Глава 21

– Оно великолепно! Повернись еще раз, быстрее. Ах! Ты только посмотри, как меняются цвета при каждом твоем движении! – Молодая женщина кружилась по комнате, ее юбки летели следом. Глубокий красный цвет ее платья отливал дюжиной разных оттенков, а прозрачная ткань накидки ловила и рассеивала свет. – Как твой портной умудрился сделать такую волну, что она придает платью невиданную легкость?

– Она сделана из того же шелка, что и моя сорочка.

– Что? Ты носишь белье поверх платья! А что же под ним?

– Разумеется, еще одна сорочка. Все совершенно прилично. По крайней мере, пока я ее не сниму. – Молодая женщина рассмеялась, и смех ее напоминал звон тысячи золотых монет. – В Неаполе такая мода. Ну, или была, пока не пришли эти неотесанные французы. Ты слышала, что они похитили наших лучших портных и забрали с собой во Францию? – Она пожала плечами. – Но не моего и не того, что шьет для Джоффре. Они уехали с нами, когда мы бежали на Сицилию.

– Как тебе понравилась Сицилия?

– Ох… Грязная. То слишком жарко, то слишком холодно, и множество диких мужчин и женщин. Я не могла дождаться возвращения домой. А когда мы вернулись…

– Что? Что там было? – Лукреция, которая всю войну провела в Пезаро, то изнывая от скуки, то вне себя от тревоги, жаждала услышать страшные истории, героиней которых могла бы себя представить.

– Уф, это было ужасно! Ужасно! Всюду вонь и грязь. Ты не поверишь, чем они там занимались. Они забирали все – гобелены, горшки, белье, изголовья кроватей, резные крышки сундуков, все, что имеет хоть какую-то ценность, они грузили на своих тупых мулов. Даже растения. Ты только вообрази! Наш прелестный арабский сад был просто как рай на земле, а французы взяли и выдрали все цветы и деревья. И для чего? Чтобы они погибли в их седельных вьюках? Увидев это, король зарыдал! Правда. Конечно, он думал, что мы ничего не видим, но он просто не мог сдержаться. – Она театрально содрогнулась. – Что ж, теперь они отправились домой, и Неаполь будет отстроен заново. Так сказал король. Хотя я не понимаю, как он собирается делать это, если все еще борется с мятежниками.

– Мы должны возблагодарить Бога за спасение. А Рим будет тебе хорошим домом до тех пор, пока ты не сможешь вернуться.

– Ах, думаю, он еще долго будет неплохим домом.

– Правда? Даже несмотря на то, что у нас такая скучная мода?

– Мы это изменим. Мы ведь привезли с собой портных. Вот погоди, очень скоро у мужа от твоей красоты глаза полезут на лоб.

– Боюсь, его не волнует, во что я одеваюсь.

– Получается, дело в нем, а не в твоей одежде, потому что ты – прелестное создание. И, уверена, сама прекрасно это знаешь. А раз так, мы подыщем тебе кого-нибудь другого, кто глаз не сможет от тебя отвести.

Хоть они и были одного возраста, новая невестка Лукреции во многом казалась гораздо старше ее. Неаполь был городом жарким и влажным, и его двор был подвержен всякого рода излишествам. Любой, кто родился здесь, очень быстро приобретал необходимые познания. В жилах Санчи, горячо любимой, хоть и незаконнорожденной дочери, текла королевская кровь, и она с ранних лет не отказывала себе ни в каких удовольствиях. В результате смешения двух кровей она была наделена темной, пылкой красотой: оливковая кожа, нос прекрасной формы, полные губы и сияющие темные, почти черные глаза. Санча, сколько себя помнила, использовала свою внешность для того, чтобы самой выбирать, как строить жизнь, и ее муж – мальчишка Борджиа – был единственным исключением из этого правила.

Когда они приехали в сопровождении чуть ли не половины неаполитанского двора, римское общество испытало настоящий шок. Приветствовавшие их посланники, а также кардиналы и семья папы – ведь визит этот был не столько политическим, сколько семейным – оказались очарованы яркой внешностью Санчи задолго до официального представления. Глаза ее сверкали, легкая улыбка светилась дерзостью, а следом гарцевала кавалькада смеющихся придворных дам с накрашенными лицами. Эти рабыни моды, казалось, даже лошадей выбирали под свои платья: бледный шелк струился по черным бокам, темный вельвет – по гнедым в яблоках. Пинтуриккьо, уже вовсю трудившийся на другого хозяина (он был из тех, кто работу предпочитал развлечениям), съел бы собственное сердце, услышав об этом, ведь с такой сцены можно было написать момент прибытия царицы Савской – одна из его любимых тем в то время.

Джоффре не шел с ней ни в какое сравнение. Он скакал рядом с женой, ниже ее на целую голову, и даже одет был довольно броско – ярко-красный парчовый жакет и контрастирующий с ним камзол, – однако шнуровку штанов так сильно затянули, дабы подчеркнуть форму ног, что он едва сидел на лошади. Настоящий подарок для сатириков: мальчик-муж, не способный даже усидеть на коне. Зато его жена отлично справляется с верховой ездой и без него.

За неделю ехидные шутки распространились по всей Италии. Не то чтобы люди забыли о политике (двусмысленность – это хорошо проверенное временем оружие дипломатии), но иногда надо переключаться и на другие, более простые удовольствия. Рим прошел через вражеское вторжение и угрозу полного разрушения. Те, кто пережил этот кризис, почувствовали облечение, а вместе с ним и некую пустоту, которая всегда ощущается после длительного напряжения. Послам, которые подтрунивали теперь над вновь прибывшими, и самим хотелось развлечься. Они надеялись, что мир окажется не менее интересным, чем война.

– Когда твой отец впервые позвал нас, мне вовсе не хотелось ехать. Что за религиозный город! Видит Бог, у нас и в Неаполе хватает священников. Но Джоффре так загорелся этой идеей, да и Альфонсо сказал, что надо ехать, ведь Рим стал теперь центром моды и развлечений.

– Альфонсо?

– Мой брат. Ах, ему бы здесь понравилось. А тебе понравился бы он. Он всем женщинам нравится. Скачет верхом, как ветер, знает все танцы, и у него самые красивые ноги в Неаполе. Говорят, мы отлично смотримся, когда танцуем павану.

– Должно быть, ты скучаешь по нему.

– Разумеется. Хотя, думаю, твой брат не менее красив.

– Джоффре?

– Нет! – Санча беспечно рассмеялась. – Чезаре. Уверена, ты скучала по нему, пока была в отъезде.

Ах, как она права! Увидеть его впервые после разлуки было все равно что увидеть первый луч солнца после долгой зимы. Когда они с Джованни подъехали к дворцу, он стоял у окна своих покоев в Ватикане, и увидев его, она уже не могла стереть с лица радостную улыбку. Чезаре послал ей воздушный поцелуй, и она сделала вид, что поймала его рукой. Она так давно была лишена и театра, и общества благородных кавалеров, что невероятно обрадовалась возможности вновь насладиться и тем, и другим. «Как же я люблю свою семью», – думала она. Все же, хоть Лукреция и горела желанием вернуться домой, несколько дней спустя она почувствовала… что? Разумеется, счастье, но еще и какое-то отчуждение. Она купалась в комплиментах по поводу своей красоты и изящества, однако ее часто преследовало ощущение того, что рядом с ней сидит другая Лукреция: молодая женщина, которая, скучая по своей семье, вполне смогла обойтись и без нее. Да, порой она плакала ночами, но поутру вставала и жила дальше. Она была хозяйкой герцогского двора и знакомилась с разными людьми, и все ею восхищались. Впервые в жизни Лукреция стала кем-то большим, а не просто обожаемой дочерью и сестрой. И….

– А правда, что он сбежал из-под самого носа у французской армии, переодевшись в конюха?

– Кто?

– Чезаре. Так о нем говорят.

– Да, да, так и было.

– Ах, как захватывающе! Если бы я была мужчиной, я бы сделала то же самое. Еще говорят, он содержит куртизанку. Фьяметту. Ведь так ее зовут? Ты ее видела?

– Нет.

– Уверена, она очень красива. Хотя Джоффре сказал, что я красивее.

– Откуда ему знать?

– Он рассказывал, что однажды Чезаре познакомил их. – Санча наморщила свой носик. – Впрочем, порой он говорит что угодно, лишь бы произвести на меня впечатление. Ну разве не мило?

– А что еще он говорит? – спросила Лукреция. Любопытство в ней боролось со смутным ощущением неуместности такого разговора. Она привыкла быть любимицей двора, и ей казалось, что приезд этой озорной, откровенно бессовестной женщины невыгодно оттенял ее.

– Ах, знаешь, Джоффре такой мальчишка. Мы все его обожаем. Правда. Но иногда он может показать характер. – Санча ухмыльнулась. – Полагаю, как и Джованни. Должна сказать, вчера на приеме он выглядел… хмурым и отстраненным. Будто съел какую-то гадость.

Лукреция улыбнулась. Несмотря на всю свою кипучую энергию, было кое-что, о чем прелестная молодая Санча не знала и к чему не выказывала никакого интереса.

* * *

Жизнь при дворе семьи Борджиа давалась их мужьям нелегко. Джоффре так долго был ребенком, которого то обожали, то полностью игнорировали, что его капризы и вспышки гнева почти не изменились, когда он повзрослел. Жена ему тоже ничем не помогала, попеременно то играя с ним, то бросая, словно куклу, а его отца порой так раздражала неуверенность прыщавого юнца, что он охотнее дразнил сына вместо того, чтобы заступаться за него.

Джованни Сфорца, герцог Пезаро, был не в лучшем положении.

Он и его герцогиня первыми вернулись в Рим и обнаружили, что сплетники только и ждут возможности на них наброситься. Теперь, после войны брак Сфорцы и Борджиа стал предметом политических спекуляций. На первый взгляд разногласия между семьями улажены. Людовико Сфорца, как испорченный ребенок, всегда получал все, что хотел, чтобы тут же отказаться от желаемого. Он оставил французов, стоило лишь ветру подуть в другую сторону, и присоединился к папской лиге. Его брат, кардинал Асканио, формально был великодушно прощен («Мы стираем любые пятна позора. Пусть прошлое останется в прошлом, а мы начнем все с чистого листа») и вернулся в свой дворец к прежней работе. Его преданность папе теперь была исполнена той же страсти, что и недавнее предательство. Если Александр и затаил на него обиду, он не показывал этого: любому папе нужен вице-канцлер, чтобы набивать папскую казну, а в списке обидчиков имелись семьи и похуже. По одному врагу за раз.

– Ах, ты только посмотри на себя. Ты покинула Рим совсем девчонкой, а вернулась настоящей женщиной! – Папа был очень рад встрече с Лукрецией. – Разлука едва не разбила нам сердце, но теперь ты еще прекрасней, чем раньше.

Лукреция утонула в бесконечных складках его шелков и парчи, вдохнув запахи мускуса и пота и сразу вспомнив детство. Но помнила она о том, что позади нее в ожидании стоял Джованни.

– Добро пожаловать и тебе, дорогой зять, – отпустив дочь, буркнул Александр. – Мы скучали по вам обоим.

В другом конце комнаты холодно улыбался Чезаре. Какое бы будущее ни было уготовлено этому браку, супруг узнает о нем последним. Пищеварительная система Джованни Сфорцы, однако, работала на него не хуже армии шпионов, и приветствие обоих мужчин отозвалось в нем такой болью, словно в кишки вонзили нож. А может, нож вонзался в его совесть, учитывая, что по тогдашним представлениям она находилась где-то в области желудка. В любом случае, он так нервничал, что первые недели не мог есть и пить ничего, что не попробовала вначале его жена.

– О, мой господин, думаю, вам понравится это блюдо. Отличный соус. Он, как и принято в Риме, густой, сладкий и отлично подходит к вину.

Во время их первого ужина в папских апартаментах его беспокойство было столь очевидно, что Лукреция пошла ему навстречу и кормила его из своей собственной тарелки, а потом, будто в шутку, они обменялись кубками. Под пристальными взглядами других гостей он улыбался ей с болезненной благодарностью.

Она была добра к нему, потому что им наконец удалось достичь перемирия. Оба так переволновались во время захвата Рима – пусть и по разным поводам, – что в иные дни едва перекидывались парой слов. Когда пришли известия о победе папы и перемене во взглядах семьи Сфорца, стало ясно, что им тоже надо заключить мир. На смену прежней ласке пришла вежливость. В этом не было ничего сложного. Будучи хозяйкой двора, Лукреция видела примеры и более несчастных браков, когда супруги откровенно выражали взаимную неприязнь или скуку, а мужья открыто изменяли женам. Джованни был не таким. Даже когда дела шли хуже некуда, он никогда намеренно не обижал и не оскорблял ее. И никогда никоим образом не принуждал ее к близости. По окончании войны, когда его нервы пришли в порядок, он, однако, так и не вернулся в ее постель. Да она и не просила. Она не скучала по нему. Это был приемлемый компромисс, негласная договоренность. Лукреция всегда была отходчивой и в свои шестнадцать лет еще не утратила любви к жизни, предпочитая пребывать в хорошем настроении.

– Какая красивая пара. Могу ли я поднять тост, чтобы поприветствовать их в Риме? – раздался гнусавый голос кардинала Асканио. Он поднял свой кубок в сторону папы. – Отрадно видеть, что наши семьи снова близки! – По другую сторону стола послы потянулись к бокалам, прикидывая, как изменят тексты своих донесений.

Когда чуть позже они с Чезаре сидели рядом в ожидании музыкантов, чтобы начать танцевать, он подшучивал над сестрой, а она разрывалась между чувством долга и жалостью к мужу.

– У нас все в порядке, учитывая сложившиеся обстоятельства.

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, он дурак.

– Обстоятельства сложились так, что я за ним замужем.

– Что-то я не вижу искры между вами.

– Ах, Чезаре! Не надо все усложнять еще больше.

– Я твой брат. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Я счастлива. Я снова с тобой и папой. Вы оба в безопасности, война окончена. Даже не могу описать тебе, насколько это греет мою душу. Я так сильно волновалась!

