Комедия в двух актах

Das Meteor

Eine Komödie in zwei Akten

Действующие лица

Вольфганг Швиттер — лауреат Нобелевской премии

Ольга — его жена

Йохен — его сын

Карл Конрад Коппе — его издатель

Фридрих Георген — знаменитый критик

Гуго Ниффеншвандер — живописец

Августа — его жена

Эммануэль Лютц — пастор

Великий Мухайм — предприниматель

Профессор Шлаттер — хирург

Госпожа Номзен — заведующая общественным туалетом

Глаузер — привратник

Майор Фридли — из Армии спасения

Шафрот — инспектор полиции

Критики, издатели, полицейские, солдаты Армии спасения

 

Акт первый

Меблированная мастерская художника. Слева и справа в глубине большие ниши. Одно окно скошенное, другое откидное, встроенное.

В левое окно видна верхушка колокольни, в правое — строительные краны и небо. Самый длинный день лета, время — пополудни, душно, тяжело. Перед левой нишей мольберт, в нише полки с красками, кистями, посудой и т. д. В середине, между нишами, дверь, то есть единственный вход и выход. За дверью маленький коридор и крутая лестница. При открытой двери видно, как поднимаются наверх люди. Справа от двери в нише комод. Слева от двери умывальник с краном и электрическая плитка. На левой боковой стене впереди картина, изображающая нагую женщину.

У правой стены параллельно рампе — кровать. По обе стороны изголовья кровати два старых стула, за кроватью ширма, за ней в бельевой корзине близнецы. Вокруг висят и стоят картины с обнаженным женским телом. Слева и справа две железные печки с замысловатыми выкрутасами трубы, которая после нескольких извивов в центре мастерской уходит над дверью в потолок. Протянуты веревки, на которых развешены пеленки. У левой печки стоит старое расшатанное кресло, а рядом старый круглый покосившийся стол. Перед мольбертом в трусах стоит Ниффеншвандер и пишет обнаженную натуру. Модель — его жена Августа — позирует, лежа на постели спиной к публике. Дверь на лестничную клетку широко распахнута. Справа от двери на полке маленький радиоприемник: слышна классическая музыка.

Ниффеншвандер. Августа! Не шевелись!

Музыка кончается. Голос диктора: «В связи со смертью лауреата Нобелевской премии по литературе Вольфганга Швиттера вы слушали вариацию для флейты и клавесина из хорала “Утреннее сияние вечности” Христофа Эммануэля Баха. Сейчас перед вами выступит Фридрих Георген».

Фридрих Георген. Друзья, Вольфганг Швиттер умер. Вместе с нами скорбит вся страна, да и все человечество, ведь мир обеднел на человека, который его обогатил. Послезавтра его с подобающими…

Швиттер поднимается по лестнице и входит в мастерскую. Он небрит. В дорогой шубе, несмотря на страшную жару. Из карманов торчат рукописи. В руках — два туго набитых чемодана. Под мышкой — две большущие свечи. Августа приподнимается, хватает простыню.

Швиттер. Выключите!

Августа, обернувшись простыней, идет к радиоприемнику, выключает его.

Ниффеншвандер. Не шевелись, Августа!

Швиттер. Сорок лет этот архиболтливый эстет раскритиковывал меня. Его право. Но его некролог обо мне я не стану слушать.

Ниффеншвандер (только сейчас замечает Швиттера). Но… (Августа снова сидит на краю постели.) Вы… Ведь вы… (Августа от неожиданности выпускает из рук простыню.)

Швиттер. Да, это я, Вольфганг Швиттер.

Августа. Но только что по радио…

Швиттер. Сообщили, что я загнулся… могу себе представить, знаю эту братию.

Августа. Конечно, господин Швиттер…

Швиттер. Прошу вас, возьмите эти свечи…

Ниффеншвандер. Разумеется, господин Швиттер. (Берет у него свечи.) И чемоданы…

Швиттер. Ни в коем случае!

Ниффеншвандер. Извините, господин Швиттер.

Швиттер. Закройте окно! Лето чудесное, на редкость, притом самый длинный день, а я зябну.

Ниффеншвандер. Ну конечно, господин Швиттер. (Закрывает окно, а затем дверь.)

Швиттер. В газетах полно трогательных сцен. Нобелевский лауреат в больнице, нобелевский лауреат в кислородной палатке, нобелевский лауреат на операционном столе, нобелевский лауреат в состоянии комы. Моя болезнь — всемирная сенсация, моя смерть — общественное событие, а я удрал. Сел в городской автобус, и вот я здесь. (Шатается.) Я лучше присяду. Такое напряжение… (Садится на чемодан.)

Ниффеншвандер. Позвольте…

Швиттер. Не трогайте меня. Умирающего следует оставить в покое. (Пристально смотрит на женщину.) Странно. Знаешь, что тебе осталось жить несколько минут, и вдруг видишь перед собой голую женщину, видишь золотистые бедра, золотистый живот и золотистые груди…

Ниффеншвандер. Моя жена.

Швиттер. Красивая женщина. Господи, хоть еще разок обнять такое тело! (Встает.)

Ниффеншвандер. Августа, оденься!

Она исчезает за ширмой справа.

Швиттер. Я в состоянии эйфории, дорогой мой… Как вас, собственно, зовут?

Ниффеншвандер. Ниффеншвандер. Гуго Ниффеншвандер.

Швиттер. Никогда не слышал. (Снова осматривается.) Все как прежде. Сорок лет назад я здесь жил и тоже рисовал. Потом сжег свои картины и начал писать книгу. (Садится в кресло.) И кресло то же самое, и так же шатается, проклятое. (Хрипит.)

Ниффеншвандер (испуганно). Господин Швиттер…

Швиттер. Вот она…

Ниффеншвандер. Августа! Воды!

Августа в халате выбегает из-за ширмы к умывальнику.

Швиттер. В смерти нет ничего трагического.

Ниффеншвандер. Быстрее!

Швиттер. Сейчас пройдет.

Ниффеншвандер. Вам надо бы обратно в больницу, господин Швиттер.

Швиттер. Вздор. (Глубоко вздыхает.) Хочу снять вашу мастерскую.

Ниффеншвандер. Эту мастерскую?

Швиттер. На десять минут. Хочу здесь умереть.

Ниффеншвандер. Здесь?

Швиттер. Черт возьми, для этого я, в конце концов, сюда заявился.

Августа приносит стакан воды.

Августа. Вот, возьмите, господин Швиттер.

Швиттер. Никогда не пью воду. (Пристально смотрит на Августу.) Даже одетая вы красивы. Не рассердитесь, если я буду называть вас по имени?

Августа. Ну что вы, господин Швиттер. (Ставит стакан с водой на круглый стол рядом с креслом.)

Швиттер. Если бы я не был при смерти, то стал бы вашим любовником. Извините за откровенные слова, но перед лицом вечности…

Августа. Ну конечно, господин Швиттер.

Швиттер. Ноги у меня уже онемели. Умирать, Ниффеншвандер, просто дико, вы однажды это сами испытаете! Возникают мысли, рушатся препоны, вспыхивают озарения… Грандиозно!.. Однако не хочу вас беспокоить. Оставьте меня на четверть часа одного, а когда вернетесь, я уже умру. (Из кармана шубы достает банкноту и дает ее Ниффеншвандеру.) Сотня.

Ниффеншвандер. Большое спасибо, господин Швиттер.

Швиттер. Бедствуете?

Ниффеншвандер. Ну да, как революционер в искусстве…

Швиттер. В этой мастерской мне тоже жилось дерьмово. Бездарному художнику, который забросил кисти, решив стать писателем, ни один черт не даст в кредит. Пришлось жульничать, Ниффеншвандер, нагло жульничать! (Распахивает шубу.) Воздуха не хватает.

Ниффеншвандер. Может, все-таки позвонить в больницу?..

Швиттер. Лягу в кровать.

Августа. Я постелю чистое белье, господин Швиттер.

Швиттер. Зачем? Умру на вашей простыне, Августа, еще теплой от вашего тела. (Поднимается и кладет на стол вторую банкноту.) Еще сотня. Перед самым концом становишься щедрым. (Вынимает из карманов рукописи и протягивает их Ниффеншвандеру.) Мои последние.

Ниффеншвандер. Передать их вашему издателю?..

Швиттер. В печку.

Ниффеншвандер. Пожалуйста, господин Швиттер. (Запихивает рукописи в левую печку.)

Швиттер. Зажигайте!

Ниффеншвандер. Как вам угодно, господин Швиттер. (Зажигает бумаги.)

Швиттер снимает шубу, бережно кладет ее на кресло, скидывает туфли, ставит их аккуратно возле кресла, стоит в пижаме, не в силах сдвинуться с места.

Горит.

Швиттер. Я лягу. Вопрос нескольких минут, всего лишь.

Августа хочет довести его до кровати.

Швиттер. Не надо, Августа. В последние минуты я хотел бы поразмышлять о чем-то более значительном, чем красивая женщина. (Бредет к кровати.) Хотелось бы ни о чем не думать. (Ложится в постель.) Ни о чем не хочется думать. (Лежит неподвижно.) Просто погрезить. Моя старая кровать. Все тот же матрац, несокрушимый. И на одеяле та же дырка, и чертовы трубы закручены в ту же сторону. Августа!

Августа. Да, господин Швиттер?

Швиттер. Укройте меня!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Укрывает его.)

Швиттер. Ниффеншвандер, поставьте свечи! Немного торжественности при смерти, так уж заведено. Когда приходит последний час, мы все склонны к романтике.

Ниффеншвандер. С удовольствием, господин Швиттер. (Ставит свечи на оба стула возле кровати.)

Швиттер. Зажгите!

Ниффеншвандер. Сию минуту, господин Швиттер. (Зажигает свечи.)

Швиттер. Августа, опустите шторы!

Августа. Сейчас, господин Швиттер. (Опускает черные шторы. В мастерской становится темно, горят только свечи.)

Ниффеншвандер. Довольны?

Швиттер. Доволен.

Августа. Почти как на Рождество.

Художник с женой в благоговейной позе. Тишина.

Швиттер лежит неподвижно. Августа склоняется над ним.

Августа. Гуго…

Ниффеншвандер. Что?

Августа. Он больше не дышит.

Ниффеншвандер. Почил.

Августа. Господи!

Ниффеншвандер. Конец.

Августа. Что же нам делать?

Ниффеншвандер. Не знаю.

Августа. Может, позвать привратника?..

Ниффеншвандер. Положение хуже некуда.

Тишина.

Августа. Гуго!

Ниффеншвандер. Что?

Августа. Он открыл глаза.

Ниффеншвандер. Да ну?!

Швиттер (тихо). Сплошь обнаженная натура. Разве вы ничего, кроме вашей нагой жены, не рисуете?

Ниффеншвандер. Я изображаю жизнь, господин Швиттер.

Швиттер. Черт возьми! А можно ли изобразить жизнь вообще?

Ниффеншвандер. Я пытаюсь это делать, господин Швиттер.

Швиттер. Уйдите!

Августа. Сейчас, господин Швиттер. Только вынесу близняшек.

Швиттер. Близняшек?

Августа. Ирму и Риту. Им шесть месяцев.

Швиттер. Пусть остаются.

Августа. Но пеленки…

Швиттер. Не мешают.

Августа. С них еще капает.

Швиттер. Ничего.

Ниффеншвандер. Августа, пошли!

Августа. Господин Швиттер… Я буду за дверью, если понадоблюсь.

Швиттер. Вы прелесть, Августа.

Августа. Спасибо, господин Швиттер.

Он слабо машет ей рукой на прощание. Августа выходит. Ниффеншвандер берет со стола банкноту и направляется к двери.

Швиттер. Ниффеншвандер!

Ниффеншвандер. Да, господин Швиттер?

Швиттер. Вы похожи на одного бельгийского министра.

Ниффеншвандер (в замешательстве). Вам виднее, господин Швиттер. (Выходит из мастерской.)

Швиттер остается в одиночестве. Лежит неподвижно, сложив руки. Кажется, что он уже умер; но внезапно он слезает с постели, открывает один из чемоданов и, стоя на коленях, в пижаме, принимается засовывать в правую печку его содержимое.

Запыхавшись входит пастор Эммануэль Лютц. У него приветливое, почти детское выражение лица. Ему сорок лет, он худой, белокурый, носит золотые очки, темный костюм, в левой руке держит широкополую черную шляпу.

Пастор Лютц. Господин Швиттер!

Швиттер. Вон!

Пастор Лютц. Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его.

Швиттер. Не нуждаюсь в подобных изречениях. Убирайтесь!

Пастор Лютц. Я пастор Эммануэль Лютц из прихода святого Иакова. Приехал к вам прямо из клиники.

Швиттер. В священнике не нуждаюсь. (Разводит огонь в печке.)

Пастор Лютц. Ваша супруга призвала меня к одру больного.

Швиттер. Это на нее похоже.

Пастор Лютц. Впрочем, я даже смутился. Вы всемирно известный писатель, а я обыкновенный пастор, никакого отношения к современной литературе не имею.

Швиттер. Есть тяга. (Шурует в печке.)

Пастор Лютц. Вам помочь?

