Угрюмое безмолвие царствовало в Компьенском замке в продолжение двух дней, последовавших за выраженным Агнессой Меранской намерением расстаться с королем. Государственные дела, приемы, увеселения – все было забыто. Для короля Филиппа время проходило в бездействии; он блуждал по лесу или порывистыми шагами расхаживал по кабинету, в борьбе с собой.

Скорбные чувства, тяжелые мысли поглощали его. То он возмущался при мысли о покорности, которая оскорбляла его гордость и властолюбие; то с ужасом думал о мучительной разлуке.

Вдруг чувства его переменялись и жажда мщения пожирала его. Он клялся выместить свои мучения на том, кто был главной причиной его несчастья, и на тех, кто, покинув его в минуту опасности, сделал поражение неизбежным.

Во время этих одиноких прогулок по лесам, среди разнообразных дум, волновавших его душу, созрел план, давно уже зародившийся в его голове: план наложить узду на мятежных вассалов, лишь только развяжет ему руки снятие интердикта, этого рокового ига, наложенного на его любовь и счастье.

Заглядывая в будущее, он предвидел также умысел союза европейских государей, вынашиваемого папой против него; но эта минута не страшила Филиппа, он ожидал ее с нетерпением и радостью, потому что расценивал это как удобный случай сокрушить врагов, а потом унизить и римский двор.

Он надеялся, одержав над всеми победу, опять прижать Агнессу к сердцу, не опасаясь уже, чтобы кто-нибудь в мире осмелился вырвать из его объятий любимую жену.

Пока все эти намерения зрели в уме короля, Агнесса с тоской в душе ожидала ужасной минуты разлуки. Когда она пришла в себя после оцепенения, сковавшего ее волю и силы, когда возвратилось к ней некоторое спокойствие и самообладание, тогда она объявила своим окружающим о намерении оставить французский двор и приказала собираться в дорогу.

Все время она оставалась в непоколебимом молчании, и если иногда открывала рот, то только затем, чтобы отдать приказание насчет некоторых вещей, который были ей подарены королем и которые напоминали о драгоценных минутах счастья. Ей хотелось собрать сувениры о прошлом, когда она так пламенно любила, в этом прошлом теперь заключалась вся ее жизнь.

На утро следующего дня, когда она торопила сборами, терзавшими ее душу, ей вдруг доложили, что Герен просит позволения видеть ее.

Агнесса уважала министра и некогда ценила в нем мудрого и беспристрастного советника короля Филиппа. Но воспоминание о нем было теперь так тесно связано с происшествиями, предрешившими ее отъезд, что эта просьба оказалась невыносимо тяжела для нее, и она предпочла бы не принимать епископа. Однако, преодолев первый порыв, приказала тотчас впустить его.

Даже министр-епископ был поражен последствиями немногих часов тоски и отчаяния, убийственно повлиявшими на лицо королевы, недавно еще такое привлекательное своей безукоризненной красотой, и печальное удивление выразилось в его глазах.

Агнесса заметила это и грустно покачала головой.

– Я испытала жестокие страдания, – сказала она с вымученной улыбкой. – И несчастье невольно наложило печать на мое лицо… Но милости просим! В каком положении оставили вы государя? Вот уже два дня, что я не вижу его… А жаль: мне кажется, что вместе нам легче было бы выносить страдания этих дней.

– У короля недостает сил видеть кого бы то ни было. Три раза добивался я свидания с ним по крайне важным делам, но он отказывал мне. С того времени до настоящей минуты он совершенно один.

– Бедный Филипп! – сказала Агнесса, и несмотря на все ее усилия казаться спокойной, глаза ее наполнились слезами. – Неужели он думает, что я попыталась бы поколебать его решимость, которую и без того он с таким трудом поддерживает? Нет, поверьте, я укрепила бы его.

– Не в вашей твердости, государыня, он сомневается, а в своей. Говорят, что душевная сила принадлежит к числу добродетелей женщины – теперь я верю этому… Я должен передать вам поручение от государя, но клянусь душой, у меня не хватает духу видеть ваши слезы.

Благородный епископ отер слезу, катившуюся с его глаз.

