Рассмотренные материалы дают нам яркую картину того, как власти вписывали коммуны в свои планы преобразования деревни и как крестьяне использовали коммуны в своих целях. Однако эта картина не может быть полной, ибо перемены в деревне, в конечном счете закрепленные твердой рукой коммунистической власти в период коллективизации, были процессом сложным и многогранным, на него повлияло много факторов — заведомо больше, чем представляют нам советские пропагандистские публ-кации, взятые в качестве источника. О некоторых факторах мы могли говорить здесь лишь на основании косвенных признаков и фигур умолчания, то есть разве что на правах гипотезы.

Политика властей и сопутствующая ей пропаганда порой довольно решительно меняли курс. В результате те, кого еще недавно числили среди союзников или же просто не замечали (и не упоминали в печати), оказывались объектом критики, а явления, которые не привлекали внимания, вдруг начинают критиковать — и находить виновных. К текущим кампаниям и чисткам подверстываются сообщения с мест. Изначально письма селькоров оказались важнейшим каналом обратной связи, источником информации о реальном состоянии дел, и им неизменно уделялось значительное место в публикациях. Именно они позволяют более осмысленно прочитывать пропагандистские материалы о коммунах, они же демонстрируют искренность одних и изворотливость других. Однако к началу 1930-х контакт с реальностью постепенно утрачивается, и публикуемые письма окончательно встраиваются в ряд церемониальных высказываний журналистов и редакторов.

Пока коммуны как форма хозяйства и, шире, жизни поощрялись советской властью, они могли быть чем-то большим, чем просто способ более или менее благополучно просуществовать некоторое время в новых условиях, прикрываясь актуальной вывеской и получая за это доступ к ресурсам, необходимым для выживания. Форма могла наполняться разным содержанием, коммунары экспериментировали, пробуя различные варианты коллективного жизнеустройства. Идея «образцовых коммун» как средства пропаганды передового опыта переустройства жизни в деревне оставалась актуальной до самого их заката, пришедшегося на времена форсированной коллективизации. «Образцовым» хозяйствам была предписана роль своеобразных ферментов, с которой они едва ли могли справиться в тех условиях. Слишком резок был контраст между образцовой жизнью и окружающей реальностью, причем этот контраст был сознательно преувеличен в пропаганде. Поэтому таким островкам будущего оставалось либо обнести себя каменными стенами с часовыми на входе, либо раствориться в окружающей действительности и слиться с нею. Происходило и то, и другое, пока наконец победа колхозного строя не выветрила из слова «коммуна» смысл, который мог вкладываться в это понятие в первые послереволюционные годы: коммуны стали обычными колхозами.

В этой книге на примере подробностей «потемкинства» образцовых коммун показана не столько эволюция самих коммун, сколько метаморфозы дискурса: как развивалась пропаганда коммуны, как менялись содержание пропаганды и выражавшие его слова, как реальность в этих словах оказывалась подменена повой, образовой «реальностью».