Станешь ли ты жрецом Господа?

Париж опустел. Солнце раскалило пустынные улицы; туристы толпятся около памятников. Дэвид много раз звонил своему новому другу журналисту, но попадал на автоответчик. Он вернулся на площадь Сен-Жермен-де-Пре, где Тутанхамон попросил его не встречаться больше с Офелией, у которой начинается кризис после каждой встречи со своим «американским поклонником». Офелия нашла работу в «Богеме», в туристическом ресторане на Монмартре, где она до конца лета будет петь романсы.

Дэвид читает книги, сидя на террасах кафе. Он гуляет по городу, бродит по музеям. Вчера вечером он был в мюзик-холле. На афише стояло «Ревю на французский лад», но голые танцовщицы напоминали красоток из Лас-Вегаса. Они пели по-английски куплеты диско, сопровождавшиеся видеокадрами из жизни динозавров.

Вечером он бродит в районе Сите. Вдоль набережной, на нескольких колесных пароходах с Миссисипи идут спектакли о Париже. Уйдя от берега, Дэвид поднимается по лестнице к собору Парижской Богоматери. Полночь, но у собора толпа народа. Около готической паперти виднеется огромная металлическая эстрада, освещенная прожекторами. Пройдя еще несколько метров, Дэвид выходит к паперти, черной от толпы. Сидя на земле или на корточках у подножия двух колоколен, тысячи молодых людей смотрят на подиум, откуда льется песня, скандируемая гитарами и клавишными инструментами с усилителями:

На сцене вереница священников в белых стихарях поет куплеты на всех языках: на французском, английском, испанском, немецком, китайском. В толпе горят миллионы глаз, и молодежь всех стран подхватывала куплет: заирские бой-скауты, девушки из Вьетнама, одетые монашками, и просто молодежь — чистенькие обыватели, студенты, футболисты. На некоторых крестики, на других футболки с надписью «Че Гевара». Они размахивают свечами, горящими в ночи перед Нотр-Дам. Иногда пламя дрожит от ветра, но молодежь руками прикрывает тысячи свечей. В конце куплета женщина в длинном сиреневом платье подходит к микрофону, разносится ее голос:

Она говорит звучным роковым голосом опытного лидера. Дэвид движется в толпе, а ее голос вопрошает, обращаясь к тысячам молодых христиан:

От ее слов дрожит стена, на которой подвешены акустические колонки, стена, возведенная около собора, как во время фестивалей поп-музыки. После чего хор вновь начинает свою молитву новой эпохи. Возвращается неизменный припев с умопомрачительной фразой:

Дэвид усаживается на пристенок, чтобы лучше видеть паломников. Разбросанные по стратегическим точкам полицейские в зеленых футболках (молодые христиане обоего пола), стоят небольшими группами около машин Красного Креста, готовые прийти на помощь, если кому-то станет плохо. Они исполняют свой долг по оказанию первой помощи и поют, направляя движение толпы в нужную сторону. Но им не стоило беспокоиться, поскольку собравшиеся настроены миролюбиво, все как один молятся. Сзади на футболках службы общественной безопасности крупными буквами написано:

ВОЛОНТЕР

И ниже, помельче:

При поддержке супермаркетов «Ошан»

На сцену поднимается священник в белом стихаре. На него направлено пятьдесят прожекторов. Он, как стюардесса, объясняющая правила безопасности, машет руками, чтобы скандировали припев. В глубине эстрады, под средневековыми скульптурами портала, епископы в митрах напоминают трибунал инквизиции. Толпа, накачанная наркотиками, как на фестивале хиппи, ревностно подхватывает:

Дэвид переходит на другую сторону паперти. Парни с мотоциклами, стоя под деревом, молятся вместе со всеми. Высокий блондин курит сигарету и поет. На белой майке с надписью, рекламирующей презервативы, висит деревянный крест. Рядом стоит брюнет с длинными волосами; из-под его куртки виднеется воротничок служителя культа. Видимо, это семинарист. Прислонившись к своей «ямахе», он наклоняется к третьему парню и что-то шепчет ему на ухо, нежно держа его за руку.

Толпа все поет. Отставив ногу, священник, как какой-нибудь фанат, отбивает ритм. Толпа раскачивается налево, затем направо. Несколько спокойных скинхедов поют вместе со всеми. В наступившей тишине снова раздается голос лидерши, она зачитывает несколько страниц о призвании свыше:

Блондин с сигаретой, улыбнувшись, говорит спутникам:

— Это из Святой Терезы.