– Король прислал пажа сказать мне, чтобы я позаботился о снаряжении в путь всех, кого вам угодно будет назначить для сопровождения. Он желает, чтобы все издержки вашего двора, который он считает двором французской королевы, были отнесены на счет его казны, и так как он питает полную надежду, что папа, удовлетворенный этим доказательством покорности его воле, подтвердит первый приговор французских епископов, и следовательно, ваша разлука будет кратковременна.

– Герен, вы не шутя? – воскликнула королева с удивлением и недоверием, – неужели есть надежда, есть возможность, что мы когда-нибудь опять соединимся? О, Боже мой, да будет имя Твое благословенно!

Вдруг она замолчала и устремила на министра взгляд, которым, казалось, хотела заглянуть в глубину его души.

– Вы не обманываете меня? Заклинаю вас как епископа, как рыцаря и как человека, скажите мне правду: есть ли какая-нибудь надежда?

– Ни за что в мире я не захочу обманывать вас, но я верю, что надеяться можно. Святейший отец не допускает обсуждения вопроса о разводе до тех пор, пока король не изъявит покорность, признав, что только римский двор имеет право решать этот вопрос, и что французские епископы, произнеся вердикт, виновны в присвоении его власти.

– Так вот причина всех бедствий! – воскликнула Агнесса. – Только в суетном желании доказать, что другие не могут того, что он смеет. Даже не разобрав, справедлив или нет вердикт епископов, папа наложил интердикт на целое королевство, довел до отчаяния целый народ, возбудил междоусобную войну и мятеж и растерзал два сердца, счастливых взаимной любовью!

– Ваше величество, я не берусь осуждать его намерений. Впрочем, каковы бы они ни были, папа принужден, по случаю изъявления покорности государя, созвать консисторию, а так как большинство ее будет состоять из французских епископов, то почти невероятно, чтоб они согласились отказаться от своего первого приговора.

– А что думает о том король? – спросила Агнесса уныло.

– Он разделяет мое мнение и просит ваше величество оставаться как можно ближе, для того чтобы он мог немедленно соединиться с вами, как только узнает решение папы. Сам король ни на минуту не перестанет считать вас своей законной супругой. Вследствие этих причин он умоляет вас избрать один из королевских замков для временного пребывания в нем.

– Так мне не надо покидать Франции? – воскликнула Агнесса, и луч радости озарил ее лицо. – О, и этого уже много!

У нее недостало сил вынести неожиданное счастье, и она залилась слезами.

Герен хотел удалиться, но она удержала его.

– Останьтесь, Герен, – сказала она. – Останьтесь! В этих слезах нет того горького и жгучего страдания, которые были в прежних, за два дня перед тем. Они отрадны для сердца и целебны для раны. Притом же вы должны выслушать мой ответ. Скажите Филиппу, что жить возле него было счастьем моей жизни, теперь все мои надежды стремятся к той минуте, когда я буду ему возвращена. Поблагодарите его за то утешение, которое он мне прислал посредством вас; скажите, что это спасло меня от отчаяния. Скажите ему, что перед отъездом я желала бы увидеть его на минуту, если только это не будет для него тяжелым испытанием. Что касается до моего выбора, куда бы переселиться… На одну минуту я подумала о Компьене. Я очень люблю этот замок, в нем столько живет воспоминаний прошлого счастья! Но я знаю, что Филипп тоже очень любит эти места, и желаю, чтобы он часто жил в этом замке, который будет всегда напоминать ему про нашу любовь. Там за Мантом, на высоком холме, покрытом лесом, есть королевский замок, где мы провели несколько недель первого нашего счастья. Если Филипп позволит, то я избрала бы это место для пребывания на время разлуки.

– В этом сомнения не может быть. Что касается до последнего свидания, то не лучше ли отложить его до последней минуты вашего отъезда?

– Да, вы правы. Чаша горечи будет выпита за один раз. Все готово к моему отъезду сегодня же вечером, так как мне казалось, что эта минута разлуки так будет тяжела для Филиппа, так вот я и решила: чем скорее, тем лучше. Но вы никогда не поймете, Герен, чего мне стоило принять эту решимость, сократить хоть на минуту немногие часы, которые мне остается жить среди обломков моего счастья! Но у меня достанет мужества, и за час, до ужина здесь будут мои носилки. Отдайте приказания телохранителям, которых король назначил сопровождать меня: пускай они будут готовы к трем часам. Но я надеюсь, – продолжала она умоляющим голосом, – я надеюсь, что увижу Филиппа перед моим отъездом.

