Традиционная семья обеспечивала своим членам жилище, питание, воспитание детей, заботу о заболевших; в семье же осуществлялись многочисленные бытовые функции вроде стирки и починки белья. Коммуны попытались все это реализовать в коллективе.
Коллективизация жилья
Одним из фундаментальных принципов коммун с самого момента их основания всегда была коллективизация жилища. Это было одно строение или несколько построек, где коммунары проживали совместно. Таким образом, вдобавок к коллективизации труда и средств производства они пытались провести и коллективизацию быта: домашний очаг, единый для всех, был призван установить между коммунарами отношения, присущие сплоченному коллективу, и облегчить планирование и распределение сельскохозяйственных и домашних задач. Будучи важнейшей чертой, отличающей коммуны от артелей и товариществ по совместной обработке земли, обобществление жилья поставило трудноразрешимые проблемы и в психологическом, и материальном плане.
Ниже (гл. 3) мы отдельно остановимся на том, как отражалась в интересующем нас дискурсе роль женщин в коммуне. Вообще в раннесоветские годы женщина нередко представлялась как существо, привязанное к устоям старого быта и оттого косное и консервативное: ее нужно было научить грамоте, и в буквальном смысле, и в переносном, политическом, отвадить от религии, научить соблюдению норм гигиены и санитарии. В публикациях, касающихся наших коммун, слышны некоторые отголоски такого подхода. Авторы публикаций были вынуждены отмечать сдержанность, если не сказать полное отсутствие энтузиазма, со стороны женщин по отношению к этому новому образу жизни, нарушающему традиционные нормы супружеских отношений и воспитания детей.
Практически все, в том числе и образцовые, коммуны столкнулись с проблемой, где поселить коммунаров. Многие из них были созданы в беспокойный периоде 1918 по 1922 год, то есть в эпоху военного коммунизма и Гражданской войны, причем и после установления советской власти угроза бандитизма несколько лет еще продолжала оставаться актуальной. В большинстве случаев дома, полученные вместе с землями, были в полуразрушенном состоянии, либо потому что они были разорены в начале революции крестьянами, когда те грабили помещичьи усадьбы, либо потому, что пришли в негодность в результате военных действий в ходе Гражданской войны.
Коммунам требовались достаточно просторные дома, чтобы размещать в них не менее тридцати человек. Это было возможно в бывших помещичьих владениях, располагавших просторными усадьбами, или на бывших хуторах, в домах зажиточных крестьян, покинувших общину.
Из шестнадцати наших образцовых сельских коммун, девять разместились в помещичьих усадьбах. Из этих девяти коммун одна не имела строений вовсе, пять получили разрушенные и потому непригодные для жилья здания, а в двух коммунах малопригодные для жилья строения по размеру далеко не соответствовали потребностям. Лишь коммуна «Всемирная Дружба» начала свое существование вдостаточно благоприятных условиях: она была основана в 1920 году на территории монастыря, Марии Магдалиновской пустыни на Кубани. Эта коммуна получила в свое распоряжение тридцать строений в приличном состоянии, из которых двадцать были определены для жилья, остальные десять пустили под школу, клуб и подсобные помещения.
Три коммуны из шестнадцати вовсе не имели жилых строений. В коммуне «Новый Свет» во время летней страды коммунары спали прямо под открытым небом, а зимой возвращались в свои избы, расположенные очень далеко от надела. Коммуна «Ялта» предприняла попытку построить общий дом из остатков своих изб и хутора, отошедшего к ней вместе с землями. Что касается сибирской коммуны «Красный Октябрь», то ее члены жили в своих собственных избах в деревне до тех пор, пока коммуна не нашла средства на постройку нового жилья. В публикациях об остальных коммунах, попавших в наши материалы, конкретные сведения ни о происхождении земель, ни о типе строений не приводятся — разве что среди прочих подробностей картины испытаний и бедствий упоминается, что строения находились в плохом состоянии.
Таким образом, сразу после своего возникновения все коммуны столкнулись с проблемой плачевных жилищных условий и уже по прошествии двух-трех лет существования, когда они уже могли, в принципе, найти средства на строительство, оказались перед необходимостью выбирать приоритеты: на что тратить доступные ресурсы? Вкладывать их в производство или в заботу о быте членов коммуны? Образцовые коммуны решают этот вопрос образцовым образом — в отличие от обычных коммун, многие из которых быстро проедают доставшиеся им ресурсы и кредиты и распадаются. Большинство описанных образцовых коммун решили профинансировать приобретение сельскохозинвентаря, породистого скота, а также создание вспомогательных производств для дополнительного (или хоть какого-то) заработка. Строительство жилья отошло на второй план. В этом вопросе, в свою очередь, также приходилось выбирать, и публикации представляют это решение таким образом, что если в коммуне строили, то прежде всего заботились о детях. Предполагалось, что в идеале с самого рождения и до вхождения в мир взрослых дети живут, питаются и проходят обучение в специальном помещении, отделенном от места, где живут их родители.
Так или иначе, в первые годы после создания коммуны жилищные условия взрослых всегда представлены как плохие: если это постройки, то старые и тесные (или новые, но тоже недостаточно просторные). Даже если поверить представленным в публикациях цифрам, все равно нет возможности подсчитать площадь жилища, приходившуюся на одного коммунара. Примечательно, что данные по жилью касаются не площади, а объема помещений. Это и отголосок санитарных норм, которые в ранние послереволюционные годы считались в кубических саженях воздуха на человека, и свидетельство того, что спальные места устраивались в несколько ярусов. Во всяком случае, акцент на том, что прошло совсем немного времени от основания коммуны до момента ее обследования (а 11 коммун из 16 были описаны в 1927 году), призван подчеркнуть прогресс, достигнутый несмотря на голод 1921 — 1922 годов и разруху Гражданской войны.