Толпа, прочесываемая лучами прожекторов, подхватывает куплет. Затем по сигналу священника собравшиеся молодые люди одновременно встают, чтобы вдвое громче повторить куплет. Мать баюкает на руках четырехлетнего ребенка. Последователь хиппи с повязкой на голове экзальтированно распевает, размахивая бутылкой кока-колы. Осветители подсвечивают Нотр-Дам розовым, зеленым и голубым светом. Речитатив становится громче. Воодушевленный таким рвением, священник говорит о Деве Марии, после чего сообщает:

— Святой крест года сейчас будет передан будущему центру международных конгрессов, на набережную Бранли.

Дан сигнал к отправлению. Двенадцать молодых священников, спустившись со сцены по лестнице, входят в толпу, потрясая огромным деревянным крестом. Они сияют. Мир больше не существует. Париж больше не существует. Священники, миряне, молодежь пребывают в стране любви, в стране Святой Терезы, в стране умопомрачительной музыки и крупных магазинов «Ошан». Кортеж трогается, священник подходит к микрофону, чтобы жреческим, немного высокомерным голосом уточнить:

— Тем, кто не принимает участия в процессии, предлагается сесть на метро и вернуться домой. RER и метро работают до часа ночи.

Лучи света сопровождают движение креста, который колышется над движущейся толпой, поющей последний куплет, подхваченный вслед за священниками:

Французы в шортах поют «Магнификат». Мексиканские монахини собирают складные стулья и поют «Магнификат». Хрупкий студент из службы охраны общественного порядка пытается руководить движением и одновременно поет «Магнификат», но никто не выполняет его инструкций. Священник-организатор возвращается к микрофону, чтобы деловым тоном добавить:

— Уточняю: RER заканчивает работу в полночь, а метро в час ночи. Если кто-то из вас потеряется, вы можете встретиться около статуи Карла Великого.

Где Дэвид окунается в любовь

Дэвид решил отдаться течению. Толпа хлынула на мост к левому берегу. Опираясь на свой мотоцикл, семинарист в кожаной куртке продолжал держать за руку своего друга. Но высокий блондин шел за паломниками, рядом с Дэвидом и группой улыбающихся филиппинских монахинь. Задрав вверх безбородое лицо, он пел «Магнификат» и улыбался, глядя на американца. Дэвид тоже улыбнулся ему, и блондин схватил его за руку и потащил в гущу народа. Он был счастлив. Во все горло пропев стихи из Библии, он сильно сжал пальцы своего товарища и, дружелюбно посмотрев на него, провозгласил:

— Жизнь прекрасна, Иисус хранит нас!

Они шли вместе со всеми следом за крестом священного года в сторону Дворца конгрессов. Дэвид, обычно стыдившийся физических контактов, не испытывал никакого стеснения, держа его за руку. Он проворно шел за своим новым товарищем, крестом и короткой стрижкой напоминавшим молодого христианина пятидесятых годов. Они оказались зажатыми среди скаутов и католиков, а потом толпа вынесла их на бульвар Сен-Жермен. Дэвид не знал этих литургических мотивов, но верил в красоту вековых обрядов. Поскольку француз продолжал петь, настойчиво глядя на него, он тоже запел, слегка фальшивя:

— Магнификат, Магнификат.

Но тут же осекся, боясь показаться смешным.

Но француз еще сильнее сжал его руку:

— Ну же, не бойся!

Они по-братски держались за руки под покровительственным взглядом китайского монаха в бифокальных очках. Продолжая двигаться в самой гуще толпы, они на ходу назвали свои имена:

— Меня зовут Арно. Мне двадцать лет, и я решил служить Господу. Я собираюсь поступить в семинарию. А ты?

— Я американец, приехал в Париж на несколько месяцев. Вообще-то меня скорее интересует французское искусство.

— Знаешь, Церковь делает много заказов художникам и скульпторам. Искусство — это другой способ вознестись к Господу.

Пока Арно произносил эти слова, его волосатые ноги, торчавшие из белых шорт, шли по тротуару за крестом священного года. Около станций метро толпа редела, но сотни паломников и монахов продолжали путь до палаточного лагеря, устроенного городскими властями на месте будущего центра конгрессов в связи с проведением Дней христианской молодежи. Прибившиеся к толпе бомжи стреляли сигареты; курящие христиане услужливо отдавали им свои пачки. Арно спросил Дэвида:

— У тебя есть подружка?

