Наперекор времени, которое шло, портя все вокруг, наперекор возрасту, который наступал также неумолимо, грозя ослабить сопротивление Маргерит, наперекор отдельным победам противника и достойному сожаления примеру, поданному неожиданным браком Жана, неустрашимая воительница не желала признать себя поверженной; она защищала остатки своей семьи от нараставшей вульгарности эпохи и коварства посторонних.

Заслуга немалая, ибо ей приходилось грести против течения в полном одиночестве. В этом грозном половодье ей не на кого было опереться, не на кого положиться. Сам генеральный инспектор министерства просвещения, только что назначенный в Пуатье, с вызовом носил прихотливое канотье и передвигался в лимонножелтом спортивном автомобиле. Новый пастор организовал бал по случаю ежегодного благотворительного базара, а доктор Бернар водил своих дочерей в кино, где, по рассказам, целовались взасос как на экране, так и в зале.

Семьи, сотрясенные миром в еще большей степени, чем они были сотрясены войной, казалось, трещали по всем швам, взрывались, разлетались вдребезги, словно под напором каких-то внутренних центробежных сил, яростно стремившихся рассеять, разложить на отдельные элементы то, что до сих пор считалось надежнейшим и прочным сплавом.

Сестре Маргерит пришлось с этим познакомиться: ибо Жак, франтоватый племянник, и Марианна, племянница, которая ни с кем не здоровалась, были отброшены очень далеко. Жак оказался где-то в глубинах Албании, где он обучал математике дикое население, чтобы, как поговаривали, излечиться от любовных огорчений. Он матери не писал. И поскольку несколькими годами раньше в лицее Пуатье видели, как однажды вечером, между письменным и устным испытанием второй экзаменационной сессии на аттестат зрелости, он возвращался пьяным и его поддерживали под руки два товарища, были допустимы любые предположения относительно того, как именно он пытается справиться с сердечными горестями: очевидно, он топил их в спиртном. Чем меньше у нас о ком-нибудь сведений, тем больше значения мы придаем тому немногому, что мы о нем знаем. Невинная и бросающаяся в глаза выпивка подростка, отмечавшего успешное поступление старшего товарища в Педагогический институт на улице Ульм, превратится в стигмат, который не сотрется до конца жизни, во всяком случае, в глазах этой ветви его рода. Вместе с тремя бокалами сухого вина, выпитыми однажды вечером, когда ему было семнадцать лет, Жак вошел в семейные преданья как неисправимый алкоголик.

Что касается Марианны, дело обстояло и того хуже: едва сдав последний конкурсный экзамен, она, как говорили, вышла замуж за венгерского еврея, в которого втюрилась по уши. Этот тип носил совершенно непроизносимое имя, где на одной-единственной гласной «а» висел компактный пакет согласных, образовывавших нечто вроде чиха. Она ждала ребенка. Какая наследственность суждена бедному малютке!

Маргерит тревожилась и за собственную внучку. Один бог знает, какое воспитание она получит от этой матери, должно быть, почти вовсе неграмотной. Спасибо еще, что Жан не последовал примеру своего двоюродного брата Пуаратона, который не нашел ничего лучше, как отправиться в Африку и жениться на негритянке, родившей ему, кажется, двух детей, относительно цвета кожи которых ничего в точности не было известно.

Можно было все же надеяться, что подобное несчастье не случится с Эмилем, если даже, как это было вполне вероятно, ему придется долго жить в колониях.

Маргерит и в голову не могло прийти, что в тот самый момент, когда она предавалась этим размышлениям, Эмиль, служивший в городишке на Западе Франции, как раз испросил у своего полковника разрешение жениться на некой Мими. Эта девица с глазами, горящими, как угли, могла похвалиться скорее красотой, нежели добродетелью, и держала в полном повиновении своего робкого жениха, обезумевшего от любви и страха. Что скажет мать, узнав о его выборе? Мими посещала городской дансинг куда усерднее, чем некогда школу. Что касается церкви, она туда и ногой не ступала. Но венчаться желала по католическому обряду, в белом платье с длинным треном, ее приятельницы должны были выступать в роли подружек на свадьбе, сыгранной по всем правилам, с букетами, оркестром и буфетом, достаточно шикарным, чтобы возбудить предельную зависть. Эмиль, готовый на все, залез в долги, чтобы придать церемонии требуемый блеск.

За моральной поддержкой он обратился к Жану и Жермене, так что на свадьбе, сыгранной не вполне легально, но пышно, Эмиль трепетал от ужаса, как бы неожиданно не явилась мать и не устроила скандал.

Невеста вальсировала на навощенном паркете в благодарных объятиях всех молодых офицеров. Эмиль, не помня себя от счастья, любовался ею, сидя на стуле, так как танцевать не умел и чувствовал себя совершенно обессиленным от чрезмерного волнения.

