1

В ближнем предместье Амьена небольшая коммуна М. весной иногда оказывается под водой из-за разлива Соммы. Потепление климата стало причиной учащения этого природного катаклизма и, соответственно, поисков виноватых – депутатов, подрядчиков, архитекторов, – эти поиски осуществляли батальоны страховщиков, адвокатов, экспертов и дополнительных экспертов, на которых была возложена задача вести переговоры об ущербе и компенсациях. За исключением этих недолгих хаотических периодов, когда приходилось шлепать по грязным улицам, от домиков в речной долине веяло скукой уюта; все они приближались к общей модели «индивидуальный дом средних размеров», примерно одинаково оштукатуренные, с собственным гаражом, асфальтированной дорожкой и садиком, обсаженным туями. Конечно, приключения лучше искать в центре города со стопятидесятитысячным населением, столицы региона, которая предоставляет жителю предместья, желающему открыть бескрайний мир, первые, предварительные картины оного. Подняв глаза к серому небу, он одним взглядом сможет эскизно охватить европейскую историю от готического собора XIII века (высота сто двенадцать метров) до восьмигранной башни Огюста Перре (сто четыре метра), построенной в середине XX века и заполненной квартирами и офисами. Последний этап этой эволюции – центр конгрессов Мегасите, возведенный в восьмидесятых годах, имеет высоту всего пятьдесят метров, но задуман он был, чтобы «дать полноценное удовлетворение посетителям». Элиана Брён, рожденная в этом суровом климате, росла послушной девочкой у ворот пикардийской столицы и не выказывала никаких признаков, предвещающих склонность к бунтарству. Первый инцидент, оставшийся в семейной памяти, относится к возрасту восьми с половиной лет, и произошло это в квартире на улице Депорте в день рождения ее двоюродного брата Режи. Под звуки «Веселых летних лагерей», записанных в том же году на пластинку Пьером Перре, дети сидели за столом и угощались. Вдруг мама и тетя торжественно объявили:

– А сейчас, мальчики, идите поиграйте в гостиной, а девочки пока уберут со стола.

Мальчики с криком унеслись в гостиную, а Элиана, принеся в кухню поднос с бисквитами, спросила у мамы:

– А почему всегда девочки убирают со стола?

Мадам Брён улыбнулась, словно дочка открыла сокрытую истину:

– Да ты никак собираешься стать феминисткой? Ладно, иди принеси мне стаканы.

Женщины и девочки мыли посуду в мыльной воде, а Элиана все пыталась понять, что значит слово «феминистка». В течение нескольких последующих лет она беспрекословно убирала со стола. Но уже в тринадцать, когда у нее начала расти грудь, ее характер более отчетливо проявился во время какого-то праздника с одноклассниками. Когда покончили с десертом, она вызывающе объявила:

– А сейчас, мальчики, марш на кухню! Сегодня вы убираете со стола и моете посуду.

В этом же возрасте Элиана обнаружила, что ее имя свидетельствует о ее принадлежности к среднему классу, в отличие от таких имен, как Флоранс или Изабель. Несколько месяцев она писала свое имя с «И» – И лиана, пытаясь пересилить судьбу, но оказалось, что это ничего не дает. Несмотря на комфорт их семейного домика, любые свидетельства неравенства заставляли ее страдать: после приглашений на вечеринки в красивые виллы она возвращалась домой совершенно несчастная. На ее взгляд, родители не сумели проявить себя как должно. Она мечтала, чтобы ее отец (бухгалтер на металлургическом заводе) стал динамичным крупным менеджером и раскатывал в спортивном автомобиле, мечтала, чтобы мама возглавила бунт женщин против использования их в качестве прислуги за столом… Однако они всю свою энергию отдавали приходскому клубу, его баскетбольной команде и хору, воскресным мессам и семейным пикникам, на которых женщины накрывали столы, а мужчины в это время попивали аперитивы.

Пытаясь доказать свою независимость, Элиана примкнула к ХУМ, группе христианской учащейся молодежи. На собраниях этой группы лицеисты из католических лицеев выражали свою приверженность добру (любовь, Третий мир, дети, свобода…) и ненависть ко злу (война, деньги, фашизм…). У мальчиков были длинные волосы, девочки носили свитеры крупной вязки, многие играли на гитаре. Велись дискуссии о голоде в Африке, о сближении христиан и рабочих и об использовании противозачаточных средств. Уже на втором собрании внимание Элианы привлек бородатый парень, который был выше и старше остальных; он курил трубку, и табак был очень душистый. Она попыталась с ним заговорить, но он практически не слушал ее, а взял гитару и заиграл новую песню. А на третье собрание он привел, держа за ручку, толстую студентку, будущего детского врача, которую Элиана немедленно люто возненавидела. Каждую неделю христианская парочка восседала у горящего камина, распевая про Иисуса. Пытаясь соперничать с ними, юная бунтарка пылко заявляла: «Хватит соглашательства! Существует социальная реальность: сегодня Христос взялся бы за оружие!» Остальные сочли ее назойливой занудой. Высокий бородач и его молочная корова царили в собрании апостолов. Начался учебный год, и Элиана решила завязать с группой.

Осенью 1972 года один из видов субботних развлечений для нее состоял в том, чтобы болтаться в центре Амьена, у выхода из Новых Галерей, где активисты продавали «Руж» (газету Коммунистической революционной лиги) и «Ле Монд либертэр» (орган Федерации анархистов). Несколько свободомыслящих подростков сидели в кафе, хозяин которого крутил пластинки с рок-музыкой. Пятнадцатилетняя Элиана робко толкнула дверь, опасаясь, что ее сочтут смешной. Ради этого случая она облачилась в соответствующий прикид и придала себе облик категорически романтической особы: черные растрепанные волосы, благоухающие пачулями, многоцветная блузка-туника (сшитая из лоскутов в какой-то ткацкой мастерской), курточка-дубленка. Сквозь дым она увидела бывшую одноклассницу, которой поведала о своем разочаровании в христианских идеалах. Она не была убеждена в том, что до сих пор «верует», и впервые это слово показалось ей глупым. Подруга заказала чай с лимоном и принялась рассказывать про маоистскую группку, членом которой она является. Элиана пошла с ней на собрание, на котором студенты без конца разглагольствовали. И пока парни готовили революцию, ее подруга подавала им напитки.

Элиана прочла «Коммунистический манифест» Маркса, из которого узнала жестокую истину, разбившую в мелкие осколки ее благостное представление о прекрасном и о добре. Получается, общество, по сути, основывается на отношениях принуждения, а не взаимопомощи! А поскольку ход истории иногда бывает жестоким, подруга задала Элиане вопрос: «С кем ты будешь в тот день, когда начнется революция? На чьей стороне ты будешь сражаться – на баррикадах вместе с рабочими или же спрячешься за спинами полицейских?» Эти вопросы, хоть и не имеющие непосредственного отношения к ее лицейской жизни, терзали Элиану по дороге домой. Шагая в одиночестве между домами с палисадниками, она мысленно видела поднявшиеся на борьбу вооруженные толпы и пыталась представить свою роль, когда настанет этот великий день. А во время ужина она посмотрела на маму, накрывавшую на стол, и ее охватил молчаливый страх: «Буду ли я готова изобличить папу и маму, если они окажутся на стороне фашистов?»

В католическом коллеже некоторые мальчики положили на нее глаз. Они были бы не прочь ходить с ней, что означало долго целоваться в губы прямо напротив школы, но Элиане они казались неинтересными, ей нравились ребята постарше и загадочней, однако те совершенно не обращали на нее внимания. Она влюбилась во второгодника, здоровенного широкоплечего эрудита со шрамом через весь лоб. Год назад он был исключен из лицея за то, что ответил старичку кюре, рассказывавшему о Пеги, цитатой из Фрейда. До Рождества ни разу его взгляд не остановился на девчонке среднего росточка, которая постоянно вилась вокруг него. Она повсюду сопровождала его на расстоянии в несколько метров, словно верный сторожевой пес. Но однажды парень наконец-то обернулся и весело взглянул на нее. Хрипловатым голосом он обратился к ней, правда переврав имя. Она робко спросила про несколько фамилий, которые он упомянул на прошлом уроке французского (Лакан, Фуко, Делез…). Он ответил, что рассказывать было бы слишком долго, но посоветовал, что нужно прочесть:

– Ты должна ознакомиться вот с этим томом о сексуальности…

На клочке бумаги он написал название и ушел, оставив Элиану в полной растерянности. Почему он говорил про сексуальность! В следующую субботу юная лицеистка отыскала в книжном магазине эту книгу в карманной серии; то был сборник психоаналитических статей, называвшийся «Наслаждение и смерть». Несколько смущенная, она заплатила за книгу, вернулась домой и спрятала ее у себя в комнате; продравшись через две страницы этой невразумительной прозы, бедная девочка вынуждена была признаться, что ничего не поняла. Лишь отдельные слова, отдельные предложения зародили в голове у нее какие-то смутные вопросы, произведя переворот в христианской концепции любви. Что же выходит, человек всего лишь один из видов животных и стремится к наслаждениям и доминированию над другими? По пути в школу между двумя рядами домов перед ее мысленным взором возникали стаи обнаженных тел, мужские члены, самки с хлыстами, ведущие на поводке самцов.

Завидев своего идола в школьном дворе, она смотрела на него как на сатира. Она стала носить короткие юбки и открытые блузки, принимала томные позы, надеясь, что он пригласит ее на тайную оргию. Но когда, выйдя из лицея, увидела, как он идет, держа за руку высокую блондинку из выпускного класса, она ощутила смесь боли и ненависти. В тот же вечер она у себя в комнате принялась писать анонимное письмо директору школы, в котором доносила о безнравственном разврате, каковому предаются некоторые второгодники из первого класса. Потом, рыдая, порвала это письмо в клочки, посадила на плечо своего хомячка и вышла в сад полюбоваться луной.

Шли годы, неся успехи в учебе и разочарования в остальном. В двадцать лет Элиана больше не верила ни в политику, ни в чувства. Поступив в университет на современную литературу, она со всей энергией отдавалась анализу литературных текстов. Время от времени ей случалось переспать с каким-нибудь студентом или преподавателем, но флирт такой длился недолго. Любовь, по ее мнению, должна быть болезненным проявлением желания. А вне телесных прихотей смысл существованию придавало только искусство, ну а превыше искусства – комментирование искусства, структурный анализ фраз. Посвященная профессором в эту алхимию, она проводила ночи за анатомированием стихотворений Малларме, дабы свести их к последовательности зашифрованных формул.