– Мне довольно только передать ему ваше желание, и король поспешит исполнить его. Не будет ли еще приказаний?

– Нет, добрейший Герен; но я умоляю вас беречь короля, как если вы были его отцом. Успокаивайте его во гневе, утешайте в печали и научите не забывать меня, а с терпением ожидать минуты нашего соединения. Теперь мне надо помолиться, – продолжала она, отирая слезы, – я имею нужду в помощи Божией, чтобы мужественно вынести столь жестокое испытание, и надеюсь, Господь не откажет мне в ней, потому что мое сердце преисполнено скорби и я прибегаю к Нему!

Герен ушел, оставив королеву менее безутешной, и немедленно направился в кабинет короля, чтобы передать ему подробности свидания с нею, но в таких словах, которые, успокоив его, ни одним намеком не поколебали его решимости. Несмотря на всю его осторожность, однако в словах епископа невольно отразилась пламенная нежность Агнессы к мужу.

Филипп все время внимал ему в угрюмом молчании, но с жадностью вслушивался в слова, доказывавшие ее любовь. Его чело прояснилось, и он воскликнул с живостью:

– Неужели она так говорила? Именно так? Ах, она – ангел!

Быстро переходя от одной мысли к другой, он вдруг вскочил.

– И как подумаешь, что этот злодей Тибо д’Овернь хотел лишить меня ее любви! Вообрази, Герен, он бежал! Ускользнул из моих рук! За пять минут до моего прибытия он покинул Компьен со всею свитою, гонимый сознанием своего преступления. Но я отыщу его, хотя бы для этого пришлось пойти на край света! Отыщу и заставлю его испытать всю тяжесть моего мщения.

Усилия Герена успокоить короля были безуспешны.

До самого отъезда Агнессы король не выходил из своего кабинета, обуреваемый сложными и мучительными эмоциями. Наконец он не мог уже сдерживать своего нетерпения и быстрыми шагами направился к покоям королевы.

Герен последовал за ним, не совсем уверенный в решимости обоих и не зная, за что ему приняться, если в последнюю минуту они дрогнут.

Подойдя к двери, Филипп повернулся и, увидев министра, сказал:

– Герен, я хочу быть один, слышишь ли: один. В три часа приди за мной.

Он вошел и запер за собой дверь. Трудно описать, что происходило во время этого последнего свидания. Бывают такие скорби, для которых слов недостает, и такие сердечные муки, которых не опишешь никакими красками.

В три часа королевские носилки стояли во дворе; эскорт для королевы окружал их. Герен с больно сжавшимся сердцем нерешительными шагами подошел к покоям королевы, отворил дверь и, не поднимая портьеры, сказал:

– Государь!

– Войдите, Герен! – воскликнул Филипп.

Министр повиновался и увидел короля, стоявшего посредине комнаты и державшего Агнессу в объятиях; глаза и лицо его горели страшной яростью.

– Она любит меня, Герен! Она любит меня и не расстанется со мной!

Герен хранил молчание. Плод таких тяжелых усилий в один миг ускользал из его рук, и он стоял как ошеломленный. Но Агнесса тихо освободилась из объятий мужа и, подняв голову, лежавшую на его плече, сказала умоляющим голосом:

– Филипп! Это необходимо. Прощай! Прощай!

Опираясь на руку своей прислужницы, она направилась к двери, но Филипп бросился за нею, схватил в объятия и, покрывая страстными поцелуями, клялся, что ничто в мире не принудит его расстаться с нею.

– Помогите! Помогите! – вскричала Агнесса, стараясь освободиться из его объятий.

Ее вырвали из его рук и почти понесли на руках в носилки. Занавесь тотчас опустилась и скрыла от всех глаз печаль.

Долго еще ходил Филипп из угла в угол как помешанный, как будто все еще отыскивал ту, которой уже не стало! Потом он приложил руку ко лбу, сделал два шага к двери, но вдруг зашатался, кровь хлынула у него из носа и изо рта, и он упал без чувств.