– Не стоило.

На другом конце комнаты Александр откинулся в кресле, его лицо раскраснелось от вина и пищи. Он помахал им рукой, и дочь ответила улыбкой.

– Можешь говорить что угодно, но папа изменился. Он выглядит постаревшим. Каким-то изможденным.

– Скорее, толстым. Пока здесь были французы, наша мать его перекармливала. Она настояла на том, чтобы взять с собой в замок свою еду и вино.

– По крайней мере, она находилась в безопасности. – Лукреция помолчала. – Даже не могу себе это представить. А правда, что мы могли все потерять?

– Кто тебе сказал? Твой муж? – резко спросил Чезаре.

– Перестань нападать на него! Не он один.

– Мы ни за что бы не проиграли эту войну. Я ясно дал тебе это понять в своих письмах.

– Иногда люди говорят то, что от них ожидают услышать.

– Что? К примеру, все говорят тебе, что ты похорошела, пока отсутствовала. – Он, не мигая, смотрел ей прямо в глаза.

Лукреция в замешательстве покачала головой.

– Ты просто дразнишь меня. Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Что, возможно, они говорят то, что ты хочешь от них услышать. Вот только это неправда. Это не то, что вижу я.

– Почему? Что же ты видишь?

– Я вижу прекрасную молодую женщину, верно, но ей кое-чего недостает.

– Чего же? Чего мне недостает? – спросила она, как ребенок, требующий от взрослых ответа на свой вопрос, когда они и сами его не знают.

– Ты нелюбима.

Она продолжала удивленно смотреть на него.

– Нелюбима?

– Да, нелюбима. У тебя есть муж, но ты все еще нелюбима. – Чезаре выдержал паузу, а потом продолжил: – Сказать по правде, предатели не очень-то способны на любовь. Ты, моя дорогая сестра, заслуживаешь большего.

Она почувствовала, как ее лицо обдало жаром, и уронила голову, чтобы брат этого не заметил.

– Пожалуйста, не надо. Лучше мне от таких слов не станет.

На другом конце комнаты Джованни вел достаточно резкую беседу со своим дядей. Вдруг он прервал разговор и посмотрел на них.

– Каких слов, Лукреция? – Чезаре, всегда замечавший все вокруг, теперь смягчил тон. – Это просто римские шуточки, сестренка, – сказал он, слегка переигрывая, а когда она подняла на него глаза, одарил ее своей самой очаровательной улыбкой. – Ты так долго отсутствовала, что совсем позабыла о них. – Он взял ее руку и поднес к губам. – Мы никогда не позволим тебе снова уехать. Ты слишком большая драгоценность. – Чезаре привлек ее к себе и нежно поцеловал в обе щеки. Когда его губы оказались возле ее уха, он прошептал: – Не бойся. Что бы ни случилось, я всегда буду любить тебя.

Теперь многие гости смотрели в их направлении. Возможно, именно такого пристального внимания он и добивался.

Собрались музыканты, приглашая к танцу, заиграла виола. Чезаре поднялся с намерением потанцевать с сестрой, но не успел он и слова сказать, как перед ней вырос Джованни.

– Они играют в честь нашего возвращения домой, моя дорогая жена, – подчеркнуто громко сказал он. – Прими же мое приглашение на танец.

Она неуверенно поднялась и вложила свои пальцы в его ладонь. В его влажную от пота ладонь.

 

Глава 22

По мере того как лето, сменяя весну, вступало в свои права, погода становилась все теплее, а при папском дворе уже было по-настоящему жарко. Первые несколько недель Лукреция и Санча почти не разлучались. Уединившись во дворце, они принимали исключительно торговцев тканями и портных, выбирали материю на платья и играли в высокую моду. Александр, которому для полного счастья теперь недоставало лишь Хуана, был очарован новой невесткой, пусть ее проказы и сводили с ума Буркарда с его официальным протоколом. Во время одной открытой церковной службы в соборе Святого Петра они с Лукрецией так заскучали от порядком затянувшейся проповеди, что примерно на середине поднялись со своих мест, в сопровождении целой толпы ярко разодетых фрейлин с шумом вскарабкались на места для певчих и расселись там, хихикая и прихорашиваясь. Скандал вышел изрядным, хоть и не особо крупным. Папа отнесся к подобному поведению снисходительно, а вот Буркард просто прирос к своему месту и часто дышал, будто ему не хватало воздуха. Что сегодня в Риме новости, то завтра расползется по всей Италии сплетнями.

Санча всегда была и непредсказуема, и расчетлива одновременно. Она выросла в атмосфере всеобщего обожания и лучше всего чувствовала себя под чужими взглядами, причем всегда знала, внимания какого именно мужчины жаждет. Да и все другие узнавали об этом достаточно быстро.

Какое-то время Чезаре был в равной степени и пленен, и удивлен ее поведением. С первой же встречи они прониклись друг к другу такой симпатией, что, казалось, будущее их отношений уже предопределено. Так или иначе, в те дни он был занят церковной политикой, и у него почти не оставалось времени для развлечений. Пока шла война, он сильно погряз в государственных делах, и его любовница – куртизанка Фьяметта, наделенная профессиональной мудростью и лишенная ревности – пробудила в нем неожиданную тягу к постоянству.

Однако молодая и яркая герцогиня Сквиллаче привыкла получать то, чего желала. Она расточала свое очарование, наряжаясь в модные одежды, холила и лелеяла своего мужа, но в то же время постоянно бросала короткие озорные взгляды в сторону кардинала. Через два месяца стало ясно, что это просто вопрос времени, да и отказывать ей с его стороны уже было просто-напросто неприлично. Говорят, кто-то держал пари на то, когда же Санча наконец затащит его в постель.

Фьяметта, которая никогда не допускалась ко двору, могла бы с легкостью выиграть пари.

– Вижу, ты прибыл из Неаполя, – сказала она, когда однажды ночью Чезаре явился, одетый в новый черный камзол, плотно обтягивающий грудь. Из длинных прорезей на рукавах летели облака жатого белого шелка.

Он засмеялся.

– Не думал, что тебе понравится. Это подарок.

– Не буду даже спрашивать, чем ты его заслужил. – Она пригубила вина. – И тебя не волнует, что она жена твоего брата?

– Это никакой не брак. Просто у нее появился ручной песик по имени Джоффре.

– Возможно, ревность научит его кусаться.

– Ах, Фьяметта! Только не говори, что завидуешь моим развлечениям!

– Ничему я не завидую. Ты ведь знаешь, я не собственница. Но хочу предупредить, что в ближайшие месяцы могу быть несколько занята.

* * *

Их страсть друг к другу быстро накалялась. Оба не знали страха, отчего легко шли на риск. В самый разгар этой связи их взаимное желание чувствовалось даже в комнате, битком набитой людьми. Без кардинальских одежд Чезаре был настоящим льстецом с языком быстрым и острым, как меч, и их шутливые беседы на публике превратились в своего рода любовные игры. Это и шокировало, и веселило одновременно. Обстановка при дворе стала совсем фривольной, тем более что свита Санчи быстро последовала ее примеру. Одним это нравилось, других пугало. Джоффре одевался все ярче и настойчиво пытался завоевать расположение жены. Он был не столько зол, сколько мрачен. Все это происходило не впервые и совершенно точно еще не раз повторится. Когда он позволял себе размышлять о происходящем, то сразу вспоминал, что скоро домой вернется другой его брат.

Джованни Сфорца, большую часть времени проводивший во дворце своего дяди, снова начал задыхаться в тяжелой атмосфере Рима. Он рассыпался в извинениях, прося, как уже повелось, отлучиться по срочным делам собственного города.

– Пожалуйста, не уезжай. Ты мой муж, и нам необходимо придерживаться определенного стиля поведения.

– Так поехали со мной. Ты моя жена, Пезаро нуждается и в тебе.

– Ты ведь знаешь, что это невозможно. Отец просил, чтобы мы остались при дворе.

– Это не двор, Лукреция, а бордель. Любого, кто не играет в эти игры, здесь гнобят. Да меня тут едва терпят! Ты видела, как кардинал Валенсии смотрит на меня?

Но Лукреция в последнее время видела лишь, какими глазами Чезаре смотрел на ее невестку. Накануне ночью она плакала так горько, как не плакала уже много месяцев. Ей трудно было понять, что расстраивает ее больше: поведение мужа или брата.

Однажды днем Лукреция без предупреждения заехала к Санче и обнаружила ее за живой изгородью в саду внутреннего двора. Чезаре запустил руку ей под юбку, а она откинула назад голову и тихонько стонала.

Он первым заметил сестру и так спешно поднялся, чтобы поприветствовать ее, что Санча едва не упала. Лукреция развернулась на каблуках и была уже почти у выхода, когда он настиг ее. Он положил руку ей на плечо, но она оттолкнула его.

– Что случилось?

– А ты не знаешь! – Она скептически на него посмотрела.

– Не думай, что это что-то серьезное. Просто мимолетное увлечение.

– Чезаре! Она жена твоего брата!

– И как член его семьи я выражаю ей свою симпатию, – улыбнулся он.

– Не смей! Не превращай это в шутку и не лги мне!

– Я не лгу, Лукреция. Говорю лишь, что тебе не о чем беспокоиться. Это просто легкая интрижка.

– Интрижка? И она тоже так считает?

– Санча выросла в Неаполе. Она знает, что делает.

– Не думаю, что кто-то из вас знает, что делает!

– У нас все отлично. Никто не пострадает.

– За исключением ваших душ, – сказала Лукреция.

– Ах, моя милая сестренка, – засмеялся он. – Никто не любит меня так, как ты. Не волнуйся за мою душу.

– Не надо относиться ко мне, как к ребенку! Я уже не милая и не сестренка!

С полминуты Чезаре внимательно изучал ее.

– Я знаю, – сказал он. – А еще знаю, что ты заботишься обо мне больше, чем мои знакомые-священники. Но тебе пора понять: человек должен сам думать о своей душе.

– А ты? Ты думаешь о своей душе?

– Конечно.

– Как? Как ты это делаешь, Чезаре?

– Я исповедуюсь в своих грехах.

– Ты исповедуешься. И часто?

– Всегда, когда считаю нужным. Да, часто.

– И ты раскаиваешься, и тебе отпускают грехи?

– Всегда, – сказал он, позволив себе легкую улыбку. – Не забывай, я кардинал Валенсии.

– Ах, Чезаре!..

Он все сводил в шутку, и теперь она не знала, когда ему можно верить. Лукреция отчетливо понимала, как нелепы ее страхи, когда она их высказывает. Какой юной она кажется из-за них. Порой в своих молитвах она просила о мудрости в житейских вопросах. О понимании. Но посмеет ли она просить Бога сделать ее менее совестливой?

– А как же Джоффре?

– Джоффре мой брат, и я умру за него. Но он слишком многого хочет. Он еще молод. Тем не менее нам необходимо обеспечить безопасность семьи, и ему придется быстро повзрослеть. Лучше получить подобный жизненный опыт от того, кто тебя любит, чем от чужака. – Чезаре выдержал ее взгляд. – И, опережая твой следующий вопрос: нет, я веду себя так не по этой причине, но это правда. Ну что, я успокоил тебя, сестренка? Или еще в каких-то семейных делах тебе нужна моя помощь?

Лукреция внимательно поглядела на него. Несмотря на сарказм, говорил он серьезно. Что она могла ответить ему?

– Я так и останусь замужем за Джованни? – вопрос сам слетел с губ. Она подумала, что Чезаре засмеется или начнет ее дразнить.

– Почему ты спрашиваешь? – тихо произнес Чезаре. – Ты бы предпочла другого?

Лукреция чуть мотнула головой, то ли соглашаясь, то ли возражая. Она зажмурилась, и брат сжал ее ладони в своих. Но не успел он сказать и слова, как оба они услышали шаги Санчи. Одно дело, когда тебя прерывают, совсем другое – когда надолго оставляют в одиночестве. Чезаре повернулся и с теплой улыбкой протянул ей руку. Но Санча остановилась чуть в стороне, слегка запыхавшаяся, хотя и не от бега. Подол ее платья, возможно, скрывал нетерпеливо топающую ножку.

«Она такая хорошенькая», – подумала Лукреция. И улыбнулась ей. Так хорошо, когда не о чем волноваться.

* * *

Разумеется, на самом деле все складывалось не так просто. Огонь плотского желания стал разгораться, разжигаемый ветром эмоций, а Санча, пусть и выросла при аморальном неаполитанском дворе, все же была ранима. Первые месяцы она не замечала ничего, кроме всепоглощающей страсти. Она стала сердцем и душой Рима, заполучив не одного, а целых двух сыновей папы, к тому же самого красивого и обаятельного мужчину в Ватикане.

Вся ее жизнь вертелась вокруг этой победы: дни напролет она наряжалась, веселилась и в нетерпении ждала следующего свидания. Чезаре, напротив, был сильно занят, и когда они расставались, пусть даже славно проведя время, почти сразу обо всем забывал и погружался в другие заботы. Недели сменялись одна другой, и то, что когда-то казалось невероятно соблазнительным, теперь превращалось в обыденность.

Церковные дела требовали его постоянного внимания. Планировалось назначение новых кардиналов, ведь нужно было извлечь максимум выгоды из недавней победы папы. Александр поручил это сыну. Такие вопросы решаются не быстро, и порой вечерами Чезаре опаздывал, а то и вовсе не приходил на встречу с Санчей. Она, не привыкшая к тому, что ею пренебрегают, не отличалась пониманием, дулась и капризничала, строила из себя недотрогу. Разок он повелся на эту игру и взял приступом ее цитадель, однако в следующий раз счел игру скучной. Однажды, когда Санча закрыла дверь прямо перед носом Чезаре, его приняла в своем хорошо обставленном белом доме по другую сторону моста Фьяметта, – она умела удовлетворять желания мужчин, не показывая, что ими помыкают. Она слушала и смеялась, а когда дело дошло до постели, сопротивлялась ровно настолько, чтобы он вновь счел ее желанным призом.

