Пролог

Поздней осенью 1708 года наш славный Пикардийский полк, в котором я имел честь быть тогда лейтенантом второй роты первого батальона, стал на зимние квартиры в Дьепе. Затем наступила эта ужасная зима с невиданными морозами, уничтожившими многих бездомных и бродяг, которые замерзали на улицах сотнями. К тому же неудача, до этого постигшая нашу армию во Фландрской кампании, тяжелым грузом лежала на сердце. Из-за этого наш старый добрый король должен был пойти на невиданные уступки в переговорах с врагами. Но те были ненасытны, требуя все больше и больше. Всю зиму дипломаты пытались договориться о перемирии и открыть мирную конференцию. Нам же, простым офицерам, было до глубины души обидно, что мы никак не можем оправдать чаяния короля. Из-за постоянных неудач на фронтах наш старый монарх вынужден был чуть ли не унижаться перед неприятелем, чтобы остановить слишком затянувшуюся войну за испанское наследство, которая сейчас высасывала из доброй Франции последние соки.

Несмотря на то что многие офицеры нашего славного полка покинули дислокацию части и на зиму отправились кто в Париж, кто в свои имения, я решил остаться в Дьепе. По правде сказать, ехать мне было особенно некуда, да и развлекаться в эту тяжелую зиму не хотелось. Возможно, меня больше других угнетало чувство вины за постоянные проигрыши нашей армии. Все мысли были только об этом. Как победить врага, что мы делаем не так, кто виноват в постоянных поражениях. К тому же и старые раны давали о себе знать. Капитан был рад оставить меня приглядывать за своей ротой. Я жил на хорошей квартире в центре, был вхож в лучшие дома, а местное высшее общество, которое гордилось тем, что в их городе расквартирован столь знаменитый пехотный полк, один из самых старых и уважаемых подразделений Франции, наперебой приглашало меня на различные светские рауты. Там все проходило как обычно – молодежь танцевала, а старшее поколение обсуждало военные вопросы и политику за рюмкой ликера. Развлекаться с местными дамами мне не хотелось. Не то чтобы я был женоненавистником, просто в эту суровую зиму, когда страна почти голодала, любой флирт казался мне чуть ли не кощунством. Словом, я пребывал в глубокой меланхолии и, несмотря на молодые годы, вскоре почти перестал посещать подобные вечера, сказавшись больным, и целиком отдался чтению книг. Я стал завсегдатаем местной книжной лавки, где мне и попалась небольшая занимательная книжица, напечатанная в Париже в издательстве Жака Лефевра «Histoire des aventuriers flibustiers qui se sont signales dans les Indes». В ней рассказывалось о флибустьерах, которыми ранее кишели моря Нового Света, об их жизни, повадках, обычаях, о знаменитых капитанах и их необычайных приключениях. Тогда эта книга показалась мне удивительно яркой.

Но не только чтение занимало меня. Я вел дневник. Записывал туда все, что видел, гуляя по окрестностям. Порой заходил в порт, смотрел на корабли, ходил по берегу моря, вдыхая его холодный соленый аромат, всматривался в горизонт, за которым жила своей жизнью та враждебная французам страна, войну с которой мы никак не могли выиграть.

Но вскоре мне это наскучило и я стал расспрашивать хозяина квартиры о местных достопримечательностях. Он посоветовал посмотреть монастырь кармелитов, полюбоваться видом с маяка, побывать на смотровой площадке ратуши и на батареях портового форта. Поскольку на званых вечерах я был представлен всем мало-мальски известным горожанам, то без труда получил разрешение посетить все эти места. Последним я осматривал укрепления портового форта. Его комендант господин Жан де Вейан, которому я также был представлен, рассказал об истории береговых укреплений Дьепа, о сражениях, которые разыгрались под его стенами. Он оказался довольно милым и забавным человеком. После столь увлекательной беседы господин де Вейан предложил мне отужинать с ним, и я не мог ему отказать, настолько он был располагающим к себе человеком. Комендант признался даже в том, что свою должность купил после того, как был ранен пушечным ядром, которое чуть не оторвало ему ногу.

После обильного, не очень изысканного ужина я уже собирался было уходить и, чтобы как-то прервать нескончаемую болтовню гостеприимного хозяина, сделал ему комплимент:

– Господин де Вейан, вы очень хороший рассказчик, но, к сожалению, мне уже пора…

– Ну что вы, что вы, голубчик. Вы еще не попробовали десертного вина, которое непременно должны оценить. К тому же я вспомнил еще об одной достопримечательности нашего города.

И де Вейан рассказал мне о Пьере Маре, старом моряке, капитане в отставке.

– Вот кто замечательный рассказчик и редкой судьбы человек. Вам непременно стоит с ним познакомиться.

– Чем же интересен этот Пьер Маре?

– Как? Вы никогда не слыхали о нем? Ведь он же был флибустьером, всю жизнь прожил в Вест-Индии, плавал под знаменами самых великих пиратов тех краев.

Заинтригованный, я сразу вспомнил книгу, которую случайно купил в лавке, повествующую о властелинах Флибустьерского моря. В надежде услышать прочитанное там имя, я переспросил, как зовут столь славного капитана. Однако его имя я так и не смог вспомнить. Скоре всего, оно там отсутствовало. Естественно, я поинтересовался, где же найти этого человека, который стал живой достопримечательностью города.

– Ой-ля-ля. Это очень просто. Он проводит каждый вечер в кабачке «Ржавый якорь», что в порту, и рассказывает свои нескончаемые истории всем желающим.

Отведав обещанного десертного вина, я вскоре откланялся, горячо поблагодарив коменданта за столь радушный прием.

Конечно, на следующий день я отправился в этот погребок, где без труда нашел Пьера Маре – живого пирата. Войдя в «Ржавый якорь», я был удивлен, так как заведение совершенно не походило на пиратский приют. Наоборот, все было чисто и аккуратно. Увидев входящего офицера, ко мне тут же подскочил хозяин, сказав, что для него большая честь принимать у себя лейтенанта Пикардийского полка и чем он может быть мне полезен. Мне весьма польстило, что мундир пикардийцев знаком даже в портовых кабаках. Я сказал, что разыскиваю капитана Пьера Маре. Любезный кабатчик подвел меня к пожилому, но еще весьма крепкому человеку, сидевшему за отдельным столом и попыхивающему трубкой. Когда я подошел, он вопросительно поднял на меня глаза.

– Разрешите представиться – барон де Бац, лейтенант королевского Пикардийского полка, расквартированного на зиму в Дьепе.

– Да? Очень рад. А меня зовут капитан Маре. Капитан королевского флота в отставке Пьер Маре к вашим услугам. Садитесь, мессир, чем могу быть полезен? Эй, хозяин, принеси-ка своего лучшего вина. Итак, чем обязан?

– Видите ли, капитан, комендант портового форта господин де Вейан сообщил мне, что вы самый лучший рассказчик, которого он когда-либо знал. К тому же вы долго жили в Вест-Индии, где даже были… гм… пиратом или что-то в этом роде. Дело в том, что я недавно прочел книгу о флибустьерах Нового Света, которая, признаться, меня потрясла. Вот я и решился узнать все из первых уст. Конечно, если вы не откажетесь мне рассказать о своих приключениях.

Капитан, которому было, наверное, за семьдесят и чье обветренное лицо, изборожденное морщинами и иссеченное шрамами, совсем не казалось приветливым, прищурив глаза, сказал довольно холодно:

– Весьма польщен вниманием столь блистательного молодого офицера к своей скромной персоне, но будет ли интересно вам, барон, человеку сухопутному, слушать морские рассказы. Да и будут ли они вам понятны. К тому же вы меня немного обидели, назвав пиратом, хотя здесь нет вашей вины. Это все добряк де Вейан, который, как и большинство сухопутных, не видит разницы даже между капером и корсаром. Нет, должен вас разочаровать – пиратом я не был. Иначе как бы я стал капитаном королевского флота? Не думаете же вы, что среди офицеров там сплошные морские разбойники?

– Конечно же нет. Примите мои извинения, если я вас случайно задел…

– Не нужно. Хотя я и отставной капитан, но не настолько знатного происхождения, чтобы кичиться врожденной щепетильностью. Надеюсь, вы меня понимаете…

– Да, конечно. Но позвольте спросить, как вам удалось стать капитаном флота, если вы… не дворянин… Насколько я знаю, это весьма редкий случай.

– В этом нет ничего необычного. Тот, кто вырос у моря, всегда лучший моряк, чем тот, кто вырос в горах… Извините, если я невольно задел вас…

– Нет, нет, ничего. Если я и гасконец, то только по крови. Родился я в Париже и был у себя на исторической родине лишь раз. Да и мое имение тут, так что я скорее пикардиец, чем гасконец.

– Я тоже пикардиец. Это нас роднит, тем более что вы служите в полку, носящем это же славное имя. Если мне не изменяет память, Пикардийский пехотный был составлен из вольных крестьян-пикинеров еще при прошлом царствовании в 1642 году и является старейшим регулярным военным подразделением Франции. Если, конечно, не считать отрядов телохранителей дома короля.

– Вы совершенно правы, капитан Маре. И я, признаться, даже удивлен таким знанием истории моей части.

– Я же сказал вам, что тоже пикардиец. Если хотите знать, в молодости отец хотел меня отправить служить именно в этот прославленный полк.

– Я должен вас огорчить, господин капитан. В наше подразделение не брали новобранцев. К нам поступают лишь уже проверенные в боях, заслуженные солдаты, поскольку мы числимся первым негвардейским полком и возглавляем список семи самых старых полков Франции, так называемых «стариков».

– Молодой человек, я говорю о временах шестидесятилетней давности, когда вашему полку отроду было не больше десяти лет. Тогда не существовало никаких «стариков» и попасть туда было гораздо проще. Уж поверьте мне. А поскольку я родился и вырос именно в Пикардии, этот полк принял бы меня с распростертыми объятиями. Но мы отвлеклись. Вы говорили, что прочли какую-то книгу?

– Видите ли, капитан, в Дьепе на зимних квартирах у меня не такой уж большой выбор в развлечениях, поэтому я стал завсегдатаем местной книжной лавки господина Мориа, где однажды купил книгу «История флибустьеров», написанную неким капитаном, кажется Эсквемелином, долгое время жившим среди пиратов в Вест-Индии. Там описаны их обычаи и нравы. Признаюсь, меня она сильно увлекла. А тут господин де Вейан, комендант портового форта, рассказал мне, что вы долгое время жили в тех краях и плюс ко всему являетесь непревзойденным рассказчиком.

– Как вы сказали – Эсквемелин? Странно, но я никогда раньше не слышал про такого капитана, хотя не один десяток лет бороздил моря Вест-Индии. Значит, он написал книгу. Забавно, как любил говаривать Рок Бразилец. И о чем же она?

– Это описание диких нравов местных жителей, которых он называет то буканьерами, то флибустьерами. Рассказы про ужасных самых известных их капитанов, про их кровавые дела, про несметные богатства, которые оказывались у них после ограбления испанских колоний. Признаться, захватывающее чтение.

– Вот как. Интересно, а он не упоминает там некоего капитана по прозвищу Олонезец или капитана Пикарца?

– Кажется, да. А вы тоже их знали?

– Не то слово. Я и есть тот самый капитан Пикар. Такое прозвище мне дали в колониях потому, что я был родом из Пикардии.

Я с нескрываемым удивлением посмотрел на старика, сидящего за стаканчиком вина и попыхивающего трубкой. В голове высветились картины событий с участием капитана Пикара. Боже мой, не может быть!

– А знаете что, господин барон, не могли бы вы дать мне почитать эту книжицу. Хоть я и не любитель чтения, но уж больно интересно, что может написать обо мне человек, которого я не только ни разу не видел, но о котором никогда и не слышал.

Он еле заметно улыбнулся, не вынимая изо рта трубки. В его прищуренных глазах неожиданно блеснула искра заинтересованности.

– Только при одном условии, – нашелся я. – Вы сейчас же расскажете, как вам удалось стать капитаном.

Во взгляде собеседника я уловил некое тепло, даже благодарность.

– Все очень просто. Я заработал свой чин личной доблестью и услугами, которые оказал короне за океаном. Нужно вам заметить, что там дворян гораздо меньше, чем во Франции, поэтому и выслужиться простому смертному легче. Хотя и во Франции я знаю несколько человек не самого благородного происхождения, которые не только получили офицерский патент, но и дворянство. Взять хотя бы покойного командира эскадры Жана Бара или ныне здравствующих генерал-лейтенантов военно-морского флота Рене Дюге-Труэна или Жана-Батиста Дюкасса. А покойный Абраам Дюкен, чьи славные дела на море ныне продолжают два его племянника. Если хотите, я могу привести пример и среди сухопутных войск, возьмите хотя бы семейство Магонтье…

– Да-да, я знаком с одним из них. Это Пьер де Магонтье. Он был первым капитаном полка Разильи…

– Ну вот видите. Наш добрый король знает о тех, кто проливает кровь на благо Франции, и никогда не оставит их без награды. Поэтому королевская милость не обошла и меня. Кроме патента на чин капитана мне была дарована и грамота на дворянство.

– Но какие же подвиги вы совершили, что смогли подняться столь высоко по служебной лестнице?

– Ха! Мои подвиги, и тем более карьера, меркнут перед тем, что совершали другие, добывая себе шпагой не только дворянство, но и маршальские жезлы, и даже ордена. Не нужно преувеличивать моих заслуг, молодой человек. Я просто всю жизнь воевал в колониях, а все тамошние дела не столь на виду, как местные, европейские, хотя от этого не становятся менее рискованными или славными. Если хотите, извольте. Я вам расскажу.

– Конечно, хочу, но видите ли, у меня будет к вам еще одна просьба…

– Какая? Говорите. Я вижу, вы славный молодой человек. Тем более что для тех, кто сейчас проливает свою кровь во Фландрии, чтобы не пустить маршала Мальборо и принца Савойского к нам в Пикардию, не может быть отказа.

– Я бы хотел по ходу вашего рассказа делать пометки, чтобы потом все это записать, а впоследствии, возможно, и опубликовать.

– Конечно, записывайте, в чем дело. Только хотите знать мое мнение? Правда никому не нужна. Народу нужна клюква, и чем развесистей она будет, тем лучше. Людям больше по душе самые невероятные сказки и вымыслы. И чем они более нелепы, тем скорее в них верят. Это все из-за того, что народ в своем большинстве предпочитает не иметь собственного мнения. Так выгоднее, да и думать не нужно. Люди довольствуются шаблонами, которые для них придумывают другие, – это красное, а это – белое. Никто не замечает, что зачастую это не так, поскольку не подвергают сомнению. Всех волнует не правда жизни, а собственный желудок, ради которого и глаза закрыть на многое не грех. А если им на это указать, они скажут: да я просто живу, а об этом вообще не думаю, это не мое дело.

Однако несмотря на противоречивое отношение к моим предстоящим записям, мы все же договорились с капитаном Маре о встрече на следующий день. Возможно, он действительно был обрадован интересом, который я проявил к его прошлому, а может быть, действительно хотел рассказать правду хотя бы мне. В связи с чем я старался записать как можно более подробно те места, которые меня особо интересовали. Несмотря на то что капитану уже давно перевалило за 70, он в таких подробностях помнил свои приключения в колониях, что я диву давался.

– Вы знаете, что творится сейчас? Эти болваны решили стереть даже саму память о флибустьерстве. Все чаще и чаще я встречаю на картах вместо Флибустьерского моря – Карибское. Разве можно нас сравнивать с горсткой дикарей? Да и чем, собственно, прославились эти карибы? Неужели их подвиги и слава может затмить нашу? Если так и дальше пойдет, то скоро нас будут называть ненавистным словом «пираты». Я уже вижу, как какой-нибудь осел напишет книгу о нас, полную вымысла, и назовет ее «Пираты Карибского моря». И еще хуже, она будет иметь успех, поскольку народу все едино. Поэтому если вы действительно хотите написать правду о флибустьерстве, то дайте мне слово, что озаглавите свою книгу по крайней мере «Флибустьеры Испанского моря».

При каждой нашей новой встрече капитан Маре неизменно начинал свой рассказ с брюзжания, критики рассказов про Вест-Индию, а особенно той книги, которую я дал ему почитать. С весьма нелицеприятными ругательствами он всякий раз доставал ее из большого кармана своего камзола, грохал об стол так, что шаталось все, что на нем стояло, и снова и снова высказывал свое мнение.

– Многие книжульки о Вест-Индии, например вот эта, написанная якобы очевидцем, – откровенный бред, который ясен любому здравомыслящему человеку. Но поскольку люди свято верят в то, что читают, издателям остается лишь множить эту галиматью еще и еще, всякий раз добавляя очередные небылицы, как кумушки на рынке. Если так дело пойдет, то эти басни того гляди останутся в веках, а о том, что было на самом деле, никто не узнает. Знаете что? Я уже много лет рассказываю правду о флибустьерах и очень рад, что вас заинтересовала эта тема. Признаться, мне бы очень хотелось, чтобы люди наконец-то узнали о тех отчаянных ребятах, среди которых я жил, с ними сражался всю свою жизнь, начиная с юности. Но почему-то какое-то шестое чувство говорит мне, что в это никто не поверит, так как трудно расстаться с шаблонами. Впрочем, дело ваше… и их тоже. Как у нас говорилось: дурак умрет дураком, а герой героем.

* * *

Мы встречались каждый день в «Ржавом якоре», который оказался любимым местом офицеров военно-морского флота, потому что здесь приличные вина и отменная кухня. Иногда, чтобы послушать рассказы Пикара, собиралась целая компания. Я старался не упустить ничего важного, потом переписывал все на чистовик, чтобы по возможности передать неповторимый колорит его повествования. Не знаю, как у меня это получилось, на данный момент записки выглядят довольно сумбурно. Возможно, все из-за того, что каждый вечер капитан Пикар рассказывал какую-нибудь новую историю, которые я уже по своему усмотрению располагал в более или менее хронологическом порядке.

Я так увлекся записью воспоминаний старого моряка, что зимнее время в Дьепе для меня пролетело совсем незаметно. Наступала весна 1709 года, а вместе с ней передислокация, прием подкрепления и новая военная кампания, о которой я еще, возможно, напишу. А пока центральную часть моего дневника занимает не собственная история, а описание похождений некого юноши, будущего грозного капитана флибустьеров Пьера Пикара, ныне отставного капитана королевского флота, прожившего удивительную жизнь, полную опасностей и приключений.

Вполне вероятно, что только о них я и поведал бы читателю, если бы не одно странное обстоятельство. Дело в том, что чем больше я слушал рассказы капитана в «Ржавом якоре», тем больше убеждался: кое-что кажется мне знакомым. Это чувство преследовало меня несколько дней, пока я не вспомнил, что однажды мне в руки попала довольно странная тетрадь какого-то испанского офицера. Кажется, это было года два назад, во время наших боев около… не то Самюра, не то Лилля… Словом, после того как наш полк выбил из какой-то деревушки австрийцев, в одном из домов, где я со своим слугой Франсуа разместился на постой, были обнаружены вещи предыдущего постояльца – испанского офицера. Скорее всего, он погиб в сражении. Пара шляп, дорогие пистолеты, старинная шпага из толедской стали и потертая тетрадь. Хотя я и довольно хорошо знаю испанский, никогда не стал бы читать чужой дневник. Но, пролистав его, я увидел, что он написан на французском. Я заинтересовался именем хозяина, которое без труда отыскал, – дон Педро Антонио де Кастро граф де Пенальба. Странно. Почему человек с испанским именем пишет по-французски, подумал я, и, чтобы выяснить это, отбросив предрассудки, углубился в чтение.

Оказалось, что дон Педро вовсе не испанец, а фламандец и его настоящее имя Пьер де Кастро граф де Пенальба. Но хотя он родился и вырос во Фландрии, отец графа был испанский дворянин, титул которого он и унаследовал. Прочитав текст дальше, я понял, что автор побывал в Вест-Индии и описывал то, что с ним там произошло. Тогда мне это показалось скучным, и я не стал читать дальше, однако непонятно почему сохранил и возил с собой тетрадь, впрочем, как и пистолеты, и редкий по красоте и прочности старый толедский клинок.

Вспомнив все это, я не без труда с помощью моего слуги Франсуа отыскал тетрадь в своих вещах и снова принялся за чтение. К своему огромному изумлению, я обнаружил, что рассказы капитана Пикара почти полностью совпадают по времени и месту действия с записками испанца. Не веря своим глазам, я еще раз внимательно просмотрел записи и понял, что Пикар и этот испанец в Вест-Индии действительно были свидетелями почти одних и тех же событий, находясь, если так можно выразиться, по разные стороны баррикад.

Вспоминая брезгливое отношение капитана Пикара к книгам типа «История флибустьеров» (в английском издании «Буканьеры Америки»), которая была написана якобы очевидцем, и все его разговоры вокруг того, что это вымысел, я понял: мне представился небывалый случай написать первую правдивую книгу о флибустьерах. Только поэтому я взялся за перо, хотя и предвижу, что подобное не всем может понравиться. Чтобы придать записям более литературный вариант, мне пришлось разбить все истории на главы и добавить диалоги.

Итак, перед вами, дорогой читатель, изложение двух разных взглядов на одни и те же события, произошедшие в Вест-Индии лет 50 назад. Я по ходу действия буду пояснять, какая глава относится к рассказам капитана Пикара, какая – к запискам графа.

 

Глава первая

Из записок графа Пенальбы

При рождении я получил громкое и славное испанское имя – дон Педро Франсиско Фернандес де Кастро, хотя родился и вырос во Фландрии. Дело в том, что мой отец, дон Франсиско Фернандес де Кастро де Валенсуэла граф де Пенальба, принадлежал к одному из самых известных родов в Испании, был знатным андалузцем, а мать приходилась родственницей де ла Маркам, де Линям, де Круа, де Сен-Полям, де Монтморам и де Каренси. Словом, принадлежала к старинной бургундской знати. Имение отца в Испании, то есть наша родовая вотчина, деревня Пенальба находилась рядом с имением Фуэнтес, принадлежавшим аристократическому роду Гусманов. Отец хорошо знал отпрысков этой славной фамилии грандов и дружил с ними, в том числе с доном Хуаном Карлосом де Гусманом маркизом Фуэнтес, вместе с которым плечом к плечу сражался во Фландрии и в полку которого был капитаном. Во время одной отчаянной атаки дон Хуан, гарцевавший впереди строя, был смертельно ранен, через день он умер на руках у моего отца. Дон Хуан, мир его праху, был из знаменитого рода Медина-Сидония, поэтому его наследником стал дон Гаспар де Гусман герцог де Медина-Сидония. Однако этот вельможа не захотел отправиться во Фландрию и встать во главе доставшегося ему по завещанию пехотного полка, набранного и содержащегося на деньги его покойного кузена. Так мой отец стал полковником.

Однажды отца вызвали в Брюссель, там он получил предписание выехать в Мадрид. Затем пришло письмо, где он информировал меня и мать, что срочно отбывает к новому месту службы в Западные Индии. Хотя отец неоднократно писал нам потом и приглашал приехать к нему, сделать это было никак невозможно. Матушка была слишком больна, и не было никакой надежды на ее выздоровление. Я писал об этом отцу, но он отвечал, что не может бросить доверенную ему важную миссию в колониях, и просил позаботиться о матери. Каюсь, но в те годы я не мог все время сидеть у изголовья слабеющей день ото дня женщины.

Особой моей страстью было фехтование, которым я начал заниматься с шести лет. Сначала с камердинером Николасом, потом с отцом, а после его отъезда с разными учителями, которых в Брюсселе было предостаточно, в том числе и заезжих. Это была единственная отдушина, поскольку из-за болезни матери я не мог поступить на службу в армию, хотя меня и приглашали волонтером. Через два года матушка скончалась. После этого я бы мог начать военную карьеру, к которой рвался уже много лет, но снова получил приглашение от отца приехать к нему в Новый Свет. Затем еще несколько писем, где он настойчиво просил оставить Европу и дать ему возможность обнять меня. Я, по правде сказать, не очень рвался за океан, ведь война была совсем близко, о чем я и писал отцу. Однако дон Франсиско становился все настойчивее и настойчивее, заманивая меня безграничными возможностями, которые открываются для карьеры молодого дворянина за океаном, где у него к тому же есть отец, занимающий довольно высокую должность. В конце концов через пару лет уговоры возымели свое действие и после участия в качестве волонтера в одной из кампаний я твердо решил отправиться в Америку.

Меня сопровождал старый камердинер Николас, занимавшийся с детства моим воспитанием. Он был валлоном, бывшим солдатом, служившим то французам, то испанцам, то голландцам. А чему может научить отставной вояка? Хорошо сидеть в седле, прилично стрелять да ловко фехтовать шпагой. Собрав в дорогу денег и еды и оставив хозяйство на нашего управляющего Лоренса, мы быстро добрались до Дюнкерка. В то время этот порт еще принадлежал королю Филиппу IV, впрочем, как и вся Фландрия, Артуа и Эно, поэтому сесть там на судно, идущее к берегам Испании, не составило труда. Нужно признать, что плавание предстояло довольно опасное, но знаменитые каперы и приватиры Дюнкерка, служащие верой и правдой Его Католическому Величеству, не боялись ничего. Они то и дело приводили в порт захваченные французские и английские суда, да и вообще были настоящими хозяевами в Ла-Манше. Тот день, когда мы добрались до Дюнкерка, не стал исключением.

– Что за суматоха, любезный? – спросил я у бегущего буржуа.

– Как, вы не знаете? Да это капитан Жак Фонтанж привел в порт пару французских кораблей.

– А… Простите, кто это… Жак Фонтанж?

– Странно, с виду вы наш да и разговариваете как фламандец, а не знаете самого знаменитого нашего капера? – сказал буржуа, с недоверием посмотрев на меня. – Уж не шпион ли вы?

– Мой господин приехал из далекой провинции, так что не знает героев моря, – вступился за меня камердинер. – А ты, братец, лучше держи язык за зубами, если не хочешь хорошей трепки. Не дай бог, мой горячий господин подумает, что ты хотел его оскорбить…

– Что вы, что вы… – мужчина поспешил в переулок, часто оглядываясь.

– Зачем ты так, Николас, неужели я сделал бы что-нибудь плохое этому милому прохожему, который теперь будет думать, что все приезжающие из провинции молодые дворяне грубы и неотесанны и только и мечтают о том, чтобы проткнуть его толстый живот.

– Просто я слишком хорошо знаю вашу милость. Чуть что, вы хватаетесь за шпагу, которой орудовать вас научил еще ваш батюшка, да и я имел неосторожность преподать пару уроков. Словом, если бы вы не посещали курсы того заезжего сумасшедшего итальянца, я был бы более спокоен. Но этот чертов миланец научил вас такому… Похоже, что вы среди его учеников были самым впечатлительным. Никто, кроме вас, не воспринял его уроки так близко к сердцу. А поскольку вы уже не раз применяли свои знания на практике, я делаю вывод, что вам заколоть оскорбителя так же легко, как принять причастие.

– Напрасно ты строишь из меня матерого бретера, – сказал я Николасу. – Мне не так много лет, чтобы владеть шпагой безукоризненно. Так что я не очень-то обольщаюсь по этому поводу. Уж поверь.

– Хорошо, что вы понимаете это, молодой господин. Да вот только тому, кого вы протыкаете, нет дела до всего этого. Я же видел, как после уроков у этого проклятого итальяшки вы обставили всех в фехтовальном зале мэтра Туше в Брюсселе. И неважно, что вашу манеру признали неправильной и отвратительной и даже выгнали вас с курсов. Вы все равно всех победили, а это и есть самое главное на войне, когда ставкой является жизнь. Так зачем врать самому себе?

– Мой старый добрый Николас. Не хочешь же ты уверить меня, что я в свои 18 лет достиг высших степеней мастерства в фехтовании?

– Нет, молодой господин. Я не могу назвать эту дьявольскую манеру драться на шпагах, которую вы переняли от безумного монаха-иезуита, приехавшего с Востока, фехтованием. Это бой без правил, и наследнику такой знатной фамилии, как Кастро, совсем не к лицу подобная манера. Однако, как старый солдат, я понимаю, что во время сражения никому нет дела до того, в какой школе фехтования вы обучались и какая у вас манера ведения боя. Главное – победа. К тому же кто бы мог подумать, что этот монах знает столько тайных приемов.

– Да, отец Франческо был превосходным учителем… Жаль, что я не смог полностью освоить его странную манеру фехтования. Но давай оставим этот спор и просто пойдем в порт, чтобы посмотреть на корабли, которые привел доблестный капитан Фонтанж.

– Согласен, к тому же нам необходимо нанять корабль до Испании. Но все же рискну заметить, молодой господин, что главное не манера фехтования. Главное, что этот монах научил вас побеждать. Ведь именно за это все ваши друзья стали звать вас не иначе как Быстрый Клинок.

– Это они в шутку меня так называют, Николас.

– Нет, мой господин, подобные прозвища просто так не даются. Здесь скромность не нужна. Вы действительно кое-чего добились. Уж поверьте мне, старику. Я знаю о тех четырех дуэлях, в которых вы участвовали, и о дюжине стычек, после которых вы единственный из ваших друзей уходили с поля боя своими ногами. А наши военные вылазки во время прошлогодней кампании, а то, как вы закололи молодого немецкого князя…

– Оставь это, Николас, и давай пойдем в порт. Хорошо, пусть я самая великая шпага королевства, но сейчас я хочу увидеть трофеи храбреца Фонтанжа.

Сделать это было легко, нужно было лишь придерживаться людского потока, вынесшего нас на пристань. Бедный Дюнкерк, он всегда переходил из рук в руки. Последний раз мы отбили его у французов в 1654 году, в то же время, когда захватили и Рокруа. Однако через четыре года французы снова вернулись, теперь уже навсегда. Но в тот день ничто не предвещало дальнейших неутешительных событий и все радовались успеху местных каперов, приведших два французских рыбацких судна.

– Тоже мне победа – захватить рыбаков, – непроизвольно вырвалось у меня. – Вот если б это были военные корабли…

– Вы, очевидно, не любите свою родину, – сказал противного вида господин, одетый во все черное. – Вам не нравятся победы нашего короля?

– При чем тут король, если действовали каперы?

– Так вы и против короля, и против каперов?

– Прекратите, пока я не задал вам хорошую взбучку. Я дворянин и хотя еще молод, но уже успел поучаствовать в военной кампании под знаменами нашего монарха, а вот вы наверняка в это время не отрывали свою толстую задницу от кресла.

Моя тирада, произнесенная с пылом, присущим молодости, заставила господина противной наружности сначала задохнуться от негодования, потом побагроветь от злости, а потом выдохнуть: «Да я тебя сейчас…» Однако в этот момент мой камердинер пришел мне на помощь:

– Уважаемый, не нужно горячиться. Перед вами сын испанского гранда, который отбывает в мадридский двор к своему отцу. Не нужно раздувать пожар там, где его нет. Мы сейчас уйдем и забудем о досадной перепалке. Вот и славно. Успокойтесь, мы не в обиде… Надеюсь, и вы также понимаете, что все это недоразумение…

Пока человек с противной наружностью соображал, Николас потянул меня за рукав, и мы влились в людской поток, чтобы вынырнуть в другом месте пристани.

– Зачем, зачем вы устраиваете ссоры, когда сразу видно, что этот тип – городской чиновник. Ему только стоит крикнуть стражу, и не оберешься неприятностей. Пойдемте лучше поищем нужный нам корабль до Испании.

– Знаешь что, Николас. Давай во избежание подобных сцен ты сам найдешь корабль, договоришься о цене, а я лучше подожду тебя в какой-нибудь таверне.

Узнав у местных жителей, где поближе есть приличное заведение, мы договорились о встрече. Место, где мне нужно было ожидать Николаса, называлось «Старая пушка». Я действительно быстро его нашел, поскольку у входа стояло большое и ржавое орудие.

Зайдя внутрь, я был приятно удивлен, не обнаружив там матросского притона. Заказав вина, стал дожидаться камердинера. Однако через четверть часа ввалилась толпа возбужденных моряков, которые стали сдвигать столы.

– Сударь, вам лучше покинуть этот погребок, поскольку команда «Летящего» решила именно тут обмыть свои призы. Боюсь, вам не понравится наша шумная компания, – нагло сказал мне здоровяк с перевязанным глазом, буквально нависая над моим столом.

– Извините, любезный, но я назначил здесь встречу и не могу уйти.

– Ха-ха-ха! Вы слышали – он назначил встречу. А я говорю, молодой человек, что сейчас сюда придет сам капитан Жак Фонтанж и лишние субъекты нам тут не нужны.

В глазах потемнело от злости. Я моментально понял, что без стычки не обойтись. Слава богу, что моя горячая испанская кровь была разбавлена рассудительной фламандской. Я могу вспыхнуть как порох, но так же быстро и прогореть. Быстрее, чем это можно себе представить. Может быть, именно поэтому я обладаю качествами, столь необходимыми для любого фехтовальщика, – злостью и холодным расчетом. Однако я не сношу обид и ничего не прощаю просто так, значит, необходимо было оценить верно складывающуюся обстановку. Кроме грубияна, который был, очевидно, кем-то вроде офицера, я насчитал еще с дюжину матросов.

Затевать ссору в такой ситуации было бы верхом безумия, но в то же время и прощать подобную наглость нельзя. Если учесть, что все они расслабились после удачного похода, то количество боеспособных можно смело уменьшить втрое. Можно начать действовать энергично… Но как потом я встречу Николаса? Да, потасовку придется отменить.

Я нашел в себе силы молча встать и под общий хохот направиться к выходу, уговаривая себя, что плебей не может оскорбить потомственного дворянина. Пусть теперь Николас попробует обвинить меня в несдержанности. Ничего, подожду его у выхода.

Я уже собрался выйти, но моим планам осуществиться не удалось. Бывают на свете такие люди, которым мало того, что они добились своего, им еще необходимо унизить побежденного. Их я ненавижу и называю хамами. Вне зависимости от происхождения. Одного такого, причем из титулованного дворянского сословия, я уже имел возможность проучить. Это был некий маркизик, чей отец купил титул за деньги. Именно за деньги, поскольку у простого дворянина есть возможность приобрести титул за верную службу королю. Но этот буржуа из чиновников высшего ранга именно купил себе маркизат. Он думал, что в придачу к нему получил и благородное происхождение. Но сын кухарки не может в одночасье стать дворянином, так же как и ее внук. Это известно всем, кроме самих новотитулованных. Но почему-то именно они ведут себя так, словно родились принцами или владетельными князьями. А как может вести себя плебей, на которого свалился титул, – только по-хамски.

Кстати, например, Мальтийский орден не принимает в рыцари новоиспеченных дворян. Чтобы стать кавалером, французу нужно иметь восемь поколений благородных кровей, от немцев требуется предъявить доказательства их происхождения до шестнадцатого поколения, а от испанцев и итальянцев – до четвертого. Я так это хорошо знаю, поскольку сам подумывал стать носителем черного плаща с белым крестом. Мне говорили, что такие строгости нужны потому, что паршивая овца дерется только за свой желудок. Но несмотря на это, в виде исключения в орден принимали и овец, но, естественно, только не в рыцари. Хотя бывали случаи… Но это скорее исключения, когда за военные подвиги плебеи становились мальтийскими кавалерами с особого разрешения папы римского или Генерального орденского капитула, и то только «кавалерами по милости», без права голоса на общих собраниях.

Итак, я уже почти вышел из «Старой пушки», когда за моей спиной прозвучало такое замысловатое грязное ругательство, которое затрагивало то, что отсутствует у хама, и то, что для дворянина важнее всего, – честь. Есть предел даже самой большой выдержке, и есть предел издевательствам. Я вернулся на середину зала, хотя знал, что их очень много для одного, даже такого ловкого, как я. Я знал, что если ввяжусь, то, скорее всего, буду убит и никогда не увижу ни Нового Света, ни отца. Но я не простолюдин и не могу покорно сносить хамство. Мне было необходимо выполнить свой долг – умереть за свое имя, за дворянскую честь, чтобы не опозорить трусостью имен многочисленных доблестных предков. Так учил меня отец. Мысленно исповедавшись, я целиком вверил себя во власть Богородицы. Ладно, раз вы живете, как скоты, то и умрете, как собаки. Я вынул шпагу из ножен и обернулся. Однако это развеселило их еще больше.

– Хочешь поиграть, сосунок, – сказал одноглазый здоровяк. – Давай поиграем.

Он тоже вынул шпагу. А я сразу вспомнил слова своего итальянского учителя фехтования: «Мало иметь храбрость в собственном сердце, нужно посеять страх в сердце противника. Если этого не можешь, посей злобу. Тот, кто сердится, всегда проигрывает тому, за кем правда и у кого холодная голова».

– На твоем месте я бы поостерегся ставить на кон свой последний глаз, – сказал я, обращаясь к здоровяку. – Видно, тебя прельщает закончить свою жизнь в упряжке слепцов? Или с глазом ты потерял половину мозгов?

Как это принято у плебеев, его же матросы загоготали моей грубой шутке громче всех, поэтому я сразу добился желаемого результата. Единственный глаз здоровяка налился кровью, и, испустив звериный рык, бугай ринулся на меня, сделав неуклюжий выпад. Я увернулся, и мой противник сам с легкостью насадился на мою шпагу, словно большой жук. Клинок пронзил его насквозь, и через мгновение кровь хлынула из его раскрытого рта. В этот момент я резко выдернул шпагу, кровь брызнула на меня, а мой противник упал. Не было никакого сомнения, что здоровяк мертв.

– Господа, вы были свидетелями оскорбления и честного поединка, так что…

Но не успел я договорить, как еще двое обнажили шпаги.

– Ну, молокосос, берегись!

Я едва сумел отстраниться от одного и отбить другой клинок, как остальные моряки также обнажили оружие. Время слов прошло. Я хорошо понимал, что имел дело не с разозлившимися поместными дворянами, не с учениками в фехтовальном зале, а с каперами, которые научились приемам боя в абордажных схватках не под руководством учителей из Италии. «Хочешь победить – рискуй и побеждай быстро» – я сразу вспомнил эти слова моего учителя из Милана. Я сделал свой первый выпад, согнувшись в три погибели, так что сразу несколько клинков прошли у меня над головой, зато мой достиг цели. Не вынимая его, я сделал поворот, так что еще несколько шпаг и рапир вонзились в проткнутого мною матроса. Вот теперь, упершись в него ногой, я высвободил шпагу и сразу нанес еще несколько ударов, один из которых пришелся по руке, другой по плечу. Затем отступление, внезапная атака, снова отступление и снова атака. Я все время перемещался, извиваясь всем телом, уходя от летевших на меня лезвий и нанося ответные удары. Моя тактика состояла в том, чтобы не отбивать клинки, направленные на меня, а уворачиваться от них и разить противника. Так намного быстрей и эффективней, но и намного рискованней, если не сказать большего. Не пытайтесь повторить мою манеру, если фехтуете меньше десяти лет и тем более если не знаете школы итальянских мастеров, а учились драться во дворе.

Однако в тесном помещении успешно проделывать подобные трюки – весьма утомительное занятие, особенно когда на тебя нацелено слишком много клинков. Конечно же, я получал ранения, как без них. Только в дешевых рыцарских романах герои выходят без царапины, на мне же их было, наверное, с полдюжины. Когда уворачиваешься, они неизбежны, и чем больше их становится, тем больше льется твоя кровь и тем меньше у тебя сил.

Мои противники видели, что мне все труднее уходить от их выпадов, поэтому я подобрал у одного из поверженных дагу, а это верный признак того, что человек либо плохой фехтовальщик, либо слишком неуклюж. Ведь дага, или кинжал для левой руки, не поможет, если сражаешься с тем, у кого одна шпага. Наоборот, это только ухудшает дело. Но мне выбирать не приходилось. Я чувствовал, что во многих местах под камзолом у меня течет кровь, но не знал, насколько серьезны мои раны, а это уже хороший признак, что меня успокаивало.

Итак, я стал отбиваться двумя руками и медленно отходить к выходу. Силы были на исходе, но и противников значительно поубавилось. Меня атаковали лишь четверо. Может, потому, что я их еще не ранил или это были лучшие бойцы. Теперь мне было не до выкрутасов, как их называл Николас. Я классически орудовал поочередно шпагой и дагой, уже не помышляя о лихих атаках. Мои противники сначала были утомлены, а теперь их выпады были уже почти не опасны.

Когда я почувствовал, что вступил на лестницу, ведущую к выходу, это сразу придало мне силы. Завладев выгодной позицией, я мог уже не опасаться за свою жизнь. Я специально сделал несколько шагов вверх, так что передо мной оказался лишь один противник. Он мог нанести удар лишь по моим ногам, зато я мог ударить его в голову. Кончилось тем, что он пропорол мне сапог, а в ответ получил скользящий удар по щеке. Брызнула кровь, он вскрикнул и ретировался.

Наступила пауза, во время которой трое оставшихся переглядывались, выясняя, кто из них пойдет на меня. В этот момент с высоты уже дюжины ступенек я успел сделать быструю рекогносцировку. Восемь или девять каперов, еще несколько минут назад чувствовавших себя непобедимой армадой, либо ругаясь перевязывали раны, либо стонали на полу.

– Господа, предлагаю завершить наш поединок по-доброму, – сказал я, делая несколько шагов по ступенькам вверх к двери. – Всем спасибо за участие, рад был знакомству, надеюсь, теперь вы поостережетесь хамить благородным дворянам. Желаю всем здоровья, оно вам понадобится. Адью!

С этими словами я повернулся, чтобы преодолеть оставшиеся ступеньки к свободе, но тут же замер… В дверях стояли трое. По виду моряки. Они явно были растеряны, а в глазах читался один вопрос: что тут происходит?

– Разрешите пройти, господа! – сказал я, сделав несколько шагов по ступенькам вверх. Они расступились, но в этот момент снизу раздался крик:

– Хватайте его, не дайте ему уйти!

Однако входившие все еще не могли сообразить, в чем дело, да и хватать окровавленного человека с обнаженной шпагой в одной руке и дагой в другой, с которых стекала кровь, не очень-то хотелось. Так я оказался у двери, где мне неожиданно преградила путь чья-то фигура в плаще.

– Что тут произошло, отвечайте, – сказал незнакомец, расставив широко ноги и уперев руки в бока.

Было ясно, что подошла другая часть команды проклятого капитана-капера Фонтанжа и даже, возможно, это он сам.

– Сударь, произошло недоразумение. У меня тут была назначена встреча…

– Сейчас разберемся, стойте, – приказал он, хватая меня за плечо.

От этого его «стойте» и тем более «разберемся» веяло могилой, да к тому же плечо, куда легла его рука, было ранено. Я сразу сообразил, что стоит только выйти кому-нибудь снизу, как меня в лучшем случае сдадут страже и я надолго сяду в тюрьму за нанесение массовых телесных повреждений героям войны на море, а в худшем – меня порешат прямо тут, перед «Старой пушкой», сами герои. Собрав последние силы, я выронил дагу, сбросил его руку с плеча, вывернул ее и, выхватив у него из-за пояса пистолет, отпрыгнул в сторону. Весь в царапинах, в крови, со шпагой в правой и пистолетом со взведенным курком в левой я стал медленно отступать по улице назад, считая своих новых противников. Их было восемь. Грубое обращение с их главарем не пришлось им по вкусу, они ощетинились рапирами, шпагами и большими ножами.

– Держите его, он перерезал всех наших! – раздались голоса от двери в кабак. – Боцман убит, шкипер потерял глаз… Дайте ему хорошенько.

Матросов не нужно упрашивать. Они смело пошли на меня.

– Стойте! Я никому не хотел причинять вред. Я один. Я не хотел ни с кем ссориться…

– Врет! Он врет! – снова раздались крики. – Он первый напал и убил боцмана.

– Давайте разойдемся по-хорошему, – еще раз неуверенно предложил я. – Первый, кто приблизится, будет застрелен.

Однако моряки неожиданно встретили мои слова смехом, который, как эхо, раздался и сзади меня. Я обернулся и увидел, что и там стоят еще примерно столько же матросов. «Ну вот и все», – пронеслось у меня в голове. Все пути были отрезаны, и мне лишь оставалось прижаться спиной к стене дома и постараться, не уронив честь, продать свою жизнь как можно дороже. Оставалась еще слабая надежда на то, что кто-нибудь из горожан сообщит в полицию и мне удастся спасти жизнь, попав в тюрьму.

Пока вокруг меня медленно образовывался полукруг, я вспомнил одно из наставлений моего итальянского учителя фехтования: когда дела совсем плохи, покажи вид, что тебя они не касаются. Я вынул из-за пояса кожаные перчатки и демонстративно беспечно натянул их. Затем встал в боевую позицию. Думать о прорыве было нереально. Их было слишком много, поэтому я стал выбирать себе первую жертву, которая, впрочем, сама вызвалась ею стать.

– Дайте мне попробовать, – сказал главный. – Неужели этот мальчишка сразил нашего могучего боцмана? Может, ты владеешь каким-то особым приемом? Так научи.

Он обнажил шпагу и стал приближаться. Я положил пистолет на стоящую рядом бочку и сделал специально неуклюжий выпад.

– Да он просто цыпленок, – сказал предводитель, легко отбивая мою шпагу. – Не понимаю, как ему…

Но я уже сделал глубокий двойной выпад, проткнув ему снизу подбородок. Такие удары очень опасны, а если рассчитать момент, то… Но я не рассуждал долго и, выдернув шпагу, сделал еще пару выпадов. Мой клинок задел чье-то бедро, потом чей-то живот, а потом я отскочил, схватил пистолет, лежащий на бочке, и снова попытался вести переговоры.

– Ваш капитан ранен, позаботьтесь о нем, а меня пропустите.

Но ответом мне были лишь грязные ругательства и проклятия. И опять на помощь пришел учитель: «Сначала противник вгоняет тебя в роль побежденного, а потом побеждает». Я поднял пистолет и выстрелил, потом схватил его за дуло и, пользуясь небольшой дымовой завесой, сделал несколько отчаянных выпадов. Я слышал, как мои удары достигли цели и как кричали и чертыхались раненые противники. Вдруг что-то мелькнуло у меня перед глазами, и я ощутил, что их заливает кровь. Я снова и снова стирал перчаткой кровь, застилавшую мне глаза, и делал отчаянные выпады. Я чувствовал, как холодный металл входит в мою плоть то тут, то там, но это уже не причиняло боли. Меня согревало сознание того, что я умираю не напрасно, что негодяев, с хамством которых любой простой человек вынужден постоянно мириться, становится все меньше и меньше. Пусть я уже почти не вижу из-за крови, льющейся из раны на голове, но я все еще на ногах и все еще могу оказывать сопротивление. Это матросское быдло надолго должно запомнить молодого дворянина, который не стал терпеть их выходки и смог постоять за себя, пусть даже ему придется расстаться с жизнью. Именно такие мысли вертелись у меня в голове, пока в глазах совсем не потемнело и я не стал проваливаться в какую-то черную бездну. И все летел, летел вниз, но так и не мог достичь дна.

 

Глава вторая

Из рассказов капитана Пикара

Вам, как сухопутному офицеру, должно быть все равно: приватир, капер, корсар, флибустьер – для вас они все на одно лицо, все пираты. Так и для меня, человека, отдавшего жизнь морю, неважно, как вы называете свои войска – легкой пехотой, пионерами, вольтижёрами, берсальерами, пандурами или егерями – все они для меня нерегулярные части, а значит, обыкновенные разбойники. Вам хорошо известен принцип набора войск в Европе. Не стоит отрицать, что любой никогда не служивший аристократ сразу может получить чин капитана или полковника, если навербует и будет содержать за свой счет роту или полк. Причем статус этой части у вас не вызывает никаких сомнений в том, что она не разбойничья. Однако червь сомнения начинает точить ваше сознание, когда купец снаряжает судно для ведения военных действий с неприятелем. Уж не пират ли он?

Вы, наверное, думаете, что самое большое гнездо пиратов Вест-Индия? Нет, поскольку вы забываете о знаменитых приватирах Дюнкерка, Остенде и других налетчиках с побережья Северного моря. Но считать ли их пиратами? Они ведь с разрешения властей вели что-то вроде партизанской войны на море. Однако и флибустьеры Сан-Доминго никогда не выходили из порта без этого пресловутого разрешения, которое называли комиссией. Если это, по-вашему, не считается, то тогда всех партизан можно записать в разбойники, и в первую очередь знаменитых венгерских гусаров. Известно, что этот род легкой кавалерии создан именно для налетов, разрушения вражеских складов, коммуникаций и всей продовольственной базы противника, для стычек, а не для участия в открытом сражении. Горе тому полководцу, кто попробует применить в большом сражении этот тип легкой кавалерии и пустить их на неприятеля. Это будет первая и последняя атака. Надеюсь, теперь вы понимаете, насколько они отличаются друг от друга?

Например, знаменитый капитан Вильям Кредо. Кажется, он до сих пор жив. Сейчас ему, наверное, где-то около 45. Он нанес огромный вред Франции, но я не считаю его пиратом. Он честно воевал против наших кораблей в Северном и Средиземном морях, у африканского побережья и в Вест-Индии. Говорят, он захватил более двухсот французских судов, да и сейчас продолжает участвовать против нас в войне за испанское наследство. Все это напоминает мне рассказы про «своих партизанов» и «чужих лесных братьев», про «наших разведчиков» и «чужих шпионов». Не правда ли, похоже на обыкновенную пропаганду, жертвой которой так легко стать, когда отключаешь мозги?

Однако я обещал рассказать вам о флибустьерах, одним из капитанов которых мне выпала судьба быть. Не знаю, с чего начать мою историю. Начну, пожалуй, с того места, когда я очутился на Сан-Доминго. Что мне больше всего тогда запомнилось, так это дожди. Там они всегда идут с конца весны до начала осени. И когда я с несколькими бедолагами попал на этот остров, то не сразу привык к этим частым и коротким осадкам. Помню один день, когда дождь был каким-то особенно сильным и все никак не затихал. Работать было невозможно, воды по колено, нужно было ждать, пока она сойдет, что мы с радостью и делали. Сидя под навесом из пальмовых листьев, предавались воспоминаниям, а то и мечтали вслух. Но больше всего нам нравилось расспрашивать нашего Мартена о Сан-Доминго: большой ли остров, какие на нем реки, горы, города, селения, где кто живет. Нам хотелось больше узнать о месте нашего пребывания.

– На острове кроме нас, французов, и, естественно, испанцев, которые открыли его лет 150 назад и первыми обжили, есть поселения англичан и голландцев, – с готовностью откликался Мартен.

Он вообще любил поговорить, может быть, потому, что всегда был весел и общителен, а может, из-за того, что ему действительно было что рассказать, особенно таким новичкам, как мы.

– Наш поселок находится в Свободной гавани на северо-западном побережье, потому так и называется – Свободная Гавань. Рядом много французских поселений, здесь, на севере Сан-Доминго, множество рек впадает в океан, образуя хорошие гавани. А там, где пресная вода, селится человек. Восточнее большие поселения в заливе Марго и Ле-Кап, вокруг которых масса мелких. Их не сосчитать. Ибо что в Европе называется хутором, у нас – поселением. На западе, в заливе Москитов, есть поселок англичан, чтоб эти москиты их сожрали…

– Мартен, ты не любишь англичан?

– А ты их любишь? Чего ждать от этих жадных картавых. Они норовят все прибрать к своим рукам. Помню, я жил некоторое время на Тортуге… Это было еще до Левассёра… Так вот, они и там решили, что самые главные и что избирать губернатора можно только среди них.

– А что потом?

– Что потом… С Сент-Кристофера приплыл дворянин Левассёр и вышвырнул всю их компанию с острова. С тех пор они и обосновались в заливе Москитов. Но помяните мое слово, эти англичане еще не раз попытаются здесь взять верх.

– Почему?

– Да в их дикой стране неизвестно что творится. Короля своего казнили, вместо него теперь правит мясник. Слыханное ли дело. Совесть совсем потеряли.

– Скажи, Мартен, а где это место – Кюль-де-Сак?

– Эх, крабики вы мои малокопченые. Так называется огромная бухта на западе Сан-Доминго. Если плыть от нас на заход солнца, а затем обогнуть мыс Сент-Николя, где, кстати, поселения голландцев, попадешь в Кюль-де-Сак. Это огромный залив между двумя полуостровами – Северным и Южным, посередине его большой и пустынный остров Гонав. По берегам этого огромного залива также много наших поселений: Гонаив, Мирбалете, Пти-Гоав, Гранд-Кайман. А на другой стороне Южного полуострова вокруг поселка Кайон, что рядом с островом Ваш, живет много французов.

– Откуда ты все это знаешь, Мартен?

– Как же мне не знать, когда я тут родился. Я даже знаю, что раньше местность, где мы сейчас живем, индейцы называли Харагуа.

Последние слова вызвали у нас смех. Уж больно диковинным казалось это слово для юнцов, которые только недавно попали в столь сказочно экзотический Новый Свет.

– А как было основано наше поселение в Мирной гавани?

– Так же, как и все остальные. Первыми поселились буканьеры. А потом, это было совсем недавно, лет десять назад, к их букану присоединились разные мастеровые и плантаторы. Букан разросся и уже стал больше похож на поселок, чем на стан охотников. Рассказывают, что до буканьеров тут было испанское поселение, которое лет 20—25 назад разорили голландцы. Кстати, именно эти бестии и очистили от проклятых папистов весь северо-запад Сан-Доминго.

– А буканьеры – это те охотники, что коптят мясо?

– Нет, сынок. Если я скажу, что это охотники, которые коптят мясо свиней или диких коров, это будет неправдой. Так говорят лишь те, кто ни черта не знает и кому все едино, что флибустьер, что пират. Но мне, родившемуся и выросшему на этом острове, не пристало повторять глупости недалеких людей, поскольку я знаю больше, чем они. Буканьеры – это не просто охотники. Это – дикие звери, при встрече с которыми у испанцев кровь стынет в жилах. Это люди, умеющие выжить в любых условиях. Это люди, способные на любые лишения. Это те, кто после истребления индейцев стали настоящими хозяевами острова. Они непревзойденные стрелки, отличные следопыты, обладающие к тому же беспримерным мужеством. А ты говоришь – коптят мясо…

Кстати, это делают не буканьеры, а их слуги, шляпа ты соломенная. Все буканьеры живут особняком, у них свои отношения и порядки. Их объединения называют не только буканами, но и матлотажами. Никто толком не знает, что это означает. Сами же буканьеры говорят, что это просто тесно сплетенный союз. Ну словно корзинка, что ли. Только мне представляется, что оно скорее всего образовалось от слов «моряк» и «компаньон». Один капитан мне рассказал, что у голландцев, чьи суда бороздят моря и днем и ночью, есть такой обычай у матросов на кораблях дальнего плавания. Для экономии места на судне двое делят одну кровать. Пока один матрос спит, другой стоит на вахте. Но как бы там ни было, эти матлотажи, в моем понимании, самые дикие и развратные сообщества, которые только есть на земле.

Если честно, то не люблю я этих буканьеров. Как вы знаете, у нас на Сан-Доминго почти нет женщин, но это не значит, что все мы из-за этого должны стать мужеложцами. Хотя они и говорят, что это помогает им более тесно сплачиваться во время войны с испанцами, мне это неважно. Они живут парами, называя друг друга компаньонами, и совместно владеют имуществом, словно семья. Тьфу, мерзость какая. Даже по виду этих бородатых и косматых громил, выходящих из леса в своих вонючих, пропитанных кровью одеждах, видно, что занимаются они чем-то нечистым. Испанцы их уже давно считают такими же дикарями, как индейцы, только во много раз опаснее. Единственное, чем отличаются буканьеры от дикарей, они не едят человечины и молятся Христу.

– Расскажи нам о голландцах.

– А, эти. Они словно морские цыгане. Везде снуют их корабли, но базу, пусть и маленькую, на нашем острове тоже устроили. Я уже говорил, она находится около мыса Святого Николая. Там есть очень удобная бухта и еще соляные копи. А где соль, там и голландцы. Мне один капитан флибустьеров на Тортуге рассказывал, что эти торгаши специально обосновались на подветренных островах, чтобы можно было контролировать прибрежную полосу Новой Гранады Пуэнта-де-Арайю, богатую месторождениями соли.

– А где это, Новая Гранада?

– На юг от Сан-Доминго через море. Это на материке. Испанцы еще называют это место Маленькой Венецией или Венесуэлой. Это потому, что местные индейцы строят там свои дома на воде, на сваях.

– Мартен, скажи, испанцы вот так запросто разрешают нам, французам, селиться на их землях? А где они, в таком случае, сами живут? Ты там бывал?

– Если бы разрешали. А то проклятые кастильцы все захапали себе и не пользуются ничем. Словно собаки на сене. Сами не едят и другим не дают. Они претендуют на весь остров, хотя живут-то только в трех местах. Самое большое из них – это район южного побережья, который местные индейцы называли Хигуэй. Там находится испанская столица Санто-Доминго. Большой порт и сильная крепость на берегу широкой реки Романы, многочисленный гарнизон, ров, каменные стены, бастионы. Второе место вокруг города Сантьяго-де-лос-Кабальерос в центре острова, в долине реки Вака-дель-Норте, между Кордильера-Сентраль и Кордильера-Септентриональ. Город тоже находится на реке, но укрепления только природные. Третье место, где живут в основном испанские пастухи, так это вокруг города Сан-Хуан-де-Гоава, в долине между гор Плин-дю-Сюль-де-Сак и Кордильерой-Сентраль.

– А как сюда попали французы, если это земля испанцев?

– Как попали? Вам лучше знать, ведь вы же тоже французы. Как вы сами-то сюда попали, помните? Вот и остальные так же. Мне рассказывали старики, что испанцы сначала очень хорошо обжили Сан-Доминго. Тут было много плантаций, ферм, где разводили коров, свиней, лошадей, много народу, но после того как местные поселенцы поняли, что больше здесь, у индейцев, золота нет, а в это время на континенте золото потекло рекой, они все побросали и устремились туда. Зачем содержать хлопотные хозяйства на этом острове, когда золото можно легко отобрать у дикарей. Сначала сотнями, а потом тысячами испанцы стали покидать остров и переселяться сперва в район Новой Испании, потом в район Новой Гранады, потом в Перу и Чили.

– Значит, испанцы ушли за золотом из этих мест, где мы сейчас живем?

– Из этих мест они ушли еще раньше. Здесь, где-то в районе нашего поселка, у Свободной гавани, впервые пристали их корабли. Они основали первые поселения и плантации, но вскоре вспыхнула страшная эпидемия, и испанцы бежали из этих мест на южное побережье, основав там новую столицу Санто-Доминго. Словом, нагадили и ушли. С тех пор эта земля была ими почти брошена. Оставались лишь незначительные поселки.

– И тогда появились буканьеры?

– Само собой, свято место пусто не бывает. После того как испанцы устремились на континент, бросив свои хозяйства, коровы, свиньи и лошади разбрелись по острову и за несколько десятков лет (а может, и за сто) расплодились в огромном количестве. Ведь у них тут нет никаких естественных врагов, кроме человека. А людей здесь и не было. Индейцев – и тех испанцы всех повывели. Они заставляли их работать на плантациях, а местный индеец ленивый, он скорее умрет, чем будет работать. Вот они и передохли. Поскольку север Сан-Доминго был испанцами почти не заселен, здесь обосновались наши соотечественники, приплыв с острова Сент-Кристофер. Начали промышлять одичавшими свиньями и коровами. Много их разных на моем веку сходило с кораблей, чтобы заняться охотой. Сначала их так и называли – убийцы коров, но потом всплыло старинное индейское слово «букан». Это такой способ коптить мясо. Вскоре это дело стало не менее прибыльным, чем плантаторское. Любому кораблю, который останавливался у нас перед переходом через Атлантику, требуется не только свежая вода, но и еда в дорогу. Так вот эти охотники коптят особым способом мясо, которое может не портиться на протяжении нескольких недель, и продают его на корабли. Раньше у нас останавливалось очень много корсаров из Европы, которые с добычей шли домой, поэтому могли хорошо заплатить за провиант. В связи с этим число желающих стать охотниками все возрастало. Да и сейчас возрастает, несмотря на их дикие нравы и порядки с матлотажами.

– А почему ты не стал буканьером?

– Я хороший специалист по плантациям, по расчистке леса, по выращиванию разных культур, я не охотник. Охота мне не нравится, хотя это не значит, что я никогда не охотился и не держал мушкета в руках.

– А кто становится буканьером?

– Да любой, кто захочет.

– А сейчас на Сан-Доминго совсем нет индейцев?

– Совсем. Если не считать привезенных из других мест или полукровок. И тех наберется не больше сотни, живут они порознь в услужении у разных испанских сеньоров.

– А скажи, негры у испанцев тоже есть? Как и на наших плантациях?

– Есть, а как же. Негры не такой глупый народ, как были местные индейцы. Чернокожие умеют работать, потому что хотят жить. За что и ценятся. Их привозят сотнями в Санто-Доминго. Там большой рынок, куда съезжаются испанские плантаторы со всего острова и даже со всей Вест-Индии.

– А ты сам как попал сюда?

– Этого я не знаю, но не из Африки, уж точно. Сколько себя помню, я всегда жил здесь. Возможно, родители привезли меня сюда совсем маленьким, а может быть, я родился уже здесь. Не могу знать, так как рассказать было некому. Отец и мать умерли, когда мне было еще совсем мало лет, и меня воспитывали чужие люди. Если мне сейчас 40, то, возможно, родители прибыли сюда где-то около 1620 года. Старики говорили, что тогда многие корабли из Франции, Голландии и Англии останавливались на наших пустынных берегах на обратном пути в Старый Свет, чтобы набрать воды, еды, да и починиться, если нужно. Здесь они находили все, что нужно: и корабельный лес, и еду, и отменную воду. Говорят, что те немногие испанские поселенцы, которые тут еще оставались, зарабатывали на этом неплохие деньги. Вскоре к ним стали присоединяться голландцы и французы с кораблей, приходивших в Вест-Индию для продажи контрабанды. Ведь испанское правительство не разрешает чужеземцам торговать со своими колониями, поэтому все, что привозят наши соотечественники, считается контрабандой.

– А ты сам никогда не занимался контрабандой, чтобы заработать?

– Нет. Несмотря на то что я вырос у моря и не раз выходил на утлых суденышках на рыбалку, даже плавал к побережью Кубы и Малым Антилам, морской промысел меня никогда не прельщал. Я вырос здесь, где всего вдоволь. Зачем мне золото? Как его тут потратить? А уезжать в Европу я не собираюсь, потому что моя родина здесь. Мне всего хватает. Если хотите, то сейчас вы видите перед собой абсолютно счастливого человека. Помню, как я познакомился со своим нынешним хозяином. Давно это было. Я еще тогда совсем молодым был, лежал под пальмой, никого не трогал. Тут подходит Пету и говорит: чего зря лежать, нарви бананов, я их у тебя куплю, ты снова нарвешь, я снова куплю, а потом ты наймешь других, они будут рвать бананы, а ты лежать под пальмой и ничего не делать. Тогда я ему говорю: а я и так уже лежу под пальмой и ничего не делаю…

Мы посмеялись этой байке, я спросил:

– Зачем ты служишь Гийому Пету, если тебе ничего не нужно?