Встреча с профессором социологии вновь нарушила этот интеллектуальный комфорт, открыв Элиане, что софистские пристрастия свидетельствуют о ее мелкобуржуазных устремлениях: чтобы получить доступ в высший класс, она подражает самым элитарным вкусам. С каждым днем ее эзотерическое чтение обретало горький привкус. Желая вырваться из этого среднего класса, который вцепился в нее, она все больше интересовалась деклассированными творцами, нарушителями условностей, мятежными умами, в которых жило то экзистенциальное сомнение, которое с детства сопутствовало ее собственной эволюции. Отвергнув Малларме, она обратилась к Рембо, иронизировала по поводу длинных периодов Пруста и предпочитала безумие Арто или Жарри, который, пьяный, шлялся по улицам, стреляя из пистолета.

Напомнив о необходимости сдавать магистерский экзамен, куратор предложил ей обратить внимание на Флору Тристан. Элиана вскоре обнаружила глубокое сродство с этой первопроходицей социализма и феминизма. После нескольких месяцев исследовательской работы Элиана уже считала себя знатоком, а впоследствии и собственницей своей героини. Женщину, осознавшую себя свободной до срока, над которой издевался муж, автора «Скитаний парии», Флору Тристан отталкивали и хулили все, включая и ее друзей-революционеров. Но, по мнению Элианы, ее эссе и романы заслуживают особого места среди романтической литературной продукции. За свой диплом Элиана получила посредственную отметку, но была убеждена, что такая оценка, если иметь в виду холодную ярость, с какой была написана ее работа, свидетельствует о наличии цензуры на факультете.

Окончив университетский курс, Элиана вступила в новый период кризиса. Как можно было страстно любить Рембо и каждое утро садиться в автобус, чтобы отправляться на работу в библиотеку? Как могла она восхищаться Флорой Тристан и многими другими героями, вырвавшимися из своей социальной среды, зарабатывая на жизнь в качестве внештатного учителя в пригороде на временном трудовом договоре? Существование, которое ей готовила жизнь, было слишком предсказуемым, и Элиана, порывая с ним, начала заниматься в любительском театре и затем решила стать актрисой. После нескольких уроков импровизации она выступила на сцене и была принята в одну амьенскую полупрофессиональную труппу. В течение нескольких последующих месяцев она оставила неизгладимое впечатление как актриса в городах Пикардии, после чего след ее исчез, растаяв в следе режиссера труппы.

Элиана редко откровенничала об этих годах. Она ограничивалась упоминанием – да и то крайне фрагментарно – о двух любовных связях, протекавших одновременно: одной – с тем самым режиссером, алкоголиком и ревнивцем, переезжавшим с одного театрального фестиваля на другой в кемпинг-каре, и второй, платонической, с женщиной, преподавательницей словесности, у которой она время от времени укрывалась. В течение десяти лет она неоднократно переезжала с места на место, сменила несколько профессий, работала секретаршей, обходила квартиры как торговый агент. Перед тем как в очередной раз поссориться со своим грубияном любовником, она ощутила потребность завести ребенка. Вскоре после родов она вернулась в родной город с младенцем, которому дала имя Артюр. А еще через несколько месяцев его отец погиб, разбившись на мотоцикле.

Тем же 1990 годом датируется рождение новой Элианы, более решительной в своем стремлении подняться по социальной лестнице. Пройдя через левогошистские загибоны отрочества, пройдя через восьмидесятые, состоявшие из долгой цепи разочарований, Элиана вступала в последнее десятилетие века зрелой женщиной. Ей было уже тридцать три, и она произвела радикальные перемены в своем внешнем виде. Парикмахер обстриг несколько прядей черных, уже чуть тронутых сединою волос и тем самым обыграл ее лицо с угловатыми скулами, обострившееся вследствие обретенного опыта. Она кардинально изменила гардероб, который отныне состоял только из черных вещей, оживленных кроваво-красной бижутерией. Добыв рекомендацию, она явилась на региональное телевидение Пикардии, куда и была принята через несколько месяцев на вакантное место в секретариате редакции. Она вовремя являлась на службу, старалась не выходить за пределы своих функций, однако замечания ее всегда были точны, и она без колебаний правила тексты корреспондентов. Главный редактор похвалил ее и сказал, что ей стоило бы предложить какой-нибудь «сюжетец». Элиана отреагировала достаточно неопределенно, но через месяц он обнаружил на своем столе машинописный синопсис целой серии репортажей под названием «Выбившиеся из ряда». Предлагалось проехать по Пикардии, чтобы отыскать маргиналов, не слишком расположенных уважать установленный порядок: какого-нибудь фермера, борца за экологию, группу рэперов, священника, отрекшегося от сана… Главный редактор в предвидении победы левых на выборах увидел в этом возможность придать своим программам более яркое социальное звучание.

В «Выбившихся» Элиана еще не появлялась в кадре. Она утверждала, что интервьюер не должен выпячивать себя, и предпочитала работать голосом, задавая внезапно резкие, бесстрастные вопросы: «Бороться – это важно?», «О чем ты мечтаешь?». К собеседнику она обращалась на «ты» и при монтаже оставляла долгие паузы, нерешительное молчание, которые называла многоточиями. Время от времени она позволяла себе снимать телекамерой с плеча. Ей нравилось заниматься этой гимнастикой, ловя свет и атмосферу, меж тем как ассистент послушно следовал за ней, таща провода. Ну а вне работы она отыскала нескольких подруг детства и юности. Они вспоминали свои христианские, а потом гошистские годы, годы художественных, а также пусть наивных, но искренних нравственных поисков.

Два года существования этой передачи принесли Элиане небольшую известность, особенно после повтора национальным телевидением одного из эпизодов «Выбившихся» (интервью с боксером, пребывающим в депрессии, оттого что в пятнадцать лет его ласково гладил церковный служка). В 1997 году Элиана взяла интервью у бастующих служащих одного из сортировочных пунктов почты, и это стало открытием. Вопреки примирительным лозунгам политическая борьба вовсе не умерла, и по-прежнему существовали два лагеря – обездоленных и хозяев. Убежденная в необходимости борьбы за социальную справедливость, Элиана превратила свою передачу в трибуну, вместе со своими приглашенными постоянно отпускала колкости в адрес правых. Главный редактор позволял ей это, боясь обвинений в установлении цензуры. Когда он был переведен на другое место, Элиана напечатала в одной общенациональной газете в разделе «Свободная трибуна» «Исповедь независимой журналистки». Она описала трудности работы на телевидении в провинции, боязливость начальства, ничего не имеющего против свободы высказывания своего мнения, но только при условии не переходить определенные границы. Она упрекала бывшего своего шефа в лицемерии: он делал вид, будто уважает независимость журналистов, лишь бы они не слишком много говорили о том, как мужья избивают жен, о насилии в семье, об инцесте.

Директор по программам недавно созданного кабельного канала позвонил Элиане, поздравил ее и предложил встретиться, когда она приедет в Париж. Элиана старательно готовилась к этой встрече, смотрела программы «Другого канала», характер которых вполне соответствовал ее устремлениям: сюжеты и дебаты на высоком культурном уровне, современный стиль, открытость для женщин, молодежи, различных меньшинств. Она послала видеокассету с записями своих лучших репортажей, приложив к ней машинописное пояснение. Время оказалось самое подходящее. Инвесторы старались занять позиции на рынке частного телевидения. Директор искал неизвестную ведущую, чтобы запустить новую общественно-политическую программу. При встрече они обнаружили, что оба любят Рембо, в молодости симпатизировали гошистам и боролись с фашистской угрозой. Был подписан договор. Возвратясь в Амьен, Элиана уволилась с «Франс-3 – Пикардия».

В октябре «Другой канал» выпустил первую передачу «Бунтарей». Каждую неделю Элиана Брён с кем-нибудь беседовала в течение часа. Теперь она уже присутствовала в кадре, единственная героиня собственной передачи, вся в черном, суровое угловатое лицо. Она настолько умело подчеркивала свои черты не слишком обильной косметикой, что высокомерное выражение окончательно преобразовало невыразительный облик бывшей юной христианки. От передачи к передаче она расширяла репертуар мимики: строгое, озабоченное лицо, морщина на лбу, когда она в недоумении; поджатые губы, недовольный взгляд, когда то, что говорит гость, ей не нравится; полузакрытые глаза, на губах улыбка, когда она ощущает уверенность в себе. Слушая ответы, она прерывала их своими комментариями. Достаточно было понаблюдать за ее мимикой, чтобы понять, заслуживает ее собеседник похвалы или же, напротив того, осуждения.

Отзывы в прессе на ее «Бунтарей» были благоприятные. Многие критики рекомендовали эту передачу, где «говорят без спешки». Элиана уже представляла себе, как ее станут переманивать другие каналы, но почти сразу на этом все и остановилось. Вот уже четыре года она живет в Париже с сыном Артюром. У передачи был очень ограниченный круг зрителей, и программный директор усиленно уговаривал ее предложить новый проект. У Элианы начались приступы тревоги, она боялась потерять постоянную работу. Чтобы отодвинуть катастрофу, она приглашала на передачу влиятельных журналистов, представителей власти, публиковавших эссе, романы, исследования. Пресса по-прежнему рассыпалась в похвалах, однако аудитория передачи не увеличивалась.

Когда ВСЕКАКО купила «Другой канал», Элиана опасалась, что десантируется батальон деловых людей с их холодной логикой рентабельности. Она заранее пыталась сопротивляться, разоблачая в эфире «лживую логику рейтинга», затем усилила свои нападки на правых, что должно было бы привести к шумному ее увольнению и приземлению на каком-нибудь другом канале. Отвечая на ее тревоги, ПГД ВСЕКАКО заверил, что у него нет намерений вмешиваться в работу «Другого канала». Он купил этот канал, «потому что верит в него» и всего лишь хочет дать «команде великолепных профессионалов средства, чтобы делать свое дело».

