Никакое необычное обстоятельство не отметило путешествия рыцаря де Куси. На час он останавливался в деревне около Мелена, чтобы дать отдых лошадям, и хотя после жестокой битвы испытывал сильное желание отдохнуть, как и его люди, но не позволял себе медлить.

Его обращение несколько смущало короля: рыцарь выказывал ему особую почтительность, что Филипп приписывал, и вполне основательно, не своей личности, но своему сану, угаданному сиром Ги, несмотря на измененный костюм.

В любом случае рыцарь не озвучивал своих догадок и, окружая короля почтительным вниманием, делал это без особенных церемоний, чтобы не возбудить подозрений в своих спутниках.

Но в его свите находился человек не такой деликатный, как он сам. Галлон, оставленный нами на дереве, куда мало-помалу перетащил все части богатого вооружения Гийома де Ла Рош-Эймона, так же как и туго набитый кошелек, извлеченный из его кармана, оставался верен своим похвальным привычкам и присоединился к победоносному отряду, не забыв прихватить с собой добычу, которая, будучи навьючена на лошадь, придавала шуту вид торговца-разносчика.

Несмотря на то, что это лишнее бремя весьма стесняло фигляра, он беспрестанно вертелся вокруг короля и страшно досаждал ему, то рассматривая насмешливо, то многозначительно поводя носом, и наконец, во время отдыха близ Мелене, он придвинулся к своему рыцарю и, искоса поглядывая на Филиппа, стоявшего несколько в стороне, сказал:

– Куси, нет ли у вас охоты поучиться у меня одной фиглярской штуке: как льва укрощать?

– Молчи, дурак! – осек его Куси. Но отведя в сторону, рыцарь спросил: – Что ты хотел сказать этими словами?

– Ну разве вы не слыхали, как он орал «Монжуа, Сен-Дени!», когда выскочил к нам на помощь. Говорю вам, Куси, теперь можно укротить льва – это от вас зависит.

Рыцарь крепко схватил его за руку и пригрозил строгим наказанием, если он не придержит свои наблюдения при себе. Потом обратившись к королю, сказал:

– Мне кажется, сир рыцарь, нам нельзя терять времени. День кончается, а нам предстоит еще продолжительный переезд.

Немедленно пустились в путь, и по приезде в Париж король поблагодарил Куси за удовольствие, которое ему доставило его общество, заметив, что, вероятно, они скоро встретятся при дворе, ускакал.

Куси попридержал лошадь и медленно проводил свою свиту на ту квартиру, которую занимал с Тибо во время турнира, затем направился оттуда во дворец. У парадного подъезда он застал толпу низшего духовенства в парадных облачениях с хоругвями и крестами. Вокруг них располагались королевские телохранители, а позади – множество оруженосцев, составлявших свиту знатных вассалов короля, которые, несмотря на наступающий вечер, собрались во дворце.

Куси пробрался сквозь толпу и послал просить у короля аудиенции по важному делу, не терпящему отлагательства. Ответ не заставил себя ждать. Явился паж и попросил рыцаря немедленно последовать за ним и таким образом привел в парадную залу, где происходил прием.

Филипп стоял в конце великолепной готической залы, которая долго составляла предмет удивления в развалинах древнего дворца французских королей. На нем была широкая толковая туника пурпурного цвета, препоясанная золотою перевязью, на которой висел тонкий и короткий меч, надеваемый во время парадных приемов. Его рукава и воротник были вышиты золотом; на плечи была наброшена белая мантия, тоже подбитая горностаем, ниспадавшая величественными складками на пол. Красная шапка, украшенная драгоценными камнями, прикрывала длинные белокурые, в беспорядке разметавшиеся локоны.

Несмотря на короткое время, за которое он успел переменить свой костюм, его стройная и грациозно-величавая осанка не обнаруживала ни малейшего признака небрежности или торопливости.

Он принимал посетителей стоя. Когда входил Куси, Филипп, нахмурив брови и гордо подняв голову, с суровым и недовольным видом выслушивал речь, которую вел аббат де Трефонтен.