В принципе провозглашалось, что каждая семья имела право на отдельную комнату, но нам ничего не известно о количестве взрослых, которые должны были жить в этой комнате. Дети часто спали отдельно, но семья не сводилась к супружеской паре. Русская крестьянская семья предполагала совместное проживание нескольких поколений, от дедушек и бабушек до внуков, которые все жили в единственной комнате традиционной избы. Из-за нехватки места нечто похожее, несомненно, происходило и в первые годы существования коммун: супруги и их родственники по восходящей могли обитать в одном помещении. Отмечается, что незамужние и неженатые спали в специальных помещениях, мужчины и женщины — раздельно. Авторы публикаций вынуждены признавать, что когда коммунары хотели создать семью, некоторые из них покидали коммуну, потому что было невозможно получить отдельную комнату. Отдельность семейного жилища, таким образом, была не менее важна, чем просто санитарная норма объема воздуха на человека. Например, коммуна им. Троцкого (Кубанско-Черноморская обл.), имеющая 1602 кубических метра жилища на 56 человек, хоть и обладает значительным объемом жилых помещений по сравнению с другими коммунами, все-таки не обеспечивает своим участникам приемлемых условий, которые в публикациях конца двадцатых годов уже выглядят как необходимые: нет нн отдельного детского дома, ни школы, ни даже столовой для взрослых. В 1925 году у нее пять строений, из которых четыре — глинобитные, одно деревянное, и теснота чрезвычайная.
Коммуны, получившие в свое распоряжение бывшие господские усадьбы, фермы или избы, в ходе ремонта помещений делают перепланировку с тем, чтобы получить максимум комнат внутри помещения; при строительстве нового жилья эта задача решалась бы легче. Кровать была роскошью, которую в первые годы двадцатого века могли себе позволить только зажиточные крестьяне. Бедняки, пришедшие в коммуну, никогда не имели кроватей. Но так как коммуны придавали большое значение своему отличию от традиционной деревни, коммунары, как только это стало возможным, начали спать на кроватях или соломенных тюфяках. В публикациях про многие коммуны подчеркивается, что дети спали на кроватях, хотя и по нескольку человек в одной.
Хотя проблема отдельного жилья для семейных пар в коммунах долгое время оставалась нерешенной, отсутствие удобств и скученность, эти повсеместные спутники коммунальной жизни, представлены в описаниях как обратная сторона того, к чему, объединяясь для совместного хозяйствования, стремились коммунары: выжить в тяжелых условиях, вместе оказать сопротивление грабежам и насилию, совместно противостоять условиям, в которых у бедняцких семей вне коллектива было меньше шансов получить поддержку. Отмечается, что в недостатке жилья заключается и один из тормозов развития коммун. Беднейшие коммуны оказались запертыми в порочном круге: принимать новых коммунаров нельзя, потому что их некуда поселить, а это сдерживает обработку земель, поскольку сокращает число рабочих рук и, таким образом, тормозит развитие коммун. Отметим, что в реальности земли коммуны обрабатывались в значительной мере за счет рабочей силы, привлекаемой извне коммуны, о чем авторы публикаций если и упоминают, то весьма осторожно.
На рубеже двадцатых и тридцатых годов, в период великого перелома и форсированной коллективизации, проблема жилья в коммунах по-прежнему остается актуальной, в частности, в связи с тенденцией к укрупнению хозяйств. Из рассказа о пригородной коммуне «Кудрово» под Ленинградом мы узнаем, что коммуна укрупняется: объединяется в 1928 году с двумя соседними колхозами-артелями. Быт в имеющемся у коммуны жилом помещении оказывается совершенно дезорганизован с появлением там новых групп коммунаров. И какая бы там казарменная чистота ни поддерживалась, условия жизни исключают всякое уединение и личную жизнь.
Авторы дискуссионных и рекомендательных публикаций обсуждают, какими должны быть жилые строения в коммуне. Главная идея заключается в том, что «новый дом должен быть так построен, чтобы он явился средством для преобразования старого быта в новый быт». Автор статьи говорит, что коттеджи на две-три семьи еще можно было бы допустить как переходный тип от избы к большому коммунальному дому, но «никак нельзя строить избу на одну семью, ибо этим неизбежно будет создан вредный уклон к раздроблению (индивидуализации) хозяйств, к выделению имущества из общественного владения в единоличное». «Общая жизнь коммунаров в одном большом доме сближает всех их в одну громадную семью, где каждый хорошо знает друг друга и где работа по поднятию общего культурного уровня будет вестись гораздо легче и плодотворнее».
Планировка помещений обращает на себя внимание. Современные автору коммуны если и пользуются большими домами, то чаще всего это бывшие помещичьи усадьбы. А комнаты там расположены таким образом, что все они выходят в неширокий коридор, ведущий к выходу. «Это обстоятельство, в связи с недостаточной площадью самого коридора, которым стало труднее пользоваться большому количеству теперешних коммунаров, чем в былое время, когда им пользовались немногие жильцы-помещики, является теперь причиною появления ссор и склок среди отдельных семей коммунаров».
Коридоры, конечно, нужны и в большом коммунальном доме. Однако автор рекомендует так рассчитать их размеры, «чтобы из каждой квартиры был обеспечен выход наружу или проходе места общего пользования, по возможности, без стеснения людей при этом ни вещами соседей, ни проходящими по тому же коридору другими людьми». А лучше всего была бы такая планировка, при которой есть и общий коридор, и отдельный выход наружу.
В жизни в большом общем доме на глазах друг у друга есть свои существенные плюсы, и один из них связан с санитарией. Как подчеркивает корреспондент «Коллективиста», в большом доме легко обнаружить больных и своевременно принять меры к их лечению. Не один, так другой узнает о болезни своего соседа. Живя же в отдельной квартире, колхозник может сказать о своей болезни, а может и не сказать. А очень часто «из-за стыда перед товарищами» колхозник умышленно скрывает свою болезнь и тем самым заражает других. Под болезнью в этом контексте, вполне вероятно, имеется в виду сифилис.
Согласно публикациям, крестьяне, которые с 1928 года почему-то вдруг идут в колхозы «целыми селами, районами, даже округами», так стремятся вступить в коммуну, что иногда сталкиваются с отказом коммуны принять новых членов. В самом конце двадцатых годов, накануне сплошной коллективизации, именно такую картину рисуют авторы описания образцовой коммуны им. Ленина на Тамбовщине: трудности первых лет преодолены, налажено хозяйство, демонстрирующее устойчивые результаты. В 1928 году коммуна насчитывает 315 жителей. Они живут в удобных домах, хороню питаются, и коммуна получает более 300 заявлений о приеме за последний неполный год ( 10 месяцев), которые она не хочет и не может удовлетворить из-за опасения, что значительный приток новых членов может нарушить отношения, сложившиеся среди коммунаров, и пустить насмарку достижения в области организации быта. Эти материалы выходят из печати накануне как раз того периода, когда в условиях, приведших к «головокружению от успехов», часть реэмигрантов пытается выйти из коммуны и уехать обратно, среди них начинаются аресты.