Швиттер. Подавайте мне, пожалуйста, бумаги…

Пастор Лютц. С удовольствием. (Кладет шляпу на стол, берет из чемодана бумаги и передает их Швиттеру.) В больнице вы лежали без сознания, и я прочитал над вами девяностый псалом: «Господи! Ты нам прибежище в род и род».

Швиттер. Разгорается.

Пастор Лютц. «…Ты возвращаешь человека в тление и говоришь: возвратитесь сыны человеческие!» Жарко! (Вытирает пот.)

Швиттер. Хорошо горит.

В дверях показывается Августа.

Августа. Господин Швиттер…

Швиттер. Еще жив.

Августа. Да-да, господин Швиттер.

Швиттер. Жжем дальше.

Пастор Лютц (подавая бумаги). Пожалуйста.

Швиттер. Удивляюсь, как это вы меня раскопали.

Пастор Лютц. Через старшую медсестру. В бреду вы говорили, что хотите вернуться в свою прежнюю мастерскую. (Оторопев.) Господин Швиттер…

Швиттер. Что?

Пастор Лютц. Это же… это… Это же деньги, что мы…

Швиттер. Ну и что?

Пастор Лютц. Вот тысячная…

Швиттер. Верно.

Пастор Лютц. Целое состояние.

Швиттер. Полтора миллиона.

Пастор Лютц (в растерянности). Полтора…

Швиттер. Заработал писательством.

Пастор Лютц. Полтора миллиона. Но ваши наследники, господин Швиттер, ваши наследники…

Швиттер. Мне безразлично.

Пастор Лютц. Огромная сумма. Можно ведь накормить детей, обучить медсестер… а вы все сжигаете.

Швиттер. Догорело.

Пастор Лютц. Могу я взять хотя бы эту тысячную в фонд бесплатных больничных коек?..

Швиттер. Исключено.

Пастор Лютц. Или для магометанской миссии?..

Швиттер. Не может быть и речи. Я был бедняком, когда жил в этой мастерской, и бедняком желаю здесь умереть. (Продолжает жечь.)

Пастор Лютц. Умереть? Вы?

Швиттер. Когда мое состояние сгорит, я лягу и подохну.

Пастор Лютц. Но, господин Швиттер, вы не можете подохнуть. Ведь вы… уже умерли.

Швиттер. Умер? (Смотрит на пастора.)

Пастор Лютц. Когда я прочитал над вами девяностый псалом, вы приподнялись, а затем уснули навеки.

Молчание.

Это было трогательно.

Швиттер, запихивая в печку банкноты, орет во всю глотку.

Швиттер. Августа!

В дверях появляется Августа.

Швиттер. Коньяку! Бутылку! Бегом!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Исчезает.)

Швиттер. Помогите мне надеть шубу.

Пастор помогает.

Умер!

Пастор Лютц. Господь прибрал вас.

Швиттер. Смешно. Я потерял сознание, а когда очнулся, то лежал один в палате. Подбородок был у меня подвязан.

Пастор Лютц. Так принято. Как только человек умрет.

Швиттер. На одеяле было море цветов, горели свечи.

Пастор Лютц. Вот видите.

Швиттер. Я пролез под венками от правительства и Нобелевского комитета и отправился к себе в мастерскую. Вот и все.

Пастор Лютц. Не все.

Швиттер. Это факт.

Пастор Лютц. Факт, что профессор Шлаттер лично установил факт вашей смерти. В одиннадцать часов пятьдесят минут.

Швиттер. Ошибочный диагноз.

Пастор Лютц. Профессор Шлаттер — крупная величина…

Швиттер. Всякая величина может ошибаться.

Пастор Лютц. Но не профессор Шлаттер.

Швиттер. В конце-то концов, я еще жив.

Невольно ощупывает себя.

Пастор Лютц. Не еще, а ожили вновь. Восстали из мертвых. И наука тут ничего не изменит. В больнице поднялся переполох. Основы неверия поколебались… У меня голова кружится от радости. Вы позволите мне присесть? На минуточку.

Швиттер. Пожалуйста.

Пастор садится у круглого стола.

Пастор Лютц. Вы должны меня извинить. Я совершенно вне себя. Пережить такое чудо, непосредственную близость Всемогущего… Будто отверзлись небеса и Господь явился нам в своем дивном величии… Я чуть расстегну воротник, не возражаете?

Швиттер. Не стесняйтесь. (Открывает второй чемодан, швыряет деньги в правую печку.) Восстал! Я! Из мертвецов! Ну и потеха!

Пастор Лютц. Свят, свят Господь Саваоф!

Швиттер. Ну хватит вам причитать.

Пастор Лютц. Всевышний избрал вас, господин Швиттер, дабы слепые узрели Бога и нечестивые поверили в него.

Швиттер. Не будьте пошляком. (Продолжает жечь деньги.)

Пастор Лютц. Но ваша душа…

Швиттер. У меня души нет, на нее не хватало времени. Попробуйте каждый год писать по книге, и с духовной жизнью мигом распрощаетесь. Но вот появляетесь вы, пастор Лютц. Согласен, это ваша профессия. Но ведь все равно распадешься на составные элементы — воду, жир, минералы, а вы тычете в меня Богом и чудесами. Зачем? Чтобы я считал себя орудием Бога? Чтобы поддержал вашу веру? Я желаю умереть честно, без вымыслов и словесности. Желаю только еще раз ощутить свободный ход времени, его плавное истекание, жажду еще хоть раз пережить одну минуту реальной жизни, хоть одну секунду полноценного бытия. Мое состояние сгорело.

В дверях появляется запыхавшаяся Августа.

Августа. Вот коньяк, господин Швиттер.

Швиттер. Давай сюда.

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Подает бутылку.)

Швиттер. А теперь исчезни! Гоп!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Исчезает. Он смотрит ей вслед.)

Швиттер. Славная топотушка. (Садится в кресло, открывает бутылку, пьет.) Хорошо… (Берет со стола шляпу и протягивает ее пастору.) Ваша.

Пастор Лютц. Спасибо. (Берет шляпу, но не встает.)

Швиттер. Вы так любезно помогли мне избавиться от полутора миллионов…

Пастор Лютц. Иначе и быть не могло.

Швиттер. А теперь двигайте отсюда.

Пастор идет к двери, останавливается.

Пастор Лютц. Господин Швиттер! Мне только сорок, а со здоровьем неважно. Жизнь моя в руках Божьих. Мне уже давно пора быть в церкви, да и вечерняя молитва еще не готова. Но мною вдруг овладела такая слабость, я чувствую, что невероятно устал, совершенно измучен… если позволите, я прилег бы… на секунду… (Шатаясь, идет к кровати, садится.)

Швиттер. Пожалуйста. (Пьет.) Я все равно никуда отсюда не двинусь.

Пастор Лютц. Я слишком разволновался. Пожалуй, я лучше разуюсь. (Начинает снимать ботинки.) На минутку… А то голова закружилась…

Швиттер. Чувствуйте себя как дома. (Прижимает руки к груди.) У меня в сердце перебои.

Пастор Лютц. Старайтесь не волноваться.

Швиттер. Одышка — штука невеселая.

Пастор Лютц. «Отче наш, иже еси на небеси…»

Швиттер (шипит). Не причитайте!

Пастор Лютц (испуганно). Извините.

Швиттер. Я умираю. (Пьет из бутылки.) Не так торжественно, как намечалось, а в этом мерзком кресле. (Пьет.) Мне вас жаль, пастор, с моим воскресением ничего не получилось. (Смеется.) Однажды ко мне приходил пастор, и я ему тоже посочувствовал. Это когда моя вторая жена, дочь крупного промышленника, покончила с собой. Она, кажется, проглотила фунт снотворных таблеток. Наш брак был сплошной мукой… что ж, мне нужны были деньги, у нее они были… не хочу плакаться задним числом… она доводила меня до бешенства… и, глядя на нее, умолкнувшую, белую… пастор разволновался. Он пришел, когда врач еще возился с трупом, а следователь еще не появился. Пастор был в темном одеянии, как и вы, и ваших лет. Он стоял возле постели, вытаращившись на усопшую. Потом сидел в гостиной. Скрестив руки. Кажется, он хотел что-то сказать, возможно процитировать из Библии, но так ничего и не изрек, а я после восьмой рюмки коньяку отправился к себе в комнату и сел писать рассказ. О том, как ученики старшего класса сельской школы избили до смерти молодого учителя-идеалиста, а местный крестьянин проехался по нему на тракторе и скрыл преступление. Посреди села. Перед школой. И все глядели на это. Полицейский тоже. Полагаю, это мой лучший рассказ. (Пьет.) Когда я под утро приплелся в гостиную, усталый как собака, пастора, уже не было. Жаль. Он был такой беспомощный.(Льет.)

Пастор Лютц. Я тоже ни на что не гожусь. Когда читаю проповедь, прихожане засыпают. (Дрожит.)

Швиттер. Может, это был вовсе не священник. Может, это был любовник моей второй жены. Может, у нее вообще было много любовников. Странно, что я до сих пор не подумал о такой возможности. (Пьет.)

Пастор Лютц. Здесь жуткий холод.

Швиттер. Я тоже немного озяб.

Пастор Лютц. Господь был рядом, и вот он опять далеко.

Швиттер. Думал распрощаться с жизнью как-то достойно, по-человечески, а вот — наклюкался. (Пьет.)

Пастор Лютц. Вы не верите в то, что воскресли.

Швиттер. Смерть была мнимая.

Пастор Лютц. Вы хотите умереть.

Швиттер. Должен. (Пьет. Ставит бутылку со стуком на стол, откидывается в кресле.)

Пастор Лютц. Да помилует вас Бог.

Молчание. Пастор складывает руки.

Я верю в ваше воскресение. Верю, что Господь сотворил чудо. Верю, что вы будете жить. Господь Саваоф знает мое сердце. Трудно проповедовать Евангелие о крестной смерти Иисуса Христа, о его воскресении, не имея никаких других доказательств, кроме веры. Ученикам Христовым было — при всем моем уважении — легче. Господь жил среди них. Он творил у них на глазах чудо за чудом. Он исцелял слепых, хромых и прокаженных. Он шествовал по водам и воскрешал из мертвых. И когда Сын человеческий воскрес, то позволил Фоме, который все еще сомневался, вложить руку в ребра Свои и осязать раны Свои. Тогда не трудно было поверить. Однако это было давно. Царствие небесное, которое нам обещали, не настало. Мы жили во мраке, не имея ничего, кроме надежды. Она одна питала нашу веру. Господи, но этого было мало. И вот Ты все-таки сжалился надо мной. Так сжалься и над теми, кому не дано увидеть Твоего величия, ибо таинство вознесения ослепило их.

Тишина. Дверь медленно открывается.

Августа заглядывает в комнату.

Августа (тихо). Господин Швиттер.

Тишина.

(Чуть громче.) Господин Швиттер.

Тишина, Августа входит в мастерскую. В дверь заглядывает Ниффеншвандер.

(Громко.) Господин Швиттер!

Ниффеншвандер. Ну что?

Августа. Он не отвечает.

Ниффеншвандер. Подойди, глянь.

Августа подходит к креслу, наклоняется над Швиттером. В дверях появляется Глаузер — толстый, добродушный, потный мужчина.

Глаузер. Ну как?

Ниффеншвандер. Жена сейчас посмотрит.

Глаузер. Я видел, как этот человек поднимался к вам. Он сразу показался мне подозрительным. Слыханное ли дело — жара, а он в шубе и две свечи под мышкой. Вам следовало бы сообщить в полицию.

Августа выпрямляется.

Августа. Гуго…

Ниффеншвандер. Умер?

Августа дотрагивается до Швиттера.

Августа. Пожалуй, да.

Ниффеншвандер. Наконец-то.

Ниффеншвандер и Глаузер поднимают шторы.

Глаузер задувает обе свечи и обнаруживает пастора Лютца.

Глаузер. Тут еще один лежит.

Ниффеншвандер. Еще один?

Глаузер. Ниффеншвандер, меня удивляет…

Августа. Пастор Лютц!

Ниффеншвандер. Тоже окочурился.

Глаузер. Поразительно. Я — привратник, ответственный за порядок в доме, а в вашей мастерской — два неизвестных трупа!

Швиттер в кресле открывает глаза.

Швиттер. Бельгийский министр тоже занимался живописью на досуге. (Поднимается.) В этом кресле умирать неуютно.

Августа. Господин Швиттер… (Смотрит на него.)

Швиттер. Помогите мне лечь в кровать, Августа! Живо!

Молчание.

Августа (смущенно). Не получится, господин Швиттер.

Швиттер. Почему?

Августа. Потому… потому, что пастор, господин Швиттер… пастор умер.

Молчание. Швиттер подходит к кровати и угрюмо разглядывает пастора.

Швиттер. В самом деле. (Возвращается к креслу, садится.) Уберите труп!

Молчание.

Глаузер. Вы…

Швиттер. А вы кто?

Глаузер. Привратник. Надо бы сначала полицию…

Швиттер. Я умираю.

Глаузер. Случай смерти — дело официальное.

Швиттер. Право лежать в постели — мое, а не трупа.

Глаузер. Слушайте, я потеряю свое место.

Швиттер. Какое мне дело. Эту кровать я арендовал. Я — лауреат Нобелевской премии.

