Комедия в двух актах

Die Wiedertäufer

Eine Komödie in zwei Teilen

Действующие лица

Государи:

Карл — император Кардинал

Франц фон Вальдек — епископ Минденский, Оснабрюкский и Мюнстерский Курфюрст

Ландграф Гессенский

Канцлер

Анабаптисты:

Ян Маттизон

Бернгард Ротман

Бернгард Крехтинг

Штапраде

Винне

Клоприсс

Иоганн Бокельзон из Лейдена

Жители Мюнстера:

Книппердоллинк

Юдифь — его дочь

Монах Стражник

Генрих Гресбек — секретарь епископа

Элизабет Рёде — актриса

Мясник

Торговка овощами

Лангерман — котельщик

Его жена

Фризе — сапожник

Его жена

Хельга и Гизела — их дочери

Вероника фон дер Реке — настоятельница монастыря

Дивара — жена Маттизона

Крузе

Палач

Анабаптистки

Ландскнехты:

Рыцарь Иоганн фон Бюрен

Рыцарь Герман фон Менгерссен

1- й ландскнехт

2- й ландскнехт

 

Акт первый

1. Обращение жителей Мюнстера в истинную веру

В городе. Ворота Эгидия [19] .

Одетые в лохмотья апостолы анабаптистов Маттизон, Ротман, Крехтинг, Винне, Бокельзон, Клоприсс и Штапраде входят со своим скарбом в расположенный в Вестфалии город Мюнстер.

Маттизон.

Бокельзон.

Ротман.

Крехтинг.

Бокельзон.

Штапраде.

Винне

Клоприсс.

Бокельзон.

Маттизон.

Бокельзон.

Ротман.

Бокельзон.

Крехтинг.

Штапраде.

Маттизон.

Бокельзон.

Клоприсс.

Бокельзон.

Винне.

Бокельзон.

Ротман.

Бокельзон.

Маттизон.

Ротман.

Бокельзон.

Крехтинг.

Бокельзон.

Все (хором).

Маттизон.

Бокельзон.

Маттизон.

Бокельзон.

Маттизон.

Бокельзон.

Маттизон. Братья, я, как апостол анабаптистов, именем Господа нашего вступаю во владение Мюнстером. Разойдемся же по городу и будем читать на площадях Евангелие, проповедуя наше священное учение повсюду, дабы воздвигнуть в этих стенах Царство Божие. Слава Всевышнему!

Остальные. Слава Всевышнему!

Маттизон, Крехтинг, Ротман, Винне, Клоприсс и Штапраде уходят.

Бокельзон. Да будет так! Дрожи, расположенный в Вестфалии Мюнстер! (Взбирается на навозную тачку.) Иди сюда, народ! И пусть мой ораторский дар подействует на вас так же сильно, как и вид ревущего льва.

Входят котельщик Лангерман и сапожник Фризе.

Фризе. Такое чудесное утро, такой воздух — и на тебе: на земле куча покрытого пылью дерьма.

Лангерман. Lutum et pulvis. Я обучался наукам.

Фризе. Вам, Лангерман, пришлось приложить усилия, чтобы стать котельщиком.

Лангерман. Я был вынужден бросить учебу, сапожник Фризе. Я слышу голоса.

Фризе. Такое нынче со многими происходит.

Лангерман. У меня в голове все время что-то есть. То ли звезда, то ли дерево с ветвями, плодами и листьями. Понятно?

Фризе. Нет!

Лангерман. От всего этого такой грохот в ушах стоит. (Настораживается.) Слышите?

Бокельзон храпит.

Фризе. Опять грохот?

Лангерман. Да нет, храп!

Фризе. Эй, стража! Тут кто-то лежит в тачке и спит.

Входит стражник.

Стражник. Этот человек подлежит аресту. Статья двадцать четвертая. Пребывание в непотребных местах. Навозная тачка именно таковым и является.

Бокельзон. Слава Всевышнему!

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков!

Стражник. Вы арестованы.

Бокельзон. Люди, где я?

Фризе. Перед моим домом, у ворот Эгидия.

Бокельзон. Я хотел узнать, в каком городе?

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков!

Фризе. Он сам не знает, где он.

Стражник. Вы в Вестфалии, в Мюнстере.

Бокельзон. А какой нынче год от Рождества Христова?

Стражник. Мы полагаем, что тысяча пятьсот тридцать третий.

Бокельзон. Благодарю Тебя, Господи, за то, что Ты так поступил со мной. (Простирает руки.)

Стражник. Имя?

Бокельзон. Иоганн Бокельзон.

Стражник. Происхождение?

Бокельзон. Благородное. Я внебрачный сын деревенского старосты Бокеля фон Гревенхагена.

Стражник. Откуда прибыли?

Бокельзон. Из Лейдена, что в Нидерландах.

Стражник. Профессия?

Бокельзон. Сперва я был подручным у портного, затем трактирщиком, после чего заделался владельцем небольшого, но вполне приличного публичного дома и, наконец, стал членом палаты риторов, автором нескольких шванков, после чего подался в актеры.

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков!

Фризе. Актер.

Стражник. Итак, профессия: вагант.

Бокельзон. В имперских городах и в столицах Германии я исполнял роли великих героев мировой литературы и даже сыграл несколько отрывков перед самим его преосвященством епископом Минденским, Оснабрюкским и Мюнстерским в его летней резиденции Ибурге.

Стражник. Судя по вашему внешнему виду, он не взял вас к себе на службу.

Бокельзон. Когда я закончил, его преосвященство прямо-таки бросились мне на шею и, когда я исполнил роль несчастного царя Эдипа и на генеральной репетиции, воскликнул:

то с неба вдруг раздался Глас Божий, и был он преисполнен такой мощи, что вся летняя резиденция содрогнулась.

Лангерман. Vox Dei1. Я сведущ в теологии.

Бокельзон. Анабаптист! «Стань анабаптистом!» — приказал мне голос, и я снова крестился.

Стражник. Вероисповедание: анабаптист.

Бокельзон. Надеюсь, что вы также перейдете в эту веру.

Фризе. Я сапожник.

Лангерман. А я слышу грохот.

Стражник. Я вынужден арестовать вас. Закон есть закон. Вы валяетесь здесь совершенно пьяный.

Бокельзон. О нет, мой друг, я не пьян, я просто упал в обморок.

Лангерман. Aminus eum reliqui. Я ведь еще и медицину изучал.

Стражник (недоверчиво). Упали в обморок?

Бокельзон. Полчаса тому назад я проповедовал на улицах Роттердама.

Стражник (строго). До Роттердама отсюда шесть дней пути.

Бокельзон. Истинно так.

Стражник. Выходит, вы за немыслимо короткое время, то есть всего лишь за несколько минут, добрались из Роттердама до Мюнстера в Вестфалии?

Бокельзон. Архангел Гавриил перенес меня.

Фризе. Перенес?

Бокельзон. И притом с такой бешеной скоростью, что мы залетели назад, в тысяча пятьсот тридцать третий год, поскольку, когда мы проповедовали на улицах Роттердама, на дворе был тысяча пятьсот тридцать четвертый год.

Лангерман. Колдовство. Фаустус. Парацельс. Агриппа…

Бокельзон. Мы как раз парили над Мюнстером, когда архангела ослепили лучи восходящего солнца. Он высморкался, невольно разжал пальцы и уронил меня на эту тачку, где вы затем нашли меня, лежащего в обмороке.

Фризе. Разве архангелы тоже сморкаются?

Бокельзон. Это был тихий, удивительно приятный звук, несколько похожий на колокольное троезвучие. Одновременно тело архангела вздрогнуло, и он распростер руки.

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков!

Стражник. Черт его знает, о чем думал архангел Гавриил, когда он именно вас доставил в Мюнстер в Вестфалии.

Бокельзон. На небесах, друг мой, сочли, что я, недостойный, пригоден для свершения великого дела. Анабаптисты избрали меня своим царем, император предложит мне свою корону, Папа Римский босой дойдет до Мюнстера, чтобы коснуться губами бахромы моей мантии, а Господь, восседая на своем священном троне высшего судьи, сделает меня повелителем Земли.

Выходят Книппердоллинк и его дочь Юдифь.

Оба они в праздничном одеянии.

Книппердоллинк. После стольких беспокойных ночей, вздохами сопутствующих раскаянию, страхом перед вечным проклятием и чувством стыда за те деяния, свершать которые меня вынуждают земное бытие и собственное дело, я очень люблю каждый день рано утром пройтись до ратуши.

Юдифь. Ты чем-то озабочен, отец.

Книппердоллинк. Не тревожься, дочь моя. После смерти твоей матери я сильно постарел, сделался лжив и стал предаваться бесплодным мечтаниям.

Бокельзон. Привет тебе, лютеранин, проявляющий снисхождение к себе самому и посему прогуливающийся в дорогих мехах, с золотой цепью на животе и под руку с целомудренной, упитанной дочерью.

Книппердоллинк. Кто этот человек?

Стражник. Актер.

Юдифь. Пойдем, отец.

Книппердоллинк. Он весь в лохмотьях.

Стражник. Он утверждает, что является великим апостолом анабаптистов, а сюда его доставил ангел.

Книппердоллинк. Почему ты издеваешься надо мной, анабаптист?

Бокельзон. А почему ты преследуешь меня, бургомистр?

Книппердоллинк. Я не преследую анабаптистов, я просто терплю их.

Бокельзон. Ах, если бы ты был холодным или горячим! Но поскольку ты только еле теплый, Господь велит мне выплюнуть тебя.

Книппердоллинк. Что ты хочешь от меня?

Бокельзон. Я хочу твоего хлеба и вина. Я хочу одеть свое тело и получить кровать и спокойно уснуть. Я хочу также, чтобы ты поделился со мной золотом и властью.

Книппердоллинк. Ты требуешь слишком многого.

Бокельзон. Но предлагаю в обмен гораздо больше.

Книппердоллинк. Что именно?

Бокельзон. А если я обеспечу тебе спасение души?

Молчание.

Книппердоллинк. Я дам тебе все, что ты требуешь. Я приму тебя как короля. Пойдем, дитя мое.

Книппердоллинк и его дочь уходят.

Бокельзон. И что теперь?

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков.

Фризе. Вас пригласили.

Бокельзон. Итак, я приступил к завоеванию господства над миром.

Стражник. Я не стану арестовывать вашу милость.

Бокельзон. Еще очень рано, мои хорошие, — я попрошу отодвинуть тачку в тень и дать мне возможность еще немного поспать.

Стражник. Слушаюсь, ваша милость. (Выталкивает тачку со сцены.)

Фризе идет вслед за ними.

Лангерман. Он слышит голоса. Я слышу голоса. Я также стану апостолом.

2. Епископ вынужден покинуть город

Дворец епископа.

Генрих Гресбек вкатывает на сцену кресло, в котором сидит епископ.

Епископ.

Генрих Гресбек приносит ужин: тарелку супа, кусок хлеба, стакан вина.

Входит Книппердоллинк.

Книппердоллинк. Книппердоллинк, ваше преосвященство.

Епископ. Вы пришли ко мне как бургомистр или просто как частное лицо?

Книппердоллинк. И так, и так.

Епископ. Позвольте приказать подать вам кресло. Пришлось выстроить целую баррикаду перед главным порталом, чтобы защититься от этих дерзких анабаптистов. Поэтому его сейчас нет на месте.

Гресбек уходит.

Епископ. Мы толком ничего не знаем. Как бы то ни было, но вчера затоптали ногами двух дьяконов и выбили все стекла в Нашем дворце. Мы стали епископом Мюнстера в тридцать лет, и даже Лютер не смог заставить Нас усомниться в прочности Наших позиций. И тут вдруг появляется считающий себя апостолом темный субъект по имени Ян Маттизон со своими пророками, и за три недели прахом пошли все семидесятилетние труды по спасению душ наших подданных. Даже Наши возлюбленные дочери, монахини монастыря над водами, вместе с матерью-настоятельницей Вероникой фон дер Реке перешли на сторону анабаптистов.

Гресбек приносит кресло.

Книппердоллинк. Разрешите мне постоять.

Епископ. Мы должны вам деньги. (Зачерпывает ложкой суп, ломает хлеб и т. д.)

Книппердоллинк. Оставьте их себе.

Епископ. Насколько Нам известно, вы предоставили в своем доме приют некоему Иоганну Бокельзону из Лейдена.

Книппердоллинк. Это святой человек, верный сторонник великого апостола Яна Маттизона.

Епископ. Актер-любитель, напрасно пытавшийся устроиться ко мне в труппу.

Книппердоллинк. Его душа не стремится больше к славе в этом населенном честолюбцами мире.

Епископ. Тогда она стремится к свершению дурных деяний. Что решил Совет?

Книппердоллинк. Ваше преосвященство должны покинуть Мюнстер.

Епископ. Когда?

Книппердоллинк. В эту ночь.

Епископ. Нам не остается ничего другого, кроме как покорно склонить голову.

Книппердоллинк. Вашему преосвященству больше нечего делать в этом городе.

Епископ. Это дело ваших рук, бургомистр.

Книппердоллинк. Я сумел убедить членов Совета.

Епископ. А зачем ты пришел к Нам так частное лицо? Что тебе нужно от Нас?

Книппердоллинк. Истина.

Епископ. Которую ты надеешься получить от верного сына церкви?

Книппердоллинк. Я надеюсь получить ее от столетнего человека.

Епископ. Говори. (Перестает есть, смотрит на Книппердоллинка, который садится в кресло.)

Книппердоллинк. Почему вы сражаетесь с анабаптистами, епископ Мюнстерский?

Епископ. Сперва ты начал исповедовать лютеранскую веру, а теперь заодно с анабаптистами?

Книппердоллинк. Апостол Иоганн Бокельзон сумел переубедить меня.

Епископ. У актеров это хорошо получается.

Книппердоллинк. Вы же знакомы с содержанием наших трактатов.

Епископ. Они очень плохо написаны.

Книппердоллинк. Мы стремимся добиться милости у Господа нашего.

Епископ. Именно это и вызывает у Нас недоверие. Мы молим о милости ради искупления Наших грехов и опасаемся, что она может обернуться для Нас пустой отговоркой.

