможно, непризнанного сына Хлотаря I; Григорий Турский рисует его портрет в отталкивающих тонах. Хильперик сделал его герцогом Суассонским. Начинает вырисовываться и силуэт палатина Ансовальда, которого ожидала блестящая карьера. Видимо, в тот же период выросло и влияние Фредегонды, которая из просто супруги стала настоящей советчицей короля.
Первой жертвой этой смены состава дворцового персонала стал Меровей, который более не имел покровителей при дворе. Летом или осенью 576 г. ему выбрили тонзуру, рукоположили его в священники и обрекли закончить дни в монастыре Сен-Кале, близ Ле-Мана. Лишенный длинных волос и облаченный в монашескую рясу, принц больше не мог претендовать на трон. В качестве священника он, конечно, мог сохранить супругу, но плотская связь была ему запрещена как святотатство. Тем самым Хильперик, не добиваясь развода Меровея и Брунгильды, дискредитировал их брачный союз и детей, которые могли от него родиться.
Тогда же Хильперик решил выслать Брунгильду, ее дочерей и ее сокровищницу в Австразию. Хотя об этом событии сообщает мало источников, объяснить это решение довольно просто. Прежде всего, освобождение матери короля Австразии представляло собой явный примирительный жест по отношению к восточным франкам. Хильперик повторял, что сделал это, «чтобы <…> не возникла вражда между мной и Хильдебертом, моим племянником». Далее, отпустить королеву значило добавить нового участника в борьбу за регентство, которая уже велась в Австразии; Хильперик мог полагать, что склока у соседей будет способствовать миру на его границах. Наконец, это освобождение позволяло окончательно отдалить Брунгильду от Меровея, поскольку было вероятно, что королева, вновь окунувшись в австразийскую политическую игру, утратит интерес к нейстрийской интриге.
В освобождении пленницы и позволении ей забрать свои богатства вновь проявился характер игрока, свойственный Хильперику. На сей раз он выиграл, потому что королева согласилась уехать. Оценив риск путешествия и еще не зная, как ее примут в Австразии, королева тем не менее оставила в Руане большую часть сокровищницы в виде пяти тяжелых узлов с золотом, драгоценностями и ценными тканями. В последующие месяцы она вновь обретет достаточно могущества и влияния, чтобы послать за этими ценными тюками несколько групп слуг.
Приняв свободу, которую предложил ей Хильперик, Брунгильда обрекла Меровея на печальное завершение игры. Однако принц был не обделен смелостью. При помощи нескольких сообщников он сумел бежать из монастыря и направился в церковь святого Мартина Турского. Этому выбору можно удивиться, ведь Меровей мог бы попытаться воссоединиться с супругой. Григорий Турский настаивает, что мятежного юношу завлекал в турскую церковь Гунтрамн Бозон, австразийский герцог, который тоже укрывался там. Такое соглашение хоть и возможно, но выглядит странно: Гунтрамн Бозон убил на войне Теодоберта, старшего брата Меровея, и герцог прятался в базилике, именно опасаясь мести нейстрийцев. Не рассчитывал ли Меровей, направляясь в Тур, скорей на какую-либо помощь епископа Григория? Конечно, наш добрый хронист активно опровергает все, что может его скомпрометировать, и утверждает, что сколько мог отказывал мятежнику в причастии. Но это не помешало Хильперику усомниться в верности Григория Турского. При первой возможности король даже отправил в изгнание члена его семьи по обвинению в сотрудничестве с узурпатором.
Какими бы ни были истинные мотивы, по которым Меровей поехал в Тур, базилика святого Мартина предоставила ему надежное укрытие: Хильперик просто не посмел бы нарушить право убежища в самой святой церкви Галлии, даже чтобы вернуть сына. Итак, прибыв на место, принц проводил дни, молясь на могиле Мартина, злословя насчет отца и Фредегонды в беседах со снисходительным Григорием Турским и разыскивая в Библии пророчества о будущем своей узурпации. Слуги Меровея занимались более прозаическими делами — рыскали по окрестности и грабили «верных» короля, чтобы принести хозяину немного денег. Особо им полюбились владения графа Левдаста, которые они методично разоряли; они несомненно действовали по совету Григория Турского, даже если он крайне энергично отрицает какую-либо причастность к таким делам.
Однажды, в начале 577 г., Меровей рискнул выйти из базилики, чтобы поохотиться с ястребом. Через два месяца после бегства из монастыря Сен-Кале его волосы отросли, и он мог показаться на людях. К тому же охота показывала всем, что он уже не духовное лицо, что он снова имеет право проливать кровь, пусть пока кровь животных, и, значит, вновь обрел способность царствовать. Несмотря на эту браваду, его положение в Туре ухудшалось. В течение недолгого времени граф Левдаст сумел расправиться с шайками грабителей, действовавшими по приказу Меровея, и восстановить контроль над своим городом. Еще более смущали слухи, что королева Фредегонда якобы обещала Гунтрамну Бозону прощение в случае, если ему удастся выманить сына Хильперика за пределы священной ограды церкви святого Мартина.
Поняв, что его будущее в Турени ненадежно, Меровей вовлек Гунтрамна Бозона и пятьсот последних «верных» в отчаянную скачку с целью добраться до Брунгильды. Беглецы сочли более осмотрительным срезать путь, проехав по бургундской территории, но в Оксере Меровей был арестован герцогом Эрпоном, чиновником короля Гунтрамна. Хильперик немедленно потребовал его выдачи, но принцу удалось ускользнуть от охранников. Герцог Эрпон поплатился за этот побег: Гунтрамн сместил его с поста за то, что арестовал человека без оснований, а также за то, что упустил его, тогда как тот мог бы пригодиться.
После многих перипетий Меровей добрался до Австразии, «но австразийцы его не приняли», отмечает Григорий Турский. Эту запись можно толковать по-разному. То ли Брунгильда предпочла покинуть этого молодого и неудачливого супруга, который отныне был более помехой, чем опорой? То ли его отказались поддержать магнаты, контролировавшие дворец от имени Хильдеберта II, чтобы не создавать casus belli с Хильпериком менее чем через год после их неудачного наступления на Суассон? То ли все австразийцы в целом опасались, что новый муж их королевы будет претендовать на регентство, а то и на трон?
Конечно, эти три объяснения скорее согласуются меж собой, чем исключают друг друга. Ведь в отсутствие Брунгильды регенты Луп и Гогон, оба превосходные дипломаты, далеко продвинулись по пути установления постоянных союзных отношений с Бургундией. На самом деле они воспользовались случаем, потому что король Гунтрамн только что потерял одного за другим обоих последних сыновей, Хлотаря и Хлодомера, павших жертвами эпидемии. Чем оставаться без наследника, король Бургундии изъявил готовность усыновить юного Хильдеберта II. С этой целью в середине 577 г. в Помпьерре, в Вогезах, была организована встреча. Там Гунтрамн усадил племянника на трон и воспроизвел королевскую инвеституру, совершенную на Рождество 575 г., а потом публично признал Хильдеберта сыном и законным наследником. Однако король Бургундии не хотел заходить слишком далеко. Сторонник старинного равновесия, он отказался объявлять войну Хильперику и довольствовался тем, что потребовал от него вернуть Австразии города, захваченные в 575–576 г.
Понятно, какая дилемма встала перед Брунгильдой. Меровей сохранял шансы свергнуть Хильперика, но, если бы она публично поддержала его, она рисковала разгневать Гунтрамна, который в наказание мог бы лишить наследства Хильдеберта II. К тому же в самой Австразии аристократическая клика во главе с епископом Реймским Эгидием выступала за союз с Хильпериком и, следовательно, была враждебна мятежным замыслам, которые вынашивал Меровей; если бы королева поддержала мужа, она бы безусловно навлекла на себя ненависть этих людей. Наконец, если бы молодой нейстрийский принц одержал победу, разве не было риска, что он выдвинет притязания на Австразию, оспорив права Хильдеберта II? Следовательно, интересы супруги и матери толкали Брунгильду в противоположных направлениях. Мать победила.