— Нет, нет…

— Может быть, у тебя есть друг?

— Тоже нет…

— Знаешь, меня это не смущает. Несмотря на заявления Папы, французская Церковь далеко продвинулась в этом вопросе.

На улицах Ист-Вилидж Дэвид видел много геев, но они его не интересовали. Но в Арно было что-то экзотическое: смесь старого мира и современная горячность. Дэвид допоздна сидел вместе со всеми в большой палатке, где лежал крест. Ничего не понимая, он слушал, как все молились. Когда священник предлагал тему для размышлений, Арно обнимал за плечи американца и склонял к нему голову, чтобы медитировать вместе с ним. Толстые девушки оборачивались и с завистью смотрели на них. После службы блондин немного смутился. Христиане расходились по палаткам, где были приготовлены спальные мешки. Арно извинился:

— Я должен вернуться в монастырь Сент-Бернадет, где я живу вместе с будущими семинаристами.

Он покраснел. Резко оборвав двухчасовое нежное общение, он протянул Дэвиду руку и сказал:

— Пока!

Американец пожал ему руку, немного огорчившись, что их встреча закончилась. Он уже выходил из палатки, когда услышал:

— Дэвид!

Арно вернулся и порывисто предложил:

— Знаешь, сейчас каникулы! В Париже очень жарко. Если хочешь — на следующей неделе я еду в аббатство, — поедем со мной. Тебе это ничего не будет стоить. Ты увидишь деревни, которые совсем не изменились.

Дэвид записал его номер телефона.

Корпоративный дух

На следующей неделе он сошел с автобуса на дороге департамента Валь-де-Луар. Арно, прибывший на несколько дней раньше, дал ему необходимые инструкции: следовало пройти около километра в сторону деревни до ворот монастыря.

Дэвид, в джинсах, клетчатой рубашке и соломенной шляпе, волочил за собой свой чемодан на колесах. Он шагал по дороге среди холмов, поросших тутовником, и высохших лугов. Вокруг его лица вились мухи. На лугу возвышалась старая разрушенная стена, и путешественнику показалось, что он наконец прибыл к уцелевшим истокам. Такой же пейзаж можно было видеть на картинах эпохи Возрождения. Разглядев среди поля руины готической церкви, под поросшими мхом сводами которой угадывались трансепт и боковые нефы, американец почувствовал блаженство.

В ложбине долины текла река. Дэвид перешел мост, глядя на прозрачную воду с зелеными водорослями. Каменная стена теперь виднелась вдалеке, и Дэвид понял, что удалился от ограды монастыря в сторону садов и домов. Он взобрался на вершину холма, и ему открылось аббатство, а за ним лес. Главное здание в центре напоминало замок, оба крыла которого были покрыты шифером. Дальше виднелись конюшни и склады. Дэвид двинулся вдоль стены и, к своему неудовольствию, вышел на автостоянку. Робкие туристы тихо захлопывали дверцы машин, а проходя на территорию монастыря, открытую для посетителей, понижали голос.

Дэвид вошел в первое здание, магазин сувениров, где пахло воском и ладаном. На прилавках покупателям предлагалось множество религиозных товаров: жития святых, четки, иконы, образки и молитвенники — все это было направлено на удовлетворение спроса духовного рынка, а также потребности монастыря в наличных деньгах. Три ханжи, отобрав дорогие безделушки, гордо расплачивались за них. Обычные туристы ограничивались открытками. Монах в черной рясе с профессиональной сдержанностью забирал кассовую выручку, в то время как два тридцатилетних служителя отвечали на вопросы покупателей, упаковывали покупки, обновляли ассортимент товаров. Поскольку Дэвид неподвижно стоял возле чемодана, один из послушников направился к нему, скользя в своих сандалиях, с услужливостью продавца магазина готовой одежды:

— Могу я вам помочь?

Американец объяснил ему, что приехал на несколько дней к своему другу семинаристу. Послушник покраснел:

— Ах! Ты друг Арно? Добро пожаловать в аббатство. Сейчас я позвоню батюшке, принимающему путников.

Через пять минут невысокий, юркий как мышонок пятидесятилетний монах, с выбритой тонзурой, вошел в комнату и засеменил к Дэвиду. Подняв свой заостренный нос, он представился:

— Отец Мюзар. Очень рад. Пойдемте со мной.