Книппердоллинк. Кто против нас, тот против Христа.

Епископ. Мы не имеем привычки отвечать на такого рода высказывания. Но хотим поведать тебе Наши мысли, дабы исполнить свой пастырский долг. Нас совершенно не волнует то обстоятельство, что вы не верите больше в святых апостолов. Может быть, Мы тоже больше в них не верим. Но вы, анабаптисты, верите в самих себя, и это, Книппердоллинк, когда-нибудь погубит вас.

Книппердоллинк. Это мне непонятно.

Епископ. Церковь верила в себя саму и пролила кровь именем Его, теперь вы верите в себя самих и также прольете кровь Именем Его.

Книппердоллинк. Нам неизбежно придется сразиться с вами.

Епископ. Девяносто девять лет Нам требовалось изображать из себя героя, и вот теперь, на сотом году жизни, придется им стать. На те деньги, что Мы тебе должны, Мы наберем войско и выставим его против вас, Книппердоллинк.

Книппердоллинк. Благодарю за откровенность.

Епископ. Мы привыкли выражаться ясно.

Книппердоллинк. Вы не вправе судить нас.

Епископ. Такое право вы Нам сами предоставите.

Молчание.

Книппердоллинк. И что же мне теперь делать?

Епископ. Придерживайся заповедей, одинаковых как для анабаптистов, так и для епископа: возлюби врагов своих, продай все, что имеешь, и раздай бедным деньги и не противься злу.

Книппердоллинк. Ваше преосвященство по-прежнему непреклонны.

Епископ. Этого требует моя должность.

Молчание.

Книппердоллинк. Благословите меня.

Епископ. Нет, Мы не можем дать тебе Нашего благословения.

Книппердоллинк. Выходит, я так согрешил, что уже недостоин звания человека.

Епископ. Придерживаюсь ли я Его заповедей? Разве мои пальцы не украшают золотые кольца? Разве я не сражаюсь со своими врагами? Разве я милосерден? Разве я настолько превыше тебя, что могу дать тебе свое благословение?

Книппердоллинк уходит.

Гресбек. Элизабет Рёде, ваше преосвященство.

Входит актриса.

Епископ. Элизабет! Скорее беги отсюда, любому члену моей труппы в этом городе грозит виселица!

Элизабет. Я решила оставить сцену, ваше преосвященство, и снова выйти замуж.

Епископ. Дитя мое, шестьдесят два года тому назад я взял тебя, тогда еще совсем юную, наивную девушку, в свою труппу…

Элизабет. Сорок два года тому назад…

Епископ. Не придумывай, Лизхен, не придумывай. Я хорошо помню, что с тех пор минуло шестьдесят два года.

Элизабет. Ваше преосвященство были тогда на диво крепким мужчиной в расцвете лет.

Епископ. А у тебя за это время было семь мужей, моя верная Рёде, семь мужей!

Элизабет. Я выхожу замуж за проповедника Болла.

Епископ. За этого фанатичного анабаптиста?

Элизабет. Я уже вторично крестилась.

Епископ. Лизхен, в твоем достаточно зрелом возрасте не вступают в новый брак.

Элизабет. Я просто обязана это сделать, ваше преосвященство, ведь я соблазнила проповедника.

Епископ. Какая же ты дрянь, Элизабет!

Элизабет. Поэтому самое время начать жить по христианским заповедям.

Епископ. Ну хорошо, хорошо! Поступай как хочешь, только уйди.

Элизабет. Всего вам доброго, ваше преосвященство.

Элизабет Рёде уходит.

Епископ. Это чистейшей воды безумие. Выкати меня из города, Гресбек.

Гресбек. Я также остаюсь. (Убирает пустую посуду.)

Епископ. И ты тоже?

Гресбек. Иоганн Бокельзон так убедительно проповедует.

Епископ. Надо мне было все-таки взять его в свою труппу.

Гресбек. Я собрался жениться.

Епископ. Ну, это еще не повод, чтобы стать анабаптистом.

Гресбек. Моя невеста — настоятельница монастыря.

Епископ. Что, в Мюнстере все женщины с ума сошли?

Гресбек. Они сделались истинно верующими.

Епископ. Она же имперская княгиня, а тебя я самолично вытащил из грязи.

Гресбек. Перед Богом мы все равны.

Епископ. Тебе же только двадцать пять, а она вдвое старше.

Гресбек. Перед лицом вечности это не играет никакой роли.

Епископ. Гресбек! Выходит, мне придется собственноручно выкатывать себя из этого обезумевшего города?

Гресбек. Катитесь к черту, епископ!

Епископ выкатывает кресло со сцены.

3. Монах может спастись

Рыночная площадь.

На ней толпятся жители Мюнстера: мясник, торговка овощами, Лангерман с женой, Фризе с женой и дочерьми Хельгой и Гизелой. Лангерман и Фризе держат в руках плакаты с надписями «Смерть господам», «Вместе с Богом и анабаптистами через крещение обретем Божью милость», «Покайтесь и примите истинную веру».

Лангерман. Мюнстер от скверны очищен.

Мясник. Колбасы! Колбасы! Покупайте колбасы!

Фризе. Католики и протестанты изгнаны.

Лангерман. Ян Маттизон — бургомистр.

Мясник. Телячьи колбасы! Свиные колбасы!

Фризе. Один из нас пришел к власти в Германии, один из бедняков. Ян Маттизон был пекарем в Гарлеме, проповедник Штапраде — скорняком, а пророк Клоприсс, подобно мне, — сапожником.

Мясник. Жареные колбасы! Жареные колбасы!

Лангерман. Грядут великие времена.

Фризе. Мирные времена.

Лангерман. Шесть лет я просидел в долговой тюрьме вместе с женой и моими девчонками, сапожник Фризе. Но такого уже больше не будет, такое просто невозможно.

Фризе. Мы творим мировую историю.

Лангерман. И ныне, и присно, и во веки веков!

Мясник. Ливерные колбасы! Кровяные колбасы! Копченые колбасы!

Торговка овощами. Эй, горожане! Взгляните на эти кочаны капусты! Взгляните на это чудо природы! Они круглые, как шар, и зеленого цвета! Мягкие, как попка младенца! Свежие, как юная девушка! Кто любит мужа, пусть купит эти кочаны капусты!

Мясник. Эй, торговка овощами! Вы так кричите, что я даже собственного голоса не слышу.

Торговка овощами. Я кричу так потому, что желаю людям здоровья и хорошего пищеварения, мясник! Кочаны капусты! Покупайте кочаны капусты! И на пиру, и на празднике по случаю крестин, и на свадьбе, и на поминках, и даже перед казнью ничто с ними не сравнится. Кочаны капусты! Покупайте кочаны капусты!

Госпожа Лангерман. Какие у вас статные дочери, госпожа Фризе.

Мясник. Овечье мясо, дешевое овечье мясо!

Госпожа Фризе. Их зовут Хельга и Гизела. Обе они без ума от пророка Бокельзона.

Мясник. Телячьи мозги, нежные, сочные телячьи мозги!

Хельга. Он был актером, госпожа Лангерман.

Гизела. Он отрекся от мира, госпожа Лангерман.

Госпожа Лангерман. Для нас, простых людей, до сих пор нет ничего лучше молитв пророка Ротмана, не так ли, Гельмут?

Мясник. Топленое сало! Топленое сало! Покупайте топленое сало!

Госпожа Фризе. Публичное раскаяние в церкви святого Ламберта представляет собой гораздо более волнительное зрелище, госпожа Лангерман. Слышали бы вы, как сводница согласилась стать жертвенным агнцем и какие имена она назвала.

Мясник. Салат из мяса молодого бычка! Из свежего, сочного мяса молодого бычка!

Лангерман. Но самое прекрасное — это когда все вместе крестятся.

Торговка овощами. Яблоки! Яблоки прямо из рая! Прямо с древа познания! Они скользят по пищеводу и трутся о кишки! Совсем дешево, дешевле не придумаешь!

Появляется Генрих Гресбек под руку с бывшей аббатисой Вероникой фон дер Реке.

За ними следуют несколько сбежавших из монастыря монахинь со своими женихами.

Вероника фон дер Реке. Поскольку благодаря пророку Яну Маттизону мы обрели истинную веру, вновь стали жить по законам мирской жизни, можем почувствовать себя женщинами и не заниматься таким пустым и никчемным делом, как соблюдение девственности, то имеем право присутствовать при казни, дочери мои. Ибо нет для благочестивой души ничего целительнее, чем видеть, как торжествует справедливость, как после сильного удара грешная душа навсегда расстается с телом и возносится прямо к подножию престола Господня, где ей предстоит дождаться окончательного приговора. Но велика милость Божья. И почти никто не может считаться окончательно потерянным. Но не только для прочтения проповеди пришла я на соборную площадь вместе с моим женихом, славным Генрихом Гросбеком. Мой отец, имперский граф, имел обыкновение собственноручно рубить головы крестьянам и делал это весьма умело. Весь этот сброд выстраивался перед ним в ряд, затем опускался на колени, и после каждого взмаха двуручным мечом мой отец выпивал кувшин пива. В отличие от него городские обыватели, к коим я ныне смиренно прошу отнести также и себя, так как мне вскорости предстоит разделить ложе с мужчиной, сами не казнят, а предпочитают, чтобы за них смертный приговор приводил в исполнение палач, в надежде, что таким образом их руки будут меньше запятнаны кровью. Человек должен быть стойким и мужественным, чрезмерная чувствительность его никак не красит. Я всего лишь слабая женщина, и все же, будучи аббатисой, я собственноручно забила монастырских свиней. Но пусть вас это не расстраивает, дочери мои, христианская любовь позволяет закрыть глаза на сей недостаток. Давайте вспомним не соломинку в глазу ближнего, коим, без сомнения, является городской обыватель, а бревно в нашем глазу, поскольку из-за него мы не видим истину.

Фризе. Да здравствует наша бывшая настоятельница монастыря, имперская графиня Вероника фон дер Реке! Да здравствует ее жених Гресбек!

Звучат аплодисменты. На сцене появляется старик Крузе.

Крузе. Мир на земле, слава Всевышнему, и в человецех благоволение.

Лангерман. Это старик Крузе. Он еще ни одной казни не пропустил.

Торговка овощами. Груши! Покупайте груши! Желтые, как зависть! Сладкие, как женская плоть! Сочные, как соски шлюхи! Груши! Покупайте груши!

Появляются стражник и палач.

Хельга. Мама, палач!

Гизела. Папа, осужденного обезглавят, повесят или колесуют?

Фризе. Потерпи, доченька.

Гизела. Я еще ни разу не видела, как колесуют человека.

Хельга. А мне больше нравится, когда отрубают голову.

Мясник. Требуха! Требуха!

Стражник поднимается на эшафот.

Стражник. Совет города Мюнстера в Вестфалии его жителям. Преисполненные желанием дать всякому возможность попасть в Царство Небесное, мы сообща порешили приговорить внештатного учителя математики в бывшей папской гимназии Ганса Циклейна, прозванного в народе Козьим Гансом, к смерти от руки палача…

Крузе. Слава Всевышнему!

Стражник. …поскольку он утверждал, что теорема язычника Пифагора столь же правдива, как и Библия.

Вероника фон дер Реке. Одно слово — гуманист.

Хельга. Ему отрубят голову! Ему отрубят голову!

Мясник. Мясо молодого бычка! Дешевое мясо молодого бычка!

Стражник. Донесла на Козьего Ганса его бывшая ученица Хельга Фризе, за что Совет публично выражает ей благодарность. Будьте бдительны и молитесь!

Хельга. Ему отрубят голову! Ему отрубят голову!

Фризе. Я горжусь тобой, дочь моя!

Торговка овощами. Свекла! Кто купит свеклу? Это сама философия, сама ученость, сама любовь, которая затрагивает душу! Покупайте свеклу! Покупайте свеклу!

Монах. Вы можете вырвать мне язык, можете сколько угодно раз задушить меня, отрубить мне голову и зарыть ее в земле хоть на тысячу саженей, я все равно буду громогласно провозглашать во веки веков: теорема Пифагора столь же правдива, как и Библия.

Крузе. На земле мир, и в человеках благоволение.

Монах. Ты запятнаешь себя позором, Мюнстер!

Стражник. Иди на эшафот, монашек.

Монах. Я больше не монах. Я давно уже покинул мой монастырь. И рясу я ношу лишь потому, что на покупку светской одежды у меня попросту нет денег.

Стражник. Мы собираемся обезглавить тебя вовсе не из-за твоей принадлежности к этому сословию, но из-за твоей приверженности ложному учению.

Монах. Разум побуждает меня выразить решительный протест.

Мясник. Ветчина! Превосходная вестфальская ветчина!

Монах. Вы себя на веки вечные выставляете на посмешище. Я гуманист. Интеллектуал. Меня знают под именем Иоганнеса Магнуса Капеллы также в Кёльне и Оснабрюке.

Вероника фон дер Реке. Внештатный учитель! Во владениях моего отца, имперского графа, несчастному грешнику перед казнью разрешалось открыть рот лишь для того, чтобы прочитать «Отче наш».

Торговка овощами. Редиска! Отличная красная редиска! Кто купит редиску? Красную, так кровь, и аппетитную, как совокупление!

Монах. Замолчи, женщина! Я хочу обратиться к народу! Ведь речь идет о моей жизни.

Торговка овощами. Чеснок! Великолепный чеснок!

Монах. Слушайте меня, жители Мюнстера! Я хочу переубедить вас. Я сниму пелену с ваших глаз. Я снова образумлю вас. Я объясню вам, что есть истина, открытая великим греком Пифагором. Если вы нарисуете на земле треугольник, ширина сторон которого составляет три, четыре и пять ладоней, то этот треугольник…

Жители сопровождают обращенную к ним речь монаха ироническими выкриками «Ура» и «Да здравствует»; пока он говорит, торговка овощами поднимается на эшафот.

Торговка овощами (громовым голосом). Луковицы! Превосходные свежие луковицы! Кто любит свое потомство, тот непременно купит эти луковицы. От них женщины сами собой становятся беременными, и на свет появляются дети-близнецы, тройняшки, четверенки, пятеренки…

Горожане выкрикивают: «Шестеренки, восьмеренки».