Таким образом, восточные франки довольствовались тем, что дали укрытие Меровею и его спутникам. Принц нашел убежище в Реймской области, и это наводит на мысль, что он пользовался поддержкой герцога Лупа. В то же время в ряды мятежников против Хильперика вступили некоторые бывшие чиновники Сигиберта, как дворцовый граф Циуцилон. Это присоединение к Меровею магнатов, как можно догадаться, близких к Брунгильде, несомненно означает, что королева не совсем отреклась от нового мужа. Просто у нее не было ни желания, ни возможностей поддерживать его в Австразии. Молодому принцу рано или поздно следовало вернуться в Нейстрию и попытать удачи в деле захвата отцовской короны.
Чтобы не допустить этого победоносного возвращения, Хильперик произвел в своем королевстве чистку, убирая сторонников сына. Самым заметным из них был епископ Претекстат Руанский, благословивший его брак с Брунгильдой. Желая соблюсти формальности, король Нейстрии в 577 г. созвал в Париже судебный собор. Перед собравшимися коллегами Претекстат был обвинен в том, что позволил заключить кровосмесительный союз и поддержал узурпатора; к тому же он якобы использовал часть сокровищ Брунгильды, которые хранил, для подкупа «верных» короля. Претекстат, умело защищавшийся весь день, после этого счел удачным ходом признать себя виновным, чтобы испросить прощения. Сделав это, он совершил тяжелую ошибку: сначала его бросили в тюрьму, а потом приговорили к ссылке на остров близ Кутанса, несомненно Джерси. Взамен его Хильперик назначил в Руан более верного епископа, Мелантия.
Воспользовавшись собранием епископата в Париже, Хильперик обвинил также Григория Турского в вероломстве, поскольку хороший прием, который тот оказал Меровею, наводил его на подозрения. «Ворон ворону глаз не выклюет», — пробормотал король и оказал нажим на епископа, добиваясь признания в недопустимых сговорах. Григорий показал себя более ловким, чем Претекстат: он отверг обвинение полностью, а в конечном счете согласился разделить с королем трапезу, чтобы закрепить примирение.
Хильперик совершил еще и попытку устроить идеологическую войну. В самом деле, австразийцы, давшие убежище его сыну, славились своей пропагандой, в основе которой лежало подражание Римской империи. Величайший из их королей, Теодоберт I «Великий», устроил в Арле гонки на колесницах, сходные с гонками на ипподроме в Константинополе; тем самым он сумел привлечь на свою сторону старинные галло-римские элиты. Хильперик решил показать сенаторам, что он тоже романофил, как и его враги. Он велел построить цирки в обеих своих столицах, Суассоне и Париже, и организовал там зрелища. Однако, по словам Григория Турского, успех был не слишком очевиден.
Сознавая, что к Меровею в Нейстрии еще сохранились симпатии, Хильперик решил раз и навсегда покончить с его мятежом. Он послал в Шампань армию, чтобы попытаться взять в плен сына. После неудачи этого похода он прибегнул к хитрости. В конце 577 г. гонцам было поручено сообщить Меровею, что на его сторону перешел нейстрийский город Теруанн. Принц, который никогда не мог во время своего мятежа опереться на какую-то территорию, пришел в восторг. Он собрал свою маленькую армию и двинулся к этому городу на севере Галлии. Там его ждали люди отца. Окруженный врагами, Меровей понял, что попадет в плен, и испугался, что его ждет долгая и мучительная смерть, поскольку так обычно поступали с узурпаторами. Отведя в сторону одного из соратников, молодой принц произнес похвальное слово дружбе, а потом попросил обнажить меч и совершить последнее благодеяние, достойно закончив его дни.
Это самоубийство — пусть с чужой помощью — выглядит в конце VI в. немного анахронично. Прежде всего, церковь категорически запрещала человеку лишать себя жизни и добилась некоторых успехов, поскольку по сравнению с античностью эта практика как будто стала менее популярной. Далее, эта сцена допускает много литературных параллелей, и мятежник, пронзающий себя мечом, чтобы не попасть в руки тирана, напоминает Брута в Филиппах или Катона в Утике. Даже восхваление дружбы выглядит отдаленным отзвуком творений Сенеки — философа, которого довел до самоубийства Нерон; а разве Хильперика не называли «Нероном нашего времени»? Может быть, молодой принц был слишком начитан, если только это не следует сказать о нашем хронисте. С большим лукавством Григорий Турский утверждает, что рассказ о самоубийстве Меровея мог быть лишь официальным вымыслом, а на самом деле это Фредегонда велела тайно расправиться с принцем. Это и позволило епископу Турскому оказать последнюю услугу Меровею, спася в рассказе его душу: самоубийца не мог рассчитывать на рай, но Бог мог простить грехи человека, убитого фурией.
Как бы то ни было, когда в Теруанн прибыл Хильперик, его сын был уже мертв. Королю оставалось только схватить соратников принца и казнить их, подвергнув многочисленным пыткам в острастку другим кандидатам в узурпаторы. Так расстались с жизнью и некоторые австразийцы, близкие к Брунгильде, в том числе бывший дворцовый граф Циуцилон. Из друзей Меровея уцелел только Гунтрамн Бозон, потому что не принял участия в походе на Теруанн. Его отсутствие выглядело подозрительным. Молва немедля обвинила герцога, что он с самого начала предал Меровея, сговорившись с епископом Эгидием.
КОРОЛЕВА И РЕГЕНТЫ (577–583)
Таким образом в конце 577 г. Брунгильда овдовела второй раз менее чем за два года. Конечно, кончина Меровея не имела ничего общего с ужасной трагедией, какой было для нее убийство Сигиберта. Молодому принцу всегда недоставало союзников в собственном королевстве, а австразийцы, вероятно, не желали вставать под знамя молодого сына Хильперика. Поскольку смерть Меровея была в лучшем случае подозрительной, в худшем — святотатственной, Брунгильда не добавила его имя в список покойников, за которых молилась.
Годы Гогона (577–581)
Единственный, хоть и немаловажный, выигрыш от этого повторного брака заключался в том, что он позволил королеве покинуть охраняемую резиденцию в Руане и вернуться к сыну. Однако пока что от имени Хильдеберта II страной правили Гогон и Луп. Фортунат, хоть и запертый в Пуатье, не заблуждался на этот счет. Он послал в австразийский дворец стихотворение, где спрашивал у северного ветра, каковы новые действия Гогона:
Принимают ли они вместе с любезным Лупом меры, исполненные милосердия, и с общего согласия созидают ли сладкий мед, чтобы питать неимущего, оказывать помощь вдове, давать опекуна ребенку, пособлять обездоленному? Что бы они ни делали, да сопутствуют тому и другому мои пожелания успеха, и да пребудет с ними любовь Христа-царя {328} . [67]
Как всегда у Фортуната, к банальностям надо присматриваться внимательно. Помощь вдове, сироте и неимущему может показаться обычной монаршей обязанностью, выполнения которой ждут от христианских правителей. Но в Австразии были одна вдова — Брунгильда и один сирота — Хильдеберт II, особо нуждавшиеся в поддержке. Чтобы вернее польстить Гогону и Лупу, Фортунат скрыто хвалил их за то, что они приняли королевскую семью под свое покровительство.
Что касается «неимущего», которого надо питать, — возможно, это был сам поэт, который привык к тому, что почитатели регулярно посылают ему изысканные кушанья, и которого неурядицы, последовавшие после смерти Сигиберта, отрезали от источников снабжения.