Молчание.

Глаузер. Ладно. Под вашу ответственность. Давайте вынесем пастора в коридор.

Ниффеншвандер. Августа, помогай!

Втроем тщетно стараются поднять тело пастора.

Глаузер. Ух ты!

Ниффеншвандер. Бесполезно.

Августа. Слишком тяжелый.

Глаузер. Может, вы подсобите нам, господин лауреат Нобелевской премии…

Ниффеншвандер. Вчетвером справимся.

Молчание.

Швиттер (решительно). К пастору я не притронусь.

Ниффеншвандер. Нет — так нет.

Глаузер. Придется вызвать полицию…

Швиттер. Я помогу. (Встает.)

Глаузер. Вы, господин лауреат Нобелевской премии, с фрау Августой берите за ноги, а мы за плечи. Приготовились!

Ниффеншвандер. Готов.

Августа. Готова.

Швиттер. Взяли!

Несут пастора.

Августа. Осторожней.

Ниффеншвандер. Тихонько, тихонько.

Глаузер. Положим за дверью.

Мастерская опустела. Августа приводит Швиттера.

Августа. Так, господин Швиттер, так. Ну вот, кровать свободна. Может, постелить чистое белье?

Швиттер. Нет.

Августа. Не желаете снять шубу?..

Швиттер. Нет. (Бросается в шубе на кровать.) Исчезните!

Августа. Но мои близнецы… их надо…

Швиттер. Вон!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Укрывает его.)

Швиттер. Августа, вы мне нравитесь все больше и больше.

Августа. Как вам угодно, господин Швиттер. (Уходит.)

Швиттер лежит неподвижно, сложа руки.

Внезапно он вскакивает с кровати.

Швиттер. Проклятые картины.

Переворачивает портрет нагой женщины к стене, затем переворачивает и другие картины с обнаженной натурой. За дверью слышится голос.

Мухайм. Эй! Кто-нибудь есть?

Швиттер влезает с кресла на комод и пытается повернуть висящую над ним огромную картину.

Забавно. Каждый раз, когда прихожу, тут никого нет.

Дверь открывается. Входит Мухайм — восьмидесятилетний энергичный земельный маклер, строительный подрядчик и домовладелец.

Эй! У двери лежит труп!

Швиттер. Знаю.

Мухайм замечает Швиттера на комоде.

Мухайм. Покойника вы положили?

Швиттер. Нет. (Пытается повернуть картину.)

Мухайм. А как он очутился перед вашей дверью?

Швиттер. Он лежал на кровати, а кровать мне самому нужна.

Мухайм. Я попросил бы вас объяснить… (вспыхивает.) Чей это труп?

В дверь заглядывают Августа и Ниффеншвандер.

Швиттер. Пастора приюта святого Иакова. Умер от волнения.

Мухайм. Да ну! Это ж и со мной может случиться.

Швиттер. Пожалуйста, не надо. (Слезает с комода.) Не получается. (Узнаёт Мухайма.) A-а, Великий Мухайм, владелец сей отвратной казармы внаем, хозяин этой дрянной мастерской с жалкой мебелью и вшивой кроватью… Только Великого Мухайма мне еще не хватало.

Августа и Ниффеншвандер осторожно закрывают дверь. Швиттер снимает шубу, кладет ее на кровать и садится рядом.

Мухайм (оторопев). Вы что, меня знаете?

Швиттер. Сорок лет назад я проживал с моей первой женой в этом ателье. Она была крепкая, чувственная, рыжая и необразованная.

Мухайм. Не помню. (Поворачивает картины в прежнее положение.)

Швиттер. Мы были бедняки, Великий Мухайм.

Мухайм. Моя супруга любила живопись, а не я.

Швиттер. Живописцев.

Молчание.

Мухайм. Минутку, минутку. (Хватает стул из-за стола и садится посредине мастерской.) Вы что хотите этим сказать?

Швиттер. Ничего.

Мухайм. Выкладывайте, в чем дело!

Швиттер. Каждый месяц первого числа я приносил вашей супруге квартирную плату, мы ложились в постель, а потом сотню мне возвращали.

Молчание.

Мухайм. Сотню?

Августа и Ниффеншвандер опять смотрят в приоткрытую дверь.

Швиттер. Сотню.

Молчание.

Мухайм. Сколько это продолжалось?

Швиттер. Два года.

Мухайм. Каждый месяц?

Швиттер. Каждый.

Мухайм. Моя жена умерла пятнадцать лет назад.

Швиттер. Соболезную. (Вынимает из шубы чековую книжку, пишет.) Чек на десять тысяч.

Ниффеншвандер. Десять тысяч!

Швиттер. За все ваши картины!

Ниффеншвандер. Десять тысяч! Августа! Бегу в банк. Десять тысяч! (Убегает.)

Августа появляется в дверях.

Швиттер (встает). Привратник!

Августа. Господин Глаузер!

Глаузер (поднимается по лестнице). Да, господин лауреат Нобелевской премии?

Швиттер. Отнесите картины во двор, полейте их бензином и подожгите!

Глаузер. Слушаюсь, господин лауреат Нобелевской премии. (Снимает картины, бросает их Августе.)

Мухайм. Два года вы спали с моей женой. Каждый месяц, первого числа…

Швиттер. В половине одиннадцатого.

Мухайм. А я в половине шестого уже был на стройке. Каждый день в половине шестого на работе.

Швиттер. Вы жаворонок!

Глаузер. Главное, что уплачено, фрау Августа. (Бросает ей картины.)

Мухайм. Баб рисовать трудно.

Швиттер. Остальные тоже снимите, пожалуйста.

Мухайм. Признайтесь, вы говорите правду?

Швиттер. Зачем лгать?

Августа и Глаузер уходят. Швиттер закрывает дверь и бросается на кровать.

Мухайм. Кто вы?

Швиттер. Вольфганг Швиттер.

Мухайм (изумленно). Лауреат Нобелевской премии?

Швиттер. Тот самый.

Мухайм. Но ведь сегодня по радио сообщили…

Швиттер. Поторопились.

Мухайм. Потом передавали классическую музыку целый час…

Швиттер. Сожалею…

Мухайм. Но каким же образом…

Швиттер. Я сбежал из больницы, чтобы умереть здесь.

Мухайм. Чтобы здесь… (Оглядывается.) Хочу выпить. (Берет со стола стакан с водой, идет к умывальнику, выливает воду, возвращается к столу и наливает в стакан коньяк.) Если бы все не было так банально. (Смотрит в одну точку.) Каждый месяц…

Швиттер. Иначе мы околели бы с голоду.

Мухайм. За сотню…

Швиттер. Вы бы мне ее не простили ни за что.

Мухайм. Долгов я никогда никому не прощаю. (Пьет.)

Швиттер. Моя жена пронюхала. Потом сама изменяла мне, стерва, с мясником… Лучших бифштексов, помнится, я в жизни не едал. (Смеется.) С тех пор я женился еще три раза. Каждая новая была красивее прежней. Но я заблуждался, Мухайм. Пока наконец не взял в жены «девушку по вызову». Она оказалась лучше всех.

Мухайм. Еще три раза… (Пьет.)

Швиттер. Убирайтесь же, в конце концов. Вы провоняли всю мастерскую. Ваше присутствие отравляет мне жизнь.

Мухайм. Ну и пусть. (Пьет.) Швиттер, мне восемьдесят.

Швиттер. Поздравляю.

Мухайм. И я совсем здоров.

Швиттер. Могу себе представить.

Мухайм. Я начал с самых низов. Мой отец был разносчиком товаров. И мне приходилось таскаться вместе с ним. Я продавал шнурки для ботинок, Швиттер, шнурки, пока не занялся сносом домов, а потом не организовал строительную фирму. Я переделываю весь город. Видите там строительные краны?

Швиттер. Они портят мне кончину.

Мухайм. Не спорю, я не был щепетильным. Однако я и не собирался изображать социального апостола. Теперь я наверху. Политические партии у меня в кармане. Враги меня боятся, а у меня много врагов. Но моя личная жизнь… (Вынимает сигару.) Без счастливого брака больших дел не сотворишь, без женской нежности по жизни не проплутаешь, без душевности подохнешь в канаве. (Собирается закурить сигару.)

Швиттер. Не курите, пока я умираю.

Мухайм. Пардон. Да-да, конечно. (Прянет сигару.)

Швиттер. Зажгите лучше две свечки.

Мухайм. С удовольствием. (Зажигает свечи.) Бабы тогда вешались мне на шею, но ни одна не зацепилась. Я был верен жене, даже после ее смерти, можете не сомневаться.

Швиттер. Опустите шторы.

Мухайм. Будет сделано. (Опускает шторы. Темно. Горят только свечи.) Но я убил бы свою жену, если бы знал то, что знаю теперь, и вас тоже, Швиттер… Да я бы и сейчас с вами разделался, если бы вы… (Встает у изножья кровати, вперив взгляд в Швиттера.) Умирающий неприкосновенен.

Швиттер. Не стесняйтесь.

Мухайм. Я мог бы раскромсать вас на куски.

Швиттер. Я в вашем распоряжении.

Мухайм. Стереть в порошок…

Швиттер. Можете спокойно начинать.

Мухайм идет к креслу.

Мухайм. Господи, сколько же раз она меня обманывала! (Садится.)

Швиттер. Считайте, что несколько десятков любовников у нее побывало.

Мухайм уставился в одну точку.

Мухайм. Наверное, она была ненасытной.

Входит Ольга, запыхавшись. Ей девятнадцать лет, красивая, одета в черное. Это четвертая жена Швиттера.

Он в испуге садится в постели.

Швиттер. Она. Девушка по вызову.

Ольга. Вольфганг…

Швиттер. Не везет…

Августа наблюдает за ней.

Ольга. Ты жив…

Швиттер. Возможно.

Ольга (тихо). Ты живой…

Швиттер. Знаю, это становится неудобно.

Ольга, заметив Августу, закрывает дверь и прислоняется к ней.

Ольга. За дверью… священник…

Швиттер. Его послала старшая сестра.

Ольга. Он мертвый.

Швиттер. Паралич сердца.

Ольга. А ты жив…

Швиттер. В третий раз ты упрекаешь меня.

Ольга. В больнице я закрыла тебе глаза.

Швиттер. Весьма любезно.

Ольга. Сложила тебе руки на груди.

Швиттер. Мило.

Ольга. Привела в порядок цветы и венки.

Швиттер. Очнувшись, я осмотрел композицию.

Ольга. На прощание поцеловала тебя.

Швиттер. Приятно слышать.

Молчание.

Ольга. И что же теперь?

Швиттер. Извольте радоваться.

Она нерешительно идет к нему.

Ольга. Прости, что я только сейчас… Я… Я упала в обморок, когда вернулась в больницу, а ты вдруг больше не…

Швиттер. Представляю себе.

Ольга. Профессор Шлаттер не понимает, как это могло случиться.

Швиттер. Естественно. Я должен был лежать на секционном столе.

Ольга бросается ему на грудь, рыдает.

Вот еще.

Ольга. Ну, теперь все наладится.

Швиттер. Опять все начинается сначала.

Ольга. Я остаюсь с тобой.

Швиттер. Уважаемая Ольга. Целый год я то и дело лежу при смерти. Целый год меня то и дело спасают в последний момент. Хватит, надоело. Я скрылся от этой шайки медицинских тупиц. Хочу наконец спокойно умереть, без термометра во рту, без какого-либо аппарата, подключенного ко мне, без столпившихся вокруг меня людей. А посему уходи! Мы давно распрощались друг с другом, прощались десятки раз, и это уже становится смешно! Прошу тебя, образумься, испарись! Прощай! (Натягивает простыню себе на голову.)

Мухайм поднимается.

Мухайм. Я пойду. (Кланяется Ольге.) Мухайм. Великий Мухайм.

Ольга встает.

Я мог бы его убить. (Идет к двери.) Но умирающий — это для меня священно. (Уходит.)

Молчание. Швиттер сдергивает простыню с лица.

Швиттер (злобно). Ты еще здесь.

Ольга. Я твоя жена.

Швиттер. Моя вдова. (Садится.) До чего ж мне надоели эти церемонии. Подними шторы!

Она поднимает шторы. В мастерской снова яркий солнечный свет.

Открой окно!

Она открывает.

Ботинки пастора! (Встает с кровати, хватает стоящие на полу ботинки пастора и убирает со стола его шляпу.)

Его шляпа! (Выбрасывает ботинки и шляпу за дверь и с грохотом ее закрывает.) Погаси эти проклятые свечи!

Она гасит.

В этой лицемерно-кадильной атмосфере я еще, глядишь, и выздоровею! Мне нужно солнце, чтобы умереть. Я должен задохнуться в его пекле. Выгореть. Дотла. Во мне еще слишком много жизни. (Хочет сесть в кресло, видит свои ботинки.) Мои ботинки. Они мне больше не нужны! (Бросает их за ширму, садится в кресло.)

Близнецы начинают пищать.

Смешно. Все время приземляюсь в это кресло. (Хочет выпить.) Пусто. (Ставит бутылку обратно на стол.) Августа!

В дверях появляется Августа.

Августа. Да, господин Швиттер?