…и возникает семья! Ешьте луковицы! Мы сейчас в самом центре событий мировой истории, ибо подошла к концу мрачная эпоха средневековья. Сами прикиньте, сколько нам еще предстоит трудиться не покладая рук, ведь голод (начинает хлопать в ладоши), чума…

Горожане также начинают сперва хлопать в ладоши в унисон с ней, а затем принимаются танцевать вокруг эшафота.

…безденежье, пожары, землетрясения, наводнения, изнасилования, убийства детей и родителей, убийства на сексуальной почве, убийства с целью грабежа, мятежи и войны…

Горожане на мгновение замирают от ужаса.

…ожидают нас в будущем, которое весьма и весьма туманно. Гражданские войны…

Далее горожане вместе с ней выкрикивают следующие слова:

…крестьянские войны, религиозные войны, торговые войны, оборонительные войны, агрессивные войны, войны на истребление, мировые войны! И вот тут-то нам остро необходимы дети, уважаемые дамы и господа, вот тут-то нам необходимы трупы! И посему тот, кто ценит и любит прогресс, должен есть лук, так как он тем самым оказывает содействие мировому историческому процессу. Лук! Покупайте лук! Думайте о будущем! Покупайте лук!

Монах. Прощай, математика, прощай гуманизм! Наноси удар, палач!

Монах опускается на колени, палач распахивает мантию, раздается дикий крик.

Хельга. Боже мой, какой палач!

Гизела. Мама, я ничего не вижу.

Крузе. В человеках благоволение! В человеках благоволение!

Вероника фон дер Реке. Мне его поза совсем не нравится.

Фризе. Новый испанский стиль, госпожа имперская графиня.

Появляется Книппердоллинк в рубище, символизирующем покаяние.

Книппердоллинк. Покаяние! Покаяние! Покаяние! Горе! Горе! Горе! Покайтесь и примите истинную веру, дабы не навлечь на себя гнев Отца Небесного! (Разбрасывает монеты.) Возьмите! Возьмите! Вот! Вот! Золото! Золото! О презренный металл, неужели ты помешаешь мне обрести вечное блаженство? Жители Мюнстера! Этот монашек, трясущийся рядом со мной на эшафоте от страха, всю жизнь пребывал в глубоком заблуждении. Но разве он один? Я был вашим бургомистром, жители Мюнстера. Мои корабли бороздили моря, короли и герцоги числились в моих должниках, и даже император, гордый Карл, не побрезговал угощеньем с моего стола. Я соблюдал все каноны христианской веры, ходил в церковь и раздавал милостыню нищим. Я был верен церкви, но совесть, словно огонь, жгла мне душу. Я сделался лютеранином, но совесть по-прежнему мучила меня, я стал анабаптистом, но муки эти не кончились. И лишь теперь, когда я пренебрег сокровищами, которым угрожают моль и ржавчина и за которыми рьяно охотятся воры, лишь теперь я могу не бояться страстного гнева Господня! А вы, жители Мюнстера? Наброситесь ли вы на разбросанные мною среди вас золотые монеты? Воистину, сокровище там, где душа твоя. Обратитесь в новую веру! Не рубите голову этому человеку, виновному в мелких прегрешениях, обезглавьте лучше тех, кто виновен в страшных грехах! Взгляните, вот как они гордо высятся перед вами. Вот кто на самом деле кощунствует и сеет невежество — собор, церковь святого Ламберта, церковь, что над водами, церкви святого Эгидия и святой Лудгерии, церковь святого Мартина, церковь Спасения, церковь святого Маврикия. Они — ваши главные соблазнители, жители Мюнстера, своим колокольным звоном они внушают вам, что вы — христиане, и не дают возможности приобщиться к истинной вере и пройти истинный обряд крещения! Вперед! Давайте ринемся на них! Давайте взберемся на их башни с помощью «кошек»! Подпилим им балки! Сбросим в грязь крытые свинцом и медью верхушки их башен! Обезглавим их в знак того, что Господь не пожелал их возвышения! Вперед! Вперед! (Убегает.)

Вероника фон дер Реке. Жители Мюнстера, мой славный Гресбек, дочери мои! Этот человек прав. Двинемся же вместе со мной вслед за вашим прозревшим бургомистром. (Уходит.)

Госпожа Лангерман. Снести башни!

Горожане. Снести башни! Снести башни!

Все уходят, унося с собой эшафот. На сцене остаются только торговка овощами и монах.

Монах. Посмотрите, торговка овощами, на этот гульден! Он принес мне счастье. Посмотрите на мою гордо посаженную голову — она по-прежнему прочно сидит на плечах. А все потому, что математика любит меня.

Торговка овощами. Еще не вечер. Поживем — увидим. Кого не обезглавили, того повесят. Выходит, это и есть испанский стиль? Обычно как кого казнили, так его голова мне непременно на колени падала. Я клала ее вместе с кочанами капусты, и это был именно немецкий стиль.

Монах. Мой разум победит этот неразумный мир.

Торговка овощами. Не переоценивайте себя. Мир не просто неразумен, он еще и разделен на три части. Католики, лютеране, анабаптисты. И вопрос лишь в том, с кем из них наиболее выгодно иметь дело. Давай-ка, монашек, поскорее сбежим из города.

Оба уходят.

4. «Новый Иерусалим»

Ризница.

Один за другим на сцену входят Маттизон, Бокельзон, Ротман, Крехтинг, Штапраде, Винне и Клоприсс.

Маттизон несет в руках большой крест.

Маттизон. Слава Всевышнему.

Остальные. Слава Всевышнему.

Маттизон. Рассказывайте, братья.

Ротман. Со всех концов Германии сюда по-прежнему прибывают анабаптисты.

Крехтинг. Особенно женщины.

Маттизон. Возрадуемся же за каждую душу, брат Штапраде. Какие сведения из имперских городов?

Винне. В Любеке бургомистр перешел на нашу сторону.

Клоприсс. В Страсбурге вновь начали собираться анабаптисты.

Штапраде. В Шварцвальде возобладали евангелисты.

Ротман. В Богемии и Моравии нас опять начали преследовать.

Крехтинг. Наши швейцарские братья молятся за нас в темницах, куда их бросили сторонники Цвингли.

Маттизон. Горе тебе, Цюрих!

Ротман. Германия охвачена мятежом.

Маттизон. Братья, во время уличного шествия в ризнице церкви, что над водами, Господь просветил меня.

Бокельзон. Аминь. (Собирает у присутствующих кресты.)

Маттизон. Братья, лютеране и приверженцы Папы страшатся Библии и боятся обращать к ней взоры. Мы же, анабаптисты, никакого страха не испытываем. Мы осуществляем реституцию и восстанавливаем церковь в ее правах, мы основываем Новый Иерусалим, дабы род человеческий возродился в своей первоначальной невинности, каким он был описан в Ветхом и Новом Завете. Но для этого нам надлежит обновить не только веру, но и закон, ибо что толку от веры, если наш закон останется законом императора и Папы, законом, поощряющим эгоизм среди людей и разделяющим их на бедных и богатых, на сильных и слабых. Посему в Новом Иерусалиме должен править новый закон. Никому из нас не дозволено больше покупать и продавать, трудиться ради денег, получать ренту, заниматься ростовщичеством, наживаться на несчастьях, крови и поте бедняков.

Бокельзон. Аминь.

Маттизон. Братья, мы обязаны в Граде Божьем сделать так, чтобы имущество было общим, ибо еще в Писании сказано: и сделались многие верующие едины душой и телом, но никто не говорил, что его имущество принадлежит только ему, напротив, у них все было общее.

Бокельзон. Аминь.

Ротман. Люди все еще цепляются за свое добро, брат Маттизон.

Штапраде. Нам предстоит еще много работать с ними.

Крехтинг. Мы еще не упрочили нашу власть над ними.

Винне. В городе все еще довольно много тайных сторонников епископа.

Клоприсс. Обобществлением имущества мы займемся позднее.

Маттизон раздает большие горящие свечи.

Маттизон. Грядет Царствие Божие. Оно стучится в ворота и громовым голосом требует, чтобы его впустили.

Нам нельзя медлить. Идите снова на улицы и в церкви и проповедями и молитвами готовьте народ; через три дня будет введен новый закон.

Бокельзон. Аминь.

Все выстраиваются по двое и медленно движутся по сцене. Маттизон теперь оказывается последним.

Маттизон. Какие сведения о епископе, брат Клоприсс?

Клоприсс. Братья в Кёльне подтверждают, что он там собирает войско.

Штапраде. Восемь тысяч ландскнехтов.

Крехтинг. Нужно укрепить городскую стену и призвать братьев под знамена. Мы можем выставить четыре тысячи человек.

Процессия замирает.

Все поворачиваются к Маттизону.

Бокельзон. Аминь.

Ротман. Не собирается ли брат Маттизон начать переговоры с епископом? Нельзя сказать, что он выдвинул совсем уж неприемлемые требования. Если он подтвердит законность нашей формы правления, мы готовы будем признать его суверенитет над нами.

Маттизон. Брат Ротман знает, что я отвергаю каждое требование епископа, даже не рассматривая его. Мы поручим защиту города тому, чье это дело.

Крехтинг. И чье же, по мнению брата Маттизона, это дело?

Маттизон. Это Божье дело.

Бокельзон. Аминь.

Крехтинг. Если брат Маттизон полагает, что Всемогущий самолично…

Ротман. С точки зрения теологии было бы также слишком рискованно.

Маттизон. Так думать было бы чистейшей воды богохульством. Он, породивший нас всех, протянет нам Свою руку, если мы примемся смиренно ожидать появления врага и не предпримем никаких мер для своей защиты.

Штапраде. Брат Маттизон! Учитывая, что целых восемь тысяч хорошо вооруженных ландскнехтов…

Винне. Не искушай Господа нашего, а значит, и твоего тоже! Об этом в Писании тоже сказано.

Клоприсс. Силой чуда нельзя добиться.

Маттизон. Но можно молитвой! Тот, кто выйдет на защиту Мюнстера от войска епископа, предстанет перед судом!

Бокельзон. Аминь.

Маттизон. Он погибнет от меча — пусть даже им окажется один из нас.

Бокельзон. Как просветленный непосредственно самим Господом нашим, брат Маттизон вправе осуществлять свои решения даже вопреки мнению большинства членов Совета.

Маттизон. Община ждет.

Бокельзон. Аминь.

Остальные. Слава Всевышнему!

Все уходят.

5. Ландскнехты

Лагерь.

На сцене появляются Иоганн фон Бюрен и Герман фон Менгерссен. Они несут лестницу.

Иоганн фон Бюрен. Клетки!

Сверху опускаются три клетки.

Колесо.

1-й ландскнехт вкатывает пыточное колесо.

1-й ландскнехт. Виселицу для протестантов.

Герман фон Менгерссен. Виселицу для католиков.

Сверху опускаются две виселицы. Иоганн фон Бюрен внимательно осматривает клетки, Герман фон Менгерссен забирается на лестницу и смазывает жиром петли веревок виселицы для католиков.

Иоганн фон Бюрен. Утром, с восходом солнца, мы сворачиваем шатры и вместе с войском начинаем наступление на Мюнстер. Рыцарь фон Менгерссен, ставлю вас в известность, что распоряжением епископа вы назначены младшим командиром.

Герман фон Менгерссен. Давайте забудем о нашем поединке у стен Падуи перед выстроившимися рядами наших солдат девять лет тому назад, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. Это стоило вам правого уха.

Герман фон Менгерссен. А вам — трех пальцев на левой руке.

Иоганн фон Бюрен. Клянусь, что в следующий раз я вас на куски изрублю.

Проверяет виселицу. Одна из веревок рвется.

Иоганн фон Бюрен. Эй, ландскнехт, еще одну веревку!

1-й ландскнехт приносит веревку.

Герман фон Менгерссен. Вы протестант, а я католик. Тогда я служил французскому королю, нынче вы служите епископу.

Иоганн фон Бюрен. Совершенно неважно, кому мы служим. Важно, сколько мы зарабатываем. На вашей авантюре с французом вы не слишком разбогатели.

Герман фон Менгерссен. Я получил двадцать дукатов.

Иоганн фон Бюрен. Мало. Очень мало.

Герман фон Менгерссен. А дома у меня девять детей, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. Я же, почтеннейший, оказался в объятиях молодой падуанки, и мои трофеи исчезли как дым, в том числе четыре картины кисти Рафаэля.

Герман фон Менгерссен. Ну, здесь вам повезло, ведь к современной живописи уже пропал интерес. Моего Микеланджело никто не берет. Я даже был вынужден принять участие в Крестьянской войне, чтобы хоть как-то расплатиться с долгами.

Иоганн фон Бюрен. Невыгодно, крайне невыгодно. При моих расценках я с крестьянами больше не связываюсь. Эти неотесанные мужланы сплошь бедны как церковные мыши. Убиваешь их — и никакого проку, а если убьют тебя, то уж тем более ничего не получишь.

Герман фон Менгерссен. Я всегда сражался не за тех, за кого надо. Когда вам позволили разграбить Рим, я защищал полностью разорившегося Папу Клеменса.

Иоганн фон Бюрен. Папам никогда нельзя доверять.

Герман фон Менгерссен. Святой отец отпустил мне грехи — вот и все.

Иоганн фон Бюрен. Плохо, очень плохо.

Герман фон Менгерссен. Боже, в чем я провинился перед Тобой?

Иоганн фон Бюрен осматривает пыточное колесо.

Иоганн фон Бюрен. В последний раз мне удалось сорвать хороший куш при разграблении Рима, и с тех пор одни только гроши перепадали. Я все время потом впросак попадал, смех — да и только, за оборону Вены заплатили какую-то ерунду, а за защиту Гюнса король Фердинанд задолжал мне двадцать тысяч гульденов. При этом турки сделали мне следующее предложение: пост верховного военачальника, двести тысяч золотых в год, четвертая часть всех трофеев, летний и зимний дворцы, гарем, и даже веру можно не менять.

Герман фон Менгерссен. Мне уже давно никто из чужеземцев ничего не предлагал.