– Но должен же человек чем-то заниматься. Ведь суть жизни не в том, чтобы ничего не делать, а чтобы делать то, что нужно людям да и тебе самому интересно. Я же работаю у него главным по разбивке плантаций не из-за денег, которые, кстати, наш хозяин платит исправно. Я работаю ради того, чтобы спасать таких вот птенцов навроде вас. Да еще и для того, чтобы сделать эту страну более красивой и пригодной для житья. Если бы не я, вы бы умерли с голоду или, по крайней мере, терпели страшные лишения среди всего этого изобилия, как любой чужак, попавший на этот райский, но дикий остров. Я спасаю таких, как вы. Вот если Гийом Пету купит еще несколько белых батраков, я уйду от вас к ним и так же буду учить их выживать, как учил вас. За это меня даже называют профессором суровых наук.

– А Тортуга, расскажи нам об этом острове? Ты бывал там?

– Конечно. Я бывал и там, и у англичан в Самане, и у наших в Гонаиве и Кюль-де-Саке, и у голландцев в поселке Святой Николай, и даже у испанцев в Сантьяго и Санто-Доминго. Я же говорил вам, что если не родился, то вырос на этом острове, поэтому исходил его вдоль и поперек. Видел даже гору, на которой в самый лютый зной лежит снег. Видел саванны, где нет ни единой зеленой травинки, видел вечнозеленые леса, где сквозь деревья не могут пробиться лучи света, видел глубокие ущелья и бурлящие водопады, видел огромное соленое озеро, где, как это ни странно, живут кайманы. И Тортугу я знаю как свои пять пальцев. Раньше мы частенько туда наведывались за черепахами, которые облюбовали берега южной стороны острова. На Тортуге французские переселенцы поселились раньше всего, уже потом они перешли на большую землю, которую назвали Сан-Доминго. Во всяком случае, мне именно так рассказывали старики. По их словам, раньше на Тортуге жили в мире все три нации: французы, англичане и голландцы, но теперь разбрелись по разным углам…

Как-то раз был я на Самане. Это такой полуостров на восточном берегу Сан-Доминго, где живут английские буканьеры. Это место индейцы называли Магуа. Чудесный по красоте полуостров, к которому, однако, с суши подобраться совершенно невозможно из-за непроходимых болот с кишащими там кайманами. У англичан вдоволь и дичи, и рыбы, но вот дикие коровы там не водятся, поэтому местные буканьеры ходят за ними на каноэ на большую землю. Так вот, был я как-то у них весной и наблюдал уникальное явление: мимо берега плыли на юг сотни китов-горбачей, ими буквально кишело все море. Зрелище удивительное и завораживающее…

– Ты говорил, что много где побывал. Зачем ты столько мотался по острову?

– Эх, мелюзга вы еще зеленая, но я вам завидую. Все у вас впереди, в то время как у старика Мартена… Тогда я тоже молод был, верил во всякие бредни. Вот и носила меня судьба по острову за химерой.

– Ты что-то искал?

– Искал – не то слово. Я просто бредил. Слышали легенду о потерянном золоте араваков? Нет? Ее на Сан-Доминго все знают. Так вот, я его и искал. Однажды, когда мне было чуть больше, чем вам, со мной на охоте произошел один случай. Пошел я подстрелить свинью в горы. Я имею в виду не те громады, что в центре острова, а те холмы, что находятся позади нас. Там тогда диких свиней было видимо-невидимо. Да и сейчас, наверное, не убавилось. Так вот, иду я и у одного ручья, которых там множество, вижу – лежит человек на животе, а голова в воде. По виду буканьер. Ну я уже тогда был наслышан про это зверье, что едят мясо сырым, так что был осторожен. Смотрю, лежит не шевелится, а от него по воде красный след идет. Ну, думаю, пристрелил кто-то. Окликаю, молчит. Подхожу, переворачиваю, а он в отключке. Слушаю сердце – еще стучит. Что делать с бедолагой? Осмотрел его, а в нем три дырки. Да такие, что палец можно всунуть. Но, видать, здоровый парень, раз не помер до сих пор. Снял я его старые повязки, которыми он раны завязывал, наложил новые, срубил пару деревьев, соорудил носилки да поволок. Думаю, перетащу к морю, там люди живут, помогут. Бросать-то совестно, ведь христианская душа, деревянный крестик на груди. Словом, тащу-тащу, передохну, благо под горку.

– Но это можешь не рассказывать, что дальше-то было?

– Цыц, перебивать вздумали. Ты знаешь, что такое лесом по горам тащить человека? Потом обливаешься, а вокруг тебя москиты роем кружат. Но тогда я молод был. Притащил все же. В поселке мне помогли, донесли бедолагу до моей хижины. Там я стал его выхаживать. И, к удивлению, буканьер через день открыл глаза. Этот парень, а звали его Оноре, рассказал, что подстрелили его в Опаленной саванне, что от нас вон за теми горами, в нескольких днях пути. Говорит, мол, зря я его подобрал, все равно чувствует, что помрет. Однако поблагодарил за мою сердечность и сказал, что отплатит по-христиански. Вот тогда-то я впервые и узнал о пропавшем золоте араваков. Оноре сказал, что лет сто назад араваки собрали золото со всего Сан-Доминго и спрятали его от испанцев в одной горной пещере. Про это огромное богатство он узнал от последнего вождя племени. А затем объяснил, как найти то место, где осталась карта. Вот такая история.

– Ну ты сразу отправился на поиски?

– Нет не сразу. Сначала похоронил бедолагу по христианскому обычаю на нашем кладбище. А уж потом двинулся на поиски.

– Ну и как, нашел?

– Нашел.

– Золотую пещеру?

– Да нет. Карту нашел. Она была сделана на плоской золотой бляшке с дырочкой с края. Буканьер говорил, что пять самых больших вождей острова разделили карту на пять частей. Сначала носили их у себя на груди, а потом зарыли каждый в своем районе обитания. Только соединив их вместе можно было понять, как найти клад, который, по словам умирающего буканьера, был в районе Центрального хребта. Карту Оноре составил со слов последнего вождя араваков. Писать он умел с трудом, поэтому многое отобразил в рисунках. Его каракули было трудно понять. Но то, что одну пластину он все-таки нашел, доказывало, что золотая пещера существует. Эта пластина была из района Арагуа.

– А что потом?

– Что-что… Вот я и начал по описаниям искать остальные бляшки. Мотался по всему Сан-Доминго. По всем бывшим индейским областям. Посетил Мариен, Магуану, Магуа и Хигуэй.

– Нашел?

– Нашел еще две. Одну в Самане, другую около Игуайо, а вот остальные не смог. Одна по описаниям должна быть на Тортуге, в каком-то городе мертвых. Весь остров я обошел, все излазил, никто никогда не слышал, чтобы на западном берегу около двух скал был какой-то город, или поселение, или что-либо еще. Нет там ничего. Только мы совсем заболтались, а между тем дождь уже прошел и нужно выходить на работу.

– Ну, Мартен! Расскажи легенду-то.

– Потом, потом. У нас впереди еще много времени. Я все расскажу. А теперь за работу.

 

Глава третья

Из записок графа Пенальбы

Я очнулся от скрипа и болтанки. Качался фонарь, качался потолок, страшно хотелось пить. Однако было такое чувство, что лучше не двигаться. Нужно еще немного полежать, а уже потом вставать. Хорошо лежать не шевелясь, но пить все равно хочется. Все тело ноет, болит голова, и хочется пить. Уже отчетливо представляешь, как наберешь ее в рот, как погоняешь за щеками, чтобы смочить совершенно сухое нёбо, а потом двумя-тремя глотками проглотишь эту холодную животворящую жидкость. Но воду еще нужно добыть, поэтому лучше повременить, собраться с мыслями, подумать, это тоже придает сил. Все! Больше медлить нельзя. Пора, поднимаюсь.

– Слава богу, молодой господин, все позади. Старый Николас выручил вас, и теперь, как просил ваш батюшка, мы плывем в Новый Свет.

Этот голос был словно с небес, и я, наверное бы, улыбнулся и снова заснул сном раненого праведника, если бы не вода. Только после того, как я напился, судорожно глотая и проливая драгоценную влагу на себя, мой камердинер рассказал о том, что произошло. По его словам, я не только уничтожил большую часть команды «Летящего» вместе с его ужасным капитаном Жаком Фонтанжем и офицерами, но и разогнал дозор городских стражников, пришедших мне на помощь. По словам Николаса, прибежавшего на страшный шум, только ему удалось остановить меня от полного истребления всего Дюнкерка.

– Хвала Деве Марии, вы не перебили весь город, – шутил мой камердинер. – И слава богу, что мы быстро убрались из этого негостеприимного места, провались оно пропадом.

Возможно, эти слова Николаса стали пророческим, поскольку в 1658 году город захватили войска Людовика XIV и он стал французским. Но тогда мы еще не знали об этом и плыли оттуда на попутном судне в Испанию. Мои раны, которых оказалось множество, но ни одна из них не была серьезной, постепенно заживали. Николас, притащивший меня на судно в беспамятстве, потребовал немедленного отплытия, за что пришлось заплатить круглую сумму. Слава богу, деньги у нас имелись.

Хотя я и был подданным кастильского короля, но впервые вступил на Иберийский полуостров. На их языке я говорил свободно, поскольку на нем говорил мой отец, но местное наречие жителей Бильбао повергло меня в недоумение – такое оно было своеобразное, впрочем, как и многое в этой стране. Например, мы с удивлением узнали, что в гостиницах не кормят, поскольку там нет никаких продуктов. Чтобы поесть, нужно идти в ресторан или самому купить все необходимое на рынке, чтобы потом это было приготовлено в гостинице. Мы отправились в ресторан, благо их было предостаточно. За едой мы решили: хватит морских путешествий, лучше добраться до Кадиса, пусть даже придется пересечь всю Испанию с юга на север в седле, чем снова болтаться на волнах. Тем более мне хотелось поподробнее узнать родину моих предков. Найдя неплохой постоялый двор, где не было матросни и не околачивалась всякая рвань, мы сняли светлую комнату с видом на море.

– И все же Испания прекрасна, – сказал я Николасу, распахивая окно и вдыхая свежий морской воздух.

– Подождите восхищаться, молодой господин, – пробурчал слуга, распаковывая вещи. – Все эти мерзкие смуглые рожи в порту не вызывают у меня доверия. Я более спокойно бы чувствовал себя на борту корсаров из Дюнкерка, чем на улицах этого Бюльбо.

– Бильбао, мой друг, Бильбао. Как звучит!

– Не разделяю я вашего восторга, молодой господин. По мне, так это Бильбао – словно собачий лай. Такой же, как и весь язык этих басков. Кастильский-то я хорошо знаю, недаром много лет воевал плечом к плечу с вашим батюшкой. Но клянусь чем угодно – этот язык не испанский. И если бы не флаги на фортах и кораблях, я подумал бы, что мы с вами попали в другую страну.

– Прекрати, Николас. Это просто местное наречие. А страна, где мы находимся, – Басконь. Несмотря на то что тут живет древний народ, говорящий на своем диалекте, это все равно Испания, и нам вскоре предстоит ее пересечь. Как думаешь, много ли это займет времени?

– А что мне думать. Вы решили, вы и думайте. Я хоть сейчас готов за вами и на палубу, и в седло. Только прикажите.

– Чудак. Я спрашиваю твое мнение.

– Зачем его спрашивать, когда вы все равно поступаете наоборот. Разве вы прислушались к моим советам остаться во Фландрии, поступить в какой-нибудь хороший полк. Да ваш отец знаком с самим генерал-губернатором Нидерландов. Вы могли сделать отличную военную карьеру. А вы… Затеяли дуэль с сыном этого проклятого маркиза. Вот и пришлось нам менять нашу дорогую обустроенную родину на какой-то Новый Свет. А куда теперь деваться…

– Не понимаешь ты, Николас, моих молодых устремлений. Я много слышал о Вест-Индии, отец мне много рассказывал о ней в своих письмах. Теперь я хочу все увидеть своими глазами.

– Чего там смотреть. Дикая страна, населенная людоедами. И если бы у нас во Фландрии вы меньше дрались на дуэлях…

– Хватит, Николас. Решено – едем верхом, и точка. Устал я от морской качки. Нам еще океан пересекать, так что успеем наболтаться. Кстати, нам нужны хорошие лошади. Так что раздобудь их побыстрее. Я бы уже завтра отправился в дорогу.

На этом наш разговор закончился, Николас пошел готовить все для сухопутного путешествия, а я решил осмотреть город. Странно, но на улицах, в магазинчиках и лавках я постоянно слышал французскую речь. Как потом объяснил мне отец, все оттого, что испанцы – нация воинов, а французы – нация лавочников. Испанцы презирают ремесло, называя его «ничтожным занятием», поэтому французы и обслуживают их. Отец рассказывал, что в Мадриде нет ни одного разносчика воды или портного, который не был бы иностранцем. «Мы – покорители мира, а участь остальных народов – обслуживать нас», – говорил отец. Не знаю, право, гордиться этим или нет, но, по-моему, выходило так, что все золото Индий уплывало сквозь пальцы испанцев. Уж хорошо это или плохо, не берусь судить. Только знаю, что в стране, где я родился и вырос, то есть в Южных Нидерландах, дело обстоит совсем по-другому. Может, из-за того, что головы испанцев просто затуманены манией благородства и они предпочитают нищету занятию ремеслом? Но, как бы там ни было, я не спорил с отцом.

Итак, я праздно шатался по Бильбао, зашел в величественный кафедральный собор, побродил по улицам, попробовал местного вина… Нужно заметить, что испанцы и тут отличаются от всех остальных народов, поскольку держат вино в бурдюке из свиной или овечьей кожи, так что даже самые лучшие сорта после столь варварского хранения приобретают невыносимый привкус этой самой шкуры и даже шерсти животного, превращаясь в отвратительное пойло. Смачно выплюнув эту гадость прямо на мостовую, я с трудом избавился от противного привкуса, съев фиги, виноград и апельсины. В общем, я праздно шатался, пока случайно не налетел на одного дворянина. Вернее сказать, он сам толкнул меня, появившись из-за угла дома.

– Смотрите, куда идете, сеньор, – буркнул он мне, даже не извинившись, и поспешил дальше, придерживая шпагу. Кровь мигом ударила мне в голову, в глазах на мгновение потемнело.

– Эй, милостивый государь! – крикнул я ему вдогонку, но незнакомец даже не обернулся. Тогда я побежал за ним и схватил за плечо. – Стойте, сеньор.

– Пустите юноша, я спешу.

– Нет. Вы никуда не пойдете, пока не извинитесь.

– Это за что же?

– За то, что только что пихнули меня и наступили на больную ногу.

– Служба короля, – сказал он коротко, показав мне какую-то короткую палку в своей руке. – А теперь отпустите и не мешайте или будете иметь большие неприятности. У меня срочное дело.

После этих слов он, чтобы отвязаться, толкнул меня в грудь и быстро двинулся дальше.

– Нет, сеньор, вам больше некуда спешить, поскольку ваша смерть идет за вами, – выкрикнул я ему и выхватил шпагу. – Защищайтесь, или я проткну вас.

Незнакомец круто повернулся на каблуках и с любопытством посмотрел на меня.

– Как вас зовут, молодой сеньор? Рыба-прилипала?

– Невежды вроде вас во Фландрии звали меня Быстрый Клинок за то, что я успевал сделать в них уже несколько дырок, пока они готовились к своему первому неуклюжему выпаду. Сейчас вы это сами увидите. Вынимайте шпагу!

– Стало быть, приезжий? Я так и думал. Ну что ж, молодым умирать легко. Как вас зовут?

– Кавалер де Монтмор, а вас?

– Дон Луис де Каведа. Это вам о чем-нибудь говорит?

Мне показалось знакомым это имя, но он в это время обнажил клинок, так что думать было некогда. К этому времени я уже начал охладевать, мой же противник – наоборот, распалялся. Он явно куда-то спешил и был очень раздосадован тем, что я встал у него на пути. Именно поэтому он должен был покончить со мной как можно быстрее. У меня также было очень мало времени, поскольку вокруг нас начала собираться толпа и появление городской стражи не было бы неожиданностью. Мой противник, возможно, действительно выполнял какое-то важное поручение, так что для меня это приключение вполне могло обернуться тюрьмой. Поэтому лучшим выходом было бы закончить поединок как можно скорее. Я быстро перебрал в уме все свои коронные удары и остановился на паре из них.

Решил не нападать первым, отдав инициативу ему и готовя западню. Так и вышло. После неуклюжего обманного движения, не думая, что перед ним опасный противник в лице 18-летнего юноши, он кинулся вперед, сделав слишком глубокий выпад, метя мне в грудь. Я только этого и ждал. Прогнувшись, я увернулся от смертоносной стали, которая прошла совсем близко от моего колена, в то же время, сделав ответный выпад, я проткнул противнику ногу чуть выше колена. Это очень болезненный укол, поскольку он приходится в напрягшиеся мышцы. Каведа вскрикнул, выронил шпагу, схватился за ногу и упал. Убивать его я не собирался, и этого было вполне достаточно, чтобы проучить сеньора-торопыгу. Теперь у меня было время разглядеть этого субъекта. На вид ему было лет тридцать, одет во все черное, бородка, усы – ничего необычного. Но где же я слышал его имя?

– Думаю, что теперь у вас будет время поразмыслить над тем, что не стоит толкаться, когда куда-то спешишь, – сказал я, отсалютовав ему своим клинком, повернулся на каблуках и пошел как можно быстрее, чтобы избежать стражи, которая наверняка уже была извещена и спешила к месту поединка.

– Ты еще пожалеешь, молокосос, что встал у меня на пути! – услышал я за своей спиной. Но оборачиваться мне было некогда.

Я был весьма доволен собой, что так ловко и быстро проучил грубияна… Однако что он там говорил относительно службы короля? Вдруг он действительно спешил по делу, а я помешал ему выполнить свой долг? Может, это было королевское поручение, может, он ловил шпиона, а может… Все равно, нельзя вести себя грубо с дворянином. Как бы там ни было, это послужит ему хорошим уроком. И все-таки я ловко его наколол. Сам виноват, что делает такой неуклюжий выпад. Неужели он думал, что я совсем не умею держать шпагу? Вот и был наказан, мерзавец.

С этими мыслями я подошел к гостинице и поднялся в свою комнату. Николаса еще не было, поэтому я бросился на кровать и стал размышлять о конечной точке своего путешествия – Новом Свете. Затем вытащил письма отца и стал перечитывать их. Отец писал, что остров Эспаньола, куда его назначили командующим всеми военными силами, имеет плодородные почвы и лежит в тропическом климате, поэтому там можно собирать урожай два раза в год. Что это место редкой красоты и что, если бы не комары, которых там называют москитами, и местные разбойники, имя которых буканьеры, Эспаньола могла бы стать настоящим раем на земле. Там легко разбогатеть, выращивая на плантациях сахарный тростник или табак, не говоря уже о редких породах деревьев, которые столь ценятся в Европе…

Перечитывание посланий отца неожиданно было прервано появлением Николаса.

– Я все разузнал и принес кучу ужасных новостей, господин, – сказал он. – Во-первых, тут не принято путешествовать на лошадях, и даже самые знатные сеньоры предпочитают обыкновенных мулов. Почтовые кони используются лишь для перевозки писем и королевских гонцов. Так что если мы хотим попасть в Мадрид, нам придется нанять три мула с погонщиком. Поездка только до Мадрида займет не менее десяти дней. Кроме того, на пути в Севилью нам придется преодолеть горы Сьера-Морена, кишащие разбойниками. И самое неудобное: нам придется всю провизию везти с собой, поскольку в постоялых дворах, как и в здешнем паршивом приморском городке, королевским указом не разрешается трактирщикам кормить путешественников своими продуктами. Видите ли, чтобы избежать слишком высоких цен. Это не говоря об ужасных условиях проживания в придорожных дворах, где, как мне рассказали, отсутствуют приличные постели, зато в изобилии грязные тюфяки и матрацы, кишащие блохами и клопами. И самое главное – сейчас в городе разыскивают некого французского шпиона, который ранил в ногу начальника местной полиции и скрылся. Все приметы совпадают с вашими: светлые волосы, голубые глаза, прямой нос, а также соответствующий рост, одежда… Надеюсь, вы не дрались сегодня ни с кем?

– Мой милый Николас. Зачем такие волнения. Скажи лучше, ты нанял хотя бы мулов?

– Конечно, – ответил встревоженный слуга. – Только и вы, пожалуйста, успокойте меня. Надеюсь, это не ваша удалая шпага продырявила сегодня начальника местной полиции?

– К твоему сожалению, Николас, я должен признаться – моя.

– Я так и знал! Я сразу узнал ваш почерк, увернуться от первого же выпада и поразить в ногу неприятеля…

– Но разве не ты учил меня этому?

– Учил, учил, на свою голову.

– Я оказался хорошим учеником! Не хочешь убивать, сделай так, чтобы противник не смог двигаться.

– Да, но это начальник полиции этого проклятого Бюльбо…

– Бильбао, мой друг, Бильбао.

– Какая разница. Сейчас уже все ищут вас, и я не знаю, смогут ли они найти в этой стране другого приезжего со светлыми волосами и голубыми глазами. Скорее всего, нет, и нас непременно схватят и повесят как французских шпионов.

– Если так, то давай быстрее продолжим свое путешествие и поскорее пересечем эту неприветливую Испанию.

– О боже, о чем вы думаете? Мы же всем в гостинице рассказали, куда направляемся. За нами точно пошлют погоню и обязательно схватят, не завтра, так через день или два. Не думаете же вы, что полиция не поверит рассказам хозяина гостиницы. Нет, тут нужно действовать по-другому.

– Тогда давай пойдем в порт и наймем…

– Нет, господин, и этого делать нельзя. В порту наверняка уже все предупреждены…

– Откуда ты можешь это знать?

– Я же не раз ходил вместе с вашим отцом в тыл врага и испытал на своей шкуре, как разыскивают шпионов. Нет, тут нужно действовать по-другому. Давайте отправимся на запад вдоль побережья до Сантандера, а уж оттуда уплывем либо в Вест-Индию, либо в Севилью. В море-то нас искать не будут.

– Это похоже на трусость, Николас.

– Что значить трусость, когда вы проткнули ногу начальнику полиции, который был при исполнении! К тому же отнеситесь к этому как к военной хитрости. Прошу, господин, послушайтесь старого слугу хоть раз.

Ну что мне было делать? Я, конечно же, согласился с доводами Николаса, и мы, расплатившись за постой, влезли на мулов, сказав, что торопимся в Мадрид, а сами, сделав крюк, двинулись караваном на Сантандер. Четыре мула: местный погонщик-проводник, мы с Николасом и наши вещи.

Столь медленно я никогда не ездил. Путешествие растянулось на три дня. Дорога лежала между Катрабрийскими горами и северным побережьем Бискайского залива. Жара, пыль, невыносимые песни нашего погонщика, убогие постоялые дворы, скудная пища… Все это приводило меня в бешенство, соответственно стало складываться весьма не лицеприятное представление об Испании, родине моего отца и моих предков по мужской линии. По сравнению с процветающей Фландрией это была настоящая выжженная пустыня. Хотя потом отец и говорил мне, что я еще не был в Арагоне, где кроме камней нет ничего. Словом, если бы не маленькое приключение по дороге, благодаря которому я немного встряхнулся, все было бы ужасно. Я говорю о нападении разбойников. Это было где-то под Сантандером. Мы и раньше встречали толпы нищих, которых в этой стране больше, чем в других, но эта ватага была еще и со шпагами. Одетые в лохмотья, они гордо заявили, что являются благородными астурийскими идальго, ходившими на богомолье в Сантьяго-де-Кампостеллу, и что им нужны наши деньги и наши мулы, чтобы вернуться домой. К тому времени я был уже настолько разозлен ужасными условиями нашей поездки, что восхвалил Господа, пославшего мне утешение в дороге. В то время как наш погонщик начал причитать и молиться, а Николас инстинктивно постарался поближе подъехать к мулу с нашими пожитками, где лежали и пистолеты, я спрыгнул с этого ужасного животного под названием мул.

– С радостью отдам вам все, включая жизнь, – сказал я, вынимая шпагу и становясь в позицию. – Лучше умереть от клинка благородного идальго, нежели далее терпеть тяготы путешествия по вашей стране.

Мои слова привели в замешательство семерых людей в обносках, непонимающе смотревших на меня и даже не вынувших шпаг из ножен. Я же не стал ждать и, словно передо мной были те самые блохи, которые всю ночь терзали мое тело в постоялом дворе, атаковал растерявшегося противника. Пары грозных выпадов было достаточно, чтобы эти нищие идальго, лишь для вида оказавшие сопротивление, пустились наутек. В остальном же это была самая ужасная дорога в моей жизни. Только на третий день мы прибыли в Сантандер, где сразу же поехали в порт и договорились о переходе в Севилью. По просьбе Николаса гостиницу мы снимать не стали и переночевали на судне, которое утром отходило. Может быть, поэтому сумели избежать неминуемой погони, а может, ее просто не было, но теперь это уже не имеет значения. Во всяком случае, блох мы тоже избежали.

Не хочу описывать плавание вдоль побережья Испании, а потом Португалии, только замечу, что закаты в Галисии впечатляющи. Солнце садится прямо в океан, чему сопутствуют невероятные световые эффекты.

– Римляне, которые приходили в эту страну, были поражены необыкновенной красоты закатами в Галисии, – рассказывал нам разговорчивый шкипер. – Говорят, что они первыми увидели тех великанов, с которыми потом сражались все герои наших рыцарских романов.

– Кто, например? – неосторожно задал я вопрос.

– Как, молодой сеньор не знает? Да хотя бы наш прославленный Дубас…

Я решил не расспрашивать, кто это, чтобы не показывать свою неосведомленность, хотя на всякий случай запомнил имя, чтобы впоследствии наверстать упущенное.

Мы плыли, плыли и плыли, дав большой крюк, чтобы не встретиться с португальскими корсарами. Солнце, небо, закат – все было прежним, если не считать разговоров.

– Эти португальцы словно кость в горле у нашего короля, – говорил шкипер. – Раньше мы считались почти одной страной, хотя эти канальи всегда держались особняком. Это и понятно, ведь они были отдельным государством, пока наш король Филипп не женился на их принцессе Марии и не присоединил их к себе в феврале 1580 года. Но никому тогда не казалось это слишком страшным, поскольку почти вся Испания состоит из разных стран и провинций с местным законодательством и кортесами. Зато в то время мы стали по-настоящему велики, но эти португальцы все равно продолжали считать себя отдельной страной. Они хотели сохранить монополию в торговле со своими колониями. И в то же время хотели, чтобы испанский флот защищал их интересы больше, чем свои. Надо же, какая глупость.

– А что король? – спросил я.

– Что король… Каталония, которая входила в королевство Арагон, хорошо помнила свои старые законы и не хотела принимать кастильские. Вот и вышло, что первыми удар всему единению Испании нанесли земли именно арагонской короны.

– Что это за земли?

– Послушайте, молодой сеньор, я не собираюсь вам читать курс саламанского университета, если вы не в своем… то почерпните нехватающие данные из книг и не отвлекайте честных людей от рассказа о войне между Испанией и Португалией… При чем тут арагонские земли? Да при всем! Если бы не они, Португалия никогда бы не смогла отделиться от Испании…

– Почему? – наконец сказал мой Николас, после того как я стал усиленно толкать его локтем.

– Как почему? Похоже, вам, фламандцам, и дела нет до того, что тут творится…

– Так же, как вам, испанцам, нет дела до того, что творится в Нидерландах, – отпарировал мой слуга. – Нет чтобы разобраться, вы с плеча… А потом силенок-то не хватило?

– Ты что же это, плавник старый, против политики нашего короля?

– При чем тут твои глупые речи и политика нашего мудрого монарха. Да ты ее специально так искажаешь, чтобы бунт вызвать. Лучше рассказывай, да не отвлекайся.

– Да это ты меня, скрипучий такелаж, с толку сбиваешь. Слушай лучше, коли сам не знаешь. Так вот, я и говорю, что как раз в то время, как кортесы арагонской короны, особливо каталонские, решили отказать королю Филиппу во введении новых налогов, португальцы тоже осмелели. Ведь в 1568 году умер дон Карлос, сын их королевы Марии и нашего короля Филиппа II. Значит, по их законам престол оставался без наследника. А если учесть, что…

– Короче давай. Не все такие умные, как ты, – сказал мой камердинер.

– Согласен, но разве стать чуточку осведомленнее – плохо? Так что, если не знаете, извольте выслушать все до конца. Опускаю все нюансы и приступаю к главному. Вы, должно быть, знаете, что наш добрый король Филипп IV решил снова стать гегемоном в Европе и восстановить империю Карла V от моря до моря. Сначала все шло как по маслу, но потом война на несколько фронтов потребовала политических жертв. Вначале мы признали независимость Нидерландов по Мюнхенскому договору, потом решили разбить Францию. Казалось бы, удача вновь с нами, поскольку мы отвоевали Каталонию в 1652 году, потом Дюнкерк, потом Рокруа. Но в это же время вспыхнуло восстание в Андалусии, в Севилье и Кордове, все из-за недостатка серебра из Нового Света.

– Куда же оно делось? Говорят, за океаном есть гора из чистого серебра.

– Есть-то она есть, да как его доставить, серебро-то, когда на море хозяйничают целые флоты французских, голландских и английских корсаров. Словом, воевали мы сначала с Голландией, потом с немецкими протестантами, потом с Францией, и руки у нашего доброго короля до Португалии никак не доходили. Но, думаю, скоро дойдут.

– Как Португалия отсоединилась, так и не рассказал…

– Да это все ваш слуга, осьминог старый, меня с толку сбивал. Это было в декабре 1640 года, когда герцог Браганса, имевший династические притязания, воспользовался ослабевшим положением короны и объявил независимость Португалии от Испании. Его короновали под именем Иоанна IV.

Подобные разговоры о политике, истории и экономике велись постоянно до прибытия в Севилью, которая в ту пору была воротами в Новый Свет. Там мы оказались ближе к полудню. Николас сразу заявил, что мне во избежание эксцессов лучше не сходить на берег, и даже взял с меня обещание, что я этого делать не буду.

– Послушайтесь меня хоть раз, молодой господин. Вам лучше остаться на корабле. Везде, где бы вы ни появлялись, ваш слишком шустрый клинок делает дырки в людях, и одному богу известно, почему у нас пока не было неприятностей. Как только я найду нужный корабль, я сразу приду за вами. Не стоит шастать по городу в поиске новых приключений. Их хватит и в Новом Свете. Вот сдам вас на руки вашему батюшке, пусть он и отвечает. За вашим клинком и так тянется кровавый след по всей Европе.

Словом, Николас мог говорить убедительно. Сам он отправился на рынок закупить еду в дорогу. А я, потомившись на палубе и выслушав несколько вопросов о том, почему не хочу прогуляться, решил, что не будет ничего плохого, если я пройду по сходням и постою около них на твердой земле. Так я и сделал. Однако вскоре мне наскучило стояние, словно на привязи у своего корабля, и я решил поразмять ноги, прохаживаясь взад и вперед. Тут на наш корабль подвезли и стали грузить разные тюки, очевидно товары, я отошел, чтобы не мешать. Солнце припекало, пришлось встать под навес, что был совсем рядом.

Порт Севильи жил своей гулкой жизнью. Подходили, уходили корабли, сновали лодки, сгружали, перегружали товары, о чем-то горячо спорили купцы, сновали приказчики, переписывая тюки и ящики. В это время солнце вошло в зенит и стало припекать еще сильнее. Хотя стояли майские дни и во Фландрии лето еще не вступило в свои права, здесь было настоящее пекло, хотя ветерок с реки немного освежал. Я подумал было вернуться на борт нашего судна, которое называлось «Консепсьон», чтобы там спрятаться от жары, как вдруг увидел esportillero, мальчишку-разносчика, громко зазывающего всех страждущих утолить жажду лимонадом. Я пошел в его сторону, когда увидел, как один кабальеро схватил другого за плащ.

– Стойте, сеньор!

– В чем дело, любезный?

– Кажется, вы не слишком вежливы.

– Отнюдь.

– Уж не задираетесь ли вы?

– Если вам угодно.

– Угодно, здесь и сейчас.

И парочка сразу же перешла от слов к действию. Такого я у себя на родине не видел. Конечно, у нас много дрались, и бывало на улицах, но чтобы поединок начинался на пустом месте… то есть, я хочу сказать, без всякого повода… Между тем двое кабальеро выхватили шпаги и, несмотря на жару, стали орудовать ими с таким энтузиазмом, что меня, которого уже совсем разморило на солнце, даже бросило в пот. Между тем противники сцепились не на шутку. Я же, как и положено приезжему, стоял открыв рот, наблюдая за бесплатным представлением, пока один из них не получил укол в грудь. Он покачнулся, но устоял и, зажав рукой рану, продолжил. Через минуту получил еще один укол, потерял равновесие и, сделав несколько неуклюжих шагов, столкнулся со мной и повис у меня на руках.

– Спасибо за честный поединок, – сказал победитель, отсалютовав шпагой, а затем уже обращаясь ко мне: – Надеюсь, юноша, вы позаботитесь о благородном идальго, с кем я имел удовольствие сразиться, и передадите ему благодарность за то, что он развеял мои грустные мысли. Думаю, он останется жив, а если нет, то упокой бог его душу.

С этими словами он вытер клинок белым платком, вложил шпагу в ножны, повернулся на красных каблуках и гордо пошел прочь. Я же остался стоять в обнимку с его противником. Когда я взглянул на раненого, он уже закатывал глаза, потом у него изо рта потекла кровь и он отдал богу душу. Его смерть совсем не входила в мои планы, поэтому мне оставалось только опустить тело на землю и снять перед ним шляпу. В этой позе раскаявшегося грешника меня и застал патруль портовых альгвасилов.

– Сеньор, соблаговолите стоять на месте, назвать свое имя и объяснить нам, что тут произошло, – крикнул издалека мне сержант.

После того как я рассказал о том, что видел, командир дозора предложил мне пройти с ним в караулку для составления протокола и выяснения всех обстоятельств убийства.

– Но при чем тут я? Разве никто больше не наблюдал этот поединок? Допросите их.

– Многие видели, сеньор де Монтмор, что некий кавалер напал на мертвого сеньора, но никто толком не может его описать. Зато у вас весь камзол в крови, что служит определенным доказательством.

– Не хотите ли вы сказать, что это я убил этого сеньора…

– Кто знает, кто знает…

В этот момент откуда-то донесся страшный крик, и, пробившись сквозь окружившую нас толпу, влетел мой камердинер Николас. Он сбил с ног сержанта, выхватил из-за пояса пару пистолетов и закричал страшным голосом:

– Расступись, канальи, не то пристрелю!

Окружавшие меня альгвасилы отпрыгнули в стороны словно кузнечики, а Николас, схватив меня за руку, потянул за собой.

– Я так и знал, что вы снова влипнете в историю, молодой господин. Стоит мне только отлучиться, как вы сразу начинаете проверять на практике свое умение фехтовать. Ну скажите, зачем убили этого сеньора? Скорее всего вам не понравился его яркий плюмаж. Я тоже не одобряю подобные кричащие цвета, однако не считаю это поводом для поединка. Бежим скорее, мессир.

За нами слышался топот башмаков и крики стражников, пока мы не скрылись за какой-то оградой и не оказались в чужом дворе.

– Тут мы пока в безопасности, мессир, – сказал Николас. – Я все успел разузнать. В Испании любой преступник может укрыться в церкви, попросив убежища. Мы с вами сейчас находимся…

Запыхавшиеся, мы стали переводить дух и осматриваться. То, что мы увидели, совсем не напоминало церковные владения, хотя таковыми и являлось. Огороженный цепями двор примыкал к главному кафедральному собору. Похоже, на него действительно распространялась только церковная власть, поскольку представители правосудия не стали больше нас преследовать и убрались восвояси.

Тут было довольно шумно, стояло несколько таверн, где играли в карты, дрались, богохульствовали, да и местных девиц легкого поведения было хоть отбавляй. Ругань, крик, смех не смолкали ни на мгновение. Царило какое-то сумасшедшее веселье, поскольку кругом шла игра. Под остервенелую божбу кидались кости, метались карты, лилось вино, звенели деньги. Словом, его величество азарт царил тут в полную силу.

– Я вижу, вы новенькие, – раздался скрипучий голос. – Добро пожаловать в Corral de los olmos.

Это был мерзкого вида вонючий беззубый оборванец, у которого, однако, на поясе висела ржавая рапира. Он нагло осматривал нас с ног до головы, противно улыбаясь. При виде его моя рука инстинктивно потянулась к эфесу шпаги. Неужели опять придется драться? Николас прав – я просто притягиваю к себе подобные приключения. И вот опять…

– Это напрасно, сеньор. Ваша изумительная шпага вам не понадобится. Я с совершенно мирными намерениями. Разрешите представиться – благородный идальго из Галисии дон Франсиско Луис де Арсуа-Гонсалес дель Примоточе, известный в этих местах как Зубоскал, из древних христиан, чей род за много веков не запятнал своей крови родством с иудеями или маврами.

При этих словах он, словно петух, важно выставил одну ногу вперед, снял дырявую грязную шляпу с драным пером и помахал ею перед собой, подметая пыльную мостовую. Затем, нахлобучив ее, улыбнулся, выставив напоказ то, что раньше, возможно, и называлось зубами, но сейчас больше походило на обломки темных галисийских скал, которые явно не дружили между собой, поскольку стояли особняком.

– Я тут вроде главного мажордома. Если у вас есть деньги, могу помочь и рассказать, как лучше их потратить, как организовать вашу жизнь или хотя бы найти прачку, которая отстирает вашу одежду от крови. Вы надолго к нам?

Николас перестал сжимать рукоятку кинжала, который висел у него на поясе, а я в ответ попытался показать Зубоскалу, как должны на самом деле выглядеть зубы, потом снял шляпу и назвал свое имя. Вскоре мы очутились в одной из маленьких таверн, находящихся во дворе Лос-Ольмос. Это был самый настоящий сарай, где стоял неимоверный шум, а запах гари смешивался с запахом пота, вина и чеснока. Зубоскал уверенными шагами завсегдатая провел нас сквозь толпу к столу у окна, которое было распахнуто, и, заказав вина, стал выслушивать нашу историю по версии Николаса. Вино было так себе, но оно оказывало расслабляющее действие, поэтому все наши приключения были целиком поведаны мажордому двора Ольмос.

– Я думал, сеньоры, у вас большие проблемы, раз дон Педро весь залит чужой кровью, но, оказывается, их у вас и нет совсем. История на Аренале – я имею в виду то место, где пристают корабли, – не стоит и скорлупы от ореха. Альгвасилы все уже, наверное, выяснили и не станут преследовать вас по этому поводу. Ведь, как вы говорите, было много свидетелей, которые видели поединок этих двух кабальеро. Но вот ранение при исполнении начальника альгвасилов в Бильбао… Обычно такие вещи не прощаются. Скорее всего, на вас уже подали в розыск по всей стране. Вы же не скрывали, что намерены отправиться в Западную Индию, а это можно сделать только из Севильи. Скорее всего, ваши описания и приметы уже известны всем альгвасилам города. Это у них быстро делается. Почта работает хорошо. К тому же вы уже засветились. Думаю, стоит вам появиться в порту, как вас схватят.

– Но что же делать? Я уже договорился с капитаном и с помощью носильщиков отнес вещи на корабль… – почесав затылок, сказал Николас, с надеждой посмотрев на Зубоскала.

– Я помогу таким приятным сеньорам, как вы. Провожу вас в порт и посажу на корабль. Не безвозмездно, конечно. Нужно только дождаться темноты. Значит, ваше судно называется «Feliz Navidad». Я узнаю, где оно стоит и как лучше всего к нему подобраться. Дам знать капитану. А уж там вы сами разберетесь. На судне всегда прячут контрабанду, когда флот пойдет в Западную Индию – и вас спрячут. А флот, между прочим, отходит завтра. Так что альгвасилы искать вас будут, это уж точно.

Ожидание ночи в этом вертепе длилось для нас довольно долго, пока мы вынужденно находились среди отбросов общества. Мы выпили много прохладительных напитков, которые так любят испанцы, включая апельсиновые и клубничные, продаваемые повсюду esportilleros – разносчиками штучного товара, или buhoneros – бродячими торговцами. Там, в Севилье, я впервые осознал, что, если есть деньги, можно хорошо устроиться даже в таких притонах, как этот, или, как их называют испанцы, garitos. Это были низы общества. Во Фландрии нет особого сословия, называемого в Испании «пикарос». Это карточные игроки-профессионалы tahures, которым большие специалисты fullero продавали крапленые колоды, capeadores – мрачные личности, срывавшие плащи с добропорядочных граждан в темных переулках. Были и откровенные бандиты с большой дороги salteadores, и наемные убийцы matones, и разного рода авантюристы valentones, также вместо лишних слов пускающие в ход клинок. Всем им помогали скрашивать время многочисленные женщины легкого поведения от ramera и cantonera, предлагавших себя на улице, до, например, dama de achaque, выдающих себя за добропорядочных буржуа.

Стало смеркаться, как вдруг неожиданно на улице заиграла музыка и все сидевшие в кабачке поспешили к дверям. Нужно заметить, что танец для испанцев – национальная страсть. Обучаясь в колледже для благородных подростков в Брюсселе, я научился аристократическим испанским танцам, которые были модными в ту пору в салонах: паване, бранле и аллеманде. Но их размеренные и плавные движения совсем не были похожи на то неистовство под гитару, тамбурины и кастаньеты, что я увидел. Танцевала юная девушка с распущенными длинными вьющимися волосами. Постепенно ее экспрессивные движения потеряли всякую скромность и сдержанность. Во время прыжков оголялась грудь, ноги и даже те места, что должны всегда оставаться прикрытыми. Ее взгляды могли зажечь любого мужчину, а манера поворачивать голову, затем встряхивать копной волос приводила в неистовство собравшуюся толпу, особенно когда она шла широким шагом по кругу, тряся оголенными плечами.

– Что это за танец? – спросил я Зубоскала.

– Чакона, – ответил он, весело притоптывая в такт и щелкая пальцами.

– А кто эта девушка?

– Альдонса, – прокричал завсегдатай двора Лос-Ольмос благородный дон Франсиско Луис де Арсуа-Гонсалес дель Примоточе.

Внезапно музыка замолкла, публика закричала, захлопала в ладоши и стала кидать танцовщице монеты. Я был настолько поражен увиденным, что так и остался стоять с открытым ртом.

– Ну а вам, сеньор, не понравилось?

Эти слова вывели меня из оцепенения. Черноволосая невысокая девушка во всей своей красе стояла передо мной и, наклонив голову, лукаво протягивала мне свой тамбурин, наполненный мелочью. В ее карих глазах горели искорки чертенка, а открытая грудь все еще вздымалась.

– Вот, возьми, – сказал Николас.

Я продолжал стоять. Она засмеялась и пошла дальше.

– Мне пришла одна интересная мысль, как проникнуть на корабль, – вдруг сказал Зубоскал. – Вам, сеньор, нужно переодеться в женщину, и тогда все проблемы будут решены. Никто из альгвасилов и не заподозрит, что вы мужчина.

Делать было ничего, и я согласился. Через некоторое время появилось платье, и вот уже я в сопровождении Зубоскала и Николаса, надевшего мою шпагу и несущего узел с моей одеждой, шел по улице Головы короля Педро, потом по улице Ломпады. Уже совсем стемнело, когда мы через Аббатский и Сапожный переулки, где все дома были с плоскими крышами, вышли к маленькой площади под чудным названием Барабан, а от нее по пустынной Речной улице пришли к Ареналу. Несмотря на поздний час, там было многолюдно и шумно. Горели костры и воткнутые в землю факелы, между которых сновали грузчики, занося последний товар на корабль, который должен был утром покинуть Севилью и отправиться через океан к берегам Нового Света.

Зубоскал оказался прав, и альгвасилы, стоявшие у сходней корабля, не обратили на меня никакого внимания. Николас расплатился с нашим проводником, который напоследок пожелал прекрасной сеньоре (то есть мне) приятного плавания, и мы беспрепятственно поднялись на борт корабля, шедшего в Западную Индию с товарами для наших колоний.

 

Глава четвертая

Из рассказов капитана Пикара

Простым людям, которые заняты лишь тем, чтобы прокормить себя и свою семью, нет дела ни до чего другого. Они предпочитают думать не о том, что правительство их обворовывает и нагло обманывает, не о том, что заставляет платить все больше и больше налогов, утверждая, будто это в их же интересах, а о том, как бы отдохнуть после тяжких трудов. Но тут их подстерегают другие напасти. Как, по-вашему, выглядит пират в представлении обыкновенного обывателя? Если ваше воображение рисует эдакого одноглазого типа без ноги, на костыле, с красной косынкой на голове, с пистолетом за поясом, со шпагой на боку и с попугаем на плече, добро пожаловать в балаган. Именно такой шутовской образ они и используют, добавляя по последней моде еще черный флаг с черепом и костями, чтобы детям было пострашнее. Тьфу, какая мерзость!

Хочу заметить, что сей знак совершенно не подходит для флибустьеров, которые никогда им не пользовались, поскольку никогда пиратами не были, так как всегда действовали от имени французского правительства, выдававшего комиссии, поэтому с чистой душой ходили под государственным флагом. Когда на вольный морской промысел вышел запрет, мы по доброй воле прекратили свои набеги. Этот же поганый черный флаг, о котором я все больше и больше слышу от разных молодых капитанов, – изобретение каналий-англичан. Это их безрассудные команды первыми выбросили его, объявив войну всему человечеству, пойдя против законов всех стран и сделав себя изгоями и разбойниками, каковыми мы, настоящие флибустьеры, ходившие под флагами короля Франции, никогда не были. Что-то я разнервничался, так что плесните мне, мой добрый друг, чтобы язык обрел привычную проворность, а горло не слиплось, как во время засухи в Сахаре.

Итак, в прошлый раз я, наверное, рассказал вам массу всякой малоинтересной ерунды про сельское хозяйство. Не обижайтесь, но это было необходимо, чтобы лучше понять, что без этого в Новом Свете просто не выжить. Нужно было знать азы всего, чтобы, даже попав на необитаемый остров, не умереть с голоду, когда вокруг тебя так много разнообразных продуктов.

Как я уже говорил, моим первым учителем в этом деле был Мартен, царство ему небесное. Ведь вскорости он внезапно умер от неизвестной болезни. Ему всего-то и было чуть более сорока. Самый здоровый возраст, еще жить да жить, но бог распорядился иначе. Вместе со смертью Мартена кончилась и наша довольно вольготная жизнь. Хозяин перевел нас на другие, более тяжелые работы поближе к своему дому. Теперь мы каждый день вместе с неграми рубили сахарный тростник. От рассвета до заката. Для нас было легче рубить лес, чем этот проклятый тростник. Хозяин кормил отвратительно, все время одним и тем же – бобовой похлебкой. Он говорил, это самая здоровая пища и она придает силы, а если нам чего-то не хватает, у нас под рукой тростник, сок которого питателен и восстанавливает силы, стоит только взять стебель в руки, скрутить его как следует и подставить рот под струйку сладкой жидкости. Он шутил, мол, теперь у нас началась «настоящая сахарная жизнь».

За этим ли я приплыл в Вест-Индию, о которой бредил в детстве, как и все мальчишки, мечтая бросить там якорь навсегда. Бывало, к нам в Дьеп заходили корабли из Нового Света, и я с жадностью слушал рассказы старых моряков. Так же, как вы сейчас слушаете меня. Примерно за 5 лет до моего рождения Мартиника и Гваделупа стали французскими. Поэтому хотя я и жил вместе со своей многочисленной семьей, но сердцем был уже в далекой стране, о которой мечтал. Мне представлялось, что золото там течет рекой и что стоит только попасть туда, как можно будет сказочно обогатиться. Я твердо для себя решил: отправляюсь в Новый Свет не только для того, чтобы разбогатеть, но и для того, чтобы обрести свободу.

Жизнь мою нельзя было назвать сахарной. Я был пятым сыном каменщика, у которого было еще три дочери. Несмотря на то что наш отец много работал, семья жила впроголодь. Да к тому же проклятые чиновники тянули из семьи последние жилы, а отец тянул их из нас. Он часто приходил домой пьяный и колотил всех подряд. Сами понимаете, такую жизнь тоже мало кому придет в голову назвать «сахарной». Поскольку я был младшим, то не мог рассчитывать ни на какое наследство. Я знал, что был обузой, а это отвратительное чувство. Сначала отец хотел отдать меня в монахи, но поскольку я не выказал никакого смирения и был с позором выгнан из послушников братьями доминиканцами, он вознамерился отдать меня в армию.

С тех пор я знал, что рано или поздно стану солдатом или матросом. Подумав, что раз все равно суждено тянуть военную лямку, я решил сбежать из дома и податься в Новый Свет. Сами знаете, как в юности бродит молодая кровь, кипят честолюбивые мечты и чешутся руки. Наслушавшись рассказов про заморскую вольготную жизнь, я нанялся на корабль. Только потом узнал, что вербовщики специально ищут таких простачков вроде меня, чтобы затем выгодно продать их в Новом Свете. Я подписал контракт, по которому капитан перевозит меня бесплатно через океан, а там сдает внаем на три года плантаторам, чтобы возместить убытки.

Итак, вместе с двумя парнями из Нормандии я оказался на борту «Медузы», шедшей из Дьепа на Сан-Доминго с разным товаром. В те времена не было ограничений на перевоз пассажиров за океан, поскольку еще не был отменен Нантский эдикт и гугеноты не стремились в массовом порядке покинуть страну. Мы обогнули Бретань, прошли вдоль побережья Аквитании, затем ушли в открытый океан. Не хочу описывать свои ощущения от пересечения Атлантики, скажу только, что эти сорок два дня были утомительными. К тому же я вытерпел множество всяческих издевательств во время морских праздников, не меньше страдал и от нелепых обычаев, специально придуманных старыми моряками, чтобы посмеяться над новичками в долгом переходе. Слава богу, шторма нас миловали, только около Малых Антил налетела короткая буря, частый гость в этих краях. Первая земля, которую я увидел в Новом Свете, был остров Барбуда. Поскольку корабли, идя из Европы, предпочитают пользоваться попутными ветрами и течениями, то это был обычный для них маршрут. Затем наш корабль прошел мимо Пуэрто-Рико, потом вдоль северного побережья Сан-Доминго, которое показалось мне совершенно пустынным, проследовал до Свободной гавани.

Помню, как, войдя в эту вместительную восхитительной красоты бухту, наш корабль наконец-то бросил якорь. Все высыпали на палубу, с интересом вглядываясь в берег. Я старался всей грудью вдохнуть аромат неведомой и экзотической земли, где мне предстояло жить. На берегу на расстоянии чуть более пушечного выстрела в чаще леса с трудом угадывались крыши поселка, крытые пальмовыми листьями. У берега было несколько наспех сбитых причалов, где болтались на привязи лодки. Нужно сказать, что в те времена все французские поселения на Сан-Доминго выглядели одинаково. Люди не селились у моря, поскольку знали, что настоящие хозяева этих мест – испанцы – считают их поселки незаконными. Поэтому и строили дома вдалеке от моря, спрятанными в чаще леса, чтобы испанский галеон не смог обстрелять их с рейда. Да и сами дома были лишь ветхими времянками, их оставляли без сожаления, когда надо было уйти в лес, отсидеться. При здешнем климате можно было строить дома без стен, с одними лишь крышами от дождя. А когда испанцы после разрушения поселка убирались восвояси, его обитатели возвращались назад из леса и жизнь начиналась снова. Нужно сказать, что это жизненный принцип всех жителей Нового Света, будь то французы, голландцы, англичане или испанцы. Тактика поселенцев тоже всегда была одинаковой.

Одним словом, когда я попал на Сан-Доминго, моей радости не было предела. Ведь я же обманул злую судьбу и сам выбрал жизненный путь, тот, который был мне более всего по душе. Как мне тогда казалось, дело оставалось за малым – обеспечить себе безбедную жизнь в этом диком, но богатом крае.

Что поделать, если уже в юности я был прагматиком. Если родился и вырос в бедности, невольно знаешь, чего хочешь. Возможно, тяжелее тем, у кого достаток вошел в привычку, но это не обо мне. Я знал, что все отправляются в колонии лишь с одной мыслью – разбогатеть, и черт с ними, с этими колониями. Пусть мы вырубим там весь лес, пусть выкопаем все недра, пусть перебьем всех животных, пусть сделаем этот край пустыней из пустынь – все равно мы не собираемся там оставаться. Нам главное – уехать оттуда богатыми в Европу, где жизнь уже устоялась и где уже можно пожить в свое удовольствие. Наворовать, награбить и уехать, это ли не мечта любого настоящего пирата или разбойника, как вы нас называете? Зачем нам оставаться в этой дикой стране, где не существует никаких законов, где даже самый богатый может угодить за решетку, если вовремя не даст взятку губернатору или не понравится лично президенту. Теперь я понимаю, что вся пресловутая свобода берегового братства, которую некоторые отчаянные головы сейчас называют «вольной плавучей республикой», была просто свободой сильных.

Вскоре к борту нашей «Медузы» прибилась шлюпка с каким-то угрюмым человеком в красном камзоле. Им оказался местный комендант бухты. Этот начальник, разодетый в то, что некогда было дорогой одеждой, горделиво проследовал в каюту капитана и вскоре вышел оттуда, довольно улыбаясь. Видно, звон монет в его карманах явно веселил владельца золотых. Он дал «добро» на разгрузку судна и торговлю. Вследствие чего наш корабль спустил шлюпки и стал свозить товары на берег. Мы с ребятами помогали вынимать из трюма тюки с полотном, бочонки с порохом, ящики с инструментом, оружием и прочее, чем был богат Старый Свет. Когда с этим было покончено, пришла и наша очередь сходить на берег.

Я спрыгнул в лодку, и она понесла меня по лазурной лагуне к берегу моей мечты. И раз, и два… С каждым гребком я приближался все ближе и ближе к земле, которая должна была надолго стать моей новой родиной. Сердце колотилось все быстрее и быстрее. И раз, и два… И вот уже борт бьется о причал, где еще лежат свезенные с корабля товары. Трудно передать те ощущения, которые я испытывал, но это, несомненно, была настоящая радость. Как будто бы все плохое осталось позади и ты начинаешь жить с чистого листа. Я находился в какой-то неведомой ранее эйфории даже тогда, когда капитан продал меня батраком по контракту на три года плантатору. Я уже говорил, что это была своеобразная плата за переход через океан. Но по молодости мне было интересно наблюдать даже за этим, словно все происходило на невольничьем рынке в Алжире или Кандии. Я понял, что купить или продать слугу на Сан-Доминго – это самое обычное дело, людьми в Новом Свете торгуют так же открыто и небрежно, как лошадьми в Старом. Бывают капитаны, которые неплохо наживаются на том, что сманивают множество легковерных молодых французских крестьян небывалыми посулами, а потом продают их в кабалу похлеще прежней, да так, что бедняги вынуждены работать как ломовые лошади. Именно в таком положении я и оказался.

Вместе с двумя ребятами из Нормандии я попал к плантатору, который слыл самым жестоким изувером на всем Сан-Доминго. Хотя испанцы и предпочитают называть этот остров Эспаньолой, что означает Маленькая Испания, нам, французам, жить в пусть даже маленькой, но Испании совсем не резон. Поэтому мы окрестили свою колонию именем святого Доминика, покровителя Франции. Помните старинный боевой клич французов: «Дени Манжуа!»? Это для тех, кто мало разбирается в тонкостях наименований тамошних мест. Словом, я попал к Гийому Пету, который считал, что с белыми работниками нужно обращаться намного хуже, чем с неграми, поскольку чернокожие будут работать на него всю жизнь, а мы всего лишь несколько лет. В связи с этим он не испытывал к своим соотечественникам никакой жалости, стараясь выжать из них все, что только можно. Болели мы или нет, мы должны были работать одинаково много.

Пету привел нас к себе на плантацию и вместо обеда познакомил с человеком по имени Мартен, сказав, что теперь он будет для нас главным, чтобы мы слушались его во всем. Этот загорелый чернобородый верзила родился на острове, поэтому все досконально знал. Без него мы скорее всего бы просто умерли с голоду, поскольку наш новый хозяин вообще нас кормить не собирался.

– Тут так много еды, что сдохнуть от голода сможет только ленивый или такие приезжие неженки, как вы, – грубо сказал Мартен, когда мы заикнулись об обеде. – Вас тут никто кормить не будет, так что привыкайте сами находить пищу. Я для этого к вам и приставлен, чтобы вы не откинули копыта среди обилия еды. Я всему вас научу.

Мы получили топоры, кирки, лопаты, другие инструменты и сразу же отправились с мэтром Мартеном на окраину поселка. Единственное, что нам удалось сделать, так это по пути попить холодной воды из ручья. Придя на опушку леса, Мартен сказал: «Вот здесь мы будем жить и работать». Оглядевшись вокруг, мы не увидели ничего, кроме кустарника. Тогда Мартен объяснил, что нам предстоит очистить эту территорию под плантацию, но сначала нужно построить дом. Под руководством мэтра мы стали рубить деревья в лесу, а он тем временем принес нам обед – несколько связок бананов. Мы впервые съели эти плоды и остались весьма довольны их вкусом. Это была вся наша еда в тот день.

В течение следующих недель мы вырубали и кустарник, и деревья, а затем все это сжигали, кроме больших стволов, с которых только обрубали сучья. Все в хозяйстве могло пригодиться, к тому же это можно было продать. Мартен научил нас ловить на берегу огромных черепах, чье мясо было очень вкусно и питательно, готовить крабов с фасолью и бататом.

Мы работали не покладая рук, пока не расчистили намеченный участок. Затем он был засеян специальным сортом фасоли, которая созревает через полгода, так что вскоре мы могли есть ее вдоволь. Мартен научил нас варить из нее суп с добавлением яиц черепах, сока лимона, красного перца и свиного сала. Он показал, как готовить из батата особый кисловатый напиток маби, хорошо помогающий от жажды. Показал, как печь на железном листе касаву – хлеб из мариоки, по вкусу напоминающий кекс. А из отрубей мариоки готовить вайкау – напиток, который, перебродив, становится похож на пиво. Мартен был настоящим аборигеном, знающим все и вся. То, чему он нас научил, безценно. Он просто подарил нам жизнь, новую жизнь в Вест-Индии, не только сытую, но и пьяную, поскольку показал, как из бананов, которых там видимо-невидимо, делать алкогольный напиток, ударяющий в голову не хуже вина. Научил, что лучше всего закусывать мясом с фигами. Словом, мы стали не только настоящими поварами, но и ботаниками, знающими, что можно есть, а что нельзя.

Кое-как обосновавшись и набравшись опыта, а также сделав некоторые запасы после сбора урожая, мы в январе на той же делянке начали выращивать табак. Это и было основной целью. Сначала мы все перекопали, потом посеяли, покрыли землю пальмовыми листьями, чтобы она не пересохла, и поливали каждый вечер, когда не было дождя, а также пропалывали. Когда побеги выросли, мы пересадили их на специально приготовленные грядки. Потом подрезали стебли, чтобы весь сок уходил в листья, а параллельно строили помещения для просушки табака. Через некоторое время оборвали листья и отнесли их в просушку. Когда они просохли, Мартен вызвал опытных работников-негров, которые скручивали листья в сигары. Таким образом, мы убирали с делянки табак четыре раза в год. Наш хозяин продавал его на корабли, прибывавшие в лагуну из Франции, Голландии и Англии. А там уж из листьев изготавливали жевательный, курительный или нюхательный табак, а также использовали как сырье для изготовления красок. Словом, делали то, что хотели.

Я все это вам рассказываю не для того, чтобы вы применили мой опыт на практике, а для того, чтобы вы хоть немного прониклись духом той далекой страны, где я прожил свои лучшие годы.

Выращивать табак на Сан-Доминго – дело весьма прибыльное, поэтому у нашего хозяина Гийома Пету дела всегда шли хорошо, что, однако, не мешало ему быть безмерно жадным. Сквалыга, он и умрет сквалыгой. Однажды он увидел, что у соседа кроме табака плантации сахарного тростника, индиго и гимбеса. Он приказал нам найти место и расчистить его под плантацию сахарного тростника, решив стать сахарозаводчиком и варить сахар, чтобы обеспечить им всю Францию. Мы снова перебрались на новое место и снова вырубали и выжигали лес. Нельзя сказать, что работа была легкой, но и каторжной ее тоже не назовешь. Наш мэтр Мартен, пока был жив, не перегружал нас непосильным трудом, чтобы мы могли утром встать на работу, а не лежать в беспамятстве. «Хороший работник не тот, что может за один день вспахать поле, а тот, кто может за месяц вспахать тридцать полей», – любил повторять он. Поэтому и берег наши силы даже тогда, когда мы уже пообвыклись в здешнем климате, который не всегда бывает райским, как мне показалось в первые дни.

Зима здесь – самое благоприятное время года, хотя иногда в ноябре-декабре идет дождь, зато в остальное время сохраняется сухая и теплая погода. Самый жаркий месяц – август, но морские ветра, дующие с северо-востока, смягчают жару и в это время. С декабря по апрель погода стоит изумительная, а вот потом, с мая по сентябрь, начинается сезон дождей. Они недолгие, но частые, поэтому одежда не успевает высыхать. Приходится все время ходить в мокром. Бывало, наденешь плетенную из соломы шляпу или еще лучше широкополую кожаную, накинешь рогожку – и под дождь, рубить деревья. Хотя бывали и такие дожди, что работать было нельзя, воды по колено. Впрочем, я уже, кажется, об этом рассказывал.

Гийом Пету был не только жадным, но и рачительным хозяином. У него все шло в дело. Поэтому рядом с его сахароварнями, естественно, была и винокурня. Из побочного продукта при изготовлении сахара мелассы, которая бродила естественным способом, а потом подвергалась дистилляции, изготовлялся крепкий алкогольный напиток тафия. Он долго выдерживался в деревянных бочках, после чего приобретал темный цвет. Изготовление его не требовало больших затрат, поэтому было не менее выгодно, чем производство самого сахара. У каждого плантатора была своя тафия и свои секреты ее изготовления. Каждый корабль, уходящий в плавание через Атлантику, загружался бочками с тафией, которую моряки пили, разбавляя водой. Тафия превосходно сохранялась в пути и не прокисала, как пиво. Ее пили все и всегда, даже в лечебных целях. Например, при простудах или от цинги, смешивая с фруктовым соком.

Производство этого напитка было налажено везде, где имелись плантации сахарного тростника. Рецепт изготовления был, конечно, один, но тонкостей много, поэтому и вкус тафии с Сан-Доминго отличался от вкуса той, что производили испанцы на Кубе или голландцы на Кюрасао. Англичане, чьи плантации сахарного тростника на Барбадосе были очень большими, называли этот напиток сначала ромбульоном, а потом сократили до слова ром. Эти англичане вообще любят все сокращать. Их язык настолько картавый, что им самим противно говорить на нем. Вот они все и сокращают. Например, красивое имя Самуэль до Сэма, гордое имя Роберт до Боба.

Но мы отвлеклись. Я рассказывал про тафию. На первый взгляд этот напиток немного напоминает коньяк, но на вкус менее благороден, хотя примерно такой же крепости. Этим и стали пользоваться изготовители тафии, разбавляя ее водой и продавая на суда, идущие в Европу. Обман первыми раскрыли сметливые голландцы. Какой резон везти через океан разбавленный водой продукт, когда его можно разбавить уже на месте, в Европе. Голландцы всегда были самыми ушлыми торговцами, вот они и придумали пару интересных способов проверять крепость тафии. К ней подносили горящую щепку, и, если напиток не был разбавлен, он загорался, если разбавлен – нет. Но тафия была такой крепкой, что, если ее разбавить не очень сильно, она все равно горела. Тогда хитрые голландцы стали кидать в напитки несколько крупинок пороха. Если в тафии была вода, порох намокал и не загорался.