Когда наконец поползли слухи, что они с Чезаре охладели друг к другу, Санча не могла сдержать слез ярости, потом успокоилась, но вскоре завелась снова. Если раньше двор пребывал в приятном волнении, теперь повсюду царило ощущение смутной тревоги. Даже Александру, который снисходительно относился к подобным ситуациям, стало неуютно в их компании, и он проводил вечера за работой либо ужинал с послами. Его отсутствие, в свою очередь, отразилось на настроении остальных. Что когда-то забавляло, теперь превратилось в проблему.

* * *

– Она может быть весьма утомительна в проявлении чувств. Лучше бы она стала хорошей женой для Джоффре, – сказал Александр Джулии однажды ночью в постели. – Нашей репутации не на пользу его столь очевидная роль рогоносца.

Казалось, сам он не заметил иронии в своем замечании. Их собственные отношения стали прохладнее после ее самовольного бегства, и теперь он чаще проводил ночи один, чем в ее кровати.

– Твой отец находит ее утомительной, – сказала Джулия Лукреции на следующий день. Мысли о том, что сама начинает впадать в немилость, она не стала высказывать. В двадцать три Джулия была все так же красива, имела дочь, брат ее занимал должность кардинала, а ее приемная постоянно кишела людьми, жаждущими попасть на аудиенцию к папе, так что едва ли эту женщину можно было списать со счетов. Возможно, как до нее Ваноцца, она наслаждалась относительно беззаботным существованием. – Поговори с ней. Ты знаешь ее лучше любого из нас.

– Разве? И что я ей скажу?

– Скажи, что она должна заняться своим браком и не поднимать шум из-за вещей, которые изменить невозможно.

Лукреция пожала плечами:

– Думаю, она разочаровалась в своем муже.

Джулия улыбнулась:

– Смотрю, в разлуке ты приобрела присущее членам вашей семьи остроумие.

– Вообще-то я говорю серьезно.

– В таком случае передай ей, что когда ее заносит, следует проявлять больше благоразумия.

* * *

Санча была не в настроении выслушивать чужие советы.

– Я прекрасная жена для Джоффре и нежно люблю его. А что до кардинала Валенсии, он меня нисколько не интересует. Я принцесса королевских кровей и привыкла видеть вокруг себя придворных, а не мужчин с манерами уличного кота.

Такое описание вполне подходило и для нее.

– Прими его таким, какой он есть, Санча. Он не хотел поступить с тобой жестоко.

– Напротив, думаю, он наслаждался ситуацией. Но мне все равно. Для меня это просто интрижка, не более того. В любом случае, я и сама от нее устала.

Повисла тишина. Лукреция чувствовала себя неловко и уже собиралась уходить, как вдруг Санча горько всхлипнула. Она бешено замахала ладонью перед лицом, будто пытаясь избавиться от этого проявления слабости.

– Я плачу не из-за твоего брата, – со злостью проговорила она. – Нет. Он не стоит моих слез. Просто… Я получила плохие новости из Неаполя.

– Что? Какие?

Санча всхлипнула.

– Альфонсо пострадал во время верховой прогулки.

– Твой брат! Что случилось?

– Ах… лошадь споткнулась, и он упал. Подвернул ногу. С ним все будет в порядке. Просто я беспокоюсь о нем.

Лукреция, которой тоже порой приходилось говорить одно, а думать другое, подошла и обняла ее.

– Ах, Санча, вполне понятно, почему ты расстроена. Думаю, ты скучаешь по дому. – Губы молодой красавицы сжались и задрожали, как у ребенка. – Может, твой брат приедет в Рим погостить у нас. Уверена, когда выдастся удобный случай, папа будет только рад пригласить его.

– Да! – Санча кивнула. – Да. И ты познакомишься с мужчиной, чье сердце не менее прекрасно, чем его ноги. Настоящий дамский угодник. – Она почти пришла в себя. – А правда, что герцог Гандийский собирается вернуться домой из Испании?

 

Глава 23

Папа и раньше звал его домой. Когда в Рим вошли французы, он написал своему любимому сыну письмо, буквально моля о возвращении, как будто одно его присутствие могло каким-то образом убедить врага повернуть назад. Но герцог Гандийский больше не являлся по первому требованию отца. Теперь он обзавелся женой королевских кровей, местом при дворе и землями в Испании, которые финансировали его расходы, стал испанским грандом и вращался в одних кругах с монархами, Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским. Это была несвобода, но приятная несвобода. Испания нуждалась в дружественном заложнике от Борджиа, чтобы обеспечить благосклонность папы к Неаполю, и поэтому находила тысячу причин, чтобы не отпускать его домой.

Но после капитуляции Неаполя их величества уже не возражали против отъезда Хуана. Приглашение было весьма заманчивым: его ждали дома для того, чтобы назначить командующим армии Святой лиги. Наконец-то Александр был готов свести кое-какие счеты. Семьи Сфорца и Колонна интересовали его меньше – у них хватило ума покориться победителю, так что они обождут. А вот семья Орсини вместе с ее главой – Вирджинио, упрятанным в неаполитанскую тюрьму, по-прежнему получала деньги от французов, и в ее распоряжении были все стратегически важные замки вокруг Рима. Основной задачей новой армии стало эти замки отвоевать.

Первым выстрелом в их сторону стала папская булла: вся семья предавалась анафеме в качестве наказания за неповиновение и предательство святого престола. Погубив их надежды на достойную жизнь после смерти, Александр теперь намерен был отравить их жизнь земную. Для этого ему требовалось воспользоваться услугами генерал-капитана церкви, человека непогрешимого и верного, который, конфисковав земли семьи Орсини, сможет затем присоединить их к владениям семьи Борджиа. Идеально подходил на эту роль лишь один человек, но он ни при каких обстоятельствах не мог получить ее. Впрочем, он, по крайней мере, мог свободно высказываться по этому поводу.

– Отец, у него нет опыта. Он ничего не смыслит в дипломатии и военной стратегии. Не разбирается в искусстве ведения войны. Ты читал его письма. Хуан едва может отличить один конец пушки от другого, а командовал он в своей жизни только слугами, когда они передвигали мебель, да еще, может, орал на портных, если ему казалось, что те пришили мало драгоценных камней к его рукавам.

– Он не профессиональный солдат, не спорю. Именно поэтому мы обратились к герцогу Урбино с просьбой присоединиться к командованию. Его имя имеет вес, и наши союзники поддержат его.

Чезаре пожал плечами.

– В таком случае ты поручишь одноглазому вести слепого. Урбино – кондотьер во втором поколении. Он лишь пользуется репутацией, заработанной отцом. Сам он не участвовал ни в одном, даже самом коротком бою. А в военном походе был лишь раз.

– Что ты хочешь этим сказать, Чезаре? Что сам ты справился бы лучше всех?

– Нет. Но я всего себя посвятил этой войне. Я сидел с тобой над картами Италии, разрабатывал стратегию и планы перемещения людей и оружия. Я вел переговоры о капитуляции и стравливал врагов друг с другом. Из меня командующий получился бы лучше, чем из Хуана.

– Даже если и так, ты кардинал Римской церкви. Ты не можешь быть ее генерал-капитаном. Настроенные против нас люди бдительны – стоит оступиться, и мы лишимся папского престола.

– Мы не делаем ничего такого, что не делал бы до нас делла Ровере. Папа Сикст послал священника убить братьев Медичи во время праздничной мессы!

– Да, так и было! – Александр не знал, радоваться ему столь затянувшемуся спору или сердиться. – Но он ведь не сам это сделал. Ты мой сын и кардинал, и тебя не должны видеть на поле боя убивающим людей!

– Нет. Но я мог бы сидеть в лагере и следить за тем, чтобы дистанция между пушками и стенами, на которые они нацелены, была вычислена верно.

– Достаточно сарказма, Чезаре. Ты просто не слышишь, о чем я тебе говорю.

Чезаре склонил голову.

– Прости. При всем уважении, отец, ты тоже не слышишь меня. Я многое знаю о войне. Я расспрашивал артиллеристов, которые брали южные крепости. Я вдоль и поперек изучил замки Орсини и понимаю, что нужно сделать для того, чтобы эта военная кампания завершилась успехом. Те, что поменьше, на востоке и северо-западе от озера Браччано, сами перейдут к нам в руки. Они не очень преданы семье Орсини, и запах пороха напугает их. Их защита совершенно устарела. – Чезаре немного помолчал, желая убедиться, что отец слушает его. – А вот с теми двумя, что построены прямо на озере, будет куда сложнее: они могут с помощью лодок помогать друг другу войсками и припасами. Крепость Браччано представляет наибольшую опасность. Ее укрепили, и она находится в руках сестры Вирджинио. Она боец не хуже своего брата и воспримет наше нападение как шанс рассчитаться с нами за его поражение.

– Что ж, твоя разведка работает не хуже моей! Удивительно, как нам удается найти время для молитвы, – сухо сказал Александр, хотя, несомненно, был порядком впечатлен. – Ты прав, сын. Ты хорошо все изучил. И Хуан получит ту же информацию до того, как отправится в поход. А что до Вирджинио Орсино, эту проблему мы уладим другим способом.

– Каким?

Папа нетерпеливо отмахнулся.

– Скоро узнаешь. – После поражения французов папе во время бесед с Чезаре порой казалось, что не он повелевает сыном, а совсем наоборот. – Ты мое доверенное лицо почти во всех делах, Чезаре. Но кое о чем лучше не говорить. Сейчас я просто сообщаю тебе, что можно, а что нельзя сделать.

Повисла тишина. Чезаре сидел неподвижно, взгляд его уперся в стоящий перед ним стол.

– В таком случае, освободи меня от церковных обязанностей, – произнес он наконец.

– Нет. Об этом не может быть и речи. И мы не будем снова возвращаться к этой теме.

Чезаре поднял на него глаза.

– Поверь, отец, ты пожалеешь о своем решении.

– А ты пожалеешь, если осмелишься еще хоть раз угрожать мне. – Александр в гневе поднял кулак, собираясь ударить им по столу, затем передумал, разжал пальцы и тяжело опустил ладонь на деревянную поверхность. – Боже всемогущий, Чезаре! Пока еще я глава семьи, и ты должен меня слушаться. Ни одна достойная итальянская династия не достигала успеха, не взяв под контроль какую-нибудь страну или не переманив на свою сторону папу. – Он глубоко вздохнул в попытке умерить гнев. – Ты только посмотри, сколь многого мы достигли с тех пор, как я взошел на папский престол. Посмотри, какими богатствами ты владеешь, какими бенефициями и титулами. Посмотри, какие земли и блага мы получили в результате брачных союзов. Мы связаны с испанским троном, у нас в кармане пол-Неаполя. Когда мы отделаемся от Пезаро и найдем Лукреции нового мужа, то станем так сильны, что с нами не справятся даже Орсини. И попомни мои слова, в какой-то момент Франции потребуется что-то, что сможет дать ей только папа, и тогда она тоже преклонит перед нами колени. Я знаю, ты сделал бы другой выбор. Но в двадцать один год ты уже там, где тебя никто не посмеет тронуть.

– Меня не трогают лишь благодаря тебе. Если ты умрешь…

– Ха! Я что, похож на умирающего? – вскричал Александр. Как же он ненавидел, когда ему напоминали о том, что он смертен! – Я еще увижу, как ты манипулируешь голосами кардиналов на выборах!

– Ах, отец, они нас ненавидят. Даже те, кто голосует за нас, шепчутся по углам. Делла Ровере первым сплясал бы на моей могиле.

– Если мы продержимся достаточно долго, делла Ровере первым в ней и окажется. Я знаю твой потенциал, Чезаре. Но будет по-моему. Хуан станет генералом нашей церкви, а Урбино, если согласится, составит ему компанию.

– А если они потерпят поражение?

– Не потерпят. Обещаю, Орсини будут посрамлены. А теперь займемся другими делами. Да? Отлично. Тот молодой гонец, которого ты стащил у меня несколько лет назад, как его зовут?

– Педро Кальдерон.

– Кальдерон. Хорошо. У меня есть для него работа.

* * *

– Ган-ди-я! Ган-ди-я!

Немного подачек от семьи Борджиа – и в грязном портовом городке Чивитавеккья собралась целая толпа, чтобы поприветствовать сына папы, вновь ступившего на землю Италии. Именно здесь он поднялся на борт корабля три года назад: зеленый юнец, отправившийся распространять по земле род Борджиа, а заодно создать себе солидную репутацию. С распространением проблем не возникло: один наследник уже был готов, другой на подходе, а вот с репутацией вышла заминка. Но в радостном экстазе от возвращения Хуана домой все истории о его тщеславии и плохом поведении были забыты. За те дни, что корабли плыли из Валенсии к побережью Италии, Александр просто извелся в ожидании, а двор вторил ему.

Фраза «когда герцог Гандийский приедет домой» все чаще использовалась для описания радужного будущего.

Чезаре, которому успешно удавалось скрывать свое разочарование, был сама вежливость. Будто желая загладить свою вину, он взял под крыло молодого Джоффре. Он возил его с собой на охоту, учил верховой езде и брал на корриду. Между тем с Санчей при посторонних он вел себя подчеркнуто учтиво. Она смеялась, щеголяла нарядами и так старательно веселилась, что любому, кто способен хоть на крупицу сопереживания, было понятно – на душе у нее скребли кошки.

Хуан добрался до Рима десятого августа, и Чезаре с кардиналами и придворными встречали его у Северных ворот. Накануне дипломаты наперебой делали ставки, пытаясь угадать, сколько будут весить надетые на него драгоценности. Выиграл новый посол Мантуи, чья любовница, Изабелла д’Эсте, требовала от него приправлять политические новости новостями о моде: он принял в расчет и коня, на котором было столько серебряных колокольчиков, что герцог при каждом шаге звенел, как толпа прокаженных.