Коллективизация быта
Как можно сделать вывод из рассматриваемых текстов, отсутствие индивидуальных комнат рассматривалось, конечно, как проблема, но из-за отсутствия средств коммуны не предпринимали активные меры для ее решения. Однако в том, что касается помещений, обслуживающих коллективный быт, а именно столовой, кухни и медпункта, образцовые коммуны предприняли большие усилия. Одновременно всячески подчеркиваются усилия по формированию и обеспечению культурных потребностей коммунаров и организации их досуга.
Коммуны повсеместно учреждали совместное принятие пищи, которая готовилась на кухне коммуны для всех. В большинстве коммун питание в жилых комнатах было запрещено с самого начала. Четыре коммуны, которые не смогли организовать общественное питание из-за отсутствия подходящего помещения, коллективно питались летом на полевых работах, а зимой возвращались к индивидуально приготовленной пище для каждой семьи.
Как свидетельствуют публикации, столовая всегда содержится в опрятном, чистом состоянии. Когда сообщают какие-то практические подробности, подчеркивается важность того, что пища принимается на маленьких столах и трапеза призвана ассоциироваться с праздником. В этом можно прочитать явное желание порвать с традицией длинных традиционных семейных столов. Описывают и подробности того, как условия питания улучшаются: так, у коммуны «Новая Жизнь» есть скатерти для всех столов, она меняет деревянные тарелки на эмалированную посуду, покупает медный титан для кухни. В образцовой тамбовской коммуне им. Ленина на стенах столовой висят картины, на столах расстелены клеенки, подавальщицы — в форме. Это представлено как исключение, вполне прозрачно противопоставляемое крестьянской трапезе в бедной семье: из одной миски, черпая ложкой по очереди. Базиль Керблэ отмечал, что еще и в конце пятидесятых в советской деревне можно было увидеть следы старых привычек, несмотря на модернизацию деревенских обычаев питания. «Сегодня на семейном столе, покрытом скатертью, эмалированная или алюминиевая посуда заменяет деревянные миски.
Тарелки и индивидуальные приборы не полностью вошли в привычку, за исключением молодых семей и семей, приехавших из городов. Впрочем, гостям, как правило, накроют отдельную тарелку».
Отличие форм питания в коммуне от старых крестьянских рассматривается как «завоевание» нового быта: так об этом пишет С. Третьяков. В северокавказской коммуне «Коммунистический Маяк», по его наблюдениям, «если еда твердая (картофель, огурцы, мясо, рыба), ее подают блюдо на четверых. Каждый берет с блюда щепоть, чистит кожуру, кости и липшее бросает прямо на стол. Но жидкое — супы, кисели, творог со сметаной едят каждый в своей тарелке. Это — завоевание. На эту отдельную еду дивятся окрестные крестьяне, расспрашивая о коммуне. У крестьян и казаков облизанной ложкой лезут в общий котел».
На кухнях коммунарских столовых работают женщины. Ежедневное распределение провизии входит в обязанности экономки. Memo устанавливается и вывешиваются каждую неделю. Женщины, назначенные на кухни и работающие в столовых, исполняют в большинстве коммун свои функции непрерывно в течение месяца, а в некоторых других — в течение полугода или даже года. Такое назначение позволяет избежать споров при ежедневном назначении на работы.
В столовых производится и выпечка хлеба. Ниже при обсуждении потребления продуктов питания мы укажем объемы ежедневной выпечки и оценим связанные с хлебопечением трудозатраты, как эти данные представлены в публикациях.
Рядом с кухнями находятся прачечные. Стирка белья в основном производится вручную, механизирована она только в двух коммунах: так обстоит дело в образцовой коммуне им. Ленина (Тамбовская обл.). Здесь услуги механизированной прачечной бесплатны для холостяков и производятся за плату для семей, причем семьи по очереди дежурят в прачечной и следят за правильной работой машины. Чтобы иметь возможность сопоставления, мы попробуем сравнить организацию быта в сельских коммунах с бытом городской коммуны, как он представлен в сравнительно поздней специальной публикации. Дом-коммуна комсостава Балтийского флота механизирует и обобществляет стирку белья для своих жителей в 1930 году. Через некоторое время глажение белья тоже оказывается централизовано. Описание опыта этой городской коммуны содержит довольно много подробностей, касающихся организации обобществленного быта; их больше, чем в описаниях сельских коммун, где быту отведены, конечно, несколько разделов, но производственная деятельность занимает сравнительно больше места. Тогда как коммуна комсостава Балтфлота — именно «бытовая коммуна», в очень многих отношениях кардинально отличающаяся от сельских колхозов-коммун. Между тем сопоставление презентации в доступных печатных источниках сельского и городского коммунального быта по лишено основания, потому что принципы устройства сообщества и распределения обязанностей и ресурсов в целом сопоставимы.
Автор описания городской «бытовой коммуны» К. Куприянов использует ироничный топ при изображении упорства некоторых жителей коммуны и их уловок, чтобы избежать нового, вполне обобществленного быта. Такая ирония обычна в отношении женщин. Когда собрание выясняет, что никто даже по очереди не хочет заниматься стиркой (никто — у то, собственно, жены комсостава), орган внутреннего управления коммуны решает нанять па общие деньги двух прачек извне коммуны. Организация коллективного глажения белья также составляет проблему: 40 семей — за, 36 — против. Описываются переговоры с прачками об условиях труда: работать по восемь часов вдень за 75 рублей в месяц, считая нормой выработки 94 штуки белья вдень, с гарантией оплачивать особо все, что выработано сверх нормы. В конце концов цель была достигнута: назначили плату с членов коммуны по 4 копейки за штуку белья.
Заметим, что привлечение сторонней рабочей силы (в данном случае паем прачек) оказывается для коммун почти повсеместно необходимостью не только в связи с производственной деятельностью, но зачастую и в связи с обеспечением элементарных бытовых потребностей.