Однако Австразия была не столь мирной и процветающей, как ее изображал Фортунат. Аристократические группировки, которые Сигиберту долго удавалось держать под контролем, теперь претендовали на всю верховную власть. Прежде всего Эгидий Реймский ждал только неверного шага Лупа и Гогона, чтобы перехватить инициативу. Светские магнаты Урсион и Бертефред тоже проявляли недопустимую независимость, и позже Григорий Турский утверждал, что оба не упускали случая унизить королеву. Что касается Гунтрамна Бозона, он был начеку, чтобы при малейшей возможности сплести заговор. В общем, Австразии грозила междоусобная война.
Чтобы не стать всего лишь представительским орудием в руках партии, находящейся у власти, Брунгильда применила действенный политический прием, которому научилась у Сигиберта: если хочешь занять позицию арбитра, лучше для начала столкнуть одну группу с другой. Так, например, королева стала крестной матерью дочери пронейстрийского оппозиционера Бертефреда, оставаясь при этом протеже пробургундского регента Гогона.
Брунгильда использовала и собственные возможности, чтобы выступать с инициативами. Мы видели, что международной дипломатией отчасти занимались женщины. А ведь в 578 г. или, что вероятней, в 579 г. было принято решение о браке между Ингундой, старшей дочерью Брунгильды, и Герменегильдом, сыном короля вестготов Леовигильда. Все наводит на мысль, что королева активно участвовала в переговорах об этом союзе. Она располагала в Испании превосходной посредницей в лице своей матери Гоисвинты, которая стала супругой Леовигильда. Тем более Григорий Турский мимоходом рассказывает, что епископ Шалона Елафий был «послан по делам королевы Брунгильды в составе посольства в Испанию», и, вероятно, ему было поручено обсудить условия брака. Конечно, дело было не из самых канонических: Ингунда уезжала в Испанию, чтобы выйти за пасынка своей бабки, то есть слишком близкого родственника с точки зрения церкви… Но Брунгильда после собственного брака с Меровеем могла допускать: политические интересы стоят того, чтобы нарушить запрет на инцест.
Окруженная ореолом этого дипломатического успеха и отныне располагавшая поддержкой разных аристократических группировок, королева могла начать самостоятельно вмешиваться во внутреннюю политику Австразии. Так случилось в 580 г. применительно к Родезу, где престарелый епископ Далмации умер после того, как занимал эту должность пятьдесят шесть лет. Незадолго до выборов Гогон оказал знаки милости одному местному священнику по имени Трансобад. Но, когда жители Родеза прибыли к австразийскому двору зачитать завещание Далмация и попросили дать им достойного преемника, юный Хильдеберт II велел, чтобы они избрали епископом родезского архидиакона Феодосия. Этот неожиданный провал кандидата, поддержанного Гогоном, означал, вероятно, что влияние воспитателя начало уменьшаться и что Брунгильда пытается избавиться от опеки регентов. Правда, епископ Родезский уже несколько лет окормлял округ Аризит {334} , входивший в состав приданого королевы. Теперь Брунгильда намеревалась сама выбирать людей, которые бы занимались ее владениями.
В Нейстрии над союзниками Брунгильды сгущаются тучи
Хотелось бы больше знать о том, что делала Брунгильда в эти трудные годы. К нашему несчастью, Григорий Турский оказался под властью Хильперика. Горизонты хрониста сузились, и его источники сведений пересохли. Это не значит, что Григорий утратил все контакты с Австразией. В конце 577 г. он в своем городе стал свидетелем безумной затеи Гунтрамна Бозона, который приехал за дочерьми, оставленными под защитой базилики святого Мартина. Преследуемый всеми нейстрийскими армиями, герцог укрылся в Пуатье — городе, сохранившем верность Австразии. Хильперик вскоре осадил и захватил этот город. Поскольку базилики явно были надежными убежищами, Гунтрамн Бозон оставил дочерей в церкви святого Илария, а потом снова пересек всю Галлию и вернулся ко двору Хильдеберта II. В следующем году он совершил новую дерзкую вылазку и сумел вывезти семью.
Зато захват Пуатье Хильпериком в 577 г. был болезненно воспринят Венанцием Фортунатом, который там жил. Отрезанный от Брунгильды и австразийского двора, придворный поэт утратил покровителей и лучшие источники доходов. Чтобы обеспечить себе безопасность, Фортунат был даже вынужден стать духовным лицом. Епископ Маровей рукоположил его в священники. Тем не менее за эту безопасность пришлось платить, поскольку ему отныне запрещалось покидать Пуатье, а для бродячего и несколько корыстолюбивого поэта это было драмой.
Не имея возможности выезжать, Фортунат был вынужден довольствоваться тем, что в 576 или 577 г. составил сборник своих стихов. Он собрал их в семь книг, которые отправил Григорию Турскому в сопровождении льстивого предисловия. Совершая этот жест, Фортунат пытался снискать поддержку человека, который разделял его политические симпатии и к тому же чьи литературные вкусы были ему известны. Может быть, он надеялся, что через епископа Турского его сборник достигнет австразийского двора. В самом деле, шестая и седьмая книга открывались стихами, посвященными соответственно Брунгильде и Гогону и представлявшими собой почти манифест. Но ситуация оставалась решительно неблагоприятной, и никакой уверенности, что Фортунату удастся возобновить контакт с Австразией, не было. Поэтому его литературная производительность снизилась — до 584 г. появилось лишь несколько частных произведений, преподнесенных Радегунде либо написанных в интересах Григория Турского. Владычество Хильперика над Пуатье, может быть, и не погубило вдохновение поэта, но безусловно лишило его лучших заказчиков.
Действительно, последующие годы показали, что Хильперик уже умел удерживать города к югу от Луары, а не занимать их на время, как раньше. Король как раз набрал войско для похода на бретонов. К тому же Хильперик потребовал выплаты тяжелых налогов, о существовании которых аквитанские города, возможно, забыли за годы, когда периодически переходили из рук в руки. За счет нового богатства Хильперик стал повышать свой престиж. Он заказал, в частности, миссорий. Эти большие металлические диски, до которых были чрезвычайно падки варварские государи, было легко сравнивать: сделанный по заказу Хильперика весил 50 фунтов и был золотым, инкрустированным драгоценными камнями, тогда как принадлежавший Брунгильде содержал всего 37 фунтов серебра. Иностранные послы, посещавшие разные франкские дворы, тем самым могли получать материальное представление о соотношении сил.
Несмотря на устранение Меровея и восстановленное процветание, у Хильперика было мало оснований успокаиваться. Его аристократия по-прежнему была строптивой, и ее волнения объяснялись неуверенностью в будущем нейстрийской династии. В 577 г. из-за болезни умер Самсон, сын, которого ему два года назад принесла Фредегонда. Единственным его возможным наследником оставался Хлодвиг, верность которого могла вызывать сомнения, потому что он, как и Меровей, был сыном Авдоверы. Чтобы магнаты не возмечтали о новом мятеже, король приказал наказать нескольких в назидание другим. Их обвинили в оскорблении величества, отрубили им руки и ноги и выставили их в таком виде на перекрестки больших дорог. Эта казнь была тем страшней, что салический закон запрещал приканчивать этих несчастных, страдание и позор которых должны были демонстрировать неприкосновенность особы короля.