Ситуация вроде бы стабилизировалась, однако Элиана все так же снимала скромную квартиру. Артюру только что исполнилось тринадцать, и скоро ему нужно будет начинать серьезно заниматься. Мечтая втихомолку о комфорте, Элиана регулярно выступала против астрономических гонораров диджеев, хотя не прочь была бы получать такие же. Чтобы несколько увеличить свой месячный доход, она приняла предложение одного издателя, чьи книги нередко рекомендовала телезрителям. Она получила аванс, извлекла свою работу о Флоре Тристан и стала перекраивать ее в биографию. Работа продвигалась медленно, но Элиана очень рассчитывала на эту книгу, надеясь представить себя как интеллектуалку, и тут-то как раз похвала Марка Менантро придала ее журналистской карьере новый импульс.

 

2

Дверь кабинета была закрыта. Элиана читала в «Who's Who?» справку, посвященную Сиприану де Реаль. Человек, старавшийся весь вечер развлекать ее, был сыном генерала. Он родился в 1940 году, окончил юридический, получил степень лиценциата, жил в окрестностях Парижа в усадьбе Ла Юлотт с женой и пятнадцатилетней дочерью. Она перелистывала толстенный красный томище и, переходя от справки к справке, установила генеалогию рода де Реаль и уже добралась До кузенов, выпускников Политехнической школы, и дяди, члена Жокей-клуба, когда дверь внезапно распахнулась и появилась ассистентка с чашкой чая. Пойманная с поличным за изучением путеводителя по высшему обществу, Элиана бросила на повышенных тонах:

– Черт побери! Нельзя ли не мешать мне, когда я вся в работе?

Ассистентка, удивленная ее раздраженным тоном, стала оправдываться:

– Но ты же сама попросила меня принести чаю…

– Так надо стучаться, прежде чем входить!

На «Другом канале» все обращались друг к другу на «ты». Элиана отмечала, как растет ее влияние. Пресс-атташе осаждали ее, писатели мечтали о приглашении к ней на программу, сын генерала старался ее обаять… И при всем этом приходилось быть с подчиненными запанибрата, и это было как каторжное ядро, которое волочишь за собой всю жизнь, потому что веришь в равенство. Если бы Марк Менантро конкретизировал свои предложения, она в корне изменила бы стиль работы! Но одновременно с этой мыслью пробудилась другая, пугающая: «Что у нее потребуют за эту должность special adviser? На что она может согласиться, не отказываясь от своей независимости?»

После празднества на Капри ПГД улетел на своем персональном самолете. Элиана возвратилась на корабль, а Сиприан в отель, пообещав позвонить ей в Париже. Во время обратного пути между Неаполем и Марселем на корабле были отмечены кое-какие перемены. Наемные работники ВСЕКАКО теперь уже не обращались к ведущей «Бунтарей» как к такой же служащей, как они сами. Слух о ее повышении разошелся очень быстро, да и в поведении Элианы тоже произошли определенные изменения. Раньше она не расставалась с членами своей группы, а теперь открыла в себе чувство социальной ответственности. Пренебрегая своими коллегами из массмедиа, она больше внимания уделяла завитой секретарше, не опасаясь за некоторую неясность своего собственного статуса. Во время трапез она переходила от стола к столу, проявляла одинаковую симпатию по отношению ко всем.

Оставив за кормой небоскребы Монте-Карло, теплоход плыл вдоль берега Кап-Ферра с его виллами и дворцами. Элиана вспоминала каникулы своего детства: кемпинг в Лаванду, аперитивы в «Рикар» вместе с соседями по кемпингу. Она ненавидела ту обстановку, глядя на виллы, где в более справедливом мире могли бы жить ее родители. Теперь же на палубе «Queen of the Sea», где матросы устанавливали стойки для завтрака, она с ностальгией мысленно возвращалась к детству, закалившему ее характер. Она научилась сражаться; ей повезло, и она обязана утвердить свой стиль без всяких комплексов, стиль провинциалки, ставшей парижанкой, презирающей должности и пренебрегающей сильными мира сего.

Раздраженная «тыканьем» ассистентки, Элиана поставила «Who's Who?» на полку, и тут зазвонил телефон.

– Принцесса Элиана?

Голос Сиприана и его льстивость, вечно смахивающая на балагурство.

– Вы предпочитаете ужин при свечах и под скрипку в русском ресторане или большой классический стиль у Ласера?

Элиана рассмеялась:

– Ничего не скажешь, вы умеете обольщать!

– Я хочу познать сердце свободной женщины! Хочу знать, как она примется за преобразование ВСЕКАКО в доселе небывалую транснациональную компанию.

К комплиментам Элиана оставалась безразличной, но обращение на «вы» действовало на нее как возбуждающий укол. Сиприан после возвращения из Италии уже несколько раз звонил ей; он догадывался, что журналистка в него влюблена, но у него хватало такта не форсировать события. Можно было подумать, что он звонит ради удовольствия. Они смеялись, как дети, над «Rimbaud Project» и вздором, который нес Менантро. Разговор с бароном отвлекал ведущую «Бунтарей» от профессиональных забот. Сегодня утром, например, было долгое обсуждение: уместно ли приглашать алжирского офицера, разоблачавшего репрессии, проводившиеся армией, в которой он служил. Элиана думала, как вести себя перед камерами: демонстрировать некоторую симпатию, поскольку это как-никак бунтарь, или быть холодной, так как разговор все-таки пойдет с раскаявшимся палачом.

– Мы могли бы и просто поужинать в парижском кафе, – уточнил свое предложение Сиприан.

– Если вам позволит ваша жена.

– Вижу, вы неплохо осведомлены… Но в действительности мы с ней живем раздельно.

– Так выходит, сегодня вечером вы свободны для меня?

Преисполненная робости, она ожидала этого свидания, как впервые влюбившаяся девочка. В полдень она сбегала к парикмахеру и попросила его подправить прическу, и чтобы волосы были мягче и волнистей.

В час у Элианы была встреча и завтрак с заместительницей директора ВСЕКАКО. Такси доставило ее прямиком к ресторану у моста Альма.

Заместительница Менантро еще не прибыла, но деловые люди входили один за другим, и всех их встречали одинаково корректно, как членов шикарного клуба. Держа в руке бокал шампанского, Элиана осматривала этот зал в стиле «ар деко» с витражами, выходящими на Сену. Солнечная пыль окутывала Эйфелеву башню и речные трамвайчики, как на картине импрессиониста. На ветру колыхались трехцветные флаги. На Элиане был черный кожаный костюм, а губы она тронула карминово-красной помадой. Она с удовольствием наблюдала нравы высшего экономического класса, не забывая, однако, при этом о социальной несправедливости.

Но в основном она думала о финансовых выгодах, о которых наконец-то пойдет разговор с заместительницей директора, пригласившей ее на эту встречу. Несмотря на скептицизм в отношении «Проекта Рембо», Элиане не терпелось покончить с безденежьем в конце месяца. Одержимая навязчивыми мыслями о состояниях телезвезд, она мечтала сравняться с ними. Ради этого она была готова вовсю трудиться и превратить туманные планы Менантро в плодоносные идеи. Деньги ВСЕКАКО можно использовать для поддержки интересных проектов! Погруженная в раздумья, она не заметила крохотную блондинку с сумочкой, которая только что вступила в ресторанный зал. Но когда та подошла ближе, Элиана узнала женщину, что сопровождала ПГД в тот вечер на Капри. Слегка робея, она постаралась создать выгодное впечатление о себе.

Совершенно необыкновенные устрицы, длинная стойка, шабли наилучшей марки помогли ей обрести конструктивную энергию на пользу ВСЕКАКО. Начала она с того, что призналась в сдержанном отношении к использованию образа Рембо, а затем заверила в своей убежденности, что при всем при том это очень даже неплохой проект. Она даже высказала несколько идей: ежегодный салон антиконформистского искусства (который будет пользоваться мощной поддержкой массмедиа, принадлежащих корпорации), ежемесячная телевизионная программа, корреспонденты которой будут объезжать Францию, противопоставляя «злоупотребления власти» «гражданской позиции жителей». Она собралась продолжить в том же духе, но заместительница директора подняла бокал. На губах у нее появилась легкая улыбка, ее безукоризненная прическа слегка поблескивала. Она выказала полнейшее равнодушие к перечисляемым проектам и вообще пришла сюда не обсуждать их, а передать предложение Менантро. Предчувствуя, что дело вот-вот решится, Элиана зачастила:

– Надо будет придумать что-то для женщин. Скажем, группа может установить паритет между мужчинами и женщинами на высших постах, давая тем самым пример политическому классу.

Заместительница директора сделала нетерпеливый жест:

– Мне не нужен был паритет, чтобы оказаться в руководстве ВСЕКАКО, да и вам, чтобы делать свои телепередачи, тоже.

У нее был легкий немецкий акцент.

Слегка захмелевшая Элиана не унималась:

– Вы хотите, чтобы я представила вам перечень несправедливостей? Неравная плата за равный труд, незначительное число женщин среди руководителей фирм и среди политиков, унизительное изображение их в кино и в рекламе…

Наталкиваясь на безразличное молчание заместительницы генерального, слова начали спотыкаться, потом вообще замерли. Элиана поперхнулась. Уж не совершила ли она ошибку? Да вообще как можно было довериться приближенной Менантро, деловой женщине, служащей капиталистической системе? Солнце заливало набережные Сены, высокие белые дома и сплошь застекленные ателье. Журналистка уже решила, что партия проиграна, и тут прозвучали долгожданные слова:

– Мы подумали… и наши акционеры тоже думают, что ваши новые функции special adviser должны соответственным образом оплачиваться.

Элиана думала точно так же, однако приняла отсутствующий вид. Заместительница Менантро продолжала:

– Вполне естественно, я сейчас говорю не об окладе – приличном, но не более того, – который мы предусмотрели за ваши консультации и участие в некоторых заседаниях…

Никаких определенных требований у Элианы не было; она с радостью согласилась бы на удвоение оклада и даже на увеличение в полтора раза, эта сумма казалось ей более чем приличной. Значит, в ближайшие дни ее заработок вырастет на пятьдесят процентов, недолго думая решила бы она, если бы ее внимание не привлекло выражение заместительницы генерального «приличное, но не более того». Поэтому та, вполне естественно, соизволила предложить нечто иное:

– Марк хотел бы более тесно связать вас с развитием корпорации.

У Элианы перехватило горло. Ей было не вздохнуть, однако вид она сохраняла высокомерный и нож и вилку не выпустила из рук.

– Вы знаете, что такое stock-options?