Конечно, работая на плантации, мы не получали никакой тафии. После смерти Мартена нас кормили настолько отвратительно, что мы ходили воровать еду у сытых негров. Бывало, нападем втроем неожиданно, отвесим несколько оплеух и зуботычин этим черномазым, похватаем их плошки и бежать. Затем, спрятавшись, едим и жалеем, что не родились черными. Вот до чего доходило. Однако мы не отчаивались. Да, нас кормили плохо и обращались хуже некуда, но все же у нас было будущее, которое сулило нам немало хорошего.

Мой друг по несчастью Оливье так же, как и я, бежал из Франции в Вест-Индию от плохой жизни, вернее, от своего опекуна дядюшки, который старался сжить его со свету, чтобы прикарманить наследство его отца. Бывают же такие сволочи. Хотя, когда Оливье попал к Гийому Пету, понял, что променял шило на мыло. Раньше наш хозяин жил на острове Сент-Кристофер. Там он забил насмерть, наверное, сотню рабов и слуг, поэтому всерьез стал опасаться за свою жизнь и, продав хозяйство, переселился на Сан-Доминго. Однако и здесь он нисколько не изменился и, как прежде, спускал со своих работников три шкуры, почти не кормил и издевался, как мог. Бедный Оливье однажды не выдержал и бежал в глубь острова. Но поскольку заранее не подготовился к побегу, у него не было даже ножа, скорее всего, умер от голода, а возможно, и от чего другого. Без оружия в лесу делать нечего. Там дикие кабаны, да и одичавшие собаки рвут добычу на части не хуже волков, которых, слава богу, в этих краях не водится. Я сам не видел его трупа, но об этом рассказал нашему хозяину один буканьер. Думаю, все так и было.

Следующим, кто не выдержал этой каторги, был другой мой друг, Мартин. Он предлагал бежать вместе с ним к буканьерам, но я отказался. Кстати, правильно сделал, поскольку несмотря на то, что он благополучно добрался до этих охотников, те все равно вернули его хозяину. Озверевший Гийом Пету привязал его к дереву и лупил кнутом до тех пор, пока вся спина Мартина не превратилась в сплошное кровавое месиво. Тогда этот мерзавец посыпал его спину перцем и полил лимонным соком и так и оставил на ночь, привязанным к столбу. Наутро Гийом продолжил экзекуцию, лупил так, что вскоре Мартин умер, проклиная мучителя. Я поклялся отомстить негодяю. Парень я был здоровый, спустя несколько дней подкараулил с дубиной этого мерзавца да и отходил его от души. Наверное, перестарался, поскольку он отдал богу душу, но, скорее всего, дьяволу. До сих пор не жалею, что прикончил этого подлеца, хотя это убийство так и висит на моей совести. Нужно учесть, что я жил в стране, где в течение полутораста лет разбои и убийства были правом сильнейшего и самым обыкновенным делом.

Все эти ужасные истории, которые оставили в моей памяти неизгладимый след, я много раз впоследствии рассказывал в тавернах Тортуги и Порт-Ройяла. Возможно, кто-то без моего ведома записал их, а потом опубликовал в Европе. Не удивляйтесь, что кое-что из моих рассказов может показаться вам знакомым. Но учтите: я рассказываю только то, что видел или слышал сам. Мой рассказ гораздо точнее и правдивее всех этих историй про буканьеров и флибустьеров, где авторы путаются и перескакивают с одного на другое. К тому же обещаю, что постараюсь поведать вам такое, о чем никто не знает, а что все эти борзописцы не успели записать. Только не забывайте подливать старому капитану Пьеру вина, оно помогает лучше и быстрее вспомнить прошлое. После очередного стаканчика все словно встает перед твоими глазами.

Итак, после того как я покончил со своим хозяином, казалось бы, нужно было податься в лес к буканьерам, так решил бы любой из вас, но не я. Чтобы меня не заподозрили в убийстве, я преспокойно вернулся в свою хижину и с чувством выполненного долга улегся спать. Я прекрасно помнил недавнюю историю про то, как трое ребят с соседней плантации убили своего хозяина, тот совсем не кормил и заставлял работать и день и ночь. Бедняг повесили, когда поймали в лесу. Несмотря на то что Вест-Индия – дикая страна, закон и тут закон. Люди собираются вместе, чтобы поймать беглого раба или наказать убийцу. Если они этого не станут делать, порядка совсем не будет.

После смерти Пету его хозяйство на некоторое время пришло в совершенный упадок, пока с Сент-Кристофера не приехал его брат, который, к несчастью, собрался все продать, а на вырученные деньги отправиться в Европу. Он был под стать своему родственничку – такой же жирный подбородок, те же ужимки и та же жадность. Он долго не мог найти покупателя за ту сумму, которая ему была нужна, поэтому стал потихоньку распродавать все по мелочи. Он и меня решил продать какому-то плантатору-голландцу. А это для меня была настоящая катастрофа. Если бы меня заново продали, это означало, что мне надо было отрабатывать еще три года. Всем было плевать на то, что два с половиной я уже отработал. Для меня настал критический момент, нужно было решаться на побег, и я решился.

Ночью должен был бежать, однако вечером в мою хижину пришел брат покойного хозяина с каким-то буканьером, который сказал, что купил меня, поскольку ему был нужен слуга. Сволочь хозяин продал меня ему на три года, и я понял, что снова остался в кабале. Но нет худа без добра. Несмотря на то что я был наслышан о дикости и беспощадности буканьеров к своим слугам, я все же лелеял надежду, что быть слугой у охотника – это хоть небольшое, но «продвижение в карьере» по сравнению с работником на плантации, где могли лишь забить палками насмерть.

Итак, моему новому хозяину было под пятьдесят, звали его Жан-Клод. Довольно высокого роста, угрюмый и молчаливый, он предпочитал лучше лишний раз выпить тафии, нежели пуститься в разговоры. Он недавно покинул здешние леса и сразу решил купить себе слугу, так как опасался, что потом у него не хватит денег. Еще бы, разгульный образ жизни буканьеров был известен всему Сан-Доминго. Однако их можно и понять. Ведь они по нескольку месяцев охотились, выделывали шкуры, коптили букан, потом на мулах доставляли свое добро на берег, продавали, а затем за пару недель в бесконечных разгулах спускали все, что выручали. «Буканьер знает, а бог располагает» – их любимая оправдательная пословица. Поэтому Жан-Клод, зная, что вскоре у него уже не будет денег, купил меня сразу, как получил свою долю. Это же лучшее время для слуги буканьера, когда его хозяин, ощущая тяжесть монет в кошельке, становится пьян и вместе с тем весел и щедр, словно Великий Могол. Так, как я теперь ел, я не ел еще никогда по прибытии в Вест-Индию, поскольку Жан-Клод кормил меня в лучшей таверне поселка. Тогда моим главным делом было довести шатающегося хозяина до тюфяка да смотреть, чтобы был в сохранности его кошелек.

Нужно сказать, что своей щедростью Жан-Клод сразу же подкупил меня. Познав голод и необыкновенную скупость бывшего хозяина-плантатора, я неожиданно оказался рядом с человеком, добывавшим деньги суровым трудом, но не делавшим из них культа, не молившимся на них, словно христопродавец, а весело прогуливавшим их на самое лучшее вино и отменную еду. Таков был образ вольной жизни буканьеров, они не были подданными ни одного монарха или правительства и не платили никому никаких налогов. Может быть, именно поэтому некоторые из них успевали и покутить, и сколотить приличное состояние. Позже я знавал одного буканьера, который вместе со своим напарником вел довольно умеренный образ жизни и увез с Сан-Доминго во Францию пять тысяч ливров. Но, как говорили знатоки, это еще не предел того, что можно заработать, будучи буканьером. Словом, я был очень рад, что передо мной открывались новые возможности.

 

Глава пятая

Из записок графа Пенальбы

Западные Индии поразили мое воображение самыми радостными, яркими красками. Необычайного цвета море, бездонная синева неба, палящее огненное солнце – все это настраивало на самые радужные мечты, когда «Feliz Navidad» бросил якорь в гавани Сан-Хуан-Пуэрто-Рико, поскольку наш капитан наотрез отказался заходить в порт Санто-Доминго.

– Поймите меня правильно, сеньор, это большой крюк. Если я его сделаю, отстану от флотилии, которую потом нужно будет догонять в одиночку.

– Ничего страшного, я готов заплатить за неудобства.

– Молодой сеньор шутит. В здешних водах довольно много протестантских корсаров, которые только и ждут, чтобы какой-нибудь торговый корабль отстал, чтобы напасть и разорвать его на куски, как акулы. Нет, не уговаривайте. Я не могу рисковать всем грузом ни за какие деньги. Максимум, что я могу для вас сделать, это высадить в Сан-Хуан-Пуэрто-Рико, когда флот будет пополнять там запасы воды. Вы без труда найдете какую-нибудь небольшую посудину, которая доставит вас в Санто-Доминго.

Так мы оказались на Пуэрто-Рико. Было приятно после долгого плавания вновь ощутить твердую почву под ногами. Флот, пополнив запасы воды, двинулся дальше, а мы, подыскав каботажное судно, которое возвращалось на Эспаньолу, отправились на нем в Санто-Доминго. По пути капитан много жаловался на разбой французских, английских и голландских корсаров, которые мешают развитию местной торговли между испанскими островами Западных Индий.

– Эти канальи, словно черти, появляются неизвестно откуда, а потом прячутся в своих глухих бухтах. Слава богу, на Эспаньоле теперь новый военный губернатор, который поприжал им хвост. Поговаривают, что после того, как он прогонит всех несанкционированных протестантских поселенцев с острова, в Санто-Доминго будет заходить флот из Испании. А то мне всякий раз приходится подкарауливать его в Сан-Хуан-Пуэрто-Рико, чтобы купить хоть немного европейских товаров. Поверьте мне, не один я жду этого дня.

Еще во время перехода через океан всем командам кораблей было известно, что к губернатору графу де Пенальбе плывет сын. А когда мы подошли к берегам Пуэрто-Рико, наверняка был отряжен специальный корабль, чтобы предупредить моего отца. Иначе чем объяснить, что он заранее знал о моем прибытии и уже встречал меня на пристани.

Вот она, долгожданная минута. Подплывая на первой шлюпке к причалу, я сразу увидел отца. Среднего роста крепкий мужчина лет сорока пяти махал мне черной широкополой шляпой с белым плюмажем. Отец почти совсем не изменился с нашей последней встречи – все такая же прямая гордая осанка, черные волосы, искрометные светлые глаза.

– Как ты повзрослел! – воскликнул отец, заключая меня в объятия. – Боже мой, мы не виделись три года, а ты так вырос, так возмужал. Я рад, очень рад, что ты оставил Европу и приплыл ко мне. Постараюсь сделать все, чтобы ты не пожалел об этом. Вот только твоя матушка…

– Я тоже очень рад видеть тебя, отец, – сказал я, оглядываясь по сторонам. По правде, мне, как любому 18-летнему парню, было не очень-то приятно, что меня у всех на виду тискает взрослый мужчина, пусть даже и мой отец. Я старался не показывать этого, поскольку в глубине души уже считал себя тертым калачом, бывалым солдатом, успевшим поучаствовать в одной кампании, и наконец, умелым бретером. И у этого настоящего головореза, оказывается, есть отец, который лезет при всех со своими нежностями… Позор для моей репутации…

– Мне так повезло, – улыбнулся отец. – Мой сын со мной. Об этом могут лишь мечтать все испанские губернаторы. Не представляешь, Педро, как я горд и счастлив, что у меня такой взрослый сын.

– Отец, называй меня, пожалуйста, Пьер. Мне так привычнее…

– Об этом можешь сразу забыть. Здесь, так же как в Европе, идет война с французами, поэтому если я буду звать тебя Пьер, это будет неправильно понято. Здесь мы все говорим по-испански, поэтому ты будешь для всех Педро, ну а наедине я буду называть тебя как захочешь… Пьер так Пьер. Но что это у тебя на щеке?

Отец провел ладонью по моему свежему шраму, оставленному шпагой одного из дюнкеркских корсаров.

– Я вижу, это след от клинка. Боже мой, мой сын стал совсем взрослым. Может быть, у тебя и девушка есть, а? Ну признайся.

– Отец, мы же не одни…

Граф сделал вид, что осекся, и посмотрел на собиравшуюся толпу из местных жителей. Тут только он заметил за моей спиной Николаса.

– Здравствуй, мой старый боевой товарищ. Спасибо, что довез Педро живым и здоровым, – отец хлопнул по плечу моего камердинера. – А вот относительно невредимости… Но об этом после… Ну а теперь, – обратился он к своим чернокожим слугам, которые широко улыбались, видя нашу встречу, – хватайте вещи и несите домой. А мы с тобой, Педро, немного прогуляемся. Надеюсь, ты не устал с дороги? А у меня как раз есть еще дела.

Морское побережье около Санто-Доминго было не обустроено, поэтому все суда из Европы сначала заходили в устье реки, минуя форт, а потом разгружались в специально оборудованном месте. Остальная же эскадра ждала их на морском рейде.

– Что я могу? Лишь писать об этому куда следует, – кричал мой отец капитану судна «Feliz Navidad», около которого мы остановились. – Не могу же я покупать все это на собственные деньги? Или вы думаете, что это моя приватная война? То, что им там, наверху, не нужны эти земли, уже все давно догадываются. Лишь фанатики думают, что мы тут работаем на благо какой-то родины, которая давно перестала о нас заботиться.

– Ну не нужно так кипятиться, – отвечал капитан. – Что было погружено, то я и доставил вам согласно вот этим бумагам. Не знаю, чего вы так сердитесь. Если бы о ваших нуждах забыли, то не прислали бы и этого, как остальным губернаторам. Поверьте мне, капитану, который пойдет еще в Каракас и Каратхену, Пуэрто-Белло и Веракрус, – вы счастливчик и должны радоваться тому, что находитесь на особом счету и вам хоть что-то присылают.

– Да, но это лишь малая доля того, что мне необходимо. Неужели там, в Севилье и Мадриде, думают, что можно обойтись мизером в столь крупном деле?

Радость отца после встречи сменилась яростью, когда он прямо на пристани вскрыл ящики и увидел, что прислали ему из Испании. По его словам, он заказывал кремневые голландские мушкеты последних образцов, а получил старинные фитильные аркебузы прошлого века, просил легкие итальянские пистолеты, а прислали тяжелые и старинные колесовые.

– У меня впечатление, что они просто избавляются от хлама, – сетовал он, когда мы шли по городу. – Не понимаю, куда смотрит герцог Медина-Сидония. Он же обещал мне присылать даже за свой счет все необходимое и лучшего качества…

Неожиданно отец посмотрел на меня и осекся. Его сомкнутые брови разошлись, светлые глаза подобрели, а на губах появилась улыбка.

– Но не будем омрачать твой приезд, дорогой мой сын. Для меня сейчас всего дороже именно это. Ведь ты даже не представляешь, какие политические интриги плетутся относительно этого колониального города. И какие вельможи замешаны в этой игре, включая дона Гаспара де Гусмана девятого герцога Медина-Сидония. Жалко, что ты не смог побывать в его дворце в Севилье, а то бы познакомился с его женой, благочестивой доньей Жуаной Фернандес де Кордоба и славным продолжателем рода доном Жуаном, которому сейчас лет двенадцать. Николас говорил мне о неприятностях, с которыми ты столкнулся. Очень жаль. Однако не будем больше об этом. Кстати, в честь твоего прибытия я намерен дать прием. Ты помнишь, что во Фландрии я содержал собственный пехотный полк с дюжиной рот по 250 солдат, и, наверное, знаешь, что я его выгодно продал, поэтому смог устроиться здесь весьма неплохо. Конечно, лишь по местным меркам, но, надеюсь, тебе понравится наш дом. Он один из лучших в городе, если, конечно, не считать особняк президента де Монтемайора.

Произнеся это имя, отец замолк и оглянулся по сторонам. Мы шли узкими городскими улочками, где кипела повседневная жизнь, но отец почему-то понизил голос.

– Видишь ли… Я не писал тебе этого, не хотел доверяться бумаге, но мой главный враг здесь именно этот самый дон Хуан Франсиско де Монтемайор-и-Куэнса. Раньше он был на Эспаньоле неограниченным хозяином, заправлял всем, но с моим приездом его права были сильно урезаны. Это длинная история, но я должен ее рассказать.

Мы шли от порта по небольшой улице, справа и слева стояли неказистые беленые дома, почти все одноэтажные, за забором огород или сад.

– После того как несколько лет в Испанию из Индий не приходил флот с серебром, на моей родине в Андалусии вспыхнуло восстание. Мало того что там жителей измучили эпидемии, были плохие урожаи, ко всему прочему почти полностью прекратилась заморская торговля, за счет которой живет эта провинция. Дело дошло до голодных бунтов, центром которых стала Гранада, потом последовали восстания в Кордове и Севилье. Герцоги Медина-Сидония, графы Барахас, герцоги Алькала, герцоги Аркос, словом, вся андалусская знать, потеряв заокеанские доходы, надавила на нового первого министра дона Луиса де Аро, а тот, в свою очередь, поставил этот вопрос перед нашим мудрым монархом Филиппом IV. Ты знаешь, что я родом из Андалусии, поэтому именно меня порекомендовали местные гранды отправить в Западные Индии, чтобы исправить положение. Их план был таков: изменить маршрут следования Серебряного флота в Испанию. Больше не ходить через Гавану и опасный своими рифами Флоридский пролив, а отправляться через Атлантику из Санто-Доминго. Для этого нужно было укрепить сам город, привести в порядок Эспаньолу, где возникли стихийные протестантские поселения французов, англичан и голландцев, поддерживающих тесную связь с контрабандистами и корсарами. Именно последних, которые обосновались на Эспаньоле, андалусские вельможи винили в перехвате их кораблей, груженных серебром из Перу.

Словом, я прибыл в чине капитан-генерала с особыми полномочиями от короля, который отдал под мое командование все военные силы, находящиеся на острове, а дону де Монтемайору оставил лишь гражданскую власть. За это он питает ко мне ненависть, конечно, достанется и тебе. Будь готов. Здесь его называют президентом, это что-то сродни испанскому аделантадо. Дело в том, что в Западных Индиях существуют так называемые аудиенсии. То есть трибуналы, действующие как административный совет на определенной территории. Трибунал состоит из президента и нескольких оидорес. Так вот, дон де Монтемайор и является президентом острова Эспаньола. Ему подчиняются все органы управления, кроме, конечно, юрисдикции местного епископа и моих солдат.

– Но меня-то за что этому президенту ненавидеть? Ведь я только что ступил на берег и еще в глаза его не видел…

Отец улыбнулся и посмотрел на меня. В его светлых глазах мелькнули искорки. Глядя на него, я почему-то вспомнил детство. Конечно, он был намного моложе, не было морщинок около глаз, седины в усах и бородке, живота, который, как правило, появляется у большинства мужчин, которым переваливает за сорок. Отец был всегда чем-то занят, и в те редкие минуты, когда он уделял внимание мне, я был неизменно счастлив. Счастлив так же, как сейчас. Ведь я снова иду рядом с тем, кого люблю всем сердцем, и, несмотря на его жесткий и нетерпеливый характер, готов быть рядом с ним и дальше.

– Это неважно, – отец посмотрел на меня. – Ты сын того, кто вольно или невольно отнял у него часть власти. Он всячески препятствует всем моим действиям, чтобы доказать Мадриду, что я ничего не умею и ничего не добьюсь. Думаю, будет препятствовать и твоему продвижению, ведь он всеми силами добивается моей отставки и отзыва. Недаром при всяком удобном случае ставит палки в колеса. Кругом шныряют его шпионы, и мне почти не на кого положиться, если не считать моего бывшего адъютанта еще по полку во Фландрии отважного андалусца Хосе де Кесада. Ты его должен помнить. И двух опальных дворян, которых я подобрал в Севилье после неудачной дуэли. Это граф дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра и дон Бальтасар де Кальдерон. Но теперь, с твоим приездом, я имею на одного сторонника больше. Это вселяет надежду.

Неожиданно к нам подбежал запыхавшийся солдат, который что-то выпалил скороговоркой, но что именно, нам разобрать не удалось из-за его слишком тяжелого и прерывистого дыхания. На нем был грязный желтый камзол, пропотевший и покрытый пятнами жира, помятая серая шляпа с широкой тульей и драным пером, красные штопаные-перештопаные чулки (вернее сказать, они когда-то имели этот цвет, но благодаря неумолимому тропическому солнцу уже давно изменили его не в лучшую сторону) и черные кожаные стоптанные башмаки с пряжками, покрытые толстым слоем городской пыли, на которую так щедры улицы Санто-Доминго. О том, что посланец был военным, красноречиво свидетельствовала шпага и патроны к мушкету, висевшие на перевязи. Однако тяжелое огнестрельное оружие отсутствовало. Скорее всего, солдат оставил его сослуживцам, когда был отправлен на поиски моего отца. Увидев, что мы ничего не понимаем, он повторил.

– Он снова… на прежнем месте… монсеньор. Вы приказали сразу же… если он появится… доложить…

– А, этот ваш лесной дух, – догадался отец. – Ну что ж, сын, пойдем посмотрим на местную достопримечательность – духа леса. Теперь он стал являться и днем.

Мы пошли за солдатом на северную окраину города на бастион Сен-Филипе. С него открывался хороший вид на пространство перед крепостными укреплениями.

– Вот он, вот, смотрите, стоит там, на бугорке, – закричали караульные солдаты, указывая куда-то вдаль.

Там действительно можно было различить человеческую фигуру, стоявшую на небольшом холмике, широко расставив ноги. Это было чуть дальше мушкетного выстрела.

– Это дух леса, я сразу его узнал, – с жаром выпалил один из солтат. – Это он убил Хосе и Мигеля.

– Ну какой это дух, это обычный человек. Вы что, действительно считаете, что дух может стрелять свинцовыми пулями? Сейчас глянем на него поближе.

Отец достал небольшую подзорную трубу.

– Это белый человек с длинными светлыми волосами, заплетенными спереди в косички, с такой же светлой бородой. На нем мешок из шкуры дикой коровы с дырками для рук и ног, длинные штаны из свиной кожи, высокая шапка… Оружия не видно. А что у него в руке?

Не успел отец произнести последнюю фразу, как стоящий неподвижно лесной дух ожил, поднял руку и протрубил во что-то, похожее на рог. Звук был несколько приглушенным, зато огласил все окрестности. После этого он замер, словно всматриваясь в нас, находящихся на бастионе.

– Точно! Именно этот каналья вчера и позавчера хладнокровно застрелил по одному часовому на нашем бастионе, – отрапортовал сержант. – Пока мы выходили на его поиски, он уже растворился в лесу. Говорят, что это сам дух леса, само проклятие местных индейцев, наложенное на всех испанских солдат.

– Какой дух, какое проклятие, опомнись, Фернандо. По виду это обыкновенный матадорес. Может, англичанин, но скорее всего француз. А уж индейцев тут нет лет сто. Местные племена были совершенно безобидными идиотами, поэтому и передохли, как мухи.

Тогда мой отец придвинулся ближе к брустверу и стал внимательнее вглядываться в таинственную фигуру. Скорее всего, лесной дух заметил это, так как поднял руки к небу, а потом одну из них опустил и направил на нас. Оттопырил палец и сделал вид, что выстрелил из него. Улыбнулся, протрубив в рог, и не спеша скрылся в зарослях.

– Мне показалось, что он узнал вас, – сказал сержант, обращаясь к моему отцу. – Словно только и ждал вашего появления…

– Какие глупости… – ответил мой отец.

Но тут все с таким страхом и сочувствием посмотрели на отца, что даже у меня пробежали мурашки по спине.

– Идем, сын, нам еще нужно подготовиться к приему, а этот каналья явно меня испугался и уже больше не появится.

По дороге к дому я спросил отца о лесном духе.

– На острове ходят много легенд, одна из них про некого Одинокого Стрелка, которого еще называют лесным духом. Якобы этот охотник является тогда, когда нужно отомстить за невинно убиенных. Эта сказка особенно в ходу у местных негров и мачо. Только все это глупости. На острове полно иностранных охотников, которые стали тут селиться еще лет тридцать назад. В основном выходцы из Франции. Однако раньше они никогда не заходили столь далеко на западную часть Эспаньолы и не приближались с такой наглостью к столице, тем более не убивали часовых и не трубили при этом в рог.

– Значит, есть что-то в этом Одиноком Стрелке, что не укладывается в обычные рамки?

– Конечно, есть, но об этом лучше не говорить, чтобы не пугать местных. Загадок много. Куда, например, девались пули, которыми он убил двух часовых. И почему, когда около десятка мушкетеров открыли ответный огонь, ни одна пуля в него не попала, хотя он стоял неподвижно на своем холмике и даже не думал прятаться. А если учесть, что этот Стрелок сначала появился в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плате, потом в Сантьяго и лишь сейчас у нас, то можно предположить, что он кого-то ищет. Возможно, даже меня…

– Но разве не пробовали его поймать?

– Когда он появился во второй раз, после того как застрелил первого часового, мы послали за ним из городских ворот пятерых всадников-лансерос, но они не намного сумели к нему приблизиться, так как он хладнокровно убил под ними лошадей, так что о нападении можно было забыть. К тому же у этого Одинокого Стрелка какой-то слишком необычный мушкет. Он бьет на такое расстояние, которое нашим и не снилось, и невообразимо быстро умеет перезаряжать свое оружие. В Сантьяго он застрелил десятерых из пятнадцати солдат, которые вышли, чтобы его схватить. Причем это было на таком огромном расстоянии, что никто из них даже и не думал применять свое оружие.

Мы шли по улицам Санто-Доминго от северного бастиона в центр одного из самых красивых испанских городов Западных Индий, построенных братом его открывателя. Помните, есть еще такой испанский стишок:

Но я имею в виду брата Кристобаля Колона Бартоломео, основавшего здесь новую столицу острова 4 августа 1496 года. Мы посетили кафедральную базилику Менор-де-Санта-Мария, где покоятся останки великого адмирала, прошли мимо небольшого, без всяких прикрас дворца Диего де Колона, или, как его еще называют, Алькасар-де-Колон, где даже в зной сохраняется прохлада, миновали старую башню Торре-де-Оменахе, осмотрели западные городские укрепления, три башни с воротами и рвами, потом церкви Сан-Николас и Сан-Франциско, затем первый университет в Новом Свете, основанный еще в 1538 году, попробовали местный напиток лемонсито и наконец подошли к дому отца. Это был особняк в колониальном стиле, где умело сочеталось испанское и марокканское зодчество. Здесь мне предстояло жить. На пороге нас встречала многочисленная челядь, в основном черной расы, а также мой старый Николас, довольный тем, что, несмотря на все приключения, выпавшие нам в пути, довез меня до места назначения живым.

На вечер был назначен прием в честь моего приезда, который должны были посетить все самые значимые лица столицы острова. В доме шла шумная подготовка, наверное, как и во всем городе. Не хочу описывать это, поскольку довольно глупо, когда тебя представляют нескольким десяткам чужих людей, пришедшим поглазеть, как выглядит сын губернатора и что можно полезного извлечь из этого визита для себя. По сути, никто не разделял радости отца, но все делали вид, что счастливы не менее. Особенно старались гости с дочерьми на выданье. Все эти Магдалины, Маргариты и Марии-Терезии показались мне ужасно глупыми жеманницами, а их наряды полной безвкусицей. Однако их родители были еще хуже, напомнили тех мелких мушек, о существовании которых я сразу же узнал, как только сошел на берег. Их тут называли москас или москитос. Стоило лишь остановиться, как они словно по команде слетались со всех сторон с надеждой закусать тебя до смерти. Вот именно в таком окружении я и находился сейчас, с той, пожалуй, разницей, что это были представители местного света, желавшие показать своих дочерей с самой выгодной стороны. Кто-то рассказывал об обширных сахарных плантациях, которыми владеет совсем неподалеку от Санто-Доминго, кто-то описывал свои обширные пастбища в какой-то провинции, где у него несметные стада, а также как бы мимоходом сообщал о своем годовом доходе, и т. д. Я вежливо улыбался, выслушивал очередные комплименты относительно моих брабантских кружев, и все начиналось сначала. Подходил новый папаша, а еще хуже мамаша, и начинали расспрашивать меня о Мадриде, где я никогда не был, о придворной жизни, о моде и подобной чепухе, которой они придавали слишком большое значение.

В душе я твердил себе, что, возможно, все эти колонисты на самом деле милые люди, просто им хочется побеседовать с новым человеком из Европы, расспросить его обо всем. Я рассказал, что Испания произвела на меня неприятное впечатление своей бедностью и грязью, они снисходительно улыбались, словно это я приехал к ним в Европу из колоний. Говорили, что мое мнение ошибочное и что лучше и богаче Испании нет страны во всем свете, поскольку именно туда стекается все золото Западных Индий. Мои возражения, что это золото испанцы отдают за те же брабантские кружева и другие подобные вещи, которые сами не делают, вызывали у них хохот. В этот момент они еще выше задирали нос, прямо-таки наливаясь гордостью до самых краев, снисходительно объясняя, что нация испанцев является гегемоном во всем мире, на нее работают все остальные страны. Я представлялся им неким нерадивым студентом, которому непременно нужно прочесть лекцию о величии их родины, о патриотизме, о какой-то национальной идее и об особом месте испанцев в мире.

Было смешно смотреть на этих глупцов, погрязших в собственной чванливой гордыне. Они считали Испанию гегемоном, несмотря ни на что, она уже давно таковой не являлась. Родившись во Фландрии, я прекрасно знал, почему испанский король столько лет воюет с голландцами, чтобы заставить их вернуться под его начало. Все дело в деньгах. Нидерланды приносили испанской короне гораздо больше дохода в виде налогов, чем она получала из Америки. Я знал и то, что золото и серебро Западных Индий уходит у испанцев сквозь пальцы и идет на развитие промышленности других стран. Что в Испании уже давно почти ничего не производится.

Я казался окружающим лишь плохо обученным молодым человеком, не понимающим смысла жизни, а они мне – настоящими безумцами, сознание которых затуманено великой национальной идеей, о значении которой все готовы говорить часами. Боже мой, как они с этой своей идеей далеки от обычной настоящей жизни, думал я в это время. Они считают себя какой-то особенной нацией. Но зачем? Чтобы истратить на поддержание этой фикции все золото и серебро Перу?

…Выслушивать женские глупости было еще хуже. Фальшивый смех, беззаботное щебетание, уверенность в собственной непогрешимости, знание ответов на все вопросы, самонадеянность – все это было ужасно. Но, вдруг повернувшись, я увидел ее. Эта девушка входила в дом под руку с пожилым кабальеро. Словно пуля пробила мою грудь навылет, когда она взглянула на меня. Я тут же отвел взгляд. О боже! Это была она. Та единственная. Я отвернулся, делая вид, что увлечен очередным разговором о политике, который рядом вели иезуит и доминиканец. Мне надо было перевести дух. Какая красотка! Какое изящество походки, какие тонкие черты лица, какие волосы, какая грация в движениях. Я незаметно наблюдал за незнакомкой. Да, это была девушка моей мечты. Но вот отец подводит ее ко мне. Боже, как она хороша!

– Разрешите вам представить, дон Антонио, это мой сын Педро, а это адмирал дон Антонио де ла Плаза, гроза всех иностранных кораблей в наших морях, командир знаменитой Armada Barlovento. Его дочь донья Мария.

Боже, какие у нее красивые карие глаза, какая улыбка… Но не успел я как следует раскланяться, как с улицы послышались крики, оповещавшие, что прибыл сам президент дон Хуан Франсиско де Монтемайор-и-Куэнса с женой и двумя дочерьми. Конечно, он был горд, что единственный на острове имел карету, но, только взглянув на нее, я еле удержался от смеха. Бросив взгляд на донью Марию, я понял, что она заметила мои невольные чувства и слегка понимающе улыбнулась.

Встретив президента, отец подвел его ко мне и представил с довольным видом.

– Говорят, молодой человек, вы любите фехтование? – спросил дон Хуан.

– Как любой дворянин, я с детства обучаюсь умению владеть шпагой, – поклонившись ответил я.

– До меня дошли сведения, что вы чрезвычайно преуспели в этой области и что от этого даже имели некоторые неприятности в Европе.

– Вы, очевидно, путаете меня с кем-то. Мои достижения ничтожны, чтобы на них обращать внимание.

– Разве? А вот ваш слуга заявляет обратное. Говорят, вам прямо-таки нет равных.

– Мой сын весь в меня, – вступил в разговор мой отец. – Я первым учил его фехтованию, и, надеюсь, от меня он унаследовал не тольку мою шпагу, но и крепкую руку.

– Хотелось бы, дорогой граф, чтобы, в отличие от вас, он не вызывал на поединки моих самых преданных людей.

В ответ на это отец лишь сделал вид, что поклонился, и, любезно подхватив под руку президента, увлек его в сторону, о чем-то оживленно расспрашивая. Я снова взглянул на донью Марию, которая, похоже, также смотрела в мою сторону, закрываясь мантильей. Какая же красота! Какие изящные руки, тонкие пальцы…

– У нас тут не любят, когда приезжие пялятся на чужих невест, – вдруг услышал я голос сзади.

Это был некий кабальеро лет сорока, мне еще не представленный. Он окинул меня презрительным взглядом и съязвил, что в Санто-Доминго нет ни одного тренировочного фехтовального зала, так что мне будет негде поразить воображение дам.

– У нас не делят рапиры на белые и черные, а всегда фехтуют по-настоящему. Так что противники заглядывают в лицо смерти. Боюсь, вам это незнакомо и вы не сумеете здесь продемонстрировать свое мастерство.

– Не бойтесь, вам это не грозит, – ответил я. – Я никогда не фехтую с теми, кому не представлен.

– Я главный альгвасил Санто-Доминго дон Хуан де Мальпика. Это славное имя наш род носит уже много веков, поэтому у меня нет нужды в представлениях. Если вы не знаете Мальпику, это говорит лишь о вашем узком кругозоре.

– Почему же, мне знакомо ваше гордое имя. Кажется, ваш родственник недавно позорно бежал от французов во Фландрии?

– Вы ошибаетесь. У нас в роду не было трусов.

– Тогда как назвать поступок доблестного генерала, который, после того как получил от французов легкую взбучку под Люксембургом, уже больше не помышлял о сопротивлении и уехал, оставив свою армию? Мне также вспоминается, что после этого маркиз закрепил изрядно подмоченную репутацию и в Италии, когда снова попал в окружение и, бросив свое соединение, втайне скрылся. Так вы настаиваете, что гордитесь именем, которое носите?

Черные брови моего собеседника сошлись на переносице, он стиснул зубы и сжал кулаки, его лицо побагровело.

– Вы – негодяй и выскочка, – прошипел дон Хуан. – Вы ответите мне за свои слова.

– Когда и где?

– Сегодня же вечером. Приходите в полночь на бастион Сен-Филипе. Можете без секундантов. У нас тут не принято втягивать своих друзей в приватные распри. Я также буду один. Слово чести.

– Очень любезно с вашей стороны, уважаемый дон Хуан.

Мы раскланялись и на этом пока расстались. Интересно, что сказал бы Николас, если бы узнал, что в первый же вечер пребывания в Новом Свете у меня сразу же наметился поединок. Гостей пригласили за стол, где я сидел рядом с отцом и президентом, поэтому был вынужден ухаживать за его упитанными дочерьми, беспрестанно несущими всякий вздор и строящими мне глазки. Донья Мария сидела рядом со своим отцом адмиралом и доном Мальпикой, который с ухмылкой бросал на меня презрительные взгляды. Вскоре в мощенном булыжником внутреннем дворе дома, где зажгли иллюминацию, заиграли музыканты, а гости вышли танцевать.

Однако я горел желанием расспросить кого-либо о донье Марии, поэтому направился к отцу.

– Она что, тебе понравилась? Не сходи с ума. Она же длинная, как жердь, худая, как палка, к тому же у нее зубы лошадиные. Обратил внимание – когда она улыбается, видны все десны. Ни дать ни взять кобыла Дон Кихота. Да и помолвлена она с доном де Мальпикой. Ну и поделом ему. Ты лучше посмотри на дочерей президента. Вот где кровь с молоком, есть на что положить глаз, а эта…

Отца отвлекли, и я отошел. Его слова нисколько не повлияли на тот ангельский образ, который сложился уже у меня. Лошадиная улыбка? В моих глазах этот недостаток нисколько не портил девушку, которую я с первого взгляда выделил из толпы. Даже то, что она была помолвлена, не повлияло на мою любовь с первого взгляда. А то, что моим соперником был этот хлыщ, меня даже радовало.

Но мне предстояло еще одно дело. Нужно было найти кого-то, кто объяснил бы мне, где находится этот пресловутый бастион. Единственным человеком, которого я давно знал, был бывший адъютант моего отца по полку во Фландрии Хосе де Кесада. На его поиски я и направился. Но вскоре узнал, что два дня назад он был отправлен со специальным поручением на север острова в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плату. Об этом мне рассказал дон Бальтасар де Кальдерон, которому я был представлен четверть часа назад.

– Достославный дон Бальтасар, я понимаю, что мы не так уж давно знакомы, но у меня есть к вам дело весьма приватного характера, с которым я не могу обратиться к кому-нибудь другому, – начал я довольно неуклюже. – Дело в том, что у меня сегодня должен состояться поединок, но я не знаю, где находится некий бастион Сен-Филипе, на бруствере которого должна состояться наша встреча сегодня в полночь.

Кабальеро, к которому я обращался, был тучного вида мужчина лет тридцати, с приветливым выражением лица, с лихо подкрученными усами и с живыми, смеющимися глазами.

– О мой дорогой дон Педро! Вам повезло, вы обратились как раз по адресу. Я тот самый человек, который вам с радостью поможет во всем, так же, как ваш отец помог мне избежать гнева короля. Мы с доном Габриэлем де Рохас-Валле-и-Фигуэрой с большим удовольствием придем вам на помощь и станем вашими секундантами. Но не перепутали ли вы место и время поединка?

– Нет, я точно помню, что дон де Мальпика назвал именно этот бастион.

– Ах вот с кем вы деретесь! Тогда все ясно. Вы никогда не слышали про Одинокого Стрелка?

– Не только слышал, но и видел его сегодня днем собственными глазами.

– Тогда вы должны знать, что он уже дважды ночью приходил к крайнему северному бастиону Санто-Доминго и убивал часовых, пока они вообще не перестали показываться на бруствере. На этом-то бастионе вам и назначена встреча. В связи с чем я могу предположить, что если бы вы явились туда до того, как я вас предостерег, то наверняка были бы убиты этим Одиноким Стрелком, а ваш противник был бы избавлен от заботы протыкать вас своей шпагой. Понимаете, о чем я?

Я отлично понял коварный план де Мальпики заманить меня в ловушку и обстряпать все дело чужими руками.

– Этот де Мальпика совершенно гнусный и бесчестный тип. Дон Габриэль еще месяц назад вызвал его на поединок, однако каналья до сих пор находит предлоги для отсрочки. Затягивать дело – вот основная черта этого прохвоста. При этом он думает, что, обхитрив противника, сохранит честь. Пойдите скажите ему, что между кабальеро такое не принято. У него другие понятия. Он считает, что честно проиграть способен только дурак. И, похоже, президент де Монтемайор его в этом поддерживает. Словом, они стоят друг друга…

Но я уже не слушал своего собеседника, горя одним желанием – высказать все это своему противнику. Я застал де Мальпику в обществе своего отца.

– Дон Хуан, вы – бесчестный человек, который не достоин звания кабальеро. Вы поступаете как простолюдин, а не дворянин. Вы хотели заманить меня в ловушку, чтобы избежать поединка со мной? Так вот вам!

И я ударил начальника полиции по щеке. Это произвело настоящий шок в зале. Все лица были обращены к нам.

 

Глава шестая

Из рассказов капитана Пикара

Не помню, говорил я это или нет, но у буканьеров было принято носить прозвища. У моего нового хозяина Жан-Клода оно тоже было – Особый. Он действительно был не такой, как все, поскольку всегда ходил один, без напарника. Я уже, наверное, рассказывал, что тогда на Сан-Доминго, да и много лет спустя тоже, было в правилах иметь товарища. Этот союз назывался матлотажем. В столь дикой стране таким образом было легче выжить. Но Жан-Клод ходил один. На все вопросы по этому поводу он отвечал, что напарник у него есть. Только вот в чем была заковырка – никто этого напарника никогда не видел, кроме самого Особого. Он даже иногда разговаривал с ним, называя Жюлем. Прямо мурашки по коже у всех ползли, когда Особый начинал это делать. Создавалось впечатление, что Жюль находится рядом с нами, только мы его не видим, словно он дух, а не человек. За это буканьеры и дали ему его прозвище. Рассказывали, что они подобрали его полумертвого где-то на берегах Антибонита. Он лежал у воды весь в крови, в голове была здоровенная рана от пики лансерос. Но здоровье у Жан-Клода было лошадиное. Выжил, хотя и потерял глаз. О своем прошлом буканьерам рассказывал неохотно, только то, что жил в Гонаиве с семьей, а потом перебрался в Мирбалете, где построил ферму и разводил коров. Однажды туда нагрянули лансерос, всех перебили, а ферму сожгли.

Особое уважение Жан-Клод снискал у буканьеров за свою необычайную меткость. Вообще буканьеры любили соревноваться в стрельбе, и наверняка его бы прозвали Метким Стрелком, если бы не его особенность. При одном глазе он видел лучше, чем остальные. Попадая в цели, находящиеся на очень далеком расстоянии, которые и разглядеть-то было трудно, он говорил, что это всего лишь дело привычки. Он действительно никогда не промахивался, и это была его самая странная особенность. Кроме этого Жан-Клод умел с огромной скоростью перезаряжать свое длинное ружье, чему постоянно учил и меня. Вскоре благодаря постоянным тренировкам я стал не уступать ему в этом. Словом, прозвище Особый ему подходило больше, чем просто Меткий Стрелок.

– Вставай, пошли, пора, – сказал он мне однажды утром. И мы молча двинулись с ним на восток. На все мои расспросы о цели нашей экспедиции он отвечал лишь то, что они с Жюлем решили расквитаться по старым долгам. К этому времени я уже немного привык к незримому присутствию этого загадочного Жюля, но все равно было как-то не по себе.

– В последнее время он ведет себя слишком странно, – однажды сказал обычно молчаливый Особый. – Пропадает неизвестно куда, потом внезапно появляется. Он вообще всегда был беспокойным, но не настолько же.

– Вообще-то, тут никого нет, – попробовал я намекнуть.

– Прекрати болтать, – получил в ответ. – Я поэтому и купил тебя, что Жюль плохо мне помогает. Не разводит костры, не готовит еду, не чистит оружие. Он говорит, что нужно идти мстить, а до остального ему нет дела. И все время торопит меня и торопит. Я уже перестал место себе находить. Иногда он будит меня во сне и говорит: отец, ты что, забыл, ты обещал страшно отомстить убийцам твоей семьи.

– Мстить за семью?

– Да. Ведь Жюль – это мой старший сын. Он один у меня и остался.

– Так мы идем к испанцам?

– Да. Жюль говорит, что разузнал, кто убил его мать, братьев и сестер. Что даже уже разведал, где лагерь этих каналий лансерос. И мы сейчас идем туда.

– Не слишком ли нас мало, чтобы сражаться с целым отрядом? Что мы сможем сделать вдвоем?

– Втроем. Ты что, себя не считаешь?

– Нет, я не считаю Жюля. Ведь его нет.

– Он есть. Посмотри туда. Видишь, он идет впереди? Он всегда был хорошим охотником. Он выведет нас на лагерь лансерос. Остальное не твоя забота.

Ни хрена я не видел. Впереди Особого никого не было. Мне стало еще более жутко, когда Особый сказал мне, что главное не то, что ты смотришь, а то, что видишь. Из этого я понял, что, скорее всего, пропаду бесследно в этих диких лесах вместе с этим безумным буканьером, и стал подумывать о том, что же мне делать. Тем временем наш путь из Свободной Гавани, как я уже рассказывал, лежал на восток. Мы вышли на просторную равнину, которая была долиной реки Сантьяго. Еще ее называют рекой Морте-Кристи из-за того, что она впадает в море около этой вершины. На равнине паслись большие стада диких коров и быков. Однако они не интересовали моего хозяина. Он добывал лишь нам на пропитание.

– Жюль говорит, что лагерь уже близко, вон там, – сказал Жан-Клод, показав пальцем куда-то вдаль. – До него пару часов ходу.

Я ухмыльнулся, но промолчал. Ну что ж, посмотрим, что ты скажешь, когда мы ничего не найдем. Может быть, тогда поверишь в призрачность существования своего Жюля. Однако к вечеру мы действительно увидели несколько дымков от костров. Представляете? Тогда я в первый раз поверил в существование духов. Ведь не мог же Особый знать с такой точностью, где находится искомый лагерь именно тех лансерос, которым он хотел отомстить за смерть семьи. Однако у меня еще оставалась призрачная надежда, что это лагерь не тех, кто убил его родных. Но она быстро рассеялась после того, как мы подобрались поближе. Это действительно были они. Жан-Клод достал свою подзорную трубу, хотя и без нее видел не хуже.

– Они, – сказал Жан-Клод. – Их человек двадцать или двадцать пять. Ну наконец-то встретились. Теперь им не уйти. Нужно только найти удобную позицию. Жалко – место ровное. Не подобраться, но ничего, мы ночью их возьмем.

– Постой, не собираешься же ты их атаковать?

– Пора отдать долги. Вон, вижу того усатого. Это он ткнул меня пикой, а вон тот убил Мишеля. Жалко, нет их полковника. Ну что ж, спасибо, Жюль, что вывел нас на них. Ишь, расположились, как дома. Так руки и чешутся. Может быть, начать уже сейчас? Что скажешь, Жюль? Я тоже так думаю. Они возвращаются к себе, так что уже расслабились. Смеркается, поэтому, если мы подстрелим сейчас парочку, они не снимут свой лагерь. Решено. Ты обойдешь их с другой стороны. Да, хорошо, я это сделаю, только и ты не забудь.

Я впервые видел Особого таким возбужденным. Его единственный глаз горел, на губах играла кривая, зловещая улыбка. Он отослал меня с мулами в укромное место, а сам исчез в высокой траве. Через некоторое время грянул выстрел, затем еще, еще и еще. До меня донеслись крики, ржание коней, потом все стихло. Я стоял, всматриваясь и вслушиваясь в сгущавшиеся тропические сумерки. Все было тихо. Если Жан-Клода убили, то что мне делать? Наверное, нужно будет вернуться обратно в Свободную Гавань. Интересно, найду ли я туда дорогу один, без подсказок. Ведь у меня нет всезнающего Жюля. Отправиться прямо сейчас, пока совсем не стемнело? Но куда я пойду ночью, когда ничего не видно. А если я буду дожидаться утра, то лансерос наверняка обследуют местность, обнаружат мою стоянку, пойдут по следам и в конце концов нагонят. Что же делать, вот положеньице. Я как дурак стоял и вслушивался, но кроме цикад ничего не было слышно.

– Что стоишь как истукан, разведи костер, приготовь нам с Жюлем чего-нибудь, – вдруг раздался знакомый голос. – Мы перекусим, а потом снова пойдем. Ночь длинная.

– Жан-Клод! Ты жив!

– Что мне сделается. Разве ты не знаешь, что у лансерос нет мушкетов. Их полковник приказал отобрать их и выдать пики. Так что к утру мы с Жюлем думаем управиться со всей этой ватагой. Они сейчас, поди, забились в свои палатки и трясутся от страха. Мы подождем, а потом опять нагрянем.

Я достал из переметных сум, снятых с наших мулов, вяленое мясо, разогрел его на костре. С удивлением и даже подобострастием смотрел я на человека, который в одиночку планировал перебить целый отряд испанцев. И он бы вполне выполнил свое обещание, если бы утром мы не увидели, что лагеря лансерос нет и в помине. Испанцы не стали дожидаться, когда их перебьют, и ретировались под покровом ночи, даже мертвых не забрали. Обшаривая карманы поверженных врагов, я заметил, что у каждого из них была дырка в голове.

– Канальи потушили костры, думая, что мы с Жюлем не можем видеть их в темноте, – сказал Особый, скривив губы в презрительной ухмылке. – Ты же знаешь, что нам это раз плюнуть.

И снова поход. Жюль уверенно провел нас долиной реки Сантьяго, приведя к испанскому одноименному городу. Там Жан-Клод развлекался тем, что трубил в рог и стрелял в часовых на местном форте прямо среди белого дня. Затем всматривался, не появится ли на стенах испанский полковник, которого он винил в смерти семьи. Однажды солдаты решили его схватить. Открыли ворота и так бодренько из них выбежали. Конечно, я был рядом в укрытии и видел, с какой неимоверной скоростью Особый умеет перезаряжать свой мушкет, бьющий на огромное расстояние. В начале испанских солдат было человек пятнадцать, а когда они поняли, что им до нас не добежать живыми, их осталось всего пятеро.

Затем мы двинулись дальше. Перевалили через какой-то перевал, миновав ночью испанский сторожевой пост с башней, и вышли в долину реки Изабеллы. Через несколько дней пути Жюль привел нас в Санто-Доминго, испанскую столицу острова. Там Особый сначала пострелял ночью в часовых на бастионах, а потом, когда они перестали показываться, появился днем и стал нагло трубить в рог, требуя появления того самого полковника лансерос, которого он так искал, чтобы отомстить. Все это время я был рядом в кустах. И вот однажды Особый дождался и наконец-то увидел на северном бастионе города фигуру своего обидчика.

– Вот он, душегубец. Точно он. Я узнал его. Теперь не уйдет. – И, сказав это, Особый как бы прицелился в обидчика из пальца, имитируя выстрел. Затем на его губах заиграла зловещая улыбка. Он поднял рог и еще раз протрубил.

Весь день он шептался с Жюлем, пока я занимался готовкой еды и чисткой оружия. Наблюдая за всем этим, я был просто в панике. Мы нагло пришли в самые густонаселенные владения испанцев, нас могли в любой момент обнаружить. Все мои мысли были лишь о том, как мне не повезло: попасть к безумному стрелку, бредившему местью. Как бы от него сбежать. Ведь он того гляди решится пробраться за стены в город, где нас неминуемо ждет смерть. Может, для него она и будет желанной, но я совсем не хотел умирать.

Тут я должен заметить, что никогда не отличался трусостью. В молодости вообще не думаешь, что умрешь, поэтому не чувствуешь опасности. Жизнь бьет ключом, а старость и связанная с ней смерть так далеко, что об этом и не стоит задумываться. Впоследствии я это не раз доказал и в славных делах с Олоне и Морганом. Однако я никогда и никому бы не пожелал являться заложником чьих-то бредовых мыслей или козлом отпущения, а еще хуже пешкой. Когда, например, твой генерал бросает на произвол какое-нибудь свое подразделение, будь то даже рота, чтобы в этот момент повыгоднее отчитаться перед главнокомандующим. Пустить пыль в глаза, отправив главкома в сопровождении большого конвоя дальше. Того самого конвоя, который должен был служить подкреплением для гибнущей в окружении роты. Я был наслышан о таких подлостях. Но, слава богу, за береговыми братьями подобного не водилось. Я имею в виду буканьеров, да и всех остальных поселенцев Сан-Доминго, которые стали называть себя «братьями побережья» не только из-за того, что жили у моря, но и из-за того, что были братьями по несчастью, а соответственно, и братьями по оружию. Особенно ярко это проявилось во время последней войны испанцев с буканьерами.

Помню, мы с Франсуа… Что вы говорите? Вам интересно, что стало с Особым? А сами вы как думаете? Случилось то, что и должно было случиться. Однажды он ушел вместе с Жюлем и не вернулся. Было это, кажется, под Сантьяго. Он выслеживал своего полковника лансерос, который, как сказал ему Жюль, отправился на охоту на беглых негров.

Здесь нужно заметить, что у испанцев на Сан-Доминго была масса негров. Их привозили из Африки в Пуэрто-Плату в основном англичане, естественно, контрабандно. Испанские плантаторы отчаянно нуждались в рабочей силе, так как местных жителей было мало, а индейцев испанцы повывели лет сто назад, как тараканов. Были еще так называемые мачо, которых испанцы привозили на Сан-Доминго из своих колоний на материке. Это были самые забитые и подлые людишки, которых мне было суждено видеть за всю свою жизнь. Они были не то потомками каких-то индейцев, не то еще какой невообразимой экзотической колониальной смесью. Но несмотря на то что они не отличались особым ростом и силой, зато были до крайности безропотны. Они словно мулы знали в жизни лишь одно – работу. Когда я однажды вместе с несколькими товарищами, спасаясь от преследовавших нас испанских солдат, попросил временного убежища в их убогой хижине, они тотчас нас предали преследователям. И это несмотря на кошелек золотых, который я отдал им за молчание и который мог обеспечить их безбедную жизнь до самой смерти. Что можно взять с рабов, кроме цепей. Урод умрет уродом, а герой героем.

Не мое дело приписывать себя ни к первым, ни ко вторым, но Особый был действительно героем. Хотя его им и делало безумие. Как говорится, ни младенец, ни сумасшедший не ведает, что творит, и не может отвечать за свои поступки. Словом, после того как мы с Особым по глупости напоролись в перелеске на некого кабальеро, очевидно отставшего от охоты, я твердо решил, что буду искать момента смыться от своего безумного буканьера. Я решил оставить ему одного мула, а второго забрать себе и уйти с ним подальше на запад. У меня не было никакого сомнения, что в своих рискованных играх со смертью Особый проиграет. И лучше, чтобы это было без меня. Тем более когда вышла осечка с Жюлем и тот не предупредил нас, как обычно это делал, о приближающихся испанцах, я имею в виду некого кабальеро, который неожиданно появился из кустов и высокой травы где-то под Сантьяго и спросил дорогу в город. Я понял его слова, поскольку он, к нашему изумлению, повторил свой вопрос по-французски. Мы были на волосок от смерти, поскольку рядом шныряла охота, а сзади этого кабальеро был его слуга с мушкетом. Учитывая то обстоятельство, что Особый вблизи почти ничего не видел и никогда бы не смог попасть из своего длинного ружья даже в слона, нам несказанно повезло, что кабальеро не зарубил его шпагой. Что касается меня, то мой мушкет был приторочен к мулу, и пока я его вынул бы и взвел, слуга испанца наверняка подстрелил бы меня первым. Хорошо, что Особый в этот раз не стал проявлять свое безрассудство и просто ответил на вопрос испанца, как выбраться на дорогу к Сантьяго. На том мы и разошлись.

Однако эта встреча повлияла и на дальнейший план наших действий. Особый сказал, что трудно оставаться невидимым с мулами, поэтому он дальше пойдет один.

– Мы с Жюлем убьем этого каналью полковника и догоним тебя. А тебе нужно сейчас же двигаться на запад. Не сомневаюсь, что Жюль найдет тебя по следам уже к вечеру. Ну, давай. Не попадайся испанцам. Уж постарайся, а мы тебя нагоним. Всё, пока.

С этими словами, не переставая разговаривать с Жюлем, Особый ушел в свою сторону, а я в свою. Вышло так, что ни к вечеру, ни на следующий день меня никто не нагнал. Я продолжал свое движение на запад к Свободной Гавани и через несколько дней встретился с отрядом буканьеров, промышлявших дикими коровами в степях дельты Монте-Кристи. Это был букан Дидье Лебланка. Буканьеры со слугами уже возвращались домой, везя на мулах шкуры и запасы букана. Признаюсь, что и мы с Особым не только выслеживали испанцев, но и добывали себе диких коров и свиней на пропитание. А во время стоянок выделывали шкуры, так что я тоже шел не с пустыми руками.

Естественно, мне пришлось ответить на множество вопросов относительно себя и Особого. Я сделал лучшее – не стал врать и рассказал все, как было на самом деле. Ведь я хорошо знал, как жестоко поступают буканьеры со слугами, бросившими своего хозяина в беде. Но мой рассказ о том, как нам удалось побывать у самих стен испанской столицы острова, поразил многих. А судьба Особого ни у кого не вызывала сомнения.

– Наверняка он уже мертв, – высказал общее мнение один из буканьеров, которого называли Франсуа. – Нельзя столько времени ходить по краю пропасти и не сорваться. Не может даже безумцу везти так долго.

Вскоре я с караваном буканьеров, к которому пристал, прибыл в поселок Свободная Гавань, где мы продали свой нехитрый товар и, прокутив, как положено, почти все деньги от продажи букана и шкур, стали собираться обратно в поход. К тому времени я надежно прибился к матлотажу Лебланка и моим новым хозяином стал Франсуа. Я уже говорил, что парень я крупный, так что мой новый напарник был мне чуть ли не по плечо. Однако, помня рассказы Мартена о порядках в матлотажах, я сразу же заявил Франсуа, что, если он согласился иметь меня как мальчика на побегушках, жестоко ошибся, я уже зашиб насмерть одного такого любителя и не поскуплюсь и впредь.

– Дурак ты, братец, – ответил он. – Ты сам на себя посмотри, какой ты мальчик, эдакая дубина. Если бы мне было нужно мальчика, то я купил бы помоложе и более хрупкого. Мне нужна твоя сила, и только. Так что успокойся, дылда, работы у тебя хватит.

Эти слова были сказаны с таким откровением и подкупающей простотой, без всякой злобы в голосе, что я действительно сразу же успокоился. К тому же мой новый напарник по виду был гораздо слабее меня, так что, скорее всего, действительно бояться было нечего. В этих раздумьях я шел в составе каравана от бухты Свободной гавани, где была наша стоянка, на северо-восток в глубь острова целый день. В составе каравана было шесть буканьеров, десять слуг и дюжина мулов. В дороге я выяснил, что мы направляемся вдоль северного побережья на восток, в долину реки Вака-дель-Норте, которую еще называли Монте-Кристи или Рио-Сантьяго, где у нас уже была оборудована стоянка. Слуги других буканьеров рассказали мне о главе матлотажа Дидье Лебланке.

– Это старый и опытный буканьер. Конечно, ему далеко по меткости до Особого, но он тоже кое-что может, – рассказывал мне на привале один из слуг по имени Жильбер. – Например, запросто попасть бегущему быку в глаз.

– Что там быку, он даже летящему пеликану в глаз попадал, – важно сказал Жак, слуга самого Лебланка.

– А зачем ему пеликан? Разве их едят? – спросил я.

– При желании все можно съесть, – философски ответил Жак. – Только стрелял Лебланк на пари и выиграл его. Буканьеры вообще любят состязаться в стрельбе. Это их основное занятие. Остальное делаем мы, слуги.

– А что именно?

– Да всю черную работу. Сам увидишь.

В пути мы были целый день. За это время я успел познакомиться со всеми – и с буканьерами, и с их слугами. Это были веселые молодые ребята, сразу принявшие меня в свою компанию. Таков был местный обычай всех матлотажей – жить дружно и весело, придерживаясь традиций, конечно. Мы пересекли несколько рек и под вечер остановились на берегу Сантьяго. Конечным пунктом нашего похода была большая поляна, где стояло несколько навесов, крытых пальмовыми листьями. Это и была стоянка. Каждый буканьер с напарником имел свое место. Франсуа и Лебланк вместе с нами направились под свою крышу. Мы распрягли мулов, сняли поклажу и взялись разводить костер, чтобы приготовить еду. Особо не мудрствуя, насадили куски мяса на палки и изжарили их на углях. Затем, помолившись, все сели вокруг костра и не спеша поели. Так закончился мой первый день среди настоящих буканьеров. Ибо походы с безумным Особым, которым двигала лишь жажда мести, никак нельзя назвать вольной или приятной жизнью охотника.

Наутро, лишь забрезжил рассвет и загавкали собаки, мы снова помолились, прося у бога удачной охоты, и отправились в лес на поиски дичи. Дойдя до определенного места, Лебланк сказал, что дальше пойдем попарно и что место сбора будет здесь. Наш отряд разделился. Дальше мы пошли уже вчетвером. Впереди Лебланк и Франсуа с ружьями, сзади я и Жак с мулами. Вскоре наши собаки обнаружили пасущихся диких коров и накинулись на них. Не успел я со своим мулом подбежать поближе, как грянуло два выстрела, затем еще два. Выйдя из лесочка, я увидел на поляне четырех убитых животных.

– Пьер, иди сюда, – позвал меня Франсуа. – Смотри, как нужно снимать шкуру и разделывать.

Франсуа стал ловко сдирать шкуру с дикой коровы, затем разделывать мясо на части. Он даже кости не выбрасывал, а разрубал и высасывал оттуда мозг, который был еще теплым. Это, как он говорил, самое большое лакомство, да и лекарство от всех болезней. Я брал шкуры и накладывал их на мула, затем Франсуа взял лучшее мясо для букана и немного для себя. Мы вернулись на стоянку, где слуги принялись варить из добытого мяса обед, сушить кожи и коптить букан. После молитвы и обеда все буканьеры немного отдохнули, затем направились посоревноваться в стрельбе. Они то стреляли по птицам, то по неживым мишеням. Например, выбрали апельсиновое дерево и палили по нему, стараясь сбить как можно больше плодов и не задеть ветки. Затем выбрали что-то вроде дикой сливы или груши, где плоды поменьше. Это все из-за того, что кто-то из буканьеров сказал, что только неумехи и мазилы выбирают себе дерево с большими плодами.

Бывает, что буканьеры стреляют и по диким лошадям, но уже не просто ради забавы, а для пользы. Из них мы вытапливали жир, меняли его у плантаторов на табак. Этот жир использовался для пропитки фитилей для ламп или фитилей для мушкетов и аркебуз. Сами же мы пользовались особыми буканьерскими ружьями из Дьепа и Нанта. Они были довольно короткими, с кремневым запалом. А лучшим порохом считался тот, что привезен из Шербура. Кроме этого мы покупали у плантаторов щенков и выращивали из них настоящих охотничьих собак, которых нередко выгодно продавали, поскольку те очень ценились. За такую собаку давали не меньше шести реалов.

Вот так я проводил время, позабыв о бесконечных опасностях, которые постоянно сопутствовали нам, когда я был с Жан-Клодом Особым. Оказавшись способным учеником, я быстро освоил науку слуги настоящего буканьера. Причем особого уважения добился своим умением быстро перезаряжать ружья. Поэтому когда буканьеры шли стрелять по сливам или апельсинам, то непременно брали меня с собой. Способу скоростной перезарядки, который я использовал, научил меня мой прошлый хозяин. Об этом я уже, кажется, рассказывал. Секрет его был прост. Бумажный патрон раскусывался зубами, покуда пуля была во рту, в ствол высыпался порох, затем выплевывалась пуля, а вместо утрамбовывания заряда шомполом использовался хороший удар прикладом о землю. Оставалось только насыпать пороху на полку. Пыж вообще не загонялся. Однако в связи с этим были и свои нюансы. Например, при такой зарядке нужно было использовать только один вид пороха, из Шербура. Остальной мог просто не воспламениться, так как в стволе был недостаточно утрамбован. А без пыжа нельзя было стрелять вниз, пуля могла попросту выкатиться из ствола раньше, чем ты нажмешь на курок. Поэтому лучше всего было стрелять с колена.