В последующие годы Фредегонда произвела на свет еще двух мальчиков, Хлодоберта и Дагоберта. Несмотря на эти обнадеживающие для его рода знаки, Хильперик по-прежнему опасался неповиновения магнатов своего королевства. Жертвой этих страхов едва не стал даже такой очень скрытый сторонник Брунгильды, как Григорий Турский. Однако в 580 г. наш хронист снискал дружбу высокопоставленного дворцового чиновника Ансовальда, считавшегося близким к Фредегонде, и благодаря его влиянию попал в некоторую милость при Хильперике. Используя новое влияние, Григорий добился смещения своего личного врага, турского графа Левдаста, и замены его неким Евномием. После этого Левдаст попытался ему отомстить. Он пошел к Хильперику и рассказал, что Григорий Турский хочет сдать свой город австразийцам. Король не вознегодовал сверх меры: ему, вероятно, были известны политические симпатии епископа, но он также знал, что тот слишком боязлив и осторожен для открытого мятежа. Тогда Левдаст обвинил Григория и в том, что тот-де распространяет слух, якобы Фредегонда вступила в любовную связь с епископом Бертрамном Бордоским. На сей раз Хильперик был задет за живое. Ладно бы Григорий был только вероломен, но «обвинение, предъявленное моей жене, является позором и для меня», — заявил он. Надо поскорей сказать, что Фредегонда до тех пор производила на свет мальчиков с похвальной регулярностью, но еще было нужно, чтобы все их признавали детьми Хильперика. А ведь если бы королеву сочли прелюбодейкой, могли бы засомневаться и в том, кто отец маленьких принцев. Тогда из Меровингов следующего поколения легитимными были бы признаны только сын Авдоверы Хлодвиг и сын Брунгильды Хильдеберт II.
Чтобы застраховаться от этой угрозы, Хильперик был вынужден реагировать, и он немедленно приказал расследовать, кто распустил слух. Был Григорий виновен или нет, но некоторые клирики турской церкви поспешили уличить своего епископа. Они явно не простили ему того факта, что он был овернцем и что его назначили Сигиберт и Брунгильда. Епископ Нанта Феликс тоже воспользовался случаем, чтобы свести старые счеты со своим митрополитом. Ввиду накопившихся обвинений король созвал собор, чтобы судить Григория Турского. Собрание состоялось в королевском дворце в Берни, недалеко от Суассона, в сентябре 580 г. Роль обвинителя поручили Бертрамну Бордоскому, который был близок к меровингскому родуи стал одной из главных жертв слуха.
Действительно ли Хильперик пытался осудить Григория Турского? Может быть, он только хотел его запугать, чтобы тот в будущем воздерживался от всяких заговоров? Как бы то ни было, епископ Турский принял обвинение всерьез и, чтобы сохранить должность, принялся искать союзников. Так, он добился — не слишком хорошо известно, как, — помощи принцессы Ригунты, дочери Хильперика и Фредегонды. Григорий располагал также, хотя упоминаний об этом в данном месте своего рассказа он избегает, поддержкой некоторых высокопоставленных чиновников нейстрийского дворца, а именно камерария Эберульфа и, может быть, референдария Фарамода. Наконец, когда наступил день процесса, Григорий Турский прибыл в Берни, взяв с собой Венанция Фортуната. В обмен на свое прощение Григорий Турский предлагал Хильперику службу бывшего штатного поэта Брунгильды.
В интересах своего друга и покровителя Фортунат прочел перед собором панегирик во славу Хильперика. Между строк там можно было прочесть заверения в полнейшей верности Григория Турского. Ради этого стоило представить историческую истину в свете, выгодном для Нейстрии. Поэтому Хильперик был описан как любимый сын Хлотаря I (двенадцать лет назад поэт говорил то же самое о Хариберте!), а убийство Сигиберта превратилось в небесную кару, поразившую человека, который посмел напасть на доброго короля. Рискуя впасть в апологию, Фортунат далее даже заявил, что, если Хильперик сразил «вооруженного мятежника», то есть собственного сына Меровея, так это затем, чтобы спасти Галлию от междоусобной войны.
Слушая это изъявление безукоризненной преданности, никто бы не поверил, что Григорий Турский, покровитель Фортуната, не раз находился в рядах врагов короля. Теперь надо было показать, что он не был и источником обидных сплетен. Ради этого италийский поэт продолжил панегирик заверениями, что добрый государь Нейстрии великолепен во всем, что бы ни делал. Хильперик сочинил трактат о Троице? Фортунат прославил в нем богослова новых времен. Григорий Турский, конечно, уверял, что этот трактат был не более чем набором нелепостей, проявлением то ли ереси, то ли слабоумия, но в тот момент говорить этого явно не стоило. Хильперик написал гимны, посвященные святому Медарду? Фортунат тотчас превознес неизгладимые достоинства этих стихов, хотя в частных беседах епископ Турский высмеивал их посредственность и неправильную метрику.
Настроив таким образом аудиторию, поэт перешел к основному блюду своего выступления, то есть к похвальному слову Фредегонде. Участникам собора в Берни было перечислено все: верная, благородная, осмотрительная, хорошая правительница, жена Хильперика была абсолютно безупречна. Было сказано, что даже Радегунда свидетельствует о ее честности, а «ее нрав — краса королевства», не моргнув глазом провозгласил Фортунат. Насчет супружеской измены не было сказано ни слова. Упомянуть слух даже затем, чтобы опровергнуть его, было равносильно признанию, что такая молва действительно ходит и некоторые ей верят. А ведь Фортунат был виртуозом. Цель всего его выступления состояла в том, чтобы показать: обвинение в измене решительно немыслимо, а следовательно, Григорий Турский не мог его высказать. На всякий случай панегирик все-таки был завершен призывом к милосердию. Сильный, благочестивый и просвещенный король должен быть также справедливым и умеренным: «Усмиряйте злодеев, с любовью покровительствуйте тем, кто вам верен, а для католиков будьте также главой религии».
Ни разу не назвав имени Григория Турского и не упомянув дела, которое рассматривалось, Фортунат составил самую прекрасную защитительную речь. Он намекнул королю, что в обмен на прощенье все сторонники Брунгильды, попавшие под владычество Нейстрии, готовы перейти на сторону ее государя. Хильперик хорошо понял содержание послания. Он оправдал Григория Турского перед епископами, собравшимися во дворце, потребовав за это лишь простой очистительной клятвы. Что касается бывшего графа Левдаста, обвиненного в том, что он оклеветал епископа, то его отлучили от церкви, и он был вынужден бежать из королевства.
Хотя Григорий Турский сохранил жизнь и должность, ему с тех пор было неприятно вспоминать о соборе в Берни, где его публично унизили и где он заставил Фортуната прочесть похвальное слово убийцам Сигиберта. Словно в отместку за это оскорбление на Галлию вдруг обрушились стихии. В 580 г. землетрясение разрушило Бордо, а из-за дилювиальных дождей вышла из берегов Луара. Орлеан был разрушен пожаром, а Бурж — градом. Конечно, тем самым Всевышний, по крайней мере под пером Григория, карал Меровингов за грехи, раздоры и неуважение к доброму епископу Турскому. Но, как ни странно, катаклизмы обошли стороной центр Австразии, словно хронист давал понять, что мужи — или жена, — царствующие там, гнева небес не вызвали.
В рассказе Григория беспорядки, творящиеся в Природе, служат прежде всего предвестиями эпидемии дизентерии, опустошившей Галлию. Больше всего от нее пострадали, разумеется, самые виновные, то есть Хильперик и его близкие. В Париже болезнь поразила Хлодоберта и Дагоберта, обоих маленьких детей, которых недавно произвела на свет Фредегонда. Чтобы добиться их исцеления, королева велела сжечь списки налогов, настолько непопулярных, что можно было опасаться: это они навлекли на семью громы небесные. В отчаянии семья отправилась в Суассон молиться святому Медарду — вдруг этот старый друг Хлотаря I окажется не столь мстительным, как святой Мартин Турский. Но ничто не помогло, и оба ребенка умерли.