Той ночью под сводами расписанного изображениями быков потолка Хуан всласть насладился женским обществом. За три года он превратился из неуклюжего мальчишки в сильного молодого мужчину, его кожа потемнела под испанским солнцем, а в запасе теперь имелись сотни причудливых историй. Он смутил своего младшего брата, подхватив его на руки и покрутив при всем честном народе, словно ребенка, а Джоффре, который теперь был в состоянии набросить свой плащ на быка, яростно вопил, требуя его отпустить. Хуан поставил его прямо к ногам жены и отвесил той низкий поклон. Все зааплодировали. Она засияла и протянула ему руку, которую тот довольно долго лобызал. Что потеряла Испания, досталось герцогине Сквиллаче. Она бросила взгляд через плечо Хуана на Чезаре, тот секунду смотрел на нее с совершенным безразличием, а потом неожиданно подмигнул.

Вот оно – чудо воссоединения семьи. Щеки папы, расплывшись в улыбке, частично закрыли ему глаза, и он не заметил разыгранного спектакля.

* * *

– Я тоже Борджиа. Почему меня там не будет?

– Потому что нам предстоит решать церковные вопросы, вот почему.

– Тогда зачем там Хуан?

– Затем, что он пожил в Испании и знает характер короля… Э, нет. Я ведь говорил тебе перенести вес на каблуки. Тогда ты сможешь повернуться до того, как набросишь плащ на руку. Иначе бык насадит себе на рога твои яйца.

– Я нормально поворачиваюсь! – возмутился он. – И какая связь между характером короля и церковными вопросами?

– Братишка, я же говорю, ты не можешь туда поехать.

Джоффре крутился, размахивая у него перед носом плащом, один раз, второй, затем замер, откинул голову назад и выпятил вперед грудь, в точности так же, как делали все прочие. По другую сторону пыльного двора стоял на привязи молодой бык с рогами размером с небольшой кулак, и не выражал абсолютно никакого интереса к разыгрываемому перед ним спектаклю.

– Это нечестно. Я больше никакой не братишка, – сказал он, для пущей убедительности не меняя позу. – Я герцог Сквиллаче с годовым доходом в сорок тысяч дукатов и должностью в неаполитанской армии. Знаешь, если сводный брат Санчи умрет, я могу стать королем Неаполя.

Чезаре засмеялся.

– Вряд ли, пока живы ее дядя Федериго и брат Альфонсо.

– Что ж, они тоже могут умереть! – вскричал Джоффре и громко выругался. Он приобрел эту привычку с тех пор, как вернулся ко двору, чтобы казаться старше. – Ладно тебе, Чезаре, все знают, что дело идет к войне. Если мы собираемся разбить Орсини, я вам пригожусь. Раз уж я могу участвовать в бое быков, то справлюсь и с этими тараканами. – Он с важным видом подпрыгнул к быку и помахал перед ним плащом. Животное тихонько замычало в знак протеста против столь нечестной провокации. Несмотря на всю горечь положения обманутого мужа, Джоффре изо всех сил стремился обо всем забыть: лучше уж состязаться со старшим братом, который может с легкостью справиться с разъяренным быком или перепрыгнуть на ходу с одной лошади на другую, даже не испачкав камзол, чем обижаться на него.

– Что еще ты знаешь о наших планах? – небрежно спросил его Чезаре.

– Я знаю, что Хуан поведет войска вместе с герцогом Урбино в качестве командующего объединенными силами, а папским послом с ними пойдет кардинал из Милана. Я прав, да? И в этом случае я не понимаю…

– Кто рассказал тебе об Урбино и кардинале? Кто? – Голос Чезаре стал резким. Герцог Гандийский не пробыл тут и шести недель, а двор был уже полон слухов, в основном весьма недалеких от правды, так что в их источнике не оставалось сомнений.

Джоффре помотал головой, проявив неожиданное упрямство.

– Кто, Джоффре? Мне нужно знать.

Его рот сердито искривился.

– Санча, – буркнул он.

– Санча?

– Да… Он ей обо всем рассказывает.

Постельные откровения. Тут и раскрываются все секреты. Неудивительно, что Джоффре так разгневан тем, что снова не у дел. Санча и Хуан. Этого следовало ожидать. Санча позаботилась о том, чтобы Чезаре узнал об этой связи, – она мстила ему, и они оба это понимали. Он подумывал о том, чтобы снова затащить ее в свою постель, представлял, с каким удовольствием утрет нос Хуану. Задачка была совсем несложной. Что Неаполь, что Рим – города распутных девок. Но в последнее время он все больше привязывался к младшему брату и не хотел причинять ему столько страданий.

– Вообще-то я все знал и до того, как она сказала, – с вызовом добавил Джоффре. С тех пор как он научился дразнить стоящих на привязи животных, у него прибавилось уверенности в себе. – Да все об этом знают!

– В таком случае всем, включая тебя, хорошо бы попридержать язык. А то кое-кто может его и отрезать. – Чезаре уверенным движением руки выхватил у него плащ и играючи повалил брата на землю, в шутку пытаясь исполнить угрозу. Мальчишка отчаянно кричал.

– Слезь! Слезь с меня! – Джоффре в попытках вырваться дергался как сумасшедший, и вскоре оба уже смеялись и весело повизгивали. Два брата дрались в пыли. Нечасто можно было увидеть их такими беспечными. – Ну, ладно, ладно. Я сказал тебе только потому, что ты и сам должен был об этом знать. Ха! Если не хочешь мне доверять, то по меньшей мере заплати как информатору. Ты говорил, что у меня быстрая рука и зоркий глаз.

– Так и есть, братишка.

Чезаре ослабил хватку и помог ему подняться.

– Но помни: всегда знай, когда отойти, прежде чем вонзить кинжал в шею быка.

 

Глава 24

В старом соборе Святого Петра, где каждый звук отдавался в сводах эхом, Хуан Борджиа, только что назначенный гонфалоньером, генерал-капитаном церкви, преклонил колени рядом с герцогом Урбино, чтобы принять папские символы власти и военные знамена. После мессы они отправились в путь в сопровождении толпы, привлеченной бесплатной едой и вином. Унизительное поражение оставило глубокие раны на римской гордости, и даже сейчас кое-кто полагал, что война между влиятельными семьями принесет лишь массовое кровопролитие, а не славу. Другие же с энтузиазмом воспринимали этот поход как возможность свести старые счеты. Когда войска маршировали по Площади Испании, группа сторонников Орсини разразилась гневными выкриками, и через несколько минут в толпе завязалась драка. Сверкнули мечи, барабанный бой заглушили крики ярости и предсмертной агонии: сладкая музыка для солдат, отправляющихся в бой.

Погода для поздней осени стояла не по сезону теплая, и какое-то время ярко светило солнце. Крепости, разбросанные, как гроздья винограда, вокруг озера Браччано на юг и северо-запад, пали быстро, как и предсказывал Чезаре. К Рождеству Александр праздновал не только рождение младенца Иисуса, но и обладание новыми девятью замками. Ватикан ликовал. Осталось взять лишь Тревиньяно и Браччано, чьи недавно укрепленные башни, переходные мостики и зубчатые стены отражались в зеркальной поверхности озера.

Александр позвал гонца Чезаре в свои личные кабинеты. Хороший выбор. Война разочаровала Педро Кальдерона, ведь все время он просидел в Риме в качестве одного из телохранителей Чезаре. Пока город был захвачен, он лишь однажды сгонял в Сполето и несколько раз участвовал в уличных стычках с французскими солдатами. Но самым большим разочарованием была атака на швейцарских гвардейцев – итальянцы обладали столь явным преимуществом, что он стал свидетелем кровавой бойни, а не славного сражения. Больше всего на свете он жаждал получить какое-нибудь задание.

– Кардинал Валенсии сказал, что ты спас его от смерти и что верхом обгонишь любого оленя.

Подобная лесть немного смутила его.

– Я делаю все, что в моих силах, ваше святейшество.

– Сколько займет у тебя добраться до Неаполя?

– Если погода будет благоприятствовать и я смогу менять коней, то полтора дня.

– Полтора? А когда сможешь отбыть?

– Как только оседлают коня.

– Хорошо. Мне нужно передать послание одному человеку в Неаполе.

– Считайте, что уже передали, ваше святейшество.

– Ты его еще не слышал.

Он склонил голову.

– Тебе назовут его имя и место, где можно его найти. Встретившись с ним, ты позовешь его другим именем. Если он кивнет, ничего больше не говори, просто передай из рук в руки письмо. Пусть прочтет. Затем он скажет тебе, когда и где вам необходимо встретиться снова. При встрече он скажет тебе: «Теперь мясо хорошо приправлено». Ты вскочишь на коня и вернешься в Рим, нигде не останавливаясь. Добравшись сюда, ты тотчас же сообщишь обо всем мне. Понятно?

– Абсолютно.

– Если по дороге или в Неаполе что-то помешает тебе доставить письмо, оно должно быть уничтожено.

– Ничто не помешает мне, ваше святейшество.

Из стоявшей на столе шкатулки Александр достал сложенный и скрепленный папской печатью пергамент и передал Педро. Тот распахнул камзол, затем рубашку, сунул письмо за пазуху и привел одежду в порядок. Все это он сделал тихо, четко и аккуратно. Закончив, он пал на колени.

– И еще кое-что. Ты никогда не приходил сюда, не ездил в Неаполь и не встречался с человеком, с которым должен встретиться.

Кальдерон почувствовал, что рот его, помимо воли, расплывается в улыбке.

– Клянусь жизнью, ваше святейшество.

Его распирало радостное возбуждение. Он начал пятиться к двери.

– Ах, только не этим путем! Дворец полон чужих глаз. Там позади другая дверь. Коридор ведет в небольшую комнату, откуда есть выход во внутренний двор. По нему ты пройдешь к соседнему дворцу и выйдешь на улицу.

Радость Педро была так велика, что, продвигаясь в темноте, он ощущал покалывание во всем теле. Открыв дальнюю дверь в комнату, он увидел, что в нее как раз входит какая-то женщина. Он тотчас узнал ее, хозяйку своих грез, откинул плащ и низко поклонился.

– Госпожа.

– Ах, боже мой! Ты напугал меня! Постой… Педро Кальдерон, верно?

– Да, госпожа.

– Что ты здесь делаешь? Ты идешь из кабинета отца… то есть его святейшества?

Он внимательно посмотрел на нее.

– Нет. Не от него.

– Нет. Но ты прошел по коридору? Где ты был?

– Я… я доставлял письмо от кардинала Валенсии, но никого не видел.

– Так, значит, мой отец сейчас не у себя?

– Не имею ни малейшего представления, госпожа. – Он очевидно ощущал неловкость.

– А, понимаю, – она невольно улыбнулась. – Боже, да вы получили повышение по службе, сеньор Кальдерон. Так значит, я вас тут не видела, да?

Он чуть качнул головой, и они немного постояли в неловком молчанье. Все это было так неожиданно, так волнующе – и для него, и для нее, – что они никак не могли стряхнуть с себя наваждение и пойти каждый своей дорогой.

– Как вам понравилось герцогство Пезаро, госпожа?

– Пезаро? Ах, там очень мило. До поры до времени. Ты оказался прав, они были рады моему приезду. Но я скучала по Риму.

Он кивнул, не в силах оторвать от нее глаз.

– Не хочешь ли ты рассказать мне, как Рим скучал по мне?

– Ох… да, конечно. Город обеднел без вас. Я… – Педро одернул себя, поняв, как глупо звучат его слова. Она молча ждала: губы слегка приоткрыты, в ярких глазах блестят озорные огоньки. Его неуклюжесть и бестактность каким-то образом придавали ей уверенности, граничащей с беззаботностью. – Я не придворный, миледи. Не умею красиво говорить. – Он кожей ощущал письмо под одеждой. Только бы не испачкать его своим потом. – Но, полагаю, любой город, где вас нет, это место, дремлющее в ожидании вашего возвращения.

– Вообще-то, сеньор Кальдерон, слова ваши звучат довольно красиво. Придворные щедры на лесть, в которую сами не верят. Не стоит подражать им. Спасибо за то, что оберегал моего брата в смутное военное время.

– Его высокопреосвященство в состоянии и сам позаботиться о себе, госпожа. От меня требовалось совсем немногое.

– Неправда. Я слышала, ты скакал впереди него в Сполето после того, как ему удалось бежать.

– Откуда вы об этом узнали?

– Ах, я заставила его обо всем рассказать. Жизнь в Пезаро была такой унылой и в то же время тревожной. Как же здорово участвовать в подобном приключении!

– Если бы мне довелось оказать подобную помощь вам…

– Надеюсь, мне никогда не придется спасаться бегством. Тем не менее спасибо. Ты настоящий солдат. Я… я должна идти. Отец хотел видеть меня.

– Разумеется. Позвольте проводить вас по коридору? Там темно.

– Спасибо, но эта тьма давно знакома мне. И в любом случае мы друг друга не видели, помнишь?

* * *

Когда отец целовал ее в знак приветствия, Лукреция все еще была под радостным впечатлением от недавней встречи.

– Ах, мое дорогое дитя! Я не ожидал увидеть тебя так скоро. Садись, садись… Вот… Я получил в подарок от нового кардинала Севильи засахаренные фрукты. Ты должна помочь мне разделаться с ними. Некоторые считают, что мужчина может позволить себе набрать вес, когда достигает почтенного возраста. – Александр нежно погладил свой живот. – Но я полагаю, скоро из меня можно будет выкроить целых двух пап, – улыбнулся он. Дела у него шли отлично, за исключением пары нерешенных вопросов, которыми он сейчас и занимался. – Моя дорогая! Последние месяцы я был так занят чудесной военной кампанией твоего брата, что совсем забросил тебя. Я слышал, при дворе жизнь бьет ключом. Ты хорошо проводишь время?

Она пожала плечами. Наблюдать за тем, как невестка прыгает из постели одного твоего брата в постель другого, – не слишком удачное развлечение для молодой женщины, покинутой мужем.

– Разумеется, когда герцог в отъезде, у тебя меньше возможности выходить в свет. Давно ли ты не получала от него вестей?

– М-м… давно. Он занят своими делами.