Однако именно когда ходил в слугах у Франсуа, я узнал все, что необходимо знать любому буканьеру: он должен ничего не бояться, вовремя приходить на выручку, метко стрелять, уметь готовить хороший букан, а главное, удачно его продавать. Когда я ходил с Особым, его вообще мало волновала пища. Только благодаря моим постоянным увещеваниям он добывал нам что-то на пропитание. Порой это была дикая свинья или корова. Особый вообще мало когда со мной разговаривал, поэтому я делал все так, как умел. А теперь научился различать разные куски мяса. Раньше я просто отрезал первый попавшийся шмоток, насаживал его на парку и вешал над костром. Когда верхний слой начинал подгорать, я его срезал, съедал и вешал кусок над пламенем снова. Я, конечно, слышал об особом копченом мясе буканьеров, но думал, что его также легко сделать, если подвесить над костром.

С ухмылкой я сейчас читаю всяческие псевдорецепты того самого букана, который якобы делали на Сан-Доминго буканьеры. Очевидно, авторы преследуют лишь одну цель – написать как можно больше и быстрее. Литературная халтура стала основной вехой нового века. Никого не интересует правда… Так вот, некоторые утверждают, что буканьеры подвешивали мясо над огнем, а некоторые утверждают, что мясо клали над костром на железную решетку. Удивительная вещь невежество. Ведь прежде чем утверждать, что брошенный в реку топор не утонет, нужно, если у тебя есть голова на плечах, попробовать это сделать. Но, клянусь честью, я сам читал, что «буканьеры коптили мясо на открытом огне». Чтобы такое написать, нужно быть именно тем дураком, который считает, что топор умеет плавать.

Плесните-ка мне скорее вина, а то мои нервы снова не выдерживают. С молодости терпеть не могу лгунов. Когда-то в одном из кабаков Порт-Ройяла я встретил некого шкипера, который рассказывал такие откровенные небылицы, что я просто расхохотался. Но когда я огляделся, то понял, что остальные не разделяют моих взглядов, более того, им обидно, что я высмеиваю такого опытного моряка. Когда же я заметил, что море в том городе, о котором шла речь, находится не с востока, а с запада, на меня просто зашикали. Мол, что ты, умнее всех – прервал интересный рассказ из-за такого пустяка. Естественно, никто не подумал, что, если опытный шкипер ошибается в таких вещах, может быть, и весь рассказ – сплошная ложь. Впрочем, так оно и было. Зачастую людям неважно, правда это или нет, главное, чтобы было красиво.

Что же касается настоящего букана, именно того, который в середине прошлого века делали буканьеры на Сан-Доминго, то на его изготовление шло только самое лучшее мясо – вырезка. Это были длинные узкие полоски, которые укладывали над тлеющими углями на зеленые палки, положенные в виде решетки. Они были сырыми, поэтому не горели и, выделяя сок, не давали мясу подгореть, хотя костер не горел, а лишь дымился. Туда все время подбрасывались кожа и кости, которые создавали клубы плотного дыма. Иногда мы устраивали что-то в виде небольшой коптильной коробки. Этот метод копчения был пригоден только для самой вкусной и нежной части коровьего мяса. Зато после такой обработки оно могло храниться в течение нескольких недель. Между тем секрет изготовления настоящего букана исчез вместе с буканьерами.

Чтобы сделать настоящий букан, в первую очередь нужно убить корову или быка, а еще лучше теленка. Наилучший букан холодного копчения получается из так называемого филея. Это тонкие полоски мяса, срезанные с туши коровы от огузка к голове. Можно также взять и так называемый тонкий край, он находится между тонким и толстым филеем. Вот, собственно, и все. Хотя англичане, эти рачительные хозяева, которые умеют жить впроголодь не только у себя на родине, но и у себя в Самане на Сан-Доминго, употребляют для букана еще и огузок и даже завиток, несмотря на то, что наши французские кулинары давно доказали – это делать не стоит. Но что им, этим еретикам, которые даже папу римского ставят ниже своего короля в вопросах веры. Этим недоумкам удавалось делать букан еще и из костреца, который, между нами, только и предназначен, что для солонины. Но что возьмешь с убогих…

Между тем я успел узнать и голландский рецепт букана от местных буканьеров, охотившихся около мыса Святого Николая. Так вот, они не брезговали брать у коровы и середину бедра, и грудину. Единственное, что всегда точно доставалось собакам, так это рулька, подбедерник, оковалок и бочок – самые плохие места, которые было не жалко выбросить даже таким рачительным хозяевам, как голландцы.

Словом, я все это рассказываю к тому, что хороший букан можно было сделать только из отдельных частей убитой дикой коровы, но не из любого места. Поэтому мы и охотились с собаками, чтобы забить как можно больше скотины. Конечно, мы не бросали остальное мясо на съедение диким собакам, а ели его сами, в то время как лучшие части коптили, а потом продавали. Это была своеобразная местная колбаса – длинные полоски лучших мест коровы, подкопченные, иногда даже подсоленные (когда у нас была соль). Но вы сами понимаете, настоящий букан готовился совершенно без соли, поэтому, чтобы придать мясу вкус, приходилось идти на всякие хитрости. Например, кидать в огонь специальные травы, корешки. У каждого буканьера был свой рецепт, которым он ни с кем не делился, кроме компаньона.

Не думаю, что во Франции было меньше коров, чем на Сан-Доминго. Просто, наверное, их там не забивали почем зря. Мы же могли себе позволить убить в день до пятидесяти диких животных, снять с них шкуры, разделать, нарезать мясо и подкоптить. У нас ничего не пропадало. К тому же шкуры мы особо не выделывали: они были очень дешевым товаром и их было много. Поэтому корабли, приходившие из Франции, могли полностью загрузиться шкурами, а вдобавок получить для команды отличного букана, который, уж несомненно, был лучше той солонины, которой давилась команда, пересекая Атлантику. Ну а привезя в Европу целый корабль дешевых и качественных шкур, их можно было быстро реализовать и наварить прилично на этом. Цехам кожевенного производства тоже было выгодно покупать недорогое сырье, из-за чего снижалась себестоимость товара, но возрастала прибыль. Словом, что выгодно, то выгодно, и ничего тут поделать нельзя.

Слуги буканьеров рассказали мне, что месторасположение лагеря выбрано очень удачно. Так как здесь не нужно опасаться испанцев. Обычно они любят высадиться с кораблей где-нибудь на севере. А тут до моря почти день пути и, кроме нас, никого нет. Испанцы боятся нападать в открытом поле. Они обычно либо стараются выследить нас поодиночке, либо захватить врасплох ночью. Но с нашими собаками нам нечего бояться. Но мы все равно молим бога, чтобы не встретить в лесу испанцев, и это не из трусости, а из миролюбия. Мы никому не мешаем, и хорошо бы нам никто не мешал, ну а если помешает, пусть пеняет на себя.

Через несколько дней мы решили поохотиться на диких свиней, их мясо также очень вкусное, особенно если это самка, у которой мясо значительно жирней и нежней. Его коптить и продавать плантаторам и поселенцам более выгодно, чем говядину. Букан Лебланка поддерживал тесную связь с одним плантатором, которому поставлял мясо круглый год. Его мы меняли на табак, порох, свинец или собак, которых потом учили охоте и также продавали. Добыча свиней менее интересна, но тоже бывает опасна, особенно когда встретишь кабана-одиночку. Бывают такие самцы, которые предпочитают жить отдельно от стада. И если наткнуться неожиданно на лежбище такого клыкастого борова в густой траве, это довольно большая опасность не только для собак, но и для людей.

Нужно сказать, что не все во время охоты покидали букан, обычно оставляли одного или пару слуг присматривать за хозяйством, но, как я уже говорил, меня всегда брали с собой. Я обычно нес ружья, другие же слуги гнали собак, вели под уздцы мулов. И вот наша свора наталкивается на такого кабана-одиночку. Слышен визг, поскольку первому же псу боров распорол живот своими клыками, затем страшный лай, выстрелы, и вдруг я вижу, что это огромное чудовище, раскидавшее наших собак, мчится на меня. Все, что я успел, это лишь со страху отпрыгнуть в сторону и что есть мочи ударить дикое животное прикладом ружья. Наверное, я попал ему по голове, поскольку несущийся кабан зацепил рылом землю и перевернулся. Он попытался встать, но удар совсем оглушил его, потому что он тут же завалился на бок, и наши собаки вцепились в него со всех сторон. Этот небольшой эпизод сделал меня в глазах бывалых буканьеров бесстрашным парнем, который не пасует в трудной ситуации и может постоять за себя. Таких любят и будут любить всегда.

Охота закончилась около полудня, и мы вернулись, настреляв несколько десятков свиней, прямо на месте вдоволь нарезав вырезки, а нескольких хрюшек взяли целиком. В лагере с них содрали шкуры, мясо поставили варить в большом котле. Что же касается вырезки, то ее посыпали мелкой солью, выдержали пару часов, а потом подвесили в специальной хижине-коптильне, где готовили до тех пор, пока мясо не приобрело отменный вкус. За фунт такого свиного букана в поселке можно выменять два фунта табака.

 

Глава седьмая

Из записок графа Пенальбы

– …Под предводительством принца дона Хуана Хосе Австрийского я участвовал в подавлении восстания в Неаполитанском королевстве, когда местные жители решили вдруг отказаться от покровительства нашего доброго Филиппа IV и отдаться в руки юного Людовика XIV…

Несмолкающая речь дона Габриэля де Рохас-Валле-и-Фигуэры графа де ла Пуэбла дель Маэстре постепенно вывела меня из состояния глубокой задумчивости, которая свойственна молодым людям, сталкивающимся с цепочкой неудач и считающим, что вся их жизнь уже пошла прахом.

Мы ехали верхом в сопровождении десятерых солдат из столицы острова на север. Так распорядился мой отец, чтобы предотвратить дуэль с… впрочем, даже имя этого мерзавца называть не хочется. Конечно, я понимал отца. Ему было и так очень трудно из-за бесконечных интриг, которыми кишел этот остров, а тут еще я не оправдал его надежд. Возможно, он думал, что я женюсь на одной из толстух дочерей президента де Монтемайора и он наконец помирится с ним, но я, видно, еще больше подлил масла в огонь. Мне одновременно было совестно и в то же время ужасно хотелось исправить положение…

– …Там я проявил чудеса храбрости и стал из-за этого первым любимцем Его Высочества, а также вице-короля Неаполя графа де Монтеррей-Фуэнтес. Однако через несколько лет у нас произошла сильная размолвка, и я вызвал принца на поединок, поскольку считал незаконнорожденного, однако королевских кровей, ровней своему старинному и не менее славному роду. Однако Его Высочество заявил, что у него другое мнение, и отказался драться. Спасибо доблестному дону Бальтасару де Кальдерону, двоюродному брату принца Хуана Хосе по женской линии, который встал на мою сторону и сумел объяснить своему родственнику, что нечего слишком задирать нос. В результате наш поединок все же состоялся, и я ранил Его Высочество. Конечно, король сразу же узнал об этом, и мы с доном Бальтасаром оказались здесь, где играем совсем не первые роли, как было раньше в Испании…

Солнце еще не успело как следует выйти из-за вершин гор, которые любовно закрывают от ветров и непогоды все южное побережье Эспаньолы, а мы уже выехали из восточных ворот Санто-Доминго. Сначала дорога шла между разнообразных плантаций, потом стала забирать все севернее и севернее, пока не пошла вдоль Рио-Хайна. Сначала по пути попадались крестьяне, которые везли на мулах свои продукты, очевидно, на городской рынок, и рабы, шедшие на плантации, затем, когда вдали замаячили горы, пыльная дорога стала совсем пустынной.

– …Бывало, в играх со свирепыми быками в Мадриде я затыкал за пояс всех, включая самого графа де Кантильяну, известнейшего из придворных короля и одного из самых учтивейших кавалеров столицы. На Плаза-Майор я на чистокровном арабском жеребце, ну прям такой же, как под вами сейчас, только еще лучше, в золотой сбруе, с одной лишь короткой пикой в восемь ладоней кидал вызов не только разъяренным быкам, но и безрассудству графа Кантильяна, который считался первым тореадором. Я был настоящим бесстрашным бойцом, утехой публики и всеобщим любимцем, без счета ломавшим пики о шеи быков ради прекрасных дам и разбивавшим им сердца…

Отец говорил, что если мы постараемся, то до темноты доберемся до Бонао, маленького селения, расположенного в горах, на полпути к городу Ла-Вега, что в долине Вега-Реаль. Он дал мне своего андалусского скакуна Ромуса, сказав, что на нем нередко преодолевал это расстояние еще быстрее. Это был конь действительно редкой красоты, серой масти, с большими выразительными глазами, маленькими ушами, длинной с высоким выходом шеей, низкой холкой. По его блестящей и шелковистой шерсти так и хотелось провести ладонью. Грива же и хвост были такими густыми и пышными, что могу себе представить, сколько времени нужно было, чтобы привести их в порядок и как следует расчесать. Когда отец сказал, что Ромус, выросший на знаменитом конезаводе в Херес-де-ла-Фронтере в Андалусии, теперь мой, у меня от радости дух перехватило и я позабыл о всех своих злоключениях. Ведь именно на таких красавцах мои далекие предки участвовали в Реконкисте, сражались с маврами, отвоевывая Испанию у неверных, совершая свои многочисленные подвиги, воспетые в книгах.

– …Помню, на одной корриде какой-то огромный бык, которого пеоны совершенно взбесили своими красными плащами и воткнутыми в холку бандерильями, умудрился вспороть живот моему Буцифалу, хотя тот и был в защитных доспехах. Я упал, публика ахнула, а донья Анна-Мария громче всех. В этот момент я медленно встаю, весь в пыли, но не побежденный и все такой же бесстрашный, нарочито медленно поворачиваюсь к быку спиной и начинаю отряхиваться, словно позабыв о диком животном. Пеоны кричат, чтобы я убегал…

Я оглянулся. Позади нас на местных лошаденках тряслись в седлах с десяток солдат в желтых мундирах во главе с сержантом, а также мой слуга Николас и лакей графа долговязый Густаво. Успеем ли мы дотемна добраться до этой богом забытой деревушки, или придется ночевать прямо у обочины. Ведь лошади солдат весьма и весьма убоги. В Европе они сгодились бы разве что на колбасу.

– …Но как я уйду, если мне по правилам корриды нужно еще отомстить за оскорбление. Я продолжаю отряхиваться, однако немного поворачиваюсь, чтобы послать воздушный поцелуй Анне-Марии, но на самом деле для того, чтобы краем глаза наблюдать за быком. Публика неистовствует, бык мчится прямо на меня, знает, каналья, что по правилам никто не должен мне помогать. Тогда я медленно вынимаю шпагу, оборачиваюсь – и бах! Накалываю быка на свою длинную шпагу, словно букашку. Тот пробегает еще немного и падает замертво. Публика кричит, король и королева встают со своих мест. Я раскланиваюсь. Словом, полный триумф. Я показал донье Анне-Марии, что готов подвергнуть себя любой опасности, только чтобы доставить ей удовольствие. Да, было дело. Ох и сладкие же деньки… Да вы меня, похоже, и не слушаете совсем?

– Нет-нет, что вы, граф. Очень интересно. Просто поразительно.

– Да уж. Чего-чего, а подвигов в моей жизни хватает, и рассказывать о них я могу часами. Только это все в прошлом. Хотя я и не жалею о ссоре с принцем и с радостью еще раз призвал бы нахала к порядку, но иногда начинаю сомневаться… Извините, дон Педро, не знаю ваших политических пристрастий. Может быть, вы сторонник принца, тогда, если я оскорбил ваши чувства, то готов…

– Нет, нет. Я не знаком с принцем и совсем не его сторонник. Хотя и слышал, что он отменный полководец.

– Да какой там… Разгромить босоногих неаполитанских рыбаков – не такая уж большая заслуга. Уверен, что, если ему будет суждено встретиться с регулярной армией, он сразу оконфузится. Вот уж кто умеет по-настоящему воевать, так это ваш батюшка. Хорошо, что на Эспаньоле он стал генерал-губернатором и, получив командование над всеми войсками, забрал нас под свою руку, и мы не попали к этому ужасному дону де Монтемайору. Нет ничего хуже, когда штатский командует военными. Это настоящий позор для последних…

Цель нашей поездки был город Сантьяго-де-лос-Кабальерос, а потом Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плата, до которого было четыре дня пути. Отец отослал меня туда сопровождать дона Габриэля, чтобы избежать дальнейших неприятностей, которые, будто бы преследуя меня в Старом Свете, перебрались за мной и в Новый. Как ни грустно отцу было сразу же расставаться с сыном, но тонкий политический нюх подсказывал ему именно это.

– Побудь немного в провинции, пусть вся шумиха с твоей ссорой и дуэлью уляжется. Может быть, тебе выпадет случай проявить себя, но оставаться здесь, в Санто-Доминго, ты больше не можешь. Это грозит и мне, и тебе неминуемой погибелью. Уж поверь своему отцу и не гневайся на него.

Конечно, отец был, как всегда, прав. Не успел я ступить на землю колоний, как сразу же по своему обыкновению влип в историю. Мало мне было их на родине… Но тут снова дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра отвлек меня от размышлений своей несмолкающей болтовней.

– … Президент дон Хуан Франсиско де Монтемайор-и-Куэнса до приезда вашего отца был единовластным хозяином Эспаньолы. Но после того как несколько лет подряд Серебряный флот не стал приходить в Cевилью, а от этого вся элита Андалусии стала терпеть убытки и начались восстания черни, местные гранды собрали совет и решили изменить маршрут флота и исправить дело посылкой в Западные Индии опытного человека. Им-то и стал ваш батюшка. Он должен был подготовить безопасность для прихода на Эспаньолу флота, а для этого покончить со всеми незаконными поселенцами на острове, а также с теми, кто нападал с моря, и укрепить столицу, чтобы она могла принять флот. С последним он пока справился лучше всего…

На приеме в доме моего отца в Санто-Доминго кроме прочих мне был представлен некий кабальеро дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра граф де ла Пуэбла дель Маэстре. Именно его речи я сейчас и слушал без остановки. Это был настоящий испанец и по виду, и по темпераменту. Скорее всего, ему было чуть более тридцати, его отличительной чертой была врожденная гордость, именно та, которую в Европе называли настоящей испанской. Он рассказал, что является прямым потомком короля Пелайо, начавшего Реконкисту в незапамятные времена. Послушать, так среди его предков также были Бернардо дель Кортео, Сид Воитель, Диего Перес де Варгас, Фернандо Гонсалес, Суэро де Киньонеса и другие не менее известные рыцари и полководцы. Еще он гордился тем, что в его жилах течет кровь не только графов, но и орденских магистров Сантьяго и Калатравы, поэтому некоторые его поступки нужно было оценивать как поступки принца крови. Про себя он рассказал, что был важной персоной при дворе принца Хуана Хосе Австрийского, незаконнорожденного сына нашего короля Филиппа и его возлюбленной Марии Кальдерон, пока не поссорился с принцем и не вызвал на поединок.

– …А вы бы видели меня на приемах у королевы, так называемых галантных ухаживаниях. Это когда Ее Величество принимает в своих покоях нескольких самых родовитых кавалеров, которые открыто беседуют с ее фрейлинами за обедом. Я неизменно блистал изящными манерами и остроумием, поэтому был желанным гостем всегда. Помню дочь герцога Оргаса Луизу-Марию… Ах, какая была красавица! Не чета здешним уродинам. Кстати, какого вы мнения о местных дамах, дон Педро? Ну рассказывайте, рассказывайте.

Я пробормотал что-то невнятное, сделав вид, будто сконфужен, что неимоверно развеселило графа, который еще бодрее продолжил свои рассказы, а вернее, воспоминания, о его былой придворной жизни в Мадриде, под которые мы уже к вечеру добрались до какого-то поселения – несколько хижин, группировавшихся вокруг постоялого двора – двухэтажного каменного здания с башней. Это своеобразное строение в горах у реки, напоминающее скорее рыцарский замок, было и почтой, и гостиницей, и крепостью одновременно. На пороге нас встретил всклокоченный толстяк.

– Как дела, Матео? У тебя все в порядке?

– Рад видеть вас, монсеньор, – ответил толстяк, подобострастно раскланявшись и схватив стремя графа, чтобы тому было удобнее спешиться.

– Это – Матео Гомес. Комендант селения и начальник почты. Ну как, Матео, много беглых негров изловил?

– Да какое там. Канальи теперь этой дорогой не пользуются. Обходят заставу стороной, горными тропами.

Мы вошли внутрь, где пахло дымом, луком и жареным мясом.

– Благодаря вашему отцу, дон Педро, теперь мы имеем подобные военные посты по всем дорогам, – сказал граф. – Твердая рука вашего батюшки везде навела порядок. Раньше, чтобы добраться с южного побережья на северное, нужно было ночевать в поле, а теперь налажена почта, система оповещения, даже поесть здесь можно. Причем, в угоду вашему отцу, теперь в каждом постоялом дворе есть набор андалусских закусок. Так называемый топас, в который входят херес, хамон и оливки. Ну что, Матео, чем порадуешь усталых путников, кроме этого?

После вполне приемлемого ужина, состоявшего из жареной свинины под чесночным соусом, каких-то местных вареных плодов, называемых маниокой, все сели играть в карты, а я вышел на улицу. Уже совсем стемнело. В этих краях ночь наступает почти мгновенно. Звезды висели так низко и густо, что невольно хотелось их потрогать. Красота поразительная, но и усталость от дневного перехода давала о себе знать.

* * *

Я проснулся от пения петухов. Сначала мне даже почудилось, что я у себя дома, во Фландрии. Все кругом спали, поэтому я в одиночестве вышел на воздух, а затем, оголив торс, решил поразмяться, выполняя упражнения, которым научил меня мой итальянский учитель. После гимнастики надо было поупражняться со шпагой. В это время на пороге появился дон Габриэль.

– Что вы делаете, дон Педро?

– Разминаю мышцы, чтобы не потерять наработанную ловкость, дон Габриэль.

– О, может, поэтому о вас ходят слухи как о непревзойденном бойце?

– Во всяком случае, я лично их не распространяю.

– Да вам и не нужно. Бесчисленные отметины на вашем теле просто кричат об этом. Будь я женщиной, клянусь всеми святыми, только из-за этих красных рубцов влюбился бы в вас. Честно скажу, я никогда в жизни не видел столь красноречивую коллекцию на теле даже бывалого солдата, не говоря уже о совсем молодом кабальеро. Если я не ошибаюсь, вам не более двадцати…

– Все это просто царапины, которые я случайно получил в одной из стычек еще в Европе, наверняка они сойдут через пару месяцев.

– Вы меня окончательно заинтриговали своей скромностью. Говорят, у вас в руке клинок превращается в молнию. Не удивлюсь, если узнаю, что на вашем счету не одна дуэль со смертельным исходом. Впрочем, это только еще больше поднимает вас в моих глазах. Я всегда стоял за право дворянина призвать негодяя к ответу именно этим способом, несмотря на все многочисленные королевские указы. Кстати, если вы не против, не могли бы мы поразмяться вместе?

Как я мог отказать своему новому знакомому, тем более что отец откомандировал меня при нем адъютантом. Возможно, граф и мнил себя первой шпагой Эспаньолы, но его фехтование оставляло желать лучшего. Он применял обычные приемы в традиционной классической итальянской манере. Рука у него была очень твердая, и чувствовал он себя уверенно. Вот только быстрота и импровизация явно страдали. Он, словно ученик, зазубрил один-единственный урок в своей жизни. Наша разминка длилась не более четверти часа, а дон Габриэль был уже весь в мыле.

– Спасибо, граф, вы совсем меня загоняли, – сказал я, получив в ответ благодарный взгляд и улыбку. – Фехтование – моя единственная страсть. Я тренируюсь каждое утро так, что с меня сходит сто потов, мышцы ног гудят, хочется упасть и не вставать. Однако уже к вечеру я снова на ногах, и, как ни странно, они снова оживают, отзываясь приятной усталостью, ночью же мне всегда снятся всякие приключения. Словом, фехтование дает мне удовлетворение как в физическом, так и в духовном плане.

– Вы действительно хорошо владеете своим толедским клинком, который, очевидно, подарил вам отец. И должен заметить, никогда не видел такой манеры, как у вас. Только вот все ваше искусство и быстрота бессильны перед красивыми блестящими глазками сеньорит. Это я насчет душевного спокойствия…

– Не знаю относительно женских глазок, – улыбнулся я, – но необычному стилю фехтования меня научил один итальянский иезуит, побывавший в дальних азиатских странах. Впрочем, как и оздоровительным упражнениям, одинаково полезным для дыхания, обретения бодрости духа, здоровья…

– …и душевного спокойствия, – улыбнувшись, перебил меня дон Габриэль. – Вы определенно интересный человек, дон Педро. И я начинаю гордиться, что вы в моей свите. Вы целеустремленный молодой человек, мастерски освоивший шпагу и пока не испорченный пороками, царящими на нашем острове. Вы представитель благородных кровей и заслуживаете великолепной карьеры, хотя и начинаете ее в богом забытых колониях. И несмотря на то что вы, как сын губернатора, в покровительстве не нуждаетесь, я с удовольствием предложу вам свои услуги.

Вскоре мы вновь двинулись в путь вдоль реки Хайны, а граф продолжал свои воспоминания о былом и славном, но потерянном времени. Когда, по его словам, он не существовал, а жил по-настоящему. Иногда человек цепляется за свое прошлое, словно тонущий за соломинку. Возможно, эти воспоминания не давали графу утонуть, оставляя надежду, что его жизнь снова изменится. Так мы к концу дня добрались до селения Бонао, а на следующий день стали спускаться в долину, миновав поселок Ринкон, где одна дорога поворачивала на Сан-Франциско-де-Макория, а другая вела к городу Ла-Вега, до которого наш маленький отряд добрался без приключений.

Ла-Вега – городок, стоящий на реке Камю, впадающей в залив Самана, имел не больше пятидесяти домов, построенных вокруг небольшой цитадели, стоящей на возвышенности. В Ла-Веге жили плантаторы, пастухи и охотники. Там я впервые попробовал прекрасного копченого мяса. Вокруг города были великолепные пастбища, где мирно разгуливали не только дикие, но и одомашненные стада коров. В городе занимались выделыванием кож довольно хорошего качества, которые потом отправляли в Санто-Доминго, но чаще всего в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плату. Этот портовый городок и был конечной целью нашего путешествия. В Ла-Веге мы почти полностью забрали местный гарнизон плюс еще набрали рекрутов. Это было связано с тем, что мы не просто путешествовали, а собирали армию для военной экспедиции, которую задумал мой отец и которую поручил осуществить дону Габриэлю.

Утром мы снова были в седле и к вечеру добрались до Сантьяго-де-лос-Кабальероса – города, стоящего на реке Сантьяго, или, как еще ее называли, Рио-Монте-Кристо, в честь очень высокой горы, которая стояла в том месте, где река впадала в море. На берегу я впервые увидел странных крестьян, работающих в поле. И чтобы сменить тему славных подвигов предков графа, задал ему вопрос:

– Скажите, дон Габриэль, кто эти люди? Они похожи и не похожи на выходцев с Иберийского полуострова.

– A, эти… Это – мачо, – презрительно ответил он.

– А кто такие эти мачо?

– Это уничижительная кличка всех местных крестьян, говорящих по-испански, будь то индеец, полукровка или темнокожий. Это прозвище означает мужик неотесанный, дубина, тупой пень, чурка, полуграмотный грязный мужлан, деревенщина, всю жизнь копающийся в земле, словно крот. От него всегда воняет потом и навозом. Он труслив и забит, словно собака. Это тот, кто всю жизнь батрачит, не разгибая спины, и подыхает в нищете под забором. Тот, кто никогда ничего не знал, кроме своей тяпки, мотыги или мачете. Тот, у кого нет ни мозгов, ни совести, ни чести. Тот, кто готов родную мать или дочь продать за кусок хлеба. Тот, кто никогда не придет на помощь, тот, кто прячет глаза от страха, но в то же время ужасно плодовит и размножается словно крыса… Словом, омерзительней мачо я никогда людей не встречал. Да и человеком это существо называть противно. Это самые настоящие собаки, довольствующиеся обглоданными костями.

– Прямо сказать, вы нарисовали совсем неприглядный портрет. Признаться, мне казалось, что в этом слове таится какая-то мужественность или даже смелость…

– Какая там смелость… Да вы сейчас сами увидите.

Тут граф жестом подозвал какого-то крестьянина, работавшего на поле, и спросил:

– Мой юный друг интересуется, кто такие мачо.

Парень был небольшого роста, смуглая потная кожа, темные сальные волосы, он смотрел на нас, открыв рот, полный гнилых зубов, ничего не отвечал, по его глазам было видно, что он мучительно ищет ответ на этот сложный вопрос.

– Ты что молчишь, каналья, язык проглотил или не понимаешь, что тебя спрашивают?

– Да, не понимаю, – ответит парень, и выражение напряженности на его лице сменила расслабленная улыбка.

– Так я повторю. Вот этот молодой кабальеро интересуется, кто такие мачо. Что ты можешь ему ответить, скотина?

– Это мы, сеньор. Мы и есть мачо. Так нас все называют.

– А правда, что вы лихие мужики? – продолжил граф.

Я увидел по испуганным глазам крестьянина, что он не понимает, о чем идет речь, поэтому не знает, что сказать, чтобы не ошибиться и не прогневать сеньора.

– Отвечай, скотина! – крикнул дон Габриэль, которому надоела столь медленная моторика мозга.

– Не знаю, сеньор, не знаю…

Тут де Рохас в ярости ударил мачо плетью по голове, да так сильно, что у бедняги брызнула кровь и он упал на землю, схватившись за лицо. Не слезая с коня, дон Габриэль брезгливо бросил бедолаге реал.

– Вот тебе, подлечись.

– Спасибо, спасибо, сеньор. Да благословит вас господь! Спасибо, добрый сеньор, спасибо!

– Фу, как противно, – сказал я, когда мы тронулись дальше. – Этот человек действительно не лучше собаки.

– Уверяю вас, если мы поедем обратно, все эти мачо будут умолять меня стегнуть их плетью по лицу в надежде получить за это реал. Так что в отличие от собаки мачо не кусаются и даже не гавкают.

Он рассмеялся собственной шутке, а я подумал о том, что, возможно, бог действительно создал всех одинаковыми и дал всем равные возможности, но кто-то работал и их использовал, а кто-то предпочел лениться. Кто-то приносил пользу людям, а кто-то прожигал жизнь. Кто-то передал все, что нажил, своим детям, а кто-то только свои долги. Кто-то работал на совесть за двоих и, когда настали плохие времена, пустил в расход накопленное, в то время как те, кто не думал о завтрашнем дне, попали в кабалу и рабство. Кто-то сражался и в бою обрел славу и почет. Но есть семьи, где злость на все, в том числе и на погоду, норма жизни. Там честным быть невыгодно, образованным – смешно. Может быть, именно поэтому эти люди живут в жадности и невежестве. И дай бог, чтобы и их дети вырвались из этого круга.

– Нужно признать, что ваш отец всего за несколько лет сделал намного больше, чем все президенты за всю историю колонизации Эспаньолы, – прервал мои мысли дон Габриэль. – Например, создание полка лансерос – это его рук дело.

– Кто эти лансерос? Надеюсь, не младшие братья мачо?

– Нисколько, дон Педро. Это особый род отборных войск, который сформировал ваш отец и который есть только на нашем острове. Своего рода гвардия, куда берут лишь лучших. Лансерос охотятся на французских и английских матадорес, которые, в свою очередь, охотятся на диких коров на нашем острове. Лансерос делится на 10 рот по 50 всадников, и я имею честь командовать этим полком. Мы нападаем на матадорес, когда те отдыхают после удачной охоты. Вашему батюшке пришлось много потрудиться, чтобы сломать местные традиции спать после полудня. Теперь лансерос в это время охотятся на еретиков.

– На спящих?

– Очевидно, вам неизвестен испанский обычай пережидать полуденный зной, подремывая где-нибудь в теньке. Это называется сиестой. Так вот, эти канальи, французы и англичане, с успехом переняли его у нас и так же теперь любят вздремнуть в самую жару.

– Выходит, испанская поговорка «в жару по солнцу бегают только собаки и французы» на Сан-Доминго не верна?

– Выходит, что так. Но представляете, сколько трудов ваш отец приложил для того, чтобы обучить лансерос не спать в сиесту? Я до сих пор удивляюсь железной воле нашего губернатора. Ведь он не спал вместе с ними, а он – андалусец. Но все оказалось зря.

– Как зря?

– Дело в том, что хотя лансерос и научились нападать в самую жару, но у этих каналий не было никакого желания нападать. Вооруженные старыми мушкетами, они ужасно боялись воевать с матадорес, имеющими самые современные ружья, которые производят в Европе. Вследствие этого лансерос обычно якобы непроизвольно открывали преждевременный огонь с целью спугнуть противника, чтобы тот ушел восвояси от греха подальше.

– Действительно смешная ситуация. Ну а что же мой отец?

– Граф и здесь нашел выход. Он снял с вооружения у лансерос мушкеты и выдал всем пики в два человеческих роста длиной. Теперь их тактика состояла в окружении матадорес со всех сторон, чтобы напасть до того, как те могли дать залп из своих ужасных мушкетов, обычно изготовляемых во Франции по специальному заказу. Ничто не может тягаться с их крупнокалиберными мушкетами, пуля которых настолько огромна, что способна убить быка наповал. Попадая в голову бегущего животного, она пробивает его толстенную лобовую кость и разрывает голову на куски. Это страшное оружие, уж поверьте мне. Но и наши лансерос не простаки. Обычно они мчатся галопом, а на близком расстоянии колют пикой или кидают ее в матадорес. Словом, это новое слово в колониальной тактике ведения войны. Все предыдущие проваливались, поскольку были основаны лишь на опыте травли местных дикарей собаками. Но матадорес – не дикари, хотя и отличаются от них всего лишь тем, что не едят человечины.

Мы уже подъезжали к Сантьяго-де-лос-Кабальерос, а мой провожатый все еще продолжал вводить меня в курс местных дел:

– Этот город назван в честь Святого Якова и расположен так далеко внутри острова, что у него даже нет укреплений, если не считать несколько земляных валов и частоколов. Здесь живут плантаторы, охотники и скотоводы, так как вокруг города множество хороших пастбищ, где отъедаются стада животных. И в этих местах выделывается огромное количество кож хорошего качества… Кроме того, около города есть плантации какао, табака и имбиря, которые потом караваны доставляют в Санто-Доминго, а уж затем везут в Севилью. У вашего отца также есть пара плантаций. А как же иначе. Каждый, кто попадает на этот остров, обзаводится сначала землей, потом рабами, потом плантациями, потом… Но честно сказать, все это совсем не по мне. Я ненавижу и Эспаньолу, и все Западные Индии вместе с ней. Я жажду вернуться обратно в Испанию. Мое место там, но для этого нужно золото. Я воин, и заниматься сельским хозяйством не по мне. Как жаль, что прошли времена Кортеса, Писарро и Орельяны. Я с удовольствием встал бы под их знамена.

– Но что вам мешает отправиться на континент и поискать таинственное Эльдорадо?

– Боюсь, мой друг, этого Эльдорадо не существует. Еще лет сто назад его пытались найти многие, даже был известен район, где может находиться эта страна, но… Все вернулись с пустыми руками, подтверждая, что это всего лишь легенда. Кстати, на Эспаньоле также бытует несколько интересных старинных легенд. Говорят, что, когда в прошлом веке шло завоевание острова, местные индейцы свезли все золото и сбросили его в озеро. По другой версии – спрятали в пещере. А недавно мне рассказали, что рабы-негры, которые в большом количестве убегают от своих хозяев и находят приют в Кордильере-Сентраль, обнаружили пещеру с таинственным золотом индейцев. Я сам видел какое-то старинное украшение, которое мне показывали в Сан-Хуане-де-Гоаве. Его хозяин говорил, что получил его от одного скотовода, у которого спустившиеся с гор негры что-то выменяли на него.

– Что это за украшение?

– Да ничего особенного. Это то ли серьги, то ли подвески. Словом, золотые пластины в форме трапеции длиной с большой палец руки и с отверстием скраю.

Мы въехали в Сантьяго-де-лос-Кабальерос. Нас радушно принял местный губернатор, разместив в своем доме. Дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра показал секретное предписание моего отца и заявил, что обязан был собрать часть солдат для операции против французов. В сопровождении двух сотен дон Габриэль должен был добраться до прибрежного города Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плата, где в условленный срок ждать прибытия кораблей из Санто-Доминго, на которые им всем надлежало погрузиться и отправиться вдоль северного побережья.

– Ваш отец давно готовил эту экспедицию. Мне нужно забрать в каждом гарнизоне лучших солдат, а также заранее навербованных волонтеров, чтобы с ними следовать к Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плате – нашему самому северному городу на Эспаньоле. Общее количество солдат не должно быть меньше двух сотен. Затем мы погрузимся на корабли и нападем на оплот французских корсаров – остров Тортугу. Сейчас там правит губернатор Анри де Фонтене. Он, как опытный мальтийский рыцарь, не только еще более укрепил Тортугу, но и способствовал созданию целого корсарского флота с базой на своем острове. Вот это гнездо шершней мы и должны уничтожить полностью. А чтобы победа была всеобщей, мой полк лансерос, который сейчас группируется в полном составе в Монте-Кристи, пойдет берегом и очистит от иностранных несанкционированных поселенцев и контрабандистов все северное побережье Эспаньолы.

Теперь мне была понятна не только цель нашей экспедиции, о которой вследствие своей рассеянности я почти забыл, но и общая концепция всей кампании, которую затевал мой отец, чтобы полностью очистить остров от иностранных разбойников и подготовить для безопасной стоянки Золотого флота на пути в Севилью.

Утром дон Габриэль назначил смотр войскам гарнизона Сантьяго-де-лос-Кабальероса, который насчитывал не больше сотни. Губернатор дон Хосе де Балбесос еще с ночи оповестил солдат о том, что утром в назначенный час нужно построиться на главной площади по приказу приезжего генерала, который отберет нужных ему бойцов для важной миссии.

– У меня солдаты хорошие, – говорил дон Хосе. – Все проверенные в деле. Это не молокососы какие-то, а бывалые люди, уже успевшие обзавестись семьей. А значит, они будут защищать наш город, если, не дай бог, случится нападение…

– Зато им нет никакого резона отправляться со мной в опасную экспедицию, – отпарировал дон Габриэль.

– Нет-нет, вы не подумайте, монсеньор, что…

– Оставьте, дон Хосе, я и так все отлично знаю. Давайте лучше посмотрим ваших головорезов.

В сопровождении губернатора и его приближенных мы вышли на площадь, где уже стояли четыре роты гарнизона со своими капитанами во главе.

– Дон Мигель, дон Хуан, дон Паскуале, дон Мануэль, – представил нам капитанов рот губернатор Сантьяго-де-лос-Кабальероса.

Познакомившись с командирами, мы стали обходить их четыре маленькие роты, которые насчитывали не более тридцати человек, чтобы выбрать себе лучших.

– Почему в ротах так мало солдат? – спросил губернатора дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра.

– Видите ли, город у нас маленький, и казне выгодно иметь как можно больше капитанов, патенты которых приобретаются за деньги… К тому же сейчас у нас эпидемия неизвестной болезни, которая унесла большинство солдат нашего гарнизона. Если хотите, можете посетить наш госпиталь…

– Понял, понял, можно не продолжать, – сказал дон Габриэль. – И вы называете этих оборванцев солдатами? Это и есть ваш бывалый гарнизон? Откуда вы взяли, что они вообще умеют стрелять?

При этих словах дон Габриэль остановился около низенького, полного солдата с фитильной аркебузой на плече, перевернутой кверху прикладом. Даже не приглядываясь было видно, что у этого оружия не только не было запала, но и весь замок его уже давно проржавел и не двигался, да и ствол, наверное, зарос паутиной, поскольку его давно не чистили.

– Дорогой мой, скажи, пожалуйста, зачем тебе аркебуза, из которой нельзя выстрелить?

– Монсеньор, я часто стою на посту, где бывает достаточно одного лишь окрика «стой, кто идет», чтобы воцарился порядок.

– Тогда скажи мне, доводилось ли тебе стрелять из этой штуковины?

– Нет, монсеньор. Когда мне ее дали, она уже не стреляла.

– Ну а если неприятель нападет на город. Чем ты будешь воевать?

– Да откуда взяться в глубине Эспаньолы неприятелю? – сказал солдат, замявшись, кинув взгляд на дона Габриэля. – Тут за сто миль христианскую душу не сыщешь, а дикари всякие сюда не суются. Если не считать Одинокого Стрелка.

– Кто это?

– Кто его знает. Некоторые говорят, что это лесной дух, некоторые – что это местный леший. Только мне думается, что раз этот нечестивец убивает наших солдат пулями, он обыкновенный разбойник. Их сейчас столько развелось на острове. Даже лансерос управиться с ними не могут.

– А почему ты называешь его Одинокий Стрелок?

– Так ведь он всегда один. Бывало, подойдет к городу, протрубит в рог, а потом давай стрелять по нашим часовым. Мушкет, видно, у него дьявольский, бьет на такое расстояние, что нам не достать до него. Зато он, каналья, наших кладет каждой пулей. Меткий, гад. Так что выходить на пост теперь страшно.

– Можешь расслабиться, теперь он около Санто-Доминго стреляет, – сказал дон Габриэль и пошел дальше вдоль строя солдат.

Скажем прямо – вид у них был довольно комичный. Все одеты почти в лохмотья, в стоптанных башмаках или сапогах, с поношенными портупеями, в выцветших желтых куртках и залатанных штанах, головы украшали у кого железные шлемы, у кого кожаные шляпы со старыми сломанными перьями. Это были типичные гарнизонные вояки, которые ни разу не ходили в бой.

– Ну как тут выбрать, когда выбирать не из кого. Это вам не Испания, дорогой мой дон Педро. Это Вест-Индия, где все в сто раз хуже. Что же нам делать, ума не приложу.

– Думаю, следует всецело положиться на местных офицеров. Пусть сами выделят нам самых смелых и хорошо вооруженных. Все равно лучше их нам это не сделать.

– Да, пожалуй, это единственно верный шаг.

Я видел, что после этого словно камень свалился с души дона Габриэля, и он уже больше вы выглядел таким удрученным. Он объявил о своем решении собравшимся капитанам и губернатору, которые облегченно вздохнули. Они боялись, что «генерал и его адъютант», так они называли нас, начнут сами выбирать солдат, а тут недолго и впросак попасть. Как я потом узнал, многие из солдат были подставными, то есть переодетыми горожанами. Существовал даже такой термин plazas muertas. На самом деле численность гарнизонных рот была намного меньше, зато их капитаны спокойно могли забирать себе жалованье и содержание, отпускаемое на несуществующие войска, конечно, не забывая при этом делиться с губернатором.

Последний на радостях заявил, что завтра устроит для нас какую-то особенную охоту, которой нет в Испании. Это произошло во время банкета в нашу честь, где присутствовала вся знать этого паршивого городишки.

– Сеньоры, в честь наших высокородных гостей, генерала дона Габриэля де Рохас-Валле-и-Фигуэры, а также его юного адъютанта дона Педро, сына нашего доблестного губернатора, завтра утром мы устроим охоту на черных пантер.

Небольшой зал, где сидело за столом десятка два человек, встретил известие восторженными криками. Было видно, что эта охота пользуется большой популярностью у местной верхушки. Впрочем, тогда я даже не обратил внимания на то, что черных пантер на острове никогда не водилось. Я был всецело поглощен рассказом моего соседа капитана дона Паскуале, объяснявшего мне, кто такой Одинокий Стрелок.

– Он появился не больше месяца назад. Сначала его подозрительную личность на подступах к городу заметили местные крестьяне. Они попытались к нему обратиться с расспросами, но он хранил молчание. Вскоре он появился у западных ворот, где ночью застрелил часового и протрубил в свой ужасный рог. Потом та же история повторилась и у других ворот города. Затем он стал появляться уже днем. Тут-то капитан нашей местной роты лансерос отважный дон Кристобаль де Гонгора выслал на него пятерых всадников. Но этот каналья сумел подстрелить под всеми лошадей еще до того, как они приблизились к нему. И снова стал трубить в рог, словно издеваясь над нами. В следующее его появление под стенами города капитан де Гонгора выслал для его поимки пятнадцать кавалеристов во главе с храбрым сержантом Бускеросом, но этот Одинокий Стрелок снова издалека перестрелял под всем отрядом лошадей. Тогда в следующий раз сам бесстрашный капитан Кристобаль де Гонгора с отрядом в тридцать всадников устремился на Стрелка…

В этот момент из-за стола встал дон Габриэль:

– Сеньоры, у нас тут с губернатором случился спор. Он заявляет, что у него в тюрьме сидит некий небывалый фехтовальщик, англичанин, коему нет равных. Я же говорю, что в умении владения шпагой моему адъютанту дону Педро не было равных в Европе, а уж тем более в Вест-Индии, – он лучший и с легкостью победит любого, кто посмеет бросить ему вызов.

– Да, сеньоры, но мой заключенный – англичанин. И его фехтование совершенно иного рода, с ним никто не может сравниться. Он дерется длинным шестом, да так ловко, что однажды справился сразу с пятерыми моими солдатами. И если бы не подоспели лансерос, то так бы и ушел от нас в лес. Это сущий дьявол. Он так орудует своей палкой, что к нему невозможно даже приблизиться.

– А я утверждаю, что мой адъютант с легкостью его победит, – воскликнул дон Габриэль. – И если мы все попросим дона Педро, он соблаговолит и покажет нам свое искусство.

Зал закричал: «Просим, просим», а мне уже ударило в голову красное вино, да плюс к этому хотелось покрасоваться перед местными дамами, поэтому, сам не ожидая от себя такого, я вдруг согласился.

Состязание было решено устроить во дворе при свете факелов. Вызвали охрану, привели заключенного и дали ему в руки его длинный шест.

– Мне даже как-то неудобно, – вдруг сообразил я. – Это же убийство – мой толедский клинок против его деревянной палки. Я же могу его проколоть насквозь, а он в лучшем случае лишь отдубасит меня.

– Не волнуйтесь, доблестный дон Педро, мы будем не в обиде, если вы действительно заколете этого стервеца, – сказал губернатор. – Но не обольщайтесь, бесстрашный дон Педро, насчет его оружия. Этим шестом он управляется с большим мастерством, так что лучше остерегайтесь.

– Не слушайте его, дон Педро, – прервал дон Габриэль. – Губернатор специально вас пугает, поскольку боится проиграть сотню реалов. Идите смело вперед, у него в руках всего лишь палка…

Мы встали в меру. То есть подошли друг к другу так, чтобы можно было достать противника своим оружием. Мой визави оказался высоким парнем с длинными светлыми волосами, заплетенными спереди в две косички. Он был одет в кожаную куртку и штаны, а на ногах какие-то странные кожаные ботинки или сапоги. Мягко, словно кошка, ступая по мощенной булыжником поверхности внутреннего двора дома губернатора, этот парень, держа посередине шест, стал вращать им сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Действительно, с такой манерой и тем более с таким оружием я еще не сталкивался, если не считать моего иезуитского учителя, который так же ловко обращался с шестом. Парень все время смотрел мне в глаза исподлобья и, скорее всего, готовился к отражению атаки. В его взгляде чувствовалась сила и уверенность. Но я не спешил. Я вспомнил уроки моего учителя-итальянца: «Если противник заранее уверен в своей победе, не спеши. Сначала поработай над ним словом. Затем всели в его душу сомнение, тревогу, удиви его».

– Как твое имя? – спросил я по-английски своего противника.

Он вздрогнул и еще более пристально посмотрел на меня. Мы продолжали ходить кругами, следя за движениями друг друга. У меня в руке была моя шпага и дага, у него палка. Для меня это было лишь состязанием, для него – выживанием.

– Меня зовут Джон Длинный.

– Откуда ты?

– Я из Англии.

– Чем ты занимаешься?

– В Англии я был йоменом.

– Почему ты здесь?

– Хотел начать новую жизнь.

– И как, удалось?

– Пока нет.

– Кто тебя научил так ловко обращаться с шестом?

– У нас дома все йомены умеют. Даже соревнования проводят. Я всегда был на них победителем.

– Спасибо, Джон, а теперь покажи, что ты умеешь.

При этих словах я первый сделал ложный выпад. Мой противник легко отразил его, но тут же, поняв, что месит воздух, перешел к лихой атаке. Его удары сыпались с удвоенной скоростью, поскольку он использовал оба конца шеста. Хорошо, что у меня была в левой руке дага, иначе одной шпагой я не смог бы противостоять его напору, тем более что все же получил пару крепких ударов. Поняв, что его нападение встретило жесткую оборону, парень так же быстро отступил.

Уже тогда я решил не убивать его. Это было бы слишком жестоко. Я понял, что он пытался переломить мою шпагу ударами шеста, очевидно сделанного из очень прочного дерева. После того как это ему не удалось, он отступил, чтобы сменить тактику. Скорее всего, он никогда не встречался с толедскими клинками, прочности которых могла позавидовать любая сталь мира. Это его изумило, что мне и требовалось.

– Мистер, должен вам сказать, чтобы вы не беспокоились за свою жизнь. Я не убиваю христиан ради забавы, будь они даже протестантами или англиканцами. Наш поединок – всего лишь развлечение для собравшихся, и я вовсе не жажду крови. Учтите это.

Мои слова немного удивили англичанина. Хотя мне показалось, что он им не поверил. В это время со всех сторон начали раздаваться подбадривающие крики моих соотечественников, чтобы я наконец-то показал себя и прикончил этого еретика, а не точил с ним лясы. Чтобы не потерять себя в глазах собравшихся и показать им свое мастерство, я сделал мельницу. Это серия ударов шпагой и дагой, чередующаяся с поворотами туловища и наступлением вперед. Мой противник сделал обратную мельницу, явно показывая, что таким старым приемом его не достать. Я отступил, чтобы подумать, что делать дальше, и заметил, что этот йомен явно впал в благодушие. Он был уверен, что моя шпага до него не доберется, к тому же я обещал не убивать его. Это была уже моя первая небольшая психологическая победа. Я видел, что он успокоился и размяк. Тогда я предпринял атаку веер. Глубокие двойные выпады, направленные снизу вверх, чередовались ударами сверху и с разных сторон. Однако его оборона была неприступна. «Он и это знает», – подумал я. Мне оставалось лишь пустить в ход секретные удары, но… они были все смертельными, а я обещал бедолаге не убивать его.

Он решил попробовать напасть сам. Удары его палки с огромной скоростью сыпались и сверху, и снизу, затем он снова отскочил. Это была проверка на быстроту реакции. Не успел я вздохнуть свободно, как снова атака. Скорость стала еще больше. Я получил пару ударов шестом по рукам и ногам. Но снова йомен остался невредимым. «Теперь он старается вывести меня из себя», – подумалось мне, но тут я увидел, что его шест имеет довольно сильные зазубрины от моей шпаги.

Теперь я действовал по-другому, стараясь подставить клинок под те зазубрины. Через некоторое время мне удалось ударом разрубить его твердую палку, а потом еще и еще раз укоротить ее до размера карандаша. Все аплодировали. Получилось действительно весьма эффектно, словно я выбил оружие у противника. Дамы были в восторге, что не было крови, кабальеро восхищались моим искусством, а англичанин, поняв, что мне его жизнь действительно не нужна, бросил свой обрубок и крикнул: «Благодарю, сэр, я ваш должник». Словом, все закончилось к всеобщей радости. Мой противник живым ушел обратно в тюрьму, а я с восторженной толпой отправился внутрь дома продолжать банкет, теперь уже целиком в мою честь.

 

Глава восьмая

Из рассказов капитана Пикара

Свой очередной рассказ я хочу начать с очередного опровержения. Не секрет, что в книгах про Америку горе-авторы, пользуясь тем, что проверить их весьма сложно, выдумывают всякие небылицы. Одна из них, что якобы буканьеры носили особые остроконечные шляпы без полей, так как широкие поля мешали бы им при охоте на диких коров в лесу. Но спросите свой разум, где вы видели коров, которые предпочитают темный лес солнечному лугу? Однако буканьеры действительно носили меховые шапки без полей, но по другой причине.

Вот вы – пехотный офицер. В вашем полку наверняка есть рота гренадеров. Какие у них шапки? То-то и оно. В то время когда остальные носят широкополые или треуголки, гренадеры – меховые остроконечные и без всяких полей. Вы, наверное, не раз смеялись над тем, как далекие от войны люди пытаются объяснить происхождение гренадерских шапок: что в них удобнее кидать гранаты. Но мы-то с вами люди военные и прекрасно знаем, что форма этой шапки такова из-за мушкета. Где его держат гренадеры, когда одной рукой поджигают фитиль гранаты, а другой кидают? Правильно, на ремне за плечами. Так и буканьеры, которым нужны свободные руки, закидывали мушкет за спину. При широкополой шляпе это сделать весьма проблематично, а тем более быстро снять и подготовить к стрельбе.

По этому поводу мне вспоминается одна английская книга, которую я как-то полистал. Там речь шла о человеке, попавшем на необитаемый остров в Вест-Индии и проведшем там более пятнадцати лет. Так вот, на гравюре этот бедолага изображался именно в остроконечной шапке буканьера, а его ружье было закинуто за спину. Ну вы не расслабляйтесь, наливайте, а то мой рассказ потеряет всякий смысл. Хорошее вино приводит мысли в порядок и дает им правильное направление. Как говорил капитан Франсуа Олоне, когда в животе вино, мысли появляются сами собой. Недаром он был одним из самых невоздержанных в питье капитанов флибустьеров, которых мне только приходилось знать. Он мог перепить любого… Хотя нет. Помню одного, которого мы назвали Турок. Он действительно был покруче. Но мы отвлеклись.

Итак, я оказался на Сан-Доминго в среде буканьеров. Было это время, когда страшная война, тридцать лет опустошавшая всю Европу, подходила к завершению. Во Франции Мазарини стремился заключить мир с Испанией. Именно в это время все буканьеры, охотившиеся на Сан-Доминго, жили в предвкушении возможного скорого мира с испанцами, а значит, и больших доходов. Даже этим воинственным людям мир нужен был больше войны. Ведь они приплыли в Вест-Индию не для того, чтобы воевать, а ради свободы и покоя, чего на Сан-Доминго было навалом, если бы не эти проклятые испанцы. Они всегда появляются словно москиты, чтобы отравить твою жизнь. К слову сказать, именно испанцы и раздразнили буканьеров, да так, что им пришлось объединиться с флибустьерами. А начиналось все вот с чего…

Кстати, скажите спасибо, что у вас есть очевидец тех далеких событий, который может поведать истину, а не врать, как книжки, написанные всякими голландцами, которых наш добрый король Людовик терпеть не может. И правильно делает. Стоит только этим торгашам дать волю, они окрутят весь свет. Благо им своих кораблей девать некуда. Я немного отвлекся. Кстати, вы привыкайте к тому, что мои чувства иногда берут первенство над сюжетом. Уж такой я человек.

Несмотря на то что все жили в ожидании долгожданного мира между Францией и Испанией, нам, буканьерам, от этого лучше не становилось. Самые старшие из нас помнили, что испанцы были нам только врагами и что они всегда пытались нас истребить, приравнивая к индейцам. Однако, в отличие от местных дикарей Сан-Доминго, которых испанские канальи быстро перебили, мы не были беззащитными. Все буканьеры имели отличные охотничьи ружья, собственные своры собак и, самое главное, не были такими трусами, как индейцы. Мы не для того приплыли на землю обетованную, чтобы какие-то жалкие испанишки, считавшие ее своей, могли нас так запросто оттуда выгнать. Мы десятилетиями врастали корнями в эту землю и готовы были держаться за нее зубами. Впрочем, сейчас я выдаю декларации Торе, одного из самых великих буканьеров всех времен. Но до него очередь еще дойдет, а пока я расскажу о нелегких временах испанского нашествия.

Очевидно, испанцы получили какие-то предписания из Мадрида выгнать нас с Сан-Доминго, поскольку слишком рьяно взялись за дело. Нас стали преследовать и ловить поодиночке. Так погиб Жан Паленый, который пошел со своим компаньоном и двумя слугами продавать букан на побережье, но напоролся на лансерос, которые их скрутили и отвели в Санто-Доминго, где, говорят, повесили. А может, Жану все же удалось избежать этой участи и попасть на галеры. Хотя вряд ли. В Вест-Индии галер не было, а везти одного пленника в Испанию, чтобы определить гребцом в средиземноморский флот, слишком хлопотно. К тому же там гребцов и так было навалом. Словом, сгинул Паленый, словно его и не было. Оставшееся его небогатое имущество, как у нас водится, мы поделили, выпили за его здоровье и стали думать, как бы отомстить. Ведь человек он был самый что ни на есть мирный, никогда не обижал слуг, не был жадным, хорошо их кормил да и любого мог угостить на совесть.

– По какому поводу собрание? – спросил я у Франсуа.

– Испанцы схватили Жана Паленого.

– Как это произошло?

– Сейчас узнаем.

Мы собрались на поляне, где посередине стоял Долговязый Клод, рассказывающий, что и как случилось.

– Мы с Паленым шли в Альтамиру, поскольку заранее договорились с Толстым Франциском о покупке у нас шкур и букана. Перед самым входом в поселок я немного отстал по нужде, а ребята пошли дальше. Вокруг было пустынно, как вдруг со всех сторон выскочили испанские солдаты. Их было около двадцати. Они схватили Паленого раньше, чем тот успел прицелиться. Хотя он и пытался отбиваться прикладом, а потом мачете, но их было слишком много. Как только я это увидел, сразу выстрелил, но они открыли такой шквальный огонь, что мне пришлось спрятаться в кустарнике. Потом на меня поскакали пятеро лансерос. Одного я уложил, но был вынужден покинуть поле боя и уйти в лес.

Тут он зарыдал, прикрывая руками свое окровавленное и запачканное лицо. Было удивительно видеть Долговязого Клода льющим слезы, поскольку я однажды лицезрел, как этот смелый парень не задумываясь прыгнул в реку, кишащую кайманами, за своим ножом, который случайно обронил.

– Я не смог его защитить. Их было слишком много, и все произошло так неожиданно.

– Не вини себя, Клод. Со всяким может случиться. Сегодня Жан, завтра кто-нибудь из нас, – крикнули из толпы.

– Нельзя с этим мириться. Нельзя ждать, пока эти канальи перебьют нас поодиночке, – сказал Оливье Громила. – Нужно дать им отпор.

– Правильно, что они себе вообразили. Хотят выжить нас с острова, – раздались крики. – Дудки. Мы им не дикари, чтобы с нами так просто расправляться. Это уже не первый случай. Нужно ответить им!

– Ребята, успокойтесь, – сказал Дидье Лебланк, самый старый из нас, которого прозвали так за его седину. – Испанцы всегда на нас охотятся, так же, как мы охотимся на быков или свиней. Но в то же время именно они являются основными покупателями нашего букана и шкур. Куда мы будем все это девать, если начнем с ними войну?

Вопрос сразу отрезвил многих из нас и заставил усердно поскрести ногтями давно нечесанные затылки. Однако это не охладило самые горячие головы, все еще продолжавшие взывать к справедливому отмщению.

– Хорошо, хорошо, – сказал Лебланк. – Отомстить, конечно, следует, но только жителям Альтамиры. Пусть эти канальи знают, что хотя мы и мирные охотники, но с нами нельзя поступать подло, заманивая в ловушку, словно свиней.

Мы решили, что завтра на рассвете всем матлотством отправимся к Альтамире и сожжем это проклятое поселение. Однако нам не суждено было дождаться утра, так как к нам неожиданно пришел еще один охотник, но уже из соседнего букана. Мы его не знали, но он назвался Грегуаром. Этот парень рассказал, что на их букан, который насчитывал шесть промысловиков и около пятнадцати слуг, ночью напали испанцы. Поскольку никаких постовых или охранения никто и не думал выставлять и все спали мирным сном, испанцы всех перебили почти без сопротивления. Грегуар рассказал, что шел два дня, пока не набрел на нашу стоянку.

– Дело принимает серьезный оборот, – Дидье Лебланк явно не ожидал подобного. – Испанцы слишком активизировались. Все это напоминает мне кампанию тридцатилетней давности, когда они вдруг получили личный приказ своего короля выгнать нас с острова или заставить платить налоги. Боюсь, что снова наступили тяжелые времена.

– Тяжелыми временами нас не испугаешь, когда это они были для нас легкими? – резонно возразил Франсуа. – Мы всегда находились с испанскими властями в плохом мире, который, как известно, хуже войны.

– Явно испанцы затевают что-то крупное, – отреагировал Лебланк. – Поэтому нам нужно не спешить и разузнать как следует, что они замышляют. Предлагаю отменить нападение на Альтамиру и попытаться выяснить, являются ли действия испанцев временными или это целенаправленная кампания против нас, как уже было когда-то.

Все согласились с Лебланком, и поход на Альтамиру отменили. Трое самых опытных буканьеров были высланы на разведку, остальные в их ожидании занялись обычным делом: кто выделывал шкуры, а кто отправился на охоту. Мы с Франсуа пошли охотиться. Встав рано утром, отвязали собак и двинули в лес. Франсуа все время бубнил, что нечего, мол, разбираться, что от этих испанцев совсем житья не стало, что давно пора с ними порвать, что только ленивые продают свой букан испанским плантаторам, в то время как лично он предпочитает пройти лишний десяток миль, чтобы продать подороже товар в Мирной гавани. Так мы шли лесом, пока вдруг не увидели следы подков. Сомнений не было – это испанский отряд, поскольку охотники используют лошадей только как тяговую силу, и то больше мулов, а французские поселенцы никогда не передвигаются такими большими отрядами. Мы решили свернуть на другую тропу, чтобы обойти возможную засаду, однако эти канальи, очевидно, услышали лай наших собак. Мы шли через небольшую саванну, которые довольно часто встречаются на Сан-Доминго, и всадникам было легко нас настичь. Стало ясно, что уйти нам не удастся.

– Ну, Пьер, влипли мы с тобой. Да стой ты, не беги. Иди сюда. Негоже нам, буканьерам, бегать от своей смерти. По мне, так лучше быть мертвым храбрецом, чем живым трусом. Снимай шляпу, держи порох и пули. Проверим на прочность этих лансерос-кабальерос. Встань ко мне спиной. Встретим этих чертовых наездников во всеоружии, посмотрим, чего они стоят против двух храбрецов с хорошими мушкетами.

Мы приготовились к отражению атаки в чистом поле. Что было совершенно безумное занятие, но менее безумное, чем постараться укрыться в лесу, поскольку до него было слишком далеко. Вокруг нас бегали не осознававшие опасности собаки, припекало солнце, а мы, став спина к спине, ждали испанцев. Нужно сказать, что я впервые столкнулся с возможной неминуемой гибелью, поэтому обратил к отцу небесному все свои молитвы о спасении. Через пару минут к нам подъехала дюжина испанцев, которые потребовали сложить оружие и сдаться. Нет на Сан-Доминго того, кто бы не понимал испанский язык. У меня голова шла кругом, но я молчал и ждал ответа Франсуа.

– Мы – честные охотники и ничего не сделали плохого, чтобы нам угрожать средь бела дня, – крикнул Франсуа по-испански. – Мы много лет торгуем своей добычей в Альтамире. Нас там многие знают.

– Если вы честные охотники, то бояться вам нечего, – сказал, очевидно, командир разъезда. – Но если вы собираетесь оказать сопротивление, мы вас повесим без суда и следствия.