Швиттер. Близнецы разорались. Гопля!

Августа. Сию минуту, господин Швиттер. (Выносит из-за ширмы бельевую корзину с близнецами.)

По лестнице поднялся Глаузер.

Глаузер. Господин лауреат Нобелевской премии, картины горят.

Августа. Тише, Ирма, тише, Рита… (Останавливается в дверях.) Может, и пеленки…

Швиттер. Ступайте! Коньяку! Еще бутылку!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Исчезает, Глаузер тоже.)

Ольга. Шубу дать?

Швиттер. Не надо.

Ольга. Боли еще есть?

Швиттер. Нет.

Ольга. Это был дурной сон. Мне не надо было верить врачам.

Швиттер. А что еще оставалось?

Ольга. Они сказали мне еще год назад, что ты не выживешь.

Швиттер. Между прочим, я и сам догадался об этом.

Ольга. Твоему сыну они тоже сообщили, а тот разболтал всем девкам в барах. Везде судачили о твоей смерти, хотя ты еще не потерял надежды. Со мной разговаривали так, будто ты уже умер… Обращались как со шлюхой…

Швиттер. Ты же такой и была.

Молчание.

Твоя проклятая покорность меня доконает.

Ольга. Прости!

Швиттер. Я не надеюсь, что из ложного уважения ко мне ты не вняла просьбе какого-либо моего приятеля.

Ольга. Я не внимала ничьим просьбам.

Швиттер. Твой долг был не в том, чтобы сохранять мне верность. Твой долг — говорить мне правду.

Ольга. Я боялась.

В отчаянии она падает перед ним на колени, он обнимает ее.

Швиттер. Я тоже боялся. Это подлый страх. Я не знал правды, из-за страха не хотел ее узнать, иначе догадался бы, а теперь я знаю правду, ее больше не скроешь, мое тело смердит.

Ольга. Я не могла тебе помочь. Видела, как ты слабеешь. Видела, как тебя мучают врачи. Я не могла вмешаться, была словно парализована. Просто все шло своим чередом. Когда утром я стояла у твоей постели и пастор читал молитву, а профессор послушал тебя и сказал, что ты умер, я даже не заплакала. Я набралась мужества, потому что ты вел себя мужественно… Но ты вновь ожил…

Швиттер. Теперь еще ты будешь городить эту чепуху! (Отталкивает ее от себя.)

Ольга (тихо). Если я тебя еще раз потеряю, то не смогу больше жить.

В дверях появляется запыхавшаяся Августа.

Августа. Коньяк, господин Швиттер.

Швиттер. Давно пора.

Ольга поднимается.

Августа. Пожалуйста, господин Швиттер.

Швиттер. Налей!

Августа. Может, принести вам чистый бокал…

Швиттер. Чепуха.

Августа. Как вам угодно, господин Швиттер.

Швиттер. До краев.

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер.

Швиттер. Теперь проваливай! Гопля!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Исчезает.)

Швиттер. Единственное создание, которое я еще терплю. (Пьет.) Уйдешь ты, в конце концов!

Ольга. Я останусь.

Швиттер. Ты мне надоела. (Пьет.)

Ольга. Пожалуйста, не пей так много!

Швиттер. Наплясавшись, полезно налакаться.

В дверях появляется майор Армии спасения Фридли в униформе и пристально смотрит на Швиттера.

Майор Фридли. Он жив! Он жив! (Начинает петь.)

Швиттер. Перестаньте! Что это вам взбрело!

Майор Фридли. Живой! Живой! Живой! (Исчезает.)

Швиттер. Сумасшедший.

Ольга. Поедем домой. (Берет шубу Швиттера.) Ужасная больница, эта неприятная мастерская, мертвый пастор… прошу тебя, поедем домой.

Швиттер. Умереть я хочу здесь.

Ольга. Ты не должен умереть. Не знаю, что случилось, но ты будешь жить.

Швиттер. Жизнь мне опротивела. (Поднимается.) Я был беззащитным существом, когда начал писать. В голове — ничего, кроме замыслов, я пьянствовал и плевал на общество. Потом пришел успех, премии, чествования, деньги и роскошь. Мои манеры улучшались. Я полировал ногти и шлифовал свой стиль. Если моя первая жена отдалась портному, чтобы тот сшил мне синий костюм, то две следующие отдавались только литературе, организуя мне почет и придворных, пока я из кожи лез, чтобы окончательно стать классиком. Нобелевская премия добила меня. Но писатель, которого современное общество прижимает к сердцу, будет продажным всегда. Вот почему я подцепил тебя. Со злости. (Прижимает Ольгу к себе.) Со злости на себя, на весь мир. Старому человеку захотелось еще раз побунтовать. А ты чертовски хорошо знала свое дело. На несколько недель ты подновила меня — это было прекрасно! — но затем я угодил на носилки, и все рухнуло. (Он отталкивает Ольгу на кровать.) Собирай-ка свои вещи. Ты научилась самой честной профессии из всех, что есть на свете, ты была самой красивой и самой умелой в городе «девушкой по вызову». Вернись к своему ремеслу, сделай одолжение! (Он бросается на нее.) Благодаря нашему браку ты стала знаменитой, твоя фотография печаталась во всех газетах, а снимки, где ты обнаженная, ходят по стране, цена на тебя неизмеримо выросла. Ты — дар, который я завещаю обществу. Цезарь жертвовал свои сады, я — девку!

В мастерскую входит Йохен Швиттер, сорока лет, огромного роста, жирный, с длинными волосами.

Йохен. Папа! Ну и ну! (Заметив радиоприемник, включает его. Звучит джазовая музыка на мотив «Утреннее сияние вечности».)

Воскрес.

Ольга (одергивая). Йохен!

Йохен. Привет, мамочка неродная. Рад, что повстречались.

Швиттер. Что тебе надо?

Йохен (подумав). Мои полтора миллиона.

Швиттер. Твои?

Йохен. Я твой наследник.

Швиттер. Возможно.

Йохен. По закону, старик.

Швиттер. Тебе виднее.

Йохен. В конце концов, я два семестра учил право.

Швиттер. Недурно.

Йохен. Ну-с? Где деньги?

Швиттер. В банке.

Йохен. Врешь.

Молчание.

Тебе не стыдно? Будучи при смерти…

Молчание.

Я только что из банка. Ты велел принести деньги в больницу, но и там их нет.

Молчание.

Не ожидал, а?

Швиттер. Ловкач.

Йохен. Из-за тебя моя мать погибла, я благодаря тебе разбогатею.

Швиттер. Ты уверен?

Йохен. Не сомневаюсь. (Достает сигарету.)

Ольга. Йохен, здесь нельзя курить.

Йохен. Успокойся, мачемуля, это хоть поможет одолеть твоего муженька. (Закуривает.) Ну-с? Где деньги? (Пускает дым в лицо Швиттеру.)

Швиттер. В чемоданах. (Пьет.)

Йохен. Вот видишь, какой ты послушный. (Ставит чемодан на кровать.) Не заперт. Легкомысленно, мой Крёз. (Открывает чемодан. Изумленно.) Пусто. (Идет к другому чемодану, ставит его на стол и открывает.) Пусто. (Хватает бутылку.)

Швиттер. Тоже пустая.

Йохен отшвыривает бутылку.

Йохен. Хорошо. Будем драться на ножах. Значит, мои полтора миллиона стянула твоя бабенка. (Направляется к Ольге.)

Швиттер. Полагаешь?

Йохен. Полагаю. (Размахивается, чтобы ударить.)

Швиттер. Я бы заглянул в печку.

Йохен идет к правой, потом к левой печке, роется в золе.

Йохен. Горелая бумага.

Швиттер. Моя последняя рукопись и мои полтора миллиона.

Йохен. Пепел. (Бешено роется в печке.)

Швиттер. Пора наконец умирать. (Шатаясь, идет к середине мастерской.) Фантастика! Да я просто в блестящей форме.

Йохен. Чуть горячая еще.

В мастерскую входит Глаузер.

Глаузер. Господин лауреат Нобелевской премии, полиция эвакуировала пастора.

Швиттер. Я накачался под завязку!

Глаузер. Полицейские наконец увезли труп пастора!

Швиттер. Убрать в комнате!

Глаузер. Слушаюсь, господин лауреат Нобелевской премии! (Робко удаляется.)

Швиттер. Долой пеленки! Долой!

(Йохен идет к правой печке. Швиттер вскакивает на кровать и срывает пеленки.)

Долой! Они напоминают мне о жизни, о спаривании, о родовых муках! Долой мокрые тряпки! Не желаю больше нюхать «пи-пи» и «а-а» ваших младенцев! Хочу праха и тления, хочу могильного духа, хочу тумана вечности! (Спрыгивает с кровати, садится в кресло.)

Йохен. Сжег. (Встает, в горстях пепел.) Полтора миллиона.

Швиттер. Горели весело.

Йохен. Зачем ты их уничтожил?

Швиттер. Не знаю.

Йохен. Ведь какая-то причина у тебя была.

Швиттер. Просто так захотелось.

Йохен. У меня долги.

Швиттер. Роскошные шлюхи стоят немало.

Йохен. Усек.

Молчание.

Мастерский удар. А я рассчитывал на твои деньги.

Швиттер. Ошибочный расчет.

Йохен. Ты даже не питал ко мне ненависти. Я тебе просто безразличен. И тебе все равно, если я отправлюсь ко всем чертям.

Швиттер. Я собираюсь туда же.

Йохен. Ты жесток.

Швиттер. Умирать жестоко.

Йохен. Так умри же наконец! (Идет к двери.) Сделай одолжение. Будь добр хоть раз в жизни, старик, умри наконец. Вот без тебя я заживу, еще как заживу!

Швиттер. Уходи. Сейчас же!

Йохен. Ушел. В бар. Впрочем, мне остается доля гонорара с твоих переизданий. (Исчезает.)

Швиттер, пошатываясь, идет к двери, закрывает и прислоняется к ней спиной. Ольга выключает радио.

Швиттер. Ты еще здесь…

Ольга. Ухожу.

Швиттер. Кажется, я здорово… (Пытается вспомнить.) Много?..

Ольга. Две бутылки коньяку.

Швиттер (сияет). Вот это да! (Задумчиво смотрит на Ольгу.) Я скверно себя вел?

Ольга. Нет.

Швиттер. Значит, скверно.

Молчание.

Потому, что умираю.

Ольга. Потому, что ты живой.

Швиттер. Тебе надо устраиваться, малышка. (Смеется.) Мое состояние сгорело.

Ольга. Я кое-что отложила.

Швиттер. Не сомневаюсь. (Смеется.) Как хорошо нам было с тобой, малышка. Месяц, другой.

Ольга. О да!

Швиттер. Мы хохотали так, что дрожали стены.

Ольга. Еще как.

Швиттер. Напивались до чертиков.

Ольга. Еще бы.

Швиттер. Обнимались так, что земля тряслась.

Ольга. С тобой было чудесно. (Уходит.)

Швиттер оседает на пол, лежит как мертвый.

В дверь заглядывает Августа.

Августа. Господин Швиттер.

Тишина.

(Громче.) Господин Швиттер!

Швиттер. Августа?

Августа. Пеленки валяются на полу.

Швиттер. Сожалею.

Августа. Ничего, господин Швиттер. (Достает из-за ширмы корзинку, собирает в нее пеленки. Швиттер поднимается.)

У вас красивая жена, господин Швиттер.

Швиттер. Была.

Августа. Она спускалась по лестнице и плакала.

Швиттер. Она еще очень молода. (Ложится на кровать.)

Августа. Можно вас кое-что спросить, господин Швиттер?

Швиттер. Спрашивай!

Августа. У Гуго, наверно, нет таланта к живописи?

Швиттер. Нет.

Августа ставит корзинку на стол.

Августа. Собрала пеленки.

Швиттер. Запри дверь! Быстро!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Запирает дверь.) Заперла.

Он смотрит в окно.

Швиттер. Опусти шторы!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер. (Опускает шторы.)

Швиттер. Иди сюда!

Августа. Как вам угодно, господин Швиттер. (Спокойно идет к нему.)

Снаружи Ниффеншвандер несколько раз нажимает на дверную ручку.

Ниффеншвандер. Августа!

Швиттер. Ближе!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер.

Ниффеншвандер (стучит). Августа, открой!

Швиттер. Меня знобит.

Августа. Может, накрыть шубой…

Швиттер. Раздевайся!

Августа. Как вам угодно, господин Швиттер.

Ниффеншвандер. Открой, Августа! Открой! (Колотит в дверь.)

Швиттер. Ложись ко мне!

Августа. Слушаюсь, господин Швиттер.

Пока она раздевается, Ниффеншвандер продолжает колотить в дверь и дергать за ручку.

Ниффеншвандер. Открой! Открой! Чек не оплатили!

Гасится свет.

Занавес.

 

Акт второй

Мастерская Ниффеншвандера спустя час. На кровати под венками лежит почивший наконец Швиттер.

Вокруг стоят различные господа в черном, среди них знаменитый критик Фридрих Георген.

Слева в кресле — Карл Конрад Коппе, издатель Швиттера, ему 65 лет, он чисто выбрит, элегантен.

На заднем плане Ниффеншвандер и Глаузер.