И пустился в обратный путь, Дэвид следовал за ним. В глубине магазина дубовая дверь вела в тщательно ухоженный сад. Дорожки, посыпанные гравием, сходились у фонтана. По обеим сторонам стояли постройки.

Дэвид оценил, что попал в мир, закрытый для туристов. Несколько монахов парами шли к лесу, другие быстро пересекали двор, как будто спеша по неотложным делам. Не было слышно ни гула машин, ни музыки, ни шума — ничего, кроме журчания фонтана. Здесь продолжался ход истории, безразличный к современным политическим и социальным потрясениям. Мысль, что здесь все происходит так же, как в Средние века, заворожила юношу. Вдруг зазвонил мобильный телефон. Отец Мюзар быстро сунул руку в карман своей рясы и, достав аппарат, произнес:

— Отец Мюзар, слушаю… Здравствуйте, отец Троншар, чем могу служить?

Сказав несколько слов, он решил финансовую проблему и, сунув телефон в карман, извинился:

— Мы все время бегаем, слишком много работы. А с телефоном очень удобно связаться с человеком в любом месте аббатства… — И, подняв свой лисий нос, уточнил: — Раньше мы использовали колокола. По количеству ударов каждый монах знал, кого вызывают в приемную. Но эта система устарела!

Отец Мюзар повел нового пансионера в монастырское здание, предназначенное для приема гостей. Они поднялись на третий этаж по каменной резной лестнице. Увидев келью с деревянной кроватью, с окном, выходящим в парк, с рабочим столом, умывальником и унитазом, американец пришел в восторг. Монах слегка замялся:

— Скажите, Дэвид… Вы крещены?

Он признался, что нет. Монах, похоже, обрадовался:

— Никогда не поздно. Я дам вам несколько книг.

Дэвид предпочел бы просмотреть старинные книги в библиотеке, но у отца Мюзара были свои соображения:

— Отец библиотекарь только что приобрел замечательную, очень актуальную для молодежи серию: я дам вам почитать «Крест и кинжал», историю дилера, который встретился с Господом. Мило, не правда ли?

Не смея ему противоречить, Дэвид кивнул. Отец Мюзар побежал за бесценной книжкой, сообщив, где комната Арно:

— Ваш друг в двенадцатой келье.

И исчез.

Дэвид постучал в двенадцатую комнату. По-христиански учтивый голос произнес:

— Войдите!

Он повернул ручку. Арно сидел за столом — с голым торсом, с карандашом в руке, склонившись над грудой книг по теологии. При виде Дэвида его лицо прояснилось. Он встал, подошел к нему и сжал в своих объятиях как любовника. Смутившись от такой интимности, Дэвид присел на край кровати. Он рассказал, как доехал, признался, что его удивили мобильный телефон и книги отца Мюзара. Арно расхохотался. Действительно, священник, принимающий паломников, стремясь понравиться «молодым», следит за современными тенденциями.

— В монастыре можно встретить удивительных людей!

В этот момент монах заглянул в приоткрытую дверь. Он выложил кипу книг для Дэвида, после чего с нервным смешком улизнул.

Через десять минут Арно потащил друга осматривать аббатство. Дэвид оценил древние красоты: строгую трапезную романского стиля с цилиндрическим сводом, тенистые внутренние монастырские галереи, кладбище под деревьями, бельведер, откуда можно было любоваться Луарой. Казалось, что тропинки в лесу вытоптаны поколениями монахов. Но американец испытал сильное разочарование, узнав, что конюшни и курятники пусты. Старый монах садовник, постригавший розы, объяснил, что уже десять лет как аббатство перестало заниматься сельским хозяйством и животноводством, закупая все в соседнем супермаркете. Он вздохнул:

— Похоже, это более рентабельно, с точки зрения руководства.

Дэвид считал, что монастырь не должен действовать вне принципа автаркии, благодаря которому он существовал на протяжении веков, пережив войны и голод. Брат-садовник пожал плечами, но Дэвид стоял на своем:

— Вам ничего не будет стоить производить все самим, ведь у вас нет заработной платы!

— Объясните это дирекции! Дело в том, что, работая в поле, монахи не смогут трудиться в цехах. А цеха приносят больше.