Иоганн фон Бюрен. Выше голову!

Герман фон Менгерссен. Золото Мюнстера — моя последняя надежда.

Иоганн фон Бюрен. Не знаю, не знаю. Я долго раздумывал прежде, чем взяться за это дело. Анабаптисты ввели общность имущества, а в таких условиях даже от крупных состояний вскоре уже ничего не остается.

Герман фон Менгерссен. Рыцарь фон Бюрен, вы лишаете меня всякого морального стимула.

Иоганн фон Бюрен. Вы уже проинспектировали ландскнехтов?

На сцене выстраиваются двое ландскнехтов и монах.

Герман фон Менгерссен. Разумеется, рыцарь фон Бюрен.

Иоганн фон Бюрен. И что вы скажете?

Герман фон Менгерссен. Они производят довольно жалкое впечатление.

Иоганн фон Бюрен. У многих французская болезнь.

Герман фон Менгерссен. Оружие у них из арсеналов императорской армии, которая свыше тридцати лет тому назад отняла его у швейцарцев.

Иоганн фон Бюрен. Если епископ не раздобудет солдат получше, нам придется морить Мюнстер голодом. Иначе он не сдастся.

1-й ландскнехт. Беглый монах, командир.

2-й ландскнехт. Он хочет с вами поговорить, командир.

Иоганн фон Бюрен. На виселицу для протестантов.

1-й ландскнехт. Слушаюсь, командир.

Герман фон Менгерссен. На виселицу для католиков.

2-й ландскнехт. Слушаюсь, младший командир.

Иоганн фон Бюрен. Рыцарь фон Менгерссен, монах сбежал из монастыря, а значит, и от веры своей. И посему ему надлежит болтаться на виселице для протестантов.

Герман фон Менгерссен. Нет, на виселице для католиков. Бегство из монастыря есть тяжкий грех перед единоспасающей церковью.

Монах. Мир сошел с ума? Благодушию больше нет места? У всех разум помутился?

Иоганн фон Бюрен. Шаг вперед!

Монах делает шаг вперед.

Иоганн фон Бюрен. Что ты там ноешь, монашек?

Монах. Я был внештатным преподавателем математики на службе епископа.

Иоганн фон Бюрен. А нам все равно.

Монах. В Мюнстере мне собирались отрубить голову, а здесь меня хотят повесить.

Иоганн фон Бюрен. Мы вешаем всех, кто попадется нам на пути.

Монах. Я пришел предложить вам мои услуги. В битве с охватившим Мюнстер безумием интеллектуалы тоже обязаны стремглав броситься на поле брани, и математик также обязан исполнить свой долг.

Иоганн фон Бюрен. Нам не нужна математика.

Монах. Но я могу заранее вычислить траекторию полета пушечного ядра.

Иоганн фон Бюрен. У меня есть швейцарец, приверженец Цвингли, он ставит перед моей пушкой изображения двух швейцарских национальных героев, плюет между ними, а затем направляет дуло вслед за плевком. И еще ни разу не промахнулся. Шаг назад.

Монах делает шаг назад.

Монах. Я умру от голода, если окажется, что моя наука никому не нужна.

Иоганн фон Бюрен. Ты не умрешь с голоду, поскольку будешь повешен. На виселицу для протестантов его.

1-й ландскнехт. Слушаюсь, командир.

Герман фон Менгерссен. Нет, на виселицу для католиков.

2-й ландскнехт. Слушаюсь, младший командир.

Иоганн фон Бюрен. Рыцарь фон Менгерссен, с каким удовольствием я швырнул бы вам перчатку в лицо.

Герман фон Менгерссен. А я бы отрубил вам оставшиеся пальцы на руке.

Иоганн фон Бюрен. Здесь я распоряжаюсь, как старший командир. И лишь от меня зависит, кого и где вешать.

Герман фон Менгерссен. Но не оскорбляя при этом мои религиозные чувства.

Иоганн фон Бюрен. Тогда уходите отсюда.

Герман фон Менгерссен. Рыцарь фон Бюрен! Поскольку мы никак не можем договориться, где повесить монаха, я предлагаю назначить его армейским священником.

Иоганн фон Бюрен. Зачем?

Герман фон Менгерссен. Военачальник! Вы же командуете армией епископа!

Иоганн фон Бюрен. Армейский священник обычно очень дорого обходится.

Герман фон Менгерссен. Но не монах!

Иоганн фон Бюрен. Шаг вперед!

Монах делает шаг вперед.

Иоганн фон Бюрен внимательно рассматривает его.

Иоганн фон Бюрен. Так вот, монашек, ты назначен священником армии епископа без получения жалованья, но с правом участвовать в грабежах.

Монах. Военачальник! Я совершенно не подхожу для этой должности.

Иоганн фон Бюрен. Ступай в лагерь!

Монах. Но я не теолог.

Иоганн фон Бюрен. Шаг назад!

Монах делает шаг назад.

Монах. Я вообще человек неверующий.

Иоганн фон Бюрен. Ничего страшного. Еще сегодня ты выступишь с проповедью перед кавалеристами. Увести!

Монах. Я протестую, я гуманист!

Ландскнехты уводят его.

Герман фон Менгерссен. Гуманист! Какой позор, что ему удалось избежать виселицы!

Иоганн фон Бюрен. Ох уж эти вечные разногласия между немцами!

6. Актер становится царем

Во дворце епископа. На клиросе Бокельзон и анабаптистки.

Бокельзон.

Входит Крехтинг.

Похоже, я сбил вас с толку, брат Крехтинг. Я исполняю свои прежние роли. Это Сенека.

Крехтинг. Брат Бокельзон! Вы, святой человек, пребываете в окружении обнаженных женщин!

Бокельзон. Эти слова делают вам честь, брат Крехтинг. И вам вовсе незачем отворачиваться. Мои будущие жены родом из самых знатных семей империи, и тем не менее они покинули свои дома. Это дочь бургомистра, племянница кардинала, есть среди них и голландка, вон та ядреная девица, шлюха из Лейдена, но теперь она приняла нашу веру, есть также баронесса, имперская фрейлина, а эта пышная блондинка — самая настоящая принцесса фон Трюбхен. Она принадлежит к шахенской линии.

Крехтинг. И вы хотите жениться сразу на шести женщинах?

Бокельзон. И еще на десяти.

Крехтинг. Брат Бокельзон!

Бокельзон. Вы недостаточно последовательный анабаптист, брат Крехтинг. Неужели нам следует ограничиться лишь низвержением власти негодяев в Мюнстере? Разве наш больной христианский мир не стонет тяжко под ярмом противоестественного единобрачия? И не нужно ли нам изменить свое отношение к браку, обратив взор на Ветхий Завет? Разве вы ничего не читали о царе Соломоне? Он завел себе тысячу жен и оказался мудрее всех философов. Я намерен предложить Совету анабаптистов, взяв за образец поведение наших уважаемых предков и руководствуясь словами апостолов, вновь ввести многоженство, дабы по мере сил выполнить заповедь Господню, которая, как известно, гласит: плодитесь и размножайтесь.

Крехтинг. Да вы тогда выставите анабаптистов на посмешище перед всем христианским миром!

Бокельзон.

Тоже Сенека. Нерон. Грандиозный провал в Амстердаме, но все дело в пьесе.

Крехтинг. Но вы остались актером и нашли себе новую роль.

Бокельзон. Роль всей моей жизни, Бернгард Крехтинг. Но ведь и вы подыскали себе новую роль. Вы выдаете себя за бывшего лейтенанта императорской армии, но на самом деле вы — проповедник, изгнанный из Гильдехауза.

Крехтинг. Вы об этом знаете?

Бокельзон. Но я никому ничего не сказал.

Крехтинг. Моя судьба в ваших руках.

Бокельзон. Положитесь на мой актерский инстинкт. Комедия, которую играют вполсилы, всегда оказывается неудачной; в нашу комедию мы обязаны вложить всю душу. Одним ударом — это монолог Прометея, моя самая удачная роль. Я исполнял ее в Лейдене семь раз. Публика неистовствовала…

Или:

Крехтинг. Вы явно мечтаете стать царем Мюнстера.

Бокельзон. Анабаптистам предсказано, что у них будет царь.

Крехтинг. Царь, а не комедиант.

Бокельзон. Вы полагаете? Пусть епископ со своими ландскнехтами окружит Мюнстер, и запертым в его стенах жителям останется лишь голодать и предаваться фантазиям, вот тогда они помажут меня на царство.

Крехтинг. Ландскнехтам вовсе не потребуется окружать Мюнстер, они возьмут его первым же приступом. Ян Маттизон распорядился не применять силу. Армия епископа уже на подступах к Хамму, а стены нашего города все еще в плачевном состоянии.

Бокельзон. Разве вы ничего не знаете о прекрасной Диваре, юной жене старца-пророка?

Крехтинг. Какое отношение она имеет к нашему отчаянному положению?

Бокельзон. Пусть один по ночам восхищается грудями его жены, а другой заделывает дыры в городских стенах.

Крехтинг. Но это было бы предательством.

Бокельзон. Маттизона с его причудами, но никак не нашего дела.

Крехтинг. Что ж, рискну.

Бокельзон. Нам остается лишь надеяться на прекрасную Дивару, лейтенант.

Крехтинг уходит.

Итак, дочери мои, вы возвестили о том, что хотели видеть царя, схожего с Соломоном и похожего на меня, восседающего на троне и царящего в золотом облаке, царя, который придет на эту несчастную землю, дабы свершить над ней суд.

Анабаптистки.

7. Книппердоллинк и Юдифь

Ворота Эгидия. Книппердоллинк и Юдифь в лохмотьях.

Юдифь. Ты скрываешься, отец.

Книппердоллинк. Я прячусь под покровом тьмы.

Юдифь. Ты мерзнешь.

Книппердоллинк. Ночью холодно.

Юдифь. Скоро наступит утро.

Книппердоллинк. Я отсылаю тебя, дочь моя, прочь, но ты все время следуешь за мной.

Юдифь. Ты мой отец.

Книппердоллинк. Твой отец — богач Бернгард Книппердоллинк, а я — нищий Лазарь.

Юдифь. Я дочь нищего Лазаря и, подобно тебе, одета в рванье.

Книппердоллинк. Окна в доме богача ярко сияют.

Юдифь. Бокельзон пирует со своими женами.

Книппердоллинк. Подул ветер. Я люблю слушать его завывания. Небо окрасилось в багряный цвет.

Юдифь. Ландскнехты приближаются к городу.

Книппердоллинк. И вместе с ними — смерть.

Юдифь. Да смилостивится над нами Господь.

Книппердоллинк. Он уже сделал это. Он ниспослал на нас нищету, холод, мрак и ниспошлет еще и голод.

Юдифь. Мне страшно.

Книппердоллинк. Не бойся. Давай спустимся на берег Аа и будем проповедовать о грядущем пришествии князя мира, славного царя анабаптистов.

Оба уходят.

8. Смерть пророка

На подступах к городу. На сцене оба рыцаря, ландскнехты и монах.

Иоганн фон Бюрен. Перед нами Мюнстер в Вестфалии, коим правят пекарь и актер.

Герман фон Менгерссен. Им правят еретики. Их так именуют даже самые закоренелые последователи различных еретических учений.

Иоганн фон Бюрен. Очень хорошо. О город, о котором великий доктор Мартин Лютер сказал, что в нем поселился сам дьявол, и, разумеется, теперь в нем демон на демоне сидит и демоном погоняет!

Герман фон Менгерссен. Отлично. О город, о котором премудрый доктор Иоганнес Экк сказал: всей вечности ада не хватит, чтобы за грехи твои сварить тебя!

Монах. Город безрассудства!

Иоганн фон Бюрен. А ну-ка, заткнись, армейский священник! Оскорбления — привилегия солдат. Эй, ландскнехты, начинайте!

1-й ландскнехт. Город безрассудства!

2-й ландскнехт. Город рабства, город несправедливости!

Иоганн фон Бюрен. Ну вот уж нет, парень, рабство есть гражданская добродетель, а несправедливость красит тех, кто принадлежит к солдатскому сословию.

2-й ландскнехт. Извините, командир, больше не повторится. Город свободы! Город справедливости!

1-й ландскнехт. Город равенства!

2-й ландскнехт. Город общности народа!

1-й ландскнехт. Город общности имущества!

2-й ландскнехт. Город любви к ближнему!

Иоганн фон Бюрен. Хорошо, ландскнехты, хорошо, именно это я называю превосходными оскорблениями. Теперь вновь мой черед. Город гуманизма!

Герман фон Менгерссен. Гуманизм? Что это означает, рыцарь фон Бюрен?

Иоганн фон Бюрен. Понятия не имею, крепкое французское ругательство! А теперь начнем запугивать. Начали!

1-й ландскнехт. Рыцарь Иоганн фон Бюрен стоит у стен твоих, город гуманизма, чтобы раздавить тебя, как пустой орех!

2-й ландскнехт. Рыцарь Герман фон Менгерссен подошел к вратам твоим, город мира, чтобы задуть тебя, как свечу!

Иоганн фон Бюрен. Я заколол кинжалом французского короля, когда он возлежал в объятиях своей самой дорогой куртизанки!

Герман фон Менгерссен. Я повесил турецкого султана на минарете его самой высокой мечети!

Иоганн фон Бюрен. Я утопил Папу…

Герман фон Менгерссен. Рыцарь фон Бюрен! Вы же главнокомандующий армией епископа…

Иоганн фон Бюрен. Я собственноручно утопил Папу Римского в бочке с его самым дорогим церковным вином!

Герман фон Менгерссен. Прекрасно! Тогда произнесу несколько слов в адрес лютеран. В Виттенберге я сжег тысячу лютеран на костре, сложенном из тысячи Библий в переводе Лютера!

1-й ландскнехт. Сдавайся, город.

2-й ландскнехт. Покорись, Мюнстер!

В городе. Ворота Эгидия. На сцену входят Маттизон под руку с Диварой в сопровождении членов Совета анабаптистов.

Маттизон. В Божьем городе царит мир.

Ротман. Народ положился на волю Господа и занят повседневным трудом.

