Все сверкает теперь в чаду наслаждения. Оцинкованные парижские крыши вибрируют в дымчатом свете. Облокотившись на балконные перила, я с удовольствием прислушиваюсь к шуму мотора мопеда. Раньше бы я затопал ногами. Но сегодня я восхищаюсь упрямством этого самоучки в шлеме, который загнал свой глушитель и отравляет жизнь всему кварталу, воображая, что едет на мотоцикле. Мне это приятно, и мое блаженство распространяется на мельчайшие детали: на пиво, которое я наливаю себе, наслаждаясь густой пеной, опадающей по стенкам стакана, на воспоминание о разъяренном коллеге, который вчера запустил мне в лицо макет, когда я его спросил, не может ли он изменить верстку моей статьи о ценах на бензин.

Ретроспективно эта неделя была богата разочарованиями. Позавчера владелец «Такси Стар» вызвал меня к себе в кабинет. Я думал, что он хочет сделать мне лестное предложение, но он только похлопал меня по плечу и сказал, что «очень на меня рассчитывает». И вот я, рухнув, смотрю кассету Жан-Люка Годара, где абсурдные юные буржуа кричат о своей любви к Мао. Я спрашиваю себя, насколько серьезен этот фильм, и радуюсь, когда раздается звонок в квартиру. Обычно звонок вызывает у меня тревогу: кого еще там принесло? Какого агента надо выставить? Кто из моих безумных друзей жаждет затеять скучную беседу? Но сегодня этот звонок показался мне трогательной и приятной мелодией — как мотор мопеда, клаксоны и прочий металлический скрип, которым современный человек с упорством взрослого младенца выражает свою ненависть или радость.

Сегодня днем я обрадовался, что какой-то незнакомец хочет установить со мной что-то вроде общественных отношений. Я немедленно бросил пульт телевизора и направился в прихожую. Мой энтузиазм прошел, едва я открыл дверь: огромная туша, войдя в прихожую, прижала меня к стене со словами:

— Я была на распродаже и купила тебе новое постельное белье. А то у тебя пахнет по-холостяцки…

Это женский, решительный голос, движимый исполнением своих обязанностей, чем и объясняется столь грубое вмешательство в мою жизнь. Ее тело ворвалось в квартиру, словно болид, оставив за собой запах сигареты, по следу которой я нахожу ее в комнате. Эстель стоит спиной ко мне, повернувшись к широко раскрытому стенному шкафу, где она раскладывает постельное белье, трусы и рубашки. И только теперь она оборачивается в мою сторону — у нее немного усталое лицо, «Житан» с фильтром в углу рта, зачесанные назад волосы, легкий макияж и материнская улыбка. Несколько месяцев назад я познакомился у друзей с этой энергичной женщиной. Мы прониклись друг к другу симпатией. Не требуя ничего взамен, она занимается моим хозяйством, увозит меня в выходные за город знакомит с людьми, устраивает у меня обеды, для которых приносит приготовленные блюда и приглашает друзей, боясь, как бы я не замкнулся в себе.

Глядя на нее, я думаю, почему женщины маленького роста всегда такие энергичные. Чем ниже ростом, тем больше они напоминают ядро атома в состоянии взрыва. Пока я об этом думаю, Эстель покровительственно смотрит на меня и иронизирует:

— Тебе нужна женщина.

Затем она поворачивается как волчок, идет к окну и широко распахивает его, чтобы воздух ворвался в квартиру. Бросив в окно окурок, который угодил в прохожего, она доверительно смотрит на меня:

— Сегодня ты хорошо выглядишь.

Эстель даже не догадывается, насколько она права. Паря на своем облаке, я наблюдаю, как она суетится. Я собирался уж было рассказать ей о своей поездке в больницу Ларибуазьер. Но она перешла на другую тему:

— Я сменю постельное белье, и в квартире станет свежее.

Сказано — сделано, а я продолжаю наблюдать за ней. Следуя указаниям Эстель, я встаю с другой стороны кровати, снимаю и затем складываю постельное белье, стараясь повторять ее движения, чтобы затем передать ей в руки два противоположных конца.

