— Паэстра его зовут. Родриго Паэстра.

— Родриго Паэстра.

— Да. А того, кого он убил, звали Перес. Тони Перес.

— Тони Перес.

Проходят по площади под дождем двое полицейских.

— И в котором часу он убил Переса?

Сосед точно не знает, где-то днем, около двух, а сейчас уже почти вечер. Двоих он убил, Родриго Паэстра, — Переса и свою жену. Обе жертвы были обнаружены два часа назад в гараже Переса, в углу.

В кафе уже сгущается полумрак. В глубине, на мокрой стойке бара, горят свечи, их желтый свет смешивается с голубоватым светом угасающего дня. Ливень прекращается внезапно, как и начался.

— А сколько ей было лет, жене Родриго Паэстры?

— Совсем молоденькая. Девятнадцать лет.

Мария делает скорбную гримаску.

— Можно мне еще стаканчик мансанильи? — просит она.

Сосед заказывает для нее. Он тоже пьет мансанилью.

— Странно, что они до сих пор его не поймали, — продолжает она, — городок такой маленький.

— Он знает городок лучше, чем полицейские. Родриго — его так просто не возьмешь.

Бар переполнен. Вокруг говорят о преступлении Родриго Паэстры. Насчет Переса все согласны, но насчет молодой женщины — нет. Дитя, говорят многие. Мария осушает свой стаканчик мансанильи. Сосед смотрит на нее удивленно.

— Вы всегда пьете так?

— Когда как, — говорит она, — но в общем, да, почти всегда так.

— Одна пьете?

— Сейчас — да.

Кафе выходит не прямо на площадь, а на квадратную галерею, разделенную, рассеченную с двух сторон главной улицей городка. Галерея обнесена каменными перилами; парапет достаточно широкий и крепкий, чтобы выдержать ребятишек, которые запрыгивают на него, ложатся, глядя, как прибывает вода в канавах после дождя, как ходят по площади полицейские. Среди ребятишек — Жюдит, дочка Марии. Опершись о парапет, она смотрит на площадь; над перилами видна только ее головка.

Время сейчас, наверно, между шестью и семью вечера.

Снова налетает ливень, и площадь пустеет. Купа карликовых пальм на клумбе посреди площади гнется под ветром. Цветы между деревцами примяты. Жюдит прибегает с галереи и прижимается к матери. Но ей уже не страшно. Молнии вспыхивают одна за другой, подряд, и гром грохочет непрерывно. Время от времени небо раскалывается с металлическим треском, который, смолкнув на миг, переходит в ровный гул и звучит все глуше и глуше по мере того, как ливень иссякает. На галерее становится тихо. Жюдит отходит от матери, идет смотреть на дождь поближе. Площадь танцует в струях дождя.

— Это на всю ночь, — говорит сосед.

Ливень опять стихает так же внезапно. Сосед отворачивается от бара и показывает на темно-синее небо с широкими свинцово-серыми краями, такое низкое, что, кажется, оно задевает крыши.

Мария хочет еще выпить. Сосед заказывает мансанилью, воздерживаясь от комментариев. Он выпьет тоже.

— Это моему мужу захотелось провести отпуск в Испании. Я бы предпочла где-нибудь еще.

— Где же?

— Я как-то не думала. Везде понемногу. И в Испании тоже. Не придавайте значения тому, что я говорю. В сущности, я очень рада, что попала этим летом в Испанию.

Он берет ее стакан с мансанильей и подает ей. Расплачивается с официантом.

— Вы приехали около пяти, не так ли? — спрашивает сосед. — Вы, наверно, были в маленьком черном «Ровере», что остановился на площади?

— Да, — кивает Мария.

— Было еще совсем светло, — продолжает он. — Дождь как раз перестал. Вас было четверо в этом черном «Ровере». За рулем сидел ваш муж. А вы рядом с ним? Да? А сзади была маленькая девочка, — он показывает, — вот эта. И еще одна женщина.

— Да. Мы попали в грозу еще в три часа, в полях, и моя дочка очень испугалась. Поэтому мы решили заночевать здесь, а не добираться сегодня до Мадрида.

Сосед говорит, а сам не сводит глаз с площади, высматривает полицейских — небо прояснилось, и их снова видно, — изо всех сил прислушивается, различая сквозь раскаты грома свистки, доносящиеся со всех углов.

— Моя подруга тоже испугалась грозы, — добавляет Мария.

Солнце садится в конце главной улицы городка. Где-то там отель. Оказывается, еще не так поздно, как можно было подумать. Гроза спутала часы, поторопила время, но вот оно вновь просвечивает, краснея, сквозь толщу облаков.

