К художественной прозе Жозана Дюранто обратилась уже в зрелом возрасте, когда позади был и богатый жизненный опыт, и знание наук о человеке, и раздумья о нравственном и эстетическом воспитании, о сложностях общежития, столкновениях характеров и убеждений.

Она родилась в 1923 году в Париже. Юность ее прошла в Лионе, где она получила литературное и философское образование. Там, в Лионе, застала молодую девушку война и оккупация. Она, как и ее отец, принимала активное участие в Сопротивлении. После Освобождения Франции Жозана Дюранто вернулась в Париж, увлеклась театром, училась у знаменитого французского режиссера Шарля Дюллена и с 1945 по 1949 год играла на сцене, как в столице, так и в провинции, в частности, на сцене Западного драматического центра, продолжая одновременно занятия философией, эстетикой, этнологией. В эти годы ее заинтересовали возможности театрального искусства в области воспитания, формирования личности. Используя и свой сценический опыт, и уроки Шарля Дюллена, и систему Станиславского, она разрабатывает методику приобщения к театру детей и подростков, применяя ее на практике в ряде лицеев, а затем и в Сорбонне, со студентами-психологами и социологами. Над теми же проблемами работает она в Национальном центре научных исследований.

В это время Жозана Дюранто начинает выступать в печати — она получает в газете «Комба» рубрику «Новое в философии», а затем литературную страницу. Сотрудничает и в других периодических изданиях — прогрессивном еженедельнике «Леттр франсез», литературно-критических журналах «Кэнзен литтерер», «Критик», педагогическом ежемесячнике «Эдюкасьон». Сейчас Жозана Дюранто один из постоянных литературных обозревателей газеты «Монд».

Первая книга Жозаны Дюранто выходит в 1971 году. Ей была заказана биография Альбертины Сарразен, чья необычная, трагическая судьба взволновала тогда французскую общественность. Альбертина Сарразен маленькой девочкой была взята из приюта бездетной пожилой четой и удочерена отставным полковником, человеком консервативным, деспотичным, весьма недалеким. Натура темпераментная, вольнолюбивая, артистичная, девочка, подрастая, стала конфликтовать с приемными родителями, чьи воспитательные принципы отличались косностью и сводились в основном к тому, что ребенка следует держать в ежовых рукавицах. Не умея понять девочку, рассматривая ее порывы и выходки как проявления ранней испорченности, возможно, наследственной (Альбертина была подкидышем и, не имея никаких сведений о ее отце и матери, новая семья подозревала, что это люди безнравственные, — порочные, а то и попросту уголовники), приемный отец не нашел ничего лучшего, как отдать девочку в исправительную колонию, откуда она вскоре бежала, сманив вместе с собой подружку. Дальше начинается жизнь, сотканная из невероятных приключений. Бездомная, лишенная документов и средств к существованию, вынужденная скрываться от разыскивающей ее полиции, Альбертина живет воровством и проституцией. Естественно, вскоре ее ловят, возвращают в колонию. Она снова бежит и на этот раз попадает уже в тюрьму. Опять бежит. Опять оказывается в тюрьме и опять бежит. Так много раз. С удивительным упорством и незаурядной изобретательностью. Незаурядность Альбертины Сарразен проявляется не только в хитроумных побегах — скитаясь по тюрьмам, она учится с тем же поразительным упорством. В камере она получает университетский диплом. Здесь же она начинает писать — о себе, о своих товарках. У нее замечательное литературное дарование. Первая книга Альбертины Сарразен, вышедшая в свет, когда автор все еще был в заключении, сразу обратила на себя внимание и поэтической силой, и содержанием — история злоключений Альбертины давала богатый материал для обсуждения пороков французской воспитательной и пенитенциарной системы. Благодаря кампании в защиту молодой писательницы, поднятой ее адвокатом и издателем, Альбертина выходит на свободу и вскоре выпускает вторую книгу. К ней приходит шумная слава. Однако жизнь, проведенная в тюрьмах, не прошла бесследно — организм Альбертины подточен, она тяжело больна. Умирает Альбертина Сарразен совсем молодой на операционном столе, в результате — это было доказано на суде уже после ее смерти — преступной медицинской небрежности.