Фредегонда, которая больше не могла предъявить детей мужского пола, стала опасаться за свою дальнейшую судьбу. В самом деле, Хлодвиг, последний оставшийся в живых сын Хильперика и Авдоверы, начал кичиться своей удачей. Единственный наследник престола Нейстрии, он дал понять, что Фредегонду настигнет его месть в тот день, когда он придет к власти. Тогда-то у королевы и возникли сомнения, связанные с одновременной смертью Хлодоберта и Дагоберта; она задалась вопросом, повинна ли в этом была болезнь или же безвестная, хоть и княжеская рука подсыпала яд. Из страха, из ненависти или просто-напросто из политических соображений королева решила расправиться с пасынком, обвинив его перед Хильпериком в государственной измене. Хлодвига арестовали и обезоружили. При сомнительных обстоятельствах он умер — то ли покончил с собой, как его старший брат Меровей, то ли его тайно прикончили.
Чтобы окончательно обеспечить себе безопасность, Фредегонда отделалась от последних представителей того опозоренного рода, который уже породил Меровея и Хлодвига. Авдоверу, их мать, зверски убили. Что касается их сестры Базины, Фредегонда велела своим слугам ее изнасиловать; обесчещенная, принцесса больше не могла надеяться на замужество и, значит, не могла передать право на королевскую власть возможному супругу. Ее удалили в монастырь Святого Креста в Пуатье, под надзор Радегунды, где она встретилась с дочерьми Хариберта. Хильперик впоследствии раскаялся, что допустил такое дикое насилие. Его сожаления были вызваны не приступом сентиментальности, а просто тем фактом, что у него больше не было дочери, которую он мог бы предложить для создания дипломатического союза.
Когда через несколько лет Григорий Турский описал эти события в своей «Истории», он заклеймил жестокость Фредегонды и преступную покорность Хильперика требованиям жены. Но в 580 г. епископ Турский предпочел не высовываться. Его протеже Фортунат даже преподнес двору два стихотворения — лаконичные шедевры в качестве эпитафий на смерть юных Хлодоберта и Дагоберта. От широты души автор выражал соболезнования Фредегонде и Хильперику. Не затрагивая темы виновности Хлодвига, Фортунат написал двусмысленные слова: «Авель первым пал от прискорбной раны, и мотыга дробит конечности брата». Вполне можно было полагать, что за смерть принцев ответствен новый Каин. Кстати, Фортунат описал, как оба ребенка прибывают в рай одетыми в «вышитые пальмами хламиды, затканные сверкающим золотом, а на головах у них — диадемы с разными драгоценными камнями». Так изображали государей, а также представляли мучеников во славе. По всей вероятности, Фортунат допускал, что маленьких принцев убил единокровный брат. А когда Григорий Турский лично нанес визит нейстрийской королевской чете в Ножан-сюр-Марн в 581 г., он привез с собой новое стихотворение Фортуната с соболезнованиями. На сей раз никто бы не мог сказать, что он поддержал узурпатора или что он агент королевы Австразии.
Годы Эгидия (581–583)
Даже если Брунгильда не могла больше рассчитывать на Григория Турского и Фортуната, которые предпочли делать вид, что перешли на сторону Хильперика, она с каждым годом приобретала все больше власти в собственном королевстве. Смерть Гогона в 581 г. дала ей возможность еще немного приблизиться к собственному сыну, а значит, к власти. Через полвека хронист Фредегар даже распустит слух, что смерть регента ускорила Брунгильда. Доверять ему нет ни малейших оснований. Текст эпитафии Гогону недавно найден, и в нем нет ни намека на убийство. Чрезвычайно аккуратно сделанная, эта стихотворная надпись скорее ассоциируется с официальными похоронами человека, еще пользовавшегося полным уважением во дворце.
Тем не менее кончина Гогона стала для Австразии таким ударом, что Григорий Турский выбрал это событие, чтобы начать с него шестую книгу своей «Истории». В самом деле, должность воспитателя была доверена некоему Ванделену, о котором ничего не известно, кроме того, что он, конечно, не был членом клики Гогона. Если к его выбору подтолкнула Брунгильда, значит, она продолжала вести политику равновесия и «качелей», балансируя между аристократическими группировками. Могла ли она поступать иначе? В самом деле, в 581 г. новыми «сильными людьми» регентства стали, похоже, Эгидий Реймский, Урсион и Бертефред, то есть пронейстрийская партия. Придя к делам, они изменили внешнюю политику королевства. От союза Хильдеберта II с Гунтрамном, какой поддерживал Гогон, отказались в пользу союза с Хильпериком.
На уровне Regnum Francorum такой дипломатический поворот был ловким ходом. Хильперик, перебив или потеряв всех сыновей, больше не имел наследников. Вступая с ним в союз, австразийцы ставили юного Хильдеберта II в положение вероятного наследника королевской власти в Нейстрии. Эгидий Реймский отправился вести переговоры об этом во дворец в Ножан-сюр-Марн. Он вернулся с договором, делавшим Хильдеберта II наследником по завещанию всех владений Хильперика. Несмотря на смерть Сигиберта, несмотря на неудачный брак с Меровеем, Брунгильда могла вновь возмечтать об одновременной власти как над восточной, так и над западной частями меровингского мира.
Однако внутри королевства Австразии поворот в политике создал для Брунгильды множество неудобств. Друзья, которых Гогон поставил на все ответственные посты, были оттеснены новыми регентами, пожелавшими заменить их собственными клиентами. Под наибольшей угрозой оказался, конечно, герцог Луп, которого даже в собственном герцогстве Шампанском беспокоила крепнущая власть реймского епископа Эгидия. Совершив несколько тайных маневров, Урсион и Бертефред набрали против него армию. В 581 г. Австразия рухнула в пучину междоусобной войны, которой Гогону удавалось избегать шесть лет.
Брунгильде было нелегко выбрать, к какому лагерю примкнуть. Герцог Луп, конечно, был ее покровителем в трудные моменты, но группировка, собранная Эгидием, давала возможность Хильдеберту II питать большие надежды. К тому же Брунгильда была лично заинтересована, чтобы ни одна из двух клик не одержала верх: если бы одна группа уничтожила другую, она могла бы без опаски оттеснить и королеву-мать от дел. В политике игра трех участников всегда выгодней, чем игра двух, особенно для самого слабого из них. В этом состояло кредо короля Гунтрамна.
Тем не менее рассчитывала ли Брунгильда просто возглавить какую-то клику? В этом можно сомневаться. Похоже, в 581 г. она воспользовалась атмосферой анархии, чтобы встать над схваткой в позицию арбитра, то есть взять на себя основную политическую власть. Она показала это на поле боя. Узнав, что войска Лупа и Урсиона собираются столкнуться в правильном сражении, Брунгильда, «препоясавшись по-мужски [praecingens se uiriliter], <…> ворвалась в середину строя врагов со словами: “Мужи, прошу вас, не совершайте этого зла, не преследуйте невиновного, не затевайте из-за одного человека сражения, которое может нарушить благополучие страны”».
Рассказ Григория Турского об этом эпизоде чрезвычайно литературен и, вероятно, искажен, но тем не менее все жесты в нем многозначительны. Cingulum представлял собой пояс или, точнее, портупею для ношения меча; «препоясывание» означало, что королева вооружилась, вопреки обычаям своего пола. То есть она повела себя «по-мужски» — сильное слово, ведь Григорий Турский обычно использовал это наречие, говоря о действиях святых жен, которые выходили за рамки своего положения, чтобы добиться спасения во славе. К тому же эта деталь одежды не только имела простое утилитарное назначение, а воспринималась современниками как значимый символ. Cingulum militiae, «пояс публичной службы», украшенный массивной и бросающейся в глаза пряжкой, был инсигнией высокопоставленных сановников со времен Поздней Римской империи. Он должен был отличать людей, которым монарх делегировал властные полномочия. Через много веков рыцари феодальной эпохи еще носили такой cingulum как знак публичной власти, которую они осуществляли. Таким образом, застегнув этот пояс на бедрах, Брунгильда совершила двойное нарушение — как обычаев своего пола, так и обычаев, определяющих ее место в обществе. Оба этих акта были связаны меж собой: она могла стать должностным лицом, только став, хотя бы символически, мужчиной. Тем не менее Григорий Турский оправдывает этот поступок королевы. Прежде всего, она не узурпировала королевскую власть, причитающуюся мужчинам, а только выступила как служащий короны, некоторым образом главный чиновник своего сына Хильдеберта II. Далее, она не собиралась вести агрессивную войну: бросаясь между армиями во время шампанского сражения в 581 г., Брунгильда только выполняла первый королевский долг — обеспечивать мир между подданными.