Августу, сначала стоявшую у смертного одра, вновь пришедшие оттесняют в глубину. То там, то здесь сверкают фотовспышки журналистов, бродящих по мастерской. Шторы на окнах снова опустили и зажгли свечи. Кто-то из посетителей включил магнитофонную кассету с печальной музыкой.

Звучит хорал «Заря вечности». По окончании музыки Фридрих Георген начинает траурную речь. (Собравшиеся мучаются от летнего зноя. Один за другим они удаляются во время речи, поклонившись мертвому Швиттеру.)

Фридрих Георген. Друзья, Вольфганг Швиттер мертв. Вместе с нами скорбит вся нация, весь мир — мир обеднел на человека, который сделал его богаче. Его бренные останки лежат под венками на этой постели. Послезавтра его торжественно похоронят, как подобает лауреату Нобелевской премии. Но мы, его друзья, будем скорбеть о нем сдержаннее, скромнее, тише. Нам следует выражать не дешевые похвалы и некритичные восторги, а руководствоваться пониманием и любовью. Только так мы отдадим должное покойному, не умалив его величия. Он отмучился. Его смерть потрясла нас, и в знак этого мы находимся здесь, в его старой мастерской. Сопротивлялся не его дух, сопротивлялась его жизненная сила. Ему, который отвергал трагизм, был уготован трагический конец. В этом мрачном освещении мы, пожалуй, впервые видим его с контрастной четкостью как последнего отчаявшегося человека современности, где собираются это отчаяние преодолеть. Для него существовала только действительность без прикрас. Но именно поэтому он жаждал справедливости, стремился к братству. Напрасно. Лишь тот, кто верит в ясный смысл смутных обстоятельств, познает несправедливость, также существующую в этом мире как нечто неизбежное, прекращает бессмысленную борьбу, примиряется. Швиттер остался непримиримым. Ему не хватало веры, и таким образом не было также веры в человечность. Он был моралистом на почве нигилизма. Он остался бунтарем в безвоздушном пространстве. Его творчество было выражением внутренней безысходности, а не подобием реальности. Его драматургия вопреки действительности гротескная. Здесь его потолок. С каким-то торжественным величием Швиттер оставался субъективным, его искусство не исцеляет, оно ранит. Однако мы, кто его любит и восхищается его искусством, должны теперь одолеть это искусство, чтобы оно стало необходимой ступенью в утверждении мира, который наш бедный друг отрицал и в великую гармонию которого он отошел.

Коппе встает и пожимает Георгену руку.

Коппе. Фридрих Георген, благодарю вас.

Немногие оставшиеся прощаются с покойным и уходят, освещаемые фотовспышками.

Георген. Вы его издатель, Коппе. Примите мое соболезнование. (Кланяется.)

Коппе. Ваша речь будет завтра в утренней газете?

Георген. Сегодня, в вечерней.

Коппе. Бьете наотмашь. Моралист на почве нигилизма. Бунтарь в безвоздушном пространстве. Его драматургия вопреки реальности гротескна. Сформулировано блестяще, но сказано зло.

Георген. Без злого умысла, Коппе.

Коппе. Умысел был злющий, Георген. (Кладет ему руку на плечо.) Ваша наглость была грандиозна. Вы с благоговением разодрали в клочья нашего доброго Швиттера на его смертном одре. Это впечатляет. Как писателю ему конец, еще одно издание на тонкой бумаге, и его забудут. Жаль. Он был более цельной личностью, чем вы думаете. И еще одно — только между нами: при всем уважении к вашему глубокомыслию, Георген, ваша речь — ахинея. Швиттер никогда не отчаивался; стоило лишь подать ему отбивную и чарку доброго вина, и он был счастлив. Идемте отсюда. Здесь жуткая атмосфера. Мне еще надо собрать семейку Швиттера, чувствую, там что-то не ладится.

Оба, а также журналисты уходят. Августа, Ниффеншвандер и привратник остаются.

Глаузер. Ну, все. Давайте проветрим. (Поднимает шторы, открывает окна, гасит свечи. За окном еще ясный день.) Сколько же вам дали, Ниффеншвандер, за его кончину?

Ниффеншвандер. Две сотни, и от издателя двадцать.

Глаузер. Скуповато. Всего наилучшего, фрау Августа. Скоро в вашей мастерской будет порядок. В такую жару покойников увозят быстро. (Уходит.)

Ниффеншвандер. Безобразие! Наконец-то ко мне пожаловали издатели и критики — и для чего? Поглазеть на мертвеца! А у меня больше нет ни одной картины. Работаешь годами… Августа! (Смотрит на покойника.) Раздевайся! Я нарисую тебя у смертного одра. Жизнь и смерть. Живое тело и погребальные венки.

Августа. Нет.

Ниффеншвандер. Августа!.. (С удивлением таращится на нее.)

Августа (спокойно). Не хочу. (Начинает собирать свои вещи.)

Ниффеншвандер. Августа, ты впервые отказываешься позировать.

Августа. Все, хватит.

Молчание.

Ниффеншвандер. Но жизнь, Августа… Ведь я хочу только изобразить жизнь, невероятно могучую, грандиозную…

Августа. Знаю.

Ниффеншвандер (с тревогой). Августа, я полчаса дубасил в дверь, а ты не открывала.

Августа. Знаю.

Ниффеншвандер. Дверь была заперта.

Августа. Знаю.

Ниффеншвандер. А когда ты наконец открыла, он был мертв.

Августа (равнодушно). Он умер в моих объятиях, мне надо было одеться. Я отдалась ему перед тем, как он умер.

Молчание.

Ниффеншвандер. Но…

Августа смотрит на покойника.

Августа. Я горжусь, что была его последней любовницей.

Продолжает собирать вещи.

Ниффеншвандер. Ты не смела этого делать, Августа, не смела!

Августа. Сделала.

Ниффеншвандер. С умирающим!

Августа. Он был мужчиной.

Ниффеншвандер. Тебе не стыдно?

Августа. Нет.

Ниффеншвандер. Он велел сжечь мои картины. Весь мой труд.

Августа. Ну и что?

Ниффеншвандер (кричит). Я ведь изображал только жизнь!

Августа. Я сыта твоей мазней.

Ниффеншвандер. Но ты верила в меня, Августа, ты единственная на свете верила в меня. Мы держались вместе, несмотря ни на какие трудности…

Августа. Я была для тебя только натурщицей. (Она уложила вещи.) Между нами все кончено.

Ниффеншвандер. Это невозможно.

Августа. Я ухожу.

Ниффеншвандер. А наши дети?..

Августа. Я забираю их. (Останавливается на мгновение у смертного одра.)

Ниффеншвандер. Так нельзя, Августа!

Августа. Прощай! (Уходит.)

Ниффеншвандер. Августа! (Бежит за ней вниз по лестнице.) Вернись, Августа! Я тебя прощаю.

В кровати приподнимается Швиттер. Он в торжественном саване. Подбородок подвязан. На шее погребальный венок. Снимает повязку с головы.

Ниффеншвандер возвращается.

Ниффеншвандер. Это безумие, Августа! Бросать меня из-за мертвеца!

Швиттер. Кровать стоит неправильно. (Разглядывает мастерскую.)

Ниффеншвандер. Вы… Вы… (Таращит на Швиттера глаза.)

Швиттер. Кровать стояла там, где сейчас стол, а стол — где сейчас кровать. (Спускает ноги с постели.) Поэтому я никогда не смогу умереть. (Снимает венок через голову.) Опять венки. Они катятся вслед за мной. (Встает с постели.) За работу. Кровать надо передвинуть.

Ниффеншвандер стоит неподвижно, выпучив глаза.

Сначала отодвинем стол и стул.

Ниффеншвандер (в отчаянии.). Вы спали с моей женой.

Швиттер. Бельгийский министр тоже спал с моей третьей женой.

Ниффеншвандер. Какое мне дело до вашего загробного министра?

Швиттер. Вы похожи на него. Взяли!

Тащит стол в глубину сцены, Ниффеншвандер невольно ему помогает.

Ниффеншвандер. Ваша смерть была лишь предлогом!

Швиттер показывает на кресло.

Коварный обман. (Несет кресло к столу.) Подлая комедия! Дьявольская ловушка!

Швиттер. Держите! (Бросает Ниффеншвандеру стул.)

Ниффеншвандер. Вы велели сжечь мои картины.

Швиттер. Свои картины я тоже сжег.

Ниффеншвандер. Вы не художник.

Швиттер. Вы тоже.

Ниффеншвандер. Ваш чек не был обеспечен.

Швиттер. Умирающий не думает о финансах… Теперь кровать.

Ниффеншвандер. Вы разрушили мою семью!

Швиттер идет к изголовью кровати.

Швиттер. Вы тяните, я буду толкать.

Ниффеншвандер. Она бросила меня!

Швиттер. Не имеет значения.

Ниффеншвандер. Для меня имеет.

Швиттер. Ниффеншвандер, мне бы ваши заботы. Я то и дело умираю, с минуты на минуту жду в этой убийственной жаре достойного ухода в вечность, отчаиваюсь потому, что это не получается как следует, а вы тут лезете с пустяками.

Ниффеншвандер (яростно). Но я не умираю. (Бросает венок на кровать.)

Швиттер. Зато я умираю. (Бросает венок на кровать.)

Ниффеншвандер. На смертном ложе не соблазняют женщину, тут молятся.

Швиттер. Ниффеншвандер, если уж кому надо молиться, то это вам. Дабы вы избавились от своего живописания. Ваши картины отравляли мне умирание полдня. Вы хотите изображать жизнь, а малюете свою жену так, что смотреть стыдно.

Ниффеншвандер. Я рисую свою жену такой, какой ее вижу!

Швиттер. Значит, ваша слепота беспредельна. Вашу жену я видел обнаженной, едва вошел в мастерскую, и потом, когда она легла ко мне. По доброй воле. О соблазнении не было и речи. Она отдалась из чувства гуманности, от щедрости натуры. Поняла, что хочется умирающему. Помогите передвинуть кровать.

Толкает кровать, Ниффеншвандер тянет ее.

Ваша жена лежала в моих объятиях. Она дрожала, металась, обнимала меня, вскрикивала. Вот это была жизнь; в ваших картинах ничего этого нет. Тяните, Ниффеншвандер, тяните. Так. Кровать на месте. Теперь стол — туда.

Они переносят стол.

Ваша мазня — бесполезная трата времени!

Ниффеншвандер. Мое искусство для меня свято.

Швиттер. Искусство свято лишь для дилетантов. Вы уперлись в какую-то теорию, потому что ничего не умеете. Ваша жена была мертва в ваших объятиях, как она безжизненна на ваших картинах. Она правильно сделала, что бросила вас. Теперь взяли кресло.

Они несут кресло направо.

Ниффеншвандер. Я бы вас растерзал!

Швиттер. Я в вашем распоряжении.

Ниффеншвандер. Стер бы в порошок!

Швиттер. Бейте как вам удобнее. (Бросает ему стул.) Ловите! (Оглядывается.) Моя мастерская. Опять как прежде. Наконец смогу умереть. Спокойно, с достоинством, сосредоточив все духовные силы. (Идет к кровати, ложится на венки.) Оказывается, все дело было в мебели. Грандиозно, Ниффеншвандер! Смерть несется на тебя, как паровоз, вечность свистит в уши, творения завывают, рушатся, гигантская катастрофа, вселенская…

Ниффеншвандер. Умереть! То и дело хотите умереть, а не умираете! (Не владея собой, уходит в глубину сцены и возвращается с кочергой в руке.)

Входит Великий Мухайм.

Молитесь!

Швиттер. И не подумаю.

Ниффеншвандер. Сейчас поквитаемся.

Швиттер. Пожалуйста.

Ниффеншвандер. Я вас убью.

Швиттер. Я и так умру.

Ниффеншвандер. Сейчас врежу!

Швиттер. Да я же ничего не имею против.

Мухайм (оглушительно). Руки прочь от умирающего!

Ниффеншвандер. Он спал с моей женой, пока я снаружи колотил в дверь.

Мухайм (спокойно). Дайте сюда.

Ниффеншвандер послушно отдает кочергу.

Только я имею право убить Швиттера. (Бросает кочергу в глубину сцены.) Но я его не убью. (Хватает Ниффеншвандера за грудки и толкает к двери. Сдержанным тоном.) Он спал с вашей женой, пока вы колотили в дверь. Можете не тешить себя иллюзиями насчет этого. Зато я предавался иллюзиям. Сорок лет я любил одну женщину, я, Великий Мухайм, строительный магнат, я чуть не умер, когда она скончалась.

Ниффеншвандер. Господин Мухайм…

Мухайм. Жизнь — это власть, борьба, победы, унижения и преступления. И я замарался всякой грязью, конкуренция не знает пощады, побеждает подлейший, а я всегда был подлейшим и мог быть таким потому, что любил, любил без памяти, без меры ту, ради которой стоило валяться в грязи. И вот оказалось, что все это ложь! Знаете, кто я?

Швиттер. Что-то здесь все-таки не сходится.

Мухайм. Шут!

Ниффеншвандер. Ну что вы, господин Мухайм…

Мухайм. Почему вы не смеетесь надо мной? Смейтесь! Смейтесь!