Биография Альбертины Сарразен была, можно сказать, идеальным сюжетом для Жозаны Дюранто, много размышлявшей о проблемах формирования личности и роли искусства в воспитании человека. Не говоря уж о том, что она буквально влюбилась — сначала в талантливую книгу, а потом, познакомившись с Альбертиной, и в эту неуемную страстную натуру.

Возможно, именно работа над книгой об Альбертине Сарразен определила направление дальнейших литературных поисков Жозаны Дюранто — попытку сочетать лиризм и документальность, передать общезначимое, сохраняя при этом личную интонацию, эмоциональную причастность к объекту повествования, добиться в написанном портретного сходства с людьми, которых она знала и любила, выявляя при этом социальные и исторические координаты характера.

Если в своей следующей книге «Жозана» (1972) Жозана Дюранто, как это явствует уже из заглавия, рассказывает о себе самой, о собственной жизненной драме, то в «Индийской Красавице» (1975) и «Записных книжечках господина Бийона» (1976) наряду с непосредственным воспоминаньем появляется повествование, обогащенное не столько свободным вымыслом, сколько домысливанием характера, знакомого с детства. Фигуры бабушки и матери в этой своеобразной дилогии обретают некую художественную объективность, самостоятельность. Усложняется и структура книги, у которой как бы два фокуса — лирическое Я с его самовыражением и отъединенный от автора исторической дистанцией самобытный характер. Автобиографические записки переламываются в роман, сохраняя при этом органическую связь с мемуарами.

Переболев на рубеже 50-х и 60-х годов «новым романом» с его принципиальным отрицанием социальной действительности как предмета художественного изображения, с его отказом от характера и психологии как опоры реалистического воссоздания внутреннего мира человека, якобы утратившего в наше время свою неповторимую индивидуальность, французская литература стала вырабатывать, если можно так выразиться, «антитела». Одной из форм реакции на «новый роман» был документализм в самых различных его модификациях, видоизменениях и сочетаниях. Тут можно упомянуть хотя бы поэтическую прозу Арагона, его романы-метафоры, где вымысел, автобиография, лирическое самовыражение, история, размышления о творчестве сплетены в такую замысловатую вязь, что стирается грань между действительностью и фантазией, романом и мемуарами, романом и эссе (не случайно Арагон назвал «Анри Матисс, роман» — книгу, где его работы об этом художнике, написанные в разные годы, сплавлены более поздними лирическими примечаниями). В ряде романов делаются попытки создания своего рода художественных портретов-роботов (в том смысле, в каком это понятие употребляется в криминалистике), обладающих типо-психологией, типо-поведеньем в определенной социальной ситуации — у Жоржа Перека в «Вещах» и «Человеке, который спит», у Кристианы Рошфор во «Внуках века», позднее в повестях-очерках Рэймона Жана «Маршрут 12» и «Вдумчивая женщина», где обыденное происшествие, рядовая социальная роль привлекают художника именно своей заурядностью, как «типовая модель». В контексте подобных поисков следует рассматривать и книги Жозаны Дюранто.