Несколько месяцев спустя предстояло родиться девочке, которую нарекли именем Клер, хотя она была так же смугла, как Мими. Эмиль, навсегда превратившийся в Жоржа — жена переименовала его под предлогом, что имя, данное ему при рождении, чересчур уж уродливо, — безропотно позволил отвезти себя на улицу Франклина, где должен был официально представить жену и дочь. Он ничуть не тревожился, поскольку с момента женитьбы вообще не был способен испытывать какое-либо чувство, кроме блаженства. Он ничего не видел, кроме Мими, интересовался только ею, слушал только ее, приходя в восторг от ее ребячеств, очарованный ее капризами и счастливый даже сценами, которые она ему закатывала, выведенная из себя его предупредительностью и обожанием.

Маргерит и Мими, едва соприкоснувшись, тотчас вступили в борьбу. Однако тонкая ирония и продуманные колкости свекрови ничуть не задевали Мими, нечувствительную к чересчур уж рафинированному яду. Что до Эмиля-Жоржа, то он словно оглох и улыбался с утра до вечера. Только Элен и Рене исподтишка посмеивались в этой атмосфере всеобщего недоразумения.

Жан и Жермена переехали из своей парижской квартирки в другую, более комфортабельную и более просторную. Было договорено, что Маргерит покинет Пуатье и обоснуется в прежнем жилище сына.

Эта трансплантация была делом непростым. Тайное прощанье Маргерит с улицей Франклина было прощанием с самыми прекрасными днями молодости, со сплоченной семьей, с воспоминаньями о еще живом Франке. Отъезд был для нее поистине погружением в сумрачный тоннель старости, в вынужденное безделье пенсионерки, не знающей, куда себя деть. Ей оставалась одна надежда — обучать последнюю воспитанницу. Той предстояло воспользоваться всем ее опытом, плодами долгих трудов, одушевлявшихся неуемным энтузиазмом подлинного призвания, вся будничность воплощения которого на практике никогда не утомляла, никогда не разочаровывала учительницу. Дочери Жана, своей внучке, плоти от своей плоти, ей предстояло передать самую суть своей жизни.

Увидев мать в первый раз в Париже, Жан заметил, какая она маленькая. Старая дама боялась всего. Боялась машин. Боялась спуститься под землю, чтобы сесть в метро. Боялась заблудиться. Боялась незнакомцев, задевавших ее, проходя мимо, точно какую-то вещь, совершенно равнодушно. В своей черной шляпке, слегка сбившейся набекрень, с каплями пота, выступавшими от страха у нее на лбу, с растерянностью в глазах Маргерит, попавшая в изгнанье, выглядела свергнутой королевой.

Маленькая квартирка пришлась ей по вкусу: «Здесь можно отгородиться», — сказала она, прикрывая плотнее жалюзи, чтобы ее не видели соседи, жившие напротив. И прежде чем снять шляпку, заперла на ключ дверь, которая вела на лестничную площадку.

Шарлотта приезжала повидаться с матерью раз или два в неделю, по воскресеньям и нередко по четвергам. К Маргерит, окруженной тремя детьми (Жан и Жермена показывались довольно редко), к которым иногда присоединялась еще и внучка, вернулась прежняя любовь к семейным сборищам. Часто раздавался смех, голоса повышались, никто никого не слышал. Опять все толкались, разом устремляясь в кухню. Казалось, воскресало прошлое.

И, однако, в глубине души, Маргерит соизмеряла всю длину пути, пройденного с поры ее невинного детства в Индийской Красавице. Ей случалось с некоторым изумлением, и в то же время с безмерной гордостью глядеть на своих взрослых детей, настолько изменившихся, настолько непредсказуемых несмотря на то, что она так долго бдила над ними. Нередко героем торжества становился Эмиль — вернувшийся издалека, загоревший под африканским солнцем, счастливый, улыбающийся, нагруженный экзотическими подарками, он держался очень прямо в своем мундире капитана медицинской службы. Шарлотта похудела. Подражая Жермене, она коротко остригла свои пышные волосы. Она носила креп-жоржетовые платья цвета морской волны или шампанского, светлые чулки телесных оттенков и туфли с перекладиной из светло-коричневого шевро. У нее были браслеты с эмалью, она вынимала из своей сумочки пудреницу, в тон им, и пудрилась охряно-песочной пудрой. На груди у нее висело длинное ожерелье из слоновой кости, тяжелое и гладко отполированное, подарок Эмиля.

С некоторого времени она часто краснела. Стала странно рассеянной. Ее красивые глаза блестели больше обычного.

У нее была тайна.

Ей представили Эдуара Греве.

Все произошло самым романтическим образом. Это была цепь магических событий, словно бы связанных между собой каким-то волшебством.