– Нашел дураков, – прошипел Франсуа. – Стоит нам сложить оружие, ты первый, гнусная испанская рожа, откажешься от своих обещаний, данных французу.

Затем он громко крикнул по-испански, что сдаваться не намерен, поскольку ничего плохого не сделал, а если к нему собираются применить силу, он застрелит первого, кто попытается на него напасть.

– Ну кто из вас прямо сейчас хочет попасть на небеса?

Франсуа поднял мушкет и процедил сквозь зубы, чтобы я сделал то же самое. Я, у кого сердце готово было выскочить из груди от волнения, поднял оружие и навел дуло на ближнего испанца. Он в страхе дернул поводья и шарахнулся в сторону. Только тут я заметил, что основным вооружением этих ребят, сидящих на конях, были пики и что мушкеты были лишь у двоих. Но поскольку стрелять с коня было делом неудобным, то мы, стоящие на твердой земле, были в лучшем положении. К тому же испанцы знали, что их ржавые мушкеты никак не могли вступать в соревнование с нашими пристрелянными охотничьими.

– Хорошо, хорошо, – вдруг сменил тон командир испанцев, которому Франсуа все время целил в грудь. – Мы верим, что вы честные охотники. Убирайтесь восвояси. Мы вас отпускаем, но помните: скоро вашей вольной охоте придет конец. Вы находитесь на земле его католического величества.

Он дал команду своим всадникам, и те поскакали прочь.

– Они вернутся, – сказал Франсуа. – Уж больно быстро испугались. Очевидно, это была разведка, а основной отряд где-то рядом. Они поскакали за помощью. Нам нужно уносить ноги.

Проводив взглядом скачущий отряд, мы бросились наутек в противоположном направлении. Бежать под палящим солнцем с полной амуницией, оружием и боеприпасами было весьма утомительным делом. Обычно по жаре буканьеры лишь медленно передвигаются, чтобы не привлечь запахом пота тучи москитов, хозяйничающих здесь и пьющих кровь всех подряд – и испанцев, и французов, и англичан. Однако мы с Франсуа понимали, что испанцы выпустят из нас гораздо больше крови, чем москиты. Сумка, перекинутая через плечо, бычий рог с порохом, мешок с припасами и фляга с водой – все это сильно тряслось и било по бокам, в то время как на груди громыхали патроны, а из-под шляпы струился пот, застилавший глаза. Так быстро я не бегал еще никогда. Рядом со мной, размахивая мушкетом, бежал Франсуа. Нельзя сказать, что саванна, по которой мы неслись словно пара диких лошадей, была идеально ровной, однако мы умудрялись не замедляя бешеной скачки перепрыгивать через все бугорки, кочки и выбоинки, которыми изобиловало это поле, не считая высокой травы и цепкого кустарника. Когда мы добежали до опушки леса, то вымотались настолько, что сразу повалились на землю.

– Проклятые испанцы, – сказал Франсуа. – В жизни так не бегал.

– Надеюсь, они не смотрели, куда мы направились. А то сразу нас настигнут.

– Толстую дымящуюся сигару им под хвост, – выругался Франсуа. – Теперь если они нас не убьют, то москиты нас зажрут, это точно. Своим потом мы провоняем весь лес.

– Уж лучше быть покусанными москитами, чем изрезанными длинными пиками этих лансерос, – попробовал пошутить я, лежа навзничь и с трудом сдерживая дыхание.

– Ну, кажется, оторвались, – подвел итог Франсуа. – Пошли, что ли, от греха?

Мы двинулись в глубь леса, надеясь, что, несмотря на беспрестанное гавканье нашей своры, нам удастся уйти и испанские всадники не будут нас преследовать. Однако вскоре мы поняли, что наши ожидания оказались тщетными. Испанцев было так много, что они даже стали прочесывать лес, который и так был не настолько густой, чтобы в нем можно было спрятаться. Скорее всего, они сначала услышали наших собак, затем увидели и нас.

– Давай в разные стороны, – скомандовал Франсуа.

Мы снова побежали, но предательские собаки, носясь от одного к другому, так тявкали, что нас не нужно было даже выслеживать. Обливаясь седьмым потом в душном лесу, где не было ни ветерка, я бежал вперед, пока не услышал выстрел. Я сразу узнал звук мушкета Франсуа и остановился. Что бы это значило? Его настигли? Тишина. Снова выстрелы, крики, визг собак, ржание лошадей. Франсуа явно попался. Снова выстрел его мушкета. Что делать? Идти ему на помощь или самому уносить ноги? И тут у меня в голове созрел план. Я взвел курок и двинулся сквозь кустарник обратно. Вскоре гавканье собак, среди которых выделялся басовитый голос Бастера, крики и выстрелы слышались совсем близко. Я остановился и вдруг осознал, кем для меня был мой друг, выкупивший меня из неволи, и что он настолько мне дорог, что я не смогу спокойно жить дальше, зная, что не помог ему в смертельную минуту, что не попытался защитить пусть даже ценой собственной жизни.

Уже спустя много лет после этого я думаю, что тогда ощутил что-то вроде помешательства. Я, который никогда не отличался воинственным духом или безудержной храбростью, принял решение умереть, но выручить своего товарища. Я снова взвел курок мушкета и пошел вперед, громко крича: «Ей, Грегуар, заходи слева! Эй, Клод, веди своих ребят в обход! Сейчас мы накроем этих испанцев». Я стрелял в предполагаемую сторону сражения, а когда перезаряжал, то орал еще громче. Приближаясь, я все еще слышал хлопки мушкета Франсуа, которым вторили крики испанцев. Вскоре я вышел на довольно редкое место в лесу и увидел перед собой всадников. Не могу сейчас вспомнить, сколько их было, поскольку тогда мне было все равно. Я знал лишь одно – что шел на них в атаку с целью умереть, а также отомстить за смерть своего друга. Скорее всего, мой боевой настрой почувствовали испанцы, которые, приняв меня за целый отряд буканьеров, выходивший из леса, моментально ретировались.

Так я и победил… не знаю, сколько там было солдат, но наверняка немало. Вскоре я обнаружил раненого Франсуа. Он стоял на одном колене в самых густых зарослях кустарника весь в крови, но сознания не потерял и все еще был готов сражаться. Он тоже принял меня за отряд буканьеров, но, узнав подробности, долго смеялся.

– Знаешь, Пьер, – сказал он. – До сегодняшнего дня я был уверен в тебе. Я предполагал, что ты не бросишь меня в трудную минуту, но чтобы ты пошел на верную смерть ради меня – этого даже в мыслях не было. Должен сказать, что теперь ты для меня настоящий брат. Как придем в букан, я объявлю всему матлотажу об этом.

Я понял, что он спешит это сказать, чтобы я не бросал его, поскольку он не сможет в одиночку пройти и шагу, не то чтобы вернуться домой.

– Не беспокойся, я тебя не брошу. Ведь ты тоже спас мне жизнь, – сказал я.

– Ничего, доберемся домой, я отлежусь недельку, и все заживет. А теперь давай посмотрим, куда меня ранили. Нога болит сильнее всего.

Я осмотрел Франсуа и обнаружил две раны, обе не смертельные. Одна пуля царапнула по ребрам, вторая прошла навылет чуть выше колена. Много крови было оттого, что он разодрал себе лицо ветками, забираясь в чащобу, чтобы укрыться от длинных пик лансерос.

– Ну теперь давай, приготовь лекарства, – сказал Франсуа.

В лесу, впрочем, как и на борту корабля, единственным лекарством в то время, да, наверное, и сейчас, был ром с порохом. Это средство никогда не подводило, не вызывало побочных эффектов и употреблялось столь широко, что никто и не думал лечиться иначе. Нет, мои дорогие, порох не смешивали с ромом, чтобы выпить. Эти два компонента принимались отдельно. Сначала пили много рома, а потом на рану, особенно огнестрельную, сыпали порох и поджигали его. Боль была нестерпимая, поэтому сперва пили, а потом поджигали. Первое было нужно для того, чтобы уменьшить боль, а второе для того, чтобы не началось воспаление, а затем и гангрена. Тут хочу заметить, что хотя некоторые дотошные флибустьеры впоследствии и употребляли порох для проверки качества рома, это было совершенно бессмысленно, поскольку в Вест-Индии почти всегда его с чем-то смешивали – если не с водой, то с различным соком.

Не могу не удержаться, чтобы не рассказать вам по этому поводу одну историю. Про капитана по имени Рок Бразилец, одного из самых первых флибустьеров в те времена. Его страстью была выпивка настоящего крепкого рома. Так для того, чтобы проверить его чистоту, он кидал в стакан несколько крупинок пороха, а потом поджигал его. Если страшная смесь не вспыхивала, то кабатчик, слишком сильно разбавлявший ром, мог считать себя покойником, а если вспыхивала, Рок сразу же ее выпивал. Даже не туша пламени.

Но другое дело было сейчас. Я подал Франсуа флягу с ромом, а затем прижег его раны порохом.

– Пошарь в карманах у этих каналий, которых я уложил, – сказал захмелевший Франсуа. – Теперь им уже ничего не потребуется.

Я сделал несколько шагов к лежащему испанцу. Пуля попала ему в голову с пяти шагов. Он лежал широко раскинув руки. В его карманах ничего не было. Это был простой солдат, с которого взять-то нечего. Шпага ржавая, с обломанным кончиком, пистолет за поясом самый что ни на есть дрянной, из которого стрелять даже страшно, поскольку он может взорваться в руке. Чуть поодаль лежал другой солдат, все еще крепко сжимавший свою пику. Он также был убит наповал, дальше капрал. Пуля пробила ему грудь. У него нашли небольшой кошелек с парой-тройкой монет. «Ну и бедны же эти вояки, – подумал я. – У буканьера и то больше добра». Однако у этого мертвого капрала пистолет был более или менее сносный. Я засунул его за пояс, неожиданно поодаль в траве увидел еще одно тело. Это был уже альферас. Скорее всего, Франсуа застрелил всех офицеров напавшего на него отряда, поэтому испанцы и отступили так легко, испугавшись якобы выходящих из леса буканьеров. Этот офицер был ранен. Он стал умолять меня не убивать его и протягивал мне свой кошелек. Я без зазрения совести взял добычу и сказал по-испански, что, если он правдиво ответит на мои вопросы, я его не трону. Затем спросил, зачем они на нас напали. Раненый ответил, что губернатору Эспаньолы пришел приказ из Мадрида очистить остров от буканьеров, перебив их всех до единого. Для этого со всего Нового Света в порт Сан-Доминго приходят корабли с солдатами, ожидается также приезд какого-то знаменитого генерала, который должен возглавить всю кампанию.

– Зачем нас уничтожать, мы же столько лет жили бок о бок. Выгодно торговали, меняли букан и шкуры на продукты?

– Губернатор говорит, что наш король недоволен, что вы живете на его земле и не платите ему налоги. Да к тому же вы еретики и разбойники. Французский и английский короли сказали нашему королю, что у них нет подданных на Эспаньоле и что наш король волен поступать с вами, как ему захочется. Поэтому наш король запретил всем испанским поселенцам торговать с вами под угрозой каторги, а против вас велел послать армию.

Я оставил этого беднягу лежать там, где нашел, сказав, что, скорее всего, его солдаты вернутся за ним, когда опомнятся. Мы же с Франсуа начали нелегкий переход по лесу к своему букану. Я уже говорил, что в молодости был здоровым парнем, и тут-то мне и потребовалась вся моя сила. Тащить на себе Франсуа – дело не из легких. Голод и жажда нам не были страшны, у нас была вода, оружие и одна собака. Остальных постреляли испанцы. Бастер бежал рядом и вскоре поднял кабана, которого я застрелил, мы втроем сытно поужинали. Я давно заметил, что Франсуа любит плохо прожаренное мясо с кровью, а то и почти совсем сырое. Я спросил об этом его пристрастии, и вот что он мне рассказал:

– В молодости я был слугой у одного жадного буканьера, который заставлял работать без отдыха семь дней в неделю. Когда же я только заикнулся о том, что бог велел всем христианам трудиться шесть дней, а на седьмой отдыхать, мой хозяин ответил, что на седьмой день я отдыхаю, когда тащу его шкуры на берег на продажу. Есть еще на свете такие алчные канальи, потерявшие все человеческое. Лучше уж попасть на галеры, чем к такому хозяину. Я же прибыл в Вест-Индию так же, как и ты. Меня сразу продали в уплату за переход через океан. Так вот, этот мерзавец стал бить меня палкой и лупил до тех пор, пока не решил, что я помер. Поэтому он спокойно бросил меня в лесу и ушел. Когда я очнулся, то понял, что идти совсем не могу. Положение было ужасным. Я был в лесу без всякого оружия, без припасов и даже воды. Один только Бастер кружил возле меня. Тогда он был еще совсем молодым псом, не таким матерым, как сейчас. Так вот, пару дней я совсем ничего не ел, но затем мне неожиданно повезло. Бастер набрел на стоянку кабанов и поскольку был так же голоден, как я, то сам поймал поросенка. Поскольку у меня не было ножа, я подождал, пока Бастер разорвет тушку на части, а затем стал есть его сырым, поскольку у меня не было возможности развести огонь. Пару кусков я оставил на завтра, потому что не знал, будет ли бог так же благосклонен ко мне, как сегодня. Эти куски затем пригодились мне, чтобы приманить одну дикую суку с ее щенками. Через день мне удалось набрести на место, где у кабанов был большой выводок поросят. Добычи хватило, чтобы наесться всем. Я немного окреп и стал вести образ жизни одинокого охотника. Я сделал себе из палки острое копье, с которым охотился на поросят, к тому же щенки мои подросли и уже стали помогать мне. Наверное, больше года я провел в лесу один, но поскольку у меня так и не было того, чем развести огонь, то я привык есть мясо сырым. Я сторонился людей и не хотел возвращаться к буканьерам, поскольку справедливо полагал, что опять попаду к своему старому хозяину, который в этот раз уж точно забьет меня насмерть. Однажды я неожиданно столкнулся с буканьерами, которые обомлели от испуга, увидев меня. Несмотря на то что эти лесовики сами выглядели не лучшим образом, я был еще страшнее.

Тут Франсуа засмеялся, отрывая зубами непрожаренное мясо.

– Подумать только. Я, безоружный, полуголый, испугал пятерых буканьеров с их слугами. Ну прям как ты сегодня этих лансерос… Они приняли меня за лесного духа. Немудрено, поскольку я был грязен, космат и почти гол, прикрывая срам какими-то листьями. Я рассказал буканьерам, почему живу дикарем в лесу и не выхожу на побережье к людям уже больше года. Те посовещались и решили, что возьмут меня с собой в свой букан, поскольку посчитали великолепным охотником, если я смог прожить один, даже без ножа, в лесу столько месяцев. Они пообещали, если понадобится, выкупить меня у хозяина. Я согласился примкнуть к ним, однако никто о моем хозяине ничего не слыхал. Одни поговаривали, что он не вернулся с охоты, другие – что подался на материк в лесорубы, а третьи – что уехал в Старый Свет. С тех времен привычка есть сырое мясо у меня и осталась. Кстати, я знаю еще нескольких парней, которые также любят полусырое подкопченное мясо, да и ты, помнится, не отказывался от сырых мозгов только что убитого быка. Было, а? Словом, нет ничего плохого в сыром мясе да и в крови, которая весьма вкусна, когда еще парная.

Вот такую историю рассказал мне Франсуа, пока мы добирались к нашему букану. Может, вам она покажется страшной или, по крайней мере, странноватой, но Вест-Индия – не Франция, там своя жизнь, порой очень суровая. Это здесь цивилизация, здесь в любом кабачке вы найдете отличную кухню и вино с паштетами, а на Сан-Доминго в те далекие времена, о которых я веду рассказ, ничего подобного и в помине не было. Каждый готовил себе сам, когда хотел есть, и даже не мечтал о харчевне с хорошим поваром.

 

Глава девятая

Из записок графа Пенальбы

Молодой организм легче переносит ранения, чем симптомы похмелья, уж поверьте мне на слово. Ведь когда я пишу эти строки, руководствуясь своими старыми отрывочными записями и воспоминаниями, мне уже давно не 18. Я достаточно закалился не только в кровопролитных боях и сражениях на амурном фронте, но и в битвах с Бахусом. Но тогда, в то утро перед охотой, после обильного банкета в мою честь, где я впервые стал центром внимания, я чувствовал, что всю ночь меня жали, молотили, а потом пропустили через жернова и размололи в муку. Мой верный Николас, который продолжал следовать за мной, хотя и был вынужден на некоторое время уйти на второй план, снова вышел на авансцену.

– Охота – дело важное, сам губернатор города еще вчера отослал загонщиков, а перед рассветом других. И все это в вашу честь. Так что вставайте, господин, нельзя обижать гостеприимных хозяев.

После того как я, разбуженный, смог лишь промычать что-то в ответ, Николас сразу воспрял духом.

– Вот и хорошо, господин, вот и вставайте, а я уже приготовил вам холодный лимонад с апельсиновым соком, да и умывание прохладной водичкой пойдет вам на пользу. Ничего страшного, поднимайтесь, вчера был ваш день. Вы были настоящим героем, эдаким Давидом, сразившим Голиафа. И если сегодня с утра немного не по себе, то это обычное дело для мужчины, кто отмечал свою славную победу. Никто вас не упрекнет.

Я еще раз промычал что-то нечленораздельное и сел на кровати, широко открыв глаза, заранее представляя блаженство от выпитого холодного лимонада с апельсином. Видя это, мой хитрый слуга словно невзначай ввернул:

– Донья Анна уж очень интересовалась, будете ли вы на охоте. Она собирается… но очень боится без вас…

– Что же ты сразу не сказал-то… Скажи донье Анне, что я уже готов…

При этих словах я попытался встать с кровати, но выпитое все еще ходило во мне ходуном, поэтому я чувствовал не только внутренний дискомфорт, но и сильно кружилась голова, меня шатало.

– Скажи ей, что, несмотря на то что я не готов, я все равно сейчас буду готов, – произнес я, чуть не упав мимо кровати.

Мой добрый Николас, покачав головой, поддерживая меня, сопроводил к умывальнику, и, там немного придя в себя, я вернулся в спальню, где не помню как оделся. Скорее всего, это тоже была заслуга Николаса. За завтраком я почти ничего не ел, но много пил лимонада. Солнце только встало, а нам уже подвели лошадей. Дон Габриэль, который, как я уже писал, был лет на 10—15 меня постарше, выглядел молодцом. Хотя, возможно, мне это и казалось, так как у меня перед глазами все еще вертелся шест долговязого англичанина.

– Не беспокойтесь, молодой господин, мы лишь немного из вежливости прокатимся, а потом сразу вернемся, сделав вид, что отстали и заблудились. Я все время буду рядом.

Вот за что я люблю моего Николаса, так это именно за то, что, когда нужно, он рядом, а когда не нужно, его нет, но он все равно готов явиться по первому же зову. Вот это настоящий слуга. Мои мысли прервал звук трубы. Выехав за ворота города, мы помчались… Нет, конечно, это не про меня. Кто и помчался, а кто и шагом… Впрочем, в моем состоянии это было почти равнозначно, так как каждое движение лошади отдавалось в голове и животе. Через некоторое время, как и планировал Николас, мы отстали, в чем не было ничего противоестественного, так как местные лошади ужасно низкорослы и похожи скорее на ослов с короткими ушами, а своего андалусца я, естественно, оставил в конюшне. Какое-то время все еще ехали, потом остановились около маленькой речки, скорее ручья. Здесь он дал мне из фляги какого-то крепкого местного напитка и посоветовал поспать, чтобы прийти в себя, когда охота повернет назад. После выпитого я погрузился в дивный сон, но не буду его рассказывать. Это личное.

По прошествии часов пяти я проснулся уже без посторонней помощи, словно заново родился. Николас слегка дремал в обнимку с двумя нашими мушкетами рядом со мной, не забывая помахивать веткой перед своим лицом, отгоняя москитов, поскольку я был накрыт им заблаговременно припасенным балдахином из какой-то тонкой материи. Я умылся в прохладной речке и разбудил слугу.

– Похоже, мы проспали, молодой господин, возвращение охоты. Теперь придется искать обратный путь самим.

Однако это было не так-то просто. Я мало что мог сказать относительно избранного маршрута, потому что всего лишь болтался в седле, всецело полагаясь на коня и моего слугу. Дорога была пустынна, поэтому когда я увидел людей, сразу поскакал к ним, несмотря на окрики Николаса.

– Ей, мачо, вы не знаете, как проехать к Сантьяго? – спросил я по-испански.

Только тут я увидел, что ошибся. Исподлобья на меня смотрели две пары неприветливых синих глаз. Это были явно не мачо, чьи черные волосы всегда коротко стрижены, а глаза у большинства темно-карие. У этих из-под кожаных шляп с широкими полями выбивались необычно светлые длинные волосы, заплетенные в косички, которые были украшены цветными ремешками, лентами и перьями. Буканьеры, мелькнуло в голове. Эти ребята не любят шутить. Моя рука невольно потянулась к шпаге, но… У каждого из них в руке мушкет, а на специальной кожаной портупее на груди еще две пары небольших пистолетов.

Возможно, мне не удалось бы уйти живым, если бы не моя внешность и знание французского. Я снял шляпу и произнес по-французски:

– Извините меня, не подскажете ли, как проехать к Сантьяго? Может быть, вы не местные, тогда еще раз прошу прощения.

– Ты кто? Француз?

– Я фламандец, заблудившийся в здешних местах.

– Зачем тебе нужно в Сантьяго? Ты испанец?

– А ты что, глух? Я же уже сказал, что фламандец.

– Вижу, что не испанец, скачи вон той тропой. А потом направо по просеке будет большая дорога, там спросишь. Это недалеко.

Они быстро скрылись в зарослях леса, в то время как я остался сидеть на лошади с открытым ртом. Вот тебе и буканьеры. Мне рассказывали, что встреча с этими отчаянными охотниками лицом к лицу становится первой и последней для любого подданного испанской короны. Может, меня выручило то, что я совсем не похож на жителя Иберийского полуострова и вдобавок отлично говорю по-французски? Как знать, но в живых я остался.

Когда подскакал Николас, я все еще не мог прийти в себя.

– Вам сказочно повезло, что вы догадались ответить им по-французски. Одного бы я застрелил, но второй все равно точно бы… Вы видели, какое у них вооружение, сколько пистолетов? Я слышал, что такое в Европе мало кто видел, а уж тут, в диких лесах… Говорят, что все они настоящие дьяволы, стреляющие без промаха из своих сатанинских мушкетов пулями огромного калибра. Такими, что валят быка наповал, а человека вообще разрывают пополам.

– Откуда ты все это знаешь? Наслушался пересудов кумушек на кухне? Ну хватит, давай поедем в Сантьяго. Хочется полежать в нормальной постели, чтобы москиты не кусались.

Мы двинулись по указанному пути и действительно вышли на дорогу, которую назвать большой отважился бы разве только абориген. Это была скорее широкая тропа, которая, если ее периодически не чистить, действительно имела все предпосылки к превращению в маленькую, потом в звериную тропу, а потом, наверное, и совсем исчезла бы. Кстати, таких дорог на Эспаньоле предостаточно. Но об этом я расскажу позже, поскольку именно в тот момент, когда мы выехали на дорогу, я вдруг понял, что только что разговаривал с самим Одиноким Стрелком.

– Николас, помнишь тех буканьеров, с которыми я разговаривал? Я узнал одного из них – это был Одинокий Стрелок. Нам нужно вернуться и схватить его. О я несчастный, как же сразу я не узнал его… Скорее разворачиваем коней, мы его еще настигнем.

Однако Николас в очередной раз спас мне жизнь. Он схватил за уздцы мою кобылу и сказал:

– Это был не Одинокий Стрелок, поскольку он был не один. Возможно, у них где-то рядом целый лагерь, который здесь именуют буканом. Там не менее десяти человек, вооруженных не шпагой, как вы, и парой колесных пистолетов, которые в кобурах вашей кобылки, а самым современным оружием, которое мы никогда даже не видели. Так зачем кидаться в сражение, которое наперед заведомо будет проиграно?

– Ты прав, Николас, и в этот раз. Я даже не смогу правильно сориентироваться в лесу. Словом… прав, что сказать.

Погрустнев, я снова направил свою кобылу на дорогу, ведущую в город Сантьяго, до которого мы добрались без каких-либо приключений. Охота же вернулась спустя несколько часов.

– Куда же вы подевались? – возбужденно почти кричал дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра. – Мы вас даже искали, слава богу, что не заблудились. А мы славно поохотились на черных пантер, которыми при ближайшем рассмотрении оказались беглые негры. Ха-ха, вот какая смекалка у губернатора, он просто мастер развлечений. При Мадридском дворе он точно был бы в центре внимания. Представляете, дон Педро, охота на негров в Америке? Это же такая экзотика и, наверное, дорого стоит. Оказывается, они тут бегут в лес почти каждый день. Те, кто боится далеко уйти, обычно попадают снова в руки плантаторов, которые вместе с солдатами и лансерос устраивают на них облавы или, как на этот раз, просто охоту. Клянусь святым Домиником, я с огромным удовольствием пристрелил пару этих чернозадых.

– Вы считаете, что убивать негров – благо?

– Полно, мой друг. Не считаете же вы, дон Педро, что беглый раб не достоин смерти? Или, может, будет лучше, если этот язычник убьет меня, родовитого кастильца, чьи предки прославились тем, что на протяжении многих веков доблестно убивали мавров во время Реконкисты?

– Я нисколько не хочу затронуть сомнением доблесть ваших предков, но согласитесь, что стрелять в беззащитных чернокожих не есть доблесть.

– А кто тут говорит о доблести. Мы просто развлекались, а это уж точно не доблесть. Доблесть у нас впереди, когда мы отправимся в настоящую экспедицию, для которой и набираем солдат. И это уж точно будет поход поопаснее охоты на голозадых.

После обеда, который губернатор дал в нашу честь, отобранные нами (или ими) войска потянулись дальше на север, и мы вместе с ними. Дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра в качестве генерала, а я в качестве его адъютанта. Наш путь, лежавший по предгорьям и долинам рек, теперь шел через горный хребет Вака-дель-Норте в приморский городок Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плата, где, по словам нашего генерала, мы должны были соединиться с флотом, высланным из Санто-Доминго для специальной секретной операции.

Скажу по совести, переход был не из легких. Сначала было невыносимо все время идти вверх, а после того, как мы наконец-то миновали перевал, было невыносимо идти все время вниз. Это был первый в моей жизни горный хребет, который я преодолел. Сами понимаете, во Фландрии, стране, где горой называется даже небольшой холмик, настоящих вершин я не встречал. Зато вид на океан, который открылся нашей маленькой армии на гребне Вака-дель-Норте, потряс меня своим великолепием. Непроходимые заросли остались позади, и нас снова ждал океан, покорно лежащий у наших ног. Спустившись с гор и пройдя еще немного, мы вошли маршем бравых солдат в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плату, губернатор которой был заранее оповещен о прибытии большой армии. Большой, конечно, в масштабах Вест-Индии, где даже несколько десятков храбрецов могут наломать много дров и разогнать несколько сотен заплывших жиром ленивых солдат.

– Сеньор генерал, уважаемый дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра, добро пожаловать в наш маленький городок, – расшаркивался местный губернатор. – Мы рады, что вы привели свою армию именно к нам…

– Куда же я еще мог ее привести, если на северном побережье Эспаньолы больше нет городов? – с улыбкой спросил мой друг и патрон. – Да и дорога здесь лишь одна, которая ведет именно к вам.

– Я хотел сказать, что все жители нашего радушного города будут безмерно счастливы принимать у себя столь прославленного генерала…

– Хватит, хватит. Это мое первое самостоятельное дело, хотя раньше я участвовал в кампаниях под предводительством принца дона Хуана Хосе Австрийского… Слыхали такого?

– О, как же, как же, наш самый известный полководец, завоевавший Неаполь…

– Так вот, я был начальником его штаба и никогда не предпринимал самостоятельных экспедиций. А теперь прекращайте петь мне дифирамбы и собирайте свой гарнизон на центральной площади. По приказу губернатора и президента Эспаньолы мы выберем лучших ваших солдат для нашего похода.

Все повторялось. Снова нас встречали как победителей, снова перед нами ходили на задних лапках, снова обманывали, снова давали нам худших солдат и делали вид, что ничего не понимают, и совали в карманы кошельки с деньгами. Все это привело к тому, что мы для таинственной экспедиции, конечная цель которой держалась в секрете, смогли набрать лишь 200 человек со всего острова, хотя по бумагам их числилось до четырехсот.

– Как это может быть? – спрашивал дон Габриэль. – Во время парада я же видел, что их было гораздо больше!

– Вот списки заболевших лихорадкой, вот списки находящихся при смерти и вот списки умерших, – говорили ему.

– Но двести – это очень, очень мало, – огорчался дон Габриэль. На что ему местные чиновники отвечали – наоборот, это очень, очень много. И пусть он не меряет численность своей отборной армии европейскими стандартами.

– Вы забрали лучших солдат острова. Да они для вас горы свернут. Вы теперь самый грозный полководец во всей Вест-Индии. Вы – Цезарь, готовящийся завоевать весь мир, вы Александр Великий, стоящий на пороге бессмертной славы…

Так увещевали нашего генерала местные власти, у которых лишь на словах да в отчетах все было хорошо, а на самом деле все наоборот. Но чтобы это не раскрылось, они не брезговали пользоваться самым страшным оружием после взяток – лестью. Несмотря на то что дон Габриэль прекрасно знал об этом, многократная и всеобщая лесть способна творить чудеса. Если даже президенту все время повторять, что он самый умный, что он со всех сторон пользуется необыкновенной поддержкой народа, что он, несмотря на то что никогда раньше не занимался руководством на таком высоком посту, самый умелый президент из всех президентов в мире, то через пару лет он действительно поверит в это. Хотя, с другой стороны, его сразу могут одернуть те, кто поставил его на этот пост. Так было и с нынешним президентом нашей многострадальной Эспаньолы.

Однако, несмотря на то что он никогда ничего не делал для жителей острова, поскольку считал себя лишь простым чиновником, назначенным на этот пост более важными фигурами, которые и должны были быть за все в ответе, народ его любил до самозабвения. Это все из-за того, что предыдущий президент, хоть и был мастак на всякие политические реформы, к концу своего правления был настолько ненавистен жителями острова, что был вынужден покинуть свой пост раньше срока. Однако это оказалось лишь политическим ходом, после которого всплыл его так называемый преемник.

– Все равно нам тут не жить. Этот каналья президент – вот кто будет жить тут вечно, поскольку пустил корни. А нам придется, как легавым собакам, выполнить свой долг, получить награду и убраться. Это не наша земля, и мы тут не хозяева. И если в данный момент в наших руках сила, то не стоит обольщаться. Ее нам дали лишь для того, чтобы мы загрызли того, кого нужно, а если мы этого не сделаем, загрызут нас. Мы лишь волкодавы на цепи, размер которой определяет хозяин, от него все и зависит.

Такие разговоры вел в пути наш генерал дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра, который, впрочем, считал меня своим другом, и когда мы оставались наедине, с него слетала маска высокомерности. Обычно разговоры на свою любимую тему о «фатальном невезении» начинались после начала второй бутылки вина.

– Я, высокородный дворянин чистейших кровей одного из самых старинных родов Испании, вынужден заниматься сбором какой-то игрушечной армии, чтобы изгнать голодранцев с этого забытого богом берега острова, – сетовал он. – Вот судьба-злодейка. Я, привыкший жить на широкую ногу в Мадриде, здесь не могу купить себе даже предметов первой необходимости, не говоря уже о вине, которое я привык пить. Приходится употреблять всякую местную гадость из бананов или тростника. Я бы с большим удовольствием пил воду, если бы ее здесь вообще возможно было пить без шанса отравиться и помереть. Боже, за что мне такие наказания?

– Не нужно так расстраиваться, дон Габриэль, – пытался я его успокоить, – ведь все, что вы перечислили, ни в коей мере не идет в сравнение с мерзкими местными мухами и мушками, которые готовы сожрать человека целиком. Вот самое отвратительное в Новом Свете.

– Да, мой друг. Это верно. Но я старше вас лет на десять, поэтому мой желудок привык к употреблению хорошего вина больше, чем ваш. И поверьте, что это ужасно, когда вам вместо хереса подают какую-то банановую настойку, а вместо… Даже вспоминать не хочется все эти ужасные местные названия, которые внушают моему избалованному желудку глубочайшее отвращение.

– Вы, дон Габриэль, говорили о каких-то голодранцах, которых вы должны разогнать, – попытался я увести своего генерала в сторону от его грустных мыслей.

– В Новом Свете всё гораздо мельче, и я даже сказал бы – ничтожней, чем в Старом. Если там я считал, что подавление восстания рыбаков в Неаполе не прибавит доблести моему имени, то тут разгон нескольких десятков несанкционированных поселенцев на никому не нужном прибрежном островке – заслуга еще меньшая. Поэтому, признаюсь, я не понимаю всю эту конспирацию, которую создал ваш отец вокруг столь тривиального похода, цель которого мне пока даже до конца неизвестна.

– Как так?

– Да очень просто. Я должен получить пакет с инструкциями о цели похода после прибытия в Пуэрто-Плату флота из Санто-Доминго, которым будет командовать, скорее всего, мой друг весельчак де Кальдерон. Кроме этого, я ожидаю, что его кораблей будет не меньше десятка, а на их борту не менее пятисот солдат десанта.

– Думаю, вы, мой генерал, уже предугадали не только численность прибывающей армии, но и ее конечную цель.

– Конечно, мой друг, конечно. Это остров Тортуга. Каждый, кто сейчас приезжает на Эспаньолу, сразу же непременно слышит разговоры о несанкционированных поселениях на северо-западе, в том числе и на этой Тортуге, с которыми не могут справиться ни президент, ни новый губернатор. Но иностранные поселенцы сами по себе народ безвредный, хотя и вне закона. Они лишь безбедно живут, охотясь на наших одичавших коров. Так вот, этим матадорес, которых в глубине Эспаньолы никогда никто не считал и не пересчитает, наш тупой президент предложил вносить 13-процентный подоходный налог. Однако до этого нужно прийти в любой испанский поселок и зарегистрироваться, чтобы потом там платить этот самый налог. А это значит, что поселенец признает власть короля Испании и готов платить любой другой налог, который от его имени назначит президент Эспаньолы.

Поскольку все охотники-иностранцы, живущие на острове, были нормальными (кроме одного), они проигнорировали эти сообщения. Лишь некий француз по прозвищу Белый решил сделать все, что предписывал наш президент. Он пришел в Сантьяго и заплатил налог. Тут-то в него и вцепились. Стали доискиваться, когда и что он платил в казну, какие у него доходы, какое состояние, какая недвижимость. Словом, парень попал в жернова. Дело кончилось тем, что у него сначала отобрали все имущество, потом посадили в тюрьму за недоплату, а затем повесили на центральной площади в назидание всем тем, кто не стал ничего платить.

– К чему вы это все рассказываете?

– Да к тому, мой юный друг, что любые, даже правильные, начинания можно довести до полного абсурда. И первые спецы тут – подлое племя этих хищников чиновников. Именно они придумывают всякие жизненные сложности, которые называют порядком, но все это на самом деле служит лишь им на пользу. А там, где деньги, там плодятся все новые и новые бестии, большинство из которых я бы с удовольствием вздернул на суку.

– Да, но чиновники охраняют закон…

– Закон для всех один – Господь и его заповеди да указы нашего монарха. Поэтому я всегда плевал на всякие чиновничьи распоряжения, инструкции и предписания. Пусть, как говорят на Эспаньоле, засунут себе их… Я слишком родовит, чтобы обращать внимание на подобные глупости, изобретенные с целью наживы для подлого сословия. Быдло, мой друг, оно и в чиновничьем сословии сидит крепко.

– Не кажется ли вам, что вы слишком высокомерно судите о людях?

– А не кажется ли вам, что идальго, чьи предки до восьмого колена несколько веков доблестно сражались за Испанию, чтобы отвоевать ее у мавров, и который сам в армии с четырнадцати лет, не должен благоговейно внимать любой глупости, сотворенной чиновником-выскочкой, даже не знающим, как зовут его прапрадеда? Может быть, вы думаете, что для Испании важнее он, раз его случайно наделили ничтожной властью и дали печать, чем он решил попользоваться в своих интересах? Может, вы считаете, что из-за этого должна померкнуть многовековая слава моих предков?

– Упаси господи, я так не говорил…

– Тогда, молодой человек, оставим мое высокомерие. Я честно заслужил его в открытом бою, проливая кровь с юности. А вот чем вы объясните высокомерие чиновника, к которому я вынужден обращаться по необходимости? Вы никогда не думали именно об этой несправедливости?

– Честно говоря, я никогда и не сталкивался с чиновниками…

– Это видно. Слава богу, что при дворе, где я провел лучшие дни своей жизни, и в Вест-Индии, где я провожу худшие, чиновники не имеют большой власти. С придворными они боялись связываться, а тут, в Новом Свете, порядки дикие, страна тоже, поэтому здесь ценят силу. Мотайте на ус. Вы с вашим умением фехтовать вскоре можете сделать себе блестящую карьеру. Я вам обещаю.

Примерно такие разговоры мы вели по вечерам в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плате, когда оставались наедине. К моему удивлению, в словах этого кабальеро, которого я считал чрезвычайно высокомерным, содержалась какая-то незыблемая библейская истина, которая ушла из нашей повседневности и которую он защищал. Даже само его существование на этом свете было противоестественно. Дон Габриэль умудрялся жить вопреки всем устоявшимся людским правилам и законов, при этом сохраняя силы и уверенность в том, что правда за ним. Порой я завидовал твердости такой жизненной позиции и, невольно примеривая ее на себя, еще и еще раз убеждался в том, что так бы жить не смог. В то же время несгибаемый характер дона Габриэля, расставшегося с деньгами, высоким положением и всеобщим уважением ради сохранения собственного достоинства и чести, столь мало ценимых в наш век, меня поражал. Прикидывая его поступок на себя, я с трудом мог представить, что, будучи близким другом принца королевских кровей, пошел бы с ним на конфликт… Для меня это был слишком тяжелый выбор. И скорее всего, я не смог бы поступить так, как это сделал дон Габриэль. От этого я чувствовал себя последним мерзавцем.

 

Глава десятая

Из рассказов капитана Пикара

– Ой-ля-ля! Ну вы меня действительно удивили, – так начал однажды свой рассказ капитан Пикар, когда я задал ему вопрос о страшном испытании, которому, как я читал, флибустьеры подвергали пойманных испанцев. – Надо же такое придумать – хождение по доске! Ничего не могу сказать по этому поводу. Никогда этого не видел и даже не слышал об этом.

– Ну как же? Пленнику завязывают глаза и заставляют идти по доске, один конец которой закрепляют на палубе, а другой висит над водой.

– Зачем?

– Как зачем, чтобы подвергнуть страшному испытанию, перед тем как тот упадет за борт.

– Зачем пленнику идти по этой доске? Он может сразу броситься в воду, и делу конец.

– Нет, вы не понимаете. Это такое страшное испытание…

– Да что в нем такого страшного? Прыгнуть за борт? Я в Дьепе каждое лето наблюдаю, как мальчишки ныряют с кораблей в воду. Некоторые даже прыгают с бушприта или с марсов.

– Значит, вы ничего не видели похожего в Вест-Индии?

– Нет, конечно. Глупее затеи и не придумаешь. Если хочешь утопить человека, зачем ему завязывать глаза, не лучше ли завязать вместо этого руки? Да и где вы взяли подобную нелепость? Наверное, вычитали все в тех же книгах, которые сочиняют разные недоумки. Знаете, есть такие люди, которым все время хочется что-то соврать. Это им необходимо как самоутверждение, чтобы все обратили на них внимание, чтобы быть более значимыми среди окружающих не своими делами, а болтовней. Это именно они из года в год осенью кричат, что зима будет холодной, а лето дождливым. Между ними даже существует некое соревнование, кто распространит слух быстрей. Чем нелепее выдумка, тем охотнее в нее верят.

По этому поводу мне вспоминается забавная история про капитана Рока Бразильца. Некий болтун из Порт-Ройяла пустил слух о том, что Рок очень горюет после потери всей своей родни, которую изничтожили португальцы, когда отбили у голландцев Бразилию. И якобы чтобы иметь кого-нибудь, с кем всегда можно поговорить, он сделал себе на коленях татуировки забавных рожиц, с которыми и разговаривает, когда сидит в нужнике. Что может быть нелепее! Но все поверили. Когда же Рок попал в плен к испанцам, а потом чудом освободился, береговое братство долго не хотело его признавать. Все в один голос твердили, что у настоящего Рока Бразильца должны быть две татуировки на коленях. Не правда ли смешно?

Но бог судья этим врунам и всем тем, кто во все это верит. Давайте лучше я расскажу вам, что приключилось со мной и Франсуа дальше. Словом, мы стали уже подходить к своему букану, когда отчетливо почувствовали запах гари. Я оставил Франсуа в зарослях, а сам отправился на разведку. Оказалось, испанцы уже побывали и здесь, сожгли наши хижины, разрушили коптильни, убили нескольких наших товарищей, а мулов, кожи и букан забрали.

– Там ничего нет, все сожжено и разграблено. Я видел мертвыми несколько слуг, а также Гийома и Просперо. Что будем делать, Франсуа?

– Сначала давай отдохнем поблизости. А там решим. Если испанцы ушли, они вряд ли вернутся.

Разведя костер, мы разогрели уже изжаренное мясо, которое у нас было с собой, и за ужином стали обдумывать создавшееся положение.

– Теперь у нас одна дорога – к побережью. Скорее всего, Дидье Лебланк был прав. Испанцы начали крупную кампанию против нас. Но ничего, они еще об этом пожалеют.

Тут Франсуа стал ругаться, я вторил ему как мог. После того как у нас кончились все скверные слова, которые мы знали и которые адресовали испанцам, мы продолжили рассуждать о создавшемся положении.

– Нужно перебираться на Тортугу, – сказал Франсуа. – Если испанцы начали большую войну, то самым безопасным местом будет именно этот остров. Там есть губернатор, крепость, гарнизон и пушки. Полный набор, чтобы дать отпор любому. Там правит шевалье де Фонтене, кавалер Мальтийского ордена. Отличный вояка, много лет сражавшийся с турками на суше и на море. Он даже привез одного из них с собой. Здоровенный такой. Голова бритая, лишь один хохолок висит, усищи – во, длиннющие, аж за уши завертываются. По-нашему лопотал очень хорошо, да и по-испански и еще на каких-то языках. Мы с ним даже успели поспорить, кто кого перепьет. Однако он победил, каналья. Здоров пить, настоящая бочка, а не человек.

– Ты бывал там? – спросил я Франсуа.

– На Тортуге? Бывал. Хороший остров. Несколько плантаций, ферм, водятся кабаны и другая живность. Хорошая гавань, хотя никакой бухты там нет и в помине. Просто кругом рифы и мелководье, а в одном месте удобный проход к берегу. Все волны остаются на рифах. Но если не знаешь фарватера, лучше и не соваться. На берегу поселок Кайон, а в глубине столица Бас-Тер. Там форт на скале, рядом дома поселенцев, лавки торговцев, дворец губернатора, несколько таверн, плантации. На Тортугу приходят суда не только из Франции, но и из Голландии, Англии, а бывало, даже из Дании. Привозят разные европейские товары, а увозят какао, табак, красное дерево, жемчуг, ну и, конечно, наш букан и шкуры. Словом, все то, чем богат Сан-Доминго. Букан и шкуры там было можно продать без посредников, сразу на корабль, и выручить больше. Но до Тортуги путь неблизкий, поэтому мы сдаем товар на ближнем берегу перекупщикам, которые потом везут его на Тортугу или Сент-Кристофер, или еще куда. Это уже не наше дело. Еще на Тортуге одна из главных баз флибустьеров. Когда я был там, меня тоже пытались завербовать на корабль. Узнав, что я хорошо стреляю, некий английский капитан Гай предлагал мне войти в его команду, которая отправлялась к Москитовому берегу добывать испанца. Но все эти приключения не для меня. Да и не очень я люблю этих флибустьеров.

– А собственно, почему, ведь у них такая же вольная жизнь, как и у нас?

– Вольная-то вольная, но и опасная слишком, и трудная. Чего хорошего неделю болтаться в море в жалкой посудине, поджидая испанца. Иногда даже без всякой еды. Пить тухлую воду и молиться, чтобы поскорее повстречать хоть какой-нибудь корабль. Эти безумцы надеются в один прекрасный момент разбогатеть словно Крез. Глупцы. Что они могут захватить на своих разбитых лодках с рваными парусами. В лучшем случае какую-нибудь небольшую барку с грузом табака.

Мне каждый раз предлагают поступить на корабль, когда я сбываю шкуры в Мирной гавани. Но я всегда отказываюсь, говоря, что не променяю просторы Сан-Доминго на затхлый кубрик. Прекрасные леса и поля острова на однообразную морскую гладь. Сытую жизнь на вечно полуголодное существование в походе. И так думаю не только я, но и большинство переселенцев. Поэтому нас, буканьеров, несколько тысяч, а этих флибустьеров лишь жалкие сотни. К тому же нельзя сравнивать годовой доход буканьера с доходом флибустьера, который целиком и полностью зависит от везения. Его он ловит своими парусами всю жизнь, а поймает или нет, никто не знает. Буканьер же кует свой достаток сам, своими руками, постепенно, день ото дня. Зверья много, стреляй, копти мясо, выделывай шкуры – и все это твое. Свободное же мореплавание и добывание испанца – чистой воды авантюра. Ею занимаются только те, кто ничего не умеет делать своими руками. Поэтому у них всякий специалист на вес золота. Плотник, хирург, канонир получают большую долю добычи, чем рядовой флибустьер. А все потому, что махать шпагой – дело нехитрое.

Забавно, что эти рассуждения принадлежали самому Франсуа Олоне, который позднее прославился походами против испанцев и был их грозой на протяжении десяти лет. Но рассказываемые мною события происходили задолго до того, как Франсуа стал известным капитаном. Тогда мы с ним действительно неплохо жили охотой и менять ничего не собирались. Однако не мы оказались хозяевами своей судьбы. Испанцы – вот кто нарушил наш привычный мирный образ жизни. Несмотря на то что потом они жестоко поплатились за это, поскольку разбудили зверя не только в Олоне, но и в тысячах других буканьеров, которые уже не могли вернуть себе прежнюю жизнь. Но не буду забегать вперед. Пока мы мирно разговаривали у костра, выставив дозорным Бастера, чуткому слуху которого целиком доверяли. И не зря, как оказалось. Вдруг он вскочил, уши его навострились, шерсть вздыбилась, ноздри фыркнули. Мы схватились за мушкеты. Бастер убежал в темноту и вдруг радостно залаял. Мы пошли по направлению к лагерю.

– Эй, кто там? – раздалось из темноты. И мы узнали голос Долговязого Клода.

– Это мы, Пьер и Франсуа.

– Как я рад, что вы живы. Молодцы, что не ушли, а то мы с Ришаром… Эй, Ришар, тут свои. Я ходил на разведку в лагерь, как вдруг выбежал Бастер, я сразу смекнул, что вы, должно быть, рядом. Молодцы. Как я рад вас видеть.

Вскоре показался и Ришар Хмурый. Это был коренастый немногословный парень. Если он говорил более двух предложений подряд, у нас в букане шутили: «Сегодня что-то Ришар разболтался». Он был похож на старого пса, которого злая судьба заставила прибиться к чужой стае, и где он не чувствовал себя своим. Возможно, жизнь у Ришара была действительно тяжелая, о чем свидетельствовала его исполосованная кнутом спина и отрезанные уши. У нас поговаривали, что эти отметины он заработал на галерах у испанцев. Но сам Ришар хранил молчание. «Было дело», – это все, что он нам рассказал. Хотя мы всячески и подшучивали над ним, но все же жалели, так как считали, что ему здорово досталось в этой жизни.

– А, Хмурый, рад тебя видеть, – сказал Франсуа и обнял его. – Садитесь ребята, поешьте с нами.

Оба буканьера, отправившиеся на рассвете на разведку и пришедшие уже в сумерках в разоренный лагерь, были рады угощению.

– Да вижу, тут у вас было дело, – сказал Клод, пережевывая мясо. – Вы участвовали или нет?

– Нет, мы пришли пару часов назад, перед закатом.

– Я видел там Просперо и Гийома, а Лебланк где?

– Не знаем. Может, ушел, может, его увели испанцы.

– Канальи, чтоб им подавиться. Весь наш букан и кожи они точно увели. Что я вижу, Франсуа, ты ранен?

– Немного зацепило.

– Расскажи.

– Мы с Пьером напоролись на лансерос. Началась стычка. Пьер показал себя героем. Если бы не он, мне точно была бы крышка. Он исхитрился изобразить целый отряд, и испанцы дрогнули, оставив меня в покое.

– Это не поэтому, а потому, что ты застрелил всех их офицеров.

– Все равно, малыш, ты молодчага. Я считал тебя размазней, а ты, оказывается, один стоишь целого отряда. Ха-ха-ха!

– А с вами что приключилось, почему вы так припозднились?

– Сейчас расскажу. Как ты знаешь, Лебланк утром отправил нас на разведку, чтобы мы разузнали, что затевают испанцы. Мы с Хмурым сначала решили зайти к Гонсало Рыбаку. Это тот одинокий старик, что живет за рекой. Однако у него ничего не узнали. Хотя он и испанец, но сторонится своих. Мы перешли реку и вышли на дорогу, ведущую в Сантьяго-де-лос-Кабальерос. Недолго шли, когда услышали впереди топот копыт. Мы спрятались в зарослях, мимо нас проскакал отряд в пятьдесят всадников. Они направлялись к побережью. Наверное, в район горы Христа. Обмундирование на всех было новое. Сразу видно, это не местные части, которые ходят в обветшалых и выцветших мундирах. А то и вовсе без них, да и лошади у них были не местные, низкорослые. Словом, очевидно, испанцы получили подкрепление… А тафии у вас не найдется?

В ответ Франсуа молча протянул флягу, и Клод, отпив, продолжил:

– Вот теперь совсем другое дело. Я, конечно, понимаю, Лебланк запретил нам пить за едой, но где теперь этот Лебланк и где завтра будем мы, одному богу известно.

– Не отвлекайся, рассказывай.

– Ну а что, собственно, рассказывать? Через некоторое время трусит по дороге одинокий испанец. Очевидно, отстал от своего отряда. Мы выскакиваем, лошадь за узду, испанцу по морде, тесак к горлу. Мол, говори, папист проклятый, кто такой и чего вы замышляете. Он нам во всем и признался. Что прибыли они недавно из самой Испании в Санто-Доминго, затем были отправлены в Сантьяго-де-лос-Кабальерос, а теперь перебираются на северное побережье в район Монте-Кристи. Задание у них одно – идти берегом на запад, истребляя всех буканьеров. Такой приказ пришел из Мадрида. А их отряд возглавляет некий граф, словом, что-то вроде Гарсиаса или Гарсьероса. Ну и все такое. Нам стало все ясно, и мы отправились обратно.

– Чего с испанцем-то сделали. Порешили?

– Что мы, звери какие. Привязали его к дереву, и все. А его мушкетик и порох захватил Хмурый.

– Значит, точно война, – подвел итог Франсуа.

– Она, родимая, – ответил Клод.

– Мы тут с Пьером хотели подаваться на Тортугу, но теперь, когда вы с нами, предлагаю устроить погоню за этими мерзавцами, которые разорили наш букан.

– Что ж, правильно говоришь. Нельзя им спускать такой разбой, а то совсем на шею сядут. Бог даст, отобьем свое добро, тогда уже и подадимся на запад. Что скажешь, Хмурый?

Тот, не переставая есть, красноречиво кивнул в ответ.

– Так тому и быть, да, Пьер? – подытожил Франсуа. – Испанцы далеко с нашими мулами и товаром не уйдут. На рассвете отправимся по их следам, а там видно будет. Теперь давайте спать, а посторожит нас Бастер.

 

Глава одиннадцатая

Из записок графа Пенальбы

Через неделю пребывания в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плате, которая пролетела в разговорах и бесконечных пирах, пришел долгожданный флот из Санто-Доминго. Он состоял из четырех больших кораблей и нескольких мелких, которые без труда смогли забрать на борт всех наших рекрутов.

– Святая Дева Мария, вы только посмотрите на это убожество, – говорил дон Габриэль, когда его солдаты поднимались на борт кораблей. – Разве эти старые беременные тараканы могут воевать? Все, на что они способны, – это уморить со смеху неприятеля, когда он их увидит. Не удивлюсь, что нас ждет неприятная кампания.

Однако, когда наш генерал переговорил с неким ирландцем католиком О’Мерфи, он сразу воспрял духом и, подойдя ко мне, сказал:

– По подсчетам вашего батюшки, мы должны были собрать не менее тысячи солдат, чтобы атаковать неприятеля в пятьсот человек. Несмотря на это, нам с трудом удалось собрать лишь триста, и на кораблях есть еще сто. Сами понимаете, что простейший расчет военных действий говорит о том, что нападающих должно быть хотя бы в два раза больше, чем обороняющихся. Следовательно, наша экспедиция провалилась, еще не начавшись.

– Я очень сожалею, дон Габриэль. И обязательно сообщу отцу, что вашей вины в этом нет…

– Однако я переговорил с новым губернатором порта Санто-Доминго сеньором О’Мерфи, который командует присланными кораблями, и он сообщил мне прелюбопытную вещь. По его сведениям, сейчас на Тортуге нет ни одного корсарского корабля, поскольку последние пять неделю назад ушли в экспедицию к Кампече. Следовательно, у нас появляются шансы, так как на острове не более сотни солдат. А это значит, что наши четыре сотни становятся грозной армией и экспедиция продолжается.

Я еще ни разу не видел нашего генерала таким веселым. Он помахивал тросточкой, что-то мурлыча себе под нос, и подбадривал солдат. Когда погрузка набранного нами десанта закончилась и армада благополучно отвалила в море, наш бравый генерал дон Габриэль де Рохас-Валле-и-Фигуэра собрал на своем флагмане «Санта-Марта» военный совет, на который были приглашены все старшие офицеры. Это был конец 1653 года.

– Сеньоры, следуя инструкциям нашего доблестного губернатора графа де Пенальбы, я созвал вас, чтобы объявить цель нашей военной экспедиции. Наверняка многие уже догадались, что наш губернатор и президент хотят положить конец несанкционированным иностранным поселениям на Эспаньоле, а также пресечь тот вред, что наносят эти пришельцы испанской торговле и мореплаванию в наших водах. Словом, нам приказано захватить остров Тортуга, что около северо-западного побережья, который находится в руках французских поселенцев. Подробнее все расскажет наш доблестный генеральный управляющий портом Санто-Доминго сеньор О’Мерфи. Кстати, он двадцать лет назад командовал захватом Тортуги, за что получил орден рыцаря Сантьяго. Прошу вас, кабальеро.

– Сеньоры офицеры. Нет нужды говорить о том, где находится Тортуга. Все вы люди бывалые и если не плавали в тех водах, то неоднократно слышали об этом островке. С севера у него скалы, на которые постоянно дуют океанские ветра, и высадить десант там совершенно невозможно. С юга вся береговая линия усеяна рифами, и лишь в нескольких местах есть проходы. Я плавал там и хорошо знаю, как и где нам лучше причалить. Однако, когда мы захватывали остров двадцать лет назад, на нем были лишь разрозненные поселения этих вероотступников французов, англичан и голландцев и не было централизованного управления. Но лет десять назад там появился губернатор Левассёр, построивший форт в нескольких лье от берега на скале, возвышающейся над селением Бас-Тер. Это настоящая маленькая крепость, созданная по последним правилам военного искусства, поэтому только она представляет для нас серьезную опасность. В остальном же я не вижу препятствий, чтобы спокойно высадиться и захватить остров. Повторяю – нам может оказать серьезное сопротивление лишь Скальный форт, где, по моим данным, несколько десятков пушек разного калибра.

– Позвольте спросить, дон O’Мерфи, какова численность гарнизона этого форта? – поинтересовался де Кальдерон.

– По моим данным, не более сотни. Но он построен с таким расчетом, чтобы во время опасности принять всех жителей Бас-Тера.

– Вы с такой уверенностью говорите, словно сами видели этот форт! Может, вы более подробно его опишете, – снова спросил Кальдерон, но уже с издевкой в голосе.

– Да, я это непременно сделаю, когда мы его захватим. Для этого я выпью много вина, и хотя мое личное орудие не такого большого калибра, как ваше самодовольство…

– Сеньоры, сеньоры. Негоже затевать распри во время экспедиции, – заявил с металлом в голосе наш генерал. – А вас, дон O’Мерфи, попрошу воздержаться от шуток. Вас же, сеньор де Кальдерон, я попрошу покинуть совет, если вы будете по своему обыкновению издеваться над всеми. Я балагана не потерплю. Мы собрались здесь, чтобы обсудить важное дело, от которого зависят не только наши жизни, но и благополучие колоний нашего короля Филиппа в Западных Индиях. Сейчас мы на службе и выполняем ответственное задание, поэтому, если вы задумаете завершить ваш спор с оружием в руках, оба будете посажены под замок. Так что образумьтесь и отложите ваш поединок до конца похода. А сейчас прошу высказаться капитанов кораблей. Что, например, вы можете сказать, дон Алехандро?

– Ваша светлость, я много раз плавал мимо Тортуги, и с севера и с юга. Подходы к острову действительно трудные, но у нас есть карты, где дон Мерфи отметил проходы и глубины, поэтому не думаю, что высадка там невозможна.

После этого снова взял слово кавалер О’Мерфи:

– Меня прервали, но я продолжу. Я предлагаю высаживаться там, где причаливают местные корсары, – у местечка Кайон. От него ближе всего до столицы острова Бас-Тера, там форт и губернаторский дворец. Конечно, есть еще один проход в рифах с южной стороны Тортуги, около Нан-Гриса, но оттуда слишком далеко до Бас-Тера. Поэтому я предлагаю собрать все силы в кулак…

– Возражаю, – снова встрял де Кальдерон и, несмотря на грозный взгляд генерала, продолжил: – Предлагаю сначала высадить небольшой десант именно у Нан-Гриса, чтобы сбить их с толку, а потом основными силами захватить Кайон.

– Да, но, проплывая проливом Тортуги, мы будем неминуемо обнаружены и потеряем фактор внезапности, – сказал генерал.

– Почему вы думаете, что новость о том, что некий высокородный вельможа из Мадрида, собирающий армию для некой кампании, неизвестна на Эспаньоле? Думаю, об этом уже знают и на Тортуге, – сказал де Кальдерон.

– Вы преувеличиваете шпионские возможности этих голодранцев, – парировал генерал.

– Хочу напомнить, что это только вы считаете их голодранцами, в то время как они имеют более двадцати корсарских кораблей, правильно построенный форт с пушками и гарнизоном. Я не удивлюсь, что после нескольких нападений с нашей стороны у них хорошо поставлено визуальное наблюдение за морем. В связи с этим нам вряд ли удастся приблизиться к Тортуге незамеченными.

И хотя никто из собравшихся офицеров не поддержал мнение де Кальдерона, генерал все же сказал:

– Если вы так хотите, то мы дадим вам возможность отличиться и высадим вас с небольшим отрядом около Нан-Гриса, но только после того, как основные силы захватят Кайон.

– Мне не нужно уступок, генерал. Я всего лишь высказал свою точку зрения, которую вы желали услышать. Но приказ я с радостью выполню и захвачу Нан-Грис, если это будет важнее взятия форта.

– Вот видите, вы же сами понимаете, что нам незачем распылять силы, поскольку, если мы возьмем форт, падет вся оборона острова.

– Я этого не отрицаю.

– Вот и славно. Значит, сеньоры, решено – ударим всеми нашими небольшими силами в самое сердце. Однако если в форте есть артиллерия, нам придется снять с кораблей пушки. Хотя они малопригодны для осады крепостей, но без них нам форта не взять, это уж точно. Так что пусть капитаны подадут мне списки своих самых больших бортовых орудий, из них я наберу мощную батарею, которая сломит сопротивление французов. Я в этом не сомневаюсь.

Через некоторое время совет закончился, офицеры разъехались на шлюпках по своим кораблям. Однако кавалер О’Мерфи остался на флагмане. Я воспользовался этим, чтобы поподробнее расспросить этого убеленного сединами воина.

– Скажите, сеньор, почему вы служите Испании? – непроизвольно задал я вопрос.

О’Мерфи улыбнулся, весело переглянувшись с доном Габриэлем, и ответил, что он на службе не у Испании, а у ее короля Филиппа IV.

– Я давал присягу Его Величеству, а не мифической Испании. Если, допустим, кастильские кортесы захотят по примеру генеральных штатов Нидерландов или английского парламента объявить себя Испанией, то я им служить не собираюсь. Возможно, для вас нет никакой разницы между Испанией и ее королем, но я, познавший, что такое революция, на собственной шкуре, всегда это уточняю.

– Так почему вы служите королю Испании?

– Видите ли, юноша. Я был вынужден, как роялист, бежать из Англии, ведь там разразилась революция. Поскольку я ирландец и истинный католик, а не какой-то там англиканец, то принял единственно правильное решение – найти приют в Испании. Там я поступил в армию на королевскую службу, и вот я здесь. Известно ли вам, что между Ирландией и Испанией существуют старинные тесные связи? Когда в древности мавры завоевали Иберийский полуостров, один из кастильских монархов бежал в Ирландию и основал там королевство. Отсюда и столь большая приверженность всех ирландцев к римскому престолу, в отличие от этих вероотступников англичан. Кстати, молодой человек, вы ведь тоже не испанец, почему же служите Испании? Можете объяснить?

– Извольте. Я тоже не служу Испании, а служу своей родине, которая присоединила к себе Испанию.

– Насколько я знаю, вы из Фландрии?

– Да, я фламандец.

– И вы утверждаете, что Фландрия присоединила к себе Испанию?

– Да, и Новый Свет, и все остальные земли, что принадлежат мадридскому престолу.

– Ничего не понимаю. Объяснитесь, юноша.

– Все очень просто. Помните, как объединился Арагон с Кастилией, когда Фердинанд II женился на Изабелле I?

– Да, но тогда это объединение было частичным, – не сумел промолчать дон Габриэль, которого также заинтересовала моя версия. – Это была единая монархия с двумя правителями.

– Помните, кто женился на единственной дочери Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской Иоанне Безумной и унаследовал Испанию за своей женой? Это был Филипп Красивый герцог Бургундский, а Фландрия, как известно, входит в состав этого герцогства. Выходит, она присоединила к себе Испанию, а не наоборот. Еще одним доказательством того, что все испанцы присоединены к Фландрии, служит тот факт, что на троне в Мадриде сейчас король из рода Габсбургов, правителей Бургундии.

– Да, но, насколько я помню, – снова встрял дон Габриэль, – Филиппа Красивого герцога Бургундского не признали кортесы многих провинций Испании, так что ему не удалось поцарствовать.

– Совсем не из-за этого. Он был отравлен сторонниками арагонской партии, вот и все. Зато его сын, Карл I Габсбург, родившийся во Фландрии, потом стал не только королем Кастилии и Арагона, но и всех остальных земель. И в придачу императором германской нации под именем Карла V.