«Индийская Красавица» построена на контрастном монтаже глав, повествующих о жизни бабки автора — провинциальной учительницы, начинающей свой путь в прошлом столетии, — и глав, где Жозана Дюранто вспоминает собственную жизнь, главным образом детство в Париже, на переломе 20-х и 30-х годов. Историческая дистанция предопределяет различие в представлениях о мире, в восприятии действительности, в нормах поведения. И все же есть некая преемственность, некая взаимосвязь между старой пуританкой с ее преувеличенной жесткостью оценок и свободомыслящей внучкой, воспринявшей от бабушки если не старомодный ригоризм, то, во всяком случае, неприятие безнравственности потребительского общества, духовной расхристанности, пренебрежения к долгу и культурного нигилизма. Гены? Воспитание? Ведь именно бабушка была «главной учительницей» девочки из парижского предместья, ведь именно внучке — своей последней ученице — постаралась она передать все накопленное долгим преподавательским опытом, весь свой еще не исчерпанный многолетним служением культуре потенциал убежденности в благотворности знанья и привычки к умственному труду, всю свою неколебимую веру в образование. Многие «как надо» и «как не надо» бабушки, конечно же, обветшали и устарели, но кое-что из ее принципов, решительно отбрасываемых сегодня «цивилизацией изобилия» да и ее радикальными ниспровергателями, подчас выплескивающими с грязной водой и живого ребенка, — явно заслуживает бережного сохранения. Таким образом — при всей своей «камерности» — Жозана Дюранто не выходит за рамки семьи, семейного преданья — эта небольшая и непритязательная книга соприкасается с одной из самых жгучих проблем современности — с вопросом об отношении к наследственному капиталу культуры, понимаемой не просто как сумма знаний, но и как накопление этических ценностей.

Жозане Дюранто удалось создать в «Индийской Красавице» живой «исторический характер». Люди типа Маргерит сыграли огромную просветительскую, формирующую роль во второй половине XIX века. Воплощение устоявшихся гугенотских добродетелей, беспощадная к себе и другим, зло высмеивающая всякую слабость — от орфографических ошибок и неправильной осанки до вольности поведения, — Маргерит настойчиво требовала от своих учеников, а пуще того от своих детей, неустанного стремления к ясному, хотя и недостижимому — ибо человек никогда не должен удовлетворяться достигнутым — идеалу. Ее протестантская строгость, ее чувство долга могли сравниться по силе лишь с ее преклонением перед культурой. Она обожествляла определенный тип культуры — гуманитарную традицию, — твердо веря, что именно то знание, которое несет она своим ученикам, залог духовного прогресса, а этот прогресс не может не привести к нравственному совершенству и, следовательно, благоденствию человечества. Сегодняшнее лицо буржуазной Франции обнаруживает иллюзорность этих надежд.

Жозана Дюранто не идеализирует Маргерит, напротив, она показывает, как подобный тип мировиденья исчерпывает себя, обнаруживает свою историческую и человеческую ограниченность в силу жесткой прямолинейности и неспособности к восприятию нового. Достоинства Маргерит чреваты недостатками, тяжкими для близких. Ее требовательность перерастает в нетерпимость; деятельное служение знанию — в исключение из этого знания всего, что не входит в круг ее собственных интересов, в элитарное презренье ко всем, кто непричастен к гуманитарной культуре; твердость характера — в эгоистическое самодурство, губительное для тех из ее собственных детей, кто не смеет против нее взбунтоваться. Точно андерсеновский сухой стручок, из которого выкатились и разбежались по свету горошины, Маргерит, отыграв свою роль, доживает воплощенным анахронизмом в чуждом и совершенно непонятном ей мире. Она хранит свои окостеневшие представления о добре и зле, должном и недолжном, глухая ко всему новому, но в то же время она — исток, лоно, из которого это новое вышло.

В повествование о бабушке, родоначальнице, органически вторгаются раздумья о том, что же все-таки осталось от этого незаурядного характера в многочисленных потомках Маргерит, раскиданных по белу свету. И что дала та замкнутая, отстоявшаяся, каноническая французская культура, живым воплощением прописных, азбучных истин которой была провинциальная учительница из Пуату, кузенам и кузинам, подчас даже не знакомым друг с другом, говорящим на разных языках, смешавшим в своих жилах французскую кровь с африканской, славянской, еврейской или английской. Так в истории Маргерит негромким эхом отзывается сегодняшняя история большого мира, утратившего национальную замкнутость, эволюция современной культуры, переплавившей в своем горниле самые разнородные элементы, в том числе и дорогую пуатевинской учительнице гуманитарную традицию. От ценностей этой традиции многие ее внуки — в том числе Жозана Дюранто — не собираются отказываться, вопреки пренебрежению к ним и обывательского практицизма, и «архиреволюционного» левацкого нигилизма.

Л. Зонина