Нож царапнул кромку стойки. Журналистка сделала гигантское усилие над собой, чтобы поднести вилку ко рту, и проблеяла:

– Видите ли, я… не очень разбираюсь…

– Мы предлагаем вам приобрести за двести пятьдесят тысяч евро пакет акций, который по нынешнему курсу стоит по меньшей мере вдвое дороже. Естественно, платить вам ничего не придется, так что, как только вы берете опцион, вы получаете разницу. Единственное условие: в течение года вы эти деньги не забираете. Это будет свидетельством вашей верности корпорации.

Двести пятьдесят тысяч евро чистыми. Элиане стало жарко. Жарко, как в ее будущей квартире… Она готова была расцеловать эту холодную блондинку-недоросточка, прислужницу капитализма. Слова застревали в горле, и это дало ей время прийти в себя. Финансовые выгоды не должны были выглядеть подачкой. Она продолжала молчать, чтобы совладать с дыханием, но выглядело это так, будто она раздумывает. Наконец она произнесла:

– Мне это кажется приемлемым.

– Разумеется, вы сохраняете полнейшую свободу в своей деятельности на телевидении.

– Это условие я зафиксирую отдельно!

Голос звучал совершенно чисто. У заместительницы директора была встреча на Елисейских Полях, и она предложила Элиане довезти ее до «Другого канала». В машине она коснулась практических вопросов. Для исполнения функций советника у Элианы будет кабинет в резиденции группы на Дефанс; она может подумать насчет мебели и произведений искусства для кабинета, но от нее не ждут, что она там будет высиживать «от и до». Ее участие в «Проекте Рембо» предполагает скорее заинтересованность, встречи, идеи. Ей вполне будет достаточно время от времени появляться там, чтобы проникнуться культурой корпорации. Элиане была ненавистна сама мысль о культуре промышленной компании. Однако поначалу это выражение вызвало у нее улыбку, словно пошлость, не имеющая особого значения (она подумала об иронии Сиприана). Она оценила кожу и дерево салона автомобиля, молчание шофера, весь этот защищенный мир. Блондинка промолвила:

– Мы говорили, что вы, быть может, могли бы как-нибудь пригласить Марка на вашу передачу, – ясное дело, это вовсе не директива, – чтобы он поговорил о своем намерении омолодить ВСЕКАКО. – После смущенного молчания она добавила: – Марк сказал совершенно однозначно: он не хочет заранее знать ваши вопросы и надеется, что отношение к нему будет как к любому другому приглашенному.

– Хорошая мысль. Я подумаю. Но понимаете, я все равно не смогла бы сообщить заранее свои вопросы.

– Чувствуйте себя полностью свободной. Впрочем, это вовсе не срочно. Но вы подумайте над этим.

Когда бунтарка вышла из машины и шла через вестибюль «Другого канала», вид у нее был как у девицы, вырвавшейся с панели и готовой обронить слезинку счастья.

 

3

Фарид был страшно раздражен после двухчасовой свободной дискуссии на тему «Маскироваться или нет?», сопровождающейся подачей аперитивов. Они с Франсисом шли по улице в одинаковых бежевых спортивных свитерах, которые покупали вместе в один из выходов за покупками в период распродажи. Как и большинство обитателей квартала, Фарид и Франсис, после того как среди геев пошла мода на бритые головы, стриглись очень коротко. Они неосознанно следовали этой тенденции, и ощущение у них было, что выглядят они «мило» и «круто накачаны», а означало это, что они приобрели сходство с фото из последних номеров глянцевых журналов. Выглядеть «мило» и быть «круто накачанным» значило также раз в неделю посещать гимнастический клуб и потеть на механизмах, которые должны были изваять им обоим американские торсы. И все равно, несмотря на круглые, как у десантников, головы и выпуклые бицепсы, у Фарида и Франсиса не получалось быть по-настоящему похожими на модных идолов. При всех их стараниях достичь совершенной мужественности в них проявлялись женственные черты, напрочь перечеркивавшие достигнутый эффект. Некая манерность и что-то такое в голосе, вернее, в интонациях наводили на мысль о гибриде Рэмбо и ученика парикмахера.

Выйдя с дискуссии на тему «Маскироваться или нет?», Фарид и Франсис парадоксальным образом оказались незаметными. В любом другом районе Парижа эта типичная пара гомосексуалистов выглядела бы экзотически. Но в квартале Марэ их бритые головы, шарообразные бицепсы, одежда и спортивные свитеры растворялись среди сотен подобных фигур из-под радужного знамени Gay nation. Завтра утром они простятся с незаметностью квартального масштаба и, натянув маску всеобщей незаметности, отправятся на работу: Франсис, одетый в неомолодежном стиле (спортивный свитер, джинсы, кроссовки), – на склады компании «Экспресс-почта», филиал ВСЕКАКО, а Фарид в костюме и при галстуке, как каждое буднее утро, пойдет во ВСЕКАКОНЕТ, Интернет-филиал все той же ВСЕКАКО. В реальной жизни их «заметность» заключалась в том, что в разных местах они одевались так, как одеваются там остальные.

Франсис, послушавшись своей бунтарской души, пошел на эту дискуссию, организованную центром «Геи и лесбиянки», после прозвучавшего по консервативному радио заявления одного правого депутата, который счел непристойным изобилие флагов всех цветов радуги на улицах четвертого округа. Народный избранник добавил также, что все эти характерные знаки в конце концов «приведут к маргинализации части населения, не являющейся гомосексуальной». Заявление это, которое по идее должно было пройти незамеченным, было услышано неким бдительным ухом и почти сразу же вызвало целую лавину возмущенных откликов. Центр «Геи и лесбиянки» бросил призыв выступить против этих «тошнотворно-отвратительных» слов. Перед лицом столь неприкрыто гомофобной речи в квартале коллективно было объявлено кризисное состояние, а всех геев, лесбиянок и их друзей попросили всюду носить в знак солидарности радужные ленточки.

Дискуссия с аперитивами на тему «Маскироваться или нет?» была организована, чтобы отметить успех операции. Какой-то активист с микрофоном толкал речь о здоровой гражданской реакции и обличал «порочное, фашиствующее выступление, которое превращает гетеросексуалов в жертв, и нерешительное общество, все еще не способное согласиться с правом гомосексуалистов иметь детей». Франсис, весьма чувствительный к этой проблеме, с улыбкой взглянул на Фарида, но тот отвернулся. Микрофонный голос удивлялся, что не были упомянуты би– и транссексуалы, как будто мир состоит только из гомо– и гетеросексуалов. Слово взял член муниципального совета, сторонник геев, и заверил, что левые поддерживают любые сексуальные ориентации, то же самое сделал в коммюнике и представитель геев от оппозиции. Он предложил принять хартию, в соответствии с которой торговцы обязались бы обеспечить геям, лесбиянкам, би– и транссексуалам самый горячий прием, наклеив на витринах своих магазинов плакат «Gay friendly». Но тут слово взял какой-то смутьян и насмешливым тоном заявил:

– Я как-то не замечал, чтобы геев плохо принимали в магазинах! Насколько мне известно, торговцы прежде всего думают о прибыли.

Собравшиеся ответили негодующим ропотом, а смутьян продолжал:

– Кстати, а как в булочной узнают гея? Он что, должен войти с криком: «Я – гей, продайте мне багет!»?

Свист заглушил его голос, но несколько человек в разных местах поддержали его аплодисментами. Теперь уже Фарид повернулся с улыбкой к Франсису, поскольку счел это замечание достаточно справедливым. После этого он оставил своего друга слушать продолжение дискуссии, а сам пошел на террасу выпить в лучах солнца свой happy hour (второй бесплатный аперитив, предоставляемый с шести до восьми вечера).

Дни были похожи один на другой, и Фарид все меньше понимал, чего же он хочет. Он приехал из Египта одиннадцатилетним мальчишкой и долго мечтал стать безукоризненно современным человеком Запада. Он представлял, как в тридцать лет будет занимать крупный пост в информационной компании, у него будет семья, и, вероятней всего, так оно и стало бы, если бы не гомосексуальность, свалившаяся на него словно бы даже случайно. Он уже начал тискать девочек в школе, но какая-то таинственная сила влекла его шляться по барам и набережным в поисках встреч с мужчинами старше его. Поначалу обе эти жизни шли параллельно. Но мир геев захватывал его все больше, а мечта о нормальной жизни все таяла и таяла. С Франсисом Люроном он познакомился в Интернете, где тот проводил ночи напролет, ища «долгую, прочную любовь». Увидев Франсиса, Фарид нашел его не слишком привлекательным, но вскоре ощутил, как этот мужчина, который был старше его на двенадцать лет, обволакивает его ласковыми движениями. Франсис потратил бездну энергии, чтобы завоевать его. Фарид работал, чтобы платить за учебу, – Франсис одолжил ему денег. Фарид жил в пригороде у отца – Франсис предложил ему комнату в Париже. Такие вот мелкие ненавязчивые детали привели к тому, что француз, мечтавший жить с партнером моложе себя, сумел добиться того, что они образовали прочную пару. После тридцати пяти Франсис считал себя конченым стариком, и Фарид был для него последним шансом. А тот, обретя кров, преданную любовь и выход в Интернет, смирился. Правда, время от времени на него накатывало, он выходил из себя из-за ласкового давления Франсиса, воспринимая его как покушение на свою свободу. Он обвинял Франсиса в том, что тот мешает ему жить, а кроме того, бунтовал против гомосексуалистской среды, которая лишала его возможности стать отцом семейства.

Он кричал:

– Все равно в конце концов я женюсь на женщине!

Потягивая на террасе аперитив, Фарид посматривал на мальчонку со смазливой мордашкой на противоположной стороне улицы, повисшего на руке типа, смахивающего на водителя грузовика. Прикуривая сигарету, он пристальней пригляделся к этому мальчонке… который на самом деле оказался девицей, одетой мальчиком, рядом с другой лесбиянкой, нарядившейся водителем грузовика. А из зала, где шла дискуссия, доносились крики:

– Вам, парижанам, хорошо рассуждать! А в провинции в большинстве маленьких городов гомосексуальность все так же остается объектом преследований.