Канцлер Герен, в одежде рыцаря-госпитальера, стоял рядом с королем, а вокруг них образовался небольшой, но блестящий кружок знаменитейших вассалов, между которыми замечательны были герцоги Бургундии и Шампани, графы Невер и Данпьер и несчастный граф Тулузский, впоследствии ставший жертвой нетерпимости римского двора.

– Что это значит? – воскликнул Филипп, когда прелат окончил. – Следовательно, уступки, сделанные нами, послужили только к тому, чтобы появились новые требования? По какому праву Иннокентий Третий вмешивается в войну между Филиппом, королем Франции, и его вассалом Иоанном Английским, изменником и мятежником? Кто царствует во Франции, он или мы? На каких преимуществах церкви, под какими предлогами духовной власти оправдывает он такое дерзкое вмешательство? Говорите же, аббат Трефонтен, нам любопытно это узнать.

– Вам не безызвестны причины, государь, на которых зиждется вмешательство святейшего отца, – отвечал прелат кротко. – Сердце его обливается кровью при виде того, как христианские государи расточают в нечестивой войне кровь и сокровища своих подданных, тогда как гроб нашего Спасителя, на священной земле, где исповедники церкви претерпели мученичество, находится еще во власти неверных. Не ищите другой причины его поступков, кроме пламенной ревности…

– Ревности?! – перебил его король с насмешкой. – Мы оцениваем ее по достоинству и когда-нибудь постараемся расплатиться! Что касается до миролюбивых увещаний, которые истекают из его уст, то вот наш ответ. В нашем достоинстве как христианина, мы во всяком духовном деле с почтительностью покоряемся святейшему отцу и совсем недавно представили блистательное тому доказательство, так что теперь непозволительно даже сомневаться в нас. Но в нашем сане короля мы должны и желаем быть единственным судьей в делах нашего королевства. Мы не потерпим постороннего вмешательства и будем принимать только те советы, которых сами попросим. Не забудьте этого, сир аббат.

Потом, резко повернувшись и увидев Куси, король сказал с приветливой улыбкой:

– Милости просим, сир де Куси, мы собираемся выступить в поход, чтобы освободить из плена нашего любезного брата Артура и всех тех, кто вместе с ним заключен в темницах Иоанна Анжуйского. Какие известия вы нам сообщите об Артуре Плантагенете?

– Государь, – отвечал Куси печально и с достоинством. – Я полагал, что молва, так скоро распространяющая вести, особенно печальные, избавит меня от тяжелой необходимости объявить вам это несчастье. Принца Артура нет уже на свете: он вероломно умерщвлен в темнице города Руана своим дядей, Иоанном Анжуйским, королем английским.

При появлении рыцаря чело Филиппа было покрыто тучей; по выражению его лица при этом неожиданном известии немудрено было предугадать, что из этой тучи разразятся громы и молнии страшного гнева.

– Умерщвлен! – воскликнул он побледнев. – И вы говорите, что вина падает на Иоанна Анжуйского? Неужели его рука поднялась на своего племянника, сына своего родного брата, и он решился убить его? Невозможно! Каким образом убит Артур? Откуда вы это знаете? Говорите, сир рыцарь, говорите! Но ради самого Бога, не произносите ни слова, в котором вы не уверены полностью, потому что от слов ваших зависит, быть может, жизнь многих тысяч людей.

Тогда Куси, не обременяя своего рассказа ни малейшими посторонними обстоятельствами, не позволяя себе никакого суждения, рассказал просто обо всем, что видел и слышал, предоставляя слушателям самим делать выводы.

Бледные и взволнованные бароны невольно сгрудились и обменивались взглядами, в которых сквозили чувства ужаса и негодования. Филипп был до глубины души потрясен этим рассказом, и видя, какое воздействие он произвел на его баронов, воскликнул, с силой сжав скипетр в своих руках:

– Гнусное злодеяние! Но оно будет наказано. Сегодня же, сию минуту будет послан герольд, чтобы вызвать этого вероломного короля на поединок. Эй, сержанты, позвать Монжуа!