Информация с мест о реальном положении дел в обычных коммунах в 1928 году изредка еще попадает в печать. Например, это обобщенные (и оттого не менее отчаянные) описания вроде следующего: «Жилищные условия многих колхозов ужасны. Колхозники живут порой в землянках, чуть ли не вместе со скотом. [...] В таких условиях говорить о чистоте в быту невозможно. Питание в колхозах в большинстве ведется еще по-старому. Отдельные тарелки, ложки и вилки в наших коммунах все еще считаются каким-то барством. [...] Медицинская помощь колхозникам сейчас поставлена из рук вон плохо [...] больные ребята не отделяются от здоровых». Обратим внимание на акцент, который автор делает на состоянии гигиены.
Вообще говоря, чистота и санитария — важные признаки рисуемого образа коммунарского быта, В образцовых коммунах постройка бани коллективного пользования ставилась в повестку дня при первой возможности. Тамбовская коммуна им. Ленина дает нам образец того, как дело должно обстоять в идеале: «Выстроенная коммунарами баня может служить образцом — вся бетонированная, с водопроводом, душами, ваннами; отдельные раздевалки для мужчин и женщин», а механизированная прачечная успешно служит «бытовому раскрепощению коммунаров и коммунарок».
Одежда, какой бы скромной она ни была в условиях поголовного дефицита, всегда чистая. В коммуне «Кудрово-2» заведено, чтобы нижнее белье менялось каждую неделю, а простыни каждые две недели. Используемое для стирки мыло покупается за счет коммуны. Починка же белья и одежды организована так, что каждая семья должна сама зашивать и штопать, а холостяки закреплены за семьями, которые их обслуживают.
Гигиена и здоровье: медпункты
Постройка бань показана как часть целого направления переустройства быта, целью которого является внедрение новых представлений о гигиене и забота о здоровье: в коммунах велась работа по санитарному просвещению, а кульминацией этой деятельности было устройство медпунктов. Ни одна монография об образцовых коммунах не обходит этот аспект стороной. Подчеркивается, что пропаганда чистоты проводится на фоне введения строгих санитарных правил, необходимых в общественном быту. Первым этапом оказывалось размещение животных и людей в отдельных помещениях. В крестьянской избе довольно часто, особенно холодной зимой, молодая или больная скотина на ночь заводилась в дом, где в единственной комнате спала вся семья в тесноте и духоте, среди насекомых — блох, клопов, тараканов. Избы были потенциальными очагами болезней, чему в беднейших слоях крестьянства способствовало хроническое недоедание. Так что среди первых задач коммун оказывалось разделение животных и людей.
Отказ от своего личного скота в пользу коммуны был испытанием для коммунаров, так как они больше не могли собственноручно ухаживать за своими животными. Совместное проживание нескольких семей было не меньшим испытанием. В особенности это касалось женщин, ведь такие неблагодарные обязанности, как мытье полов, посуды и стирка были распределены, в виде дежурства, на четко обозначенный период времени, и результаты этой работы были у всех па виду и запросто становились поводом для претензий. Конечно, общее собрание тоже брало па себя обязанность призывать к порядку тех, кто выполнял свои обязанности плохо, и поощрять тех, кто проявлял инициативу, об этом обязательно пишут, по можно себе представить, насколько требовательным оказывается совместный быт к публичному поведению каждого участника.
Авторы публикаций изображают это как нечто вроде социалистического соревнования: никто не хочет выглядеть хуже и сделать меньше, чем остальные, и, наоборот, все стремятся сделать как можно лучше и как можно больше. Идва ли нашелся бы в те времена наивный читатель, знакомый с реалиями советской жизни, который, прочитав такие описания, подумал бы, что в коммунах повсеместно дело обстояло именно так. Из всего, что известно о механизмах коммунального быта, можно сделать вывод, что схему этого рассказа подсказала жизнь, по с одной существенной поправкой: да, действительно, товарищи все время внимательно следят друг за другом, но мотивы этой обостренной наблюдательности далеки от побуждений победить в соревновании. Взгляд каждого товарища заин тересован тем, как его ближний выполняет бытовые поручения, потому что каждый, случается, оказывается в том же положении дежурного и совсем не хочет затратить больше усилий, чем все остальные затрачивают на этом посту. Поэтому от остальных обязательно нужно требовать, чтобы они не волынили больше, чем ты сам. Но самому стремиться к идеальной чистоте нет особенного стимула. Эта логика в истории социализма всегда оказывалась сильнее, чем символические поощрения в виде похвалы общего собрания, грамоты, доски почета и звания победителя социалистического соревнования. Неформальное саморегулирование в коллективе отнюдь не исчерпывается теми механизмами и правилами, которые записаны на бумаге и, может быть, даже вывешены на стене. Такие вывешенные на стене правила можно использовать, конечно, в качестве аргумента при выяснении отношений (например, пытаясь заставить нерадивого дежурного выполнить свои обязанности или пытаясь оговорить собственное право что-то не делать), но само это выяснение отношений не может быть регламентировано формальными правилами.
Вывешенные на стене правила хороши для проверок и визитов начальников, представителей советских или партийных властей. Коммуны были обязаны показать себя в лучшем свете. Авторы брошюр, конечно, не пишут о такого рода показухе, но зато отмечают, что еще одним стимулом к поддержанию идеальной чистоты были визиты крестьян, живших по соседству и якобы сгоравших от любопытства, хотя и враждебно настроенных по отношению к коммунам. Этим соседям, безжалостным в своих суждениях, коммуна бросала вызов самим своим существованием. Даже если жизнь здесь и не была небогата, то, по прошествии первых лет, она была упорядочена и отвечала новым представлениям о гигиене. Перенаселенность, беспорядок и грязь, конечно, тоже встречались и способствовали разочарованию и уходу людей из коммуны, об этом упоминают и наши брошюры. Однако их авторы явно пытались показать, что неудачи на этом пути встречаются реже, чем успехи.