– Какие дела могут быть важнее жены? Мы дважды вызывали его в Рим, приглашая присоединиться к войне с Орсини, но тщетно. Должен сказать, его поведение наводит меня на мысли, что с вашим браком что-то не так.

– Но… я хорошая жена, отец, – горячо сказала она.

– Ах, великодушное дитя. Я и не думал осуждать тебя. Мы поняли, на свою беду, что эти Сфорца – довольно скользкие, ненадежные люди. Нет, нет, если кого-то и нужно винить, то только меня. Ты была так молода. Помнишь, когда Сфорца сделал тебе предложение, ты уже была обручена?

– С графом Гаспаром д’Аверса, – тут же сказала Лукреция. На протяжении последних лет она то и дело задавалась вопросом, не была бы она счастливей, если бы носила это имя, а не то, которое ей в итоге досталось.

– Да. Отличный парень. Он утверждал, что помолвка никогда не была официально расторгнута. И это правда, все так быстро тогда произошло.

– И что же это означает?

– А то, что если церковные юристы дадут на то согласие, твой брак со Сфорцей можно объявить недействительным.

– Недействительным? – Эти слова подействовали на нее, как пощечина. Неужели все так просто? Почему она не поинтересовалась раньше? – Ты имеешь в виду, что я больше не буду замужней женщиной?

– Нет. Это сильно расстроит тебя?

– Я… м-м… если такова твоя воля, я согласна. – Сердце ее билось так сильно, что она едва слышала свой голос.

– Превосходно. Чезаре сказал, что ты не будешь против. Союз со Сфорцей не принес нам ничего, кроме проблем. В следующий раз мы найдем кого-нибудь получше.

– Мой муж уже знает? – Она смотрела, как отец встает. Было очевидно, что ему не терпится уйти.

– Их семья – сборище предателей и глупцов, так что не удивлюсь, если до его дяди уже дошли какие-то слухи. Нам еще предстоит официально представить это дело юристам.

– А если они не согласятся?

Он пожал плечами.

– Они впадут в мою большую немилость. Не переживай. Все решено. Если не получится так, попробуем по-другому.

– А как по-другому?

Пару секунд Александр внимательно смотрел на дочь, будто решая, стоит ли продолжать разговор.

– Что ж, еще есть проблемы с продолжением рода. Вы женаты уже три года, а детей нет.

– Я… я не бесплодна, отец, – вырвалось у нее.

– Конечно, нет, не сомневаюсь. Мы, Борджиа, могли бы населить весь Рим, если бы у нас было на то время, – засмеялся он. – Нет, совершенно очевидно, что проблема в твоем муже.

– Джованни?

– Да. Скажи, когда вы вместе, он часто приходит в твою постель?

Она залилась краской, лишь помотав головой.

– А прежде? Возможно, и тогда этого не случалось?

– Когда? Я не очень понимаю…

– Дитя, я спрашиваю, должным ли образом был подтвержден ваш брак?

– Ах! Я… да… да, думаю, должным.

– Ты думаешь? Но уверена ли ты? Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

– Да… – Лукреция не знала, куда деться от смущения. – Да, я уверена, что все было как надо.

– Сомневаюсь! Смотри, как часто он уезжает. Не так ведет себя мужчина, страстно желающий своей жены. Никто не присутствовал в вашей спальне при консумации. – Александр немного помолчал. – Никто, кроме тебя и него, не знает, что произошло между вами в ту ночь. Так что, моя дорогая, если у тебя есть какие-то сомнения….

– Их нет.

– Дай мне закончить. Если есть какие-то сомнения… если, к примеру, твоему мужу сложно выполнять кое-какие вещи… с некоторыми так бывает… тогда по прошествии трех лет брака это будет достаточным основанием для его аннулирования. Ты удивишься, как много мужчин страдает от… недуга.

– Правда?

– Да, и поэтому такие сложные браки распадаются. – Александр был так горд собой, что не мог скрыть улыбки. – Ах, ты очаровательно невинна, моя дорогая. Твой следующий муж получит настоящее сокровище! Значит, этот щенок Сфорца – импотент. Ха! Я всегда подозревал, – сказал он. Его улыбка стала еще шире.

– Но, отец. Я не говорила… Я хочу сказать, мы делали это. У нас были супружеские отношения. Я… я больше не девственница.

– Что ж, может, он на что-то и способен, но никто не усомнится в твоих словах, если ты их выскажешь. Твое чистое сердце и отец – папа римский – сделают свое дело. Иначе и быть не может. А пока мы подождем и послушаем, что скажут нам юристы. В любом случае его дни сочтены. Не грусти. Совсем скоро ты снова облачишься в прекрасный свадебный наряд.

– И за кого я выйду? – в ужасе спросила она.

– Ах, выбор велик. – Александр наклонился вперед и погладил ее по щеке. – Не волнуйся. Кем бы он ни был, ты будешь счастлива. Это великий год для нашей семьи. Наши враги будут повержены. Нас ждет полный триумф.

Она ушла, а с его лица еще долго не сходила широкая улыбка.

* * *

Враг терпел поражение. В середине января средневековые зубчатые стены Тревиньяно пали под напором папской артиллерии. Осталась только крепость Браччано. Когда герцоги Урбино и Гандии устанавливали орудия, чтобы начать бомбардировку, из Неаполя пришли новости: в недрах Кастель-Нуово тюремщик открыл дверь в камеру Вирджинио Орсини и обнаружил, что тот лежит, свернувшись калачиком, в собственной блевотине. Тюремная еда не отличалась отменным качеством, хотя у многих бедолаг получалось выжить и даже привыкнуть к ней. Но вот человека, который каждый день приносил и раздавал эти помои, найти нигде не могли. Что ж, мир политики предательством не удивишь. Напротив, смерть главы семьи от яда в тот момент, когда враг начинает прямую атаку на его территории, была так понятна и предсказуема, что никто не потрудился выразить даже толику возмущения.

Кроме тех, кто любил его больше всего на свете. Именно Кальдерон удостоился чести доставлять новости с линии фронта. Когда весть достигла сестры Орсини, сидящей в осаде в своем замке, она вышла на зубчатую стену над озером и то плакала, то смеялась на ветру. Уже много месяцев ее преследовали видения мужчины, медленно умирающего в сырой яме, куда не заглядывает и луч солнца. Уж лучше месть, чем пустые волнения, и теперь она станет спать спокойней, пусть и под звуки пушечных выстрелов.

В Умбрии Карло – незаконнорожденный сын Вирджинио Орсини – пытался собрать армию, чтобы прорвать осаду. Им двигали ярость и скорбь. На деньги французов он купил двух лучших итальянских командиров: одного из скандальных братьев Бальони из Перуджи и Вителоццо Вителли, который имел некоторое представление об артиллерии. Это едва ли была большая армия, но с ее прибытием на западную часть озера папские войска оказались отброшены от Браччано к склонам Чиминских гор. Настало время герцогу Гандийскому проявить свои военные таланты.

* * *

Будучи гонцом, Кальдерон не воевал, а лишь доставлял послания, но вид кровавой бойни и раненых производил на него такое впечатление, что когда он вскакивал на коня, чтобы везти новости в Рим, его трясло. Плохие новости Чезаре всегда приказывал сначала сообщать ему.

На этот раз он с мрачным видом выслушал Педро.

– Что я должен передать его святейшеству?

– Ровно то же, что сказал мне.

Александр молился в своей спальне. За те недели, что его сын был в отъезде, он привык безукоризненно и регулярно соблюдать этот ритуал.

– Отец?

Папа обернулся, увидел в дверном проеме Чезаре и Кальдерона и сразу ощутил, как по телу пробежал холодок.

– Что? Что случилось?

Кальдерон посмотрел на Чезаре. Тот кивнул. Гонец опустился на колени.

– Святой отец, у меня плохие новости. Мы проиграли сражение.

– Проиграли? Как это возможно? А что с Хуаном… генерал-капитаном церкви?

– Он… он ранен. Неопасно. Доктора говорят, что он выживет. Я сам убедился в этом перед тем, как отправиться в путь. Сейчас он направляется в Рим, но послал меня вперед, чтобы я известил вас о том, что он покинул поле битвы.

– А что с герцогом Урбино?

– Урбино взят в плен в самом начале сражения, ваше святейшество. Сын Орсини хочет теперь за него выкуп.

– Ах, святые угодники! Как же так? Они были в нашей власти. И сколько? Сколько человек мы потеряли?

– Пять, может, шесть сотен убитых и втрое больше раненых.

– А у врага?

Педро покачал головой.

– Их потери составили четыре к одному.

* * *

Зимой сумерки накрывают город рано. Папа сидел в темноте. Недавно его стали беспокоить ноги. Возможно, он просто не привык так много времени проводить на коленях в молитве. Голень справа охватила тупая боль, а щиколотка так распухла, что нога стала похожа на ствол дерева. Слуга каждую ночь терпеливо делал ему массаж, но сегодня его прикосновения приносили скорее боль, чем облегчение, и Александр отослал его. Шестьдесят шесть лет. А чего он ожидал? Мир полон мучающихся от болей стариков. По крайней мере, соображал он куда быстрее, чем добрая половина его ровесников, но в то же время прекрасно понимал, что перед лицом смерти все равны.

Он не жалел о том, что распорядился отравить Орсини. Чтобы поставить семью на колени, нужно стрелять и в голову, и в конечности. Он был предателем и заслужил смерть. Если бы они поменялись местами, Вирджинио поступил бы с ним не лучше. Интересы папства и его семьи уже так долго шли рука об руку, что он привык подменять одни другими: Бог нуждается в сильной церкви и сильном папе, а сильный папа нуждается в прочном фундаменте власти. Он делал то, что лучше для всех, и он доказал это, защитив свой народ от захватчиков-французов. Но масштабы нынешнего поражения и прямая угроза жизни сына заставили его сомневаться. Пусть он редко думал о прошлом – все его время отнимали проблемы текущие – он не мог не вспомнить о папе Сиксте, хитром, но при этом набожном, и его кровавой атаке на Медичи, которая закончилась позором, когда заговорщиков вывесили из окон городской ратуши во Флоренции. Когда его настигли вести о неудаче, а затем и побеге его собственного племянника, делла Ровере, думал ли он, что это воля Божья или же просто судьба?

Александр отменил свой визит к Джулии и заказал всенощное бдение в Сикстинской капелле вместе с верными ему кардиналами. Предстояла длинная ночь. Покалывания в правой ноге заставляли его лишь сильнее сосредоточиться на молитвах. Чезаре стоял позади и наблюдал. Он не проронил ни слова.

* * *

На следующий день вернулся герцог Гандийский. Его несли на носилках, от боли он тяжело дышал.

– У них были люди с пиками, как у швейцарских гвардейцев. Когда они кинулись на конницу, меня сбросил с лошади какой-то гигант. Я думал, пришел мой конец.

Александр обнял сына и прижал его голову к своей груди:

– Ты не умер, – сказал он. – И это самое главное.

В личных апартаментах папы вокруг Хуана, разматывая бинты, толпились с полдюжины докторов. На груди обнаружился багрового цвета разрез. Доктора вывели Александра из комнаты и вернулись к больному. Когда они вновь появились, то не знали, что и сказать: герцогу Гандийскому не только не угрожала никакая опасность, но и прогнозы были благоприятные, при должном уходе он сможет уже через несколько дней встать и даже пуститься в пляс, ведь под запекшейся кровью оказалась лишь поверхностная рана.

– Я говорил тебе, не надо выдвигать против пик кавалерию, – тихо сказал Чезаре, когда вечером того же дня отец и сыновья сидели и вместе оценивали потери. Унизительное положение брата доставляло ему тихое удовольствие. – Копьями они заставляют лошадей отступить. Я видел это собственными глазами.

– Мы не думали, что они дадут такой отпор, – привстал на своем ложе Хуан. – Но они обошли нас с фланга.

– А ты не подумал перегруппироваться?

– Хватит! – Александр терял терпение. – Что сделано, то сделано. Вопрос в том, что же делать дальше?

Он посмотрел на Чезаре.

– Без Браччано это не победа, отец.

– Но и не поражение. В наших руках десять других замков. И мы можем вести переговоры. Они предпочтут расплатиться деньгами, а не кровью.

– А герцог Урбино?

– Ба! У него полный город жителей. Если они любят своего господина, то изыщут деньги, чтобы заплатить выкуп.

– Он занимает высокое положение в обществе, другие принцы уважают его. Мы превратим союзника во врага.

– Врага, который не в состоянии драться. Это сможет послужить уроком для остальных.

Хуан пристыженно склонил голову.

– Я готов вернуться на поле боя, отец, – сказал он, театрально поморщившись. – Мы потеряли всего шестьсот человек. Я снова могу взяться за оружие. Я уверен.

– Уверен?

Он закашлял и снова скривился.

– Да, да. Я могу.

Александр посмотрел на Чезаре, но лицо старшего сына по-прежнему ничего не выражало.

– Очень хорошо… тогда поговорим об Остии.

Остия. Маленькая крепость, но как много она значит. Стратегически важный замок кардинала делла Ровере в устье Тибра находился в руках французов с тех пор, как тот бежал из Италии. Сейчас он являлся последним оплотом их власти на итальянской земле. Чтобы обеспечить себе победу, папа призвал на помощь испанцев, армию под предводительством Гонсало де Кордовы, который должен прийти с юга и подавить последнее сопротивление. Он был уже в пути.

– Он величайший генерал нашего времени, сын мой. С одной стороны его пехотное войско, с другой – наша артиллерия. У французов не останется ни единого шанса. Разве не так, Чезаре?

– Да, пока ты делаешь в точности то, что тебе говорят, братишка, – сказал Чезаре, не в силах на этот раз сдержать уже давно играющую на губах холодную улыбку. – Это все, что от тебя требуется.

* * *

Так и случилось.

Александр в своей личной капелле смеялся и плакал, вознося благодарность Деве Марии за неоднократную помощь: защита Хуана от смертельных ран и падение Остии – лишь два последних примера. Терзающие его некогда сомнения улетучились, он был опьянен моментом. Бог благоволит тем, кто не упускает шансов. Даже нога теперь не беспокоила его так сильно. Он позвал Буркарда и отдал распоряжения по поводу последующих церемоний. Этого события он ждал очень долго: в семье Борджиа появился свой герой войны.