Еще оставалось добиться, чтобы эту новую власть признали. Ведь Урсион отнюдь не желал, чтобы эта самозваная регентша вмешивалась в дела королевства. Увидев королеву между рядами противников, он крикнул ей:
Отойди от нас, женщина! С тебя достаточно того, что ты правила при жизни мужа. Теперь же правит твой сын, и королевство сохраняется не твоей защитой, а нашей. Ты же отойди от нас, чтобы копыта наших лошадей не смешали тебя с землей {365} .
Тем самым одна легитимность была противопоставлена другой. Урсион защищал Хильдеберта II оружием и как его защитник претендовал на власть в период несовершеннолетия короля. На его взгляд Брунгильда как женщина и, значит, не воин выдвигала неоправданные притязания. Даже если как исключение она в тот день надела меч, это ничего не меняло.
С другой стороны, можно ли было сохранить контроль над королем, которому исполнилось одиннадцать лет, если бы его мать отказала в поддержке новым регентам? Урсион и Бертефред могли вспомнить, что в свое время Гогон столкнулся с неповиновением Хильдеберта в деле епископа Родезского. Так что лучше было договориться. Поэтому после долгих колебаний оба вожака нейстрийской партии сделали вид, что подчиняются требованиям Брунгильды и соглашаются прервать бой. Это не помешало им тайно повести войска грабить поместья герцога Лупа. Но взятую добычу они поместили в королевскую казну, демонстрируя, что это была не частная война, а полицейская операция, осуществленная от имени Хильдеберта II.
Несмотря на неожиданную поддержку со стороны Брунгильды, Луп понял, что, оставаясь в Австразии, он рискует жизнью. Он укрылся в Бургундии у короля Гунтрамна «в ожидании, когда Хильдеберт достигнет законного возраста», как утверждает Григорий Турский, то есть на самом деле в ожидании, когда Брунгильде вновь удастся вернуть контроль над ситуацией.
Итак, пронейстрийская клика, возглавляемая Эгидием Реймским, Урсионом и Бертефредом, победила, но, чтобы удержать в своих руках Австразию, ей еще многое надо было сделать. Чтобы обеспечить себе власть, новая правящая группа допустила в свой состав посторонних людей. Например, она предоставила высокий пост Гунтрамну Бозону; с учетом своенравности герцога этот шаг можно было счесть рискованным. Эгидий также постарался снискать дружбу герцога Леодефрида, управлявшего от имени Хильдеберта II важным периферийным княжеством Аламаннией. Ряды группировки выросли и за счет присоединения некоторых неожиданных людей, например, Муммола, бургундского магната, поссорившегося с королем Гунтрамном; новые регенты дали ему убежище и доверили охрану пограничного города Авиньона.
Эта новая поддержка была очень кстати, потому что Австразия все еще находилась на грани взрыва. Так, город Лан в 581 г. по-прежнему контролировали «верные» герцога Лупа. Еще более беспокоило власти то, что в Марселе поднял мятеж Динамий, старый друг Гогона. А ведь он занимал пост ректора Прованса, то есть держал под контролем богатые южные земли королевства Австразии. Поскольку на него была возложена обязанность собирать тонльё со средиземноморской торговли, он мог также отрезать королевскую казну от этих важных источников монетных доходов. К тому же, демонстрируя независимость по отношению к новой группе, пришедшей к власти, Динамий начал назначать своих союзников на епископские посты в Провансе, тогда как теоретически назначение епископов оставалось прерогативой дворца.
Пронейстрийская клика попыталась отреагировать на это, послав войска, чтобы вернуть себе Марсель и епископские должности, попавшие под контроль Динамия. В Провансе новые регенты могли рассчитывать на поддержку епископа Теодора Марсельского и бывшего ректора Иовина. Оба этих человека были тем опасней для Динамия, что раньше принадлежали к группировке Гогона и потом порвали с ней. Бывшие друзья — во все времена худшие враги. Тем не менее Динамий скоро разрушил все их надежды, восстановив контроль над Провансом. Продолжая политическую линию, которой всегда придерживались Гогон и Луп, ректор Прованса вступил в союз с королем Гунтрамном и в конце 581 г. предложил ему Марсель и его область.
Эта инициатива вызвала почти открытую войну между опекунами Хильдеберта II и королем Гунтрамном. Ситуация была выгодна для Хильперика, который решил воспользоваться случаем и расширить свои аквитанские владения за счет Бургундии. Он отправил армию, чтобы захватить Перигё и Ажен; в течение 581 г. оба этих города перешли под нейстрийскую власть. Годом позже Гунтрамн был вынужден пойти на мирные переговоры с Хильпериком и признать завоевания, сделанные его врагом.
Что сталось с Брунгильдой в час триумфа нейстрийцев и их союзниковРМожно предположить, что она затаилась во дворце и выжидала лучших времен. Вероятно, она не прекращала интриговать, потому что Хильперик не преминул выдвинуть против нее обвинения в письмах, которые адресовал регенту Австразии Эгидию. В одном из этих посланий содержалась следующая фраза: «Пока корень чего бы то ни было не уничтожат, побег, прорастающий из земли, не засохнет». Этот садоводческий совет допускал множество толкований. Но читатели, привычные к обилию намеков у франкских эпистолографов, запросто могли увидеть в нем призыв к убийству: по мнению короля Нейстрии, пробургундская партия в Австразии будет искоренена, только когда исчезнет королева. Но Эгидий воздержался от прополки сорняков: даже врагам Брунгильда стала необходимой из-за ее талантов в сфере внешней дипломатии.
Несмотря на эту небольшую накладку, удача отныне как будто улыбалась Хильперику. Австразия, охваченная междоусобной войной, больше не составляла угрозы, а Бургундия, атакованная с двух сторон, была вынуждена перейти к обороне. На международной арене государь Нейстрии тоже стал восприниматься как великий король франков, которого предпочитали в качестве партнера на переговорах византийский император и король вестготов. Хильперик даже возмечтал поступить как Брунгильда, несколько лет назад выдавшая дочь за наследника испанского трона. В 582 г. он направил в Испанию послов, чтобы предложить свою дочь Ригунту второму сыну короля Леовигильда, Реккареду; а ведь к тому времени тот стал назначенным наследником толедского престола.
В довершение счастья Хильперика Фредегонда произвела на свет нового сына, которого назвали Теодорих. 17 апреля 583 г. Хильперик почувствовал себя достаточно сильным, чтобы совершить триумфальный въезд в Париж, старинную столицу Хлодвига, и разместить там свой дворец вопреки правилам о неделимости, действовавшим с 561 г. На следующий день, на Пасху, он велел епископу Рагнемоду под народное ликование окрестить Теодориха.