– Государь, прежде чем уехать из Руана, я уже осмелился обвинить короля английского, в присутствии всего двора, в убийстве принца Артура и вызвал на смертный бой каждого из баронов, кто осмелится защищать его.

– И что же отвечали его бароны? – спросил Филипп с жаром. – Как они восприняли ваше обвинение? Кто поднял вашу перчатку?

– Мне кажется, государь, что им было уже известно о совершенном злодеянии, и что многие из них, еще до меня, обвиняли в том короля. Однако двое или трое из них выступили было вперед, чтобы поднять мою перчатку, потому что – тут я должен отдать должную справедливость английским баронам – они никогда не медлят, когда надо вынимать меч из ножен. Но лорд Пемброк остановил их, сам поднял перчатку и сказал мне, что будет хранить ее до тех пор, пока король Иоанн не оправдается в этом преступлении. Он обещал, что если оправдание будет удовлетворительным, то он в течение трех месяцев встретит меня в открытом поле, если же нет, то с должною почтительностью возвратит мне перчатку.

– Это неопровержимое доказательство! – воскликнул Филипп. – Английские бароны всегда были готовы поддерживать своего короля во всякой законной вражде. – На последних словах король сделал особенное ударение, давая тем знать, чего он ожидает от своих вассалов. – Они и в этом случае не поколебались бы отмстить за обиду, нанесенную Иоанну Анжуйскому, если бы не были убеждены в его преступлении.

Потом, стремительно повернувшись к аббату Трефонтену, король сказал сурово:

– Вы сами слышали сообщенное нам несчастье, и мы ничего не желаем добавлять к сделанному уже ответу. Не забудьте, однако, когда будете отдавать отчет о вашем поручении святейшему отцу, не забудьте сказать, что Иоанн Анжуйский присоединил к измене убийство, и что Филипп Французский не положит оружия до тех пор, пока не отомстит за пролитую кровь Артура Плантагенета.

– Государь, с ужасом и огорчением внимал я повествованию об этом гнусном злодеянии. Далека от меня мысль усомниться в справедливости слов сира де Куси. Его подвиги в Палестине, кровь, пролитая в защиту святого гроба, приобрели ему по справедливости общее доверие и уважение. Но и он вам сказал, что не видел Иоанна Анжуйского совершающим преступление, и может быть, лучше бы было, прежде чем принять решение…

Король нахмурился и, выразительно взглянув на баронов, сказал вполголоса:

– Как легко узнать римское коварство.

Слышал ли это аббат или нет, только он продолжал с твердостью:

– Государь, может быть, я прогневаю вас, произнося слова истины. Но я обязан исполнять свой долг и не могу скрыть от вас, что святейший отец решился принудить всех христианских королей забыть свои личные вражды и обиды до тех пор, пока не отнимут гроба нашего Божественного Спасителя из рук неверных.

– Принудить? Вы так, кажется, сказали? – воскликнул король, сверкая глазами. – Клянусь небом, король, которого папа принудит вложить меч в ножны, поднятый над головой убийцы, такой король сделан из другого металла, нежели Филипп Французский! Пусть знает Иннокентий Третий: он может еще раз наложить интердикт на мое королевство, если это ему нравится, но в таком случае я пойду с мечом в руках осаждать Рим. Молитвами у меня будут звуки трубные, а топот копыт моего коня по двору Капитолия будет ответом на его воззвания! Господа, последуете ли вы за мною? – обратился он с вопросом к своим вассалам.

– Да, государь, мы пойдем за вами! – воскликнули бароны, вознегодовавшие на покровительство, оказываемое папой гнусному убийце. – Ваше дело правое, и мы поддержим вас.

Одновременно с этим герцог Бургундский бросил на короля выразительный взгляд, положив правую руку на эфес меча.