Она может так же неожиданно, как и в выходные, заявиться в будний вечер. Вначале меня это раздражало, но энергия Эстель передается мне. Во-первых, потому, что я никогда не знаю, когда она придет, и, во-вторых, потому что мне это выгодно и я к ней привязался. Иногда я считаю ее своей благодетельницей и рассматриваю наши встречи как позитивный опыт, как эмбрион супружеской жизни. Мне приятно, что такая социально активная женщина питает ко мне интерес. Деятельность Эстель направляет инстинкт кормилицы, теперь она орудует в туалетной комнате с губкой в руках и с флаконом моющего средства, пытаясь вернуть белизну эмалированной раковине.

Возможно, своим самопожертвованием моя новая подруга преследует свою цель. Мы никогда не спали вместе, несмотря на ее жалкие попытки. Тем не менее мне кажется, что она хотела бы соединиться со мной сначала физически, а затем квазисемейными узами. Она в разводе, ей скоро сорок пять, и у нее нет любовника. Чуть моложе ее и, признаться, не утративший привлекательности, я являюсь выгодной партией; мы могли бы дожить вместе до старости. Я долгое время предпочитал компанию своих друзей бабников, но мы отпустили брюшко, лысеем, на наше место приходят молодые, а мои ровесники женятся.

К сожалению, Эстель, слишком увлеченная своей адвокатской деятельностью, вечно занятая то работой, то своим сыном, то обедами, то моим бельем, не в моем вкусе. Мы могли бы привыкнуть спать вместе, но я не стану провоцировать случай. И поскольку она всегда появляется с какой-нибудь безделушкой, с комплектом постельного белья, с кухонной утварью, то ее гиперактивность кажется несовместимой с валянием на софе. Прежде чем предпринять какие либо шаги, Эстель, в силу своего темперамента, уже оказывается у двери, где она говорит мне «до скорого» и быстро исчезает. Поскольку я не настаиваю, за четыре месяца знакомства между нами ничего не произошло. И возможно, это только усиливает ее желание. Однажды на улице она взяла меня под руку, но я деликатно высвободился, боясь, что нас примут за супружескую пару. Я с улыбкой наблюдаю за ней, пока она достает новое постельное белье и показывает мне, держа его под своей маленькой тугой грудью. Мы снова встаем по обеим сторонам кровати, расправляя одеяло и вставляя подушки в наволочки. Сегодня эта женщина тоже радует меня. От желания у нее трепещут ноздри и уши, вздымается грудь под корсажем. И поскольку я тоже счастлив, что не болен и не умираю, то мне хочется насладиться этим моментом. Например, выпить вместе светлого пива, которое я пил, когда раздался звонок. Мне хочется видеть, как губы Эстель коснутся густой пены. Постель готова. Она смотрит на меня сияющими глазами. Сейчас она уйдет. Она уже открыла рот, чтобы это сказать, но я произнес:

— Хочешь «Кро»?

— Да, я очень хочу пить!

И вздохнула, а я пошел на кухню, открыл холодильник, вынул две холодные бутылки и поставил их на поднос вместе с двумя стаканами и пепельницей. Я вернулся в гостиную, где Эстель посмотрела на меня влюбленными глазами. Я протянул ей стакан и предложил тост за ее здоровье. Мы отпили по глотку, и у меня сама собой вырвалась фраза:

— Я люблю «Кроненбург». Оно лучше чем «Кантербрау».

Мне стало весело от этой мысли. Мне хотелось, чтобы Эстель помечтала вместе со мной в связи с моим возрождением. Поэтому я снова произнес, пристально глядя ей в глаза:

— «Кроненбург» действительно хорошее пиво!

Я серьезно и сосредоточенно повторял эту фразу, пока наконец глаза Эстель слегка не затуманились и она не повторила слащавым голосом слова, которых я ждал, чтобы завершить неестественный момент:

— ДА, «КРО» ХОРОШЕЕ ПИВО…

Только после этого я поцеловал ее, и мы пошли в спальню.