Награждение состоялось в личных покоях папы, среди кардиналов и сановников. Первым для получения награды вперед выступил ветеран Гонсало де Кордова. Ему досталась золотая роза – такая же, что была подарена французам перед тем, как они получили отказ. Затем, расплывшись в улыбке, папа повернулся к своему сыну. Тот сделал шаг вперед и получил в награду пожизненное звание герцога Беневуто и отвоеванные Кордовой земли вокруг Неаполя.

Последовавшие аплодисменты перемежались удивленными ахами. Все в зале знали, что победа принадлежит Кордове, а не герцогу Гандийскому. Одно дело, когда командующий получает в награду трофеи собственной военной кампании, и совсем иное, когда эти трофеи достаются кому-то другому.

Сам же Кордова не выказывал никаких эмоций. Человек средних лет, он выжил во многих переделках и прославился, завоевав Гранаду, а после мудро помог в проведении мирных переговоров. Как и многие испанцы, он гордился тем, что был человеком чести, думал о Боге не меньше, чем о славе, и испытывал отвращение, чувствуя струившийся по коридорам Ватикана запах разврата. Но он собирался дипломатично помалкивать, пока не сможет доложить обо всем своим монархам. И лишь вернувшись на родину, он рассказал им все без обиняков: папство, может быть, и в руках испанцев, но Александр в первую очередь заботится о своей семье, а уж потом о церкви.

Не он один понес молву по миру. Присутствовавшие на церемонии послы позже в красках описывали произошедшее, комментируя, по своему обыкновению, быстрое становление в Италии династической власти и растущее влияние семьи Борджиа, которая все глубже запускала руки в дела королевства Неаполь. Но истинно зоркий глаз мог прочесть между строк, что в то время как явным гонениям подвергались Орсини, Колонна и другие семьи, страдающие под властью Борджиа, внутри самого этого рода тоже накапливалось напряжение. И когда Изабелла д’Эсте у себя за столом в Мантуе читала одно из скандальных посланий из Рима, у нее промелькнула мысль, что сыновей папы, как ни старались они это скрыть, гложет зависть друг к другу.

 

Глава 25

Удостоиться почестей за победу, которую, как всем известно, одержал другой, не проще, чем вынести бремя настоящей славы. Хуану же удавалось ничего не замечать. Рим стал его игралищем. Он болтался по вечеринкам, едва замечая ухмылки и подмигивания, которыми обменивались у него за спиной, а в Ватикане папа так сильно радовался триумфу семьи, что политик в нем уступил место счастливому отцу.

На улицах атмосфера накалялась. Остия пала под напором папских войск. Гроб с останками Вирджинио Орсини пронесли на глазах у всего Рима к месту его последнего упокоения в Браччано, вслед за ним шла небольшая армия его разгневанных сторонников. С наступлением сумерек на площадях стали собираться агрессивно настроенные молодые люди в надежде подраться на кулаках или на ножах. И дело не только в Орсини. С укреплением власти Борджиа планы Колонна и Гаэтини тоже пошли прахом. Влиятельные семьи на протяжении многих веков властвовали в Риме, и когда баланс, как сейчас, нарушался, в городе начинались волнения.

Хуан тем временем не думал ни о чем, кроме развлечений. Его знак отличия, быстро заживающая рана давала ему лишний повод скинуть рубашку перед любой понравившейся девушкой. Целая армия профессионалок, вероятно, раздели бы его сами и совершенно бесплатно, таков уж был его статус, однако он искал себе задачки посложнее. Его возвращение ко двору прошло не совсем так, как он ожидал, ведь Санчу занимали другие проблемы, и она не горела особым желанием броситься к его ногам. В Неаполе умер ее сводный брат, король Ферранте, и охватившая ее великая печаль удивила всех. За последние месяцы Санча заметно повзрослела. Страсть к Чезаре и обожгла, и очистила ее, и теперь она скучала по дому и нуждалась в мужчинах, которые, как брат, дарили ей ощущение безопасности, а не заставляли пылать. По мере наступления лета при дворе все чаще стали устраивать приемы и танцы, но она предпочитала оставаться в спальне, где они с Джоффре играли в карты или другие азартные игры. В кровати, в минуты печали, он с радостью нежно утешал ее, а не разыгрывал из себя похотливое животное. Однажды утром фрейлины Санчи нашли их в объятьях друг друга, похожих на спящих щенков, трогательных и милых.

Хуан, однако, не привык к тому, что женщина ему отказывает. Однажды вечером за ужином он намеренно сел между Санчей и Джоффре. Разговор становился все фривольнее, и Хуан попытался прощупать под юбками девушки степень ее сопротивления. Она отстранилась, он упорствовал. Тогда Джоффре взял блестящую серебряную вилку, новое модное оружие, более жестокое, чем нож, и вонзил ее брату прямо в тыльную сторону ладони.

Хуан взвыл от боли.

– Ох, прости! Прости, брат! – закричал Джоффре, уклоняясь от ответного удара. – Я был уверен, что это таракан в твоей тарелке.

Санча залилась смехом. Хуан, чрезвычайно чувствительный к чужим насмешкам, в ярости выскочил из-за стола.

– Ах, мой благородный рыцарь! – Санча обняла мужа, прижимая его голову к груди. – Ты защитил мою добродетель! Ты идеальный муж!

* * *

Когда Чезаре услышал об этом инциденте, то не мог сдержать улыбки. Сам он едва подавлял в себе гнев на брата. Хуан получил новое герцогство, и это не давало Чезаре покоя. Его пугала столь беззаветная любовь отца к брату. Не то чтобы ему самому недоставало внимания. Неаполю полагался новый король, и это означало, что необходима коронация – и кардинал, который проведет ее вместо папы. Чезаре был слишком молод и неопытен в церковных вопросах, его кандидатуру не должны были даже рассматривать, однако Александр протолкнул его, несмотря на протесты. И хотя в священной коллегии было достаточно преданных им кардиналов, чтобы обеспечить победу в любом голосовании, даже они посчитали столь откровенный непотизм неуместным.

В ответ Чезаре, хорошо осведомленный о настроениях в городе, старался держаться в тени. Когда люди разгневаны несправедливостью, не стоит открыто показывать им примеры. Он с радостью впечатал бы брата в стену и преподал пару уроков этикета, но опасался, что начав, не сможет вовремя остановиться. Уж лучше просто держаться от него подальше.

* * *

Именно в этот деликатный момент в город вернулся Джованни Сфорца. Его дядя, вице-канцлер кардинал Сфорца, может, и не был любимым священнослужителем папы, но отлично знал все последние сплетни. Если Сфорца не хотят повторить судьбу Орсини, им нужно, чтобы Джованни был по-прежнему женат на Лукреции – они заинтересованы в этом браке так же сильно, как папа заинтересован в его расторжении. Под давлением обоих дядюшек Джованни вернулся в Рим, чтобы бороться за свою жену. Теперь он уже почти научился усмирять крыс, грызущих ему кишки.

Александр, дожидавшийся момента, чтобы нанести удар милосердия, приветствовал его с сердечной улыбкой и добродушно похлопывал по спине. Джованни едва не упал в обморок.

По дороге из Ватикана к себе во дворец он столкнулся с кардиналом Валенсии, который так очевидно болтался без дела, что не оставалось сомнений в том, что встреча эта подстроена.

– Что ты делаешь в городе, предатель?

Страх на мгновение пересилил боль, и Джованни почувствовал странное облегчение:

– Я приехал повидаться с женой.

– Она не хочет видеть тебя.

– Откуда вы знаете, ваше высокопреосвященство?

– Ни одна женщина не захочет видеть мужчину, который оставил ее, – нежным голосом произнес Чезаре.

Но Джованни не сдавался. Их обоих сопровождали слуги. Что мог сделать Чезаре? Придушить его голыми руками?

– Она все еще моя жена. Прошу вас уйти с дороги. Пожалуйста.

– Правда? А если не отойду?

Джованни ничего не ответил. Они стояли неподвижно, и каждый ожидал, когда отступится другой. Неожиданно Чезаре засмеялся и шагнул прочь.

– Если поднимешь на нее руку, я собственноручно отрежу твои маленькие яйца, – сказал он вслед удаляющейся фигуре зятя.

Джованни не обернулся.

* * *

Лукреция сидела у себя в спальне на диванчике возле окна, купаясь в золотистом полуденном солнце, и вышивала шелком платок. Как и любая женщина ее круга, она с детства была обучена рукоделию и имела зоркий глаз и твердую руку. Для отделки стен дворцов и церквей приглашали мужчин, но изящная красота вышитой ткани приносила умиротворение тем, кто вкладывал в свою работу душу. В тревожные времена рукоделие помогало не меньше, чем молитва. Однако с момента последнего разговора с отцом она заметила, что совершает все больше ошибок.

– Джованни! Что ты здесь делаешь? – Игла застыла на полпути к контуру лепестка розы. – Теперь тебе здесь не место.

– Да, похоже, так и есть. Как ты, жена моя?

– Почему ты не сообщил мне о своем приезде? От тебя не было вестей несколько месяцев.

– Что ж… я думал, тебя это не очень-то волнует.

Джованни оглянулся. Он едва узнавал комнату, так давно он тут не был.

– Ты хорошо выглядишь, – сказал он наконец. – Как Джоффре и Санча? Я слышал, ее брат, Ферранте, умер.

– Да, и она сильно потрясена этим. Двор уже не тот, что раньше. Хотя вернулся Хуан и внес немного оживления.

– Ах да, маленький золотой герцог. Так что же насчет нас? – Джованни сделал шаг в ее сторону. Лукреция отшатнулась. Игла вонзилась ей в палец, и она тихонько вскрикнула. – Говорят, ты пытаешься избавиться от меня.

– Почему ты приехал именно сейчас? Я месяцами ждала тебя. Ты не отвечал на письма. Я думала….

– Так это правда?

Она покачала головой.

– Значит, неправда? Господь знает, им ничего не удастся доказать в суде, что бы они тебе ни говорили. – Джованни внимательно смотрел на нее, будто пытаясь прочесть мысли. Купаясь в солнечных лучах, она выглядела очаровательно, казалась по-прежнему молодой и даже невинной. – Почему ты не поехала со мной обратно в Пезаро, Лукреция? Мы могли бы начать все сначала. Городу нужна герцогиня. А мне нужна жена. – Он едва ли надеялся на успех и чувствовал себя как актер, который играет роль, написанную для кого-то другого.

– Я не могу, Джованни, – тихо сказала она. Кровь с уколотого иголкой пальца капнула на белый шелк. Теперь получится кроваво-красная роза. – Даже если бы я и хотела, уже слишком поздно.

– Я рисковал жизнью, чтобы приехать сюда. Я знаю, не всегда у нас все шло гладко. Но когда мы были в Пезаро, то научились уживаться вместе. Я помню, что какое-то время ты чувствовала себя там почти счастливой. Ты не такая, как другие в твоей семье. В отличие от них, ты добрая и любящая. Если они хотят тебе другого мужа, то совсем не для того, чтобы сделать тебя счастливей.

– Пожалуйста, не говори так. Я не могу повлиять на их решение. И никогда не могла. Тебе надо было приехать, когда они того хотели. Теперь слишком поздно. Тебе следует заручиться помощью своих дядюшек.

– Зачем? Что твой отец намерен предпринять? Мы женаты, Лукреция. Даже он не может ничего поделать с этим.

Она тряхнула головой.

– Тебе надо немедленно ехать домой.

– Что? – Джованни оглянулся, будто опасность могла подстерегать его прямо в этой комнате. – Меня собираются зарезать на улице? Неужели дошло до этого?

– Нет, нет… но… я не могу ручаться за братьев. У них горячие головы.

– Ты имеешь в виду Чезаре?

– Пожалуйста, уезжай.

– Могу сказать тебе, что он сумасшедший, твой братец. Ему едва удается держать руки подальше от тебя. Помоги Боже нашей церкви, пока он является ее частью.

Она больше не смотрела на супруга. Вдруг за спиной он услышал чьи-то шаги и в страхе оглянулся, но оказалось, что это всего лишь Пантисилея, ее фрейлина, слонялась позади в ожидании и пыталась подать знаки своей госпоже.

– Все в порядке. Я ухожу. Хочу дать тебе один маленький совет. Постарайся, чтобы следующий муж нравился тебе еще меньше, чем я. Не дай тебе Бог разрушить жизнь мужчины, который найдет дорогу к твоему сердцу.

* * *

Джованни покинул Рим с такой скоростью, какую только мог развить его конь. Когда дядюшки потребовали сообщить, что послужило причиной его побега, он отправил обоим слезливые встревоженные письма, намекая на темные заговоры и настаивая – с безопасного расстояния – на том, что никогда не согласится бросить жену, как бы на него ни давили.

Его самые сильные страхи претворились в жизнь в конце мая, когда папа отправил в Пезаро, ни много ни мало, генерал-приора августинцев, Фра Мариано ди Дженаццано, чтобы помочь зятю «оценить свои перспективы». Во избежание каких-либо сомнений Александр также изложил свои условия на встрече с вице-канцлером в Риме. Браку Сфорца – Борджиа пришел конец. Будет лучше, если его племянник сам согласится с тем, что по сути никакого брака и не было. В противном случае придется найти «другие поводы» для расторжения брака: герцогиня Пезаро, мрачно добавил он, готова и желает подписать заявление соответствующего содержания. Папа призвал к тихому и скорому разрешению конфликта, чтобы не создавать проблем ни одной из семей. Широко улыбаясь, он добавил, что проявит гибкость в вопросах возврата приданого.