Гомосексуалисты с их историями о гомосексуалистах достали его. По улице шли незнакомые люди, Париж купался в дивном предзакатном освещении. Фарид с удовольствием поужинал бы в городе, но Франсис настоял идти после дискуссии домой, потому что в холодильнике были кое-какие остатки и их надо было доесть. По дороге он взял Фарида за руку, чтобы доказать ему свою любовь, – дискуссия о «заметности» добавила ему решимости проявлять себя геем на тех трехстах метрах улицы, что отделяли «Бич-бар» от их квартиры. Фарид отнял руку. Они вошли в дом, поднялись в лифте на пятый этаж. Франсис повернул ключ в замке. За дверью поджидали две голодные кошки; Фарид прошел в кухню, чтобы достать кошачий корм, а его друг крикнул ему:

– Волчоночек, только, пожалуйста, в кормушку! Не в тарелку из красивого сервиза, как в прошлый раз!

Трагедия не была забыта. Неделю назад Франсис задел выставленную Фаридом тарелку из сервиза, унаследованного им от бабушки, и разбил ее. В течение часа он был просто невыносим: нервно собирал осколки, потом уселся перед телевизором, храня молчание. Египтянину надоели все эти мелкие конфликты. После окончания учебы он слыл юным гением информатики. Вполне довольный работой, он платил свою долю за жилье, и ему уже хотелось, чтобы жизнь его была похожа на жизнь блестящего молодого человека. А вместо этого он загнивал в карикатурной семье двух геев.

Франсис радостным тоном предложил подготовить подносы с едой, чтобы посмотреть по телевизору повтор «Бунтарей» на «Другом канале». Элиана Брён на этой неделе принимала руководительницу ассоциации живущих в плохих квартирных условиях из района Сена – Сен-Дени. Фарид вздохнул: он предпочел бы посмотреть на Мб экономический еженедельный тележурнал «Акционеры». О различии интересов говорила и пресса, лежащая на столике в гостиной: иллюстрированные журналы и издания по информатике – Фарида, Франсису принадлежали брошюры по упаковке, а также различные документы, которые он собирал в предвидении создания ассоциации геев внутри ВСЕКАКО. Вскоре после встречи Фарид и Франсис открыли, что работают в разных филиалах одной и той же компании; впрочем, поскольку речь идет о транснациональной компании, ничего экстраординарного в этом не было.

В сорок лет Франсис все еще качал грудные мышцы, но уже перестал бороться с брюшком, которое год от года круглилось все больше. Он предпочитал борьбу с излишествами других, изгнав спиртное и табак из их интерьера в стиле ИКЕА. И Фарид, после того как поселился тут, вынужден был курить перед распахнутым настежь кухонным окном. Пока Франсис заправлял салат из морских водорослей и сои, египтянин разобрал белье, включил стиральную машину, установив программу № 4 (хлопок/цветное). Из гостиной доносилось бурчание последних известий. Потом зазвучал фрагмент рэпа, воспевающего войну арабов с полицией. Франсис узнал позывные «Бунтарей».

– Скорей, сейчас начнется!

Фарид недовольно спросил:

– А ты не хочешь прогуляться по Бельвилю?

– Я устал, – хмуро буркнул Франсис, который искал бумажные салфетки. – Почему бы не посидеть спокойно дома?

Слышно было, как Элиана представляет приглашенную:

– Бывшая активистка компартии Мари-Жозе с девяносто третьего года посвятила свою жизнь людям без документов и бездомным. Сегодня я предлагаю вам встречу с разгневанной женщиной…

Направляясь с подносом к телевизору, Франсис старался не пропустить ни слова из начавшейся передачи, меж тем как его друг громогласно возмущался:

– Черт возьми, мне двадцать восемь лет! Я не желаю обрастать здесь мхом!

Но у Франсиса не было ни малейшего желания уступать. Фарид может пойти и без него, и это в определенном смысле его устраивало: можно будет пораньше лечь спать. Однако отсутствие возлюбленного наполняло его страхом. Он вечно боялся, что с Фаридом что-то случится. А на экране ведущая в черном облегающем джемпере смотрела на приглашенную с благожелательной улыбкой, в которой сквозило ее восхищение этой необыкновенной женщиной. Мари-Жозе с железными зубами и серьгами в ушах говорила об отсутствии всякой помощи самым обездоленным в городах, где «в муниципалитетах заправляют правые». Поколебавшись с секунду, она произнесла: «И левые тоже», однако Элиана настоятельно поправила ее: «Но главным образом в городах с правыми муниципалитетами». Фарид скучающе жевал. Над телевизором висела картина XIX века, на которой был изображен полуобнаженный греческий пастух лет пятнадцати, стоящий на скале. Франсису, видимо, тоже было немножко скучно, потому что он предложил Фариду:

– Если хочешь, на следующей неделе состоится дискуссия о праве гомосексуалистов на усыновление детей. Можно было бы сходить вместе…

Египтянин буркнул:

– А чего-нибудь поприкольней у тебя в запасе нет?

Франсис вышел из терпения:

– «Поприкольней»… Что за выражение! И вообще, в жизни не только прикалываются.

– В пятницу вечером мы могли бы прокатиться на мотороллере через весь Париж.

– Вместе с десятью тысячами подвыпивших служащих в окружении полиции? Нет уж, спасибо! Мне интересней мои проблемы. – После паузы он заметил: – Права на усыновление – это все-таки очень важная дискуссия.

– Франсис, ты мне осточертел!

– Тебе что, плохо дома? – Чувствуя, что атмосфера накаляется, Франсис попытался пошутить: – Мы же сидим, смотрим по телику твою большую подругу Элиану Брён, которую я даже не имею чести лично знать.

– Я ведь уже тебе говорил, что она пренебрежительно разговаривала со мной. Так что не изображай, будто ты старался доставить мне удовольствие. Тем более что ты без ума от этой передачи.

Короче, ссора продолжится. Фарид вскочит, хлопнет дверью и вернется поздно. Франсис со страхом думал об этом. (Куда пошел Фарид? Трахаться с кем-то? Не забыл ли он про презервативы?) Но ему действительно не хотелось никуда идти. Его молодой возлюбленный не мог понять этой усталости, которая охватывает сорокалетнего человека, его потребности посидеть дома вдвоем. Как убедить Фарида, что он его очень сильно любит и хотел бы создать прочную связь? Смягчив несколько тон, голосом, которому не повредила бы толика иронии, он спросил:

– А что, если нам взять на воспитание ребенка? Нашего ребенка?

Вновь наступило молчание. В телевизоре бубнили голоса. Элиана Брён пыталась провести параллель между иммигрантами, не имеющими документов и лишенными всякой социальной помощи, и евреями во время войны. Мари-Жозе находила такое уподобление чрезмерным.

Фарид холодно бросил:

– Хватит доводить меня своими идиотизмами. Смотри свою передачу. А я пойду пройдусь. Вернусь поздно.

– Фарид, я тебя люблю!

– Ну да, да. Я тебя тоже…

Мольбы Франсиса никогда не производили ожидаемого эффекта. Фарид подумал, что ему по горло обрыдли и этот Франсис, и вообще педики. Он поднялся с дивана; растерянный Франсис проводил его взглядом, уже готовый сдаться и сопровождать Фарида в Бельвиль, но у него не хватило решимости, и он остался сидеть и смотреть телевизор, пытаясь понять, почему его друг с такой настороженностью относится к простой счастливой жизни. Элиана ласково смотрела на Мари-Жозе: «Сколько лет вам было, когда вы взбунтовались в первый раз?»

 

4

«Наверно, я была совсем маленькая: я не выносила несправедливости…»

Элиана старается не смотреть свои передачи. Она терпеть не может видеть себя на экране, но слушает повтор передачи, чтобы поправлять языковые оплошности. Она усилила громкость и роется в шкафу, ищет, что надеть на свидание с Сиприаном. А теперь в ванной, обнаженная, рассматривает себя в зеркале.

Ее тело ей никогда особенно не нравилось: девочкой она была закомплексована и считала себя слишком толстой, но, если вдуматься, она предпочитает видеть себя такой, какая она сейчас, – волосы чуть с проседью, угловатое лицо. Но ее отражение по грудь источает какую-то суровость, нечто ну никак не сочетающееся с соблазнительной девицей, слегка распутной, если судить по макияжу и всему прочему, нечто взыскующее, что скорей могло бы навести на мысль о священнике-янсенисте.

Элиана почти удовлетворена своим обликом зрелой женщины, если не считать бедер, слишком широких бедер многодетной матери; она с ужасом видит их у других женщин, мысленно задавая себе вопрос: неужели мужья могут еще спать с ними? Элиана не принадлежит к тем, кто считает, будто жена обязана удовлетворять мужа, но тем не менее… Нет, бедра еще не такие безмерные, как у других, но ей кажется, что ее мужское лицо, пока еще красивая грудь и слишком широкие бедра вместе выглядят чуть-чуть нелепо. Неужто такой и должна быть женщина сорока пяти лет, отказавшаяся быть потаскухой?

Однако сегодня вечером Элиана хочет понравиться Сиприану в роли обаятельной и беззаботной любовницы; она думает о прославившихся умом куртизанках XVIII века, которые находили наслаждение в живописи, поэзии, игре ума и любовных играх. Перебирая свой гардероб, она поначалу видит сплошной черный цвет, тот самый, который она предпочитает. Она всегда покупает одинаковые колготки, одинаковые блузки, одинаковые платья, одинаковые боди и небольшие красные дополнения – броши, подвески, шарфики, которые меняет каждый день; неизменным остается лишь кровавое пятно на черной ткани. Порывшись, она находит чудное платье в цветочек из материала в провансальском стиле, которое она купила на рынке в Карпантра, когда жила с тем своим режиссером, любившим легкие платья и возбуждающее белье. Она вспомнила этого ревнивого безумца, который полностью подчинил ее. Сделав из нее обворожительную женщину, он упрекал ее за то, что она нравится мужчинам! Затерроризированная его приступами ревности, она повиновалась ему, как ребенок. Элиана примеряет это платье, и ей снова хочется изобразить соблазнительную женщину. Она поводит головой, проводит рукой по волосам и слегка растрепывает прическу, улыбается, пробует отыскать более томное выражение, подходит ближе к зеркалу, плавно покачивая бедрами. Она ставит ноги одну перед другой, как манекенщица на помосте, и тут же разочарованно смеется. Она-то надеялась, что это платье преобразит ее, придаст свежесть и привлекательность. Но угловатое лицо, выныривающее из провансальской ткани, делает ее похожей на переодетого мужчину. Слегка смущенная своим отражением, она опять разражается смехом и думает: «Нет, в этом платье мне его соблазнить не удастся». Элиана решает ничего не менять и облачается в черный костюм.