– Трудно не согласиться. Что было, то было. Карл действительно родился в Генте, и хотя эту провинцию некоторые предпочитают называть Генегау, все же никто не отрицает, что резиденция графов фландрских находилась именно там. Однако я не думал, что вы будете предъявлять столь широко свои права и на Испанию, и на наших монархов…

– Не будем ссориться, и страна, и монарх у нас общие, и это главное.

– Вот прекрасный тост, – вскричал весельчак Кальдерон. – Не пора ли нам осушить кубки за Испанию и за победу? Как вы, адмирал?

Дон Габриэль, скривив в ухмылке губы и хитро прищурив глаз, сказал, что это замечательное предложение, особенно после такого длинного и трудного перехода и не менее сложных генеалогических рассуждений. Затем он хлопнул в ладоши, нам принесли лучшего вина, что было на корабле.

* * *

Мы очнулись лишь после того, как шкипер флагмана упорно пытался разбудить генерал-адмирала, сообщая, что мы уже на месте и что пора начинать высадку и штурм острова. Поскольку дон Габриэль находился в состоянии, когда резкие движения, особенно подъем головы, не говоря уже о какой-то высадке, причиняют необычайно сильную боль, Кальдерон, у которого голова была намного крепче, взял командование на себя.

– Шкипер, шкипер, все нормально, не нужно так громко, – сказал он, икая и поднимаясь. – Как быстро мы добрались. Мы уже где?

– Сеньор, мы уже в заданной точке и ждем распоряжений генерал-адмирала.

– Каких?

– О высадке и штурме.

– Боже мой, так высаживайтесь и штурмуйте, зачем беспокоить добрых католиков…

– Да, но первым отрядом десанта должны руководить вы, сеньор.

– Вы что, с ума сошли? С какой стати? Идите проспитесь…

Кальдерон рухнул обратно и прикрыл голову подушкой, чтобы отгородиться от речей назойливого гостя.

– Сеньор де Кальдерон, вам как сержант-майору вчера генерал-адмирал поручил высадку в районе, на которой вы настаивали, и командование авангардом, о котором вы просили…

– Вы испанский язык понимаете, вы все трое… – произнес всклокоченный сержант-майор, с трудом приподнимаясь. – Что вы тут столпились? Вы вообще соображаете… где мы находимся? – Затем, оглядевшись, произнес: – Я, например, нет. Какой корабль в моем доме? Уйдите и заберите своих помощников, иначе…

Кальдерон не договорил свою угрозу, так как упал и больше не реагировал на слова шкипера. А тот стал с неизменным рвением снова докладывать о прибытии в намеченную точку дону Габриэлю. Любой бы понял по виду, что генерал-адмирал неадекватен и не то чтобы командовать, но и даже думать о какой-то высадке или штурме не собирается. Однако шкипер корабля решил преодолеть сложившуюся ситуацию, как большую волну, – умением и отвагой. Через полчаса медленной пытки гнусавым голосом обитатели кают-компании, разместившиеся на ночлег где попало, стали выказывать свое неудовольствие. Кто-то подрыгивал ногой, словно пытаясь отпугнуть от себя непонятную назойливую зверушку, кто-то страшно стонал и невнятно ругался.

Дон Габриэль поднял голову и сел в кровати, раскачиваясь, словно китайский болванчик. Он мычал что-то нечленораздельное, пока его слуга не принес ему странный напиток. Понюхав его, дон Габриэль сделал мученическую гримасу и, зажав нос двумя пальцами, выпил содержимое бокала. Через секунду его глаза, округлившись, почти полностью вылезли из орбит.

– Что это? – выдохнул он.

– Это Тортуга, сеньор, – отрапортовал шкипер. – Корабли ждут вашей команды.

– Тортуга? Никогда раньше не пил ничего подобного. Хотя… это действительно похоже на то, что я проглотил здоровенную черепаху. Вот она уже шевелится во мне.

– Это остров, сеньор. Он перед нами, если вы соизволите выглянуть в окно.

– Остров. Я проглотил остров? То-то я чувствую, что мне как-то не по себе… Но почему он перед нами? И что ты, собственно, лезешь мне в душу? Давай проваливай.

– Никак не могу. У меня приказ.

– Чей? Кто смеет приказывать мне, генерал-капитану похода?

– Вы, экселенс.

– Я? Я приказал тебе измываться надо мной все утро?

– Нет, сеньор, вы приказали обязательно разбудить вас, как только мы прибудем на место, и не слушать никаких возражений.

– На место? Кому это ты смеешь говорить «на место»? Я что – собака, по-твоему.

– Мы прибыли на место, и я…

– Тaк ты хочешь поставить меня на место?

– Согласно вашему приказу, я вас разбудил, а теперь прошу дать мне распоряжения относительно высадки и штурма. Мы стоим без движения уже несколько часов в виду основного рейда острова, и, если это продлится еще некоторое время, эффект внезапности будет утерян. Если…

– Если?

– Если этого уже не произошло.

Весь этот разговор я слышал сквозь сон или полудремоту, не знаю, как назвать то состояние, которое делает из человека растение. Все ощущаешь, а ответить не можешь, да и двигаться тоже. Однако, как и подобает хорошему полководцу, дон Габриэль первым взял себя в руки. Страшным голосом он прокричал, что на корабле пожар в пороховом погребе, что мы тонем и тот, кто хочет спастись, пусть немедленно выходит на верхнюю палубу. Это подействовало довольно эффективно, так как содержимое кают-компании зашевелилось по направлению к выходу. Возможно, многим даже казалось, что они довольно быстро бегут.

Наверху генерал-адмирал, неровной походкой подойдя к борту и не увидев перед собой ничего, кроме моря, стал сначала вглядываться в даль, а потом позвал шкипера, которому заявил, что тот бросил якоря довольно далеко от берега, который видно лишь в его адмиральскую подзорную трубу. На что шкипер ответил, что дон Габриэль просто смотрит не с того борта…

– Что же ты раньше молчал. Поди разбери тут… сразу, куда смотреть…

Мы все повернулись на 180 градусов и приготовились снова вглядываться в горизонт, но… О чудо! Берег находился на расстоянии двух ружейных выстрелов и был виден без всяких приспособлений.

– Скажите, шкипер, вы всегда так ревностно исполняете приказы?

– Так точно.

– А скажите, вы были на вчерашнем банкете?

– Никак нет.

– О, это моя большая ошибка. Ну, показывайте, где тут у вас что… Восток, север, запад, юг…

– Север там, сеньор.

– А все остальное?

– Соответственно розе ветров.

– А если не умничать?

– Юг напротив севера. Если встать к северу лицом, то запад будет слева, а восток справа.

– А мы где?

– Около острова Тортуга, сеньор, который нам надлежит взять штурмом и очистить от протестантских корсаров и несанкционированных поселенцев.

Я все же поражаюсь способности дона Габриэля быстро оценивать обстановку.

– О господи, откуда он все это знает? – сказал со вздохом наш командир.

 

Глава двенадцатая

Из рассказов капитана Пикара

Должен вам заметить, что жизнь – это не приключенческий роман. В ней все гораздо длиннее и менее красиво. Я еще ни разу не слышал, чтобы сочинитель романов мог рассказать больше, чем бывалый человек. Я никогда бы не стал приукрашивать, поскольку мне не нужно продавать то, что я рассказываю. А писатель живет этим. Я раздаю свои истории бесплатно, а писатель продает их с потрохами издателю. Однако мне кажется, что я все же нахожусь в более выгодном положении по отношению к писателю. Я могу снова и снова рассказывать свои истории, а он не может второй раз продать одну и ту же рукопись. Мы с ним артисты разового жанра. И он, и я никогда не сможем получать дивиденды от того, что я уже рассказал, или от того, что он уже написал и продал. А вот хозяин трактира, где мы сейчас с вами находимся, или издатель могут этим воспользоваться. Конечно, несправедливо, что в наш просвещенный XVIII век писатель не имеет прибыли с тиражей собственной книги. Но кто знает, может быть, лет через триста авторам уже не нужно будет довольствоваться мизерным гонораром за свои произведения, поскольку на страже их прав будет стоять закон… Хотя нет. Издатель всегда обманет автора, и трудно даже себе представить то государство, где это будет когда-либо невозможно. Поэтому-то мне и не жалко раздавать мои истории даром. Кажется, я остановился на том, что мы пытались вернуть свое добро? Да, это было не просто.

Как сейчас помню, темные листья шуршали под ногами, сквозь ветви деревьев едва пробивалось солнце, а мы шли по следам напавших на наш букан. Тяжело груженные мулы, на которых испанцы увозили плоды нашего промысла за несколько месяцев, оставляли глубокие следы. Идти по ним было довольно легко. Все сомнения о том, что нам не удастся догнать мерзавцев, быстро улетучились. Следы каравана вели в Сантьяго-де-лос-Кабальерос. Судя по ним, испанцев было около пятидесяти. Очевидно, некоторые из них были на лошадях, но большинство шло своим ходом, как они любили шутить: «на мулах святого Франциска». Следы вывели нас к реке Вака-дель-Норте, указав место переправы вброд, затем к большой дороге, на которой Долговязый и Хмурый встретили испанских лансерос. Конечно, большой ее можно было назвать с большой натяжкой. На ней могли разъехаться два кавалериста, проехать повозка, не более того. Словом, то, что во Франции называется звериной тропой, в Новом Свете считалось большой хорошей дорогой.

Итак, мы остановились, чтобы понять, в каком направлении двинулись наши пожитки – на север или на юг. После непродолжительного спора решили, что испанцы повезли добро в Сантьяго-де-лос-Кабальерос, до которого было два дня пути. Франсуа спросил Клода, где же его привязанный испанец. Тот ответил, что теперь мы никогда не узнаем, что с ним случилось, поскольку идем в другом направлении. Через некоторое время мы увидели следы ночной стоянки и поняли, что преследуемый нами караван совсем близко. Прибавив шагу, через пару часов мы стали различать голоса. Это были два испанских солдата с мушкетами, которые, очевидно, отстали от основной группы, а может, замыкали колонну. Шли они медленно, попыхивая сигарами, дым которых отгонял мошкару.

– Хмурый, ты возьмешь того, кто слева, а я того, кто справа, – скомандовал Франсуа. – Клод и Пьер нас прикрывают. Не стрелять. Основной отряд близко.

Все было сделано настолько молниеносно, что испанцы даже вскрикнуть не успели, как упали замертво.

– Давай переоденемся в их тряпки и догоним основной отряд, – предложил Франсуа.

– Тебя с такими патлами и бородищей испанцы сразу же узнают в любой форме, – ответил Клод.

– Тогда пусть Пьер оденется испанцем. Бороды у него почти нет. Ему все равно не нужно подходить к отряду совсем близко, а издалека он вполне сойдет за кастильца.

Так и сделали. Я напялил штаны, колет и шляпу одного их поверженных врагов и пошел догонять отряд. Трое моих товарищей незаметно двигались по обочине вдоль дороги. Я заметил, что Франсуа все же тоже оделся в испанские тряпки и пошел за мной. Вскоре я увидел крутящиеся хвосты наших мулов, увозящих в Сантьяго наше добро. Я вполголоса сказал своим товарищам, что вижу караван. В этот момент какой-то испанец оглянулся и спросил, где Педро. Поскольку это был простой вопрос, который легко было понять, то я показал рукой назад, и солдат успокоился. Тут Франсуа с обочины позвал меня жестом к себе.

– Они хотят уже сегодня попасть в Сантьяго. Поэтому нападать нужно сейчас. Хмурый останется со мной. Ты, Пьер, узнаешь, какое у них охранение в центре, а ты, Клод, давай дуй вперед и посмотри, какой у них авангард. Там должны быть кавалеристы и капитан отряда. Все, действуем быстро.

Я приблизился к основному отряду и, не доходя его, увидел, что рядом с мулами идут человек двадцать солдат, о чем сразу же доложил Франсуа. Вскоре прибыл и тяжело дышащий Клод.

– Никаких кавалеристов впереди нет. Офицеров тоже. Скорее всего, они ускакали вперед, к Сантьяго, а командование оставили на какого-нибудь сержанта. Испанцы здесь чувствуют себя в безопасности.

– Значит, так. Ты, Клод, с Хмурым заходишь спереди, мы с Пьером – сзади. Постарайся убить их командира. Лучше из кустов не высовываться, а в случае чего уходить в лес. Мы же ударим им в тыл, но только после ваших выстрелов. Все, вперед.

Клод и Хмурый, молча одобряя план Франсуа, поспешно скрылись в лесу. Мы же стали нагонять испанский отряд. Я шел немного впереди, Франсуа прятался за мной, прикрывая бороду шляпой, делая вид, что обмахивается ею. Мы уже догнали хвост каравана, как спереди грянул выстрел, затем второй. Испанцы закричали «буканос, буканос!» и побежали назад. Тут мы с Франсуа подняли мушкеты и дали дружный залп, а затем выхватили шпаги и начали разить. В этот момент впереди также раздались два выстрела. Испанцы поняли, что их окружили, и кинулись врассыпную. Этого мы и добивались. Схватив мулов за поводья, повернули их обратно.

– Нужно привязать их цугом, а то у нас рук не хватит, – сказал Франсуа.

Я занялся этим, в то время как остальные стреляли вдогонку испанцам.

– Как только их капитан узнает, что мы отбили его караван, он снарядит погоню, – сказал Клод. – Но это будет только после того, как солдаты добегут до Сантьяго. Их сержанта я пристрелил. Нужно сказать, отменный был выстрел. Даже шкурки не попортил. Точно в глаз. Череп с мозгами прямо…

– Ладно, давай связывай мулов и вперед. Мы с Пьером будем вас прикрывать сзади.

Обратная дорога была похожа на соревнование. Кто быстрее выдохнется – мы или мулы. Поскольку мы отбили гораздо больше добычи, чем было у нас украдено, то поняли, что испанцы сожгли и обобрали не только нашу стоянку. Нам досталось десять наших мулов и еще двенадцать чужих. Может, эти животные были испанскими, может, других буканьеров, мы так и не узнали, поскольку решили разделиться.

– Погоня будет наверняка. Конному отряду нагнать мулов не составит труда. Поэтому нам нужно обязательно поделить караван и идти в разные стороны, – сказал Клод. – Так больше шансов уйти.

На том и порешили. Этот выбор был лучшим, поскольку преследователям тоже нужно было либо так же разделить отряд надвое, на что испанцы не решились бы, либо пуститься вдогонку за кем-то одним.

Мы снова переправились вброд через реку Вака-дель-Норте, которую буканьеры еще называли Сантьяго, поскольку одноименный испанский город стоял именно на ней, и пошли знакомой местностью. Эта река служила своеобразной границей испанских владений, куда буканьеры никогда не заходили. Теперь мы были в том регионе, который был местом охоты букана Дидье Лебланка. Мы охотились на севере острова между реками Либерте и Сантьяго, а с юга же нас ограничивал Центральный хребет и истоки реки Саманы. Там обитали беглые негры, и туда мы во избежание стычек с этими дикарями никогда не совались. Чернокожие же кормились охотой, с собственных огородов и с огородов испанских поселенцев. Поговаривали даже, что они взимают небольшую продуктовую дань с испанских плантаторов и скотоводов вплоть до Сан-Хуана.

– Что делать будем? – спросил меня Франсуа. – Двинем в Свободную Гавань?

– А не лучше ли нам пойти в Опаленную Саванну? Там крупные буканы, не то что наш, – предложил я. – Надеюсь, они примут нас к себе, да и вместе мы сможем дать отпор.

– Сомневаюсь, что с таким грузом мы дойдем. Может, туда и ближе, чем в Мирную гавань, но отсюда нужно идти через горы, без всякой дороги. К тому же по пути можно встретить негров, которые там обитают. Кроме того, в Опаленной Саванне мы никого не знаем. Нет, лучше идти на нашу базу в Мирной гавани. Там все знакомо.

Так и решили. Не буду описывать трудности нашего путешествия. Это мало интересно, скажу только, что погоня, если она и была, нас не настигла, а добрались мы туда как раз вовремя. Я не раз бывал в Свободной Гавани, но никогда не видел этот поселок таким возбужденным и многолюдным, как сейчас. Мы кое-как доковыляли до торговца, которому обычно сбывали свой товар, и остановились у него в доме. Сидя под навесом из пальмовых листьев и ожидая, пока слуги принесут нам холодной воды, мы наблюдали забавную сцену.

– Так жить нельзя! – орал во всю глотку наш хозяин, колотя палкой нерасторопных слуг. – Поторапливайтесь, канальи. Нужно быстрее все грузить на барку и убираться отсюда.

– В чем дело, уважаемый господин Моисей? – спросил я его. – Почему такая спешка? И куда ты собираешься уезжать?

– Подальше отсюда. Подальше от этого проклятого места. Я прибыл на Сан-Доминго не для того, чтобы воевать или быть ограбленным. Ой-ля-ля! Этого, простите, достаточно и в Старом Свете, будь он неладен. Мне нужна спокойная жизнь и прибыльная торговля. А какая торговля может быть на этом проклятом острове, скажите вы мне, а? Раз тут испанцы хозяйничают, как у себя дома? Когда я плыл сюда, мне говорили – там свободная страна, там живут отважные люди, там не платят налоги и легко разбогатеть. И что я вижу? Скажите, что я вижу сейчас? Испанцы требуют платить налоги или убираться с их земли. Когда они отогнали нас от горы Монте-Кристи, я молчал. Я сказал себе: Моисей, это временно, и переселился вот сюда. Но когда меня разоряют уже и здесь, у меня остается лишь одно средство – бежать и отсюда!

– Вы только посмотрите на этого старого идиота! – вступила в разговор его жена. – Этот сморчок думает убежать. Ну куда ты собрался, козел плешивый? Обратно на Мартинику? Чего ты там видал хорошего? Ты забыл, как губернатор приказал всыпать тебе палок за то, что ты пытался его надуть с уплатой налогов? Еще хочешь? Нет, говорила мне мама, что ты не мужчина, а тряпка, да я не верила.

– Уймись, женщина. Не хочешь ехать, оставайся здесь. Придут испанцы, нарежут из тебя букана.

– Что?! Ах ты… Да я тебя пополам перешибу!

Словом, муж и жена – одна сатана. Особенно если учесть, что один – щуплый французский еврей, а вторая – дородная мулатка, из которой можно сделать троих Моисеев. Они так и ругались бы, и, возможно, дело бы дошло до рукоприкладства, если бы Франсуа не велел мне развязать кошелек подстреленного им испанского офицера и отдать почти все его содержимое Моисею.

– Мы немного погостим у тебя, – сказал он. – Это в уплату за гостеприимство, да, и вот что. Пить твою воду у меня нет никакой охоты, так что пошли кого-нибудь за тафией.

Увидев деньги на столе, супружеская пара замолчала, сразу же слуга побежал за живительной влагой, а муж и жена сели рядом на скамье под навесом, где обычно обедали, и стали нас расспрашивать, что с нами приключилось.

– Да, дела, – протянул Моисей. – Похоже, испанцы действительно хотят прогнать всех нас с острова.

– Ну а у вас что слышно? – спросил Франсуа.

– У нас не слышно, а видно, – встрепенулся Моисей, которого этот вопрос задел за живое. – Сегодня ночью эти канальи с моря обстреляли наш поселок и подожгли несколько домов и складов. Еще бы чуть-чуть – и мы сами сгорели бы со всем своим скарбом. Через пару недель должен прийти в нашу гавань голландец, которому я хотел сбыть шкуры и букан, а теперь приходится бежать. Куда я дену товар, который скупал целый месяц… Я разорен…

– Хватит горевать, расскажи лучше про испанцев.

– Да что рассказывать, – выдохнул он. – Сами все знаете. Уже несколько лет, как появился у них какой-то андалусский генерал, так житья и не стало. Нападают на корабли, которые идут к нам в гавань, нападают и на нас… В последнее время, правда, поутихли, поэтому я и решил скупить побольше кож. Думал заработать…

– Ясно, что думают местные по этому поводу? Из буканьеров кто-нибудь есть в поселке?

– А что местные? Вы же знаете их тактику. Чуть испанцы на берег, они все в лес. Испанцы пожгут навесы да шалаши, а мы снова возвращаемся и живем. Плохо очень, вот что. Испанцы совсем житья не дают. К нам уже и кораблей меньше приходить стало. Зачем им рисковать. Зато испанцы все чаще и чаще наведываются и с суши, и с моря. Поговаривают, что они хотят захватить все северное побережье. Что в Пуэрто-Плату приходят корабли с солдатами, что они уже у горы Христа. Дело дрянь. Вот я и нанял барку, чтобы переехать от греха подальше в Пор-де-Пе, а там, может, и на Тортугу под крыло губернатора Фонтене и пушек его знаменитого Скального форта.

Прибежал слуга с бутылкой тафии и последними новостями. Говорят, что много испанских солдат скопилось за горой Монте-Кристи и что все они скоро пойдут на Свободную Гавань.

– Нет, нужно уходить, и как можно дальше, – резюмировал Моисей. – Я видел, вы привезли мулов с товаром… Но ничем помочь не смогу. У меня товара много, и его приходится спасать. Вы уж простите, но купить его у вас не могу. Время сейчас беспокойное…

– Ладно, успокойся, – сказал Франсуа. – Мы сами хотим уходить из этих мест. Наш букан, как и соседние, разорен. Все перебиты. Делать нам нечего, кроме как тоже податься на запад. Пусть испанцы считают, что им удалось нас вытеснить из предгорий Центрального хребта. Но пусть они также знают, что это им с рук не сойдет.

Поужинав и переночевав, с рассветом мы стали собираться в дорогу. Несмотря на то что поселок Свободная Гавань был довольно большим, защищать его оказалось некому. Большинство буканьеров, чьей базой сбыта он был, а это не менее пяти буканов от семи до десяти человек, скорее всего, разделили участь наших товарищей. Флибустьеров, промышлявших вдоль берега и частенько искавших убежища в Свободной Гавани, сейчас не было. Скорее всего, они были заняты своими делами, а оставшиеся в поселке рыбаки и плантаторы не могли противостоять сильному испанскому отряду, который, как говорили, уже стоял за горой Христа в дневном переходе от поселка. Поэтому большинство жителей также потянулись на запад. Моисей со своим скарбом, женой и слугами уплыл на барке, а мы к концу дня добрались до Кап-Аитьена, поселения рыбаков. Уже в дороге нас догнало сообщение о том, что испанцы под предводительством некоего дона Гарсиаса захватили Свободную Гавань и полностью сожгли поселок. Поговаривали, что они пошли дальше.

– Ничего, скоро они сами завертятся, как на вертеле, – говорил Франсуа, когда мы, передохнув, пошли со своими мулами дальше, в Пор-де-Пе. – Они еще не понимают, какой улей разворошили.

 

Глава тринадцатая

Из записок графа Пенальбы

Генерал начал штурм так, как предписывалось правилами, – с артподготовки. Наши корабли ударили залпом по видневшимся на берегу домикам. Через четверть часа безответной пальбы, когда первая ударная группа десанта была уже в шлюпках, по команде с флагмана огонь был прекращен.

– Похоже, французы не удивлены нашим приходом, – грустно сказал генерал, после того как первые лодки благополучно достигли берега. – Никого не видно, скорее всего, они отступили в глубь острова.

Не отрываясь от своей трубы, он наблюдал за высадкой авангарда под командованием Кальдерона. Как я ни просился у генерала отправиться с первой группой, но разрешения не получил. «Вы нужны мне пока здесь, – ответил дон Габриэль. – Ваше время, дон Педро, еще придет, не беспокойтесь».

Высадка первого отряда прошла удачно. Весельчак Кальдерон даже помахал нам с берега шляпой, мол, не волнуйтесь, а затем со своим отрядом скрылся из виду. Мы ждали выстрелов, боя, но ничего не происходило. Шлюпки уже вернулись, и на них погрузился второй отряд, когда мы увидели выходящего на берег Кальдерона, беспечно помахивающего веточкой, отгонявшей москитов. Он снова снял шляпу и помахал нам, давая условный сигнал, что все спокойно.

– Вот теперь, мой друг, можно и высаживаться, – сказал генерал. – Вы пойдете во главе второго отряда. Следом за вами все остальные.

Я стремглав кинулся к шлюпкам, которые с сидящими в них солдатами уже бились о борт. За мной последовал и Николас. Свежий морской ветерок обдувал лицо, ноздри щекотал запах морской воды. Как же хорошо пахнет море в этих широтах… Гребцы налегали на весла, я стоял на носу первой шлюпки, за поясом у меня были два пистолета, на боку шпага, и я ощущал себя настоящим завоевателем Нового Света. Я, словно легендарный Фернандо Кортес, готовился захватить неведомое государство дикарей. Вода бухты Макон была настолько чиста и прозрачна, что камни и песок на ее дне казались совсем рядом. Подняв голову, я увидел, что предусмотрительный Кальдерон выслал на берег нескольких солдат, чтобы те помогли нашей высадке на причалах, но я приказал своим гребцам править прямо к берегу, минуя местные мостки, уходящие в море. Я первым спрыгнул в воду, не дожидаясь, когда лодка ударится о берег. Инстинктивно выхватив пистолет, вышел на песчаный берег и направился в поселок, дома которого были совсем близко. Вот оно, мое первое настоящее дело в Новом Свете. Это было совсем не похоже на военные кампании во Фландрии, в которых мне уже приходилось участвовать. Было что-то особенное в этой высадке, волнующее и таинственное.

Скомандовав своим солдатам двигаться за мной, я пошел по направлению к домам прибрежного поселка, некоторые из которых были разрушены ядрами наших корабельных пушек, другие горели, но ни в одном из них не было жителей. Неужели это и есть гнездо тех самых грозных французских корсаров, которые не дают покоя никому в округе и которые бежали при первом появлении наших кораблей? Это немного не укладывалось у меня в голове. Я даже был немного разочарован, будучи уверен, что высадка на Тортуге будет полна опасностей, что будет жестокий бой, а вместо этого…

– Словно легкая прогулка, – сказал де Кальдерон, появившись неожиданно у меня перед глазами. – Мои ребята уже обыскали весь Кайон. Никого. Канальи бежали сразу, как увидели наши корабли. Это хороший признак. Значит, их действительно мало. Вижу, вы немного разочарованы, но не расстраивайтесь, дон Педро. Как подсказывает мой опыт, если высадка прошла слишком успешно, значит, нас ждет страшная ловушка дальше.

– Вы как всегда шутите, – сказал я, оглядываясь по сторонам.

– Не ищите в моих словах иронии, – ответил Кальдерон, увлекая меня за собой. – Столица этого осиного гнезда протестантских корсаров находится в нескольких милях от берега. Так что главные военные действия нам еще предстоят.

В это время мой отряд уже закончил высадку и присоединился к авангарду Кальдерона в деле осмотра покинутого Кайона. Однако наши солдаты тщетно пытались найти что-то ценное в домах, а также на многочисленных складах, двери которых были распахнуты. Тщетно. Французские поселенцы вывезли все.

Вскоре на берегу появился и наш генерал, а через час вся наша маленькая армия была перевезена на берег Тортуги. Заняв один из лучших уцелевших домов поселка, который во Фландрии мог бы запросто претендовать на звание наихудшего сарая, дон Габриэль устроил военный совет. На нем присутствовало с десяток офицеров.

– Сеньоры, противник специально дал нам спокойно высадиться, чтобы мы впали в эйфорию победы и разошлись по острову в поисках легкой добычи. Однако я считаю, что нет смысла распылять наши силы, на что и надеется местный губернатор. Поэтому мы не будет отвлекать наши и так немногочисленные силы и отряжать в поход на восточную оконечность острова какой-нибудь отряд.

Эти слова были встречены глубоким вздохом присутствующих, которые знали, что именно в восточной части острова наиболее богатые плантации табака, которые все мечтали захватить в свое пользование.

– Мы все силы двинем к Бас-Теру и осадим Скальный форт, в котором засел губернатор Фонтене. После того как мы хорошенько его обложим, по всем правилам военного искусства, можно будет посылать небольшие отряды в другие концы острова.

Эти слова были встречены испанскими офицерами с удовлетворением. Теперь мечта о столь желаемой военной добыче была уже более осязаема. Все же знали, что мы пришли сюда не только изгнать несанкционированных поселенцев и протестантских корсаров, но и вернуть остров во владения нашего короля. Это означало, что все, что есть на Тортуге, в том числе и плантации, обретут новых хозяев в нашем лице. Тут есть от чего забеспокоиться. Вовремя не успеешь войти во владение какой-нибудь табачной или сахарной плантацией, будешь локти кусать. Тем более что захватить легче, чем основать ее, потом выращивать урожай. Тем более что обычно офицеры подобное добро сразу же продавали, предпочитая звонкую монету.

Словом, все были в ожидании победы и больших трофеев, когда шли общей колонной на столицу Тортуги Бас-Тер. Этот поселок располагался в нескольких милях от портового Кайона, которые мы могли преодолеть за пару часов. Вперед снова был выдвинут отряд под командованием Кальдерона, который прощупывал местность и докладывал основным силам дона Габриэля сведения о прятавшемся противнике.

Всем приходилось двигаться пешком по дороге от берега, где на рейде остались наши корабли и комендантом которого был назначен О’Мерфи.

– Дон Габриэль, разрешите узнать… – обратился я к своему генералу, адъютантом которого числился.

– Да, мой друг.

– Вы, помнится, говорили, что Скальный форт в Бас-Тере нам не взять без корабельных пушек, но мы идем налегке, без всякой артиллерии.

– Это вполне объяснимо, дон Педро. Пока мы маршируем, я приказал О’Мерфи снимать отобранные пушки с кораблей и доставлять на берег в Кайон. Мы тем временем подойдем к крепости, чтобы не дать неприятелю опомниться и обложить его еще до прихода артиллерии. Так делается при осаде любой крепости. К тому же с пушками мы бы шли целый день, а может, и больше. Нельзя давать противнику столько времени на подготовку. Плюс ко всему наше появление без артиллерии обманет его ожидания, и, возможно, он первым набросится на нас. Тут-то мы его и разобьем.

В очередной раз дон Габриэль показал, что, несмотря на свои тридцать с небольшим, он уже опытный генерал. Впрочем, в походе его иначе никто и не называл. Последние слова дона Габриэля оказались пророческими. Впереди раздались выстрелы, потом еще и еще. Генерал отправил меня вперед узнать, что случилось. Когда я с Николасом догнал авангард, Кальдерон сообщил, что его разведчики напоролись на засаду.

– Это были какие-то отчаянные стрелки, – заявил Кальдерон, – которые просто хотели приостановить слишком быстрое шествие нашей армии. Передайте генералу, что они рассеяны и мы движемся дальше.

Однако я не стал возвращаться, а попросил Николаса выполнить роль курьера.

– Хорошо, молодой господин, но обещайте мне не рисковать жизнью, пока я не вернусь, – заявил мой старый Николас, который до сих пор думал, что я еще нуждаюсь в его опеке.

– Хорошо, хорошо, ступай.

Естественно, мне было гораздо интереснее в авангарде с Кальдероном, чем в центре с генералом, который использовал меня лишь для того, чтобы я поторапливал его отстающие роты.

– Как вы думаете, Бальтасар, на что надеется французский губернатор?

– Честно говоря, мы еще не нанесли решающего удара, и он пока не знает ни нашей численности, ни наших планов. Если он догадывается о самом худшем, то тогда уже давно сидит в своем Скальном форте, который, как мне докладывали, называется Saint-Sacrement.

Вскоре я в числе авангарда вошел в поселок Бас-Тер. Нас встретили мушкетные выстрелы из окон зданий, которые в большинстве своем были одноэтажными. Кальдерон приказал солдатам рассыпаться и ждать подхода основных сил. В этой перестрелке мне наконец-то удалось отличиться.

Возле главной дороги поселка стоял дом, где засело человек пять стрелков, которые своим довольно метким огнем не давали нам не только продвигаться дальше, но даже высунуться из укрытий. Здание стояло на пригорке у околицы, поэтому являлось хорошей позицией. Солдаты Кальдерона, наткнувшись на меткий прицельный огонь, расползлись словно червяки под прикрытия кустарника, камней, заборов или деревьев. Я же решил воспользоваться обходным маневром и зайти стрелкам в тыл. Незаметно отойдя в сторону от Кальдерона, который был занят расстановкой солдат, я шмыгнул в кустарник. Несмотря на то что мне пришлось лезть по скалам, потом спускаться с них и продираться сквозь заросли, кишащие разъяренными москитами, мне все же удалось незаметно проникнуть довольно глубоко в тыл. Оглядевшись и прислушавшись, я понял, что авангард Кальдерона занимает все те же позиции, поджидая прибытия основных сил и ведя вялый ответный огонь.

Тогда, перемахнув через какой-то каменный забор, я стал продвигаться по направлению к дому, прикрывавшему вход в Бас-Тер для наших солдат. Однако неожиданно почти нос к носу столкнулся с тремя неприятелями. Это были люди, облаченные в кожу, с мушкетами в руках и шпагами на боку. Мне, право, неудобно даже описывать то, что произошло далее. Они были совершенно не обучены фехтованию, может, из-за этого первый из них, даже не вспомнив о шпаге, напал на меня с мушкетом в руках. Наивный. Он полагал, что чем тяжелее его орудие, тем быстрее достанется ему победа. Мне, заранее державшему шпагу наголо, даже не пришлось делать лишних движений. Подняв мушкет над головой, он сам накололся на мой клинок. Его товарищи, видя такое, решили прибегнуть к другому способу. Выхватив свои короткие шпажонки, они попытались атаковать меня с разных сторон. Это происходило в пустом дворе какого-то дома. Однако этим меня нельзя было привести в смятение. Сделав несколько быстрых шагов в сторону, я выстроил своих неуклюжих противников друг за другом, а затем напал на переднего. Боже, он держал шпагу словно палку, и отвести ее в сторону, а потом нанести укол было сущим пустяком. Когда он упал, стоявший за ним бросился наутек. Если это и есть эти самые хваленые охотники, о которых рассказывал генерал, то мы справимся с ними очень быстро.

Я продолжил свой путь к дому на околице и довольно скоро очутился во дворе. Здание было похоже то ли на склад, то ли на кузницу, рассмотреть мне не удалось, так как во дворе я наткнулся на того охотника, который только что от меня убежал. Он выходил из двери, но, увидев меня, с криками «испанцы, испанцы!» кинулся обратно, я вслед за ним. Несмотря на то что сразу же раздался выстрел, я успел заметить внутри дома пятерых. Все они выхватили шпаги и ринулись на меня, чтобы пробиться к выходу. Я выстрелил в первого попавшего, а затем выскочил во двор, где принял бой, окончившийся моей полной победой. Хотя я и дал возможность двоим ретироваться, трое остались лежать.

Обследовав этот дом, а также близлежащие и не найдя в них никого, я вышел на околицу и помахал солдатам Кальдерона своей шляпой. Меня сразу же узнали. Таким образом, наш авангард вошел в столицу острова, а я заработал первую славу в Новом Свете. Конечно, старый Николас поворчал немного, но Кальдерон одобряюще похлопал меня по плечу.

Однако не нужно думать, что захват Бас-Тера означал полную победу. Просто его жители так же, как и жители прибрежного Кайона, покинули свои дома, унеся самое ценное, чтобы спрятаться в Скальном форте, что возвышался на утесе неподалеку.

Через некоторое время подошли наши основные силы во главе с генералом. Бас-Тер был полностью наш, включая и дом французского губернатора, который занял дон Габриэль. Однако первая же попытка хотя бы приблизиться к крепости была встречена таким сильным огнем из мушкетов и пушек разного калибра, что, потеряв несколько солдат, мы уже больше не помышляли повторять атаку. Наш генерал приказал солдатам окружить крепость и наметить места для будущих траншей. А чтобы дело пошло быстрее, были отправлены отряды на близлежащие плантации, откуда генерал приказал согнать все местное население, включая рабов. Так закончился первый день осады. Ночью наши солдаты начали рыть траншеи в указанных генералом местах, поэтому уже к утру кое-что было готово.

Как только рассвело, форт открыл огонь по тем, кто был в траншеях. Оказалось, что они не слишком глубоки. Все солдаты были отведены назад на недосягаемое для пушек и мушкетов расстояние. Нужно признать, что у защитников крепости мушкеты были отменные. Они били на гораздо большее расстояние, чем наши, не говоря уже о поразительной меткости стрелков. Второй день прошел в поисках местных жителей для работы над траншеями, в обследовании прилегающей к форту местности и подготовке корабельных пушек для перевозки в Бас-Тер. Всего орудий было пять. Для их доставки согнали несколько десятков мулов, найденных на острове. С их помощью пушки были доставлены в Бас-Тер. Те, кто плавал, знают, что корабельные орудия совсем не пригодны для использования их в осаде крепостей, поскольку у них низкие лафеты и маленькие колеса. Поэтому для них была сделана специальная наклонная батарея, устланная досками. Теперь дула орудий смотрели вверх, но после первых же выстрелов стало понятно, что эта идея неудачна. Пушки переворачивались, зарывались в землю, из них нельзя было стрелять прицельно.

– Боюсь, что этого форта нам не видать, – сказал вполголоса генерал, видя тщетные попытки корабельных канониров вести прицельный огнь.

– В траншеи их тоже не поставишь… – продолжил Кальдерон. – Остается лишь надеяться, что с прибытием артиллерии неприятель запаникует. Давайте предложим французам переговоры.

– Ну что ж. Это, пожалуй, единственное, что нам остается сделать. Позовите барабанщика.

Вести переговоры вызвался Кальдерон, но он не знал французского, поэтому взял меня с собой. После того как барабанщик начал бить сигнал, означающий, что мы хотим вступить в переговоры, из крепости также ответили барабанным боем, что означало согласие. Мы с Кальдероном в сопровождении музыканта пошли по направлению к скале.

– Надеюсь, нам повезет и они пустят нас внутрь, – сказал я. – Тогда мы сможем узнать их численность, вооружение и все остальное…

– Не надейтесь, дон Педро. Мы не пойдем внутрь, поскольку мы не в Европе и я не доверяю честности этих каналий. Они легко могут сделать нас своими заложниками. Нет уж. Лучше мы встретимся на нейтральной полосе.

Сказав это, он остановился и приказал барабанщику замолчать. Мы стояли совсем близко от скалы, на которой разместился форт – правильный четырехугольник с бастионами на углах. Его невысокий бруствер был сделан из камня, в нем были оставлены бойницы, из которых торчали жерла разнокалиберных пушек и мушкетов. При их грозном виде страшно было подумать, что станет с нами, если эти канальи решат дать залп.

– Барабанщик, бей сигнал, – сказал Кальдерон и, сняв шляпу, помахал ею осажденным. – Надеюсь, они поняли, что мы дальше не пойдем. Скорее всего, сейчас они решают, кому идти к нам навстречу.

Прошло еще некоторое время, но никто не показывался.

– Крикните им по-французски, что мы ждем, – сказал Кальдерон. Я тут же это исполнил.

Через минуту ворота цитадели приоткрылись и к нам навстречу, также в сопровождении барабанщика, вышли двое. Они начали спускаться по дороге, которая шла наискосок от правого бастиона к левому, а потом делала поворот вниз. Мы молча стояли в ожидании. Барабанщиком, который шел впереди, был мальчишка лет двенадцати, за ним следовал какой-то дворянин, во всяком случае, так казалось из-за его одежды. Замыкал шествие, скорее всего, охотник, одетый в кожу, в своеобразной высокой шляпе. В его руках был мушкет.

– Я майор дон Бальтазар де Кальдерон, находящийся здесь по приказу губернатора Эспаньолы дона Франсиско Фернандеса де Кастро де Валенсуэла графа де Пенальбы, а также президента острова дона Хуана Франсиско де Монтемайора-и-Куэнсы. С кем имею честь?

– Я капитан Мартин. Чем обязаны?

– От имени своего генерала дона Габриэля де Рохас-и-Валле маркиза де Фигуэры предлагаю вам сдать крепость на почетных условиях.

– Каких?

– У вас остается ваше оружие, знамена, казна, словом, все, что есть в форте, вы можете забрать с собой. Мы предоставим вам корабли и перевезем на остров Святого Христофора.

– Почему мы должны вас слушаться?

– Потому что через час наша мощная артиллерия разобьет ваши укрепления и вы останетесь беззащитными перед хорошо обученными регулярными войсками Его Католического Величества.

– Чем мы обязаны вашему нападению?

– Вам, капитан Мартин, должно быть лучше меня известно, что это земля Его Величества короля Испании, а вы являетесь ее захватчиками. К тому же вы даете приют корсарам, которые нападают на наши корабли в местных водах.

– Вот что я вам скажу, дон, не помню, как там вас, от имени нашего доблестного губернатора кавалера де Фонтене. Ваши пушки не смогут разрушить нашего форта, как бы ни старались, провианта и боеприпасов у нас много, людей достаточно, так что не пройдет и нескольких дней, как вы сами уберетесь отсюда, обломав зубы и поджав хвосты, паписты проклятые. Это наша земля. Мы здесь живем уже много лет, и вашему королю нас отсюда не выгнать. Так и передайте ему.

Сказав это, французы повернулись и пошли обратно. Конечно, я перевел грозную речь капитана Мартина гораздо короче.

– Они отказываются.

– И это все?

– Да, все.

– Но он говорил гораздо больше. И мне показалось, что-то грубое.

– Так и было, дон Бальтасар, но сути дела это не меняет.

Мы вернулись назад с понурым видом, объявив нашему генералу, что сдаваться французы не намерены и что они не верят в то, что мы своими неприспособленными корабельными пушками можем разбить их бастионы. Дон Габриэль был вне себя.

– Давайте, давайте, устанавливайте ваши чертовы пушки. Закрепите их канатами, обложите камнями, но чтобы они стреляли по форту. Ясно? – наорал на канониров наш генерал и скрылся в своей штаб-квартире. Было ясно, что он так же, как и все остальные, пал духом и уже не верит в легкую победу.

 

Глава четырнадцатая

Из рассказов капитана Пикара

Благородное флибустьерство существовало в течение всего лишь нескольких десятилетий и кануло в Лету. Теперь о славных походах береговых братьев никто и не вспоминает. На слуху лишь эти проклятые пираты, выкинувшие свой глупый черный флаг с черепом и костями. Но не нужно нас путать с этими жалкими английскими бандитами и отщепенцами общества, грабящими всех без разбору. Мы были законопослушными гражданами Франции, и когда наш король сказал нам прекратить грабеж испанских колоний, мы так и сделали. Но эти англичане… вот они-то и есть настоящие разбойники. Так еще немного, и они начнут называть Англию владычицей морей. Ой-ля-ля, какое бахвальство! Того и гляди заявят, что уже подорвали военно-морское могущество Франции. Уверен, что многие глупцы иностранцы поспешат поверить этому. Я уже слышал первые подобные заявления. Мол, французский флот англичане полностью уничтожили во многих сражениях, мол, теперь на море доминируют лишь корабли королевы Анны, а французские эскадры перестали существовать.

Может, наш королевский флот и потерпел крупные поражения при Виго в 1702-м и Велес-Малеге в 1704-м, но даже после этого его мощь не была подорвана. Если бы это случилось, то англичане непременно бы высадились во Франции, а этого не было. А как же наши сообщения с Новым Светом? Они тоже не были прерваны. И после этого у кого-то поворачивается язык назвать Англию владычицей морей? Может, ее великие победы на море не такие уж и великие, раз они ни к чему не привели? Может быть, флот Франции, сражающийся сейчас против объединенного англо-голландского, настолько силен, что даже при серии проигранных битв не теряет своей мощи? Что это за владычица морей, на берега которой весной этого года мы высадили якобинскую экспедицию?

Я все это к тому, что большинство людей повторяют разные глупости и даже не задумываются над очевидным. Зачем – мы люди маленькие, а тут нужно мозгами шевелить, вдруг ошибемся, есть и поумней нас, пусть они и думают, а мы будем придерживаться общего мнения. Это версия дураков. Ведь главное для них быть не хуже других, а это есть путь трусов. Они считают, что кто не ошибся вместе со всеми, тот уже ошибся. Мне же такое убогое мировосприятие было всегда глубоко противно. Я вообще с большим отвращением смотрю, как другие низводят себя до уровня стада баранов и становятся быдлом. Слава богу, подобная мерзость никакого отношения к истории славного флибустьерства не имеет. Так о чем же я…

Нет, я не могу успокоиться. Вот что я еще хочу сказать о современной войне на море. Тридцать французских корсаров причиняют в тысячу раз больше вреда Англии и Голландии, чем все объединенные эскадры этих двух сильнейших государств Европы вместе с их прославленными победами, пусть они засунут их себе… Наши судовладельцы Дюнкерка и Сен-Мало вызывают у англичан настоящий ужас, так как за последние пять лет захватили более тысячи их торговых кораблей. Я бы, по крайней мере, прикусил язык после этого называть Англию владычицей морей. Только тупоголовое трепло этого никогда не сделает, потому что в его голове сидит шаблон.

Я иногда завидую Дюге-Труэну, три года назад получившему чин капитана королевского флота и дворянство, или шевалье де Форбену, талантливому ученику адмирала Жана Бара. Мне бы их молодость, и англичане еще бы узнали про Пьера Пикардийца. Впрочем, и у меня есть талантливые продолжатели. Хотя бы взять Жака Кассара, который сейчас успешно воюет в Новом Свете против английских, португальских и голландских колоний, уже командуя целыми эскадрами.

Но я в очередной раз отвлекся. Уж простите старого капитана, который до сих пор еще рвется в бой. Давайте я продолжу свой рассказ о своей далекой молодости.

Итак, я, кажется, остановился на том, как мы пришли в Пор-де-Пе, что означает Свободный порт. Это поселение было одним из самых старых на Сан-Доминго. Его основали еще испанцы, называвшие это место Вальпараисо. Но после того, как голландцы сожгли его, французы основали там свой поселок. Вернее сказать, в то время это место и поселком-то не было. Это была пристань в хорошей глубоководной лагуне, куда приходили лодки и каноэ с Тортуги и куда они вновь возвращались. Место известное, но настоящий город вырос там лишь в 1665 году. А в то время, о котором я рассказываю, там почти никто не жил.

Итак, в то время, когда все только и говорили, что о новой войне с испанцами, мы со своим караваном мулов с кожами и буканом выглядели довольно глупо. Потыркавшись по домам, вскоре нашли приют у одного рыбака почти на берегу моря, который отдал нам внаем свой навес у самой воды. Большего можно было и не желать. Так как в Вест-Индии даже зима настолько тепла, что, если бы не дожди, можно было бы спать под открытым небом. Пор-де-Пе был меньшей гаванью, чем Свободная, зато находился как раз напротив Тортуги, куда мы и направлялись.

На следующее утро мы уже пересекали море против Тортуги, и я впервые увидел этот маленький скалистый остров, который уже тогда был колыбелью флибустьерства. Признаться, в первый раз я был заворожен им. По мере приближения нашей лодки был сначала виден лишь центральный пик, действительно напоминавший голову черепахи. Затем по бокам показались еще две горы, которые походили на пару огромных лап. Чем ближе мы подходили к острову, тем больше нам казалось, что из морских пучин вылезает гигантская черепаха.

Мы приткнулись в Кайоне, ничем не примечательном прибрежном поселке с развалюхами хижинами, очевидно призванными демаскировать столицу острова Бас-Тер, которая находилась в паре миль от берега. Любой корабль, приблизившийся к Кайону, сразу же передумал бы его грабить, так как в поселке были в основном жалкие сараи и хижины, крытые пальмовыми листьями, в которых жили лишь грузчики. К тому же, чтобы добраться до него, нужно было пройти секретным фарватером сквозь отмели и пришвартоваться непосредственно у пристани укромной большой бухты, где всегда был штиль, так как волны разбивались о прибрежные рифы. По правде сказать, не следует искать ее на картах Тортуги, ее там нет, ведь это всего лишь глубоководье у берега, которое плотно окружено рифами, едва выступающими из воды.

Кого из капитанов флибустьеров того времени я помню? Да, по сути, все тогдашние предводители были мелкими сошками, и причислить их к когорте той великой плеяды предводителей флибустьеров, чья слава прокатилась по всей Вест-Индии, нельзя. Помню одного голландца, кажется, его звали капитан Абрахам Блаувельт. Он все время носился с идеей организации собственной колонии на землях Никарагуа. По сути, он не был флибустьером в классическом понимании, таким, как, например, Олоне. Он все время кому-то служил. То есть, я хочу сказать, не то что у него была комиссия от какого-то губернатора, а он нанимался на службу то к англичанам, то к голландцам, то даже к шведам и ходил на их кораблях по всей Атлантике. Когда я последний раз встречался с ним, кажется, это было в начале 1663 года, он наконец-то осуществил свою мечту и основал собственное поселение на Москитовом берегу около мыса Грасьяс-Дьос. Вступил в союз с местными индейскими племенами москитос, которые так и не были покорены испанцами, и организовал фактории по добыче ценного кампешевого дерева. Его примеру потом последовал и капитан Рок Бразилец, которого мы, французы, называли Рош Бресильен. Я тоже встречал его в тех местах в лагуне Терминос. Вообще Москитовый берег притягивал стареющих флибустьеров, которые хотели провести остаток жизни более или менее спокойно. Это было хорошее место, которое открыли голландцы, только потом там стали селиться лишь англичане. Кстати, поселок, который основал капитан Блаувельт, говорят, до сих пор носит его имя. Только вот спокойно провести старость ему так и не удалось. Он погиб во время экспедиции Кристофера Мингса на Сан-Франциско-де-Кампече в 1663 году, командуя трехпушечным барком.

Но вернемся на Тортугу. В тот день, когда мы с Франсуа впервые ступили на ее берег, мы еще не знали, какую роль сыграет этот остров в нашей судьбе да и в жизни всей Вест-Индии. В то время Тортуга уже была известной стоянкой флибустьеров и не раз разорялась испанцами. Но, высаживаясь, мы не заметили у берега ни одного флибустьерского судна. Кайон был пуст. Поговаривали, что много кораблей ушли недавно к берегам Никарагуа под предводительством голландского капитана Мансфельда. Он намеревался от мыса Грасьяс-Дьос подняться вверх по Кокосовой реке на каноэ и захватить какой-то испанский золотой прииск. На берегу нашу компанию встретил некий человек, представившийся капитаном Робертом Мартином.

– Добро пожаловать на Тортугу. Рад приветствовать вас на острове, с которого в трудную минуту люди предпочитают бежать.

Мы с Франсуа удивленно переглянулись.

– Вы, наверное, в курсе, что испанская эскадра продвигается вдоль северного побережья Сан-Доминго к нам? Поэтому у нас каждый человек на счету, особенно такие бравые буканьеры, как вы.

Мы заявили, что бежать нам уже некуда, так как испанцы продвигаются вдоль северного побережья и посуху, сжигая все наши поселки.

– Вот мы и решили, что лучше податься к вам, под защиту крепости, чем уйти в глубь Сан-Доминго в Опаленную саванну.

– И правильно сделали, друзья.

Собрав всех, кто прибыл этим утром, капитан Мартин залез на своего мула и повел нас по дороге в столицу острова Бас-Тер, которая находилась в паре миль от берега. По каменистой тропе мы обогнули какую-то гору и оказались в цветущей долине, а пройдя еще немного, увидели многочисленные дома, прятавшиеся за небольшим плоскогорьем, на котором возвышался знаменитый скальный форт Святое Таинство. Хотя в то время Бас-Тер был еще не таким крупным селением, как, например, при губернаторе д’Ожероне, все равно такого скопища домов в Новом Свете я еще не видел. Если, конечно, не считать испанских… Многие строения были каменными, некоторые даже двухэтажными, с черепичными крышами, с множеством хозяйственных пристроек, заборами и садами. А на главную площадь выходил своим величественным фасадом (по меркам Нового Света) дом губернатора кавалера де Фонтене.

Зайдя в центральный трактир с помпезным названием «У французского короля», мы ощутили приятную прохладу, которая свойственна в жару каменным зданиям. Здесь мы впервые за много лет смогли отведать приличного вина, привезенного из самой Франции, а не обычную для колоний тафию. Капитан Мартин угостил всех, произнес тост «за погибель испанцев и за новых защитников Бас-Тера», то есть за нас. Вскоре хозяин подал жареных цыплят и копченую свинину – обычную еду в этих местах.

Так весело мы давно не проводили время. Мы даже забыли про то, что были вынуждены в Пор-де-Пе продать нашему другу Моисею все наше добро за жалкие гроши. Он на своем кораблике отправился то ли к голландцам в Сент-Николас, то ли дальше в Кюль-де-Сак, а мы на Тортугу.

Нужно сказать, что воздух этого острова был каким-то особенным. Мы с Франсуа это сразу ощутили. Там пахло вольным ветром и хорошим будущим. Нам казалось, что мы можем добиться всего, чего только захотим. Это опьяняло и кружило голову не только нам. Еще более особая атмосфера была в кабачках Бас-Тера. Там не только можно было вкусно поесть и выпить, поиграть в кости и карты, но и узнать последние новости и байки. Самые правдивые рассказы лились там так же обильно, как и вино. И часто даже обменивались на него. Я никогда ранее не замечал, что французы расточительный народ. Только на Тортуге я понял, что и моей нации свойственна эта черта, пусть даже за океаном. Все из-за того, что там золото чуть ли не само текло в карманы. Для вольных мореплавателей, которые тогда брали какой-нибудь испанский каботажный торговый корабль с какао или кампешевым деревом, а потом продавали его содержимое за бесценок на Тортуге, деньги теряли ценность, поскольку добывались быстро и легко, а не долгим тяжелым трудом. Опасность? Она присутствовала только первое время. Мы были отчаянными ребятами, которые знали, что хотели, а испанцы в этом деле против нас просто кули с мукой. Но в первое мое знакомство с Тортугой я даже представить себе не мог, что когда-нибудь сам стану капитаном флибустьеров.

– Мало этого, Левассёр установил в форте де ла Рош пыточную машину, которую назвал l’Enfer, – зловещим шепотом рассказывал, прихлебывая из жестяного стакана красное вино, некий местный одноногий и одноглазый отставной флибустьер, вся жизнь которого теперь наверняка держалась только за счет этих историй. – Или он в тюрьме Purgatoire терзал свои жертвы, которые были не согласны с методами его правления на Тортуге.

Все мы, кто впервые прибыл на остров, позабыв о еде и вине, слушали открыв рты зловещие россказни этого местного Гомера о бывшем губернаторе острова.

– Левассёр был очень жестоким тираном. Представляете, он даже поднял торговые пошлины до таких размеров, что многие буканьеры, которых тогда на острове было несколько сотен всех национальностей, ушли с Тортуги и расселились вдоль пустынного северо-западного побережья Сан-Доминго в 27 местах. Главным образом это были те, что реализовывали кожу. Ребята вроде вас, которые сразу стали считать Левассёра своим врагом, потому что были вынуждены теперь продавать свой товар голландцам, англичанам или даже испанцам.

Тут раздался невнятный, но одобрительный гул голосов, как бы подтверждающих эти слова.

– Это точно, – вставил свое слово и Франсуа. – Наш букан тоже был вынужден это делать.

Вскоре гомон и комментарии поутихли, а рассказчик, не терявший времени даром и заказавший еще вина за наш счет, продолжил:

– Это было страшное время. Губернатор де Левассёр так распоясался, что никто ему даже слово поперек сказать не мог. И, естественно, дошло до того, что он вообразил себя всесильным. Но, как известно, на каждого такого властолюбца найдется погибель. Нашлась она и на Левассёра. Однажды губернатор отнял одну красивую женщину у своего племянника Тибальда, а тот решил отомстить и сговорился с капитаном Мартином убить дядю. Сами знаете, что женщины в наших краях редкость.

Снова гомон голосов взвился под закопченный потолок таверны «У французского короля». И снова наш рассказчик не растерялся и использовал это время для пополнения своего желудка красным вином с ветчиной.

– Ну а что дальше-то было, давай рассказывай, циклоп недоделанный! – послышались голоса с разных сторон.

– Погодите, не гоните, дайте горло промочить, – дожевывая огромный кусок ветчины, пробурчал одноглазый и одноногий. – Вам лишь бы уши растопырить да рты раззявить, а кто подумает о старом Робере? Нет чтобы предложить выпить и закусить, так готовы последнего лишить. И кого? Меня – ветерана южных морей. Кто еще вам, лесовикам неотесанным, расскажет про подвиги славных флибустьеров, как не я?

Тут с разных сторон потянулись руки с бутылками, стаканами, тарелками со всякой снедью.

– Вот теперь вижу, сынки, что уважили вы меня, и я вас уважу. Что было потом? Сообщники привели свой план в исполнение в июле прошлого года и захватили власть на Тортуге. Вот что было.

Старик Робер уплетал за обе щеки все, что лежало на столе, жадно давясь вином из стакана, которое стекало по его небритому подбородку за пазуху.

– Я уже говорил, что этот Левассёр всем стал поперек горла, в том числе и тому, кто его послал отбить Тортугу у испанцев, – губернатору острова Сент-Кристофер господину де Пуанси. Вскоре к нему из Франции прибыл некий мальтийский рыцарь де Фонтене. Бывалый моряк, побывавший не в одном абордаже на Средиземном море, успешно воевавший там с магрибскими корсарами на суше и на море, да к тому же племянник Пуанси. Поговаривали, что тот специально вызвал этого бравого военного, чтобы попытаться вернуть под свою руку Тортугу. Но нам это доподлинно не известно.

Сделав два больших глотка из своего стакана и пыхнув пару раз трубкой, одноглазый Робер продолжил:

– Они договорились, подписали контракт о том, что де Фонтене будет управлять Тортугой от имени Пуанси, и тот с несколькими сотнями человек отправился к нам на остров… Плесните еще винца во здравие нашего губернатора… Фонтене высадился на Тортуге около Нан-Гриса и, неожиданно атаковав, ворвался в Бас-Тер. Но Тибальд и Мартин заперлись в форте и успешно отбили первый натиск. Хрен возьмешь этот маленький фортик, если у тебя нет артиллерии. Однако после того как Фонтене захватил Кайон и начал прибирать к рукам их плантации, Мартин и Тибальд решили все же пойти на мировую и уступили свою власть за существенное вознаграждение. С тех пор кавалер де Фонтене является нашим губернатором. В отличие от Левассёра, он не фанатик, хоть и мальтийский кавалер, он разрешил всем французам независимо от веры селиться на Тортуге. Он переименовал форт де ла Рош в Святое Таинство и заставил жителей острова построить там еще два каменных бастиона, а также поставил на них дополнительные пушки.

– Опять болтаешь без умолку? – раздался голос от дверей.

Все разом повернули головы в ту сторону и увидели огромного роста человека, который выглядел каким-то турком.

– Как не зайдешь выпить вина, ты тут, как попугай, все одно и то же. Ну и что он наплел вам в этот раз, что Левассёр был гнусным гугенотом, прижимавшим католиков на Тортуге? Брехня все это. Ведь среди вас наверняка гугенотов большинство, так дайте ему в последний глаз…

Тут говорящий громко расхохотался, однако в зале его никто не поддержал. Он выглядел действительно экзотично даже для стран южных морей. На его чисто выбритой голове лишь на макушке была оставлена прядь волос, которая спускалась набок и была лихо закручена на ухо. Впрочем, и его усы могли бы последовать примеру макушки – настолько они были длинны. В руке он держал высокую меховую шапку, похожую на те, что носим мы, буканьеры, только с длинным красным верхом.

– Это телохранитель самого кавалера де Фонтене, – шепнул Робер. – С ним шутки плохи. Это какой-то турок по имени то ли Тальяс, то ли Туряс. Сам черт язык сломит.

– Меня зовут Тарас, и я не турок, – громогласно заявил тот, о котором шептал одноглазый Робер. – Я такой же христианин, как вы, только православный. Это почти то же, что у вас гугенот, холера возьми всех французов.

У этого Тараса был ужасный акцент. Он произносил наши мелодичные слова, словно лес рубил.

– Разве бывают турки христианами? – неожиданно довольно громко спросил Франсуа, не обращаясь ни к кому, но слова его касались нового посетителя, который уже сел за стол и ожидал заказанного вина, поглядывая на донышко деревянной кружки.

– А я не турок, дурья твоя голова, – проревел Тарас. – Я запорожский казак. Есть такой народ на реке Днепре, который любому турку глаз на жопу натянет. Понял?

Тут с Франсуа случился один из тех приступов ярости, которые мне потом неоднократно было суждено наблюдать.

– Так, значит, ты инородец, приехал сюда к нам, к французам, чтобы учить нас уму-разуму?

– Нужно будет – научим, – ответил казак, вставая из-за своего стола и подходя к нашему. Его рост при его весе… Словом, это был огромный человек, сравнить его можно разве что с самой большой бочкой, которая только сыщется на Сан-Доминго.

– Ты, дохля буканьерская, наверное, думаешь, что раз выбрался из своего леса помочь нашему губернатору освободить остров от испанцев, то самый-самый? – обратился он к Франсуа, который уже сжимал в руке свой нож. – Отпусти свой жалкий обрубок, у меня на него смотри, что есть.

Тут Тарас похлопал по висящей у него на боку кривой турецкой сабле и сел к нам за стол.

– Ты лучше, мил человек, если приехал к нам на остров помочь общему делу, давай без мокрухи. За тебя, клопа, мне еще от губернатора влететь может. А я его почитаю как отца родного, так как спас он меня от смерти лютой и погибели страшной. Понял, брат-мусью? Так что давай вместо того, чтобы резать друг друга, устроим наше народное казацкое соревнование. Тот, кто первым упадет и не сможет выпить очередную порцию, тот и турок. Идет?

Франсуа, который был всегда предрасположен к выпивке, просиял. Он всегда говорил мне, что ни в кости, ни в карты ему никогда не везло, пока он хорошенько не наберется. В пьяном виде он чувствовал, что может горы свернуть, а в трезвом мог лишь зубами скрежетать от досады.

– Ты, наверное, бочку сможешь выпить и будешь стоять на ногах. Да только не тот молодец, кто может много принять, а тот, кто при этом не захмелеет. Так что давай усложним соревнование. Давай после каждой кружки стрелять по цели.

– Из пистолетов…

– Нет, из мушкетов. Или ты боишься его не поднять?

Казак Тарас посмотрел на щуплого буканьера Франсуа, во взгляде которого пылал дух соперничества, и презрительно хмыкнул. Но Франсуа недаром, как и все буканьеры, уже много лет каждый день тренировался в стрельбе из мушкета в любой свободный час. Тут я был за него спокоен.

– Мушкет так мушкет, – ответил казак. – Хозяин, подавай тафию. Зачем время тянуть. Пошли на улицу.

Весь кабак высыпал наружу. Сразу нашлись доброхоты, поставившие мишени в виде тыкв, отмерившие шаги и вбившие колышки, указывавшие, с какого места нужно стрелять. Хозяин дал каждому по жестяному стакану тафии. Я знал, что Франсуа не дурак выпить, но чтобы сразу целый стакан такого крепкого напитка, да после этого еще и стрелять… Словом, я смотрел на него с большим удивлением. Тарас, выйдя на рубеж, первый запрокинул голову и разом вылил себе в нутро огненное содержимое с такой быстротой, что мы не успели и глазом моргнуть. Франсуа пил медленнее, поскольку уже размялся красненьким, но опорожнил все, схватил поданный мною заряженный мушкет и первым выстрелил в мишень. Пустая бутылка, поставленная на 50 шагов на каменной кладке забора, разлетелась вдребезги, что вызвало бурю эмоций вновь прибывших на Тортугу буканьеров, которые сразу приняли сторону Франсуа. Тогда Тарас взял своей одной рукой мушкет и тоже спустил курок. Несмотря на огромную тяжесть ружья, выпитое и приличное расстояние, он тоже попал.