Дэвид не подумал о художественных промыслах. Он представил себе перегонные аппараты, в которых отцы Церкви производят настойки из трав. Можно посмотреть? Монах отрицательно покачал головой и повернулся к кустам. Приятели продолжили прогулку. Арно старался объяснить Дэвиду:

— Он не осмелился тебе сказать, но уже около десяти лет в аббатстве есть передовые цеха по сборке персональных компьютеров… Это очень кропотливая работа, приносящая большой доход. Современное аббатство работает как настоящее предприятие.

Колокол вдали возвестил начало очередной службы. Арно повлек Дэвида в церковь.

Нам лучше остановиться

Все три дня они подолгу болтали. Гуляя по саду, сидя в комнате у одного или другого, Дэвид и Арно делились мыслями о монастырской жизни, отстаиваемой одним с религиозной, другим с эстетической точки зрения. Сообща они наблюдали за поведением служителей культа, которые все время сновали из сада в цех и из бухгалтерии в церковь. Дэвиду больше нравились пузатые старики, которые, казалось, жили для того, чтобы есть, как монахи у Рабле. У молодых чувствовался мистический невроз. Они теряли голову от запаха ладана, а затем, встретившись на «переменке», пересмеивались, как девушки. Под влиянием Дэвида Арно тоже смеялся от чистого сердца, не проявляя должного уважения к религиозности:

— Знаешь, в церкви тоже любят валять дурака!

Но стоило им очутиться на скамье монастырской церкви, где монахи пели псалмы, как будущий семинарист вновь обретал свой пыл, окунал пальцы в святую воду, протягивал их соседу, преклонял колени, сложив руки и подняв голову к кресту, а затем закрывал глаза и просил отпущения грехов.

Арно родился в семье разорившегося буржуа, который после мая 1968 года встал на сторону рабочего движения. Его родители, левые христиане, склонялись к новым церковным веяниям. В своем пригородном приходе они устраивали рок-службы и поддерживали движение иммигрантов, что вызвало у их сына непредсказуемую реакцию. Он с детства любил традиционную литургию. Огорчив родителей, он отказался от прогрессивных идеалов под влиянием священника ретрограда. В разговорах он яростно отстаивал семью, брак и даже позицию Церкви против абортов. Его братья и сестры видели в этом только провокацию, но его сообщение о поступлении в семинарию стало последним ударом. Расстроившись, они наконец решили, что христианская терпимость должна вынести все, даже будущего священника.

Дэвид не разделял этих консервативных идей, но понимал ностальгию Арно по утраченному миру. Ему только казалось немного странным, что в его друге сочетаются религиозный догматизм и гомосексуальные наклонности.

С первой же встречи Дэвид и Арно испытывали друг к другу взаимное влечение, ограничиваясь уклончивыми жестами. На третий день после обедни они направились в свои кельи в тот час, когда монахам уже запрещено разговаривать. Идя по гравиевым дорожкам парка, они слушали вечерний звон колоколов. Вдруг Арно схватил Дэвида за руку; проглотив слюну, он пылко спросил его, немного смущаясь:

— Дэвид, скажи мне… Ты гей?

Американец, ненавидевший это слово, сделал над собой усилие, чтобы ответить:

— Гей? Конечно же нет… Но мне кажется, что иногда во мне просыпается педик.

Застыв посреди аллеи, Арно воскликнул:

— Не оправдывайся, Дэвид, ведь быть геем — это замечательно! Это проявление свободы, когда ты можешь образовать пару с другим мужчиной. Поверь мне, я долго колебался. Передо мной стоял выбор — жить с другом или посвятить себя Богу.

У американца не было ни малейшего желания «образовывать пару» с кем бы то ни было. Но через несколько минут на лестнице Арно поцеловал его в губы, и Дэвиду это понравилось. Но когда они подошли к своим кельям, Арно нахмурился и холодно произнес:

— Нам лучше остановиться. Спокойной ночи. — И удалился.

Остыв, Дэвид открыл свою дверь с мыслью, что христианская вера очень сложная штука. Он почистил зубы, лег, прочел несколько страниц историческою трактата, который в конце концов выдал ему отец Мюзар, удивленный интересом молодого человека к археологии. Едва он погасил свет, как дверь скрипнула. В лунном свете появился огромный силуэт Арно в трусах с кармашками. Семинарист проскользнул к нему в постель и сказал:

— Прости, Дэвид, я тебя люблю.

Он лихорадочно обнял его и застонал. Скрипнула кровать, Дэвид не сопротивлялся. После сексуального акта они собирались тихо заснуть. Но Арно с криком тут же вскочил с кровати:

— Как глупо, что мы это сделали!