* * *

Через час Эстель вышла из душа и с прежней энергией застелила постель, прибралась в ванной, вымыла холодильник, выбросив испорченные продукты, протерла мебель, сопровождая свою активность словами: «Надо же, нам понадобилось четыре месяца…» — и строя планы на вечер. В самом деле, было почти семь часов вечера.

Спросив меня несколько раз, какой ужин я предпочитаю (со свечами? в русском стиле? французское бистро?), Эстель вспомнила, что мы приглашены на день рождения к друзьям, к очень милым людям, с которыми мне будет приятно познакомиться (один из них, возможно, сможет продвинуть меня на кабельное телевидение, ему наверняка будет полезен столь живой ум, как мой). По ее просьбе я быстро надел старый костюм от Сен-Лорана и серую рубашку, под цвет глаз. Через пару минут мы уже зашагали под руку по темной холодной улице, чтобы выпить аперитив у друзей, живших на окраине. Но сначала надо было забрать машину Эстель, оставленную на стоянке на другом конце Парижа.

Спускаясь по лестнице в метро, я испытывал беспокойство при мысли о том грузе, который только что на меня свалился: о женщине. Но я снова стал ликовать, хитро миновав турникет, прижавшись к Эстель, у той был проездной. На меня тут же набросились контролеры и потребовали заплатить штраф в триста десять франков. Прячась за автоматами, они выходят по шесть человек, боясь хулиганов. Убедившись, что я не опасен, они, в коричневой униформе и фуражках, все вместе набросились на меня, радуясь легкой добыче в лице нормального, хорошо одетого человека в сопровождении женщины. Мне даже хотелось поздравить их, а Эстель стала торговаться, приводя абсурдные доводы, чтобы помочь мне избежать этого шрафа: «Он безработный»; «У него депрессия»; «Если вам прикажут ехать в концлагерь, вы тоже будете исполнять приказ?» Она нервничала. Я достал из кармана деньги, подписал то, что они просили, помахал рукой контролерам, и мы с моей невестой вышли на платформу.

Ехали мы долго, и я оценил запах толпы. Поездка на машине оказалась еще более тяжкой, во-первых, из-за пробок, а во-вторых, из-за того, что то и дело сворачиваешь не туда, хотя наши друзья обычно живут «прямо на окраине Парижа. В десяти минутах езды, вы сами увидите!» Эстель была за рулем (так обычно и бывает: я издаю журнал для таксистов, но прав у меня нет). За окном в зловещем свете фонарей мелькали унылые земельные участки, ограды парков, пустыри, торговые центры. Мы несколько раз оказались в тупике, развернулись и доехали до города. Мне начинала нравиться эта затянувшаяся езда, эти поиски, которые, кажется, ни к чему не приведут. Вдоль дороги мелькали офисы невзрачных фирм, построенные в форме ангаров, из одних и тех же железобетонных блоков. Ни архитектурного стиля, ни идеи, ни эстетизма, только жалкий вид механического человечества, перемещающегося на машинах, в которых таятся страсти, печали или мимолетное счастье, как сегодня мое.

Я не знал, что сказать Эстель, но это не важно, так как она говорила без умолку, размышляя о возможности жить у меня (или мне у нее) и вместе проводить отпуск. Но пока что рано говорить о нашем гражданском браке. Но почему бы не сожительство и перспектива иметь ребенка? От меня скорее всего родится девочка! Эстель расхохоталась.

— Я шучу! Если бы ты знал, что мне на это плевать. К тому же я слишком стара!

Поскольку мы застряли и встали около супермаркета «Мютан», она повернулась ко мне и нежно сказала:

— Главное, это ты…

Вновь испытывая жажду гармонии, как только что, когда мы пили «Кроненбург», я тоже повернулся в ее сторону и в свою очередь сказал:

— Главное, это ты…

Поцеловав меня в щеку, Эстель затронула профессиональную тему. Эстель считает меня талантливым журналистом, слишком умным для того, чтобы погрязнуть в рутине «Такси Стар». Она считает, что я должен войти в правление группы или открыть свою фирму. Мне приятно слышать столь лестные слова — ведь я знаю, что у меня больше нет куража для борьбы, что позволило бы подняться по социальной лестнице. Чтобы заработать денег, я предпочел бы снова попробовать себя в кино; осталось только найти необходимые средства на этот полнометражный фильм о себе самом.