– Ты думаешь, клоп может испугать верблюда? – обратился он к Франсуа. – Давай еще по одной?

Франсуа не знал, что такое верблюд, но согласился. Я принялся спешно заряжать мушкет, а хозяин налил еще по стакану. Снова выстрелили, и снова оба попали. Так продолжалось еще пару раз, пока Турок не промахнулся. Тут, чтобы показать свою удаль, Франсуа выпил еще стакан, а потом выстрелил и снова не промахнулся под общие одобрительные выкрики буканьеров. С тех пор Франсуа стал считаться самым метким стрелком на Тортуге, хотя я-то отлично понимал, что это не так. Просто ему непостижимым образом все удавалось, когда он становился пьян. Словно сама богиня Фортуна начинала витать над его головой.

Наша беззаботная жизнь на Тортуге закончилась 10 января 1654 года, когда утром у Кайона встала на якорь испанская эскадра. Тогда я впервые увидел вблизи этого темноволосого и долговязого кавалера де Фонтене, губернатора острова. Он был одет в черный камзол, на плече вышит белый восьмиконечный крест. Он сидел в седле на приличной лошади на центральной площади и отдавал четкие приказания жителям поскорей укрыться в форте, захватывая с собой все самое ценное, и одновременно спорил со своим еще одним телохранителем мулатом Диего, что не нужно давать сражение у моря, а нужно использовать инженерные сооружения форта. Мы с Франсуа, ночевавшие на сеновале гостиницы, так как решили сэкономить наши и без того скудные средства, были отданы в распоряжение мулата Диего, с которым должны были следить за передвижениями противника и тут же докладывать лично Фонтене. Об этом губернатор распорядился после того, как до Бас-Тера докатилась канонада корабельных пушек. Быстро добравшись до берега и устроившись на гребне горы, мы, оставаясь незамеченными, отчетливо видели всю картину высадки испанского десанта.

Авангард без единого выстрела захватил Кайон, жители которого покинули его еще с рассветом, когда опознали на горизонте испанскую эскадру. Мы видели, как командир испанского передового отряда с пригорка дал знак на корабли, помахав шляпой. И от них тотчас отчалили шлюпки с новым десантом. Тут Диего, бравым видом которого я тогда искренне восхищался, приказал отходить к Бас-Теру. Мы бросились бежать со всех ног, чтобы обогнать испанцев, и нашли город уже полностью опустевшим. Только на въезде было несколько человек дозорных. Диего приказал нам остаться с ними, а сам поспешил в форт с докладом к Фонтене.

Через некоторое время мы увидели маршировавшую колонну испанцев. Дозор, имевший приказание от Фонтене задержать неприятеля на подступах к городу, рассредоточился и открыл беглый огонь. Испанцы разбежались и залегли за пальмами, кустарником и камнями. Мы с Франсуа забрались в какое-то здание и вели стрельбу со второго этажа. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то бешеный испанский офицер не ворвался к нам с тыла. Мы услышали выстрели и крики, спустились вниз и увидели, как он, словно какой-то демон, один атакует и поражает своей шпагой-молнией наших ребят. Поскольку задачу свою мы выполнили, то решили бросить позицию и отходить в форт, пока не поздно. Там мы были встречены как герои, которые не побоялись почти в одиночку кинуть вызов огромной испанской армии. Фонтене сказал, что, если бы у него была хотя бы сотня таких молодцов буканьеров, он не задумываясь захватил бы с ними весь Сан-Доминго.

Форт Святое Таинство был не очень большой, но вполне достаточный, чтобы во время опасности вместить все население Бас-Тера. Он располагался на небольшом крутом плато и представлял собой маленькую, но хорошо спроектированную современную крепость, похожие теперь строит Вобан на границах Франции, чтобы неприятель не смог ворваться к нам. Строивший форт Левассёр был не менее талантливым военным инженером, чем Вобан, поскольку Святое Таинство так никому и не удалось взять штурмом. Как мне потом рассказывал Тарас, брат Левассёра тоже был фортификатором и в его далекой стране построил похожую крепость под названием Кодак.

Так вот, форт представлял собой правильный квадрат, на углах которого располагалось по бастиону. Особенность этой крепости была в том, что в нее можно было попасть лишь по одной узкой дороге. Но это могли проделать только друзья. Врагов же встречал шквальный огонь как спереди, так и с фланга, и даже с тыла. Преодолеть живым путь до столь желанных ворот не смог бы ни один неприятель, будь он даже самоубийцей. Как теперь принято говорить, это «было нереально».

Терпеть не могу попугайничества, когда в особенности это касается заимствования английских слов. Знаете, есть такие люди, которые не знают никаких иностранных языков и поэтому очень любят употреблять к месту и не к месту простейшие слова, смысл которых им, дуракам, вдруг кто-то ненароком открыл. Обычно это восклицания или ругательства. Будто бы сказать «ой-ля-ля» намного хуже «вау». Этот собачий вой достоин лишь англичан, которым вообще не ведомо настоящее восхищение. Только дураки, которых везде хватает, об этом не задумываются. Голова для них – то место, откуда внутрь поступает еда, а всем остальным управляет…

Так вот, испанцы в первый день и не помышляли о штурме, поэтому мы лишь наблюдали за их действиями. А они были обыкновенными. Что делает армия, когда захватывает город неприятеля? Правильно. Это даже дураку понятно. Мы с Франсуа спокойно наблюдали с небольшого каменного бруствера форта, как солдаты в желто-красных камзолах разбредаются по поселку, заходят в пустые дома и выносят из них все, что им приглянулось. Этот обычай пришел к нам из глубины веков, и не думаю, что от него солдаты когда-либо откажутся. Даже лет через триста или четыреста. Возможно, для дураков придумают вместо слова «грабеж» какое-то другое слово, только мирным жителям от этого слаще не станет и сама сущность происходящего не изменится.

Например, помню, как военный министр Лувуа, по чьему приказу был полностью сожжен беззащитный Люксембург, заявил, что это не варварское уничтожение мирных жителей и грабеж их домов, а зачиcтка. Это слово сразу подхватили придворные лизоблюды и самые тупоголовые из граждан. Так теперь оно уже официально фигурирует во всех военных донесениях. Ну да бог с ними со всеми. Мы тоже были не ангелами и захваченный испанский галеон называли не иначе как призом, а бумагу, разрешающюю грабеж вражеских судов и поселений, не иначе как комиссией. Но, как говорят эти паршивые англичане, ничего личного, это только бизнес. Каждая профессия имеет право на свой лексикон или жаргон.

Испанцы решили, раз мы все спрятались в форте, то сильно их испугались и взять нас можно чуть ли не голыми руками. И сразу же поплатились за это безрассудство. Первые, кто осмелился приблизиться к нашей крепости, были встречены сильным огнем мушкетов и мелких орудий, так что остались лежать перед фортом на выжженной земле. Через бойницы небольшой, но крепкой стены мы наблюдали, как испанцы стали обкладывать наш форт со всех сторон и рыть укрепления, приобщая к этому делу тех местных жителей, кто не успел спрятаться.

Вечером был собран первый военный совет, на котором мы с Франсуа, конечно же, не присутствовали, но его решения нам стали сразу известны – будет ночная вылазка. Капитан Мартин начал отбирать добровольцев. Я и Франсуа вызвались сразу. Волонтеров набралось человек пятнадцать, все из буканьеров. Когда стемнело, мы спустились по веревочной лестнице, перекинутой через стену, и напали на лагерь противника, в котором занимались тем, что усердно рыли траншеи.

 

Глава пятнадцатая

Из записок графа Пенальбы

Ночью неприятель сделал вылазку. У нас потери были минимальными, но все же это не добавило нашим солдатам боевого духа.

– Сожжено несколько палаток, убито трое и ранено семеро, – доложил я утром генералу.

– Это ерунда, но для нас она равносильна поражению. Люди больше не верят в победу. Да и я, признаюсь, тоже. В Европе я бы не волновался, что крепость может продержаться и несколько месяцев, но здесь… Эти канальи не сдаются, поскольку ждут помощи, а в это время наша затея с корабельными пушками явно не удалась. В любой момент к французам могут подойти несколько их корсарских кораблей, вернувшихся из экспедиции, а вот нам неоткуда ждать подкрепления. К тому же нас слишком мало. Поэтому, если вдруг к нам в тыл ударит хотя бы сотня флибустьеров, а то и меньше, мы потерпим страшное поражение. И повезет, если мы сумеем спастись банальным бегством. Вот такие дела, мой друг. Пора собираться…

– Если наши пушки не могут стрелять вверх, то, может, их поставить на какую-нибудь гору? – осторожно поинтересовался я.

– Об этом и речи нет… Хотя… рядом с фортом есть гора, поросшая лесом. Вы, дон Педро, молодец. Как мне раньше не пришла в голову эта безумная идея? Из вас выйдет хороший командир. Сейчас же возьмите с собой Кальдерона и отправляйтесь на эту гору. Прихватите с собой несколько солдат для охраны. Выясните, можно ли на нее затащить пушки и есть ли там подходящая площадка для стрельбы.

Я видел, как угрюмое, осунувшееся лицо генерала вновь засияло, в глазах появились задорные искорки.

С Кальдероном и несколькими солдатами мы через полчаса уже были у горы. Однако никакой дороги, даже тропинки, не обнаружили. Нам приходилось, орудуя своими дагами, прорубать путь. Кальдерон всю дорогу твердил: «Только бы там было место для пушек, только бы там было подходящее место». Мы шли и шли вверх, отбиваясь от стай москитов, когда под кронами больших деревьев, когда сквозь кустарник, когда по открытой каменистой местности. Вскоре мы поняли, что достигли вершины.

– Теперь так, – скомандовал Кальдерон. – Расходимся в разные стороны и ищем подходящую площадку для батареи.

Через некоторое время мы вновь собрались вместе. К нашему сожалению, подходящего места не было.

– Значит, – продолжил тяжело дышащий Кальдерон, – самая лучшая позиция вон там, где и будет батарея.

Мы подошли к каменистому обрыву, откуда открывался превосходный вид на форт. Он был как на ладони. Для мушкетного выстрела было далековато, пожалуй, для фальконета тоже, но наши длинные корабельные орудия могли накрыть отсюда всю крепость.

– Кустарник вырубим, камни уберем, неровности засыплем землей… – говорил возбужденно Кальдерон, – все как следует утрамбуем и угостим французиков тыквами. То-то они забегают… Вы четверо оставайтесь здесь и начинайте вырубать кусты. Мы с доном Педро сейчас пришлем вам подмогу и постараемся найти более удобный путь для подъема. Всё, за работу.

На обратном пути мы возбужденно носились по склону, ища более пологие пути, делая зарубки на деревьях и срубая кусты для пометок. Нельзя описать словами, как погрустнел генерал, когда шутник Кальдерон сначала специально сообщил, что склон горы довольно сильно заросший и что на вершине нет подходящей площадки для батареи, а потом, сделав паузу, вдруг сказал, что на вершине все же можно соорудить площадку, да и пушки протащить, и что мы уже даже наметили дорогу.

– Берите пятьдесят солдат, кирки, лопаты… К вечеру сделаем дорогу и площадку, ночью ложный штурм, а сами в это время незаметно затащим пушки. Утром ударим из них по форту. Не пройдет и пары дней, как эти надменные французы капитулируют.

Все было сделано, как говорил генерал. Площадка расчищена и выровнена, дорога проложена. Всю ночь с превеликим трудом наши солдаты, постоянно меняясь, затаскивали пушки наверх. В это время остальные делали вид, что пошли в ночной штурм. Стрельбы и криков много, толку мало и потерь никаких. К рассвету все было кончено. Защитники с удивлением увидели, что батарея исчезла. Но восприняли это по-своему. Они подумали, что мы отступаем. Сверху было видно, как они веселятся, бросают вверх шляпы и обнимаются. С первым же выстрелом нашей батареи все мгновенно смолкло. Несколько залпов прошло мимо, но потом, пристрелявшись, наши канониры уже стали класть ядра прямехонько в центр доселе недосягаемого форта.

– Метьтесь лучше, спешить теперь нам некуда, – говорил генерал, разглядывая позиции врага в подзорную трубу. – Просто удивительно, как легко было найти ключик к этому замку. Конечно, никакие пехотные пушки никогда бы до форта отсюда не добили, поэтому французы были спокойны. Но у нас-то не пехотные, а дальнобойные корабельные орудия. Ха, смотрите, попали прямо в крышу дома. Что, господа французы, забегали?! Молодцы канониры. Не спешите, наводите лучше. Чтобы ни одно ядро не прошло мимо. Подумайте о тех, кто их вам сюда на гору поднимает. Пусть их труд не пропадает зря.

Обстрел продолжался весь день. Весь день наши солдаты были заняты тем, что таскали порох и ядра на гору. Вечером обстрел прекратили. Генерал велел хорошенько укрепиться на горе и подвести туда дополнительно солдат для прикрытия батареи.

– Настали трудные деньки. Ночью эти канальи обязательно предпримут вылазку и попытаются скинуть нас с горы, а может быть, еще будет вылазка и на Бас-Тер. Так что никому не спать, если хотите жить. Днем отоспитесь. Днем они не сунутся.

Все произошло так, как и предсказывал генерал. Ночью французы открыли ворота и под прикрытием темноты попытались напасть на наши траншеи и лагерь. А в это время другой их отряд, спустившись со стен по веревочным лестницам, попытался незаметно подняться на гору. Однако благодаря бдительности наших солдат оба отряда были своевременно обнаружены. Отличился и Кальдерон. Он рассчитал самый удобный путь для вылазки французов на батарею и поставил там засаду, в которую и попали нападавшие. На них обрушился не только град пуль, но и целый камнепад. Словом, обе ночные атаки были нами успешно отбиты, и противник впервые понес ощутимые потери.

Половину следующего дня наши солдаты проспали под грохот пушек, а к вечеру вновь взялись за работу – носить на гору пороховые заряды и ядра. По приказу генерала, чтобы эта работа пошла веселей, всем, кто ею занимался на вершине, капрал выдавал по чарке вина. Так что к сумеркам пушки были обеспечены всем необходимым на полдня вперед.

– Сеньоры, сегодня последняя, решающая ночь. Наша артиллерия действует превосходно. Французы обречены и, понимая это, сделают последнюю попытку овладеть батареей.

– Мой генерал, это им не удастся, – сказал Кальдерон. – За день мы отлично разведали все подходы к горе и готовы встретить гостей как следует.

– Хорошо, чтобы было так. Теперь меня волнует другое. Боюсь за наших рекрутов. Сами знаете, вояки они слабые, а тут приходится днем таскать на гору ядра, а ночью отбивать ожесточенные вылазки противника. Долго так не может продолжаться. Еще день, максимум два – и эти беременные тараканы начнут дохнуть или, еще хуже, – бунтовать и дезертировать. Уже сейчас идут разговоры, что я устроил им каторгу.

– Сегодня к вечеру мы привели с востока острова тридцать негров-рабов, – сообщил я. – Их захватили на табачной плантации. Утром они помогут таскать ядра. Думаю, что вскоре найдем еще. Кроме этого О’Мерфи, разоривший несколько прибрежных поселений французов на Эспаньоле, привез оттуда пленных.

– Дай-то бог, сеньоры. Дай-то бог, чтобы завтра все кончилось. Должны же французы понимать, что, если они будут упорствовать, по законам военного времени при штурме мы вольны не брать их в плен. Ну, сеньоры, по местам. А вы, падре Хуан, помолитесь за нас.

Ночью французы действительно снова пошли на вылазку. На этот раз они попытались большими силами ударить по лагерю. Однако никто не спал, горели многочисленные костры. Были устроены засады. Бой продолжался не более получаса, и нападавшие вскоре отступили в темноту. Однако эти французы – сущие дьяволы. Через полчаса они повторили атаку и уже с гораздо большим успехом. Наши солдаты, отбив противника и выставив часовых, спокойно легли спать с чувством выполненного долга. Так что французам удалось прорваться в Бас-Тер, посеять панику в лагере, поджечь несколько домов и даже попытаться атаковать штаб-квартиру нашего генерала, бывший дом французского губернатора Тортуги. Однако всем понятно, что ночью можно лишь совершить диверсию, а не вести широкомасштабные действия. Во-первых, не видно, где свои, где чужие. Во-вторых, невозможно командовать, поскольку темно. В-третьих, вести большое наступление ночью – это отдать командование армией в руки простых солдат, словом, пустить на самотек. А на это не пойдет ни один полководец. Ведь в случае проигрыша спросят именно с него, а солдатам ничего не будет. Так что вылазки делаются лишь для поднятия боевого духа у защитников, что косвенно влияет и на победу.

Итак, наделав шуму, французы отступили. Но они добились своего. Часть наших солдат была снята с горы и переброшена на защиту Бас-Тера. А этого они только и добивались. Тогда их второй отряд двинулся на штурм горы, на вершине которой была наша батарея. Однако и эта атака хотя и с большим трудом, но все же была отбита. Словом, как и говорил генерал, ночка выдалась ужасная. Защитники крепости своими вылазками не дали сомкнуть глаз до самого рассвета.

– Еще одной такой ночи мне не пережить, – сказал, плюхаясь на табурет, Кальдерон. – Я полностью опустошен. И если сейчас сюда войдут французы, клянусь своей шляпой, я даже не сделаю попытки вынуть шпагу – настолько я устал. Пусть берут в плен. Хоть там отосплюсь.

– Как жаль. А я хотел попросить вас, мой друг, об одном одолжении…

– Каком же, дон Габриэль?

– Наши солдаты вконец вымотались, но когда надо снять усталость, нет ничего лучшего, чем хорошая шутка и смех. А вы в этом – непревзойденный мастер. Поэтому прошу вас посодействовать. Ну вот вы и улыбаетесь, я знал, что вы не откажете. Совершите этот подвиг ради нашей дружбы, а я выполню любое ваше желание.

– Вы знаете, сеньор маркиз, на каких струнах играть.

Кальдерон встал и вышел. Немного спустя раздался дружный смех солдат, охранявших штаб-квартиру, затем смех пошел гулять по позициям вместе с неунывающим Кальдероном и восходящим солнцем.

– Должен высказать благодарность и вам, дон Педро. Вы не только незаменимый и расторопный адъютант, но и настоящий телохранитель. Сколько вы сегодня ночью закололи тех бедолаг, которым было суждено прорваться к нам во двор? Четверых, пятерых?

– О, это не было особенно сложно. По части стрельбы они высокого класса, но на шпагах драться не умеют.

– Не нужно лишней скромности, ведь я тоже защищался. Хотя и не считаю себя слабаком в фехтовании, но мне пришлось туго. И если бы не вы… Ваш клинок настолько быстр, что за ним даже трудно уследить, особенно в темноте. Думаю, что проворней шпаги в Новом Свете не сыскать.

– Вы меня совсем захвалили, дон Габриэль, но, не скрою, мне приятно, что я помог отбиться вам от тех восьмерых разбойников, лежащих сейчас во дворе.

– Их отчаянное нападение наверняка бы завершилось успехом, если бы не вы. Благодарю. А теперь давайте подведем печальный итог. Эти еретики сдаваться явно не собираются. И поскольку мы не атакуем их, они делают это за нас. Чтобы предотвратить подобные вылазки, нам нужно больше траншей, фашин и валов. Но сделать мы это не можем. Наши солдаты утомлены до предела и наверняка уже на грани бунта. Надеюсь, что искрометный Кальдерон хоть немного поднимет их не очень-то высокий боевой дух. К вам, дон Педро, у меня также будет просьба. Отправьте в Кайон всех раненых и сообщите О’Мерфи, чтобы он готовился к отплытию. Если сегодня французы не сдадутся, вечером мы снимем пушки с горы, а ночью покинем Бас-Тер. Еще одной такой атаки нам не выдержать. Да, и прикажите активней стрелять по форту. А то я что-то не слышу канонады.

– Канониры всю ночь вместе с солдатами отражали атаки…

– Знаю, знаю. Но у них там дневной запас ядер и пороху. Пусть весь истратят. Не нести же вечером все обратно.

Предусмотрительность этого человека, который ночью был ранен и сейчас с помощью лакея менял наспех наложенные повязки, меня поражала. На его месте другой позволил бы себе отдохнуть с чувством выполненного долга, с полным сознанием того, что имеет на это право, но не таков был дон Габриэль. Высокомерный и презрительный по натуре, он глубоко скрывал эти качества, поскольку понимал, что во время войны нужно беречь солдат, нужно сдерживать эмоции, гнев, если хочешь, конечно, победить. А умение побеждать складывается из малого. И такие чувства, как чванство и высокомерие, которыми бог обильно наградил нашего генерала, на войне ни к чему. С другой стороны, я понимал, что это продиктовано лишь военной необходимостью и что дон Габриэль остается прежним: он так же хладнокровно может ради потехи выбить зуб прохожему, приказать насмерть запороть нерасторопного слугу или поохотиться на беглых негров-рабов, поскольку не считает их людьми. Однако его чрезмерная гордость своими славными предками принуждает его совершать и хорошие поступки на поприще служения родине. Ни один простолюдин не рисковал бы появляться под пулями около траншей лишь для того, чтобы поднять дух солдатам. Словом, герой умрет героем, а быдло – как свинья, любил повторять генерал.

Рассвет наступал медленно. На наших позициях слышались лишь стоны и сетования солдат. Боевой дух действительно был на нуле. Армия зализывала раны, уже не надеясь на победу. Попытки Кальдерона хоть как-то приободрить солдат были подкреплены дополнительной раздачей вина из погребов дома бывшего губернатора Тортуги кавалера де Фонтене. Об этом распорядился генерал, который, скрывая свое ранение, появился как ни в чем не бывало. На коне он объезжал позиции, подбадривая солдат, пьющих за его здоровье, и громогласно восхвалял их доблесть.

– Молодцы, ребята. Сегодня ночью вы разбили французов и вполне заслужили отдых на весь день. Эти канальи больше не сунутся. Сейчас они в ужасе подсчитывают потери. Не будь я генералом, если к вечеру они не сдадутся. Вы настоящие герои, молодцы, все самое страшное позади.

Конечно же, дон Габриэль не верил в собственные слова, но генеральский долг заставлял его произносить подобные подбадривающие речи. Солдаты пили за победу, а их генерал думал об отступлении. Уже отправлены в Кайон все раненые, которых должны были погрузить на корабли. Уже были преданы земле все павшие и отслужена по ним месса, а дон Габриэль все еще пристально всматривался в сторону скального форта. Но надежда, что французы возобновят переговоры о капитуляции, становилась все меньше и меньше, несмотря на то что наша батарея на горе не переставала сыпать ядра на осажденных. Было где-то около четырех часов, мы втроем сидели за столом и обсуждали план отступления, когда к нам вошел встревоженный капрал.

– Мой генерал, из крепости доносится барабанный сигнал.

Мы разом повернулись… Слова застряли в горле, а мысли в голове.

– Французы просят переговоров?

– Да, экселенс, они уже спустились вниз и барабанят почем зря, вызывая на переговоры.

На изможденном лице нашего генерала заиграла улыбка. Он провел здоровой рукой по лицу и отдал необходимые приказания. Когда замолчали пушки, мы с Кальдероном и барабанщиком уже были рядом с парламентерами. Я снова стал переводить.

– Я, капитан Мартин, от имени губернатора острова Тортуга кавалера де Фонтене уполномочен заявить, что мы согласны на ранее предложенные условия капитуляции. Все, кто находится в крепости, уйдут с оружием, знаменами…

– Нет-нет, уважаемый капитан. Эти условия были вам предложены несколько дней назад, но сейчас обстановка изменилась. За это время нашим пушкам все же удалось доставить вам массу неудобств, и мне кажется, вы с этим ничего поделать не можете. Поэтому условия сдачи крепости должны быть другими. Скажем, мы должны получить компенсацию за свои труды. Ведь из-за вашего упрямства нам пришлось тащить на гору пушки, строить там батарею, затем доставлять к ней боеприпасы, а ночью отбиваться от ваших атак. Думаю, что будет справедливо, если вы оставите нам свою казну и пушки форта. Это по крайней мере в какой-то степени компенсирует наши затраты и нашу работу.

Капитан Мартин сказал, что это вполне справедливо. Да и куда бы дели французы пушки своего форта. Они просто не в состоянии были бы их увезти. Итак, достигнув предварительного договора, парламентеры пошли докладывать о нем своим главнокомандующим. Через некоторое время мы встретились вновь, потом еще раз и наконец обменялись подписанными договорами о капитуляции.

В понедельник 20 января 1654 года в назначенное время ворота скального форта Святое Таинство распахнулись и оттуда с развернутыми знаменами под бой барабанов стали выходить сначала солдаты гарнизона (около ста человек), а за ним жители поселка с женами и детьми. Всего около пятисот человек. Согласно подписанной капитуляции, наши солдаты выстроились в почетный караул по бокам дороги и салютовали покидавшим крепость. Кроме этого мы предоставили французам два корабля для того, чтобы те навсегда покинули Тортугу и отправились к себе на Сент-Кристофер. Эти суда защитники крепости должны были вернуть нам обратно. А чтобы все было без обмана, генерал взял у них несколько заложников, в том числе и младшего брата губернатора де Фонтене Томаса Хотмана. После того как корабли отвели от берега, мы дали им прощальный салют из мушкетов. Остров снова стал принадлежать королю Испании.

 

Глава шестнадцатая

Из рассказов капитана Пикара

Шаблоны, стереотипы и штампы. Человек напичкан ими. Считается, что Тортуга была самой главной базой флибустьеров, а ведь это не так. Почему все думают, что вольным мореплавателям было удобнее обустраиваться на мелких островах? Откуда такая уверенность? Ведь на маленьком острове легко обнаружить и уничтожить корабль, а затем, прочесав остров, перебить и команду. Нет, братцы, флибустьеры и буканьеры были не дураками и переселяться на мелкие островки вокруг Сан-Доминго не собирались. Не правы те, кто думают, что, кроме Тортуги, у нас нигде не было прибежища и что этот скалистый остров нам был уж так позарез нужен. Если на то пошло, то прикиньте, а где же находили пристанище наши корабли, когда Тортугу захватили испанцы? А? Вот то-то и оно. Порта-Ройяла тогда и в помине не было, поскольку Ямайка тоже была испанской. Кстати, когда мы обороняли форт Святое Таинство, то слышали от Фонтене его сетования на то, что нападение испанцев на Тортугу сорвало его планы по захвату Ямайки, который он планировал совершить осенью. Но англичане его опередили. Представьте, что Ямайка была бы наша, а вместо Порт-Ройяла, например, Пор-Дофин. А? Как вам такая перспектива? Так вот, кроме Тортуги у нас были не менее знаменитые базы в бухте Марго и в Пти-Гоаве. Что, не слышали о таких местах? Значит, и в ваших головах тоже эти шаблоны с черным флагом с костями, одноглазыми и одноногими уродцами с попугаями на плечах. Но это портрет фигляра, а не флибустьера. Впрочем, я об этом уже говорил…

Запомните одно: ничто так не освежает мозги, как добрый глоток хорошего вина. Но не нужно меня понимать буквально, я лишь говорю о тех морских волках, к которым себя приписываю…

Так вот, многие полагают, что Тортуга всю жизнь была базой флибустьеров, а ведь это не так. После захвата ее испанцами все перебрались в бухту Марго, где было множество французских поселков и буканов, например знаменитая Байя, Марго, Пор-Марго и прочие. И несмотря на то что рядом был этот малюсенький остров Марго, который не на каждой карте и отыскать можно, никто не собирался там селиться, потому что он был уязвим и не дал бы никакой защиты, какую могла предоставить Большая земля. Я имею в виду Сан-Доминго.

Ну хватит об этом. Итак, уйдя с Тортуги, мы высадились в бухте Марго, а кавалер де Фонтене отправился дальше на Сент-Кристофер, куда все буканьеры категорически отказались следовать. «Мы охотники и привольнее себя чувствуем на большой земле, нежели на море или маленьком островке, где и живности-то никакой нет», – высказались мы. Фонтене пообещал, что через пару недель вернется с подмогой и мы отобьем у испанцев Тортугу. Не очень-то в это тогда верили, но все же…

Так мы с Франсуа впервые попали в знаменитую базу флибустьеров бухту Марго, где в 1639 году Левассёр набрал всего сотню буканьеров, с которыми потом захватил Тортугу. Не знаю почему, но в этом месте было самое плотное французское население. Возможно, из-за того, что отряды испанских лансерос не могли добраться до этих мест, так как им мешали обширные болота и низменности, шедшие вдоль берега южнее Кап-Аитьена, не доходя до залива Акул. Как я уже сказал, поселок, куда мы попали, назывался Байя. Он был основан напротив островка Марго еще испанцами, но потом разрушен голландцами и снова отстроен и заселен уже французами. Иногда его называли еще Байахо.

Традиционные для жаркого климата хижины почти без стен, но зато с добротными крышами из пальмовых листьев прятались в глубине леса. С моря поселок, который стоял на берегу реки, называвшийся также Марго, был совершенно скрыт лесом. Селение располагалось от моря милей выше по течению да еще в притоке реки, а город Порт-Марго располагался еще выше, на другой речке, что также была притоком Марго. Так что мы, буканьеры, умели прятаться от испанцев, которые со своих кораблей постоянно наблюдали за побережьем. Им и в голову не приходило, что в глубине леса есть наши селения и даже речные порты. Они, как и остальные недалекие люди, думали, что все поселения колонистов в Новом Свете расположены на берегу моря. Боже, какая наивность…

…Чтобы распробовать хорошее вино как следует, нужно выпить немало. В Вест-Индии мы были лишены такой возможности, что объясняет мое неудержимое влечение к новым ароматам в Европе, которыми я не перестаю наслаждаться даже в своем довольно преклонном возрасте…

В Байе мы были встречены как герои, исполнившие свой долг. Многие жившие в окрестностях буканьеры были весьма огорчены и раздосадованы тем, что теперь сбыть шкуры и букан в привычном месте уже нельзя. Им мы говорили, что скоро сюда явится кавалер де Фонтене, который снова захватит Тортугу, и все будет по-прежнему. Эти разговоры подбодряли и нас. Так мы с Франсуа и жили, арендуя в доме одного рыбака в Байе навес и занимаясь охотой на диких свиней, пока снова не появился Фонтене. Об этом мы узнали однажды утром от нашего хозяина. Кавалер высадился в бухте с небольшого корабля, привезя с собой около пятидесяти искателей приключений с Сент-Кристофера. Губернатор заявил, что созывает всех вольных стрелков сегодня вечером у таверны «Большая черепаха», которую, впрочем, местные жители называли «У вонючего клопа», поскольку ее хозяин любил поговорку: мал клоп – да вонюч.

Сейчас, вспоминая эти года, мне самому не верится, что в то время никого из известных флибустьеров и в помине не было. Что даже сам Бертран д’Ожерон еще не переселился в Новый Свет, Рош Брасильен еще не был капитаном, впрочем, как и наши с Франсуа имена никому ничего не говорили. Только вот, пожалуй, с мессиром Жереми дю Россе мы были знакомы по обороне Бас-Тера. Кстати, это знакомство в будущем дало нам довольно много плюсов. Он был дворянином, родом из Перигора. Рассказывали, что он уже более двадцати лет болтался по Испанскому морю. Впрочем, тогда дю Россе тоже был никем, как тот человек, который еще ни разу не отпивал из этой бутылки столь замечательного вина. Ведь с каждым глотком душистой красноватой влаги любой преображается и становится другим. Трусам она приносит отвагу, а молчаливым – дар красноречивого рассказчика, чуть ли не поэта, чем я и пользуюсь.

Представьте себе, что сильное солнце вконец истомило, изожгло вас своими колючими лучами, а под конец дня ослабло, стало заходить и подул свежий бриз. Ваша кожа еще обожжена и немного зудит, а солнечной подпитки уже нет. Лучи не жгут вас, а лишь облизывают, да еще и ветерок старается. Воздух становится прохладнее вашей кожи. Смеркается, и вы чувствуете, как выступают приятные пупырышки от неожиданно налетающего морского ветра. Подкрадывается долгожданная прохлада. Тут самое главное не упустить момент и как следует расслабиться лучше всего чем-то холодненьким, ну а если этого нет, то и теплое вино подойдет, но только сухое, немного охлажденное в проточной пресной воде. Какие развлечения еще могут быть в Новом Свете? Поэтому не верьте тем, кто утверждает, что среди буканьеров и флибустьеров царил сухой закон.

Мы добрались до кабачка, когда Фонтене, этот высокий сухощавый дворянин с черными длинными волосами, уже говорил речь собравшимся буканьерам. Кабачка, конечно, не в европейском понимании, поскольку это была лишь хижина с несколькими большими навесами. Но для Сан-Доминго это было действительно крупное заведение. Навесы располагались по кругу, а в центре был дом хозяина, рядом печка, где готовилось мясо. Под навесами было по нескольку столов со скамейками. По местным меркам дела у держателя «Вонючего клопа» шли очень хорошо. Да и не только у него одного. Несколько сотен головорезов, прибывших в Байю на зов де Фонтене для захвата Тортуги, нуждались в еде и питье, поэтому каждый день строились новые навесы, которые были нужны, лишь чтобы защитить от солнца и дождя. Столов не хватало, поэтому использовали пустые бочонки разного калибра.

Итак, когда мы с Франсуа доковыляли до «Клопа», собрание уже началось. В центре стоял сам де Фонтене. Как сейчас помню, это было завораживающее зрелище для местных охотников, видавших только быков, свиней и перекупщиков мяса. На Фонтене был шикарный черный камзол с вышитым на плече серебряным мальтийским крестом, большая шляпа с трепыхавшимися белыми страусиными перьями, в руке дорогая трость с серебряным набалдашником. Он элегантно отставил ногу в изящном ботинке с серебряной пряжкой и смотрел на всех свысока. Выказывая своим видом уверенность и спокойствие. С первого взгляда было видно, что он большой человек, опытный командир и приехал к нам, чтобы нас же осчастливить. Хотя он и был похож на столичного щеголя, мы прекрасно знали, что этот человек несгибаемой воли, о котором уже тогда ходили легенды. Возьмем хотя бы вот эту. Когда во время обороны форта Святое Таинство на Тортуге к нему пришла делегация жителей Бас-Тера с просьбой начать переговоры о сдаче крепости испанцам, он не задумываясь выстрелил в главного посланника, спросив: «Ну, кто еще хочет вести переговоры?»

– Я знаю, что многие буканьеры считают себя мирными людьми, но когда приходит война, она затрагивает всех. Я стою здесь перед вами не для того, чтобы уговаривать. Многие из присутствующих прибыли со мной и верят мне. Но я знаю, что каждый день из леса выходят новые буканьеры, чьи лагеря уничтожены, а товарищи погибли. Неужели вам не хочется отомстить? Так вот, я знаю, как это сделать больнее всего – отбить у испанцев Тортугу! И я это непременно сделаю с вами или без вас. Я специально прибыл для этого из Франции. Многие из старых флибустьеров должны помнить меня. Я жил на Тортуге и вместе с ними ходил в успешные походы на Кубу, Пуэрто-Рико и Москитовый берег. Так записывайтесь в мою команду, и вы станете героями, о которых будет слагать легенды вся Вест-Индия!

Большинство собравшихся слушали пламенную речь дворянина из Франции с открытыми ртами, завороженно наблюдая, как тот помахивает своей шляпой с белыми перьями невиданной птицы. Никто из этих полуграмотных, диковатых людей, в том числе и мы с Франсуа, не могли себе даже представить, что можно так умно и красиво говорить. Поэтому выступления Фонтене всегда имели огромный успех и были подобны настоящему театральному спектаклю, в конце которого всегда срывали овации. Люди приходили и послушать, и поглазеть, поскольку таких платьев, как у Фонтене, не часто встретишь на Сан-Доминго. Крики собравшихся подтвердили решимость присутствующих непременно отбить Тортугу у ненавистных испанцев, особенно после того, как Фонтене в очередной раз посулил несметные богатства.

– Сам остров не стоит ничего. Но как центр французских флибустьеров, которые сейчас вынуждены бросать якорь в других местах, Тортуга – настоящий золотой прииск. Они найдут там хорошую защищенную гавань, а торговцы – много товара, захваченного у испанцев. А от себя я обещаю умеренные пошлины и процветание для всех местных жителей, как это уже было при мне с конца 1652 года. Скажите, разве всем плохо жилось эти годы? А?

Раздался гул нестройных голосов, которые подтверждали сказанное кавалером де Фонтене. Собрание еще раз одобрило речь своего предводителя, который впервые назвал всех собравшихся береговыми братьями, объединяя флибустьеров, буканьеров и поселенцев (рыбаков, плантаторов и фермеров). Было необходимо, чтобы около тысячи французов, живших тогда на Сан-Доминго, смогли противостоять нескольким десяткам тысяч испанских солдат, пытавшихся их оттуда вытеснить.

В этот момент Франсуа неожиданно подошел к кавалеру де Фонтене.

– Мессир, я знаю, как можно незаметно высадиться на Тортугу, и мог бы помочь вам в выборе места.

– Я тоже знаю остров, и мне не нужны советы неизвестных. Хотя мне вроде бы и знакома твоя физиономия.

– Я буканьер Франсуа Олоне. Вместе с вами участвовал в защите Тортуги от испанцев, а до того был в составе букана Дидье Белого, уничтоженного испанцами. Мы промышляли за Дежабоном в долине Вака-дель-Норте. Я предлагаю высадиться на Тортуге…

– Не хочешь ли ты сказать, что ты предлагаешь напасть с севера, где сплошные скалы и утесы и где прибой такой силы, что разнесет в щепки любую шлюпку?

Раздался всеобщий смех. Именно в этот момент, как никогда, проявилась одна из самых сильных черт Франсуа – упрямство. Я видел, как вспухали вены на его лице и как сжимались кулаки, когда кто-то утверждал, что он не прав. В эти минуты на его лице появлялась та кривая, презрительная усмешка, которую я потом видел не раз в самых отчаянных ситуациях. У меня не было и нет сомнений, что Франсуа презирал опасность и смерть, хотя специально и не шел на них. Это упрямство делало его таким. Он хотел во что бы то ни стало доказать, что только он один может то, чего не могут все остальные. Однако Франсуа пришел в себя, посмотрел по сторонам, увидел, что множество глаз устремлено на него и множество ушей хочет узнать, где же можно высадиться с севера, и громко сказал:

– Нет, мессир, я не предлагаю нападать с севера. Но я знаю место с юга, где удобно высадиться.

– Тогда приходи завтра утром ко мне и расскажи.

С этими словами гордый кавалер де Фонтене развернулся на каблуках и, элегантно опираясь на дорогую трость, ушел в сопровождении своих офицеров в трактир под названием «Дубовая бочка», где было немного уютнее, поэтому дороже, и где любили собираться сливки общества, если такие вообще водились на Сан-Доминго.

Мы же с Франсуа остались в «Вонючем клопе», где после ухода Фонтене поднялся обычный гвалт, поскольку, как мы поняли, общество уже не один день обсуждало шансы захвата Тортуги. Мы заказали тафии, нашли свободное место и обосновались, чтобы хорошо закончить вечер.

За нашим столом оказался один человек, который уже порядочно принял и рассказывал, как он участвовал в нападении на Тортугу еще при губернаторе Левассёре, когда тот изгнал с нее проклятых англичан. Солнце уже почти зашло, и сумерки, столь мимолетные в южных широтах, уже вот-вот готовы были смениться полной темнотой, поэтому хозяин заведения приказал разжечь несколько костров и поставить коптилки на столы. Стало немного светлее, и я разглядел рядом с нами постоянно смеющегося громилу необычного вида. Его голова была полностью выбрита, лишь на макушке оставлен длинный клок волос, который спускался аж до плеч.

– Турок! Ты, что ли? – вдруг закричал Франсуа.

– А это ты, недомерок?! – последовал ответ.

– Рад тебя видеть, старина, – продолжал Франсуа. – Ну что, идешь с нами на Тортугу? Я уж думал, что ты уплыл во Францию.

– Нет, браток, старый Тарас решил навсегда тут остаться. Знаешь, как у нас в песне поется: «Не нужен мне берег турецкий, и Франция мне не нужна».

– И это правильно. Где еще на свете можно так весело отпраздновать закат солнца, как у нас на Сан-Доминго?

– Эх, было бы чем праздновать. Французы же хиляки, выпить – и то как следует не умеют. То ли дело у нас…

– Не хочешь ли ты продолжить наше пари?

– Я-то с удовольствием, тем более что уже поразмялся кувшином какой-то кислятины.

Тут настало всеобщее оживление. Кое-кто из старожил вспомнил о предыдущем состязании и, привлекая внимание других, подошел поближе к нашему столу.

– Ну, Турок, держись, – сказал Франсуа. – На этот раз ты уже готов, а я еще как стеклышко.

– Не говори гоп, пока не перепьешь, – ответил тот, кого называли Турком.

– Хозяин! – закричал Франсуа. – Подать нам две бутылки тафии.

Приказ был молниеносно исполнен. Франсуа и турок взяли по бутылке и вышли на центр круга, который под открытым небом сразу же образовали остальные посетители кабачка.

– Ну что? Кто быстрее? – сказал с ухмылкой Франсуа.

– Смотри, не захлебнись, недомерок, – ответил громила.

– Пьер, давай последний отсчет, – сказал Франсуа, встав на изготовку.

Я скомандовал: товсь, внимание, пшли! И оба в свете костров и факелов, запрокинув головы и открыв рты, стали заливать обжигающий напиток себе в горло, судорожно глотая. Трудно было сказать, кто именно победил, поскольку через некоторое время оба соперника одновременно, отбросив бутылки в сторону, подняли руку вверх. Особо ретивые арбитры из публики проверили бутылки на наличие остатков, но там действительно ничего не было.

– Ну что, Турок проклятый, обогнал меня? – первым перевел дыхание Франсуа. – Будешь знать французов!

– Якорь тебе в глотку! Я же был первым, – завопил Турок. – Все видели – моя бутылка упала на землю быстрее!

– Зато в ней ром остался, – закричали из публики.

– Это кто тут против казаков?! Выходи, басурмане, враз порубаю в капусту!

Толпа приутихла, ничего не поняв из зычного крика на чужом языке, но видя, как гигант выхватил из ножен кривую саблю, стало более понятно, чем все слова на всех языках, вместе взятые. Многие знали, что с этим шутить опасно.

– Все было по-честному, – поспешил я вмешаться в назревавшее братоубийство. – Оба закончили одновременно, оба победили. Мир, дружба, бананы!

Толпа радостно зашумела, поскольку никто не хотел кровопролития и все были счастливы, что конфликт сходит на нет.

– Тебе бы потренироваться на нашей горилке, – сказал Турок, опуская свою лапищу на плечо моего друга.

– Что такое «горилка»?

– Это наш национальный украинский напиток, который вашей поганой тафии сто очков вперед даст.

– А давай еще по бутылке наперегонки? – неожиданно для всех предложил качающийся Франсуа.

– Давай. Только тебе, недомерок, меня никогда не перепить. Нас, казаков, никто в мире перепить не может!

Принесли еще по бутылке. В мерцании костров двое снова вышли на середину и по команде опрокинули бутылки себе в глотки, стараясь глотать как можно чаще. На этот раз явное преимущество было на стороне Турка. Франсуа, отбросив пустой сосуд, стоял, шатаясь, широко расставив ноги и выпучив глаза. Через пару мгновений он попытался сделать шаг, но под общий хохот упал лицом в песок. Все стали поздравлять Турка, который, пошатываясь, все еще был на ногах.

– Ну, братцы буканьеры, мать вашу, теперь наконец-то можно отдохнуть и выпить, – сказал Турок под одобрительные крики балагуров. – Наливай, братва!

Я же кинулся к Франсуа. Он лежал в беспамятстве. Я попросил пару крепких ребят оттащить его к реке. Поскольку Франсуа был героем вечера, то мне никто не посмел отказать. Как говорил Турок, любишь кататься – люби и саночки возить. Он потом объяснил мне смысл этой поговорки, так что теперь я точно знаю, когда нужно ее употреблять. Помочив с часок Франсуа в прохладной водице, я переложил его на циновку и, протащив по песку через весь поселок, доставил к нам под навес, где лежали наши вещи. Я тоже упал на циновку и сразу же заснул. Слишком трудный и насыщенный день выдался сегодня. К слову, когда это у буканьера были легкие деньки? Утром охота, днем выделка шкур и копчение букана, а вечером пару стаканчиков и на боковую.

Не помню, говорил ли я, чтобы вы не верили тем, кто пишет о каком-то мифическом сухом законе среди буканьеров. Это полный бред. Мы же с вами взрослые люди, сами должны понимать, что при отсутствии всех лекарств только тафия была на Сан-Доминго панацеей от всех болезней. Теперь скажите, разве мог обстоятельный охотник не взять с собой в дорогу во фляге этого лекарства? Только враги могли написать в своих злодейских книжках, а полные олухи поверить, что буканьеры во время охоты придерживались сухого закона, в то время когда любой охотник во Франции обязательно брал с собой в лес флягу с самым крепким напитком, который только мог найти. Чем же мы хуже? Или мы не были французами? Ведь охота должна приносить удовольствие, а какое удовольствие без… Словом, если вы плюнете в лицо тому, кто распространяет подобные байки, будете полностью правы. Конечно, другое дело – пьянство на борту, но разве я сказал, что буканьеры в лесу напивались? Нет, они просто употребляли, как и все простые люди. Тут нет ничего необычного, а вот поверить в то, что охотники не пьют совсем, это дело уж точно совершенно странное, попахивающее психушкой.

Когда становятся слышными накатывающиеся на песок волны, когда темнота уходит в лес вместе с приятной прохладой, так высоко ценимой в Вест-Индии, а ухо все отчетливее и отчетливее начинает слышать не противный писк москитов и храп Франсуа, а приятное щебетание птиц, наступает утро. Вместе с ним новый день, новые хлопоты и новая жизнь. Приятно, потянувшись, сесть на жесткой циновке, служившей тебе ночью кроватью, и, прищурив один глаз, посмотреть на восходящее над морем солнце. Какая, интересно, сегодня будет погода? Не будет ли дождя? Но солнце, не слыша твоих глупых вопросов, встает все выше и выше, прогоняя от тебя и мошкару, и ночную негу, давая понять, что жизнь возрождается, что пора снова браться за повседневные дела. Однако это совсем не касается тех, кто вечером принял лишнего. Для них появление солнца лишь усугубляет их и без того незавидное состояние. Так было и с моим другом Франсуа. Он лежал на спине, широко разбросав руки, а храп из его глотки, подобный рыку тигра, угрожающе разносился по округе. Оставив Франсуа в неприкосновенности, я прогулялся к реке, чтобы умыться, а затем поплелся к трактиру перекусить. Когда же я вернулся, застал все ту же картину – неподвижного храпящего бородача.

После полудня ко мне пришел некий здоровяк, по виду матрос, разыскивающий Франсуа.

– Я от его превосходительства де Фонтене. Он требует твоего друга к себе.

– Это никак невозможно, – сказал я. – Вот Франсуа, но он не в состоянии.

– Понятно, – сказал матрос и ушел. Я же прилег под навесом, ковыряя щепкой в зубах после съеденной яичницы с беконом. Вскоре матрос вернулся со своей командой.

– Кавалер де Фонтене велел его отрезвить и доставить, – сказал матрос, и они принялись за дело.

Взяв обессиленное тело Франсуа под руки, они отволокли его к реке и бросили в воду. Вода там была холодней, чем в океане, поскольку на побережье было много ключей, подпитывавших речку. Через некоторое время Франсуа очухался и уже мог стоять на четвереньках, а еще через некоторое время почувствовал, как у него болит голова, но после того как он выпил предложенную ему флягу с каким-то напитком, он воспрял, словно поникший цветок, который обильно оросил дождь.

– Где этот де Фонтене, пошли к нему, Пьер, – скомандовал Франсуа, которого сразу же две пары сильных рук поволокли в нужном направлении.

Де Фонтене стоял на берегу и всматривался в морскую даль. Не отрывая глаза от подзорной трубы, он сказал:

– Ну что, Рене, привели? Говорить может?

– Да, мой капитан, – сказал Рене. – Пришлось немного повозиться, но вроде пришел в себя и уже даже стоять может.

– А соображать он может?

– Это смотря с кем, – встрял в разговор своим заплетающимся языком пошатывающийся Франсуа.

– А, вот и ты, пьяница, – оторвался от подзорной трубы де Фонтене. – Ну скажи нам, где можно высадиться на южном берегу.

– Ваше высокоблагородие, велите дать мне еще немного того чудодейственного напитка, который преподнес ваш боцман, а то у меня еще пока мысли разбегаются в разные стороны и никак не могут добежать до языка.

Фонтене снисходительно кивнул Рене, который принес стакан.

– Вот теперь я совсем трезвый, – сказал, причмокнув, Франсуа. – Я помню, что говорил вчера, но сегодня я уже не советую этого делать. Да, есть место на юге Тортуги, где можно высадиться, но именно в этом месте они наверняка и ждут вашей высадки. Я же предлагаю напасть с северной стороны, откуда никто нас не ждет, поскольку там очень сильный прибой и высокие скалы. Этот прибой разобьет любую посудину о прибрежные камни, но не индейскую пирогу, в которой сидят лишь три или четыре человека. И мне известно одно место на севере острова, где можно высадиться.

Я сразу вспомнил, как однажды мы пошли поохотиться на местных кабанов на Тортуге и достигли неприветливого скалистого северного побережья острова. Там всегда дули сильные ветра, почти не было растительности. Один из порывов сорвал с Франсуа буканьерскую шапку. Он кинулся за ней, но, добежав до скалистого обрыва, остановился. Шапка упала с него и лежала внизу на песке, на меленьком пляже. Франсуа ловко спустился вниз, забрал шапку, огляделся по сторонам и вдруг помахал мне рукой, призывая идти к нему. Внизу, у самой воды, мы увидели небольшую трещину в скале. Соорудив факел, мы протиснулись в нее и оказались в довольно большой пещере, которая была завалена черепами и костями, скорее всего принадлежащими индейцам. Вокруг были их ритуальные надписи и символы. Их было столь много, а Франсуа еще пошутил, что это какой-то город мертвых. В пещере мы нашли несколько золотых индейских украшений в виде пластинок и, выбравшись наружу, хорошенько запомнили это место, чтобы потом туда вернуться. Тогда еще Франсуа заметил, что около этой скалы во время отлива вполне можно высадиться. Поскольку в отличие от других мест северного побережья тут обнажается небольшой пляж, с которого легко подняться на крутой берег.

– Этого не может быть. Я сам жил на Тортуге довольно долго и исходил ее вдоль и поперек… К тому же никто никогда не говорил мне, что есть такое место… Странно. Откуда ты его знаешь?

– Мы с Пьером случайно его обнаружили.

– Интересно, интересно. Ну и где же это место?

– На севере, мессир. На севере.

– Ты его знаешь и можешь показать?

– Да, конечно, могу, но там нужно высаживаться с отливом.

– И ты готов поставить свою жизнь, что это можно там сделать незаметно от испанцев?

– Совершенно. Испанцев там нет и в помине. Там вообще никого нет. Берег скалистый, необитаемый, только в одном месте около одного утеса есть небольшой пляжик. И клянусь жизнью, проклятые испанцы никак не ожидают, что мы можем высадиться именно там. А это можно сделать лишь на индейских пирогах.

– Замечательно, там завтра мы и высадимся. Значит, ты говоришь, что это нужно делать на индейских пирогах? Тогда к утру завтрашнего дня мне нужно 20 пирог, – сказал бывший губернатор своему боцману. – Сделайте их и погрузите по пять на каждую нашу шхуну. А ты, Франсуа Олонезец, и твой напарник в случае неудачи ответите своими жизнями, если мы не сможем там высадиться.

Кавалер де Фонтене впился глазами в нас, переводя пронзительный взгляд с Франсуа на меня, как бы проверяя нашу надежность.

– Можете не беспокоиться, шевалье, – сказал Франсуа. – Многие подтвердят, что мы не засланные шпионы, так как еще месяц назад сами приплыли на Торгуту, чтобы помочь оборонить остров от нападения испанцев. Сидели вместе с вами в форте Святое Таинство и участвовали в вылазках. Мы обещаем, что высадка пройдет нормально.

Кажется, после этих слов кавалер несколько оттаял, поскольку пригласил нас отобедать за его счет в «Дубовой бочке».

– Мне повезло, что я встретил вас, друзья, – сказал, садясь за стол, де Фонтене, сбросив прежнюю напыщенность. – Вы молодцы. Особенно ты, Франсуа, если бы ты не подошел ко мне вчера вечером, а сегодня не рассказал о тайном месте высадки, я, наверное, штурмовал бы Тортугу в лоб. А что еще мне оставалось? Сделал бы ночью ложную высадку, скажем, в Нан-Грисе, а с основными силами ворвался бы в двойную бухту Бас-Тера, отдав себя в руки Господа. Но теперь… Ты словно послан мне провидением, где же ты был раньше, когда я так долго бился над планом захвата? Но ничего, сейчас мы обязательно победим, и этой победой я буду целиком обязан тебе, Франсуа, ну и Пьеру, конечно. Я теперь ваш должник, ребята. Ну держись, испанцы!

– Это точно, – зашумела его свита, разбирая стаканы с холодным вином. – Смерть испанцам!

Таверна «Дубовая бочка» как две капли воды была похожа на все остальные подобные заведения Сан-Доминго в те времена – очаг, где готовилось жаркое, столы под навесами из пальмовых листьев от дождя и солнца и скамейки. Но поскольку таверна слыла приютом «высшего общества», то имела в дополнение циновочные стены у навесов, удобные столы и даже табуреты, которые смастерил местный плотник Гийон Бернар. Хозяин «Дубовой бочки» был француз из Лангелока, любящий потчевать своих посетителей необыкновенными блюдами, которые, кроме него, никто на острове не делал. Его звали Роже Ожу, и он был действительно отличным поваром, каждый день придумывавшим необычные рецепты для совершенно невзыскательной публики. Роже рассказывал, что имел хорошую таверну в Тулоне, но был вынужден покинуть родину из-за своего протестантского вероисповедания и попытаться найти спокойствие в заморских краях. Он действительно любил готовить и обязательно стоял рядом с клиентом, когда тот пробовал блюдо, будь то черепаховый суп или куриная печенка на вертеле. Он буквально считывал с лица те чувства, которые испытывал человек, кладя в рот первый кусок жаркого или пробуя суп. Это доставляло ему такое удовольствие, что смотреть на Роже со стороны тоже было интересно. Он, наклонившись, замирал, вытягивал шею, приподнимал брови, чуть приоткрывал рот и даже сглатывал одновременно со своим клиентом, чтобы попытаться полностью ощутить то же, что и он. Словом, он был настоящим мастером своего дела, трудившимся не ради денег, которые, нужно заметить, он имел в достатке, а ради собственного удовольствия. Дело в том, что этот розовощекий толстяк любил делать людям добро и получал от этого удовольствие. Он был очень строг со своими подчиненными. Но не оттого, что был зол по натуре, а потому, что те все время норовили своими неуклюжими действиями испортить ему удовольствие от таинства приема приготовленной им пищи. Таков был Роже, который впоследствии стал личным поваром у де Фонтене, у дю Россе, а затем и у д’Ожерона.

В этот же вечер он угостил нашу компанию бифштексом с перцем, говяжьим филе на сковороде, говядиной по-шарантски и одними из самых популярных блюд среди буканьеров – отбивной по-бретонски и карбонатом по-фламандски. Поскольку нас было шесть человек и все это обильно запивалось вином, то небольшие порции проглатывались сразу же после принятия очередного стаканчика красного. Де Фонтене непременно рассказывал в мельчайших подробностях свои вкусовые ощущения мэтру Роже, который сиял от восторга, поскольку, очевидно, они были похожи на его собственные. Мы же с Франсуа на вопросы нашего хозяина о вкусе блюд лишь отвечали с набитым ртом короткое «угу», чем также не менее его радовали.

– Этот обед, друзья, – это пока все, что я могу вам дать за столь ценную стратегическую информацию, – сказал де Фонтене, поднимая очередной стакан красного вина. – Не далее как на прошлой неделе я выплатил моим головорезам последние деньги, поэтому уже отчаялся и был готов на штурм, хотя до конца и не верил в успех.

 

Глава семнадцатая

Из записок графа Пенальбы

Генерал велел погрузить военную добычу, которую составляли в основном различные колониальные товары – какао, сахар и табак, – на корабли. Большая часть казны форта тоже была приготовлена для отправки на Сан-Доминго, а вот продукты, наоборот, сгружены с наших судов.

– Ну, мой друг Кальдерон, придется тебе тут теперь следить за порядком, – сказал генерал, обнимая его на прощание.

Это произошло спустя неделю, после того как наши отряды осмотрели весь остров и убедились, что он целиком очищен от несанкционированных поселенцев. Осмотрели плантации, поделили добычу, оставили казну для уплаты солдатам гарнизона. Победа была шумно отпразднована. Не считая часовых, которые все равно вряд ли остались трезвыми.

– Дон Педро, к сожалению, мы должны расстаться. Вы великолепно выполнили миссию моего адъютанта, храбро проявили себя в боях, но, к сожалению, это все. Я имею личное распоряжение от вашего батюшки оставить вас в гарнизоне на Тортуге. Не беспокойтесь, мой друг, это временно.

– Значит, я пленник этого острова?

– Нет, мой друг, это всего лишь служба Его Католическому Величеству, на которой мы все тут состоим, даже если не подписали никаких бумаг.

– Могу я хоть передать письма на Сан-Доминго?

– Конечно, я с удовольствием доставлю весточку вашему отцу. И еще прибавлю от себя, что вы вели себя как настоящий герой. Да, да, дон Педро, как герой. Ибо спасти жизнь своему генералу – что может быть более геройским поступком? Не расстраивайтесь. Здесь с весельчаком Кальдероном вы проведете несколько месяцев, пока все не уляжется с вашим поединком. Надеюсь, вы доверяете мне и своему отцу? Поверьте, мы постараемся все это уладить так, чтобы ваша честь не пострадала.

Не скажу, что это известие принесло мне радость, но в то же время я не хотел портить жизнь своему отцу, которого очень любил и к которому приплыл через океан. Я целиком доверял и генералу, и ему. Если уж они оба говорят, что мое появление на Сан-Доминго сейчас действительно нежелательно, значит, так оно и есть. Проклятый дон Мальпико…

Генерал назначил дона Бальтасара де Кальдерона губернатором Тортуги и комендантом форта Святое Таинство, а ирландца – комендантом порта Кайон и адмиралом флота острова, после чего благополучно отплыл обратно на Сан-Доминго.

Жизнь в составе маленького гарнизона на маленьком острове нельзя назвать интересной, поэтому я проявлял любознательность, так свойственную всякому, кто недавно прибыл в Западные Индии. От нечего делать я стал обходить окрестности с мушкетом за плечами с намерением подстрелить дикого кабана для стола Кальдерона. Мне рассказывали, что местные протестантские охотники, которых испанцы называют матадорес (убийцы быков), также не брезгуют охотиться и на диких свиней, используя для этого специально натренированных охотничьих собак. Мне говорили, что даже щенок этой особой породы стоит довольно дорого. К сожалению, у меня не было даже щенка, поэтому я полагался лишь на себя.

Остров оказался местами довольно гористый, что, однако, не мешает разнообразным деревьям расти прямо на камнях. Здесь есть ценное красное дерево, дуб, сандаловое дерево, из которого хорошо делать факелы, так как оно горит словно свеча, дикая слива под названием икако, светлая и темная, ее плоды любят местные кабаны. Кстати, их мясо очень нежное и вкусное, потому что они питаются здесь лишь сладкими корнями и опавшими фруктами. Охотился я и на голубей, которых на острове видимо-невидимо. Пробовал крабов, чье мясо показалось мне вполне съедобным и приятным на вкус. Хотя Кальдерон уверял, что это пища рабов и слуг и что благородным кабальеро не пристало питаться тем же.

В свободное время я писал письма донье Марии. Одно, другое, третье, она не отвечала, потом написала, что я ее компрометирую, посылая письма, что после моего столь спешного отъезда из Санто-Доминго все в городе только и говорили о том, что я струсил. И ей неприятно принимать письма человека, которого все считают трусом. И совершенно неважно, что я пытаюсь ей все объяснить. После этого моя молодая кровь вскипела, и я выместил всю злость на бедных диких свиньях, которых подстрелил, наверное, дюжину, пока хоть немного остыл. Зато потом на меня навалилось неимоверное опустошение, и, чтобы хоть как-то развлечь себя, я много гулял по окрестностям, охотился, писал письма к отцу, фехтовал с Кальдероном, Мерфи и несколькими другими офицерами, делал записи в дневнике, словом, старался себя хоть как-то развлечь. Все это было слишком похоже на ссылку. В конце концов через пару недель, чтобы не сойти с ума, я попросил нового губернатора Тортуги Кальдерона дать мне какую-нибудь службу.

– Я всегда считал вас лишь волонтером, которого неудобно обременять никакими поручениями, – отозвался Кальдерон, прищурив по своему обыкновению глаз и наклонив голову набок, словно оценивая мои слова. – Вы совершенно не обязаны нести никакую гарнизонную службу, но если вас это позабавит, я могу поручить… скажем, охранные функции. Я знаю, вы любите гулять, поэтому, если это вам будет несложно, займитесь караульной службой острова. Ежедневно обходите посты и вечером докладывайте мне обстановку. Для этого в ваше распоряжение я предоставлю взвод солдат. Хотя по мне – так лучше бы мы с вами сидели в прохладе моего особняка и пили лимонад за приятной беседой… Но если вы настаиваете…

Я действительно настаивал и поэтому вскоре был назначен лейтенантом губернатора по пограничной службе и получил в подчинение взвод сержанта де Мальдонадо. То был уже поседевший старый ветеран, прошедший не одну войну в Европе и волею случая застрявший в колониях. Настоящий человек-гора, которого, несмотря на все его многолетние заслуги, милости командиров старательно обходили стороной.

– Я не сетую на судьбу, сеньор лейтенант, – говорил он. – Спасибо Пресвятой Деве Марии, что я жив до сих пор.

И действительно, он был необычайно живуч. Так, во время штурма Туниса он запалил мину под одной из башен, но, не успев подняться наверх, был погребен под огромным завалом. Чудеса, но Мальдонадо смог выбраться на поверхность без посторонней помощи, что случается весьма и весьма редко. А однажды, когда во время боя в Западных Индиях с протестантским корсаром взорвалась крюйс-камера его галеона, что бывает весьма редко, он один из немногих не получил не единой царапины. После этого Мальдонадо слыл неимоверным везунчиком, даже несмотря на то, что был почти нищим, как и большинство колониальных испанских солдат. Ему было лет пятьдесят, но несмотря на то, что он был идальго и древним христианином, продолжал тянуть лямку сержанта. Он никогда не рассказывал мне про свою жизнь, поэтому о его прошлом я знал лишь от солдат.

Мальдонадо носил на красной перевязи огромную и очень длинную шпагу, больше похожую на двуручный меч. Поэтому я однажды спросил, зачем он тащит за собой в будущее оружие из прошлого. Его честному ответу я даже изумился. Оказывается, этот ветеран не считал себя умелым фехтовальщиком, но, имея недюжинную силу, компенсировал ею свои пробелы в боевых искусствах.