Ища помощи, он рухнул на колени перед висевшим на стене распятием. Он начал бормотать «Отче наш» и «Дева Мария, тебе кланяюсь». После чего, ни слова не говоря, вышел.

Сексуальность никогда не занимала большого места в жизни Дэвида, хотя, нарциссически неосознанно, его больше привлекали мальчики его возраста. Арно ему нравился, но они уже столкнулись с тем, что желание и чувство вины взаимоуничтожают друг друга. На следующее утро они молча завтракали в трапезной. Во время обедни Арно молился с удесятеренным рвением. После причастия он, сияя от радости, обернулся к Дэвиду, будто желая сообщить ему, что Бог им покровительствовал в этой пытке.

Обед под сводами трапезной обычно проходил в тишине. По периметру зала сидели монахи, а в центре, за большим столом, их гости. Стоя на кафедре, священник монотонно читал тексты. Вначале шло послание апостола Павла. Мемуары Черчилля сопровождали основное блюдо, и монахи ждали эти главы, как другие ждут дневной телефильм. Дэвид внимательно слушал, хотя его раздражали настойчивые взгляды молодых послушников, сидевших за столом напротив. Они, краснея, смотрели на него, а затем прыскали со смеху, делая греховные и непристойные жесты.

Несколько раз за ночь ему казалось, что по саду бесшумно снуют какие-то тени. Прижавшись к нему на узкой скрипучей кровати, Арно объяснял:

— Ну, конечно, это ребята, они тоже хотят!

Но после оргазма он тут же падал на колени у распятия и просил отпущения грехов. Дэвида это раздражало. Он попробовал отреагировать:

— Арно, если тебе стыдно, то мне лучше вернуться в Париж.

Терзаясь еще больше, Арно просил двойного прощения у Дэвида и у Бога, пока американец пытался заснуть.

Жертвоприношение, которое приближает нас к Богу

На четвертый день около восьми часов утра Арно как сумасшедший влетел к нему в комнату со словами:

— Дэвид, я всю ночь думал. Ты прав: надо превозмочь этот стыд! Я хочу жить с тобой. Я оставляю семинарию. Господь защит нас: мы поедем венчаться в Голландию.

Спавший американец приоткрыл один глаз и ошеломленно посмотрел на своего товарища. В сознании Арно гомосексуальные влечения и религия были неотделимы. Казалось, вся его жизнь была посвящена одной цели: гармоничной интеграции геев в лоно Церкви. Зевавший Дэвид его плохо понимал, но семинарист был без ума от своего кудрявого мечтателя:

— Собирай вещи, мы уезжаем!

Американец пытался объяснить ему, что он совершенно не нуждается в брачном благословении, что роман, начавшийся у собора Парижской Богоматери, скоро кончится. Потом он вспомнил, что приехал в этот монастырь по приглашению Арно, поэтому если Арно уходит, то надо уходить вместе с ним.

Через два часа молодые монахи из сувенирного магазина, стоя в воротах монастыря, меланхолично махали руками, желая им скорого возвращения. Арно и Дэвид вышли на шоссе, первый в шортах и футболке с надписью «Предохраняйтесь», второй — волоча за собой чемодан на колесах. Они сели в автобус, и Арно продолжал ему пылко нашептывать:

— Я чувствую настоятельную потребность соединиться с тобой! В твоих объятиях я становлюсь ближе к Богу.

— Но, Арно, я путешествую. Рано или поздно я уеду.

— Нет, я поеду за тобой куда угодно. Мы будем мужем и женой, или женой и мужем…

Арно рассмеялся. Дэвид побледнел. В ближайшем городе они сели на поезд до Парижа. Пока американец смотрел на окрестные холмы, француз достал из сумки книгу под названием «Новая христианская святость». Он внимательно читал; его лоб морщился от дум. Он схватил Дэвида за руку и нежно гладил ее.

В Париже идиллия обернулась катастрофой. Сразу по прибытии Арно съехал из своей комнаты в семинарии и с бесчисленными сумками перебрался к Дэвиду в отель «Бонапарт». Чтобы успокоить его, он сказал:

— Я поживу у тебя несколько дней, а потом мы найдем жилье.

В ванной комнате он повесил изображение святого Себастьяна. В углу комнаты он поставил распятие и положил на бархатную подушечку Библию, предупредив:

— Это моя маленькая часовня. Мне необходимо молиться несколько раз в день.