Ниффеншвандер. Да смеюсь я, господин Мухайм, смеюсь!

Мухайм. Вы только лезете со своим гонором: художник жаждет мести!

Ниффеншвандер. Господин Мухайм…

Мухайм. Великий Мухайм этого не потерпит, тут вы сильно ошибаетесь, такими вещами Великий Мухайм не шутит. У вас только поцарапали тщеславие, а я уничтожен, раздавлен, меня опозорили, растоптали, прикончили! (Выталкивает его за дверь, в коридор.)

Ниффеншвандер. Господин Мухайм…

Мухайм. Вон отсюда!

Ниффеншвандер. Помогите! Господин Мухайм… На помощь!

Мухайм. Вон!

Грохот. Крик. Тишина. Мухайм, тяжело дыша, медленно возвращается, дверь остается открытой.

Я спустил этого паразита с лестницы. (Расстегивает воротничок.) Адская жара.

Швиттер слезает с постели.

Швиттер. Теперь знаю, что мне мешает. (Берет венок.) Выкиньте венки за дверь. (Бросает венок Мухайму.) От ПЕН-клуба.

Мухайм ловит венок.

Мухайм. Вслед за паразитом. (Швыряет венок за дверь.)

Швиттер. От правительства. «Благодарное отечество своему великому сыну». (Кидает венок за венком Мухайму, тот выбрасывает их за дверь.) От председателя городского совета, от Комитета по Нобелевским премиям, от ЮНЕСКО, от Союза писателей, от Национального театра, от издателей, от театрального общества, от кинопродюсеров, от гильдии книготорговцев.

Мухайм. Очистили.

Швиттер оглядывает помещение.

Швиттер. Кровать — ближе к стене… Стол — чуть к середине… Оба старых стула… Кресло… (Переставляет мебель.)

Мухайм. Швиттер, я носился по городу в своем «кадиллаке», не обращая внимания на красный свет. Пришлют кучу штрафов. Не будь я Великим Мухаймом, мои водительские права уже отобрала бы полиция. Но я Великий Мухайм. Я поехал назад, чтобы поглазеть на ваш труп. Я готов был часами не сводить глаз с вашего трупа, сознавая, что есть высшая справедливость, есть Бог на небе, владыка всего сущего.

Швиттер. Сожалею.

Мухайм. У вас невиданная живучесть.

Швиттер. Сам удивляюсь.

Мухайм обессиленно садится в кресло.

Мухайм. Впервые почувствовал свои восемьдесят годков.

Швиттер (удовлетворенно). Теперь мне больше ничего не мешает. Заберусь в постель и стану умирать.

Мухайм. Хотелось бы верить, старина.

Швиттер ложится в постель и укрывается.

Швиттер. Давно пора.

Мухайм. Еще как.

Швиттер снова оглядывает помещение.

Швиттер. Не знаю…

Мухайм. Что-нибудь не хватает?

Швиттер. Да, нужна торжественность. Не могли бы вы поставить обе свечи к кровати…

Мухайм. Конечно. (Ставит свечи на стулья возле кровати.) Зажечь?

Швиттер. И опустить шторы!

Мухайм. Сейчас. (Зажигает свечи, опускает шторы. В мастерской снова торжественный вид.) Порядок?

Швиттер. Да, хорошо.

Мухайм садится в кресло.

Мухайм. Ну же, начинайте!

Швиттер. Терпение.

Молчание.

Мухайм. Ну?

Швиттер. Мухайм…

Мухайм. Умирайте же!

Швиттер. Стараюсь.

Мухайм. Жду.

Швиттер. Собственно, я чувствую себя вполне здоровым.

Мухайм (испуганно). Проклятье!

Швиттер. Однако пульс… (Щупает.)

Мухайм. Что?

Швиттер. Замедлился.

Мухайм. Слава Богу.

Швиттер. Терпение.

Мухайм. Выпить не осталось у вас?

Швиттер. Августа!

Тишина.

Августа! Гоп, гоп!

Тишина.

(Разочарование.) Никого…

Мухайм. Жена художника сбежала от своего паразита. (Хочет закурить сигару, но спохватывается, что допустил оплошность.) Извините, пожалуйста.

Швиттер. Да курите спокойно.

Мухайм. Возле умирающего нельзя.

Швиттер. Я бы тоже закурил.

Мухайм. Разумеется.

Швиттер. Напоследок.

Мухайм. Понимаю. (Протягивает ему портсигар.) Гаванские.

Швиттер. Встречаются все реже.

Мухайм. Огоньку?

Швиттер. Благодарю.

Мухайм. Еще один венок. (Идет к двери, выбрасывает венок и закрывает дверь, идет к креслу, садится, закуривает сигару.) Швиттер, я был счастлив с моей женой. То, что она спала с вами, не играет больше никакой роли. (Курит.) Она умерла. И вообще. Кто только не спаривается. Кто не обманывает и кто не был обманут. Тем не менее. Это не играет роли. Я был верен жене и думал, что она верна мне — хоть капля порядочности в моей жизни, — но оказалось, Великий Мухайм строил на песке, фундамент осел. (Вскакивает и бросает сигару к печке.) Я не знаю правды, Швиттер, и это для меня смертельная мука. С кем она еще спала? С городскими советниками? С членами строительной комиссии? С моими адвокатами? Со своими врачами? С господами из клуба верховой езды или игроками в гольф? С какими артистами еще? Она знала всех? И почему к нам домой часто заходили итальянские рабочие? Почему? Боже мой, с кем еще спала Эльфрида?

Швиттер. Эльфрида?

Мухайм. Эльфрида.

Швиттер. Но ведь вашу жену звали Марией.

Мухайм (оторопев). Позвольте…

Швиттер. Вы жили на Амалиенштрассе.

Мухайм (холодно). Бог ты мой, я уже пятьдесят лет живу в вилле на Ораниеналлее, а мою жену звали Эльфридой.

Швиттер. Точно?

Мухайм. Я не балбес.

Швиттер. Черт возьми. (Курит.) Мухайм, я никогда не знал никакой Эльфриды. Очевидно, я спутал вашу жену с женой домовладельца на Бертольдгассе, где я потом жил.

Мухайм. Смеетесь надо мной?

Швиттер. Ваша супруга была вам верна.

Мухайм. Черт бы вас побрал!

Швиттер (задумчиво). Но вообще-то… ее звали не Марией… (Садится, продолжает курить.) Когда начинается агония, то в голове полная путаница. (Спускает ноги с кровати.) Мухайм, может это все-таки была ваша жена Ирмгард…

Мухайм. Эльфрида!

Швиттер. Во всяком случае, я еще помню двух каменных львов перед вашим домом на Ораниеналлее.

Мухайм (жестко). У меня нет никаких львов.

Швиттер. Нет? Странно.

Распахнув дверь, входит профессор Шлаттер с врачебным чемоданчиком и папкой с рентгеновскими снимками.

Шлаттер. Швиттер.

Швиттер. Шлаттер?

Шлаттер. Невероятно!

Швиттер. Я еще жив.

Шлаттер. Как врач я ничего забавного в этом факте не нахожу. Я дважды констатировал вашу смерть, а вы курите сигару.

Мухайм (рычит). У меня никогда не было львов!

В мастерскую входят инспектор уголовной полиции Шафрот в сопровождении двух полицейских и Глаузера, которые несут выброшенные венки.

Глаузер. Господин лауреат Нобелевской премии, внизу под лестницей еще один человек лежит.

Швиттер. Ну и что?

Инспектор. Художник Гуго Ниффеншвандер. Женат. Отец двоих детей.

Молчание. Мухайм обращается к инспектору.

Мухайм. Мухайм. Великий Мухайм.

Инспектор. Господин Мухайм?

Мухайм. Я сбросил этого паразита с лестницы.

Молчание.

Глаузер. Боже мой, Боже мой!

Молчание.

Инспектор. Поставьте венки к стене.

Первый полицейский. Слушаюсь, господин инспектор.

Глаузер. Господин Швиттер опять живой. (Вместе с двумя полицейскими ставит венки к стене.)

Второй полицейский. Поставили, господин инспектор.

Инспектор. Инспектор Шафрот из городской уголовной полиции. Попрошу вас следовать со мной. Пожалуй, лучше всего поедем на вашей машине, господин Мухайм.

Мухайм. Зачем?

Молчание.

Шлаттер. Профессор Шлаттер из городской клиники, господин Мухайм.

Мухайм. Ну и что?

Молчание.

Шлаттер. Тот человек мертв.

Молчание.

Мухайм (растерянно). Но ведь я его только слегка…

Молчание.

(Тихо.) …толкнул.

Глаузер. Сегодня пополудни это уже второй, господин Мухайм.

Мухайм медленно поворачивается к Швиттеру, который продолжает курить.

Мухайм (беспомощно). Швиттер, я убил человека.

По знаку инспектора оба полицейских подходят к Мухайму.

Швиттер, вы боретесь со смертью. Ваш дух витает в иных сферах. Мы вам безразличны. И все-таки. Я должен быть уверен. Она… Моя жена мне… с вами…

Швиттер спокойно пускает дым.

Швиттер. Не знаю.

Мухайм. Швиттер, я многое перенесу. Но… не мог же я убить зря…

Швиттер. Правда…

Мухайм. Я должен ее знать.

Швиттер. Мухайм… (Просияв.) Вспомнил. (Смеется.) История эта выдумана.

Мухайм (в полной растерянности). Выдумана?

Швиттер. Галлюцинация в агонии. Не верится, но я принял один из моих рассказов за действительность. Сочинил, Мухайм, сочинил, а сотню за квартиру я аккуратно переводил по почте и никогда не ложился с вашей супругой в постель.

Мухайм (не понимая). Никогда…

Швиттер. Правдива только история моей первой жены с виноторговцем.

Мухайм. Вы рассказывали о каком-то мяснике.

Швиттер. Мяснике? Тоже возможно.

Мухайм. Это наглая ложь.

Швиттер. Теперь я умру со смеху.

Мухайм начинает буянить.

Мухайм. Кочергу! Кочергу!

Полицейские хватают его. Мухайм вдруг успокаивается.

(С достоинством.) Извините. Я вышел из себя.

Инспектор. Пожалуйста.

Мухайм. Швиттер.

Швиттер. Да, Великий Мухайм.

Мухайм. За что вы меня погубили?

Швиттер. Случайно.

Мухайм (беспомощно). Я же… вам ничего не сделал.

Швиттер. Вы встряли в мою смерть.

Молчание.

Мухайм. Великий Мухайм стар. Древний старик.

Инспектор. Пошли.

Мухайм. Пошли.

Его уводят. Глаузер и Шлаттер остаются.

Шлаттер. Привратник, воздуха и света в эту вонючую конуру!

Глаузер поднимает шторы, распахивает окна, гасит свечи.

Глаузер. Господин профессор, даже вам не удастся свести в могилу господина лауреата Нобелевской премии.

Шлаттер. Вы понятия не имеете о современной медицине, милейший.

Глаузер уходит.

Швиттер. Я не виноват в ваших ошибочных диагнозах.

Шлаттер. Ошибочные диагнозы… (Открывает чемоданчик.) В вашем случае, дорогуша, я ни разу не ошибся в диагнозе.

Швиттер. В конце концов, я еще не мертв.

Шлаттер. Больше не мертвы.

Швиттер. Только не уверяйте меня и вы, что я воскрес.

Шлаттер. Отнюдь не собираюсь преподносить вам богословские доказательства.

Швиттер. Безобразие, что я еще жив.

Шлаттер. Допускаю, милейший, допускаю. (Достает из чемоданчика стетоскоп, садится к столу.) Осмотрим-ка вас еще разок. Идите сюда.

Швиттер кладет сигару на левую печку и становится перед доктором.

Сначала пульс.

Швиттер. Недавно он был очень замедленным.

Шлаттер. Молчите! (Берет его руку.) Юноша. (Недоверчиво его оглядывает.) Снимите рубашку! (Выслушивает через стетоскоп сердце.) Не дышать! Дышите. Не дышать. Повернитесь спиной. (Выслушивает легкие.) Дышите глубже. Глубже. Покашляйте.

Швиттер выполняет все указания.

Уму непостижимо! (Опять смотрит на него недоверчиво.) Садитесь.

Швиттер садится в кресло.

Интересно, какое давление. (Надевает ему на руку манжету, измеряет кровяное давление.) О, священный Эскулап! (Измеряет еще раз.) Меня пот прошиб! (Сидит, уставившись в пространство.)

Швиттер. Закончили?

Шлаттер. Закончил. (Укладывает инструментарий в чемоданчик.)

Швиттер встает.

Жарко. (Протирает очки.) Будто солнце и не заходило.

Швиттер. Самый длинный день.

Шлаттер. День Страшного суда. (Надевает очки.) По меньшей мере, для нас, медиков. Дружочек, ведь я пришел сюда, чтобы позаботиться о вашем драгоценном трупе.

Швиттер. Полагаю.

Шлаттер. Но время еще не пришло.

Швиттер. Наконец-то и вы проявляете нетерпение.

Шлаттер. Дорогой мой, медицина потерпела самое большое фиаско за все столетие. Сердечные тоны и дыхательные шумы у вас в изумительном порядке.

Молчание.