Маттизон. Брат Бокельзон, я доверяю вам свою беременную жену Дивару. Отсутствовать я буду совсем недолго, но ей потребуется утешение в молитве.

Иоганн фон Бюрен (из-за ворот). Молите о пощаде, упрямые анабаптисты, осмелившиеся поднять мятеж против имперских властей, или я забью вас как баранов!

Маттизон.

Ты сделал так, чтобы Самсон ослиной челюстью истребил тысячу филистимлян. Сделай же так, чтобы я с помощью этого меча одержал победу над войском епископа.

Уходит из города через открытые Бокельзоном ворота.

Бокельзон. Теперь мы видим, как брат Маттизон идет на смерть. Воистину это торжественный момент! (Закрывает ворота.)

Дивара. Они убьют его! (Бежит к воротам.) Пустите меня к нему! Пустите меня к нему!

Бокельзон. Сообщите, что одержимый гордыней пророк Ян Маттизон, полагавший, что он один сможет достичь победы, хотя одержать ее надлежит всему избранному Богом народу, пал смертью храбрых от рук врага; возвестите, что в этот горестный час Господь назначил меня, Яна Бокельзона из Лейдена, царем Мюнстера, дабы я при поддержке четырех архангелов и херувимов смог бы противостоять антихристу; провозгласите далее святого человека Бернгарда Книппердоллинка моим наместником и верховным судьей в знак того, что царство мое отныне будет зиждиться не на богатстве и могуществе, а на бедности и бессилии; призовите, наконец, мужчин и женщин этого города взойти на стены с оружием и котелками с горящей смолой и жженой известью, а также вынести из церквей статуи святых, чтобы забросать ими тех, кто верит в них и пришел теперь уничтожить нас и взять приступом крепость Иерусалим!

Анабаптисты гурьбой убегают со сцены.

Дивара. Мой муж! Мой муж!

Бокельзон.

Оба уходят.

9. Поражение

На подступах к городу. Рыцарь фон Бюрен и монах, шатаясь, выходят на сцену.

Иоганн фон Бюрен. Я перейду в католическую веру.

Монах. Мы наголову разбиты! Нас просто в пух и прах разделали!

Иоганн фон Бюрен. Штединг погиб, Вестерхольт погиб, Оберштейн погиб!

Монах. Полный крах, командир.

Иоганн фон Бюрен. Все погибло. А ведь я перед атакой во весь голос прочитал построившимся солдатам изречение относительно победы пророка Михаила, которое я случайно обнаружил в Библии. Дескать, он выйдет и возрадуется силе Господней и победе, одержанной именем Господа.

Монах. Вы неверно истолковали изречение, командир. «Он выйдет» — имелся в виду актер.

Иоганн фон Бюрен. С католиком ничего подобного бы не произошло!

Монах. Вам следовало бы сперва отвлечь их внимание ложной атакой, а затем с главными силами…

Иоганн фон Бюрен. Избавьте меня от ваших слишком умных рассуждений!

Монах. И все-таки вы одержали хоть небольшую, но победу. Ведь ландскнехты изрубили пророка анабаптистов Яна Маттизона на куски.

Иоганн фон Бюрен. Хватит молоть языком. Вперед, армейский священник! Обратите меня в веру единоспасающей церкви! Окропите святой водой из бочек, дайте мне припасть к образам, обрушьте на мою грешную голову горы индульгенций, словом — сделайте все, что нужно. Давайте, давайте!

По сцене, хромая, проходят рыцарь фон Менгерссен и 2-й ландскнехт.

Герман фон Менгерссен. Я перейду в протестантскую веру!

2-й ландскнехт. Мы полностью разгромлены.

Герман фон Менгерссен. Преданы, обмануты, осмеяны и превращены в калек. Я был верным сыном церкви, и тут вдруг женщины опрокинули на меня сверху статую своего покровителя святого Августина, и нога моя исчезла, как исчезает снег с полей с приходом весны.

2-й ландскнехт. У вас теперь ни ноги, ни войска.

Монах. Вспомните о ваших прегрешениях, младший командир. При такой вашей идиотской стратегии святому Августину следовало бы обойтись с вами гораздо более жестоко.

Герман фон Менгерссен. Армейский священник, вы назначаетесь армейским пастором. Скорее обратите меня в веру великого Мартина Лютера, обрушьте на меня выдержки из катехизиса, орите над моим ухом церковные песни, одним словом, верните мне милость Божью.

1-й ландскнехт (несется по сцене). Анабаптисты выбежали из города. Они заколачивают гвоздями наши пушки!

Иоганн фон Бюрен. Придите ко мне, святые угодники!

Герман фон Менгерссен. Приди ко мне на помощь, Гус! Приди ко мне на помощь, Лютер! Приди ко мне на помощь, Цвингли!

Иоганн фон Бюрен. Рыцарь фон Менгерссен! Никаких еретических высказываний!

Герман фон Менгерссен. Взгляните на мою рану, рыцарь фон Бюрен! Вы видите, что от моего тела остался лишь протестантский обрубок!

Иоганн фон Бюрен. Давайте кое-как дохромаем до лагеря!

10. Победители

Рыночная площадь. Народ несет избранного царем Бокельзона по городу и поет песню анабаптистов.

Толпа.

Конец вражде! Лишь Бог — Закон!

Ротман.

Да здравствует царь Бокельзон!

Толпа. Осанна!

Крехтинг. Да здравствует его наместник Бернгард Книппердоллинк!

Толпа. Аллилуйя! Аллилуйя! Мы молимся и воздаем Тебе хвалу.

11. Епископ и голова Маттизона

Лагерь. Епископ сидит с посланием Бокельзона в руках. Рядом стоит ландскнехт, в руках у него небольшой столик. На нем стоит миска с каким-то закутанным тканью предметом.

Епископ. Проклятье.

Ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.

Епископ. Я просто не смог сдержать себя. Этот негодяй, этот царь анабаптистов требует, чтобы я покорился ему.

Ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.

Епископ. Я не прекращу эту войну и буду вынужден, словно нищий, скитаться по чужим владениям.

Ландскнехт. Я принес вам умело препарированную голову лжепророка Яна Маттизона.

Епископ. Поставь ее сюда.

Ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.

Епископ. А теперь уходи. (Подкатывает к столику, разворачивает голову и внимательно рассматривает ее.) Итак, это ты, Ян Маттизон? Это твои глаза, а это твоя седая борода. Она длиннее, чем моя, только гораздо менее ухожена.

 

Акт второй

12. Государи

Вормс. Император Карл V восседает на носилках.

Император.

Входит канцлер.

Канцлер. Ваше величество!

Император. Где мы, канцлер?

Канцлер. В Германии, ваше величество.

Император. В Германии? Мы забыли, Мы забыли. Нам казалось, что Мы в нашем мадридском дворце.

Канцлер. Ваше величество изволили остановиться в Вормсе. Здесь созван рейхстаг.

Император. Рейхстаг! Омерзительно! Нам не нравятся эти немецкие дела, они такие… такие негармоничные.

Канцлер. Вашему величеству надлежит назначить новых членов Венской Императорской академии живописи. Вот список, ваше величество.

Император. Тициан, хорошо, Тинторетто, возможно, Маартен ван Хемскерк заслужил, Маринус фон Роймерсвеле, то, что надо, Ян ван Амстель достоин, Альтдорфер — ладно, конечно, Гольбейн — куда ни шло, Хагельмайер из Вены — нет, канцлер, это невозможно. Мы, правда, сами Габсбурги, но это свойственное венцам отсутствие фантазии для Нас неприемлемо. И уж если этот субъект полагает, что Нам приятнее смотреть на изображение деревьев, а не людей, то Мы должны, по крайней мере, получить ощущение силы, с которой природа поднимает из земли эти могучие стволы. А вместо этого Мы видим всего лишь неподвижную кучу раскрашенных листьев. Что еще?

Канцлер. Ничего особенного. Ваше величество намеревались принять князей?

Император. Впустите их.

Канцлер докладывает о приходе князей, которых пажи вносят на носилках.

Канцлер. Его преосвященство кардинал.

Кардинал. Сын мой!

Император. Ваше преосвященство.

Канцлер. Его светлость ландграф Гессенский.

Ландграф. Мой дорогой Карел.

Император. Мой дорогой Флипс.

Канцлер. Его светлость курфюрст.

Курфюрст. Здравствуй, Карлхен.

Император. Курфюрст.

Курфюрст. Пива.

Император. Пива курфюрсту.

Канцлер. Епископ Минденский, Оснабрюкский и Мюнстерский.

Император. Откатите епископа в угол.

Паж откатывает кресло с епископом в угол.

Император. Говорите.

Кардинал. Сын мой, поскольку этот наделенный скудным умом епископ со ссылкой на имперскую конституцию вынудил нас обсуждать дурацкий мятеж в его жалких владениях, совершенно очевидно: Вальдек должен держаться подальше от моих актеров.

Епископ. Я распустил мою труппу, ваше преосвященство.

Кардинал. Это вы сделали для того, чтобы на ее месте создать гораздо лучшую труппу! Вы ведь беседовали с моим ведущим исполнителем острохарактерных ролей. Да или нет?

Ландграф. А моя исполнительница ролей пожилых светских дам? Она ведь появлялась у вас. Да или нет?

Епископ. Фельдштифельша, на мой взгляд, не обладает должным дарованием.

Ландграф. Что? Карел, ты слышишь, она, оказывается, не обладает должным дарованием.

Курфюрст. Типичная провинциалка.

Ландграф. Ты заплатишь за свои слова, курфюрст. Карел, я займу Эйзенах.

Курфюрст. Тогда я вторгнусь в Гисен.

Император. Я думал, спор между немецкими князьями разгорелся из-за какого-то щекотливого дела, а они, оказывается, спорят из-за Фельдштифельши.

Курфюрст. Еще пива.

Паж приносит пиво.

Кардинал. Я восхищался в вашем театре самой лучшей постановкой Плавта в моей жизни, Вальдек, но что касается вашей оценки актеров… Вы ведь и этому Яну Бокельзону отказали в таланте. Одна из моих племянниц пребывает сейчас при его… как бы это сказать… ну да, при дворе — она написала моей сестре, что он изумительно декламирует Сенеку.

Епископ. У него слишком много патетики. Это ужасно.

Ландграф. У тебя ужасный вкус, Вальдек.

Кардинал. Ваша оценка анабаптистов также оказалась ошибочной.

Император. Анабаптисты?

Кардинал. Безобидные людишки, сын мой, трудолюбивые и благочестивые. В твоей империи их можно повсюду встретить.

Епископ. Ваше преосвященство!

Кардинал. Без возражений, епископ Мюнстерский. Если анабаптисты требуют крещения взрослых, Бог мой, да это же исконно христианская идея. Немцы вообще благочестивый, склонный к раздумьям народ, каждый из них в душе мистик.

Курфюрст. Еще пива!

Кардинал. Главное, что анабаптисты настроены против Лютера. Как я слышал, они подчеркивают, что блаженство достигается не верой единой. Отрадно, мне это чрезвычайно нравится, истинно христианский подход. Готов держать пари, что, в сущности, они, сами того не зная, католики, правда, придерживаются далеко не всех канонов, но ведь мы же не ортодоксы. Вальдек просто неверно обращался со своими подопечными и не сумел использовать склонность этих людей к фантазии для возвращения их в лоно церкви. Разумный доминиканец уже давно навел бы порядок и мирно уладил бы это дело в интересах Рима.

Епископ. У вашего преосвященства неверные сведения.

Кардинал. Неверные сведения? Эти глупости меня не интересуют, пусть даже сейчас они вошли в моду. Я не собираю сведений, ибо как кардинал вовсе в них не нуждаюсь, я целиком полагаюсь на собственную интуицию.

Епископ. Ваше преосвященство! Эти, по вашим словам, безобидные анабаптисты в Мюнстере ежедневно рубят людям головы!

Кардинал. Как и мы!

Епископ. Они ввели многоженство!

Кардинал. Епископ! А кто сейчас не грешит этим? Каждого из нас обвиняют в многоженстве, протестанты приводят в своих трактатах список моих любовниц, католики не устают повторять, что у ландграфа две жены, курфюрст спит чуть ли не с каждой скотницей, любовные похождения нашего Карла получили гораздо более широкую известность, чем события римской истории, а вы, Вальдек, никак не расстанетесь с Анной Польман.

Епископ. Мне уже больше ста лет, ваше преосвященство.

Кардинал. Но прыти вам по-прежнему не занимать.

Епископ. Бокельзон взял в жены шестнадцать женщин.

Император. Шестнадцать?

Ландграф. Гениально.

Курфюрст. Бог мой, да этот тип — настоящий сладострастник.

Кардинал. Великолепно, скажу вам, великолепно. Этот парень настоящий актер — играя комедию, он ни в чем удержу не знает. Он словно бросает нам вызов, заставляя изумиться мастерским исполнением роли. Шестнадцать жен — да неужели мы должны воспринимать сей факт трагически? Не следует возмущаться там, где нужно лишь ухмыляться. Нет, нет, никаких возражений. Как только положение нормализуется, в его гареме никого не останется. И посему: ни одного ландскнехта на осаду Мюнстера.

Епископ. Курфюрст! Вы должны мне помочь!

Курфюрст. И не подумаю.

Епископ. Ландграф Гессенский! Я взываю к вашему политическому чутью.

Ландграф. Мой дорогой Вальдек, должен признаться, что из-за анабаптистов мы, протестанты, оказались в довольно напряженном положении. Ведь они пародируют нашу веру в Евангелие. Но мое политическое чутье, к которому ты взываешь, подсказывает мне: то, что затевается здесь, гораздо опаснее. Речь идет о заговоре католиков против князей-протестантов.

Епископ. Ландграф, я даю вам слово…

Ландграф. Не стоит, епископ, я знаю Карла и его кардинала и знаю, что ты также примешь в этом участие. В моих владениях я вешаю анабаптистов на деревьях, впрочем, точно так же я поступал с мятежными крестьянами, но не требуй от меня помощи. Все, что ослабляет князей-католиков, усиливает меня. Ни одного ландскнехта на осаду Мюнстера.

Курфюрст. Ни одной пули.

Епископ. Мне нужны деньги, я разорен. Если я не заплачу наемникам, они разорят мои владения.