Закончив эти приготовления, он кинулся к Дэвиду, опрокинул его на кровать и набросился с поцелуями.

Возбудившись, Дэвид отдался ему. Но обстановка последующих дней стала более тягостной. По утрам Арно ходил к обедне в часовню XVI округа. Он обращался к Богу, веря, что его любовь к мальчикам сближает его с любовью Христа. Потом он объяснял своему исповеднику, почему ушел из семинарии. После обеда он встречался с группой студентов, готовивших манифест «Христианская Франция», призванный реабилитировать некоторые ценности, которые господствующая идеология считала вредными. Девушки в матросках, ратовавшие за возрождение семьи, долго спорили с Арно, который настаивал на включении параграфа о геях-христианах.

К шести часам вечера, покончив с общественными делами, он забегал в отель, чтобы переодеться и провести часок в баре в квартале Марэ. Приняв душ, он надевал свои драные джинсы и майку, поверх которой всегда висел деревянный крест. Дэвид, вернувшийся из кино, радовался встрече с этим высоким румянощеким блондином. Но Арно порой обнимал его на улице; американец плохо переносил подобный эксгибиционизм, и их прогулки часто заканчивались ссорой. Особенно когда бывший семинарист в завершение вечера тащил своего друга в злачные места, где он испытывал особое возбуждение. Арно обожал смотреть, как мужчины трахаются в темноте: эта смесь стыда и его преодоления в кабаре, по его словам, приближала его к вечности.

Дэвид, находивший мерзкими эти заведения, оставался в баре, в то время как Арно спускался по лестнице. Неужели ради такого убожества стоило пересекать Атлантику? — спрашивал себя путешественник. Он наблюдал, как любители любовных приключений взглядом выбирали или отшивали друг друга. Возможно, настоящее распутство с весельем и с шампанским, как в некоторых романах XVIII века, доставило бы ему удовольствие. Но здесь соискатели разврата выходили из подвала еще более неудовлетворенными. Только Арно, поднявшись наверх, сиял:

— Зад имеет форму евхаристии! Это жертвоприношение, которое приближает нас к Богу!

На следующее утро он шел исповедоваться. Безумство греха и его отпущение расстраивали его рассудок, это утомляло Дэвида, которому не было дела до этих тревожных противоречий.

Люсьен

Однажды вечером, когда Дэвид сидел один в номере, погрузившись в роман Ж. К. Гюисманса, Арно театрально ворвался к нему:

— Дорогой, это невероятно! Пошли скорее. По-моему, я встретил твоего отца!

Американец оцепенел. На днях он, между прочим, рассказал Арно свою историю о французе, бывшем проездом в Нью-Йорке, о том, что тот переспал с его матерью, а потом исчез. Дэвид, с детства привыкший к неизвестности, думал, что никогда не увидит своего отца. Но в отличие от Дэвида, все его друзья жаждали его отыскать. Сначала Офелия, теперь Арно. Заявление последнего все же шокировало Дэвида:

— О чем ты говоришь?

— Это невероятно, но я уверен, это прекрасно. К тому же это один из наших!

— Что значит «из наших»?

Действуя решительно, Арно скатился с лестницы, ошеломленный Дэвид следом за ним. Без лишних слов друг потащил его в метро, они доехали до станции Реомюр-Севастополь. На улице встревоженный американец начал задавать вопросы, но, обычно прямолинейный, Арно несся по улицам Марэ, ни слова не говоря. Они подошли к входу в бар «кожаных курток», вокруг которого стояли мотоциклы. Внутри толпились усатые мужчины в кепках и черных тельниках без рукавов с глубоким вырезом. Они держали бутылки пива и курили сигареты, изображая из себя настоящих мужчин. Дэвид с Арно напоминали двух растерянных девушек, пробирающихся сквозь толпу самцов, готовых положить им руку на ягодицы. Они прошли в полумрак в глубине прокуренного зала к телевизору, по которому показывали порнофильм. Вдруг, повернувшись лицом к Дэвиду, Арно взял его за плечи и посмотрел ему в глаза. Коснувшись его губ легким поцелуем, он повернулся к стойке бара и крикнул:

— Люсьен!

За стойкой Дэвид заметил субъекта, подававшего напитки клиентам. Это был субъект лет сорока, пузатый и лысый, с серьгами в ушах. Он широко улыбнулся; Дэвид обратил внимание на кольцо в его левой ноздре. На ослабевших ногах странный бесполый тип подошел к молодым людям. Продолжая смотреть на Дэвида, Арно воскликнул:

— Вот твой отец!