Настроение у меня безутешное.

Молчание.

Просто отвратное. (Встает.) И кровяное давление почти идеальное.

Швиттер. Это неправда! Я гнию, разлагаюсь! Я на последнем издыхании!

Шлаттер. У вас уникальный организм.

Швиттер. Вы лжете.

Шлаттер. Уважаемый маэстро, если вы мне сейчас не поверите…

Швиттер. Вы всегда лгали.

Шлаттер. Я — хирург.

Швиттер. Ага: еще одна операция, мой дорогой, и мы встанем на ноги, еще одна небольшая коррекция, и худшее останется позади, еще одна процедура, и можно пускаться в пляс.

Шлаттер. При вашем катастрофическом состоянии ложь была просто заповедью гуманности.

Швиттер. Не верю ни одному вашему слову.

Шлаттер. Морального повода обманывать вас больше нет.

Швиттер (рычит). Я умру.

Шлаттер. Когда-нибудь наверняка.

Швиттер. Теперь!

Молчание.

С часу на час жду смерти!

Шлаттер. А я несколько месяцев, но у вас даже перистальтика активизировалась.

В мастерскую входит издатель Коппе с венком в руках. Оторопев, останавливается.

Коппе. Швиттер!.. Вот это да!..

Швиттер прыгает в постель.

Профессор Шлаттер! Он снова ожил!

Шлаттер. Еще как.

Коппе. Черт возьми! Вы мне можете объяснить…

Шлаттер. Объяснять нечего.

Коппе. Но ведь вы констатировали смерть.

Шлаттер. Именно.

Коппе. Во второй раз. В моем присутствии.

Шлаттер. И во второй раз он был мертв. (Прикрепляет рентгеновские снимки к веревке, на которой висели пеленки.)

Коппе. Просто гениально.

Швиттер. Ничего гениального не нахожу. Гнусная подлость, и только.

Коппе. Я ужасно спешу! Заглянул на минутку. Визит Бог, чего только я не натерпелся от авторов, но то, что ты вытворяешь, Вольфганг, такого я еще не видел. Как это тебе удается?

Швиттер. Понятия не имею.

Коппе. Позволь присесть к тебе. (Ставит венок к левой печке.) От меня. Лично. (Садится на край постели.) Отдышусь только. Надо бежать дальше. Банкет издателей, театральное общество, фонд Готфрида Келлера… И ты еще куришь!

Швиттер. Моя последняя сигара.

Коппе. Просто гениально! Вообразить, что в этой мастерской я тебе уже однажды закрыл глаза!

Швиттер. Очень любезно.

Коппе. Сложил на груди твои руки.

Швиттер. Мило.

Коппе. Разместил цветы и венки.

Швиттер. Приятно.

Коппе. Скажи, ты сам переставил мебель?

Швиттер. Сам.

Коппе. Фантастика! Только что встретил в баре твоего сына. Он утверждает, будто ты сжег свои последние рукописи.

Швиттер. Они ничего не стоили.

Коппе. И полтора миллиона тоже сгорели.

Швиттер. Меня знобило.

Коппе. Просто гениально!

Швиттер. Триста тысяч из них принадлежали тебе.

Коппе. Пятьсот тысяч. Замечательно. Заодно выгорело, так сказать, и мое издательство.

Швиттер. Разорен?

Коппе. Основательно.

Швиттер. Потому и явился?

Коппе. Дорогуша, я в самом деле не мог предположить, что на этом свете поговорю с тобой еще раз. Минуты молчания возле моего покойного друга — вот что мне хотелось. И все. Ну, мне пора. Вольфганг, жму твою руку в последний раз. Ты действительно умираешь?

Швиттер. Действительно.

Коппе. Ты уверен?

Швиттер. Абсолютно.

Коппе. А не то можно было бы твой случай перетолковать на Христов лад и мое издательство было бы спасено.

Швиттер. Не выйдет.

Коппе. Посмотрим. (Встает.) На твоем месте я бы подождал с поспешными выводами. Умирать стало для тебя духовной позицией, ты стремишься умереть с такой энергией, на которую никто больше не способен. Однако ты жив. Что-то в этом неладно, тебе не кажется? Тебе надо снова отведать жизни, хотя бы пока ты жив. Ну, я помчался! Профессор, вы меня пугаете. Вообще я преклоняюсь перед вашим искусством, но на этот раз мне кажется, вы совершили роковую ошибку. (Уходит.)

Швиттер поднимается и бросает сигару в левую печку.

Швиттер. Давайте кончать. (Засучивает левый рукав пижамы, идет к Шлаттеру.)

Шлаттер. Да, мой дорогой, с моральной и медицинской точки зрения вы это обязаны сделать. Ваши легкие — ветошь. (Он указывает на рентгеновские снимки.) Ваши почки — обломочный материал, ваше сердце — кладбище, перепаханное бесчисленными инфарктами. Ваш мозг — сплошная известка, а ваша простата…

Швиттер. Это ужасно. Сделайте мне укол.

Шлаттер заталкивает Швиттера в постель.

Шлаттер. Если бы я мог!.. Если бы я мог!.. Сколько раз я был готов исключительно из милосердия впрыснуть вам смертельную дозу. Ни один человек меня бы не упрекнул. Вы были самым роскошным безнадежным случаем в моей практике. Но вместо того, чтобы просто дать вам умереть, я боролся за вашу жизнь, черт бы меня побрал. Целыми днями я не вылезал из операционной. Подключил вам искусственную почку, вставил вам в брюшную полость кишки из синтетического материала. Накачивал ваши легкие ядовитым газом. Заражал вас радиоактивными элементами. При этом не верил в ваше исцеление, вот в чем трагедия. Я с диким упорством противился смертельному исходу, но любого ординатора, который заикнулся бы, что у вас есть хоть малейший шанс выжить, я выгнал бы из клиники!

Швиттер. Да сделайте же наконец укол!

Шлаттер. Вы с ума сошли?

Швиттер. Умоляю вас.

Шлаттер. Ни в коем случае.

Швиттер. Не понимаю ваших сомнений.

Шлаттер. Сомнений? Почтеннейший, с вашей стороны было весьма безалаберно не умереть, так будьте же по крайней мере любезны войти в мое положение! Сделай я вам укол в больнице, вас давно похоронили бы. Если я вас уколю сейчас, прокурор похоронит меня. Соображаете, в каких я тисках? (Горячится.) Ужас. Для разумных людей я стал посмешищем, а верующие убеждены, что вы воскресли. Да, это — катастрофа. Для одних я стал дураком, для других меня одурачил Бог, так или иначе я опозорен. (Садится к столу.) Надо же, чтобы у меня воскрес как нарочно лауреат Нобелевской премии! Министр здравоохранения наорал на меня по телефону, а министр культуры успокоился лишь после того, как я клятвенно заверил его, что вы умрете сегодня пополудни. И что прикажете ему теперь делать со своей надгробной речью и правительственными похоронами? Скандал невообразимый. Все падает на меня. А ведь Шлаттер подарил мировой хирургии зажимную цангу и усовершенствовал костную пилу! Надевайте шубу!

Швиттер. Зачем?

Шлаттер. Вы вернетесь со мной в больницу, немедленно.

Швиттер. В больницу?

Шлаттер. Вы не ослышались, мой дорогой.

Швиттер. Что мне там делать?

Шлаттер. Я разберу вас клинически на части, да так, что у вас в ушах зазвенит и в глазах потемнеет. Я досконально проверю все эти ваши возрождения. Держу пари: то, что вы все еще живы, — сугубо невротический феномен.

Швиттер. Всё сначала?

Шлаттер. Иной возможности реабилитироваться у меня нет. За вашим случаем — и мною — коллеги давно следят. Если я не представлю безупречных доказательств, что вы умирали дважды, я больше никогда не обрету источник существования у недоразвитых.

Швиттер. Это становится все неприличнее.

Шлаттер. Пошли, быстро!

Швиттер. Чтобы снова мучить меня!

Шлаттер. Чтобы наконец вылечить вас! (Присаживается к Швиттеру на кровать. Отеческим тоном.) Окончательно. И не стройте иллюзий! Вашему общему состоянию можно петь дифирамбы, но в остальном!.. Желудок вам надо удалить, это я всегда говорил. И когда пищевод будет напрямую соединен с тонкой кишкой, это даст не только немедленное, но и длительное улучшение в пределах возможного. Кураж, почтенный мэтр, главное сейчас — не отступать. Даже я настроен оптимистически.

Молчание.

Швиттер. Нет.

Шлаттер. Швиттер!

Швиттер. Я не хочу снова надеяться.

Шлаттер. Боже ты мой, да вы вправе надеяться.

Швиттер. Сыт надеждами. Плевал я на них.

Молчание.

Шлаттер. Это значит… (Встает.) Высокочтимый мэтр, я поражен. Вы отказываетесь меня сопровождать?

Швиттер. Оставьте меня! (Накрывается одеялом.)

Шлаттер. У меня мурашки забегали по спине. Я борюсь за вашу жизнь, а вы предаете меня.

Швиттер. Это вы предаете меня.

Шлаттер. Господин Швиттер… (Идет к креслу.) Вы не смеете меня выпроваживать.

Швиттер. Убирайтесь вон!

Шлаттер. Я врач. Я утратил доверие своих пациентов. Дайте мне еще один шанс!

Швиттер. У нас обоих нет больше никаких шансов.

Шлаттер. Вы меня уничтожаете.

Швиттер. Возможно.

Шлаттер. Такого унижения я не перенесу.

Швиттер. Пожалуй.

Шлаттер. Я покончу с собой.

Швиттер. Вашему эгоизму нет предела.

Шлаттер. Умоляю вас.

Швиттер. В предсмертные минуты я не хотел бы видеть вашу рожу.

Молчание.

Шлаттер. Ваша гонка за смертью угробит и меня.

В дверях появляется госпожа Номзен, толстая, грубоватая, в темном платье и шляпе, с белыми гвоздиками в руке.

Госпожа Номзен. Великий Боже!

Швиттер. Кого там еще принесло?

Госпожа Номзен. Господин Швиттер, сам! Совсем растерялась! Вот уж не ожидала. Извиняйте, господа, я присяду, я старая женщина, пора на кладбище, давно пора, еле по лестнице взобралась, и сразу такой расплох… (Ковыляет к стулу.) Люблю на жестком сидеть, в отеле «Бельвю» тоже не на мягком сижу. (Садится.) Я там заведующая туалетом, господин Швиттер, и потому знаю вас. Со своего места я слежу и за дамской комнатой и за мужской. Ох, ноги как распухли, Боже ты мой. (Растирает ноги.)

Шлаттер. Это конец. (Шатаясь, уходит.)

Госпожа Номзен. А, профессор Шлаттер. Его тоже знаю.

Швиттер. Вон отсюда, не то силой выброшу!

Госпожа Номзен. Я принесла цветы.

Швиттер. Не нуждаюсь.

Госпожа Номзен. Возьмите, не стесняйтесь. Мне знакомый могильщик принес, он их свеженькие прямо из гробов тырит. Думала, положу их на ваш смертный одр, господин Швиттер, мне нравится смотреть на покойников, но вы же вовсе не померли. Наоборот. Выглядите как новорожденный. Пышете здоровьем — так будет правильнее. Когда я в последний раз вас видела в «Бельвю», вы казались бледным и отекшим — правда, там, конечно, освещение слабоватое… Прошу. (С неудовольствием протягивает ему цветы.)

Швиттер (сердито). Не допускаю, что вы пришли как поклонница моих сочинений.

Госпожа Номзен. И как поклонница, господин Швиттер, тоже. Я, когда удается, смотрю спектакли в народном парке и ваши пьесы нахожу очень талантливыми.

Швиттер (грубо). Бросьте вашу зелень на венки и уходите.

Она кладет цветы на кровать.

Госпожа Номзен. Я — фрау Номзен, Вильгельмина Номзен. Мать Ольги. Вы — мой зять.

Швиттер. Малышка никогда мне о вас не рассказывала.

Госпожа Номзен. Надеюсь. Я ей это строго запретила. Мать, заведующая туалетом, испортила бы ей карьеру. Мужчины в этом вопросе чувствительны. Ну а лауреат Нобелевской премии… нет, господин Швиттер, такое было бы для вас непосильно, я любовалась вами тайком, издали… Да, у вас сейчас роскошный вид, просто диву даюсь. А Ольга считала, что вы помираете.

Швиттер. Вы глубоко ошибаетесь. (Приподнимается.) Если хотите исполнить последнюю просьбу умирающего, зажгите свечи, прежде чем уйдете, и опустите шторы!

Госпожа Номзен. Охотно, господин Швиттер, охотно. Но вот подняться сейчас со стула, господин Швиттер, — нет, не встану. Я старая, больная женщина, вы же видели, как я пыхтела. (Тяжело дышит.)

Швиттер. Ну ладно. Тогда я сам себе окажу последнюю любезность. (Встает, опускает шторы, направляется к свечам.)

Госпожа Номзен. Я пришла, господин Швиттер, вот по какой причине: Ольга умерла.

Молчание.

Швиттер. Ольга?

Он зажигает свечи. У мастерской снова торжественный вид.

Госпожа Номзен (деловито). Девочка приняла у меня на квартире яд. У нее был знакомый аптекарь, еще до брака с вами, понятно.