— Где же они? — спрашивает сосед.

— В отеле «Принсипаль». Мне уже пора к ним.

— Да-да, я помню. Мужчина, ваш муж, высунулся из «Ровера» и спрашивал у прохожих, сколько в городе отелей. А потом вы поехали в сторону отеля «Принсипаль».

— Конечно, комнат уже не было. Ни одной свободной не осталось.

Закат снова затянуло тучами. Опять собирается гроза. Темно-синяя, глубокая, как океан, масса с середины дня медленно ползет над городком. Она пришла с востока. Еще светло ровно настолько, чтобы видеть ее угрожающий цвет. Они, наверно, так и стоят на краю балкона. Там, в конце главной улицы. А теперь у тебя глаза совсем синие, говорит Пьер, как небо сейчас.

— Я не смогу уйти. Посмотрите, опять начинается. Жюдит не бежит к ней на этот раз. Она смотрит, как резвятся босоногие ребятишки в водосточных канавках на площади. Густая от глины вода течет между их ног. Вода темно-красная, такого же цвета, как камни городка, как земля вокруг. Вся молодежь здесь, веселится на площади под сверкание молний и несмолкающие громовые раскаты. Слышно, как они насвистывают песенки; высокие ноты, пробиваясь сквозь шум грозы, ласкают слух своей мелодичностью.

Вот и ливень. Океан обрушился на городок. Площадь скрывается из виду. Галереи заполняет толпа. В кафе говорят все громче, чтобы расслышать друг друга. Даже кричат. И то и дело — имена Родриго Паэстры и Переса.

— Передышка для Родриго Паэстры, — говорит сосед.

И показывает на полицейских, которые укрылись на галерее, пережидая ливень.

— Полгода они были женаты, — продолжает сосед. — Он застал ее с Пересом. Ну кто поступил бы иначе? Его обязательно оправдают, нашего Родриго.

Мария пьет еще. Морщится. Наступает то время дня, когда от спиртного к горлу подкатывает тошнота.

— Где он? — спрашивает она.

Сосед наклоняется к ней. Она чувствует густой, лимонно-терпкий запах его волос. Губы у него блестящие, красивые.

— В городе, где-то на крыше.

Они улыбаются друг другу. Он отстраняется. Она еще ощущает теплоту его голоса в ямке между плечом и шеей.

— Захлебнулся и утонул?

— Нет, — он смеется, — я повторяю то, что слышал. Я ничего не знаю.

В углу кафе завязывается спор о преступлении; спорят шумно, и все другие разговоры смолкают. Жена Родриго Паэстры сама кинулась в объятия Переса, чем же Перес виноват? Можно ли оттолкнуть женщину, когда она вот так вешается вам не шею?

— А правда, можно ли? — спрашивает Мария.

— Трудновато. Но Родриго Паэстра этого не учел.

У Переса есть друзья, они оплакивают его сегодня. Его мать там, одна у его тела, в мэрии. А жена Родриго Паэстры? Ее тело тоже в мэрии. Но она была нездешняя. Никого нет с ней сегодня вечером. Она была из Мадрида, муж привез ее сюда прошлой осенью.

Ливень прекратился, затихает оглушительный шум дождя.

— Не успела выйти замуж, как захотела перепробовать всех мужчин в округе. Что было с ней делать? Убить?

— Ну и вопрос, — говорит Мария; она показывает рукой на площадь, на широкую закрытую дверь.

— Да, — кивает сосед, — это мэрия.

В кафе заходит его друг; они опять говорят о преступлении.

Ливень кончился, и площадь снова заполонили ребятишки. Почти не видно конца улицы — где-то там обрывается городок и высится белая громада отеля «Принсипаль». Мария замечает, что Жюдит уже среди ребятишек на площади. Нерешительно топчется и все же ступает в грязную красную воду. Друг соседа угощает Марию стаканчиком мансанильи. Она кивает. Давно она в Испании? Девять дней, отвечает она. Испания ей нравится? Конечно. Она здесь уже бывала.

— Мне пора, — говорит она. — С этой грозой не знаешь, куда деваться.

— Ко мне, — предлагает сосед.

Он смеется. Она смеется тоже, но, на его взгляд, недостаточно весело.

— Еще стаканчик мансанильи?

Нет, Мария не хочет больше пить. Она зовет Жюдит, та подбегает, ноги как в красных сапожках из глины с площади.

— Вы еще придете? Вечером?

Она не знает, может быть.