– Эта старинная шпага моего деда неоднократно спасала мне жизнь, – ответил на мой вопрос Мальдонадо. – Один раз, когда я проколол ею насквозь коня французского кирасира, который мчался на меня с палашом, второй раз, когда я отрубил ею руку у немецкого латника, намеревавшегося проткнуть меня, а в третий, когда я отбился во время дождя от пятерых буканьеров, нечаянно столкнувшись с ними на одной дороге.

Я представил эту картину и невольно ухмыльнулся. Здоровяк Мальдонадо выхватывает свой двуручный меч и наносит им смертельные удары этим матадорес, которые во время ливня лишены возможности стрелять из своих ужасных ружей и к тому же вооружены лишь мачете или короткими шпагами.

– В схватке с моей длинной Марией-Магдаленой, как я называю свою шпагу, никто не может устоять, – сказал мне с гордостью Мальдонадо. – По крайней мере, здесь, в Западных Индиях, это уж точно.

Не знаю, что во мне взыграло – молодость, либо дерзость, либо желание показать то, что я никогда не показывал, но я возразил. Я сказал, что дело совсем не в силе и длине клинка, все зависит от хладнокровности, умения и техники. На что мне Мальдонадо возразил, что один раз, увернувшись от рогов бегущего дикого быка, уже отрубил своим оружием ему голову. Словом, когда мы с ним вечером обходили посты, я отправил остальных нескольких солдат своего взвода вперед, а сам решил показать то, чему научился у своего миланского учителя-иезуита, обучавшегося в Китае.

Удивлению этого исполина не было предела, когда я всякий раз, уворачиваясь от его меча, наносил ему смертельный удар, естественно только обозначая его. У нас не было поединка, просто немного в замедленном темпе я показывал, как можно ответить на тот или иной, с его точки зрения, неотразимый удар. После этого моя репутация в глазах старого ветерана взлетела… Впрочем, не знаю, до какого уровня. Он, по своему обыкновению, молчал, но в глазах уже читалась заинтересованность, а не безразличие, как прежде.

Как-то, увидав мои утренние тренировки с Мартеном, который, как и подобает хорошему слуге, всегда остается рядом, не мельтешит перед глазами и не вылезает вперед, Кальдерон сказал:

– Поразительно у вас выходят все эти трюки. Да-да, это именно цирковые трюки, а не приемы. Где это видано, чтобы можно было так уклоняться от ударов. Нет, дон Педро, если ваше юное тело еще способно совершать такие кульбиты, то для людей моего среднего возраста они уже совершенно не подходят.

Чтобы доказать ему обратное, я позанимался с парочкой старых солдат-ветеранов, среди которых был и Мальдонадо. Мы тренировались на специальных деревянных шпагах, и, когда я понял, что мои финты уже хорошо усвоены, предложил Кальдерону пари… Он сразу отказался, поскольку это французское слово. Тогда мне пришлось предложить ему побиться об заклад.

– Вот это уже по-нашему, – сказал он. – Я принимаю ваш вызов и ставлю пять дублонов, что вашим двум старикам никак не совладать с четырьмя молодыми солдатами.

Это были жесткие условия, но я согласился, поскольку хорошо помню поговорку о том, что за одного битого двух небитых дают. Было решено, что сержант Мальдонадо и солдат его взвода Гаргона вечером выйдут с учебными шпагами против четверых, которых отберет сам Кальдерон. Для маленького испанского гарнизона забытого богом острова, где не было никаких развлечений, кроме выпивки, это было действительно целым событием. Как только солнце начало клониться к горизонту и с моря повеяло прохладой, столь необходимой в тропиках, на небольшой площади поселка собрались, наверное, жители всего острова. Если судить по ставкам, народ предпочитал доверять численности и молодости.

В начале поединка Мальдонадо и Гаргона, стоя плечом к плечу, как и в настоящем сражении, а потом спина к спине, стойко отражали нападения четверых молодых солдат. Эти двое были похожи на старых матерых волков, которые берегут силы для решающего удара. Впрочем, все так и произошло. Словно по команде оба одновременно ринулись в атаку и вывели из строя сначала двоих, нанеся сильные удары в корпус по вложенным нагрудникам, а потом и остальных. Впрочем, здесь моей заслуги было мало, так как и Мальдонадо, и Гаргона напрочь забыли те приемы, которым я их учил. Поэтому я хотя и принял поздравления Кальдерона, но не признал за собой победу, заявив, что победил лишь опыт старых ветеранов. У меня взыграла молодая кровь, и я предложил показать нашему губернатору особое фехтование. Зрителям также не хотелось расходиться, вечер был теплым, поэтому все с радостью согласились.

Снова бились на учебных шпагах, сделанных из особого сорта крепкого дерева. Я выступил сначала против двоих, потом против троих, четверых и пятерых. Словом, когда дело дошло до шестерых, у меня уже не было сил, поэтому я попросил милости у Кальдерона. Он, аплодируя мне, впрочем, как и все остальные зрители, сказал, что меня теперь все и так считают самым великим фехтовальщиком острова, а затем грустно пошутил, что мои силы нужно поберечь для возможного отражения атаки французов.

Кстати, после ухода генерала над Тортугой висела некая неопределенность: захочет ли де Фонтене отбить остров или нет, и если да, то когда он это сделает и где высадится. В обсуждении этих важных стратегических проблем у нас проходили многие вечера, которые складывались в недели и месяцы, пока спокойная и размеренная жизнь не заставила всех и вовсе забыть об этом. Французы были полностью деморализованы, когда покидали остров, и поэтому общее мнение офицеров сводилось к тому, что они не захотят больше возвращаться.

– Что им тут, медом намазано? – любил повторять Кальдерон, будучи самым ярым противником версии о возвращении Фонтене или, по крайней мере, делая вид. – Этот кавалер уже, наверное, нашел себе более достойное применение, чем нападение на богом забытый островок. Наверное, теперь командует какой-нибудь французской эскадрой, которая планирует захватить огромную добычу где-нибудь в море. Так что делать ему здесь теперь точно нечего.

Мнение губернатора Кальдерона, который пока носил лишь звание сержант-майора, с прошествием часов, дней и недель становилось все более незыблемым, так что совсем скоро никто уже и не ждал никакого вторжения.

– Эти матадорес могут пострелять себе быков и на большой земле, – считал Кальдерон. – Им не нужен этот маленький островок, где водятся лишь худосочные дикие свиньи. Собственных сил у кавалера де Фонтене нет, так что пора забыть, как о страшном сне, о его возвращении. Я не вижу никаких предпосылок к тому, что мы вновь увидим этого кавалера на нашем острове.

Однако спустя месяц то, чего все так боялись и к чему так долго готовились, все же произошло.

Французы неожиданно появились с севера, откуда их никто не ждал. Они напали на Бас-Тер ночью так стремительно, что никто не успел оказать сопротивления. По чистой случайности Кальдерон и я в этот раз ночевали в форте, что нас спасло от неминуемой гибели или плена. Разбуженные выстрелами и криками, мы кинулись к брустверу. В поселке мелькали факелы и какие-то тени. Высланный на разведку солдат принес известие, что это французы. Кальдерон приказал занять круговую оборону и ждать рассвета. Вскоре дозорный донес, что к воротам приближаются несколько человек. Они были окликнуты часовым, но так как не сказали пароля, то мы дали по ним дружный залп. Больше к форту никто не подходил. Каждый на своем посту, мы не сомкнули глаз до рассвета. А утром оказалось, что нас всего 15 человек.

 

Глава восемнадцатая

Из рассказов капитана Пикара

Наутро де Фонтене погрузил на четыре маленькие шхуны по пять каноэ, а также тридцать своих головорезов со Святого Христофора и сто буканьеров с Сан-Доминго. Все были настроены весьма решительно. Небольшая флотилия под общим командованием капитана Мартена, выйдя из Пор-де-Пе, благополучно пересекла пролив Черепахи, обошла остров с запада и дружно на каноэ высадилась со шхун у той скалы, которую указал Франсуа.

План у Фонтене был следующий: ночью незаметно с суши подойти к Бас-Теру, напасть на дом губернатора, захватить его и потребовать сдачи форта. Сначала все шло великолепно. В сумерках мы незамеченные пробрались к городу, дождались темноты, а затем с разных сторон напали на него. Паника поднялась жуткая, но, к сожалению, губернатора в доме не оказалось. Он почему-то ночевал в форте.

Утром в наших руках Бас-Тер был уже полностью. Фонтене предложил испанскому губернатору Кальдерону сдать крепость на почетных условиях, но тот отказался. Тогда Фонтене отправил отряд под предводительством своего младшего брата Томаса захватить Кайон и две батареи, которые прикрывали подход к берегу. С этим наши ребята справились отлично. Вскоре в гавань вошли те самые четыре шхуны под общим командованием капитана Мартина, которые высаживали нас на севере Тортуги. К тому же в порту оказалось еще несколько кораблей.

По нашим данным, испанцы ждали нашей высадки с юга, поэтому, когда мы появились с севера, это было для них полной неожиданностью. Их основные силы были вне форта Святое Таинство, гарнизон которого, по нашим сведениям, был полностью ослаблен и составлял не более двадцати человек. Его комендант и губернатор острова Кальдерон полагал, что при появлении опасности всегда сможет стянуть в крепость рассеянных по Тортуге солдат. Но стремительность кавалера де Фонтене разрушила все его планы. Мы перебили и взяли в плен около семидесяти испанских солдат, которые теперь уже не могли вернуться в форт, но могли нам все это рассказать. И хотя у Фонтене совсем не было артиллерии и главная цитадель Тортуги еще не пала, он уже вполне мог праздновать победу.

Буканьеры, ослепленные быстрой викторией, разбрелись по острову в поисках поживы. Ведь Фонтене обещал нам, что вся Тортуга станет нашей добычей. Не скажу, что там действительно в то время было чем поживиться, но мы захватили корабли, поэтому каждый стал тащить все, что мог, чтобы потом переправить через пролив и продать это барахло в Пор-де-Пе. Например, мы с Франсуа в одном доме нашли пару отличных серебряных канделябров, а я четыре пары великолепных итальянских пистолетов.

В это время из форта доносились раскаты орудийных залпов. Явный признак того, что испанцы не собираются сдаваться. Тогда Фонтене, как и полагается по правилам ведения войны, послал парламентера с предложением о сдаче форта, но испанцы ответили отказом, что отнюдь не расстроило радостное настроение Фонтене. Или, во всяком случае, он не показал этого.

К вечеру, когда первая эйфория от легкой победы уже не кружила головы, де Фонтене собрал расширенный военный совет в бывшем зале кабачка «У французского короля».

– Друзья мои, – сказал кавалер. – Поздравляю вас с победой, мы захватили остров!

В ответ раздался нестройный гул голосов вперемежку с выкриками «Виват!».

– Мы захватили остров, но не захватили форт, – продолжил Фонтене. – Поэтому, если мы хотим здесь быть полноправными хозяевами, нужно взять еще и форт Святое Таинство.

Снова гул голосов, поднятые вверх стаканы с вином, пистолеты и ножи.

– Я рад, что все разделяют мое мнение. Сегодня ночью мы его захватим! А знаете, что там? Казна испанского губернатора, из которой он платит своим солдатам. Она будет ваша!

Все снова выразили свою поддержку де Фонтене и принялись за угощение, выставленное по поводу победы. Конечно, это был не тот обед, который нам преподнес капитан Мартин, когда я впервые вступил на Тортугу, или те кулинарные изыски, которыми угостил нас с Франсуа шевалье де Фонтене с помощью мэтра Роже на большой земле, но этого и не требовалось. Мы выпивали и закусывали, и вроде бы все было хорошо, но тень сомнения в успехе уже вкралась в наши души. Мы с Франсуа отлично понимали, что форт Святое Таинство – это крепкий орешек и просто так его не взять. Ведь мы сами совсем недавно были его защитниками и прекрасно знали его изнутри.

После ужина все начали готовиться к штурму. Франсуа делал гранаты, набивая фляги из сушеных тыкв порохом и вставляя туда фитили, я же занялся шестью пистолетами, которые нашел в одном из домов Бас-Тера. Они были небольшого размера и находились в трех коробках в отличном состоянии. Я еще не видел, чтобы замки ходили так плавно. Я уже тогда любил пистолеты больше, чем наши крупнокалиберные мушкеты. Коробки я выбросил, а все шесть пистолей приторочил к специальной портупее на груди, которую пришлось сшить из нескольких кожаных перевязей. Шить и перешивать кожу мог любой буканьер, поэтому я быстро сварганил себе подобие шести кобур, в которые воткнул трофейные пистолеты. Это не было моим изобретением, так в то время делали многие, например, у Франсуа на груди было два больших пистолета немецкой работы. Однако я со своими шестью выглядел более устрашающе. Или, во всяком случае, хотел считать, что так выгляжу.

Как только начало темнеть, де Фонтене собрал командиров на совет, где изложил план штурма. Он был таков. Под покровом ночи пара канониров подложит бочонок с порохом под ворота форта и взорвет их, а остальным останется только кинуться в пролом и перебить малочисленного неприятеля. На словах вроде было все гладко, но мы с Франсуа считали это авантюрой. Впрочем, как мы потом убедились на своем жизненном опыте, с испанцами у нас проходили и более авантюрные авантюры.

Кроме нас, похоже, никто не сомневался, что победа была уже у нас в кармане. Мыслимое ли дело, сотня буканьеров против пары десятков жалких испанишек, которые толком и драться-то, наверное, не умеют. Но оказалось, что все не так-то просто.

Как только стемнело, мы начали небольшими группами медленно подкрадываться к стенам форта. Однако испанцы оказались гораздо хитрее, чем мы предполагали. Они разожгли костры около ворот, поэтому подобраться к ним незамеченными не было никакой возможности. Тогда Фонтене приказал своему младшему брату Томасу произвести фальшивый штурм с противоположной стороны. Однако и это не помогло. Испанцы не ослабили внимание и, заметив двух минеров, открыли по ним огонь. Оба были убиты. Пришлось Фонтене отменять штурм.

На следующий день капитан Мартин был отправлен с отрядом на восточную оконечность Тортуги, а мы с Томасом де Фонтене обследовали западную. В это время оставшиеся занимались охотой и наблюдением за испанским гарнизоном в форте. На следующий день обе экспедиции вернулись вместе с захваченными мулами, на которых лежала скудная добыча и провиант. Испанцы остров еще как следует не обжили, поэтому брать было нечего. Все их плантации стояли в запустении. Фонтене использовал этот момент, чтобы снова призвать нас пойти на штурм форта, где, по его словам, хранилось много золота для уплаты испанским солдатам. На этот раз было решено устроить ночной штурм всеми силами со всех сторон.

Мы оказались в отряде самого де Фонтене, который должен был атаковать ворота. Это было самое сложное направление, так как для того, чтобы добраться до ворот, нужно было подняться по крутой тропе вдоль северной стены форта, мимо бастиона, с которого могли открыть огонь тебе в спину. Поэтому наш удар должен был быть самым сильным, последним и решающим.

Как только стемнело, отряды капитана Мартина и Томаса де Фонтене попытались подкрасться к отвесной скале, на которой стоял форт, и подняться на нее. Это было очень трудно сделать так, чтобы не привлечь внимание испанских часовых, которые в конце концов заметили нападающих. Несмотря на ружейный огонь, наши молодцы продолжали лезть вверх, сжимая в зубах самодельные гранаты. Как только кто-то из них забирался повыше, тотчас поджигал фитиль и пытался метнуть гранату за стену. Затем вторую, третью – и так, пока они не кончались. Шум был очень сильный.

Нужно заметить, что испанский гарнизон был действительно малочисленным, так как нам отвечали редкими мушкетными выстрелами да иногда сбрасывали камни на наступавших. Тут-то кавалер де Фонтене и скомандовал нашему отряду атаку. Мы молча ринулись к тропе, которая вела вверх по косогору к воротам. Впереди с пистолетом в руке бежал сам кавалер. Как только мы начали подниматься по ней, нас заметили, и сверху посыпались камни. Еще через десяток шагов раздались первые выстрелы. Нас было человек пятьдесят, молча несущихся довольно плотной толпой вверх к воротам, как вдруг за спиной раздался оглушающий выстрел, а затем свистящий звук, как будто кто-то вылил на нас бочку воды. Это пушка бастиона, который был за нашими спинами, шарахнула картечью. Меня в темноте обдало чем-то теплым, и я не мог понять, моя ли это кровь или нет. Среди стонов и брани раздался громкий голос Фонтене, командовавший не останавливаться. Да и так все понимали, что нужно бежать вперед, чтобы сложить свои гранаты в кучу около ворот и взорвать их. Снова сзади грянул пушечный залп, я невольно втянул голову в плечи. И на этот раз картечь попала в тех, кто бежал за мной. Мы продолжали двигаться по узкой тропе по четыре человека в ряд, впереди в темноте я различал лишь чью-то спину. Мы уже преодолели половину пути, как что-то начало взрываться под нашими ногами. То испанцы решили закидать нас своими гранатами. Мы старались затушить горящие фитили своими башмаками или откинуть ногой гранаты вниз с тропы, но не всегда это удавалось. Страшная гонка должна было скоро закончиться, и мы уже почти добрались, как впереди по нам в упор грянул новый пушечный выстрел с другого бастиона. Картечь зашуршала вокруг меня, и я слышал, как она разрывает тела впереди бегущих, оторванные части стали падать на меня. От сильного удара в грудь каким-то круглым предметом я упал навзничь. То была чья-то голова.

Через некоторое время я пришел в себя и понял, что тоже ранен. Сильно болело плечо, я был весь мокрый от собственной и чужой крови. Приподнявшись, увидел, что впереди меня никого нет. Затем оглянулся и в свете ружейных вспышек различил тропу, заваленную шевелящимися окровавленными телами.

– Сюда, трусы! – раздался голос кавалера де Фонтене. – Несите гранаты, сейчас мы взорвем эти долбаные ворота! Ну что же вы, видите, я живой!

Рядом с ним в свете костров, которые перед закрытыми воротами зажгли испанцы, стояло человека три.

– Даже не думай, – раздался рядом шепот Франсуа, лежавшего рядом. – Я ранен, а ты?

Раздалась пара выстрелов из бойниц, и пули расплющились о камни рядом с Фонтене, который невольно прижался спиной к стене.

– Кавалер, осторожнее, они метят в вас! – крикнул Франсуа, наконец-то сумевший зажечь фитиль от огнива.

Он запалил шнур самодельной гранаты и метнул за стену, затем метнул вторую и третью. После взрывов выстрелы не возобновлялись.

– Кавалер, похоже, наша атака захлебнулась! – крикнул Франсуа. – Нужно уходить, пока они не перезарядили пушки.

– Черта с два! – отозвался кавалер. – Мы у ворот, несите гранаты, мы сейчас их взорвем к чертовой матери!

– Кавалер, некому атаковать, – снова крикнул Франсуа.

Через стену перелетела глиняная граната и разорвалась, чуть не убив Фонтене.

– Кто жив, встать к воротам! – завопил Фонтене. – Давайте сюда свои гранаты, другого случая уже не будет!

Продолжая лежать, я обернулся назад и увидел, что ночь поглотила все. Мне показалось, что мы с Франсуа, Фонтене и с тремя буканьерами впереди, чьи фигуры явственно освещали полупотухшие костры перед воротами, были единственными действующими лицами этой сцены.

– Рядом с нами лишь трупы, сзади мы никого не видим! – крикнул я. – Нужно уходить!

Словно подтверждая мою мысль, из бойниц начали высовываться не только стволы мушкетов, но и пистолеты, враги явно намеревались подстрелить наш небольшой отряд у ворот. Я быстро выхватил один пистолет из своей импровизированной портупеи и выстрелил, попав в одну из этих рук, державших пистолет. Затем повторил выстрел еще пару раз. И наглые руки уже больше не тянулись к нашему кавалеру де Фонтене, буквально влипшему в стену.

– Черт с вами, канальи! – крикнул Фонтене. – Уходим! Кидайте все гранаты за стену и пошли!

Трое буканьеров расхватали небольшую горку гранат у ворот и подожгли фитили от костров. Боевые снаряды, начиненные порохом, описав завораживающую огненную дугу в ночном небе, перелетели через стену, где начали взрываться, словно праздничные шутихи. В это время мы с Франсуа кинули туда же свои и бросились вниз по тропе, наступая на чьи-то тела и скользя в чьей-то крови. Грянувшие пушечные залпы нас уже не беспокоили, мы отступали.

Наутро те, кто остался в живых, могли видеть, что вся тропа, ведущая вверх по склону вдоль стен к воротам форта, была бурой от крови.

– Кто мог подумать, что испанцы проявят такую сообразительность, улучшат и без того совершенную крепость Левассёра и пробьют новые бойницы для пушек, – сказал Фонтене, который был ранен в руку и в ногу.

После ночной бойни мы уже не помышляли о новом штурме. Даже пламенные речи Фонтене не могли заставить нас поверить в победу. После той страшной ночной атаки уцелело около десяти человек, остальные были ранены или убиты. Так что через 8 дней после прибытия на Тортугу мы были вынуждены оставить разоренный остров. Нельзя сказать, что мы чувствовали досаду. Конечно, жалко, что не удалось захватить казну испанского губернатора, но уходили мы не с пустыми руками, добыча была и так немалая. Не знаю почему, но у нас не было тоски в душе. Все уходили с чувством, что мы еще сюда обязательно вернемся. Впрочем, так и случилось.

А пока мы с Франсуа снова занялись охотой, мирно живя в бухте Марго. Это было привычное вольное ремесло, так что никто из нас уже не вспоминал и тем более не сожалел о потере Тортуги. Война с испанцами прекратилась так же неожиданно, как и началась. Букан и шкуры стали пользоваться таким же спросом, как и раньше, поскольку в бухту Марго снова стали заходить корабли из Европы и флибустьерские бригантины. Снова ожил Порт-Марго, где стали ремонтироваться мелкие суда, и сам одноименный остров, где кленговали корабли побольше. Мы вступили в новый букан, где главным был Жак Бык, получивший свое прозвище из-за огромного телосложения. Словом, хотя колесо фортуны и сделало свой оборот, но мы остались не в накладе. Эх, хорошие были времена…

Молодость – это возможность, а старость – это отсутствие таковой. Может быть, я уже надоел вам своими нравоучениями и изречением подобных пыльных истин, но, честно сказать, я не считаю, что сейчас более счастлив, чем много лет назад. Хотя теперь у меня вдоволь того, к чему я стремился тогда. Но, поверьте, сейчас не это мне ценно. Я – в конце пути, когда уже некуда идти, и это больше всего угнетает. Теперь я лишь жду, когда же закончится мое время. А ведь человек рожден, чтобы двигаться вперед, если он перестает это делать, то умирает. Сейчас, когда я уже ничего не могу, я отдал бы все, что приобрел, за возможность снова вернуться в начало своего жизненного пути. Хотя многие и считают меня счастливчиком и баловнем судьбы, вышедшим живым из страшных передряг, которые всем остальным стоили жизни, я желаю лишь одного – вернуть надежду. Надежду на будущее. Может быть, ваши записи и есть единственный выход для меня. Может, они дадут мне то, что не в силах сделать никто.

Вот что я еще хочу сказать. Достойная и безбедная старость не одно и то же. Я много раз слышал от недалеких людей: «Хочу обеспечить себе достойную старость». Это говорят себе те простолюдины, чья мысль не поднимается выше тарелки с похлебкой. Они даже достоинство меряют мисками. Всю свою молодость они только и делают, что меняют собственное достоинство на деньги, и все это, по их мнению, для обеспечения достойной старости. Но скажите, о каком достоинстве можно говорить? Достаток и достоинство – разные слова и даже разные понятия, но они сливаются в их головах-мисках воедино.

Мне не жаль тех людей, кто продает свою молодость ради мифической достойной старости, потому что с полной уверенностью могу сказать: ее не существует. Думаете, сидел бы я сейчас здесь, если бы у меня была достойная старость? Все догадываются, что я обеспечил себе старость недостойными и кровавыми делами за океаном. Думаете, у меня есть друзья, не говоря уже о семье, которую я потерял еще в Канаде? Да и там было то же самое. Все считали мое золото кровавым, а меня – недостойным называться честным человеком. Все, что мне сейчас остается, – это рассказать вам свою жизнь, чтобы хотя бы потомки рассудили меня. Очень на это надеюсь.

Флибустьерское море, ушедшее в прошлое вместе со своими дикими обитателями буканьерами и флибустьерами, породило множество мифов. Почему-то недалекие люди стали считать, что историей, которую я вам рассказываю, должны в первую очередь интересоваться дети. Они не знают, ни кто такие флибустьеры, ни кто такие буканьеры, не знают, чем они отличаются друг от друга, но судят о нас свысока. Пираты – вот это привычное название для серой толпы. Их они представляют себе кровожадными морскими разбойниками, которым лучше не попадаться в лапы. А слыша о благородстве флибустьеров, они лишь улыбаются, мол, это все романтика для детей. Что я могу сказать по этому поводу? Флибустьеры – не детские герои. И взрослые, которые так думают и позволяют себе снисходительно усмехаться, делают это не от большого ума.

Взрослые ценят деньги, а уж разбогатеть во Флибустьерском море можно было за один поход. И тот, кто скептически относится к пиратам, думая, что это лишь рассказы для детей, первым бросился бы в их объятия, когда узнал бы, что за один удачный рейс можно добыть столько денег, как за три года их нудной работы. Не нужно корчить из себя серьезного человека, а между тем вкладывать свои сбережения в финансовые пирамиды. Я считаю таких людей просто ослами. Надеюсь, этот диагноз, а вернее, их безнравственное невежество исчезнет хотя бы лет через триста. Думаю, к тому времени люди поймут, что в дураках всегда останется тот, кто гордится своей необразованностью.

 

Глава последняя (девятнадцатая)

Из записок графа Пенальбы

Первым сообщение о том, что проклятые англичане что-то замышляют, принес так называемый aviso. Это быстроходный парусник, служащий для экстренных сообщений, который еще называют вестником. Такое судно есть в каждом испанском порту и в каждой эскадре в Западных Индиях. Благодаря ему мой отец узнал, что из Англии, с которой мы воевали с 1635 года, пришел громадный флот, остановившийся около островов Невис, Сен-Китс и Святой Христофор. Капитан парусника сообщил, что у еретиков около пятидесяти кораблей и что такой огромной эскадры он никогда не видел. Мой отец сразу отдал надлежащие распоряжения, в то время как президент Эспаньолы лишь с ухмылкой утверждал, что не стоит беспокоиться, что это ошибка, что никогда ранее англичане не посылали столь многочисленный флот в Западные Индии, что эти еретики вообще не располагают достаточным количеством кораблей, способных пересечь океан, и что не нужно всерьез воспринимать сведения до смерти перепуганного капитана какого-то утлого суденышка, ему любые большие корабли кажутся уже пятидесятипушечными.

Однако мой отец думал по-другому. Он выслал разведку, которая вскоре принесла подтверждения о наличии только у берегов английского острова Невис двадцати кораблей, прибывших из Англии. Также появились сообщения о том, что флот вербует местных волонтеров для похода на испанские колонии. Не оставалось никаких сомнений, что англичане замышляют крупномасштабную операцию против наших колоний в Западных Индиях. Но против какой именно будет направлен удар, пока оставалось непонятным.

Как опытный военный, отец не стал дожидаться нападения. Первым делом он отправил письма во все гарнизоны острова с приказом прислать подкрепления, а коменданту Тортуги Кальдерону вообще надлежало сняться с места со всеми солдатами и срочно прибыть в Санто-Доминго через порт Пуэрто-Платы, а далее сухопутным путем. Были отданы необходимые распоряжения и для всех конных рот лансерос, рассредоточенных по Эспаньоле и ведших охоту за незаконными поселенцами и браконьерами, называемыми матадорес. Теперь лансерос должны были сосредоточиться возле лагеря незваных пришельцев, чтобы не дать им спокойно добывать провиант.

– Послушайте, это всего лишь непроверенные данные, – говорил моему отцу президент. – Почему вы думаете, что англичане нападут именно на Санто-Доминго. Да у нас в колониях полным-полно более богатых городов, которые можно ограбить с большей прибылью.

– Для того чтобы просто ограбить Санто-Доминго, не нужно собирать флот, способный нести до десяти тысяч десанта, – резонно ответил мой отец. – Сдается мне, что англичане хотят заполучить всю Эспаньолу. Поэтому их не интересуют временные победы на континенте. Им нужен большой и богатый провизией остров раз и навсегда. А что может быть в Западных Индиях лучше нашего?

– Вы с ума сошли, – возражал президент. – На такую дерзость эти паршивые англичанишки никогда не отважатся. Да виданное ли дело, чтобы так нагло захватывать такие огромные территории. Да мы скоро их самих скинем в море с их мелких островков, и духа их не останется в Западных Индиях.

– Боюсь, что первыми это все же сделают англичане. Недаром они прислали такой большой флот. Если бы они хотели захватить Пуэрто-Рико, то не стали бы делать остановку на Сент-Китсе и с ходу бы атаковали этот остров. И признайтесь, что, как хороши бы ни были укрепления Сан-Хуана, они никогда не выдержали бы такой огромный напор еретиков.

– Почему вы думаете, что их так много?

– Мои разведчики доносят, что из Европы прибыло около пятидесяти кораблей, способных нести на борту несколько тысяч солдат. Не знаю почему, но мой военный опыт подсказывает, что эти суда вряд ли прибыли порожняком. И если англичане отказались от захвата Пуэрто-Рико, то лишь потому, что положили глаз на более весомый приз – ваш остров, президент.

Это были ужасные слова для Монтемайора, который всеми силами пытался убедить себя в том, что английская эскадра пройдет мимо. Он словно окаменел, а выражение его лица было похоже на гримасу преступника, которому только что в суде огласили смертный приговор.

– Нет, этого не может быть. Со времен ограбления Санто-Доминго Дрейком всем известно, что наш город стал таким же неприступным, как и Гавана, – выпалил Монтемайор, тут же осекшись, добавил: – Не без ваших стараний, дон Франсиско. Надеюсь, что деньги короля, истраченные на возведение всех этих неимоверных укреплений, не пропали даром и не ушли в песок. Надеюсь, теперь мы можем успешно обороняться от любого нападения разбойников?

– Укрепления у города действительно хорошие, но в том-то и штука, что они рассчитаны на нападения корсаров, а по моим сведениям, мы будем иметь дело с регулярной армией, многократно превосходящей наши силы. И если моя догадка о том, что англичанам нужна Эспаньола, оправдается, нам потребуется объединение всех сил, чтобы отбить атаку.

Уловив в голосе отца нотки неуверенности и завуалированной просьбы о помощи, президент, который всегда желал отделаться от него, воспрял духом.

– Помнится мне, любезный граф, что вы и присланы из Мадрида с широкими полномочиями именно затем, чтобы сделать столицу нашего острова самой безопасной гаванью в Западных Индиях и даже способной пропускать Золотой флот. Может быть, вы не оправдали возложенной на вас миссии и уже спасовали перед непонятным скоплением английских кораблей на Сент-Китсе?

Мой отец отчетливо понял, что помощи от президента даже в это трудное время ждать не приходилось. Такова уж человеческая натура, которая всегда действует в первую очередь так, как нужно ей, и уже потом – как выгодно монарху, правительству и т. д. Эту формулу жизни невозможно переменить. Нет и не может быть на свете людей, которые скажут: я отдам последние штаны и буду терпеть все, лишь бы моему президенту было хорошо.

Народ, высыпавший на приморский бульвар, с восторгом и страхом наблюдал за появляющимися на горизонте парусами. Их количество все росло и росло. Это было воистину завораживающее зрелище. Такого гигантского флота жители Санто-Доминго никогда не видели. Было похоже, что все суда мира решили вдруг войти в нашу гавань, которой, кстати, как таковой и не существовало вовсе. Дело в том, что город Санто-Доминго был как бы младшим братом Севильи. Он прятал все морские суда у себя в чреве. Как и в Севилье, океанские корабли поднимались по широкой реке и только там становились на якорь и разгружались, поэтому были полностью защищены берегами полноводной реки от морских бурь, а крепкими фортами с хорошими пушками – от алчущих корсаров.

После того как Кальдерон получил приказ отца, мы сразу же стали готовить наш гарнизон к отплытию до Пуэрто-Платы, а далее сухопутным путем до Санто-Доминго. Слава богу, стараниями нашего доблестного губернатора, а также ирландца О’Мерфи у причала в Кайоне всегда стояла пара небольших кораблей для непредвиденных обстоятельств. Все сборы, а также погрузка на суда прошли в один день. Кальдерон был слишком многим обязан отцу, чтобы сразу же не откликнуться на его призыв о помощи.

– Ничего, мы успеем, – как бы успокаивал он сам себя. – Крепости не берутся за несколько дней, если, конечно, их комендант не трус. А уж за вашего отца, дон Педро, в этом отношении я спокоен.

И как нам ни было жаль столь глупо оставлять Тортугу, за обладание которой мы так долго дрались и пролили столько крови, но мысль о том, что столица Эспаньолы может быть захвачена многочисленным английским десантом, перевешивала эти грустные мысли. Из форта вывезли все, что там было, включая большой запас пороха. Уходя, Кальдерон даже оставил в крепости грозное послание, написанное на английском и французском языках, о том, что от имени испанского короля он категорически запрещает селиться на Тортуге иностранцам, а тем, кто решит ослушаться этого приказа, грозит смерть, когда он вернется. Хотя я и не думал, что после нашего ухода эта бумага сможет остановить незаконных поселенцев вновь обосноваться на острове, я хорошо понимал, что это было единственным, что мы могли тогда сделать. Мы покидали Тортугу со смешанными чувствами. С одной стороны, нам было жалко снова отдавать остров корсарам, с другой – мы горели ненавистью к англичанам, которые посмели напасть на Сан-Доминго, и хотели помочь гарнизону города. Однако это было большой ошибкой, так как впоследствии оказалось, что Тортуга может играть не менее важную роль, чем Сан-Доминго.

Только ступив на причал Пуэрто-Платы, мы сразу же узнали последние новости о высадке англичан, которая произошла примерно в тридцати милях от Сан-Доминго. Через два дня, когда закончилась их выгрузка, армия еретиков медленно двинулась к городу, поскольку в этом месте отсутствовали дороги. В то время когда мы шли ускоренным маршем по Эспаньоле, где в каждом городе к нам примыкали новые отряды, новости становились все более тревожными. По поступавшим сведениям, англичан было очень много и, несмотря на постоянные перестрелки с нашими солдатами, они неумолимо продвигались вперед сквозь болота, леса, засады и засеки. Их движение нельзя было остановить, поэтому жители Санто-Доминго, поначалу стойко воспринявшие весть о нападении, стали поодиночке, а потом и целыми семьями покидать город. Говорили, что у неприятеля больше десяти тысяч солдат, что даже по европейским меркам является огромной армией. Что уж говорить о том, что история Западных Индий вообще не ведала такого многочисленного вторжения.

Когда мы были в дневном переходе от города, Кальдерон, который по пути уже присоединил к нашему отряду несколько сотен разных гарнизонных солдат, послал меня вперед с вестью о подходе подкрепления. Тогда я погнал своего андалусца во всю прыть и, возможно, скакал бы еще быстрей, если бы не мой лакей Николас, который упорно пытался следовать за мной на своей кобылке. Мы уже подъезжали к северным воротам Санто-Доминго, когда стала отчетливо слышна пушечная канонада. То наши артиллеристы пытались нанести хоть какой-то урон англичанам, нагло разбивавшим лагерь прямо под стенами города с его западной стороны.

Уже подъезжая к городу, я понял, что не все разделяют оптимизм Кальдерона о том, что крепости не берутся за пару дней. На дороге, ведущей на север, мне сначала стали попадаться одиночные беженцы, а потом, с нарастанием гула канонады, их становилось все больше, больше и больше. Было ясно, что в городе началась паника. Тогда я лишь пришпорил коня, несясь навстречу рокоту пушек и совершенно не думая о собственной молодой жизни.

Трудно было узнать в этом растревоженном муравейнике тот мирно спящий ленивый колониальный город, который впервые предстал моему взору во время приезда. Богатые горожане пытались спасти свое добро, увозя его на север в повозках, а бедняки хотели лишь сохранить жизнь, унося ноги, пока еретики еще не заблокировали северные ворота и не отрезали отступление в глубь острова. Среди этой суматохи я с трудом нашел отца в доме президента де Монтемайора на военном совете.

– Думаю, что и еретикам хорошо известно, как мы здорово укреплены, – с яростью говорил мой отец. – Я еще раз повторяю, что они не будут с ходу атаковать, раз так осторожничают. Они высадились аж за 30 миль от города. Это свидетельствует лишь о том, что они нас опасаются еще больше, чем мы их.

Я протиснулся поближе и, наверное, впервые увидел отца за работой. В этот момент граф был уверен и тверд как никогда. На нем была начищенная до блеска кираса, которую я помнил еще по Фландрии, на шее поблескивал горжет с изображением Девы Марии, воинственно побрякивала длинная шпага на перекинутой через плечо кожаной перевязи, а черные усы браво торчали вверх. Он упорно говорил о том, что англичане еще минимум дня два будут подтягивать свои силы, прежде чем решатся на штурм. Отец считал, что у города достаточно провианта, пороха и даже солдат и что не хватает только самого главного – веры в победу.

– У нас очень хорошие укрепления, хорошее вооружение, много пороха, боеприпасов, провианта и вполне достаточно гарнизона…

Тут речь отца была прервана гневными выкриками из зала насчет количества войск противника.

– Я знаю! Знаю, что неприятель превосходит нас во много раз, но в этом как его сила, так и его слабость. Эти солдаты прибыли из Европы и никогда не воевали в колониях. В отличие от нашего гарнизона, их можно смело назвать новобранцами. И чтобы прокормить всю ораву, англичанам нужно огромное количество провианта. А где они его возьмут? Наверняка Англия не настолько богата, чтобы посылать целый флот с зерном в трюмах через океан? Наверняка им выдали хлеба на пару дней и обещали остров, полный дичи, где найти себе пропитание легче легкого. Но посланные мною лансерос пока отрезают еретиков от равнин, где пасутся наши стада. Еще немного, и англичане поймут, что им нечего есть. А поняв это, уйдут в другое место.

Снова шум. Представители муниципалитета заявили, что всем и так понятно, что на пятидесяти кораблях англичане могли разместить более десяти тысяч солдат десанта, в то время как гарнизон Санто-Доминго располагает всего несколькими сотнями.

– Зато мы на своей территории, у нас есть укрепления и продовольствие, а неприятелю придется строить укрепления и находить продовольствие. К тому же англичанам никогда не удастся взять наш город в полную осаду, так как для этого им придется высадиться и с восточной стороны. Я не утверждаю, что наше положение великолепное, но пока не вижу поводов для паники. Да вот и наш епископ может подтвердить, что нам незачем бояться еретиков, если бог всецело стоит за нас.

Это был отличный дискуссионный ход. Все сразу обернулись в сторону старого епископа, которому ничего не оставалось, как призвать жителей к порядку и к вере в Спасителя, который, ясное дело, никогда не оставит в своей помощи и оборонит жителей католического города от нашествия еретиков. Так что благодаря своей репутации бывалого военного, а также пламенным речам, которые я привел лишь частично, и поддержке выжившего из ума епископа, пообещавшего провести крестный ход, мой отец выиграл время. Если бы жители города не захотели сражаться и в панике покинули его, то ни один гарнизон в мире не стал бы защищать такой город. Дело в том, что паника – это общее дело и касается каждого.

– Негоже нам, испанцам, бежать, словно зайцы, от еретиков. Флот англичан велик, но и у нас есть чем его встретить: стены вокруг всего города, ров с водой, пушки и гарнизон. Пусть он невелик, но не так и слаб. Мы уже послали гонцов по всей Эспаньоле, и подкрепление не замедлит прийти.

Снова гул голосов и даже скептические возгласы раздались в зале. Тут отец посмотрел на меня. Его жесткий взгляд тотчас смягчился.

– Я, как военный генерал-губернатор Эспаньолы, могу точнее любого сказать, сколько на острове солдат. А также когда они подойдут к городу на помощь. Не нужно сомневаться в моих словах. И в доказательство этому я хочу сказать, что первое подкрепление уже прибыло. Я попрошу курьера доложить об этом совету.

Под всеобщими взорами собравшихся я, стараясь выглядеть как можно более воинственно, небрежной походкой, громыхая шпорами на запыленных ботфортах, вышел в центр зала. Я сказал, что послан сообщить: гарнизон Тортуги под командованием майора де Кальдерона уже подходит к северным воротам. А за ним следуют и другие отряды, собранные со всего острова. Похоже, это сообщение вселило веру в победу присутствующим гораздо сильнее, чем пылкие речи отца, если учесть, что, несмотря на громкое название «военный совет», на нем присутствовало подавляющее число штатских, включая главных лиц города. Многие ратовали за то, чтобы всем жителям оставить город и уйти в глубь острова, увезя с собой все самое ценное. Мой отец и еще несколько офицеров высказывались против безропотного бегства. И мое неожиданное появление склонило чашу весов к обороне.

Под конец жирную точку поставил президент Монтемайор. Он заявил, что военный губернатор граф Пенальба для того и прислан из Испании сюда, чтобы сделать Сан-Доминго твердыней Нового Света, недоступной врагам ни с суши, ни с моря. Было решено защищаться, отец отдал приказ командирам городского ополчения занять предписанные им места и помогать гарнизону, затем еще кое-какие распоряжения и только после этого подошел ко мне.

– Рад видеть тебя, сын, – обнимая, сказал он. – Не беспокойся, твое появление в Санто-Доминго не повлечет за собой дуэли, от которой я тебя услал на Тортугу. Ввиду военного положения вся власть в городе отдана мне, а я своим приказом категорически запретил поединки, так как у меня каждый человек со шпагой на счету.

Мы вышли из прохладного дворца президента, который находился в центре города, и прошли по дороге к дому. Сзади шел Николас, ведший под уздцы наших взмыленных лошадей.

– Отец, не стоило так волноваться. Я сумел бы постоять за себя.

– Знаю, знаю. Ты – храбрец. Весь в меня. Поговаривают, ты прилично фехтуешь, но Хуан де Мальпика не для тебя. Я трижды бился с ним и трижды не мог победить. Он крепкий орешек, настоящий живодер, прирожденный убийца. Он всю жизнь учился убивать, и это у него отлично выходит.

– Я тоже не желторотый и знаю пару ударов…

– Оставь! Мальпика – настоящий волк. Он трижды ранил меня, хотя я тоже окропил песок его кровью. У нас старая вражда, которую еще усугубляет его покровитель президент де Монтемайор. Так что он мой и тебе не стоит вмешиваться. Дон Хуан только и ждет, чтобы с твоей помощью нанести мне смертельный удар. Держись от него подальше, я сам с ним разберусь.

Мы снова шли по узким улочкам Санто-Доминго, но уже не такого спокойного, каким я увидел его несколько месяцев назад. То и дело нам попадались бегущие куда-то в суматохе люди, мы слышали раскаты крепостных орудий, бьющих по англичанам.

Придя домой, отец нашел там майора де Кальдерона, который был как всегда весел и сыпал шутками то насчет канонады, то насчет назойливости англичан… Быстро перекусив, мы отправились на центральный бастион западной стены, где отец решил разместить штаб. Там мы встретили дона Габриэля де Рохасу-Валле-и-Фигуэру, с которым я не виделся после взятия Тортуги.

В подзорную трубу отец в суровом молчании наблюдал, как с запада на нас двигались колонны вооруженных солдат, которые уже начали разбивать лагерь.

В это время Кальдерон с ехидством в голосе и кривой, презрительной ухмылкой на губах обсуждал то, что видел.

– Вы только посмотрите, где вон тот отряд решил разбить свои палатки. Там же низинка, и в случае хорошего дождичка они будут по пояс в воде. А посмотрите на ту живописную группу с длинными пиками. Они, наверное, надеются проткнуть ими насквозь наши стены. А вон те, которые все в железе, кажется, уже спеклись под нашим солнышком. Видите, еле ноги волочат. Таким темпом половина их армии подойдет к нашим стенам только к ночи.

– Они почему-то высадились за тридцать миль до города. Это, очевидно, промах командования, – сказал отец.

– То, что они измождены и еле передвигают ноги, видно и невооруженным глазом, – подтвердил дон Габриэль. – Если они все такие, им потребуется на отдых целый завтрашний день.

– А уж отдохнуть-то мы им не дадим. Верно? – сказал отец, оторвавшись от подзорной трубы, и с заговорщицкой улыбкой подмигнул Кальдерону. – Как только стемнеет, сделаем вылазку.

– Это непременно, с превеликим удовольствием.

Я также вглядывался в разноцветную массу неприятеля, идущую по полям к городу. Казалось, ей нет конца. Англичане выходили из лесов, скрывались за холмами, снова появлялись и все шли и шли. Подобное скопище войск можно было видеть только в Европе. В психологическом плане это действовало ужасно, особенно на городское ополчение.

– Ваше превосходительство, – еле выдохнул прибежавший запыхавшийся солдат. – Адмирал де ла Плаза… вместе со своей эскадрой… уходит из порта…

Отец удивленно поднял брови. Он коротко спросил, где адмирал, и поспешил за провожатым, приказав мне следовать за ним, а оставшимся наблюдать за неприятелем. Мы ворвались в дом президента Монтемайора, где в дверях столкнулись с адмиралом и его свитой.

– Дон Антонио, какого черта! – закричал мой отец.

– А вы думаете, что я самоубийца, чтобы остаться тут, – заявил адмирал. – Если город будет захвачен, то и моя укрывшаяся на рейде эскадра также будет в ловушке. Я моряк и не хочу зависеть об боевого духа сухопутных. Пока флот англичан не блокировал порт, я решил выйти в море, чтобы спасти эскадру. Я пойду вдоль южного побережья Эспаньолы на восток, но обещаю по мере возможности оказывать помощь с моря. Это все, что я могу для вас сделать.

– А вы подумали, как ваше бегство отразится на гарнизоне города и его жителях?

– Почему я должен стать заложником каких-то горожан? У меня своя задача, у вас своя. Я не хочу, чтобы мои корабли были заперты в устье. Так что разрешите откланяться.

Отец ничего не мог возразить адмиралу, который ему не подчинялся. Он пожелал ему счастливого пути и пошел к президенту де Монтемайору.

Уход армады Barlovento разом перечеркнул все старания отца избежать пораженческих настроений в городе. Адмирал поверг жителей в ужас, когда стало известно, что его четыре корабля собираются покинуть порт. Сразу началось стихийное собрание. Одни горожане кричали, перебивая друг друга, что это предательство Санто-Доминго, другие – что без эскадры город падет, третьи – что нужно повести переговоры с англичанами о выкупе или спасаться бегством. Словом, паника все же началась. Но не это беспокоило меня в тот момент. Как говорится, пусть рушатся миры и цивилизации, но эгоистичная молодость думает только о своем. Все мои мысли были лишь о донье Марии, с которой я так и не сумел повидаться и которая наверняка должна была покинуть остров вместе со своим отцом-адмиралом.

Воспользовавшись общей сумятицей в доме губернатора, я выскользнул наружу и, презрев жару, пустился в погоню за своим ускользающим счастьем. Почему-то я подумал, что донья Мария должна быть в доме адмирала, и эта ошибка мне стоила дорого. Лишь после того как мне сказали, что ее уже давно нет, я кинулся в порт. Как же я сразу не догадался, что она, скорее всего, на борту адмиральского флагмана. Я был в полном исступлении. Я мечтал признаться донье Марии в любви, просить ее отказаться от брака с командиром альгвасилов Мальпикой, но так и не успел к отправке эскадры, которая, как оказалось, уже давно стояла на рейде, поджидая лишь своего адмирала. Мое отчаяние было настолько велико, что я готов был броситься в реку, держа в зубах шпагу, и плыть до флагманского корабля, чтобы взять его на абордаж…

Проводив взглядом отходящие суда армады, я понимал, что все рухнуло. Любовь, сомнения и мечты. Что, скорее всего, их уже никогда не вернуть, как нельзя поворотить время вспять. Дурак, так нелепо упустил свою любовь, свою девушку, с которой так и не смог поговорить и все объяснить. От беспомощности на меня накатила такая волна ярости, что в глазах потемнело и пошли желтые круги, как при солнечном ударе. Да, скорее всего, это и был удар, так как я даже закричал в исступлении. Кто-то должен ответить за все мои напасти, но кто? С кем мне расквитаться, чтобы отогнать злую судьбу? С кем?!

И вдруг словно кто-то свыше услышал мой крик отчаяния, и у меня в поле зрения сквозь темноту и желтые круги стали проступать сперва неясные, а потом все более отчетливые фигуры. Вскоре я узнал одну из них – это был командир альгвасилов дон Хуан де Мальпика… мой счастливый соперник. Очевидно, он провожал свою невесту, а теперь в окружении охранников возвращался в город с пристани. Он гордо шел впереди в шляпе с развевающимся плюмажем, сзади стучали деревянными каблуками башмаков о булыжную мостовую и позвякивали шпагами еще пятеро весьма бравого вида стражников. Тогда у меня даже в мыслях не было, что начальник стражи города мог просто идти по своим делам, а не быть посланным мне богом, чтобы расквитаться. Передо мной был лишь тот образ, который уже давно стал отождествлением всего самого злого, что может быть на свете. Именно его я винил во всем плохом в моей жизни. Вот кто должен был помочь мне избавиться от ужасающей злобы на самого себя.

– Празднуете победу, сеньор фискал? – сказал я, идя ему навстречу.

– А, это мы, молодой человек. На этот раз вы, похоже, не бежите от меня, словно зайчонок. Но если вы решили, презрев трусость, все же дать мне удовлетворение, то ей-богу сейчас не время. Сами видите, что творится… К тому же военный губернатор объявил смертную казнь любому, кто будет сводить личные счеты в то время, когда под стенами города стоит неприятель. Что скажете? Обычно вы слушаетесь приказов своего отца, чтобы избежать наказания. Что же вы стоите? Бегите, как и в прошлый раз. А мы лишь снова посмеемся над вами.

– В прошлый раз вы вызвали меня и я пришел.

– Повторяю вам, что сейчас не время… Разве вы больше не боитесь ремня вашего батюшки? Бегите, мы вас понимаем.

Пятеро сопровождающих загоготали над тупой шуткой альгвасила.

– Да вы просто трус.

После этих слов все шестеро окаменели.

– Сейчас действительно не время, молодой сеньор.

– Вы трусите!

– Можете хоть десять раз повторить это, юноша, только я не буду обращать на вас внимания, поскольку я на службе, а дуэли у нас строжайше запрещены указом не только короля Испании, но и вашего отца. Поэтому, если вы вознамерились втянуть меня в поединок, я просто арестую вас и посажу в тюрьму за нарушение закона. Посмотрим, как потом губернатор сдержит свое слово расстрелять любого дворянина, кто не отложит личные обиды на потом и затеет поединок. У меня пятеро свидетелей, а у вас?

Мой разум спорил с сердцем. Голова кричала: отступись! А сердце твердило: убей его, убей, и она будет твоя, либо погибни. Так что же выбрать, чьего голоса послушаться? Моим ответом был клинок, вылетевший из ножен, и улыбка. Но не та улыбка, которая появляется на губах при виде друзей. Это была улыбка смерти. Шестеро здоровых вооруженных до зубов опытных стражников в доспехах против запыхавшегося юноши в мокром легком камзоле.

– Господа, нападение при исполнении. Шпаги наголо! Арестуйте его!

Все пятеро выхватили клинки. Поздно! Я уже делал первые разящие удары. «При неравенстве сил воспользуйся неожиданностью и первым напади на противника, – настаивал мой учитель иезуит. – Это приведет его в замешательство, а тебе придаст силы. Воспользуйся этим, посей страх, показав свое бесстрашие». Я не стал нападать на Мальпику, который стоял посередине. Они сразу бы окружили меня, и через минуту я был бы весь истыкан их клинками. В два прыжка я очутился на фланге этой шеренги из шести человек и нанес рубящий укол в левое плечо самого крайнего альгвасила. Затем, сделав еще один шаг, я очутился сзади боевого построения и, сделав глубокий выпад, поразил второго альгвасила, не успевшего даже как следует повернуться ко мне лицом. Удар пришелся под кирасу в поясницу. Стражник охнул и, выронив шпагу, осел на одно колено. Еще один прыжок, и я уже в тылу вражеской линии, которая только пытается развернуться ко мне своим фронтом. При этом Мальпика оказывается закрыт своими пятерыми помощниками. Снова рубящий удар, но на этот раз по руке альгвасила, который уже почти обнажил свою шпагу. Ныряющий выпад. Шпага третьего проходит у меня над головой, а моя втыкается ему в ногу, немного выше колена. Все. Отступление. Три прыжка назад, и можно отдышаться.

– Карамба! Клянусь, я недооценил этого кузнечика, – послышались слова Мальпики.

Ситуация такова: трое выведены из строя. Один, кажется, ранен серьезно. Трое других в оторопи уже стоят в позиции, просто так к ним не подступишься, они обалдело смотрят то на своего командира, то на троих раненых товарищей. Очень жарко. Пот струится по всему телу, снова желтые круги перед глазами, звенит в ушах.

– Молодой человек, еще раз приказываю отдать мне шпагу, вы арестованы!

Только эти слова заглушает мое собственное сердцебиение, отдающееся гулкими ударами в висках. Я понимаю, что долго не протяну, так как у меня начало чернеть в глазах. Скорее всего, это от жары. Мы же стоим посередине площади на самом солнцепеке, где даже воздух плавится, словно в жаровне, и, колеблясь, поднимается ввысь. Под ногами такой раскаленный булыжник и песок, что падать на него совершенно нет желания. А трое стражников уже опомнились и ринулись в атаку, естественно идя напролом и мешая друг другу. Отбивать их сильные, но бестолковые удары не было бы труда, если бы не мое самочувствие. Я никак не могу сообразить, что нужно предпринять, так как обойти эту троицу с фланга нельзя, потому что я сразу напорюсь на шпагу Мальпики, который стоял за ними. Предательский пот застит глаза, в глазах темнеет…

…Но это все было лишь в моем воображении. Мой враг Мальпика с довольной ухмылкой в сопровождении стражи прошел мимо, а я ничего ему так и не сказал. Я не хотел подводить отца. Чтобы излить на ком-то свою месть, было средство получше, чем средь бела дня нападать на главного альгвасила с его помощниками. Шла война.

– Когда стемнеет, нужно сделать вылазку, – сказал отец, наблюдая в подзорную трубу с центрального бастиона лагерь неприятеля. – А то эти канальи, похоже, даже боевое охранение выставлять не собираются.

Командиром вылазки был назначен Кальдерон, до этого также поставленный командиром северного бастиона. Однако я возразил, мол, нельзя рисковать командным составом, и предложил свою кандидатуру. Отец долго переводил колючий, оценивающий взгляд с меня на этого невысокого роста человека, который очень любил покрасоваться на публике. В конце концов сказал мне со вздохом:

– Пора тебе приучаться к командованию. Ну хорошо, ты поведешь отряд. Первая вылазка самая простая и не требует большого умения, так что, дон Кальдерон, давайте уступим молодежи решение легкой задачи, чтобы самим заняться трудной.

Кальдерон, который был старше меня лет на десять, просиял от гордости.

Англичане были так уверены в своем успехе, а может быть, в своей многочисленности, что не выставили постов до захода солнца, а ведь в тропиках темнеет быстро. Этим мы и воспользовались. Тихо открыли ворота центрального бастиона, и я в сопровождении приставленного ко мне опытного сержанта-ветерана во главе тридцати добровольцев напали на мирно отдыхающий лагерь неприятеля. У нас не было никакой цели, кроме как посеять панику, поэтому мы кинули несколько глиняных гранат, начиненных порохом, дали залп и с диким криком кинулись вперед, круша все на своем пути. Англичане, уставшие после изнуряющего марша по болотам и лесам, обезумевшие выскакивали из палаток, которые мы поджигали головешками, выхваченными из их же костров.

Наш рейд по тылам противника продолжался недолго. Чтобы я не увлекался, отец предупредил меня, что сигналом к отступлению будет пушечный выстрел с бастиона. Едва его услышав, мы как один повернули назад и, перейдя городской ров с водой по опущенному мосту, скрылись за отворенными воротами. Потерь у нас не было, а вот лагерь англичан еще долго шумел, как растревоженный улей, а у меня немного отлегло от сердца, потому что я сорвал свою злость на неприятеле.

Однако то, что мы увидели утром, нас потрясло. Кальдерон не угадал, что все англичане должны собраться в своем лагере к ночи. Как только рассвело, стало видно, что в лагерь вливаются все новые и новые колонны. Противник все прибывал и прибывал. Его отряды шли неумолимой поступью, и казалось, что нет им конца и никогда не будет. Постепенно они стали заполнять все пустое пространство вокруг города, обустраивая свой лагерь, который теперь уже усиленно охранялся.

 

Эпилог

Тут я должен оборвать свое повествование о приключениях капитана Пикара и графа Пенальбы, поскольку меня зовет долг солдата. Это все, что я успел написать за зиму. Не судите меня строго, ведь я не настоящий литератор, а лишь простой военный, который раньше писал только свои дневники и впервые взялся обработать чужие. У меня осталось еще много историй капитана Пикара в черновиках, которые я надеюсь переписать набело и поведать читателю. Это и его захватывающие набеги с Франсуа Олоне, и экспедиции с Генри Морганом, и авантюры с шевалье де Граммоном, а также походы в Южное море и многое другое. Это все я постараюсь написать, но только не сейчас, когда меня зовет долг солдата защитить родину.

Итак, на смену морозам пришли весенние дожди, размывшие дороги, а вместе с ними настала пора новой военной кампании. В марте стали возвращаться офицеры, приходить пополнения. Мне было уже не до записей воспоминаний старого морского волка, с которым я душевно распрощался, объяснив ситуацию. Из Парижа вернулся наш полковник герцог де Лаферте-Сентер со своим штабом. Привез приказ передислокации в район Камбре, а также новость о том, что главнокомандующим Фландрской армией король назначил маршала Виллара. Офицеры вовсю обсуждали эту новость, некоторые поговаривали, что больше бы подошел герцог Вандомский, и сожалели, что принц все еще в немилости у короля. Другие утверждали, что герцог Виллар вполне сможет остановить вторжение огромной армии Мальборо и принца Савойского, стоявшей в Нидерландах. Наш полковник рассказывал последние новости двора, а также то, что Виллар получил свое назначение (впрочем, как и герцогский титул 4 года назад) благодаря протеже маркизы де Монтенон и поддержке военного министра Шамийяра, возлагавшего на победителя при Фридлингене и Гехштедте последнюю надежду.

По прибытии под Камбре наш славный Пикардийский полк оказался, впрочем, как и другие части, в сложной продовольственной ситуации. К тому времени там уже скопилась многотысячная армия, которой не успевали подвозить провиант. Солдатам любого батальона или эскадрона не хватало даже банального хлеба. Ситуация со снабжением вообще была очень трудной. Не хватало лошадей, денег, фуража и даже пороха. Огромная армия пребывала в невероятно нищенском состоянии, поэтому на ее подготовку ушла вся весна. К тому же король хоть и дал Виллару свободу действий, но вместе с ней и жесткие инструкции: держать оборону по линии Шельды. Его Величеству было хорошо известно пристрастие Виллара к наступательной и мобильной войне, а не к позиционной. Однако эти инструкции были излишними, поскольку, проведя смотр армии, главнокомандующий понял, что думать о наступлении пока рано хотя бы просто из-за численности. К маю мы имели всего 80 тысяч, в то время как разведка доносила о 120 тысячах у Мальборо и принца Савойского. К тому же плохая работа интендантских служб сорвала бы любое наступление, поэтому наш маршал просто был вынужден держать оборону. В течение мая и июня мы хорошо укрепили линию границы, заперев ее на замок. Виллар говорил, что не было еще такого, чтобы иностранные войска вторгались во Францию, не будет этого и сейчас.

Неприятель начал наступление 23 июня, после того как были сорваны мирные переговоры в Гааге. Оптимизм герцога Мальборо и принца Савойского по поводу предстоящей кампании был столь высок, что оказал огромное давление на английских, имперских и голландских дипломатов. Однако через три дня после того, как войска союзников прощупали наши оборонительные укрепления, а также после нескольких стычек Франция им уже не показалась такой доступной, как они думали ранее. Тогда неприятель решил перейти к позиционной войне по всем правилам и сначала взять крепости Турне, Конде и Валансьен.

Первый удар пришелся на Луи-Шарля де Отфора маркиза де Сюрвиля, коменданта Турне. Находясь в осаде с конца июня, он удерживал эту крепость до 29 июля, сковывая тем самым огромную армию противника. 31 августа он все еще отказывается сдать цитадель не на почетных условиях. Союзники, видя такую стойкость, через два дня согласились на почетные условия, и маркиз вместе со своим поредевшим, но не сломленным гарнизоном с оружием в руках и даже с артиллерией, а также с развернутыми знаменами, под барабанную дробь гордо покинул цитадель. Как мне рассказывали потом его офицеры, на крайний случай генерал Сюрвиль принял решение взорвать крепость, ночью пробиться через захваченный город, и все поддержали его смелый и опасный замысел.

Подумать только, маркизу де Сюрвилю удалось удерживать крепость в течение 57 дней, несмотря на нападение более чем стотысячной армии. Виллар не мог помочь осажденным, поскольку король запретил ему наступать. Однако маршал знал, что, если Турне падет, королю ничего не останется, как дать согласие на генеральное сражение. Все, что мог сделать Виллар, – это налеты и перестрелки.

В начале сентября пришла радостная весть, поднявшая дух армии. Граф дю Бург наголову разбил фельдмаршала Мерси при Румерштейне, оставив на поле боя 7 тысяч врагов, чем спас Верхний Эльзас от вторжения. В это же время к нам в армию прибыл губернатор Фландрии маршал Буффлер. Король наконец-то удовлетворил его просьбу и разрешил встать под знамена Виллара. Герцог Буффлер – настоящий патриот. Он перешел под команду младшего по старшинству, лишь бы помочь этим родине, которой грозила смертельная опасность. В Денене 4 сентября оба маршала бросились друг другу в объятия под восторженные возгласы армии. А на следующий день Виллар отдал приказ о выдвижении вперед. Ситуация была подходящая. Турне пал, Мальборо и Савойский не стали переходить линию Шельды в направлении Конде и Валансьена, а неожиданно повернули в сторону Монса, тем самым подставив под удар свой правый фланг.

Итак, мы выступили. Конечный пункт находится между Монсом и Бове, между лесом Теньер и лесом Ланьер. Там оказался небольшой проход в половину лье около деревеньки Мальплаке. Как сказал наш главнокомандующий, «это калитка во французское Эно, которую мы должны прикрыть своими штыками, а если понадобится, то и телами».

И вот сейчас мои солдаты уже два дня и две ночи (9 и 10 сентября) роют землю, устраивая укрепления. Согласно генеральному плану наш Пикардийский полк поставлен на правый фланг. Рядом с нами вгрызаются в землю все элитные пехотные полки: французские гвардейцы, швейцарская гвардия, Пьемонт и Наварра. Позади расположилась кавалерия дома короля: лейб-гвардейцы, гвардейские жандармы, гвардейская легкая кавалерия и гвардейские мушкетеры. Начальником этих частей поставлен мой родственник генерал д’Артаньян, а всем правым флангом командует маршал Буффлер.

Скоро рассветет. Мы знаем, что неприятель уже подошел и намерен атаковать. Я пишу эти строки ночью, накануне генерального сражения, которое может изменить судьбу не только истерзанной войной Франции, но и судьбу всей Европы. Да поможет нам бог!