Швиттер медленно садится на край кровати.

Швиттер. Вот уж не ожидал.

Госпожа Номзен. Видимо, она сразу умерла. В ее сумочке я нашла адрес этой мастерской.

Швиттер. Мне очень жаль, госпожа…

Госпожа Номзен. Номзен. Мой отец был французом, звали его де… де… в общем, по-французски, а отец Ольги тоже был французом, только фамилию его я не помню, как и фамилии отцов Инги и Вальдемара, у меня ведь еще двое детей. Настоящая-то семья получится лишь от одного роду, без всяких там фантазий с примесями. (Тяжело дышит.) Сердце барахлит. Да, конечно, воздух в «Бельвю» не идеальный, несмотря на кондиционер. Захиреешь. (Открывает сумку.) Не беспокойтесь! Приму сейчас таблетку.

Швиттер. Разумеется. (Уходит в глубину сцены, возвращается со стаканом воды.) Пожалуйста.

Госпожа Номзен принимает таблетку и запивает ее.

Госпожа Номзен. Ингу вы тоже знаете.

Швиттер. Не помню. Вряд ли.

Госпожа Номзен. Она выступает под именем Инге фон Бюлов.

Швиттер. Припоминаю смутно.

Госпожа Номзен. Вы смутно припоминаете не ее — имя, а ее великолепные груди. Инга — артистка стриптиза, у нее мировая известность. Вольдемар тоже хорошо сложен. Он был милый мальчик, немного тихий и мечтательный, но ведь и я была в детстве такой же. Я особенно заботилась о его воспитании, семилетка, коммерческое училище. А потом он работал в фирме «Хефлингер и компания» и растратил чужие деньги. Вообще-то я ничего не имею против уголовных, моя мать была с ними связана, да и отец тоже, но для этого не требуется образования, хватит здравого смысла. Образованность нужна, чтобы с меньшим риском проворачивать большие дела, для которых уголовники жидковаты. Ладно. Замнем. Четыре года скоро отсидит. В сентябре. В армию ему идти не надо, туда, к счастью, бывших арестантов не берут.

Швиттер. Добрейшая госпожа Момзен…

Госпожа Номзен. Номзен, а не Момзен. Чудно! Многие называют меня Момзен. Директор «Бельвю» тоже всегда говорит Момзен. Он частенько забредает ко мне вниз, хотя у него есть приватные удобства… ох, Господи, спина… Сидячая жизнь, сквозняки, сырость… Правда, в «Бельвю» внизу все изолировано, да оттого, что вечно воду спускают, любое гигиеническое помещение сыреет… Пересяду-ка я в кресло. (Устало поднимается, Швиттер тоже.)

Швиттер. Вам помочь?

Госпожа Номзен. Не стоит. Вы лауреат Нобелевской премии, а я уборщица в сортире — между нами пропасть, так что лучше сохранять дистанцию. (Ковыляет к креслу, садится, тяжело дыша, складывает руки, закрывает глаза.)

Швиттер. Вам свечи не мешают?

Госпожа Номзен. Пусть горят! Освещение как в туалете «Бельвю» до ремонта.

Швиттер. Душно.

Госпожа Номзен. Меня знобит.

Швиттер укрывает ей ноги своей шубой, берет с кровати подушку, подкладывает ей под спину, букет гвоздик ставит в графин на столе.

Госпожа Номзен (откинувшись, безучастно). Господин Швиттер, хочу еще раз подчеркнуть, что нас с вами, роковым образом, свело вместе только ложное сообщение о вашей, смерти. Но раз уж беда случилась, скажу вам начистоту.

Швиттер садится на кровать.

Госпожа Номзен (величественно). Я добросовестно готовила Ольгу к ее профессии. Ей было легче, чем мне, она была избавлена от неудобств обычной панели, мне же пришлось пробиваться с низов. Сейчас в мои годы я еще работаю в туалете лишь потому, что жизнь заставила изменить тактику: я зарабатываю на адресах, которые постояльцы «Бельвю» узнают у меня, когда спускаются вниз. Портье берет двадцать процентов, девочки — тридцать. Как видите, для общества я небесполезна. А Ольга… Я оставляла дочке восемьдесят процентов, портье не получал ничего, это ясно. У нее была симпатичная квартирка, и надо же было этой стерве выйти замуж!

Швиттер хочет что-то сказать, но госпожа Номзен сурово и неумолимо не дает ему и слова вымолвить.

Знаю, вы были с ней счастливы. Вы с ней развлекались, в конце концов, для этого она и существовала. Но к чему вступать в брак? Что бы я делала сегодня, господин Швиттер, если бы вышла замуж? Даже вообразить нельзя. А теперь? У меня две виллы в английском квартале и торговый дом в центре. Нет, господин Швиттер, наша сестра состарится в почете, но замуж не пойдет. Если нет у тебя гордости, опустишься на дно. Подтверждение мы сейчас видим. Оплакиваем мою дочь. А знаете почему? Потому что Ольга позволила себе чувствовать, переживать, а я всегда предостерегала ее от этого, но слова матери пропускают мимо ушей. Вот вы, как писатель, дозволяете себе переживания в вашем деле? Ага, видите! Чувства нельзя иметь, их надо изображать. Когда этого требует клиент. Чувства к делу не относятся. Вот если без них хорошее дело не выгорит, то да. А у моей дочки чертовски плохое дело получилось.

Она принимает еще одну таблетку.

Швиттер приносит стакан воды.

Швиттер. Госпожа Номзен…

Госпожа Номзен. Когда-то это надо было сказать, господин Швиттер.

Швиттер. Моя уважаемая тещенька…

Госпожа Номзен. Госпожа Номзен, если позволите.

Швиттер. Моя уважаемая госпожа Номзен…

Госпожа Номзен. Господин Швиттер, здоровье у меня не такое крепкое, как у вас. Чудо, что еще жива. Держусь только ради Вальдемара. Надо сберечь для него квартиру, чтобы была в чистоте и порядке, когда он вернется, Инга теперь работает в Америке. Мальчику не стоит больше строить себе иллюзии. Он должен отбросить мечту стать богатым, я вдолблю это ему в башку. Пусть живет на проценты. Я его знаю. Пойдет работать, появятся идеи, и он тут же угодит в тюрьму. У наших детей есть право быть нерадивее нас, господин Швиттер. Смерть Ольги для меня страшный урок! Я желала ей больших успехов в профессии, но силенок для деловой жизни ей не хватило, и она укрылась в ваших объятиях. В объятиях лауреата Нобелевской премии!

Молчание.

Швиттер. Благодарю вас, дорогая госпожа Номзен, что вы поднялись ко мне. Наконец я могу с кем-то поговорить. Вы мне необычайно симпатичны. Вы продаете плоть за деньги, это честная сделка. Завидую вам. Вы занимались блудом, а я литературой. Конечно, я старался быть порядочным. Писал только для заработка. Никаких нравоучений и житейских мудростей для потомков. Сочинял рассказы, и ничего больше. Давал пищу фантазии тех, кто покупал мои книги; за это имел право получать деньги и получал их. С известной гордостью, госпожа Номзен, смею даже утверждать задним числом: и с деловой и с моральной стороны мы не так уж далеки друг от друга. (Встает.) Однако к делу. Малышка умерла. Ни оправдываться, ни обвинять себя не хочу, подобной пошлости вы от меня не дождетесь. Вина, покаяние, справедливость, свобода, милость, любовь — я отказываюсь от возвышенных мотивов и отговорок, которыми человек пользуется в своих общественных устройствах и разбойничьих походах. Жизнь жестока, слепа и бренна. Все зависит от случая. Почувствуй я недомогание в тот час, и я никогда бы не встретил Ольгу. Нам не повезло друг с другом, вот и все…

Молчание.

Вы молчите, госпожа Номзен. Для вас жизнь еще имеет смысл. А я даже сам себя не выносил. За едой я размышлял о выходе актеров на сцену, а во время совокупления — об уходе. Убегая от чудовищного хаоса вещей, я заточил себя среди химер, именуемых рассудком и логикой. Я окружил себя выдуманными созданиями, потому что не сумел заниматься реальными, ибо действительность нельзя постичь за письменным столом, госпожа Номзен, она является только в вашей преисподней, выложенной синим кафелем. Моя жизнь не стоила того, чтобы я ее прожил.

Молчание.

Затем начались боли, госпожа Номзен, начались уколы, появился скальпель. Пришли опыт и знание. Скрыться в мире фантазии я уже не мог. Литература мне изменила. Ничего не осталось, кроме моего старого, жирного, гангренозного тела. Ничего не осталось, кроме ужаса.

Молчание.

И я опустился. Я падал, падал и падал. Ничто больше не имело для меня значения, ничто не имело ценности, ничто не имело смысла. В этом мире смерть — единственная реальность, госпожа Номзен, единственно непреходящее. Я больше ее не боюсь. (Настораживается.) Госпожа Номзен!

Молчание.

Госпожа Номзен! (Пристально смотрит на нее.) Ну говорите же, госпожа Номзен! (Подходит к ней, дотрагивается до ее лба.) Госпожа Ном… (Его охватывает отчаяние.) Августа!

Молчание.

Убежала! Привратник! (Поднимает штору на одном окне.) Проклятое солнце! Оно тоже не закатывается! (Бросается к двери, распахивает ее.) Привратник!

В дверях стоит Йохен.

Йохен. С гонорарами ничего не выходит.

Швиттер присаживается на кровать. Йохен включает радио.

Я из бара. Коппе меня просветил. Ты вышел из моды, старик. Твои книги плесневеют в библиотеках, твои пьесы забыты. Мир требует жестоких фактов, а не выдуманных историй. Документов, а не легенд, советов, а не развлечений.

Швиттер встает, накрывает госпожу Номзен своей шубой. Снова садится на кровать.

Писатель либо выполняет определенный заказ, либо становится ненужным.

Швиттер. Подойди сюда!

Йохен. Я появился, чтобы при виде твоего трупа изрыгнуть богохульные проклятия. (Разглядывает накрытую шубой фигуру.) Кто это?

Швиттер. Не спрашивай! Смерть есть смерть! Сядь!

Йохен подчиняется.

Ближе! Мне страшно.

Йохен. Чего?

Швиттер. Что я снова должен жить.

Йохен. Ерунда.

Швиттер. Жить вечно.

Йохен. Никто не вечен.

Швиттер. Я все время воскресаю.

Йохен. Уж с этим ты справишься.

Швиттер. Больше не верю. Все погибли в этой проклятой мастерской: пастор, художник, Великий Мухайм, Ольга, врач, страшная госпожа Номзен, и лишь я один должен жить.

Йохен. Ты не прав, старик. Меня забыл. Мне ведь тоже жить дальше. Дельного человека из меня не получилось. Придется искать потасканных баб, которые будут меня содержать. Жаль. Я ведь много не хотел. Только твое состояние. Деньги не пахнут. Полтора миллиона — единственное, что у тебя было здорово. Я думал начать с ними более порядочную жизнь, чем вел ты со своим литературным балаганом и духом писателя, я хотел быть свободным и чихать на твою славу, но ты разделался со мной при помощи нескольких спичек. (Выключает радио.) Со швиттерством кончено. (Он обессиленно падает на лежащие у стены венки.)

Одновременно слышится пение сопрано. Шторы на окнах медленно поднимаются. За окнами мастерской, словно на небе, неясно виднеются фигуры солдат Армии спасения.

В мастерскую медленно входит майор Фридли.

Сопрано.

Майор Фридли. Я — майор Фридли из Армии спасения.

Солдаты Армии спасения (под музыку «Мессии» Генделя): Аллилуйя!

Швиттер. Вон!

Майор Фридли (невозмутимо). Приветствуем тебя, кого благословил Иисус Христос.

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя!

Швиттер. Ошиблись адресом. Здесь не проповедуют, здесь умирают!

Майор Фридли. Добро пожаловать, воскресший из мертвых!

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя!

Майор Фридли. В воздаянье за твою веру тебе предназначена вечная жизнь!

Швиттер. Мне предназначено умереть, только смерть вечна. Жизнь — это бесподобная живодерня, созданная природой, коллектор падали, похабно заблудший углерод, злокачественное разрастание земной поверхности, неизлечимая парша. Возникшие из праха, мы превращаемся в прах. (После краткого вступления трубачей встает.) Разорвите меня, вы, небесные барабанщики!

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя! Аллилуйя!

Швиттер. Растопчите меня, шарманщики!

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя! Аллилуйя!

Швиттер. Псалмопевцы, сбросьте меня с лестницы!

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя! Аллилуйя!

Швиттер. Смилуйтесь, христиане!

Солдаты Армии спасения. Аллилуйя! Аллилуйя!

Швиттер (идет к Фридли и душит его). Забейте меня насмерть гитарами и трубами!

Солдаты Армии спасения (в последний раз, протяжно). Аллилуйя!

Фридли падает без чувств.

Швиттер. Когда же я наконец сдохну! (Поворачивается назад.) Когда я наконец сдохну! (Бежит вниз по лестнице.) Когда я наконец сдохну! Когда я наконец сдохну!

Мощно вступает хор.

Хор.

Затемнение.

Занавес.