Рекламируется принципиально повое отношение к гигиене, а также медпункты, оказывающие бесплатную медицинскую помощь жителям коммуны. Однако освещающие подобные нововведения пропагандистские материалы выглядят нарочито. Возьмем в качестве фона описание быта одной из образцовых коммун, данное пусть и не менее пристрастным, но более внимательным к деталям наблюдателем — мастером ле-фовской «литературы факта» писателем С. Третьяковым. Датированный 1929 годом рассказ о приезде в коммуну «Коммунистический Маяк» ее шефов из города, врачей, становится поводом для размышлений о том, что при образцовом ведении хозяйства новый быт в коммуне все еще грязный и нездоровый. «Двор коммуны непроходим: жижа, взрытая копытами коней и шпорами тракторов. Столовая — лучшее, что есть в коммуне, но и там грязно, негде очистить сапог и ополоснуть руки». И там же: на взрослых коммунаров хорошо если найдется десять зубных щеток. Уже и десяток зубных щеток — свидетельство стремления к воплощению в жизнь принципиально новых представлений, если помнить о культурной относительности и исторической конкретности стереотипов чистоты и гигиенических представлений. В пропагандистском документальном фильме «Евреи на земле» о еврейских коммунах в Крыму, снятом в 1926 году А. Роомом по сценарию В. Шкловского и В. Маяковского, есть любопытный эпизод из быта первых коммунаров-переселенцев на новых землях: коммунар плюет в ладони и протирает лицо, повторяя эту процедуру несколько раз. Режиссер явно хотел показать нам неукротимую тягу к гигиене, проявляющуюся даже в нечеловечески тяжелых условиях.
С. Третьяков критикует бесхозяйственность и бездеятельность коммуны, допустившей, чтобы лопнули трубы в бане, — с тех пор она не первый год стоит без ремонта и не действует. Как признают коммунары, «единоличники на хуторах живут чище нас».
В описаниях нового быта почти повсеместно чистота, гигиена и санитария выступают как новые ценности. Адриан Топоров в 1925 году пишет про коммуну «Майское утро» на Алтае (обратим внимание и на то, что попадает в ряд достижений, и на последовательность перечисления): «Из квартир выведена грязь. Комнаты красятся, белятся аккуратно. Тут много пользы приносят пионеры. Заводятся металлические ложки, вилки и отдельные тарелки. А если выдают замуж коммунарку или женят коммунара, то прежде всяких разговоров об условиях брака, молодых посылают на медицинское освидетельствование. Без утого условия свадьба не состоится».
Из шестнадцати сельских коммун, которым посвящены брошюры, шесть имеют примитивные, но вполне удовлетворительные медпункты. Все расходы по их содержанию целиком возложены на коммуну. К медпункту прикреплен медработник, как правило, житель коммуны, а иногда нанятый за заработную плату специалист, не являющийся членом коммуны.
Участковый врач регулярно посещает коммуну, как в сибирской коммуне «Красный Октябрь». Эта коммуна приняла к себе значительное количество беспризорных и сирот, и состояние их здоровья требует постоянного контроля. Во время визита в коммуну писателя Федора Березовского у детей обнаружились несколько случаев трахомы. Пишут про трахому (инфекционный конъюнктивит) в «Красном Октябре» и в «Коллективисте». Десяток ясельных детей живут в изоляторе; в коммуне есть фельдшерица, но врач приезжает редко. «Обидно смотреть на меленьких коммунаров, принужденных сидеть отдельно в яслях. Еще хуже на детской площадке, где ребята еще не отделены, где все игрушки “заразных” помечены отдельными значками, где есть отдельное “заразное” полотенце, где дети должны все время остерегаться друг друга».
Когда у коммун нет своего медпункта, они берут на себя доставку больных к врачу и госпитализацию. Но больницы часто находятся далеко и нередко не обладают достаточным количеством медикаментов и оборудованием. Медико-санитарная политика коммун направлена на профилактику болезней посредством санитарного просвещения. Если коммуна находится на небольшом расстоянии от медицинских центров, возможны и другие пути. Так, коммуна «Кудрово» под Ленинградом (716 коммунаров в 1929 году) добилась того, чтобы медработник был откомандирован к ним из городской больницы на неполный рабочий день. В случае эпидемии гриппа или малярии больные помещаются здесь в изолятор, все больные имеет право на специальный режим питания. Все это бесплатно.
Если вспомнить о том, что, несмотря на усилия земств и земских врачей, санитарные условия в дореволюционных русских деревнях были удручающими, а имевшиеся учреждения не были достаточны для медицинского обслуживания всего населения, следовало бы признать, что усилия коммун являют собой значительный прогресс. Мы, впрочем, не можем даже приблизительно оценить, насколько наша выборка образцовых коммун репрезентативна: очевидно, что коммун без всяких медпунктов было больше, чем тех, у которых имелись свои амбулатории. Но те коммуны, у которых был медпункт, получали дополнительные пропагандистские очки: их медицинские кабинеты всегда были открыты для крестьян со всей округи и таким образом содействовали улучшению репутации коммун. Это особенно подчеркивается авторами публикаций. Образцом для пропаганды служила в этом отношении (как и во многих других) показательная тамбовская коммуна им. Ленина: в 1928 году у нее был хорошо оборудованный и снабжаемый всеми необходимыми лекарствами диспансер, в котором работали два фельдшера-коммунара. Уточнение про лекарства не зря появляется в этом контексте, потому что подчеркивает принадлежность этой картины к какому-то другому миру, совсем не такому, в котором жило в то время обычное колхозное крестьянство, не имевшее доступа к лекарствам и врачебной помощи.
Итак, читателям предлагают три положительных момента, которые должны быть причислены к достижениям коммун. Во-первых, это медицинское обслуживание и, главное, первая помощь, оказываемая медпунктами, которые организованы при коммуне. Во-вторых, это успехи санитарной пропаганды. Коммуны ставили целью разрыв коммунаров с тем образом жизни, который теперь считался устарелым, и с бытовыми привычками, которые не без оснований считались пагубными для здоровья. В-третьих, речь идет о таком важном для советской пропаганды всех времен сюжете, как защита материнства и детства. Усилия по сан-просвещению были направлены прежде всего на женщин, которые представлялись основными носителями предрассудков старого быта. Коммуны организовывали уход за детьми и в той мере, в какой это оказывалось возможно, создавали курсы для беременных, проводили занятия для молодых матерей. Еще один примечательный аргумент: так как дети жили отдельно, было проще привить им чистоплотность с самого юного возраста.