Бармен на минуту замер, а потом замяукал:

— Так это ты, мое солнышко? Как трогательно! Иди поцелуй своего папу!

Дэвид отпрянул. Он не мог поверить, чтобы это существо было человеком, много путешествовавшим по свету, который двадцать лет назад гулял с его матерью по Нью-Йорку. Люсьен попробовал оправдаться:

— Раньше мне казалось, что люблю девочек. Я не думал, что стану гомиком. — И, хихикнув, добавил: — И все же, как трогательно!

Арно ликовал, пьяный от счастья:

— Мы все гомики, и это прекрасно: отец, сын, муж… Это так. Эти гены в нас от Бога.

Застыв на месте, Дэвид поцеловал Люсьена, тот подставил ему щеку и тут же убежал в другой конец бара на зов липового водителя грузовика:

— Иду, цыпочка…

Вернувшись к двум друзьям, он пробормотал:

— Мог ли я подумать, что у меня родится такой красивый парень?!

Затем он спросил Дэвида:

— Сначала скажи, как поживает Розалин?

— Какая Розалин?

— Да твоя мать… Мы провели вмести только две ночи, но я помню ее имя.

Дэвиду полегчало. Наверно, здесь какая-то ошибка. Вздохнув, он задал несколько вопросов о месте, дате и обстоятельствах их встречи в Нью-Йорке. Через пять минут он убедился, что Люсьен не мог быть его отцом. Арно же воодушевила эта история, которая не имела к Дэвиду никакого отношения. Выслушав все это, Дэвид посмотрел обоим в глаза и холодно заявил:

— Вы оба чокнутые! Во-первых, мне наплевать, кто мой отец, и к тому же это не вы. Мне очень жаль, Люсьен. А ты, Арно, достал меня со своими историями об отце, о матери, о Боге и сексе. Тебе лучше вернуться в свою семинарию. Я оставлю твои вещи у портье. Забери их сегодня вечером, я не хочу больше тебя видеть!

Он в бешенстве направился к выходу, а оба гея, растерявшись, кричали ему вслед:

— Дэвид, дорогой!

— Лапочка, ты уже покидаешь своего папу?

Дэвид шел по улицам Марэ вне себя от этих клише, вечно связанных с одним и тем же: педики, переодетые фараонами или военными, психи, переодетые в кюре, темные, отвратительные кабаре, предназначенные для сексуальной фрустрации, религия, власть, семья, отпущение грехов; груз исступления и стыда, отягчающий жизнь; вечная борьба с плотскими наслаждениями, которые так легко можно получить с мужчинами, с женщинами, с молодыми и старыми, если относиться с пренебрежением к этой смертельной пытке и последующему искуплению.

Взбешенный, он, задыхаясь от рыданий, наконец уселся на террасе кафе и задумался о судьбе Арно, который станет священником и тогда сможет всю свою жизнь глазеть на юных скаутов, бичуя себя за греховные помыслы, которые он время от времени сможет воплощать в злачных местах, переодевшись нацистом. Да будет так! Дэвид предпочитал свои собственные мечты. В этот момент он обратил внимание на современную молодую девушку за соседним столиком, которая возилась с видеокамерой. Очень бледная и очень светлая блондинка попросила у Дэвида разрешения несколько минут поснимать его на камеру для учебного задания по видеоинсталляции. Склонившись над камерой, словно робот, она отрегулировала ее и сняла несколько кадров. После чего поставила ее, и между ними завязалась беседа.

Ее звали Сериз. Американское происхождение Дэвида вызвало у нее двойственное чувство. Студентка тотчас же спросила, не удручает ли его культурный уровень американцев. Но по крайней мере она, похоже, жила в эпоху, далекую от древних евхаристических и чувственных конфликтов. В лицее учитель литературы помог ей найти свое призвание. А теперь она уже второй год изучала визуальные искусства.

Перед кафе сновали прохожие, посетители открытого ночью магазина BHV. Некоторые искали ресторан, бар геев или бар бисексуалов. Вдруг Дэвид увидел на улице того самого журналиста, который в конце июня пригласил его за город. Тот шел, опустив голову. Когда американец окликнул его по имени, он испуганно обернулся. После чего, улыбнувшись Дэвиду, подошел к ним, согласился присесть и заказал кружку пива.