Асканио Сфорца проглотил обиду. Вкус ее был ему давно знаком. Он знал, что так или иначе Борджиа добьются своего. Для всех будет лучше, если они сдадутся без боя. Он ничего не сможет поделать с Александром или его старшим сыном, которого начал бояться не меньше, чем самого папу. Впрочем, добраться до его любимого сыночка – герцога Гандийского – гораздо легче, при условии, что кому-то удастся прорваться сквозь толщу его самодовольства. Он явно без ума от пышных приемов. Значит, вице-канцлеру придется изменить своим привычкам и устроить такой прием: очередное празднование в честь великого героя военных побед папы римского.

Список гостей впечатлял размером, а меню разнообразием: человек, привыкший есть за папским столом, всегда особо ценит изысканную пищу. Животных и птицу забивали в тот же день, чтобы обеспечить свежесть блюд. Из Франции доставили новый рецепт говяжьих почек, растертых с яйцами и специями, а на соседней сковороде бурлила словно кровь свиная подливка, в которую добавили горсть кислой вишни и бросили муки для густоты. Если герой устанет от мясных блюд, тут как тут рыба и паста, фаршированная апельсинами и кедровыми орешками, пироги с рикоттой и сезонными фруктами и сырная тарелка. Можно есть всю ночь и ни разу не повторить блюда, да и на утро еще останется, что попробовать.

Поначалу за столами сидели лишь избранные гости, но по городу быстро поползли слухи, и по мере того, как вечер превращался в ночь, охрана не успевала выпроваживать всех, как церковников, так и мирскую молодежь, кто ухитрился пробраться в пышно украшенные зал и внутренний двор. Сумерки сменились полной темнотой, летний вечер выдался весьма приятным, и все хотели развлекаться. Хуан опоздал. Поговаривали, что он добивался расположения какой-то юной красотки, обещанной в жены другому, – идеальный вызов его самолюбию – и что он пытался забраться к ней в спальню, когда ее отец лишь на секунду отвернулся. Во всяком случае, ему понравились еда и вино, которое он пил в таких количествах и так быстро, что даже не заметил, сколько денег потратил на него вице-канцлер. Как главный гость, по крайней мере так он о себе думал, Хуан несколько раз прошествовал по залу, принимая комплименты от тех, кто не забывал их отвешивать, – количеством, правда, чуть меньше обычного. Зато еда была так хороша, что через какое-то время Хуан захотел лечь и спокойно ее переварить. Явно расстроенный тем, что не может пробраться в спальню своей дамы сердца, он почувствовал себя недооцененным, поэтому подошел к группе молодых дворян и стал швыряться оскорблениями. Полетели фразы «набитые дураки» и «ленивые римские чревоугодники». Один из них ответил. Слова «испанский ублюдок» прозвучали достаточно громко, чтобы их услышали все. В конце концов, обмен оскорблениями был обычным делом на ночных улицах большинства городов.

Хуан в ярости развернулся к обидчику. Неожиданно наступила полная тишина, все затаили дыханье, ожидая, кто первый схватится за оружие. Но герцог Гандийский, раскрасневшийся и нетвердо стоявший на ногах, бросил об пол свой кубок и выбежал из зала. К тому времени, как вице-канцлер вышел во двор, его уважаемый гость уже несся на коне по улицам в направлении Ватикана. Асканио вернулся. На лице его играла нервная улыбка. Он сел и махнул гостям рукой продолжать веселье.

Однако для Хуана Борджиа вечер еще не закончился.

Папе как раз делали массаж ног, который, впрочем, не доставлял ему ни малейшего удовольствия. Он потягивал, как всегда после ужина, смесь настоек фенхеля и мяты, и тут в его кабинет ворвался сын, гневно возмущаясь нанесенным ему оскорблением. Слуга ушел, но голос Хуана еще долго звенел у него в ушах.

– Римские подонки! – выслушав сына, выругался Александр. – Я-то думал, мы заткнули им рот. Если бы я получал по дукату за каждое грязное слово в наш адрес, мы нажили бы огромное состояние гораздо быстрее. Ты правильно сделал, что ушел, сын мой. Эти мерзавцы не стоят дуэли. Мы расправимся с ними позже.

– Ты не понимаешь, отец. Я пришел сюда, потому что потом будет слишком поздно. Это был выпад не в мою, а в твою сторону. Ведь я твой наследник. Это тебя он хотел оскорбить. За проявление такого неуважения надо наказывать немедля!

Дверь открылась, и вошел кардинал Валенсии. Когда папа отпустил слугу, а за дверью послышался разговор на повышенных тонах, во дворце поднялась суматоха. Хуан нахмурился, но от брата уже было не избавиться.

– Что случилось? На нас напали?

Александр покачал головой.

– Твоего брата серьезно ранили словами.

Чезаре слушал. Когда рассказ был окончен, он едва мог сдержать язвительную ухмылку.

– Так где же был твой меч и твои люди?

Хуан повернулся к нему.

– Я генерал, а не какой-то там головорез. Я не участвую в уличных драках, как некоторые.

– Сколько их было, брат?

– Четверо, пятеро… какое это имеет значение?

Взгляд Чезаре был ему ответом.

– Дело не во мне, – завопил Хуан. – Это была умышленная провокация, направленная против папства.

Чезаре открыл было рот, но Александр взглядом заставил его замолчать.

– Твой гнев понятен, Хуан. И этот инцидент не останется незамеченным. Нам принесут извинения, или утром эти люди уже окажутся в тюрьме.

– К утру слухи уже разнесутся по всему городу. Мы должны сразу нанести ответный удар, чтобы проучить их, чтобы знали, что с нами шутки плохи. Да они в этот самый момент смеются над нами.

– Уж кто бы сомневался, – буркнул себе под нос Чезаре.

– Так что же ты хочешь, чтобы мы сделали, сын мой?

– Надо отплатить той же монетой. Послать сейчас же папскую гвардию и вздернуть этого мужика на виселицу, чтобы другим неповадно было.

Чезаре со свистом выдохнул. Хуан обернулся к нему.

– Что, у тебя на это кишка тонка, кардинал?

– Тут дело не в моих кишках. В своем доме вице-канцлер неприкосновенен. Это будет нарушением законов церкви.

– Ах! Законы церкви! – передразнил его Хуан, имитируя женский голос. – Это ведь в твоей компетенции, не так ли? А я-то думал, мы тут говорим о чести семьи перед лицом предателей?

– Да когда же ты вырастешь, братишка! Это обычная перепалка, а не предательство. Просто они задели тебя за живое, ударили по твоему тщеславию. Ты легкая мишень. Вечно наживаешь себе врагов. Преследуешь чужих жен, оскорбляешь мужей, а потом еще хвастаешься этим. Тебя ненавидит уже добрая половина Рима. Если ты пошлешь солдат выполнять за тебя грязную работу, завтра тебя возненавидит и вторая половина. Я знаю, отец, ты хочешь, чтобы я замолчал, но кто-то должен был сказать ему все это, – быстро добавил он. – Если тебя так сильно задел этот инцидент, можешь взять сегодня ночью с собой Микелетто и тогда твой обидчик не все свои потроха сможет донести до дома. Он все равно не засыпает до рассвета.

– Это твой способ решения проблем, а не мой. Ты вершишь свои делишки в темноте, потому что ты в церковных одеждах и не хочешь, чтобы кто-то узнал тебя. Тебе нет нужды беспокоиться. Может, здесь ты и важная шишка, Чезаре, но на улицах никто не слышал о кардинале Валенсии. Лишь я прославляю нашу семью. Мой сын наследует половину Неаполя. Благодаря моей победе на поле боя.

– Что? Несколько перепихонов с испанкой, проигранная битва, и ты уже герой?

– Ты…

– Извини. Я обидел тебя? Бедолага Хуан. Хочешь подраться со мной? – Он подошел ближе. – Или, может, попросишь отца сделать это за тебя?

– Чезаре! – Голос Александра отрезвил обоих.

Старший сын тяжело вздохнул, глаза его были холодны, как у кота.

– Простите, ваше святейшество. – Он поднял руки вверх, будто сдаваясь, и отступил назад. – Мы говорили о семейных делах, и я подумал, что вы, вероятно, пожелаете услышать мой совет по этому вопросу. Желаю тебе всего хорошего, брат. Если я понадоблюсь, я в своих комнатах.

Он развернулся и вышел, не закрыв за собой дверь.

– Чезаре! – Голос Александра был слышен далеко за дверью в других помещениях. – Чезаре!

Но он не вернулся.

– Он просто не умеет проигрывать, – кисло сказал Хуан. – Никогда не умел. И он неправ, отец. Я был там, а он нет. Я знаю, что мы должны делать.

Папа в гневе посмотрел на сына, на его красивое молодое лицо, и оскорбление, которое ему нанесли, стало его личным оскорблением. Как посмели они обидеть его семью после всего, что он сделал для Рима! Это, без сомнения, совершенно недопустимо, и виновные должны понести суровую кару.

Его любимому Хуану просто невозможно ни в чем отказать.

* * *

Во дворце вице-канцлера царил хаос. Когорта папских войск во главе с Хуаном прорвала охрану. Крики послышались еще до того, как они вошли в зал. Мужчины и женщины разбегались в поисках защиты, виновный молодой человек в отчаянье пытался спрятаться за стульями и столами. Пытаясь добраться до него, солдаты ломали мебель и раскидывали вокруг себя еду и вино. Двое молодых и горячих вытащили мечи, и завязалась короткая потасовка. Одного из гостей ранили, другие бросились врассыпную. Наконец его нашли: какая-то женщина пыталась защитить его, а может, он сам вцепился в ее юбки. Солдаты начали его оттаскивать, она закричала высоким визгливым голосом, как раненое животное, а он вторил ей. Когда его вытащили из дворца, половина соседей уже проснулась и наблюдала происходящее. Все, кто занимал в Риме хоть сколько-нибудь заметное положение, теперь были либо во дворце, либо на улицах. Солдаты швырнули обидчика, связанного, на спину лошади, где он принялся бешено дрыгать ногами, и отвезли за несколько кварталов к реке, вдоль которой росли деревья подходящей высоты. Когда они накинули на ветку веревку, он молил о пощаде, просил Хуана простить его. Его вздернули, и пару секунд он неловко висел, а потом издал сдавленный крик. Один из гвардейцев схватил его за ноги и резко дернул вниз. Шея хрустнула, и тело обвисло, раскачиваясь из стороны в сторону. Рядом на берегу собралась небольшая толпа. Когда солдаты вскочили на коней и двинулись прочь, несколько человек кинули в них камнями, но они были уже слишком далеко, и ни один не попал в цель. Народ обуяли страх и ярость.

На следующее утро половина города пришла к реке поглазеть на это зрелище. Летнее утреннее солнце нагрело плоть, и к ночи тело уже завоняло.

 

Глава 26

Дела в Ватикане шли своим чередом. Раз приняв решение встать на сторону сына, Александр не отступал от него. Если у Буркарда и было собственное мнение об инциденте, он держал его при себе. В папской консистории предпочитали вообще не говорить о происшедшем, хотя и громко роптали из-за того, что герцогу Гандийскому даровали земли в Неаполе, которые должны были стать папскими. Александр, теперь столь же чувствительный к критике, как и его сын, сказал, что если бы не он, Рим бы сейчас наполовину принадлежал французам, а большинство присутствующих были бы отравлены или сгнили в темнице, чтобы освободить место свежей крови. Посему он сделает с освобожденными им землями все, что пожелает. Собрание окончилось в сердитом молчанье.

Пока все не улеглось, Хуан отсиживался в своих комнатах. Когда же спустя несколько дней он вышел, желающих разделить его компанию не нашлось. Стихли даже лицемерные комплименты. «Урок усвоен, теперь меня уважают», – подумал он. Его бахвальство и аппетит к эротическим приключениям вернулись.

Если бы Александр не был так поглощен другими делами, то, возможно, и нашел бы время предостеречь сына от подобного поведения, но он мучился с другой неприятной проблемой – замужеством дочери. Несмотря на запугивания, церковные юристы не нашли правдоподобной причины для того, чтобы объявить этот союз недействительным. Что ж, не так, так эдак. Теперь Лукреции требовалось подать прошение напрямую ему, папе, с просьбой аннулировать брак на основании отсутствия супружеских отношений.

Текст на латыни, который набросал Буркард, получился официальным, но не оставлял сомнений: Лукреция, герцогиня Пезаро, заявляет, что являлась членом семьи Джованни Сфорцы на протяжении трех лет и что союз этот просуществовал без сексуальных отношений или плотской брачной связи. Она клянется в этом и готова подвергнуться соответствующей проверке, которую произведет повитуха.

Все, что оставалось сделать Лукреции, это поставить свою подпись. Александр возблагодарил Бога за то, что тот даровал ему столь послушную и любящую дочь.

* * *

– Папа, я не могу это подписать. – Лукреция подняла на него полные слез глаза. С тех пор как она узнала от Адрианы, что будет проводиться проверка, она со страхом ждала этой минуты, но теперь, при виде написанных черным по белому слов, по-настоящему испугалась. – Как я могу поклясться перед Богом в том, что не является правдой?

– Не думай об этом как о правде или лжи, – тихо сказал он. – Это просто способ помочь церковным юристам, которые, как и я, больше всего заботятся о твоем благополучии, хотят найти решение этой… запутанной проблемы. Ну же, успокойся. Возьми перо.

Она вновь посмотрела на него, сглотнула комок в горле, но когда протянула руку к перу, из глаз ее хлынули слезы, да так обильно, что ему пришлось спасать документ от затопления. Ах, больше всего на свете он ненавидел, когда женщины плачут…

– Что ж, очень хорошо, – терпеливо сказал Александр. – Не обязательно делать это сегодня. Я оставлю бумагу здесь, и ты можешь еще немного подумать. Бог поможет тебе принять правильное решение. Но не думай слишком долго: эти Сфорца – скользкие паразиты и любое промедление используют себе на пользу. Прислать к тебе Адриану? Или Санчу? Может, Джулию? Эти женщины кое-что знают о браке и успокоят тебя.