После того как я в двух словах объяснил это Эстель, она замолчала. Нахмурившись, Эстель нажала на газ и бесцельно проехала несколько километров, после чего снова вернулась на развязку, которая вывела нас как раз к дому ее друзей. Наконец «ситроен-пикассо» въехал на богатый участок, неодеревенская архитектура которого и огромные лужайки говорили о том, что здесь живут управленцы высшего звена.

Образ жизни друзей Эстель отражал жизнь современной богемы. Она меня об этом предупредила, и скоро я сам в этом убедился. Муж — сорокалетний, в брюках из шотландки и в куртке для гольфа — встречал нас на пороге дома, освещенном оранжевым псевдогазовым факелом. Он показал, где поставить машину, успокаивая нас, что путь, который мы проделали, не был мучительным:

— Как видите, это недалеко. К тому же здесь мы как за городом, природа, птички!

Линия высокого напряжения нависала над безжизненным поселком, вклинившимся меж двух дорог, от которых шел постоянный гул. Эстель представила меня как директора ряда изданий. Глаза Поля загорелись, и он сказал:

— Отлично!

Эстель добавила, что, кроме того, я мечтатель и творческая натура. Поль еще больше вытаращил глаза за стеклами своих очков:

— Я очень рад. Знаешь, мы тоже немного богема! Можно на ты?

Пока он произносил эти слова, я разглядывал его округлившееся от обедов лицо и изрядно поредевшую шевелюру; промежуточный этап от студента-блондинчика к лысому управленцу. Но внезапно это течение времени стало казаться мне занятным, как всемирный закон, который выше нашего разумения.

Поль повел нас в свой богемный особнячок, украшенный гравюрами с изображением традиционных бретонских костюмов. В богемной гостиной напротив телевизора стоял диван, на стене в рамках висели репродукции афиш кинокомедий, на которых можно было узнать Фернанделя и Рамю. Его богемная супруга вышла из кухни, где она с любовью готовила какое-то блюдо, от которого пахло чесноком и томатами. Еще красивая толстеющая блондинка, Лора работает помощником менеджера в консалтинговой компании. Она, как и Эстель, обожает оперу, и обе женщины задаются вопросом, не поехать ли нам вскоре всем вместе на фестиваль в Экс-ан-Прованс. Тем временем ее муж увлекает меня в сад, чтобы посмотреть на реку: на вонючий черный ручей, отделяющий их участок от коммерческого центра «Мютан».

Раньше я бы нашел предлог, чтобы удрать. Но сегодня вечером ничто не может испортить мне настроения, даже неожиданное вторжение худосочной девицы тринадцати с половиной лет, которая, ни слова не говоря, заперлась в своей комнате и на полную громкость врубила диск с панк-роком. А также приход новых гостей, Маргарет и Тедди. Последний, в джинсах, в черной рубашке и с вечной сигарой во рту, был директором по рекламе нового спортивного канала и гвоздем этого вечера. По нему было видно, что он поддался на уговоры своей жены и приехал на этот ужин только ради нее.

Веря, что для меня это шанс, Эстель изо всех сил расхваливала мою персону, но Тедди едва смотрел на меня, и я никак не старался привлечь его внимание. Я скучал, прислушиваясь к фразам, которыми обменивались сидевшие за столом. Во время этой изумительной рыбалки в мой сачок попали некоторые слова: «жизненный уровень», «доход», «кредит», «богема»… Когда подали десерт, мне страшно хотелось спать, но я держался ради своей невесты, которая под столом держала меня за руку. Она защищает меня, и я успокаиваюсь. Сомневавшийся человек во мне умер. Потому что он не мог понять и оценить истинную, реальную красоту этого мира. Рядом с Эстель я чувствую себя юношей, который вновь открывает для себя жизнь.