За пределами королевства Хильперика его радость не слишком спешили разделить. С рождением Теодориха Хильдеберт II и Брунгильда вновь утратили надежду унаследовать Нейстрию. Австразийцев могло встревожить и имя, которое Хильперик выбрал маленькому принцу: ведь Теодорих I был основателем первого королевства восточных франков. Не хотел ли Хильперик показать, давая сыну такое имя, что у него снова появились виды на завоевание Австразии? Эгидий Реймский и его друзья поспешили в Париж, дабы убедиться, что союз сохраняется. Хильперик их в этом заверил и, если верить Григорию Турскому, обвинил перед ними короля Гунтрамна в организации убийства Сигиберта I. На самом деле Хильперик поставил условием сохранения своей дружбы открытую войну с Бургундией. Это не могло вызвать возражений у Эгидия, искавшего возможность подчинить тех, кого он называл «отступниками», то есть Лупа и Динамия, которых Гунтрамн взял под покровительство. Поскольку интересы совпадали, было решено начать наступление на Бургундию, взяв ее в «клещи». Нейстрийцы должны были наступать с запада, австразийцы с севера, а место соединения было назначено под Буржем. Хильперик выступил во главе своих войск и, поскольку не совсем доверял восточным франкам, взял с собой Эгидия и других послов.
Вся затея вскоре обернулась полным провалом. В ходе этой летней кампании 583 г. войска Хильперика были заинтересованы прежде всего в грабежах и самозабвенно им предавались, в том числе и в нейстрийских городах, через которые проходили. Что касается австразийской армии, то она тронулась с места со значительным запозданием. Поскольку в окружении юного Хильдеберта II основные члены властной группировки отсутствовали, то стал слышен голос людей с иными желаниями. К тому же многие австразийские магнаты полагали, что с рождением у Хильперика нового сына необходимость союза с Нейстрией перестала быть очевидной. Раз Хильдеберт II не наследует своему дяде, зачем помогать последнему в его войнах? Отсутствие Эгидия поощряло раздумья, а раздумья побуждали не слишком торопиться на свидание с нейстрийцами.
Австразийцы опоздали настолько и так удачно, что, когда под Буржем наконец появилась бургундская армия короля Гунтрамна, Хильперик и его люди еще оставались без союзников. И бой пришлось принимать им одним. Потерпев тяжелое поражение, король Нейстрии был вынужден отступить, и ему даже пришлось платить Бургундии репарации, чтобы добиться мира.
ЗАВОЕВАНИЕ НЕЗАВИСИМОСТИ (583–584)
Захват власти в Австразии
Поражение Хильперика, которому способствовали происки австразийских пробургундских группировок, значительно ослабило позиции регента Эгидия. Обратившись в бегство после сражения при Бурже, он сумел найти убежище в рядах армии Хильдеберта II, которая все еще неспешно продвигалась на соединение с нейстрийскими силами. Ночью в австразийском лагере раздались крики: «Пусть убираются с глаз короля те, которые продают его королевство, отдают его города под власть другого и отдают его народ под власть другого господина!» Эгидий и его друзья без труда поняли, что это поносят их. Опасаясь за свои жизни, они оседлали коней и укрылись в Реймсе. Григорий Турский иронически уверяет, что епископ Эгидий в скачке потерял сапог, но был так напуган, что не обеспокоился о нем, пока не обрел безопасность за стенами своего города.
Конечно, утверждать, что это возмущение организовала Брунгильда, нельзя. Но кто еще из тех, кто оставался в Австразии, мог руководить пробургундской партией? Гогон был мертв, герцог Луп бежал, а ректор Динамий бунтовал в Марселе. Только королева еще могла пробуждать надежды у тех, кто ненавидел Хильперика. Брунгильда располагала несколькими друзьями, которые вскоре стали ее ближайшими советниками. Так, можно назвать имя епископа Магнериха Трирского: ученик Ницетия и корреспондент Фортуната, этот прелат был один из немногих друзей Гогона, которые в Австразии смогли сохранить свое место после 581 г. Королева обладала также достаточной ловкостью, чтобы включить в новую правящую группировку нескольких «верных» Эгидия, согласившихся поменять лагерь. Среди них как будто угадывается и герцог Гундульф, родственник Григория Туре кого.
Когда король Гунтрамн узнал о дворцовом перевороте в Австразии, он понял, что Брунгильда — объективно его союзница и что ему следует ей помочь: в начале 584 г. Бургундия вернула Хильдеберту II половину налоговых доходов с Марселя, что, вероятно, позволило Брунгильде укрепить свою популярность у подданных, предоставив ей новые финансовые возможности.
Ведь победила именно Брунгильда. Как новая регентша она захватила реальную королевскую власть, особенно в сфере юстиции. Так, в 584 г. она вызвала на королевский суд, в котором председательствовала, аббата по имени Лупенций. Тот возглавлял монастырь святого Привата в отдаленном диоцезе Жаволь (ныне Манд), и граф города, некий Иннокентий, обвинил его в оскорблении величества за то, что тот произнес оскорбительные слова по адресу королевы. Конечно, хотелось бы знать, какие, но Григорий Турский осмотрительно об этом умалчивает. Тем не менее показательно, что в 584 г. авторитет Брунгильды признавался не только на главных землях Австразии, но и в таком южном владении, как Жеводан.
В ходе процесса Брунгильда оправдала аббата, сняв с него обвинение. Но на обратном пути граф Иннокентий вновь арестовал Лупенция и посадил его в заключение в королевский дворец в Понтионе. Аббат святого Привата был еще раз освобожден, возможно, по приказу Брунгильды. Тем не менее граф Жаволя проявил упорство и воспользовался проездом через Эну, чтобы тайно убить Лупенция. Григорий Турский не желает более ничего говорить об этом деле. Очевидно, между двумя этими людьми возникла личная ссора; граф попытался убрать соперника, прибегнув к помощи королевского правосудия, но не добился своего и в конце концов отомстил сам. Перед нами обычный способ разрешения конфликта. Со своей стороны, Брунгильда попыталась исполнить свой королевский миротворческий долг, восстановив согласие между врагами. Тем не менее, когда граф Иннокентий убил аббата, она не наказала его и предпочла закрыть глаза на случившееся. Сила меровингского государства заключалась в том, что оно сознавало пределы своих возможностей.
Если этого Иннокентия, весьма виновного, не побеспокоили, — значит, несомненно были основания его щадить. В конце концов, граф Жаволя привел своего врага на суд королевы, и это значило, что он признает легитимность ее регентства. А ведь Брунгильде в ее южных марках были нужны люди, признающие ее власть, даже если они игнорируют решения ее суда. Не приходится по-настоящему удивляться, что через несколько месяцев граф Иннокентий вновь появляется в наших источниках. Действительно, в Родезе священник Трансобад — в свое время клиент Гогона — вновь выдвинул свою кандидатуру в епископы после смерти епископа Феодосия. Но Брунгильда снова отказала Трансобаду и велела избрать новым епископом Родезским графа Жаволя. Этот выбор, пусть сомнительный с моральной стороны и спорный с канонической, был ловким. Королева закрыла глаза на преступление Иннокентия, и тот взамен мог только сохранять ей верность. А преданность оставалась главным критерием выбора прелата, занимающего пост на границе Австразии с Бургундией и Нейстрией.
Кроме того, отказываясь назначать бывшего клиента Гогона, Брунгильда показывала, что ставит себя над партиями. Даже если она пришла к власти благодаря поддержке пробургундской клики, она более не намеревалась ни в чем уступать никому. Королева даже начала демонстрировать независимость по отношению к королю Гунтрамну. В самом деле, тот воспользовался междоусобной войной в Австразии, чтобы захватить Каор, хотя этот город теоретически принадлежал Брунгильде как наследство Галсвинты. Королева чувствовала себя еще слишком слабой для прямой интервенции, но Иннокентий, епископ, которого она назначила в Родез, энергично притязал на приходы своего каорского коллеги.
Хильперик сходит со сцены
584 г., знаменовавший для Брунгильды обретение власти и независимости, для Хильперика же стал трагическим. В первые месяцы этого года Теодорих, его последний сын, умер от дизентерии, и с его смертью рухнули все планы наследования.