Шарлотта не раз встречалась взглядом с Эдуаром, выходя с занятий, когда оба они шли по одному тротуару одновременно, но в противоположных направлениях. Он в четверть первого, и ни минутой позже, возвращался домой к обеду — как раз в тот момент, когда Шарлотта, закончив урок, направлялась к булочнику за еще теплым хрустящим батоном. Как-то она поймала себя на том, что загрустила, не видя его несколько дней кряду. Миновала целая неделя. Выйдя в очередной раз из школы, она остолбенела, заметив его, — он стоял неподвижно, явно ее поджидая. Он приподнял шляпу, здороваясь с ней, потом пересек улицу, казалось, не разбирая от смущения, что у него под ногами. Шарлотта была так взволнована, настолько застигнута врасплох, что, не успев даже сообразить, что делает, ответила коротким кивком этому незнакомому мужчине.

Совершив столь неуместный поступок, она немедленно упрекнула себя в безумной неосторожности и тяжком прегрешении. Он наверняка проникся к ней презрением, коль скоро тотчас повернулся спиной и кинулся, едва ли не спотыкаясь, через дорогу. Шарлотта почувствовала ненависть к себе. Ей кусок не шел в горло. И на протяжении всех послеобеденных уроков в ее голове теснились тысячи самых мрачных мыслей. Она уже видела себя опозоренной перед всем Корбеем. Воображала, как посмеиваются, прикрыв ладошкой рот, ее ученицы — их преподавательница английского заигрывает на тротуаре с прохожим! Если этот незнакомец шантажист, он непременно воспользуется преимуществом, которое дал ему ее ложный шаг, — в какую историю она может оказаться втянутой? Ей была невыносима мысль, что она снова увидит назавтра, как он с насмешливым и хлыщеватым видом подстерегает ту, которую явно принимает за доступную женщину.

Она не смогла ничего проглотить и за ужином.

В кровати она немного поплакала. А ведь этот молодой человек казался таким приличным. И одет был скромно. И в его неожиданном приветствии не было ни следа наглости. У кого искать совета в этих чрезвычайных обстоятельствах? Шарлотта внезапно ощутила себя ужасно одинокой. И приняла решение, которое само собой напрашивалось, — поскольку в четверть первого она рискует с ним столкнуться, она в это время не будет выходить из школы.

Назавтра ей пришлось поэтому пообедать двумя крутыми яйцами без хлеба. Она с грустью озирала пустой школьный двор, на который глядели окна класса.

Так она прожила, забившись в нору, несколько дней, выходя лишь в сумерки с бьющимся сердцем. Незнакомец не показывался.

Но на рождественском празднике он оказался в гимнастическом зале, где собрались родители учениц. У Шарлотты помутилось в глазах. Разыгрывали под ее руководством сцену из «Смешных жеманниц». Она чувствовала себя смущенной до такой степени, что была не способна даже следить за представлением. И вдруг — неожиданная развязка — мать девочки, игравшей Маскариля, подходит к Шарлотте, чтобы поблагодарить ее и поздравить, в сопровождении незнакомца, своего кузена, объясняет она, который пожелал быть представленным Шарлотте.

Шарлотта, точно во сне, протянула ему руку. Эдуар Греве казался не менее смущенным, чем она сама, и совершенно потерявшим голову от почтения. Невозможно было сохранять дольше неуместную недоверчивость по отношению к столь хорошо воспитанному молодому человеку: он был, в сущности, сдержан, как Эмиль, очарователен, как Жан, короче, достоин ее, поскольку во всем подобен ее братьям… Шарлотта чувствовала, как скачет у нее сердце. Она не слышала ничего из того, о чем рассказывала мать Маскариля. Она улыбалась, паря в ослепительном облаке.

Из этого облака Шарлотта не выходила уже долго.

Ибо Эдуар стал за ней ухаживать.

Нельзя было вообразить ничего прелестнее его поведения. Он виделся с нею ежедневно — не у нее дома, разумеется, но на улице, поджидая, когда она выйдет из школы. У него была небольшая, очень современная машина, приводившая в восторг Шарлотту. Они отправлялись на прогулку. Эдуар не делал ничего такого, что могло бы ее испугать. Он рассказывал о своем детстве, чудесном и суровом, поскольку, рано потеряв отца, он воспитывался матерью и теткой — особами, которых он безгранично уважал.

Ей нравилась эта почтительность, хотя она, конечно, хорошо понимала, что ее собственная мать во сто раз достойнее. Но Эдуар не был знаком с Маргерит. Поэтому ему было простительно заблуждаться, считая несравненными тех особ, которые его вырастили. Во всяком случае, эта благодарность и это восхищение свидетельствовали о благородном сердце, пусть даже и были обращены на двух заурядных женщин. И коль скоро он способен так благоговеть перед ними обеими — как же он станет почитать мать Шарлотты, когда ему будет дано к ней приблизиться?