Кардинал. Денег у нас нет.

Курфюрст. Еще пива.

Епископ. Мне нужно как можно скорее закончить войну. Подумайте о невиновных! Подумайте о женщинах и детях!

Кардинал. Это не наша война.

Епископ. Подумайте о народе.

Ландграф. Ты начинаешь мне надоедать, Вальдек.

Курфюрст. Ты становишься вульгарным.

Кардинал. Я вынужден задать себе вопрос: в каких кругах вы, собственно говоря, вращаетесь?

Ландграф. Народ обязан повиноваться, и мы позаботимся об этом, а о спасении души позаботится евангелическая или католическая церковь — таков порядок в христианском мире. Я не понимаю, почему мы вообще должны думать о народе?

Епископ. Тогда хотя бы подумайте о самих себе, о ваших владениях, ваших замках, ваших крепостных, ваших богатствах. Анабаптисты ввели общность имущества.

Всеобщее молчание.

Император. Ваше преосвященство, их никак нельзя назвать истинными католиками.

Кардинал. Сын мой, я поражен этим известием.

Курфюрст. Еще пива.

Ландграф. Общность имущества! Отвратительно!

Кардинал. А все потому, что Лютер перевел Библию. Народу совершенно незачем читать ее. Мы выделяем тысячу ландскнехтов.

Курфюрст. Мы также.

Ландграф. Мы — две тысячи.

Кардинал. Пажи!

Пажи входят и поднимают носилки с князьями.

Ландграф. Мы увидимся за обедом, Карел.

Курфюрст. Я иду спать, Карлхен.

Кардинал. Сын мой!

Жестом останавливает носильщиков.

Кардинал. Теперь у вас есть ландскнехты, Вальдек, однако Бокельзона вы должны взять в свою труппу.

Епископ. Я искренне раскаиваюсь, ваше преосвященство, ведь содеянное им теперь зло во много раз превышает то зло, которое он мог бы причинить на театральных подмостках.

Кардинал. Вальдек! Если Бокельзон окажется именно таким актером, каким его считает моя племянница, церковь и германская нация никогда не простят вам такой потери.

Пажи выносят носилки с кардиналом.

Император. Что вам нужно еще, епископ Мюнстерский?

Епископ. Еще ландскнехтов, ваше величество.

Император. Это невозможно.

Епископ. Четырех тысяч недостаточно.

Император. Мы повелеваем мировой империей. И нас волнуют гораздо более важные вещи, чем смута на немецкой земле.

Епископ. Князья слепы.

Император. А вы — старик, глубокий старик.

Епископ. А вы, ваше величество, слишком молоды, в этом-то вся трагедия.

Император. Мы боремся с анабаптистами тем, что не замечаем их.

Епископ. Иоанн Бокельзон приказал публично сжечь портрет вашего величества.

Император. Публично?

Епископ. Именно так, ваше величество.

Император. Я ожидаю от вас, епископ, что вы, будучи моим владетельным князем, отдадите этого злодея под суд Нашего величества и затем, как того требует закон, приговорите нечестивца к казни путем колесования, чтобы потом положить его труп в железную клетку и вывесить ее на вершине лютеранского собора. Дабы вы, ваше преосвященство, смогли исполнить Нашу волю и одержать победу в борьбе с мятежниками, Мы согласились предоставить в ваше распоряжение сто пятьдесят ландскнехтов. Императорских ландскнехтов.

Епископ. Умирающий от жажды готов благодарить за каждую каплю и слишком слаб для того, чтобы отвергнуть даже запоздалую помощь.

Император. Выкатите епископа из зала.

Пажи выкатывают кресло с епископом со сцены.

Император. Канцлер!

Канцлер. Ваше величество!

Император. Немыслимо упрямый старик.

Канцлер. Он на пути к гибели, ваше величество.

Император. Подберите сто пятьдесят ландскнехтов, самых жалких, дураков, отягощенных всеми болезнями — ну там желваки, недуги, да такие, от которых страшно делается, безруких, безногих. Пошлите их в Мюнстер.

Канцлер. Слушаюсь, ваше величество.

Император. В остальном же актер весьма импонирует Нам своим сумасбродством.

Канцлер. Настоящий талант, ваше величество.

Император. Крошечное царство этого паршивого комедианта, хотя и вызывает у Нас смех, все же кажется Нам символом Нашей собственной державы, поскольку положение Нашей империи представляется Нам не менее шатким.

Канцлер. Хорошо сказано, ваше величество.

Канцлер хлопает в ладоши, пажи несут носилки с ним к выходу, но император жестом останавливает их.

Император. Что же касается этого бездарного дилетанта из Вены…

Канцлер. Художник Хагельмайер вычеркнут из списка членов Академии, ваше величество.

Император. Это ошибка, канцлер. Смилуйтесь над ним. Как член Императорской академии художеств, он может причинить ущерб только животным.

13. Отречение тетрарха

Рыночная площадь. Входят Книппердоллинк и Юдифь.

Книппердоллинк. Графиня Гильгаль.

Юдифь. Тетрарх?

Книппердоллинк. Ты застала меня, доченька, в очень жалком состоянии; в одной рубашке я шагаю по рыночной площади.

Юдифь. Мой отец не может быть в жалком состоянии.

Книппердоллинк. Может, графиня Гильгаль, может. Я привыкаю к нищете. О, это великое искусство — быть нищим. Я все глубже и глубже постигаю его изысканность, ибо чудеснейшим образом сложилось так, что у нищеты множество разрядов: возможно ли описать, как прекрасны муки голода и жажды, великолепие холода и сырости. Я обнаруживаю все новые и новые чудеса: страшные пропасти отчаянья, болота скорби и моря нужды. Но самое изумительное — это паразиты! Эти чудные клопы, эти изумительные блохи! Хвала Господу, я теперь все время чешусь. (Настораживается.) Что это за меч в моих руках?

Юдифь. Это меч справедливости.

Книппердоллинк. Я целую тебя, меч! Я целую тебя, справедливость! это ведь священный меч, не правда ли, дочь моя?

Юдифь. Да, отец.

Книппердоллинк. Верно! Совершенно верно! Я должен обратить меч справедливости против людей! Но разве я это сделал, дочь моя? Разве я пролил кровь?

Юдифь. Да, отец.

Книппердоллинк. И многих я казнил?

Юдифь. Многих, отец.

Книппердоллинк. Но почему?

Юдифь. Чтобы спасти их бессмертные души.

Книппердоллинк. И я действительно спас их бессмертные души?

Юдифь. Не знаю.

Книппердоллинк. Ты не знаешь, а я — тем более. Что же такое справедливость, графиня, кто вообще справедлив на земном шаре?

Юдифь. Людям не подобает быть справедливыми.

На сцену выходят жители Мюнстера в черных, изодранных одеждах. Лангерман и Фризе вводят мясника.

Книппердоллинк. Мудро! Очень мудро! Слушайте, люди, что говорит моя дочь, графиня Гильгаль! Это вам не подобает! Несправедливость и заблуждение — вот ваша участь, люди. Взгляните на мой окровавленный меч высшего судьи! Анабаптисты, взгляните на людскую справедливость! Она кромсает без разбора, она рубит головы не глядя. Да будь она проклята, людская справедливость!

Фризе. Наместник царя!

Книппердоллинк. Кто вы?

Фризе. Граф де Гильбоа, прежде сапожник Фризе.

Лангерман. Котельщик Лангерман, ныне князь Зихетский.

Фризе. Мы обвиняем виконта де Же-Хиннома.

Книппердоллинк. Обвиняйте.

Вероника фон дер Реке. Он усомнился в доброте Господней перед всем народом.

Книппердоллинк. Выйдите вперед, виконт, содрогнитесь и выйдите вперед.

Мясник. Смилуйтесь, ваше величество, смилуйтесь, тетрарх Галилейский! Я самый обычный честный анабаптист, подобно всем раздавший свое имущество и заведший четырех жен. Смилуйтесь!

Книппердоллинк. Разве вы не великий герцог Бетсайды, что возле Генисаретского озера, тот самый, которого я два дня назад разжаловал в виконты де Же-Хиннома — долины вонючей падали — за сомнение в мудрости Господней?

Мясник. Я, о солнце справедливости, луна милосердия и молния мести.

Книппердоллинк. Вы вновь согрешили, виконт.

Мясник. Лишь одну секунду сомневался я в доброте Господней, благороднейший тетрарх, лишь одну секунду.

Книппердоллинк. Одна грешная секунда — и человек разом теряет надежду на спасение души, виконт.

Мясник. От отчаянья, наместник царя, я согрешил от отчаянья. Так как жители Нового Иерусалима поедают от голода вместо обещанной манны небесной собак, кошек и крыс!

Книппердоллинк. Я вынужден одним мощным ударом отделить вашу мерзкую голову от вашего порочного тела.

Мясник. Тетрарх Галилейский! Дайте мне искупить свой грех. Смилуйтесь! Не хватайтесь за меч, подобно гневу Господню нависающий сейчас надо мной! Просто с радостным сердцем разжалуйте меня, и я буду вполне удовлетворен.

Книппердоллинк. Мне некуда вас больше разжаловать, виконт. Я не могу лишить вас природного аристократизма.

Мясник. Назначьте меня маркизом нужников или шевалье навозной кучи, только не рубите меня мечом, о солнце справедливости.

Книппердоллинк. Вы так низко пали, виконт, что стали самой ничтожной личностью среди анабаптистов.

Мясник. Я это знаю, о тетрарх.

Книппердоллинк. В Писании сказано: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». Возьмите меч! Мне достаточно рубашки, нищеты и моей дочери, графини Гильгаль. Я назначаю вас тетрархом Галилейским, наместником царя и верховным судьей анабаптистов.

Мясник (застыв в изумлении). Меня, паршивого виконта долины вонючей падали, вы хотите назначить верховным судьей? Подумайте о моей подлой душе, о моих грешных мыслях.

Книппердоллинк. Кто может быть справедливым? Только первый и последний, Бог или вы, наместник! (Целует его.) Пойдемте, графиня Гильгаль! Я попрошу царя разжаловать меня в виконты де Же-Хиннома.

Уходят.

Вероника фон дер Реке. Я горжусь тем, что я анабаптистка, Генрих.

Мясник. Я стал наместником, анабаптисты! И я жестоко покараю каждого, кто усомнится в справедливости нашего дела. Да здравствует Иоанн Бокельзон, царь Нового Иерусалима, Града Божьего!

14. Царь Бокельзон

Во дворце епископа. Бокельзон восседает на троне.

Бокельзон.

Входят анабаптистки.

Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему.

Бокельзон. Нет, нет, нет, нет. Как вы входите! Гуськом! (Вскакивает и начинает показывать, как нужно входить.) Сперва царица Дивара, а уже за ней остальные, все время по двое в ряд, царственной походкой, свободно, естественно, словно вы рождены царицами. Тот, кто обладает царственной походкой, не входит, а как бы проскальзывает в зал, а вы попросту входите, вы не вышагиваете, а ковыляете, словно крестьянские лошади после долгой пахоты. А ну, все назад! Многоженство — это проблема власти.

Анабаптистки выстраиваются на сцене.

Бокельзон. Я хлопаю в ладоши, а вы еще раз выходите вперед. Вы ведь не при дворе какого-нибудь захудалого князя и не в каком-нибудь разорившемся имперском городе, вы в моем Иерусалиме. Это ко многому обязывает. Мир вокруг нас ужасен, перед порталом нашего дворца громоздятся горы трупов, люди пожирают совершенно немыслимые вещи, лишь бы остаться в живых, в сердцах воцарились отчаяние и самые безумные надежды, люди убивают и пытают друг друга, но перед кем вы стоите здесь, в этом зале? Вы стоите передо мной, царем народа и князем мира. И посему вам надлежит выглядеть величественно и торжественно, не правда ли? Шаг вперед! (Хлопает в ладоши.)

Одиннадцать женщин (хором). Слава Всевышнему!

Бокельзон. Герцогиня фон Эфраим, марш-марш, не вертите задом, марш-марш, скользите, скользите. Вы ведь теперь царствующая особа, а не нахальная шлюха из Лейдена! Прекрасно. Сгруппируйтесь. Живей, живей! Странно. Вас ведь только одиннадцать. Верно? Четыре томятся в подвале за непокорство, а великую герцогиню Синайскую, прекрасную царицу банщиков, цирюльников, Мы собственноручно казнили на Соборной площади:

«Император Тиберий». Давно забытая пьеса, тем более выяснилось, что автор ее вовсе не Сенека. Правее, графиня фон Эндор. Еще правее. Вот теперь хорошо. (Садится.) Знайте, женщины, стать режиссером всегда было моим самым сокровенным желанием. Актер я хороший, но режиссер — гениальный. Итак, выход анабаптистов.

На сцену выходят члены Совета анабаптистов во главе с новым наместником, мясником.

Анабаптисты (хором). Слава Всевышнему.

Бокельзон. Анабаптисты, апостолы Господа нашего, не будь мы христиане, мы впали бы в отчаяние, ибо против нас поднялся весь преисполненный скверны мир. Наступил конец всему, наша борьба за истинную веру не имеет себе равных, один спектакль как бы противостоит другому. И если нашей режиссурой поддерживаем Святой Дух, его власть над нами в свете Священного писания, то император и епископ с их зачастую грандиозными театральными фантазиями поддерживают силы тьмы, власть князей и попов, крепостное право. Мы в очень трудном положении, братья, но должны выстоять, подобно актерам, когда из зала раздается свист и летят тухлые яйца. Под звон колоколов отправили мы за помощью двадцать семь апостолов, вручив им наше ходатайство и благословив их на дорогу. Все они попали в руки ландскнехтов, из-за костров у наших ворот ночами было светло, как днем, и молитвы мучеников смешивались с нашими молитвами. Но не только это тяжкое испытание выпало на нашу долю. Первосвященник Иоанн, о грядущем прибытии которого из глубин Азии возвестил мне архангел Гавриил, до сих пор так и не появился вместе со своим бесчисленным воинством у стен нашего города, дабы освободить нас и истребить наших врагов. Воистину, братья, Бог безжалостен к нам. Хвала Ему за Его суровость. Мы все еще не заслужили Его милости, ибо не до конца очистились. Поэтому мы призываем вас: не будьте высокомерны, не будьте недоверчивы, молитесь и не забывайте о чудесных деяниях Господних! Ведь хотя мы ничтожные людишки, но правим землей то тайно, то явно, пусть даже мы не в состоянии понять, как такое возможно благодаря силе веры и Божьему провидению. (Настораживается при виде Юдифи.)