* * *

Безутешная Лукреция никого не хотела видеть. Жизнь двора, полная ревности и интриг, потеряла для нее привлекательность, и с тех пор, как муж уехал, она замкнулась в своем собственном окружении, возглавляемом ее фрейлиной Пантисилеей. Чем сильнее она волновалась, тем быстрее продвигалась у нее работа над вышивкой. Пятна крови переплетались с красной нитью, и под пальцами расцветали новые, полные жизни цветы. Шли дни, и она понемногу успокаивалась. Заявление, однако, так и лежало неподписанным.

Александр, проявляя все большее нетерпение, позвал Чезаре. Он знал, что сын зол на него, и ему уже стало казаться, что он проявил некоторую поспешность в своем решении защитить репутацию Хуана. Но что сделано, то сделано. Чезаре лучше других знал, что Александр не из тех, кто извиняется. Вместо этого они помирились, просто поставив дела семьи превыше всего.

– У тебя есть к ней подход. Всегда был. Она ни одного мужчину не любила сильнее тебя. Если ты снова объяснишь ей все, уверен, она согласится. Не думаю, что смогу опять смотреть на эти слезы. Женщины! Они так глубоко эмоциональны. Когда я думаю о распятии Христа на кресте, то порой не меньше, чем ему, сочувствую Богоматери. Ах, эта сила родительской любви!

Чезаре, не слишком расположенный глубоко задумываться о смерти Иисуса, а по правде говоря, и о его жизни, склонил голову в знак согласия выполнить поручение отца.

– Уверен, ты знаешь, что твоя помощь неоценима, ты для меня источник энергии, и я во многом полагаюсь на тебя.

– Да, отец, – ответил он без тени злости. – Я знаю.

* * *

Лукреция, сама того не ожидая, обрадовалась визиту Чезаре. Вначале они посплетничали, ведь даже в подавленном состоянии она не потеряла аппетита к свежим слухам. Новости о плохом поведении Хуана просачивались под самые крепко запертые двери, но в своем добровольном заточении она не могла не упустить подробностей. Чезаре был отличным рассказчиком, и не успел он закончить, а она уже вовсю представляла, как сжалась в уголке дворца вице-канцлера, а потом с ужасом наблюдала, как из-под ее юбок навстречу судьбе вытаскивают орущего молодого вельможу.

– Ох, Чезаре. Он мой брат, и я не хочу, чтобы кто-либо обижал его, но пока ты рассказывал, мне стало жаль того юношу.

– Тебе и половине Рима.

– Так люди теперь рассердятся на папу так же, как сердятся на Хуана?

Хоть она и была еще совсем юной, но когда разговор касался политики, умом превосходила многих.

– Это как пролитое молоко, нам просто необходимо вытереть его. Мы поднялись слишком высоко в городе, где нас всегда недолюбливали, и уж точно не нажили себе много друзей.

– Да уж, – сказала она. – Думаю, теперь я это поняла. А ты? Ты тоже зол на Хуана?

– Ха! Не будь он моим братом, я бы задушил его собственными руками. – Чезаре засмеялся, увидев выражение ее лица. – Все в порядке. Это просто мысли вслух. На исповеди мне простят их. Мы семья, помни об этом.

– Да, мы семья, – вздохнула она. – Ты здесь, чтобы заставить меня подписать то письмо, да?

– Я здесь, чтобы сделать твое будущее более счастливым, чем прошлое. Ты заслуживаешь лучшего, чем этот… этот пижон.

– Что случилось, когда он приезжал, Чезаре? Он был очень напуган. Так быстро уехал. Ты угрожал ему?

– В этом нет нужды. Он готов обделаться, стоит мне лишь взглянуть на него. – Лукреция вздрогнула от подобной грубости. – Ах, сестра. Ты ведь знаешь не хуже моего, что он никогда не был тебе достойной парой. Чем скорее он исчезнет из твоей жизни, тем лучше.

– И это должно произойти именно таким способом?

– Просто надо, чтобы все получилось. И этот способ отлично подходит.

– Даже если все это неправда? Это нечестный способ ведения войны, Чезаре.

– А ты думаешь, он сам воюет честно? Ты слишком добра. Твой муж – трус и слюнтяй, он предавал и тебя, и всю нашу семью не один десяток раз.

– О чем ты?

– Ты правда не знаешь?

– Что я должна знать?

– Этот человек предатель, Лукреция, шпион и заговорщик. Из-за него мы почти проиграли войну. Он на каждом шагу продавал нас Милану. Мы дали ему должность в армии, а он отплатил тем, что разбалтывал подробности перемещения наших войск своему дяде Людовико, и когда французы направились в Рим, они точно знали, где их ждут. На его жалких плечиках лежит вина за то, что наш город был взят.

– Нет! Нет… Он не делал этого.

– Ты думаешь? А чем тогда он занимался все то время в Пезаро? Уж точно не ласкал тебя в постели.

Он бросил эту фразу и сразу понял, что попал в цель – все читалось по ее лицу.

– Подумай. В письмах ты часто рассказывала, что он вечно наносит кому-то визиты. Только не говори, что сама ничего не замечала.

Конечно, Лукреция все помнила. Ту ночь, когда она пошла искать его и нашла в кабинете, где он что-то писал, и стол был завален письмами и картами. То, как он накрыл бумаги руками, чтобы она не смогла увидеть, что он там изучает.

«Что бы ни тревожило вас, вы можете поделиться со мной, Джованни. Вы беспокоитесь о своей семье…»

Его тревожный голос в ответ:

«Нет, нет. Это просто политика. Государственные дела. Вам не о чем волноваться. Идите обратно в постель, Лукреция. Идите обратно в постель».

Да, так или иначе, она кое о чем знала.

– Господи милостивый, Чезаре, почему я ничего тебе не говорила?

– Но ты говорила. Твои письма рассказали не меньше, чем смог бы он сам на исповеди. Он не заслуживает жалости. Как ты думаешь, что бы случилось, если бы он добился своего? Мы бы уже болтались на виселице, а может, нас бы отравили. Новый папа объявил бы ваш брак недействительным на основании того, что ты бесплодна.

– Ох… ох… – Лукреция закрыла глаза и в сердитом бессилии поднесла сжатые кулачки к груди. И тут полились слезы. Чезаре молча наблюдал за ней, затем потянулся вперед и взял ее руку в свои. Он ничего не сказал, просто дал ей выплакаться.

Однако она не хотела плакать. Как и в ту ночь в Пезаро, когда она уличила Джованни, зла она была не меньше, чем опечалена, ведь ни тогда, ни теперь ее вины в происходящем не было. Муж ее тогда это понял. Он встал со стула и обнял ее, обнял и назвал своей женой, своей любимой женой Борджиа. Вот только слова эти оказались горче полыни. Любимая жена Борджиа. Вот кем она всегда будет. Отравленным подарком. Слишком сложной и слишком опасной для любого мужчины.

Теперь она плакала не только по своему прошлому, но и по будущему.

– Ты не понимаешь, Чезаре. Пусть по-своему, но он любил меня. Или пытался полюбить. А если я подпишу это, то мне придется идти в суд и лгать. Лгать! Перед лицом церкви. Перед Богом.

– Все не так серьезно, как тебе кажется. Это просто формальность.

– Клясться в церкви! Формальность? А что насчет проверки? Ведь они станут проверять меня. Или это тоже формальность?

– В какой-то мере да. Все будет происходить за закрытыми дверьми. И повитуха обнаружит то, что мы от нее потребуем.

– Но они ведь будут проверять меня, так? Они тоже солгут? Ведь я больше не девственница, Чезаре.

При этих словах он вздрогнул, глаза его неожиданно похолодели.

– Ах, святой Иисусе, как бы я хотела ею быть, – вырвалось у нее, а затем она снова всхлипнула, пытаясь справиться с жалостью к себе и болью. Он притянул ее к себе и крепко обнял, а она вся обмякла и спрятала голову у него на груди, продолжая плакать.

– Ш-ш…. Тихо, – шептал он, убаюкивая ее в своих объятьях. – Не думай об этом. Все будет хорошо. Никто не обидит тебя. Я никогда этого не допущу. Ты ведь знаешь.

Но чем отчаянней она пыталась остановиться, тем сильнее текли слезы, будто заменяя все слова, которые она не могла произнести. Об унижении, о том, как тяжело жить рядом с людьми, которые, в отличие от тебя, испытывают желания, о том, каково это – быть женщиной, которую боготворят, но не любят. Что бы ни значило это слово. Слезы пропитали бархат его камзола, он чувствовал через ткань ее горячую, влажную кожу. В его объятьях она всегда ощущала себя в безопасности. Ее красивый, сильный старший брат. Он на столь многих наводил страх… а с ней был всегда нежен, как любовник.

– Ну, вот. Смотри. Тебе уже легче. – Слезы стихали. Чезаре погладил ее волосы и чуть отстранился, убрал локоны с лица. – Помнишь, когда ты была маленькой, ты часто боялась спать одна и бежала через всю комнату ко мне в кровать? Помнишь, что я говорил тебе? Никто не обидит тебя. Я не позволю. Помнишь?

Она кивнула и улыбнулась сквозь слезы.

– Ты говорил, что у тебя есть меч и что даже если под моей кроватью демон, ты пронзишь его. Затем ты зажигал свечу, и мы вместе шли и смотрели под кровать. Но там никогда никого не было. Ты говорил, что они знают, что ты идешь, и убегали.

– Так и было.

– А утром слуга находил нас спящими вместе и рассказывал об этом тете Адриане, а она сердилась.

– А мы не обращали на них никакого внимания, – засмеялся он, убирая с ее лба на место еще один локон. – Смотри. Я здесь, и ничего не изменилось. Здесь нет демонов. Нечего бояться. Я не позволю им обидеть тебя. Никогда.

Лукреция тяжело вздохнула, слезы высохли, она успокоилась.

– Я люблю тебя, брат.

– И я люблю тебя, сестренка. – Чезаре поднял правую руку и коснулся пальцами губ в знак поцелуя.

– Ах! – Она тихонько засмеялась, затем ответила ему тем же жестом. Теперь они оба улыбались. Чезаре взял в руки ее голову, чуть наклонил к себе и поцеловал в лоб, почти как отец ребенка. Затем в обе щеки. А потом легонько коснулся губ. Он чуть отстранился и посмотрел на нее. Лицо Лукреции, такое открытое, залилось румянцем; она замерла – возможно, лишь потому, что он крепко держал ее в объятьях.

– Чезаре… – сказала она, чуть вздохнула, и тут он снова поцеловал ее. Только теперь его поцелуй был дольше. Язык Чезаре двигался вдоль ее губ, а затем мягко проник ей в рот. Она тихонько застонала, но не воспротивилась. Глаза ее были крепко закрыты, а рука повисла в воздухе, не касаясь его, будто она не знала, куда еще ее деть. Он на секунду оторвался от нее.

– Все в порядке, – сказал он очень нежно. – Тебе нечего бояться, моя красавица сестра, моя любовь.

Но стоило ему вновь потянуться к ее губам, как она вздрогнула, словно очнувшись от страшного сна.

– Чезаре, нет!

Лукреция пришла в неописуемое волнение, а увидев, что Чезаре не отступает, по-настоящему разозлилась. Теперь она пыталась оттолкнуть его:

– Нет, нет, мы не можем….

Внезапно он отпустил ее, она вскочила и отпрянула от него. Он откинулся на спинку кресла, на его лице играла странная тень улыбки. Она стояла и смотрела на него сверху вниз, прерывисто дыша. Он поднял руки, показывая, что сдается. Этот жест она хорошо знала еще с детства.

– У тебя самые сладкие губы на свете, Лукреция, – как ни в чем не бывало сказал Чезаре. – Они такие сладкие, что заслуживают того, чтобы их постоянно целовали. И только брат, любящий тебя… – он чуть запнулся, – так сильно, как я, имеет на это право.

– Я… Тебе следует уйти. Я… В любой момент ко мне может прийти Санча. Мы договорились вместе заняться шитьем, и будет лучше, если вы с ней не встретитесь.

Чезаре внимательно смотрел на нее. Разумеется, он ни капельки ей не поверил, и она это знала.

– Очень хорошо. – Его взгляд упал на смятый документ, который лежал перед ними на маленьком деревянном столике. – Но сначала ты должна подписать это.

Она посмотрела на свое заявление, лес острых букв, написанных идеальным почерком. Затем взяла ручку и быстро, без раздумий, окунула ее в чернила и написала свое имя. Лукреция Сфорца Борджиа. И поставила изящный росчерк.

– Вот видишь, я ведь говорил, что ты сразу почувствуешь себя лучше. – Чезаре потянулся за документом. Она ничего не ответила, но вместо того, чтобы отдать его брату, кинула на стол.

– Бери. И отдай его сразу папе. Он будет очень рад. Мне… мне нужно побыть одной, – сказала она. Свою ложь про Санчу она уже позабыла. – Я хочу, чтобы ты ушел. – И по тому, как дрогнул ее голос, Чезаре понял, что лучше не медлить.

Он встал.

– Ничего особенного не произошло, Лукреция. Просто миг любви, вот и все. – Хоть слова его лились беспечно, что-то в нем выдавало напряжение. Он направился к двери, двигаясь будто в трансе. Напоследок он обернулся и сказал: – С тобой точно все будет хорошо?

Она кивнула. Но, опустив голову, обратно не подняла.

Дверь за ним закрылась, а она все сидела, сложив руки на коленях, и смотрела в пол. Потом поднесла пальцы к губам, будто ожидая почувствовать на них горящую отметину, которую он мог там оставить. Затем скользнула пальцем в рот.

– Пантисилея! – крикнула Лукреция, вскочив на ноги. – Пантисилея!

Фрейлина прибежала быстро.

– Что? Что случилось, госпожа? Что с вами?

– Дело сделано. Заявление подписано. Кардинал Валенсии… – Она запнулась, покачала головой. – Я хочу, чтобы ты упаковала кое-какие мои вещи. И скажи главному конюху, что еще до того, как стемнеет, нам нужны лошади и кареты, пусть готовит. Никому ни слова!

– Мы уезжаем? Куда?

– К южным воротам.

– Но куда мы держим путь, госпожа?

– В Сан-Систо. Я более не замужняя женщина. Мы едем в монастырь.