Здесь молодая девушка впадала в сомнение и погружалась в грезы. Представить Эдуара было непростым делом. Разумеется, он попросил ее руки с бесконечной деликатностью: однако дать ему ответ надлежало не ей. Шарлотта не могла располагать собой без материнского одобрения. Как же подступиться к тому, чтобы его получить?

Встречи с Эдуаром одна за другой омрачались этой тяжкой заботой. Она поверяла свои тревоги тому, кого еще не была вправе называть своим женихом. Случалось, плакала. Молодой человек успокаивал ее, как мог, хотя и был несколько задет колебаниями Шарлотты. Он полагал, что принадлежит к почтенной семье. Будучи протестантом, он и увидел-то Шарлотту впервые в храме; это было в его глазах самым главным. Как инженер, он уже занял более чем удовлетворительное положение, и ему сулили самое многообещающее будущее. Так что он не вполне понимал, ни почему она льет слезы, ни тем более почему так упорно продолжает хранить в тайне их великий замысел. Эдуар, со своей стороны, уже доверился матери и тетке, которые одобрили его решение. В чем же проблема?

Разумеется, чтобы понять это, нужно было знать Маргерит, помнить улицу Франклина.

Шарлотта призналась, что любит Эдуара, своей невестке Жермене, которая ее поздравила, поцеловала и немножко над ней посмеялась. Шарлотте было под тридцать: даже если ее мать действительно устроит одну, две сцены, она не может воспротивиться замужеству, в конечном итоге столь разумному. Шарлотта переходила от слез к улыбке и описывала Эдуара с наивным восторгом, что Жермена находила очень трогательным.

Наконец Шарлотта сделала робкую попытку подготовить свою мать. Но начала настолько издалека, что та поначалу ни о чем не догадалась. Шарлотта завела разговор снова, и Маргерит наконец уразумела, в чем дело.

Самый чудовищный и яростный ураган, обрушившийся на разбушевавшийся океан, может дать лишь слабое представление о гневе, который обуял Маргерит. Казалось, Шарлотта продемонстрировала, что способна на предательство, не имевшее себе равных в истории человечества. Несчастная рухнула, прикрыв лицо руками, заливаясь слезами, от которых разрывалось ее сердце. Маргерит в бешенстве осыпала ее упреками. Значит, Шарлотте непременно нужно выйти замуж? Разве у нее нет семьи? И если она любит детей, разве не может она посвятить себя двум племянницам, дочерям своих братьев? Откуда взялся этот мужчина, который называет себя инженером, но наверняка всего лишь рабочий? Из какой подозрительной среды он вышел? Каково на самом деле его происхождение? Да показал ли он хотя бы Шарлотте достойные доверия дипломы? Неужели она не понимает, что это просто низкий авантюрист, польстившийся на предполагаемое им приданое? Да он ведь поглумится над ней, стоит ему узнать, что она бедна. Шарлотта позволила обольстить себя проходимцу. Она наверняка стала уже посмешищем для всего Корбея. Она уронила свою репутацию, свою честь; после этого приключения от нее отвернутся все приличные люди.

Шарлотта, все еще заливаясь слезами, отправилась пересказать всю сцену, ничего не опуская, Эдуару. Кому другому могла она довериться? Ее горе удвоилось, когда она увидела, как тяжко он оскорблен. Он заявил, что сам представится Маргерит и попросит руки ее дочери. Шарлотта пришла в ужас и так молила его ничего не предпринимать, что он отказался от своей затеи. Но принял решение еще более серьезное: он попросит свою мать и тетку сделать предложение от его имени.

Итак, обе они торжественно направились из Корбея в Париж и позвонили в дверь Маргерит, которую заранее предуведомили о своем визите. Свиданье было предельно коротким. Старая дама приняла просительниц в коридоре и ограничилась словами: «Никогда человек физического труда не войдет в нашу семью». Обе дамы вернулись восвояси, вне себя от возмущения.

Эдуар, поставленный в известность об этом афронте, прижал Шарлотту к стене: либо она немедленно дает ему согласие, пренебрегая материнским вето, либо не увидит его больше никогда в жизни. Шарлотта рыдала круглые сутки. Но как пойти против материнской воли? Как разорвать отношения с матерью и, следовательно, со всей семьей?

Она умоляла Эдуара дать ей отсрочку, чтобы попытаться уговорить мать. Он согласился, но лишь на непродолжительное время, и это время превратилось в ад, ибо Маргерит неистовствовала во гневе. Настал печальный день, когда претендент на ее руку нанес прощальный визит Шарлотте, совершенно одуревшей от слез и драм.

Больше они никогда уже не общались. Заметив издали один другого, отворачивались. Так прошло сорок лет. Потом Шарлотта узнала о смерти Эдуара Греве, оставшегося на всю жизнь одиноким, как и она сама.