Встреча у них назначена в баре неподалеку. Войдя, Элиана моментально узнает со спины округлый силуэт барона и светлые завитки на висках и затылке. На нем пиджак и бархатные брюки, он сидит за стойкой перед чашкой кофе и что-то смотрит в своей электронной записной книжке. Элиана на миг замирает в дверях, а Сиприан внезапно оборачивается, сует записную книжку во внутренний карман пиджака и произносит, протягивая руки:

– О, Элиана!

Он произнес это просто, без преувеличенной улыбки, словно он придает большое значение их сегодняшнему свиданию. Элиана устремляется к нему, но сразу же сдерживает свой порыв. Она не решается его поцеловать – это было бы вульгарно, – ищет подходящий жест и просто протягивает руку, говоря:

– Похоже, вы приносите мне счастье.

Элиана испытывает безумное желание понравиться ему, но, не слишком уверенная в своих внешних данных, она не нашла более естественного способа, чем поведать о своих профессиональных успехах. Ей хотелось бы, чтобы он разделил ее радость. Чтобы связать предыдущую фразу с их предшествующими разговорами, она поясняет: – ВСЕКАКО мне предложила огромные деньги! Для Сиприана самое большое удовольствие в жизни – выискивать заговоры. В любой ситуации он считал, что движение жизни определяется цепью соглашений, сговоров, мошеннических комбинаций, верил в господство тайных сил, скрытых махинаций, к каковым пытался получить доступ, затевая сомнительные предприятия. Обвораживая Элиану в тот вечер на Капри, он думал, что получил важный козырь в игре с ВСЕКАКО. Он был не слишком уверен в ее уме (у нее перебор по части убеждений), однако засек, что ПГД чрезвычайно благосклонен к ней. У нее имеется небольшая телевизионная трибуна, и она встречается с лицами, принимающими решения в корпорации. Она может поспособствовать продаже ветроустановок… Ну а кроме материальных выгод Сиприан испытывал наслаждение от мысли о возможности манипулировать Элианой. А чтобы манипулировать ею, он должен постоянно ободрять ее. Она разрывается между презрением к корпорации и потребностью в деньгах, и оттого ей не по себе.

– Представляете, Менантро хочет купить меня, чтобы я пособничала ему в эфире!

Нужно убедить ее, что она гораздо сильней. Сиприан изображает прагматика: потирает большим пальцем по указательному и спрашивает:

– Сколько?

Вопрос подбодрил Элиану. Сиприан понимает, что ей нужны деньги. Он вовсе не возмущается, а только спрашивает сколько.

– Достаточно.

– Тогда соглашайтесь. Но не забывайте, что они нуждаются в вас. Оставайтесь полностью свободной, короче, оставайтесь собой.

Элиана видит луч света: уступить, не уступая, принять предложение, оставаясь непреклонной. Принудить Менантро уважать заявленную в его речи свободу сотрудников. Принять участие в его игре, потом бросить ему вызов. С самого начала Элиана чувствует, что их с Сиприаном объединяет одинаковый трезвый взгляд. Барон берет ее под руку и выводит на бульвар.

Перехватывая инициативу, она предлагает пойти поужинать в ресторан, который ей хорошо знаком. После переезда в Париж она иногда заходит в это заведение в стиле модерн, выпивает чашку чая, ей нравятся здешние витражи с цветочным орнаментом, лампы с большими абажурами, освещающие ряды столов. Сиприан не противится. Элиана по-прежнему немножко напряжена. У дверей ресторана торговец ветродвигателями шепчет ей на ухо:

– Дорогая Элиана, это же липа! Яркий пример подделки под парижское бистро. Вы только посмотрите на эти материалы, на краски!

Смущенная Элиана все-таки находится и лепечет:

– А я обожаю имитации. Но Сиприан стоит на своем:

– Вы позволите сводить вас в куда более интересное место неподалеку отсюда?

– Ну вы сноб! – фыркает Элиана, однако не сопротивляется.

Они проходят в темноте мимо кладбища Монпарнас, и Сиприан приобнимает ее за плечи. Элиана чувствует, как какой-то ток будоражит ее плоть и Дух, и она острей воспринимает запахи и огни вечернего города. А барон ей объясняет, что капитализм всегда оказывается сильней, но его можно обмануть. Надо опять создавать тайные общества… Он делает небольшой крюк, обходя компанию панков, расположившихся на тротуаре вместе со своими овчарками, бутылками красного и кокаином, произнося при этом:

– И забудьте вы, наконец, про нищету!

Элиане эти слова не нравятся. Несчастные, выкинутые из жизни, не вызывают у нее никакого восторга, но она полагает, что они страдают (и потому она принадлежит к левым), а вот Сиприан цинично презирает их (и именно поэтому он правый). Ей бы хотелось, чтобы он разделял ее чувства.

– А у меня при виде таких картин скорей уж возникает желание бороться.

Сиприан насмешливо насвистывает «Интернационал». Элиана с горячностью прерывает его:

– Вот вы строите ветряные установки, вы ведь боретесь за то, чтобы избавиться от атомных станций благодаря возобновляемой энергии. Разве мы боремся не за одно и то же?

Сиприану хотелось бы ответить, что он не верит в возобновляемую энергию, что он подкупает мэров и уродует целые регионы исключительно из жажды наживы. Но он решает, что разумнее будет промолчать, и все же, следуя соблазну внушать этой женщине реакционные идеи, он постоянно подвергал опасности свои интересы. Во время этой словесной борьбы их тела сблизились и соприкоснулись многими чувствительными точками. Элиане страшно хочется прижаться к нему еще теснее, но она не решается. Сиприан ощущает ее близость; он любит покорять женщин, и не столько по причине их красоты, сколько из удовольствия чувствовать власть над ними. В этот миг он начинает желать Элиану.

Ужинают они в ресторане, основанном в двадцатые годы, с потолком, украшенным лепкой в виде геометрических узоров; здесь собрался отдохнуть «весь Париж» левого берега. Барон курит «Кравен А», осторожно сжимая ее губами. Рассказывая о себе, Элиана нагло выдает себя за девочку из бедных кварталов Амьена (их она считает предпочтительнее дома middle class). Рассказывает о своей карьере, состоящей из отказов в работе и увольнений (на самом деле она всегда дожидалась, когда ее начальники уходили, чтобы начать противостоять им). Говорит, что счастлива жить одна с сыном (очень часто по вечерам она сожалеет об отсутствии мужа и отца). Сиприан рассказывает о своей жизни, состоящей в основном из покера (забыв упомянуть о дурацком вложении денег в развлекательный парк), о своей бывшей жене (на самом деле они продолжают жить вместе, и содержит его она). Почти одновременно они приходят к заключению:

– Нас сближает то, что мы не такие, как все.

– Наше окружение боится нас.

– Мы – возмутители спокойствия!

Произнеся это, Сиприан принимается махать рукой человеку, направляющемуся в туалет. Элиана узнает министра. Чтобы привлечь его внимание, торговец ветроустановками, продолжая махать рукой, громко произносит его имя, и недовольному политику ничего не остается, как поздороваться с бароном. Элиана думает, что, наверное, действительно существуют новые методы быть бунтарем внутри правящих групп. Ее роль отнюдь не нести милосердие в метро, но действовать во властных кругах, используя оружие власти. И не быть пуританкой. Не бояться идти в мир навстречу тем, кто держит карты, как говорит Сиприан, поднимая бокал шампанского:

– За «Rimbaud Project»! За «Пьяный корабль» Марка Менантро!

Выйдя из ресторана, Элиана думает о продолжении вечера. Вдруг Сиприан предложит зайти к ней? Этот вариант несколько смущает ее из-за сына. А вдруг он повезет ее к себе? Далеко от Парижа… Эти серьезные вопросы будоражат ее сердце, как вдруг какая-то хорошенькая блондинка лет двадцати останавливается и обращается к ней:

– Здравствуйте! Вы ведь Элиана Брён?

И хоть размышления ее прерваны, Элиана счастлива, что ее узнали. Девушка внимательно смотрит на Элиану. У нее ясное лицо, чуть тронутое веснушками, длинные белокурые, почти белые волосы. Она в синем шерстяном свитере с огромным оранжевым вопросительным знаком во всю грудь, словно бы интонирующим ее вопрос:

– Извините, что я к вам пристаю… Вы знаете, что такое Хакинг-клуб?

Она очень миленькая, внешне мягкие манеры, но ее настойчивый взгляд как бы говорит, что ей важно знать ответ журналистки. Сиприан пользуется ее вмешательством, чтобы избежать решения постельного вопроса. Идти к Элиане у него нет ни малейшего желания (он терпеть не может уюта чужих квартир), пригласить ее к себе он не может из-за жены, а гостиница стоит дорого. Впрочем, журналистка влюблена в него, так что дело терпит. Он вступает в разговор, с задумчивым видом потирает лоб:

– Хакинг? Погодите, погодите… Пиратство? Незаконное вторжение в информационные сети?

– Неплохо, – улыбается девушка. – А вы?

Она поворачивается к Элиане, которая сосредоточенно ищет, что бы сказать, ничего не находит и предпочитает – как всегда, когда ей нечего ответить, – бесстрастно промолчать с важным видом. Совершенно не обращая внимания на отсутствие ответа, хорошенькая блондинка с нажимом произносит:

– Видите ли, за нами теперь постоянно следят секретные службы. Они снимают нас на пленку, прослушивают наши телефоны, залезают в наши компьютеры.

Идея заговора очень нравится Сиприану, который уставился на грудь девушки. А она решила представиться:

– Меня зовут Флёр. В Хакинг-клубе, который в двух шагах отсюда, я занимаюсь связями с общественностью. Мы защищаемся как только можем от капиталистической власти. Web должен оставаться свободным. Надо поднять этот вопрос в вашей передаче.

Элиана не без удовлетворения думает о влиянии, какое она оказывает на подростков и их политическую сознательность. Ей нравится идея борьбы с капитализмом. Когда транснациональная корпорация мечтает купить ее влияние, юная бунтарка объявляет, что борьба продолжается; молодые борцы отказываются подчиняться старперам с их рыночной логикой! Эта девушка кажется ей обаятельной, непримиримой, ангажированной и в то же время… такой женственной. Но Сиприан, как всегда, изображает циника:

– Так, значит, вы собираетесь совершить революцию с помощью машин, компьютеров, производимых корпорациями, с которыми вы боретесь!