– Ах, герцог Бургундский, мой благородный друг, вы правы! – сказал король. – Мы будем тогда только свободны, когда докажем, что умеем владеть нашими мечами. Не дрожите, сир аббат. Мы честные рыцари, и вы в полной безопасности среди нас. Но мы не дети, которых можно забавлять планами священной войны, тогда как кровь наших близких вопиет о мщении! Вам не удастся этого никогда. Война против убийцы Артура – вот у меня священная война, и никогда не бывало более справедливой и законной войны… А вот и Монжуа! Мы ждали тебя с нетерпением, – воскликнул Филипп, увидев своего Герольдмейстера. – Мы дадим тебе поручение, достойное и твоего знания, и твоей храбрости. Иоанн Анжуйский, король английский, вероломно убил Артура Плантагенета, и вот свидетель, обвиняющий его – сир де Куси.

– Благороднейший и храбрейший рыцарь, когда-либо бывавший в свете, – отвечал герольдмейстер с почтительным поклоном.

– Ступай же к этому бесчестному королю и вызови его от моего имени. Скажи ему, что мы возьмем кровь за кровь, что мы заранее возлагаем на него ответственность за смерть всех, кто погибнет в этой войне, и тех, кто будет защищать его неправое дело, и тех, кто будет карать его злодеяние. Скажи ему, что мы не хотим слышать ни о мире, ни о перемирии до тех пор, пока он будет владеть хотя бы пядью земли французской, и что когда мы изгоним его на остров, то и там наш меч достанет преступника даже в собственном его дворце. Но погоди, погоди немного, – вдруг спохватился король, обуздывая свою ярость. – Мы предпринимаем дело правосудия и не хотим, чтобы нас упрекали в том, что мы начали его в минуту гнева.

Внезапное вдохновение внушило ему блистательную мысль. Король подумал, что если он пошлет вызов Иоанну, как своему вассалу, явиться на суд перед палатой пэров, то этим самым принудит своих вассалов поддерживать его в предпринимаемой войне для исполнения их собственного приговора. Он понял, что действуя таким путем, он придаст непоколебимую силу королевской власти и потому, пользуясь порывом негодования своих баронов, чтобы безвозвратно присоединить их к себе, обратился к ним со следующей речью:

– Пэры моего королевства! Хоть я заранее уверен в вашем одобрении, вызывая на смертной бой Иоанна Анжуйского, короля английского, однако я не должен забывать, что он, как герцог провинций Анжу и Нормандия, мой вассал, и в этом звании имеет право требовать вашего суда. По этому случаю с полным доверием к вашей чести и справедливости возлагаю на вас заботу произнести приговор в этом деле. Сегодня же я посылаю Монжуа с вызовом Иоанну Анжуйскому явиться перед ему равными пэрами в течение одного месяца, чтобы дать ответ на обвинения, произнесенные против него, и после того, как вы провозгласите приговор над ним, мои войска, в случае надобности, приведут ваш приговор в исполнение.

Бароны восторженно рукоплескали этому решению. Монжуа получил приказание немедленно провозгласить вызов королю английскому. Аббат Трефонтен понял, что в этом деле вмешательство церкви будет бесполезно, и потому удалился, не скрывая своего неудовольствия. Филипп провожал его до дверей взглядом, сверкающим торжеством.

– Сир де Куси, – сказал король, обращаясь к рыцарю. – Невеселые известия вы нам привезли, тем не менее мы вам очень рады и желаем сохранить вас при нашем дворе до тех пор, пока не выступим против Иоанна Английского. Вассалы танкарвильские уже собраны, и если не успели выступить в пользу Артура, то помогут отмстить за его смерть. Благородные бароны, – продолжал он, обращаясь к вельможам, – надеюсь, вы не откажетесь поужинать со мною сегодня. Но прежде этого я должен исполнить тяжелую обязанность – сообщить матери о смерти сына и по возможности утешить ее в горе.

Раскланявшись с баронами, он вышел из залы и направился в покои герцогини Констанции.