Они идут вдоль тротуара к отелю. Над городком веют запахи конюшни, свежего сена. Ночью будет хорошо, как у моря. Жюдит шлепает по канавке с красной водой. Мария не окликает ее — пусть. Им встречаются полицейские — они дежурят на всех перекрестках улиц. Уже почти совсем стемнело. Аварию в электросети еще не устранили, — должно быть, это надолго. Только на крыши еще ложатся — для тех, кто их видит, — блики закатного неба. Мария берет Жюдит за ручку, что-то говорит ей. Жюдит привыкла, она ее не слушает.

Они там, сидят друг против друга в зале ресторана. Улыбаются Марии и Жюдит.

— Мы тебя ждали, — говорит Пьер.

Он смотрит на Жюдит. И она тоже так испугалась грозы на дороге. Плакала. Ее глаза еще обведены темными кругами.

— Гроза никак не кончится, — говорит Пьер. — Жаль. Мы могли бы добраться до Мадрида сегодня же вечером.

— Этого надо было ожидать, — говорит Мария. — По-прежнему нет ни одной комнаты, никто не решился выехать?

— Ни одной. Даже для детей.

— Завтра будет не так жарко, — говорит Клер, — пусть это нас утешает.

Пьер обещает Жюдит, что они останутся здесь.

— Мы покушаем, — говорит ей Клер. — А потом в коридорах постелют одеяла для маленьких девочек, и для тебя тоже.

В ресторане уже нет ни одного свободного столика.

— И все французы, — роняет Клер.

В свете свечей ее красота еще заметнее. Говорили ей уже, что ее любят? Вот она, сидит и улыбается, готовая к ночи, которой не будет. Ни ее губы, ни глаза, ни растрепавшиеся к вечеру волосы, ни ее руки, распахнутые, раскрытые, расслабленные в ликующем обещании близкого счастья, не говорят о том, что сегодня кончилось для них безмолвное созерцание, обещавшее это счастье в будущем.

Вот и дождь. Он так оглушительно стучит по стеклянной крыше ресторана, что постояльцам приходится выкрикивать свои заказы. Плачут дети. Жюдит раздумывает, не заплакать ли тоже, но не плачет.

— Ну и дождь, — говорит Клер — она потягивается от нетерпения. — С ума сойти, как льет, с ума сойти, ты только послушай, Мария, какой дождь.

— Как же ты испугалась, Клер.

— Правда, — вспоминает она.

Жуткая сумятица царила повсюду в отеле. Дождь еще не начался, но тучи нависли, низкие, грозные. Когда Мария нашла их обоих, они были в конторке отеля. Болтали, стоя рядом в этой конторке отеля. Она остановилась, охваченная надеждой. Они не видели Марии. И тут она обратила внимание на их руки — эти руки незаметно держались друг за друга, свисая вдоль стоявших рядом тел. Было совсем рано. Это не вечер наступил, это потемнело из-за грозы. Ни следа испуга не осталось в глазах Клер. Мария решила, что у нее есть время — время! — сходить на площадь, в кафе, которое они заметили, когда приехали.

Чтобы не смотреть на Пьера, обе они провожают взглядами официантов, которые несут подносы, уставленные стаканами с мансанильей и хересом. Клер окликает одного и просит для всех мансанилью. Приходится кричать — так барабанит дождь по стеклу. Вокруг кричат все громче. Дверь конторки открывается каждую минуту. Люди прибывают и прибывают. Огромное расстояние захватила гроза.

— Где ты была, Мария? — спрашивает Пьер.

— Сидела в кафе с другом того человека, Родриго Паэстры. Пьер наклоняется к Марии.

— Если ты и вправду хочешь, — говорит он, — мы можем добраться сегодня до Мадрида.

Клер услышала.

— Клер? — спрашивает Мария.

— Я не знаю.

Она почти простонала это. Руки Пьера потянулись к ее рукам и тут же отпрянули. В машине, когда она так испугалась грозы, уже был этот жест, а небо грохотало, это небо, нависшее над пшеничными полями, и кричала Жюдит в меркнущем свете дня. Она побледнела тогда, Клер, так побледнела, эта бледность была даже поразительнее, чем ее страх.

— Тебе, Клер, незнакомы такого рода неудобства, ты не знаешь, что это — бессонные ночи в коридорах отелей.

— Нет, знакомы. Кто же их не знает?

Она отгоняет мысль о руках Пьера, сжавших ее руки — всего несколько часов назад, под взглядом ослепших глаз Марии. Побледнела ли она опять? Заметил ли он, что она, Клер, опять бледнеет?

— Останемся здесь на эту ночь, — говорит он. — Раз в кои-то веки.