Не последним элементом этой картины оказывалось чувство уверенности и защищенности передлицом болезни, старости, потери трудоспособности. В особенности старики, вдовы, сироты — все те, чью семью разрушила Гражданская война, хотели бы рассчитывать на то, что коммуна не оставит их, даже если по состоянию здоровья они станут иждивенцами. Могли ли они, действительно, ожидать такой помощи от коммуны? На страницах брошюр дело описывается именно так. Для того чтобы показан, преимущества коммун перед частнособственнической стихией эпохи нэпа, авторы живописуют случаи, когда крестьяне всей семьей выходили из коммуны, но старики иногда предпочитали вернуться обратно в коммуну, где они чувствовали больше уверенности в завтрашнем дне.
В уставы и внутренние документы коммун включаются нормы, восходящие к новым положениям советских законов (в частности, к Кодексу законов о труде 1922 года), которые провозглашали разнообразные завоевания социализма, предполагавшие социальную защиту трудящихся. В частности, возникает понятие о временной нетрудоспособности, вызванной производственной травмой или болезнью. Вот как это выглядит во «Внутреннем распорядке» коммуны «Пролетарская Воля» (Примечание к Статье 3): «Срок временной неработоспособности по болезни, признанной представителем медицины, считается как работа по 8 часов ежедневно. Полурабочие могут или выработать 150 дней, давая полную выработку нормы, или 300 дней — в половину нормы».
Все коммуны, которые вели учет трудодней и выплачивали зарплату, так или иначе должны были учитывать временную нетрудоспособность по болезни. Но не следует думать, что система социального страхования сама собой возникла в коммунах: проникновению в колхозы советской государственной системы соцстраха предшествовали иные формы, рождавшиеся в дискуссиях. Еще в 1928 году автор одной из публикаций в «Коллективисте» отмечает, что одним из больных вопросов в коммунах является страх коммунаров за завтрашний день, страх за свою судьбу в случае болезни, увечья и старости. Рассмотрев, как этот вопрос решается в разных коммунах, автор вносит предложение об устройстве страховых касс. Журнал стимулирует обмен опытом в этой области. В конце 1920-х денежные отношения и хозрасчет укореняются в передовых коммунах, и поиски форм социального страхования лежат в этой плоскости. В другой публикации отмечается, что «когда все больные целиком лечились на средства коммуны, наблюдались склоки и злоупотребления»; теперь же установлены максимальные суммы, которые в год выделяет коммуна на лечение каждого (взрослому — 15 рублей, подростку — 10 рублей, ребенку — 5 рублей). На каждую семью заводится счет. Если в конце года остаются неизрасходованные деньги, то они приплюсовываются к следующему году, и, таким образом, накопив определенную сумму за несколько лет, семья может кого-нибудь отправить на курорт.
Корреспондент из «Коммунистического Маяка» П. Нестеров также констатирует, что распространенное в коммунах бесплатное (без ограничений расходов за счет коммуны) лечение — не лучший выход: оно «создает возможность эксплуатации колхоза со стороны недобросовестных членов. Кто посмелее и позубастее, да к тому же близко подпущен к общественному сундуку, тот, конечно, сумеет вдосталь использовать общие средства на свое лечение. А тот, кто поскромнее, кто не может проявить необходимой настойчивости, кто считается с материальными трудностями коммуны, тот, как говорится, останется на бобах». Автор указывает, что назначение определенной суммы на каждого человека — тоже плохое решение. Лучше увеличить на эту сумму оплату труда, а расходы по лечению возложить на самих членов. Но отдельные коммуны могут меньше, чем колхозные объединения: последние, по мнению П. Нестерова, могли бы добиться на приемлемых условиях государственного страхования коммунаров. Кстати, в отличие от труда самих коммунаров, по постановлению ВЦИК СССР от 26 октября 1927 года, наемный труд в колхозах страховался процентами от зарплаты — разным процентом у разных категорий наемных работников.
Специальных обследований состояния здоровья жителей коммун не проводилось, и какие бы то ни было данные о состоянии здоровья коммунаров даже в самых благополучных коммунах нам не встретились. Впрочем, у С. Третьякова мы находим очерк реального положения дел в «Коммунистическом Маяке»:
Приезжает к ребятам фельдшерица из соседнего села. Выслушивает их, следит за здоровьем. Но со здоровьем неважно. Ребята все истощенные, желтые. За лето переболели поносом.
Как их ни оберегай, какую особую пищу им ни готовь, мухи, тучами садящиеся на их тарелки, рты, глаза, руки, занесут к ним любую болезнь. [337]
Критические отзывы о состоянии гигиены в коммунах неоднократно встречаются и на страницах «Коллективиста».
Обобществление потребления
Питание становилось коллективным после того, как коммуны создавали кухню и столовую. Оно было бесплатным для детей, стариков и больных, но платным для взрослых, если они получали зарплату. В текстах подчеркивается, что коммуны всегда прилагали большие усилия но улучшению питания. Во время голода 1921 года они, по-видимому, пострадали меньше, чем другие колхозы и крестьяне-единоличники: коммунарам был обеспечен прожиточный минимум. Как сказал один из членов коммуны «Ялта», «голодали организованно, потому и выжили, так что ни одной смерти от голода не было».
Эта коммуна в 1921 году не обладает никакими запасами зерновых, не получает помощи от властей и обменивает одежду на зерно, но здесь, как и в других коммунах Самарской области, одной из наиболее пострадавших от голода, в течение этого года не было зарегистрировано ни одного смертельного случая от нехватки пищи. Многие семьи покинули коммуны в надежде найти себе пропитание в другом месте и из-за неприятия коллективного образа жизни. А. Биценко указывает, что некоторые из них вернулись в коммуну, понимая, что они смогут гарантированно получить пайки, хоть и минимальные, но регулярные и справедливо поделенные.