Вместо ответа Флёр прикладывает палец к губам:

– Я ничего не могу вам сказать, потому что, вполне возможно, нас подслушивают. Давайте зайдем в Хакинг-клуб. Это буквально напротив, на той стороне улицы.

Элиане хотелось бы уйти с Сиприаном, но в этом вмешательстве Флёр есть что-то спонтанное и поэтическое. Переходя улицу под руку с Сиприаном, она бормочет:

– Странно, да?

– Красивая девочка, – говорит Сиприан, и Элиана, ощутив легкий укол, поправляет его:

– Красивая личность. А пираты, осаждающие крепость капитализма, – это была бы отличная передача!

– Да у них весь мозг умещается на жестком диске! Они придумывают заговоры, не видя, что главными жертвами являются они… торчащие целыми днями перед экранами.

И вот так бунтарство Элианы (подхваченной антикапиталистическим порывом) и бунтарство Сиприана (убежденного, что бунтари – существа, которыми легче всего манипулировать) приводит их обоих к дверям Хакинг-клуба.

 

5

Внутри полумрак. Оглядев кибер-кафе с двумя рядами гудящих мониторов, Элиана ощутила сладостную атмосферу протеста. Плакаты на стенах взывают: «Долой слежку в Web!» и «Нет коммерциализации мира!» Десятка два юнцов в наушниках сидят перед экранами и неутомимо барабанят по клавиатуре, набирая тексты, цифры, коды программирования. Несколько человек сгрудились у одного из компьютеров и совместно орудовали мышкой, открывая яркие окна и забираясь в виртуальные лабиринты. Флёр регулярно отлавливала выходящих из ресторана известных людей и пыталась заманить их в Хакинг-клуб. Обернувшись к Элиане и Сиприану, она жестом пригласила их заходить:

– Хозяин Web-кафе – отличный парень. Он выделяет нам один вечер в неделю, чтобы обмениваться знаниями…

Несколько секунд она пребывает в нерешительности, потом сообщает уже не так громко:

– Это официально… Но дело зашло дальше. Мы организовали более или менее тайную ассоциацию.

Услышав слово «тайную», журналистка и барон внутренне встрепенулись. А Флёр сообщила, что Хакинг-клуб борется против коммерческого использования Интернета и, в особенности, против фирмы «Майкрософт». Кое-кто из хакеров снял наушники. Девушка представила гостей:

– Вы знаете передачу Элианы Брён «Бунтари» по кабельному?

К великому огорчению Элианы, на лицах отразилось полнейшее неведение. Но Флёр не сдавалась:

– Это действительно здорово, можете мне поверить. И когда я встретила ее на улице, то подумала, что надо рассказать ей о нашей акции.

Сиприан украдкой взглянул на часы. Если они тут задержатся, можно будет, сославшись на поздний час, отложить ночь любви. Телеведущая с удовольствием отправилась бы с ним, но как преодолеть соблазн произнести речь против существующего порядка. Вскоре Хакинг-клуб превратился в дискуссионный форум, где она исполняла роль ангажированной особы, пришедшей побеседовать с молодежью.

– У нас две задачи, – объявил парень лет тридцати с шелковистой бороденкой, – не дать превратить Web в супермаркет и препятствовать любым методам слежки за информацией. – И с довольным видом он добавил: – Об этом нельзя говорить по телевизору, но мы используем наши возможности и способности, чтобы бомбардировать коммерческие сайты, сохраняя полную анонимность.

– Прекрасно, – кивнула Элиана. Она сидела откинувшись на спинку стула и наморщив лоб. – Но… распространяется ли ваше требование свободы также на нацистские и педофильские сайты?

– Да вы что! – возмутилась девушка.

– Разумеется, да! Никаких ограничений свободы!

Это выкрикнул лохматый мальчишка. На его футболке большими красными буквами было выписано «I fuck BCEKAKO». Обнаружив этого борца, Элиана вдруг осознала двусмысленность собственной позиции: слушающие ее хакеры борются как раз с той корпорацией, которая намерена принять ее на должность советника. Она несколько смутилась, но тут пошел в контратаку Сиприан:

– Короче говоря, чтобы бороться с капитализмом, вы полагаетесь на двоичные устройства, которые являются ярчайшим выражением капиталистической мысли.

– Компьютеры – это механические устройства, но Интернет гуманен и неподконтролен, – выпалил бородатый.

А Сиприан принялся развивать свою мысль все тем же насмешливым тоном:

– Вы ничего не способны сделать вне установленных границ тех систем, которые вы используете. Но мир может спать спокойно, поскольку вы всю жизнь проведете в этих своих запрограммированных системах.

Один из хакеров воскликнул:

– А я говорю, что мы молоды и можем изменить порядок!

Сиприан улыбнулся, явно придя в восторг от этого глупого высказывания:

– А я вот не знаю никого более единообразного, чем молодежь, – все одеты одинаково, все любят одну и ту же музыку, все верят в одни и те же идеи, все убеждены, будто все знают и борются на стороне добра против зла. Общество прекрасно поняло, как легко манипулировать молодежью, всегда готовой хватать новые марки, новые слоганы, новую технику, выброшенную на рынок.

Хакеры с удивлением слушали эту язвительную антимолодежную речь. А торговец ветроустановками уже не мог остановиться, подчеркивая свои слова выразительной жестикуляцией:

– В сущности, вы растете в чудесном мире. Он разрешает вам в открытую, безнаказанно пиратствовать. Вы считаете себя подпольщиками, которым кто-то угрожает, но. у вашего клуба есть собственное помещение. Вы считаете себя революционерами, но просиживаете в кафе, где даже кофе не пьют. Ну что ж, давайте продолжайте, изливайте свои достоинства на мир. У меня ощущение, что вы никому не мешаете.

Элиана испытывала неловкость. Она считала, что таким образом осуждать молодежь неблагородно, и сочла себя обязанной вступить в спор:

– Ну да, защищать парадоксы легче всего. Но только оттого что вы закоренелый скептик, остальные не должны терять веру. Потребуются усилия многих молодых людей, чтобы изменить мир.

«Изменить мир!» Сиприан улыбался. Он чувствовал себя бунтарем в куда большей степени, чем Элиана, считавшая, что перевес на ее стороне. Она уже думала, что перетянула ребят на свою сторону, как вдруг к ней обратился взлохмаченный паренек:

– Ладно, мы вам симпатичны. Вот только… легко критиковать Интернет и поднимать бунт на телевидении, когда работаешь на «Другом канале», филиале ВСЕКАКО.

Давненько уже Элиана не подвергалась такому жестокому испытанию. Жаркая кровь бросилась ей в лицо, ставшее во мгновение ока багрово-пурпурным. У нее было ощущение, будто этот мальчишка уличил ее, нет, не в том, что она работает во ВСЕКАКО, а в том, что скоро она должна получить от Менантро (как будто это могло быть ему известно) весьма крупные денежные подачки. И она в один миг превратилась из убежденной сторонницы левых, ведущей телепередачи в провинившуюся девочку. Можно было, конечно, опустить голову, сделать вид, будто сморкаешься, но ведь все заметили, как она покраснела. Так что ей не оставалось ничего другого, кроме как смущенно оправдываться:

– Да, конечно, тут есть некое противоречие… и я его не отрицаю. Я давно работаю на этом канале, купленном корпорацией, у которой нравственные принципы на последнем месте. Но ведь я никогда не уступила ни вот столечко своей независимости. Я борюсь внутри системы. И если они попробуют воспрепятствовать мне, я немедленно уволюсь.

После этого утверждения ей стало легче. Произнося эти слова, Элиана абсолютно искренне была уверена в том, что она способна отказаться от выгодных предложений, которые сегодня приняла. Чтобы поддержать ее, Флёр захлопала в ладоши. Через несколько секунд уже все находившиеся в кафе аплодировали ей, но едва закончилось это состязание в выражении дружественности к гостье, вновь раздался голос взлохмаченного мальчишки:

– Замечательно. Но мы сейчас сыграем в одну игру» чтобы узнать, искренни ли были ваши слова. Вы, глядя в web-камеру, крикнете: «Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!» Это всего лишь игра, все останется между нами.

Идея понравилась всем, кроме Элианы. Она нахмурила брови. Она уже вышла из возраста ребяческих выходок. Но хакеры настаивали:

– Давайте… Крикните…

Чувствуя, что западня захлопнулась, журналистка боялась совершить непоправимый грех, оскорбив ВСЕКАКО в день, когда ее глава предложил ей пакет акций по очень даже льготной цене. В растерянности она обернулась к Сиприану, который улыбнулся ей, давая понять, что это ровно ничего не значит. Юнец показал ей, где находится камера. Борясь со страхом, Элиана постаралась изобразить оживление. Она повернулась к маленькому объективу, подняла кулак, приняв театрально-революционную позу, и выдавила из себя:

– Смерть ВСЕКАКО!

Но взлохмаченный не унимался. Он подсказал:

– Смерть мировому капитализму.

Еще раз сжав кулак, Элиана набрала в грудь воздуха и повторила уже громче:

– Смерть ВСЕКАКО! Смерть мировому капитализму!

Она повернула голову, чувствуя облегчение, оттого что прошла испытание. Но взлохмаченный, играя с ней, словно кошка с мышью, произнес со смехом:

– И в жопу Марка Менантро!

Еще не отошедшая от навязанной игры, Элиана под понуждающими взглядами хакеров автоматически повторила:

– И в жопу Марка Менантро!

Под аплодисменты и крики «браво!» она вновь повернулась, совершенно измученная, словно прося пощады…

А впрочем, какое это имеет значение? Журналистка уже злилась на себя за то, что так пласталась перед этими сопляками… И вдруг ее взгляд с ужасом остановился на только что вошедшем человеке, который смотрел на нее, стоя в дверях. Фарид! Тот самый гей-араб, который на Капри сидел рядом с Менантро, с изумленным видом вперился в нее.

Когда Фарид, разозленный на своего друга, уходил вечером из дому, он не стал развеивать подозрения Франсиса, будто пошел искать сексуальных приключений. Местью своей он вполне насладился в четыре утра, когда, вернувшись, обнаружил полусонного Франсиса, который не осмеливался потребовать признания, а ограничивался окольными репликами вроде: «Тебе было хорошо?» и «Если ты с кем-то трахался, я могу это понять. Но я предпочел бы, чтобы ты сам мне это сказал».