Сенека. Что привело вас к вашему царю, графиня фон Гильгаль?

Юдифь. Ваши солдаты арестовали моего отца, царь анабаптистов.

Бокельзон. Мы знаем об этом, графиня фон Гильгаль. Мы назначили вашего отца своим наместником в присутствии всего народа, однако он все более и более не знал удержу в своем недостойном и глупом поведении, пока мы наконец с глубоким прискорбием не оказались вынуждены приказать тому самому виконту де Же-Хиннома, которого он сам же назначил судьей и имя которого он сам носит, приговорить его к смерти.

Юдифь. Будь милостив, царь анабаптистов, будь милосерден.

Бокельзон.

Софокл. Пусть будет по-вашему, графиня фон Гильгаль. Он свободен, мы назначаем вас эрцгерцогиней Синая. (Обращаясь к остальным.) А мы, мои дорогие жены и верные соратники, отправимся в бывший дворец епископа. Я сочинил библейскую трагедию «Юдифь и Олоферн» и намерен продекламировать ее и исполнить все роли. Пойдемте, мои княгини, пойдемте, мои князья, пойдемте!

Все уходят.

15. Юдифь

Лагерь. Зима. Епископ греет руки над жаровней. Входит ландскнехт.

1-й ландскнехт. Трое перебежчиков, ваше преосвященство. Они хотят поговорить с вами.

Епископ. Первый?

1-й ландскнехт. Генрих Гресбек, ваш бывший секретарь.

Епископ. Введи его.

1-й ландскнехт. Шаг вперед!

Гресбек выходит на сцену и падает на колени.

Епископ. Если бы Мы не оказались в таком жалком положении, если бы не обнищали и не оказались ограбленными ландскнехтами до нитки, Мы бы сказали: «Убирайся к черту, Генрих Гресбек!»

Гресбек. Я вновь стал верным сыном церкви, ваше преосвященство.

Епископ. Пожалуйста, пожалуйста!

Гресбек. Я искренне раскаиваюсь. Вы же, как епископ, просто обязаны простить мне переход на сторону анабаптистов.

Епископ. Пусть это сделает другой священник. Мы ему не препятствуем. От Нас же прощения не жди. Мы отказываемся от исполнения своих обязанностей.

Гресбек. Имперская графиня оказалась ужасной особой.

Епископ. Аббатиса будет сражаться за новую веру до последней капли крови.

Гресбек. Мне ни разу не дали слова сказать.

Епископ. И тем не менее Мы не прощаем тебя.

Гресбек. Если Вы этого не сделаете, ландскнехты казнят меня.

Епископ. Гуманизм вынуждает Меня скрепя сердце явить милость. Ты снова будешь Нашим секретарем. Твоя рожа будет ежедневно напоминать о Нашем позорном бессилии.

1-й ландскнехт. Увести.

Епископ. Ну, а кто второй?

1-й ландскнехт. Старая баба, ваше преосвященство!

Епископ. Сюда ее!

1-й ландскнехт. Шаг вперед!

На сцену выходит Элизабет Рёде.

Епископ. Лизхен! Я удивлен! Как же ты смогла вырваться из города и каким образом тебя пропустили ко мне?

Элизабет Рёде. Я соблазнила нескольких ландскнехтов, ваше преосвященство.

Епископ. Не придумывай, Лизхен, не придумывай! Главное, что ты сумела убежать.

Элизабет Рёде. С христианским образом жизни покончено. Я вновь поступаю в вашу труппу, ваше преосвященство.

Епископ. У меня больше нет труппы, Лизхен.

Элизабет Рёде. Никакой?

Епископ. Никакой.

Элизабет Рёде. Вы до такой степени разорены?

Епископ. Истинно так.

Элизабет Рёде. Я всегда знала, что с вами, ваше преосвященство, лучше не связываться, — ничем хорошим не кончится. Архиепископ без собственной труппы — это уже запредел.

Епископ. Я знаю, Лизхен.

Элизабет Рёде. Я ухожу к вашим соперникам, ваше преосвященство, в труппу кардинала. (Уходит с оскорбленным видом.)

Епископ. Это была великая Элизабет Рёде, ландскнехт. Она была чертовски очаровательной стервой.

1-й ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.

Епископ. Ты присутствовал при ее последнем главном выходе. Я знаю, в каком жалком состоянии находится труппа кардинала, он ее никогда не возьмет.

1-й ландскнехт. Так точно, ваше преосвященство.

Епископ. А третий?

1-й ландскнехт. Красавица, ваше преосвященство.

Епископ. Введи ее сюда.

1-й ландскнехт. Шаг вперед!

На сцену выходит Юдифь.

Епископ. Оставь нас одних.

1-й ландскнехт. Слушаюсь, ваше преосвященство.

Епископ. Ты — Юдифь Книппердоллинк. Что тебе нужно от твоего престарелого епископа?

Юдифь. Я не знаю.

Епископ. Ты стала женщиной, Юдифь.

Юдифь. Я стала женщиной, святой отец.

Епископ. Ты стала красивой женщиной. Кто твой муж?

Молчание.

Актер?

Юдифь. Чтобы спасти жизнь отца.

Епископ. И ты спасла ее?

Юдифь. Он жив.

Епископ. А почему ты пришла ко мне, Юдифь°

Молчание.

Ты ничего не хочешь мне сказать? Ты ведь пришла не для того, чтобы раскаяться. Твое платье несколько вышло из моды, но оно очень идет тебе. Ты же не хочешь… А ну-ка, взгляни на меня. Подойди ближе, еще ближе.

Юдифь подходит ближе.

Твой актер — он много декламирует?

Юдифь. Да, святой отец.

Епископ. Сказания, облагораживающие человека, героические сказания?

Юдифь. Только их, святой отец.

Епископ. В том числе и сказание о храброй Юдифи и жестоком Олоферне?

Юдифь. Вы все знаете, святой отец.

Епископ. Проклятая литература.

Юдифь. Мне очень жаль, святой отец.

Епископ. Ты хотела меня убить?

Юдифь. Да, святой отец.

Епископ. Не будь я прикован к этому креслу на колесах, я бы собственноручно заставил тебя стать на колени.

Юдифь. Простите, святой отец.

Епископ. Во-первых, для настоящего Олоферна я слишком стар, а во-вторых, тебе следовало спасти город от актера и тем самым принести ему свободу.

Молчание.

Но ты не можешь его убить, потому что любишь его.

Юдифь. Да, святой отец, я люблю его.

Епископ. Я завтра отправлю тебя в Гамбург, дитя мое. К нормальным людям в нормальном обществе. Ландскнехт!

1-й ландскнехт. Ваше преосвященство!

Епископ. Отведи даму в шатер. Она — наша гостья.

Юдифь. Я хотела убить епископа.

Епископ. Чушь.

Юдифь. Вот этим кинжалом.

Епископ. Она лжет, ландскнехт.

1-й ландскнехт. Почему же тогда у нее при себе кинжал, ваше преосвященство? Эту женщину я отведу к рыцарю фон Бюрену.

Епископ. Но он сразу же прикажет казнить ее.

1-й ландскнехт. Не сразу, ваше преосвященство, он предпочитает растянуть удовольствие. Но если женщина откажется от своих слов, она сможет остаться у вас.

Епископ. Откажись, Юдифь. Иначе ты погибнешь. Против ландскнехтов я бессилен.

Юдифь. Я хотела убить епископа.

Епископ. Юдифь!

1-й ландскнехт. Вот видите, ваше преосвященство, тут уж ничего не поделаешь.

Епископ. Ох уж этот проклятый женский героизм.

Юдифь. Будьте счастливы.

Епископ. Тебя ждет смерть, Юдифь.

Юдифь. Я знаю.

Епископ. Я больше ничего не смогу для тебя сделать.

Юдифь. Помолитесь за мою душу.

Епископ. С тех пор, как я стал священником, я только и молился за души людей. Восемьдесят лет я взывал к Богу. Теперь я онемел. Больше я уже не молюсь за души людей. (Выкатывает кресло со сцены.)

1-й ландскнехт. А ну-ка, красотка, давай к командиру. (Уводит ее.)

16. Слепой командир

Рыночная площадь. Женщины Мюнстера выносят плаху.

На ней мясник с мечом наместника. Мужчины несут караул.

Мясник. Молиться, молиться!

Женщины (поют).

На сцену выходят члены Совета анабаптистов.

Ротман ведет за руку слепого Крехтинга.

Крехтинг. Настала зима.

Ротман. Снег.

Штапраде. И холод.

Крехтинг. Но первосвященник Иоанн со своим великим множеством героев…

Винне. Теперь они обещают появиться на плахе.

Крехтинг. Если таковой первосвященник вообще существует.

Клоприсс. Бог не допустит осквернения нашей надежды.

Мясник. Верить! Верить!

Женщины (поют).

Крехтинг. Стража! А-а?

Стражник. Замерзла, командир.

Крехтинг. Что ты видишь?

Стражник. Вокруг города вал ландскнехтов.

Крехтинг. Дальше.

Стражник. Между нашей стеной и валом женщины и дети, желающие покинуть Мюнстер.

Крехтинг. Их много?

Стражник. Почти все.

Ротман. Царь смилостивился и отпустил их.

Штапраде. Славный царь.

Винне. Добрый царь.

Клоприсс. Истинно христианский царь.

Крехтинг. Разумеется. Однако ландскнехты не пропускают женщин и детей.

Стражник. Очень жаль, командир.

Крехтинг. Что же происходит с теми, кому явил милость наш истинно христианский царь?

Стражник. Они дохнут один за другим.

Ротман. Они предстают перед Господом.

Мясник. Надеяться, надеяться.

Женщины(поют).

Крехтинг. Воняет.

Стражник. Твой народ несет караул, командир.

Штапраде. Славный народ.

Винне. Терпеливый народ.

Клоприсс. Божий народ.

Ротман. «Господь даст своему народу силы, Господь ниспошлет своему народу мир», — восклицает псалмист Давид.

Крехтинг. И тем не менее воняет.

Гизела. Голод. У нас голод!

Крехтинг. Царь заперся в ратуше, а в моем распоряжении для защиты города остались лишь пятьсот не слишком хорошо сохранившихся скелетов.

Стражник. Так точно, командир.

Крехтинг. Эй ты, а ну-ка подойди сюда!

Стражник. Слушаюсь, командир.

Крехтинг. Наше положение безнадежно.

Стражник. Еще как, командир.

Крехтинг. Поддержи меня.

Стражник. Будь проклята стрела, ослепившая вас.

Ротман. Он натянул тетиву и сделал меня целью своей стрелы. Так сказано в «Плаче Иеремии».

Крехтинг. Как ужасно сознавать, что старик без глаз — единственный, кто видит.

Стражник. Так точно, командир.

Крехтинг. Как меня зовут?

Стражник. Вы — эрцгерцог Синайский.

Крехтинг. А разве я на самом деле не проповедник Крехтинг из Гильдехауза?

Стражник. Именно так.

Крехтинг. А этот субъект с его библейскими изречениями, рядом со мной?

Стражник. Архиепископ Капернаумский или нечто в этом роде.

Крехтинг. А вообще-то не городской ли он пастор Бернгард Ротман?

Стражник. Вообще-то да.

Крехтинг. А ты сам?

Стражник. Мое имя Гансик с Лангенштрате, но все называют меня «стражником».

Крехтинг. Дворянским титулом не пожалован?

Стражник. Простолюдины тоже нужны.

Крехтинг. Два года тому назад мы — анабаптисты — пришли в Мюнстер.

Стражник. Вы предрекали скорое наступление царства Божьего.

Крехтинг. Ты нам поверил?

Стражник. Я охотно слушал вас.

Крехтинг. А вы, возведенные в дворянское звание жители Мюнстера, бароны и князья, вы верите нам?

Лангерман. Мы также охотно слушали вас.

Крехтинг. Вы охотно слушали нас и не менее охотно повиновались нам.

Фризе. Мы словно в яму провалились.

Крехтинг. Ну, а теперь?

Мясник. Теперь мы верим в вас, командир. В вас, в анабаптистов и в окончательную победу.

Крехтинг. Ваши жены и дети дохнут, словно животные.

Фризе. Именно поэтому мы верим в вас.

Лангерман. Иначе мы не были бы больше народом Божиим.

Мясник. Избранным народом.

Фризе. Иначе все наши страдания оказались бы совершенно напрасными.

Крехтинг. Они напрасны.

Мясник. Надеяться, надеяться.

Женщины (поют).

Крехтинг. Скажу вам: его столы ломятся от обилия изысканных яств, а его жены танцуют голыми перед его приближенными.

Стражник. Кого вы имеете в виду, командир?

Крехтинг. Разве мои слова недостаточно ясны? Или мне следует выкрикивать в ночи имена тех, кто принес нам такие беды?

Стражник. Отвечай, командир! (Ударяет его мечом.)

Ротман. Если мы живем, то живем в Господе нашем, если умираем, то умираем в Господе нашем.

Фризе. Упокой, Господи, душу его.

Стражник. Кто может вернуться в этот город? Кто?

Уносит тело Крехтинга.

Мясник. Ликуйте, ликуйте!

Женщины (поют).

Уносят плаху.

17. Спасение войны

Лагерь. Ландскнехты делают массаж обоим рыцарям. На обоих виселицах — множество трупов.

Монах (входит, с трудом переводя дыхание). Рыцарь фон Бюрен, рыцарь фон Менгерссен!

Иоганн фон Бюрен. Ты же насквозь мокрый, монашек.

Монах. Я переплыл через Аа.

Иоганн фон Бюрен. Здорово.

Монах. В летнюю жару я перелез через городскую стену.

Герман фон Менгерссен. Браво!