Начиная с 1922 года коммуны в состоянии кормить своих жителей полностью за свой счет, и, как нам пытаются это показать, довольно обильно. Опубликованные сведения по четырем коммунам сведены в таблицу в конце главы; приведенные там данные по потреблению овощей в Федоровской коммуне и коммуне им. Карла Маркса особенно поражают воображение, но нет никаких сведений о том, как все это считалось. На стол коммунаров попадает прежде всего продукция их собственных хозяйств. Некоторые коммуны даже обеспечивают своих членов табаком. Однако, как отмечается, вплоть до 1923 года трудно достать в удовлетворительных количествах такие продовольственные товары, как соль, чай, кофе, а также керосин для ламп. Хлеб остается основой питания, его выпечка является серьезным делом для ответственных по кухне женщин: в 1922 году пайка хлеба варьируется от 600 до 800 г ежедневно на одного человека. Для коммун, объединяющих более 100 человек, выпечка хлеба является довольно трудным делом и требует участия нескольких человек. Огороды показаны как предмет гордости коммун: на них выращивают разнообразные овощи, особенно в южных районах. Кроме традиционных капусты и огурцов коммуны выращивают салат, морковь, помидоры и баклажаны. Поскольку пропагандируемый опыт относится к коммунам, которые, как утверждается, коллективно отвергают религиозные обряды, авторам важно было подчеркнуть, что колхозники отказались от практикуемых в православном мире постов, составляющих в целом 173 дня в году. Впрочем, они еще сохраняют пищевые обычаи, предполагающие преимущественное потребление молочных продуктов летом, а мясных — зимой. Затем они постепенно переходят на режим питания, при котором потребление мяса становится ежедневным. В 1928 году, образцовая коммуна им. Ленина на Тамбовщине обеспечивает своим жителям следующий набор блюд:
Завтрак:
100 г масла
100 г сыра
Какао или чай на выбор
Обед:
Горячее блюдо с мясом и овощами
Суп
Компот или чай на выбор
Ужин:
Мясное блюдо
Суп или молочные продукты
Чай или кипяченое молоко на выбор
Хлеб дается без ограничений, черный или белый — по вкусу, но его потребление имеет тенденцию к сокращению (600 г в день).
Коммуна «Кудрово-2» под Ленинградом обеспечивает отличное питание своим жителям, гарантируя ежедневные 3 200 калорий. Питаются три раза вдень, размеры порции — по желанию, 300 г белого хлеба к день, черный хлеб без ограничений. Молоко распределяется здесь, согласно брошюре, следующим образом: 2 стакана на 1 человека зимой, ii — весной, 4 — летом. Кухня «содержится в полной чистоте», на кухне — чугунная посуда. У каждого коммунара есть глубокая тарелка, ложка и стакан, хотя ножи и вилки практически не используются.
Таким образом, можно было бы сделать вывод, что коммуны преуспели в коллективизации питания во всех сферах: количество, качество, разнообразие фруктов и овощей, чистота кухонь и столовых. Их взгляд на вещи, судя по публикациям, весьма практичен: чем лучше люди питаются, тем.лучше они будут работать.
В рамках пропагандистского дискурса эта картина выглядит логично. В 1927 году, возможно, она вызывает вопросы и подозрения у читателя, но еще не приводит его к мысли, что все написанное в таком источнике — намеренная фальсификация. Через несколько лет даже в плодородных областях государственная политика приведет к голоду в самых крайних его проявлениях и поставит большую часть сельского населения на грань жизни и смерти. Рассказы о размерах порции по желанию и ста граммах масла на завтрак могли бы показаться откровенным издевательством; между тем, скажем, Роберт Уэссон ссылается на целый ряд аналогичных источников, где речь идет о продуктовом изобилии конца 1920-х. Вполне ожидаемо, что хозяйства (в частности, производившие мясо, молоко и масло) использовали все имевшиеся возможности, чтобы обеспечить высокое внутреннее потребление собственной продукции. До определенного времени это оставалось возможным.
Однако в источниках не чисто пропагандистского характера есть некоторые свидетельства того, что на деле картина не такая радужная и имеется разница между официальной раскладкой и реальным рационом. Так, в описании образцовой коммуны «Пролетарская Воля», сделанном комиссией Госплана (в отличие от описания 1924 года, где в качестве автора указан основатель коммуны А. Бибиков), отмечается, что, хотя в правилах 1929 года и определены дневные нормы питания взрослого коммунара — например, 200 г мяса, 200 г молока, 51 г сахара и жиры в количестве 50 г — тем не менее эти нормы не соблюдаются, то есть мясо, жиры и сахар «иногда не отпускаются». В рационе коммунаров преобладает хлеб и картофель. А «только при отпуске всего установленного рациона питание коммуны будет стоять выше питания крестьянского населения».
Потребление продуктов питания в 4 коммунах, из расчета на одного человека в год, в кг
( данные по А. Биценко, 1923 )
Одежда и обувь при организации описываемых коммун были предметом острой нужды, что отражается во всех имеющихся очерках: большинство коммунаров ходят в лохмотьях, таких ветхих, что некоторые обходят деревню стороной, чтобы не стать объектом насмешек крестьян. Иногда дети оказываются вынуждены играть на улице по очереди — из-за того, что на всех не хватает зимней обуви. В брошюрах признают, что коммунары жалуются на эти трудности быта, но все деньги, особенно в первые годы, уходят на покупку сельскохозяйственного оборудования, посевного материала и скота.
В большинстве коммун носят свою собственную одежду и личное белье. Белья и одежды так мало и они в таком плохом состоянии, что трудно представить, как все это можно было бы обобществить. Впрочем, малое количество ресурса само по себе не препятствует обобществлению. В двух коммунах из шестнадцати одежда и белье все-таки обобществлены и распределяются централизованно: в одной — через совет коммуны, а в другой — через специальную комиссию. Последняя вникает в самые мелкие подробности того, что касается этого распределения: количество, качество, рост, срок годности ношения, потребность каждого по роду его занятий в одежде и обуви. Она дает заказы совету коммуны, который по мере возможности их удовлетворяет.
Свои подводные камни есть и у сохранения личных вещей в пользовании коммунаров, и у их обобществления. Так, например, корреспондент «Коллективиста» Мартовицкий пишет о системе распределения и потребления в образцовой северокавказской коммуне «Коммунистический Маяк», на рассказы о жизни которой мы еще неоднократно будем ссылаться. Сначала, по уставу, предметы личного потребления не обобществлялись, и на этой почве впервые началась рознь между коммунарами. Тогда «было решено собрать у всех излишки, сложить в общий сундук и снабжать по потребности. При образовании общего сундука, среди коммунаров были вызваны массовые возмущения и недовольство. Многие стали небрежно относиться к вещам, так что потребовались большие затраты. Это еще больше увеличивало раздоры. Не знаю, чем кончился бы общий сундук, если бы не помогла нам в этом деле банда, которая ликвидировала не только наши сундуки, но и все то, что ей пришлось по вкусу». Дальше была найдена оптимальная, на взгляд автора, форма: всем стали выделять определенную сумму на предметы потребления.