Франсис был бы изрядно удивлен, узнав, что его любовник спустился в метро и поехал на Монпарнас, где провел часть ночи в компании компьютерщиков из Хакинг-клуба. Фарид уже не первый год интересовался пиратскими методами. Став специалистом в этом деле, он мог бы предоставить ВСЕКАКО данные для судебного преследования хакеров, однако, увлекшись, предпочел подружиться с ними и постичь их технику взлома сетей. Фарид получил поддержку от директора ВСЕКАКОНЕТ. Дело дошло до самого Менантро, который заявил: ВСЕКАКО не должна предстать в общественном мнении как враг молодежи, возбуждая судебные процессы. Гораздо разумнее контролировать юных «web-гениев». Получив такое задание, Фарид через Интернет установил контакты с сотнями хакеров. Однажды он явился в Хакинг-клуб, где подружился с Флёр, занимавшейся там связями с общественностью. Он не стал скрывать и представился как сотрудник ВСЕКАКО, тайный сотоварищ интернет-пиратов. Чтобы завоевать доверие хакеров, он даже помог им проникнуть в кое-какие второстепенные сети корпорации.

В этот вечер он тоже пришел в клуб, где с удивлением увидел Элиану Брён, кричащую перед web-камерой: «В жопу Марка Менантро!» Он прочел ужас в глазах журналистки и, надо признать, был не слишком огорчен, что оказался свидетелем столь неосмотрительного высказывания этой малоприятной дамы, однако же, слушая, как она поносит Pix общего патрона, подумал, что у нее слегка съехала крыша.

Элиана же готова была увериться, что этот араб приносит ей несчастье. На Капри она, уверенная, что имеет дело с мелкой сошкой, обращалась с ним крайне пренебрежительно. А сегодня вечером Фарид появился в самый неподходящий момент… В полной растерянности она пыталась найти правдоподобное объяснение своим воинственным кличам, как вдруг ее осенило и она бросила на Фарида пронизывающий взгляд. И впрямь, что может делать информатик из ВСЕКАКО в Хакинг-клубе? Может, он тоже не слишком лоялен к своей компании? Может, в их интересах помалкивать об их встрече здесь? Угадав, что за мысль пришла Элиане, Фарид решил изобразить смущение.

Барон довольно хохотнул, обрадованный этой нежданной встречей:

– Вот, пожалуйста, два диссидента производства ВСЕКАКО! – После чего он поспешил приободрить Элиану: – А вы были очень забавны, просто великолепны!

Эти слова успокоили журналистку. Стоит ли бояться из-за каждого сказанного слова? Кибернавты вернулись к своим мониторам. В поисках пристойного выхода журналистка расцеловалась с Флёр и пообещала ей подумать над передачей о хакерах, затем поздоровалась с Фаридом и насмешливым тоном бросила:

– Кстати, я здесь по профессиональному поводу.

Египтянин пробормотал что-то невразумительное, а Элиана, взяв Сиприана под руку, вышла на улицу. По пути к дому барон уверял ее:

– Менантро вас обожает, мальчишки вами восхищены, вы добиваетесь всего, чего хотите.

Да, несомненно, она чувствовала себя сильной; стиль ее постепенно получает признание; начинается новая жизнь без денежных затруднений; ей необходимо больше верить в себя. Но происшествие в Хакинг-клубе утомило ее. У дверей дома она с секунду – чисто автоматически – ждала, что барон поцелует ее в губы, хотя сейчас ей этого уже не хотелось. Он не поддался пошлому этому позыву и, чмокнув ее в лоб, сказал:

– Завтра созвонимся и вскоре увидимся.

И, свободный, как птица, он чуть ли не вприпрыжку направился к своей машине.

 

6

Во всей квартире горел свет. В общей комнате предметы меблировки перемежались с высокими стеллажами, заставленными книгами. Телевизор был включен, но Артюр перед ним не сидел. Лишь пустые бутылки из-под кока-колы позволяли предположить, что он тут провел часть вечера. На полу валялся футляр от боевика «Скорпионы-3», взятого в видеоклубе на абонемент Элианы. Чем тупей был сюжет фильма, тем больше он нравился ее сыну. Пепельница была почти полна, Элиане так и не удалось запретить ему курить. Она с недовольством выключила телевизор и взглянула на часы: половина двенадцатого, Артюру полагалось уже спать. Но поскольку ее не было с самого утра и она чувствовала себя слегка виноватой, оттого что бросила его по причине дел и ради любовного свидания, Элиана решила не выговаривать сыну, а, напротив, проявить к нему нежность и пошла в его комнату в конце коридора, громко спрашивая:

– Дорогой, ты еще не спишь?

Вместо ответа Элиана услышала серию звуков, напоминающих взрывы бомб, пулеметные очереди, крики смертельно раненных людей. Она негромко постучалась, но ответа по-прежнему не последовало. Тогда она открыла дверь и увидела, что сын так увлечен компьютерной игрой, что ничего не слышит и не замечает. Элиана повторила чуть громче:

– Дорогой?

Артюр повернул к ней свою хорошенькую мордашку. Он воинственно улыбался. Пожалуй, он был даже рад видеть мать, но всем своим существом он пребывал еще там, в параллельном бытии. Увидев его глаза, совершенно отупевшие после нескольких часов игры, Элиана заподозрила, что это результат действия марихуаны, запах которой, похоже, ощущался в комнате, однако уверена в этом она не была. Артюр был очень красив со своей прической, ради которой он дважды в неделю ходил к дорогому парикмахеру. На нем была одна из его двадцати семи фирменных рубашек поло (других он не признавал) и часы-браслет, которые буквально разорили Элиану, но зато доставили ему огромную радость. Таков был четырнадцатилетний нежданный плод союза сторонницы левых и полусумасшедшего театрального режиссера – маленький современный клон, иногда даже ласковый, особенно если ему что-то было нужно, и вдвойне ласковый, если это что-то было очень дорогим.

Главное не раздражаться. Элиана осторожно подошла к компьютеру и увидела на цветном экране игру «Командос», за которой Артюр проводил большую часть вечеров. Группа вооруженных до зубов наемников должна была уничтожить целую армию, чтобы захватить власть. Как-то Артюр объяснил ей правила, и Элиана нашла принцип этой игры чистой воды фашистским, но поделать ничего не могла; Артюр, вместо того чтобы учить уроки, значительную часть времени занимался тем, что метал гранаты, запускал ракеты и бросал нейтронные бомбы. Он продолжал обстрел, меж тем как мать, стоя у него за спиной и положив руку на плечо, тихо говорила:

– А знаешь, мой мальчик, у меня сегодня очень хорошие новости. На работе положение у меня все лучше и лучше. И потом, мне кажется, я нашла себе друга… Я тебя познакомлю с ним, он очень славный.

– Гад, сволочь!

Решив, что Артюр имеет в виду Сиприана, Элиана огорчилась. Если сын в такой форме демонстрирует свое неприятие барона, ревность, она просто не сможет со всей откровенностью говорить с ним на эту тему. Но на самом деле Артюр так реагировал на андроида, который в дуэли на шпагах только что прикончил одного из командос. Она вздохнула, прежде чем снова обратиться к сыну:

– А сейчас ты заканчиваешь играть и отправляешься спать. Может быть, ты все-таки уделишь внимание математике и французскому, если, конечно, хочешь добиться власти реальной, а не только в компьютерной игре.

Артюр расхохотался. У Элианы было ощущение, что она немножко отвлекла его от игры, однако оказалось, что он смеется над очередным персонажем, появившимся на экране, о чем он и проинформировал маму:

– Нет, ты посмотри на этих монстров, какие они комичные…

Со смехом говоря это, он стремительно барабанил по клавиатуре, демонстрируя поразительную ловкость в оперировании кнопками, чтобы управлять противниками. Элиана подумала о молодых хакерах, которые борются против информационного отчуждения. Ей бы очень хотелось, чтобы ее сын принадлежал к какой-нибудь группе такого же толка. Но ему это было абсолютно неинтересно, и она уже чуть ли не с отчаянием бросила ему:

– Да черт возьми, повернись же ко мне!

Артюр даже не слышал ее. Все принципы, которые мать осторожно пыталась внедрить в него, влетали у него в одно ухо и вылетали из другого, не вызывая никакого отзвука. Но это не мешало Элиане горячо любить сына и сохранять уверенность, что под обликом современного клона кроется неординарная натура, которая еще проявится. Артюр наконец оторвался от игры и обернулся к матери:

– Элиана, а ты слышала о высокоскоростном подключении к Интернету?

– Не морочь мне этим голову.

– Нет, но это тебе понадобится, уверяю тебя. ВСЕКАКО предлагает неограниченное соединение за пятьдесят евро в месяц! Тебе это очень поможет в работе.

ВСЕКАКО предлагает? Приехали! Артюр и Менантро слились в кретинизме. А Элиане приходится работать на одного ради другого, не теряя при этом ни способности смотреть отстраненно, ни критического чувства. Да, Сиприан был стократно прав: в условиях человеческого существования есть некий идиотизм. И лишь перспектива снова увидеться с бароном помогла Элиане сохранить спокойствие и не взорваться. Почему она сейчас позволила ему уйти? Она прекрасно могла на людях отстаивать преимущества безмужней жизни, но все равно в иные вечера ни о чем так не мечтала, как о мужских руках, сжимающих ее в объятиях. И спустя двадцать минут она уснула с мыслью об их будущих свиданиях.

Среди ночи Элиана проснулась вся в поту. Ей снился кошмар: едва Менантро пришел, чтобы вручить ей обещанный пакет акций, как в тот же миг все телеканалы показали в новостях ее, орущую: «В жопу Марка Менантро!» Вскочив, Элиана выпила воды и попыталась снова заснуть. В голове ворочались беспокойные мысли. Была ли записана эта забава перед web-камерой? Нет ли опасности, что запись используют против нее? Ей вспомнилось лицо Фарида, когда он вошел в Хакинг-клуб. Надо уничтожить все следы! Очаровательная Флёр, несомненно, сможет ей помочь, если только ее изображение уже не гуляет в Интернете… У бунтарки жутко подскочило давление, и снова заснуть ей удалось только под утро.