Хильперик, обещавший руку своей дочери Ригунты вестготам, теперь усомнился, отдавать ли ее: Ригунта осталась единственным живым его ребенком от Фредегонды и в отсутствие наследника мужского пола могла передать потенциальные права на королевскую власть. Но что сказать вестготским послам, приехавшим за принцессой? Хильперик предложил им взамен Базину, свою дочь от Авдоверы. Конечно, она была второсортной меровингской принцессой, изнасилованной и заключенной в монастырь Святого Креста в Пуатье по королевскому приказу. Но все-таки вестготы могли бы довольствоваться и ею. Однако Базина отказалась дать согласие. Или скорей, если правильно толковать рассказ Григория Турского, это основательница монастыря Радегунда отказалась ее отпустить, сославшись на соблюдение монашеских обетов. Подобная щепетильность в вопросах соблюдения правил делает честь старой королеве-монахине, но, возможно, она еще и хотела насолить Хильперику. Пятнадцать лет назад король Нейстрии ловко испортил праздник обретения реликвии Истинного Креста; потом он захватил Пуатье силой оружия и вынудил большого друга Радегунды, Фортуната, прочитать ему панегирик из числа самых сомнительных. В раннем средневековье не всякий святой позволял вытирать об себя ноги. Кстати, даже если биографы Радегунды настаивают на безупречном нейтралитете вдовы Хлотаря I в междоусобных войнах, внимательный читатель ее «Жития» быстро поймет, что духовная мать Меровингов больше сочувствовала Брунгильде и Гунтрамну, чем Хильперику.
У попавшего в затруднительное внешнеполитическое положение Хильперика были враги и внутри Regnum Francorum. Приход к власти его невестки Брунгильды означал, что два королевства теперь заключат союз против него. Опасаясь двойного вторжения из Австразии и Бургундии, Хильперик покинул Париж и перебрался в Камбре, где поместил казну. В то же время он приказал нейстрийским городам чинить стены, готовясь к худшему. Положение вновь спасла Фредегонда, проявив свою удивительную плодовитость, за которую король ее и полюбил: в начале 584 г. она родила нового сына. Наученный горьким опытом, Хильперик велел воспитывать этого ребенка тайно на королевской вилле Витри. Там можно было верней защитить его от убийц, которые, как считалось, истребили его старших братьев. К тому же, если бы он умер, было бы проще скрыть его исчезновение; в таком случае можно было бы избежать огласки отсутствия наследника, которое уже несколько раз разжигало аппетиты претендентов на престол. Чтобы еще более снизить риск, юному сыну Хильперика не дали имени. Поскольку в меровингском роду ономастической символике придавалось очень большое значение, такая анонимность исключала чье-либо беспокойство. Его отец также следил за развитием событий внутри Regnum Francorum, не спеша приступать к крещению новорожденного, потому что выбор крестного отца мог иметь решающее значение.
Весной 584 г. король Нейстрии был приятно удивлен, узнав, что Брунгильда послала свою армию в Италию. Избавленный от тревог, он вновь перевел столицу своего королевства в Париж. Поскольку у него снова был наследник, король оповестил вестготских послов, что теперь готов передать им свою дочь Ригунту. Однако надо было изгладить дурное впечатление, которое оставили прошлогодние метания. Чтобы показать вестготам и другим франкским королям свое богатство, Хильперик и Фредегонда собрали колоссальное приданое, в состав которого входили украшения, драгоценные металлы, одежды, лошади и рабы. В целом в сентябре 584 г. было подготовлено пятьдесят телег, чтобы сопровождать Ригунту в Испанию.
Но такая прямая передача приданого семьей жены не относилась во франкском мире к распространенным обычаям. К тому же собранная сумма действительно была по-настоящему громадной. Брунгильда направила к Хильперику послов, чтобы предостеречь: пусть ни в коем случае для комплектации этого приданого не изымает средств у аквитанских городов. Хоть король Нейстрии и удерживал Тур и Пуатье, регентша Австразии не желала забывать, что эти города входят в наследство Сигиберта и должны рано или поздно вернуться в руки Хильдеберта II. Действовать этому посольству оказалось непросто, и одного из людей Брунгильды даже убили, кто — неизвестно. Но Хильперик, все еще опасавшийся войны с невесткой, пообещал не облагать спорные города поборами для формирования приданого.
Надо сказать, в Нейстрии тоже считали, что сумма, отсылаемая с Ригунтой, чрезмерно велика. Не опустошил ли Хильперик королевскую казну франков, наделяя приданым дочь? Магнаты начали вслух выражать это беспокойство, которое им, возможно, внушили австразийские послы. Пришлось вмешаться Фредегонде, которая заявила, что избыток богатств, передаваемый Ригунте, взят из личного имущества королевы. Но ей было трудно убедить в этом людей. Правда, неспокойные времена тоже мало подходили для перехода такого блестящего каравана более чем на тысячу километров. Богатства, выставленные на всеобщее обозрение, выглядели слишком соблазнительно, и после отъезда Ригунты из Парижа ее свадебное путешествие превратилось в трагикомическую «роуд муви». На каждом переходе люди из эскорта или грабители со стороны прихватывали часть сокровищ, а потом искали убежища в Австразии, где Брунгильда принимала их с распростертыми объятиями.
Хильперик несомненно не получал никаких сообщений об обидах, наносившихся его дочери. В самом деле, вскоре после проводов Ригунты он уехал охотиться на свою виллу Шель под Парижем. Там он и встретил смерть в лице одного из слуг, который под покровом ночи дважды ударил его кинжалом. Действовал ли убийца по собственному побуждению или был кем-то подкуплен? Григорий Турский избегает ответов на этот вопрос. Рассказав об убийстве, он довольствуется тем, что подчеркивает, как все ненавидели короля Нейстрии: богатые, которых он обкрадывал, бедные, которых он угнетал, епископы, которых он унижал, и даже поэты, страдавшие при виде того, как он нарушает правила стихосложения. Может быть, это способ отвести подозрения? Все знали, что главным врагом Хильперика была Брунгильда. Молва открыто обвинила ее в том, что она была заказчицей преступления. Григорий, писавший во времена, когда королева была всемогуща, не посмел упомянуть об этих подозрениях. Но в середине VII в. Фредегар считал виновность Брунгильды признанным фактом.
Осенью 584 г. Брунгильда безусловно обладала властью, богатством и влиянием, необходимыми для устранения Хильперика. За несколько недель до убийства ее послы жили при нейстрийском дворе и имели физическую возможность заказать услуги убийцы. Однако ничто не позволяет сказать что-либо сверх того. Человеку, убившему короля, удалось скрыться.
В тот момент никто по-настоящему не пытался выяснить, кто стоял за ним. Епископ Маллульф Санлисский, ждавший в Шеле приема у короля, довольствовался тем, что омыл тело покойного и обрядил его в лучшие одежды. На корабле тело Хильперика привезли в Париж — город, который он всегда мечтал сделать столицей, но в полной мере этого так и не добился. Там его похоронили рядом с его дядей Хильдебертом I в церкви, которая была посвящена святому Винценцию, а сегодня известна под названием Сен-Жерменде-Пре.
Когда весть об этой кончине достигла Бургундии, королю Гунтрамну хватило утонченности, чтобы обильно оплакать ее. Эти братские слезы были оценены. Зато Григорий Турский предпочитает обойти молчанием реакцию Брунгильды, которая несомненно выказала меньше печали. Что касается Фредегонды, она не присутствовала на погребении мужа. Зная, что теперь у нее есть все основания опасаться за будущее, она укрылась в Парижском соборе и не посмела даже перейти Сену, чтобы присоединиться к процессии. Через девять лет после Брунгильды, в том же городе и в довольно похожей ситуации, Фредегонда испытала на себе, что значит овдоветь.