Монах. И ни один человек не помешал мне.

Иоганн фон Бюрен. Иначе тебя бы уже не было в живых.

Монах. Я принес доказательство: Мюнстер очень легко взять.

Герман фон Менгерссен. Поздравляю.

Монах. Анабаптисты умирают от голода.

Иоганн фон Бюрен. Надеюсь.

Монах. Если бы вы несколько месяцев тому назад напали на Мюнстер, он бы давно уже пал.

Герман фон Менгерссен. Видимо, так.

Монах. Тогда действуйте.

Иоганн фон Бюрен. Зачем?

Монах. Это бесчеловечно — продолжать войну, которую с легкостью можно было бы закончить.

Иоганн фон Бюрен. Мюнстер окружен, трофеи нам гарантированы, а до тех пор, пока мы не завоюем город, епископ обязан платить нам жалованье.

Монах. Вы опустошили его земли. Вы напали на Ален и сожгли дотла Альбертсло.

Герман фон Менгерссен. А потому, что там одни скупердяи.

Монах. Вы вешаете крестьян, а не анабаптистов.

Иоганн фон Бюрен. Уж больно они наживаются на войне.

Монах. Но они, а не Мюнстер, поставляют вам товары.

Герман фон Менгерссен. Выходит, мы им еще за них и платить должны?

Иоганн фон Бюрен. Что же это тогда за война?

Монах. Государи не хотят больше терпеть.

Герман фон Менгерссен. Болтовня.

Монах. Вы это точно знаете.

Иоганн фон Бюрен. Мы ничего о государях не знаем.

Монах. На рейхстаге в Кобленце они решили прибыть сюда и положить конец войне.

Рыцари приподнимаются и пристально смотрят друг на друга.

Иоганн фон Бюрен. Вы слышали, рыцарь фон Менгерссен? Только мы любовно взлелеяли войну, только она начала приносить доход, как государи вздумали покончить с ней.

Монах. Они намерены заменить вас рыцарем Виррихом фон Дауном.

Герман фон Менгерссен. Сражаясь за Германию, я потерял ногу, и мне ответили черной неблагодарностью.

Иоганн фон Бюрен. Государи — вот наша беда.

Герман фон Менгерссен. Долой их!

Иоганн фон Бюрен. Пусть они убираются к черту!

Монах. Верно!

Молчание.

Иоганн фон Бюрен. Что ты понимаешь под словом «верно», монашек?

Монах. Долой их! Пусть они убираются к черту! Государи — это наша беда!

Герман фон Менгерссен. Скажи еще раз.

Монах. Государи — наша беда.

Иоганн фон Бюрен. Еще раз.

Монах. Государи — наша беда. Я с вами полностью согласен. Я присоединяюсь к любому мало-мальски разумному высказыванию.

Иоганн фон Бюрен. Ландскнехты!

Ландскнехт. Командир?

Иоганн фон Бюрен. Армейский священник арестован.

Герман фон Менгерссен. Он возводил хулу на императора и его власть.

Иоганн фон Бюрен. Он признан виновным в государственной измене!

Ландскнехт. Слушаюсь.

Монах. Рыцарь фон Бюрен! Я лишь заявил, что разделяю ваше мнение относительно государей.

Иоганн фон Бюрен. Ты просчитался, математик. Только мы можем позволить себе высказывать свое мнение относительно государей, мы — командиры, а ты — гуманист, и ты не вправе иметь мнение, схожее с нашим. Мы критикуем себе подобных, ты же — власть, в этом-то и вся разница. Завтра ты будешь болтаться на виселице.

Герман фон Менгерссен. На виселице для протестантов.

Иоганн фон Бюрен. Как полагается согласно приговору военно-полевого суда.

Монах. Я выражаю протест.

Герман фон Менгерссен. Кому?

На сцену выходит торговка овощами с тележкой.

Торговка овощами. Мне нужно разрешение на вывоз по поручению купцов из Бремена в Мюнстер тележки с деликатесами для царя Бокельзона.

Иоганн фон Бюрен. Двадцать золотых.

Торговка овощами. Что с вами обоими стряслось? С войной все в полном порядке, а вы заламываете такую цену?

Иоганн фон Бюрен. С нашей дивной войной далеко не все в порядке. Государи хотят ее закончить.

Торговка овощами. Я знаю.

Герман фон Менгерссен. Они хотят заменить нас Виррихом фон Дауном.

Торговка овощами. Я знаю.

Иоганн фон Бюрен. Вся Германия знает об этом, и только мы находимся в полном неведении.

Торговка овощами. Командирам никогда толком ничего не сообщают.

Герман фон Менгерссен. Мы разорены.

Иоганн фон Бюрен. Наша репутация окончательно испорчена.

Герман фон Менгерссен. Я снова стану рыцарем-разбойником.

Иоганн фон Бюрен. Если бы я принял предложение турок! Ах, если бы я это сделал!

Торговка овощами. Вы, мошенники, так стенаете, что впору также завыть из сострадания к вам!

Иоганн фон Бюрен. Нам не остается ничего другого, кроме как завоевать Мюнстер. Рыцарь фон Менгерссен, прикажите трубить сигнал к штурму.

Торговка овощами. Что здесь такого, пустомели, что здесь такого? У вас тут была малая, вполне вас устраивающая, очень славная война с весьма комфортным лагерным бытом, и теперь вы хотите разом покончить с ней. А почему? А потому, что государи за мир. Запомните, государи всегда за мир, чтобы их подданные не разбежались кто куда, но больше они и шагу не сделают, и вообще еще ни одна война не заканчивалась по желанию государей. Нет-нет, тут вам нечего опасаться, и уж тем более Вирриха фон Дауна: этот настоящий командир обошелся бы государям слишком дорого. То есть если бы предстояло выступить против турок, Папы или французов, то тогда можно было бы позволить себе взять на службу такую выдающуюся личность, но уж, поверьте, для осады Мюнстера лучше вас никого не найдешь.

Иоганн фон Бюрен. У меня словно камень с души свалился, славная женщина, словно камень свалился.

Герман фон Менгерссен. Проклятый монах на нас такого страху нагнал.

Торговка овощами. Так получу я теперь разрешение или нет?

Иоганн фон Бюрен. Мы уже сказали: за двадцать золотых.

Торговка овощами. Но ведь я утешила вас. Разве это ничего не стоит?

Иоганн фон Бюрен. Девятнадцать золотых.

Торговка овощами. Прекрасно. Значит, бременским купцам торговля больше не принесет дохода.

Герман фон Менгерссен. Их заботы.

Торговка овощами. А я потеряю свои комиссионные.

Герман фон Менгерссен. Ваши заботы.

Торговка овощами. Вы так считаете? Как вы полагаете, что произойдет в Мюнстере, если мы перестанем снабжать деликатесами царя Бокельзона? Царь будет голодать.

Иоганн фон Бюрен. Ну и пусть! Ну и пусть!

Торговка овощами. Будет! Будет! Но царь Бокельзон, в отличие от своих несчастных подданных, не захочет умирать с голоду, он капитулирует, и вашей славной и такой прибыльной войне наступит конец.

Собирается уйти. Иоганн фон Бюрен останавливает ее.

Иоганн фон Бюрен. Милая женщина, вы, как и раньше, даете нам десять золотых и продолжаете снабжать царя деликатесами.

Торговка овощами. Все равно торговля не принесет купцам прибыли.

Иоганн фон Бюрен. Пять золотых.

Торговка овощами. Тоже нет.

Герман фон Менгерссен. Позорно так обращаться со старыми вояками.

Торговка овощами. Ну так как?

Иоганн фон Бюрен. Хорошо, вы получите разрешение бесплатно.

Торговка овощами. Но и тогда купцы из Бремена окажутся в убытке.

Иоганн фон Бюрен. И тогда тоже?

Торговка овощами. Они требуют двадцать золотых за то, чтобы царь и дальше мог набивать брюхо.

Герман фон Менгерссен. Двадцать золотых?

Иоганн фон Бюрен. Выходит, мы должны за это платить?

Торговка овощами. Именно вы. Обе наши церкви предают анафеме любого, кто торгует с Мюнстером. Он рискует попасть в ад, и поэтому двадцать золотых — не слишком большая плата. А поскольку и мне грозит такая же участь, я требую еще двадцать золотых за свои вечные муки. Итого, если считать и действовать по-христиански, получается двадцать пять золотых.

Герман фон Менгерссен. Я выражаю протест.

Торговка овощами. Кому?

Иоганн фон Бюрен. Это подлейший шантаж.

Торговка овощами. Я постепенно начинаю терять к вам симпатию.

Иоганн фон Бюрен. Ну хорошо. Забирайте двадцать пять золотых и убирайтесь скорее в город.

Торговка овощами. Другое дело. И с торговлей тогда все в порядке.

Иоганн фон Бюрен. Главное, война спасена.

Герман фон Менгерссен. И все же мы повесим армейского священника.

Оба рыцаря уходят.

Торговка овощами. Пробил твой час, монашек. Дела твои очень плохи.

Монах. Я лишь хотел вразумить мир, торговка овощами.

Торговка овощами. И ты вразумил его? Что-то незаметно. Твой разум служил двум негодяям, а теперь тебе конец. Ничего не поделаешь! Нам остается лишь отправиться в город. (Уходит с тележкой.)

2-й ландскнехт. Давай, давай, монашек. Военно-полевой суд ждет. (Хочет увести монаха.)

1-й ландскнехт. Не торопись. (Обыскивает монаха.) У тебя, гуманист, остался еще гульден.

Монах. Он принес мне счастье. Он спас мне жизнь.

1-й ландскнехт. Тебе не повезло, гуманист. Теперь ты сможешь оплатить им только обед палача. (Прячет гульден в карман.)

Оба ландскнехта уводят монаха.

18. Танец

Сцена театра епископа. Обнаженный до пояса Бокельзон держит в руках ведро с краской и кисть.

За ним волочится огромный красный шлейф, на голове — корона. Книппердоллинк.

Книппердоллинк. Иоганн Бокельзон из Лейдена!

Бокельзон. Кто мешает мне на сцене бывшего театра епископа? (Мажет себя красной краской.)

Книппердоллинк. Несчастнейший из твоих подданных.

Бокельзон. Приветствую тебя, несчастнейший из моих подданных!

Книппердоллинк. Я отдал тебе все свое богатство и всю свою власть, а ты отнял у меня дочь.

Бокельзон. Из всех моих семнадцати жен она была самой любимой.

Книппердоллинк. Я бежал от греха и оказался во многом виноват, я искал Бога в нищете и впал в отчаяние.

Бокельзон. Небесами нужно повелевать. Если мне потребуется архангел Гавриил, я свистну, и он тут же спустится на Землю.

Книппердоллинк (кричит). Покажись, Господь, покажись, чтобы я ощутил твое присутствие! (Пристально смотрит вверх.)

Бокельзон. Ну и?

Книппердоллинк. Нет ответа.

Бокельзон. Попытайся! Шепни мне, Господь, шепни! Это всегда помогает.

Книппердоллинк. Шепни, Господь, шепни и утешь меня! (Долго смотрит вверх.)

Бокельзон. Звучит впечатляюще.

Книппердоллинк. Ничего.

Бокельзон. Действительно. Лишь треснувший навес над сценой и луна светит сквозь облака. Возгреми, Всемогущий, возгреми!

Бокельзон. Всемогущий!

Книппердоллинк. Возгреми, Всемогущий, возгреми и повергни меня в прах за грехи мои!

Бокельзон. Великолепно. Действительно, ощущение полного отчаяния. Поздравляю.

Книппердоллинк. Бог молчит. (Смотрит вверх.)

Бокельзон. Чем ему вам ответил?

Книппердоллинк. Вокруг ничего, кроме пустой сцены.

Бокельзон. А ничего другого и нет.

Книппердоллинк. Я пропал.

Бокельзон. Славься, твое отчаяние, о несчастнейший из моих подданных, оно ограничивается проблемой религии и не переходит в политические требования. Ты достоин носить за мной шлейф и танцевать со мной на сцене театра епископа.

Они начинают танцевать.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон. Ты говоришь стихами, несчастнейший из моих подданных, ты говоришь стихами!

Книппердоллинк. От отчаяния, лишь от отчаяния.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон. Такие же грациозные.

Книппердоллинк. Такие же быстрые.

Бокельзон. Такие же горячие.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Начинают изображать Страшный Суд.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон.

Книппердоллинк.

Бокельзон. Овации. Вот именно. Овации. А теперь мы покинем сцену бывшего театра епископа, о несчастнейший из моих подданных, мы покинем также царский дворец и прямиком направимся к воротам Эгидия.

Уходят.

Книппердоллинк. Мы же вновь скроемся во тьме.

19. Сдача города

На подступах к Мюнстеру. Из ворот Эгидия выходит Бокельзон.

Бокельзон.

На сцену выходят государи, военачальники и ландскнехты. Кардинал на носилках, епископ в кресле на колесах.

Распахивает ворота Эгидия.

Государи дружно аплодируют.

Кардинал. И его вы не взяли в свою труппу, епископ?

Курфюрст. Великий артист!

Ландграф. Я предлагаю вам пожизненный договор.

Курфюрст. Он принадлежит моему театру.

Кардинал. Приди в Наши объятия, Бокельзон. (Прижимает его к груди.)

Подводит его к носилкам.

Бокельзон усаживается в них.

Под ликующие возгласы уходит. Вместе с ним уносят Бокельзона. Государи и ландскнехты врываются в город. Перед беспомощным епископом ворота закрываются.

20. Епископ поднимает мятеж

У стен города замер в ожидании епископ.

Из ворот выходят ландграф Гессенский и курфюрст, они кланяются епископу и удаляются.

Затем город покидают Иоганн фон Бюрен и Герман фон Менгерссен, они встают перед епископом и сгибаются в поклоне.

Иоганн фон Бюрен. Мюнстер вновь принадлежит вам, епископ!

Оба уходят. Сверху спускаются клетки.

Двое ландскнехтов вносят на сцену плаху с подвергнутым колесованию Книппердоллинком и ставят ее перед епископом. Затем они отдают честь и уходят.

Книппердоллинк.

Умирает.

Епископ.

Поднимается.