Он улыбается. А тогда, раньше, — улыбался он?

— Раз в кои-то веки? — переспрашивает Мария.

Руки Пьера на этот раз преодолевают весь путь и ложатся на руки его жены, Марии.

— Я хотел сказать, что тогда еще не настолько привык к этим неудобствам, чтобы бояться их так, как ты теперь, Мария.

Мария отодвигается от стола; она должна это сказать, руки ее вцепляются в стул, глаза закрываются.

— Один раз в Вероне, — говорит она.

И не видит, что там творится. Только голос Клер пробивается сквозь гомон других голосов лучиком света.

— В Вероне? Что же там было?

— Мы очень плохо спали, — отвечает Пьер.

Начался ужин. Свечи пахнут так сильно, их запах заглушает запахи еды, которую несут с пылу, с жару обливающиеся потом официанты. Кто-то кричит, кто-то недоволен. Управляющая отелем просит ее понять, ей очень трудно сегодня, из-за грозы.

— Сколько же я пью, — вздыхает Мария. — В который уже раз, это же надо так пить.

— И всегда тебя это удивляет, — говорит Клер.

Ливень перестал. В минуты неожиданного затишья слышно, как весело струится вода по стеклянной крыше. Жюдит отправилась куда-то в сторону кухни, один официант приводит ее назад. Пьер говорит о Кастилии. О Мадриде. А в этом городке, оказывается, есть два подлинных Гойи, в церкви Сан-Андреа. Церковь Сан-Андреа на площади, через которую они проезжали. Им приносят супницу. Мария наливает Жюдит супу. И тотчас глаза Жюдит наполняются слезами. Пьер улыбается дочке. Вряд ли удастся заставить Жюдит поесть, Мария уже не надеется.

— Мне что-то сегодня не хочется есть, — морщится Клер, — наверно, это из-за грозы.

— Такое блаженство, — говорит Мария.

Клер погружается в созерцание зала. Лицо ее вдруг становится задумчивым, но за этой задумчивостью притаилась улыбка. По лицу Пьера пробегает судорога, он поднимает на Марию глаза — глаза Жюдит, — и Мария улыбается этим глазам.

— Так долго не было этой грозы, этой свежести, — объясняет она.

— Как ты права, — соглашается Клер.

У Марии снова появляется надежда заставить Жюдит поесть. И ей это удается. Ложка за ложкой, Жюдит глотает суп. Клер рассказывает ей сказку. Пьер слушает тоже. Суматоха в зале немного улеглась. Все время слышны раскаты грома — то громче, то тише, гроза отступает, приближается снова. Когда стеклянная крыша озаряется вспышкой молнии, непременно вскрикивает кто-нибудь из детей.

За ужином опять говорят о преступлении Родриго Паэстры. Люди смеются. Ай да Родриго Паэстра, у кого в жизни не было случая убить вот так, запросто?

Не смолкают свистки полицейских в темноте. Когда они раздаются совсем рядом с отелем, разговоры стихают, люди прислушиваются. Скорее бы поймали Родриго Паэстру, думают некоторые. Ночь предстоит трудная.

— Он где-то на крышах, — говорит Мария тихо-тихо.

Они не расслышали. Жюдит ест фрукты.

Мария встает. Выходит из ресторана. Они остаются одни. Она пойдет посмотрит, что это за отель, сказал она.

Коридоров много. Большинство из них представляют собой замкнутые окружности. Некоторые выходят прямо на пшеничные поля. Другие — на главную улицу, и видно, как она вдали рассекает надвое площадь. Есть коридоры, ведущие на балконы, откуда можно увидеть крыши городка. Вот-вот польет снова. Горизонт золотисто-рыжий. Каким далеким он кажется. Грозовые тучи стали еще тяжелее. И такое накатывает отчаяние — гроза не кончится, она не кончится этой ночью.

— Грозы налетают и пролетают, — сказал Пьер. — Быстро пролетают. Не надо бояться, Клер.

Он так сказал. Манящий запах ее испуга, ее охваченной страхом юности, Мария не знала его прежде. Всего несколько часов назад.

Крыши пусты. Наверно, так они и останутся пустыми, как ни надейся увидеть на них кого-то.

Пошел дождь, мелкий, но он окутывает пустые крыши, и город тонет в нем. Ничего больше не видно. Лишь воспоминание об одиноком силуэте, привидевшемся ей.

Когда Мария возвращается в ресторан, управляющая сообщает о приходе полиции.

— Вы, конечно, знаете, — говорит она, — что сегодня днем в нашем городе было совершено преступление. Мы просим нас извинить.