Две коммуны сообщают о метраже купленной в 1922 году ткани: 2840 кв. м ситца на 200 человек и 73,13 кв. м — на 35 человек, то есть 24 косынки для женщин. Об этом сообщают с гордостью, ведь чаще всего либо у коммуны не было средств, либо — по крайней мере в образцовых коммунах, на то они и образцовые — их не решались потратить на потребление; да и мануфактуру не так просто было достать. Во времена нэпа с его относительным, хотя и не повсеместным, благополучием работящий крестьянин может купить себе и мануфактуру, и сапоги. А если он в коммуне? Самые эффективные работники покидают коммуну, потому что видят, что участие в ней не приносит благополучной и сытой жизни. Корреспондент «Коллективиста» из одной украинской коммуны возмущается позицией коммунарок буквально в таких выражениях: «А что делают женщины? Они приходят в совет и бесцеремонно требуют денег на галоши и платочки».
Типичную картину рисует корреспондент «Коллективиста» в коммуне «Смена» Вологодского округа на момент кампании сплошной коллективизации: «комсомолка Махопова Ольга около года просила себе башмаки, но ей их не приобрели, несмотря на то, что ходить ей совсем не в чем. Тогда брат, который живет вне коммуны, купил ей башмаки». Если же нет родственников в деревне, то коммунару приходится прибегать к помощи товарищей: чтобы выйти погулять, приходится просить у знакомых обувь и платье. Начальство коммуны не спешит рассматривать просьбы о покупке вещей для личного пользования. «Талалаев Вася не имеет сапог и несколько месяцев ходил босым по холодным инеям и росам, в результате чего болели долго ноги и только когда работать стало не под силу, ему приобрели сапоги». Крестьяне сочувствуют коммунарам. Они пока не знают, что очень скоро всем им придется стать колхозниками, чтобы выжить.
Описания коммун стремятся показать, что каждая коммуна решает проблемы дефицита одежды и собственными хозяйственными усилиями: прядет овечью шерсть, обрабатывает шкуры забитых или погибших случайно животных (стоит напомнить, что в те моменты, когда власти запрещали забивать скот, «случайная» гибель или травма скотины были естественным выходом для крестьян). Стремятся ничего не выбрасывать, в дело идет и перо домашней птицы, и свиная щетина. Это, вообще говоря, естественный ход событий в крестьянском хозяйстве, однако в колхозах с их естественной склонностью к бесхозяйственности авторы находят такие подробности достойными отдельного комментария. Внутренний распорядок «Пролетарской Воли» предусматривает в статье 24, что: «Прядение и вязание чулок, носок, перчаток и починка мешков др. женские работы производятся женщинами в свободное от работ или дежурств время в общий запас для коммунального распределения, причем, работа эта измеряется 8-часовым рабочим днем».
Кроме того, у каждой коммуны есть свои швейные и сапожные мастерские. Поскольку купить ткань удавалось редко, многие коммуны восполняли эту нехватку, выращивая лен и коноплю, которые обрабатывались также силами коммуны.
Вещи — такие как кухонная посуда, мебель, тряпки — чаще всего при вступлении в коммуны отдаются в общее пользование, впрочем, многие из вступавших в коммуны находились в состоянии такой нужды, что у них не было практически ничего, что можно было бы передать в общий фонд.
Отопление в описываемых коммунах производится дровами или соломой. Электрификация, о которой как о необходимом условии коммунизма, наряду с советской властью, говорил Ленин, на середину 1920-х годов в коммунах является роскошью. Из шестнадцати рассматриваемых коммун только шесть электрифицированы. На 1923 год оказывается, что в пяти сельских коммунах из шестнадцати есть электричество, вырабатываемое собственными небольшими электростанциями. Коммуна «Красный Октябрь» являет собой пример подобного успеха, который описывает писатель Федор Березовский, посетивший коммуну в середине зимы 1923 года. Показательно, как строится описание. Писатель пытается сделать картину символичной: после нескольких часов в санях в кромешной темноте он замечает вдалеке красный огонек. Это фонарь на крыльце здания коммуны. Удивление гостя возросло вечером следующего дня, когда председатель нарочно повел его посмотреть ночью новые здания, построенные коммуной. Во все было проведено электричество, даже в хлева и конюшни. За внешним освещением следили особо, «чтобы отгонять волков, свирепствующих в округе». Метрах в ста от коммуны писатель видит очертания строений деревни, где живут некооперированные крестьяне: их жилища погружены во мрак. При этом электростанцию охраняют днем и ночью, потому что кулаки несколько раз уже пытались ее уничтожить. В «Красном Октябре», наряду с электричеством, есть и еще одно чудо: Березовский упоминает об использовании телефона.
О собственной телефонной станции упоминается еще и в описании коммуны им. Ленина в Оренбургской области.
В остальных коммунах для освещения используют керосиновые лампы, когда есть возможность приобрести керосин, или свечи, которые в тех коммунах, где есть своя пасека, изготовлены из собственного воска.
На фоне всех трудностей разрухи, пришедшейся на начальный период становления коммун, картина обобществленного быта оказывается контрастно противопоставлена неустройству и нищете, которые были бы уделом этих людей, не попади они в коммуну. Получается, что коллективный быт имеет преимущества и в материальном плане, и в психологическом. В первые послереволюционные годы коммуны выглядят спасительными островками, обеспечивающими сравнительно большую безопасность разным категориям обездоленных, а нэп открывает дорогу к процветанию. Быт коммун, добившихся экономических успехов, сравнительно с бытом даже благополучных крестьян-единоличников, представлен как радикально модернизированный, принадлежащий другому, новому миру. Социальные гарантии, медицинское обслуживание, диетическое разнообразие, новый уровень санитарии и гигиены, обучение грамоте и формирование новых культурных запросов коммунаров — все это призвано убедить читателя не только в преимуществах колхозного строя, но и в том, что коммуны являют собой, в сравнении с другими формами коллективного хозяйствования, наиболее яркий образец этих преимуществ.